Посидев и погрустив положенное время за оградами, выпив и закусив, побросав бумажные розы на проволочных стебельках на покосившиеся и просевшие после зимы холмы и бугорки, поскребав землю лопатой и подавив её в нужных местах каблуком, пустив положенную слезу и спешно затерев её, ушли с кладбища и все прочие посетители.
На ту Пасху набралось их не слишком много.
Видно, сказалась не по апрельски холодная погода.
С самого утра с неба сыпал мелкий, льдистый, колючий снежок, резкими порывами задувал морозный ветер; земля, слегка уже оттаявшая при первых весенних оттепелях, стала вновь покрываться ледяною коркой и лужи на присыпанных гравием дорожках, лужи, покрывшиеся было зябкой рябью, замерзали, застывали, замирали в зимней недвижимости.
Лёгкий хруст под ногами. Вновь вернулся иней.
Ветви верб с пушистыми "ёжиками", взъерошенными ветром, раскачивались из стороны в сторону и, тяжелея под налипшим снегом, клонились вниз.
Старый вампир Семён Петрович Безруков шёл по самой дальней от главного входа, пустынной уже в этот час аллее и зорко высматривал трофеи, кои лежали на надгробьях и могильных холмиках.
День Пасхи, для живых - день поминовения усопших родственников (языческий обычай, прости Господи!) и узаконенной древней традицией пьянки на местах их захоронений, для вампиров этого средненького пошиба районного кладбища был днём большого, халявного пира.
В руках Семён Петрович держал прочный, вместительный пластиковый пакет, в который собирал разную снедь (а то и выпивку), оставленную в тот день на могилах.
По правилу, принятому на том кладбище, дозволялось вампирам кормиться лишь на своём участке, за пределы кладбища не заходить, кровушкой лакомиться - лишь нападая на бомжей окрестных (во избежании скандалов за этим правилом и менты местные и администраторы кладбища следили бдительно и в случае чего - карали жестоко, если, конечно, не удавалось откупаться)
Добычи в тот день было не слишком много. После двухчасового хождения по участкам в сумке у Семёна Петровича набралась кучка искрошенных куличей (за дурную привычку крошить полезный продукт Семён Петрович ненавидел живых лютой ненавистью), пяток крашенных яиц, пара целлофановых пакетов с творожной пасхой, свёрнутые вчетверо газеты (их можно было использовать и вместо скатерти) и самая большая драгоценность из всего найденного - початая, но лишь слегка пригубленная бутылка водки.
"Вот ведь душевный человек на поминки то приходил" думал Семён Петрович, заботливо и нежно поглаживая бутылку, проступавшую узким горлышком сквозь целлофан. "Открыть то открыл - да вот и не выпил. Грустил, видно, сильно. Чувства сильные испытывал ! А вот ведь говорят, что, дескать, люди все сухие стали, чёрствые. О себе только думают. Переживать разучились. А вот ведь найдётся иногда такой человек, добрый, сопереживающий - и вот сразу как то теплее на душе становится, светлее как то..."
С настроением таким, хоть отчасти и лирическим, но в то же время и противоречивым (хоть бутылкой и разжился, но набрал то всё равно мало), и направился Семён Петрович к выходу с кладбища.
Конечно, не к главному выходу. Там в любое время суток народу было много (а что ж вы хотите, метро то рядом, да и вообще - место оживлённое), и фонарей там хватало и жилые дома стояли довольно близко. Появление в столь людном месте пожилого вампира в драном, измазанном грязью пиджаке и мятой, почти истлевшей уже рубашке с бурыми, застарелыми кровавыми пятнами могло бы весьма печально кончится. Для самого вампира, конечно. Мужики с ближайшего цветочного рынка забили бы его арматурой ещё до приезда милиции. Или же местные бомжи (знавшие прекрасно о данном вампирам от властей разрешении нападать на местных бродяг, рискнувших в позднее время забрести на кладбище) обязательно использовали бы подходящий момент и постарались бы отыграться за все прошлые обиды, и толпой озверевшей навалились бы на такого неосторожного кровососа, и били бы его, долго, жестоко и безжалостно.
Нет, старый, опытный вампир Семён Петрович Безруков, прекрасно знавший все правила и установления этого кладбищенского мира, пошёл туда, куда и следовало идти здешнему вампиру - к дальнему выходу, что вёл не на оживлённую улицу, а к заброшенному, безлюдному пустырю, куда свозили местные могильщики весь мусор, собираемый ими на кладбище.
