Полночи пролежал я с открытыми глазами, уставившись в давно не беленый потолок с угловатым, образованным неровностями покрытия, похожим на медведя пятном, знако-мым мне с самого детства. Мои попытки уснуть ни к чему не привели, и в конце концов я махнул на них рукой, полностью отдавшись захватившим меня в полон мыслям о бренно-сти существования, предрешенности жизненных поворотов и моей необычной судьбе, ко-торая могла бы показаться увлекательным приключением, не будь она моей собственной.
Было душно. Августовские комары, предчувствуя свою скорую кончину, бесновались в луче проникающего с улицы фонарного света, время от времени посылая ко мне развед-чиков, чтобы выяснить, не сплю ли я еще и не пришло ли время приняться за меня осно-вательно. Их отвратительный писк у уха действовал на нервы, и я досадовал на мать, которая наверняка намеренно не закрыла вовремя окно, чтобы доставить мне неприятно-сти. Внезапно обрывавшееся у лица жужжание свидетельствовало о том, что атака нача-лась, и тогда я вынужден был в сердцах хлестать себя по щекам и шее, тщетно стараясь уничтожить маленького противного неприятеля.
Наконец, под утро, часов около четырех, разрозненные мои думы приобрели определен-ную форму и, словно части упрямой мозаики, сложились в решение. Если до этого мною и владели еще какие-то сомнения или даже неясные страхи, то теперь вдруг улетучились, оставив мне ясную голову и спокойную внутреннюю решимость. Даже после последнего разговора с профессором Райхелем я не был уверен, готов ли пуститься в эту авантюру, попахивающую сумасбродством, и вновь переступить порог квартиры, предыдущие по-сещения которой едва не свели меня с ума. Но, к несчастью, так устроен человек - не-смотря на гордое слово "разумный", имеющееся в латинском обозначении его биологического вида, он из всех возможных вариантов поведения неизменно выбирает самый идиотский, заставляя усомниться даже в наличии у него инстинкта самосохране-ния, а самая опасная черта его натуры - любопытство, подгоняет его при этом пинками под зад и зудит в ушах хуже сварливой жены, не давая продыху. Вот и я, не став исключе-нием, убедил себя в собственной исключительности и, вместе с тем, важности намеченной миссии. Впрочем, насколько она была важна, судить вам - я лишь расскажу по порядку о том, что произошло и постараюсь сделать это спокойно.
Всю ночь я не спал, возбужденный предстоящим приключением, и в начале седьмого ча-са, дождавшись, пока мало-мальски рассветет, уже подходил к знакомому с детства дому. Уже издали я обратил внимание на полуразрушенное здание бывшего "Дворца пионеров", в чьих комнатах гнездились теперь вороны, имевшие туда свободный доступ сквозь чер-ные оконные проемы с торчащими остатками выбитых стекол, и вновь вспомнил детство. Тогда эти окна светились, из открытых форточек доносился смех и режущие ухо звуки горна, а лужайка у крыльца с колоннами пестрела от детворы в непременных красных пи-лотках. Пилотки эти, вкупе с изображающими костер эмблемами на рукавах рубашек, бы-ли символом царившей тогда эпохи и говорили о профиле разместившегося в здании учреждения. Сейчас все это в прошлом - никаких детей здесь нет, штукатурка со стен осыпалась, а надпись на криво прибитой фанере, привязанной проволокой к погнутым прутьям сломанной железной калитки сообщает несведущим, что здание принадлежит не-кому ООО "Смак" и соваться на территорию чревато дикими ужасами.
Я усмехнулся - мне не было жаль ни пионеров, ни эпохи. Лишь моего несуразного детст-ва.
Обогнув самолет "Ил-2" - гордую машину сталинских соколов, чей железный труп вот уже третий десяток лет возвышался наверху изогнутой мемориальной стелы, я, наконец, увидел дом, в котором когда-то жил мой друг со своими родителями, сестрой и стряпаю-щей такие бесподобно вкусные пироги бабушкой. Елизавета Александровна, пожалуй, давно уж сгнила, как и сам Альберт, но память о делах людских зачастую живет дольше, чем они сами, будь это даже всего лишь пироги или рассказанная на ночь сказка.
Второе от балкона окно, прямо под неказистой телевизионной антенной, сконструирован-ной еще Альбертом - это кухня. Именно там создавала когда-то добрая Елизавета Алек-сандровна свои шедевры из муки и капусты, а теперь, должно быть, хозяйничает мать Альберта. При одном воспоминании об этой женщине, вернее, о том, во что она преврати-лась, настроение мое начало портиться. Даже отсюда, со стометрового расстояния, было заметно, что окна в квартире давно не мылись и не красились, ремонт балкона не прово-дился и вообще одно из образцовых когда-то жилищ города превратилось в запущенную дыру, в которой людям и жить-то должно быть стыдно.
Однако, я довольно быстро вспомнил, зачем я здесь и успокоил себя мыслью, что, если все пойдет по плану, то ни с альбертовой матерью, ни с другими нынешними обитателями этой берлоги мне встречаться не придется, чему я был очень рад. Не мешкая и не терзая более душу воспоминаниями, я быстро пересек ничем не примечательный двор и вошел в темный подъезд, где мне сразу ударил в нос запах кислой капусты и кошек. Света, естест-венно, не было, а старые ступени были до того изношены, что я пару раз оступился и од-нажды даже чуть не упал, поднимаясь наверх.
Первый, самый маленький пролет, в шесть ступенек... Далее - гвоздь в перилах... Не за-деть... Еще четыре пролета по десять... Все как раньше, все как всегда.
На предпоследнем этаже сердце мое все же чуть екнуло. Не сильно - просто остановилось на секунду и снова застучало как ни в чем не бывало. Где-то внизу заскреблась кошка, и ей сейчас же ответила еще одна - сидящая у меня в животе и точащая там свои когти.
Я был, конечно, готов к тому, что дверь окажется призывно приоткрытой, как много раз прежде, но все же, когда я увидел черную полоску между нею и косяком (в передней не горел свет), я почти струхнул. Только сейчас я осознал, что все это время втайне надеялся на провал всего предприятия, на то, что дверь окажется запертой, а на звонок откроет страшная мать Альберта, которая пошлет меня подальше и все закончится. Тогда я смог бы вернуться домой и лечь спать с чувством исполненного долга. Мною владели поистине противоречивые чувства, я снова не знал, чего на самом деле хочу, словно и не было всех этих лет и я все тот же десятилетний мальчишка, случайно проникший в тайну прошлого.
Устыдившись своей нечаянной слабости, я вновь отмел все сомнения и, сжав зубы, толк-нул дверь и переступил порог.
Когда щелчок за моей спиной возвестил, что замок захлопнулся, я перевел дух и промок-нул рукавом рубашки выступивший на лбу пот. Что ни говори, а спокойствия в такой си-туации можно требовать лишь от мертвого или каменного. А поскольку ни тем, ни другим я не являлся, то, наверное, был героем.
Приглядываться и бояться я не собирался, а потому, нашарив справа от двери большой полукруглый выключатель со шпеньком посередине, щелкнул им и включил свет.
Коричневый, похожий на вязаный, абажур под потолком засветился желтым тусклым све-том и, порвав царивший здесь до этого плотный полумрак, озарил прихожую. Главной ее достопримечательностью оказалось висящее на стене напротив двери прямоугольное зер-кало в резной деревянной раме, такое большое, что моя отразившаяся в нем фигура каза-лась маленькой и тщедушной. На полке под зеркалом лежали гребни и расчески, а еще ниже, на табурете - пара серых перчаток. Должно быть, один из жильцов бросил их сюда, придя домой, или же, наоборот, забыл надеть при уходе. На стене висел внушительных размеров телефонный аппарат с навесной трубкой и длинным, перекрученным шнуром. Такие экземпляры я до сих пор видел лишь в старых фильмах да музеях.
Я не спеша осмотрелся. Помимо зеркала, табурета и телефона в прихожей находился еще встроенный в стену шкаф-гардероб, дверцы которого были чуть приоткрыты, и помятое ведро в углу у входной двери, предназначенное не то для мусора, не то для зонтов. Если последнее было верно, то финансовое положение проживающего здесь семейства явно ос-тавляло желать лучшего, что было весьма странно, если учитывать такую "экзотику", как телефон и перчатки. Вообще, при осмотре прихожей складывалось впечатление, что квар-тира нежилая, во всяком случае ни малейших признаков уюта, как я его себе представлял, в ней не наблюдалось.
Неожиданная мысль смутила меня: а что, если время здесь шло так же, как и в моей жиз-ни, и я попал не в тридцатые, а в конец пятидесятых годов? Что я тогда должен делать и где искать следы интересующих меня загадок? Я еще раз окинул взглядом стены, ища знакомый мне портрет усатого вождя, но не нашел его. Не нашел даже гвоздя, на котором он висел - огромное зеркало наполовину закрывало собой то место на стене.
Все ясно. Разумеется, трагедия, разыгравшаяся здесь когда-то, давно забылась, и живущие здесь люди - по всей видимости, не очень опрятные - никакого отношения к событиям тех дней не имеют. Что до портрета, то, надо полагать, Двадцатый Съезд уже давно поза-ди, культ личности Отца Народов разоблачен и авторитеты поменялись. Хрущов же, на-сколько я знаю, не преследовал граждан за отсутствие прижизненных себе памятников в их квартирах.
Мысль о том, что теперь я смогу спокойно вернуться назад, не будучи ни трусом, ни не-удачником, и жить дальше своей жизнью, согрела меня, ибо несмотря на то, что я сам, по собственному почину сунул голову в это сомнительное приключение, чувствовал я себя не совсем уверенно.
Однако же, прежде чем отодвинуть собачку замка и покинуть логово моих детских кош-маров, я решил поддаться любопытству и осмотреть всю квартиру, которая, судя по ца-рившей здесь тишине, была в этот час пуста. Конечно, кто-то мог просто спать и не храпеть при этом, но и тогда опасность попасться была минимальной.
Как можно догадаться, начал я с ванной комнаты, окрашенная в бежевый цвет дверь кото-рой притягивала меня с того самого момента, как я переступил порог квартиры. Я знаю, что это звучит несколько странно, если принять во внимание, что люди обычно стараются избегать тех мест, где им пришлось пережить столь неприятные моменты - однако я все-гда отличался перевернутым мышлением и всякая логика применительно ко мне была не-уместна.
Я зажег свет и осмотрел помещение. Ничего примечательного там на этот раз не оказа-лось: чистые ванна и раковина, свежеокрашенные стены и так же мало предметов личного пользования, как и в прихожей. Возможно, мое первоначальное мнение об аккуратности хозяев было несколько поспешным, и люди просто совсем недавно въехали. Освежив в памяти реальность, я пришел к выводу, что ничего удивительного в отсутствии автомати-ческой стиральной машинки и электрического титана тоже нет. Вместо последнего на ме-ня открытым своим зевом смотрела топка, а лежащий рядом с ней горкой уголь указывал на то, что декоративной она не была. Неожиданно мне вспомнился давнишний рассказ Альберта о том, что при переезде в эту квартиру первым делом пришлось ломать старое сооружение для нагрева воды, находившееся здесь с самой постройки дома и утратившее свою функцию при вводе в эксплуатацию парового отопления. Я не знал, что имел в виду мой друг, но, похоже, речь шла именно об этом "сооружении", представшим сейчас пере-до мной в своем первозданном виде. Ну да Бог с ней, с топкой! Интересно было другое: поменяли ли новые жильцы ванну, или это - та самая, которую я видел когда-то напол-ненной кровавой водой, с торчащими из нее ногами? Наверное, та самая, так как "рез-вость" советских сантехников помнит еще даже мое поколение.
