Старджон Т.
Предисловие [к "За миллиард лет до конца света"]
Lib.ru/Фантастика:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь]
Предисловие [к "За миллиард лет до конца света"]
Sturgeon Th. Introduction //
Strugatsky A., Strugatsky B.
Definitely Maybe. - New York,
London, 1978. - P.VII - XI.
Перевод выполнен А.Кузнецовой
e-mail: gloster@comintern.ru
Вы помните эти чудесные пасхальные яйца с окошечком на одном конце, через которое вы могли смотреть? Внутри была картинка - иногда символы праздника, кролики, цыплята и тому подобное, но иногда - целые пейзажи, далекие холмы, клумбы, группы людей. Сложными они были или нет, но у всех таких яиц была одна общая черта: изображение вещей намного больших, нежели размеры самого яйца, содержащего их.
Эта книга похожа на такое яйцо с окошком, и будь вы приверженцем старой умозрительной литературы или совершенным мистиком, теологом или философом, вам едва ли удастся вспомнить еще одну концепцию, даже только приближающуюся к величественности откровения Стругацких. "Яйцо", в котором содержится головокружительное мелькание, впрочем, обладает крошечными размерами как в пространстве, так и во времени. Во времени: несколько часов, возможно три дня или около того. В пространстве: высотный многоквартирный дом в современном большом городе. Есть несколько одаренный драматургов и новеллистов, могущих изобразить целые войны, упадок целой цивилизации в таких границах; немногие, если вообще есть такие, справлялись с таким сложным конфликтом, как тот, что скрывается на этих страницах. Читатель не испытывал такого удушья от удивления при виде явного размера, явного достижения человеческого ума с тех пор как он впервые услышал о небрежном замечании Альберта Эйнштейна, что E=MC2 может быть, в конце концов, только местным феноменом...
Стругацкие великодушно предлагают вам альтернативы тому интеллектуальному головокружению, которое они обрисовывают. В квартире ужасно жарко, так же, как и снаружи, жара достаточна для того, чтобы вызвать галлюцинации. И, далее, каждый находится под воздействием комплекса напряжений - профессиональных, домашних, сексуальных; и к недостатку сна прибавляется доза алкоголя. Так что если вам хочется объяснить едва упомянутое появление за ночь во дворе огромного дерева, или странного мальчика, неожиданно оставленного с ученым, который до этого момента не знал, что является отцом, или прекрасной девушки, появляющейся провести ночь только затем, чтобы исчезнуть без объяснений и без следа (исключая ненужный лифчик, оставленный там, где его обнаружит жена)... если вам хочется объяснить аномалии, описанные в повествовании, чьими-то галлюцинациями, чувствуйте себя свободно. Но если вы так сделаете, вы сами у себя украдете этическое противостояние гигантских размеров, в которое вы едва ли сможете вовлечься, не рискуя всеми своими знаниями о природе мироздания и о действующих внутри него силах.
Было замечено, что в последние годы таинственный ток, находящий в реальности удивительное, прошел через писателей философской беллетристики - новые начинали писать в этом стиле, в то время как старые писатели открывали для себя новые направления. Мы находим, к примеру, альтернативные реальности, противостояние субъективной и объективной реальности, исследования самой природы реальности. Владимир Набоков, широко известный не своими фантастическими произведениями, представил нам в "Аде" мир, где Германия победила в Первой мировой войне; затем был Воннегут, решительно отказывающийся считать себя научным фантастом, и его странная планета Трафальмагор; и блестящее произведение Спинрада "Железная мечта", большую часть которого составляет безумный роман, написанный человеком, умирающим от третичного сифилиса - человеком, который в шестнадцать лет эмигрировал из Германии и зарабатывал себе на жизнь журнальными иллюстрациями, человеком по имени Адольф Гитлер; и было еще много, много произведений, длинных и кратких, всевозможного качества, показывающих заинтересованность в причудах реальности. Почему это случилось со столь различными людьми, и почему это случилось вообще - зачаровывающая проблема.
