Зайцев Сергей, Завгородний Борис
Рось Квадратная, Изначальная / часть 1

Lib.ru/Фантастика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
  • Комментарии: 5, последний от 15/12/2011.
  • © Copyright Зайцев Сергей, Завгородний Борис (aserj@mail.ru)
  • Размещен: 12/11/2005, изменен: 17/02/2009. 416k. Статистика.
  • Роман: Фантастика
  • Скачать FB2
    • Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Отказная гонка - уникальное явление, возможное только в одном единственном мире - Универсум. Но герой этой книги, молодой и хваткий торговец Благуша, даже не подозревает, в каком фантастическом мире он живет - ведь мир этот ему привычен с детства, а сравнивать не с чем. И уж тем более Благуша не ведает, в какое невероятное приключение втянет его судьба... Но что же это за странный мир, в котором каждая грань поделена на девять смещающихся квадратиков (доменов), как на кубике Рубика, а сами домены связывают автоматические Раздрай-Мосты? Кто создал эти города с Порталами в центральных доменах, железные дороги и прочее? Простые люди не особенно задумываются (что не мешает им жить безбедно-беспечально), но есть и такие, как Бова Конструктор - гений-изобретатель Универсума, который упорно ищет способ предсказывать неконтролируемые смещения доменов, чтобы облегчить жизнь населяющим его народам. А торговец Благуша, в погоне за своим личным счастьем, нежданно-негаданно оказывается в центре этих поисков вместе со всеми своими друзьями...

    •   
       Сергей Зайцев, Борис Завгородний
      
       Аннотация от авторов: Отказная гонка -- уникальное явление, возможное только в одном единственном мире -- Универсум. Но герой этой книги, молодой и хваткий торговец Благуша, даже не подозревает, в каком фантастическом мире он живет -- ведь мир этот ему привычен с детства, а сравнивать не с чем. И уж тем более Благуша не ведает, в какое невероятное приключение втянет его судьба...
       Но что же это за странный мир, в котором каждая грань поделена на девять смещающихся квадратиков (доменов), как на кубике Рубика, а сами домены связывают автоматические Раздрай-Мосты? Кто создал эти города с Порталами в центральных доменах, железные дороги и прочее? Простые люди не особенно задумываются (что не мешает им жить безбедно-беспечально), но есть и такие, как Бова Конструктор -- гений-изобретатель Универсума, который упорно ищет способ предсказывать неконтролируемые смещения доменов, чтобы облегчить жизнь населяющим его народам. А торговец Благуша, в погоне за своим личным счастьем, нежданно-негаданно оказывается в центре этих поисков вместе со всеми своими друзьями...
      
      

    Книга 1

    Рось квадратная, изначальная

      
      
      
       Жизнь -- трагедия для того, кто чувствует, и комедия для того, кто мыслит.
      

    Ж. Лабрюйер

       Три пути ведут к знанию: путь размышления -- это путь самый благородный, путь подражания -- это путь самый легкий, и путь опыта -- это путь самый горький.
      

    Конфуций

      

    , в которой в очередной раз подтверждается старая истина -- пить надо меньше

      
       Ежели какая-нибудь неприятность может случиться, она случается.

    "Апофегмы"

      
       Наконец-то до трактира добрался, ядрена вошь, как раз под самый вечер! Все ноги ж за день оттоптал! Ладно, глянем, что тут и как...
       По углам просторного зала, столов на двадцать, весело коптят горючкой жестяные светильники, освещая многолюдное сборище. Народу -- яблоку упасть негде, шум, хохот, крик, гул голосов вьется под потолком, словно дым от костра в ветреную погоду. Кого здесь только нет -- торгаши и ремесленники с местного кона, работники Станции, балабойники, жители окрестных весей, приехавшие кто за покупками на кон, а кто и просто так, поразвлечься, да и просто разные путешественники (мало ли по каким делам люди шляются из домена в домен?) -- всем достались удобное местечко и добрая чарка браги.
       Авось, и мне что обломится?
       Ага, за дальним от входа угловым столом, что справа, где о чем-то беседуют трое славов, по всем признакам -- коренных жителей домена Рось, еще свободно одно место... Ну-ка, приглядимся к ним, спокойные ли люди, не обидят ли старика, ежели подсесть?
       Парню, что расположился лицом к входу, удобно прислонившись спиной к стенке, на вид лет двадцать. Широкоплеч и русоволос, дороден и высок, лицо круглое, добродушное, прямо кровь с молоком, да еще раскрасневшееся от браги и доброй беседы, подбородок выбрит чисто, нос картошкой, глаза голубые, брови выгнуты удивленными подковами. Красный, расписанный золоченой вязью по краям армяк распахнут на груди (и в правду, жарковато в трактире), открывая белую шелковую рубаху, заправленную в край синих плисовых штанцов. Ежели украдкой глянуть под стол, то можно разглядеть черные сафьяновые сапоги на модных, скошенных каблуках. Не из бедных парень, явно не из бедных, может, он и поднесет чарочку, на халявку?
       Так, подсядем-ка потихоньку, словно невзначай, да послушаем, о чем промеж них речь идет... поглядели-то как косо, все трое, но ничего, не гонят пока. Дюже увлечены разговором молодцы-славы, не до старикана какого-то, меня то есть. Зато теперь можно рассмотреть и остальных собокальников, да струны старой верной балабойки изладить -- вдруг поиграть доведется, бабку-другую зашибить...
       Второй парень, что слева, на вид даже помощнее первого будет. Белобрысый, лицо скуластое, из-под крупного, покрасневшего от выпивки носа свисают пышными пшеничными снопами усы, квадратный подбородок ершится двухдневной щетиной, мощная короткая шея основательно сидит на широких плечах, затянутых в дорогой малиновый армяк. Да уж, от этакого детины так и прет силушкой молодецкой... На нем пахать -- не перепахать, только вот взгляд бледно-зеленых глаз жесткий, с прищуром, с хитринкой -- себе на уме. Сам кого хочешь пахать заставит. Этот явно не подаст, не облагодетельствует...
       Может, третий? Худощавый, гибкий, порывистый в движениях, кудрявый, русоволосый красавчик с аккуратной бородкой клинышком, с тонкими усиками под изящно выточенным прямым носом, глаза карие, юркие, так и постреливают с одного собеседника на другого, с чувственно очерченных губ не сходит насмешливая улыбка... Наверняка девицам нравится -- спасу нет! Только и этот не подаст, ядрена вошь. Я калач тертый, всякого в жизни повидал, в людях разбираться давно научился! Вся надежда на первого, добродушного увальня в красном армяке. Интересная штука жизнь! Вот ведь все одногодки сидят, и друг дружку знают явно не первый год, верно -- из одной веси, но все такие разные...
       Так-так, а что ж это я совсем не слухаю, о чем глаголют? Балабойку и после успею изладить, ядрена вошь, все равно ухи развешивать никто пока не собирается, да и кроме меня балабойников, отрабатывающих свой хлеб, уже хватает. Вон, на помосте, разряженная парочка так и наяривает -- голосистые, прямо страсть, куда мне, старику, за ними угнаться...
       -- Разве ж это не по-мужски, парни? -- это заливается худощавый красавчик, кстати, щеголявший в отличие от приятелей в одной белой рубашке, без армяка. -- Разве ж это не по-мужски -- выбрать невесту самому, разогни коромысло, а не ждать, когда она изберет одного из вас? Вот представьте себя там, перед ней, в Невестин-то День. Я так и вижу, как стоите, словно два дудака, и ждете, какое решение она примет. Ну а как, Выжига, она выберет Благушу? Как ты себя будешь чувствовать? Да как оплеванный, разве нет?! Или наоборот -- как тебе понравится быть отвергнутым, Благуша, друган, да при людях, разогни коромысло, да самой невестой? Поверьте мне, я в такую ситуацию уже попадал, так мне потом год людям в глаза смотреть стыдно было! Ну, бывают в жизни оказии, ну влюбились вы оба в одну и ту же, так что ж теперь, унижаться друг перед дружкой, ханыгами друг на дружку смотреть?! Да лучше решить дело по-молодецки, по-честному, в Отказной!
       Ух ты, это уже интересно -- гонку Отказную им предлагает! Весьма редко такое деется, рискованное удовольствие, да и дорогое... Впрочем, парни бедняками не выглядят...
       Уел их кудрявый красавчик в самую печенку -- задумалась женихи-соперники, буйные головушки от тяжких дум повесили, обмозговывая его явно нежданное предложение. Добродушный увалень, что Благушей был назван, вздыхает тяжко, голубые глаза с тоской в пустой бокал глядят, словно ответ там потеряли. Встряхивает головой, подливает из кувшина, но не пьет... Мне бы налил, ядрена вошь, что ли? Второй же, крепыш Выжига, мрачно усмехается, топорщит усищи, ровно тараканий Пахан, щурит правый глаз в сторону помоста, где птицей-трепыхалой заливаются балабойники, затем недовольно цедит сквозь зубы:
       -- Так-то оно так, Скалец, да больно уж расходы большие, песий хвост! Я на новую хату откладывал, семью заводить -- значит, от стариков отделяться, иначе жизни никакой не будет, а с этой Отказной...
       -- Ладно, не скаредничай, братец, -- ухмыляется красавчик. -- Мы ж тебе не чужие, разогни коромысло, знаем, что бабок у тебя и на три хаты хватит, да еще останется. Да и нынешний день на торговые сделки был весьма удачным, лучше не бывает, скажешь -- нет?
       Выжига свирепо зыркает на меня, вгоняя душу старика в пятки. Не понравилось, виать, что красавчик личные дела при постороннем обсуждает -- при мне то есть.
       -- Ты чего, дед, песий хвост, не пьешь? Отдыхать, что ли, сюда приперся?
       -- Ась? -- На всякий случай прикидываюсь глухим.
       -- Я говорю, чего сидишь, как пень?! -- Рявкает Выжига, аж брага в бокалах всплескивается. -- Нам балабойка твоя без надобности!
       -- Ась? Кхе-кхе...
       Стою на своем. Глухой я как пень, ребятушки, ничегошеньки не слышу.
       -- Да глухой он, как пень, -- Скалец откровенно ржет. -- Эй, дед, выпить хочешь?
       -- Ась? -- Голос едва не дрогнул -- конечно, хочу! Но испортил бы весь сюжет.
       -- Оставь его в покое, -- вмешивается Благуша и подвигает свой бокал ко мне -- а бокал-то полный! -- Выпей, отец, за здоровье наше, да за удачу!
       Хватаюсь за бокал обеими руками -- жест слава и глухому понятен, невнятно благодарю, припадаю к краю, тяну, глоток за глотком, чувствуя, как внутри разливается блаженное тепло. Спасибо, слав, спасибо, сынок, удружил, выручил! Не ошибся я в тебе, душа у тебя добрая! Пожелаю я тебе удачи, да только тебе одному и пожелаю!
       -- Ну, что решили-то? -- тормошит собокальников Скалец. -- Три дня до Невестина Дня осталось, не больше, не меньше, ровно столько, сколько для Отказной и надо! Кто первый за три дня вернется на родной домен, тому невеста и достанется!
       -- Не гони камила, песий хвост, -- хмурится Выжига. -- Не так все просто...
       Благуша молчит, тоже бровями двигает, лоб морщит. Сразу видать, что затея ему не по душе. Не робей, парень, я тебе удачи пожелал, да не просто удачи, а Удачи! А я никто иной, как... Хм, однако -- понесло. Имя мое без особой надобности даже в мыслях называть не следует. Главное, парень, вот что -- чтобы ты сейчас ни решил, все у тебя получится!
       В трактир заглядывает стражник по прозвищу Обормот, спиной-то я его, конечно, не вижу, но зычный бас мостовика-раздрайника перекрывает трактирный шум, как горный водопад шепот грибного дождика.
       -- Эй, народ! -- ревет Обормот. -- Ежели кто желает покинуть домен сегодня, халваш-балваш, то самое время поторапливаться, так как до смещения осталось всего ничего! И не говорите потом, что не слышали!
       Закончив речь, стражник звучно хряскает древком служебной алебарды об пол.
       С разных сторон от трактирного люда Обормоту несутся дружеские приглашения присоединиться и опрокинуть бокальчик-другой, и мостовик, явно сменившись с дежурства, одно из приглашений благосклонно принимает. Я не оглядываюсь. Во-первых, и так слышно и понятно, во-вторых, я же "глухой". Цежу себе потихоньку из бокала, растягивая удовольствие, поглядываю ненавязчиво на заинтриговавшую меня троицу. Даже после столь многих лет, сколь мало кому выпадает прожить, простые людские дела все еще вызывают во мне немалый интерес. Впрочем, сейчас делать все одно было нечего...
       Благуша снова вздыхает, явно не зная чем занять осиротевшие руки на столе, бросает взгляд в сторону стойки трактирщика, и начинает нехотя подниматься, но Скалец ловко перехватывает его порыв.
       -- Сиди, Благуша, сиди, друган, я сам сбегаю. Принесу тебе бокал, разогни коромысло, да и кувшин заодно наполню.
       -- Трогаться уже пора, оторви и выбрось, -- ворчит слав, плюхаясь обратно на скамью.
       -- Ничего, кувшинчик еще успеем уговорить, -- отмахивается кудрявый красавчик, улыбаясь с каким-то затаенным смыслом.
       Возвращается он на удивление быстро, грохает перед Благушей бокал и наливает всем, кроме меня, но добрая душа слава и на этот раз не забывает о старике:
       -- Налей и ему, я плачу.
       -- Как скажешь, друган, как скажешь, разогни коромысло...
       Признательность моя уже не имеет границ, так и рвется наружу, так что еле успеваю ее топить в халявной браге. Прикладываются и остальные, без тостов, на посошок.
       -- Ладно, подводим итоги, -- говорит Скалец, отставляя посуду и утирая уже изрядно испятнанным рукавом белой рубахи губы. -- Ты как, Выжига, согласен?
       -- Надоел ты мне до смерти, песий хвост, -- ворчит усатый крепыш, не зная, на что решиться. -- Пристал, как банный лист.
       -- Я что тут, даром битый час распинаюсь! -- обижается Скалец. -- Давай конкретно, разогни коромысло!
       -- Согласен, -- Выжига пожимает мощными плечами. -- Только ежели Благуша тоже согласится.
       -- Отлично, -- красавчик сразу веселеет и поворачивается к Благуше. -- А ты?
       -- Ну, не знаю... -- слав мнется. -- Не решил еще, оторви и выбрось.
       -- Разогни коромысло! Ладно, не буду пока настаивать, время еще есть -- решишь по дороге. А теперь двигаем. Кувшин по флягам разольем?
       -- Старику оставь, -- Благуша кивает на меня. -- Пусть повеселится.
       -- Да ты что! -- возмущается красавчик. -- Там же еще половина!
       -- Не твоя забота, оторви и выбрось, свои бабки плачу.
       -- Оставь его, песий хвост, -- поддерживает тут и Выжига. -- Спокойный дед, не мешал, не клянчил. К тому же и глухой еще, убогий. Заработал. Ладно, пошли.
       -- Спасибо, ребятки, кхе-кхе, уважили мою старость, -- благодарю торгашей уже вослед.
       -- Не за что, дед, -- откликается Благуша. -- На здоровье.
       -- И тебе, парень, и тебе Здоровья и Удачи! Кхе...
       Недокашляв, испуганно вжимаю голову в плечи. Вот же угораздило ляпнуть в ответ! Так глупо обмишуриться! Хоть бы не заметили! Но уже чувствую, спиной чувствую -- остановились, все трое, оглянулись, смотрят.
       -- Погоди, дед, так ты не глухой? -- недобрым голосом спрашивает Выжига, и я понимаю, что все-таки влип. Но храбро молчу, присосавшись к бокалу. Спиной я не вижу, а ухи снова оглохли, спасая положение.
       -- Да ладно, пошли, чего время терять, оторви и выбрось! -- слегка запинаясь, торопит Благуша.
       -- Ну-ну, -- смуро бурчит Выжига, после чего славы, явно махнув на меня рукой, удаляются восвояси.
       Ух ты, все-таки пронесло... Снова выручил Благуша. Ну, точно, не ошибся я в этом парне!
       Кряхтя, я пересаживаюсь на противоположную скамью. Балабойку, так и не излаженную, да уже и ненужную, кладу на стол, задумчиво провожаю троицу взглядом. Славы удаляются в обнимку, белая рубаха Скальца маячит свечкой между красным армяком Благуши и малиновым Выжиги. Что-то подозрительное было в поведении красавчика, больно уж легко уступил он Благуше. Вряд ли дело только в нехватке времени. Да и походка моего благодетеля показалась мне какой-то неуверенной. Я подгребаю к себе его бокал, опускаю в него нос, нюхаю, затем осторожно пробую остаток браги языком. Странный привкус... И вдруг узнаю. Ну точно, подмешал кудрявый подлец, подмешал настойки из сон-травы!
       Да только ничего у тебя не выйдет, паршивец! Я, лично Я пожелал ему Удачи! А пожелание Сказителя всегда сбывается!
       Ну, почти всегда... и не всегда так, как думалось... а иной раз и вовсе не так. Но что-нибудь да сбудется непременно, ядрена вошь!
      

    , в которой друг бросает друга

      
       Жизнь принуждает человека многое делать добровольно.

    "Апофегмы"

      
       Выжига спрыгнул с передка остановившейся телеги, прошел назад и в нерешительном раздумье остановился возле спящего другана. Остальные торгаши с Рось-домена, с которыми вместе отмечали удачный день в трактире на Станции, давно уехали вперед, горланя песни не хуже обожравшихся валериановым корнем кошар, и сейчас, судя по едва доносившимся напрочь лишенным певческого слуха воплям, пересекали или уже пересекли Раздрай-Мост над Бездоньем. Выжига специально подгадал ехать последним, чтобы без лишних вопросов сделать то, что предложил ему коварный двоюродный братец.
       Стояла ясная ночь, небосвод был густо усыпан яркими глазастыми звездами, и дорога, стыдливо прикрывшая бока редким лесом, отлично просматривалась в обе стороны на три-четыре десятка шагов. Всхрапнувший за спиной конь заставил Выжигу вздрогнуть. Тяжко вздохнув, словно не он, а конь принял за него это решение, торгаш ухватил спящего под руки, стащил его с телеги и отволок в неглубокий овражек, усыпанный опавшей хвоей. Да там и оставил, прислонив спиной к смолистому стволу низкорослой сосенки, торчащей из оврага, как свеча из плошки. Постоял немного, с мимолетным сожалением глядя на туго набитый бабками кошель, подвешенный к поясу бессильно склонившего голову Благуши, но махнул рукой. Он не ворюга. Он и так получает фору, которую другану трудно будет покрыть. Лихого зверья здесь не водится, местность населенная, так что ничего с ним до рассвета не станется, и потревожить его здесь никто не потревожит, что вполне могло случиться в трактире. Тот же Обормот, например, в обязанности коего входит присматривать за припозднившимися чужаками с других доменов, мог разбудить Благушу раньше времени. Ведь насильственный сон, вызванный сонником, уже через пару часов обычно переходит в естественный, хотя дурь в голове сохраняется еще долго. Продрал бы глаза Благуша, сообразил бы, что к чему, и... и за Милку состязаться пришлось бы честно.
       Раздраженно выругавшись вполголоса, Выжига виновато отвел взгляд от спящего Благуши, выглядевшего сейчас абсолютно беспомощным, беззащитным. Эх, судьбина его нелегкая... Любовь, безрассудная любовь, проклятая любовь толкала его на этот шаг, хоть и разрешенный правилами Невестина Дня, но, в общем-то, шаг подлый. Кто же после такого друганом твоим останется?
       Огорченно крякнув, Выжига вернулся к телеге, забрался на передок и, подобрав вожжи, с силой хлестнул гнедую пару коняг по гладким бокам, вымещая раздражение на ни в чем не повинных животинах. Отдохнув за день на кону, те бодро тронулись с места, и колеса ворчливо заскрипели, тревожа ночную тишину.
       Теперь оставалось сделать не так много -- проверить смещение лично, так как домены могли с равной вероятностью как смениться, так и не смениться. А то получится, что он, Выжига отправится в долгий путь, а Благуша прочухается до вечера и вернется обратно в Рось-домен, Раздрай перейти -- невелика задача. Да и телегу нужно было перегнать на свою сторону, в родную весь, Светлую Горилку, не оставлять же свое и напарника добро в чужом домене за здорово живешь.
       Ну, а ежели все будет в порядке, то чесать ему обратно на Станцию.
      

    , в которой Выжига продолжает подличать

      
       Ежели у веревки есть один конец, значит, у нее должен быть и другой.

    "Апофегмы"

      
       По ту сторону Раздрай-Моста, или, по-простому -- Раздрая, как и уговаривались, Выжигу поджидал Скалец, нервически вышагивая взад-вперед перед ожидальней -- небольшой деревянной беседкой, предназначенной для самых нетерпеливых, кому позарез надо было попасть в чужой домен сразу после смещения и потому вынужденных ожидать возле Раздрая. В этот час скамья ожидальни пустовала, время близилось к полуночи, и весь честной народ давно уже почивал на мягких перинах -- что обоим заговорщикам только было на руку. Чем меньше свидетелей, тем лучше. Стражники же, перегораживающие проход через Бездонье от неимущих бездельников по обе стороны Раздрая, были не в счет -- их эти дела не касались.
       Тем не менее, Скалец заметно нервничал.
       Благодетель хренов, с неожиданно накатившей злостью подумал Выжига, прикладываясь кнутом поочередно к обеим конячьим задницам, чтоб бежали резвее. Небось, гадает, плут, не передумал ли он, Выжига. Да за столь гнилую помощь и морду набить бы не мешало... И набью, мрачно сдвинул брови торгаш. Ежели все зазря окажется, то непременно набью.
       Приметив, наконец, Выжигу, Скалец встрепенулся и заторопился навстречу, но дальше заставы, конечно, не поперся. И не холодно же засранцу круглый год в одной рубахе щеголять! Чтоб лучше было видно в ночи, что ли, когда свиданки девицам назначает? За это, кстати, девицы его тоже любят -- за удаль показную, а за смазливую внешность ими же Скалец прозван был Красавчиком. Ну что за человек! Куда ни плюнь -- везде гнильца. И ведь двоюродным братцем приходится! Удавил бы такого братца...
       И этих дармоедов тоже, песий хвост, неприязненно подумал Выжига при взгляде на стражников, охранявших Раздрай. Он привычно бросил одному из мостовиков-мангов, заступившему было дорогу с алебардой наперевес, положенные пять бабок, и тот отвалил в сторону, разрешая проезд, а коняги ступили на мост. Понарасставили с обеих сторон Раздрая бездельников с алебардами, и плати непременно и тем, и другим, как же, каждая застава ведь свой домен представляет. Хорошо еще, что при проезде в одну сторону только одной стороне и платишь, за въезд...
       Удавил бы, повторил про себя Выжига понравившуюся мысль. По настроению он сейчас готов был передавить половину народа обоих доменов, соседствующих вместе последние минуты, хотя до сих пор не отличался особо крутым нравом. По крайней мере, он так считал. Бывало, правда, по пьяной лавочке полвеси разгонял коромыслом по домам -- но то ведь дело совсем другое, сейчас-то он был тверезый, как родниковая водица.
       Телега меж тем гулко прогрохотала по ребристой, сверкающей первозданной чистотой поверхности стального моста, перекинутого еще Неведомыми Предками через Бездонье, и съехала уже на землю Рось-домена. Стражники на родной стороне, Гоголь с Моголем, неприступные и важные лицом на службе, знавшие Выжигу давно и не раз вкушавшие с ним брагу за его счет, сурово пошевелили уставными усами и кивнули, пропуская торгаша, как и положено, беспрепятственно. Остановив коняг, Выжига устало соскочил наземь и бросил поводья услужливо подскочившему Скальцу.
       -- Держи, песий хвост! Бери да гони домой, вражья душа!
       -- Ай-ай, ты чего ругаешься словами такими нехорошими? -- покачал головой Красавчик, скрывая за развязной ухмылкой несказанное облегчение, когда заметил, что Благуши в телеге уже нет. -- Я ж тебя не заставлял, разогни коромысло, верно? Ты ж сам с усами, не малый хлопец уже...
       -- Вот я тебе сейчас усы и повыдергиваю, песий хвост... -- буркнул Выжига. -- А заодно и бороденку твою куцую.
       -- Шуточки у тебя, братан, -- Скалец на всякий случай отодвинулся на шаг -- кулак у осерчавшего Выжиги бывал весьма тяжек, как неоднократно пришлось убедиться еще в течение долгого босоного детства.
       -- Ты тоже хорош, -- Выжига сердито ударил кнутовищем по сапогу, зыркнул ханыгой. -- Не подлил бы сонника в бокал Благуше, песий хвост, соревновались бы сейчас по-честному!
       -- А тебе это надо?
       -- Надо, не надо, я тебя не просил! -- огрызнулся Выжига, повышая голос. -- Тоже мне, выискался тут знаток душ человечьих! И с чего это тебе-то обо мне такая забота?
       -- Ну, друган я тебе али не друган, разогни коромысло? На мой взгляд, ты с Милкой в паре лучше смотришься. И потом, братец я тебе али не братец?
       -- Двоюродный, -- сказал торгаш, как плюнул.
       -- Да хоть бы и троюродный! -- деланно обиделся Красавчик. -- Братец же, разогни коромысло!
       Но Выжига уже не слушал -- всучив кнут Скальцу, он подхватил с телеги заранее припасенную котомку со всем необходимым в пути, пристроил ее за плечами, да с каким-то обреченным видом махнул рукой.
       -- Нашим все сам объяснишь. А я пошел. Пора уж. До встречи, песий хвост...
       -- Погоди! На вот, возьми. -- Скалец вытянул из кармана штанцов черную пляжку размером в пол-ладони и протянул Выжиге.
       -- Сонник? -- смекнув, нахмурился слав.
       -- Он самый, разогни коромысло. Бери, пригодится еще!
       -- И откуда у тебя такие доходы? -- подозрительно осведомился Выжига. -- Ты же ленив, как...
       -- Да ладно, ладно тебе! Не бери в голову, бери в руки и топай, время уже!
       -- Благодарить не буду, -- сухо сказал Выжига, пряча пляжку в карман армяка. -- Все, до встречи.
       -- Как пожелаешь, братец, -- ничуть не смутившись, белозубо осклабился Скалец. -- А только зря ты на меня лаешься! Я ж добра тебе желаю!
       Хлопнув Выжигу ладонью по плечу, Красавчик ловко запрыгнул на телегу и, хлестнув коняг, лихо рванул с места. Развевающаяся белая рубаха плута понеслась в ночи над землей аки привидение с погоста. А Выжига, развернувшись кругом, в третий раз за эти сутки заплатил мостовую пошлину молча, но заинтересованно взирающим на происходящее стражникам-дармоедам, и снова перешел по Раздраю в Простор-домен. Теперь, естественно, не препятствовали манги, но один счел нужным обеспокоиться:
       -- Ты что надумал, слав? Сейчас смещение будет.
       -- Да я здесь остаюсь, -- проворчал Выжига. -- По делам.
       -- А-а, ну смотри.
       Стражники потеряли интерес.
       Торгаш проковылял вправо от Раздрая, мимо начального вехового олдя, оба каменных лица которого, развернутые в разные стороны и соединенные между собой затылками, сверлили проходящих грозно-вопрошающим взглядом ярко горящих в ночи обсидиановых глаз. Типа: а достоин ли ты, человече, чтобы стоять перед моими очами? А не натворил ли чего предосудительного? Хмуро косясь на двуликую статую, Выжига отошел шагов на десять в сторонку и встал перед Бездоньем, возле самого Края, чтобы дождаться полночи.
       Да и задумался невольно.
       Загадочная штука, это Бездонье. Ширина ее во всех доменах одинакова -- тридцать шагов, а глубина непостижима -- там, далеко внизу, всегда клубится тяжелый белесый туман, скрывающий дно. В Бездонье невозможно упасть. Швырни камешек -- и с такой же силой он вернется обратно, отброшенный незримой стеной, растущей над Краями. Потому и преодолеть-перейти Бездонье можно только по Раздрай-Мосту. Но самым загадочным являлось то, что даже ежели встать ночью около пропасти, и смотреть на ту сторону, в соседствующий домен, не моргая (хоть прутиками веки подопри), смещения все равно не увидишь. Многие пробовали. Едва наступит полночь -- перед глазами все поплывет, затуманится, а когда очухаешься, то по ту сторону бездны будет уже другой домен, другой кон. Никто не знает, как и почему это происходит. Просто таковы законы мироздания Универсума, непостижимые и неподвластные простому человеческому разуму.
       Наручная клепсидра показывала, что полночь вот-вот наступит. Время от времени, погруженный в невеселые размышления, Выжига слегка встряхивал прозрачную чашку с запаянным донцем, прихваченную к запястью тонким ремешком и обращенную выпуклой стороной вверх, чтобы сонная клепсидра не забывала о своих немудреных обязанностях. Ящерка в ответ слабо плескалась в водице и тыкалась мордочкой в текущую временную метку.
       Ночная тишина была столь полной, что слабый шелест пришедшего в движение Раздрая заставил его вздрогнуть. Выжига резко вскинул голову. Разделившись точно посередке, половинки широкого стального полотна поползли, исчезая, каждый в своем Крае. Все, клепсидру можно оставить в покое, пусть дрыхнет. Теперь уже совсем чуть осталось. Как только Мост втянется сам в себя полностью, так...
       Вдруг навалилось беспамятье, затуманило очи, и облегченно вздохнул Выжига, поняв, что сместились-таки домены, ушел его родной Рось-домен неизвестно на какую Грань Универсума. Теперь ни у него, ни у Благуши не осталось иного выбора, как начать Отказную гонку.
       Спустя десять минут, проходя мимо леска, где был оставлен Благуша, Выжига невольно ускорил шаг -- давали знать себя проклятущие угрызения совести. Лишь увидев светлеющий в ночи под яркими звездами огромный купол Станции, он сумел-таки выбросить сожаление по поводу содеянного из головы и перевести мысли на предстоящее.
       Все козыри, конечно, так и так были у него.
       Во-первых, отрыв во времени ему обеспечен часов на шесть-семь.
       Во-вторых, Махина уйдет как раз к этому времени, даже раньше, что поставит другана перед выбором -- брать бегунка или коняг.
       Бегунки... Скупить самому всех? Глупо. Да и кто ему их продаст, тем более что бабок для такой затеи воз понадобится. А ежели... Выжига даже рассмеялся, хотя и скованно, от пришедшей в голову идеи. Все гениальное -- просто! Раз уж началось все с сонника, так чего останавливаться, верно? А на одних конягах -- хоть загоняй их пачками, до центра Простор-домена и за двое суток не успеешь! Теперь он предусмотрел все. Благуше просто не хватит времени. Так что, когда тот появится в Рось-домене, Милка будет уже женой Выжиги, а другану придется смириться...
       Что ж, время покажет, насколько он прав.
      

    * * *

       Четыре лампады, развешанные по углам "курятника", довольно сносно освещали помещение внутри. Осмотром предложенного строфокамила Выжига остался доволен, но как истинный торгаш виду не показал. Наоборот, недовольно насупил брови и снова прошелся взад-вперед вдоль ряда гигантских птиц, деловито работавших клювами в корытах с зерновой сечкой и не обращавших на потенциального покупателя ни малейшего внимания. Что с них взять, с этих глупых птиц, так пренебрежительно обращенных к нему заросшими белыми перьями задницами.
       Зато строфник, дряхлый дедок-манг, согнутый ревматизмом в три погибели, с клюкой в руках, наблюдал за Выжигой от ворот загона с явным интересом, ожидая его решения. Выглядел дед столь ветхим, что оставалось удивляться, как его еще носят ноги, а не ветер, а удерживался в вертикальном положении явно только с помощью деревянной клюки. Вцепившиеся в изогнутую, отполированную долгим употреблением рукоять пальцы напоминали когти его подопечных, а длинный острый нос -- птичий клюв. Наткнувшись на взгляд Выжиги, сморчок приветливо улыбнулся беззубым ртом. Сама невинность, как же, видали мы таких. Мангам пальца в рот не клади, тут же по самое плечо откусят...
       Выжига снова повернулся к своему бегунку. К своему -- потому что уже выбрал. Третий в ряду здоровенный строфокамил, ростом аж в четыре десятка ладоней, способный, ежели взбредет в маленькую клювастую и глупую птичью голову, размазать человека по земле одним небрежным ударом длинной, в рост Выжиги, голенастой лапы, лишь бездумно косил большим лиловым глазом на нового хозяина, продолжая сосредоточенно работать клювом в корыте.
       Проблема была в упряжи. Выжиге она не понравилась. Металлические крепления седлового мешка-лежака казались истертыми, кожаные ремни -- заношенными и ветхими, да и сам мешок выглядел полной рухлядью, заплата на заплате. Под стать самому деду-строфнику. И Выжига справедливо опасался, что упряжь может его подвести.
       А дело было вот в чем. Скорость, с которой строф бегал, не позволяла обойтись без специального снаряжения вообще. Во-первых, просто задохнешься от встречного ветра, во-вторых, ежели не привязаться ремнями, тем же самым ветром тебя сорвет с седла, в-третьих, заработаешь переохлаждение, в-четвертых, обезвоживание, в-пятых... в-пятых уже не будет. Отдашь Смотрящему Олдю душу. Чтобы ничего этого не случилось, требовалось с головой залезть в специальный кожаный мешок, надежно закрепить ноги и руки во внутренних кожаных петлях и лечь лицом вниз на упругое ложе лежака, причем ногами к движению. Выглядывать из мешка не было никакой возможности, но этого и не требовалось -- приученный бегать только возле железнодорожного полотна, строф сам, без помощи седуна доставлял живой груз по назначению. В крайнем случае, ежели так уж захотелось осмотреться, бег камила можно было замедлить, выпростав руку из горловины мешка и дернув того за хвост, после чего можно было высовывать наружу и голову. Но делать этого не рекомендовалось. От лишнего разгона бегунок мог "перегореть" и попросту сдохнуть.
       Еще раз окинув придирчивым взглядом ветхий лежак на спине строфокамила, Выжига с крайне возмущенным видом обернулся к смотрителю загона и накинулся на него так, словно тот торговался с ним уже битый час, упорно пытаясь всучить эту птицу с дрянным мешком:
       -- Ты что, пытаешься меня надуть, дедуля? Песий хвост! Меня, прожженного торгаша?! Да такое снаряжение ломаной бабки не стоит! Никак угробить меня задумал? За мои же честные бабки, каковые я собираюсь тебе заплатить? Отвечай, старый перхун, клюв тебе в глотку!
       -- Кхе-кхе... -- слабо прокашлялся старик, не сходя с места. -- Бог с тобой, халваш-балваш, слав, сынок. Отличное снаряжение, сколько раз проверено-перепроверено, халваш-балваш, туда-сюда езжено, все доехали благополучно! Кхе... И ты, халваш-балваш, доедешь, слав, сынок, не сомневайся! Долетишь, аки птица бескрылая! А что тертым лежак выглядит, так то даже хорошо! Значит, испытано! Значит, проверено! Значит, выдержал скорость немыслимую!
       -- Вот именно, что немыслимую, -- проворчал Выжига, остывая. Он снова повернулся к строфокамилу, еще раз окидывая внимательным взглядом мешок и крепления. Все-таки, сто вех в час -- это не шутка... выпадешь -- убьешься насмерть, и никакое чудо не спасет. Но, наверное, прав перхун старый. Ежели столько раз седельный мешок не подвел, значит, и еще раз довезет без накладок. Заплаток, правда, подозрительно многовато...
       Осталось разобраться с остальными бегунками, но проклятый старик не спускал с него глаз. И Выжига снова "вспылил":
       -- Нет уж, дедуля, меняй лежак, песий хвост, или птицу брать не буду!
       -- Да мой внучок, халваш-балваш, слав-сынок, куда-то запропастился, а сам я не смогу, ждать надобно...
       -- Ты что, дед, спятил? -- Выжига состроил зверскую рожу и завопил столь оглушительно, что в лампадах заметалось пламя, грозя угаснуть и оставить их в темноте: -- У меня нет времени, песий хвост! Клюв тебе в глотку, лапу в старую задницу! Чтобы ты своих камилов на завтрак жрал каждое утро по одному! Чтоб они все передохли! Чтоб...
       Старик, охнув, выронил клюку, и с неожиданной резвостью юркнул в пристройку возле ворот, -- исправлять оплошность, пока грозный слав чего не натворил. Выхватив из кармана обсидиановую пляжку с настойкой сонника, Выжига выдернул деревянную затычку, нагнулся над питьевой кадкой и ловко, без плеска, утопил пляжку в мутной, взбаламученной камилами водице. Пляжку было жалко, стоила она немало, но, во-первых, досталась она ему даром, а во-вторых, время было дороже -- выливать настойку из посуды было некогда. Затем, донельзя довольный собой, Выжига выпрямился и крикнул в сторону пристройки, где сейчас шумно возился дед, подбирая снаряжение.
       -- Эй, дедуля! Я передумал, песий хвост! Жаль мне твои седины, да и времени больно мало, не надрывайся! Беру то, что есть!
       Растрепанная голова деда недоверчиво высунулась из проема пристройки.
       -- Ась? Передумал, халваш-балваш?
       -- Отвязывай камила, дед! И получай бабки! Расценки залога, надеюсь, не изменились, три матрешки? И две с половиной -- возврат по прибытию, так? Да, и положенный глоток бодрячка не забудь поднести, песий хвост, а то знаю я вас, мангов, все сэкономить на нас, славах, норовите...
       Сморщенное, как высушенное яблоко, лицо строфника расплылось в радостной беззубой улыбке.
      
      

    * * *

       Вскоре Выжига энергично топал по перрону, таща за собой строфокамила на поводке и ощущая после принятого внутрь бодрячка необыкновенный прилив сил (без этого ядреного наркотического зелья вынести тяготы и лишения суточной скачки на камиле было бы попросту невозможно, но и злоупотреблять им не стоило). Чтобы вывести бегунка на старт, нужно было сначала выбраться из-под освещенного изнутри вечными огнями купола в ночь. Пока же Станция, строение Неведомых Предков, основательно разлеглась длинным перроном перед торгашом с Роси. Любые пристройки -- что внутри, что снаружи купола, теснящиеся на полу, карабкающиеся на сотворенные из неразрушимого лазурного байкалита стены, -- не могли изменить облик древнего здания. Века, да что века, сама вечность в лице Станции взирала на Выжигу сейчас, но тому всегда было начхать на высокие материи, и думал он исключительно о своем, приземленном.
       А на перроне царила суета -- бегали грузчики, кричали десятники -- заканчивалась разгрузка Махины, стоявшей пока передом к входящим на Станцию. Огромный самоходный механизм выглядел внушительно даже для тех, кто видел его не в первый раз. Приземистая стальная туша Махины распласталась на рельсах, выложенных двумя широкими, в восемь шагов, параллелями двареди, гигантским чудищем из детских страшилок. Четко, как вылупленные глаза, выделялись фары, охранная решетка сверкала зубьями рта, а по верху Махины и десятка вагонов шел алый гребень свернутых в щитовые колоды парусов, которые еще никто и никогда не видел при деле. Странным наростом высилась над Махиной отводящая труба, испускающая слабые клубы пара. Так и мнилось -- чудовищная Махина отдыхала словно живая, готовясь к очередному стремительному броску от края домена к его центру.
       Раздался звук колокола -- низкий тяжелый гул поплыл под древними, но вечно молодыми сводами Станции. Выжига невольно остановился, чтобы поглазеть на зрелище Разворота, и топавший сзади строфокамил тут же вытянул любопытный клюв у него над головой, гортанно крякая от возбуждения. Чем-то этот маневр привлекал гигантских птиц даже больше, чем зевак из людей.
       Свистящий крик облаком густого пара вылетел из трубы. Махина дернулась, загремев железом вагонных сцепок, и медленно поползла к Завесе, выглядевшей как абсолютно черный зев туннеля, словно нарисованный на стене купола в конце рельсового пути. Только какой это может быть туннель, ежели снаружи Станции на этом же самом месте можно было углядеть лишь глухую стену? Одна из загадок Предков...
       А Махина уже нырнула стальной мордой в Черную Завесу, не спеша втягивая гигантское стальное тело в никуда. Махинист, необычайно огромного роста рыжий и усатый молодец, лихо спрыгнув на перрон прямо перед самой чернотой, важно сложил руки на груди и замер в привычном ожидании. Вот голова Махины скрылась полностью, уменьшив звук грохота состава ровно настолько, сколько производила сама, и в черноту послушно потянулась длинная сегменчатая туша из вагонов, поделенных на два цвета -- шесть грузовозов щеголяли легкомысленным голубеньким окрасом, а четыре людских -- веселеньким желтым. Этакая желто-голубая змея. С каждым исчезнувшим вагоном на перроне становилось все тише и тише, пока в Завесу не нырнул, наконец, последний, и наступила полная тишина -- всего один пронзительный миг, за который наблюдавшая за Разворотом толпа зевак даже не успела перевести дыхание. Миг -- и морда Махины вынырнула из черноты, уже двигаясь в обратном направлении. Водила Махины торопливо зашагал по платформе по ходу движения, приноравливаясь к скорости подопечной и позволяя ей пока себя обгонять. Когда с ним поравнялась лестничная подножка, спускающаяся из-под ведущей в махинное отделение двери -- тайное тайного для всех прочих смертных, здоровяк-махинист ловким прыжком заскочил на лестницу и нырнул в кабину. И тут же с облаком выпущенного из трубы пара Махина издала рев потревоженного зверя -- приветствие своему повелителю.
       Вот из Завесы вынырнул последний грузовоз, состав протащился еще с десяток шагов, еще раз засвистел гудок, еще раз клубы пара рванулись под своды станции, и Махина замерла, как бы засыпая. Наступившая тишина на этот раз держалась чуть дольше, чем при смене направления движения при Развороте, а затем топившийся на перронах народ -- будущие седуны людских и каморного вагонов, провожающие и просто зеваки, -- разразился традиционными оглушительными рукоплесканиями. Больно уж интересно все это гляделось для людей, в жизни которых было не так уж много развлечений. Тут же раздались свистки десятников, набежали грузчики и хозяева товара -- и началось затоваривание грузовозов, представлявших собой здоровенные металлические короба на колесах, с целиком откидывающейся боковой стенкой. В людские же вагоны потянулись седуны.
       Выжига немного постоял среди всеобщей суматохи, привычно отмечая торгашеским взглядом, кто, куда и какие товары грузит, но, спохватившись, пожал плечами и потащил разочарованно крякнувшего камила к выходу. Забавно все-таки -- ну что этим птицам-переросткам до людской суеты? А вот зерном не корми, дай поглазеть...
       До рассвета было еще далеко.
       А значит, все пока шло по плану.
      

    , в которой еще ничего не подозревающему Благуше снится сон

      
       Жаль, что счастье не валяется по дороге к нему.

    "Апофегмы"

      
       Снилась ему Милка.
       Она снилась ему каждую ночь всю последнюю декаду, и каждый раз это выглядело одинаково. Как обычно, Благуша видел тот момент, когда уже пролез сквозь дыру в плетне и, хоронясь среди густо разросшихся кустов малины, старался незаметно подобраться к окну дома Милки, чтобы застать любимую врасплох и сорвать заслуженный поцелуй -- была промеж ними такая незатейливая, но щекочущая нервы забава. И надо было подобраться так, чтоб не зашуршал ни единый листочек, не треснула самая тонкая веточка... Вот и знакомое окно с резными наличниками, уже совсем близко, занавесочки с затейливой вышивкой лениво полощутся на ветру... А вот уже видна прелестная головка ненаглядной девицы, склонившейся над прялкой посреди комнаты, и отчетливо просматривается каждая черточка любимого лица...
       Уцепившись за подоконник и затаив дыхание, Благуша начал выпрямляться...
       И наткнулся на взгляд Милки -- насмешливый и озорной, непостижимым образом оказавшейся возле самого окна, с большой глиняной кружкой в руках. Молча протянув руку, девица накренила кружку над его головой, и не успел Благуша отпрянуть, как прямо в лицо плеснула тугая струя... неожиданно горячей и вонючей жидкости.
       Охнув, Благуша отпрянул спиной в кусты, отплевываясь и пытаясь протереть глаза рукавом. От удивления на мысли нашел какой-то столбняк. Первый раз сон сошел с накатанной колеи и обломал ему сладкий поцелуй.
       -- Ах ты, сто тысяч анчуток тебе в... -- прозвучал над головой неожиданный бас. -- Помочиться некуда, халваш-балваш, чтобы в кого-нибудь не попасть! Да что за жизнь такая, халваш-балваш, с такого ж испугу можно и копыта отбросить! Что это ты тут, халваш-балваш, делаешь, парень?!
       Благуша вздрогнул, распахнул глаза во всю ширь и прямо перед собой обнаружил жутко удлинившуюся, высунувшуюся из окна руку Милки, в тот же миг жестко потрепавшую его по щеке.
       -- Да ты никак пьян, халваш-балваш?
       И Милка снова потрепала его по щекам, настойчивей и жестче, вовсе даже не девичьим движением, а грубым, мужским. Голова слава так и мотнулась из стороны в сторону.
       -- Да очнись же, парень! Халваш-балваш! Сон-травы что ли, обтрескался? Ух уж эта молодежь, сто тысяч анчуток каждому в штанцы и еще десяток тебе лично!
       Только Благуша собрался что-то ответить, как Милка размахнулась и отвесила ему такую могучую затрещину, что он, не устояв на ногах, зарылся с головой в кусты. А когда, перекатившись на спину, снова ошалело продрал глаза, то вместо милого девичьего личика узрел склонившуюся над собой гнусную, разящую сивушным перегаром и чесноком харю, сплошь, до самых пьяных узких глаз заросшую спутанной черной бородой и увенчанную остроконечным стальным шлемом -- на это раз действительно наяву.
       -- Ну, очухался, наконец, -- радостно пробасила харя, поправляя толстой волосатой пятерней сползающий на приплюснутый нос край шлема. -- Тебя случайно не Благушей звать-величать, малый? Я ж тебя вроде как вчера на кону видел, среди торгашей с Рось-домена, верно? И как тебя угораздило так набраться, что аж сюда занесло... Я ведь тут завсегда останавливаюсь, по малой нужде, место мне чем-то нравится, прямо за душу берут кустики-сосенки, а запах лесной какой ядреный -- аромат! Ну, конечно, до того, как я того, халваш-балваш... облегчусь. Потом аромат уже другой. Хочешь, порадую? А домен-то твой тю-тю! Нескоро сможешь теперь домой-то попасть...
       Вот тут-то Благуша и проснулся окончательно, признав в узкоглазой широкоскулой харе стражника-раздрайника Обормота. Манга по происхождению и, следовательно, жителя Простор-домена, в котором Благуше в этот день ну ни никак не следовало находиться...
      

    , в которой незадачливый жених берется за дело

      
       Друзья приходят и уходят, а враги накапливаются.

