1.

   Я прихожу в себя и слышу громкий, ровный гул. Открываю глаза и вижу песок -- он почему-то в сантиметре от моего носа. Ага, понимаю: я лежу ничком, уткнувшись лбом в подвернутую руку... кажется, на пляже.
   На пляже?
   Я поднимаю голову и вижу полоску желтого песка, отороченную вереницей шевелящихся на ветру пальм. Справа от меня бьются волны, выбрасывая длинные пенистые языки. Сверху висит темно-синее, южное небо. Яркое солнце жжет спину.
   Я встаю на ноги и с удивлением рассматриваю свой купальник: красный треугольник внизу, два лоскутка наверху. Совершенно не в моем стиле... как я могла такое купить?
   А где Димка?
   Я смотрю по сторонам, но на пляже -- до самого горизонта -- никого. Оборачиваюсь, но моего жениха нет и там... зато я вижу Арабеллу. Стрекоза парит перед моим лицом: полуметровые крылья слились в кисейную пелену, в огромных (с блюдце) фасеточных глазах блестят солнечные блики. Я хлопаю в ладоши, и она послушно садится мне на плечо... от прикосновения цепких лапок становится щекотно.
   И тут, словно по волшебству, в памяти оживает целый пласт событий: вот мы с Димкой приезжаем на курорт, вот грузим чемоданы и клетку с Арабеллой в такси, вот селимся в отель...
   Но как я оказалась одна на пустынном пляже?
   На мгновение задумываюсь, и в памяти всплывает еще один пласт: мы уже неделю отдыхаем, таскаясь каждый день на городской пляж -- и вокруг люди, люди, люди... как сельди в бочке. Тогда я предлагаю съездить в южную часть полуострова. Мы берем напрокат машину: Димка ведет; я смотрю по карте и говорю, куда ехать; Арабелла стучит крыльями в своей клетке. Наконец мы приезжаем на место, выпускаем стрекозу, оставляем машину на обочине и пробираемся по дюнам к пляжу. Купаемся у самого берега (нас предупредили, что здесь, на юге водятся водомерки и прочая морская нечисть). Потом закусываем бутербродами, пьем холодный сок из термоса и идем гулять вдоль моря.
   А что дальше?...
   Арабелла трется о мою щеку, ласково покусывает за ухо. Ветер ерошит волосы, небольно бьет песком по ногам. Легкие перистые облачка летят по синему небу. Я в растерянности выдергиваю из памяти разрозненные картинки: вот Димка от избытка сил встает на руки и идет, оставляя на мокром песке смешные лапчатые следы. Вот он пытается научить меня ходить на руках: я отбиваюсь и пронзительно визжу -- Арабелла мечется над нами, не зная, нужно ли защищать хозяйку...
   А что потом?
   Потом случилось что-то плохое...
   Сердце мое замирает, словно сжатое чьей-то холодной, костлявой рукой -- я опускаюсь, почти падаю на песок. Арабелла взлетает, затем опять пристраивается мне на плечо.
   Закрываю глаза, вспоминаю.
   Взявшись за руки, мы с Димкой идем по пляжу, и вдруг на горизонте возникает точка. Мы подходим ближе -- точка превращается в катер: он стоит у самого берега, с высокого борта на песок брошен трап. По трапу спускается статная, высокая брюнетка в ярко-синем платье и идет навстречу. Взгляд ее прикован к Димке -- я немедленно беру его за руку и, склонив голову, касаюсь виском его плеча (что на женском языке означает: "Руки прочь от моего жениха!"). Однако бесстыжая брюнетка продолжает таращиться на Димку. Я скашиваю глаза и обнаруживаю на лице последнего глупую ухмылку: рот до ушей, хоть завязочки пришей... ну, погоди -- вечером на дискотеке назло пойду с тем спортсменом танцевать, что вчера домогался... Димка оборачивается ко мне, и я поспешно отвожу глаза.
   Брюнетка приближается, так что я могу разглядеть ее как следует: надменное холеное лицо, длинная шея, шикарное платье (совсем простое, но видно, что стоит кучу денег); крошечные босые ступни с фиолетовыми ногтями тонут в песке. Руки она держит как-то не по-женски: левая прижата к телу, правая -- за спиной.
   А когда до нас остается метров пять, правая рука брюнетки выныривает из-за спины: я вижу направленный на меня пистолет. Вернее, не пистолет, а парализатор, ибо заканчивается он не дулом, а двумя электродами.
   Мы с Димкой врастаем в песок... краем глаза я замечаю на его лице недоумение.
   Тр-р-р...
   С электродов парализатора слетает молния и ударяет меня в грудь: ноги мои подламываются, я валюсь вперед, лицом вниз. Слышу Димкин голос: "Вы что, рехнулись?..." Но тут еще один разряд бьет меня в спину, и поток воспоминаний обрывается.
   Я открываю глаза, и вижу отпечаток ноги на влажном песке. Отпечаток больше моего: здесь ступил Димка. А вот еще один, поменьше... от злости у меня кружится голова. Проклятая брюнетка!... Я иду по ее следу, как ищейка -- но вскоре след теряется. Ага, здесь они взошли на катер.
   Я поднимаю взгляд, но катера нет: пока я валялась без сознания, тот, ясное дело, уплыл. Я всматриваюсь в море и вижу остров; рядом -- маленькое белое пятно. У меня на глазах катер приближается к острову, сливается с белой полосой прибоя и исчезает. Наверное, причаливает к берегу.
   Неужто брюнетка столь глупа? Неужели не побоялась, что я приду в себя и прослежу за ней?...
   Наверное, она остановилась на этом острове ненадолго -- ну, там подобрать сообщника или еще что-нибудь. А потом двинется дальше... надо немедленно оповестить полицию! Пока брюнетка не скрылась!
   Но как я доберусь до полицейского участка? Ведь я не умею водить машину! И позвонить не могу -- мобильный остался в гостинице... да и сигнала здесь, скорее всего, нет.
   В глазах у меня закипают слезы: дура я, дура, дура, дура! Ведь предлагал же Димка научить меня водить!
   Что ж, придется идти к дороге и голосовать.
   Делаю несколько шагов и... останавливаюсь. Пытаюсь вспомнить, много ли я видела машин по пути сюда -- две-три, не больше. Насколько я помню карту, в этой части полуострова селений нет.
   В отчаянии валюсь на песок. Пока я буду мотаться за полицией, ненавистная брюнетка увезет моего жениха неизвестно куда. И убьет его, наверное... или соблазнит! Ведь мужики такие слабые: увидят смазливую бабу и сразу пускают слюни -- отчаяние у меня сменяется злостью. Я представляю, как подкрадываюсь к гадине и, прежде чем та хватается за парализатор, вцепляюсь ей в волосы!...
   Господи, на что я теряю драгоценное время?!
   Я вскакиваю, пытаюсь оценить расстояние до острова -- может, километр, а может, и все три: ориентиров нет, понять трудно. Ладно, разберемся -- ведь я хорошая пловчиха, даже выступала за сборную МГУ... в любом случае выбора нет: если бежать за подмогой, брюнетка улизнет -- и кто тогда спасет Димку?
   Я подхожу к линии прибоя и пробую ногой воду.

