Аннотация: Я сказал: морковка, нашу маму убили. И я этих уродов собираюсь похоронить.
Последний романтик
1
Ноги под дерн не поместились. Пришлось рубить ветки и закидывать сверху. Теперь лежат, как медведи в берлоге. Мама и три детеныша. Обнялись и ждут весны. Капрал разве что лапу не сосет.
- Муау!
Я говорю: подожди, девочка. Еще немного. Папа почти закончил.
Беру еловую лапу и кидаю сверху. Потом сажусь на землю и говорю: сил моих больше нет.
...Я думал -- по дороге быстрее будет. Потому что морковка опять успела проголодаться. А в деревне можно было взять молока. И нажевать с хлебом. И она бы так не орала. Лежала бы и сосала "дулю". Важная, как китайский император.
А они тут как тут - верхом. Закричали:
- Вот он, сукин сын!
Окружили и стволы наставили. Капрал сверху смотрит. Синий мундир, усы сапожной щеткой и пистоль за поясом. Он его даже доставать не стал. Видит, у меня руки заняты. До шпаги никак не дотянуться. А пистоль я в лесу выкинул. Во-первых: пороха к нему не было, я в одной рубахе из окна выскочил. Во-вторых: пистолет тяжелый, пришлось выбирать.
Я говорю:
- Вы меня, как, арестовывать будете? Или на месте порешите?
Капрал говорит:
- Посмотрим.
Морковка открыла глаза и говорит: уа-у. Таким обиженным тоном.
Я подумал - надо было выбрать пистолет. А девчонку оставить. Все руки оттянула, даром что четыре месяца. Посреди леса, волков и лисиц. Тогда у нее был бы шанс.
Я говорю:
- Все хорошо, девочка.
- Ее скоро нужно кормить, - говорю.
Капрал усмехнулся и говорит:
- Не бойся, накормим. Ты давай -- одежонку скидывай! Только не дергайся, а то не ровен час...
Что получится, капрал не сказал. Но я и так понял. Потому что нетрудно догадаться. Особенно, если прошлой ночью это видел.
Я девчонку на землю положил и говорю:
- Вы там были?
- Нет, - отвечает капрал.
Я по глазам вижу, что врет. Они у него сделались отдельно от лица. Словно кто-то другой в капральской физиономии дырки проделал и выглядывает. И здорово ему стыдно, этому другому.
- Раздевайся, - говорит капрал. - Кому сказано.
Я расстегнул рубашку, чтобы его не злить.
- Моя жена жива?
- Конечно, - отвечает, не раздумывая.
А другой, который за капралом прячется и которому стыдно, говорит:
- Нет.
- Понятно, - говорю я.
* * *
Я говорю: мне нравится, как это звучит. Ты сама попробуй. Маленькая девочка. Маленькая девочка. Разве не здорово?
Жена говорит:
- Папина дочка.
Я говорю:
- Зато характер твой.
* * *
Я пошел в лес. Сначала пытался резать дерн шпагой, но ничего не получилось. Потом мне дали нож. Я выкраивал куски травы и относил к яме. Художественно так вокруг нее раскладывал. Замерз, как собака и весь перемазался. А потом капрал говорит:
- Хватит.
Я посмотрел на яму и говорю:
- Еще немного. Кажется, я выше ростом. Пятки будут торчать.
Один говорит:
- А ты без головы меряй.
И засмеялся. Остальные тоже. Все, кроме меня и капрала. Он перед этим, как мои шрамы увидел, сказал:
- Это откуда?
- Рамбург, - ответил я. Без одежды стало холодно. Мурашки высыпали по всему телу. - Палашом.
- А это?
- Под Несвижем... картечью.
- А вот это?
- Когда маленьким был, расшибся.
Поэтому сейчас капрал сказал:
- А ну, заткнули пасти!
Морковка смотрела какой-то сон и молчала в тряпочку. Я вообще думал, что такое невозможно. Такая тишина. Все время, что морковка не ела - она кричала. Не переставая. Я думал - свихнусь. Или оглохну. Так что выбор между ней и пистолетом был достаточно трудным.
Я стою голый и говорю:
- Что будет с ней?
Капрал говорит:
- Отвезем князю.