    "Апофегмы"

      
       Не веря своим глазам, Благуша стоял на Краю, глядя на ту сторону широко раскинувшейся пропасти. А там, под ясным утренним светом Небесного Зерцала, простирался снежный домен, сменивший его родной, лесной. От белизны снега ломило в глазах, а в лицо через затянутую густым туманом пасть Бездонья бросало ледяные порывы ветра. И куда теперь унесло его родной домен, только Смотрящему было известно, Великому и Двуликому Олдю.
       Проморгал Благуша свою полночь, хоть и не по своей вине. Впрочем, сам он тоже был хорош, раз позволил себя так объегорить. Эх, Выжига, Выжига, горько думал Благуша, что ж ты наделал. Усыпил и бросил его здесь, в чужом домене, а сам, верно, остался в родном, к Милке поближе. На такую низость пошел, друган, чего-чего, а такого я от тебя не ожидал, никак не ожидал...
       Думалось тяжело. После сонного зелья завсегда так думается, особливо после браги, разбавленной этим зельем. Из двух возможных вариантов: сидеть возле Моста и ждать появления своего домена или отмахать целых сто переходов до столичного храмовника, чтобы точно узнать, где он сейчас находится, и вернуться уже целенаправленно, отмахав еще столько же, -- Благуше подходил только второй. Ведь ежели просто сидеть и ждать, то, конечно, может и повезти -- вдруг родной домен вернется уже на следующий день? Но можно просидеть и декаду, монаду, и даже больше, да дома родного так и не увидать. В общем, в путь, и как можно быстрее. Бабки в количестве девяти полных матрешек, удачно заработанные на вчерашнем кону торговлей строевым лесом, у него имелись (спасибо засранцу Выжиге, хоть бабки оставил), и шансы успеть за три дня до храмовника и обратно тоже были неплохие. Эх, бабки, бабки... Сердце кровью обливается, когда подумаешь, что так бездарно, не в барыш, а в гольный убыток тратить приходиться, да что поделаешь. Бабки -- дело наживное, а Милка... Милку он отдать Выжиге не мог. Лучше уж сразу в Бездонье с головой, ежели, конечно, пустит его в себя Бездонье, или на дваредье, под колеса Махины, ежели, конечно же, та не остановится, как завсегда делает перед людьми, чтобы не дай Олдь, не задавить...
       Благуша со стоном встряхнул головой, в который раз стараясь прогнать муть -- в голове после сонника по-прежнему изрядно шумело, и бегло осмотрелся, ни на чем не задерживая внимания. Суета кона была привычна чуть ли не сызмальства, чего он тут не видел. Толчея -- она в любом домене толчея. Распорядительно покрикивали мостовые стражники на снующие туда и обратно по Раздраю груженые телеги, не забывая собирать пошлину, деловито и напористо лаялись торгаши, заключая друг с другом сделки -- в распоряжении у них был всего день, за который надо было успеть сделать многое. Никогда ведь заранее неизвестно, когда какие домены встретятся завтра, чтобы обменяться товарами через Бездонье. И узкоглазые низкорослые нанки с Нега-домена, желтые и худющие, как жерди, вечно с ног до головы замотанные в замурзанные ведмежьи меха, до хрипоты собачились со столь же низкорослыми, но крепкими и куда более опрятными мангами домена Простор, совершая обмен и выгодную торговлю. В снежный домен уходили строевой лес, мед, кедровые орехи, еще вчера приобретенные в Роси, уходили с хорошей наценкой, а также целебные травы, зерно, фрукты и овощи с самого Простора, горюч-камень с горных доменов, да и прочая полезная мелочь в весьма не мелких количествах. А обратно везли зимний мех различных зверей, которых отродясь не водилось в вечном лете-осени Простора, да ископаемый долголед, расфасованный в деревянные бочонки, кадки, берестяные короба (последние -- самые лучшие для получения свежего вкуса водицы), а то и просто грубо вырубленные глыбы, укрытые плотными, не пропускающими наводящего порчу света шкурами.
       Долголед... Да, долголед ему понадобится, в горле уже сейчас стоял знатный сушняк.
       Из задумчивости его вывел бас Обормота, неслышно подобравшегося сзади:
       -- Ну как, парень, халваш-балваш, все так и будешь в молчанку играть? Я сейчас хоть и не при исполнении, без алебарды, но все-таки лицо ответственное, государственное, халваш-балваш, и ты мне, как чужой, все как на духу должен выложить. Может, чем смогу помочь. Видно же, что против воли здесь, халваш-балваш, оказался, иначе б не валялся там, где я... гм, тебя нашел.
       -- Как я здесь оказался? -- обернувшись, Благуша пожал плечами, ширина которых была вполне способна поспорить с шириной плеч манга. -- Испытание мы решили с друганом устроить. К Невестину Дню.
       -- Испытание к Невестину Дню? Отказную? Здорово! -- манг восхитился вполне искренне, безотчетно потрогав левой рукой бирюзовую серьгу в правом ухе (правая рука была занята здоровенной алебардой, с которой раздрайник никогда не расставался) -- знак семейного положения, о котором славу пока оставалось только мечтать. -- Люблю такие штучки, халваш-балваш! Так что ж ты стоишь, сотню анчуток тебе в штанцы?! Тебе же давно пора быть в пути...
       Обормот осекся, задумчиво сдвинул мохнатые брови, прищурил и без того узкие манговские глаза, нахмурился еще больше...
       -- То-то и оно, -- горько усмехнулся Благуша, оценив мыслительные усилия Обормота, -- что давно в пути. Обскакал меня друган. Усыпил да в овраг отволок. Вероятно, чтоб случайно кто раньше времени не разбудил. Да вот ты на меня и на... наткнулся. -- Благуша невольно поморщился -- от нового, на днях купленного расписного красного армяка ощутимо пованивало. Нехотя закончил: -- Так что я тебя еще и благодарить должен.
       -- Да ладно, чего там... -- Ражий манг смущенно почесал затылок, запустив пятерню под край пузатого островерхого шлема. И вдруг с силой стукнул древком алебарды оземь. -- Погоди. Но это же явное и вопиющее вероломство! Халваш-балваш! Так делать не полагается! Как лицо ответственное, государственное, спрашиваю -- будешь на него, халваш-балваш, жалобу подавать?
       Раскосые черные гляделки строго и выжидательно вперились в переносицу Благуши, отчего в ней вдруг нестерпимо засвербело. Благуша оглушительно чихнул, избавляясь от зуда, и пробормотал:
       -- Ни к чему, сам разберусь... Ладно, мне и в самом деле пора.
       -- Погоди, малый, что-то ты совсем плохо выглядишь. На-ка, халваш-балваш, хлебни, -- и манг протянул ему небольшую пляжку, искусно выточенную из черного обсидиана -- наверняка работы чернокожих егров, мастеров-искусников из горных доменов.
       -- Спасибо, после вчерашнего что-то не хочется, -- попытался откреститься Благуша.
       -- Да это не брага, халваш-балваш, это бодрячок! Ядреная штука, моментально вышибает любую дурь -- что хмельную, что сонную. Сам пользуюсь, халваш-балваш, и приятелей пользую! Да бери, не стесняйся!
       -- А-а... Другое дело, оторви и выбрось.
       Всего один глоток -- и по пищеводу Благуши понеслась жаркая волна, а затем без всякого перехода шибануло таким лютым холодом, что слав застыл не хуже вехового олдя. Из вытаращенных глаз так и брызнули слезы, язык онемел. Зато голова аж зазвенела от накатившей ясности.
       Благуша молча протянул пляжку обратно, пытаясь поблагодарить непослушным языком, но манг великодушно отмахнулся.
       -- Оставь себе, слав, сегодня у меня хорошее настроение.
       -- Ско... сколько я... тебе должен? -- насилу выговорил слав, зная, что бодрячок -- штука довольно дорогая.
       -- Перестань, халваш-балваш, это дружеский жест! Тем более что я ничего не теряю -- расходы отнесу на казенный счет, по укладу "Оказание помощи потерпевшим".
       -- Спасибо, друган... Обормот. Как раз этого... кхе... мне и не хватало. Однако надобно мне поспешать...
       -- Ты же о бегунке сейчас думаешь, не так ли, халваш-балваш?
       -- О ком же еще, -- согласился Благуша, пряча пляжку во внутренний карман армяка и дивясь такой поразительной прозорливости манга. -- Другого способа вернуться всего за три дня в свой домен я не вижу, оторви и выбрось!
       -- Халваш-балваш, я пойду с тобой! -- Обормот решительно рубанул воздух свободной ладонью, явно с трудом удержавшись от того, чтобы не изобразить этот же жест любимой алебардой, для внушительности. -- Строфник -- мой дальний сродственник, ежели попрошу, лучшего голенастого тебе даст, да со скидкой. Пусть только попробует отказать, старый сморчок!
       -- Спасибо за предложение, но бабок у меня достаточно, не в бабках ведь счастье...
       -- А в их количестве! -- довольно заржал стражник, откровенно испытывая удовольствие от возможности оказать услугу славу, к которому вдруг воспылал необъяснимой симпатией. Может быть, из-за испорченного армяка, от которого до сих пор разило за веху? -- Путь у тебя долгий, халваш-балваш, так что экономия не помешает! Да, какие-нибудь закупки в дорогу будешь делать?
       -- Придется, -- кивнул Благуша, невольно тоже начиная испытывать положительные чувства к добродушному мангу, проявившему к его судьбе такую заботу. Да и подарок немалую роль сыграл, пляжка из черного обсидиана стоила весьма прилично, не говоря уже о содержимом.
       -- Тогда я сейчас попутку до Станции поймаю, халваш-балваш, а ты, не мешкая, подходи, я тебя на выходе с кона поджидать буду.
       -- Лады.
       Весьма довольные друг другом, они звонко хлопнули по рукам и разошлись.
       Благуша решительно направился в торговые ряды кона, легко раздвигая суетившийся народ широкими плечами, а когда высмотрел нужный розничный прилавок, свернул и протолкался к нему сквозь галдящих покупателей. Здесь, почти не торгуясь, он купил берестяной туесок величиной с два кулака, с кубиком суточного долгольда внутри, а на соседнем прилавке -- кое-какую нехитрую снедь в дорогу, да и котомку присмотрел, чтобы все это добро разместить. Затем занялся поисками новой одежки, очень уж сильно от него разило... утренним подарком Обормота. Армяк любимого, красного цвета отыскался быстро, не новый, правда, в отличие от испорченного, и без золоченой вышивки, но еще добротный, целый, причем недорого, что сейчас было особенно важно, а с рубахой и вовсе проблем не возникло -- рубахи у торговца имелись всех цветов и размеров. Благуша выбрал алую. Штанцы менять не стал, во-первых, на них не попало, во-вторых, они у него были моднючие аж страсть -- плисовые штанцы синего колера. В свое время он за них прилично отвалил бабок -- больно уж фартово смотрелись, как у жениха. Тут же у продавца за прилавком и переоделся, спихнув ему подпорченную одежку за скидку на обнову.
       В последний раз глянув через Бездонье на снежный кон -- шумящих, спорящих мирян там было не меньше, чем на его стороне, слав невольно задержал внимание на необычно большом и дородном для его народа нанке в роскошной шубе из удивительно красивого палевого меха -- меха юрсема, важно и неторопливо рассекавшего собой толпу, слово нож масло. Присмотревшись, Благуша узнал в нем Сдельного Пахана -- Лук Ян Ко, который, как самый богатый человек среди торгашей, вполне мог себе позволить подобную роскошь вроде этой шубы. Ведь юрсемы, небольшие пушистые зверюшки размером с домашних кошар, когда-то водившиеся во всех доменах, ныне стали большой редкость из-за своей удивительной доверчивости к человеку, в частности -- к охотнику. И понятное дело, цена на их мех давно стала прямо-таки занебесной. Большой знатный нанк остановился возле пограничного олдя, где в данный момент собрались все старейшины торгового кона с обоих доменов для обсуждения общих торговых проблем, и басовито принялся о чем-то с ними рядиться. Благуша не разобрал, далековато было. Старейшины в ответ закивали, то ли в самом деле согласные с ним, то ли просто не осмеливаясь спорить с самим Паханом. А тот, завершив короткую речь, щедро отхлебнул из поданного ему подбежавшим мальцом огромного кубка с дымящимся напитком и пустил его по кругу.
       Спохватившись, слав закинул котомку за плечи и заторопился к выходу из торговых рядов. С удовольствием бы поглазел и послушал дальше, но, увы, некогда. Сегодняшнему кону было суждено отшуметь без него.
       Спустя некоторое время в компании с Обормотом он уже пылил на попутной телеге к Станции. Обормот беззаботно трепался, о чем придется, не забыв смущенно похвалить обновку, а слав был задумчив и молчалив. Никогда еще ему не доводилось попадать в столь отчаянно сложную ситуацию. Ничего, еще не все потеряно. Успеет... Наверстает... Почти три дня в запасе... так просто он не сдастся, оторви и выбрось, и все тут!
       В сердце кипело возмущение, требуя немедленной мести, но ум понимал, что до этого еще ох как далеко. Ничего, Выжига. Отольются тебе горькие слезки, бывший друган, полной чашей отольются, посмотрим еще, кто на Милке женится...
      

    , где Благуша воспользовался не тем, чем хотел, а тем, что было

      
       Наш страх -- это источник храбрости для наших врагов.

    "Апофегмы"

       Оказавшись под куполом Стации, свежеиспеченные приятели сразу направились к загону для строфокамилов, но, мимоходом обнаружив на стене трактира вантедную доску, которой вчера еще не было, сообщавшую, что в розыск объявлена ватага Рыжих, любознательный по натуре Благуша не устоял перед искушением. Хотя следовало поторапливаться, он остановился и всмотрелся в вантедку -- хитрые и гнусные рожи бандюков украшали доску, словно блюда праздничный стол, явно воспроизведенные талантливым художником. Под каждым портретом было написано имя, особые приметы и родовой матюгальник, последний -- как самый верный опознавательный знак. Сгорая от любопытства, Благуша бегло просмотрел всё: Хитрун -- "кровь из носу", огромный рост, жуткая сила, владеет всеми видами холодного оружия; Жила -- "усохни корень", худощавый, виртуозно управляется с арканом; Ухмыл -- "усы узлом", коренастый, широкоплечий, на левой щеке шрам от виска до подбородка, прилично играет на балабойке; Пивень -- "плисовые штанцы", худой, жилистый, голос необычайно басистый; Буян -- "пся крев", рост средний, телосложение среднее, обладает бешеным нравом. Прочитав же, снова перевел взгляд на преступные лица. Судя по внешности -- чистейшей водицы жители домена Крайн, и имена -- вполне соответствующие бандюкам. Особенно хорошо выписан оказался ватаман Хитрун, словно художник лично знал его в лицо -- гнусная испитая харя с рыжими усищами шире плеч, с торчащими во все стороны рыжими же патлами, так и сверлила с портрета крошечными злыми глазками, заставляя с невольной дрожью отвести взгляд. Не дай судьба встретиться с таким на узенькой дорожке... Благуша зябко передернул плечами, покосился на спутника -- кряжистого, внушительного своим видом Обормота, тоже изучавшего вантедку, с сияющей начищенным лезвием алебардой в правой руке, и сразу успокоился. Ничего, пока такие вот "обормоты" исправно делают свое дело, простой люд под надежной защитой!
       -- Бочонок бабок за поимку каждого бандюка, -- восхищенно молвил Обормот, дочитав объявление, и по привычке стукнув алебардой в пол. -- А за ватамана -- так все два, халваш-балваш! Вот бы сподобило словить! Ладно, пошли, слав, нечего время зря терять! Бесплодные мечтания, халваш-балваш, не к лицу настоящему мужчине!
       Слав удивленно хмыкнул. Заняться поимкой бандюков ему и в голову не пришло, просто любопытно было на их рожи взглянуть и родовые ругательства почитать. Появление вантедки в общественном месте -- само по себе событие довольно значительное в жизни мирян, так как нужно очень уж здорово насолить властям, чтобы на ней оказаться. Вот ведь действительно, у кого что болит, тот о том и говорит...
       Через минуту они были уже возле загона.
       Прилепившееся к стене купола Станции строение выглядело старым и обшарпанным, лишь кое-где вместо отслуживших досок светлели заплаты из свежего дерева, да ворота были явно подновлены. Опередив слава на шаг, Обормот любезно распахнул перед ним калитку в воротах, словно приглашая в свой собственный дом, и Благуше ничего не оставалось, как шагнуть внутрь. Хороший парень этот стражник, оторви и выбрось, надо будет его как-нибудь отблагодарить...
       С этой мыслью слав и замер на пороге.
       Он увидел перед собой длинный узкий коридор: слева высилась дощатая стена в два с половиной человеческих роста, а справа все пространство загона словно было соткано из связанных в решетки жердей, образующих длинный ряд отдельных стойл для строфокамилов: и друг дружке никто не мешал, и простор птичьему глазу был виден. Привычный интерьер...
       Вот только стойки были пусты, и в загоне стояла мертвая тишина.
       Благуша растерянно завертел головой, чувствуя, как сжалось и упало сердце. Не может быть. Неужто все бегунки скуплены? Откуда-то из глубины стоек донесся странный скребущий звук, и взгляд слава сразу же метнулся в ту сторону...
       Благуша не заметил, как у него отвисла челюсть.
       Строфокамилы никуда не делись. Они спали. Лежа. Против обыкновения спать стоя. Спали возле кадок, в самих кадках, утопив оперенные туши в водице и пище, чуть ли не друг на дружке. Дергались в беспокойном сне голенастые лапы, сжимались устрашающие когти, шевелились шеи и головы. Одна птица даже попыталась всхрапнуть, но, видимо ввиду отсутствия практического опыта, получилось лишь придушенное сипение.
       Сзади, не менее пораженный открывшейся картиной, в ухо Благуше молча сопел Обормот.
       -- Да что тут происходит, оторви и выбрось?! -- наконец вырвалось у Благуши, впавшего в полнейшее отчаянье.
       -- Понятия не имею, -- пробормотал Обормот и крикнул: -- Эй, дед, халваш-балваш, а ну на свет выходь! Где ты там ховаешься?
       Дверь незаметной пристройки скрипнула, в щель высунулась седая голова и уставилась на Благушу -- он оказался ближе.
       -- Что тут у тебя за бардак, дедуля? -- хмуро поинтересовался Обормот, прислонив алебарду к стене загона, и запуская одновременно одну пятерню сзади под шлем, почесать затылок, а вторую -- спереди в штанцы, что, вероятно, являлось признаком крайней озабоченности. -- Я тут к тебе клиента привел, халваш-балваш, а ты даже не встречаешь...
       Но дед не слышал дальнего сродственника, коим назвался Благуше Обормот. Выцветшие от старости узкие манговские глаза смотрели на Благушу в упор, смущая того столь непонятным пристальным вниманием.
       Вдруг строфник завопил как оглашенный и бросился прямо на слава, замахиваясь клюкой с явным намерением приложить тому промеж глаз. Благуша ошарашено отскочил в сторону, а Обормот, прекратив чесаться, могучей дланью ловко подхватил тщедушного деда за шкирку и вздернул в воздух. Но даже зажатый в лапе Обормота, старикан все равно размахивал руками на манер ветряной мельницы и норовил хватануть Благушу клюкой, или пнуть ногой в ветхом сапоге, да не куда-нибудь, а именно в лицо, на крайний случай -- хотя бы в пах.
       -- Ах ты вор, вражий сын, халваш-балваш, ты что наделал! -- пронзительно вопил дед. -- Еще и вернуться посмел, посмеяться над стариком, халваш-балваш, решил?! Да я тебя сейчас изничтожу! В порошок сотру! Ты, порождение Бездонья, сын шлюхи и камила, пустоголовый...
       Прыть дедка была отнюдь не стариковская, и угомонился он лишь после того, когда Обормот с силой тряхнул рукой, да так, что беззубые челюсти чмокнулись друг о друга.
       -- Оставь в покое моего другана, дедуля. Что бы тут ни случилось, он в твоих бедах не виноват. Он всю ночь... халваш-балваш, можно сказать, со мной пробыл.
       Дед замер и уставился на Благушу повторно.
       -- Ай-ай, и в правду не он, -- с сожалением простонал дед и поник головой, враз потеряв былую энергию. -- Позор на мою седую голову, халваш-балваш, проклятье на мой бестолковый род...
       -- Ну-ну, -- строго осадил его Обормот, нахмурив кустистые брови. -- Род наш не трогай, не весь он бестолковый. А теперь по порядку, дедуля. Не как своему племяннику, а как стражу законности в этом домене, ты должен подробно доложить мне, что тут творится.
       -- Отпусти, сынок... -- жалобно взмолился строфник. -- Обознался я, халваш-балваш, от расстройства.
       -- Не будешь драться?
       -- Не буду, халваш-балваш...
       И дед рассказал. Как пришел русый слав, как взял в прокат бегунка, как хаял его снаряжение и как после его ухода все бегунки уснули мертвым сном. Для него же, старика, все славы -- на одно лицо. Вот и обознался.
       Не дослушав, поникший и совершено растерянный Благуша поплелся прочь из загона. Для него уже все было ясно. Выжига. Только он мог устроить ему такую подлянку. Похоже, раз оступившись, Выжига уже не мог остановиться. А Махина уже ушла, лишая его последнего шанса. Так что проиграл Благуша Отказную, ещё её не начав.
       Все. Каюк...
       Ноги сами понесли слава в трактир, в котором он гулял с торгашами-сотоварищами прошлым вечером, еще не подозревая, как посмеется над ним судьба-злодейка. У дверей привычно толклись несколько человек, кто входил, кто выходил -- тверезые и навеселе, озабоченные и уже осчастливленные. Это было легче всего -- в пьяном угаре забыть свою тоску и горе, а средств у него хватало, чтобы веселиться здесь, не просыхая, пару декад, ежели не целую монаду...
      
       ...И боль в груди,
       И бесконечно жаль,
       Что, сердцем не моряк,
       Я предал сушу...
      
       Приглушенные закрытой дверью, берущие за душу слова знаменитой песни заставили Благушу остановиться перед входом, чтобы прочитать еще одно объявление. Сегодня выступал романсер Коло Мийц, знаменитый бас, слава которого гремела по всем доменам, а гвоздь программы, романс "Как лист увядший падает на душу", занесенный с водных доменов Океании, в данный момент уже услаждал слух завсегдатаев.
       Как раз в этот момент его и перехватил Обормот.
       -- Ну, слав, халваш-балваш, теперь у меня есть личный счет к твоему другану! -- грозно заявил стражник, опуская тяжелую руку на плечо слава и заставляя очнуться от созерцания объявления. -- Теперь мы просто обязаны его уделать, сто тысяч раз халваш-балваш!
       -- Как? -- безнадежно пожал плечами слав.
       -- Как? Ты забыл про коняг, слав, халваш-балваш?
       -- Не поможет. Мне что, всю конюшню скупить, оторви и выбрось? Да и не выдержу я такой скачки, не приучен.
       -- И не надо! Тебе просто нужно догнать Махину, а для этого и пары коняг хватит!
       -- Да уже прошло два часа, как она ушла! -- вспылил торгаш, задетый дудацким предложением явно не подумавшего стражника.
       -- Верно, халваш-балваш, -- спокойно согласился Обормот. -- Но за эти два часа у нее было три остановки по двадцать минут каждая, уж что-что, а расписание я знаю как никто другой. Понял теперь?
       Благуша встрепенулся, чувствуя, как сердце снова наполняется надеждой. А ведь верно! Как это он забыл?! Значит, отъехала Махина всего на час!
       -- Вижу, вижу, что понял, -- самодовольно усмехнулся стражник и решительно рубанул воздух ладонью. -- Все, хватит болтать, двигаем в конюшню!
       -- Да ты меня снова спас, дружище!
       От полноты чувств слав бросился кряжистому мангу на шею, как девица бросается на шею суженому. Манг не растерялся -- нагло ухмыляясь заставшим их в столь двусмысленной ситуации зевакам возле трактира, он добродушно похлопал Благушу по спине свободной от алебарды рукой. Впрочем, окружающих было немного -- и проводившие Махину, и просто любопытствующие миряне в этот час почти все уже покинули Станцию, разбрелись кто по неотложным делам, а кто в трактир, насладиться культурным времяпровождением, коли время и бабки позволяли.
       Затем, больше не обращая ни на кого внимания, случайные приятели устремились к выходу со Станции, за которым конюшня и располагалась.
      

    , где нет ничего, кроме бешеной скачки

      
       В любви единственная победа -- это бегство.

    "Апофегмы"

      
       Лихо неслась дорога под копытами двух скакунов, ведущего и заводного, рассыпаясь дробным топотом, стелилась быстро и гладко, да уносилась вперед, вдоль рельсового пути, сквозь легкий утренний туман, мимо холмов и рощ, фруктовых садов и рукотворных долголедные озер, эти самые сады орошавших. Да и просто по голой степи стелилась, когда и сады, и рощи, и холмы кончались, открывая взгляду бескрайние просторы трав, волнующихся до горизонта, еще не освоенных местными жителями оседло -- мангами, но уже наверняка испробованных на зуб их конячими табунами. Велик центральный домен лесостепного мира, велик и просторен, впрочем, как и любой другой домен -- сорок тысяч квадратных переходов -- это вам не шутка. Так что беги, беги, путь-дорога, торопись навстречу, родимая, потому как должен Благуша догнать Махину и укатать сотню переходов ее железными колесами, хоть кровь из носу, или кранты его свадьбе!
       Три часа с лишним уже минуло, как пустился вскачь от Станции, и притомиться успел до полного изнеможения, и пылью дорожной покрыться с головы до ног, и едким потом изойти -- и своим, и лошадиным, пропитав новую, вот только что купленную на кону рубашку насквозь. А, да что говорить, какой из него ездок, ежели на конягу раз в сто дней садиться доводилось, и то больше по пьянке озорной, чем по необходимости, перед дружками покочевряжиться, а тут, как-никак, больше ста пятидесяти вех пришлось отмахать -- геройский подвиг, не иначе! По крайней мере, для него лично...
       Хоть бы только не зазря.
       Скачи, скачи, Благуша, лови ветер в лицо, подставляй щеки насмешливым оплеухам избалованного дитяти воздуха! Слезились от ветра глаза, зудела кожа, а пересохшее горло молило о глотке водицы... Управляя одной рукой, осторожно, чтоб не выронить, Благуша достал из кармана туесок с кубиком суточного долгольда и, откинув плотную крышечку большим пальцем, минуты на три запасся терпеливым ожиданием. Долголед на свету сразу зашипел, потек светлыми талыми струйками, и вскоре туесок наполнился доверху. Благуша залпом выпил, с удовольствием крякнул, словно после стопаря, плотно закупорил тару и спрятал обратно. При экономном расходовании этого кубика с лихвой хватит на все путешествие... А может, глоточек бодрячка хряпнуть? Благуша задумался, но решил, что не стоит. Сим дурманом следует пользоваться только в крайнем случае, а то не успеешь оглянуться, как привыкнешь, и покатиться твоя жизненная дорожка вниз по наклонной...
       Снова поползли-полезли мрачные мысли.
       Нет, но за что же ему такая невезуха-то, а? Ведь никому в жизни ничего плохого не сделал, ну разве что по малости -- а кто не без грешка в этой грешной жизни? Многое теперь виделось и вспоминалось по-другому, с иным смыслом. Ну, Выжига, ну, засранец, и бегунков ведь сподобил, мало ему браги с настойкой на сон-траве оказалось... А ведь лучшим друганом всегда его считал, с детства голопузого вместе росли, радости и печали вместе делили, синяками с потасовок и занозами в задницах с соседских заборов друг перед другом хвастались, да вот разошлись пути-дорожки, когда девица пригожая промеж ними встала. Угораздило же обоих в одну, в Милку, влюбиться... Впрочем, что тут удивительного -- вкусы у них всегда совпадали, а Милка -- девчонка и вправду славная, милая, хорошей хозяйкой ей быть, а тому, кто ее в жены возьмет -- быть счастливчиком до конца дней своих...
       На миг бешено несущуюся под копыта дорогу перед глазами затмило, и привиделась ему Милка словно наяву -- стоит возле крылечка дома своего родительского, лебединую шею изогнув, головку прелестную набок клоня, и глядит на него озорно и многообещающе... А тело ладное, стройное, манящее своей истинной зрелой женственностью, а грудь упруго налилась, словно яблочко спелое, в ладони так и просится, а бедра крутые, великим скульптором отмеченные -- глянешь, дух захватывает, и еще кое-что, кроме духа, захватывает тоже, но то уже дело сугубо личное...
       Благуша помотал головой, избавляясь от сладкого наваждения, сглотнул подступивший к горлу шершавый комок, хрипло крикнул, выталкивая из горла коварно подбирающееся прямо к сердцу отчаяние -- прочь, прочь! Нет, не бывать Милке женой Выжиги. Никак не бывать!
       Острые каблуки кожаных сапог снова вонзились в тяжко вздымающиеся конячьи бока, да только скакун и так выкладывался полностью, аж морда в мыле, и скорости сверх отпущенной природой прибавить был уже не в силах. Пора было пересаживаться на заводного, а этому дать отдохнуть... Опять потеря времени на остановку, на ходу ведь не перемахнешь, не обучен простой торгаш таким фокусам... ладно, чуть погодя...
       Мимо по обочине пронесся очередной веховой олдь -- двухголовый каменный истукан высотой в человеческий рост, кажется, сто пятьдесят второй...
       Точно!
       Вот и Тополиный полустанок! Показался-таки, наконец, -- значит, ежели расчет верен, то до Махины уже недолго осталось, может, совсем рукой подать, выдержал бы только коняга гнедой, друган четвероногий, надежда и спасение...
       А полустанок уже стремительно тек навстречу из киселя утреннего тумана, бежал сбоку перроном, хозяйственными пристройками, и...
       Привиделось?
       Екнуло в груди сердечко, замерло.
       Да нет же, нет! Вот он, состав груженый, десятивагонный, бесстыдно зад свой взгляду кажет -- догнал-таки! Догнал!
       -- Эх, Махина, -- радостно прохрипел Благуша вновь пересохшим горлом, -- и чего это я в тебя такой влюбленный?!
       В этот самый момент низкий, протяжный гудок Махины возвестил о начале движения, и состав тронулся.
      

    , где Благуша завязывает новое знакомство

      
       Чтобы добраться до источника, надо плыть против течения.

    "Апофегмы"

      
       Благуша успел.
       Просто не мог не успеть после такой изнуряющей скачки, оторви и выбрось! После таких отчаянных усилий! Тем более что и Махина скорость набирала медленно, постепенно, словно тяжко было ей тащить свои собственные вагоны, так что догнать ее оказалось несложно.
       Подлетев к смотровой площадке заднего вагона, слав перекинул ногу через седло и, напружинившись в стремени, лихо перемахнул через невысокие решетчатые перила. Вернее, лихо бы перемахнул, как хотелось, но опыт, вернее его отсутствие в подобных эскападах, подвел, и, не удержавшись на ногах на неожиданно скользком железе, причем инерция соскока развернула тело вокруг оси, он сперва со всего размаху навернулся макушкой о стенку грузовоза, а затем приложился всем телом об пол. Железо так и загрохотало. От удара из глаз и искры посыпались, и слезы выступили -- все, как говорится, в полном наборе. Ругаясь почем зря, чтобы хоть как-то заглушить боль, Благуша кое-как утвердился на четвереньках и поднял гудящую, ошалевшую от такого обращения голову.
       Тополиный полустанок медленно уплывал прочь, а по перрону очумело мотались его коняги, распугивая мирян и служителей. Высмотрев среди прочих смотрителя полустанка, Благуша, превозмогая боль, рывком поднялся на ноги, вцепился руками в перила ограждения и хрипло крикнул во весь голос:
       -- Присмотри за конягами! Не дай им запалиться, поводи их!
       И с удовлетворением увидел, как по знаку смотрителя к конягам выскочили двое пацанов, из той малышни, что всегда крутится в подобных местах в ожидании чудес и приключений, подхватили коняг за поводья и побежали по перрону, потянув их за собой.
       Славно. Не пропадут коняги, хоть и бросил он их, почитай, на произвол судьбы. Не по-хозяйски было губить животин, да и жаль, оторви и выбрось, чисто по-человечески -- ведь верно послужили. А так пусть, хоть и в чужих руках, послужат людям еще...
       Благуша осторожно потрогал моментально вспухшую шишку (здоровенная будет, оторви и выбрось!), затем, спохватившись, глянул по сторонам и облегченно вздохнул -- слетевшая при падении с плеча котомка сиротливо жалась к стенке грузовоза. Подобрав ее, слав снова уставился в убегающую даль, на быстро уменьшающийся полустанок, постепенно остывая и отдавая ветру вместе с излишками тепла тревогу и нервное ожидание, томившие его всю гонку до Махины, а заодно стараясь потихоньку привести мысли в порядок. Да уж, выдалось приключеньице, нежданное, непрошеное, а все благодаря Выжиге...
       Но чем быстрее Махина набирала положенную скорость, разгоняясь по прямым, как взгляд, путям и унося его в неизвестность, чем больше набирал силу ветер, врываясь на заднюю площадку грузовоза из боковин и напористо охолаживая разгоряченное тело, тем больше в душе росла эйфория от собственной, совсем не свойственной ему в обычной жизни лихости. Наверное, рано или поздно в жизни любого человека наступает момент, когда приходится испытать себя на прочность, и такой момент в жизни Благуши наступил, более того, он выдержал испытание, оторви и выбрось, с честью! Да уж, верно говорят -- чтобы достичь желанной цели, порой приходиться проявить завидное упорство, преодолеть всяческие лишения. Зато и победа потом сладка! Ну, до полной победы еще далековато, зато первое препятствие, оторви и выбрось, он уж точно преодолел, главное теперь -- не киснуть, продолжать в том же духе! Эх, вот так бы лихо преодолеть и остальные беды!
       Так что, несмотря на изрядную усталость и здоровенную шишку на макушке, душа у Благуши пела и ликовала. От избытка чувств он даже рассмеялся вслух, заглушив на миг гул свирепеющего от такой насмешки ветра, и в этом ликовании совсем не было места для вероломного заклятого другана Выжиги, а потому и думать о нем слав больше не стал.
       Вскоре полустанок превратился в размытую точку на горизонте, а потом и вовсе пропал из виду. По бокам теперь плыла, мелькая цветными полосами разнотравья, голая степь, на которую он уже насмотрелся до тошноты еще в седле, да убегало назад сверкающее под Небесным Зерцалом дваредье рельсов.
       Наконец, остыв и успокоившись окончательно, слав достал из кармана туесок. Открыл, подождал, пока вмиг зашипевший и "заплакавший" на свету светло-голубой кубик наполнит емкость водицей, и не торопясь, смакуя каждый глоток -- это тебе не на коняге глотать, -- выпил, после чего ему значительно полегчало. Выполнив свое дело, туесок отправился в котомку, так как необходимость держать в кармане уже отпала. Затем Благуша привел себя в порядок -- одернул армяк, расправляя складки, пригладил разлохмаченные шалунишкой-ветром вихры и решил, что пора отправляться искать свободное местечко в людских вагонах. По периметру стен снаружи грузовозов, на уровне пола, шли огражденные перильцами узкие служебные дорожки, называемые боковинами, предназначенные для обхода вагонными сторожами на остановках вверенных Махине товаров, по ним-то и предстояло пройти.
       Едва он с задней площадки вступил на ближайшую боковину, как тугой встречный ветер накинулся на него как оголодавший зверь, едва не срывая волосы с головы. Привел, называется, себя в порядок, усмехнулся про себя Благуша, цепляясь за перила, от которых ветер норовил его оторвать. Чтобы добраться до людских вагонов, нужно было ни много ни мало, а миновать аж шесть длиннющих грузовозов, и все -- вот под таким напором. Неудивительно, что ни одного сторожа не видно, кому ж охота так "проветриваться". Но деваться было некуда, и Благуша медленно побрел вперед, перебирая руками по перильцам.
       Когда он, наконец, добрался до цели, то успел основательно продрогнуть, несмотря на то, что был одет в теплый армяк. Как и у последнего грузовоза, у людского вагона сзади тоже имелась широкая металлическая площадка, а вот боковины отсутствовали за ненадобностью, позволяя вагону максимально раздаться вширь. Стуча зубами от холода, Благуша доковылял до торцовой дверцы и дернул за ручку. Дверца не поддалась. Нужно было как-то привлечь внимание, ежели он не хотел тут околеть, поэтому Благуша повернулся спиной и несколько раз лягнул дверцу каблуком сапога. Грохот вышел знатный, глухой бы услышал, так что долго ждать не пришлось -- дверца лязгнула, открываясь, и перед Благушей предстал низкорослый манг в зеленом служебном армяке -- вагонный смотритель.
       -- Безбилетник, песок в колеса! -- радостно, во весь голос объявил смотритель, словно приглашая всех седунов вагона присоединиться к его нежданному веселью. -- Ну, входи, бедолага!
       -- Сам ты безбилетник, оторви и выбрось! -- хмуро парировал Благуша и полез в кошель за бабками. -- Опоздал я на Махину, только что на конягах догнал, и то насилу.
       -- А, так еще и коняги с тобой! А где ж ты их спрятал, песок в колеса, грузовозы ведь уже все закрыты?
       Вот дудак, удивленно подумал про себя Благуша. Как только таких дудаков в смотрителях держат? И нехотя прояснил на его взгляд очевидное:
       -- Коняги на этом... Вот! На Тополином полустанке остались. Сколько с меня?
       -- Матрешка, песок в колеса, как обычно!
       -- Ты мне камила тут не гони, оторви и выбрось, я на две остановки позже сел, значит, и платить должен меньше!
       -- А как докажешь?
       -- Как докажу? -- Благуша рассердился. -- А не хочешь ли выйти и постоять здесь со мной парочку переездов? Посмотрю я, оторви и выбрось, на сколько тебя хватит на таком-то ветру!
       Народ, находившийся в ближних ко входу каморах, с интересом прислушивался к разговору Благуши со смотрителем, причем особо любопытные повысовывали головы из-за поперечных перегородок в общий коридор. Подобное назойливое внимание слава смущало, но поделать с этим он ничего не мог, приходилось делать вид, что ему все до Зерцала.
       Смотритель с сомнением осмотрел Благушу с головы до ног, оценил его растрепанный вид, почесал в затылке, и смилостивился.
       -- Ладно, четыре десятка хватит.
       -- Другое дело, -- проворчал Благуша, отсчитывая бабки. -- И так на конягах сколько потерял, да еще чуть не загнал бедняг...
       -- А куда ж тебя так несет, песок в колеса? Не мог следующего рейса подождать?
       -- Проторчав четверо суток на Станции, оторви и выбрось? Благодарю покорно! Ладно, покажи мне свободное место, присесть охота. Намаялся в дороге.
       -- Да выбирай любое, мест хватает, -- получив свои бабки и вручив Благуше квадратный листок желтого цвета, свидетельствующий об оплате проезда, смотритель махнул рукой куда-то вдоль вагона, да сам и потопал в указанном направлении -- в служебную камору, не иначе.
       Предоставленный самому себе, Благуша пожал плечами и неторопливо двинулся за смотрителем по коридору, делившему вагон надвое ровно посередке. Справа и слева потянулись четырехместные каморы -- нижние места везде были заняты, а верхние, что были свободны, Благушу пока не прельщали, и он шагал дальше. По молодости лет ему еще не приходилось путешествовать на Махине, но один знакомый торгаш как-то рассказывал, что падать спросонья с верхнего места бывает весьма чувствительно, и хорошо еще, ежели отделаешься только ушибом, а то некоторые даже руки и ноги ломали. Вот ежели пустых нижних совсем не окажется, тогда и верхние сгодятся, рассудительно решил Благуша.
       После остервенелого воя ветра снаружи в вагоне было тихо, тепло и уютно, здесь шла своя неторопливая жизнь. Где азартно перекидывались в картинки, где трапезничали, завалив столик под окошком разной снедью (в животе сразу засосало от аппетитных запахов), а в одной каморе, занятой семьей -- мужик, баба и двое ребятишек, папаша занимался образованием своих малолеток, втолковывая им азы денежной системы Универсума:
       -- Так вот, олухи, бабка -- самая мелкая серебряная монета, мельче ее уж ничего нет! Шесть бабок образуют дедку, дедка бывает как сборная, так и одной монетой, вот, а после идет матрешка -- в ней целых девять дедок, или аж пятьдесят четыре бабки. Матрешка тоже бывает или сборной, или в виде целой монеты, но уже золотой...
       "Шесть матрешек равны одному бочонку, девять бочонков складываются в домину, а выше домины уже ничего не бывает", -- невольно закончил про себя наш торгаш, проходя мимо. Но в основном седуны дрыхли без задних ног. Неудивительно -- путь был долгим, а выбор способов убить время был невелик, вот народ и старался выспаться, отдохнуть от обычной домашней суеты, раз выпала такая оказия.
       Благуше повезло почти в самом конце вагона, когда смотритель уже пропал из коридора, слиняв в свою камору, и слав начал прикидывать, стоит ли осматривать следующий вагон или следует сразу забраться на ближайшую свободную верхнюю полку и задать отчаянного храпака до самого храмовника. Радостное возбуждение, испытанное на площадке грузовоза, давно уже улетучилось вместе с ветром, и усталость с каждым шагом давала себя знать все сильнее и сильнее, так что торгаш еле брел, с трудом переставляя отяжелевшие ноги.
       Тут местечко и подвернулось.
       Очередная левая камора оказалась занята мангами из мастеровых, похоже, упившимися вусмерть с самого начала поездки и теперь мирно похрапывавшими на разные лады на всех четырех полках. На столике промеж ними сиротливо возвышалась пустая трехлитровая бутыль в окружении четырех чарок -- словно дородная матрона с цеплявшимися за юбку сопливыми дитятками, а вокруг них громоздились внушающими уважение холмиками рыбьи кости и чешуя -- все, что осталось от закуси. А вот камора справа была занята только одним седуном -- на длинном широком лежаке пристроился, глазея в окно на разнотравную степь, подросток лет десяти-двенадцати в сером плащике, повернув к проходу стриженый русый затылок. И как только таких малых отпускают путешествовать одних, -- подумал Благуша и вежливо поинтересовался:
       -- Не помешаю?
       Тут он понял, что обознался. Обернувшийся на его слова подросток оказался миловидной девицей-славкой со странной короткой прической, тех примерно девичьих лет, о которых говорят -- на выданье. Прямо скажем, приятная неожиданность! Зеленые любопытные глаза уставились на торгаша, изящная головка кивнула:
       -- Так свободно же!
       Голосок у нее оказался певучий, приятный, люди с такими голосами сразу располагали Благушу к себе, особенно молодки. Познакомься он с этакой симпатягой где-нибудь на кону, где торгаш находился в своей родной стихии, он бы повел себя легко и свободно, а тут, в незнакомой обстановке, даже слегка оробел. Впрочем, видать, заметив его смущение, девица снова отвернулась к окну, предоставляя ему время освоиться. Благодарно кивнув, чего, конечно, хорошенькая незнакомка затылком увидеть не могла, Благуша снял котомку с плеча, поставил ее на лежак, плюхнулся рядом и облегченно привалился спиной к каморной перегородке. Какое же это блаженство -- дать, наконец, отдых телу! Затем, набравшись храбрости, представился:
       -- Благуша! А тебя как звать, милая девица?
       -- Минута! -- живо повернувшись, словно этого и ждала, улыбнулась в ответ девица. Весело так улыбнулась, приветливо, от чего Благуша невольно тоже расплылся в ответной улыбке. И вдруг с ноткой восхищения в голосе спросила:
       -- А правда, что ты Махину на конягах догнал? От самой Станции?!
       Надо же, оказывается, разговор со смотрителем был слышен аж в конце вагона! Или у нее очень острый слух! Почувствовав себя польщенным, Благуша неожиданно для себя подмигнул ей и в приливе вдохновения выдал:
       -- Правда! Три дня скакал и три ночи, все подковы сбил и штанцы протер, веришь не веришь, менять пришлось, оторви и выбрось, штанцы-то, перед тем как в вагон войти, а то люди бы засмеяли!
       Минута мило прыснула в ладошку, прозвенев смехом, словно хрустальным колокольчиком.
       -- Кстати, не разделишь ли со мной трапезу? -- продолжал ковать, пока горячо, Благуша. -- Одному как-то неловко, а вдвоем будет веселее.
       -- С удовольствием! -- охотно согласилась Минута. -- Я как раз сама собиралась.
       Они в четыре руки споро разложили на столе снедь из своих котомок, затем Минута сбегала к смотрителю и принесла казенные семигранные бокалы со свежезаваренным чаем.
       За трапезой и разговорились. У Минуты обнаружилось одно важное качество -- она умела слушать, причем слушать очень внимательно, задавая по ходу разговора уточняющие вопросы, показывающие, что проблемы Благуши ей действительно интересны, и слушает она не из вежливости, как это часто бывает с незнакомыми людьми, не знающими, как отвязаться от непрошеного собеседника. И как это бывает с теми же незнакомыми людьми, Благуша, не таясь, выложил ей про себя абсолютно все. И причину путешествия, и как его кинул друган, и про Милку, которую любил всем сердцем, и про жизнь свою торгашескую, беспокойную, но прибыльную, и как планировал вернуться к Невестину Дню вовремя, несмотря на происки Выжиги. В общем, выложил все, что тревожило, что вертелось у него сейчас в уме и не давало покоя, даже до детства добрался, но вовремя спохватился. Несолидно как-то.
       Благуша по невыездной своей наивности еще не был знаком с дорожным синдромом, да и слова такого не знал -- когда рассказываешь понравившемуся тебе попутчику даже то, что не всегда и любимому человеку доверишь. Жизнь на какое-то мгновение соединяет вас, никогда ранее не знавших друг друга, и вряд ли когда вы увидитесь после, разъединившись навсегда. Так чего ж не пожалиться о своих бедах -- чужому да незаинтересованному человеку, авось что разумное и посоветует. Время от времени он ловил себя на том, что открыто любуется девицей, ее тонкой изящной фигуркой, свежим улыбчивым личиком, и сурово одергивал себя, напоминая, что любит Милку, и никого кроме нее, а поэтому нечего давать волю разным скабрезным мыслям.
       О себе Минута лишь вскользь сообщила, что поездка у нее казенная, что служит в столичном Храме Света Простор-домена, куда и нужно было попасть Благуше, да просветила, что попасть туда не так-то просто, как слав рассчитывает, что бабки в данном случае -- не самое главное. Впрочем, стоит пользование Порталом тоже недешево. И ободрила приунывшего было Благушу обещанием посодействовать, есть у нее кое-какие связи в Храме Света, а для хорошего человека (а только хороший человек может так за невесту свою бороться, так ее любить) ничего не жалко.
       Благуша, конечно, заметил, что Минута старается о себе говорить мало, но приставать с расспросами не стал. Времени было навалом, вот познакомятся чуть ближе, сама расскажет. Тем более, к тому моменту, когда все было съедено и выпито, Благуша, и так уже основательно набеседовавшись, от усталости начал клевать носом. Сказывалась не только скачка, но и коварство настойки сонника -- известно, что время она отнимает, а отдыха не дает. В который раз мелькнула было слабая мысль про глоточек бодрячка, и в который раз Благуша благоразумно отмел ее прочь. Смысла не было -- ехать долго, глазеть по сторонам некуда, седуны его сейчас, кроме собеседницы, не интересовали, а в окнах тянулась все та же унылая степь. Ничего интересного. Так почему бы и не вздремнуть часиков этак десять?
       -- Прости ради Смотрящего, оторви и выбрось, -- смущенно извинился Благуша перед соседкой. -- И рад бы еще поговорить, очень ты собеседница приятная, но устал, спасу нет! Прилягу я, пожалуй.
       -- Да что ты, ложись, конечно! -- Минута озабоченно всплеснула руками. -- Это ты меня извини, заболтала тебя после такой тяжелой дороги!
       -- Нет-нет, я сам виноват, -- заплетающимся языком попытался возразить Благуша, не заметив, как оказался боком на лежаке. -- Распустил язык... как...
       Благуша не договорил.
       Уснул, как в яму провалился -- и снилось ему всякое.
       И про Милку, сладко улыбающуюся ему из окна дома родительского. И про кон, на котором он заключал невероятно выгодные сделки с еграми из горных доменов на оптовые поставки дорогих обсидиановых пляжек с сонником и бодрячком. И про верных коняг, по-прежнему, оказывается, скачущих вслед за Махиной -- жалобное ржание измученных животин прямо-таки сердце разрывало. Под конец приснился Выжига, непонятно как оказавшийся в вагоне Благуши. Со зловещим выражением на лице злоклятый друган бродил на цыпочках от каморы к каморе и разливал спящим людям в питьевую посуду, всем подряд, сонник. Добравшись до Благуши, Выжига присел в каморе напротив, достал из-за спины, словно фокусник, расписную балабойку и как-то беззвучно заиграл, насмешливо скалясь во всю харю и распевая явно что-то обидное, отчего Благуше страстно захотелось врезать тому по наглой усатой морде. Но едва он собрался это сделать, как Выжига сгинул, и сон потянулся уже без сновидений, глубокий и спокойный.
       Спит Благуша.
       Ровно, уютно шелестит под колесами гладкое дваредье рельсов -- без единого стыка на все две тысячи вех пути от Станции до Центра, выложенных еще Неведомыми Предками при Сотворении Мира, летит по бокам многовагонного состава равнодушная к людским заботам и чаяниям степь, тускнеет Небесное Зерцало, постепенно склоняя день к вечеру.
       Измученный перипетиями дороги парень спит, сладко посапывая во сне и не ведая, что ему уготовило коварное будущее...
      

    , где Выжига становится жертвой обыкновенной кочки

      
       Когда дела идут хорошо, что-то должно случиться в самом ближайшем будущем.

    "Апофегмы"

       Ну-ка, ну-ка, а почему этот холст закрыт покрывалом от взгляда истинного ценителя живописи, ядрена вошь, кто посмел?! Эй, любезный, это ты здесь за картинами присматриваешь? Открой-ка мне вот эту, любопытно, что там намалевано. Ныне у меня кое-что звенит в карманах, авось и куплю...
      
       ...Степь. Снова бескрайняя степь. Степь -- словно невиданно огромный ковер с причудливыми узорами из зеленых метелок чернобыльника, золотистых головок ковыля да редких голубых чашечек блаваток. Степь -- словно бескрайний водный простор, где упруго плещутся под порывами легкого ветра травы высотой в четыре ладони -- прямо волны океанийские...
       Железная Дорога. Железная Дорога от горизонта до горизонта, прочертившая весь домен от одного Бездонья до другого, сквозь почти безлюдный разгул трав, да редкие невысокие холмы между густозаселенными центром храмовника и садами-рощами краевых конов Простор-домена. Бегут стальные лезвия рельсов, ослепительно сверкая в дневном свете Небесного Зерцала так, что аж глазам больно. Но от края до края -- некому взглянуть, кроме станционных смотрителей да зевак с будущими седунами, ожидающими прибытия Махины на немногочисленных полустанках вдоль всего Пути... Да, еще пасущиеся неподалеку конячие табуны мангов бездумно косят влажными зенками на сверкающую стальную лапшу, а присматривающие за ними семряки мирно спят прямо в седле -- чего они в той степи не видали... Остальные жители домена заняты своими насущными делами: богоданные артефакты, существующие столько же, сколько существует Мир Блуждающих Доменов, Универсум, никого никогда не интересуют. К ним, артефактам, просто привыкают с рождения -- так, например, как человек привыкает к собственным рукам...
       Артефакты. Богоданные Артефакты, такие как Станции, Железные Дороги и Махины, предназначенные вечно бегать по этим Дорогам в угоду людям, как опоясавшее каждый домен Бездонье и Раздрай-Мосты, по которым -- и только по ним можно это Бездонье преодолеть, как Световые Храмы шести центральных городов-храмовников, испускающие Лучи живительного Света, и Небесные Зерцала, отражающие и распределяющие этот Свет на каждую из девятимирных Граней Универсума, чтобы не пресеклась большая и малая жизнь, как... Да много чего было оставлено Неведомыми Предками в наследство людям под присмотром неустанного бдительного ока Смотрящего Олдя, Двуликого и Великого...
       Лениво дремлющий степной пейзаж вдруг оживляется:
       Строфокамил. В поле зрения возникает бешено несущийся строфокамил с упряжным мешком на спине, оберегающим ездока от яростного встречного ветра. Длиннющие голенастые лапы мелькают с такой быстротой, что видно лишь размытую рябь под белооперенным телом птицы -- кажется, что воздух не успевает сомкнуться, образуя позади куцего хвоста вихрящийся коридор -- так велика скорость. Остроклювая голова строфокамила слегка пригнута к земле и целеустремленно вытянута вперед, взгляд темных выпуклых глаз, без единой мысли, целиком сосредоточен на тесно прижавшейся к железнодорожному полотну грунтовой дороге, используемой редко, в основном для таких вот оказий. Сотню вех в час отмахивает неутомимый бегунок, нет никого быстрее его в этом странном мире...
       Ездок. Укрытый с головы до ног упряжным мешком, трясущийся лежа на животе ездок, давно проклявший все на свете от умопомрачительной скачки. Густая вонь собственного пота и пота всех предшественников, прошедших сквозь эту каторгу, пропитавшая темное и тесное чрево мешка, не дает дышать, в лязгающих от толчков зубах зажат кожаный ремень, чтобы сохранить эти самые зубы. Судорожно напряженные руки захлестнуты специальными кожаными петлями. Нет, не спасает упругое седло-лежак от жуткой тряски. Волнами накатывает дурнота, болит избитое тело, усталость жжет мышцы. Но ездок терпит -- знал, на что шел, когда выбирал подобное средство передвижения, да и деваться просто некуда... Чего не вытерпишь ради любви. Будь проклят этот песий хвост Скалец, предложивший в недобрый час подобное развлечение...
       Бежит строфокамил, торопится. Ужин ждет его лишь по окончании пути, и он это знает, не первый день бегает глупая, но хорошо вымуштрованная птица...
       Кочка. Случайная кочка. Обыкновенная кочка, невесть как выжившая на дороге, до сих пор не раскатанная вусмерть колесами проезжих телег, не растерзанная лапами строфокамилов... А может это просто конячья лепеха, окаменевшая от времени? Сие неведомо.
       Лапа строфокамила четко входит в соприкосновение с кочкой...
       Роща. Небольшая ивовая роща на берегу полузасохшего долголедного озерка, расположившегося рядом с грунтовой дорогой, по которой безоглядно несется строфокамил. Густо теснятся гибкие побеги, расталкивая друг друга, торопятся к живительной влаге, шелестя зелеными, с серебристой изнанкой листочками. Да только нет уже почти водицы, иссяк кусок годового льда, питавшего озеро долгие жаркие монады, и ива разочарованно никнет возле заболоченной лужи...
       Треск. Треск разрываемого мешка, не выдержавшего внезапного рывка тела внутри, короткий растерянный вопль -- и человеческая фигурка, словно выпущенный из пращи снаряд, врезается головой в ивовые кусты. Плохой все-таки оказался мешок, соврал смотритель-манг, старый хитрозадый сморчок... Споткнувшийся строфокамил тоже кувыркается через голову, тоже слетает с дороги и шумно зарывается в те же кусты -- целиком, чуть дальше своего ездока, перья и листья так и летят во все стороны...
       Чудо. То самое чудо, в которое не принято верить -- оба, и человек, и бегунок, -- остаются живы. Но ежели пустоголовая птица уже ошалело ворочается в изломанных, измочаленных кустах, пытаясь подняться на упрямо подгибаемых контузией лапах, то ездок лежит неподвижно, очевидно, потеряв сознание.
       Надолго.
      
       ...А-а, теперь понятно, ядрена вошь, почему эта картина спрятана под покрывалом -- полная бездарность, по-другому не назовешь. Мазня. Что, любезный? Говоришь, закрыта, потому что уже продана, и вот-вот за ней заедут? Большие бабки? Очень большие? Да ладно, не вешай лапшу на уши, я б ее и даром не взял... Гм... Куда это ее потащили? В запасник, не иначе... нет, прямо к выходу -- значит, прямиком на свалку, ядрена вошь, там ей и самое место! Да нет, вон тарантас у крыльца стоит, шикарный, лаком крытый, так и блестит! Прямо в него и грузят... Да осторожнее, ёлсы вы рогатые, такую красоту спортите! Заноси край повыше! Да не этот, ядрена вошь, а нижний, да не левый, а правый! От меня правый, бестолочь! Что? Куда это ты меня посылаешь, ядрена вошь?! На самый Край? Еще дальше? К Смотрящему?! А вот я тебя сейчас тростью, да по рыжей наглой морде...
       Уехали. Только пыль столбом взвилась за тарантасом. Да ну ее, эту картину -- ничего интересного. Можно было и не утруждаться просмотром.
      

    , вставленная просто потому, что надо было что-то вставить

      
       Карман желаний всегда туго набит.