2.

   Я открываю глаза и медленно, с усилием сажусь -- в задницу впивается что-то острое. Внутри черепа бьют колокола... пытаюсь встать, но голова кружится, и я валюсь набок.
   Черт!... Что со мной?!
   Упираясь руками в битый кирпич, встаю на четвереньки. Справа от меня высятся развалины церкви, слева -- выгоревший сквер (от деревьев остались обугленные пеньки: видать, кто-то поработал огнеметом). Прямо по курсу я вижу гору мусора и, на самой верхушке, муравья. Несколько секунд тупо разглядываю его... наконец, понимаю... "Чапай! -- зову я хрипло. -- Иди сюда, насекомый!"
   Муравей подбегает и, негромко стрекоча, тычется мне в лицо.
   Преодолевая головокружение, встаю, ощупываю череп. На лбу обнаруживается огромная шишка.
   А где Нюта?...
   С кряхтением сажусь на поваленный столб, закрываю глаза и массирую веки. Пытаюсь вспомнить... в голове мелькают лишь разрозненные картинки: вот мы с Серегой копаемся в развалинах музыкальной фабрики, вот находим почти неповрежденную арфу... нет, это было утром. Вот обмениваем арфу на мешок турнепса и двух копченых улиток... в памяти всплывают бородатые рожи крестьян и запах навоза -- ага, это на Тамбовском рынке, ближе к вечеру, часов в пять.
   Что было потом?
   Потом наступают сумерки. Бездомные зажигают свои костры -- если смотреть с холма, костры складываются в цепочки, повторяя сетку улиц. Мы с Нютой идем по Оружейной -- Чапай то забегает вперед, то отстает, роясь в развалинах. Вдруг Нюта испуганно хватается за мою руку: "Дима, пойдем домой!" Из сумрака выступают смутные фигуры... я с удивлением чувствую исходящую от них угрозу. Что за чушь?... Ведь мы у себя в районе, нас тут знает каждая блоха. "Не бойся! -- я обнимаю Нюту, пытаюсь ее успокоить. -- Ведь мы у себя в районе, нас тут знает каждая блоха". Мы подходим ближе: незнакомцев пятеро, все в темной, влажно блестящей одежде (кажется, резиновой), на головах -- шлемы и сдвинутые на лбы защитные очки.
   Дети подземелья!...
   Нютино плечо дрожит у меня под рукой. Я хватаюсь за пистолет.
   -- Стоять.
   В глаза ударяет луч фонарика, рядом с которым (так, чтобы я видел) -- оружейное дуло. Прищуриваюсь, стараясь разглядеть, что находится позади фонарика, и вижу высоченного детину с калашом. Ствол автомата направлен мне в живот.
   -- Федор, Кирюха.
   Один громила забирает мой пистолет, другой хватает Нюту за руку и тащит в темноту.
   -- Дима! -- истерически кричит девушка.
   Я кидаюсь вслед... но тут же останавливаюсь, получив сокрушительный удар в лоб -- очевидно, рукояткой пистолета. Мир озаряется снопом вылетевших у меня из глаз искр, а потом становится темно...
   Стук мотающейся на ветру форточки в доме напротив возвращает меня в настоящее. Чапай растянулся на земле и возится с найденной в мусоре консервной банкой -- с легкостью прокусывает проржавевшую жесть, из банки лезет густая бурая масса.
   "Вот ведь идиот! -- кляну я себя. -- Зачем полез на рожон?!" Досада и злость охватывают меня... нет, не только досада и злость -- я ощущаю резкую, почти физическую боль в груди: у меня отняли Нюту! Что делать? Кого звать на подмогу?... Судорожно перебираю в памяти знакомых и понимаю, что обратиться могу лишь к Сереге: остальные рисковать ради меня не станут. А к Сереге обращаться не хочу я сам: у него жена и трое детей; если с ним что-то случится -- кто будет их кормить?
   Достаю из ножной кобуры (не замеченной бандитами) второй пистолет. Проверяю обойму -- полная -- и вскакиваю с поваленного столба. Чапай вопросительно поднимает голову; "Ищи! -- говорю я. -- Нюта!" Муравей носится зигзагами: голова опущена, антенны непрерывно шевелятся -- ощупывают землю, пробуют на вкус воздух. Наконец он берет след и устремляется в темноту; я зажигаю фонарик и, спотыкаясь о битые кирпичи, кидаюсь вдогонку. Поначалу Чапай бежит по улице, потом сворачивает в какую-то арку; мы оказываемся во дворе, окруженном непонятно как уцелевшими многоэтажками. В центре двора темнеет что-то большое. Следуя за Чапаем, подбегаю ближе и вижу памятник: одетый в борцовское кимоно президент гордо выпячивает усеянную орденами грудь. Рядом с памятником обнаруживается канализационный люк -- муравей скребет его лапой.
   Поводив лучом фонарика по земле, нахожу обрезок трубы и подцепляю крышку люка. Раздается скрежет. Мало-помалу, крышка съезжает в сторону.
   "Вперед!" -- командую я.
   Чапай исчезает в темном отверстии. Светя себе под ноги, я следую за ним.