Я говорю:
- Мне нужно попрощаться.
Он перевел взгляд на девочку. Потом говорит:
- Ладно.
* * *
Я девчонку прижал, она -- раскаленная. Как уголек. Вернее, мне так с холоду почудилось. Морковка "дулю" выплюнула и проснулась. Смотрит на меня. Глаза серые, рожица серьезная.
- Гу, - говорит.
Потом выгибаться начала. Потому что я-то холодный.
Я говорю:
- Цок, цок, лошадка! - она улыбается. Взял морковку и подкинул вверх. И еще раз. Она смеется. Я даже согреваться начал. Потом прижал девчонку к себе. От нее тепло и молоком пахнет.
- Ты наша принцесса, - говорю. У капрала такое лицо сделалось, словно он луком подавился.
И тут морковка описалась. Вообще горячо стало. Я даже глаза зажмурил. Стоим, греемся...
Капрал сказал:
- Ну все, пора.
Я глаза открыл, говорю:
- Еще одно. Сейчас я скажу дочери пару слов, а вы все отойдите.
Капрал подумал немного и говорит:
- Ладно.
- Анна-Фредерика! - говорю я громко. Чтобы они разобрали. - Слушай мое завещание...
И перешёл на шепот.
Она слушает и будто все понимает. Как большая. На левой щеке - грязное пятно. Это я рукой задел, когда обнимал.
Потом я девчонку последний раз поцеловал и говорю:
- Мы готовы.
* * *
Потому что я не знаю -- зачем князь это сделал. Если, конечно, это был он. Его люди. Они не сказали.
С этими всегда так. Забывают представиться. Профессиональная этика. Что-то вроде "кодекса наемного убийцы".
Мне до ямы шагов десять. Или восемь - если не мельчить.
Я огляделся. Один из тех, что надо мной смеялись, у ямы встал и на меч опирается. Другой траву в мешок напихивает. Это чтобы моей голове там помягче было.
- Опять все в последний момент, - говорю, - да?
Капрал дернул щекой:
- И не говори. Оболтусы.
Тут морковка на руках заворочалась. Кулачками глаза трет и куксится. Такое ощущение, что сейчас заплачет.
Я говорю капралу:
- Можешь дать мне слово? Это вместо последнего желания.
Он говорит:
- Какое слово?
Я говорю:
- Возьми девчонку. Только сам - без этих твоих... Передашь князю на руки. Скажешь: Утрехт все дочке завещал. Пусть князь растит, как свою. Сделаешь?
Капрал лицом стал, как апостол. Такой же суровомордый. Словно ему ответственность за человечество какую-то жилу перекрыла. И теперь с выдохом проблемы. Говорит:
- Сделаю.
Я говорю:
- Слово?
Он говорит:
- Слово.
И тогда я протянул ему девчонку.
* * *
Все-таки там был мой дом. Что сводило на нет их численное преимущество. Или мой кураж сводил? Не знаю. Когда вокруг темнота, грохот и вой, через который пробивается детский крик, а фоном - истошный визг нянек... А еще где-то за стеной убивают твоих людей...
Тут становится не до выяснений.
Наверное, надо было спросить: за что? Что мы вам сделали? Поймать одного урода и задать вопрос. Но я сразу не догадался, а потом некогда стало.
Потому что я взял шпагу и начал убивать их в ответ.
А потом я добрался до девчонки. И руки оказались заняты. Пришлось прыгать в окно.
А сейчас руки совершенно свободны. Только грязные и под ногтями земля. Поэтому я выдернул пистолет у него из-за пояса. И курок взвел. У капрала глаза сделались по чайнику. Но сделать ничего не может.
Потому что у него на руках морковка лежит и смотрит.
Я говорю:
- Держи крепче.
Повернулся и выстрелил.
Парень с мечом охнул и задохнулся. Я перехватил пистолет за ствол и бросил. Потом расправил руки и пошел убивать тех, что остались.
* * *
Пока я их убивал, он так и стоял с девчонкой в охапку.
Я подошел и ее из капральских рук вынул.
Говорю:
- Теперь уходи.
Капрал вздрогнул. Посмотрел на меня, на пистолет, который я у парня с мешком взял. Затем быстро -- в сторону. Туда, где лошади привязаны. Я говорю:
- Нет. Пешком иди.