Там, в неглубоком овраге с пологими, уступчатыми склонами, вплотную примыкавшему к двухметровому бетонному забору, отделявшему пустырь от дальнего угла кладбища, время от времени (и, как правило, по вечерам или глубокой ночью) собирались местные вампиры. Зажигали костёр (и кто это придумал, будто вампиры огня боятся ?), делились друг с другом нехитрой снедью, выпивали, пели разудалые песни, рассказывали матерные анекдоты и небылицы о своих вампирских подвигах, а то и, вовсе раззадорившись, пускались в пляс.
Пасха же, день сытный, хлебный да пьяный, был и вовсе у местной кровососной братии днём особым. В такой день собирались обязательно все, и к огоньку подтягивались со всех уголков кладбища, и, бывало, даже и с других кладбищ гости подходили (что уж вообще редкость большая - тяжело ведь вампиру, пусть даже и глубокой ночью, через город то пробираться).
Так что чем ближе подходил Семён Петрович к заветной ржавой калитке с гнутыми прутьями, тем настроение у него становилось всё лучше и лучше. И день сегодняшний не казался ему уже таким скудным на подарки и бедным на радости.
Семён Петрович вампир был компанейский, любил пообщаться с собратьями своими, поругать (порядка ради и традиции) житьё тоскливое, погостное, опрокинуть стаканчик-другой, вспомнить деньки весёлые, да и потанцевать иногда мог, коленца выделать, под настроение то хорошее.
Жалко, редко дни такие выпадали. Всё больше по другому жизнь складывалась - дни тянулись длинные, однообразные, всё больше серые да чёрные. Серые - это осенью и вот такой вот холодной, пакостной весной. Чёрные - это зимой, тогда и темнеет рано, да и днём на кладбище полумрак какой-то.
Можно, конечно, сказать, что для вампира такая погода самая подходящая. Для прогулок, например. Солнечные лучи не досаждают. Но по старой своей, человечьей ещё привычке любил Семён Петрович на свет яркий, солнечный глядеть. Не гулять, конечно, при нём. Таких прогулок кожа то вампирская не выдержала бы. А просто спрятаться где-нибудь в тени и смотреть, поглядывать.
Вот такие дни только летом и выпадали. Да и то не всегда.
А почему не всегда ?
Да потому что сторожа да могильщики, да прочие костоломы да придурки местные кладбищенские гоняли братию его в дневное время безжалостно.
Едва завидев - сразу руки в бока делали да орали матерно. Могли и камнем зашвырнуть. А то ловили - и шутки ради прямо на свет вытаскивали. Орёт кровосос, волдырями покрывается - а они гогочут да пинают страдальца. А то и к дереву с утра привяжут где-нибудь в укромном месте - и до обеда, а то и до вечера оставят.
За прошлый то год уж троих кровососов таким манером изничтожили.
Всё больше летом таким образом безобразничали.
Зимой, особенно в холода, шпана эта на кладбище не появлялась. Холода они не любили, всё больше в подсобке пьянствовали. Вылезали разве только на похороны да на халтуру какую (ну там, могилку поправить, крест подновить, подкрасить, памятник кому в бетон вделать). Понятно, зимой то, на холоде, пикники на лужайке не устроишь. Если ты живой. А вампирам да прочим мертвецам (да, не только вампирам в могиле не лежится, бывает, что и прочие мертвецы, не кровососного ремесла, по дорожкам кладбищенским шляются, да только они и вовсе забитые, никак за себя постоять не могут) холод не помеха, они его уже и не чувствуют. Им в такие дни спокойно гулять можно. Да и прохожие редко попадаются.
А то вот, скажем, нарвёшься на какую-нибудь дамочку истеричную, которая мужа своего покойного проведать пришла - она ж ведь с непривычки такой визг поднимет. Они же ведь, дамочки, слабонервные до невозможности. И успокоить её - и не пытайся. Прошлой то зимой вампир один, Аникеев его фамилия, на дуру такую нарвался. Она - орать. Он ей : "Тише, дескать, дура. Помер я, дескать, давно. У меня в теперешнем состоянии и на Мерлин Монро х..й не встанет, не то, что на мурло то такое. И кусать честных граждан нам законом запрещено. Цыть, дура !"