    "Апофегмы"

       Когда ее нежданный сосед по каморе заснул на полуслове, Минута этому ничуть не удивилась. И так было понятно, что это вот-вот случится. Хоть по его словам он и принял глоток бодрячка, чтобы хватило сил догнать Махину, только обычный сон мог окончательно выгнать из тела отраву сонника. Уж она-то это знала, в Храме таким вещам еще в ученичестве обучали.
       Минута сидела за столиком и, подпирая кулачком щеку, задумчиво смотрела на русоволосого парня. Обмякнув на лежаке, слав тихо сопел во сне, никому не мешая. Не то что некоторые -- вон в каморе, что за спиной, иной раз такой храп прорывается, что перегородка дрожит. Избавь Смотрящий от таких соседей, хоть и не виноваты они в том. А слав ничего, тихий. Вот только с того момента, как он заснул, в сердце поселилась странная тревога, и девица настойчиво пыталась доискаться до ее причин, хмуря тонкие брови. Ее храмовый наставник Бова Конструктор не раз ей говаривал, что доверять надобно первым ощущениям, ибо они в большинстве случаев оказываются верными по сути. Минута всегда старалась следовать его советам, и этот принцип еще ни разу ее не подводил.
       Пару раз она вставала и выходила в коридор, чтобы пройтись до клоацинника и обратно, делая вид, что вышла размяться. А по пути ненавязчиво поглядывала в каморы, стараясь высмотреть хоть что-нибудь подозрительное в разместившихся там седунах. Но все было как обычно. Народ сплошь ехал тихий и мирный, как и в других поездках, а поездок этих она уже успела сделать немало, несмотря на свою молодость.
       Отчего же тогда в груди поселилось это странное, сосущее чувство тревоги?
       Минута невольно улыбнулась, когда Благуша задвигался во сне, пытаясь устроиться поудобнее, и слегка стукнулся затылком о перегородку. Поморщился, но глаз не открыл, лишь обиженно, совсем по-детски засопел. Казалось, еще немного, и он засунет палец в рот, посасывая, как младенец. Какой забавный...
       С ним свое непонятное беспокойство Минута не связывала, хотя поначалу его внезапное появление в Махине и заставило ее поволноваться. Особенно когда слав начал громко и требовательно стучаться в дверь вагона, мчавшегося с огромной скоростью по степным просторам, словно какой-то бандюк. Но сам честный и простой вид парня, то, как он нерешительно подошел к ней, испросив разрешения занять рядом место, вежливо представился, как легко и просто начал рассказывать о себе -- все это развеяло ее опасения.
       Минута страдальчески вздохнула. Парень ей приглянулся, а повод, из-за которого он пустился в путешествие, заставил позавидовать острой женской завистью. За три дня пересечь домен туда и обратно -- на такое не каждый решится. Ну и что, что у него не было особого выбора, когда он после коварных происков своего приятеля нежданно для себя оказался в чужом домене? Другой бы на его месте руки опустил. А Благуша не сдался, решил бороться до конца. Как же это романтично! Достаются же некоторым такие любящие и верные женихи... Хороший парень -- голубоглазый, высокий, широкоплечий, одним словом -- симпатяга. Правда, обычно ей нравятся более худощавые, но это мелочи. В мужчине главное не внешность, как говорила настоятельница прихрамовой школы, где она воспитывалась в детстве, а надежность. А надежность из Благуши так и перла, как лишняя каша из разваренного горшка. И явно неглупый, хотя немного простоват. Но какая улыбка... За такую улыбку, озорную, веселую, мальчишескую улыбку можно простить все, что угодно. Прямо в груди теплело, как посмотрит на нее с такой улыбкой, и теплело так сладко... Благуша... Имя-то какое красивое -- Благуша, такого она еще не слыхала. А с каким добродушным юмором рассказывал о своем другане, несмотря на то, что тот его буквально предал, словно и зла на него особенного не держал...
       Нет, не отвлечься.
       Так отчего же так томится сердечко в ожидании беды?
       Может быть, все дело в тайном пакете? Кажется, она еще никогда не возила более важных сведений. Ежели она правильно поняла, то дело касалось самой большой тайны Универсума -- Проклятого Домена. Та таинственность, с какой была обставлена эта командировка, с какой предосторожностью ей был вручен этот пакет в веси "Утренние Слезы" агентом Бовы -- трактирщиком "Левых бабок" Мудрым Фролом, не могли не насторожить, но вроде все прошло благополучно, и никто за ней до Махины не следил, она бы заметила.
       Но тревога, не переставая, покусывала внутри ядовитой змейкой. Возможно, опасность еще была далеко, а не ехала с ней рядом, и Минута просто чувствовала ее заранее -- раньше такое уже случалось, недаром сам Бова Конструктор так ее ценил как курьершу и разведчицу. Только утешением это было слабым. Опасность -- всегда опасность, где бы она ни находилась. Что-то должно было случиться, где-то впереди и, несомненно, прямо на ее пути. Как же выматывает подобное тревожное ожидание, полное неизвестности, прямо сил нет...
       А потом за окном наступила ночь, укрыв непроницаемым чернильным покрывалом безоглядную степь. Яркий белый свет, исходивший из маленьких потолочных зерцал вагона, сменился на тусклый желтый, едва освещавший проход, и незаметно подкралась звенящая тишина, просовывая мягкие лапы в одну камору за другой и насылая сны. Седуны, наконец, окончательно угомонились, прекратив редкие шатания по коридору, все было тихо и спокойно, и тревога в сердце, к радости и облегчению Минуты, начала понемногу стихать.
       Только тогда она позволила себе немного подремать, используя специальные упражнения быстрого сна, которым была обучена в Храме Света. И как всегда это бывает в быстром сне, его заполнили различные яркие видения, в одном из которых она вдруг оказалась на свадьбе Благуши в роле его невесты вместо неведомой Милки, и сон этот был таким сладким, что проснувшись, она долго не хотела его забывать и засыпать снова, глубоко переживая эти чудные мгновенья.
       А Махина все бежала себе и бежала, без устали отмахивая веху за вехой. Ей, Махине, не было никакого дела до чьих-то личных переживаний.
      

    , в которой Выжига наконец приходит в себя

      
       Ничего нельзя сказать о глубине лужи, пока в нее не попадешь.

    "Апофегмы"

      
       Очнулся Выжига от собачьего холода, лежа на спине. Мало того, что, как оказалось, ноги по колено плавали в ледяной водице, так еще и темень стояла -- хоть глаз выколи. Сообразив, что сие означало, Выжига взвыл с досады. Положить столько усилий на алтарь победы, чтоб вырваться вперед наверняка, и все напрасно! Песий хвост!
       Он попытался отползти от водицы. Получалось плохо -- ни руки, ни ноги почти не слушались, видать, слишком долго пролежал на стылой земле, все тело и занемело... От неосторожного движения поясницу прострелила такая острая боль, что Выжига взвыл ханыгой, есть такой зверь в степи, редкий, но подлый и опасный хищник.
       И словно в ответ оглушительно заревел гудок приближающейся Махины.
       Миг -- и Стальной Зверь загудел, проносясь мимо по рельсам всего шагах в тридцати. Длинное сегменчатое тело, усыпанное в начале, где шли людские вагоны, светящимися окнами, казалось тяжеловесной тушей невиданной глазастой многоножки. Еще миг -- и нет Махины, унеслась вдаль, прощально высвечивая быстро уменьшающимися огнями задней грузовой платформы.
       Выжига выругался по-черному, сначала про себя, потом вслух. Вслух звучало куда лучше. Он повторил, с подлинным чувством и расстановками, печатая каждое слово, словно чеканщик полновесные монеты. На душе хоть немного полегчало, а боль из поясницы и вовсе ушла. Зато все остальное тело, после того, как сошло онемение, ломило теперь так, словно его всю ночь проклятый камил пинал... Постанывая, охая и замирая, когда особенно свербело -- то в боку, то в хребте, то в шее, Выжига попытался сесть, и с третьей попытки, после исключительно героических усилий, ему это удалось.
       Так, прикинул Выжига, мрачно уставившись в непроглядную темень перед собой, ежели его даже Махина обогнала, то сколько же он здесь провалялся? Поди, утро уже скоро? Голова соображала плохо, но навыки торгаша помогли и здесь, исходных данных хватало -- скорость Махины и час отправления со Станции он знал, так что посчитать, что и как, для него проблемы не составило. Да, чуть не забыл, нужно же еще учесть время на остановки в пути, на полустанках... Угу. По всему выходило, что он успел отмахать примерно тысячу двести вех, прежде чем проклятый строф споткнулся. То есть ему оставалось всего восемь часов пути максимум, чтобы прибыть в храмовник, а вместо этого он провалялся эти восемь часов здесь.
       В том, что Благуши не было в Махине, он был уверен, а строфокамилов на Станции он самолично усыпил. Так что, ежели он сейчас найдет своего бегунка и оседлает повторно, то есть еще шанс поспеть к Невестину Дню в свой домен...
       О том, что камил мог запросто свернуть себе шею, он предпочел не думать. Слишком далеко он еще находился от любых весей, где можно было бы найти помощь. Местность кругом тянулась абсолютно ровная и безлюдная. Хочешь не хочешь, а надо было вставать и приниматься за поиски камила.
       К сожалению, проще оказалось сказать, чем сделать.
       Пока сидел и не двигался, боль вроде притерпелась, а как зашевелился, так все по новой и началось... Кряхтя, ругаясь и испуская душераздирающие стоны, Выжига кое-как поднялся на ноги и снова попытался осмотреться. Голова кружилась, перед глазами время от времени все как-то плыло, а в сапогах мерзко хлюпала водица. Целый букет приятных ощущений.
       Ага, кое-что с высоты своего роста он уже смог разглядеть. Прямо перед ним, сразу за невысокими прибрежными кустиками, куда он отполз, плескалось, блестело жидким серебром в свете редких звезд озерцо, в котором он чуть было не утоп. Небольшое -- шагов тридцать в поперечнике, густо заросшее по берегу ивняком и испускавшее легкий гнилостный запах, характерный для стоячей водицы. Он поежился при мысли, что, потеряв сознание, мог бы влететь в озерцо с головой. Выходило, что ему еще и повезло. Странно, нахмурился Выжига от нехороших подозрений, а почему это заросли стоят прямо в водице, словно озерцо разлилось недавно? Рука поспешно цапнула за пояс. Так и есть. Туеска с долгольдом не было. Выпал при падении. Вот откуда проклятое озерцо взялось, сам себя, получается, чуть не утопил. Бормоча вслух нехорошие ругательства, Выжига шагнул к берегу, с трудом наклонился, плеснул жидким холодом в лицо -- раз, другой, третий, пока не почувствовал, что приходит, наконец, в себя. Затем снова глянул по сторонам. Песий хвост, все-таки темновато для поисков... Ну и где этот долбанный камил бродит? Неужели утра ждать придется? Тут он заметил за кустами какой-то странный свет, и сообразив, что это могло значить, принялся продираться сквозь заросли в этом направлении.
       Так и есть, через минуту он выбрался на дорогу, с которой его так резко вынесло при падении, а свет шел от вехового олдя. Двуликий истукан, уставившись каждой парой горящих глаз в противоположные стороны вдоль дороги, без устали светил неугомонным путникам все темное время суток. И как раз под олдем Выжига обнаружил свой кусок долгольда, сочившийся под светом глаз равнодушного ко всему истукана веселым ручейком талой водицы. Неожиданно для себя взъярившись, торгаш схватил ни в чем не повинный лед и швырнул в сторону озера поверх зарослей, уже зная, что тут же пожалеет об этом. Раздался всплеск, свидетельствующий, что долголед угодил в озеро. Все еще кипя негодованием на свою судьбу, Выжига опять повертел головой, словно надеясь вот так запросто отыскать камила взглядом, и плюнул, ничего не разглядев.
       Однако, холодновато, ветер так и гуляет...
       Выжига зябко поежился. Ноги мокрые -- плохо. Как бы не простыть. Костер бы разжечь, погреться, обсушиться. Огниво есть, а где дрова взять? Кругом только сырой ивняк и ничего больше. Впрочем, огнива тоже нет, в котомке осталось, а котомка где-то с камилом гуляет, к седельному мешку притороченная...
       Да уж, незадача. Придется ждать рассвета, как есть. Сидеть и мерзнуть. А время все равно потерял, парой часов больше, парой меньше -- уже никакой разницы, полночь миновала, домены снова сместились, так что к обратному старту в эти сутки он уже в любом случае не успел. Теперь придется строить расчет только на следующую полночь. Найдет камила утром -- успеет вернуться к исходу третьего дня, а не найдет...
       Поездка на строфе вспоминалась как долгий непреходящий кошмар, причем кошмар зубодробительный, кошмаром же и закончившийся. Вернее, продолжившийся здесь, в ночи: какие-то кусты, какое-то озеро, редкие звезды над головой, песий ветер, пронизывающий насквозь, хлюпанье в сапогах и тягомотная, сосущая ломота в избитом дорогой и падением теле. Выжига до такой степени натерпелся мучений на спине камила, что даже вздрогнул при мысли о том, что путешествие ведь придется продолжить, причем тем же способом... Бодрячка бы сейчас глоточек, да не было у него этого спасительного зелья, не сообразил запастись...
       Ладно, не стоило к скверному самочувствию еще и голову паршивыми мыслями забивать. Надо просто отдохнуть, набраться сил. Песий хвост, как же все тело ломит -- словно Махина переехала пару раз туда и обратно...
       Выбрав наугад местечко посуше и помягче, Выжига сел и привалился спиной к кустикам. Затем, стуча зубами от холода, попытался уснуть.
      
      
      

    , в которой Благуша просыпается и натыкается на бандюков

      
       О человеке можно судить не только по тому, что он делает, но и по тому, чего он не делает.

    "Апофегмы"

       -- Просыпайся, путешественник, -- коснулся слуха Благуши ласковый голос.
       Благуша приподнялся на лежаке, сел, протер глаза, глянул в окно. За окном стоял ясный день. Поморщился -- из соседней каморы под забористые звуки балабойки доносился басовитый голос певуна. Причем песенка была исключительно похабной:
      
       ...Моя Милка -- как бутылка,
       я ж, в натуре, -- пузырек,
       Наклонись ко мне, поилка,
       оттяну блатной глоток...
      
       Благуша ожесточенно протер глаза, прогоняя остатки сна, и глянул на сидевшую напротив попутчицу.
       -- Сколько же я спал, оторви и выбрось? Часа два?
       Минута как-то странно улыбнулась, а в красивых зеленых глазищах, в которых можно было утонуть, как в озере, заплясали веселые анчутки.
       -- Больше. Намного больше. Видимо, здорово устал, а я беспокоить тебя не стала. Ну, спит человек и спит...
       -- Больше? -- Благуша на миг прислонил нос к окну, глянув сквозь стекло в небо. -- Но судя по Зерцалу, сейчас все еще день, а не вечер.
       -- Конечно, день, -- легко согласилась Минута. И уточнила, снисходительно пояснив: -- Только следующий. Ты проспал почти сутки. Я и не думала, что бывают такие лежебоки! Ежели б я тебе не разбудила, ты бы и дальше смотрел свои сны.
       Открыв рот, Благуша ошеломлено смотрел на соседку. Сутки? Не может быть! Снова глянул за окно. Там стоял полдень. Ничего себе... И голод просто зверский. Точно, сутки проспал. Даже шишка на голове, полученная при посадке на грузовоз, уменьшилась и почти не болела, что тоже свидетельствовало в пользу заявления Минуты.
       -- Это все проклятый сонник, оторви и выбрось! -- вырвалось у Благуши. -- Хорош подарочек оказался!
       -- Тс-с-с, -- Минута поднесла палец к губам, понизив голос до шепота. -- Я вот почему тебя разбудила. Мне твоя помощь понадобится. Слышишь певуна, что на балабойке наяривает? Глянь-ка в коридор, в сторону соседней каморы, что справа, только осторожно.
       -- А что там? -- так же шепотом спросил Благуша, проникнувшись моментом.
       -- Да ты сам посмотри.
       Весьма заинтригованный, Благуша привстал и чуть высунулся в коридор.
       В соседней каморе он увидел ражего и рыжего детину в сером армяке, с весьма запоминающейся внешностью -- нахальный взгляд, насмешливо кривящийся усатый рот, левая щека от виска до подбородка перетянута жутковато белеющим шрамом. Он-то и пел паскудную песенку про Милку, под одобрительный смех собравшихся слушателей из седунов, и хотя в дюжих руках детины балабойка казалась просто игрушечной, получалось у него, надо отдать должное, совсем неплохо. Конечно, не про его именно, Благуши, суженую, сложена была песня, но все равно мысли возникали весьма неприятные. Подойти да по рогам треснуть, чтоб воздух не засорял... Да народу вокруг певуна собралось изрядно, могут и заступиться, самому по рогам надавать...
       Неожиданно в голове Благуши словно что-то щелкнуло, и перед глазами словно наяву всплыли рукописные строки: "...Ухмыл -- "усы узлом", коренастый, широкоплечий, на левой щеке шрам от виска до подбородка, прилично играет на балабойке"...
       -- Да это же... -- Благуша отпрянул и плюхнулся обратно на лежак, чуть не задохнувшись от неожиданного открытия. Спохватившись, понизил голос до едва слышного шепота: -- Да это же бандюк, оторви и выбрось! Я же его рожу на вантедной доске видал, на Станции. Точно бандюк, ухо на отсечение даю! Среди бела дня уже шастать начали, оторвы этакие...
       Минута протянула над столиком руку и ее изящный указательный пальчик, оказавшись на губах Благуши, заставил его умолкнуть. Честно говоря, от подобного прикосновения ему даже стало приятно.
       -- Значит, так, -- сразу посерьезнев, деловито сказала Минута. -- Ты сейчас пройдешь к вагонному смотрителю и сообщишь ему о бандюках, ежели он еще не знает...
       Благуша дернулся, пытаясь что-то сказать, но Минута прижала пальчик крепче и укоризненно покачала головой.
       -- Не перебивай, вчера ты показался мне человеком воспитанным. Слушай внимательно и запоминай. Тут вся ватага Рыжих с той самой вантедной доски, которую ты видел на Станции, влезли на последнем полустанке. До храмовника осталось всего четыре часа, и Махина будет идти без остановок -- полное раздолье для грабежа и бесчинства. Должен же смотритель что-нибудь придумать, например, сторожей с грузовозов собрать да повязать этих ватажников. Плохо всем придется, ежели их не остановить... Как пойдешь, постарайся не привлекать лишнего внимания, просто иди, как за кипятком. Ежели смотрителя не окажется на месте -- может, повязали уже, пройди в следующий вагон... Нет, не то. -- Минута досадливо поджала губки, нахмурилась. Затем убрала палец, и задумчиво подперла обеими руками подбородок, уставив локти в стол. -- Вот что -- двигай-ка ты сразу к махинисту, предупреди его и оставайся с ним. А я чуть позже приду к вам сама, вдвоем идти сразу слишком заметно. Я постучусь так, -- и она пробарабанила своим пальчиком по ладони слава условный стук.
       Благуша аж залюбовался ею. Строгая Минута выглядела сейчас старше своих лет и в то же время казалась еще более привлекательной, даже желанной. А глаза... прямо беда зеленая... Спохватившись, он мысленно выругался, снова напомнив себе про Милку и испытывая неловкость, словно только что чуть не изменил своей суженой.
       -- Так, может, сначала ты и пойдешь? -- озаботился Благуша. -- А то, не ровен час, начнется грабеж, а я уйду...
       -- Нет, сначала ты. -- Минута улыбнулась прежней ласковой улыбкой, от которой у слава против воли потеплело на душе и появилось желание расшибиться в лепешку, но просьбу ее выполнить, даже ежели это будет стоить ему жизни. -- А я за ними пока присмотрю здесь. Да и задержать сумею, ежели за тобой увяжутся, у девиц есть много разных способов, чтобы привлечь внимание мужчин... Да, вот еще что, -- украдкой глянув в строну соседней каморы напротив, где по прежнему дрыхли манги, укрывшись одеялами с головой (рыбий мусор со столика был уже убран, а бутыль аккуратно поставлена на пол -- в отличие от слава манги уже просыпались), она расстегнула свой шерстяной плащик и достала оттуда плотный квадратный сверток величиной с ладонь. Затем низко пригнулась, нажала на какую-то планку понизу лежака, и удивленный слав увидел, как там открылась потайная ула размером чуть шире свертка. Минута ловко опустила пакет в тайник и тут же его закрыла. И снова скамья стала обычной -- ежели бы Благуша не видел собственными глазами, в жизни бы об уле не догадался. Чудеса, да и только!
       -- Так вот, ежели вдруг со мной что-то случиться, -- выпрямившись, продолжила как ни в чем не бывало Минута, -- найди Бову Конструктора в Храме Света и передай ему, что здесь, в уле, я спрятала пакет. Это очень важно, запомни. А уж Бова тебя вознаградит щедро.
       -- Да что может случиться, -- запальчивым шепотом возразил Благуша, -- ну бандюки, ну и что -- не душегубы же...
       Но Минута твердо покачала головой, отметая его возражения, и повторила:
       -- Все может случиться, но этот пакет не должен попасть в руки бандюков. А теперь иди, время дорого.
       Благуша нерешительно поднялся. Как-то неправильно казалось оставлять приглянувшуюся ему девицу здесь, в такой опасности.
       -- Не беспокойся обо мне, -- Минута ободряюще улыбнулась. -- Я сумею о себе позаботиться.
       Слав безотчетно потянулся за котомкой, но, спохватившись, отдернул руку. Ежели он будет разгуливать по вагону с вещами, то точно вызовет подозрения. Да и не было в котомке ничего ценного, о чем стоило бы жалеть -- так, чуток снеди и туесок с долгольдом. Поколебавшись, туесок он все же забрал и сунул за пазуху, невольно чуть покраснев под внимательным и понимающим взглядом попутчицы, хотя ничего предосудительного не совершил. Затем, громко зевнув и уже не таясь, произнес обычным голосом фразу, рассчитанную на окружающих:
       -- Ну, схожу, узнаю насчет кипяточку. Приготовь пока бокалы, я скоро.
       Несмотря на мандраж, охвативший слава от очередного нежданного приключения, принятую роль он постарался выполнить добросовестно. Двинувшись по проходу в сторону каморы смотрителя, он шагал неторопливо, с деланно скучающим видом, не особо глазея по сторонам, но в то же время стараясь увидеть как можно больше. Так и прошел мимо веселящейся компании с Ухмылом во главе, кого-то задев, кого-то потеснив и бросив в ответ на недовольные взгляды пару раз "извини, браток" -- и небрежно, и одновременно достаточно учтиво. Добравшись до служебной каморы, слав постучал в дверцу. Немного постоял, дожидаясь реакции, но по ту сторону было тихо. После попытки открыть выяснилось, что дверца заперта. Пожав плечами, он с прежним равнодушным видом толкнул другую дверцу, торцевую, намереваясь проследовать в следующий вагон, но здесь его поджидал неприятный сюрприз. По просторному помещению тамбура гулял буйный ветер, а возле против всяких правил распахнутой боковой дверцы вагона, на наружном крылечке, прямо над стремительно летевшим под колеса железнодорожным дваредьем, ухватившись за боковые поручни, стоял второй бандюк из Рыжих. Стоял и старательно делал вид, что вышел подышать свежим воздухом, а буйный ветер, вдрызг растрепавший ему усы и шевелюру, для него вроде лечебных процедур.
       Благуша вздрогнул и моментально взопрел, лихорадочно пытаясь понять, кого увидел на этот раз. И быстро опустил взгляд, когда мужик, нехотя обернувшись, вскользь глянул в его сторону. На стреме стоит, сообразил Благуша и, засуетившись чуть больше, чем следовало, толкнул следующую дверцу с вполне понятным желанием скрыться от глаз бандюка как можно быстрее -- от греха подальше.
       Пронесло. Бандюк, а кажется, это был Буян ("пся крев", рост средний, телосложение среднее, обладает бешеным нравом), ничего не заподозрил.
       Оказавшись в вагоне, Благуша обнаружил, что здесь камора смотрителя распахнута настежь и из нее слышится шум нескольких голосов. Слав осторожно заглянул. Среди стоявшего коромыслом махорочного дыма, рассевшись вокруг пристеночного столика, четверо человек увлеченно резались в картинки. На самом столике рассыпчато громоздилась изрядная куча бабок, в коей наметанный глаз торгаша определил ни много, ни мало, а сумму аж в два бочонка -- отчего слав поневоле изумленно раскрыл рот. Причем двое из игравших оказались в форме смотрителей (в одном он узнал манга, что впускал его в людской вагон вчера, второй же оказался чернокожим, приземистым и блондинистым егром), а остальные, в серых армяках -- бандюками. Благуша прямо обомлел. Один из представших перед глазами явно был ватаманом Рыжих -- Хитруном ("кровь из носу", огромный рост, жуткая сила, владеет всеми видами холодного оружия) -- и в правду исключительно здоровенный мосластый дядька, с усищами, как на вантедном рисунке, почти шире широченных плеч. Своей необъятной тушей ватаман занимал места гораздо больше, чем остальные присутствующие. Второй же бандюк, по всей видимости, являлся Жилой ("усохни корень", худощавый, виртуозно управляется с арканом). А может и Пивенем ("плисовые штанцы", худой, жилистый, голос необычайно басистый). Оба бандюка по приметам подходили к этому гибкому худому типу, что резался в паре с ватаманом в картинки, постреливая на смотрителей ехидными черными глазками.
       Худой его первым и заметил. Задержав уже готовую упасть на кучу "битых" картинку в руке, бандюк окинул его недовольным взглядом и неприветливо спросил:
       -- Чего тебе, усохни корень?
       "Жила!" -- мгновенно определил Благуша, потея от испуга как хрюндель на зерцалопеке.
       Тут и остальные повернули к нему лица. Смотрители нахмурились (как же, прервал игру, как всегда на самом интересном месте), ватаман же глянул пристально, изучающе, шевельнув гигантскими усищами, как невиданно огромный таракан.
       -- Да вот, кипяточку хотел, -- не совладав с собой, проблеял Благуша дрожащим голосом, уже сообразив, что смотрители с бандюками крепко забратались, раз двигают без страха такими ставками.
       -- Позже, песок в колеса, -- ответил смотритель-манг, явно его узнав. -- Любишь ты коняг гнать, слав, все куда-то торопишься. Водица в котле еще не закипела, обожди с полчасика.
       -- Нет проблем, -- Благуша с готовностью кивнул головой и отступил, желая немедленно сгинуть с этого места, пока ватаман не провертел своими злыми глазками в нем дырку. -- Зайду позже, оторви и выбрось!
       И обмирая сердцем, двинулся прочь.
       -- Эй, куда ты? -- донесся голос смотрителя. -- Тебе же в другую сторону, песок в колеса!
       -- Да я это... приятель тут у меня должен ехать, пойду, проведаю. А после и за чайком, на обратном пути...
       -- А-а...
       Фу-ух, выкрутился!
       "Молодец, слав", -- похвалил себя Благуша, нервно стискивая зубы и ускоряя шаг. А то открутили бы башку, как пить дать, особенно этот, ватаман, оторви и выбрось... Как усищами-то шевелил своими рыжими, да глазом черным зыркал, словно тараканище перед завтраком... А смотрители -- ну мерзавцы. В картинки ведь как со своими старыми приятелями режутся... Да ежели он из-за бандюков своих бабок лишится, без которых добраться домой попросту невозможно, тем более добраться вовремя, то можно сразу головой под Махину. Без Милки ему и жизнь не мила. Впрочем, грабить все едино всех будут.
       Как ни странно, эта мысль Благушу почему-то немного успокоила.
       Все, смотрителей можно в расчет не брать, они с бандюками заодно. Одна надежда -- на махиниста, в честность коего Благуша верил слепо и свято, а почему -- и сам толком сказать бы не смог. Может, просто уважал человека, разговаривающего с этаким чудом, как Махина, на "ты"?
       Отгоняя неприятные мысли и не забывая внимательно посматривать по сторонам (где же пятый бандюк, Пивень? -- грызло беспокойство), Благуша быстро прошел в конец вагона, снова миновал тамбур, уже без приключений, а затем вступил в последний вагон перед Махиной -- каморный, предназначенный для самых богатеньких.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

    , отсутствующая по причине несчастливой нумерации

      
       Благими намерениями вымощена дорога в ад?

    "Апофегмы"

      

    , где на Выжигу продолжают сваливаться непрошеные беды

      
       Не бывает так плохо, чтобы не могло быть еще хуже.

    "Апофегмы"

      
       -- Цып-цып-цып... Иди сюда, хороший, зерна дам... А, паскуда! Поймаю, ноги твои голенастые повыдергиваю!
       Выжига в сердцах плюнул в строфокамила. Естественно, не попал. Хитрая бестия отбежала еще дальше. Подвернулся бы какой камень под руку -- запустил бы, честное слово. Да где тут камням быть, степь кругом гольная, да перекатная, не считая этой рощицы приозерной...
       Он пытался поймать строфокамила уже битый час, или около того -- наручная клепсидра при падении разбилась вдребезги, и проклятая ящерица попросту сбежала в озеро, еще бы, там ей куда вольготнее будет, чем в стеклянной тюрьме. Уж и утренний туман успел сойти-растаять, и Небесное Зерцало засветило ясно, по-дневному, согрев озябшее за ночь тело, а бегунок все не давался ему в руки. Выжига уже устал ругаться, от злости все свои усы поиздергал. И строфа, и строфника по сто раз проклял... А как заливал, перхун старый! Что камил приучен не убегать от наездника при любых обстоятельствах, что всегда будет рядом, и ежели он, Выжига, захочет размяться в пути, то может слезть с него без опаски... Оно и видно, песий хвост, что не убегает. Конечно, не убегает. Просто кругами бегает. Издевается, куриц недоклеванный. Видок его, Выжиги, что ли не нравится? Понятно, при таком падении весь потрепанный и взъерошенный, в нескольких местах одежда клочьями висит, ну и что с того?
       -- Какое тебе дело, птица, до моего вида? -- устало пробормотал Выжига. -- Твое дело меня везти!
       -- Кря? -- Камил остановился шагах в десяти и, повернув голову боком, вопросительно уставился на человека темным блестящим глазом.
       -- Я тебе сейчас дам "кря", -- пообещал Выжига угрюмо. -- Я тебе сейчас такое "кря" дам, что всем "крякам кря" будет, на всю жизнь запомнишь, песий хвост!
       -- Кря? -- переспросил камил и на всякий случай отбежал еще на несколько шагов.
       Нет, ну точно издевается.
       Выжига медленно пошел следом, стараясь не делать резких движений, чтобы лишний раз не пугать бестолковую птицу. Маршрут уже был изучен до мелочей, все кочки, кусты и ямки ноги знали наизусть. Строфокамил упрямо бегал кругами вокруг опоясавших озеро зарослей ивняка, словно ему медом тут было намазано. Впрочем, пусть лучше так бегает, чем по степи. Здесь хоть водица рядом...
       -- Цып-цып-цып, иди сюда, птичка, -- незадачливый торгаш снова попытался взять птицу лаской и пошел веред, вытянув руку щепотью, словно перебирал зерно. Но поневоле начал повышать голос, и ласка перешла в злость. -- Иди, иди ко мне, дура, я тебя накормлю, к седлу мешок с зерном приторочен, пока не подойдешь, голодной будешь ходить, паскуда длинноногая!
       Камил снова отбежал, не спуская с него подозрительного взгляда.
       -- И я тоже буду голодным, -- остановившись, пробормотал Выжига себе под нос, мрачно глядя на белоперого мучителя. -- Вся жратва в котомке. Цып-цып-цып-цып...
       Строф почесал клювом спину, помахал недоразвитыми крылышками, разминаясь, поискал что-то в траве, демонстративно делая вид, что кроме него тут на всю степь более никого нет.
       Зерцало начало припекать. Выжига расстегнул измятый ночными приключениями армяк донизу, распахнул, вздохнул полной грудью. Вот, так-то лучше, ветерок снова показался освежающим. Может, пойти выловить свой кусок долгольда из озерца, а птица пусть пока успокоится? Да как сделать? Раздеваться же придется, в водицу лезть. Ледяную. Брр-р... Пес с ним, с этим льдом. Напиться и так можно, прямо с берега... Лучше птицу поймать.
       От мысли, что снова придется лезть в мешок, его просто замутило. Нет, внезапно решил Выжига, обойдусь без мешка. Голову замотаю, ремнями привяжусь да прижмусь к седлу покрепче. Не получится -- мешок никуда не денется, а так, глядишь, и полегче будет... Да и ремонтировать дыру нечем, иглу и дратву с собой не захватил, не сапожник все-таки.
       Выжига с ненавистью глянул на бегунка.
       -- Цып-цып-цып...
       Строфокамил гордо задрал к небу клюв и неспешно, важно вышагивая голенастыми лапами, отошел вдоль зарослей, неукоснительно соблюдая выбранный раз и навсегда маршрут. Отошел с таким видом, словно Выжига оскорбил его в лучших чувствах. Вот гад, сколько же унижаться можно, бегать тут за ним, тропинку уже протоптали вдвоем... Не выдержав мучений, Выжига даже взвыл от злости, потрясая сжатыми кулаками:
       -- Дубина долговязая! Вымахал вдвое выше меня ростом, а мозгов ни капли! Чтоб тебя хищники сожрали, душу мою потешили! Что тебя...
       Где-то сзади послышалось приглушенное рычание.
       Выжига обернулся как ужаленный и замер, настороженно осматриваясь.
       Степь. Трава по колено. Справа -- дваредье рельсов, слева -- приозерные заросли. Где? Что? Взгляд лихорадочно шарил вокруг. Послышалось? Лучше бы уж послышалось, после такой ночи и не такое померещиться может...
       И тут он увидел, тихо ойкнув и застыв столбом.
       Из высокой степной травы, шагах в тридцати, торчали черные уши и спина какого-то зверя. И глаза. Светящиеся красными углями звериные глаза внимательно рассматривали Выжигу, явно прикидывая, съедобен он или нет. В ясный день торгаша проморозило сильнее, чем на холоде вечной зимы снежных доменов, обиталища нанков.
       Неужто ханыга? Степной хищник, редкий, но свирепый -- страсть. Накликал на свою голову, песий хвост! Пока сидишь верхом на камиле, бояться его нечего, но сейчас-то бегунок сотрудничать не желал, оставив его практически беззащитным!
       Выжига метнулся к зарослям, высматривая на бегу самую толстую иву, какая окажется поблизости и, отыскав подходящую, моментально взобрался чуть ли не на макушку. Ива опасно затрещала, прогибаясь, но выдержала его вес. Он глянул вниз и зябко вздрогнул.
       Степной ханыга уже сидел под ним, у подножия ивы. Задрав кверху морду и оскалив усыпанную белыми клыками пасть, зверь взыскующе смотрел ему прямо в глаза. Роста он был небольшого, человеку по бедра, но сила его была известна. Поджарое мускулистое тело в прыжке способно было свалить лошадь.
       Из горла зверя снова вырвалось глухое рычание, длинный раздвоенный язык высунулся из пасти, коснулся влажных черных губ, прошелся по клыкам и спрятался обратно. Голодный, падаль этакая, даже не скрывает...
       Три шага, разделявшие их в высоту, сразу показались Выжиге расстоянием недостаточным. Перекосившись в лице от страха, он поспешно поджал ноги. Лезть выше было уже невозможно, дальше шли только тонкие ветки, которые не выдержали бы и ребенка.
       Ну что за напасть такая? Хоть плачь! Сначала строф споткнулся, затем чуть в озере не утоп, потом дурная птица решила в догонялки поиграть, а теперь вот, пожалуйста -- стоит сорваться вниз, и... И конец тревогам и мучениям. Он снова вспомнил все ругательства, какие только знал в жизни. Что же придумать, песий хвост? Как отогнать зверя? Ведь по своей воле не уйдет...
       -- Кря?
       От неожиданности слав чуть не сорвался с макушки. Проклятые нервы... Так и есть -- строф решил подойти поближе. Из любопытства. Или из вредности. Или по глупости своей птичьей, что вернее всего.
       -- Клюв тебе в глотку! -- заорал Выжига во весь голос, не столько пытаясь напугать бегунка, сколько от собственного испуга.
       -- Кря? -- явно прислушиваясь, переспросил камил.
       -- Тебе, тебе, дудак бескрылый! -- надрывался в крике Выжига. -- И лапу в задницу по самое не хочу! Проваливай отсюда, ему за тобой не угнаться! Ну, беги же, дубина, пока перья не растерял!
       Тут Выжига заметил, как хищник повернул голову и красные уголья глаз вспыхнули ярче при виде аппетитной тушки мяса, каковой к своему несчастью обладал строф. Камил тоже его, наконец, заметил и застыл как вкопанный. То ли парализованный от птичьего ужаса, то ли просто не понимая исходящей от ханыги угрозы.
       -- Беги...
       Поперхнувшись, Выжига умолк.
       Ханыга неторопливо затрусил к строфокамилу, явно не сомневаясь в своем успехе. А строф как стоял, так и остался стоять. Даже ни разу не крякнул.
       -- Конец тебе, птичья душа, -- обречено прошептал Выжига. -- И мне конец тоже. Большой такой конец... На двоих.
      

    , в которой Благуша старается сделать доброе дело

      
       У страха глаза велики, но ноги еще быстрее.

    "Апофегмы"

      
       А не плох вагончик-то, подумал слав, присматриваясь на ходу к внутренней отделке каморного. Коридор, выстланный красной ковровой дорожкой по всей длине, шел по центру вагона, как и в общих, разделяя его на две равные продольные половинки. Но здесь по обе стороны от Благуши тянулись вереницы дверей, прорезанных в гладком, полированном дереве стен, для каждой каморы -- свой вход. Да еще в каждой дверце на уровне лица имелось смотровое окошко размером ладони две на две, прикрытое изнутри шторочками-занавесочками, предназначенное для обозрева посетителей. В коридоре -- ни души, тишина стоит ватная, оттеняемая только шелестом бегущих под вагоном колес; то ли и тут все седуны дрыхли напропалую, то ли еще какими тихими делами занимались, но слышно их не было. И чисто, ну прямо как в доме родном. Это тебе не замусоренный, заплеванный пол в общих вагонах. Шикарно жить не запретишь!
       А ведь мог бы он и в каморном поехать, прикинул Благуша, бабок вполне хватало. Даже Минуту мог бы пригласить... Славно бы уединились, оторви и выбрось... Только дорога еще длинная, и думать надо о завтрашнем дне. Ничего, перебьется. Да и кто такая ему эта Минута? Конечно, девица симпатичная, вежливая, улыбчивая, -- славная, одним словом. Но и только. Его же -- Милка ждет. А формы у Милки куда приятней и на взгляд, на ощупь будут, чего только грудь да бедра стоят, эх, оторви и выбрось, быстрее бы вернуться да облапить милую! В жизни большего удовольствия не получал! А у "славной" Минуты -- кожа да кости, поди, под храмовым плащиком, и росточком не вышла, всего ему по подбородок будет. Минута и есть.
       Благуша распахнул дверь в конце вагона, настороженно выглянул в тамбур. А вдруг недостающий Пивень здесь? Но нет, пусто, лишь в окнах бесшумно стелится степь, кланяясь травами на ветру, да изредка мелькают веховые олди. А тамбур-то здесь куда просторнее, чем прежние, обратил внимание Благуша, меряя его шагами, десять шагов в длину! Понятое дело, для махиниста -- все условия!
       Остановившись перед дверью, ведущей уже в нутро самой Махины, он занес было кулак, чтобы постучать, но сразу не решился, так и замер с поднятой рукой, испытывая чуть ли не священный трепет перед махинистом. Это ж какой талантище нужно иметь, чтобы управлять такой сложной штукой, как Махина!
       Но время не ждало. Кто знает, что сейчас делают бандюки в вагонах? Может, уже грабят неповинных седунов? Может, уже ищут его, Благушу? Может, вот прямо сейчас сзади откроется дверь и...
       Благуша вздрогнул и, затаив дыхание, напряженно прислушался. Послышалось? Шаги? Да нет, и впрямь послышалось... Вот же разыгралось проклятое воображение, оторви и выбрось, аж в пот бросило!
       Благуша торопливо смахнул проступившую на лбу испарину рукавом армяка. Затем, собравшись с духом и заранее приготовившись, ежели надобно, терпеливо ждать, осторожно постучал в дверь костяшками согнутых в кулак пальцев. Но едва рука успела коснуться стальной поверхности, как дверь распахнулась во всю ширь, словно только стука Благуши и ожидала, и...
       Рослый и дородный Благуша тоненько ойкнул, чувствуя, как сердце от внезапного страха ухнуло в самые пятки, а потом и еще ниже, проваливаясь сквозь каблуки и шлепаясь прямо под колеса Махины.
       Высунувшись из дверного проема, над его головой нависла жуткая харя. Чуть ли не с потолка. Харя была красной, у нее имелись маленькие черные глазки, казалось, сверлящие насквозь, из-под напоминающего переспелую сливу и формой, и цветом носа выбегали, ложась на плечи и даже свисая с них, рыжие усищи толщиной никак не менее ладони, а по верху хари во все стороны торчали растрепанные и рыжие же патлы. Благуша обнаружил, что ему пришлось чуть ли не до отказа повернуть голову слева направо, чтобы окинуть взглядом затянутые до треска в черную шелковую рубаху плечи едва поместившегося в коридоре великана.
       Не успел слав опомниться и пуститься наутек, как бандюк сцапал его за грудки и одним мощным рывком втащил в махинное отделение, попутно ударом ножищи с грохотом захлопнув за собой стальную дверь.
       -- Ну, наконец-то хоть один дудак сообразил в гости зайти! -- Бандюк радостно оскалил желтые зубы, дохнув на слава таким жутким сивушным перегаром, что окажись в столь несчастный для себя миг здесь птица, сверзнулась бы вниз на лету. -- Ну, проходи, проходи!
       -- Да я это... да я не то... да я как-то... мимо тут... -- невразумительно забормотал слав, чувствуя себя в руках великана, как беспомощная игрушка чувствует себя в руках злого ребенка, собравшегося пооткручивать этой игрушке все, что болтается.
       -- Да заходи, чудик, пар те в задницу! Я ж тут от скуки скоро или совсем стуманюсь, или сопьюсь без собутыльника напрочь! Золушок-то мой, помощничек хренов, заболел, пришлось ходку в одиночку делать!
       И без дальнейших уговоров рыжий здоровяк так же бесцеремонно подтащил Благушу к обнаружившемуся в двух шагах металлическому столику под смотровым окном, с парой табуреток по бокам. Да с размаху и усадил на одну из них. Силой детина обладал столь мощной, всесокрушающе первобытной, что противиться ему не было никакой возможности. Благуша и не противился, лишь слабо трепыхался.
       Рухнув на соседний табурет, жалобно и пронзительно застонавший под массивной тушей, бандюк протянул Благуше широченную лапу, смахивающую размером и видом скорее на лопату, чем на человеческую пятерню, и заявил:
       -- Давай знакомиться, я -- Ухарь, махинист, а тебя как звать-величать, пар те в задницу?
       -- Махинист? -- слабо пискнул Благуша. Затем прокашлялся и уже нормальным голосом повторил: -- Махинист?! -- И с жаром пожал огромную лапу сразу двумя руками. -- Оторви и выбрось, а я уж тебя за бандюка принял!
       -- Это еще почему? -- грозно насупил брови Ухарь.
       -- Да я к тебе шел, чтобы предупредить, -- торопливо заговорил слав, не желая затрагивать щекотливую тему, -- в общих вагонах ватага Рыжих объявилась! Соседка сказала, что на предпоследней остановке влезли, когда я спал, а как проснулся -- они уже тут, песни во все горло дерут, под балабойку...
       Попутно, объясняя Ухарю, что к чему, Благуша с любопытством вертел головой, осматривая внутреннее помещение Махины, так называемой махинерии, куда довелось попасть впервые в жизни. Кабина оказалась весьма просторной, шагов десять в длину, не меньше, да шагов шесть в ширину. В задней стенке, рядом с тамбурным выходом, прорисовывались дверцы встроенного шкафа-запасника и клоацинника, который можно было опознать по характерной табличке, изображавшей тучку, пролившуюся дождем. Рядом -- просторный лежак, чтоб, значит, махинист мог в пути отдохнуть. Посередке, как свеча, торчал здоровенный, в два обхвата, железный бочонок парового котла с навешанными на поверхность различными приспособами для обслуживания. Котел шумно гудел топкой и попыхивал паром из щелей отводящих труб, уходивших куда-то в потолок. Ну а впереди, как раз под окнами -- огромным, во всю ширь махинерии -- лобовым, и двумя поменьше -- боковыми, располагался вогнутый щит, навороченный куда как круче котла. От всевозможных форм циферблатов со стрелками, рычажков, колесиков, рядов подсвеченных изнутри разным цветом квадратных окошек и просто загадочных выступов аж рябило в глазах! Напротив всей этой разноколесицы из пола торчало вместительное мягкое кресло для самого махиниста, на чем, собственно, осмотр махинерии можно было и закончить. Ах да, еще была боковая дверь, как раз напротив кресла, сейчас наглухо запертая, куда махинист заходил со Станции перед началом рейса и куда, само собой, выходил по его окончании. Переться через вагоны, чтобы воспользоваться выходом для седунов, конечно же, было не с руки, да и не по положению...
       -- Песни -- это хорошо-о, -- задумчиво протянул Ухарь, выдергивая пробку из неизвестно откуда объявившейся в его руках трехлитровой бутыли. -- Люблю я песни, пар им в задницу. Сюда их пригласить, что ли?
       -- Кого? -- не понял Благуша, еще находясь под впечатлением осмотра кабины.
       -- Да Рыжих, всю их ватагу с ватаманом в придачу, -- так же задумчиво пояснил махинист, подвигая к нему уже наполненную оловянную чарку, тоже возникшую словно из воздуха. -- Места вроде на всех хватит, а сивухи у меня тут на два рейса припасено.
       -- Слушай, а ты правда... не бандюк? -- робко поинтересовался Благуша, шокированный таким предложением.
       -- Не-е, я махинист, -- ухмыльнулся Ухарь. -- Да это я так, шуткую. Попадись мне Рыжие здесь под руку, я б их как кошар, своими руками передавил, а там, среди седунов, неувязочка может возникнуть, пострадает еще кто.
       Глядя на громадные лапы Ухаря, вполне верилось, что бандюков он может передавить именно как кошар.
       -- А ты не ошибся? -- Черные глазки махиниста строго уставились Благуше в переносицу. -- Точно бандюков видал?
       -- Не.... -- Благуша запнулся. Нахмурился, припоминая рожи бандюков, и решительно отверг подобное предположение. -- Нет, не ошибся. Вся ватага в сборе, я их с вантедной доски на Станции запомнил, и имена все тоже.
       -- Жила, Буян, Ухмыл, Пивень и ватаман Хитрун? -- легко перечислил махинист, поднимая свою чарку.
       -- Точно! Ты тоже видал? -- Благуша подхватил свою, и они чокнулись. -- За знакомство!
       От первого же глотка слав надсадно закашлялся, поспешно поставив чарку на стол. Брага скользнула по пищеводу огненным драконом, ударила в голову, да так, что Благуша едва с табурета не сковырнулся. Из чего ж такую ядреную отраву можно получить, оторви и выбрось? Прямо из огня, что ли? Он ощутил, как стремительно косеет.
       -- Что это ты... мне налил... оторви и выбрось?
       -- Ну зачем же такое добро выбрасывать, пар те в задницу! -- возразил Ухарь. И гордо добавил: -- Это "окоселовка", моего собственного изготовления. А бандюками, браток слав, голову не забивай, есть у меня на их счет одна задумка. Давно продумывал такой случай, хотел проверить, что получится.
       -- Ну и рожи у них мерзкие, -- заплетающимся языком пробормотал Благуша, уже ощущая себя рядом с таким богатырем, как Ухарь, в полной безопасности. -- Я как взглянул -- сразу понял, что лихие людишки...
       -- Твоя правда, -- согласился махинист, доливая чарки, казавшиеся на фоне его лапищ просто наперстками. -- Особенно у моего братца, Хитруна. Всем харям харя, пар ему в задницу.
       Благуша моментально протрезвел. Отдернул руку от чарки, слегка отстранился от стола, выпрямился.
       -- Братца? Хитрун твой брат?
       -- Ага. Двоюродный. В семье не без урода, верно, брат слав? Так выпьем же за уродов, которые нам со скуки помереть не дают! -- И Ухарь хлопнул свою чарку до дна одним глотком, даже не поморщившись.
       -- И... что делать будем? -- поинтересовался Благуша, больше не притрагиваясь к сивухе. Безопасно рядом с Ухарем он себя больше не ощущал. Сродственные связи, оторви и выбрось, на дороге не валяются. На словах говорится одно, а подразумевается, как обычно, совсем другое. Может, и махинист с бандюками в сговоре? Проклятье, спохватился он мысленно, он тут сидит, а Минута там одна-одинешенька за бандюками присматривает! Как бы не обидели они ее, вражьи души...
       -- Вот что мы сделаем, -- хитро щурясь, проговорил между тем Ухарь.
       И изложил свой план. И сразу стало ясно, что махинист -- свой парень! В доску, оторви и выбрось!
      

    , где Выжига все-таки продолжает путь

      
       Голод -- лучшая приправа к пище.