3.

   Я плыву уже с полчаса... а может, и час, не знаю. Пятиметровые волны то бросают меня в небо, то валят в узкие ущелья между гребнями. Арабелла висит в метре над водой и чуть впереди; я держу курс на нее -- что очень удобно, ибо начинаются сумерки, и моя цель -- остров -- виден плохо. Брызги хлещут меня по лицу, соленая пена лезет в рот... с начала моего заплыва волнение заметно усилилось.
   Хорошо, хоть вода теплая -- намного теплее, чем в северной части полуострова.
   Или, вернее, плохо. Потому что в теплой воде водятся опасные насекомые... ощущение незащищенности покалывает мне пятки.
   Перед тем, как отправиться в путешествие, я подобрала обломок раковины с острым краем и спрятала в трусы (вспомнив, насколько те крошечные, озабоченно проверяю, на месте ли осколок -- слава Богу, на месте). И все-таки непонятно, о чем я думала, когда покупала этот блядский купальник!
   Меня выносит на очередной гребень и...
   Склон следующей волны усеян ярко-красными пятнами: красное на синем -- очень красиво.
   Водомерки!
   Я выхватываю осколок раковины и выставляю перед собой. На мгновение все вокруг застывает, как на снимке: висящая в воздухе Арабелла, летящие по ветру клочья белой пены, круглая луна, плывущая над темной горой острова. И водомерки: растопыренные лапы, лаково блестящие панцири -- примерно метр в диаметре.
   А потом...
   Потом я переваливаю через гребень и, вытянувшись в струну, скольжу вниз -- быстрее, быстрее... осколок раковины зажат в вытянутой руке. Водомерки расходятся веером (пропускают меня, чтобы напасть сзади)... я пролетаю сквозь их стаю и, сделав кувырок, поворачиваюсь -- как раз, чтобы успеть полоснуть раковиной по сунувшейся ко мне морде.
   С распоротым глазом, водомерка заваливается набок и судорожно бьет ногами. Ее товарки отскакивают в стороны... но тут же бросаются на раненное насекомое. Раздается громкий, неприятный хруст: жвалы раздирают хитиновый панцирь.
   Однако досмотреть представление мне не удается: незаметно для себя я переваливаю через очередной гребень и, потеряв равновесие, падаю спиной назад. Волны крутят и вертят меня... я не понимаю, где верх, где низ. В нос набивается едкая, соленая вода.
   А когда я выныриваю, то вижу летящую на меня водомерку -- насекомое катится, как лыжник, по склону волны. Я отмахиваюсь раковиной, но попадаю в пустоту... вернее не в пустоту, а в широко разинутые жвалы. Ладонь прокалывает острейшая боль, раковина выскальзывает из пальцев. Две пары когтистых лап хватают меня за плечи и бока; к лицу приближается бородавчатая морда -- превозмогая боль в прокушенной руке и отвращение, я пытаюсь морду эту оттолкнуть...
   Но тут что-то большое падает водомерке на спину: раздается хруст, лапы насекомого разжимаются. Меня относит в сторону, а водомерка, вздымая тучи брызг, погружается в воду. Я вижу в спине у нее дыру, в которой пузырится густая белая гадость.
   Арабелла висит в воздухе и плотоядно щелкает жвалами.

4.