Вежливо ведь, популярно, понятно объяснил. А та - ещё пуще орать принялась.
Ну, Агееву то тогда пацаны местные, что на кладбище работают, рёбра здорово намяли. И действительно, ведь если всех клиентов распугают, да о кладбище слухи всякие пойдут - клиентов может здорово поубавиться. Всем, кто с кладбища кормится - прямой убыток.
Но, несмотря на относительную безопасность зимнего времени и опасность летнего, Семён Петрович лето всё таки любил, а зиму - ненавидел.
Сильны всё таки человечьи то привычки.
И в летние деньки, даже в солнечные, особенно для кожи его опасные, любил он, присев где-нибудь под деревце тенистое, смотреть издалека на похороны какие-нибудь красивые.
Не то, чтобы он смерти чужой радовался. Вовсе нет ! Знал ведь Семён Петрович, что далеко не каждая смерть в рай ведёт. Или в ад.
И даже отдых даёт далеко не каждая. Бывает и такая смерть, что лишь краткая передышка, переход от одной суеты муторной к другой.
Но нравилось ему просто смотреть на шествия торжественные. И чтобы цветов было много. Чтоб музыка играла, красивая и печальная. Чтоб гроб с крышкой резной. Плывёт, плавно на плечах покачиваясь.
А за ним - люди идут. О делах своих земных, суетных рассуждают. Кого куда назначили, кого когда на повышение могут двинуть, или на место, что покойник при жизни занимал, продвинуть.
А если, скажем, женщину какую хоронят - так ещё и сплетен от подруг её можно наслушаться.
Похороны, красивые да многолюдные, иную передачу телевизионную заменить могут. Тем более, что сторожа к себе в подсобку телевизор посмотреть разве что за поллитру пустят. А здесь - красиво, натурально и бесплатно.
А вечерком на свежую могилу можно сходить.
Если выберется из неё кто - с новеньким или новенькой познакомиться. Может, сосед интересный попадётся.
Вот в позапрошлом году на его участке директора крупной строительной фирмы похоронили. Так Высшие Силы судом своим в вампирской должности его воскресили. Так он, воскреснув, вечерами в овраге, у костра, столько всего интересного про руководство городское наговорил... Томов на десять уголовного дела бы хватило ! Или на роман какой...
Так и говорил : "Эх, мужики ! Считай, что не помер я, а разорился вчистую. Денег у меня нет, собственности никакой нет. Бомжую на кладбище, от каждого мента шарахаюсь. А при жизни то ко мне другое отношение было ! И ментов этих я по линейке строил ! Эх, приплыл я, мужики... И про жизнь свою прошлую не рассказать теперь никому. Нет веры моим словам. Ни дома, ни в церкви, ни в прокуратуре, ни в суде. А ведь столько б я понарассказывал !.."
Да, интересный может сосед попасться.
А если и не вылезет никто - тоже не беда.
На могилах свежих иногда и полезные вещи попадаются.
Вроде весточки из другого мира : свечки обгоревшие, зажигалки (а костёр чем разводить ? то то же...), платки носовые (ну и что ? отстирать можно, с водопроводом на кладбище особых проблем нет), а о, к примеру, и вовсе что-нибудь необычное - журнал свежий, авиабилет (да, неиспользованный), а один раз даже калькулятор вполне приличный попался.
Калькулятор Семён Петрович подарил старшему вампиру кладбища, Лебедеву Ивану Сергеевичу, кровососу рассудительному и уважаемому. Размыслив при том резонно, что поскольку уж Ивану Сергеевичу приходится за всех остальных страдальцев кладбищенских, инфернальных с властями договариваться и за то отдуваться, то и калькулятор ему нужнее будет.
А что ж вы думали ? И вампирам за место под солнцем платить приходиться. Хоть солнечных лучей прямых они и не переносят...
Да, и деньги зарабатывали. Разными, конечно, способами. Бывало и в могилах копались. Но это уж дело рискованное (на родственников покойничка нарвёшься в неудачное время - быстро кол в грудь загонят, и пикнуть не успеешь). Да и думать надо крепко - в какую могилу можно залезать, а за какую и всё кладбище могут раком поставить, не разбирая, кто тут помер уже, а кому это ещё предстоит.