    "Апофегмы"

      
       Над степью несся тоскливый вой. На два голоса. Человека и зверя.
       Слаженно выводили солисты невольного дуэта, переливчато -- видно было, что времени даром не теряли и спелись неплохо.
       Отчего выводил горлом затейливые трели зверь, Выжига не знал, но его душа страдала от безысходности. Так вляпаться в череду совершенно дудацких, непредсказуемых, безумных обстоятельств -- это ведь надо суметь! Сначала с бегунком -- чудо, что шею не сломал, так чуть в озере не утоп, которое своим же долгольдом и наполнил, а тут еще эта оказия с ханыгой, так не вовремя подвернувшимся под руку...
       Ишь, заливается, мерзавец. Выжига прекратил выть и затравленно глянул сквозь ветки вниз, на вольно разлегшегося в траве зверя. И не поймешь, кто над кем издевается, он над зверем, как лично хотелось бы думать Выжиге, или зверь над ним.
       И так ему стало тошно в этот миг, что злость вспыхнула в душе словно охапка сухого хвороста, подброшенного в веселый, трескучий костер. Злость совершенно бессильная, ведь поделать с ханыгой он ничего не мог, и потому особенно выматывающая. Выжига аж заскрипел зубами, представив, как ржал бы над ним Благуша, узрев его на этой дудацкой иве. И с силой дернул себя за ус, прогоняя боль душевную болью телесной. Ежели и дальше так пойдет, то скоро быть ему без усов...
       Почти тут же умолк и ханыга. Поднял голову, сверкнул красными углями глаз, вильнул черным патлатым хвостом. Вдвоем ему выть, видите ли, было интереснее.
       Самое подлое, что ведь камила зверь не тронул. Едва птица вышла из ступора и рванула прочь, да так, что только ее и видели, как ханыга сразу потерял к ней интерес. Неспешно так вернулся и преспокойно разлегся возле дерева, пока еще спасавшего Выжиге жизнь. Человечинка хищнику, похоже, привлекательнее показалась. Еще бы, кроме рук и ног, явно не годившихся в драке против матерого зверя, Выжиге защищаться было нечем, а у бегунка такая силища в когтистых лапах, что и ханыге не поздоровится, ежели решит напасть на птицу. И бегает камил быстро, куда быстрее, чем он, Выжига, так зачем за камилом гоняться, ежели более удобная добыча беспомощно висит на дереве? И надо лишь подождать, когда она, обессилев, свалится вниз, прямо в острые зубы?
       От нарисованной собственным воображением картины Выжигу зябко передернуло. Он в который раз выругался и угрюмо нахохлился на своем насесте, решив хоть какое-то время вниз, на своего потенциального палача, не смотреть. Много чести, песий хвост! Повыли вместе, и будет!
       Откуда-то из-за озера послышался неспешный конячий топот.
       Выжига встрепенулся. Никак помощь прибыла? Вдруг у всадника управа на степняка найдется? Крикнуть, что ли, предупредить? А вдруг испугается и удерет? А может, просто одинокий коняга ковыляет? Крикнешь, так спугнешь, лучше уж зверь на него пусть отвлечется...
       Пока Выжига решал про себя сложную этическую проблему, из-за приозерных зарослей вынырнула голова коняги (с удилом в зубах и поводьями!), а за ней показался и сам всадник -- какой-то тщедушный манг. Выжига уже открыл рот, чтобы все-таки крикнуть про хищника, как встретившийся с ним взглядом всадник сам удивленно воскликнул:
       -- Выжига, никак ты, аркан те за пятку? Вот так встреча! А что ты там делаешь? -- манг глянул вниз и сразу смекнул: -- Да ты никак от пса моего хоронишься? Так он же людей не трогает! То пес мой табунный, сторож, Васьком кличут! А я-то думаю, куда он пропал, работу свою забросил, лентяй этакий!
       Челюсть у торгаша так и отвисла. Вот тебе и на... Он-то эту зверюгу битых два часа принимал за ханыгу -- опаснейшего степного хищника.
       "Гроза степей" тем временем подскочила к ряболицему мангу, в коем Выжига уже признал лошадника Дзюбу, недавно торговавшегося с ним на кону, и дружелюбно завиляла хвостом, преданно глядя на хозяина. Растерянности слава не было границ. От стыда впору было сгореть, а тут еще ива эта дудацкая, на которой он сидел, как хрен на насесте.
       Выжига осыпался с ивы, как перезрелый плод. Встал, отряхнулся, пытаясь важно надуть щеки, словно на дерево его случайным ветром занесло, да понял, что хорошая мина при плохой игре на этот раз не удастся, и махнул рукой.
       -- Эх, Дзюба, как я бы заранее знал, то не полез бы на дерево. Пес-то у тебя страхолюдный, и где только с такими жуткими глазищами откопал, ведь по всем описаниям прямо на ханыгу смахивает!
       -- Да ханыга, аркан те за пятку, и есть, -- добродушно улыбнулся с седла манг.
       -- Что?! -- не веря ушам, оторопело переспросил Выжига, готовый вновь оказаться на макушке ивы.
       -- Я его еще щенком добыл, -- пояснил Дзюба. -- Родителей охотники прибили, а выводок остался. Отлично приручаются, ежели с детства, и сторожей лучше не найдешь -- своих же диких сородичей гоняют так, что только шерсть летит!
       -- Вот оно как, -- проговорил Выжига успокоено, по-новому разглядывая пса. -- Сторож, значит... Погоди, сторож? Так у тебя табун здесь?
       -- Ага, -- простодушно подтвердил манг. -- Я к озеру проверить подъехал, есть ли водица еще, коняг напоить, так оказывается, аркан те за пятку, есть.
       -- Погоди, табун? -- Выжига прямо загорелся от новой идеи. -- Коняги? А не продашь ли, Дзюба, парочку? Прямо сейчас?
       -- А чего ж не продать, ежели бабок хватит...
       -- Хватит, -- твердо заверил Выжига. -- Гони своих коняг, песий хвост!
       -- Слушай, а чего ж ты тут делаешь? -- спросил в свою очередь Дзюба. -- С Махины, что ли, выпал?
       -- С камила, -- мрачно поправил Выжига. -- Ночью навернулся.
       -- Да ну?! -- Поразился семряк. -- Аркан те за пятку! И жив остался?
       -- Как видишь. А озеро полное, потому как я, песий хвост, долголед ночью же и обронил. -- Выжига не стал уточнять, что сам же и бросил его в озеро, выглядело бы это глупо, хоть и сделано было в сердцах.
       -- А-а, я и думаю, дождей-то вроде как не было, а озеро полное... жаль... Заберешь, небось, долголед, аркан те за пятку... Слушай, а оставь его мне, какой долголед-то у тебя? Месячный, или годовой? А я тебе скидку на коняг сделаю, а?
       Враз взыграла в Выжиге торгашеская жилка, но, поразмыслив, дивное дело, решил не врать. Дзюба на кону слыл честным малым, и коняг ему тогда продал отличных, так что глупо было сейчас хитрить, когда его, Выжиги, судьба от него зависела.
       -- Суточный, -- вздохнул Выжига. -- Можно уже и не вылавливать, песий хвост, к следующему утру растает. Так что пои своих коняг, ежели надобно.
       -- Спасибо, брат слав! Мне и этой водицы, аркан те за пятку, на монаду хватит, так что скидку я тебе все едино сделаю!
       -- Спасибо и тебе, Дзюба. Но, знаешь ли, песий хвост, я тороплюсь. Рад бы поболтать, но мне к полночи в храмовнике надо быть. Приведи коняг, а?
       -- Что, и браги со мной не выпьешь, аркан те за пятку? -- Манг заметно огорчился. -- Я ж тут вторую монаду один, совсем одичал без общения.
       -- Выпью, браток манг, -- Выжига решительно тряхнул головой, понимая, что полчаса мало что изменят, а подкрепиться после утомительной ночи и не менее напряженного утра не мешает, тем более что вся жратва в котомке на строфе осталась. -- А ежели найдется что-нибудь перекусить, песий хвост, то и перекушу!
       -- Заметано, аркан те за пятку! -- сразу повеселел ряболицый. -- А на моих-то конягах успеешь куда захочешь! Я тебе лучших продам, верь мне! За водицу спасибо!
       Минут через десять они уже сидели на траве, разложив скатерку с нехитрой снедью -- сушеное мясо, копченое сало, луковая зелень, печеные сухари, -- и уплетали за обе щеки, не забывая обильно запивать крепкой, ароматной брагой, настоянной на степных травах. Выжига степенно, как и полагается солидному, удачливому торгашу, рассказывал о цели своего путешествия, о Невестином Дне и своем сопернике Благуше, коего ему обязательно надо опередить, умолчав, естественно, о сон-траве, а манг мечтательно охал и восхищался, растроганный махровой романтикой подобного предприятия. Рядом переступала с ноги на ногу уже подготовленная пара коняг -- один был гнедым, красновато-коричневого окраса, с черными хвостом и гривой, а второй темно-серым в белое яблоко. Оба были объезженные, сильные, выносливые даже с виду -- красавцы, а не коняги, и оба стояли в полном снаряжении, при седлах. Выжига то и дело поглядывал на них краем глаза, прикидывая, как бы повежливее и побыстрее смыться, не обидев добряка манга, честно сдержавшего слово продать ему лучших скакунов и взявшего за них всего по сорок бабок за каждого. Но манг, весьма неглупый парень, сам ему помог, как только с трапезой было покончено:
       -- Ну как, аркан те за пятку, отдохнешь еще чуток, или в путь тронешься? Гнать тебе со всей мочи придется, чтобы к полночи успеть, но шансы хорошие.
       -- Поеду, -- кивнул Выжига и поднялся, стряхивая со штанцов крошки. -- Спасибо за хлеб-соль, браток манг.
       -- Ну, прощай, браток слав. Удачи тебе в пути!
       -- И тебе тоже, браток манг, удачи.
       -- Постой, -- вспомнил манг, -- а с камилом-то твоим что делать, ежели объявится? Он же, аркан те за пятку, немалых бабок стоит? Поди, полный залог заплатил?
       -- Поймаешь -- катайся сам! А мне возиться некогда, песий хвост!
       -- Так бабки же! -- манг от изумления даже руками всплеснул. Еще бы -- один камил стоил не меньше трех справных коняг, и ежели бы не щадящие условия залога, по которым при возврате строфокамила в стойло в добром здравии возвращалась большая часть внесенной суммы за вычетом дорожной мзды, то подобная "неотложка" разорила бы любого путешественника.
       -- Плевать! -- Выжига нервно отмахнулся при мысли о строптивом камиле, радуясь случаю от него избавиться.
       Затем лихо вскочил на гнедого рысака, пнул пятками гладкие конячие бока и пустился в галоп, а следом, в связке, за ним двинулся заводной серый.
       И понеслась степь-дорога навстречу -- снова...
      

    , в которой бандюки натыкаются на Благушу, да и на Ухаря в придачу

      
       Не позволяй твоему языку опережать твою мысль.

    "Апофегмы"

      
       -- Махина чешет последний перегон, а это значит -- без остановок до самого храмовника, -- деловито и абсолютно трезво (куда только все выпитое подевалось, самого-то Благушу и с одного глотка изрядно вело, больно уж ядреное оказалось пойло) излагал Ухарь свой план. -- Рыжие наверняка начнут действовать сейчас, пар им в задницу, значит, и нам надо поторапливаться. Чтобы спокойно грабить, надо остановить Махину, так всегда делается, можешь поверить моему опыту (на взгляд Благуши, это заявление было двусмысленным), а мы им этого сделать не дадим! -- И махинист для пущей убедительности прихлопнул пятерней по столу, прихлопнул аккуратно, так как силу свою осознавал и старался ее соизмерить, но чарки все равно опасно подпрыгнули, а стол загудел вместе с полом махинного отделения. -- Мы поставим составу парусные щиты, пар ему в задницу, отцепим его от Махины и пустим своим ходом. Ветер сейчас попутный, вагоны должны сами дотянуть до храмовника, причем довольно шустро дотянуть, судя по инструкциям Бовы Конструктора. Вот заодно написанное и проверим. А мы на Махине прибавим ходу, прибудем раньше и навострим власти встречать гостей, за что и хапнем полагающиеся нам за них наградные бабки, верно? Ну, как тебе мой план, пар в задницу?
       -- Да вроде ничего так, оторви и выбрось... -- Благуша озадаченно почесал затылок, пытаясь разобраться в сказанном. -- А что за парусные щиты?
       -- Погоди, сейчас сам увидишь, надо только кое-что предварительно сделать.
       Ухарь решительно поднялся, едва не уткнувшись головой в потолок, и шагнул к торчавшему посреди Махины паровому котлу. Нагнулся, подвинул поближе ящик с горюч-камнем, затем открыл стальную задвижку и, кинув пару лопат в ревущую топку, с невозмутимым видом захлопнул снова.
       Благуша же мигом оказался рядом, растопырив уши и раскрыв глаза во всю ширь. Интересно ему было устройство Махины, в новинку. Непонятно, конечно, но все равно интересно. Впрочем, у него была ясная и толковая голова. Когда Ухарь угостил котел горюч-камнем, он обратил внимание на большой белый циферблат, прикрепленный к чумазому стальному боку водогрейки, на котором дрогнула и поползла было к красному пределу большая черная стрелка, но, видимо, мощи не хватило, и стрелка замерла, подрагивая на достигнутой отметке, словно нос взявшего след охотничьего пса.
       Ухарь хмыкнул.
       -- Не хочешь повторить? Еще пару лопат надо.
       -- С удовольствием, оторви и выбрось! -- Благуше действительно был не прочь оказаться причастным к таинству движения самой Махины, а черной работы он никогда не чурался. Надо, так надо! -- А что мы делаем?
       -- Давление повышаем, пар те в задницу, -- непонятно ответил Ухарь, снова распахивая задвижку.
       Благуша ловко подхватил прислоненную к котлу лопату, набрал и отправил в бушующий огнем зев жирную порцию горюч-камня.
       -- Еще?
       -- Угу. Кидай, пока не остановлю.
       В топку полетела следующая порция, за ней еще и еще, так что парой обещанных лопат дело не ограничилось. Припахал его Ухарь, сообразил Благуша, просто-напросто припахал, как салагу, но он не обиделся. Все равно было интересно.
       -- Закрывай! -- громко скомандовал Ухарь.
       Благуша тут же отставил лопату и попытался лихо захлопнуть задвижку, как это только что делал на его глазах махинист, но с криком отдернул руку, замахал в воздухе, охолаживая -- на пальцах багровел моментально заработанный ожог.
       -- Вот и мой золушок так поначалу обжигался, -- философски заметил Ухарь, имея в виду своего некстати заболевшего помощника. -- Протри окоселовкой, до свадьбы заживет. -- И легко, голой рукой прикрыл дверцу, будто и не чувствуя жара.
       Благуша, шипя от боли, укоризненно покачал головой.
       -- Мог бы и предупредить, оторви и выбрось!
       -- Да забыл, -- простодушно пожал плечами махинист, неотрывно глядя на циферблат. -- Мне-то температура задвижки до лампады!
       Стрелка на хитром механизме снова, как живая, рванулась вверх и пересекла красную черту.
       -- Ага! -- удовлетворенно сказал Ухарь, быстро-быстро закручивая какой-то штурвальчик на котле, -- преисполнилась утроба духом водицы животворной! -- и пояснил: -- Это я клапан перекрыл, что за свисток отвечает, теперь пар, не отыскав привычного выхода, рванет по вновь открытому пути -- вдоль вагонов поверху, по специальной магистрали, чтобы поднять и распустить щиты парусов. -- Ухарь неожиданно расхохотался: -- Представляю, какая паника разразится сейчас в вагонах, когда загромыхает железо над головами седунов! Но сначала надо снять предохранители. А ну пойдем со мной, брат слав. -- И богатырь Ухарь двинулся в сторону двери, а Благуша за ним, решив не обращать на обожженную руку внимания, хотя это было непросто.
       Они вышли в тамбур.
       Махинист распахнул неприметную боковую дверцу, встроенную в зад Махины и, присев на корточки, принялся что-то химичить. Благуша пытливо заглянул через плечо. Пальцы махиниста ловко скручивали опломбированную проволоку и поворачивали какие-то многочисленные рычажки -- который вправо, который влево, а какой и просто на себя -- как только все помнит!
       -- Осталось два, -- заявил наконец Ухарь, закончив возиться с мелочью и взявшись за самый огромный рычаг, растущий из пола ниши справа почти до самого верха. -- Этот ставит парусные щиты... тот гребень, что поверху состава идет, наверняка видел...
       -- Ага, -- кивнул Благуша, заинтригованный происходящим на его глазах действом.
       -- А этот, -- указательным пальцем свободной руки Ухарь ткнул в почти такой же рычаг слева, -- расцепляет Махину с вагонами, пар ей в задницу. Сначала мы поставим щиты, а то связь оборвется, управление-то все с Махины происходит, а уж затем и сам состав расцепим. Ну-ка...
       Ухарь взялся за рычаг обеими руками, покряхтел, приноравливаясь, и медленно, плавно повел его на себя и вниз. Взбугрились на широченной спине мускулы, аж шелковая рубаха затрещала, застонало железо хитрого механизма. Вдруг где-то на крыше Махины громыхнуло, словно кто-то вывалил на гулкое железо тачку камней, отчего Благуша невольно вжал голову в плечи, а затем пошло-поехало! Грохот по нарастающей прошелся по всем вагонам и лишь минуты через три затих где-то в конце. Или под впечатлением ранее сказанных махинистом слов Благуше почудилось, или он и в самом деле, даже сквозь закрытую дверь, услышал испуганные вопли в каморном вагоне?
       -- Порядок! -- оборачиваясь, хохотнул Ухарь -- лицо великана-крайна сияло от радости, как начищенный таз. -- Как говорится, у каждого идиота есть своя мечта, так моя только что исполнилась наполовину! А сейчас и вторую половину исполним, только надо поторапливаться, пока бандюки на шум не подоспели...
       -- Что это ты тут делаешь, плисовые штанцы?! А ну отойди от рычагов!
       От рыкающего баса, неожиданно прозвучавшего прямо за спиной, Благушу сперва аж шарахнуло в сторону. А когда он сумел развернуться, то встретился взглядом с одним из Рыжих, выглядывающим в тамбур из двери каморного вагона.
       -- Никак ты, Пивень, -- спокойно проговорил махинист, оглядываясь. -- Все такой же тощий, а, пар те в задницу? Совсем не заботится мой братец о твоем здоровье, не уважает он тебя...
       Бандюк и вправду был самый тщедушный и тощий из ватаги, зато басом обладал таким, что хватило бы и на троих. Благуша в которой раз убедился, поражаясь точности описания, что не соврала читанная на Станции вантедка, ни единым словом не соврала!
       -- Никак ты, Ухарь, -- гнусно ухмыльнулся в ответ Пивень. -- Все такой же законопослушный, а? И по-прежнему в долгах, как в шелках, плисовые штанцы? Совсем не заботится Управление Станций о твоем благосостоянии... А ну убери свои лапы от механизмы! -- громыхнул бандюк, заметив, что Ухарь положил ручищу на второй, левый рычаг, расцепляющий Махину с составом. -- А то лапу-то по самое "не хочу" обкорнаю, не посмотрю, что сродственник ватамана, плисовые штанцы, он сам с тобой церемониться не велел!
       Вряд ли бандюк знал, для чего служат эти рычаги, но подстраховаться, как водится, не мешало. И Пивень вошел в тамбур, оставив дверь позади открытой. В правой руке бандюка блеснула длинная сабля, коей Благуша, замерев возле дальней от Пивеня стеночки тамбура, (ни жив, ни мертв), сначала не заметил, а заметив, сразу поплохел животом. Да и в коленках что-то ослабло. Благуша никогда не считал себя бойцом, профессия у него была мирная, под стать его душе, торгашеская, и в таких ситуациях он частенько терялся. Вот как сейчас.
       Ухарь между тем послушно опустил ручищу, выпрямился во весь свой немалый рост, отчего бандюк сразу показался Благуше маленьким и совсем нестрашным (что-то вроде рыжего таракана), и презрительно сплюнул Пивеню под ноги.
       -- Да никак ты на меня матрешку катишь, Пивень, пар те в задницу?
       -- Бери выше, плисовые штанцы! Одной матрешкой на этот раз не отделаешься! Щас ребята поспеют, так мы с тебя бочонок вытрясем!
       -- Ага, -- ухмыльнулся Ухарь, -- Ты еще домину попроси.
       -- Домину мы с твоих седунов поимеем... -- Пивень сунул в рот согнутый палец и оглушительный свист сотряс тамбур -- подал сигнал ватажникам. Затем зло зыркнул на трясшего головой возле стеночки Благушу, которому от свиста заложило уши. -- А этого дудака, что вздумал тебя предупредить, плисовые штанцы, без штанцов под колеса спустим!
       -- Почему без штанцов? -- невольно вырвалось у Благуши.
       -- А чтоб страшнее было, плисовые штанцы! -- рявкнул Пивень, мысленно уже примеряя обновку слава на себя. Откуда было знать Благуше, что есть у Пивеня давняя страсть, да такая сильная, что положенное каждому уважающему себя роду особое, семейное ругательство, именуемое в простонародье матюгальником, а у семьи Пивеня таковым было "ушки на макушке", сменил на вожделенное, без дум о котором и дня прожить не мог -- на "плисовые штанцы". Даже цвет был его любимый -- синий. Замечательно как выходит, а? Осталось у слава свою мечту отобрать, и носи-гуляй на здоровье. Собственно, только потому и полез на махиниста, не обождав остальных, хотя всего-то на разведку был послан. Ну уж нет, штанцы эти -- добыча его законная!
       Ничего этого не ведал Благуша. Да только и Пивень не ведал, какую струнку в душе своим стращанием у торгаша тронет. А тронул же, да так подгадал, что все равно, что себе нагадил:
       -- А-а! -- резко выдохнул Благуша и, сам того не ожидая, кинулся бандюку под ноги. Пивень и глазом не успел моргнуть, как врезался спиной в стену, а сабля вылетела из руки и загремела, заскакала, как живая, по полу.
       Схватка вышла короткой, но жесткой. Хоть и выронил Пивень саблю, хоть и был на вид тощ и немощен, но на деле оказался жилист и силен. Сцепились слав с бандюком, как два матерых кошары в драке за самку, натужно пыхтя и щедро отвешивая друг другу тумаки и оплеухи, и неизвестно, чем бы все кончилось, ежели бы их не разнял подоспевший Ухарь. Причем разнял до банального просто -- просто вздернул обоих в воздух, Пивеня левой рукой, а Благушу правой -- так как дело слава было правое. И все-таки горе-драчуны успели друг друга отмутузить изрядно -- у Пивеня расплывались синяки под обоими глазами, да нос наливался спелой сливой, а у Благуши алели быстро распухающие уши и багровели ссаженные, когда мордой о пол полоскался, скулы.
       -- Ах ты, плисовые штанцы, я тебе сейчас ноги-то повыдергиваю! -- продолжал громыхающим басом разоряться Пивень, потешно болтаясь в богатырской руке махиниста. -- И штанцы твои не помогут!
       -- Сдались тебе мои штанцы! -- С трудом переводя дух, огрызнулся Благуша. -- Отцепись, оторви и выбрось!
       Ухарь с интересом выслушал обоих, а затем, не долго думая, хрястнул головой Пивеня прямо о стену, да и бросил враз обмякшее тело на пол. Благушу же аккуратно поставил на ноги.
       -- Ну, ты герой, парень!
       -- Не стоило ему говорить про штанцы, -- пробурчал слав, оправляя растрепанную после драки одежду.
       -- А что так? -- заинтересованно спросил Ухарь.
       -- Нам вроде как Махину отцепить надо, браток махинист?
       -- Верно. Но про штанцы я тебя еще спрошу, так просто от меня не отделаешься. А Пивеня тащи пока в махинерию, мы за него еще выкуп получим, вот увидишь. Только связать не забудь... штанцами. -- Довольный собственной шуткой, Ухарь раскатисто заржал.
       Благуша стянул с Пивеня кушак, завернул ему руки за спину и крепко перевязал запястья, краем глаза поглядывая за махинистом, взявшимся за второй рычаг. Снова вздулись могучие мускулы, снова затрещала черная рубаха на спине, да застонало потревоженное железо давно уснувших механизмов, забытых за ненадобностью.
       Сперва никаких изменений заметно не было.
       Но вот лязгнули сцепки где-то под полом, загремели стены и потолок, и тамбур разделился надвое, словно батон колбасы, разрубленный поперек саблей Пивеня. В образовавшуюся щель, пока тонкую, ворвался свистящий ветер, прянул Благуше в лицо, взъерошил волосы. Благуша, изрядно напрягаясь, -- обмякший бандюк значительно потяжелел, поторопился перетащить Пивеня через щель на сторону Махины. Оторви и выбрось, мог бы и предупредить, богатырь хренов, чтоб на другую сторону заранее перебрался! А вдруг вагоны сразу бы разъехались, и остался бы Благуша во власти бандюков! Уже просунув Пивеня головой в открытую дверь махинерии, слав вспомнил о его сабле, оставшейся бесхозной на полу, и отпустил незадачливого вояку. Сникшая голова Пивеня при соприкосновении с полом издала звонкое "блямц", а Благуша вернулся и завладел саблей. Оружие могло пригодиться. Хоть он и не умел ею пользоваться, но с саблею в руках было как-то надежнее.
       -- Надо бы скорости прибавить, пар в задницу, -- озабоченно проговорил Ухарь, глядя, как верно, но медленно расширяется контурная щель. Ветер все сильнее рвался внутрь разъединенного тамбура, слепо и панически метался в тесном пространстве, бился грудью в железо стен, а отыскав лазейку в виде открытой двери каморного, радостно юркал внутрь. -- А то Рыжие доберутся до нас быстрее, чем оторвемся как следует. Пойду-ка я...
       Но пойти Ухарь не успел.
       -- Здорово, братец, -- проскрипел под вой ветра голос Хитруна, ватамана Рыжих, шагнувшего в дверной проем из каморного, со здоровенной обнаженной саблей в руке -- куда там до нее сабле Пивеня, огрызок, а не сабля. -- Что это ты тут вытворяешь, кровь из носу? Ватажника моего обижать вздумал? Видать, не подумал, чей ватажник, а? А вот мы сейчас это обсудим... по-сродственному.
       Неповоротливый с виду, богатырь-махинист одним прыжком оказался возле Благуши и, вырвав у того из руки куцую для его габаритов саблю Пивеня, загородил слава широкой спиной от ватамана.
       -- Беги в махинерию! На приборной доске... Пар в задницу! Стенка передняя под лобовым окном, перед креслом, по ней, в центре -- ряд красных квадратных окошек, цифрами пронумерованных от одного до девяти... ткни пальцев в седьмое.
       -- Что это ты, братец, кровь из носу, и поговорить со мной не желаешь? -- осведомился Хитрун, хищно оскалившись под рыжими усищами, как оказалось, почти не уступающими устрашающими размерами усищам Ухаря.
       -- А ты?! -- отчаянно крикнул Благуша, до смерти напуганный грозной фигурой главного бандюка, медленно, но уверенно подступающего ближе к махинисту со сверкающей полосой острой стали в руках. -- Ты-то как?
       -- А я тут с братцем потолкую, -- процедил сквозь зубы махинист, -- да может еще кто из его приятелей объявится, компанию составит. Быстрее, пар в задницу!
       -- Понял!
       Благуша метнулся внутрь Махины, благо дверь уже была распахнута головой все еще бездыханного Пивеня, наступив сапогом тому на спину -- не до чайных церемоний было. Сзади тут же тревожным набатом зазвенела сталь -- пошла-поехала рубка двух великанов-крайников, махиниста с ватаманом, заставив Благушу поторопиться, хотя куда уж торопиться -- и так летел, не чуя под собой ног.
       Ну-ка, где тут это окошко, попытался сообразить слав, подскочив к "приборной доске", и, лихорадочно шаря глазами по причудливо утыканной разными пимпочками, загогулинами, кулдыками и рычажками поверхности, почти сразу увидел необходимое. Как там Ухарь сказал, с цифрой семь? Сейчас, словно глаз степного ханыги, изнутри горело пятое. Благуша занес уже было палец, но на секунду замер в нерешительности -- правильно ли понял махиниста, то ли это окошко? А вдруг что не так сделает?
       Тут сзади из тамбура послышались разъяренные крики сразу нескольких человек, и звон сталкивающихся клинков сразу значительно возрос, видимо, к ватаману присоединилась вся его ватага. Нужно было спешить на выручку Ухарю. Не задумываясь более, с сакраментальным криком: "а-а, оторви и выбрось!", Благуша ткнул пальцем в седьмое окошко.
       Результат последовал сразу же.
       Дернуло так, что слава только по счастливой случайности не сбило с ног -- успел схватиться и повиснуть на каком-то шнуре с полированной деревянной ручкой на конце, свисающем с потолка. Махина оглушительно взревела, закладывая уши, из поддува парового котла повалили густые клубы обжигающего пара, а сам котел задрожал, как в лихорадке. Торгаш шарахнулся в сторону, отпуская злополучную ручку. Похоже, не до конца-то перекрыл махинист пар на свисток.
       Сзади же неслись разноголосые вопли -- кому-то от рывка Махины повезло меньше. А как там Ухарь? -- молнией пронеслось в голове слава. Уж не сорвался ли в щель? Оторви и выбрось, хоть бы в руки что-нибудь взять, никакого ж оружия! А с голыми руками выскакивать -- форменным дудаком надо быть, оторви и выбрось! И возле топки никакого инструмента, ящик с горюч-камнем есть, а инструмента -- никакого, это ж как понимать? Куда ж лопата подевалась?
       Взгляд заозиравшегося Благуши упал под стол, на две здоровенные трехлитровые бутыли, одна из которых была уже пуста, а вторая только ополовинена. Схватив обе под горлышко за неимением лучшего, он понесся обратно, на помощь Ухарю. Но едва вспрыгнул Пивеню на спину и высунул в тамбур голову, как возле самого носа просвистела сабля. Благуша отшатнулся, но тут же, чувствуя несвойственный себе азарт, выглянул снова и окинул быстрым взглядом поле боя. И восхищенно прицокнул языком.
       Драчка шла знатная!
       Богатырь Ухарь, ну совершенно неуклюжий на вид, словно преобразился с саблей в руках -- рубился столь зло и отчаянно, что отражал атаки одновременно четырех бандюков! И сразу и по отдельности! Словно не две у него было руки, а, по меньшей мере, четыре! Подобного мастерства Благуше видывать еще не доводилось. Родовые матюгальники так и летели из глоток сражающихся вслед за клинками, скрещиваясь не хуже закаленной стали:
       -- Кровь из носу!
       -- Усохни корень!
       -- Пся крев!
       -- Усы узлом!
       -- Пар в задницу!
       Тем временем щель посреди тамбура уже раздалась на шаг и продолжала увеличиваться куда быстрее, чем раньше, а Ухарь пока умудрялся держать всех бандюков по ту сторону, не позволяя зайти к себе с флангов. Ватажники понимали, чем это грозит, и остервенело наседали на богатыря с криками и бранью. Но даже громадная сабля Хитруна не смогла здесь помочь -- явное мастерство ватамана столкнулось с запредельным мастерством махиниста!
       Хорошенько примерившись, Благуша изо всех сил метнул обе бутыли во врагов, одну за другой, да так метко, словно всю жизнь только этим и занимался. Первая, та, что была с сивухой, и соответственно, потяжелее, хотя и сама по себе трехлитровая бутыль весит немало, звезданула по кумполу самого Хитруна, а вторая хрястнула по коленке Буяна. Враз окосевший ватаман отлетел к стенке и сполз на пол, выпучив глаза и выронив саблю. Буян же, сразу прекратив буянить, рухнул на пол и взвыл раненой белугой -- водилась такая страсть в водных доменах, зверь -- не зверь, рыба -- не рыба, зазывает моряков дурным голосом в пучину вместе с кораблями... Дура какая-то... Сами бутылки, встретившись лицом к лицу со стальным полом, героически погибли, густо расплескавшись осколками стекла и брызгами недопитой сивухи.
       Не успел тамбур заполниться запахом растранжиренного пойла, как его жадно всосал ветер. И тут же изрядно захмелев, разошелся еще пуще -- завыл, закрутился юлой промеж стен, заколотился ветряной башкой о железо, оплакивая свою легкомысленную жизнь.
       -- Эх, хорошо пошла "окоселовка", оторви и выбрось! -- Слав радостно засмеялся. -- Как косит, нет, как косит!
       Остальных двух бандюков, Ухмыла и Жилу, заметно растерявшихся без главаря, Ухарь живо отогнал от края защищаемой территории, и, тяжело дыша, противники замерли друг против дружки, но каждый со своей стороны.
       Раззадоренный успехом, Благуша продолжал острить:
       -- "Привет!" -- сказала бутыль, подлетая к голове. "Привет и тебе!" -- отвечала голова, отлетая от бутыли! Эй, Ухмыл, а чего ж ты свою балабойку не прихватил, спел бы что веселое напоследок!
       От ощущения собственной удали торгаш слегка попрыгал на спине связанного Пивеня, на что бессознательное тело беспомощно вякнуло в ответ.
       А Ухмыл от злости только зубами скрипнул, ничего не сказал. Да и что тут теперь скажешь -- не до рубки ему было, так как щель увеличилась уже на два шага. Ветер так и рвал одежду, стонал и свистел, да бил в лицо, заставляя давиться ставшим вдруг плотным и упругим воздухом, и стоять рядом с щелью, даже не с щелью, а, в натуре, пропастью, в кою уже была видна бешено несущаяся степь по бокам, слившаяся в какую-то неразличимую муть, да блестящее дваредье рельсов внизу, было просто жутко. Того и гляди, стащит воздушным потоком с площадки да располосует колесами на узкие ленточки.
       -- Молодец, -- ухмыльнулся Ухарь Благуше, придвигаясь массивным телом ближе. -- Это ты хорошо придумал с бутылями, пар тебе в задницу!
       -- А мне-то за что?
       -- Да это я так, к слову... -- И рявкнул переминающимся напротив бандюкам: -- Ну что, шавки, чья взяла?
       -- Погоди, усы узлом, -- пригрозил Ухмыл под тоскливый вой Буяна, баюкающего в заскорузлых от неправедной жизни ладонях правое колено и ругавшегося непонятно -- "пся крев, пся крев". -- Щас ватаман очухается, усы узлом, так мы еще покалякаем! А ну отдавай нашего Пивеня обратно!
       -- Ага, прямо разбежался, -- с широченной ухмылкой пообещал Ухарь. -- А без него, пар тебе в задницу, слабо?!
       -- Поговори еще, -- угрюмо бросил сухощавый и мускулистый Жила, прядая рыжими усами, как лошадь ушами. -- Все едино никуда от нас не денетесь, усохни корень!
       -- Да ну, пар в задницу? -- Продолжал изгаляться Ухарь. -- Так может, разбежишься, прыгнешь ко мне покалякать? Пока далеко не разнесло? А то поздно будет! Я, понимаешь ли, к вам не могу, мне Махиной управлять надобно. Ну, так как?
       Но ни Жила, ни Ухмыл желания "покалякать" на вражьей территории не изъявили, лишь зло поглядывали то на богатыря-махиниста, то на торгаша Благушу, то на своего незадачливого ватажника, валявшегося без сознания на полу. Спохватившись, Благуша наконец слез со спины многострадального Пивеня.
       -- Ну, как знаете, -- не дождавшись ответа, пожал плечами Ухарь. -- Потом спохватитесь, так поздно будет. Потом хоть ветру в штанцы напускай, хоть пар в задницу, все равно не перепрыгнешь!
       Бандюки угрюмо молчали, признав свое поражение.
       А щель все ширилась -- три шага, четыре, пять... Махина все увереннее набирала скорость, отрываясь от осиротевших без твердой тяги вагонов. Десять шагов. Безнадежно далеко уже были бандюки, оставили их Благуша с Ухарем с носом. Те уж и сабли в ножны попрятали, чего зря теперь махать. Уж и Буян давно выть перестал, оставив в покое побитую коленку. Уж и Хитрун заворочался на полу, приходя в себя...
       И вдруг вспомнив о Минуте, слав с горестным воплем схватился за голову.
       -- Оторви и выбрось!
       -- Что такое? -- Ухарь озабоченно повернул голову. -- Потерял что?
       -- Ага... Попутчицу свою! Совсем про нее забыл!
       Бандюки, разобрав слова торгаша сквозь вой ветра, понимающе переглянулись, и Благуша прикусил язык. Да было поздно.
       -- Балда ты, брат слав, -- с досадой произнес Ухарь. -- Балда и дудак полный. Баба на Махине -- не к добру, пусть бы там и оставалась, чего было вспоминать, да еще вслух!
       -- Балда, -- повинно согласился торгаш, чувствуя себя хуже некуда от такой глупейшей оплошности.
       -- Аркан! -- вдруг рявкнул с той стороны пришедший в себя Хитрун, с явным трудом поднимаясь на ноги. -- Жила, чего стоишь, кровь из носу! Доставай аркан! Кто знает девку этого дудака?
       -- Я, -- ответил Ухмыл, недобро прищурившись в сторону Благуши и растянув тонкие губы самым мерзким образом. -- Видел я его телку, усы узлом! Минутой звать!
       -- Иди за ней, -- коротко и властно распорядился Хитрун. И крикнул Ухарю с Благушей: -- Слышали, герои, кровь из носу? Сейчас вашу девку приведем! Тогда и поторгуемся по-новой!
       С удивительным для его мощной, приземистой комплекции проворством Ухмыл скрылся в каморном вагоне, а остальные бандюки заметно оживились, пропуская вперед Жилу с арканом наготове. По уверенным раскручивающим движениям последнего было видно, что делать ему это не впервой, что аркан давно стал продолжением лихих ручонок.
       И Жила оправдал ожидания своей ватаги.
       Свистнула подлая волосяная веревка, заглотав все десять шагов разделявшей их пропасти, как удав мышь, свистнула да зацепилась за что-то петлей где-то под полом тамбура, ни рукой не достать, ни увидать. Жила шустро выбрал слабину и прикрутил свой конец к нижней дверной петле каморного вагона, после чего веревка натянулась.
       -- Порвет, -- затаив дыхание и уставившись на веревку, проговорил Благуша.
       Ухарь промолчал, поглядывая вниз, да помахивая сабелькой, словно мух отгонял.
       Натянувшись до предела, веревка аж зазвенела от напряжения, запела, как струна на бешеном ветру, надсаживаясь изо всех своих малых, но жилистых силенок и... и выдержала.
       Дернулись вагоны позади Махины, уравниваясь с ней в скорости, и пропасть перестала расти.
       -- Что делать будем? -- обеспокоено выгнул брови Благуша. -- Рубить?
       Пока они были еще вне досягаемости бандюков, но кто знает, что те придумают еще. И Минута... приведут ведь с минуты на минуту. Тьфу ты, каламбур хренов, оторви и выбрось... Эйфория от победы, оказавшейся лишь временной передышкой, уже прошла, сменившись тревогой и унынием. Сам ведь все испортил, вот ведь что обидно! Доехала бы Минута и без него, сама по себе, горя бы не знала, так ляпнул же, дудак!
       -- А ничего пока, -- громко, с деланной ленцой ответил махинист, почесывая широкую спину кончиком сабли; в руке размером с добрую лопату она казалась безобидным ножиком. -- Так еще лучше. Сюда они не попадут, а с вагонов на такой скорости не спрыгнешь. Довезем их до храмовника всем скопом, да сдадим властям. Представляешь, сколько выручим бабок? Я все свои долги покрою на пять лет вперед...
       С вражьей стороны остервенело понеслись матюгальники, словно лай своры собак:
       -- Кровь из носу!
       -- Усохни корень!
       -- Пся крев!
       -- Да пар в задницу, -- так же лениво отмахнулся Ухарь. -- Рвите глотки на ветру, коли делать нечего.
       Того, что случилось буквально в следующий миг, не ожидал никто. Такое можно было увидеть только во сне, или... или в цирковом балагане.
       Сначала в дверях каморного вагона показался Ухмыл, почему-то пятившийся спиной вперед. Потом Ухмыл нелепо взмахнул руками и рухнул на пол, свесив буйную голову прямо над сверкающим дваредьем рельсов. И больше не поднялся.
       А затем на площадке расчекрыженного надвое тамбура возникла Минута.
       Не приходилось еще видеть Благуше, чтобы девицы так стояли. Картина -- хоть хватайся за кисть и пиши! Согнутые в локтях руки, тонкие и изящные, выставлены вперед на уровне груди, пальцы открытых ладоней выпрямлены и сжаты, словно наконечники копий. Ноги под долгополым шерстяным плащиком, обутые в высокие, до колен, синие сафьяновые сапожки, широко расставлены. А глаза-то! Эти ласковые и милые всего полчаса назад зеленые девчоночьи глаза! Они пылали изумрудным огнем, как у дикой кошары перед смертоубийственным прыжком!
       Этот эпизод, наглядно подтвердивший древнюю мудрость, гласившую, что в тихом омуте анчутки да ёлсы водятся, рогатые и хвостатые, потряс слава до глубины души. Причем, в положительную сторону. Вот это да! -- восхищено подумалось Благуше. -- Неужто Минута Ухмыла начисто вырубила?! Лежит ведь, признаков жизни не подает, а рыжая патлатая голова полощется над краем площадки, словно стираное белье на веревке. Вот это девица, даже не девица, а боевая девка, оторви и выбрось!
       Ватага Рыжих от неожиданности замерла в полном составе (кроме, конечно, Пивеня, устойчиво вышедшего в расход). Замерли и Благуша с Ухарем. Благуша в благоговейном восхищении, Ухарь -- в каком-то веселом удивлении, словно увидел что-то, понятное только ему одному.
       Первым опомнился ватаман, и зычный крик полоснул воздух:
       -- А ну держи ее, кровь из носу!
       Но поздно, поздно уже!
       Порскнула девица, уворачиваясь от грубых и торопливых мужских рук, взлетела легкокрылой птицей прямо на струну туго натянутого аркана. И побежала по нему, легко, быстро, словно по мостику! Словно стояла Махина на месте, и не было бешеного, срывающего под колеса ветра!
       Мужики прямо рты пооткрывали, что с одной стороны, что с другой. Челюсти -- до пола, хоть вместо совковых лопат используй. Только жестокосердный ватаман схватился за свою громадную саблю, взмахнул над головой и обрушил на аркан, будто на голову врага. Лопнула тетива, не вынесла такого надругательства за свою верную службу, но Минута уже добежала до платформы Махины. Несмотря на всю ловкость, тяжело бы ей пришлось, ведь аркан уходил вниз, куда-то к колесам, опустив послушницу ниже края платформы почти по пояс. Но нагнулся богатырь Ухарь, и в тот миг, когда опора исчезла из-под ног девицы, подхватил ее на руки, как ребенка малого, и поставил рядом -- только полы плащика взметнулись, приоткрыв стройные ножки поверх изящных синих сапожек. Приоткрыли да спрятали.
       Второй раз рванулась Махина, освобождаясь от бремени вагонов, второй раз Благуша еле удержался на ногах, а удержавшись, бросил поспешный взгляд на Ухаря с Минутой -- целы ли? Ведь с самого что ни на есть краю стояли!
       Целы. Целы оказались друзья!
       И даже более того -- притянув к себе рослого Ухаря за уши, до которых едва дотянулась кончиками пальцев, Минута запечатлела на его губах сладкий благодарный поцелуй, отчего махинист смущенно побагровел. Честно заработал! Право слово, Благуше было ничуть не жаль, что поцелуй достался Ухарю, он сам был ему благодарен за ее спасение. Ведь он так ее подвел.
       А потом какое-то время, облегченно посмеиваясь и чувствуя, как спадает напряжение схватки, все трое смотрели, как медленно отдаляется от них состав, как уменьшаются безмолвные фигурки бандюков, на этот раз проигравших окончательно...
       Тут-то Благуша и обратил, наконец, внимание, на крышу удаляющихся вагонов -- окутанный клубами пара, под ясным светом Небесного Зерцала, на крыше состава ярко алел развернутый гребень огромных алых парусов! Благуша аж замер в немом восхищении -- так великолепна, так величественна была эта картина!
       Чуть позже удивленно ойкнула Минута, тоже заметив паруса.
       -- Все-таки сработало! -- удовлетворенно сказал Ухарь, поглаживая пальцами громадные рыжие усы. -- Я всегда говорил, что Бова Конструктор -- голова! Ну, пар вам в... Хм...
       Первый раз родовое ругательство смутило махиниста, и виной тому наверняка было присутствие Минуты. Легко подхватив за шкирку Пивеня, так и не пришедшего в себя, он поволок того в махинерию -- словно куль с мукой. А через плечо бросил:
       -- Ладно, чего там. Пошли-ка праздновать победу!
      

    , просто промежуточная

      
       Утерянное всегда находишь в последнем кармане.

    "Апофегмы"

      
       Ежели бы кто-нибудь сказал, что строфокамил догонит его в дороге, сам, по своей птичьей воле, Выжига рассмеялся бы тому в лицо, так как даже видеть не мог подлую птицу. Но камил догнал. То ли голод заставил, то ли прав, в конце концов, оказался строфник, заявлявший, что от седуна камил убегать не приучен, -- неважно. Главное, что камил догнал и, поравнявшись с всадником, несущимся во весь опор, какое-то время молча бежал рядом с заводным, серым в белое яблоко конягой, не особенно напрягая голенастые лапы, -- что для него какая-то конячья скорость? Тихий ветер по сравнению с бурей. А пегий ошалело косил на птицу глазом, явно узрев такое чудо впервые в своей конячьей жизни.
       Выжига же был столь погружен в свои невеселые думы, столь занят выматывающей скачкой, что камила не замечал до тех пор, пока обиженная невниманием птица не подала голос:
       -- Кря!
       Вот тогда-то он и взвился, едва не сорвавшись с седла. Оглянулся, узрел бегущего рядом камила, схватился за сердце, закатывая глаза, потом за голову... А когда слегка отпустило, безумно расхохотался. И так, с перерывами, хохотал довольно долго, а камил, недоуменно таращась на странного человека, смирно бежал рядом, налегке, радуясь своей прирученной птичьей душой непривычной свободе, пока не оказался поздно вечером в своем стойле на Северной Станции города-храмовника под названием Простор.
       Но то будет не скоро, ибо вечер еще не наступил, а мы пока вернемся к его сопернику Благуше.
      

    , где путешественники празднуют победу

      
       Не откладывай на послезавтра то, что можно выпить сегодня.

    "Апофегмы"