Не обнаружив в ванной комнате ничего интересного, я переключил свое внимание на на-ходящуюся справа от входной двери маленькую комнату, которой суждено в будущем стать спальней Елизаветы Александровны - Альбертовой бабушки. Именно из этой ком-наты выбежал когда-то мне навстречу маленький мальчик - Егор, не подозревавший то-гда, что потерял мать и смотревший на меня так удивленно и растерянно. Интересно, какая судьба ему досталась? Какой рок мог в те годы постичь ребенка, чей отец был аре-стован по политическим мотивам, а мать зверски убита борцами за народное счастье? Достались ли и ему хоть крохи того самого счастья?
В комнате находились кровать, заправленная зеленым лохматым покрывалом, стол с бюро и секретером да стул перед ним, придвинутый к столешнице почему-то спинкой. Голые доски пола казались недавно уложенными, а отсутствие всяких украшений и элементарно-го уюта вновь привели меня к мысли, что квартира еще не обжита. На столе лежали какие-то бумаги, но шпионить в мои планы не входило, и я не стал к ним приближаться.
Из спальни я сразу прошел в кухню, решив оставить гостиную, в которой все же мог кто-то оказаться и поднять шум, напоследок. Обстановка кухни была мне незнакомой, но, в общем, вполне обычной. Выскобленный ножом обеденный стол в углу, ужасного вида печь, небольшая поленница у стены да кран с водой, высокий гусак которого блестел но-визной, составляли весь ее интерьер. Висящий на крючке у мойки дуршлаг да пара бро-шенных на разделочную доску ножей немного оживляли обстановку, показывая, что кухня используется-таки по своему назначению. Я не стал бы проходить дальше порога, если бы не заметил висящий над столом отрывной календарь - непременный атрибут лю-бой советской кухни. Ведомый все тем же любопытством, я заглянул в него и обомлел - на невзрачном листке серой бумаги была изображена большая цифра 26, выше ее стояло "1930, Август", а ниже - "Вторник". Шрифтом помельче тут значилось также: "Двена-дцатая годовщина национализации театров".
Что должно это означать? Я не 37-ом или 38-годах, как ожидал и планировал изначально, и даже не в пятидесятых, как уже было подумал, а в 1930-ом? Году установки первого в СССР светофора и учреждения Ордена Ленина? Но как могло это произойти? По какой логике? И кто руководит всем этим бедламом, в конце концов?
Спокойствие, на которое я себя так тщательно настраивал, смело как рукой. Такие куль-биты судьбы я просто не мог предусмотреть и посему был совершенно выбит из колеи. Тридцатый год! Что я тут, собственно, потерял? Теперь мне понятно, почему все выглядит таким необжитым и новым - дом, видимо, только что построен и жильцы, на мое счастье сейчас отсутствующие - первые здешние новоселы. А это значит, что и мальчик Егор, и гибель его матери, и мое собственное посещение этих хором в конце тридцатых - буду-щее? И этой блестящей новой ванне только предстоит наполниться кровавой водой?
Я поежился. Нейтральная обстановка чужой квартиры внезапно показалась мне враждеб-ной. Из каждого угла на меня теперь дышал рок, а тишина вдруг зловеще зазвенела. Я ин-стинктивно бросился к окну, как к единственному источнику дневного света, и выглянул на улицу. Странно, что мне не пришло это в голову раньше. Тогда бы я, несомненно, и без всякого календаря засомневался в том, что нахожусь в пятидесятых: ползущая вдалеке по непроходимой грязи странного вида автомашина с высокой, несуразной по моим пред-ставлениям кабиной, вынесенными на крылья фарами и прикрепленной к двери запаской, лошадь с телегой у соседнего дома, неестественное для моего глаза облачение снующих в спешке прохожих и, главное, огромное красное полотнище с надписью "Восемь лет пио-нерского движения!", прикрепленное к стене стоящего напротив большого деревянного здания - предшественника нашего "Дворца пионеров", в миг доказали бы мне мое заблу-ждение.
Во мне начала нарастать паника. О том, чтобы заинтересоваться увиденным и воспользо-ваться столь редкой возможностью воочию понаблюдать историю родного города, и речи быть не могло. Единственным моим желанием было как можно скорее убраться отсюда. Я не смог бы объяснить, что именно меня так испугало, но спокойствие покинуло меня то-гда окончательно. Я бросился к входной двери, стремясь покинуть зловещую квартиру, чтобы никогда больше в нее не возвращаться. Профессор, Альберт, письмо, загадка - пусть все убирается к чертям собачьим!
Но, щелкнув замком и дернув ручку, я понял, что попал в ловушку. Нет-нет, никто не за-ложил дверь снаружи на швабру и не подпер ее роялем - она открылась! Но открылась именно туда, куда и должна была открыться по единственно возможной логике - в подъ-езд дома 1930-го года. Я понял это сразу, едва только выглянул наружу: новые перила, не вышарканные ступени, а железная лестница на чердак еще даже не окрашена...
Глава 12
Первая вылазка и ее итог
Я был заперт. Безнадежно заперт в чужом времени, чужом обществе и чужой жизни. Не просто чужой - чуждой мне! И тот, кто это сделал, поступил так со мной умышленно. Но зачем? И, главное, где выход? Сумею ли я отыскать его без знания здешних порядков? Я, разумеется, много читал о событиях этого времени и даже прослыл в определенных кру-гах знатоком истории, но пригодится ли мне все это в "боевых условиях"? Поможет ли не сгинуть в этом водовороте странностей, в который я, волею судьбы, угодил, и где, должно быть, сгинул Альберт? Потрясенный внезапным прозрением касательно судьбы моего друга, я стал медленно спускаться по лестнице.
Было, наверное, часов девять или около того, когда я, крадучись, словно вор, вышел из подъезда во двор. Часов я благоразумно не взял, отправляясь в путь сегодня утром, дабы избежать возможных недоразумений по поводу мигающих электронных значков и надпи-си "Casio" на циферблате. Можно было, конечно, порыться в материнских сусеках, в глу-бинах которых, возможно, и завалялся какой-нибудь подходящий часовой механизм довоенной эпохи, но в спешке это показалось мне несущественным, о чем я сейчас пожа-лел.
День обещал быть ясным. Солнце поднялось уже довольно высоко, и верхушки деревьев на другой стороне улицы искрились желтым цветом под его яркими, но, увы, уже не та-кими теплыми лучами. Сюда же, во двор, оно заглянет лишь к вечеру, на пути в свои за-падные покои, а сейчас тут было приятно прохладно и даже несколько темновато.
Справа от меня, возле новой бетонной скамейки с деревянной некрашеной спинкой, сиде-ли на корточках две девчонки лет шести-семи. Их короткие летние платьица чуть развева-лись от легкого, шныряющего по двору ветерка, и у одной из них из-под подола выглядывало даже что-то похожее на панталоны, как я их себе представлял. Судя по со-средоточенному перешептыванию подруг, они были заняты каким-то весьма важным де-лом. Настолько важным, что на появившуюся во дворе странную личность (в том, что мое одеяние покажется им странным, я не сомневался) они не обратили ни малейшего внима-ния, хотя отпущенная мною дверь подъезда явственно хлопнула, притянутая к косяку большой блестящей пружиной.
Чтобы хоть как-то начать интеграцию, я приблизился к сидящим ко мне спиной детям и попытался разглядеть меж их светлых головок то, что приковало их внимание. Ничего особенного там не оказалось: руки одной из них были вымазаны в земле едва ли не по локти, другая же держала обеими руками стеклянную бутылку с широким горлышком, из которой она тонкой струйкой лила воду в небольшую ямку. Видимо, я наткнулся на юных мичуринцев, пытающихся вывести какой-то чудо-плод.
Как с ними заговорить? Как обратиться? "Привет"? "Салют пионерам"? Не пойдет - ка-кие же они еще пионеры? Может быть - "Да здравствует..."? Чушь какая-то...
- Что это у вас там? - выбрал я невежливый, однако нейтральный вариант начала беседы. Девчонки одновременно повернули головы и молча воззрились на меня, словно обдумы-вая, достоин ли я быть посвященным в их девчоночий секрет. Наконец, та, что выглядела чуть постарше, ответила:
- Клен. Семечка. Мы ее сначала дома прорастили, а теперь вот в землю... Он высокий вы-растет, если никто не сломает.
Действительно, клен! Как это я сразу не догадался? Как раз на этом самом месте. Только в моей памяти он всегда был старым и корявым, а здесь - ну надо же! - еще толком и не ро-дился. А мы-то, помню, гадали, кому это пришло в голову посадить здесь клен?
- Не сломает, это я тебе обещаю. Никто никогда не сломает его и он переживет даже эту вот бетонную скамью.
Девочка с сомнением посмотрела на скамейку, словно долговечнее ее ничего и быть не могло.
- А Вы откуда знаете?
Надо же - "Вы"! Воспитанные они тут, похоже.
- Я много чего знаю, а про этот дом особенно. А вы, наверное, сестры?
Я присел на краешек скамьи, чтобы стать немного пониже ростом и расположить девиц к разговору.
Говорившее со мной создание поднялось на ноги и, стараясь не касаться платья заляпан-ными руками, отрапортовало:
- Меня звать Надя, а это вот - Ксюша. Она маленькая и просто помогает мне. Мама велела нам выйти во двор и не мешать ей двигать мебеля. Мы только вторую неделю здесь жи-вем, а раньше в бараке жили в Шахтерском поселке и...
Я понял, что настало время ее перебить, иначе я рискую быть посвященным во всю под-ноготную девчонкиной семьи, чего мне вовсе не хотелось. Болтать можно долго, но трево-га в моей душе еще отнюдь не улеглась, и я торопился выведать самое для меня важное:
- Постой, постой, Надюха... Скажи-ка мне лучше, не знаешь ли ты здесь кого-нибудь по имени Альберт?
В глазах ребенка мелькнула обида. Насупившись, Надежда все же закончила фразу:
-...и в подполе там жили крысы, и мы с Ксюшей их боялись. И... и никого такого я не знаю. И Ксюша не знает. Нам, наверно, пора домой.
Рывком поставив на ноги молчавшую все это время Ксюшу, моя недовольная собеседница деловито направилась в сторону соседнего с "моим" подъезда, в недрах которого мама, видимо, как раз закончила передвигать "мебеля". Уже у самой двери она обернулась и крикнула:
- Не трогайте семечку! Вы обещали, что клен вырастет!
Я успокаивающе помахал руками, хотя маленькая Надюха этого уже не увидела, скрыв-шись в подъезде.