Но зубки золотые, выдранные из покойницкой пасти, вполне могли и труд, и опасности, сопутствующие гробокопательскому ремеслу, вполне окупить.
А там уж наступала пора Ивану Сергеевичу на калькуляторе щёлкать да поблажки разные для вампирской братии выторговывать.
"Да, вот вроде и не живём мы вовсе" думал Семён Петрович "а жизнь наша при том весьма трудная. Парадокс ? Ещё какой".
Вот что труднее всего осмыслить : то, что со смертью заботы и проблемы не кончаются. Их даже не становиться меньше.
Эх, мысли грустные... Шаги размеренные, ледок хрустит и снежная каша к подошвам липнет.
Холоден апрель, холоден.
И вдруг шум борьбы и крики донеслись до слуха Семёна Петровича, отвлекли его от грустных мыслей.
Был бы жив Семён Петрович - непременно бы сердце у него встрепенулось и забилось бы, часто-часто застучало бы. Заколотилось бы.
Но мёртв он был, и мёртвое сердце так и осталось недвижимым.
Но сознание... Живо же оно !
И понял Семён Петрович, осознал - звуки те знакомые очень. Много раз слышанные ! Самые сладкие для слуха вампирского ! Звуки удачной охоты !
На бег перешёл Семён Петрович, пакет в руках у него замотался из стороны в сторону.
На звуки побежал.
На бугорок взлетел, поскользнулся, съехал вниз, пальцами землю влажную и холодящую обдирая. Вновь на бугорок махнул (до чего ж тяжело с пакетом то бежать !) и там уже увидел...
В низинке, в месте глухом, что располагалось между крайней аллеей и забором, там, где кусты и низкие деревца плотным переплетением своим образовали лабиринт со сложными и прихотливыми изгибами, в месте том, и в летние дни сыром и тёмном (а сейчас то и подавно), в таком вот месте : матрас грязный, землёй перемазанный, в бурых и коричневых пятнах ; сумка безразмерная, клетчатая, "челночная", в клочья разодранная; рюкзак рыжий, затёртый; бутылки (пустые, вроде) и стаканы пластиковые, смятые; пожелтевшие газеты; тряпьё да объедки какие-то...
И всё это разбросано в стороны, раскидано, размётано. Матрас отлетел и углом завернулся, рюкзак пинком отброшен, бутылки в землю втоптаны.
И посреди бардака этого двое, сцепившись, по земле катаются. С матом, воем и хрипом.
Одного из них Семён Петрович сразу узнал.
Старожил местный, Кошелев Дмитрий Иванович, кровосос, что известен был хваткою своею жёсткой и характером гордым, самолюбивым и суровым. Правила жизни кладбищенской соблюдал он строго, но унижения, коими полна жизнь простого вампира, смиренно сносить Дмитрий Иванович не желал, за что и был неоднократно бит как могильщиками местными, так и охранниками кладбища. Побираться и с могил кормиться он не любил и долю вампирскую, положенную ему по всем законам и установлениям, держал цепко. За норов сложный и скандальный и дирекция кладбища сильно его невзлюбила и потому пользовался Дмитрий Иванович заслуженной репутацией первого кандидата на остро отточенный осиновый кол (такая вот мера наказания была у дирекции для особо отмороженных и несговорчивых кровососов).
Второй же был неизвестный Семёну Петровичу мужичок, вида самого бомжеватого : штаны засранные (и на расстоянии запах говна чувствовался), пиджак заблёванный, явно с чужого плеча (рукавами его, не по размеру длинными, хлопал мужик, по земле перекатываясь, словно длинными, но здорово ощипанными крыльями).
Ручищами своим жилистыми охватил Дмитрий Иванович мужичонку за грудь, сжал стальной хваткой и в шею норовил вцепиться. Мужичонка же визжал, вертелся юлой, брыкался и непрестанно крутил и мотал головой.
Понял всё Семён Петрович, догадался. Кошелев лежбище бомжа местного отыскал, в засаду сел, а потом и хозяина лежбища выследил.
Стоянок таких бомжовых по кладбищу много было раскидано, в основном вот по ложбинкам и низинкам таким диким и прочим местам безлюдным.