      
       Освобожденная от вагонов, Махина лихо мчалась по стальным рельсам.
       А Благуша, Ухарь и Минута праздновали победу...
       Правда, сперва Минута обработала воякам целебной мазью из крошечной баночки, принесенной с собой, ссадины, полученные в сражении (Благуше -- заодно и обожженные пальцы, познакомившиеся с дверцей топки), а уж после гостеприимный Ухарь вытащил из запасника две объемистые холщовые сумки и предложил своим гостям заняться их содержимым. Сам же с озабоченным видом немедля отошел к приборной доске, сославшись на срочную занятость. Похоже, сервировка стола относилась к его наименее любимым занятиям. Впрочем, гостей упрашивать не пришлось -- после столь активных боевых действий все изрядно проголодались и не прочь были перекусить тем, что Смотрящий послал, а послал он благодаря Ухарю изрядно. Например, пару копченых зайцев, десяток здоровенных, каждая длиной в четыре ладони, сушеных рыбин, предсмертно таращивших на мучителей глаза и скаливших зубы, объемный пакет с яблоками, грушами, огурцами и помидорами и три полных трехлитровых бутыли. В двух явно плескалась чистая как слеза так называемая "окоселовка" -- зверь-сивуха, убойное пойло собственноручного изготовления махиниста, а в третьей, к изрядному облегчению Благуши, булькал темный пахучий квас. Вспомнив о туеске с долгольдом, благополучно пережившем за пазухой драку с бандюками, слав выставил на стол и его -- авось кому захочется испить свежей водицы. Руки слава двигались без участия сознания, помогая девице сортировать снедь, а сияющие восхищением голубые глаза безотрывно смотрели на Минуту, так чудесно объявившуюся в самый последний миг битвы за территорию. Та же, чувствуя его неподдельный интерес к своей персоне, смущенно рдела, отчего хорошела неимоверно, и даже ее короткая мужская стрижка начинала казаться славу вполне уместной. В конце концов, спохватившись, Благуша перевел взгляд в сторону Ухаря, совершающего загадочные действия над приборами из вместительного водильного кресла, словно специально спроектированного под его внушительный зад.
       А тот, похоже, веселился от души, забавляясь с каким-то рычажками, задвижками, щелкающими при нажиме пимпочками и прочими прибамбасами, управляющими, по скромному разумению Благуши, движением Махины. Несмотря на громадную комплекцию, руки махиниста двигались с завидной ловкостью, быстротой и точностью, говорившими о весьма солидном опыте работы на данном поприще. Мчавшаяся по степи Махина то издавала долгий, бьющий по ушами рев, окутавшись паром так, что ветер не успевал его уносить, и в окне снаружи зависал молочный кисель, то ухала и утробно скрежетала, словно некое чудовище, в горле которого застрял не пережеванный кусок. Испуганное степное зверье разбегалось прочь задолго до приближения бешеного железного зверя.
       Да уж, восторженно думал Благуша, глядя от стола поверх плеча Ухаря в лобовое стекло, зрелище со стороны, верно, незабываемое -- Махина без вагонов! Строчка веховых олдей, выстроившихся, словно шеренга стражников по левую сторону от Железной Дороги, так и неслась навстречу, выбегая от горизонта... Горизонта? Глаза Благуши удивленно расширились. Впереди, вырастая из туманной дымки расстояний, уже довольно отчетливо прорисовывалась гигантская светло-синяя гора -- конус со срезанной вершиной, которая уходила в небо столь высоко, что, казалось, подпирала собой само Небесное Зерцало. Гора являлась не чем иным, как храмовником, столицей Простор-домена, тоже звавшейся Простором.
       С каждой вехой, что они оставляли позади, храмовник проступал все четче и четче, безмерно разрастаясь вширь. Благуше приходилось слышать немало рассказов о величине городов-столиц каждой из шести Граней Универсума, но увиденное поразило всякое воображение, заставив испытать что-то вроде благоговейного трепета -- до самой горы было ехать еще несколько часов, но уже сейчас ее необъятные склоны заслоняли значительную часть горизонта. Горазды же были Неведомые Предки строить! И ведь именно эта гора, а об этом знал любой малец, рождала Луч, обласкивающий своей животворной силой целую Мировую Грань! Вон он, толщиной, наверное, с саму Махину, -- и сейчас бьет из вершины, ослепительно отражаясь от Небесного Зерцала! Восторгу слава не было предела. Зрелище было незабываемым, а путешествие поистине замечательным -- будет что вспомнить после возвращения домой, -- и про виденный собственными глазами храмовник, и про схватку с бандюками!
       Да, а как там наш бандюк?
       Пивень все так же неподвижно покоился на лежаке махиниста, где его, притащив, без лишних церемоний оставил Ухарь. Что-то больно долго бандюк не приходил в себя. Не "вразумил" ли его Ухарь вусмерть? Добрая была душа у Благуши, жаль ему стало Пивеня, хоть и был тот бандюком, но ведь и человеком был тоже, да и выглядел в отключке как-то сиротливо и безобидно, словно дитя малое.
       -- Пойду, гляну, что с ним, -- сказал он Минуте, на что та молча и сосредоточенно кивнула, вспарывая ножом брюхо одной из сушеных рыбин, казалось, щелкающей острыми зубами от бессильной злости.
       Подошел, присел на край лежака. Присмотрелся -- грудь Пивеня чуть заметно двигалась в такт редкому дыханию. Слав почувствовал странное облегчение, словно был в ответе за жизнь бандюка. Жив, ёлс этакий! Приподнял голову за рыжий чуб, глянул. Ага, знакомая картина -- железо всех привечало одинаково. Шишка на затылке бандюка вздулась будь здоров, как прям у него самого, а в остальном голова вроде как в порядке, крови не видать. Он опустил голову обратно, и тут Пивень вдруг открыл глаза, уставившись на Благушу с неожиданной строгостью.
       -- Чего балуешься, плисовые штанцы? Мало меня ухойдокали?
       -- Да это я так... Смотрел, жив ли... -- Благуша немного растерялся, чувствуя себя, словно вор, пойманный за руку. Он-то полагал, что бандюк без сознания, а тот просто лежал с закрытыми глазами. Пивень зашевелился, явно пытаясь приподняться, чему сильно мешали связанные за спиной руки, и Благуша помог ему сесть, прислониться спиной к стенке.
       -- Не беспокойся, жив, -- проворчал Пивень, зло стрельнув глазами. -- Да не все ли тебе равно? Что за живого, плисовые штанцы, что за трупень, власти за меня дадут одинаково.
       -- Да я не о награде беспокоюсь, -- искренне осерчал Благуша. -- А исключительно из человеколюбия. Хочешь, чарочку поднесу?
       -- Окоселовка? -- глаза Пивеня вспыхнули неподдельным вожделением, говорившим, что продукт был ему знаком.
       -- Она самая...
       -- Тащи!
       Благуша не заставил себя ждать -- сбегал к столу, налил чарку, прихватил на закусь кусок сушеной рыбины, уже разделанной Минутой, и вернулся обратно.
       -- Руки ты мне, конечно, не развяжешь, плисовые штанцы? -- утвердительно спросило Пивень, пожирая чарку глазами.
       -- Не могу, оторви и выбрось, -- Благуша виновато кивнул, снова опускаясь на лежак рядом.
       -- Лей, -- и Пивень открыл пасть.
       -- Все сразу, что ли? -- не поверил слав. -- Не многовато?
       -- Лей, говорю, я к ней привычный!
       Благуша выполнил требуемое.
       -- Слушай, а чего ты так к плисовым штанцам прицепился, -- полюбопытствовал он, поднося рыбину к губам бандюка -- занюхать, или закусить, как захочется. Но Пивень вдруг захрипел, закатил глаза, и рухнул на бок, снова потеряв сознание. Благуша огорченно поднялся.
       -- Ты там смотри, всю мою окоселовку ему не скорми, -- предостерег Ухарь, не оборачиваясь из водильного кресла. -- Нам еще самим понадобится, пар ему в задницу!
       -- Да он уже все, -- махнул рукой Благуша, отходя обратно к столу, -- переоценил свои силы. Что называется, недоперепил -- выпил больше, чем мог, но меньше, чем хотел. Я тоже хорош, позаботился, называется, о ближнем...
       -- А я полагаю, -- заявила Минута с улыбкой, -- что вот именно этого он и хотел.
       -- Отключиться, что ли?
       -- Ну да. -- Минута пожала плечами. -- Думаешь, так просто выносить плен?
       -- Может, ты и права, -- Благуша вздохнул. Его продолжали мучить какие-то странные угрызения совести. Ведь не хороший же человек лежит на полу, бандюк лежит, а все одно как-то неловко. -- Может, под голову ему что подложить? Жестковато ведь на железе-то валяться...
       -- Ничего, бандюки ко всему привычны! -- откликнулся Ухарь, посмеиваясь в усы и продолжая без устали что-то дергать, нажимать и крутить на своей "доске". -- Этот дудак свою долю сам выбирал, так что обойдется, пар ему в задницу!
       По всему было видно, что он давно мечтал о чем-то таком необычном и, наконец, ухватил свой звездный час за долго ускользающий хвост. Оторвавшись от какого-то прибора, богатырь обернулся и, перехватив взгляд Благуши, весело заорал:
       -- Мы установили рекорд скорости! Ни одна Махина во всех доменах еще не летала так быстро, с вагонами-то особо не разгонишься! А мы это сделали!
       Неожиданно махинист стремительно вывернулся из кресла, прыгнул к столу, сгреб в охапку обоих гостей, как здоровенная щука мальков зубастой пастью, и закружился с ними по махинерии, вокруг парового котла, что можно было принять за своеобразное приглашение порадоваться вместе с собой. Минута отчаянно взвизгнула, выронив из рук нож и очередную рыбину, разделываемую на удобные к приему внутрь составные части, и задрыгала ножками. Благуша тоже попытался выразить протест, но махинист на вопли не обратил внимания. Кружил, пока не утомился сам, и лишь потом отпустил обоих с миром. Осоловевшие от вращения, качаясь из стороны в сторону, Благуша с Минутой кое-как добрались до табуреток. В этот момент они напоминали матросов, бредущих до вожделенной земли по палубе попавшего в шторм и налетевшего на прибрежные скалы корабля. А Ухарь, выпустив пар и успокоившись, вытащил из запасника третью табуретку и тоже подсел к столу. Быстро расставил чарки, разлил окоселовку и произнес первый тост, требовательно и сурово глянув на гостей.
       -- За нашу удачу!
       Отказаться было невозможно, особенно после такого взгляда, но... Благуша помнил об убойном действии пойла, поэтому лишь чуть пригубил и сразу вгрызся в подготовленное яблоко. Слезу все же вышибло. Минута, как он заметил, тоже ограничилась глотком. Героически проглотив огненную жидкость, и даже не поперхнувшись, она сразу потянулась за бутылью с квасом, стараясь добраться до нее раньше, чем глаза вылезут на лоб. Ухарь же опрокинул чарку полностью, смачно крякнул и зажевал копченой заячьей ляжкой, сделав вид, что сачкование гостей ему до лампады -- самому больше достанется.
       Некоторое время все сосредоточенно жевали.
       Затем в самом благодушном настроении махинист поинтересовался:
       -- Так что там, брат слав, за история с твоими штанцами?
       -- Да не везет мне на них, оторви и выбрось, -- смущенно хмыкнул Благуша и хрумкнул огурцом. -- Который раз из-за них без них чуть не остался. Синий плис нынче в моде, дорогой -- страсть, далеко не каждому по карману. Да и редкая материя к тому же, не найти. Чудом мне достались, по счастливому случаю, от знакомого торгаша с домена Крайн. Тех, кто потом перекупить пытался, не счесть, а пару раз и грабануть пробовали. Хорошо, оторви и выбрось, что стража рядом оказывалась, кликнуть успевал. Житья мне от них нет, уже и сам подумываю, не продать ли да от головной боли избавиться. Но беда в том, что мне они самому нравятся.
       -- Хорошие штанцы, -- подтвердил Ухарь, -- богато смотрятся, знатно. Я б у тебя купил, да размер не мой...
       -- Вот и я о том же, -- пробурчал Благуша, разом перестав улыбаться.
       -- А чего тебя, несет в храмовник, брат слав, по делу али по праздному любопытству?
       -- У него состязание с соперником на Невестин День, -- улыбнулась Минута.
       От такой новости Ухарь даже жевать перестал. Пока он с плохо скрываемой жалостью разглядывал Благушу, девица воспользовалась моментом и быстро перелила окоселовку из своей чарки в его, а себе плеснула кваску.
       -- Что она там тебе наобещала? -- Брови махиниста хмуро наползли на переносицу, как грозовые тучи на Зерцало. -- Небось, что кроме тебя, любимого, никто ей более не нужен, что с тобою и рай в шалаше? Что от тебя, акромя любви да ласки, ничего и не требуется? Знакомая песня, брат слав. Любим мы, мужики, такие песни. Я когда-то тоже на такую купился. А после выяснилось, что нужно моей суженой ох как много, а лично я ей как раз на хрен сдался!
       -- Нет, моя Милка не такая, -- у слава непонятно почему мгновенно запылали щеки. Вроде бы ничего такого ему Милка и не говорила. По крайней мере, не такими словами... но близко по смыслу...
       -- Да, что это ты судишь по одной женщине обо всех? -- возмущенно поддержала его Минута. Но не выдержала долгого укоризненного взгляда махиниста, тоже зарумянилась, а потом и вовсе глазищи свои зеленые да красивые в пол опустила.
       -- Вот и я о том же, -- Ухарь глубоко вздохнул, повел могучими плечами, словно два холма передвинул, потом вполне миролюбиво пояснил: -- Да я зла на свою бывшую женку не держу. У меня своя правда, мужицкая, а у нее своя, бабья, тут тоже понимать надо. А ты, девка, собой -- молодец, хоть и не к добру, конечно, баба на Махине. Что за школа рукомахания у тебя?
       -- Школа? -- Минута сразу стала непонятливой.
       -- Ладно, не скромничай, глаз у меня бывалый. Так какая школа -- "Гром" или "Ладыга"?
       -- "Головач", -- гордо ответила Минута и вонзила белые зубки в румяный бок помидора.
       -- Уважаю, -- с почтением произнес Ухарь и понимающе кивнул. -- Так ты послушница Храма Света! То-то я гадаю, откуда такие умения. При храме, наверное, и выросла? Сирота?
       Минута молча кивнула в ответ, делая вид, что поедание помидоров -- ее наилюбимейшее занятие, от которого невозможно оторваться даже для разговора.
       -- Вот что я не пойму, -- ухмыльнулся Ухарь, -- так откуда в Храмах столько сирот? Выращиваете вы их, что ли, как морковку?
       Минута рассмеялась, открыла было рот для ответа, но тут, видимо, что-то вспомнила, посмурнела лицом и ничего не сказала. У Благуши самого давно вертелся на языке целый ворох вопросов насчет ее умений, но тема, затронутая Ухарем, похоже, была ей неприятна, и он великодушно решил ее выручить.
       -- А правда, что Махина не умом человеческим придумана, а вместе с миром сотворена? -- спросил он Ухаря, деловито перемалывающего мощными желтыми зубами все, до чего могли дотянуться руки, а руки у него -- ого-го, а не руки! -- могли дотянуться куда угодно. Перед махинистом уже громоздилась солидная горка заячьих и рыбьих костей -- и когда только успел.
       -- Как же иначе? -- удивился Ухарь, небрежно подливая в чарку -- тяжелая бутыль в могучей руке так и порхала.
       -- Тогда почему ты упоминал про Бову Конструктора? Какое отношение он имеет к Махине?
       -- Не к Махине, -- Ухарь назидательно поднял указательный палец, -- а к паровому котлу. И котел, и паруса придумал лично Бова, сам настоятель Храма Света, а его механики смастерили на Махине. А сегодня мне довелось их испытать, и весьма успешно!
       Что ж это за Бова такой, задумался Благуша. И от Минуты ведь о нем слыхал. Но раз она о своем знакомстве с этим Бовой Конструктором при Ухаре сообщить не торопится, то и он этого делать не станет. Хватит, второй раз он ее подводить не собирается. У Минуты секреты свои, не для каждого -- ему, славу, она доверилась под влиянием особых обстоятельств, это он понимал... А все-таки интересно было бы узнать о Бове побольше, разве что Минуту попросить познакомить, ежели, конечно, времени на это дело в храмовнике достанет. Да и захочет ли столь важная шишка, как настоятель Храма Света, тратить свое время на него, простого торгаша...
       -- Значит так, Благуша, -- заявил Ухарь после очередной чарки, пронзительно уставившись на него маленькими черными глазками, и заодно утирая усы ладонью. -- Как прибудем, сразу хватаешь руки в ноги, пар в задницу, и смываешься подальше от Станции, я даже скажу, куда.
       -- Почему? -- Благуша широко распахнул глаза, озадаченный такой новостью.
       -- А ты что, хочешь пару часов за разговорами с фискальниками провести?
       -- Фискальниками?
       -- Это начальство у рядовых стражников так прозывается, -- пришла на помощь Минута. -- Любят они до чрезвычайности изводить вопросами свидетелей преступных происшествий, особенно приезжих. Опыта общения с фискальным отделением у таких, как ты, ведь никакого, вот те и рады стараться, лишь бы человека на нервы извести.
       -- Правильно, девица, -- одобрительно кивнул Ухарь. -- А Пивеня я сам сдам, да объясню там, что к чему. Есть у меня среди фискальников кореш, не так чтобы близкий, но надежный, так что я с этим делом быстро управлюсь. Тебе же советую остановиться в гостинице "Блудная Дева" -- вполне приличное заведение, смею уверить. Там я тебя и найду до полуночи, тут можешь не беспокоиться, мое слово железное, пар в задницу!
       -- А как я найду эту гостиницу, оторви и выбрось? -- Благуша забеспокоился. -- Храмовник ведь большой!
       -- А я тебе покажу, -- Минута так ласково улыбнулась славу, что у того сразу растаяло сердце и пропали все сомнения. Да и глупо было отмахиваться от дружеских советов, а что советы шли от друзей -- в этом дорога уже убедила.
       Они еще долго болтали о том, о сем, время за дружеской беседой летело незаметно, а Махина мчалась все дальше и дальше, и вскоре показался пригород храмовника. Как грибы вырастали и уносились прочь веси и небольшие городки, все более теснившиеся к столице Простор-домена; оказавшиеся в этот час рядом с путями миряне, глядя, как мимо них, оглушая ревом, пролетает голая, без вагонов, Махина, изумленно глазели вслед и качали головами. Внутри же Махины постепенно стало спокойнее и тише, горюч-камень в топке парового котла прогорел, большая часть пара ушла в гудок, и сейчас они ехали в относительной тишине, которую нарушал лишь ровный стук работающих механизмов Махины.
       К этому моменту величественный город-гора уже заслонял впереди большую часть неба.
       -- Ну, собирайся, Благуша, -- сказал Ухарь. -- Пора.
       -- Да ты ж еще Махину не остановил, -- удивился Благуша.
       -- Сама остановится. При подходе к Станции всегда так, пар в задницу, как ни разгоняй, все равно встанет. Махина словно в невидимую сеть попадает и мягко притормаживает. Так уж Станция устроена.
       -- А вагоны? Тоже так затормозят? Люди не пострадают?
       -- Соображаешь, -- кивнул Ухарь, глянув на Благушу как-то по-новому, отчего тот сразу загордился. -- И вагоны никуда не денутся, и бандюки с них прямо в руки властей попадут. -- Ухарь широко ухмыльнулся и подмигнул. -- Я за них тоже награду стребую, так что готовь второй кошель, в твой такой барыш не поместиться!
       -- А Минуте? -- в Благуше взыграла справедливость.
       -- Да ладно тебе, Благуша, мне бабки не нужны, -- заскромничав, попыталась отмахнуться девица.
       -- Да ежели бы ты меня к Ухарю не послала, сейчас бы я нищим был!
       -- Ну что ж, значит, и девице твоей выделим, -- Ухарь немного поскучнел. В его планах дележ выглядел иначе.
       -- Да не моей, -- Благуша покраснел, украдкой глянул на Минуту и, наткнувшись на странно укоризненный взгляд в ответ, смешался еще больше. -- Моя... Оторви и выбрось... моя Милка меня в Светлой Горилке дожидается... С Минутой мы в путешествии познакомились.
       -- Ладно, решено! -- Ухарь решительно (но мягко) опустил ладонь на стол, стараясь не перевернуть то, что на нем стояло. В бутылях все же немного булькнуло, а горки костей просели вниз. -- Да, в вагонах вещи какие-нибудь забыли? А то я принесу, как прибудут.
       -- Все мое при мне, -- быстро сказала Минута.
       -- А у меня там только котомка полупустая валялась, -- отмахнулся Благуша, -- поди, сперли уже. Так что все мое тоже при мне.
       Ухарь кивнул, встал, подошел к водильному креслу, но садиться не стал, а в задумчивости уставился вперед, сквозь лобовое окно. Так как необъятные богатырские плечи махиниста практически загородили весь обзор, то Благуша тоже поднялся и встал рядом с ним, не желая упускать ничего интересного из своего прибытия в храмовник. А чуть погодя к обоим присоединилась и Минута, которой, как хотелось надеяться славу, приспичило постоять рядом с ним исключительно из положительных чувственных побуждений в отношении его персоны.
       Так они и стояли втроем, плечом к плечу, глядя, как Махина подъезжает к Простору.
      

    , где Благуша ускоренными темпами познает блага цивилизации

      
       Суета сует -- верное средство для головной боли.

    "Апофегмы"

      
       Махина заметно снижала скорость, хотя махинист даже не притронулся к приборной доске -- в полном соответствии с тем, что он говорил ранее. Веховые столбы уже не бежали, а вяло проплывали мимо. Огромный, неоглядный, сделанный весь из лазурного байкалита, усеченный конус храмовника поднимался ввысь гигантскими ступенями. Вот он занимает половину неба, а вот занимает и все небо, так что ничего, кроме лазури стен, уже и не видать. А прямо перед Махиной быстро вырастал темный зев туннеля, прорезанного в толще байкалитовых стен, куда и убегало дваредье рельсов.
       -- Экая ахава! -- подумалось потрясенному столь величественной картиной Благуше, -- за жизнь не обозреть!
       Тут Махина влетела в тоннель, на мгновение все вокруг потемнело -- но лишь на мгновенье, так как в потолке уже вспыхнули маленькие, с ладонь, истекающие бледно-желтым светом зерцала, равномерно расположенные друг от друга на расстояние шага. Благуше почудилось, что на него уставились быстро мелькающие, непонятно кем присобаченные к байкалиту буркала неведомых чудищ, пустоголовых и слепых, несмотря на испускаемый свет. Но лишь показалось. Сравнение пришло и сгинуло. Махина чесала дальше, продолжая потихоньку тормозить, а зерцала выполняли свою работу, и выполняли исправно -- хорошо стало видно, как колеса несут их по нижнему ярусу храмовника вдоль расступающихся вширь, открывающих какие-то постройки стен.
       Ухарь протянул длинную руку, дернул за шнур, и Махина издала последний прощальный гудок.
       -- Все, гости дорогие, приехали! -- громко объявил Ухарь. -- Спасибо за компанию, веселой получилась поездка против всех ожиданий! Может, мне и дальше без золушка ездить?
       -- Ага, -- хмыкнув, поддакнул Благуша, -- только перчатки прихвати, для тех, кого к котлу горюч-камень швырять поставишь.
       Повернувшись, рыжеусый богатырь обнял Благушу, да душевно так обнял, аж ребра у того затрещали, затем, выпустив сдавленно охнувшего слава, чмокнул в щечку зардевшуюся Минуту. Пока чувствительно взволнованный Благуша пытался подобрать подходящие ответные слова, Ухарь ткнул рукой в сторону тамбура и сказал:
       -- Прощаться не будем, еще свидимся. А теперь быстренько дуйте через заднюю дверь, пока на перроне не оказались. Думаю, начальство уже торопится навстречу.
       -- Хорошо, Ухарь! Будем ждать в этой... как ее...
       -- "Блудной деве"! -- со смехом подсказала Минута.
       Слав подхватил девицу за руку и побежал с ней к заднему выходу. И вдруг остановился, как вкопанный. Так, что послушница Храма Света налетела ему на спину и удивленно ойкнула.
       -- Оторви и выбрось, а где же Пивень?!
       Место на лежаке пустовало. Бандюк исчез. А тамбурная дверь была открыта настежь. Ухарь подскочил, коротко глянул гневно сузившимися глазами, и с неприкрытой досадой бросил:
       -- Эх, недоглядели, пар ему в задницу! Пока мы разговоры разводили, взял да и убег! -- затем уверено добавил: -- ничего, не уйдет! Сейчас корешкам звякну, розыск объявят по всему храмовнику. Но за Пивеня награду нам теперь не видать, другие поймают... Ничего, остальная ватага уже на подходе, а за них куда больше дадут! Ну все, поторапливайтесь, к перрону подъезжаем!
       Сейчас Махина уже еле плелась.
       Благуша выбежал за дверь на край платформы, примерился и соскочил на рельсы. Как выяснилось, немного не рассчитал -- зубы лязгнули от отдачи в пятках, но ничего, остались целы. Морщась, он быстренько обернулся, протянул руки и помог спрыгнуть Минуте. Ухарь махнул им рукой и скрылся в глубине махинерии, а Минута тут же потянула Благушу по оказавшейся рядом каменной лестнице вверх -- на второй ярус. Благуша озирался на бегу, стараясь рассмотреть как можно больше, уж очень непривычной была картина окружающего. Было так просторно и светло, словно они находились под открытым небом, но стоило глянуть вверх, на байкалитовый свод Станции, устроенной, не в пример Краю домена, прямо в толще храмовника, как обманчивое впечатление пропадало. Потом они выбрались с территории Станции, и от бесчисленных переходов, лестниц и туннелей, по которым его повела быстроногая провожатая, у слава напрочь потерялась всякая ориентация.
       В одном месте они остановились, и Минута показала Благуше рукой вниз сквозь прорезанную в стене каменную решетку -- он увидел уже остановившуюся тушу Махины, заполненный ярко одетыми, по-столичному, людьми перрон, а на нем -- внушительную даже отсюда фигуру Ухаря, к которому спешила группа людей в зеленых и красных мундирах.
       -- В красных мундирах -- фискальники, -- пояснила Минута. -- В зеленой -- рядовые стражники. Совет Ухаря сэкономил нам пару часов. Лучше я покажу тебе город, чем сидеть и объясняться с этими жлобами.
       -- Буду рад быть твоим спутником, оторви и выбрось! -- согласился Благуша, вытирая рукавом армяка взопревший лоб -- в храмовнике было куда теплее, чем снаружи.
       -- Ну, пошли дальше, -- Минута потянула его за руку.
       Славу было приятно следовать за ней, так как от прикосновения нежной маленькой ручки (между прочим, способной вырубить бандюка не хуже мужской) он просто млел, уже не особенно-то и стараясь одергивать себя мыслями о Милке. Вдобавок, заблудиться в этих катакомбах одному труда не составляло, и он искренне радовался, что у него есть такая провожатая, как Минута.
       Вскоре они вышли на городскую улицу, раскинувшую ряды трех-четырехэтажных зданий из дерева и камня под байкалитовым сводом, испещренным множеством маленьких зерцал, создававшим видимость естественного дневного освещения. Здания из четырех этажей потрясали воображение -- больше двухэтажного трактира в Светлой Горилке, да высокого, но и вовсе безэтажного купола Станции на Краю, ничего выше из жилья слав в своей жизни не видел (сам храмовник был не в счет, город-гора был возведен еще Неведомыми Предками, а не руками простых людей).
       От царившего здесь многолюдья, среди которого уверенно и ловко лавировала Минута, у Благуши через некоторое время зарябило в глазах. А люди все шли и шли. Сотни? Тысячи? Люди толкались на улицах и площадях, шумели, спорили, что-то продавали, что-то покупали, чем-то обменивались, о чем-то договаривались, в общем, занимались, кто во что горазд. Теплый армяк стеснял все сильнее, и слав, наплевав на приличия, расстегнул его донизу, но все равно истекал потом. Один раз к ним попытался пристать какой-то закомура -- высушенный, как вобла, тощий нанк в синей рясе, проникновенным голосом вопрошая, знают ли они настоящее имя Предка, и отстал только тогда, когда Минута совсем не по-женски рявкнула в ответ, что знает даже его фамилию, а не то что имя. Затем перед ними развернулась ярко освещенная площадь с огромной статуей Смотрящего Олдя в центре, Великого-Двуликого, вокруг которого толпились прилично одетые попрошайки и привычно гундосили, что сами они не местные, что вот, мол, ни кола у них и ни двора, и вообще жизнь их столь тяжела, что дальше уже некуда, и неплохо бы облегчить ее некоторым количеством бабок. Ну, эта публика была известна Благуше еще по родной веси, да и на конах от нее продыху не было, так что он просто пропускал противное и бессовестное нытье мимо ушей.
       Наконец они оказались на краю площади, где перед взором Благуши предстало трехэтажное здание с ярко размалеванной вывеской "Блудная дева". Минута, не останавливаясь, устремилась в солидную двухстворчатую дверь из мореного дуба. В гостевой зале им навстречу сразу заспешил низкорослый толстяк-егр, чернокожий и светловолосый, как и все егры, видимо, сам хозяин гостиницы. Круглое лицо расплылось в приветливой улыбке, пухлые ручонки, взметнув рукава шикарного халата из золотистого плиса, распахнулись в гостеприимном жесте. Минута представила егра Благуше (его звали Бодун), перебросилась с ним парой слов, а затем мило попрощалась со славом, что для него оказалось неожиданным ударом судьбы. Но тут же успокоила обещанием заглянуть через пару часиков и прогуляться вместе с ним по городу, чтобы показать местные достопримечательности.
       После чего выпорхнула из гостиницы, а ее хозяин Бодун, шустро семеня короткими ножками, повел Благушу в свой лучший, по его уверению, номер, располагавшийся на третьем этаже. Там, как оказалась, и ванну принять было можно, и для естественных надобностей никуда не надо было отлучаться, и еду можно было заказать прямо в номер. Благуша стал прикидывать в уме, во сколько же бабок ему выльется такая забота и предупредительность, и собственный кошель, где еще позванивали бабки в количестве почти шести матрешек, то есть почти целого бочонка, показался ему неожиданно тощим и жалким для столицы. И уж совсем забеспокоился слав после сообщения хозяина о том, что в этом номере был недавно сделан капитальный ремонт. Что такое "капитальный ремонт", Благуша не ведал, но по тону егра до него дошло, что это нечто особенно крутое, настолько крутое, что, похоже, ему не хватит никаких бабок. А бабки ему еще были ох как нужны для других надобностей. Влип, подумал слав и от этой мысли вспотел еще сильнее. Но как отказаться? Минуту подводить не хотелось, да и себя на посмешище выставлять тоже.
       А хозяин продолжал разливаться трепыхалой по поводу достоинств своей гостиницы. Тогда торгаш решил камила пока не гнать и нарочито скучным голосом поинтересовался, во сколько ему этот "капитальный ремонт" обойдется. Ответ коротышки приятно удивил. Бодун заявил, что это храмовая квота, и что, дескать, храмовые гости за честь его странноприимному дому. "Ай да Минута! -- пыхтя на очередном лестничном пролете, мысленно похвалил слав, сразу сообразив, откуда на него свалилось такое счастье. -- Молодец, девица!"
       Наконец они добрались до нужного номера, и егр Бодун предупредительно распахнул перед Благушей дверь. После подъема на третий этаж коротышка даже не вспотел и дышал ровно, чему можно было только позавидовать. Показав гостю, как пользоваться водоналивными кранами с холодной и горячей водицей, удобным нужником с высоким, непривычного вида сиденьем из белого мрамора, и шнурком колокольчика, по которому вызывался коридорный, Бодун вежливо откланялся и оставил его одного.
       Благуша устало вздохнул, смахнул со лба испарину, скинул пропотевший армяк прямо на пол, оставшись в алой рубахе, и осмотрелся. Номер и вправду был роскошный. Даже чересчур. Прежде всего, в глаза бросалась чудовищная по размерам кровать -- на такой можно было спать не только всей своей семьей, но и соседей по Светлой Горилке пригласить, с целой кучей сопливых детишек, и то, наверное, место еще бы осталось. Непонятно, зачем такая нужна? В догонялки, что ли, с супругой играть? Так глядишь, и до утра не поймаешь, все желание пропадет.
       Ладно, Смотрящий пусть на ней и почивает, Благуше она все равно ни к чему. Ему не то что ночевать, просто поваляться времени не было -- скоро обещалась зайти Минута. С любопытством скользнув взглядом по огромным, от потолка до пола, гардинам из какой-то дорогой красивой материи, прикрывавшим просторное окно номера от света улицы, слав решительно отправился в моечную -- небольшую комнатушку размером четыре на четыре шага, с бассейном вместо пола. Там уже плескалась прозрачная голубоватая водица, заметно исходившая паром -- хозяин расстарался. Быстренько скинув всю одежду, Благуша потрогал ногой водицу, оказавшуюся терпимо горячей, и бултыхнулся целиком. Какое-то время он просто неподвижно сидел, отмокая, аж прикрыв от наслаждения глаза, затем принялся орудовать мылом и мочалкой, смывая с себя грязь и усталость.
       Когда через полчаса он выбрался из бассейна, благоухая чистотой, то в номере на просторном столе его уже ждал горячий обед. От закрытых крышками блюд исходили такие аппетитные запахи, что слав, несмотря на недавнюю трапезу в Махине, вдруг почувствовал зверский голод и умял все подряд, даже толком не рассмотрев, что же он ел. После чего, довольно потирая туго набитый живот обеими руками, вышел на балкончик -- проветриться.
       Отсюда хорошо просматривалась площадь, по которой его привела Минута, и Благуша засмотрелся на статую Смотрящего, высотой превосходящую даже третий этаж, на котором его разместили. В его сторону было обращено доброе лицо Двуликого, исполненное вселенского великодушия, а злое смотрело в противоположную, заставляя ежиться входящих на площадь -- он посчитал это хорошим знаком. Глядя на ласково взирающие на него глаза Смотрящего, Благуша ощутил, как на него нисходит небесная благодать и спокойствие, а затем и вовсе впал в какое-то благоговейное оцепенение.
       Неизвестно, сколько он так простоял, прихода Минуты он не заметил. И очнулся от ступора, лишь услышав рядом ее милый голос:
       -- Красиво, правда?
       Благуша порывисто обернулся и снова замер, восхищенный уже видом самой Минуты. Девица избавилась от своего невзрачного шерстяного плаща, переодевшись в небесно-голубой наряд, легкий, воздушный и весьма соблазнительно подчеркивающий формы ее тела, оказавшиеся не такими уж и скудными, как ему показалось при первом знакомстве. По крайней мере, грудь девицы ничем сейчас не уступала красотам Милки, а то даже и превосходила -- например, смелостью шейного выреза, открывавшего края приятных глазу нежных округлостей. Сердце слава сладко затрепетало где-то в районе переполненного желудка -- и куда только подевалась серая послушница! Сейчас перед ним усладой глаз предстала красивейшая из женщин, которых он когда-либо видел в своей жизни!
       -- Не то слово! -- вырвалось у него. -- Просто лепота!
       -- Ну что ж, друг мой, -- Минута кокетливо улыбнулась, оценив по достоинству вызванное ее видом восхищение, полыхавшее в глазах слава, причем ее собственные очи сияли ничуть не хуже, -- времени у нас до полуночи еще немало, так что пойдем, покажу тебе мой город. Я всегда выполняю свои обещания.
       Ценное качество, особенно для женщины, подумал слав. Потом спохватился:
       -- А ежели Ухарь зайдет, когда нас не будет, оторви и выбрось?
       -- Ничего, ежели что и будет передать, то оставит хозяину гостиницы. Бодун исключительно честный малый, я его давно знаю.
       -- Интересно, а вагоны уже прибыли или нет? -- задумчиво проговорил слав.
       -- Не терпится получить награду за бандюков? -- Минута снисходительно улыбнулась.
       -- Конечно, нет, оторви и выбрось! О людях беспокоюсь! -- Слав энергично помотал головой, отметая всякие подозрения в материальной заинтересованности, которая, конечно, имела место -- какой же он торгаш, ежели не будет думать о прибыли? Тем более, о дармовой? Но портить о себе впечатление он не собирался, а что может подпортить -- это он почувствовал, поэтому развивать тему благоразумно не стал.
       -- Нет, вагоны, как ни странно, еще не прибыли. То ли Ухарь не рассчитал со скоростью, то ли бандюки еще что-то с ними сотворили. Остается только ждать. Кстати, как я узнала, Махину с нашим махинистом уже послали обратно -- навстречу составу. На этот раз Ухарь поехал в компании с целой толпой стражников, так что скучать ему снова не придется.
       -- Понятно... -- Благуша кивнул. -- А тот пакет, что ты прятала в вагоне... Теперь уже можешь сказать, что там было?
       Минута укоризненно покачала пальчиком у него перед глазами.
       -- Эти дела тебя не касаются, Благуша. Пакет я забрала, но что внутри...
       -- Понял, понял, оторви и выбрось!
       -- Только не обижайся, хорошо? Это не мои личные секреты.
       -- Да что ты, Минута, какие обиды! -- искренне воскликнул слав. -- Я тебе и так до конца жизни буду благодарен за помощь, оторви и выбрось!
       -- Так уж до конца жизни? -- девица лукаво прищурила свои великолепные зеленые глаза.
       И тут Благуша не удержался. Стремительно шагнув к Минуте, он обнял ее, млея от ощущения в ладонях нежной девичьей кожи, прикрытой лишь тончайшей шелковистой тканью, и запечатлел на ее губах крепкий поцелуй. Затем отступил на шаг -- полюбоваться результатом. Лично ему ощущения понравились.
       Изумленная его поступком, Минута, казалось, лишилась дара речи, и лишь молча смотрела на слава, хлопая длинными ресницами. Затем глубоко вздохнула и медленно, прерываясь от волнения, проговорила:
       -- Больше так... не делай... Не могу сказать, что мне не понравилось, но я же послушница Храма Света, и близкие отношения с мужчинами мне... запрещены.
       Благуша устыдился, что поддался мимолетной слабости.
       -- Прости, Минута. Я...
       Пальчик девицы лег ему на губы.
       -- Молчи. Что сделано, то сделано. А теперь пошли со мной.
      
      

    . Дорога, дорога, осталось немного...

      
       Чем меньше знаешь, тем меньше сомневаешься.

    "Апофегмы"

      
       Взмыленный не хуже своих коняг, Выжига тряской рысью подъезжал к огромному и необозримому конусу храмовника, когда дневной свет начал тускнеть. Вечер только-только наступал, животворный Луч бил из вершины чудо-горы еще почти в полную силу, прожигая легкие перистые облака и отражаясь от Небесного Зерцала к Мировой Грани на радость всем живущим на ней, поэтому движение вокруг пока было оживленным. Пешие путники, телеги, кавалькады и просто одинокие всадники, среди которых затесался и Выжига, растекались по дороге в обе стороны, к столице Простор-домена и от нее. Больше -- в храмовник.
       Седло уже с трудом удерживало в себе тело, в коем бродила, остервенело кусая все подряд, зубастая усталость. Особенно муторно ныли бока, ноги и спина. Да и поникшие плечи не желали держать буйную головушку, осоловело глядевшую перед собой. Роскошные усы слава поникли от пота, лицо и одежду покрывала дорожная пыль. Под ним, тяжко вздыхая, рысил гнедой, а сзади на привязи тащился серый, напоминая вихляющейся поступью накачавшегося выпивоху.
       А чуть позади коняг неутомимо чесало его, Выжиги, личное ходячее проклятье, взбивая шлепками когтистых лап фонтанчики дорожной пыли. Израсходовав все свои предназначавшиеся строфокамилу матюгальники и махнув на него рукой, слав давно не обращал на него внимания. Птица за весь день так и не отстала, но и в руки не далась, бесполезные попытки схватить ее за свободно болтающиеся поводья пришлось, в конце концов, оставить, чтобы не растрачивать усилия понапрасну. Правда, пару раз камил сворачивал куда-то в сторону, но потом догонял снова -- то ли резвился от непривычной свободы, то ли искал пищу. Выжиге было все равно.
       Даже дивный вид самого храмовника, величественного сооружения Неведомых Предков, потрясающего воображение у любого, даже самого нелюбопытного человека, причем не только в первый раз, но и во все последующие (сколько на него ни смотри -- все равно не привыкнешь к этакой мощи), не особенно-то Выжигу и тронул. Что и говорить -- храмовник выбрал неудачный момент, чтобы покрасоваться перед путником.
       Путнику, мягко говоря, было начхать.
       Потому что больше всего на свете ему хотелось только одного -- чтобы все как можно быстрее закончилось. А пока -- добраться до Портала хотя бы на несколько часов раньше полуночи и, ежели Неведомые Предки хоть немного благосклонны к нему, свалиться на эти несколько часов на любую, самую завалящую койку. Потому что после переноса его снова ждала изнурительная гонка, и он обосновано боялся, что хотя бы без кратковременного отдыха может ее не осилить. Песий хвост! Провести целый день в седле без соответствующей подготовки и опыта! Стереть бедра и задницу о седло чуть ли не в кровь! Да Выжига просто не помнил такого дня за всю предыдущую жизнь -- чтобы он так чудовищно уставал.
       Поэтому лишь остатки силы воли, помноженные на стремление к заветной цели, заставляли его сейчас продолжать путь. Выжига выругался сквозь зубы, медленно и остервенело. И дал себе клятву, что это путешествие будет для него последним, чем бы оно ни закончилось. Его дело заниматься торговлей, а не познавать особенности мира на собственной шкуре. Ну, Скалец, ну, братан недоделанный, лучше тебе не попадаться под руку после его возвращения домой...
       Сейчас же его интересовали только три вещи: жратва, сон, Портал. Больше ему в этом домене желать было нечего.
      

    . Экскурсия по храмовнику

      
       Странное дело, вдали от дома так и тянет купить что-нибудь ненужное!

    "Апофегмы"

      
       Они вышли из гостиницы и снова прошли мимо Смотрящего Олдя, только уже свернув на другую улицу, как пояснила Минута -- в сторону торговых кварталов. Несмотря на обилие уже полученных впечатлений, Благуше по-прежнему было интересно все, поэтому он вертел головой без остановки, глазея на те чудеса, о которых только слышал или читал. Но еще больше было вокруг того, о чем он и не знал и не догадывался.
       Минута не уставала комментировать -- ей доставляло удовольствие быть для Благуши гидом. Вот уличные лицедеи закончили (к сожалению) представление о жизни древних берендеев -- народа мифического, возможно, и не бывшего вовсе, и суетясь, вручную складывали макет Небесного Зерцала -- при этом шутливо говоря зрителям, что наступает ночь и всем пора на боковую. А вот среди клеток с говорун-птицами, больших и малых, сидит торгаш-птичник, бледный ликом и кучерявый волосом армин, а на плече у него говорящая синица редкостного красного цвета, -- такого цвета и не бывает в природе вовсе, -- которая стращает окружающих скабрезными выкриками:
       -- Мер-ртвяки! Ур-роды! Ур-рою!
       Благуша загляделся, но Минута бесцеремонно потащила его дальше, пообещав, что это не самое интересное. Чуть дальше стоял окруженный детьми другой торгаш -- низенький смуглый манг, с огромной связкой разноцветных воздушных шаров, которые упорно рвались в воздух, а торгаш, с трудом удерживая их в руках, с натужной улыбкой накрикивал:
       -- А вот кому летучие шары, лопни мои глаза! Подходи, выбирай! Доставьте радость себе и своим деткам!
       Когда Благуша с Минутой проходили мимо, детишки радостно завизжали -- один из шаров все-таки вырвался из общей связки и устремился алым пятном к байкалитовому своду.
       -- Лопни мои глаза! -- горестно взвыл манг, беспомощно глядя на улетающий убыток.
       -- Интересная забава, -- улыбнулся Благуша, мысленно посочувствовав собрату по ремеслу.
       -- Да, забава, -- согласилась Минута и туманно добавила: -- хотя всякую забаву и в дело приспособить можно.
       -- Угу, -- реплика спутницы заставила слава задуматься. Он поскреб пятерней затылок, подвигал бровями и изрек: -- Вот ежели, оторви и выбрось, сделать огромный такой шар, то можно и человека в воздух поднять. Представляешь, как здорово с высоты обозревать окрестности?
       Минута от удивления даже остановилась.
       -- Сам придумал, или подсказал кто?
       -- Сам... а что, оторви и выбрось?
       -- Да Бова Конструктор уже сделал такой, сейчас испытания проводит! К шару канатами будет пристегиваться корзина, куда смогут поместиться аж четыре человека!
       Благуша озадаченно хмыкнул.
       -- Нет пророка в своем отечестве, оторви и выбрось...
       -- А ты молодец, -- похвалила Минута, -- головастый.
       И потянула польщенного слава дальше по улице.
       Вскоре они оказались среди многочисленных прилавков книжного развала и здесь задержались надолго. Минута рылась в стопках книг, что-то спрашивала у продавцов, переходя от одному к другому, а потом, похоже, разговорилась с давним знакомым, забыв о спутнике начисто -- так увлеклась. Понимающе пожав плечами, Благуша побрел вдоль книжных рядов самостоятельно, решив присмотреть себе что-нибудь на память. Такого изобилия книг он еще никогда не встречал -- разве можно было сравнивать это богатство с тем, что имелось в избе-читальне родной веси, Светлой Горилки! На Краях книги были товаром дорогим, вовсе не необходимым для жизни, поэтому в избе-читальне потихоньку копилось лишь то, что приобретал на собранные обществом бабки староста их веси, Подорожник, -- книги для учения, но никак для развлечения. Да еще там же оседали случайные -- подаренные или кем-то забытые из проезжих. А здесь -- здесь каких только книг не было! И маленькие, и большие, и тонкие, и толстые, и строгие обликом, и яркие красочным разноцветьем! Праздник для души, да и только!
       Благуша выудил из груды наугад две связанные вместе книжки, развязал и начал листать. Двухтомник назывался "Конец Света", причем слово "Конец" было вытеснено серебром на обложке первой книги, а слово "Света" -- золотом на второй. Лишь через минуту мучительных умственных усилий, сообразив, что это какой-то философский труд о строении мира, причем изложенный столь заумным языком, что нормальным человеческим умом этого не понять, слав отложил книги в сторону и взял взамен небольшой аккуратный томик размером с ладонь и толщиной в палец. Называлась книжица "Апофегмы". Слово было незнакомое, но Благуша, ничуть не раздосадованный первой попыткой с двухтомником, смело откинул обложку. Надпись на титульном листе гласила, что сборник апофегм составлен неким Ежом и изготовлен в первопечатне Федора, что находится в славном городе Свинница домена Крайн (откуда родом была ватага Рыжих и махинист Ухарь). Открыв томик где-то посередке, слав наткнулся на любопытное изречение: "Хорошо, когда собака -- друган, но плохо когда друган -- собака", и захохотал. Уж очень это высказывание было точным, прямо про Выжигу! Он еще полистал страницы, выяснив, что сборник составлен довольно своеобразно -- на каждом развороте была запечатлена только одна апофегма. Зато среди них порой попадались такие перлы красноречия, что хоть стой, хоть падай!
       -- Беру, оторви и выбрось! -- заявил Благуша заинтересовано смотревшему на него книжнику. -- Сколько?
       Названная цена оказалась не так уж и мала, но вопреки обычаю торговаться слав молча полез в кошель и отделил от початой матрешки десяток бабок, разочаровав такой поспешностью книгопродавца, которому поторговаться явно хотелось. Вернувшись обратно к Минуте, которая все также увлеченно беседовала со своим знакомым книжником, он похвастался покупкой, и покупка была благосклонно одобрена. Затем Минута попрощалась с собеседником, напомнив ему о каком-то своем заказе, и они отправились дальше.
       До наступления вечера, ознаменовавшегося частичным угасанием зерцал на байкалитовом потолке яруса, слав успел увидеть еще много интересного: например, пару номеров набитого довольной ребятней детского передвижного цирка, в котором шло выступление трех дрессированных поросят -- Сина, Бада и Морехода. Под звуки незатейливой песенки: "Я поросенок, ну и пусть, я поросенок, и тем горжусь!", три милых розовых животинки ловко танцевали вальс. После них выступил старый дедушка Можай, продемонстрировавший публике невероятно способного старого седого зайца по кличке Лайк, которого сумел-таки после семилетнего мучения научить бренчать на балабойке какую-то нехитрую мелодию. Благуша еще подумал тогда, что зайцы вроде столько не живут, но крамольная мысль мелькнула и пропала. Настроение было благодушное, и придираться к мелочам не хотелось.
       После цирка для слава наступил предел насыщения впечатлениями, и события в его опухшей от перегрузки голове изрядно перемешались. Помнилось только, что где-то еще они стояли и слушали бродячего барда Воху Василиска, который под бренчанье балабойки исполнял жалостную песенку о юной русалке, пойманной старым, давно зачерствевшим сердцем рыбаком. Рыбак тащил русалку домой, плотоядно облизываясь в предвкушении сытного и вкусного ужина, а юная дева Океании горько причитала и плакала о своей незавидной участи. И красиво же пел Воха Василиск, прямо заслушаешься!
       А затем ярусные зерцала и вовсе потускнели, возвещая о наступлении снаружи храмовника темного времени суток -- до полуночи с этого момента оставалось всего два часа. И наша сладкая парочка отправилась обратно к гостинице "Блудная дева", но уже другим путем. Оказывается, для удобства перемещения горожан по всем семи ярусам храмовника ходили небольшие миниатюрные Махины, вот на одной из них, к немалому восторгу слава, путешественники и добрались до площади с Двуликим, откуда уже было рукой подать до гостиницы. Здесь, прежде чем покинуть слава снова, Минута объяснила, куда он должен прийти за полчаса до полуночи, и отправилась договариваться о льготном пользовании Порталом.
       Проводив девицу грустным взглядом, Благуша глубоко вздохнул, тряхнул головой, словно пытаясь таким образом привести ее в порядок -- а головушка изрядно гудела от впечатлений, и вяло зашагал в гостиницу, не представляя, чем себя занять на час с лишним.
       Тут ему на глаза и попался трактир под названием "Благочестивый лик".
       Сие двухэтажное здание было причудливо выкрашено в темно-синий цвет и вертикально расчерчено оранжевыми полосами, наверное, чтобы лучше бросалось в глаза, а сбоку, перед входом, лепилась яркая афиша, поверху которой шла крупная надпись "Рукомахание для всех желающих", а в центре красовался здоровенный чернокожий егр, гордо демонстрирующий свои необъятные бицепсы.
       Не долго думая, Благуша взял да и нырнул в этот трактир. В кои-то веки попал в храмовник, так что, можно сказать, сам Смотрящий велел провести время весело!
      
      

    , где Благуша развлекается самостоятельно

      
       Чужая хорошая мысль гораздо лучше, чем собственная глупая.

    "Апофегмы"

      
       Храмовый трактир "Благочестивый Лик", который, судя по названию, вроде бы должен был отличаться скромностью и благочестием, на поверку таким вовсе не оказался. Впрочем, не был он и обиталищем разврата, как иные кабаки, куда без надежных друганов и заходить-то страшно, за исключением некоторых приятных моментов, связанных с девицами легкого поведения. Чтобы убедиться и в первом и во втором, достаточно было заглянуть внутрь и понаблюдать минуту-другую за тем, что происходит в зале. Что Благуша и сделал, толкнув резную дверь и замерев на пороге.
       Вечернее время благодатно для любого заведения подобного рода -- не стал исключением и храмовый трактир. Посетителей к сему моменту здесь скопилось изрядно. Больше всего было, конечно, местных -- мангов, но хватало и приезжих. Пробежав по залу любопытным взглядом, Благуша заметил нескольких егров, соотечественников хозяина "Блудной девы" -- низкорослых, по грудь обычным людям, крепышей с горных доменов. Признанные мастера по металлу и камню были лицом черны, как беззвездная ночь, и широкоплечи, как... сравнение не подыскивалось... как... да как просторные скамьи возле треугольных столиков, прославивших сей трактир столь необычной формой. В правом углу, вольно сдвинув два столика вместе и образовав привычный квадрат, устроились, беззаботно веселясь и выкрикивая какие-то остроты друг дружке, четверо белобрысых долговязых славов, земляков; чуть левее обнаружилось несколько закутанных, несмотря на тепло храмовника, в привычные ведмежьи шкуры нанков, ледорубов и охотников -- узкоплечих, тонкокостных и жилистых; отыскались и кудрявоголовые, бородатые армины -- дрессировщики бегунков и алхимики, умевшие выгонять из Черной Дряни, добываемой засекреченными от всех чужаков способами в недрах родных пустынь, высококлассную горючку для уличных фонарей и лампад. А кое-где, внимательно присмотревшись, можно было даже узреть серые долгопятые рясы храмовых служек, забежавших принять парочку крамольных кружек браги после тяжелого трудового дня, да что-нибудь перекусить на ночь глядя. В общем, в зале крутился обычный разночинный и разнодоменный люд, то самое добро, которого везде навалом.
       Благуша как раз выискивал, где поудобнее скоротать часы среди переполненного зала до названного Минутой срока, когда его бесцеремонно и грубо толкнули в плечо, и мимо протиснулся очередной посетитель, беззлобно проворчав:
       -- Не стой на дороге, малый, гарпун штопором, не мешай людям, лучше занимай место, а то так все представление простоишь!
       И непрошеный советчик, продемонстрировав туго обтянутую кожаной курткой спину, разукрашенную бахромой, да искусно вплетенный ряд белых перьев птицы-трепыхалы в иссиня-черные волосы, скрепленные хайратником (а это был не кто иной, как русал -- меднокожий обитатель водных просторов Океании, потомственный пастух плавающих мясных островов), растворился среди народа, как солитер в ... ладно, не стоит портить аппетит, ежели собрался перекусить. Перекусить? Благуша удивился собственной мысли, но, прислушавшись к сосущим позывам в животе, понял, что снова проголодался -- прогулка по храмовнику не прошла даром.
       Интересно, о каком представлении говорил русал, мимолетно подумал слав, высмотрев, наконец, свободное местечко вблизи квадратной площадки сцены, возвышавшейся в конце обеденной залы, и заторопился, пока местечко не занял кто другой. Остановившись возле вожделенного столика, за которым уже расположились двое узкоглазых черноволосых мангов, похожих друг на друга, как близнецы-братья, Благуша вежливо поинтересовался, может ли он присесть. Братья одновременно переглянулись, весело осклабились друг дружке одинаково желтозубыми щербатыми ртами и кивнули Благуше.
       -- Садись, слав! -- сказал один.
       -- Пристраивай задницу! -- пригласил второй.
       -- Я -- Еник.
       -- А я -- Беник.
       -- А вместе мы -- братья Ебеники, красивые, как дохлые вареники!
       И оба довольно заржали, похоже, употребив старую отработанную хохму.
       -- Благуша, -- сдержанно улыбнулся в ответ слав, устраиваясь на скамье. Как всегда, в первые минуты знакомства он чувствовал себя в обществе незнакомых людей скованно и неловко, тем более людей столь раскрепощенных, как эти доморощенные хохмачи. Ладно, ему не дитяток с ними растить, можно и посидеть.
       -- Выпьешь, слав? -- предложил Еник, подхватывая стоявший перед ним кувшин одной рукой и подвигая другой свой бокал.
       -- За промежуточное знакомство! -- подхватил Беник.
       -- Какое-какое? -- не понял Благуша.
       Братцы снова осклабились до ушей и повторили хором:
       -- Промежуточное, дохлый вареник!
       -- Это когда пришел, увидел и ушел! -- пояснил Еник.
       -- Или когда хапнул, хряпнул и отрубился! -- добавил Беник.
       -- В общем, в первый и последний раз! -- заключил Еник.
       Благуша сразу заскучал и начал коситься на соседние столики, присматривая, куда бы пересесть, но старался делать это не слишком демонстративно, чтобы не обидеть братцев. Неудивительно, что место возле них пустовало, с такими-то клоунами...
       А Еник уже наливал какое-то подозрительное белое пойло из кувшина в свой бокал, по-братски одолженный Благуше. Вот только душевный порыв манга был грубо нарушен некстати возникшим перед столом, словно анчутка из Бездонья, трактирным волокушей в официальном зеленом переднике.
       -- На штраф давно не нарывались, братцы? -- любезно осведомился земляк у мангов. -- За меня разливать решили, да еще из своих запасов?
       -- Да что ты, Меник, дохлый вареник! -- Еник поспешно отодвинул свой бокал от Благуши. -- Даже и не думал!
       -- То-то же, -- удовлетворенно проговорил волокуша, поворачиваясь с чопорной дежурной улыбкой к славу. -- А ты чего изволишь, гость дорогой?
       Благуша открыл рот, но новоявленный сродственник Ебеников уже закусил удила, отрабатывая должность:
       -- Не желаешь ли отведать знаменитого монастырского кумыса из-под молоденьких девиц... тьфу ты, то есть кобылиц? Три кружки этого замечательного напитка могут свалить с ног даже богатыря! Или русалочьей браги, способной с одного глотка опьянить трезвого и протрезвить пьяного? Или горной сивухи, от которой наутро молодеют, а к вечеру стареют? Или настойки из печени ханыги, бодрящей кровь не хуже юных девок в постели? Или...
       -- Окоселовки! -- ошалев, ляпнул Благуша.
       Произошла заминка -- лица всех троих мангов заметно вытянулись от удивления.
       -- Ты, случайно, не с Ухарем знаком? -- уже с явным уважением спросил Меник.
       Благуша молча кивнул, еще не зная, чем кончится его неожиданная эскапада.
       -- А что кушать будешь? Могу порекомендовать жареную трепыхалу под отменным синильным соусом. Отменное кушанье, в самый раз с дороги, сытно, вкусно и недорого!
       -- Идет, оторви и выбрось! -- поспешно согласился Благуша, понимая, как влип с этой окоселовкой, и не желая попадать впросак далее. Трепыхала так трепыхала, тем более что и впрямь недурно готовят эту степную пташку в центральных доменах -- от знакомых слыхал.
       -- Сейчас будет подано, -- Меник оживился, заговорщицки подмигнул ему, как близкому знакомому, и, прежде чем исчезнуть, строго бросил братцам: -- К гостю чтоб не приставали, оглоеды! Друг Ухаря -- мой друг! Все кости пересчитаю, ежели пожалуется!
       И исчез.
       -- Дохлый вареник, -- кисло пробормотали в унисон братцы, разочарованные несостоявшимся развлечением над случайным чужаком, и жадно припали к своим бокалам, в которых пенился белый, кисло-вонючий на запах напиток, видно, тот самый знаменитый монастырский кумыс из-под молоденьких кобылиц.
       Проблем с близнецами вроде как больше не предвиделось. Повеселев, Благуша снова принялся оглядываться. Народ в трактире вел себя вполне пристойно -- звякали кружки, бокалы и чарки, в воздухе стояла разноголосица, сливаясь в привычный для таких мест невнятный шум. Не успел Благуша заскучать, как Меник возник снова, уже с подносом, и быстро сгрузил содержимое на стол -- бокал с окоселовкой и блюдо с жареной трепыхалой.
       Благуша попытался сразу расплатиться.
       -- Позже, -- приятно улыбаясь, сообщил трактирный волокуша, -- тем более что первая кружка -- за счет заведения.
       И снова исчез.
       Профессионал, с уважением подумал Благуша, не разглядев и со второго раза, куда тот подевался. Затем, мысленно пожелав себе долгой и счастливой жизни, осторожно отпил маленький глоточек из бокала, можно сказать, едва на язык попробовал -- но и это его не спасло -- окоселовка знала свое дело и враз вдарила по мозгам. "Оторви и выбрось!" -- выругался про себя слав, чувствуя, как поплыла голова. Заказал на свою голову! Впрочем, сообразив, что напиваться вовсе незачем -- время ведь можно провести и за едой, налег на жареную тушку трепыхалы под синильным соусом, наслаждаясь нежным мясом и хрустя специально размягченными косточками. И впрямь отменно!
       А трактир продолжал наполняться, разговоры становился все громче и громче, кое-где перерастая в шумный спор, впрочем, спорщиков быстро успокаивали трактирные волокуши, бдительно следящие за порядком.
       Благуша уже приканчивал последнюю ножку трепыхалы, когда шум в трактире неожиданно оборвался, словно ножом отрезало, и в зале повисла мертвая тишина. Слав встревожено поднял голову, гадая, что случилось. Братья Ебеники, отставив бокалы, восторженно уставились куда-то за его спину, и Благуша, невольно проследив направление их взгляда, тоже уперся в деревянный помост сцены.
       Из боковой двери рядом с помостом, ведущей в отходную комнату, обычно предназначенную для артистов, как раз вышел манг, наряженный в какой-то немыслимо пестрый, разноцветный наряд -- ставила, и его торжественный голос громко разнесся по притихшему залу:
       -- Первая пара! Крутой Ойкер против Епана Мата! Делайте свои ставки!
       Тишину словно корова языком слизнула. Зал взорвался оглушительными криками и аплодисментами, а между столиками замелькали многочисленные юркие помощники ставилы, собирая ставки. Крики болельщиков носились в воздухе, словно стрелы, разя направо и налево: три к одному против Ойкера! Пять к одному против Епана!
       И в том же духе в разнообразных вариациях.
       Большие бабки будут, сообразил Благуша. Рискнуть, что ли? И задумавшись, не заметил, как отпил из бокала. Утробно зарычав, окоселовка тут же вжахнула по черепу... и на душе стало невероятно хорошо, а рычащий зверь в глиняном бокале вдруг превратился в ласковую и нежную деву. Следующий глоток пошел легко и приятно, распространяя по телу блаженную расслабленность... И только теперь Благуша уразумел, как много он потерял, отказавшись выпить в Махине с Ухарем, а так же осознал, что только великий человек мог придумать и изготовить такую штуку, как окоселовка. Недаром его здесь так уважают, а рецепт пойла, небось, знает только сам хозяин. Вот бы достать, ведь на таком напитке можно и разбогатеть!
       На площадку тем временем неспешно вышли два здоровенных обнаженных мужика, по внешности -- оба слава, светлокожие, светловолосые, светлоглазые, в одних набедренных повязках, и встали друг против друга, играя могучими мышцами. Намазанные маслом тела блестели, словно отполированные, а глаза борцов-рукомахальников метали столь свирепые взгляды, что обладай те физическим весом, так выкосили бы напрочь половину зала, а может, и сам бы трактир порушили.
       Благуша во все глаза пялился на помост, восхищенный статью борцов. Вот бугаи-то! Таких бы парочку, когда он с Ухарем от бандюков отбивался, точно бы всех повязали! До единого!
       -- Ставки сделаны!
       Оглушительно прозвучал гонг, и нарядный ставила соскочил с помоста к зрителям, а рукомахальники, перестав испепелять взглядами зал, повернулись лицом к лицу и начали медленно сходиться, испепеляя уже друг друга.
       Собравшийся народ в трактире явно знал рукомахальников давно, и в зале то и дело раздавались крики, призывающие то Крутого Ойкера, а то Епана Мата надрать противнику задницу, уделать каждого, как Предки Древнюю Тортилью.
       Благуша же просто наслаждался веселящим кровь представлением, хотя где-то на задворках сознания и бродила мысль, что непотребное это занятие, бить людям друг друга по лицу и всему остальному ради развлечения. Но окоселовка, сняв внутренние зажимы, бдительно следила за тем, чтобы подобные мысли не портили ему настроения, и сразу рычала на негодную, как только та оказывалась поблизости. Наблюдая, как одному из борцов удалось ловко выскользнуть из объятий другого или сделать какой-нибудь хитрый захват, Благуша ободряюще орал вместе с остальными. Время летело незаметно, бокал у Благуши потихоньку пустел, в голове приятно шумело, и первую пару, где своего противника красиво завалил Крутой Ойкер, вскоре проводили под одобрительные свисты -- выигравшие, и ругательства -- проигравшие. А на помост тут же вышла следующая сцепка -- загорелый до темно-шоколадного цвета здоровяк-манг по прозвищу Дай-в-Рыло и желтокожий темноволосый нанк по прозвищу Получи-Своё. Оба были в национальных одеждах, вернее, в их имитации: на нанке красовалась наброшенная через плечо белоснежная шкура ехана-бабая, редкостного зверя, водившегося только в снежных доменах, а манг, поигрывая некрупными, но выразительно рельефными мускулами, щеголял в безрукавке из черной конячьей кожи; остальную одежду заменили те же набедренные повязки. Оба казались невысокими по сравнению с выступавшими до них богатырями-славами, но компенсировали недостаток роста невероятной стремительностью движений. В общем, Благуша даже не усомнился, что и эти рукомахальники -- ребята серьезные, а по приветственным крикам, разразившимся с их выходом на помост, можно было понять, что и они хорошо знакомы завсегдатаям.
       Эту схватку Благуша еще более или менее запомнил, а последовавшие за ней уже сохранились в голове смутно. Окоселовка ласково и коварно шептала в уши, приглушая глас народа вокруг, помост перед глазами плыл, словно в тумане, и лишь изредка наступало прояснение, обостряя зрение до невероятных высот, когда слав был способен разглядеть даже дохлых тараканов на полу другого конца зала.
       А веселье продолжалось.
       Народ заводился от души, улюлюкая и громыхая бокалами по столам, пустевшие со сказочной быстротой кувшины ловко менялись трактирными волокушами на новые, ставки росли, пары бойцов менялись одна за другой и выкрикиваемые ставилой имена давно перемешались в голове Благуши в кашу.
       Больше всего славу понравились перерывы между схватками, когда на помост под одобрительный рев зрителей выбегала ладная полуголая девица и исполняла короткий энергичный танец, так соблазнительно выкручивая круглым оттопыристым задком различные фигуры, что непривычный к таким зрелищам Благуша отчаянно краснел, но, тем не менее, смотрел не отрываясь, время от времени подбирая отвисшую челюсть и присоединяя невнятный выкрик к общему одобрительному хору.
       Братья Ебеники, давно уже забыв о существовании Благуши, тоже не отставали от всех прочих:
       -- Нет, ты посмотри, дохлый вареник, какие бёдра! -- неизменно комментировал Еник, со страдающим от неразделенной любви видом тиская собственный пах и мелко суча ногами. -- Ой, ну не могу больше!
       -- Ага, дохлый вареник! Бёдра выглядят бодро! -- так же неизменно отвечал Беник.
       И Ебеники довольно ржали, хватаясь за раздутые от кумыса животики.
       Долго ли, коротко рассказывать, но, в конце концов, как водится, в финале встретились победители всех прочих схваток. Ими оказались слав по прозвищу Крутой Ойкер и чернокожий егр по прозвищу Морок, выхода которого Благуша не помнил в упор. Этот рукомахальник был аж вдвое ниже рослого слава, но обладал поистине необъятными плечами! Со стороны егр напоминал черный отполированный шкаф, неведомо зачем вытащенный на помост и положенный на бок. Благуша даже слегка протрезвел, увидав такое диво.
       -- Ставки сделаны! -- прокричал ставила, и бойцы тут же схлестнулись.
       Вот это был бой! Словно сошлись два оживших холма, и тугой гул от ударов могучих кулаков противников разнесся по всему залу.
       Как назло, перед глазами слава опять поплыл туман, так что он только удары и слышал, а когда наконец прояснилось, то схватка, к величайшему огорчению, уже закончилась. Ставила, заодно выполнявший и роль судьи, торжественно подняв вверх руку егра Морока, объявил его чемпионом сегодняшнего состязания, а его соперника четверо крепких волокуш утаскивали с помоста в бессознательном состоянии. Что тут началось! В трактире поднялся невообразимый рев! Зрители повскакивали на ноги и размахивали руками, что ветряные мельницы! Больше всех, конечно, орали проигравшие на ставках, но и выигравшие от них ненамного отставали.
       Благуша недовольно поморщился -- такой многоголосый рев прямо бил по ушам. Но вот шум стал стихать, и ставила, терпеливо дождавшись приемлемой для речи громкости, пригласил желающих померится силой с чемпионом.
       -- Ваша матрешка против бочонка чемпиона, и ежели кто продержится всего минуту -- бочонок будет его!
       Это были большие бабки, даже очень большие бабки, но Благуше даже спьяну не пришло в голову проверить свою удаль. Этого шкафоположенного егра можно было сшибить с ног разве что прямым наездом Махины. Тут Благуша вспомнил о своем приобретении на книжном развале, и захотел глянуть, что на этот счет скажет сборник апофегм... Он достал томик из кармана армяка, открыл наугад и прочел: "всех бабок все равно никогда не заработаешь". Слав восхитился. Истинные слова! Какие уж тут желающие, оторви и выбрось, кому жизнь не дорога...
       Но к своему глубочайшему изумлению он ошибся.
       Спустя небольшую заминку после объявления ставилы, бесцеремонно растолкав окружающих, на помост запрыгнул не кто иной, как меднокожий русал, тот самый, что толкнул Благушу на входе в трактир. Молча кинув судье сборную матрешку, сын Океании стащил с себя черную куртку, затем рубашку, бросил себе под ноги и, не мешкая, в одних штанцах да с перьями в иссиня-черной шевелюре, уверенной поступью направился к победителю. Тот со спокойной усмешкой на чернокожем лице поджидал выскочку в углу. Ставки на этот раз не объявлялись, возможно, правила игры позволяли делать их только на профессиональных рукомахальников, Благуша точно не знал.
       Здоров был собой меднокожий, ничего не скажешь. Бугры мускулов так и перекатывались на могучей спине пастуха мясных островов, словно он не плавал на этих самых островах, а таскал за собой вручную. Зал заинтриговано притих.
       Приблизившись к необъятной туше егра, русал вдруг высоко сиганул в воздух, словно ему сунули в штанцы с десяток анчуток, и врезал чемпиону тяжелым сапогом в ухмыляющуюся челюсть. Вернее, попытался врезать. Потому как чемпион, демонстрируя, что заработал свой титул не зря, без особого напряга поймал прыгуна одной рукой за ногу, второй подхватил за пояс на штанцах, затем вскинул русала над головой... да и шмякнул того об щит возле ног. Только перья трепыхалы с головы русала полетели!
       Зал потрясенно выдохнул.
       А Благуша в унисон с остальными даже икнул от сочувствия -- больно же!
       -- Дохлый вареник! -- вырвалось у Еника.
       -- Дохлее не бывает! -- подтвердил Беник. -- Дохлее дохлого!
       Беднягу, проигравшего и потому лишившегося своей матрешки, уволокли с помоста все те же вездесущие трактирные волокуши -- приходить в себя в отходных комнатах. Алчущих помериться с победителем силой после столь грозной демонстрации шкафоподобной мощи более не находилось. Еще бы, подумалось Благуше, уж лучше матрешка в своем кармане, чем бочонок в чужом. А уж здоровье и вовсе ни за какие бабки не купишь. Взгляд слава упал на раскрытый томик апофегм, который он забыл убрать со стола. Странно, страницу он вроде не перелистывал, а изречение было иное:
       "Главный недостаток ума -- его отсутствие".
       Испытывая смутное, но неприятное ощущение, что камень был брошен именно в его огород, слав захлопнул томик.
       Для приличия ставила еще немного поразорялся, но, поняв, что публику на подвиги более не расшевелить, прощально помахал рукой и, прихватив ухмыляющегося чемпиона, скрылся с ним в боковой двери отходной, причем чемпион едва в ней не застрял, хоть и протискивался бочком.
       Спустя некоторое время из той же двери выбежали молодые девки с парнями и запели хором, с шутками да прибаутками, развеселую песенку о старом отшельнике, который, притомившись от одинокой жизни в пустыне, а еще более истосковавшись по красным девицам, вернулся в цивилизованные места и принялся обучать их тому, что узнал за свою долгую праведную жизнь. Да так обучать, что красные девицы к нему выстроились в очередь, позабыв о женихах и любимых. И как женихи, не долго думая, пересчитали старому греховоднику кости да прогнали обратно в пустыню.
       Зал откровенно ржал, громыхая бокалами по столам и подхватывая припев.
       Благуша тоже постарался не отставать, но вместо стола приложился тяжелым бокалом по собственным пальцам левой руки и от боли на минуту протрезвел.
       Ошалело глянул по сторонам, на шумное веселье вокруг. Встряхнул тяжелой головой. Покосился на общественную клепсидру, подвешенную на стене трактира недалеко от входа -- почуяв его взгляд, ящерка ткнулась мордочкой в соответствующую времени отметку на стенке прозрачного короба. И понял, что веселье пора заканчивать. Отменный был вечер, когда еще на такой он попадет из своей провинциальной Светлой Горилки, но пора и честь знать. Ведь до полуночи оставался всего час, он едва не проморгал назначенное Минутой время!
       Меры требовались радикальные.
       Лишь с третьего захода выудив заплетающейся рукой из кармана обсидиановую пляжку с бодрячком, он храбро сделал полный глоток. Ощущения знакомо повторились -- сначала жаркая волна, затем сразу, без всякого перехода, лютый холод, проморозивший не то что до пяток, а аж до кончиков каблуков сапог. Язык онемел, из глаз брызнули слезы, а голова зазвенела от накатившей ясности, что твой храмовый колокол. Эх, признательно подумал про себя Благуша, найду Обормота и отблагодарю за столь щедрый подарок! Опять ведь выручил!
       Его снова необъяснимо потянуло к сборнику апофегм. По сложившемуся уже порядку страницы раскрылись наугад, и на Благушу глянула язвительная строка: "Пить надо меньше!"
       Тьфу ты, оторви и выбрось! Живая она, что ли, книжица эта? Наставляет его, словно сварливая женка!
       Томик немедленно отправился обратно в карман.
       Отодвинув недопитый бокал коварной окоселовки, Благуша твердо поднялся на ноги -- словно и не пил, и вежливо попрощался с братьями Ебениками. На что те весело пожелали ему в дорогу мешок дохлых вареников с пельменями в придачу. Затем расплатился с из ниоткуда возникшим Меником и скорым шагом двинулся к выходу из "Благочестивого Лика", оказавшегося ну совсем не благочестивым. Зато -- дюже интересным.
       В общем -- день пропал не зря.
      

