|
Клиньями златых победных стягов взрезан небосвода лазурит,
Голоса и звонкий стон невелей гармоничным льются серебром,
Гулкий стук копыт, как барабаны, эхом оглашают окоем;
И с востока пурпурным покровом пыль, в пол-неба встав, сюда летит.
Женщины выглядывают в окна, штор цветной раздвинув аксамит;
Гибкие, как ивы молодые, сочные, как летний виноград,
Их тела белей слоновой кости, очи звездным пламенем горят,
И на каждой, словно на царице, россыпь драгоценностей блестит.
Вновь с победой всадники Баб-Илу в город возвращаются родной:
Новые края завоевали, новую добычу принесли;
Взятых в плен вождей как знак победы в царскую повозку запрягли,
Чтоб пройти парадным пышным маршем по камням горячим мостовой.
...Опираюсь я на тяжкий молот, вытираю едкий пот со лба,
Стряхиваю в пыль на мостовую утомленья крупных капель горсть;
Армия проходит маршем мимо, как река, течет - вперед, насквозь, -
И опять встречаются под солнцем взор царя царей и взгляд раба.
Предо мною - царь царей могучий, грозного Баб-Илу властелин;
Перед ним - массивный медный молот и уставший, хоть и рослый, раб;
Он не видит, что уже отмечен, что перед судьбою - всякий слаб,
Что погибнет со своей семьею вскорости Баал-Мардука сын.
Вскорости погибельным набатом разнесется сбитых лязг оков,
Вскорости в ночи сверкнут кинжалы и найдут достойную их цель -
И никто не ускользнет от мщенья, не найдет спасительную щель:
Все рабы потребуют расплаты - и Врата Богов затопит кровь.
Молотом я правлю мостовую, чувствуя, как вздрагивает медь,
Чувствуя, как жаждет царской крови, выбитых из черепа мозгов;
Скоро будут вой и вопли страха, музыка восстания рабов!
Скоро обреченному Баб-Илу - высшей власти больше не иметь!..
|
Long golden-yellow banners break the sky,
And silver hoofs chime out a sharp refrain,
A thousand lutes lift up a cadenced strain;
And East, a purple dust-cloud billows high.
From golden window sills the women lean,
With strange exultant hawk-enamored cries;
Their ivory bosoms heave, their star-like eyes
Brood deeply; each begirdled like a queen.
Bab-ilu's riders sweep across the plain
Returned from conquest and the hills of war;
On kingly foreheads gleams the sky-born star -
They come with captive kings and gold again.
I lean against my maul and wipe the sweat
That beads my weary brow like gems of blood;
The army thunders by me like a flood -
Once more the emperor and the slave have met.
I marked his eagle face, his air divine;
He saw a huge slave leaning on a maul;
He did not see the symbol of his fall,
That marked the doom of him and all his line.
But restless chains are clashing in the gloom;
Deep in the night the blades of knives are beat -
Gods haste the day when 'neath their slaves' hard feet
Kings, captains, women gibber to their doom.
My mallet wearies of the pavements - aye,
It longs to quench its thirst in blood and brain
When rulers die and women scream in vain,
Oh gods of Babel, haste the crimson day.
|