Что ж, первый опыт общения с местными жителями удачным назвать было нельзя. То ли здешние нравы были столь круты, то ли моя случайная, юная знакомая обладала нетерпи-мым характером, но попытка провалилась. "И чего тебе вздумалось спросить про Альбер-та?- ругал я себя. - Откуда, в самом деле, ребенок может его знать? Или ты полагаешь, что детишкам в коротких платьицах нечем больше заняться, кроме как вызнавать у окружаю-щих их имена? К тому же, тебе человеческим языком сказали, что с момента переезда прошло лишь две недели, и даже "мебеля" не стоят еще на своих местах, а ты про какого-то Альберта!"
Получив от себя взбучку за глупость и нетерпеливость, я решил выйти-таки за пределы двора и разведать обстановку. Я был один воин в поле, и полагаться мне приходилось только на себя. Хотя где-то здесь, в городе, должны жить родители моей матери, но они, должно быть, сейчас не старше Ксюши с Надей и вряд ли обрадуются визиту внучка, если таковой последует. Тьфу, до чего все запутано!
Поворачивая за угол дома, я почти налетел на молодую женщину с крупными светлыми локонами на голове, а-ля Марлен Дитрих, одетую в какое-то цветастое летнее платье. Женщина вздрогнула и замерла на мгновение, которого оказалось достаточно, чтобы я ус-пел разглядеть ее красивые серые глаза и нитку бирюзовых бус на ее шее, которые ей очень шли. Но уже через секунду незнакомка, пробормотав незамысловатые извинения неизвестно за что, скользнула мимо меня и скрылась за углом, во дворе. Я пожал плечами и двинулся дальше.
Интересно, носит ли уже эта улица то славное коммунистическое имя, под которым я ее знаю? И отдан ли "Дворец пионеров" пионерам? Впрочем, я понятия не имею, был ли он когда-то им отдан или принадлежал сей организации изначально. Сколько же могло быть пионеров в нашем маленьком шахтерском городке в 1930 году? Вот так, неожиданно, ста-ли всплывать пробелы в моем знании истории родного города. Мне стало стыдно и я пе-рестал задумываться о всякой чуши. У меня были дела поважнее.
Внутренний голос шептал мне, что я должен проявлять максимальную осторожность и по возможности не высовываться. Я-де не могу быть уверен, что мой внешний облик и, в еще большей степени, мое поведение соответствуют принятым здесь шаблонам, а значит, воз-никновение неприятностей - и очень крупных! - лишь дело времени. И, хотя я тщательно, как мне казалось, готовился к визиту сюда, этот противный голос разума, почему-то гово-ривший с интонациями профессора Райхеля, был во многом прав. Однако я не прислу-шался к нему и не остановился, чтобы еще раз обдумать свои дальнейшие действия. Тогда голос с шепота перешел на крик, давая мне понять, что не отступит и навяжет-таки мне верное решение. Я же в ответ послал его куда подальше и скорчил ему такую гримасу, что, будь он осязаем и имей руки, то, несомненно, дал бы мне по роже от обиды.
Итак, наплевав на все предостережения, посылаемые мне неугомонным внутренним голо-сом, я смело отправился на прогулку по улицам города. Это было странное чувство - на-ходиться там, где я по всем известным мне законам физики просто не мог находиться, и видеть то, что не мечтал увидеть даже в моих детских фантастических снах. Улицы, пере-улки, здания были вроде бы знакомы мне, но в то же время казались чужими. Многие из них я не помнил, потому что они, видимо, не дожили до моего рождения, иные же, напро-тив, казались почти такими, какими я их видел вчера или даже сегодня утром, когда шел к альбертову дому и таинственной квартире. Но, несмотря на всю схожесть, было очевидно, что большинство виденных мною сейчас зданий - новостройки, и должно пройти немало лет, чтобы они приобрели привычный мне облик. Пройдя по грязному серому переулку, выглядевшему таким, должно быть, из-за нескольких тонн белесой и чавкающей под но-гами грязи, через которую мне пришлось несколько минут, ругаясь, пробираться, я вышел на смежную улицу, где мне сразу бросилось в глаза здание техникума пищевой промыш-ленности, возвышающееся своими тремя этажами над окружающими его убогими лачуга-ми. Я знал, что в 1996-ом году это убожество снесут и построят на его месте элитный жилой дом для пенсионеров государственной службы и прочих проходимцев, но сейчас, здесь, эта каменная новостройка являла собой поистине величественное зрелище, являясь, несомненно, одним из лучших строений города. Охваченный неясным мистическим тре-петом, я стоял и смотрел, как открываются и закрываются могучие деревянные двери, пропуская в обе стороны каких-то невзрачных личностей, а за стеклами больших, поде-ленных на многочисленные квадраты, окон мелькают силуэты не то работников, не то жильцов. Впрочем, вряд ли этот дом когда-то был жилым, а посему силуэты принадлежа-ли, скорее всего, каким-то казенным господам на окладе, исполняющим неясные, но, не-сомненно, важные функции.
Выведен из задумчивости я был хриплым сигналом приближающегося небольшого грузо-вика и, заметив, что стою почти посередине дороги, поспешно отскочил в сторону. Грузо-вик, переваливаясь с боку на бок, словно жирная утка, протащился мимо, попав задним правым колесом в находящуюся аккурат рядом со мной выбоину. Вырвав с корнем боль-шой пук растущей у обочины пожухлой травы, я принялся с остервенением тереть им из-мазанную липкой грязью штанину, чтобы, насколько это возможно, вернуть ей исходный внешний вид. Это мне не очень удалось (в нашем городе всегда, оказывается, была до-вольно упрямая грязь), но я не потерял самообладания и энтузиазма продолжать знако-миться со здешней жизнью. Для того, чтобы вывести меня из себя, требовалось нечто значительно большее, чем ковш пролитой на мои брюки грязи, а уж в моем положении и вовсе выбирать не приходилось. К тому же, я предвидел нечто подобное и предусмотри-тельно прихватил с собой пятновыводитель, положив его в боковой карман моей спортив-ной сумки.
Однако, стоило мне подумать об этом, как настроение мое испортилось, так как сумки у меня с собой не было. Я оставил ее в покинутой мною квартире, не то в прихожей, не то на кухне, где бесновался по поводу не понравившегося мне тридцатого года. Проклятье! Что же теперь делать? Черт с ним, с пятновыводителем, но в сумке, помимо его, было полно других вещей, без которых ни один цивилизованный современный человек не мыс-лит дальних передвижений - от зубной щетки до завернутой в носовой платок горсти зо-лота, которое я надеялся в случае нужды продать и обеспечить себе некриминальное существование на то время, пока отыщу Альберта или найду истину. Здешних денег в достаточном количестве мне, несмотря на все потуги, сыскать не удалось, а посему вари-ант с золотом показался мне там, в 2000-ых, наиболее подходящим. Лишь сейчас мне пришло в голову, что продажа здесь желтого металла уже сама по себе превращает меня в криминального элемента, причем несравненно более отпетого, чем простой уличный во-ришка. Но, как бы там ни было, золота было жаль. К тому же, в сумке еще находился цифровой фотоаппарат, который, будучи обнаружен хозяевами квартиры, кем бы они ни были, приведет их в известное замешательство и побудит обратиться за разъяснением к колдуну или, что гораздо более вероятно, в компетентные органы. Ну, а там его припишут какой-нибудь буржуйско-шпионской организации и, несомненно, свяжут с праздноша-тающимся человеком странного вида, то бишь со мной. Исход предсказуем, но крайне не-желателен...
Я с тоской посмотрел назад, в сторону отделенного от меня теперь серым переулком и не-сколькими сотнями метров грязи дома, в котором мать Ксюши-Надюши передвигала "ме-беля", а где-то на кухне дожидалась меня моя злосчастная сумка. Все во мне заныло, но я должен был вернуться и забрать ее, прежде чем двигаться дальше. Находящейся в ней еды хватит, по крайней мере, дня на два, если экономить, а там, быть может, все и закончится - я найду ответ на свои вопросы, а заодно и способ вернуться домой.
Обратно я пошел другой дорогой, отчасти ради новых впечатлений, отчасти из жалости к своим ботинкам, не рассчитанным на такие дорожные условия. Мысли мои, однако, были заняты теперь лишь предстоящим повторным проникновением в эту, мучившую меня с детских лет, квартиру, а посему никакого удовольствия от увиденных мною кусочков дей-ствительности я не получил. Ни две ругающиеся в палисаднике бабы, ни чинно продефи-лировавший по дороге комичного вида легковой автомобиль с восседающей на заднем сидении представительной фигурой в шляпе, ни даже начавший хрипло орать что-то ком-мунистическое прислонившийся к плохо отесанному столбу пьяный парнишка не при-влекли в должной мере моего внимания. Сначала - главное, потом - второстепенное. Правда, этот перефразированный девиз ленинских октябрят был в моей ситуации не очень уместен, так как я не имел ни малейшего понятия о том, что здесь главное, а что - нет. Это-то я и надеялся выяснить, а потому действовал так, как считал правильным.
Подойдя к уже знакомому двору, я сначала осторожно заглянул вовнутрь, вытянув шею и будучи готов к мгновенному бегству, если окажется, что меня там уже ждут. Начитавшись исторических откровений, я отнюдь не мог быть уверен даже в том, что, скажем, семилет-няя Надя не окажется вдруг какой-нибудь тайной злодейкой, пустившей мне пыль в глаза своим кленом. А уж если кто-то уже нашел мою сумку...
Но страхи мои были напрасны - во дворе никого не было. Я быстро пересек его и поднял-ся по лестнице. Знакомого гвоздя в перилах еще не было, поэтому моя заученная с детства глупая считалка потеряла смысл и я шел молча.
Дверь оказалась закрытой. Я опешил и остановился на середине лестничного пролета. За-бывшись, я совершенно упустил из виду, что она является теперь совершенно обычной дверью, а не порогом между слоями времени, и вполне может закрываться и открываться по желанию. Наверно, я сам захлопнул ее, уходя, и теперь пожинаю плоды собственной дурости. Хотя, с другой стороны, зачем мне было заботиться о ее замке и тому подобном, если я не собирался сюда возвращаться?
Как бы там ни было, а проблема существовала и требовала решения. Я осторожно нажал на дверь, сначала рукой, а затем и плечом. Она не поддалась, чего и следовало ожидать. Какой несчастье, что я не медвежатник! Мысли мои лихорадочно забегали в поисках вы-хода из этой глупейшей ситуации. Ломать нельзя - это безобразие, да и небезопасно. Что ж тогда?
Я вспомнил про окно, выходящее из спальни альбертовых родителей, которые еще не ро-дились, на улицу. Прямо под окном проходил широкий карниз, по сидящим на котором голубям мы с Альбертом выпустили из рогаток, наверное, тонну камней, а прямо перед ним, на расстоянии вытянутой руки, рос большой тополь. Что, если...
"Идиот! Семена, из которых вырастет тот тополь, еще нескоро упадут в землю, а ждать так долго ты не можешь!" - внутренний голос, молчавший последние полчаса, снова вы-сказался, и возразить я ему на этот раз ничего не смог.