   Я осторожно спрыгиваю на пол и свечу по сторонам фонариком: коридор уходит в бесконечность. От стены до стены примерно четыре метра, от пола до потолка примерно два с половиной. По стенам тянутся ржавые трубы. Воздух едкий -- у меня начинают слезиться глаза... здесь явно не помешали бы защитные очки и противогаз.
   Чапай стрекочет и гарцует от нетерпения.
   "Ладно, пошли", -- ударяясь о стены, мои слова вереницей уносятся в бесконечность. Муравей бросается вперед, я -- за ним.
   На раскисшем бетоне пола -- лужи, на влажном бетоне стен -- разводы плесени. Иногда в стенах коридора открываются боковые проходы, но Чапай бежит прямо... равномерные движения его ног действуют на меня отупляюще. Острая боль из-за утраты Нюты чуть ослабела: вовлеченность в действие -- вопреки логике -- внушает ложные надежды.
   Мои ботинки шлепают по лужам; лапы Чапая цокают, как подкованные.
   Вдруг муравей останавливается и поднимает голову, не то прислушиваясь, не то принюхиваясь. Я тоже встаю -- вокруг висит тишина... не знаю, как Чапай, но я слышу лишь собственное хриплое дыхание. Впрочем (жду еще несколько секунд), сзади доносится тихий гул. Я также ощущаю вибрацию: пол под ногами дрожит, будто сюда мчится стадо буйволов -- если б буйволы еще водились на Земле, конечно...
   Если мы останемся на месте, нас неминуемо затопчут.
   Чапай возбужденно мечется взад-вперед; я пытаюсь вспомнить, когда мы миновали последний боковой проход... кажется, давно. Пробегаю вперед, но ответвлений нет и там -- деваться некуда!
   Чапай прыгает на стену и лезет вверх -- долезает до потолка и повисает там вверх ногами. Он глядит на меня и тревожно стрекочет.
   А куда прикажете деваться мне?
   Топот бесчисленных ног становится громче... пол трясется подо мной.
   По стене коридора тянется труба; я пытаюсь взобраться на нее, но проржавевший металл ломается, и я падаю. Пробую залезть в другом месте, но труба ломается опять.
   На мгновение меня охватывает паника: по спине катится пот, сердце колотится в горле. Слушая нарастающий гул, я свечу фонариком в черную глубину коридора -- луч выхватывает глазастую, усатую морду... еще одну... еще одну... Ноги тараканов сгибаются и разгибаются, как рычаги машин; трехметровые усы непрерывно шевелятся.
   Сейчас они опрокинут меня -- и тогда конец!
   Я цепляю фонарь за пуговицу, бросаюсь к висящему на потолке Чапаю -- подпрыгиваю и хватаюсь за него, поджав ноги. Истошно стрекоча, муравей вцепляется в изъеденный коррозией бетон... не дай Бог, насекомый разозлится и цапнет меня за руку!
   Наконец, первый таракан проносится под нами... пара секунд, и они уже несутся непрерывным потоком. Десятки тонких, дрожащих усов скользят по мне, ощупывая на ходу, под их прикосновениями тело мое медленно раскачивается. "Чапай, дружище, потерпи!" -- умоляю я муравья.
   Наконец последний таракан исчезает в глубине туннеля... я разжимаю затекшие пальцы, спрыгиваю на пол. Рядом шмякается Чапай и, упершись передними лапами мне в колено, сердито стрекочет -- ругается на меня. "Спасибо, насекомый! -- я чешу у него под подбородком. -- Спас своего хозяина!" Потом смотрю на истоптанный тараканами бетон пола и озабоченно говорю: "Чапай, след!"
   Несколько секунд муравей щупает антеннами пол, а потом бросается в темноту туннеля.

5.

   Я плыву вдоль острова. Справа от меня ревут волны, разбиваясь o каменную стену -- от нее надо держаться подальше. Но и отплывать далеко тоже нельзя, иначе я не замечу проход внутрь острова, куда зашел катер. Солнце давно село; единственным источником света является луна.
   Волны мотают меня вверх и вниз, в руках и ногах клубится усталость. Сколько я плыву -- час? полтора?... Прокушенная водомеркой ладонь быстро наполняется пульсирующей болью.
   Проход в скалах открывается внезапно: он узок -- метров двадцать, не шире. Сильное течение тянет меня внутрь -- очевидно, сейчас прилив. Ага, понятно: прилив, наверное, и помешал брюнетке покинуть остров.
   Я перестаю грести: течение само затаскивает меня в пролив; корректируя курс гребками, я несусь по узкому извилистому коридору и, наконец, оказываюсь в лагуне.
   Волны и ветер стихают, будто их и не было.
   Лагуна представляет собой круглое озерцо с крутыми скалистыми берегами. Выбраться на сушу можно лишь на дальней стороне -- там виднеется цепочка фонарей... похоже на набережную. Откуда? Разве здесь кто-то живет?... Удивиться я, впрочем, не успеваю, ибо замечаю катер: он пришвартован в дальнем конце набережной. В иллюминаторах горит свет.
   У меня заходится сердце: цель близка, теперь все зависит от меня -- стараясь не шлепать по воде руками, я плыву к берегу. Арабелла неслышной тенью скользит впереди. Лунные блики играют на воде.
   Вдруг стрекоза притормаживает и поворачивается ко мне... нет, не ко мне -- она смотрит на что-то позади меня. Я тоже оборачиваюсь: на поверхности воды, метрах в десяти от меня -- длинный извилистый след.
   Пиявка!
   Я изо всех сил плыву к берегу... у меня есть шанс, ибо пиявки -- тихоходы; если б я не вымоталась, то легко бы уплыла от нее. Однако руки и ноги мои налиты свинцом, сил и дыхания почти не осталось.
   Арабелла носится над водой -- но что она может сделать? Вот если б пиявка показалась на поверхности...
   Правой-левой, правой-левой -- руки мои рубят воду, как лопасти пропеллера. Цепочка фонарей на набережной быстро приближается... вот я уже вижу место, где можно выбраться на сушу: там к воде сбегает широкая лестница.
   И в тот момент, когда я касаюсь нижней ступеньки, мягкие губы охватывают мою левую ступню, в кожу впиваются десятки мелких, острых зубов. Руки мои соскальзывают с мокрого мрамора -- пиявка тянет меня в черную глубину. Глотнуть воздуха я не успеваю.
   Не знаю, как мне удается сохранить присутствие духа... верно, потому, что рядом нет Димки, и мне не нужно изображать из себя слабую женщину.
   Извернувшись, я вонзаю ногти в скользкую массу, охватывающую мою ступню. Меня дергает вбок, потом переворачивает: пиявка извивается и бьется, пытаясь вырваться -- но я держу крепко! Держу до тех пор, пока она не разжимает зубы... задыхаясь, пробкой вылетаю на поверхность и барахтаюсь по направлению к берегу.
   Я выбираюсь из воды, ползу, оставляя кровавый след, вверх по ступенькам и, оказавшись на набережной, валюсь в обморок.

6.