Бомж - добыча законная и излюбленное вампирское лакомство. И правила местные охоту на бомжей вполне позволяли - на кладбище это вроде уборки мусора считалось. А для вампиров бомжи - конкуренты, так же норовили с могил кормиться. Да ещё и цветы воровали. А могли и порезать кого сдуру и докажи потом, что это не вампирских рук дело, а вовсе даже человеческих.
Вот только выследить шпану эту бездомную трудновато было.
Они же знали, кто на них охотится и на кладбище после наступления темноты старались не задерживаться, да и днём в потаённых местах отсиживались. И ночёвки свои постоянно меняли.
Но этот то мужичонка, видно, несколько дней на одном месте проторчал. Осел, освоился, капитально лежбище себе обустроил. Вишь, даже матрас себе откуда то притащил, аристократ хренов.
И на том попался. Выследил его Дмитрий Иванович, накрыл прямо тёпленьким.
И теперь орал и визжал мужичонка, смерть чуя, и рукавами мокрыми и грязными махал и по земле хлёстко хлопал.
- Прав не имеете ! Суки кровососные ! Мертвяки блядские ! Жаловаться буду ! Караул ! Милиция !!! Убивают !!!
- Вечер добрый, Дмитрий Иваныч, - негромко и даже как-то неуверенно поздоровался Семён Петрович и мелкими шажками, боясь оступиться на глинистом склоне, спустился с пригорка в низину.
При этом язык его против воли облизывал губы, руки стали слегка подрагивать и в глазах появился зеленоватый огонёк.
- Кому добрый... кому последний, - прохрипел Дмитрий Иванович и клацнул зубами возле самой шеи мужичонки.
Потом, глаза скосив (но жертву не отпуская), глянул вбок - и узнал старого знакомого своего, Семёна Петровича Безрукова.
- А, это ты, Петрович... А я уж.. тут вот.. кровцой решил побаловаться...
- Нет законов таких !! - пуще прежнего заорал мужичонка и, ладонь из рукава длинного выпростав, схватился за выступавший из земли корень дерева, резким рывком попытавшись высвободиться из стальных объятий Кошелева.
Но корень был влажный и скользкий, да и всей массой своею Дмитрий Иванович бомжа к земле придавил, так что рука у того с корня спасительного соскользнула.
- Нет, ты посмотри, сволочь какая ! - с искренним негодованием воскликнул Дмитрий Иванович. - Законов, видите ли, нет ! А голодным три дня ходить - есть такие законы ?! Я что, из-за прав твоих, от голода, что ли, подыхать
должен ?! Собак с помойки гонять ?! Гад какой, эгоист паршивый!!
- Помочь может, Дмитрий Иваныч ? - с искренним участием спросил Семён Петрович.
- Ни хрена, Петрович... Справлюсь !
И, извернувшись, прихватил таки Дмитрий Иванович бомжа зубами, в шею вцепился.
Длинной, тёмной струёю резко брызнула кровь; капли крупные, в темноте чёрные, хлестнули по ветвям (и качнулись ветки, словно от раннего, слишком раннего для холодной весны тёплого дождя), прожигая иней на мёрзлой прошлогодней траве, протекли до самой земли, но её растопить уже не смогли (слишком уж холодна была земля).
Бомж захлюпал прокушенным горлом, забулькал, давясь собственной кровью; тело его выгнулось дугой и ноги забились, задёргались так сильно, что башмаки стоптанные слетели с них и, отброшенные ударом, откатились куда-то прочь.
"Вот это и называется : копыта отбросить" подумал Семён Петрович.
А сам, на землю тихонько ступая, подобрался ещё ближе.
Дмитрий Иванович прицелился (теперь уж без спешки), вцепился в горло жертве своей, глубоко запустив клыки. Мясо рванул, сплюнул тёмный кусок плоти на землю - и кровь не хлестнула уже, а ровно и спокойно, широкой струёй потекла - с горла продранного на пиджачок замызганный и дальше вниз.
- Ой, Дмитрий Иваныч, продукт то... Продукт то ценный не переводи ! - не выдержав зрелища такого, гастрономически соблазнительного, застонал Семён Петрович.
- Знаю, не учи, - буркнул Дмитрий Иванович (и действительно - уж кого-кого, а его то учить не надо было).
И, припав к горлу затихшего уже мужичонки, с наслаждением (хлюпнув даже) сделал длинный глоток.
Потом назад чуть откинулся, как гурман истинный и знаток вампирской кухни остаток кровушки через горло мелкими глотками процеживая, и вновь надолго к ране рваной припал.