Равно зачаровывающей выглядит опасность подобной загадки для Восточной Европы. Основным объектом интереса является там, впрочем, не альтернативная реальность, а чуждость. (Не отчуждение; это мы оставим так называемому основному потоку!) Например, "Мировая душа" Емцева и Парнова, в которой новая форма жизни, созданная в лаборатории, начинает овладевать умами людей и начинает угрожать - из-за своего взрывного роста - всем людям и всем людским творениям. Отличительным признаком этого примечательного романа является абсолютная разумность создания и его способов существования: опасных, конечно; враждебных, но не только. Оно хочет не больше, чем любой из нас, муравьев или антилоп - выживания. И, подобно нам, стремится создать себе наиболее комфортную для выживания окружающую среду. То, что при этом может быть уничтожено человечество в том виде, в каком мы его знаем, играет для этого существа не большую роль, нежели судьба кузнечика для водителя бульдозера. И только признав разумность существа и отказавшись от попыток отнестись к нему как к враждебному, люди получают возможность контролировать и уничтожить его. Что приковывает внимание в этом - и в "Мировой душе" - сама концепция и сказочно детализированная хватка чуждости.
И в "Пикнике на обочине", блистательном коротком романе Стругацких о Земле, изучающей детриты, оставленные кратким визитом - ладно, чего-то из космоса, - мы обнаруживаем ученых и авантюристов, старающихся найти смысл (и превратить в деньги или оружие) артефактов полностью чуждого замысла, произведенных наукой и технологией, настолько же далеко отстоящей от земной, насколько нынешние земные наука и технология отстоят от золотобита времен Возрождения. Что бы специалист по изготовлению золотого листа вручную стал бы делать с рулоном металлизированного майлара? Что будет с верховым курьером, несущимся галопом с бутылью украденного из будущего нитроглицерина в седельной суме? Стругацкие описывают такие внеземные предметы, отброшенные так же, как мы могли бы отбросить пластиковые стаканчики и полупустые баночки с кремом от загара после пикника, и позволяют человеческой изобретательности и человеческой алчности - да, и человеческой храбрости - трудиться над ними. Но хватка чуждости, резкая четкая нить того-что-есть-но-что-необъяснимо, - самая основа ткани повествования Стругацких.
Булычев также в своей "Половине жизни" изображает полудюжину полностью чуждых жизненных форм, большая их часть чужда биологически, но некоторые - по своим способам общения и мышления. И другие восточноевропейские писатели - на ум немедленно приходит Станислав Лем с его "Непобедимым", прекрасным самосогласованным романом, - также выглядят затронутыми этой концентрацией не обязательно на чужом, но на чуждости.
И когда, как в "Мировой душе" и, конечно, в этом новопереведенном произведении Стругацких, чуждость проистекает из знакомого, земного, взятого за данность, тогда эта чуждость наиболее пугающа и наиболее зачаровывающа. Может быть, в каждом из нас есть капля ксенофобии; страх, глубинный и внеразумный, говорящий: "Это другое, это опасно", и чары исходят просто из защитной настороженности: "Оно не пошевелит усом так, чтобы я это не заметил". Тут Стругацкие делают квантовый скачок в своей интерпретации, не какой-либо земной нормы, но принятой ими космической. Поздний Генри Каттнер обладал потрясающей способностью ужасать, подвергая главных героев нападению со стороны самых обычных предметов; я вспоминаю одно из его произведений, в котором персонаж ел суп и увидел, как край ложки стал утолщаться и сформировал губы, поцеловавшие его. Но даже Каттнер, думаю, преклонился бы перед умами, могущими представить мироздание, наносящее ответный удар человеческим существам по той самой причине, что они могут мыслить. Сравните любую чуждую опасность, о которой вы когда-либо читали, с этим.
Пожалуйста, поймите, что эта мысль - о фиксации на чуждости, опустившейся, подобно паутине, на восточноевропейских писателей-философов, - только гипотеза, равно как и идея изменения и апробирования реальности среди их коллег на Западе. Но она заслуживает рассмотрения.
Из многих граней таланта Стругацких одна из наиболее ярких - их искусство характеризации, как визуальной (например, следователь, выглядящий, со своим окружением, как тонтон-макут, гангстер из французских фильмов, в солнечных очках, в отутюженной одежде), так и через речевые идиомы (например, бессвязную речь Вайнгартена и тщательно взвешенные высказывания Вечеровского) и через виртуозные намеки на заднем плане, которые характеризуют и науки, и военно-промышленный комплекс, и страну, и город. И на фоне всего этого Стругацкие продолжают свою искусную борьбу с бюрократом, где бы тот ни находился. Этот прием, конечно, к счастью, не является советским исключительным правом; можно сравнить, например, полное черного юмора произведение Лео Сцилларда "Голос дельфинов", в котором он критикует гибельное обыкновение Большой Науки изымать своих наиболее ярких деятелей из лабораторий и делать их администраторами, так что они больше не могут заниматься своей настоящей работой.
Интересно, а может быть, эту пагубную привычку объясняет эта книга?..
Связаться с программистом сайта.