Тут меня озарила новая идея, и дорого бы я дал в последствии, чтобы она меня не озаряла! Во время моей короткой прогулки я заметил неподалеку строящийся дом, похожий на этот, но, как мне показалось, понеказистей. Работа там, мне помнится, не очень-то кипела, то ли цемент не подвезли, то ли воду отключили, то ли еще чего. Но суть в том, что возле вросшего в землю строительного вагончика я заметил деревянную лестницу, длины кото-рой, по моей оценке, должно было с лихвой хватить до карниза, раз уж под ним еще не вырос тополь. Ну, а там... Даже если окно закрыто, то слабый шпингалет - не замок и дол-го противостоять мне не сможет.
Обрадованный, я снова выскочил из подъезда и помчался на стройплощадку за заветной лестницей. Всосавшийся в грязь стройки ломаный кирпич попробовал было затруднить мое продвижение, но меня было не остановить. Наплевав на запоздалую мысль о возмож-ном стороже, я схватил оказавшуюся тяжеленной от налипшей известки приставную лест-ницу и, раскачиваясь из стороны в сторону под ее весом, поспешил обратно. Сторожа, видимо, все же не было, так что совершенная мною кража не вызвала мгновенный обще-ственный резонанс.
С трудом дотащив свою добычу до места я, сверившись с расположением в стене нужного мне окна, приткнул лестницу к карнизу и осторожно полез вверх, поплевав предваритель-но на руки. Вообще, я боюсь высоты, и вряд ли нашлась бы сила, могущая сподобить меня на такой подвиг при других обстоятельствах. Сейчас же мне было нечего терять и я от-бросил на время все свои фобии. Даже страх перед блюстителями закона, крепко сидящий в душе каждого советского или постсоветского гражданина, отступил сейчас на второй план перед необходимостью во что бы то ни стало вернуть мою пропажу, важность кото-рой трудно переоценить. Быть может, если бы я повел себя немного спокойнее и дал себе труд подумать, то нашел бы какой-то другой, более разумный и менее рискованный спо-соб действия, но все произошедшее со мной за сегодняшний, едва начавшийся, день, не прошло бесследно для моей способности рассуждать, и в итоге я просто лез по заляпанной известкой лестнице в чужую квартиру.
Окно, как и следовало ожидать, я нашел закрытым. Хозяева, уходя, не побеспокоились о том, чтобы облегчить задачу взломщику, и я совершенно искренне досадовал на них. В конце концов, я ведь не собирался ничего у них красть!
Открытой ладонью я несколько раз без размаха ударил в верхнюю планку фрамуги, стара-ясь вкладывать в каждый толчок побольше силы и при этом производить как можно меньше шума. К тому же, следовало быть осторожным, чтобы не упасть с лестницы, иначе моя смерть победит в конкурсе на самую нелепую кончину.
После третьего или четвертого удара я почувствовал, что створка подалась и гвозди, кото-рыми был прибит шпингалет, начали медленно выходить из мягкой сосновой рейки. Это обнадежило меня, и я, несмотря на боль в ладони, удвоил свои усилия, продолжив стучать до тех пор, пока щеколда не упала со звоном на пол, а створка окна распахнулась. Чуть переведя дух, я перевалился через подоконник и рухнул внутрь комнаты.
Первое, что я увидел, поднявшись, были круглые от ужаса серые глаза той самой женщи-ны, с которой я уже имел честь сегодня столкнуться при выходе со двора после разговора с Надей. Локоны ее по-прежнему были тщательно уложены, а вот цветастое платье она сменила на домашний халат, который, видимо, только-только запахнула, так как пояс его не был завязан, а в глубокий кружевной разрез почти полностью выглядывала белая пра-вая грудь. Должно быть, мой стук застал ее врасплох, и она, парализованная страхом, по-забыла завершить туалет.
Я, признаться, перепугался не меньше ее. Мне как-то совсем не пришло в голову, что за время моего отсутствия в квартире может кто-то появиться, и уж менее всего я был скло-нен связать эту наводящую ужас берлогу с повстречавшейся мне во дворе красоткой. Ско-рее уж, я представил бы ее на сцене какого-нибудь кабаре (или что тут у них сейчас в моде?), но не толкущейся у плиты в убогой кухне с примитивными поварешками и скоб-леным столом, где я, проявив непревзойденную глупость, забыл свою сумку.
Однако мой испуг, который, несомненно, был написан у меня на лице, в расчет явно не принимался, потому что белокурый ангел вдруг молча, без единого звука, метнулся к пла-тяному шкафу и, глухо стукнув чем-то о полку, направил мне в лоб черное дуло пистоле-та. Несомненно, это был браунинг, должно быть, один из тех, что большевики приобрели в начале века в Бельгии на вырученные от ограбления банка в Гельсингфорсе деньги. Я не знаток оружия, но излюбленный пистолет коммунистических террористов мы проходили еще в школе (правда, тогда они именовались не террористами, а борцами за народное сча-стье). Глаза дамочки метали молнии, и я заметил в них отчаянную решимость, не остав-ляющую сомнений в том, что, стоит лишь мне повести себя не так, как она ожидает, и маленький кусочек свинца положит конец моим чаяниям и надеждам. Этого я хотел менее всего, а посему мне оставалось лишь взять себя в руки и сохранять необходимую долю разума и спокойствия, чтобы остаться целым.
Держа пистолет двумя руками, женщина, скосив глаза вниз, наконец заметила, что одна из наиболее нежных частей ее молодого тела все еще нескромно выглядывает наружу, слов-но не пожелав воспользоваться уютом предоставленного ей убежища. Девицу это неска-занно смутило, и она, поудобнее перехватив рукоятку оружия правой рукой, левой попыталась поплотнее запахнуть свой шикарный, по этим временам, халат. Ствол брау-нинга при этом чуть дернулся и смотрел теперь вправо вниз, что, безусловно, дало бы ге-рою какого-нибудь дешевого боевика возможность броситься вперед и отважно перехватить руку своенравной красавицы, заставив ее кусаться, а затем плакать в его объ-ятьях. Но я не был героем боевика и рисковать не стал, к тому же девицыны поцелуи от-нюдь не являлись моей целью.
Вправив свой довольно пышный, несмотря на стройность фигуры, арсенал и наглухо за-пахнув полы халата, дамочка вновь перевела все свое внимание на меня, но теперь к тор-жествующей злобе в ее взгляде примешивалась толика смущения, так как женщины вообще неохотно демонстрируют свой бюст посторонним мужчинам, а уж грабителям тем более. А в том, что она приняла меня за одного из представителей этой милой профессии, я не сомневался. И действительно, что еще мог подумать человек, видя ввалившегося в его спальню через окно неопрятного болвана с измазанной дорожной грязью штаниной и рыскающим, неспокойным взглядом? Правда, для ловкого проныры-домушника я был чрезмерно упитан, да и способ моего проникновения в квартиру был несколько экзотиче-ским, но вряд ли стоящая передо мной женщина могла взвесить все эти доводы в тот мо-мент, когда впервые увидела меня. А уж если она до этого не имела опыта общения с уголовными элементами, то и подавно.
Сейчас она, конечно, спросит "Что Вам здесь надо?", и беседа завяжется, подумалось мне.
- Что Вам здесь надо? - не оказалась оригинальной хозяйка квартиры, и ее опрятная го-ловка чуть качнулась, что, видимо, должно было означать грозное вздергивание подбо-родком. - Кто Вы такой?
- Я... Понимаете... Может быть, Вы опустите оружие, или хотя бы чуть отвернете, чтобы я мог восстановить нормальное дыхание и ответить Вам?
Нести чушь, глядя в черную пещеру револьверного дула, было и впрямь весьма неприят-но.
- Не болтайте и не заговаривайте мне зубы! Отвечайте сейчас же!
Я вздохнул. Иметь дело с женщинами всегда трудно, ну а уж при наличии у них столь ве-сомых аргументов...
- Вы знаете, я ищу моего друга, а здесь забыл сумку.
Я просто сказал ей правду, как она того желала. Ну, а верить моим словам или нет - ее де-ло. Робко и, пожалуй, чуть дурашливо я пожал плечами, затем понурил голову, как когда-то давно на школьной линейке, и стал ждать комментария, который немедленно и после-довал:
- Вы что, совсем идиот? Или действительно полагаете, что у меня здесь в каждом углу си-дит по Вашему другу? Да как Вы... Приличный вор, между прочим, хотя бы легенду ка-кую-нибудь приготовил бы!
- Ах да, легенда! - встрепенулся я, вспомнив о своих небогатых "домашних заготовках". - Легенду можно... Так вот, послушайте! Я москвич, а здесь, в этой местности, когда-то проживали предки моего друга, тоже, как понимаете, москвича. Ну, и друг этот недавно отбыл на поиски возможных родственников, да сам пропал. Вот я и подумал, поеду-ка...
- Погоди! - довольно бесцеремонно прервала красавица мою тираду. - Из Москвы, гово-ришь? Это хорошо. Мы тут, в глуши, москвичей-то почти не видим, так что ты, ежели не врешь, ценная находка!
Мне показалось, что дуло браунинга начало опускаться, а в глазах женщины заплясали искорки интереса. Фу-у, должно быть, прошла моя легенда. Я попытался приосаниться, насколько позволяла ситуация, моя же визави продолжала:
- А что, и про Москву порассказать можешь?
- А как же! Могу, конечно.
Дамочка, чей говор, по моим понятиям, сильно смахивал на деревенский, опустила, нако-нец, руку с убийственной игрушкой, и расслабленно прислонилась к дверному косяку. У меня отлегло от сердца.
- Ну, а скажи мне тогда, правду ли говорят, что на похоронах председателя ОГПУ Мен-жинского было столько народу, что несколько человек даже задавило в толпе до смерти?
Ну надо же! И молодая, и провинциалка, а туда же - "ОГПУ"!
- Эх!- махнул я рукой с видом знатока. - Да что там нескольких! С полсотни, наверное, по ящикам деревянным разложили! Что сказать, популярный человек был в народе...
Запоздало мелькнула у меня мысль о провокации. Чертова баба! Мерзкий браунинг в мгновение ока взметнулся вверх и я снова увидел знакомое черное дуло едва ли не перед самым моим носом.
- Менжинский, к твоему сведению, еще жив, а ты - просто лжец и вор! Ступай в прихо-жую, живо!
Как я мог так проколоться! И прежде-то я всегда ругал себя за излишнюю поспешность в словах и ответах, принесшую мне в моей жизни немало неприятностей, но сейчас эта по-спешность могла стоить мне жизни. И в самом деле, лишь полный невежда мог не знать, что именно со смертью Менжинского, фактически, прекратило свое существование ОГПУ СССР, войдя в состав вновь созданного НКВД! И случится это лишь в 1934-ом году, то есть, через четыре года от сегодняшнего дня. Идиот. Беспросветный идиот! Мне стало се-бя жалко.
Не смея пререкаться, я, постоянно озираясь на готовый разразиться смертью револьвер, вышел из спальни, а через несколько секунд, повинуясь дальнейшим указаниям моей тю-ремщицы, переступил и порог ванной комнаты, после чего дверь за мной закрылась. Вспомнив увесистый засов снаружи, я совсем затосковал и, присев на край ванны, надолго замолчал.