У Семёна Петровича ноги ослабли тут, ватными стали. Отбросил он пакет свой (эх, куличи крошёные, до вас ли сейчас ?) и рядом присел, к пиршеству поближе.
Руками по пиджачку да рубашке бомжовой провёл, ткань отжимая, и ладони и пальцы стал облизывать - кровь пьянила солоноватая, вкусна была.
Дмитрий Иванович, отпив своё досыта, блаженно откинулся, спиной к дереву привалился.
Сквозь жидкие ночные облака, по небу расползшиеся, свет луны, слабый, бледно-голубой, вниз прошёл, осветил низину, уголок заброшенный - и в свете этом лицо у Кошелева стало вдруг белым, мучным, с потёками чёрными вокруг рта, а в тёмных провалах глаз (что скорее уж глазницами казались) то ли от света лунного обманчивого, то ли от энергии особой внутренней, что от крови выпитой рождается, загорелись ровно и грозно ярко-зелёные огоньки.
- Приложись, Петрович, - тоном радушного и щедрого хозяина предложил Дмитрий Иванович и тело бомжово к Семёну Петровичу откинул.
Бомж-мертвяк, голову на грудь уронив, замер на мгновение в позе сидячей и, вперёд подавшись, перевалился, прямо к Безрукову на руки.
Семён Петрович, кивнув благодарно, к шее припал, остатки крови допивая.
И, в свою очередь насытившись, так же блаженно назад откинулся и тело жертвы, холодное уже, от себя отбросил.
Труп о землю затылком стукнулся - и застыл, замер, рот в неслышном никому крике открыв и глаза, в лунном свете блеснувшие, выкатив.
"Хорошо то как" подумал Семён Петрович "тихо, спокойно, сытно. Много ли мертвяку для счастья то надо ? Только чтоб люди хорошие иногда встречались... полнокровные, так сказать. Вот и существование станет тогда полнокровным и содержательным... да сытным..."
Посидев немного в полном молчании (лишь чувствуя, как кровь свежая по телу тёплым потоком идёт), решил Семён Петрович с другом хлебосольным о жизни поговорить (да и то - случай такой не часто выпадает, вампиры не так уж часто друг с другом то встречаются, всё больше поодиночке маются).
- А что, Дмитрий Иванович, - сказал Семён Петрович, - а п..зды нам не дадут власти местные за ужин то наш ? На Пасху ведь... разговелись ? На праздники то всякие... не приветствуется.
Дмитрий Иванович рукой махнул (не паникуй, дескать).
- Ничего, Петрович... За бомжа ничего не будет. Я его долго выслеживал... Он, срань такая, алкашей у метро обворовывал. Да пацанов на лежбище своё таскать пытался.
- Это как это ? - переспросил Семён Петрович и даже привстал слегка от удивления.
- Да так, - ответил Дмитрий Иванович (и в голосе его, сытом и довольном, нотки особой гордости мелькнули). - Пацаны тут в колодце канализационном обжились. Колодец рядом с тем выходом, что на улицу к домам новым ведёт. Там колодец, коллектор рядом. Ходы широкие, место тёплое. Я и смотрю - пацаны там стайками бегают. А мудак это за ними послеживает. И вроде подходит, говорит им что-то, тянет вроде куда... Я сразу понял - сюда приманивает, на матрас свой обосранный... Ну, думаю, тянуть нечего. Кончать его надо. Опять таки, и праздник надо отметить. Христос воскрес, как говорится, и нам велел после смерти жить... Вот мы и живём, как можем...
- Да уж, живём... - согласился Семён Петрович, губы облизывая. - Существуем, так сказать, милостью божьей. Только человеку право дано... А зверям каким - ни-ни...
Ох любил Семён Петрович резонёрствовать, на сытый желудок в особенности.
Но у Дмитрия Ивановича не тот характер был, чтобы рассуждения такие спокойно выслушивать.
- Глупость ты говоришь, Петрович, - сердито прервал он своего собеседника. - Какая ещё милость божья ? Где ты её видел ?! По еб..льнику что ль три раза на день получать ?! Да на х..й мне упала такая милость ? Проще всё, Петрович. Проще и грубее всё в этом мире устроено. Просто пали мы с тобой, Петрович, после смерти. Пали, так сказать, на более низкий уровень бытия. Не навечно, я надеюсь. На время только. Закончится это всё когда-нибудь.