   Я сижу на полу, подложив под зад тараканье крыло и привалившись спиной к стене. На коленях у меня лежит пистолет. Как только я сел, Чапай канул в темноту, но, если его позвать или просто свистнуть, он немедленно прибежит.
   Мы находимся в боковом коридоре, метрах в пятидесяти от выхода из туннеля. А может, входа в какое-то подземное помещение, не знаю... так или иначе, там есть источник света и пост детей подземелья: два парня в резиновых комбинезонах. Слава Богу, я заметил их раньше, чем они меня, и свернул в удачно подвернувшееся ответвление.
   Пол вокруг меня завален разложившимися, полуразложившимися и совсем свежими тараканьими трупами -- вонь стоит невыносимая... Панцири тараканов испещрены пулевыми отверстиями: видать, насекомые часто сюда лезут, а охранники их расстреливают. Между трупами неслышно передвигаются слизняки: сползлись на бесплатное угощение.
   И что теперь? Может, охранников удастся обойти?
   Несколько секунд я размышляю... нет, не получится. Если даже найдется обходной путь -- он тоже охраняется. А если не охраняется и там можно пройти -- то где Чапай будет искать Нютин след?
   Может, сделать вид, что сдаюсь -- а, когда подберусь к охранникам поближе, тут-то я их и положу!
   Несколько секунд размышляю... нет, не получится. Близко они меня не подпустят: изрешетят из автоматов, как таракана -- а потом будут разбираться.
   Тук. Тук. Тук. Тук...
   Вздрогнув, осторожно поднимаюсь на ноги. Сжимая в потной руке пистолет, подхожу к входу в главный туннель. Оттуда доносится громкий стук... я всматриваюсь в темноту и различаю лежащего на спине таракана: он монотонно бьет ногой в стену. Видать, недавно подстрелили (я вспоминаю стадо, чуть не затоптавшее нас с Чапаем).
   Вдруг муравей материализуется у моей ноги и застывает в "позе кентавра": передняя часть туловища приподнята, передние лапы сложены на груди.
   Он почуял что-то опасное.
   Замираю, но слышу лишь стук тараканьей ноги по стене коридора и стук собственного сердца о стенки грудной клетки... последний кажется громче. Затем я различаю звуки шагов и голоса. По стенам коридора мечутся лучи фонарей.
   Прижавшись спиной к стене, взвожу затвор пистолета -- раздается громоподобный щелчок... я в ужасе приседаю. Но охранники щелчка не слышат: они минуют меня и останавливаются около недостреленного таракана. "Говорьил я тебье, мюдилла! -- у того, что повыше, сильный французский прононс. -- У менья ухо -- альмаз". -- "Не ухо, а глаз, -- поправляет другой. -- Учи русский язык, чурка парижская". Француз передергивает затвор калаша, а я тем временем целюсь ему в спину.
   Тра-та-та-та-та...
   Выстрел пистолета теряется в автоматной очереди -- как, собственно, и было задумано; француз без звука валится вперед. Наступает тишина. Второй охранник с удивлением таращится на мертвого. "Пьеруха, ты чиво?..." -- он осторожно касается лежащего ногой. "Не шевелись! -- говорю я, выступая из бокового туннеля. -- Одно движение -- стреляю". Парень застывает в неловкой позе. Я подхожу, стаскиваю с него автомат и вешаю себе на плечо: "Повернись". По-хорошему, его надо было сразу пристрелить... вот только комбинезон портить неохота.
   На физиономии охранника -- насколько это позволяют разглядеть защитные очки -- заискивающая улыбка. Голубые кудри выбиваются из-под шлема и липнут к потному лбу. "Не убивай! -- молит парень. -- Я никому не скажу!..." Тон его настолько жалок, что я теряю бдительность...
   Тут-то он и кидается на меня.
   Пистолет и фонарик вылетают у меня из рук, автомат слетает с плеча. Мы с охранником катимся по полу; тараканьи панцири хрустят под нашими телами. Я оказываюсь сверху и изо всех сил бью парня по скользкой морде -- раз, другой...
   Ох-х-х!!!
   Получив удар в пах, я валюсь набок. Охранник оказывается сверху и хватает меня за горло -- я пытаюсь отодрать его руки, но мои пальцы соскальзывают с потных запястий...
   Вдруг хватка у меня на горле слабеет; парень падает вперед. Я сталкиваю его с себя и сажусь... в моей груди свистит и булькает воздух. Чапай стрекочет, ласково ощупывает антеннами мое лицо.
   В свете валяющегося на полу фонаря я вижу, что жвалы муравья испачканы кровью.

7.