А когда он повернулся, я поднял пистолет и выстрелил капралу в затылок.
* * *
Я говорю: Анна-Фредерика, слушай мое завещание.
Надо было сказать: девочка моя смешная. Твоя мама отошла в мир иной. Я ее очень любил. Но ты не волнуйся. Ангелы на небесах ее очень ждали. Они там сидят в белых одеяниях и играют на арфах. А Верена смотрит на них и улыбается...
И тому подобную чушь.
Я сказал: морковка, нашу маму убили. И я этих уродов собираюсь похоронить.
Такой вот, блять, не романтичный.
* * *
Пришлось их утрамбовывать. Потому что яма было на меня одного, а их целых четыре. Но я справился.
Встал сверху и прыгал, пока не влезли.
Потом укладывал дерн кусками, а когда его не стало хватать, накидал веток. Теперь лежат, как в берлоге. Потом я сел на землю и сказал:
- Сил моих больше нет.
Долго сидел. Потом встал и пошел к морковке.
2
Это еще ничего. Совсем голодная, она хуже. Откроет рот и вопит. Я ее поднимаю, а она плотная, как комок глины. И пальцами не разомнешь. Маленькая и красная, словно обварившийся гном.
Я говорю:
- У вас молоко есть?
Она смотрит на морковку, а та продолжает хныкать. Женщина говорит:
- Ты солдат?
Я говорю:
- Нет.
Она вздохнула и говорит:
- Заходите. Есть у меня молоко. И перекусить что-нибудь найдется.
Я привязал коня, вошел в дом и сел на лавку. И чувствую: сил подняться нет совсем. Она говорит:
- Ты контуженный, что ли?
Я снова говорю:
- Нет.
Словно с кем-то поспорил - одно слово на целый день.
Она говорит:
- А похоже. Ладно, подожди здесь, солдат. Я сейчас приду.
Пока она ходила, я даже не шевельнулся. Словно из меня стержень вынули, на котором все держалось. И я теперь бесформенный и никому не нужный.
Хотя - есть девчонка. И ей стоило бы пеленки поменять. Мы с утра в дороге, и я представляю, как у нее там все набухло. Как перед потопом.
И пистолеты надо проверить.
Только я не могу.
Вернулась женщина и говорит: ты оглох? Твоя орет так, что во дворе уши закладывает!
Я поднимаю глаза и говорю: правда? я не слышал.
Она тогда замолчала и на меня смотрит. А потом говорит:
- Давай, я твою девочку покормлю.
Я говорю:
- Нет. Я сам.
* * *
Жена говорит: ты принцесса у нас. Посмотрите на эти щечки. На эти ножки. Ах, какие у нас ножки!
Я говорю: тьфу на тебя, обезьянка. Тьфу на вас обоих.
Потому что мне страшно.
Потому что за стеной люди с пустыми глазами.
* * *
Она говорит:
- Пока ты спал, у тебя лицо было живое. А сейчас опять мертвое.
Я говорю:
- Просто у меня рожа такая.
Она покачала головой. Говорит:
- Ты красивый. Только устал сильно.
Я говорю: наверное. Поднялся и вышел во двор. После того, как мне Верена приснилась, трудно стало разговаривать. Все время чувствую, что нас в комнате трое.
Четверо. Потому что морковка тоже слушает.
Поэтому я сел на крыльце. Достал пистолет и стал замок проверять. Порох с полки совсем высыпался. Я достал рожок и думаю - надо остальные проверить. Та ночь больше не повторится. Нет, спасибо. Больше меня врасплох не застанут.
Потом она тоже вышла во двор. Села рядом и смотрит, как я развлекаюсь. Потом говорит:
- Тебя как зовут?
Я говорю:
- Лейбер.
- Меня Марта. Останетесь до завтра? Маленькая устала, ты отдохнешь.
Я говорю:
- Хорошо.
Она говорит:
- У меня муж тоже солдатом был. У самого Белого Герцога в первом фирфейлене...
И давай рассказывать, как они жили. Как будто мне это надо. Хотя, наверное, так у всех женщин заведено.
Они, наверное, и на небесах не меняются.