А подумать мне было о чем. Почему девица задала мне именно этот вопрос? Ведь совер-шенно не обязательно быть москвичом, чтобы знать на него ответ! Я вполне мог быть грамотным крестьянином, политически подкованным рабочим или просто слышать где-то о смерти какого-то деятеля. Хотя, стоп! Смерти-то как раз и не было! Вопрос-то и был за-дан "от обратного"! Об осведомленности провинциалов еще можно было дискутировать, но, будь я приезжим из Москвы, то просто не мог бы не знать истинного положения ве-щей, это же ясно! Или не ясно... У меня начинала кружиться голова от всех этих ребусов. Я уже не мог быть ни в чем уверен. Такая ли уж популярная фигура в сибирском захолу-стье этот Менжинский? Да и в самой Москве пошел ли бы кто-то за его гробом? Или, мо-жет быть, уже сама моя осведомленность об его личности была подозрительной?
Я решил прекратить мучить себя глупостями, ведущими меня все дальше во мрак, и со-средоточиться на сложившейся ситуации, которая представлялась мне отнюдь не радуж-ной. Что ж это за напасть такая?! Не пробыв и двух часов "за порогом" (как я стал именовать для себя пространство и время, в котором по собственной глупости очутился), как я уже попал под арест, пусть пока и частно-домашний. И если даже он в моем пред-ставлении сильно попахивал несанкционированным лишением свободы, боюсь, что про-тестовать и жаловаться я вряд ли мог. Единственно, что я сейчас мог сделать, так это поклясться себе в двух вещах: в том, что я, находясь здесь, ни разу более не заговорю ни на одну тему, о которой не осведомлен самым глубочайшим образом, дабы избежать даль-нейших курьезов, и в том, что, если Господь позволит мне выбраться отсюда живым, я на-всегда забуду, где находится этот треклятый дом!
Не зная, чего ожидать, я на всякий случай заложил дверь изнутри найденной мною под ванной шваброй, обезопасив себя тем самым от посягательства лиц, не имеющих на это санкций. Если сюда сейчас явятся правоохранительные органы, то это еще полбеды, если же, к примеру, разгневанный супруг моей белокурой дуры-тюремщицы, которому она, безусловно, наплетет Бог весть что, то положение мое станет по-настоящему угрожаю-щим. Тогда я мог быть обвинен в сексуальном домогательстве, попытке изнасилования или, что еще хуже, растления ее непристойными откровениями. Так всегда поступают гу-лящие жены, "сдавая" мужьям одного неудачника, чтобы усыпить их бдительность и обезопасить дальнейшие свои похождения от "необоснованных и ранящих нежную жен-скую душу" подозрений. Впрочем, окажись девица незамужней или сколько-нибудь поря-дочной, и у меня появлялся шанс избежать столь глупой участи, отделавшись клеймом разбойника. В любом случае, швабра не помешает.
Глава 13
В застенцах
После моего водворения в импровизированную темницу снаружи не раздалось ни звука, из чего я заключил, что дамочка отправилась за помощью. По некоторому размышлению я так же пришел к выводу, что она не могла быть простой смертной в этом городе, посколь-ку, насколько я знал, хранение в доме огнестрельного оружия в эти годы не очень-то при-ветствовалось, если не сказать более. Да и телефон, который я заметил ранее в прихожей, являлся отличительным признаком влиятельного жильца. Револьвер, конечно, мог ока-заться муляжом, но черный, блестящий телефонный аппарат с позолоченным наборным диском и массивной навесной трубкой - вряд ли. К тому же, столь просторные квартиры в советские времена кому попало не раздавались, являясь прерогативой номенклатуры и ее выкормышей. Таким образом, постепенно картина начинала проясняться. Вместе с тем я понимал, что, чем серьезнее окажется здешний ответственный квартиросъемщик, тем внушительнее могут быть для меня последствия моего неосмотрительного сюда вторже-ния, которое вполне может классифицироваться не только как разбой, растление, насилие или террор, но и как растлевающий теракт с элементами разбойного изнасилования (ан-тисоветский, разумеется).
Минуточку! Куда же она подалась, если в доме есть телефон? Не проще было бы поднять трубку и поведать доблестным милиционерам о собственноручном захвате взломщика? Те, подтянув галифе, тотчас же явились бы сюда, или я опять чего-то недопонимаю? Ос-тавалось ждать.
Минут через десять, когда моя пятая точка начала уже затекать от сидения на твердом уз-ком краю ванны, пространство за дверью вновь наполнилось звуками. По топоту тяжелых сапог нетрудно было догадаться, что моя персона привлекла-таки чье-то внимание, и этот внимательный пришел не один, но в сопровождении своих товарищей.
Щелкнул засов, и властная рука одного из пришедших дернула дверь. Не тут-то было - швабра надежно защищала меня от ошеломляющего вторжения. Снаружи дернули по-сильнее. Безрезультатно. Еще раз. Тот же эффект. Швабра напряглась и затрещала, но вы-держала. С той стороны двери послышались невнятные голоса, обсуждающие, видимо, мою наглость и дальнейшие действия их обладателей, затем в дверь постучали.
- Гражданин, Вы понимаете, что затеяли сейчас опасную игру? Сопротивление отдельных граждан представителям власти при исполнении ими возложенных на них законом обя-занностей...
- Вы из милиции?- решил справиться я для верности, лихорадочно соображая, открыть ли сразу или потянуть время.
- ...карается лишением свободы или исправительно-трудовыми работами на срок до шес-ти месяцев или штрафом до пятисот рублей! Статья семьдесят третья Уголовного кодекса! Добровольно откроете?
То, что здешние жители отличаются стремлением закончить любую начатую фразу, я по-нял уже во время разговора во дворе с Надюхой. Ну, а о решимости сотрудников правопо-рядка в этой стране ходили легенды.
- Так Вы - милиция?
- Милиция!
- Рабоче-крестьянская?- уточнил я.
- Она самая! Открывайте!
- Уездно-городская?- попытался я еще более сузить определение, но просчитался.
"Надо ломать, Леха", - сказавший это, видимо, услышал в моей интонации нотку издева-тельства, которую я туда невольно подпустил. Моей вины в этом не было, но происходя-щее казалось мне настолько нереальным, что я просто не мог настроиться на нужный, боязливо-раболепный, тон, коим следовало говорить с советской милицией. Последняя же его фраза, обращенная, как я догадался, к коллеге, не оставляла мне пространства для дальнейшего паясничанья, и я, взвесив возможные последствия неповиновения, поспешил вытащить швабру из дверной ручки, освобождая доступ в мою темницу и убежище. Дверь тут же распахнулась, и я увидел двух лобастых, похожих друг на друга, словно близнецы, ребят в мягких форменных фуражках, серых мундирах и портупеях, сидящих на них как-то неестественно. За спинами милиционеров угадывался третий служака, пришедший, должно быть, для порядка. В руке ближайшего ко мне парня находился револьвер систе-мы "Наган", который он незамедлительно направил мне в живот. Что ж это у них здесь за привычка повальная, всех подряд огнестрельным оружием пугать? Этак к ним никто в гости ездить не станет!
- Без фокусов, гражданин, выходим и становимся к стене лицом, - приступил обладатель нагана к своим обязанностям, по извечной привычке советских казенных служащих обра-щаясь ко мне во множественном числе первого лица. - Руки поднять, ладони показать мне... Ладони... вот-вот... И без фокусов мне, без фокусов, - причитал он дружелюбным тоном рубахи-парня, в то время как его напарник быстро пробежался руками по моей одежде, похлопывая по карманам и, в итоге, велел снять ботинки. Осмотрев их и даже за-чем-то понюхав, парень великодушно разрешил мне их надеть. Однако руки мои по-прежнему были подняты и ладони упирались в стену, что мешало мне последовать его указанию, так как ботинки, как назло, были на шнуровке.
- Ладно, можете опустить руки. Оружия при Вас, вроде, не имеется, - продемонстрировал свою власть и дружелюбие первый, однако револьвер не убрал, а лишь опустил вниз, бу-дучи по-прежнему готов в любую секунду им воспользоваться.
Надев обувь и для порядка пригладив руками волосы, я вновь повернулся к поразительно терпеливым народным милиционерам и вопросительно взглянул на старшего, которым мне представлялся "оруженосец". Впрочем, как я заметил, точно такой же "Наган" вы-глядывал и из кобуры обыскивавшего меня сотрудника, третий же, худой как смерть и су-тулый, являлся, видимо, не то стажером, не то еще кем-то второстепенным и оружие было ему не положено.
- Чего смотришь, пошли!- бросил мне первый, видя, что я окончил свой незамысловатый туалет и не знаю, куда себя деть.
- Куда?- наивно спросил я, начиная двигаться в сторону входной двери.
- Куда следует. Там и расскажете, как и с какой целью Вы сюда попали, кто Ваш друг и что у него за родственники в нашем городе.
Я мысленно поблагодарил Господа, что место, куда я вломился - всего лишь квартира, а не завод или чертежная мастерская, иначе обвинения в шпионаже в пользу империалисти-ческих гидр мне было бы не миновать. Только сейчас я обратил внимание, что женщина, столь чудно приветившая меня в своем доме, все это время находилась здесь же - она стояла в дверях, ведущих в будущую спальню альбертовой бабушки, и внимательно на-блюдала за происходящим. Я, наверное, просто не ожидал от нее молчания, а потому и не заметил ее сразу. За это время она вновь успела переодеться, и предстала теперь передо мной в длинном темном платье без выреза, достаточно ладном, чтобы подчеркнуть безу-пречные линии ее стана, и вместе с тем скромном, дабы не вносить сумятицу в неверные сердца народных милиционеров.
Пропуская меня к выходу, стажер повернулся к ней:
- А Вы, гражданочка, пройдемте с нами, требуется написать заявление, чтобы, знаете ли, все по форме!
В ответ на это женщина ядовито улыбнулась, а услышавший реплику своего молодого коллеги старший милиционер поперхнулся и закашлялся.
- Ты что, мать твою, одурел?!- зашипел он на паренька, вновь обретя дар речи. - Ты пред-ставляешь, сопляк, с кем разговариваешь?
Порывистым движением приложив руку к сердцу, милиционер продолжил совсем другим тоном, елейным и виноватым, обращаясь на этот раз к хозяйке дома:
- Простите, пожалуйста, товарищ Алеянц, не сердитесь. Молодой он совсем, только-только прибыл на службу в наш город, не знает еще ничего здесь... Но мы, конечно, обу-чим...
"Товарищ Алеянц" никак не отреагировала на извинения ретивого правоохранителя, по-ставленного в неловкое положение молодым остолопом-коллегой. Она манерно разверну-лась на пятке и скрылась в спальне, явно демонстрируя недовольство. Обескураженный владелец нагана скривил страшную рожу и замахнулся на стажера, цедя сквозь зубы про-клятия. Потом, зачем-то изогнувшись в стане, срывающимся голосом прокричал вслед удалившейся женщине:
- Разумеется, товарищ Алеянц, Вам с нами идти не следует! Не извольте беспокоиться, товарищ Алеянц, заявление тут совсем и не нужно! Мы...это... без заявления разберемся, случай-то вопиющий!