   Я прихожу в себя от холода: зубы стучат, ноги и руки -- ледяные. Правая ладонь и левая ступня налиты болью... от жалости к себе я начинаю плакать.
   Впрочем, для кого я плачу?... Рядом -- никого, никто не пожалеет!
   Я вытираю глаза, сажусь, осматриваю раны. Прокушенная рука распухла, вокруг сквозного отверстия образовались темно-красные круги -- причем с обеих сторон. Не дай Бог, началось заражение... черт эту водомерку знает: может, она перед тем, как кусаться, дохлятины нажралась?
   Впрочем, нога беспокоит меня больше: щиколотку, как браслет, охватывает цепочка небольших проколов -- и из каждого течет алая струйка. Не сочится, а именно течет: я слыхала, что пиявки впрыскивают жертве какую-то гадость, чтобы кровь не сворачивалась... надо немедленно наложить жгут!
   Несколько секунд размышляю, потом смотрю на свой купальник. Размышляю еще чуть-чуть. Выбора нет: снимаю верх купальника и перетягиваю щиколотку выше укуса. Кровь сразу останавливается, будто я завернула кран.
   Я отжимаю волосы и встаю.
   Передо мной -- широкая улица, отгороженная от лагуны невысоким (мне по пояс) парапетом. Тротуар вымощен плитами, образующими красивый и довольно сложный узор. Противоположная сторона застроена двух-трехэтажными домами: внизу магазины и кафе, верхние этажи -- очевидно, жилые. В ярко освещенных витринах стоят шикарно одетые манекены, ярко освещенные залы уставлены накрытыми столами. И ни одного человека...
   Оставляя кровавые следы и дрожа от холода, я пересекаю дорогу, подхожу к первому попавшемуся ресторану, дергаю дверь -- заперта. Внутри -- ни души. Перехожу к соседнему зданию; там магазин женской одежды. В витрине -- потрясающе красивое вечернее платье, с пучками сборок по бокам... очень оригинально, нужно запомнить. Справа и слева от платья стоят зеркала; я делаю шаг вбок и вижу свое отражение...
   Господи, какой ужас! Вся в крови, волосы слиплись от морской воды, голые сиськи мотаются... Передернувшись, я отворачиваюсь.
   Ближайший ко мне конец набережной заканчивается памятником: одетый в борцовское кимоно президент гордо выпячивает усеянную орденами грудь. На ограде вокруг памятника сидит светлячок; я подхожу ближе, протягиваю к нему руку (чтобы погладить по светящейся бархатной спинку) -- но насекомое приседает на полусогнутых и угрожающе шипит. Ну и пожалуйста, не больно-то и хотелось.
   Я поворачиваюсь и решительно иду к катеру.
   Арабелла летит надо мной -- ветер от ее крыльев холодит мокрую спину. Я хлопаю в ладоши, и стрекоза опускается мне на плечо. Воздух приходит в состояние абсолютного покоя; вокруг царят тишина и безлюдье. Вот ведь странное место!... Ярко освещенная набережная, кафе, магазины -- на пустынном острове. Бывает же такое!
   До катера остается метров сто... мне становится неуютно: а вдруг гадина заметит меня? Однако выбора нет: набережную ограничивает сплошной ряд домов, не обойдешь. А в море я больше не полезу -- пусть уж лучше меня застрелит брюнетка, чем утащит пиявка!
   Последние метры я ползу на четвереньках, скрываясь за парапетом (Арабелла перебирается с плеча на спину и щекочет мне между лопаток). Доползаю до выхода на причал, осторожно высовываюсь: на палубе -- никого. В будке на носу катера (кажется, она называется рубкой) горит свет, но людей не видно.
   Я поднимаюсь на ноги и, пригибаясь, крадусь к катеру. На борт ведет узкий трап, и вот я уже на палубе. Миную вход в рубку и вижу еще одну дверь: она приоткрыта, позади -- ступеньки вниз. Не прикасаясь к двери (та может заскрипеть), боком проскальзываю внутрь, спускаюсь по винтовой лестнице. Под моими ступнями мягко пружинит ковер.
   Лестница заканчивается еще одной дверью, в центре которой -- круглое окошко в блестящей медной раме. Стоя сбоку -- так, чтобы меня не было заметно -- я осторожно заглядываю внутрь.
   Передо мной -- роскошно обставленная комната: слева расположена широкая кровать под бархатным балдахином, справа -- красного дерева стол с резными ножками. На столе -- остатки ужина: тарелки из тонкого фарфора, антикварного вида ножи и вилки; из серебряного ведерка торчит бутылка. У стола сидит одетая в узкое кружевное платье брюнетка -- в руке у нее бокал шампанского... по сравнению с ней, я чувствую себя грязной, полуголой дикаркой.
   А в середине комнаты я вижу Димку.
   Он стоит у колонны, поддерживающей потолок, и как-то странно вытягивает вверх руки... я не сразу понимаю, что он привязан к вбитому в колонну крюку. Мой жених все еще в плавках, босые ноги тонут в ворсе ковра.
   Вдруг брюнетка встает, подходит к Димке, поднимается на цыпочки и... впивается ему в губы!
   Сердце взрывается в моей груди; чтобы удержаться на ногах, я упираюсь рукой в стену. Чтобы не свалиться на пол, Арабелла вцепляется мне в плечо.
   Поцелуй длится чуть ли не две минуты; наконец гадина отрывается от моего жениха... тот лишь молчит и тяжело дышит. Почему не плюет ей в лицо? Почему не пинает -- ведь ноги-то у него свободны?
   Чувство потери валится на меня, как груда камней. Оглушенная, я стою на темной лестнице.
   Проклятая брюнетка ласкает Димкину грудь, рука ее спускается к его животу... затем, опустившись на колени, гадина резко спускает Димкины плавки.
   Прежде, чем я успеваю отвернуться, я замечаю, что у моего жениха -- чудовищная эрекция.
   Несколько секунд я гляжу в стену... потом для верности еще и зажмуриваюсь. Арабелла щекочет усиками мне щеку. Я вслепую поднимаюсь на палубу -- потом, открыв глаза, иду с катера прочь. Губы мои почему-то шевелятся... я вдруг понимаю, что монотонно шепчу: "Меня предали, предали, предали, предали..."
   Но вдруг едкие, злые слезы брызгают из моих глаз; пальцы скрючиваются, будто вцепляются во что-то ногтями... Какого черта? Почему я без боя отдаю этой гадине своего любимого?!... Мало ли, на кого у него эрекция... то есть, не мало, конечно -- но с ним я разберусь потом!
   Я поворачиваюсь и решительно иду к катеру. На земле валяется булыжник -- я подбираю его, зажимаю в руке острым концом наружу... и вот, спустившись по лестнице, я осторожно заглядываю в круглое окошко в медной раме. Однако ни Димки, ни брюнетки не видно -- лишь раскрытые наручники висят на крюке. В растерянности я рассматриваю комнату и вдруг замечаю, что балдахин вокруг кровати задернут...
   Стиснув зубы и стараясь не думать о том, что происходит позади бархатного занавеса, я бесшумно открываю дверь и вхожу в каюту. Арабелла балансирует у меня на плече, толстый ковер впитывает звуки шагов. Я подкрадываюсь к кровати, рывком отдергиваю занавес и... вижу сидящую по-турецки брюнетку. На лице гадины -- злорадная ухмылка, в руке -- парализатор.
   Где Димка?... Я в растерянности озираясь по сторонам.
   Но тут с электродов парализатора слетает молния, ударяет меня в лоб -- я валюсь назад... пытаюсь встать, но не могу шевельнуться. Ковер колет голую спину, Арабелла бесшумно парит под потолком. По тому, как подобраны ее лапки, видно, что стрекоза готова к атаке и лишь ждет приказа -- но я не в силах разлепить губы!
   Брюнетка слезает с кровати, подходит ближе, презрительно глядит на меня сверху вниз. Потом поднимает парализатор и...

