|
Дул с моря ветер, ровный и соленый,
Стоял прекрасный, ясный, теплый день.
Сидел он на веранде отрешенно,
Лелея в кубке пурпурную тень.
Красавец смуглый, соразмерно стройный,
Исполненный премудростей земных,
Со взором столь возвышенным и звездным,
Что хоть живьем вставляй в волшебный стих.
Культурный флер в улыбке белозубой,
Для женщины - оживший идеал.
Учтивый, к незнакомцам дружелюбный -
А незнакомцем я случайно стал.
Сидели на веранде мы просторной
И говорили несколько часов.
О, этот голос, мерный и спокойный,
Сплетал он чудеса из ткани слов.
Когда же солнце скрылось за холмами
И свет его ушел в ночную даль,
Он поднял тост - да сбудутся желанья! -
И тонко звякнул ридельский хрусталь.
...Поныне наблюдает он с веранды
За мимо проходящими людьми -
Учтивый, притягательно галантный,
И очи волшебством его полны.
Но я - за стол к нему уже не сяду,
Пусть для других журчит речей вода;
Ведь видел я, как кубок свой хрустальный
Когтистой лапой поднял он тогда...
|
The wind blew in from sea-ward,
The day was soft and fine.
He lounged on the wide veranda
And sipped at his Spanish wine.
Slender and darkly handsome,
Amusedly worldly-wise,
Drawing the stars like a magnet
With his strange inscrutable eyes.
Tolerant, an air of culture.
The women stared, passing by.
Courteous, suave and friendly
To a stranger - such as I.
We sat and we talked for hours,
His evenly cadenced tone
Weaved a charm of wonder
Till my thoughts were all his own.
Till the sun sank over the board-walk
And the stars began to shine,
And to a toast of my wishing
His goblet clinked to mine
Yonder he sits and watches
The people who wander by,
Debonair, slim and courtly,
With his strange inscrutable eye.
But I sit no more at his table,
And others may hear his tales,
For I saw when he lifted his goblet
The talons he wears for nails.
|