Ткнув меня кулаком в спину, служака напомнил, что надо отправляться. Я же, заворожен-ный негаданным величием "товарища Алеянц" и, прежде всего, ее грациозным кульбитом на пятке, совсем забыл о том, что арестован, как забыл и о своей сумке фирмы "Рибок", которая так и осталась лежать в кухне воинственной белокурой фурии, наводящей ужас даже на храбрейших советских милиционеров. Вздрогнув, я подчинился приказу и вышел в подъезд.
Третий правозащитник, все это время молчавший, уже находился снаружи и поджидал остальную процессию. Увидев, что я выхожу, он подкурил самокрутку и неспешно напра-вился вниз по лестнице. Вонючий дым заставил меня закашляться, и я вынужден был ос-тановиться и подождать, пока восстановится дыхание, а вместе с ним и память.
- Подождите! Моя сумка! Я забыл в квартире сумку!- спохватился я и попытался было по-вернуть назад, чтобы хоть как-то исправить ситуацию. Но железная рука и без того обоз-ленного произошедшим конфузом старшего группы перехватила мое запястье, вынудив, во избежание перелома, придерживаться прежнего направления. Впрочем, так даже луч-ше. Что станет делать с моими вещами таинственная Алеянц, неизвестно, зато действия рабочее-крестьянской милиции вполне предсказуемы. Не хочется даже думать об этом.
Наручники, вопреки моим ожиданиям, на меня не надели, проигнорировав мои театрально заложенные для этой цели за спину руки. То ли это было здесь не принято - кто его знает! - то ли внешность моя была настолько невзрачной, что никакого опасения я у моих кон-воиров не вызывал. Мне стало обидно. А что, если побежать и доказать этим придуркам, что я не столь безобиден, как кажусь? Вот будет потеха! Однако, вспомнив про наган и про то, с какой легкостью его применяли защитники новой власти, я изменил свои наме-рения, решив не дергаться. И в самом деле - моей задачей было выбраться живым и, по возможности, невредимым из этой передряги, а не демонстрировать свою дурость и не-дальновидность. Стоит мне ошибиться, и не Альбертова, а моя могилка появится в мисти-ческой части городского кладбища, где мне пришлось недавно побывать. Недаром твердил мне профессор Райхель об осторожности и осмотрительности: в чужой бордель, как известно, со своими бабами не ходят...
Оказавшись на улице, милиционеры взяли меня в треугольник и повели таким образом к единственному на данный момент выходу со двора. Это позже проломят дыру в полу-сгнившем заборе, сократив таким образом путь в восточную часть города, а сейчас забор этот, совсем недавно поставленный, сиял желтизной плохо отесанных сучковатых досок и казался мощной защитой от враждебных поползновений. Непонятно лишь, от чьих.
Я снова увидел знакомую уж теперь улицу. На протянутом от столба к столбу транспаран-те, украшавшем противоположную сторону дороги, красовалась надпись красной краской по матерчатой основе: "Товарищ! Будь бдителен! Враг не дремлет!"
Конвоиры завертели головами, словно и впрямь выискивая неведомых врагов. Народу на улице прибавилось, но на нас, казалось, никто внимания не обращал. Да и что ж тут при-мечательного? Ни тебе наручников, ни кандалов, ни даже захудалого револьвера в спину! Совсем не по детективному. Признаюсь, я все еще не мог воспринимать происходящее серьезно и был склонен шутить и паясничать, словно это не меня вели конвоиры неведомо куда в далеком тридцатом году, а некоего киногероя, наподобие Гавроша или Павки Кор-чагина. Сейчас кино закончится, и мы все пойдем домой, весело обсуждая приключения хитрого оборванца. В кронах деревьев поют какие-то птицы, вдалеке, осерчав на что-то, лает собака, и все так, как и должно быть, если, конечно, не смотреть по сторонам.
Никакого милицейского транспорта поблизости не обнаружилось, и я, сделав вывод, что относительно молодая советская республика еще не изготовила достаточного количества воронков, чтобы снабдить ими такое захолустье, как наш город, настроился на долгий путь в участок. Однако моя догадка относительно недоукомплектованности народной ми-лиции транспортными средствами оказалась в корне своей ошибочной и, когда мы через две минуты пути свернули во двор находящегося в непосредственной близости деревян-ного неказистого строения, я смог воочию в этом убедиться. К длинному крыльцу с широ-кими потрескавшимися ступенями были аккуратно прислонены штук шесть-восемь велосипедов, рядом с которыми стояли и сидели несколько человек в милицейской форме, точно такой, какая была и на моих конвоирах. Люди эти курили и смеялись, время от вре-мени сплевывая на землю, на которой тут и там виднелись комья подсыхающей грязи. Должно быть, особой занятостью уездно-городская милиция здесь не отличается. Оно и понятно, это ж не Госбезопасность какая-нибудь, а служба по поимке всяких там бездель-ников и воришек, вроде меня. Хотя, надо сказать, я не очень-то сведущ в структуре сило-вых служб тех, вернее, этих, дней и запросто могу ошибиться при оценке принадлежности или значимости того или иного подразделения. Ну да ладно, чего уж там...
Неподалеку от крыльца я увидел также довольно помятый, неопределенного цвета не-большой грузовик с криво начертанным словом "Милиция" на борту, из чего сделал вы-вод, что механизированными средствами передвижения эта организация все же обладала, пусть и не в самом широком смысле слова. Время ГАЗов-полуторок еще не наступило, так что автомобиль был, похоже, детищем Ярославского завода. Ну, а факт, что мои поимщи-ки явились по вызову пешком, объяснялся, видимо, незначительным расстоянием до места или же незначительностью самих сотрудников. Тут мне пришло в голову, что ни один из них даже не представился мне, хотя, впрочем, и моими персоналиями они до сих пор не поинтересовались. Весьма странно для социалистической законности.
Стоящие у крыльца сотрудники, увидев нас, замолчали, но лишь ненадолго, потому что, как я уже с огорчением понял, моя скромная персона здесь интереса не вызывала. Скольз-нув по мне безразличным взглядом, здоровенный усач, стоящий ближе всех к дверям, бросил владельцу нагана: "Еще одного сцапал, Гаврила? Ну-ну...", после чего отвернулся к остальным и продолжил внимать сидящему на корточках растрепанному парнишке-милиционеру, рассказывающему какую-то увлекательную, с точки зрения собравшихся, байку. Внешне парнишка этот походил на того курсанта, что опростоволосился перед то-варищем Алеянц, но был, видимо, чином повыше, так как позволял себе сидеть в присут-ствии коллег, да и наплевано возле него было гуще. Проходя мимо, я уловил короткий обрывок разговора:
"Ну, а ты?"
"А что - я? Я, как водится, и вторую руку туда, да шарить - чуть плечо не вывихнул! А глаза-то у нее одуревшие, хлопает ими только да молчит. Расслабляется, наверно..."
Дружный хохот собравшихся был наградой довольному рассказчику; впрочем, чем закон-чилась эта история, и вывихнул ли он все же себе руку, я так и не узнал - дверь захлопну-лась, и голоса стихли.
В душном, плохо освещенном помещении было так сильно накурено, что сидящие на ска-мейках вдоль стен фигуры я смог различить лишь спустя некоторое время, попривыкнув к сизому туману. Сами же стены были густо заклеены объявлениями, воззваниями и обор-ванными клочками старых прокламаций. Я успел прочесть лишь самое крупное из них, которое, видимо, нельзя было сдирать - "Работник милиции! Решительно пресекай всякое нарушение общественного порядка! Помни, что безнаказанность поощряет хулиганов и других нарушителей". Зачем они это себе здесь написали, интересно? Чтобы не забыть? Почему бы тогда, скажем, малярам не написать себе где-нибудь перед носом - "Работник кисти! Крась смело стену краской, ибо окрашенная стена выглядит иначе, нежели неок-рашенная!" Тоже было бы хорошо, по-моему.
Насладиться глубоким смыслом и пролетарской открытостью остальных надписей мне не дали, приказав проследовать в один из находящихся дальше по коридору кабинетов, внут-ри которого было не менее дымно и удушливо, чем снаружи.
Переступая порог, я приготовился к побоям, которые, по моему опыту общения с милици-ей, непременно должны были последовать. А то что ж это за милиция, если она не спо-собна нагнать страху на всяких там праздношатающихся, к числу которых, безусловно, принадлежал теперь и я? Не знаю как сейчас, в тридцатом, но позже, во времена моей юности, девизом этой братии в нашем городе станет "Один одного не бьет!", намекая на преимущество в силе шести окованных железом сапог над двумя твоими, резиновыми. Что поделать - революционная законность!
К моему удивлению, ни конвоиры, ни находящиеся в кабинете сотрудники не накинулись на меня тот час же с побоями, а, напротив, очень мило указали мне на стоящий в углу, об-разованном стеной и огромным лакированным шкафом, стул. Расслабляться я, впрочем, не собирался, мало доверяя наигранной миролюбивости хозяев кабинета, и оставался на-стороже.
Из конвоиров в кабинет по настоящему вошел один лишь Гаврила, который и впрямь ока-зался главным среди захвативших меня милиционеров. Оконфузившийся курсант даже не заглянул в помещение, а тот малый, что так ловко обыскивал меня в прихожей роковой квартиры, помялся пару секунд в пороге, словно ожидая дальнейших приказаний, и тоже исчез. Видимо, особа моя была столь ничтожна, что не имело смысла маяться в духоте, надеясь получить похвалу за доблесть, проявленную при моей поимке, а на улице все же можно было глотнуть чистого воздуха. Впрочем, возможно, все дело было в субордина-ции, я не берусь судить.
За большим столом, из тех, что я до этого видел лишь в военных музеях, сидел крепко сложенный, с красным, блестящим от пота лицом правоохранитель, и что-то писал. Кон-чик его багрового языка выглядывал из угла рта, подчеркивая усердие своего обладателя и важность его работы. Пару раз хозяин кабинета даже обмакнул перо в стоящую на столе чернильницу, установленную, по недоумию, довольно далеко от пишущего, и я видел, как с кончика несомого через весь стол пера сорвалась жирная чернильная капля и упала на лежащий перед красномордым документ, который он так скрупулезно заполнял, а теперь испортил. Это его, как видно, не расстроило, он лишь промокнул кляксу куском лиловой бумаги и, полюбовавшись на творение своих рук, отложил бумагу в сторону, после чего переключил, наконец, свое внимание на меня. Барабаня толстыми пальцами по поверхно-сти стола, который Советская Власть, должно быть, украла у царской, он измерил меня тяжелым взглядом маленьких свиных глазок, в которых, кроме снисходительного презре-ния, отчетливо читалась скука.
- Ну что, дурень, добегался? Много ли украл?
Я не понял, кому был адресован его последний вопрос, а потому из вежливости решил промолчать, опустив, как в далеком проказливом детстве, глаза долу.
- Молчишь, значит... Ну, молчи, молчи. Бить начнем, разговоришься. Один воровал-то, или с подельниками?
Похоже, он был не в курсе происшедшего, и угрозы свои выдавал скорее по привычке, чем целенаправленно. Злобы в его тоне не было, а скука, уже замеченная мною в его взгляде, зазвучала и в голосе. Он посмотрел на стоящего слева у стола сотрудника, испол-няющего при нем, должно быть, обязанности денщика и повелел:
- Принеси-ка, Корнеев, чаю! Пить охота. Ну что за жизнь! Весь день пью да...