8.

   Комбинезон покойного охранника мне короток -- сразу видно, что с чужого плеча, а сзади еще и залит кровью. Однако делать нечего... я выхожу из туннеля и оказываюсь в широком коридоре. Пол и стены здесь не бетонные, а земляные, потолок поддерживают деревянные колонны и балки.
   Снятый с предохранителя автомат висит у меня на шее; мой указательный палец -- на спусковом крючке. "Чапай, след!" -- командую я, и муравей бежит вперед. Опасливо озираясь, я иду за ним.
   Первое дитя подземелья встречается минуты через две: из бокового коридора вываливается коренастый, бородатый мужик... оружия у него вроде бы нет. Пока я прохожу мимо, он подозрительно таращится, потом плетется следом -- может, ему надо в ту же сторону? Некоторое время мы идем как бы в связке... спина моя покрывается испариной.
   Наконец мужик сворачивает в боковой проход. Я облегченно вздыхаю.
   Вскоре начинаются жилые помещения. Становится светло: в стены там и сям воткнуты горящие факелы -- фонарик я прячу в карман. Вокруг снуют пешеходы и двигаются повозки, запряженные волосатыми коротконогими жуками; коридор расширяется и становится улицей. В стены вделаны двери (из тараканьих панцирей) и окна (из мушиных крыльев). На меня никто не обращает внимания: ну, залита у мужика спина кровью -- эка невидаль! А я верчу головой и глазею по сторонам: в подземных селеньях я раньше не бывал.
   Чапай сворачивает в переулок, я -- за ним.
   Здесь народа меньше. На завалинках сидят изможденные старцы; они жуют губами и провожают меня подозрительными взглядами сквозь захватанные до полной непрозрачности стекла очков. В груде мусора роются два худосочных, паршивых муравья (Чапай угрожающе щелкает жвалами, и они бросаются наутек). Возле входа в продуктовую лавку стоят три парня: к отвисшим губам приклеены окурки, на щетинистых харях -- очки с зеркальными стеклами. Они не шевелятся и смотрят перед собой, будто меня нет в помине, но когда я прохожу, отклеиваются от стены и тащатся за мной. Вскоре их шаги приближаются почти вплотную; я оборачиваюсь и, демонстрируя автомат, резко спрашиваю: "Чего надо?" Повисает напряженная пауза: в зеркальных очках парней пляшет пламя факелов. Позади меня призывно стрекочет Чапай -- мол, чего застрял?
   Над нами с треском распахивается окно. Оттуда высовывается морщинистое старушечье лицо: седые патлы свисают неопрятными сосульками, на подбородке -- тысяча и одна бородавка. "Чаво к человеку пристали, ироды?!" -- слышу я. Парни подают назад... пятятся... исчезают в переулке. "А ты, касатик, иди своей дорогой пошустрей, -- бабка шмыгает носом. -- Неча наших вьюношей смушшать..." Я следую ее совету.
   Чапай резво бежит вперед. Мимо плывут чадящие факелы и мутные окна, под ногами хрустит битое стекло. Сквозняк колышет полотнища паутины под потолком -- но пауков, вроде, не видать.
   Наконец Чапай тормозит возле какой-то двери и становится в стойку: тело вытянуто в струну, две правые лапы (передняя и средняя) подняты. Стараясь не хрустеть мусором, я подхожу поближе.
   Это жилище выглядит богаче соседних: в окнах -- крылья пчел, дверь -- из панциря майского жука. На насестах, расположенных справа и слева от входа, сидят, привязанные, светлячки: от их спинок исходит ровный розовый свет.
   Я машу рукой (Чапай отходит в сторону), пробую дверь (не заперта) и на цыпочках вхожу в холл. Здесь темно и жарко.
   Осторожно прикрываю дверь и крадусь по коридору; Чапай следует за мной. Слева расположена лестница на второй этаж, впереди -- дверь, под которой видна полоска света. Я подхожу и, сдвинув автомат за спину, опускаюсь на колени -- к отверстию замочной скважины.
   В поле моего зрения оказывается голый мужской торс: под жирно блестящей, смуглой кожей ворочаются мощные лопатки. Поджарый зад мужчины обтянут штанами из шкуры зеркального червя -- в них отражается рой дрожащих огоньков: наверное, в комнате горят свечи.
   Мужчина отступает в сторону, и я вижу Нюту... у меня перехватывает дыхание. Чапай нетерпеливо покусывает мою руку.
   Щеки Нюты горят, под футболкой трепещет грудь. "Не надо..." -- еле слышно лепечет девушка. "Надо!" -- рычит мужчина и разрывает футболку от горла до пояса. "Не надо!" -- еще тише шепчет Нюта, прикрываясь руками. Мужчина не обращает на ее писк никакого внимания: грубо обхватывает за талию и целует.
   Нюта податливо обвисает в его объятиях; белые, мягкие груди трутся о волосатую мужскую грудь. Женская ручка лежит на плече мужчины... я не верю своим глазам: кажется, она гладит его!
   Несколько секунд сижу на корточках с закрытыми глазами.
   Потом встаю, снимаю автомат с шеи и ставлю на предохранитель -- стрелять нельзя, ибо на выстрелы сбежится народ. Чапай понятливо отбегает в сторону. Я отступаю на два шага и...
   Трах-х!... Дверь отлетает в сторону, я вваливаюсь в комнату. Оторвавшись от Нюты, мужчина поворачивается ко мне и получает прикладом автомата в лоб. Бабах!... Тяжелое тело валится на пол.
   Передо мной снежно-белое лицо Нюты.
   "Димочка! -- лепечет девушка. -- Я ничего не могла сделать!" -- в ее глазах смесь радости и страха. "Потом разберемся, -- сухо говорю я. -- Собирайся". Нютина куртка валяется на полу; путаясь в рукавах, девушка одевается.
   Бух... бух... бух... бух...
   Над нами раздаются тяжелые шаги: кто-то спускается по лестнице. Я осторожно прикрываю дверь и задвигаю щеколду; потом снимаю автомат с предохранителя.
   "Смотри", -- Нюта тянет меня за руку.
   В противоположной стене -- массивная металлическая дверь... черный ход? Стараясь не скрипеть половицами, мы пятимся к ней.
   -- Арнольд, пес тебя побери! Сколько ты будешь хороводиться со своей миледи? -- низкий, хриплый голос сотрясает стены... мы с Нютой от неожиданности вздрагиваем, Чапай подпрыгивает на месте.
   Металлическая дверь открывается беззвучно: замок и петли хорошо смазаны. Перед нами вертикальная шахта диаметром около метра; в стену вбиты скобы, образующие что-то вроде лестницы. Неужели мы сможем выбраться на поверхность?... Нюта лезет вверх, я за ней. Чапай неслышно карабкается по противоположной стене (скоб там нет, но они ему и не нужны). Закрывая выходное отверстие, над нами висит полная луна.
   Что произойдет, если побег будет обнаружен до того, как мы поднимемся? С ужасом представляю себе, как бандиты врываются в шахту и строчат из автоматов вверх -- прямо мне в...
   "Скорей! -- шепчу я хрипло. -- Нюта, скорей!"
   Наконец девушка заканчивает подъем и исчезает из вида. Я выскакиваю следом, спотыкаюсь и качусь вниз по склону: перед глазами мелькают то звездное небо, то черная земля; ветки кустов хлещут по лицу. Вдруг ремень автомата за что-то цепляется -- и мое падение останавливается... я медленно, с трудом встаю. Комбинезон мой висит клочьями, по щеке течет кровь.
   -- Дима!... Димочка! -- выскочившая из темноты Нюта виснет у меня на шее, утыкается лицом в грудь.
   Я вдруг вспоминаю, как она прижималась к тому подонку, гладила его плечо; из-под ложечки поднимается волна злости. Я пытаюсь отстраниться.
   -- Прости! -- рыдает Нюта, вцепляясь в меня. -- Пожа-а-алуйста!...
   Она поднимает заплаканное лицо и смотрит, всхлипывая, мне в глаза... моя злость растворяется без следа. Я наклоняюсь к девушке, целую ее дрожащие губы.
   Но тут со странным щелчком -- будто кто-то перекинул тумблер -- события останавливают свой ход: ночные птицы умолкают, кусты перестают шелестеть, ветер замирает. Нюта каменеет в моих объятиях... я пытаюсь встряхнуть ее, привести в чувство, но не могу пошевелиться.
   В чем дело?... Почему мы не в силах двигаться?!
   Мир вокруг меня подергивается извилистыми струйками и стекает вниз -- как дождь по стеклу окна.