    . Изобретение Бовы Конструктора

      
       Каждый заблуждается в меру своих возможностей.

    "Апофегмы"

      
       К своему немалому облегчению, Благуша не опоздал -- к Храму Света он подошел одновременно с Минутой, которая без лишних слов повела его за собой. Невероятно толстый стражник, охранявший вход в Храм, едва взглянув на девицу, сразу расплылся в угодливой улыбке и пропустил их беспрепятственно, чему слав особо удивляться не стал. Понятное дело, раз Минута храмовница, то ее и должны знать все служки и служивые. Другое дело -- как разительно изменилось поведение самой Минуты, едва они оказались в Храме. Здесь, встречая служек, она сразу принимала властный и неприступный вид, а на вопросы, ежели кто все же осмеливался их задавать, отвечала коротко и резко, всячески показывая, что она чрезвычайно занята и ей не до всяких там глупостей. До Благуши начало доходить, что девица не совсем простая послушница, как представлялось вначале. Не исключено, что на самом деле она является прямой помощницей настоятеля -- Бовы Конструктора, по чьему заданию путешествовала...
       Они шли и шли куда-то по длинному, незаметно скругляющемуся коридору вдоль байкалитовых стен Храма, пока славу не начало казаться, что путь их будет нескончаем. Но едва терпение истощилось и на язык попросился уточняющий вопрос, как они, наконец, уперлись в высокую железную дверь с загадочным барельефом, изображающим человека со вскинутыми руками, из ладоней которых на входящих как бы били узкие лучи света. Благуша с любопытством уставился на барельеф, а Минута взялась за массивное дверное кольцо и несколько раз гулко стукнула им о железо, явно соблюдая определенные интервалы.
       -- Там и находится Портал? -- поинтересовался Благуша.
       -- Нет, здесь мастерская настоятеля, Бовы Конструктора, и самое главное его творение, которое я хочу тебе показать.
       -- Погоди, оторви и выбрось, -- Благуша забеспокоился, -- а мы успеем потом к Порталу? До полуночи ведь уже осталось...
       -- Почти целый час. Успеем. А с Бовой тебе познакомиться не мешает. Ты разве сам этого не хочешь?
       -- Да, но...
       -- Никогда не пренебрегай полезными знакомствами, которые могут пригодиться в будущем! -- Минута укоризненно погрозила ему пальчиком.
       -- Да я не против, оторви и выбрось! -- поспешно согласился Благуша. -- Но не рассердиться ли сам настоятель на то, что ты приведешь чужого?
       Минута пожала худенькими плечами:
       -- Он сам предложил мне привести тебя, когда я рассказала о том, как ты мне помог в пути.
       -- А-а... Ну, раз так...
       Действительно, чего это он артачится, ежели время еще есть? Засмущался прямо, как красна девица. Хотя, ежели подумать, неудивительно -- предстать пред очи самого настоятеля -- это не каждый день выпадает...
       -- Эх! -- с досадой хлопнул себя ладонью по лбу Благуша, неожиданно вспомнив про Ухаря. -- Я же совсем про нашего махиниста забыл! А вдруг он появлялся в гостинице, пока я развлекался в трактире! Вагоны, поди, уже точно пришли!
       -- Пришли, -- спокойно подтвердила Минута, словно речь шла о чем-то таком крайне незначительном. -- Я тебе как раз хотела сказать. Я когда об этом узнала, то сама сходила на Станцию, чтобы забрать пакет.
       -- И что, поймали бандюков, оторви и выбрось? -- Благуша подался к девице, испытывая приступ острого любопытства.
       -- Да где там! -- Минута звонко рассмеялась. -- Остановили бандюки состав, нашли способ! В одном из грузовозов, по словам седунов, они откопали молоты и якоря, изготовленные в горных доменах для Океании. Так молотами вручную посбивали паруса на крышах, а якоря, штук десять, привязали канатами к вагонам, дождались, когда скорость упала вдвое против начальной, и сбросили на землю. Грохоту было! Сама я не видела, конечно, люди рассказывали, что вагоны от рывка чуть ли не на дыбки встали, едва с дваредья не сошли! При этом половину якорей поотрывало, но состав был остановлен! Так что, когда Ухарь прибыл со стражниками на Махине, то от бандюков уже и след простыл. Кстати, ватага еще до остановки грабанула всех, кого успела, но мой пакет не нашли, и я его благополучно передала Бове. А он в ответ и предложил привести тебя. Да, Ухарь тебе привет передавал. Сожалел, что награды за бандюков вам не досталось, и желал счастливого пути. Сам он все еще пытается найти Пивеня, рысит по храмовнику в компании со знакомыми стражниками.
       -- Вот оно как, -- вздохнул Благуша. Бабок было жаль, хотя и не особо. Не заработанные честным трудом бабки удачи не приносят... впрочем, разве с бандюками они не сражались лицом к лицу? Ладно, что теперь об этом говорить...
       Тут дверь загремела и распахнулась. Брови слава удивленно поползли вверх -- за ней никого не оказалось. Сама, что ли, открылась?
       Минута как ни в чём не бывало уверенно шагнула внутрь, Благуша, естественно, двинулся следом, но тут он увидел такое, что остановился как вкопанный!
       Зал, в который они вошли, оказался невероятно огромным и напоминал своими сводами гигантский колокол. А в самом центре этого зала, занимая значительную его часть, что сразу же бросилось в глаза слава, стоял... стояла... стояло... Оторви и выбрось! Да как же это описать? Открыв от удивления рот, слав силился подобрать слова-определения для той громадины, что чудовищной стальной свечкой уходила из пола в почти необозримый снизу потолок. Лицо помимо воли задиралось все выше и выше, по мере того как глаза скользили вверх по неведомому сооружению, ярко освещенному стенными и потолочными зерцалами со всех сторон. Собранная из самых разных блоков и деталей, угловатая громадина, размером превышающая весь состав Махины, поставленной торцом, включала в себя сталь, камень, дерево, даже вкрапления лазурного байкалита, что поразило Благушу особенно. Ведь байкалит по его сведениям обработке не поддавался, раз возведенные из него Неведомыми Предками строения служили вечно, игнорируя и разрушительное для всех остальных материалов влияние времени, и кощунственные, бесполезные попытки мирян, возжелавших построить что-то из вечного материала для себя лично.
       Похоже, здесь эта попытка каким-то образом удалась, и Смотрящий, Великий-Двуликий Олдь, почему-то не наказал осквернителей...
       Чем больше Благуша смотрел на сверкающую в лучах зерцал громаду, тем больше в душе нарастало потрясение. Ведь это творение явно было рукотворное, сделанное обычными людьми! И главное, эта махина жила своей собственной жизнью! Стоя на месте, она производила какую-то работу -- из многочисленных, разной толщины труб, которые вились в теле громады замысловатыми кольцами и изгибами, с шипением вырывались струйки белесого пара (словно из глоток закрученных в узлы и оттого весьма рассерженных подобным обращением змей). А в некоторых местах выступали какие-то вращающиеся зубчатые части, шелестели металлические с виду ленты, выныривая из замысловатой толщи с одного бока и исчезая в другом. Время от времени внутри громадины что-то звонко лязгало, заставляя слава каждый раз вздрагивать.
       Когда первый, самый сильный всплеск потрясения пошел на убыль, Благуша заметил, что это рукотворное чудо, сделанное неизвестно для каких, но, несомненно, важных целей (кто же столько труда будет вкладывать в бессмыслицу, справедливо посчитал слав), окружают строительные леса с площадками, расположенными на разных уровнях, чтобы обслуживающим работникам было легче добраться до нужных мест. А по стенам колокольного зала пологой спиралью вился широкий пандус, проходя аккурат рядом с площадками на всех уровнях.
       Минута с довольной улыбкой стояла рядом, наблюдая за реакцией слава. Она и не сомневалась, что сумеет его поразить до глубины души, когда вела сюда, в личную мастерскую настоятеля.
       -- То, что ты видишь пред собой, -- наконец ответила Минута на невысказанный, но горевший в глазах Благуши вопрос, -- специальный думающий агрегат изобретения Бовы Конструктора, или как он сам его называет, Паровая Думовина, модель номер два!
       Голос Минуты даже зазвенел от гордости за все еще неведомого Благуше изобретателя. Эх, его-то Милка навряд ли будет вот так им гордиться, -- ощутил он непонятно откуда взявшуюся горечь. Но ведь гордиться, надо отдать должное, и вправду было чем. Благуша всегда старался быть справедливым, даже ежели задевались его личные интересы. Батюшка так воспитал.
       В этот момент с верхней площадки донесся чей-то зычный голос:
       -- Поставить винты на левый спин и не давать им себя градуировать!
       На площадках заметно зашевелился народ, и в общий гул работающего агрегата вплелся новый басовитый тон. Благуша, естественно, ни ёлса не понял, но спрашивать постеснялся, чтобы не выставлять себя полным идиотом. Ведь чтобы спросить что-то умное, надо уже знать хоть что-то не менее умное.
       -- Это Бова, -- шепнула Минута, заметно увлеченная процессом работы махины. С уважением добавила: -- Всегда сам руководит.
       Откуда-то сверху снова раздался громкий крик, требующий срочно завести еще десять тачек золотых битов и ссыпать их в четвертый бункер.
       -- Кстати, Бова не любит, когда при нем слишком часто употребляется родовое ругательство, -- строго предупредила Минута. -- Здесь это, скажем, немодно.
       -- А какой у него личный матюгальник? -- не сдержал любопытства слав.
       -- Включи-выключи. Ладно, пошли, познакомишься.
       И, к ужасу и восторгу торгаша, повела его прямо к началу пандуса.
       Едва они вступили на ведущее вверх ребристое, дощатое полотно, как мимо пробежала группа молодых послушников в серых рясах, толкая перед собой небольшие двуручные тачки, груженные смахивающими на кирпичи золотыми болванками.
       Благуша непонимающе посмотрел на Минуту, и та, путаясь и запинаясь от необходимости подбирать слова попроще, попыталась ему объяснить происходящее: что биты и есть эти самые бруски в тачках, на которые он обратил внимание, и что, по сути, биты являются как бы овеществленными фрагментами информации. Блок, сформированный из восьми битов, в свою очередь, именуется байтом, и в таком виде поступает в Думовину, которая и использует его в сложнейших вычислениях. В настоящий момент биты изготовляются только четырех видов -- свинцовые, медные, серебряные и, собственно, золотые, причем последние, как это должно быть понятно самому отпетому невежде, являются самыми информационно-емкими, недаром золото так всеми ценится! Но пытливая мысль Бовы Конструктора не стоит на месте, недавно он, например, проводил эксперименты с двумя новыми металлами, которые предоставил Храму Света знаменитый гармахер Кумок, назвав их уранием и плутонием. И в ходе экспериментов выяснилось, что информационной емкостью эти металлы обладают поистине чудовищной! Например, вычислительная Думовина, сконструированная для работы на ураниевых и плутониевых битах, оказалась бы совсем миниатюрной, и заняла бы собой, скажем, не более этажа той гостиницы, где Благуша отдыхал. Или даже, хоть это и кажется пока маловероятным, лишь обеденный зал. Но вот беда -- металлы эти, как оказалось, обладают необъяснимой ядовитой эманаций, и все те, кто работал с ними непосредственно, сейчас поражены странными и жуткими недугами, описывать которые у нее, Минуты, не поворачивается язык. Поэтому все эксперименты в этом направлении пока прекращены, а по поводу гармахера, приславшего столь жуткие образцы, проводится служебное расследование с целью выяснить, имела ли место сознательная диверсия. Бова же не отчаивается и упорно ищет способы одолеть эту беду, так как не сомневается, что за этими металлами, несмотря на их зловредность, будущее. По его словам, надо то ли как-то обезвредить их очисткой, то ли найти средство, способное защитить от них работающих.
       Они шли по пандусу уже на приличной высоте, миновав по пути несколько рабочих площадок с суетящимся людом, когда монолог Минуты прервал зычный голос Бовы, громогласно раздавшийся под сводами башни -- совсем уже недалеко:
       -- Да когда же эти бездельники научатся работать?! Опять упало давление пара на центральный процессор! Мы потеряем информацию! Мы ее теряем!
       В голосе настоятеля явно проскальзывала паника пополам со злостью, и Благуша поежился, прикидывая, как бы не попасть под горячую руку.
       -- Не обращай внимания, -- словно угадав его мысли, успокоила Минута. -- Они тут постоянно эту информацию теряют. Сильная фрагментация запоминающего устройства... Мы, кстати, идем на самый верхний ярус к центральному процессору, в святая святых, можно сказать, где Бова и священнодействует. Сутки напролет его только здесь и можно застать, и спит, и ест, и... -- Минута почему-то сбилась и торопливо закончила: -- Неважно. Потерпи еще пару минут, и будем на месте.
       -- Да я не устал, -- заверил на всякий случай Благуша по возможности бодрым голосом. Из сказанного спутницей он опять почти ничего не понял, лишь уяснил, что беспокоиться нет нужды, но это непонимание начинало утомлять. И ведь вот что обидно -- учение в детстве Благуше давалось легко, "абевегу" знал назубок хоть с начала, хоть с конца, а хоть и с середины в любую сторону, да и прочие премудрости, коим обучал их учитель Светлой Горилки по прозвищу Ядреный Корень, помнил отлично, но стоило Минуте открыть свой красивый ротик, как он словно превращался в непроходимого тупицу. Каким образом, например, слова и понятия, не имеющие ни формы, ни веса -- ничто по сути, все же как-то закрепляются в этих, оторви и выбрось, битах и байтах? От умственных усилий разобраться, что к чему, Благуша аж побагровел, а лоб пошел морщинистыми складками до бровей. Казалось, еще немного, и из ушей пойдет пар, как из отводных труб Думовины.
       Подъем между тем продолжался. Пару раз мимо вверх пробегали послушники с полными битов тачками, или вниз -- уже с пустыми. А разок их обогнала целая бригада из десяти человек с каким-то странным инструментом в руках, с длинными, не меньше чем в шаг, ручками и рогатыми, как у ёлсов, оголовниками. И вот тут-то, глядя на эту бригаду, Благуша наконец понял, что ему показалось странным во всех послушниках храма. Они были похожи друг на друга как две капли водицы! Оторви и выбрось, он не ошибся! Известно, конечно, что для славов все манги на одно лицо, но не до такой же степени! И рост, и комплекция, и внешность послушников -- все было одинаково! К месту вспомнились сказанные еще в пути на Махине слова Ухаря, в шутку предположившего, что сирот в Храмах выращивают как морковку. Благуша не знал, как это возможно, но какое-то здравое зерно в этом предположении было...
       -- Да ты не напрягайся так, -- доброжелательно сказала Минута, заметив его мысленные усилия, но неверно оценив направление. -- Идея Думовины настолько новаторская, что даже лучшие умы храмовника никак не могут ее ни понять, ни принять. А у некоторых вообще крыша съехала! -- и девица весело рассмеялась.
       От сердца Благуши чуток отлегло. Оказывается, он еще не самый тупой. Оно и правда, раз самостоятельно осилить то, что придумал Бова Конструктор, дано не каждому, пусть даже просто из-за недостатка образования, то пусть ёлсы с анчутками этим занимаются, а ему еще своя голова дорога. И все же ему почти нестерпимо хотелось сказать что-нибудь умное, но в голову так ничего и не пришло.
       -- Вот сделаешь свои дела, -- ласково продолжала Минута, -- захочешь разобраться во всей этой махинерии, понять ее -- милости к нам просим! Для начала в качестве ученика монаду-другую повозишь тачку с битами, покажешь себя, а там и на разборку использованной информации поставят. Дело нехитрое, но ответственное, не дай Предок спутать раскладываемые биты по видам, у многих людей работу испортишь. Ежели и здесь зарекомендуешь себя положительно, то начнешь трудиться шнековщиком на винтах долговременной памяти. И так далее! Может быть, в конце концов, и до программеров доберешься, личных подручных самого Бовы -- большая честь, между прочим, и заработок хороший.
       Благуша ошарашено внимал такой головокружительной карьере. Вспомнив в эту минуту про "Апофегмы", он извлек сборник из кармана и распахнул наугад, сгорая от желания увидеть, что же тот ему откроет на этот раз. "Часто крыша над головой мешает людям расти", -- прочел Благуша и недоуменно нахмурился. Да что же это такое? Даже книжица над ним издевается! Он с досадой захлопнул сборник. И обнаружил, что подъем, наконец, заканчивается -- край пандуса обрывался у широкой прорези люка, ведущего на последний, потолочный ярус. Одолев последние шаги, они оказались в одной из рабочих секций весьма просторного чердака, сплошь загроможденной какими-то коробами разной высоты, со встроенными в стенки приборами -- на манер приборной доски на Махине Ухаря. Перед коробами сидели послушники и внимательно следили за движением стрелок на циферблатах. Здесь Минута задерживаться не стала, прошла дальше. Следующая секция оказалась еще просторнее первой, а загромождена была куда меньше -- треть площади занимал какой-то прокатный стан, на котором здоровенные мускулистые парни пробойными молотами кернили гибкие металлические ленты, выбивая различные комбинации дырочек. После чего эти ленты скатывались в тяжелые рулоны и с заметной натугой уносились служками из помещения, вероятно, для дальнейшего использования в других секциях. Работой руководил черноволосый здоровяк-слав с не по возрасту седой бородой, время от времени выхватывая молот у какого-нибудь работника и с азартным уханьем куроча железо лично.
       -- А где Бова? -- шепотом поинтересовался Благуша.
       -- Вон там, среди программеров, тот здоровяк с седой бородкой... вон, видишь, опять за молот взялся, учит новичков. -- И со знанием дела добавила: -- Программеры -- элита обслуживающего персонала Думовины, её мозг!
       -- А что это они делают, эти программеры? Какие-то дырки в железе бьют...
       -- Как что? Это они таким способом информационные блоки составляют, которые потом будут загружены в Думовину. Думовина их прочтет и перепишет на свои байты, а после будет использовать в расчетах. В таком виде, на стальных лентах, информация может храниться практически вечно и использоваться снова и снова, ежели потребуется, что естественно, упрощает работу при решении схожих задач.
       Тут Минута приметила парочку стульев возле стенки и без промедления заняла ближайший.
       -- Присаживайся, подъем был нелегкий. Подождем, пока Бова освободится.
       -- Слушай, а для чего все это нужно? -- решился наконец спросить слав, с готовностью опускаясь рядом с девицей. -- Что она вычисляет, эта Думовина?
       -- Я уж думала, ты никогда так и не спросишь, -- насмешливо, но все равно по-доброму улыбнулась девица. -- Ладно, слушай. Как известно, оставшиеся от Неведомых Предков вычислители Порталов рассчитывают движение доменов только на ход вперед. Бова же задался целью научиться предугадывать смещения вперед аж на несколько ходов, и у него уже начинает получаться. Это имеет огромное практическое значение! Вот, например, ежели бы ты совершенно точно знал, что на третий день твой домен Рось снова вернется к домену Простор, то стал бы ты предпринимать это утомительное путешествие? Конечно же, нет! А как бы оживилась торговля между конами благодаря предварительным прогнозам!
       -- Понял, понял! -- радостно воскликнул Благуша, когда до него наконец хоть что-то дошло из услышанного и увиденного за этот вечер. -- Ежели бы я заранее знал, когда какой домен появится, то мог бы с большой выгодой для себя планировать, что и в каких количествах закупать для последующей продажи! А то когда не знаешь, какой кон принесет после смещения, то и с закупками осторожничаешь, кошель, чай, не безразмерный! Помню, как-то аж три раза подряд горные домены выносило, а им всегда требуется долголед и древесина, так что ты думаешь? Все запасы этого добра кончились уже на второй день, и на третий торговать было уже нечем. Ни мы им ничего не могли предложить, ни они нам -- мы ведь у них тоже, сколько смогли, добра купили -- руды, металлы, строительный камень, изделия из обсидиана. И что особенно обидно -- именно перед горными доменами был снежный! Знал бы заранее, так закупился бы как следует, и не считал бы целый день трепыхал в небесах!
       -- Я не сомневалась, что ты поймешь, -- похвалила Минута. -- Ум у тебя живой, я это еще в Махине отметила.
       -- Спасибо, оторви и выбрось, -- слав слегка покраснел, чувствуя непривычное волнение от элементарной похвалы. Возможно, именно потому, что исходила она от девицы, которая ему, видит Смотрящий, нравилась уже не меньше Милки, а то и больше. -- Ты тоже... ничего. Смекалистая. И боевая! Как ты ловко этого засранца-бандюка уложила, до сих пор забыть не могу! Мне бы так в жизнь не суметь!
       Теперь запылали щеки у Минуты.
       Они посмотрели друг на друга и рассмеялись, похоже, чувствуя одно и то же.
       -- Вон, смотри, к нам лучший ученик Бовы топает, Косьмой Тихим звать. -- Минута показала на невысокого манга, спешащего в их сторону вдоль прокатного стана с широкой улыбкой на лице. -- Сейчас хвастаться начнет.
       Так и оказалось. Раскланявшись перед Минутой и представившись Благуше, манг пригласил их следовать за собой, чтобы показать нечто весьма интересное, раз Бове пока некогда уделить им внимание.
       Минута, смеясь, отмахнулась.
       -- Все твои чудеса я уже видела, Косьма. А вот Благушу возьми, ему действительно будет интересно. Иди, иди, слав, развлекись, время у нас еще есть.
       И Благуша пошел с Косьмой Тихим в другую секцию.
       -- Сейчас увидишь, слав, -- многообещающим тоном говорил Косьма. -- На первый взгляд -- вроде бы игрушка, но на самом деле -- гениальная задумка, других у Бовы просто не бывает! А ежели точнее, то не что иное, как попытка создать действующую модель Думовины на совершенно иных принципах!
       Тут Косьма подвел его к большому замысловатому сооружению высотой в человеческий рост, гордо занимавшему половину помещения и окруженному несколькими послушниками, что-то внимательно высматривающими на его передней стенке. На неискушенный взгляд слава это странное устройство игрушкой и являлось. Но зато все на диво было разукрашено резьбой, чеканкой и позолотой! Лишь передняя стенка, как оказалось при ближайшем рассмотрении, была зачем-то выполнена из стекла, и за ней ощущалось какое-то движение. Косьма ткнул в нее пальцем:
       -- Приглядись и ты, слав, это любопытно!
       Один из молодых послушников, одарив его косым взглядом, молча потеснился. Благуша шагнул поближе к стенке... И сперва не поверил своим глазам. А затем не удержался от изумленного возгласа. Модель Думовины, почти всю заполненную вертикальными шнеками с вращающимися винтами, наполняли тысячи черных и белых... мышей! Обыкновенных мышей, безостановочно сновавших во всех направлениях!
       Тут в объяснения вступил Косьма Тихий. По его словам, бегающие по винтовым лопастям мыши подражают процессам, которые происходят в оперативной памяти Большой Думовины, а их цвет имитирует двоичную систему исчисления, где черные особи являются нулями, а белые -- единицами... Особенно эти маленькие хитрые бестии любят скапливаться в домике центрального процессора, вырезанном из цельного куска ценной породы дерева, в стенки которого встроены рычажки для подачи пищи. Каждое нажатие такого рычажка также вплетается в общую картину работы. Время от времени мышей отлавливают в специальные прозрачные пеналы и считывают показания, выраженные чередованием мышиных цветов.
       Подтверждая его слова, один из послушников вогнал в стенку специальные заслонки на некотором расстоянии друг от друга, тем самым перекрыв узкий ход, по которому можно было двигаться только в одном направлении, и длинная цепочка мышей оказалась во временном плену. Остальные послушники тут же бросились что-то строчить в маленьких книжицах, высовывая от старательности языки.
       Благуша уважительно поглядел на них. Он, например, по-прежнему ни ёлса не понимал, а эти ребята, куда как моложе его, разбирались в своей работе явно неплохо.
       -- Пока не придумали эти пеналы, -- продолжал объяснять Косьма, -- получить какие-либо результаты от образующихся смысловых комбинаций было практически невозможно, так как подлые животные не стоят на месте ни секунды, и большинство информации попросту терялось. Сейчас же кое-что стало возможно дешифровать. В основном это, конечно, просто набор букв -- типа КПСС, РСФСР и так далее, или цифр -- 666, для примера. Но время от времени, с какой-то непонятной периодичностью, дешифровка выдает странные слова, и чаще всего повторяется слово "Елдафаов", явно несущее какой-то глубинный смысл. Какой именно, выяснить пока не удалось. Но мы, -- Косьма назидательно поднял палец, -- мы продолжаем усиленно копать в этом направлении, так как в нужности и полезности этого изобретения никто из нас не сомневается!
       От круговерти живых телец у Благуши уже мельтешило в глазах, а от пояснений Косьмы -- трещало в перенапряженной от мыслительных усилий башке, и он отступил от Думовины, чтобы хоть немного прийти в себя, перевести дух. И ведь Косьма ни разу за столь длинную речь не произнес никакого родового матюгальника! -- заметил слав. Правду говорила Минута, не любят здесь лишний раз зря воздух сотрясать... Столица! И чуть не завопил в голос свое излюбленное "оторви и выбрось" от бесплодных попыток что-либо понять, чувствуя, как к душе подкатывает что-то вроде истерики. От этого позора его спасло лишь своевременное появление настоятеля Храма Света, Бовы Конструктора. Седобородый здоровяк стремительно ворвался в "мышиную" секцию, сопровождаемый Минутой по пятам, и уже с порога заорал на Косьму:
       -- Ах вот ты где, бездельник! Тихий! А ну дуй к программерам, включи-выключи, сменишь меня, пока я с гостем разберусь!
       -- Нет проблем, настоятель!
       Косьма Тихий моментально испарился.
       "А сам-то ругается", -- мрачно подумал Благуша. Раз настоятель, так все можно, да?
       Но Бова уже шагнул к нему и дружески протянул руку для рукопожатия:
       -- Так вот ты какой, дорогой слав! Наслышан, наслышан, Минута мне о тебе все уши прожужжала! Видно, понравился ты ей, парень! Жаль, что со свадьбой так торопишься, а то бы мы тебя быстро обженили, прямо здесь!
       -- Ой! -- сказала Минута за спиной Бовы и зажала рот ладонью, густо покраснев. Благуша почувствовал, что и сам стремительно краснеет -- за время путешествия это у него уже стало входить в привычку. Он поторопился пожать протянутую ладонь Бовы, чтобы хоть как-то скрыть неловкость. Впрочем, от пристального, оценивающего взгляда серых глаз настоятеля скрыть что-либо не представлялось возможным... Когда пальцы Бовы стиснули его ладонь, славу на миг показалось, будто его рука угодила под колеса Махины, и он поспешно закончил рукопожатие. Недаром Бова так лихо махал молотом...
       -- Спасибо, что помог Минуте в трудное время, -- продолжал Бова, делая вид, что не заметил общего смущения, -- сведения она доставила мне ох как нужные! Я как раз собираюсь заняться подробным изучением... А что это у тебя в руке? Не для меня ли?
       К своему глубочайшему недоумению слав обнаружил, что сжимает в левой руке сборник апофегм, и смутился еще больше. Когда это он его достал? Что, ежели Бова подумает, будто он кичится своей ученостью и начитанностью, стыда ведь не оберешься!
       -- Да нет, -- промямлил Благуша, -- это я себе подарок на книжном развале сделал, прелюбопытный...
       -- Ну-ка, ну-ка, включи-выключи, покажь, -- властно скомандовал Бова, забирая книжицу и открывая ее наугад. Выпавшее ему изречение он прочитал вслух:
       -- Любая ошибка, которая может вкрасться в расчет, обязательно вкрадется в него...
       Настоятель озадаченно замер, задумчиво пожевал губами. Выдернул волосинку из бороды. Затем перелистнул страницу и снова прочел:
       -- Ежели опытная установка работает безукоризненно, то все последующие будут неисправны...
       "Теперь книжица издевается над настоятелем", -- понял Благуша и страстно захотел забрать ее обратно, пока зловредное издание все не испортило. Но Бова уже читал следующее изречение:
       -- Любое устройство, требующее наладки и регулировки, обычно не поддается ни тому, ни другому... Гениальная мысль! -- вдруг, словно в некоем озарении воскликнул Бова, задумчиво уставившись в потолок. -- Замечательная у тебя книжица, брат слав!
       -- Я... э-э... хотел бы подарить ее тебе, -- на радостях, что все так хорошо обошлось, ляпнул Благуша.
       -- Ну нет, слав, такие вещи сами находят своего хозяина! -- Бова укоризненно погрозил ему пальцем. -- Слыхал я про такие сборники апофегм, даже как-то пытался найти, и что-то мне ни один не попался! А ты не успел появиться -- и сразу нашел! Так что тебе она нужнее будет!
       И тут же, видимо, забыв и про книжицу, и про то, что собирался ее отдать, переключился на другую тему:
       -- Минута мне поведала о твоих бедах, так что я тоже приготовил для тебя кое-какой подарок. -- Бова сделал знак одному из помощников, тот шустро сбегал за каким-то объемистым кожаным мешком и вручил его Благуше. Ничего не понимая, слав взял мешок в руки, чувствуя, что тот наполнен чем-то легким и мягким. Бова же пояснил: -- Здесь новый скоростной костюм для езды на строфокамиле. Полагаю, ты очень быстро оценишь, насколько он удобнее прежнего. Минута сейчас проводит тебя к Порталу, а по дороге объяснит, как им пользоваться, вот схема, -- передав сложенный вдвое листок послушнице, Бова обнаружил, что все еще держит чужую книжицу в руке и хотел было отдать, да не удержался и заглянул в нее еще раз:
       -- Все великие открытия делаются по ошибке, -- громко прочел Бова.
       И вдруг гулко расхохотался, а сгрудившиеся к этому времени за его спиной помощники расхохотались вслед за ним. Только настоятель смеялся басом, а помощники вторили жиденькими тенорами.
       -- А теперь глянь ты, -- предложил Бова, смахнув с глаза набежавшую от веселья слезу и вручая, наконец, злосчастный сборник Благуше.
       Слав послушно открыл страницу:
       -- "Зачитываются" только те книги, которыми вы особенно дорожите...
       -- Во дает! -- восхитился Бова Конструктор. -- Нет, хороший ты себе подарок сделал, слав! Этот сборник любому ума прибавит, включи-выключи! Ну да ладно, вернемся к нашим проблемам. К своему домену, Роси, как следует из расчетов, тебе придется стартовать с Оазиса. Портальников я предупредил, чтобы не чинили препоны, так что поспеши, времени осталось до полуночи уже мало! Ну, бывай!
       И Бова Конструктор снова крепко пожал Благуше руку, и снова слав с трудом разлепил после этого пальцы.
       -- Спасибо, оторви и выбрось, -- растроганный до глубины души, слав чуть не прослезился от нахлынувшей благодарности. Такой великий человек -- и нашел время позаботиться о нем, обыкновенном торгаше со Светлой Горилки! Поистине, однажды сделанное добро воздается сторицей, а хороших людей больше, чем плохих!
       Слав еще много хорошего хотел сказать Бове Конструктору, настоятелю Храма Света, гениальному изобретателю своего времени, но тут Минута взяла его за руку и бесцеремонно потащила к пандусу.
       Оно и верно, время-то поджимало.
      

    , в которой Выжига пробивается к Порталу храмовника

      
       Бабки как навоз -- ежели их не разбрасывать, то от них мало толку.

    "Апофегмы"

      
       В дверь сначала осторожно, а потом все сильнее застучали.
       Выжига, разомлев в горячем бассейне, в этот момент дремал, свесив голову на плечо и едва не уткнувшись носом в водицу. Словно наяву ему виделось, будто проклятый строфокамил опять сбросил его с себя, но на сей раз -- с непонятно откуда взявшейся горы в пропасть, настолько бездонную, что Выжига падал и падал вниз, сквозь клубящийся серый туман, крича от бесконечного ужаса. А дно все не показывалось, чтобы принять его бедное тело на острые камни. Впрочем, с такой высоты что острые, что плоские -- все едино, костей не собрать.
       Стук в дверь заставил его судорожно дернуться. Шаткое равновесие, как и следовало ожидать, прощально помахало ручкой, и голова ушла в подводное плаванье. От кошмара его это спасло, а вот от хлынувшей в горло водицы... да еще горячей... особенно ежели учесть, что в этот момент он вдохнул...
       Вопль вышел преизрядный. Чихая и кашляя, в облаке брызг, слав вылетел из бассейна как ошпаренный, боднув головой дверь и распахнув ее настежь. И едва не сбил ожидавшего за ней коридорного, которому чудом удалось отскочить. Пролетев мимо него, Выжига зарылся лицом в поджидавшую посреди комнаты кровать. Затем, ошалело повернувшись, сел и уставился на перепуганного воплем и стремительностью проведенной атаки коридорного, пытаясь понять, что происходит. Покрывало под ним быстро темнело от стекающей с тела влаги.
       -- Что? Чего? Ты кто? -- хрипло пробормотал Выжига.
       -- Одежда, дорогой гость, -- возвращая себе самообладание, чопорно выпрямился коридорный -- старый седой манг. На вытянутых перед собой руках он держал аккуратный сверток. -- Вычищена и высушена, как ты и заказывал.
       -- Что, уже полночь, песий хвост?! -- снова завопил Выжига, в панике вскакивая на кровать, в чем мать родила, и безумно вращая выкаченными глазами.
       Старик осуждающе поджал тонкие выцветшие губы и уставился на свои туфли, чтобы не видеть болтающийся промеж ног срам постояльца, но ответил по-прежнему вежливо (во-первых, поведение клиента его не касалось, во-вторых, такой здоровяк мог запросто дать по шее, а она не казенная):
       -- Час до полуночи, дорогой гость.
       -- А-а, песий хвост, -- облегченно выдохнул слав. Спохватившись, он сел на угол кровати, где было посуше, и накинул на колени край покрывала. -- Хорошо. Оставь одежду.
       Коридорный положил пухлый сверток на стул, но остался стоять, явно чего-то выжидая. Ах да, вспомнил слав. Он же велел коридорному непременно разбудить его за час до полуночи, пообещав, что оторвет тому голову в случае забывчивости, или наградит, ежели тот выполнит требуемое. Выжига потянулся за кошелем, дожидавшемся его на стуле вместе с котомкой, и отсыпал положенные чаевые.
       -- Ежели что, -- благодарно проговорил старик, приняв бабки, -- то мы -- завсегда!
       И тихо ушел. А Выжига вскочил и зашагал по комнате туда-сюда в лихорадочном раздумье, вытираясь выдернутой из-под покрывала простыней. Раз уж намочил, то сойдет вместо полотенца, тем более что спать ему все равно не светило. Усталость из тела после горячего бассейна почти ушла, и несмотря на проделанный путь чувствовал он себя довольно сносно. Правда, будь у него выбор, послал бы всю эту гонку к ёлсам на самое дно Бездонья, да к их подручным анчуткам, и завалился бы спать по-настоящему. Но выбора не было. От Милки он отказываться не собирался, особенно после того, что уже перенес в дороге. А вот есть хотелось зверски, и беда эта была поправимой... Впрочем, времени все-таки было маловато. Не стоило, пожалуй, отклоняться от цели даже ради еды. Может, где-нибудь по дороге выпадет возможность...
       Швырнув простыню на пол, Выжига принялся быстро одеваться, благо имуществом он был особливо не обременен -- рубаха, штанцы, сапоги, армяк, кушак и кошель.
       Так, ничего не забыл?
       Коняг, на которых торгаш прибыл, он загнал. В смысле, не вусмерть, а за полцены, но и это лучше, чем ничего. Проклятого строфокамила он тоже сдал. Здесь даже случилась прибыль, так как строфник, пожилой, но еще крепкий манг, увидев оборванное снаряжение и сообразив, что чуть было не постигло седуна (который еле волок ноги, ведя в поводу взмыленных коняг -- красноречивое подтверждение случившемуся), перепугался и вернул залог полностью, без вычета дорожных. Еще бы, вздумай Выжига предъявить официальное обвинение, так стража с тем живо разобралась бы за некачественный товар. С этим порядки всегда были строгими -- цену ломи какую хочешь, но чтобы вещь была добротной, а услуга -- надежной... только тогда ему, кстати, и удалось забрать с камила свою злополучную котомку...
       Точно, у него же есть котомка!
       Так, куда он ее подевал? Ага, на стуле висит, родимая! Выжига нетерпеливо запустил в котомку руки, откопал зачерствевший за день кусок хлеба с увядшим огурцом, и вцепился зубами в оба продукта чуть ли не одновременно. Из горла вырвался рык вожделения, звучавший ничуть не хуже рыка ханыги семряка Дзюбы, с коим ему довелось познакомиться в степи не понаслышке. Под столь яростным натиском аппетита огурец "умер" за несколько секунд, за ним "скончалась" и горбушка. Слав почувствовал прилив сил и повеселел. Маловато, но уже ничего...
       В следующую минуту, с закинутой за спину котомкой, он уже сбегал вниз по лестнице с третьего этажа, перепрыгивая через две ступеньки.
      