Корнеев бесшумно скрылся в смежной комнате, где сразу чем-то загремел. Оборвав себя на полуслове, сидящий за столом обратился к Гавриле:
- На рынке, что ли, словил? Не из тех ли, что третьего дня..
- Нет-нет, не из тех, товарищ начальник участка! - не посчитал невежливым перебить ше-фа торопливый служака. - Это особый случай, пренеприятный даже очень...
Толстяк нахмурился - должно быть, пренеприятные случае в своей работе он не очень-то жаловал, и, уставив зачем-то на меня указательный палец, замер в ожидании объяснений. Обращение "товарищ начальник" показалось мне поначалу несколько странным, однако вспомнив, что свои специальные звания эти люди получат лишь через несколько лет, в 1936-ом, я успокоился. Гаврила же поведал:
- Да он, знаете ли, забрался в дом самого товарища Алеянца, причем прямо через окно, по приставной лестнице... Ну, по счастью, супруга товарища Алеянца оказалась дома и су-мела задержать его с помощью пистолета, который предусмотрительно хранился в шкафу. Пистолет был заряжен, но стрелять не пришлось - грабитель сдался. Супруга тов... ну, в общем, она заперла его в уборной да послала девчушку соседскую за нами - телефоны-то в доме еще не подключили, сами знаете! Девчушка эта, по случаю, во дворе обреталась. Ну, мы его и выкурили из уборной-то - вздумал, представляете, запереться!
На самом дне тусклых глаз начальника конторы, которые он во время всего объяснения переводил с Гаврилы на меня и обратно, заплясал азартный огонек, с каждой секундой становящийся все ярче и грозящий, подобно искре Ильича, разгореться в пламя. Могу се-бе представить, что за мысли, радостные да удалые, закрутились в небольшом мозгу на-родного милиционера! Впрочем, для меня лично они вряд ли могли означать что-то хорошее.
- Ну-ну! Так... Молодец, Дергачев! Пресек, что называется, на корню! Не пойму только, что же здесь для нас с тобой неприятного? По-моему, все идет как нельзя лучше!
Гаврила Дергачев помялся некоторое время и извиняющимся тоном пояснил:
- Все бы хорошо, товарищ Пузанов, да вот только новенького я нашего по недомыслию с собой взял. Этого... Колтыша. Пускай, думаю, молодой посмотрит да поучится малость...
- Ну, не тяни, скотина! Что еще?! - толстяк запыхтел и заерзал на стуле от нетерпения. Черт бы побрал этих нерадивых подчиненных! Мало того, что напортачил там чего-то, так еще и двух слов связать не может!
- Ну, а он возьми да и скажи супруге-то товарища Алеянца, пройдемте, дескать, с нами, гражданочка, заявление писать станете...
- А та?
- А что - та? И без того какая-то странная, а тут уж как осклабилась, так я и сам чуть в штаны не наделал. Беда теперь, однако, будет...
Дергачев, и без того чувствовавший себя не очень уверенно, теперь и вовсе сник, ссуту-лился и покрутил головой в поисках стула.
- Да нет уж, любезный, придется тебе теперь постоять! - зашипел на коллегу Пузанов, чуть оторвав свой зад от кресла и нависнув над столом. - Теперь долго навытяжку стоять будешь, падаль, а слово "сидеть" приобретет для тебя скоро совсем другой смысл!
- Да позвольте, товарищ Пузанов! Я-то тут причем?! Я ведь все по правилам, по инструк-циям... Новеньких обучать надобно, вот я и... Да может, обойдется еще?
Голос еще совсем недавно такого бравого обладателя нагана звучал теперь жалобно и почти умоляюще. У меня складывалось впечатление, что набранная из местных бездель-ников захолустная милиция к тридцатому году совсем не набралась еще того опыта в ин-тригах и закулисных играх, который я за ней знал. Где ж это было видано, чтобы правоохранители моей юности робели перед чьей-то там женой или, тем более, вели по-добные разговоры в присутствии задержанного? Просто дикость какая-то!
Хозяин кабинета набрал полную грудь спертого сизого воздуха и с шипением выпустил его снова, а вместе с ним, казалось, и весь свой начальственный педагогический гнев. За-тем он вновь опустился в свое потертое кресло и, скрутив толстыми, но ловкими пальцами себе папиросу, закурил. Плотная струя крепкого дыма влилась в насыщенную табачными смолами атмосферу кабинета и рассосалась в ней. Весь вид начальника участка выражал теперь готовность к обсуждению дальнейших действий и поиску разумного выхода из си-туации. Дергачев, несомненно, знал своего шефа и эту его склонность к быстрой смене настроения, потому что, отыскав-таки где-то некое подобие табурета, чинно на него усел-ся и даже несколько приосанился. Тем временем вернулся из соседней комнаты Корнеев и поставил перед Пузановым стакан горячего чаю в вычурном подстаканнике, должно быть, также выменянном пролетариатом у поработителей на "свои цепи". Видимо, глава участ-ка рабоче-крестьянской милиции не употреблял сегодня спиртного.
- Вот мы и увидим, обойдется или нет. Точно, Корнеев?
- Что, простите?- переспросил вновь занявший свое место слева от стола "денщик", делая вид, что не имеет ни малейшего понятия о содержании произошедшего в его отсутствие разговора.
- А то ты не слышал! Тоже мне, дипломат... Да, кстати, Дергачев, знаешь ли ты, почему Николаша сегодня все время стоит? Не знаешь? Все просто - у него геморрой и он сесть не может! Ха-ха!
Кабинет заполнил булькающий смех Пузанова, которому осторожно вторил подхалим-ский смешок почувствовавшего облегчение Гаврилы. Николаша же Корнеев покраснел так, что даже в густом табачном дыму лицо его светилось краской.
- Вот я и спрашиваю его, - продолжал издеваться толстяк, - где это ты себе болезнь такую заработал? Может, развлекался где очень своеобразно? Ты знаешь, Дергачев, кое-кто тут у нас поговаривает, что водится такой грешок за нашим Николашей!
Его жирные щеки вновь затряслись от смеха, после чего начальник участка громко испор-тил воздух и заржал еще громче.
Мне стало жаль несуразного глупого Николашу, который даже теперь боялся что-либо сказать и тем самым накликать на себя гнев свиньи-шефа. Однако, представив картину, как Корнеев зарабатывает себе геморрой, я сам едва сумел удержаться от смеха. Мне ста-ло стыдно, а потом все равно.
В дверь сунулась было какая-то девица казенного вида, наверно, секретарша. Пузанов, пе-рестав смеяться, цыкнул на нее, после чего та исчезла, а обстановка серьезности в кабине-те восстановилась. Откашлявшись и утерев пот со лба широким носовым платком, Пузанов обратился к Гавриле Дергачеву:
- Так что ж все таки хотел украсть этот хмырь у товарища Алеянца? Дом-то еще не обжит даже как следует!
- В том-то и штука, товарищ начальник, что неясно совсем, домушник ли он простой или что-то другое искал в квартире... Странный он какой-то, одна одежа чего стоит! У нас так не ходят. Как бы он засланным не оказался, за документами товарища Алеянца охотник или еще чего похуже. Убивец, например...
Оп-па! Ай да Дергачев! Уж чего-чего, а проницательности и способности к анализу я от этого верзилы с дебильным выражением лица не ожидал! Это ж надо было так влипнуть! Почему, ну почему я не побеспокоился по-настоящему о соответствии моего облика реа-лиям этого времени? Что это, в самом деле, за наряд двадцать первого века? Думал, спорю фирменные метки, и дело в шляпе? Не тут-то было!
Я вспомнил о своей, оставшейся в квартире, спортивной сумке "Рибок", и меня затошни-ло. Ну, что мне стоило украсть холщовый мешок времен гражданской войны или что-то в этом духе в каком-нибудь музее? Что стоило мне одеться и постричься, как подобает? По-чему не догадался я, в конце концов, что ни с того ни с сего никто не станет держать в своем шкафу заряженный и готовый к бою пистолет? С горечью убедился я еще раз в пра-воте профессора Райхеля, предостерегавшего меня от необдуманных действий и глупо-стей. Первый тест на зрелость я не прошел, это было ясно. Одно хорошо, что во враги Революции меня пока не зачислили...
- Так чего ж мы на него смотрим? - встрепенулся Пузанов. - Сидит тут, понимаешь ли, слушает, не связанный! Ну-ка, Корнеев, позови!
Тощий Корнеев услужливо метнулся в коридор, откуда уже через несколько секунд по-слышался топот сапог, а еще через мгновение дверь кабинета вновь распахнулась, и на пороге появилось несколько рослых лбов, среди которых я узнал усача, совсем недавно внимавшего россказням местного ловеласа на крыльце учреждения.
- Кого? Его?!- взревел усач, указывая на меня толстым, как сарделька, пальцем, и собрался уже было заключить меня в свои медвежьи объятия, но голос начальника заставил его ос-тановиться на полпути.
- Но-но! Потише, Паша, летишь как оголтелый! Стань спокойно у двери и жди команды. Главное, чтобы все выходы были надежно перекрыты, а то кто их знает, этих засланных!
Так... Похоже, это клеймо стало ко мне прирастать. Следующим этапом станет, безуслов-но, занесение меня в регистр шпионов, а с тем и врагов пролетариата. Ну, а как доблест-ные бойцы мировой революции поступают с персонами, в этот регистр занесенными, мне было очень хорошо известно из истории. Не из тех историй, что нам кропотливо вдалбли-вали в школе, а из той, настоящей, что смотрит на нас со страниц томов расстрельных дел и явствует из повествований редких правдивых летописцев.
Пузанов смотрел на меня задумчиво и, как мне показалось, несколько растерянно, словно не знал, что со мной делать. Вероятно, так оно и было, и городской милиционер, пусть даже начальник отделения, вряд ли мог точно представлять себе, как следует поступать с лицами, подозреваемыми в - кто бы мог подумать! - шпионской или сходной с ней дея-тельности. Поразмыслив и решив, видимо, схитрить, Пузанов изрек:
- Не-е, Дергачев, че-то не шибко он смахивает на шпиона... У тех личность совсем другая, да и работают они чище. Ну что это, в самом деле - средь бела дня приставить лестницу, карабкаться по ней, ломать оконную задвижку, да, к тому же, и сдаться бабе, не будучи вооруженным! Не клеится что-то тут со шпионскими штучками. Сказки бы тебе писать, Дергачев! Придумал тоже - засланный... Скорее уж, дурак, коли такую тактику избрал.
Слово "тактика" Пузанов выговорил настолько тщательно и аппетитно, что сразу стало ясно, что оно для него новое. Довольный тем, что удалось ввернуть в разговор этот солид-ный термин, он продолжал:
- Кстати, Дергачев, как тебе такая мысль? Может, он действительно... "того"? А? Тогда все сходится: приехавший издалека умалишенный... Ведь он издалека, или кто-нибудь знает его?
Все присутствующие энергично замотали головами, подтверждая догадку шефа.