9.

   Я лежу в капсуле миро-имитатора. Окуляры уже сдвинуты с моих глаз -- я вижу лунообразное лицо доктора Кузьмина.
   -- Как чувствуете себя, Дима?
   -- Хорошо! -- я снимаю наушники, отцепляю от висков липучки гипно-контактов.
   В кабинете доктора, как всегда, включено радио: "Теперь, когда количество разводов достигло 69 процентов, -- гудит вальяжный баритон, -- гипно-тренировка брачующихся имеет колоссальное значение!" Похоже, это интервью с новым министром семьи.
   -- Как я выступил, доктор? -- спрашиваю я.
   -- Неплохо, молодой человек, очень даже неплохо! -- Кузьмин подслеповато щурится и указывает мне на стул в углу кабинета. -- Но это всего лишь первое, самое легкое упражнение. Дальше будет трудней.
   Я вылезаю из капсулы и сажусь. "Самое важное в браке -- это умение прощать и желание бороться за счастье, так что тренировке этих качеств мы будем уделять как можно больше внимания!" -- гудит министр.
   -- А зачем понадобились все эти насекомые, развалины, подземелья?... -- спрашиваю я. -- Почему нельзя было провести упражнение в нормальных условиях?
   -- Когда человек женится, он оказывается в абсолютном новом для себя мире -- но при этом ошибочно полагает, что сможет там легко сориентироваться, -- Кузьмин назидательно качает пальцем у меня перед носом. -- Именно эти обстоятельства мы и моделируем, помещая пациента в непривычные условия и снабжая его лишь самой поверхностной информацией... впрочем, все это еще на стадии эксперимента, потом, может, придумаем что-нибудь получше.
   В противоположном углу кабинета стоит еще один миро-имитатор.
   -- А как дела у Нюты? -- я вытягиваю шею, чтобы посмотреть на экран монитора. Но тот повернут ко мне вполоборота... я различаю лишь смутное мелькание.
   -- Неплохо, -- на лице доктора появляется одобрительная улыбка. -- Она хоть и проиграла битву с воображаемой противницей, но, кажется, выигрывает войну за будущее вашей семьи!