       Хотя час был поздний, и большая часть зерцал на байкалитовом своде яруса уже потухла, праздного народу на улицах еще прохлаждалось изрядно. Следуя подробным указания хозяина покинутой гостиницы "Блудная дева", Выжига скорым шагом прошел мимо трактира "Благочестивый лик", в котором задержался бы с удовольствием, да недосуг, и свернул на поперечную улицу вправо. Еще через десять минут, миновав несколько кварталов, он увидел вожделенный Храм Портала -- высокое, упирающееся в потолок здание без окон, естественно, из того же байкалита, что и все вокруг, относящееся к деятельности Неведомых Предков. Храм казался бы монолитным коробом, ежели бы не единственный, но просторный, в два человеческих роста высотой и три шага шириной, вход, охраняемый низкорослым, но чрезвычайно раскормленным и толстопузым стражником, в ручищах которого мощное древко алебарды казалось тонким прутиком.
       Когда Выжига приблизился вплотную, стражник лениво наклонил алебарду, перекрывая проход скорее формально, важно шевельнул усищами, пожевал толстыми губами и равнодушно пробасил:
       -- По какому делу?
       Насколько Выжига мог судить по имеющимся у него сведениям о Портале, никаких препятствий, кроме самого общего характера, возникнуть было не должно, поэтому смело заявил:
       -- Желаю воспользоваться Порталом, песий хвост!
       Массивная голова стражника слегка кивнула, колыхнув тройным подбородком.
       -- Пошлину за вход. Десять бабок.
       -- Нет проблем, песий хвост!
       Выжига заплатил, но радоваться пока столь малой мзде не спешил -- чутье подсказывало опытному торгашу, что основные траты еще только предстоят, пошлина за вход -- это всего лишь пошлина за вход, а плата за сам Портал, насколько говорили верные источники, должна была ему обойтись не меньше, чем в три матрешки.
       Стражник дернул за какой-то шнур, свисающий со стены, звякнул колокольчик, и через минуту появился храмовый служка в небесно-голубом одеянии, молодой безусый манг, приглашая Выжигу следовать за собой. И сразу ушел вперед.
       Выжига заспешил следом. Не хватало еще отстать и заблудиться, коридоры-то вон какие длинные... и запутанные, как он убедился некоторое время спустя. Минута шла одна за другой, а коридоры (абсолютно голые байкалитовые стены), все тянулись и тянулись, пересекаясь в самых неожиданных местах. Выжига забеспокоился. Странно, лично по его ощущениям они должны были пройти Храм насквозь уже раз десять. Уж не хитрит ли портальник, служка храмовый? Уж не тянет ли время специально, рассчитывая на некоторую мзду за скорейшую доставку к желаемому клиентом месту?
       -- Эй, любезный! -- окликнул слав светло-синюю, под цвет окружающих стен спину, догоняя и опуская в словно специально оттопыренный боковой карман рясы десяток звонко ссыпавшихся бабок. -- А долго ли еще идти, песий хвост?
       Служка шага не замедлил, но руку в карман опустил тотчас же. Догадка Выжиги оказалась верной -- нащупав монеты, служка с заметным удовлетворением в голосе успокоил:
       -- Потерпи чуток, мирянин. Сейчас будем.
       И верно, не прошло и минуты, как они вышли в просторный круглый зал, где и торчал ровно посередке сам Портал, представляющий собой прозрачный стакан с прямыми стенками, шага в четыре высотой, -- точно такой, как описывали знакомые Выжиги. Вот только о другом моменте почему-то никто не упомянул: в зале толпилось много разного народу, путешествующего туда и обратно по одному ему ведомым нуждам. Увидев длиннющую очередь из таких же бедолаг, как и он сам, завивавшуюся спиралью вокруг Портала, слав чуть не схватился за сердце.
       -- Становись в очередь, мирянин, -- сочувственно глянув на его гримасу, проговорил служка. -- Порядок для всех одинаковый.
       -- Это ж сколько ждать придется, песий хвост! -- отчаянно вырвалось у Выжиги.
       Крайний в очереди, молодой вальяжный манг в дорогой одежде, обернулся и "успокоил":
       -- Не переживай, слав. Представь, ежели бы тебе пришлось добираться из одного центрального домена в другой пешком? Что по сравнению с этой перспективой какие-то два часа в очереди?
       -- Два часа?! -- завопил Выжига, осознавая, как он пролетел. Ежели бы приперся в Храм сразу же, едва слез с коняг, вместо того, чтобы нежиться в бассейне... -- У меня нет этих двух часов, песий хвост! Уже через час для меня Портал будет не нужен!
       Многие в очереди стали оборачиваться на крик, но Выжиге было наплевать, отчаяние его не поддавалось описанию.
       -- Тише, мирянин, тише, -- служка укоризненно покачал головой. -- Не нарушай порядка, иначе придется позвать стражу.
       Затем повернулся и пошел прочь.
       Выжига секунду неподвижно смотрел ему вслед, затем в его голове сверкнула рожденная отчаянием идея. Он кинулся за служкой, вцепился ему в плечо и горячо зашептал на ухо:
       -- Помоги! Срочно нужно! Отказная гонка! Невестин день! Пропадаю!
       Портальник взвизгнул, словно молочный поросенок под ножом, вырвался из цепкой хватки слава и обернул перекошенное болью лицо -- усилий слав явно не соизмерил. Ругательство уже было сорваться с губ молодого манга, но тут Выжига, точно рассчитав момент, многозначительно добавил:
       -- Сколько?
       И манг придержал проклятье. Лишь помассировал плечо, морщась.
       -- Срочно, говоришь... Невестин День... Понимаю. Ну что ж, для таких случаев у нас есть служебный Портал, внеочередной. Ежели у тебя найдется, что дать на лапу настройщику...
       -- Да я с радостью! -- завопил было Выжига, но портальник, вмиг посуровев не по годам, резко прервал:
       -- А вот этого не надо! Кричать не надо, -- пояснил он не понявшему сразу Выжиге. -- Не в трактире, чай. В храме! Тут пиетет соблюдать нужно! Ну, иди за мной, и подумай по дороге о размере благодарности.
       -- Благодетель! -- громким шепотом вскричал Выжига, норовя сжать манга в своих ведмежьих объятиях.
       -- Ладно, ладно, мирянин, -- служка поспешно уклонился, нервно глянув по сторонам. -- Пошли.
       Выжига полетел за ним, как на крыльях. А бабки... всего лишь бабки, он уже потратился достаточно, чтобы не останавливаться на полпути. Главное, песий хвост, чтобы все получилось!
       Когда они снова оказались в безликом коридоре, портальник, не оборачиваясь и не замедляя шага, вкрадчиво поинтересовался:
       -- Насколько я знаю, мирянин, Отказная гонка проводится только с боковых доменов, верно? Во всех других случаях это теряет смысл.
       -- Верно, верно, песий хвост, -- закивал Выжига, недоумевая, с какой стати тот об этом заговорил.
       -- Значит, чтобы успеть обратно, тебе придется воспользоваться камилом, и уже, возможно, не в первый раз?
       -- Угадал. -- Выжига сплюнул, мгновенно расстроившись от воспоминаний. -- Была б моя воля, всех бы камилов передушил, а заодно и того, кто их придумал использовать.
       -- Знакомое настроение, мирянин. Вижу, уже пришлось попутешествовать на спине птицы. И рад сообщить, что ты можешь значительно облегчить себе обратный путь, ежели имеешь пару лишних матрешек.
       -- Каким образом? -- недоверчиво проворчал Выжига. Этот Храм высасывал из него бабки с немыслимой скоростью. Жадничать, конечно, сейчас не стоило, это он понимал, но и опрометчиво разбрасываться состоянием, нажитым ох как непросто, он тоже не собирался.
       Служка остановился, вежливо улыбнулся славу и постучал в оказавшуюся сбоку дверь. Слав нахмурился. Понятное дело, хитроумный манг специально за разговором привел его сюда.
       -- Надеюсь, я не опоздаю к полуночи, -- проворчал он в усы.
       -- Не стоит беспокоиться, мирянин, -- заверил портальник. -- Время еще есть. А то, что я хочу предложить, тебе просто необходимо.
       Дверь распахнулась. Служка тут же вошел внутрь, слав последовал за ним, подозрительный и настороженный. Комната, в которую они вошли, оказалась какой-то мастерской, судя по оккупировавшим все стены верстакам, сработанным из мощных деревянных брусьев, и обилию странных, неизвестного назначения инструментов на них. Посередке стоял широкий стол, заваленный обрезками кожи и какими-то металлическими деталями. Трое мастеровых в фартуках деловито занимались у верстаков своим делом, а четвертый, что открыл дверь, вопросительно уставился на служку.
       -- Нам скоростной костюм, Ванда. Есть у тебя готовый?
       -- А как же, шило в бок! Только что один закончил! Сейчас покажу!
       Мастеровой вытащил из-под стола объемистый мешок и вытряхнул содержимое на его поверхность. Выжига подошел поближе, стараясь понять, что ему предлагают. А мастеровой уже разворачивал свое изделие, любовно разглаживая складки и комментируя:
       -- Этот я лично делал, шило в бок! Ты меня знаешь, Хакс, моя работа всегда надежна, и этот костюм не исключение. Служить будет, шило в бок, несколько поколений, не меньше!
       -- Хвастун, -- не оборачиваясь, беззлобно пробормотал один из мастеров за верстаком.
       Мастеровой Ванда не обратил внимания, продолжая с гордой улыбкой объяснять уже Выжиге:
       -- Таких костюмов пока немного, слав, Бова Конструктор разработал их всего три декады назад и отдал идею на откуп Храму. Можешь мне поверить -- испытание они выдержали с оценкой "превосходно". В этом костюме ездок может сидеть прямо как в конячьем седле -- специальные ремни не дадут с него слететь, трехслойная кожа с тщательно заделанными швами не даст проникнуть ни ветру, ни холоду...
       -- Погоди! -- резко оборвал Выжига мастерового. -- А как же дышать, песий хвост? Да ветер тебе глотку вырвет на такой скорости, потому и мешки были придуманы!
       -- А вот это самое оригинальное! -- мастеровой Ванда широко улыбнулся, ничуть не смущенный резкостью тона клиента -- видимо, сталкиваться с недоверием ему было не впервой. -- Для защиты головы мысль Бовы особенно постаралась...
       Ванда снова полез в мешок и положил перед Выжигой большой металлический шлем, уставившийся на слава квадратными стеклянными глазами.
       -- Сталь, конечно, не боевая, а потому значительно облегченная. Шлем прочно крепится к вороту костюма, причем подгонка столь тщательная, что воздух проникает только в специальный каналец внизу шеи -- это чтоб не задохнуться, а вот эти стеклянные пластины, -- мастеровой постучал пальцем по глазам шлема, -- как ты уже наверняка понял, служат для обзора. Так что прощай теперь слепота и неизвестность, путешествие будет по-прежнему быстрым, но уже приятным. Ну как, слав, нравится?
       Выжига вспомнил вонючее, тряское нутро ездового мешка и вздрогнул всем своим крупным телом. До этого момента он боялся себе признаться, что снова на строфа, скорее всего, сесть бы не смог, и продолжал действовать по плану скорее по инерции, чем по зрелому размышлению. Но этот костюм... Слав пощупал кожу, определяя опытной рукой ее качество. Да, выделка прекрасная, кожа мягкая и прочная, и на запах абсолютное новье. Такое изделие по окончании пути можно ведь и продать с изрядным барышом, ежели грамотно повести дело. Да, это было именно то, что ему нужно! С этим так вовремя сделанным изобретением он еще поборется за свое счастье!
       И все же продолжал осторожничать.
       -- А вот скажи, когда ты ехал в нем на строфе, не жарковато ли было без продува? Ведь костюм, как ты сказал, совсем не пропускает воздуха. В упряжном мешке открыта горловина, и то приходится изрядно попотеть, пока доберешься до места назначения...
       -- Из того, что я мастерю костюмы, -- ухмыльнулся Ванда, -- вовсе не следует, что я сам их испытываю. Но могу заверить, что он намного удобнее мешка.
       Выжига решился и, не торгуясь, заплатил две матрешки, подумав мимолетно, что это входит у него в дурную привычку. Мастеровой ловко сложил костюм, засунул его в прилагающийся к нему мешок и вручил славу, пожелав на прощанье:
       -- Удачи с новым приобретением, слав!
       -- Угу, песий хвост. Благодарю.
       -- А теперь надо поторапливаться, -- сообщил служка Хакс.
       И они покинули мастерскую. Долго идти не пришлось, бабки значительно сокращали расстояния в Храме, поэтому через пару минут они были на месте -- в небольшом помещении с Порталом внутри, таким же, как уже виденный славом раньше.
       Хакс подвел его к своему коллеге, при взгляде на которого Выжига удивленно хмыкнул -- этот портальник был точной копией первого. Близнецы, что ли?
       -- Привет, Дакс, к тебе посетитель.
       Служка, сидевший за низким столиком возле Портала и что-то увлеченно писавший в небольшой книжице, поднял голову.
       -- Привет, Хакс, рад тебя видеть. Привет и тебе, слав. Куда желаешь попасть?
       -- В домен Рось, -- Выжига решительно тряхнул чубом, довольный деловым подходом настройщика -- никаких лишних вопросов.
       -- Сейчас посмотрим...
       Настройщик Дакс сдвинул в сторону свою книжицу, открыв какой-то прибор, встроенный прямо в стол, и нажал пару кнопок на нем. В темном окошке вдруг вспыхнула разноцветная картинка, символизирующая одну из граней Универсума. Слав невольно затаил дыхание.
       -- Тебе придется добираться через домен Оазис, -- объявил служка. -- После полуночи домен Рось как раз пристыкуется к нему.
       -- Замечательно, песий хвост! -- радостно вскричал слав. -- Вы даже не представляете парни, как вы меня выручили! Да я же теперь по гроб жизни вам обязан...
       -- Да нет, ты обязан заплатить только пять матрешек, -- равнодушно поправил Хакс.
       Выжига осекся.
       -- Пять матрешек? -- растерянно повторил он. -- Но ведь обычная плата -- три?
       -- Ты же спешил, слав, разве нет? -- Хакс нетерпеливо дернул плечом. -- Не беспокойся, в эту сумму входит и благодарность лично для меня.
       Выжига угрюмо развязал кошель и выложил на столик пять матрешек. Оно и верно, сам напросился. Вот только от его состояния теперь осталось меньше половины. Дакс выдвинул из стола ящик, быстро смахнул бабки внутрь и задвинул обратно. Затем ткнул пальцем в Портал:
       -- Тебе туда, слав.
       Выжига молча вошел в Портал через боковой проем и остановился в центре ярко-желтого круга.
       -- Передавай привет Оазису, слав, -- Дакс поднес руку к кнопке на столике, но тут Выжига, вспомнив о своей разбитой в степи при злополучном падении клепсидре, спросил:
       -- А сколько осталось до полуночи, парни?
       -- Да уже почти полночь, слав.
       -- Отлично, кажется я вполне успе...
       Не договорив, слав замер с открытым ртом.
       В помещение вошел еще один служка, ничем не отличающийся от первых двух -- ни ростом, ни внешностью, ни одеждой. Они их тут что, как костюмы производят, что ли? -- мелькнуло у него в голове.
       -- Так-так, -- с растяжкой произнес третий, неприятно усмехаясь, -- используем служебное положение в личных целях?
       -- На тебя тоже хватит, Макс, -- беззаботно заверил его Хакс.
       -- Ну уж нет, братцы, на этот раз придется вас наказывать. И вас, и этого ухаря со слишком большой мошной, коей он трясет, где вздумается...
       Макс посторонился. В портальную, с трудом протиснувшись сквозь дверной проем массивным телом, кряхтя и тяжко вздыхая, ввалился тот самый толстяк-стражник, что охранял вход Храма, и громыхнул древком алебарды о пол.
       -- Всех вязать? -- деловито поинтересовался толстяк, шевеля усищами и жирными складками тройного подбородка.
       Влип, подумал Выжига, холодея сердцем. И бабки пропали, и сам в неприятную историю угодил, которая еще неизвестно чем кончится.
       -- Всех, всех, -- благосклонно махнул рукой Макс. -- Всех по сусалам угостим.
       -- Ну уж нет, Макс! -- закричав, вскочил с места Дакс. -- Человек заплатил, и подводить я его не собираюсь! Выкуси, ирод!
       И нажал кнопку.
       Вокруг Выжиги полыхнул ослепительный свет, он инстинктивно попытался закрыться руками, как свет уже пропал.
       Он стоял в таком же Портале. Помещение выглядело точно так же. Выжига ошеломленно повернул голову. За таким же столиком сидел такой же служка, тоже уткнувшись носом в книгу. Едва слав шевельнулся, как служка поднялся и приглашающе махнул рукой:
       -- Не задерживайся в Портале, мирянин, а то еще следом кто пожалует. Хорошо ежели только синяками отделаешься, а то раз было... ладно, что-то я разговорился. Я провожу тебя до выхода, сам-то, поди, заплутаешь, так что иди за мной.
       Служка захлопнул книгу и выбрался из-за столика.
       -- Это... Оазис? -- нервно выдохнул слав.
       -- Он самый. Выходи же, нечего отнимать у меня время.
       Слав с громадным облегчением вытер рукавом армяка взопревший от пережитого страха лоб, поправил на одном плече ремень котомки, на другом -- мешок со снаряжением и шагнул из Портала. Все получилось! Теперь его цель была близка как никогда! Вот только надо поторапливаться, поскорее брать камила и дергать из столицы, а то и вправду тот стражник на хвост сядет. Пусть домен и другой, но в Храмах все служки друг за друга держатся. Этот просто еще не знает, а то сам бы стражнику местному сдал...
       Спешно шагая за служкой, Выжига думал свои невеселые думы. Песий хвост, и как это он умудряется попадать во все встречные неприятности? Никогда за ним такого в жизни не водилось, всегда был ловок и удачлив! Словно проклятье какое над головой повисло и теперь довлеет над всеми его начинаниями...
       Уж не другана ли Благуши?
      
      

    , в которой снова не все так просто, как казалось

      
       Радуйся тому, что осталось, а не плачь о том, чего уже нет.

    "Апофегмы"

      
       Ночь Оазиса была ярко расцвечена уличными фонарями -- наверное, властям этого храмовника ночное зерцальное освещение показалось недостаточным, раз они устроили дополнительное. Что ж, город был богат, как был богат сам домен в силу своего статуса Центрального, поэтому мог себе позволить такую роскошь. Прежде всего, конечно, Оазис был богат горючкой, переработкой из Черной Дряни, добываемой из специальных скважин в Великой Пустыне. Вторую по величине статью дохода составляли не кто иные, как строфокамилы, коих выращивали, обучали и продавали в другие домены для курьерской службы именно в доменах пустынных. Благуша был здесь впервые, как и в Просторе, и хоть знал об Оазисе лишь понаслышке, но знал немало. Всю свою жизнь каждый житель Светлой Горилки, как, наверное, и любой приграничной веси, что имеется в любом коне любого домена, живет среди массы различных слухов о других местечках Универсума. И ежели Угловые и Боковые домены еще могут быть проигнорированы разборчивым к вестям ухом как не очень интересные, то о каждом из Центральных жадно ловилось и усваивалось любое слово. Потому что именно в них, храмовниках, сосредоточены культурные достижения и веяния технического прогресса каждой Грани-Девятимира, не говоря уже о богатстве...
       Благуше, впрочем, сейчас было не до абстрактных размышлений. Он быстро и целеустремленно шагал к финальной части своего путешествия. Шагал -- и отчаянно грустил. Он ведь только что простился с Минутой, а прощаться ох как не хотелось. И как он чувствовал, ей тоже не хотелось с ним расставаться. Эх, сердечко, что же ты со мной делаешь, вздыхал Благуша. Ведь это лишь мимолетное знакомство. А с Милкой он столько лет знаком, вместе малолетками еще под стол бегали... Что же ты, Выжига, друган неверный, наделал, мало того, что Отказную помимо воли устроил, так еще и сомнение в сердце поселил... Сомнение о той, ради которой все это и устроено! Мир несправедлив...
       Мысли вновь и вновь возвращались к Минуте, с которой судьба его свела, можно сказать, тоже благодаря Выжиге. Потому-то он в настоящий момент и не испытывал к тому особой злости, и встреть его сейчас, то, пожалуй, не стал бы бить морду, как обязательно намеревался ранее.
       Как уже упоминалось, улицы, по которым Благуша спешил к Северной Станции, были хорошо освещены чадящими фонарями, а месторасположение Станции подсказывали специальные указатели, руководствуясь которыми, заблудиться было невозможно. Впрочем, заблудиться было невозможно даже без указателей -- все центральные города-горы в основе своей похожи друг на друга как две капли водицы и отличаются лишь внутренней отделкой, тем, что привносили в облик города сами жители (например, Оазис от остальных отличался уличными фонарями). Так что Благуша летел как на крыльях, нигде не задерживаясь и почти не ощущая на плечах мешка с новым снаряжением для камила, подарком от Минуты и Бовы Конструктора, который еще предстояло проверить в деле.
       Странно, народу, несмотря на дополнительное освещение на улицах, было мало, значительно меньше, чем в Просторе, когда он его покидал. Время от времени к нему приставали с предложением услуг возилы, таскавшие за собой специальные коляски для транспортировки клиентов вручную. Но коляска лишь обеспечивала удобство, а не скорость, поэтому Благуша всякий раз отказывался. Свои ноги донесут, не старик еще, оторви и выбрось...
       Уже минут через десять Благуша не вошел, а прямо-таки ворвался на Северную Станцию. Вот здесь народу было куда побольше, можно сказать, море народу! Преобладали, конечно, армины, все-таки Оазис являлся их вотчиной -- бледнокожие и черноволосые люди невысокого роста, причем, что на голове, что в бороде последних волосы завивались мелкими колечками. Одевались местные в излюбленные стеганые халаты, разукрашенные пестрой вышивкой, и лишь кое-где мелькали привычные глазу слава армяки. Гул голосов плескался под просторными сводами, словно волны Океании, и в этом столпотворении не было ничего удивительного -- происходила погрузка на Махину, терпеливой громадой ожидавшую окончания суеты и отправки. Товары и седуны текли потоком в каждый из своих вагонов. Невольно подстегнутый царящей на перроне суетой, Благуша ускорил шаг, ловко ввинчиваясь в толпу. Со стены трактира под названием "Удачливый хрен", окруженного галдящим народом -- похоже, все места были забиты под завязку, а желающие попасть внутрь еще не кончились (Столица, как-никак, со всеми вытекающими), в глаза бросилось уже знакомое по прошлому домену объявление -- "Рукомахание для всех желающих". Благуша даже головой помотал, отгоняя наваждение. Не может быть, чтобы везде было одно и то же... Но присмотревшись, понял, что афиша другая. Хотя красовавшийся на ней в вызывающей позе здоровенный детина был похож телом на рукомахальника-егра в Просторе, но по медному цвету кожи и чертам лица явно относился к русалам. Кстати, рядом с афишей висела тоже уже знакомая вантедка, объявлявшая о знаменитой ватаге Рыжих. Как выяснилось по личному опыту слава -- не только рыжих, но и неуловимых, а потому и оцененных столь дорого, по бочонку за нос, и два -- за самого ватамана. По мнению Благуши, за такого бандюка, как Хитрун, и три бочонка маловато будет, а лично он и за пять ловить его не взялся бы. Такая задача разве что Ухарю под силу, и то со сворой фискальников для поддержки.
       Миновав трактир, Благуша решительно пробился сквозь толпу к загону, возле которого народу почти не было, рванул дверь на себя и с ходу выпалил:
       -- А ну подай-ка мне лучшего бегунка, оторви и выбрось!
       Из пристройки выглянул строфник -- гибкий и жилистый армин средних лет, лысый, но почти до глаз заросший черной курчавой бородой, и приветливо оскалился, потирая руки в предвкушении барыша.
       -- Выбирай, уважаемый! У меня все камилы самые лучшие!
       Благуша окинул взглядом стойла и вздрогнул.
       -- Да их всего двое, оторви и выбрось!
       -- А тебе что, уважаемый, мало? -- армин пожал плечами. -- Скажи спасибо, купи-продай, что хоть эти остались!
       -- Что, кто-то усыпил?! -- сердце Благуши обмерло в ужасе. -- Оторви и выбрось, кто тут до меня был, не слав ли, здоровый такой собой?!
       Он представил, как сейчас придется что есть сил чесать на другие Станции Оазиса в поисках здоровых строфокамилов, теряя драгоценное время, и ему стало плохо.
       -- Почему усыпил?! -- вдруг взъярившись, завопил армин, метая глазами громы и молнии. -- Никто никого не усыплял! Чего голову морочишь? Берешь, нет?
       -- А почему только двое?
       -- Так разобрали уже всех, купи-продай! Большой спрос!
       Благуша успокоился, кивнул и прошел к стойкам.
       -- Сначала гляну.
       -- Ну смотри, смотри, уважаемый. -- Армин тоже успокоился. -- Кстати, а бабки у тебя есть? Залог на бегунков со вчерашнего дня, купи-продай, значительно вырос...
       -- Есть, -- досадливо отмахнулся Благуша, занятый придирчивым осмотром выбранного бегунка, и не особо вникая в смысл сказанного.
       -- Хорошо, хорошо, уважаемый.
       Одного из двух камилов -- какого-то тощего и пришибленного с виду, с линялыми перьями и странным хохолком промеж глаз, слав забракован сразу. А второй ему понравился. Сильная, гордая птица, надменно, словно храмовник, косит черным блестящим глазом, задрав клюв, в каждом движении так и прет беспокойная сила, и лоб чистый, как и положено -- никаких хохолков. То, что надо! Благуша повернулся к терпеливо ожидавшему армину:
       -- А какой, кстати, залог?
       -- Бочонок, -- лениво ответил армин, ковыряясь палочкой в зубах. -- Причем по окончании пути возвращается по-прежнему две с половиной матрешки. Расходы на содержание, понимаешь ли, увеличились...
       Благуша почувствовал, как медленно оседает на пол, и схватился за перекладину ближайшего стойла. Бочонок! Шесть матрешек. Пятьдесят четыре дедки. Триста двадцать четыре бабки... А у него только пять матрешек с крошечным хвостиком! Даже ежели бы не покупал "Апофегмы", не ужинал в "Благочестивом лике", не... да все равно бы не хватило.
       -- Эй, уважаемый, тебе плохо, да?
       Армин подхватил его под руку, помогая удержаться на ногах.
       -- Почему? -- тупо спросил Благуша.
       -- Почему плохо? Это ты у себя спрашивай, купи-продай, мне-то откуда знать.
       -- Да нет, почему так дорого?
      
       -- А-а, ты об этом, уважаемый. Так спрос рождает предложение, купи-продай! Сейчас принесу снаряжение!
       -- Погоди. -- Благуша ухватил армина за рукав, придерживая на месте. -- Снаряжение у меня свое, значит, мне причитается скидка, верно?
       -- Э-э, это не моя проблема, уважаемый, -- армин вырвал руку. -- Не по карману камил, садись на Махину, вон она, еще не отошла. И нечего руки распускать, я этого не люблю. Ходят ту, понимаешь, купи-продай, всякие славы...
       -- Мне нужен бегунок, а не Махина. Возьми в долг, а? Или... -- Нелегко было потомственному торгашу произнести эти слова, но пришлось. Любовь важнее бабок, а бабки... бабки -- дело наживное. Жаль только, что придется снова в долги влезать, кредит брать... -- Или бери залог целиком себе, но скинь на матрешку? А в закладной на строфа укажешь, что бабки возврату не подлежат...
       -- Не пойдет. Или все бабки сейчас, или бегунок остается здесь. Причем, уверяю тебя, это будет недолго. -- Армин откровенно издевался.
       Гнев ударил Благуше в голову, помутил разум. И жаловаться ведь властям на такое самоуправство строфника некогда, мелькнула мысль, просто нет времени, да и вряд ли здесь найдется ли такой сочувствующий, как Обормот, тот-то почти что своим был...
       Швырнув с плеча наземь мешок со снаряжением, слав поднял кулаки и пошел на строфника.
       -- Но-но, -- попятился армин, понимая, что шансов справиться с рослым и дородным славом у него немного, и оттого бледнея на глазах. -- Руками в трактире на помосте будешь размахивать, а не здесь! Вай! Сейчас стражу кликну!
       Благуша опомнился и остановился. Встряхнул головой, прогоняя муть. Скрипнул зубами. Придушить армина, оно, конечно, легче всего, но, во-первых, это не в его миролюбивом характере, а во-вторых, что потом? Как он будет жить с таким смертоубийством на душе? Не говоря уже о том, что его попросту задержат стражники, и Милки ему из каталажки точно не видать. Тут до него дошло сказанное армином:
       -- На помосте, говоришь, оторви и выбрось... Благодари свою жалкую судьбу, строфник, что подал хорошую мысль. Но смотри -- продашь камила до моего возвращения, пожалеешь!
       -- Видали мы таких грозных, купи-продай! -- продолжал храбриться армин, размахивая руками и брызгая изо рта слюной, заплевав при этом половину кучерявой бороды. -- Когда ты вернешься снова, тебя будет ждать стража!
       Благуша понял, что взял неверный тон и сбавил обороты.
       -- Хорошо! Сделаем по-честному, оторви и выбрось! -- Он сорвал с пояса кошель с бабками, забрал одну матрешку, а остальное вручил армину. -- Здесь четыре матрешки с небольшим. До моего возвращения камила не продавай. Договорились? И присмотри за моим мешком со снаряжением, а то он мне руки будет связывать.
       -- Хорошо, уважаемый, -- армин сразу льстиво заулыбался. -- А ты никак в "Удачливый хрен" пойдешь, на помосте счастья пытать? Так ты, наверное, боец знаменитый, купи-продай? А звать-то тебя как, может, слыхать приходилось?
       Благуша, не слушая льстивые речи, лишь досадливо дернул плечом, резко развернулся и в самом мрачном, но решительном расположении духа кинулся из загона вон. В трактир. Другого способа заработать недостающие бабки, без криминала, он не видел.
      

    , где завсегдатаи трактира "Удачливый хрен" наблюдают небывало короткий бой

      
       Оказывается, все получается, ежели попробовать!

    "Апофегмы"

      
       -- Здорово, дед, давненько ты к нам, смешные цены, в "Удачливый хрен" не заглядывал!
       -- Дела, кхе-кхе, сынок, дела, ядрена вошь, все некогда, понимаешь... Налей-ка мне кваску душистого.
       -- Конечно, дед, кваску так кваску. Хорошо хоть дела-то идут? Поди, все так же, смешные цены, бумагомаранием занимаешься?
       -- Да хорошо, хорошо, ядрена вошь, работа продвигается... У тебя я вижу, тоже посетителей хоть отбавляй, удачный вечер, а?
       -- Что верно, то верно, скучать не приходится. Прямо перед тобой так вообще потеха была, жаль, что тебя не оказалось, сам бы увидел...
       -- А что такое, ядрена вошь?
       -- Да вышла тут, дед, интересная история, смешные цены! Мы же с тобой знаем, как ставилы дела свои иногда обыгрывают, верно? Ежели профессионал-рукомахальник завсегда побеждать будет, то тюфяки всякий интерес к схваткам потеряют, а двоих профессионалов не всегда и выставишь, они в любом домене нарасхват. Вот и нужен иногда тюфяк на подставу, смешные цены, который победит! Правильно говорю?
       -- Ну да, ядрена вошь, ну да, кхе-кхе... Так что же произошло?
       -- А то, что желающих все нет и нет, наш рукомахальник, Бычара, ты его знаешь... Нет? Давненько ты, дед, не заглядывал, Запора уже как декаду нет, отмахался Запор, свернули ему шею на профессиональных игрищах в Простор-домене, сейчас у нас Бычара пасется. Да я тебе его опишу, увидишь -- сразу узнаешь. Родом он из Нега-домена...
       -- Да они ж там мелкие все, ядрена вошь!
       -- Знаю, что мелкие, дед, не перебивай. Бычара же -- ростом двадцать ладоней с хвостиком, плечи -- в вагон не влезает, ручищи -- только Махину обнимать, в общем, тот еще нанк. А так -- такой же узкоглазый и желтокожий, как и другие его сородичи. Только башка выбрита наголо, лишь на затылке длинная прядь оставлена, да еще и в косичку заплетена, как иногда делается у русалов. Ну, время как раз после полуночи, Бычара расхаживает взад-вперед по помосту, ходит и ходит, а желающих потешиться на кулачках все нет и нет. Рядом, как водится, стенку спиной подпирает его ставила, Кракен, да зевает от скуки так, что аж челюсти трещат. Надо сказать, что они уже второй час так развлекались, поэтому, в конце концов, махнули рукой да пошли перекусить, в отходную. Вот тут этот парень и забегает -- прямо с порога рвет к помосту, словно за ним по пятам мифический ханыга гонится со сворой анчуток на спине. Заскакивает на помост и кличет ставилу. Тот, конечно, выходит, кто же выгодное дельце пропустит, оценивающе так осматривает этого тюфяка...
       -- Здоровяк, небось, ядрена вошь?
       -- Да ничего, крепенький с виду слав попался, да только по сравнению с Бычарой он все равно что малолеток рядом со взрослым. А одет в какой-то деревенский армяк, красный, потрепанный, правда, штанцы ничего, смешные цены, по последней моде -- из синего плиса. Тебе подлить, дед? Может, что покрепче? Нет? Ну, как знаешь, неволить не буду... Так вот, смешные цены, первым делом Кракен, конечно, проверяет, есть у слава матрешка в залог, затем зовет своего рукомахальника. Бычара выходит. Не спеша так поднимается на помост и останавливается против слава. Тот чуть за сердце не схватился, когда увидел, каков Бычара собой. Ну, народ в трактире оживился, подколы со всех сторон сыплются, все уже решили, струхнет слав, уйдет не солоно хлебавши -- куда ж против такого громилы. Ан нет, удивил нас парень. Когда первое впечатление сгладилось, решительно скинул армяк и головой мотнул, начинай, мол. Кракен, конечно, рад стараться -- попридержал его, да понесся по залу ставки собирать. Народ ржет, смешные цены, слава уже похоронили, ставки против него один к пяти, а тот лишь хмурится, когда это слышит, и терпеливо ждет. Видно, здорово его с бабками приперло, до зарезу нужно для какого-то дела. Да еще подгоняет ставилу, говорит, некогда ему, он, видите ли, торопится. Каков фрукт, смешные цены, а? Народ, как услыхал, так от смеха животики надорвал, да под столы штабелями попадал. Тут из зала возвращается Кракен с целой охапкой бабок в руках, сияет, естественно, как начищенная лампада, и объявляет первый раунд. Повел Бычара так плечами лениво, как два храма передвинул, переступил с ноги на ногу, аж помост под ногами задрожал, и грозно промычал свое коронное "Замочу!". Да и двинулся к славу, потрясая огромными кулаками в воздухе. Нормальный человек, ежели хоть капля разума осталась, наутек бы кинулся, а тот -- навстречу. Я уж решил -- ненормальный попался, потому что только дудаки ничего не боятся. Или захотел таким способом, смешные цены, счеты с жизнью свести. Народ хохмит, все кому не лень подбадривают слава, хотя против него же и ставили, да тот даже внимания ни на кого не обращает, насмешки отлетают от него, как ореховая скорлупа от зубов. Лицо хмурое и сосредоточенное, в глазах решимость -- дальше некуда, видно, и вправду на что-то надеется. Я помню, в этот момент даже его зауважал, смешные цены -- какую ж силу духа-то надо иметь, чтобы на этакого громилу замахнуться! Ну, выходит Бычара на дистанцию удара... Пару оплеух, он, конечно, отвесить ему должен был для виду, и нанк сделал это с блеском -- в момент сбил слава с ног! И выжидая, замер. Но наш удалец поднялся легко, как и было задумано, удары-то были скользящие. А потом Бычара подставился под ответный сам, тоже по сценарию, чтоб противник уж совсем духом не падал -- что ему, морда-то что каменная. Слав, раз выпала такая оказия, и засветил ему в челюсть -- видно было, что от всей души своей славской, да только Бычаре такие удары, что детские щелбаны. Но положено было упасть, он и упал -- рухнул как подрубленное дерево. Красиво рухнул, смешные цены, профессионально! Грохот вышел изрядный, едва помост не проломился, туша-то серьезная. Лежит, словно и вправду слав его вырубил. Ставила подбежал к своему рукомахальнику, потормошил его, за косу на башке бритой потянул и воздел очи горе. Мол, отмахался Бычара. Что тут поднялось, смешные цены -- крики, визг, вопли, кому ж охота так по-дудацки бабки терять, шум такой, что хоть из трактира выбегай, пока уши целы. Я и подумал тогда -- что-то рано Бычара сдался, надо было еще потянуть, поморочить народу голову, а то никакого представления не получилось. Но ставиле, похоже, виднее, не первый день, как говорится, замужем.
       Делать нечего, вручает смурый Кракен славу выигрыш в три матрешки, тот хватает бабки и уносится из трактира с той же скоростью, как и влетел...
       -- И что же тут, кхе-кхе, забавного, ядрена вошь? Обычное надувательство.
       -- Да дальше слушай, дед, смешные цены! Еще кваску? Хорош у меня квас, верно? Столичный! Мне его из самой Вершины поставляют, от егров. Да не набиваю я цену, дед! Что? Ах да. Ну, слушай. Едва слав скрылся, как в народе кто-то шибко головастый и крикнул, что, смешные цены, все подстроено, и ставилу надо уму-разуму научить. Клич попал на благодатную почву, народ поднялся, как один, и к помосту! Лица гневные, кулаки вперед, вместо дыхания -- сплошной сивушный перегар, я уж постарался их накачать на славу. Кракен видит, что дело оборачивается плохо, и снова своего рукомахальника тормошить. Хватит, мол, отлеживаться, смешные цены, на защиту вставай, пока бока не намяли. А тот лежит, даже не шевелится. Кракен в непонятках -- упал на колени перед Бычарой, оттянул веки, заглянул. А зенки у рукомахальника в затылок-то и смотрят.
       -- Ах ты, ядрена вошь, кхе-кхе, на самом деле вырубил?!
       -- Тот-то и оно, дед, смешные цены, что на самом деле! Это, кстати, Кракена и спасло, а то разобрали бы ставилу на составные части, больно уж народ озлился. А как понял народ, что все взаправду, так сразу поутих да разбрелся обратно по местам, заливать проигрыш сивухой и прибыль мне обеспечивать. Кракен же даже не видит, что грозу мимо пронесло, застыл над Бычарой, что каменный олдь, глаза -- прямо ошалелые. Не верит тому, что видит. Такого ведь еще не бывало, смешные цены, чтобы какой-то провинциальный тюфяк профессионального рукомахальника вырубил, да еще так походя, с одной плюхи!
       -- Да, кхе-кхе, забавно получается. Поневоле задумаешься, ядрена вошь, уж не нарвался ли твой Кракен на двойную подставу...
       -- Вот и я о том же, дед. Смешные цены! Непонятно, кто же кого надул на самом-то деле?..
      

    , где очень к месту появиться Выжиге

      
       Чем лучше знаешь свою меру, тем труднее ее соблюдать.

    "Апофегмы"

      
       Довольно ухмыляясь, армин по имени Киса пересчитывал бабки из кошеля слава. В такт сладостному звону в голове рано облысевшего торгаша (не иначе как от не исполнившихся желаний) плыли разбуженные фантазией мечты, вот-вот готовые воплотиться в реальность. Центральный бассейн Оазиса, доступный исключительно для имущих мирян, наконец-то был готов принять его в ароматные голубые воды, и в мыслях армин видел себя возле бассейна на шикарном лежаке, в окружении красивейших девиц-гетер, в задачу которых входило его развлекать, всячески обхаживать и умом и восхитительным телом. Девицы ласкали его нежными руками, кормили с блюд изысканнейшей пищей, и вот-вот должны были заключить армина в желаннейшие из объятий...
       Как вдруг, едва не сорвав дверь загона с петель, в помещение ураганом ворвался новый посетитель. От грохота и порыва ветра из головы замечтавшегося армина не только вылетел бассейн с девицами, но и едва не погасли мирно коптящие воздух лампады, освещавшие загон. Киса испуганно вскочил и уставился на буйного посетителя, по внешности -- опять слава. Русая кудлатая голова клиента была живописно растрепана, покрасневшие то ли от пьянки, то ли от недосыпа глаза горели мрачным огнем, будто у вышедшего на охоту степного ханыги, а длинные пшеничные усы воинственно топорщились сапожными щетками. Широко распахнутые полы помятого малинового армяка демонстрировали потемневшую местами от пота голубую рубаху. Слав выглядел так, словно в загон пробивался сквозь огонь, водицу и канализационные трубы.
       -- Давай камила, строфник! -- громко велел слав, останавливаясь перед Кисой и грозно сдвигая брови. Напористый вид и рыкающий голос явившегося говорили о том, что у него на пути лучше сейчас не становиться, это и дудаку было понятно, а армин Киса себя таковым отнюдь не считал. Ну что за народ! Что ни слав, так бешеный!
       -- Бочонок! -- быстро сказал армин, интуитивно чувствуя беспроигрышную удачу.
       -- Выводи! -- резко мотнул головой путешественник.
       Армин вскочил и со слегка округлившимися глазами кинулся к стойке. Похоже, сегодня у него великий день! Даже торговаться не стал, как предыдущий! Значит -- цена верная! Эх, не зря дядя Бачлай попросил своего племянника подменить его на несколько дней, когда решил наведаться к тетке Уряве, проживавшей на другом конце Оазиса! Киса ему такой барыш сегодня сделает, а заодно и себе, что еще долго это событие в роду вспоминаться будет! Ведь все, что сверх обычной платы он накрутил сам, ему же в карман и пойдет! И на другом конце домена никаких накладок с приемщиком не возникнет -- ведь в закладной указывается только сумма возврата, а возврат бабок будет проводиться по старым расценкам, две с половиной матрешки, и все тут! Все остальное -- в карман! Ну не гений ли он, купи-продай? Хм... а может, больше заломить? Да нет, уже поздновато что-либо менять, цена, купи-продай, названа...
       Смакуя в уме барыш, Киса принялся торопливо отвязывать тощего камила.
       -- Не того! -- во весь голос гаркнул слав, да так, что даже стены загона вздрогнули, словно от порыва ураганного ветра, а армин аж присел, враз ослабев в ногах. -- Ты что, птичья душа, песий хвост, обмануть меня вздумал? Да за мои же бабки? Песий хвост! Меня, прожженного торгаша?! Да такой камил ломаной бабки не стоит! Никак угробить меня задумал? За мою же честную плату? Да еще такую завышенную? Отвечай, кудряворожая задница, клюв тебе в глотку!
       Бешеный слав шагнул к нему вплотную и навис сверху всем своим огромным, по меркам Кисы, телом. Злополучный племянник строфника неожиданно остро ощутил, что стражу позвать не успеет. Этот здоровяк просто свернет ему шею, как куренку, и уедет на камиле, не заплатив вовсе. Ищи-свищи потом ветра в пустыне. И армин кинулся к другому камилу, что уже был обещал предыдущему посетителю, оставившему залог. С тем он еще как-нибудь разберется, цену, например, повысит -- спрос рождает предложение, последний камил остается, как-никак, а этого благоразумнее отдать.
       Швырнув к его ногам тугой, сладостно звякнувший кошель с бабками, слав снова рявкнул:
       -- Шевелись, песий хвост! Крепи седло! Нет, мешок не нужен!
       -- А как же...
       -- Делай, что сказано! -- властно пресек слав дальнейшие вопросы. -- И чиркай быстрее свою закладную!
       Вскоре Киса летал по загону как веник в руках добросовестной хозяйки, и буквально через пару минут все было готово -- седло пристегнуто к камилу, а закладная вручена славу. Тот, не глядя, запихал листок в карман армяка и протянул руку:
       -- Бодрячок давай, песий хвост!
       Киса шустро подал пляжку, предупредив:
       -- Один глоток, купи-продай. Ежели желаешь больше, то плати, уважаемый...
       -- За такие бабки, какие ты с меня содрал, пляжка должна прилагаться бесплатно! -- заявил слав, вытирая усы после бодрячка, и... и опустил пляжку в нагрудный карман.
       -- Эй, уважаемый, ты что делаешь! Это моя пляжка, купи-продай!
       -- Была! -- отрезал слав и сразу же вывел камила за ворота.
       Киса только глаза вслед вытаращил, кипя внутренним негодованием. Это был явно не тот случай, чтобы звать стражу -- цены-то он завысил против положенных Торговой Палатой. Так что еще и стражнику на лапу давать придется, чтобы не заложил.
       Но едва он перевел дух, как явился новый посетитель -- какой-то послушник в светло-синей рясе Храма Света, с низко надвинутым на лицо капюшоном. Сумасшедший день! Такого ажиотажа на голенастоногий товар армин давненько не видывал. И как назло, предложить больше было нечего.
       -- Э-э, уважаемый, кончились камилы! -- сокрушенно развел руками строфник. -- Тот тощий, купи-продай, что в стойле, уже в залоге, сейчас клиент за ним вернется...
       Но фигура в синей рясе вдруг оказалась рядом. Не успел Киса даже шевельнуться, как в его тощую шею сквозь бороду уперлось лезвие ножа, а в уши ударил зловещий шепот:
       -- Бабки! Все, что есть! Без разговоров! Пикнешь, плисовые штанцы, прирежу!
      

    , где у Благуши на пути лучше не становиться

      
       Преимущество силы состоит в том, что ей прощаются слабости.

    "Апофегмы"

      
       Озабоченный сверх меры -- так, что радость от невероятной победы уже успела потускнеть, Благуша спешно подходил к воротам загона, одной рукой сжимая мешок с выигрышем в три матрешки, а другой потирая кровоподтек на скуле, оставленный могучим кулаком бойца из трактира, когда последние слова Пивеня достигли его слуха. Собственно, именно по родовому матюгальнику он и понял, кого сейчас увидит в загоне. Надо заметить, что Благуша находился не в том состоянии, чтобы пускаться в пространные рассуждения, откуда тут взялся Пивень. Он отчаянно торопился взнуздать камила и отправиться, наконец, в путь -- на то, чтобы добраться до своего домена, оставалось уже девятнадцать часов, и каждая минута давно была на счету. Ежели он выедет немедленно -- и то успеет в обрез, ежели вообще успеет.
       Поэтому, встреть его сейчас какой-нибудь знакомый из родной Светлой Горилки, то просто не узнал бы прежнего парня -- куда только подевался тот добрый нрав, которым он так славился в веси! Грубая харя нанка по кличке Бычара, бугая с необъятными плечами и руками-кувалдами, все еще стояла перед глазами слава, наводя запоздалый ужас (и каким чудом-то такого одолел, непонятно!), а кровь в жилах все еще задорно кипела после потасовки, так что Благуша даже не замедлил шага. Лишь стиснул зубы, толкая ворота. Сейчас он готов был снести любое препятствие со своего пути, и горе этому препятствию!
       Он сразу увидел испуганную физиономию уже знакомого лысого армина, вытаращенные глаза которого вращались, как лопасти мельницы в ветреную погоду, а рядом с армином -- фигуру в синей монашеской рясе, с глубоко надвинутым на голову капюшоном, державшую возле его горла нож. На звук шагов "послушник", несомненно, Пивенем и являвшийся, обернулся, быстро спрятал нож в просторных рукавах и отступил от армина на шаг. Строфник тут же обессилено прислонился плечом к ближайшей стойке, схватившись за сердце и закрыв глаза.
       Взгляд Благуши безотчетно скользнул дальше, в стойла, так как в мыслях он уже покорял на камиле Великую Пустыню... И обнаружил, что там остался один бегунок, причем тот самый тощий, от которого он отказался! Тут нервы слава не выдержали. Он кинулся к армину, схватил его за грудки и встряхнул так, что у того лязгнули зубы.
       -- Долбанный дудак, оторви и выбрось, ты куда дел моего бегунка, а?! Я за что тебе залог оставлял?! Кто так дела делает, бесчестный ублюдок? Как ты посмел его отдать?!
       -- Клиент... -- задушено прохрипел Киса, пытаясь оторвать пальцы слава от своего тощего горла и проклиная тот день и час, когда согласился подменить родного дядьку Бачлая, решившего вдруг на старости лет приударить за теткой Урявой (почему-то в голову ему не пришло, что причина его неприятностей кроется в собственной жадности).
       -- Что "клиент"?!! -- продолжал разоряться Благуша, не зная, что ему теперь делать, плакать или смеяться от такой подлости, но не забывая раз за разом встряхивать легкого и жилистого строфника, как мешок с тряпьем. -- А я не клиент? А я тебе бабки разве не оставил? Ты за кого меня принимаешь, оторви и выбрось, сын песка и грязи?
       -- Не мог... отказать... -- Хватку Благуши можно было разжать разве что ломиком, и армин безнадежно проигрывал, обильно потея лысиной и синея лицом от удушья.
       Наблюдавший в сторонке за этой сценой Пивень не удержался, когда слав заговорил о бабках, и, на всякий случай придержав любимый матюгальник, вкрадчиво поинтересовался:
       -- А большой залог внес?
       Благуша отшвырнул от себя армина, резко развернулся всем телом и с душераздирающим криком "на штанцы хватит!" врезал Пивеню в челюсть. Удар, проверенный на Бычаре, не подкачал и сейчас. Бандюк отлетел спиной к стенке и безмолвно осел на дощатый пол, сложившись пополам вроде половой тряпки. Сплюнув, Благуша повернулся обратно. Как оказалось, вовремя -- удирающий на карачках строфник уже скрылся в пристройке по самую задницу, и слав едва успел схватить его за пятку.
       -- А ну иди сюда, оторви и выбрось...
       -- Ой, не бей, ой, пощади, ой, не надо! -- в ужасе от столь стремительной расправы над бандюком голосил Киса, цепляясь за дверь руками, как лесной клещ, не позволяя себя вытащить полностью.
       Благуша нагнулся, взял строфника за шиворот, мощным рывком оторвал от двери и, развернув лицом к бездыханному бандюку, весьма неприветливо, но очень ровно, тщательно выговаривая каждое слово, поинтересовался:
       -- Слышал про ватагу Рыжих?
       -- Ага... -- армин икнул, сбитый с толку неожиданной переменой темы, и принялся лихорадочно соображать, что последует дальше. Неужели гроза миновала? Да где же ёлсовы стражники, что он тут, зря разорялся, вопил во весь голос? Куда подевались все эти жирные и ленивые морды, обязанные следить за порядком, чтобы всякие лихоимцы не обижали честных людей?!
       -- Помнишь, какая награда за каждого назначена? -- так же ровно продолжал Благуша, что давалось ему ох как нелегко. Ему очень хотелось свернуть шею этому лысому придурку.
       В голове Кисы против воли заработали невидимые счеты.
       -- Бочонок?
       -- Вот этот тип, что валяется у стенки, не кто иной, как Пивень. Сам бы сдал, да некогда, оторви и выбрось. Ты мне камила, я тебе -- бандюка. А залог, что я внес ранее, я заберу, а то тебе чересчур жирно будет. Думаю, на этот раз мы договорились -- я тебя как-никак, только что от верной смерти спас. Не так ли?
       Кисе показалось, что он ослышался. Слав спас ему не только жизнь, но и все ранее заработанные бабки, чуть было не присвоенные бандюком. Да еще и плату в виде самого же бандюка оставил. Ноги Кисы снова ослабели, и он не заметил, как опустил зад прямо в корыто с питьевой водицей, предназначенное для строфов, совершенно не чувствуя предательской влаги в моментально промокших насквозь штанцах.
       -- Купи-продай, -- пробормотал строфник, глядя, как слав подвязывает свой кошель обратно к поясу, предварительно опустив в него принесенные с собой матрешки, не иначе, как выигранные в "Удачливом хрене". Как подхватывает затем свой мешок со снаряжением, отвязывает и выводит камила из стойла, а после -- и из загона. -- Купи-продай, купи-продай...
       Кажется, у несчастного Кисы от богатой переживаниями ночи поехала крыша.
      

    , где Благуша все-таки находит выход из отчаянного положения

      
       Ежели нельзя, но очень хочется, то можно.
       Ежели ты хочешь, но не можешь, значит -- не очень хочешь.

    "Апофегмы"

      
       Вырвав, как ему казалось, единственного бегунка со всего этого домена, Благуша остановился за пределами Станции возле общей привязи, где путники оставляли и коняг, и мулов, и строфокамилов. Быстро прикрутил поводья строфа, расстелил на байкалитовом полу мешок и разложил на нем детали костюма, подаренного Бовой. Сшит костюм был из кож лучшей выделки -- прочных и мягких на ощупь, и снабжен многочисленными завязками и застежками. Глядя на листок с инструкциями, Благуша лихорадочно вспоминал объяснения Минуты, но дело от изрядного волнения шло туго. Наконец, решив, что разберется на ходу, натянул костюм на себя прямо поверх одежды и принялся застегивать крепежные ремни, иногда путаясь в них, развязывая и завязывая по-новому.
       Самым дорогим для него сейчас было время, а оно уходило как песок сквозь пальцы -- безвозвратно, поджимая все сильнее и сильнее. Опаздывал слав, непоправимо опаздывал! Не повезло ему, оторви и выбрось, несмотря на дружескую помощь Минуты и Бовы Конструктора. И хорошо, ежели не фатально... Вон и Махина здешняя уже ушла, а он все еще только собирается в дорогу... Есть от чего скрипеть зубами. Ежели б не этот мерзавец строфник, из-за которого он потерял и время, и толкового бегунка, получив взамен этого задохлика... Жаль, не успел спросить, уж не Выжига ли его опередил? Впрочем, уже неважно...
       Окинув себя беглым взглядом -- все ли застежки застегнуты, а завязки завязаны, -- Благуша взялся за шлем, еще раз припоминая объяснения Минуты. И заметил, что рядом начинает собираться любопытный народ, чтобы поглазеть на непривычный наряд камильного седуна. Благуша сперва недовольно нахмурился, но затем решил не придавать значения таким мелочам, и постарался сосредоточиться на костюме. Пусть их.
       Как объясняла ему Минута, и о том же вторила инструкция, надевать шлем нужно было строго задом наперед, совмещая железный обод внизу с ободом, укрепленным на плечах костюма. Затем следовало осторожно, двумя руками повернуть шлем вокруг оси вправо и проверить, защелкнулись ли ободья друг за дружку. А ежели, значит, не защелкнулись, то нужно все повторить сызнова -- более тщательно. Благуша еще раз осмотрел шлем, вздохнул, нахлобучил на голову и осторожно повернул. Послышался щелчок. На всякий случай он попробовал стащить шлем обратно, но тот не поддался, сидел крепко, как влитой. В шлеме сразу стало тихо, большая часть привычного городского шума осталась снаружи, как будто в ушах оказались пробки из пакли, а чтобы посмотреть вбок, приходилось поворачиваться всем телом, иначе при повороте головы глаза упирались в железную стенку. Благуша чуток потренировался, со злорадным удовлетворением заметив, как разбегаются перепуганные его глазастым шлемом зеваки, когда он обращал стеклышки в их сторону, и взялся за перчатки -- последнюю деталь снаряжения.
       Тут он почувствовал, что жутко хочет пить, и остановился в нерешительности. Как назло, и так каждая минута была на счету. Но горло от всей этой суеты изрядно пересохло, а дальше и того хуже будет -- когда рассветет и поднимется жара. Он ведь не где-нибудь, а по Великой Пустыне поскачет. С этим костюмом, спеленавшим его по рукам, ногам и голове, как он понимал, в дороге у него возможности напиться, как тогда на коняге -- из туеска, уже не будет... Проклятье, а туесок-то в кармане армяка остался!
       Определив на ощупь, где именно, Благуша принялся лихорадочно расстегивать с той стороны застежку, соединявшую верх костюма с кожаными штанцами. И тут рука сквозь материю случайно наткнулась на давно забытую пляжку с бодрячком, терпеливо ожидавшую своего звездного часа в нагрудном кармане армяка.
       Слав на мгновение замер.
       Проклятье! Как же он забыл потребовать у строфника положенный глоток бодрячка! Ведь без этого невозможно обойтись при скачке на камиле! Хорошо, что хоть про свою пляжку вспомнил в самый последний момент! Ох уж эта суета, оторви и выбрось...
       Благуша быстро свинтил шлем. Затем, придерживая его одной рукой, выдернул свободной пляжку из кармана, взглянул сквозь дымчато-темный обсидиан на свет городских зерцал, взболтнул и хмыкнул. Похоже, на все три глотка будет. Вытащил пробку зубами, выплюнул ее на байкалитовый пол и поднес пляжку к губам...
       И снова замер.
       Губы слава невольно растянулись в загадочной улыбке. Возможно, так улыбаются те, кому в голову приходят неожиданные, возможно спорные, но счастливые озарения.
       Благуша знал о бодрячке все. Один глоток этого убойного зелья -- и тело нальется силушкой молодецкой, а усталость и беспокойство отступят прочь, два глотка -- и он не почувствует никаких неудобств в течение всего пути, ни жары, ни жажды, ни тряски, а дорога пролетит, как в сказке, три -- и он придет в себя уже дома, вообще не запомнив перипетий дороги, но сделав все, как надо! Но больше трех нельзя. Больше трех глотков никто еще не выдерживал, а кто пытался -- навек разум терял. Ходили, правда, легенды о тех, кто и четыре зараз выдержал -- так те сразу бессмертными становились и бесследно исчезали из мира сего, отправляясь прямиком к Смотрящему в вечные помощники, так что конец, можно сказать, тот же...
       Только речь сейчас шла не об этом. Бессмертным он пока становиться не собирался. Зато только что чуть не сделал крупную ошибку... Но чуть ведь не считается, оторви и выбрось! Впрочем, хотя бы один глоток все же нужен, иначе пути он просто не перенесет. Да, жаль, что из-за всей этой чехарды с камилом он забыл потребовать положенную порцию у строфника, а вернуться возможности уже не было... Время!
       И Благуша начал действовать -- быстро и аккуратно. Наркотический глоток скользнул в пищевод причудливой смесью огня и льда, усталость и беспокойство сразу отступили прочь, плечи расправились, грудь выгнулась вперед колесом, а мышцы наполнились непривычной, распирающей, требующей движения силой. Затем пляжка временно опустилась в карман кожаного костюма, застежка на поясе снова была приведена в боеготовность, шлем с щелчком встал на место, а перчатки словно сами срослись с рукавами.
       Через минуту слав уже сидел в седле, пристегиваясь к нему специальными ремнями от костюма, да так ловко, словно всю жизнь на камилах разъезжал в новом снаряжении. Птице, похоже, непривычный вид седуна не очень-то понравился -- строф поворачивал остроклювую голову, топорщил хохолок между глаз, недовольно покрякивал и переступал голенастыми лапами, заставляя Благушу покачиваться в седле из стороны в сторону, да пытался ущипнуть за мелькавшие перед клювом руки, но никак не мог достать -- шеей не вышел. Слав не обращал на его козни никакого внимания, пока не закончил с ремнями. Зато потом внимание обратил, и самое-самое пристальное, так что бегунок, почувствовав его взгляд, от беспокойства закрякал громче.
       Продолжая загадочно усмехаться, Благуша отвязал поводья от привязи и бросил их перед собой в основание птичьей шеи. Затем, дождавшись очередной бесплодной попытки камила ущипнуть, вдруг резко одной рукой схватил его за горло, а второй тут же вбил в разинувшийся в возмущенном кряке клюв обсидиановую пляжку. Да и опрокинул туда полностью все ее содержимое. Пляжка полетела на пол, а Благуша, вцепившись в клюв уже обеими руками, задрал его вверх и встряхнул, заставив камила волей-неволей проглотить жгучую отраву. После чего отпустил. Ошарашенная подобным обращением птица, тут же сложив шею вдвое, пригнула голову к корпусу и замерла как каменное изваяние.
       Благуша напряженно ждал, подобрав поводья. Сработает или нет?
       Сейчас должно было решиться все.
       Целую минуту ничего не происходило.
       Затем бегунок бурно задышал, потеряв каменную неподвижность, и нервно переступил с ноги на ногу, раз, другой... Пора, подумал слав, и саданул пятками в птичьи бока. Только камил не обратил на него внимания. Голенастые лапы все быстрее переступали на месте, пока покачивание в седле не превратилось в какую-то зубодробительную тряску. Благуша снова врезал пятками, да еще и поводьями дернул. Ну, дурная птица, трогай же с места!
       И камил рванул.
       Ежели бы не предохранительные ремни, крепко прихватившие Благушу к седлу, то пришлось бы ему приласкать дорогу позади птицы задницей, и приласкать основательно. А так Благушу всего лишь чуть ли не вывернуло наизнанку.
       Строфокамил же, целеустремленно вытянув длинную шею вперед на манер копья и выпучив круглые глаза, бежал все быстрее и быстрее -- к выходу из храмовника, по давно отработанному тренировками пути. Миряне Оазиса, не вовремя оказавшиеся у него на дороге, едва успевали шарахаться в стороны, посылая в спину седуну многоступенчатые проклятья. А строф бежал, все наращивая скорость, пока не вырвался из туннеля храмовника под звездный простор ночного неба Великой Пустыни.
       И вот тут-то -- словно вид пустыни сработал как некий спусковой механизм, строф уже рванул по-настоящему, перепугав своего седуна взрывом темпа чуть ли не вусмерть. Воздух прямо взревел вокруг, расступаясь под мощью стремительно летящего тела, а бегунок, казалось, обрел-таки настоящие крылья вместо своих куцых огрызков, коими его наделила матушка-природа! Крепко зажмурившись и зажав бесполезные поводья в руке, Благуша молил Неведомых Предков о том, чтобы не лопнула подпруга на брюхе камила, или ремни, удерживающие его в седле, иначе от него просто останется мокрое пятно.
       Никогда еще живое существо Универсума не бегало по его просторам с такой немыслимой скоростью. Куда там было рекорду Ухаря на Махине до нынешнего, на бегунке!
      