- Так вот, приехавший или пришедший издалека умалишенный сдуру лезет в первое по-павшееся окно, не ведая, что это - окно квартиры нашего уважаемого первого секретаря горкома товарища Алеянца, в надежде чем-нибудь поразжиться, да и попадает впросак. Ну, а мы, проявив при его захвате ловкость и профессионализм, изолируем его от общест-ва. По-моему, достаточно правдоподобно, не так ли, Дергачев?
"Проявивший ловкость и профессионализм" владелец нагана откашлялся и, скосив глаза на толпящихся у дверей молодчиков, ответил:
- Да на умалишенного он тоже вроде не тянет, товарищ Пузанов. Не рычит, не бросается на Вас, не плюется в стены. Да и разговаривал правильно, без особой дурости...
Диагностические критерии Дергачева не показались, видимо, его начальнику убедитель-ными. Он нетерпеливо взмахнул рукой, призывая психиатра-любителя к молчанию, и со-брался уже что-то веско возразить, но вдруг заметил, что для столь щекотливой ситуации в кабинете собралось слишком много слушателей, которым вовсе не обязательно знать подробности дела, тем более, что он еще не принял окончательного решения в оценке мо-тивов моего преступления.
- А ну, хорош толпиться в дверях!- зарычал он, обращаясь прежде всего к похожему на медведя усатому Паше. - Пошли вон отсюда все! Стоять с той стороны двери, бдеть и не бздеть! Но не подслушивать! Ясно? Ты, Корнеев, кстати, тоже пошел вон отсюда! Стоишь тут, мнешься со своим геморроем...
Заметно расстроенный Паша собрал своих орлов в охапку и, покрикивая на них в свою очередь, покинул начальственный кабинет. Корнеев, привыкший, видимо, к подковыркам и грубости своего босса, подался следом за ними, комично подергивая коротко острижен-ной головой, сидящей на тонкой, как у ощипанного куренка, шее. Форменные штаны бы-ли ему велики и провисали на заднице, наводя на мысль о возможном неприглядном содержимом, а воротник рубашки, напротив, был чересчур узок и, застегнутый на верх-нюю пуговицу, давил юному служаке в самый кадык, создавая трудности при каждом глотке. В общем, нормальный рабоче-крестьянский милиционер.
Дверь, выпустив Корнеева со товарищи, обиженно хлопнула, и Пузанов, поудобнее раз-местив в кресле свою тушу, вновь обратил свое внимание на меня. Странно, но до сих пор никто здесь не разговаривал со мной, если не считать первой "приветственной" фразы хо-зяина кабинета, и все дебаты по поводу моей дальнейшей судьбы велись без моего уча-стия. Впрочем, на территории совдепов так было всегда, и ничего удивительного в этом не было.
- Задержанный! Берите свой стул и подходите ближе! Ну-ну, не так близко, просто по-ставьте его там, где сейчас стоите и садитесь. Ага. Сразу предупреждаю, мы все здесь лю-ди подкованные и таких, как ты, целую кучу обезвредили, потому советую не юлить и на все вопросы отвечать прямо и искренне, как на исповеди. Тогда и нам проблем будет меньше, да и ты быстрее уйдешь отсюда. В камеру, - добавил он быстро, перехватив встревоженный взгляд заерзавшего при слове "уйдешь" Дергачева. Так будешь говорить честно?
Начав было разговаривать "по форме", Пузанов сразу же съехал на "ты", которое было более в ходу в среде его общения. Я не хотел портить кровь ни себе, ни этим милым лю-дям и пообещал всячески сотрудничать со следствием, ежели таковое начнется. Началь-ник был доволен и начал с персоналий.
Мое имя не вызвало у него усмешки, из чего я заключил, что среди массы идиотских ре-волюционных имен, вроде "Баррикады" и "Вилена", мое не казалось столь уж вычурным. Затем настала очередь даты рождения. Понимая, что усложнить свое положение уже ни-чем не могу, я сдержал данное мною минуту назад обещание и сказал правду.
Народные милиционеры переглянулись и, после секундного замешательства, одновремен-но заулыбались. Похоже, наобум высказанная шефом версия начала находить свое под-тверждение.
- А как же, простите, Вы оказались у нас, товарищ? Не заколдовал ли Вас кто-нибудь? - продолжил Пузанов елейным голосом, каким, по его мнению, было принято говорить со спятившими. - Или Вы, как часто бывает, просто проснулись однажды и... о чудо?
- Наверно, так, - понурив голову, подтвердил я. - Я не собирался никого грабить или кале-чить, мне просто нужно позарез найти здесь одного человека, после чего я уберусь во-свояси.
В последнем своем утверждении я слукавил. В тот момент я и понятия не имел, каким об-разом мне удастся попасть домой, ведь ворота закрыты, и тот, кто это сделал, не поставил меня в известность касательно своих планов. Может статься, что мне придется остаток жизни провести здесь, в этом диком обществе борцов за народное счастье, и остаток этот, судя по всему, не будет слишком большим. Я почувствовал, как во мне поднимается кло-кочущее отчаяние, подобное тому, которое испытываешь в детстве, узнав, что по причине плохой успеваемости ты все же не получишь ко дню рождения обещанный злобными вра-гами-родителями велосипед.
- И что же это за человек, позвольте спросить? - издевался Пузанов, подмигивая мне и по-тирая руки в предвкушении дальнейшего удовольствия.
- Да это мой друг, Альберт Калинский. Он пропал, и следы его ведут к вам сюда. В моей жизни происходит черт знает что, и он, пожалуй, единственный, кто мог бы пролить свет на это. Вы его, случаем, не встречали?
- Конечно-конечно, мы его встречали, он тут совсем неподалеку. Вас к нему отвезут!
Молчаливо сидящий и слушающий этот клоунский диалог Дергачев не выдержал и бро-сил зло:
- Да врет он Вам все, товарищ Пузанов! Врет. Хочет за дурака себя выдать и наказания избежать. Пытать его надо, тогда расскажет, зачем пришел и что искал. А Вы тут с ним разговоры завели...
- Цыц, идиот! - внезапно рассвирепевший Пузанов сорвался со своего места и, подскочив к распоясавшемуся подчиненному, навис над ним и зашипел прямо ему в ухо:
- А что ты прикажешь с ним делать? Какого хрена ты умничаешь, если ни черта не смыс-лишь? Тут тактику нужно применить! Тактику!- не упустил он случая посмаковать лю-бимое слово. - Куда мы его сейчас денем? У нас даже камеры подходящей нет, подвал лишь для бродяг да пьяниц! Он у тебя вмиг оттуда сбежит, и ищи-свищи! А вдруг он и впрямь шпион?
- Ну, вот я и говорю, надо передать его ОГПУ, и дело с концом! Звоните, да умоем руки! Нам своих проблем хватает.
- Ты еще больший придурок, чем я думал, Дергачев! Разве так задерживают шпионов?! Ты посчитай, сколько промахов ты сегодня допустил, сколько дров наломал, начиная с твоего безмозглого стажера Колтыша! Это ж надо, жене товарища Алеянца такое... А по-том, сколько он тут у нас сидел? Чего говорили при нем? Чуть ли не всю милицейскую работу обсудили! Так вот и подумай, кем в первую очередь заинтересуется ОГПУ, если он там пасть откроет! Впрочем...
Толстяк повернулся и наотмашь ударил меня по лицу. Рука у него была тяжелая, под стать комплекции, так что мне, не ожидавшему такого выпада, не удалось сохранить равновесие и усидеть на стуле. Я грохнулся на пол и, проскользив до стены, в придачу ударился лок-тем о грубый деревянный плинтус.
- Я тебе, гад, покажу друга! - из слащавого безобидного "хрюши" с деревенскими замаш-ками Пузанов вдруг превратился в зверя - истинного сына породившего его режима. - Сейчас ты у меня узнаешь - "восвояси"!
Он неуклюже отвел в сторону левую ногу, что должно было означать размах, и пнул меня в грудь. Удар я получил в очень неудачный момент, дыхание перехватило, и резкая боль за грудиной яснее ясного сказала мне о том, что радостным мое пребывание здесь не бу-дет. Снова взмах сапога, и нестерпимое жжение в ухе... Взмах...
Сквозь красноватую пелену я еще слышал голос Гаврилы Дергачева, пытающегося вразу-мить разъяренного буйвола. Дескать, идиотов не бьют, и лучше будет, если они отправят меня в лечебницу в "товарном виде". Жена товарища Алеянца все равно, мол, не увидит и не оценит его стараний, да и он, Дергачев, сам еще раз ей все объяснит и постарается за-мять случившееся. В крайнем случае они отдадут ОГПУ Колтыша, а этого гада - то бишь меня - и в самом деле лучше всего сплавить в уездный город, в психиатрическую лечеб-ницу. И какой, все же, молодец начальник участка Пузанов, что так ловко все придумал! Ему, Гавриле Дергачеву, учиться и учиться у него...
Наконец, удары прекратились. Не считая распухшего уха, голова была цела, да и почки, вроде, не отбиты, а это уже повод для радости. Какое странное все же существо человек! Мы перестаем злиться на обидчика за побои и начинаем благодарить его за их прекраще-ние, нас предают, а мы радуемся мнимому раскаянию предателя, в нас плюют, а мы счаст-ливы, что слюна не раскаленная! Какие вы молодцы, ребята, что закопаете меня, пристрелив, а не бросите на съедение пожирателям падали! Вот это по-нашему, это по-христиански! Лида, Люда, Лиза! Я буду и дальше дарить вам цветы, я даже начну пре-смыкаться перед вами, только не позволяйте, Христа ради, топчущим вас петухам клевать меня в затылок. Ай, спасибо вам!
Господи, куда я залез?! Какого рожна я сюда приперся, чего мне не хватало? Глупые ре-шения рождаются в мозгу, а расплачивается за них всегда рожа! Что мешало мне прожить свою жизнь по-человечески, не встревая в сомнительные приключения, грозящие потерей рассудка или просто глупой смертью? Поистине, сколько будет существовать человечест-во в мире, вертящемся вокруг желтой звезды, столько будет процветать, колоситься и раз-брасывать свои пахучие плоды глупость. Если мы и учимся на своих ошибках, то это мало дает нам, ибо мы неустанно изобретаем новые и новые способы доказать создателю свою несостоятельность. Словно ребенок, наступивший на улице в собачье дерьмо и так про-следовавший затем до середины ковра в гостиной, стоим мы перед лицом вечности, бес-помощно озираясь и ожидая побоев. Мы знаем, что напакостили, но будем это делать и дальше.
Исчерпав запасы злости, Пузанов велел мнущемуся за дверью усатому Паше швырнуть меня в клетку, где я должен был дожидаться транспорта. Приказ Паша исполнил как нель-зя более точно, и к моим уже имеющимся телесным повреждениям добавилось еще не-сколько ссадин и ушибов.
"Клеткой" оказалась маленькая темная каморка в цокольном этаже, с бетонным, в пупы-рышках, полом и длинным узким окошком под потолком, служащим, скорее, вентиляци-онным отверстием, чем источником света. Было совершенно ясно, что изначально сие помещение вовсе не было задумано как тюремная камера, и лишь революционная необхо-димость да фантазия новых властей превратили его в нее.