Я представил, как Верена ангелам говорит: и тут муж меня трахнул.
И какие у них при этом становятся ангельские лица.
* * *
- Загляденье просто, - говорю я.
Марта и виду не подает. Как будто я взял и поверил, что такое у неё каждый день. Чашечки, горшочки, тарелочки - вся женская артиллерия. Выкатила на прямую наводку и давай лупить. Курятина в пехотной терции. Жареная колбаса в направлении главного удара. Каши с флангов обходят.
Пиво - стратегический резерв.
Она сидит и на меня смотрит. Как я сражаюсь.
Военачальница.
- Вкусно, - говорю я. - Спасибо.
Она говорит:
- Да ты ешь, ешь.
Словно до этого я в основном мимо рта проносил.
И вдруг мне по ноге что-то - шшшш. Я вздрогнул. Только потом догадался, кто это может быть. С таким хвостом.
- Как кошку зовут? - говорю.
- Никак, - говорит Марта. - Приблудная. Родила недавно четверых. Теперь ходит, словно она здесь хозяйка.
Кошка услышала, что про нее речь, и вышла из-под стола. Сама худая, как скелет. Но в глазах такое требовательное выражение. Некогда мне с вами ерундой заниматься. У меня дети.
Я говорю:
- Какая красивая.
Марта говорит:
- Что?
Я говорю:
- Правда. Женщины все такие. Особенно после родов. Словно у вас под кожей - спящее солнце. Даже у кошки. Только вы этого не понимаете. Жалуетесь и плачете.
И мужчинам приходится с этим что-то делать. Тащить в постель и доказывать. Ты - самая красивая. Потому что вы по-другому не понимаете. У женщин это где-то между ног закорочено. А, может, и по всему телу. Я не знаю. А потом, если получилось, солнце просыпается. И вы начинаете светиться так, что глазам больно. Наверное, у вас под кожей проложены стеклянные трубки, по которым вода течет...
Я говорю:
- Только это не вода, а самый настоящий огонь.
Она фыркнула и засмеялась. Говорит:
- Ложился бы ты спать, солдат. Опять ерунду какую-то болтаешь.
А по глазам вижу: нет, не ерунду.
* * *
Я говорю: сколько-сколько?
Йохан говорит:
- Пять монет в неделю. Вы же понимаете, трудные времена.
Я говорю:
- Понимаю.
Потом я не выдержал и снова посмотрел.
"Разыскивается Вальтер Утрехт, рыцарь. Около тридцати лет. Обвиняется в убийстве своей жены Верены, урожденной Кришталевской."
На рисунке я был чисто выбрит и элегантен, как положено женоубийце. И очень слабо похож на себя нынешнего.
Князь оказался провидцем. Или не поверил в мои добрые намерения. С той ночи прошло больше месяца, а нас продолжали искать. Хотя теоретически мы с морковкой уже находились где-то очень далеко. За пределами княжества, например. Но только не здесь.
Йохан говорит:
- Комнату будете смотреть?
Я говорю:
- Конечно.
"Также разыскивается его дочь, Анна-Фредерика, пяти месяцев отроду. Похищена..."
Не похищена, а спасена. Есть разница.
Хотя - меня-то как раз никто не спрашивал.
Мы поднялись по лестнице. Йохан открыл дверь и говорит:
- Вот.
Я огляделся. Потом прошел к окну, открыл и выглянул. Улица как спящая змея. Чешуя за ночь вымокла и блестит. Дальше по улице раскачивается вывеска портного. Я прикинул - шагов пятьдесят до нее. На вывеске - ножницы и катушка ниток. Все яркое и заметное.
Потом я поднял взгляд и увидел небо в просвете домов. Голубое и чистое, как бывает после дождя.
Я говорю Йохану:
- Договорились.
Кстати, насчет моих намерений князь прав. Я и сам в них не верю. То есть... не верю, что они у меня добрые.
* * *
Раньше она была целиком белая, но со временем протерлась. И на неё кусочки нашили - чёрные и жёлтые.
Я говорю:
- Заплатка, иди сюда. Кис-кис-кис.
Кошка на меня смотрит, но подходить не торопится. Можно подумать, ей каждый день имя дают.