      

    , в которой Выжиге окончательно изменяет удача

      
       Не жалуйся на жизнь, могло не быть и этого.

    "Апофегмы"

      
       Пустыня дышала жаром, разбегаясь вширь от стального дваредья рельсов бесчисленными барханами серовато-желтого песка. Зерцало слепило глаза... Но жар смывался бешеным напором встречного воздуха, злобно рычавшего снаружи, аки зверь голодный, а затемнившиеся сами собой окошки шлема -- к большому удивлению Выжиги, спасали от излишков света.
       Нет, все-таки толково придумано, песий хвост! Пусть и с этим костюмчиком уже всю задницу о седло отбил, но теперь хоть можно видеть, где тебя судьба несет на спине камила! Эх, разойдись душа, разгуляйся вольный ветер, расступись необъятная Великая Пустыня!
       Разница в нынешнем способе передвижения по сравнению с прежним была столь ощутимой, что Выжига просто кайфовал. Это тебе не темный и вонючий мешок, слепо отбивающий все внутренности, заставляющий вдыхать концентрированную вонь собственного пота! В этом костюме тело не лишится тепла, не окоченеет от непрерывного ураганного ветра, и дышится довольно свободно! Правда, потеть приходилось и теперь, но не с такой силой, как в мешке.
       Дорога сквозь прозрачные щитки чудо-шлема просматривалась отлично, веховые столбы так и мелькали, размазываясь от скорости. Сейчас, при дневном свете Зерцала, глаза двуликих олдей были уже погашены, а ночью, когда Выжига только выехал из храмовника, любо-дорого было смотреть, как мимо несется сияющий пунктир света, четко указывая дорогу. Нет, великими были Неведомые Предки, сумевшие предусмотреть такое диво для путников, великими и заботливыми!
       А как интересно было наблюдать рассвет! Светлел небосвод, тускнели огоньки огромного звездного острова, что украшал небо над Оазисом, раскрывалось небесное Зерцало, все сильнее освещая бескрайние пески и встречающиеся по пути частые оазисы, манящие зеленью и обещанием прохлады. Выжига обнаружил, что, оказывается, и он не чужд сентиментальности и может восторгаться красотами природы не хуже другана Благуши, который вечно распускал сопли по этому поводу.
       Вдобавок, теперь незачем было надеяться только на выучку строфа, можно было при желании и поуправлять поводьями, что пока, к счастью, не потребовалось -- выучка бегунка была на высоте. Да и вехи Выжига подсчитывать не забывал, так было интереснее следить, как убывает расстояние до родного домена, до родной веси -- милой сердцу Светлой Горилки. По всем прикидкам, он успевал. В обрез, песий хвост -- но успевал. Быть Милке его невестой! Быть! А Благуша... Благушу жаль. Как ни крути, а некрасиво он с ним поступил, и это еще мягко сказано. Но сделанного не вернешь. Главное, чтобы жив-здоров остался, а там, глядишь, и он найдет себе зазнобу сердечную, годы-то молодые...
       Тысяча восемьсот первый олдь, тысяча восемьсот второй...
       Наверняка уже сбился на десяток-другой вех, но это неважно. Главное в такой скачке -- найти достойное ума занятие.
       Воздух мощно бил в грудь и шлем, но ремни, пристегивающие его к седлу и шее камила, держали надежно. Песий хвост, а ведь даже не знал, что можно получить кайф от такой скорости, куда там конягам! За камилом никто не угонится, ни четвероногие клячи, ни многоколесная хитроумная Махина...
       Разве что еще один камил.
       Это уже была не мысль.
       Это было наблюдение.
       Несущийся во весь опор на бегунке Выжига оцепенело смотрел, как мимо него проплывает другой бегунок, тот самый, тощий и заморенный, которого ему пытался подсунуть ушлый строфник на Северной Станции Оазиса. Он узнал его по хохолку, которого у его птицы не было. Естественно, задохлик тоже был с седуном на спине, причем в таком же снаряжении, как и у Выжиги -- от Бовы Конструктора. И ёлс бы с ним, с этим снаряжением, не это обидно, а то, что чужой строф проносился мимо с такой немыслимой скоростью, словно сам Выжига стоял на месте! Неведомого седуна с такой силой отжимало назад встречным напором воздуха, что натянутые ремни, удерживающие его в седле, казалось, вот-вот лопнут!
       Всего несколько мгновений -- и вот уже Выжига лишь тупо пялится вслед чужому камилу, в стремительно удаляющуюся спину седуна, чувствуя, как у него под шлемом дыбом встают волосы и едет набок крыша. Вот тебе и тощий камил... Вот тебе и заморенный... Это что же получается, песий хвост -- сам себя обманул?!
       Выжиге стремительно поплохело. Потому как интуиция вопреки всем имеющимся у него фактам настырно и издевательски подсказывала, что этим седуном может быть не кто иной, как Благуша.
       Тысяча восемьсот третий олдь...
       Сто тысяч песьих хвостов!
       Где там у него был бодрячок?!
      

    . Наконец-то родной домен!

      
       Ежели ты хочешь, чтобы жена тебе не изменяла, не женись!
       Молодость дается лишь раз. Потом для глупостей приходится подыскивать какое-нибудь другое оправдание.

    "Апофегмы"

      
       Эх, Рось-Славянка, Рось любимая, Рось квадратная, изначальная! Вот я и дома, в Светлой Горилке! Три дня всего не был, а как соскучился -- страсть, больше, чем по невесте!
       Так думал Благуша, спрыгивая с воза, подбросившего его от Станции, через Раздрай, к окраине родной веси и расправляя усталые члены.
       Стоявшая вокруг тихая безлюдная ночь с любопытством рассматривала сверху припозднившегося путника десятками сияющих на черном небесном бархате глаз-звездочек, освещавших дорогу столь ярко, что заблудиться было невозможно. Впрочем, вблизи своей веси Благуша мог ориентироваться даже с закрытыми глазами.
       Слабо усмехаясь, слав покачал головой, глянул вслед медленно растворяющемуся в ночи возу, затарахтевшему дальше, к постоялому двору, забросил мешок с камильным снаряжением за спину и зашагал по утоптанной тропинке, уводившей от основного тракта вправо -- по краю родной веси. Здесь было меньше риска встретить кого-либо из знакомых по дороге к усадьбе Милки -- на пустые разговоры у него не было ни сил, ни желания. Ноги вон и то еле переставлял...
       До полуночного смещения оставалось не более часа, и это свободное время, позволившее все-таки выиграть сумасшедшую, вымотавшую его до предела как физических, так и душевных сил гонку, досталось ему весьма дорого. Да, оторви и выбрось, весьма! Все-таки маловато оказалось бодрячка для почти суточной гонки, явно маловато, сейчас бы еще глоточек... Вот незадача -- как Милку обнимать, ежели живого места на теле нет и ноги не держат? Того и гляди, так в обнимку и упадешь... Благуша улыбнулся. Упасть он бы сейчас не отказался. Особенно с Милкой. На кровать, например. Или хотя бы в стог сена. Ничего, немного уже осталось...
       Справа одна за другой потянулись усадьбы весян -- такие знакомые, родные, что от их вида сладко наворачивались слезы. Как-никак, чуть ли не на каждом соседском плетне успел за долгое босоногое детство штанцы порвать, за чужим добром лазая. Известно же, чужое -- всегда слаще... Слева сначала проплыло просторное, на пятьдесят шагов в длину свадебное поле -- ровное, ни деревца, ни кустика, только травка шелковистая, да старые, вечные пятна игровых кострищ (совсем скоро гулять ему на этом поле!), а затем зашептали на легком ветру просторные березовые рощи. Благодать... Ах, какая благодать!..
       А ты, коварный друган Выжига -- накось, выкуси!
       Интересная штука -- судьбина. Благуша готов был поклясться, что обогнал именно Выжигу, и пришел первым вопреки проискам соперника. И кто бы мог подумать -- из такого сумасшедшего предприятия он вернулся богаче, чем был! Начинал путь с девятью матрешками, а теперь имел девять с половиной! Считайте сами: четыре -- из собственного остатка, три -- за победу над рукомахальником в "Удачливом хрене" и две с половиной -- за сданного в загон на Станции строфа. Который, можно сказать, обошелся ему бесплатно, а теперь еще и прибыль принес. Так что кошель сейчас приятно оттягивал пояс, и на душе слава было бы исключительно радостно, ежели бы не жуткая усталость, стиравшая любые эмоции до минимума. Но ничего, вот до Милки доберется, засвидетельствует свое появление -- и на боковую. До самой свадьбы. Баю-баюшки-баю...
       А вот усладой для глаз и желанная усадьба показалась...
       Благуша кое-как негнущимся телом пролез сквозь дыру в плетне и, хоронясь среди густо разросшихся кустов малины, постарался незаметно подобраться к окну, чтобы застать любимую врасплох и сорвать заслуженный поцелуй -- была промеж ними такая незатейливая, но щекочущая нервы забава. И надо было подобраться так, чтоб не зашуршал ни единый листочек, не треснула самая тонкая веточка...
       В этот момент ему неожиданно ярко вспомнился тот сон, что привиделся перед самой гонкой, где нежное лицо вдруг Милки обернулось грубой рожей Обормота, и слав даже помотал головой, отгоняя проклятое наваждение. Ну нет, подумал Благуша, на этот раз он сам кому хочешь малину обломает, пусть только кто-нибудь попробует встать ему на пути...
       Вот и знакомое окно с резными наличниками -- уже совсем близко, занавесочки с затейливой вышивкой лениво полощутся на ветру... Уцепившись за подоконник и затаив дыхание, Благуша начал выпрямляться... И замер, услышав любимый, желанный голос, обращенный явно не к нему:
       -- Думаю, тебе пора, милый. Встретимся завтра.
       У Милки кто-то был.
       Благуша растерянно отпустил подоконник и присел на корточки, прислонившись спиной к срубу под окном. Мысли пришли в полный разброд, сердце заворочалось в груди тяжелым, неподъемным комом. Не может быть. Выжига не мог его опередить! Этого просто не может быть!!!
       Но когда он услышал ответ того, кто сейчас пользовался вниманием девицы, то просто окаменел от потрясения. Голос принадлежал Скальцу!
       -- Ты же знаешь, разогни коромысло, как от тебя трудно уйти, милая.
       -- Хитрец! Ты и так со мной три дня провел. Ну ладно, задержись еще на минутку. Авось никто из наших женихов еще не прибыл.
       -- Да не успеют они, -- с небрежной самоуверенностью отмахнулся Скалец. -- Отказная гонка -- это тебе, разогни коромысло, не грибы в лесу собирать.
       -- А вот это было бы плохо, милый. Мне нужен жених.
       -- А чем я тебе плох? -- Скалец хмыкнул.
       -- Не дури, сам знаешь. Нам нужен богатенький пентюх, чтобы было на чьи бабки веселиться. А ты на богатенького не тянешь, милый мой. Ты больше любишь пыль в глаза пускать своей удалью. Думаешь, я не понимаю, почему ты все время в одной рубахе щеголяешь?
       -- И почему же?
       -- Да у тебя на армяк вечно бабок не хватает, вот ты и сделал его отсутствие своим стилем.
       -- Вот как! А ты уверена, разогни коромысло, что после свадьбы про меня не забудешь?
       -- Ну что ты такое говоришь, милый! Что Выжига, что Благуша -- скучные дудаки, мнящие о себе невесть что! С тобой куда веселее. Взять хотя бы твою идею уговорить их на Отказную гонку, чтобы без помех побыть нам вместе...
       Благуша всегда читал, что подслушивать чужие разговоры, не предназначенные для его ушей -- дело недостойное. Но разговор Милки со Скальцем касался его лично, да и деваться уже было некуда. Так что он сидел, уставившись в малину невидящим, застывшим взглядом, и не знал, как ему сейчас поступить. По идее, по самым скромным прикидкам, следовало бы сломать Скальцу челюсть. А заодно руки, ноги, и... Но финальный душевный запал, благодаря которому он из последних сил все-таки добрел до дому Милки, после обрушившейся на его голову новости об измене растаял бесследно, и всепоглощающая усталость теперь завладела им полностью. Она, эта усталость, неподъемной тяжестью пригибала плечи к земле и властно подавляла любые эмоции, в том числе и праведный гнев, который он должен был испытывать. Но не испытывал. Сейчас ему нестерпимо захотелось только одного -- спать...
       -- Поверь мне, милый, -- между тем продолжала нежно ворковать Милка, -- у меня всегда найдется для тебя время, тем более что эти торгаши все время пропадают на кону!
       -- Это было непросто, -- Скалец гнусно захихикал. -- Очень непросто, разогни коромысло, уговорить их на эту авантюру. Упирались оба, как бычки перед бойней. Даже когда Выжига уже согласился, Благуша все еще никак не мог решиться! Поэтому ничего не оставалось, как напоить его сонником. Тут я, надо признаться, чуть не дал маху, так как потом пришлось битый час снова уговаривать Выжигу, ему, видите ли, такой поступок показался нечестным. Пришлось напомнить, чего он может лишиться, ежели ты выберешь Благушу. Как это ни смешно, но он в тебя, милая, по уши втрескался, так что, в конце концов, сработало...
       -- Правда? -- в голосе Милки мелькнуло явное удивление.
       -- Что -- правда? -- не понял Скалец.
       -- Что Выжига в меня влюблен?
       -- Да правда, правда... Я от него каждый день по сто раз слышал -- Милка да Милка. Жить без тебя, бедолага, не может.
       -- А Благуша?
       -- А Благуше, по-моему, только кажется, что он тебя любит. Думаю, он на тебя глаз положил чисто из соперничества с Выжигой. Они же с самого детства, разогни коромысло, сколько их знаю, друг перед дружкой удаль показывают, все никак не могут решить, кто лучше.
       -- Любит... -- задумчиво повторила Милка.
       -- Эй, ты чего, разогни коромысло? Раньше, что ли, не знала?
       -- Тебе пора, Скалец. -- Из голоса Милки вдруг исчезла вся приятность. -- Я бы не хотела, чтобы кто-нибудь из женихов застал тебя здесь. Думаю, ты и сам этого не жаждешь.
       -- Хорошо, хорошо, только прощальный поцелуй...
       -- Обойдешься. Проваливай!
       -- Да что с тобой, разогни коромысло?!
       -- Проваливай, я тебе говорю, пока все не испортил!
       -- Ну ладно, ладно... Вечно этим бабам вожжа под хвост ежели уж попадет, то...
       Благуша вдруг обнаружил, что, спотыкаясь и пошатываясь, уже бредет среди березовой рощицы, что росла через дорогу от Милкиной усадьбы, даже не заметив, как сюда попал. Сознание словно провалилось в какую-то бездонную яму, а потом вернулось...
       Он же ради нее, Милки, такое сумасшедшее путешествие совершил, растерянно думал Благуша, опустив голову и уставившись невидящим взором себе под ноги. Сердце истекало обессиливающей тоской, словно кровью. Сначала коняг чуть не загнал, Махину догоняя. Затем с бандюками сражался, жизнью рискуя... А в заключение -- на камиле целые сутки в седле провел, хуже пытку не придумаешь... Как же она могла, вот так походя, развеять все, что было между ними хорошего? Что было дорого им обоим... Да обоим ли? Может, прав это подлец Скалец, и он все время занимался самообманом, ухаживая за Милкой? Тогда почему же ему сейчас так тошно от одной мысли, что он приобрел рога еще до свадьбы? Гордость мужская заговорила? А только ли?
       А в березовой роще было хорошо. Тихо, прохладно. Уютно, успокаивающе шелестели зеленые листочки, играя с заблудившимся среди гибких ветвей молодым ветерком. И мягкий травяной покров среди белоствольных красавиц, приятно манивший взгляд, казался мягче любой перины...
       Он не запомнил, как опустился в траву, подложив мешок с камильным снаряжением под голову -- вместо подушки. И тем более не запомнил, как заснул мертвым сном.
      

    -- и последняя, где выясняется, что не так уж все плохо, как могло показаться

      
       Никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь.
       В каждом возрасте свои прелести, но в молодости -- еще и чужие.

    "Апофегмы"

      
       Невестин День подходил к своему закономерно счастливому концу.
       К ночи, на освещенную по всей длине цепью ярких костров свадебную поляну высыпала вся Светлая Горилка, от мала до велика, посмотреть на подоспевшие свадьбы, да принять участие в общем веселье. Народ гулял и веселился от души под заводные ритмы отчаянно наяривающих балабоек и заливистое дуденье дудок в руках истинных мастеров, как своих, весянских, так и приглашенных из ближайшего городка -- Гусь-Зазеркального. Кто помоложе, разбившись на парочки, отплясывал гопака, кто постарше -- водил хороводы, а веселые хохочущие парочки суженых, наряженные исключительно в белое и голубое, прыгали с разбегу через высокое зубастое пламя ревущих костров, стараясь не подпалить пятки. Визгу и криков было -- не счесть. Тех же, кто умаялся от прыжков и плясок, радушно поджидали заваленные различной снедью праздничные дубовые столы, выстроившиеся ровной шеренгой по краю свадебной поляны вдоль дороги -- перекусить на скорую руку и выпить. Тут же за, крайним столом, важно восседал староста Светлой Горилки -- Подорожник, уткнувшись посиневшим носом вечного выпивохи в здоровенную Анбарную Книгу, занявшую чуть ли не полстола. С возрастом Подорожник изрядно похудел, особенно после того, как благополучно разменял седьмой десяток лет, поэтому из-за своего высокого роста выглядел как высушенная жердь, но по-прежнему славился своими необычайно длинными и столь же необычайно вислыми усами. И во время короткой торжественной речи, обращенной к очередному жениху и невесте, частенько морщился и отплевывался, когда какой-нибудь ус попадал в рот. После чего с видимым облегчением скреплял священный союз новобрачных официальной записью в Анбарной Книге -- чтоб, стало быть, жили долго и счастливо.
       Пристроившись на скамье под раскидистой яблоней, Скалец неторопливо цедил молодое вино из деревянного бокала, наблюдая лишь за одной парой -- Выжигой с Милкой. Выжига был одет в белоснежный армяк, голубые широкие штанцы и белые сапоги, Милка -- в голубое приталенное платье с подолом до земли, а на голове ее красовался симпатичный венок из веселеньких желтых забудок. В правых ушах у обоих поблескивали голубые серьги размером с ноготь -- знак семейного положения. Они только что перепрыгнули последний костер и снова направлялись в начало цепи -- возбужденные и раскрасневшиеся от движений. Хорошо вместе смотрятся, разогни коромысло, ничего не скажешь. Особенно Милка -- прямо чуда как хороша! Милка...
       Скалец сделал очередной глоток, пьяно икнул и скривил тонкие губы в пародии на улыбку. Кисло-сладкое вино пилось легко и приятно, распространяя в душе странную легкость и пустоту, позволяющую не думать о неприятном... но поведение Милки, серьезно изменившееся со вчерашнего вечера, не шло из головы, и никакое вино не помогало. Оно ему оч-чень сильно не нравилось, это поведение. Говоря простым и понятным языком, Милка его больше не замечала. Словно он вдруг превратился для нее в пустое место. Понятое дело, было бы глупо выказывать свои чувства ему при женихе, но сейчас Скалец не видел даже намека на теплое к себе отношение. Ни одного из тех намеков, на которые девица была мастерица. Неужто клюнула на его вчерашние слова, что ляпнул сгоряча -- о том, что Выжига любит ее на самом деле? Попробуй, пойми, что им нужно, бабам этим...
       Не хотел себе Скалец признаваться, но эта девица задела его сердце куда сильнее, чем он ожидал. Сколько уже у него до нее было, Скалец даже со счету сбился -- своими любовными похождениями он был известен не только в Светлой Горилке, но и в Гусь-Зазеркальном, -- недаром народ его прозвал Красавчиком. А вот, поди ж ты, зацепила сердце своя, весянка, с которой, можно сказать, детство голопузое и голозадое вместе провел. Да, надо с этим что-то делать... Но что?
       Красавчик презрительно покосился на свободных от пар молодок, сбившихся в болтливые стайки возле игровых костров. Те время от времени бросали в его сторону робкие, исполненные несбыточных надежд взгляды. Далеко вам до Милки, соплюхи, далеко, и не мечтайте...
       Когда Выжига с Милкой отпрыгались над кострами в очередной раз и направились в его сторону, Скалец насторожился -- вид у братана был до странности хмурый и озабоченный. И это несмотря на царившее вокруг праздничное настроение, несмотря на его победу в этом сумасшедшем состязании -- Отказной гонке, превратившую его в громкую знаменитость. Победу, в которую мало кто верил, а особенно -- сам Скалец. В груди екнуло от дурного предчувствия. Неужто Милка проговорилась? Да нет, не может быть... Не враг же она сама себе. Скалец быстро наполнил вином свободный бокал и протянул братану, когда тот оказался рядом. При этом он едва не промахнулся -- кажется, немного перепил. Выжига бокал принял, небрежно пригубил и, сразу передав Милке, хмуро буркнул:
       -- Благуша все еще не появлялся?
       -- Нет, братан, не появлялся, -- проникновенно заверил Скалец, у которого отлегло от сердца, так как дело было не в нем. Он даже ладонь для убедительности к груди приложил. -- Я же знаю, разогни коромысло, как ты о нем беспокоишься, сразу бы сообщил, ежели что!
       Только и дел у него, что ли, как заботиться о проигравшем, подумал Скалец уже про себя.
       -- У стражников на Раздрае узнавал, как я просил?
       -- Узнавал, разогни... ик! ...коромысло... -- С трудом координируя движения и начиная понимать, что свою норму точно уже перебрал, Красавчик поискал на столе среди снеди еще один свободный бокал. -- Сейчас Гоголь с Моголем стоят... Ик! Так они Благушу не видали. Возможно, что-нибудь знают Вась с Ивасем, что стояли до них... Ик! Да что это на меня напало... Но как их сейчас найдешь? Это ж в город специально переться надо! Проще... Ик! Разогни коромысло! Так о чем это я? Ах да! Проще подождать, пока они снова сменятся, к тому же и осталось уже недолго. Может даже, и сменились уже... Ик!
       -- А что, песий хвост, разве они же сызнова заступят?
       -- Ну да. Моголь заверил, что они. Ик!
       -- Вот и хорошо, -- Выжига медленно кивнул. -- Сделай милость, сходи к Раздраю еще разок. Может, что и выяснишь...
       -- Братан, да... Ик! Ик! Ик! Да сейчас же самое веселье! -- Скалец даже разволновался, так как переться к Бездонью ох как не хотелось, да и выпито было уже изрядно, ноги так и вели в стороны. Он торопливо подвинул наполненный бокал к Выжиге поближе, едва вовсе не смахнув его со стола. -- Разогни коромысло, да зачем тебе этот... Ик! Я хотел сказать -- слабак! Я вот, например, был уверен, что первым придешь... Ик! Ты, то есть!
       Лучше бы он этого не говорил. Глаза Выжиги вдруг сверкнули небывалой для того яростью, и содержимое бокала, подхваченное твердой рукой торгаша, вдруг выплеснулось на Скальца. Не ожидавший такой выходки, увернуться тот не успел и взвыл, когда щипучее вино попало ему в глаза, расплескавшись по лицу и груди. Пока Красавчик ошеломленно отплевывался и утирался рукавом, Выжига сграбастал его за грудки и приподнял, процедив сквозь зубы:
       -- Благуша должен был вернуться еще сутки назад, песий хвост, со мной, до меня или после меня, но в тот же вечер! И то, что его до сих пор нет, меня очень, очень тревожит, сродственничек! Ежели с ним что случилось из-за того, что ты его усыпил перед Отказной, то я тебе, песий хвост, ноги повыдергиваю, понял? Так что моли Смотрящего, чтобы он появился в ближайшее время!
       -- Оставь его, милый, у нас же праздник! -- укоризненно одернула Выжигу Милка, благоразумно переводя внимание жениха на более безопасную тему.
       Ощутив, как железная хватка на его груди разжалась, а ноги снова коснулись земли, Скалец пошатнулся, но устоял, чувствуя, как стремительно трезвеет. Выжига же демонстративно отвернулся к столу.
       -- Да ты что, братан, -- с деланной растерянностью пробормотал Красавчик. -- Я же как лучше хотел...
       Выжига выругался, подхватил Милку под руку и увлек к кострам.
       -- Но я еще не допила! -- запротестовала невеста.
       -- Успеем еще, песий хвост! -- отрезал жених. -- Костры еще не погасли!
       -- Поздновато совесть у тебя взыграла, братец... -- Глядя им вслед, Скалец стер с лица испуганное выражение и мстительно захихикал. -- С чего бы это, разогни коромысло, она у тебя вдруг взыграла? Козлика отпущения ищешь? Сразу Скалец плохим стал, да? Интересно, как бы ты запел, ежели бы видел меня вчера со своей невестой? Ик!
       Он озабоченно умолк, вдруг представив, что с ним сделает Выжига, ежели все-таки узнает о его связи с Милкой. Разогни коромысло, может, самому завязать, пока не поздно? Скалец почесал затылок, вздохнул, налил из кувшина полную чарку вина и выпил одним залпом. Кстати, а вот в самом деле интересно, где же Благуша до сих пор ошивается? Мог, конечно, и не успеть до смещения, и тогда его здесь еще увидят не скоро... А может, он уже давно здесь и просто не хочет показываться с досады, что Выжига отхватил-таки Милку для себя? А ежели... от неожиданной мысли Скалец даже взмок и воровато глянул по сторонам, словно проверяя, не подслушал ли кто его думы. А ежели Благуша прибыл вовремя и слышал их с Милкой разговор, когда он, Скалец, с ней прощался? И потому не пришел на свадьбу, раздумывая, как отомстить лично? О-ох...
       Скалец натужно рассмеялся, даже не подозревая, насколько он был близок к истине в своей догадке. Непонятно что в голову лезет, разогни коромысло... Благуша не такой человек, чтобы мстить. Этот добродушный тюфяк за свою жизнь даже кошары не обидел. Правда, он может передать разговор Выжиге... Впрочем, подобные подлости тоже не в его духе... Но мысль о прячущемся где-то рядом Благуше уже засела в голове беспокоящей, свербящей занозой.
       Ладно, решил Красавчик, подкручивая тонкие усики, сходит он к Раздраю. Ночь длинная, успеет еще повеселиться. Всего-то и нужно глянуть -- не вчерашние ли стражники заступили сызнова. Торгашей такого уровня, как Выжига и Благуша, все знают в лицо, они на кону каждый день снуют, сделки обделывая, так что мостовики-раздрайники наверняка запомнят, пересекал ли Благуша Бездонье.
       Скалец снова налил вина, хлебнул на посошок и, изрядно пошатываясь, отошел поглубже в рощу, где было потемнее, так как часть выпитого давно уже просилась наружу. Но едва он взялся за штанцы, как прямо перед ним в темноте кто-то приглушенно всхрапнул. У Красавчика от испуга чуть сердце из груди не выскочило, а шевелюра встала дыбом -- куда только щегольские кудри подевались, волосы распрямились, как свиная щетина.
       -- Ик! -- вырвалось у Скальца. -- Кто здесь?!
       Ответом было молчание. Минуту он стоял неподвижно, затаив дыхание и напряженно прислушиваясь, но странный звук больше не повторился. Послышалось, наверное. Он шумно перевел дух, приспустил штанцы и пустил струю в то самое место, что его так напугало. Накось, получи...
       Раздавшийся в ответ утробный звериный рык пригвоздил его к месту и морозом продрал позвоночник. Не успел он опомниться, как что-то темное вывернулось из-под смутно белеющей в ночи березы и крепко схватило его за грудки.
       -- Оторви и выбрось, опять! -- яростно выругался этот кто-то, и Скалец по характерному матюгальнику неожиданно узнал Благушу. -- Да что это за оказия такая на мою голову! Ты кто такой, ёлса тебе в душу?!
       И друган Выжиги с силой встряхнул Скальца.
       -- Ик? Благуша, ты? -- пискнул Красавчик, беспомощно болтаясь в неожиданно мощных руках и шалея от превращения тихого скромного парня, каким он знал его до Отказной, в разъяренного, точно ханыга, типа.
       -- Никак снова ты, Скалец? -- Благуша на миг замер, словно не веря своим глазам. И вдруг взревел не хуже подраненного ведмедя. -- Скалец, оторви и выбрось, ты же мне армяк испортил!
       От последовавшего вслед за воплем удара в челюсть Скалец кувыркнулся через голову и начисто лишился сознания.
      

    * * *

       Дежурные стражники, Вась и Ивась, только что присланные в очередной наряд на Раздрай из Гусь-Зазеркального, являлись родными братьями, но составляли по сравнению друг с другом исключительно забавный контраст. Ежели старший из братьев, Вась, уродился хилым коротышкой -- от горшка два вершка, нормальному славу едва по грудь, то младший, Ивась, вымахал столь долговязой орясиной, что тот же нормальный слав должен был задирать голову, чтобы только взглянуть ему в лицо. Что само по себе являлось предметом немалой гордости последнего, не говоря уже о чудовищной силе, коей тот обладал. Но, несправедливо распределив между братьями стать, природа в качестве компенсации отдала все мозги именно Васю, выделив Ивасю всего пару скромных извилин, которых вполне хватало на то, чтобы донести ложку до рта и правильным концов вверх взять алебарду. Поэтому когда возникала нестандартная ситуация, в этой своеобразной парочке, кстати, на диво дружной и согласованной в совместных действиях, сначала напрягались Мозги, и только когда их способностей не хватало, подключалась Сила.
       Оба стражника щеголяли в обшитых медными бляхами и полосами армяках одного размера, принятого к воинскому стандарту в Гусь-Зазеркальном, причем Васю армяк доходил аж до колен, а Ивасю только до пупка, и в пузатых, смахивающих на обычные чугунки шлемах. Вдобавок, правые руки раздрайников сжимали грозные алебарды (для Вася в виде исключения древко было укорочено), что позволяло им по праву гордиться своим воинственным видом и старательно нести службу.
       Они почти одновременно заметили медленно бредущего по дороге к Раздраю человека с какой-то явно нелегкой ношей на плечах и сразу привели себя в боевую готовность. Вась покрутил куцые усики и поправил выданный не по размеру пузатый шлем, постоянно сползавший на глаза, а Ивась с треском захлопнул вечно открытый рот и изобразил на лице напряженную умственную деятельность, натужно краснея даже от этого усилия.
       Когда путник, тяжело ступая, приблизился на расстояние нескольких шагов и на него упал свет вехового олдя, Вась, как самый умный, опознал в госте местного торгаша Благушу из Светлой Горилки, где сейчас праздновался Невестин День -- развеселые звуки балабоек и дудок даже отсюда было хорошо слышно. Одет слав был почему-то только в алую шелковую рубаху и синие плисовые штанцы, а через его плечо был перекинут какой-то тип в красном армяке, явно пребывающий в отключке.
       Подступив к стражникам, торгаш небрежно, словно куль с мусором, свалил свою ношу перед ними в пыль, устало вытер рукавом взопревший лоб и пригладил мокрые всклокоченные волосы, выглядевшие так, словно он их отродясь не чесал.
       -- Привет, парни. Сколько там, оторви и выбрось, до смещения?
       -- Да вот-вот уже... -- Вась всмотрелся в лежащего. -- А это никак Скалец? Что это с ним, забодай его комар?
       -- Да на мой кулак упал, оторви и выбрось, причем так неудачно, что с копыт начисто сковырнулся.
       Стражники хохотнули -- шутка им понравилась. Затем Вась для солидности свел жидкие брови к переносице и продолжил расследование:
       -- За что же ты его так?
       -- За непотребство. -- Благуша скупо усмехнулся. -- Воришкой мой давний знакомец оказался, вот я его на суд скорый и правый сюда и принес.
       Проникнувшись важностью момента, Вась крепче перехватил алебарду и переглянулся с Ивасем, не осознавая, насколько потешно этот жест выглядит со стороны -- обоим пришлось придерживать шлем свободной от алебарды рукой, причем задравшему голову старшему -- чтобы не слетел с затылка, а сложившему под прямым углом вперед шею младшему -- чтобы не свалился под ноги.
       -- Гы! -- сказал Ивась, на что брат согласно кивнул, снова едва не потеряв проклятый шлем.
       -- Ты это... того... правильно сделал. Дело государственное, забодай его комар, сейчас мы его в караулке запрем, а как смена подоспеет, то в город свезем, на суд воеводы...
       -- Да нет, парни, я решил поступить по обычаю, -- Благуша покачал головой. -- Каталажка для него -- как водица с гуся, пусть-ка высылку, оторви и выбрось, на зубок попробует. Имею право, верно? Так что тащите его через Раздрай, а я вам за труды со свадебного стола пару кувшинов хорошего вина пришлю. Лады?
       Коротышка с долговязым снова переглянулись. Дежурство уже в самом начале обещало быть весьма интересным.
       -- А что это он в армяке? -- спросил вдруг наблюдательный Вась. -- Он же завсегда в одной рубахе пижонил?
       -- Да я ему свой одолжил, -- пояснил Благуша. -- Горный домен холодный, так что ему пригодится.
       -- А что ж от него так воняет? -- принюхавшись, Вась даже сморщился.
       -- Вот потому и одолжил, -- ухмыльнулся Благуша. -- Ничего, и такой сойдет. Еще и благодарить потом будет.
       -- Это вряд ли, -- усомнился Вась.
       -- Гы! -- поддакнул Ивась (это было его любимое слово).
       -- За высылку не благодарят. -- Вась выпрямился и задумчиво почесал нос заскорузлым от непрестанных воинских упражнений пальцем. -- Но с твоей стороны -- жест благородный. Армяк -- он и в горном домене армяк.
       -- Гы! -- решительно подтвердил Ивась. К этому моменту он тоже ощутил себя важным государственным лицом при исполнении, а потому расправил широкие плечи и выгнул грудь колесом.
       -- Тогда это... Как потерпевшее лицо ты должен представить свидетелей, вот!
       -- О чем ты говоришь, Вась! -- Благуша досадливо отмахнулся. -- Все свидетели на свадебной поляне, неужто я людей по такому пустяку беспокоить буду?
       -- И то правда... -- Вась приподнял кончиком лезвия алебарды край пузатого шлема и свободной рукой почесал настрадавшийся без оного занятия затылок. -- Ну, старосту хотя бы надо было привести с собой...
       -- А кто церемонией свадеб распоряжаться будет? -- резонно возразил торгаш. -- Там пока запись в Анбарную Книгу сделаешь -- семь потов сойдет!
       -- Тоже верно, -- вздохнул Вась. -- Вот незадача. Значит, высылку требуешь? Чтоб, значит, поплутал плут на чужбине, пока доведется с оказией на родной домен вернуться? Хм, надо бы, как полагается, в караульную книгу запись внести. Имена потерпевшего и преступившего, вид проступка, сумма, значит, подъемных...
       -- Соображаешь, Вась. Пожалуй, пришлю-ка я три кувшина, а не два, как обещал. -- Благуша многозначительно улыбнулся и добавил: -- Ежели, конечно, оторви и выбрось, Скалец на той стороне до смещения окажется.
       Вась и Ивась намек поняли и сразу засуетились, решив, что караульная книга подождет. Мощная длань младшего братка тут же подхватила Скальца за шиворот, вздернув того в воздух, словно пушинку, а старший для виду взял плута за штанцы.
       -- Минутку, парни. Чуть не забыл про подъемные. Ничего не поделаешь, обычай есть обычай... -- Слав вытянул из своего кошеля пару сборных матрешек и под одобрительные взгляды стражников, оценивших сумму столь благородного жеста, переложил в тощий кошель Скальца, в котором позвякивало всего несколько занюханных бабок. -- Запишите потом в караульную книгу -- две матрешки. Можете тащить.
       Стражники с готовностью протопали по гулко громыхающему стальному мосту и передали высыльника своим собратьям по профессии на той стороне -- одинаково мощным низкорослым еграм. Ночная тишина разве что не звенела от полноты, и те, естественно, весь разговор слышали дословно, поэтому вопросов задавать не стали -- стражам горного домена Вершина тоже было скучно, и они рады были хоть немного размяться. Сверкая белозубыми улыбками, егры поволокли Скальца на скамью ожидальни, а стражники-славы прогромыхали пудовыми сапожищами обратно на свою сторону.
       -- Готово! -- осклабился Вась, звучно хрястнув в подтверждение своих слов древком алебарды о землю. -- Тащи свои кувшины, забодай тебя комар!
       -- Гы! -- напомнил о себе, горой нависнув над братом, Ивась.
       -- Погодите, парни! -- Благуша просительно развел руками, -- Я ж его на себе от самой веси тащил, оторви и выбрось, умаялся, сил нет. Пойду тоже посижу в ожидальне, на нашей стороне, конечно. До смещения. Лады?
       -- Лады, только смотри, не усни там, а то выглядишь ты и вправду хреново. -- Коротышка Вась строго погрозил ему пальцем. И довольно пробормотал, когда торгаш устало направился в беседку ожидальни, нынче пустующую: -- Три кувшина! Неплохо, забодай меня комар!
       -- Гы, -- поддакнул Ивась, имея в виду, что ежели бы не дежурство, сейчас бы они оба в Светлой Горилке веселились. А так хоть вином утешатся!
       -- Постой, торгаш, забодай тебя комар, а что Скалец у тебя спер-то? -- запоздало спохватившись, окликнул Благушу Вась, когда тот уже добрался до скамьи.
       Благуша медленно обернулся. Помолчал, словно раздумывая. Наконец, как-то нехорошо усмехнувшись, ответил:
       -- Счастье он у меня спер, парни. Ни много, ни мало -- счастье, оторви и выбрось!
       И сел на скамью, погрузившись в свои явно невеселые думы.
       -- Гы! -- невольно выдал умный Вась, изумленный столь странным ответом.
       -- Ни хрена себе, забодай меня комар! -- столь же изумленно согласился ранее немногословный Ивась.
       А затем оба еще более ошарашено уставились друг на дружку.
      

    * * *

       Только опустившись на пустующую скамью ожидальни, Благуша наконец позволил себе расслабиться. Все прошло как надо. Красавчик Скалец свое получил. И получил по заслугам... Со стороны домена Вершина через Бездонье долетали порывы характерного для ночных гор прохладного ветра, несущего запахи скал и высотного снега, но погруженный в свои мысли, Благуша ничего не замечал вокруг.
       Когда он с помощью этого засранца самым нелицеприятным способом очнулся в той березовой роще и вышел к народу, увидев эту "влюбленную" парочку, Выжигу с Милкой, разряженных в пух и прах, сперва ему это показалось забавным. Вполне достойная месть для бывшего другана, оставшегося в неведении о подарке, который получил после стольких усилий. Но, поразмыслив, Благуша решил, что так будет неправильно, несправедливо. В конце концов, пусть и не совсем честно, но Выжига вместе с ним прошел весь нелегкий путь Отказной гонки, а Скалец попросту прохлаждался в веси и миловался с неверной невестой. Тем более что Выжига сам оказался жертвой замыслов Красавчика и не заслуживал подобной участи. И почему бывший друган? Ничего не бывший! Не стоит такая подлая молодка крепкой мужской дружбы! Но ведь сейчас Выжига его просто не послушает, не поверит, подумает, что злой наговор возводит Благуша, очерняет от зависти. Эх, жаль, не успел предупредить еще вчера, насколько все было бы проще... да вот отрубился на целые сутки. Скажи кто ему еще до путешествия, что он способен столько спать, не поверил бы... А вот на тебе -- второй раз. Сначала в вагоне Махины, потом...
       В общем, глупо было в тот момент портить людям праздник. Поэтому Благуша придумал кое-что другое. Ежели нельзя огорчить Выжигу, то почему бы не огорчить Скальца? Что и было выполнено.
       Он чувствовал, что после возвращения домой стал совсем другим человеком. Более зрелым. Более решительным. Сколько полезного жизненного опыта оно ему дало, это путешествие, сколько хороших знакомств! Да ради того, чтобы познакомиться с Минутой, он бы, наверное, снова совершил бы подобное путешествие, да и другана такого обрести, как Ухарь -- это поискать надо! Драка с бандюками здорово их сблизила... Эх, знал бы, что так все несуразно получится, остался бы с Минутой в храмовнике, поступил бы к Бове Конструктору на службу, все интереснее, чем всю жизнь торгашом пробыть. Такую оказию упустил...
       То, что он стал другим, сказывалось и на его нынешнем поступке со Скальцем -- до путешествия он бы вряд ли на такое решился. Пожалел бы засранца... Так что на свою голову Красавчик навязал им это соревнование с Выжигой...
       Ночная тишина была столь полной, что слабый шелест пришедшего в движение Раздрая заставил его вздрогнуть. Благуша резко вскинул голову. Разделившись точно посередке, половинки широкого стального полотна поползли, исчезая, каждый в своем Крае. Вот и все, нет обратной дороги Скальцу, теперь можно со спокойной душой топать назад в Светлую Горилку и... Благуша нахмурился, вспомнив, как обстоят дела. Вот именно, что "и". А что, интересно, ему там делать? На Выжигу с Милкой смотреть?
       Рука сама собой нырнула в нагрудный карман и вытащила "Апофегмы". Света звезд вполне хватило, чтобы прочесть выпавшую наудачу строчку: "Все, что случается, случается к лучшему!". Благуша даже растрогался от благодарности. Спасибо, книжица, душевная поддержка ему сейчас ох как не помешает...
       Тут половинки Раздрая скрылись в берегах Бездонья окончательно, прервав тягостные размышления. Вдруг навалилось беспамятье, затуманило очи... и едва он успел их продрать, как с тобой стороны Бездонья долетел подозрительно знакомый бас:
       -- Эй, слав, халваш-балваш, ты, что ли?
       У Благуши глаза прямо на лоб полезли. Забыв про усталость, он вскочил со скамьи, изумленно уставившись на объемистую, кряжистую фигуру стражника-манга, появившуюся после смещения на той стороне Раздрая -- а это был ни кто иной, как Обормот собственной персоной! А там, где Обормот, там и Простор-домен! Получается, он мог обойтись без путешествия, просто надо было подождать четыре дня, чтобы Простор вернулся к Роси... В том то и дело, что четыре дня. На Невестин День он бы не успел. Впрочем, какая теперь разница...
       -- Рад тебя видеть, Благуша! -- продолжал громыхать Обормот через Бездонье, весело ухмыляясь во всю свою заросшую до самых глаз рожу. -- Эй, а что это ты делаешь здесь, когда в твоей веси свадьбы гуляют? Я же отсюда музыку слышу! Ну-ка, повернись, халваш-балваш, что-то я знака твоего семейного положения не разгляжу...
       Благуша невольно коснулся правого уха, так и не дождавшегося жениховской серьги, и молча усмехнулся. Тут и до Обормота дошло, что к чему, и манг поспешно стер ухмылку, матюгнувшись про себя. Вышло довольно бестактно, и нужно было как-то исправлять положение.
       -- Неужто Выжига тебя обошел? -- теперь в голосе кряжистого стражника послышалось явное участие. -- Послушай, слав, я сейчас сменяюсь с поста и собираюсь заглянуть в трактир на нашей Станции, так может, составишь компанию? Промочим горло хорошей выпивкой, а? Эй, парни, -- окликнул он Вася с Ивасем, моментально навостривших уши (Обормота они искренне уважали -- за силу, ум и лихость, причем все -- в одном лице). -- Пропустите его без пошлины, халваш-балваш, в виде одолжения, а?
       -- Ладно, топай, Благуша, -- Вась, тоже после слов Обормота вникнув в ситуацию, благосклонно кивнул и едва успел в последний момент придержать ненавистный шлем. -- Только не забудь про должок, забодай тебя комар.
       -- Ага, четыре кувшина, -- поддакнул Ивась. И спохватившись, поспешно добавил: -- Гы!
       А почему бы и нет, подумал Благуша.
       И решительно зашагал по Раздраю над Бездоньем, привычно затянутым колыхающимся, видимым даже в ночи белесым туманом. В темное время суток тот поднимался до самых Краев, и казалось, даже оживал, наблюдая мириадами невидимых глаз за недоступной ему жизнью наверху. Жизнь -- словно этот туман, мелькнула у слава глубокая мысль, -- бредешь не зная куда и никогда не знаешь, что она явит тебе уже через шаг...
       -- Представь себе, слав, халваш-балваш, а ведь я не поверил, когда эта девица сказала, что сейчас покажется именно твой домен! -- сообщил Обормот, поджидая у края моста. -- И как оказалось, зря! Они там, в храмовнике, поумнее нас с тобой будут...
       От слов Обормота Благуша остановился посреди Раздрая, чувствуя, как быстро-быстро забилось, заволновалось сердце, сообразившее, что к чему, куда быстрее головы.
       -- Девица? Какая девица?
       -- Да вот она, -- Обормот вытянул указующую руку, и Благуша только сейчас заметил стоявшую рядом с ним невысокую стройную фигурку, закутанную в темный плащ с капюшоном, почти полностью сливающийся с окружающей темнотой.
       -- Минута! -- не веря своим глазам, прошептал слав. И крикнул громче: -- Минута!
       -- Благуша! -- откликнулся такой знакомый и родной голос с той стороны.
       -- Минута!
       Благуша сорвался с места, на одном вздохе перемахнул через Раздрай и, с ходу заключив девицу в нежные объятья, закружил ее, как не так давно кружил их по Махине Ухарь, а послушница, откинув капюшон, со смехом принялась отбиваться.
       -- Отпусти же, елс ты этакий!
       Улыбаясь до ушей, Благуша послушно остановился и бережно поставил девицу на ноги, продолжая глядеть на нее во все глаза, прямо-таки светившиеся счастьем. Не заметить такой взгляд было невозможно, и Минута смущенно зарделась, чувствуя, как это приятно, когда мужчина смотрит на тебя такими глазами.
       -- Какими судьбами, Минута?! -- сумел, наконец, выговорить слав, оправившись от накатившего волнения.
       -- Догадайся с трех раз!
       Минута столь таинственно улыбнулась, что слав, слегка отстранившись, недоуменно вскинул брови.
       -- Опять какое-нибудь поручение Бовы Конструктора?
       -- У-у! -- Минута капризно надула губки, изображая обиду. -- Не мог подыграть, взял да догадался! Ладно, Бова Конструктор поручил мне провести кое-какие изыскания в этом домене, и предложил самостоятельно подобрать помощников. Вот я и подумала о тебе, раз твой домен так кстати рядом оказался...
       -- Не об этих ли изысканиях ты везла сведения Бове Конструктору? -- осенило слава.
       -- Больно уж ты сообразительный, даже неинтересно!
       -- Постой... И ты ради меня проделала такой дальний путь? -- Благуша радостно рассмеялся. -- Только не говори, что только для того, чтобы нанять меня в помощники!
       -- А ты согласен? -- лукаво улыбнулась послушница.
       -- С тобой -- хоть на Край Света!
       -- Ну что ж, -- скромно потупилась Минута, -- признаюсь, что очень хотела увидеть именно тебя... И, раз ты так и не женился, то можешь, в виде исключения, меня поцеловать...
       Вихрь эмоций захлестнул рассудок Благуши. Не успела Минута договорить, а уже оказалась в жарких мужских объятиях, и губы молодых встретились в страстном поцелуе. Поцелуе столь долгом, что оказавшиеся невольными свидетелями этого волнующего момента стражники с обеих сторон Раздрая обменялись одобрительными ухмылками.
       А больше всех за знакомого слава порадовался Обормот. Похоже, смекнул стражник, так или иначе, но Благуша все-таки нашел свою судьбу в этом сумасбродном путешествии.
      
      

    Май -- июль 2000 г., Волгоград.

      
      
      
  • Комментарии: 5, последний от 15/12/2011.
  • © Copyright Зайцев Сергей, Завгородний Борис (aserj@mail.ru)
  • Обновлено: 17/02/2009. 416k. Статистика.
  • Роман: Фантастика
    • Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.