- Это как это ? - спросил Семён Петрович (разговор такой умственный, а не просто сытая болтовня, захватывал его всё больше и больше).
- Да так это ! Вот скажи : одна смерть у нас уже была ?
- Да была, вроде...
Семён Петрович, в смущении от широты поднимаемой в разговоре проблемы, ответил даже с каким-то сомнением.
- Не вроде, а была, - поправил строго Дмитрий Иванович и продолжил. - А коли одна смерть у нас уже была, но при всём при том мы с тобой не в земле холодной лежим недвижимо, как вроде бы мертвецам полагается, а скорее даже наоборот, весьма активно живём и в настоящий момент валяемся тут под деревьями и перевариваем честно добытую кровь...
- Да, чуть не забыл !- и Семён Петрович по лбу себя хлопнул. - За угощение спасибо, Дмитрий Иванович.
- Не за что, Петрович, - тоном уже более благодушным ответствовал Кошелев, и продолжил. - Так вот, уж поскольку мы тут лежим, а не в земле, то и логично было бы предположить, что смерть является вовсе не тем, за что мы принимали её, когда были людьми.
- Ну да... Я так и думал, - согласился Семён Петрович. - Переход из одного состояния в другое и, так сказать, возмещение... или, вроде, возмездие...
- Опять х..йню городить изволишь, Петрович, - снова прервал начавшееся было морализаторство Дмитрий Иванович. - Вот ты кем при жизни был ?
- Да я уж говорил вроде... Сначала конструктором в бюро, потом на стоянке сторожем, - ответил Семён Петрович. - Потом на рынке дворником... а там уж простудился, заболел и помер. Да чего про меня спрашивать то, Иваныч ? И так всё известно.
- Вот, - удовлетворённо отметил Дмитрий Иванович. - Зацепило тебя, задело. Бестолковые мы люди и жизнь у нас бестолковая. Пустая от начала до конца. Я вот - пенсионер военный, да майора в своё время дослужился, а там и под сокращение попал. Пенсия - гроши, здоровья никакого. Тоже быстро окачурился. Сердце прихватило - и копец. Ну и кем мы стали с тобой после смерти ? Глистами какими-то, прости господи, или пиявками. А то и побирушками кладбищенскими. И за что это, интересно, нам возмездие такое дано ? И кто его придумал ? Может, господь какой по милости своей ? Дескать, маялся ты, Иваныч, при жизни, так и после смерти майся ! А за что это мне, интересно ? У меня за тридцать лет службы - ни одного взыскания . Ни одного ! У меня батальон распизд..ев был - так ни одного крупного ЧП не было. Ну, самоволки то были, конечно, да и без драк не обходилось. Куда ж без этого. Но в петлю у меня никто не прыгал ! Меня бы и на полк двинули, да там...
И Дмитрий Иванович махнул рукой, не желая разговаривать о вещах по его мнению очевидных, но оттого ещё более обидных и несправедливых.
Однако и Безруков позиции свои (особенно после трапезы столь сытной) просто так сдавать не хотел.
- Вот ты, Иваныч, мужик, конечно, принципиальный, правильный. Однако и не доволен ты при этом всем на свете, а это ведь уже неправильно. Неверно по сути своей. Я вот раньше, когда в конструкторском бюро работал, на "ящике" своём, тоже всё время думал : "Жизнь тоскливая у меня, однообразная. В восемь утра - у кульмана, в полдень - обед, в пять - домой. Устал, как собака, а дома - тоже не шибко отдохнёшь. И уроки у детей проверяй..."
- Так у тебя дети были ? - оживился Дмитрий Иванович.
- А как же, - голосом даже слегка обиженным ответил Семён Петрович. - Двое пацанов, как положено. Всё было, и семья, и дом, и дети. Да что дети, я уж и внуков почти дождался. Если бы старший мой, охламон, со свадьбой не затянул, я бы может, и внука бы успел на руках то подержать. Или внучку. А теперь вот...
- А на могилу то приходят к тебе ? Дети твои приходят ? - спросил Дмитрий Иванович. - Ведь ты же здесь похоронен, на этом кладбище. Так ведь ?
- Так, - ответил Семён Петрович и понурился. - Здесь, конечно. Да не приходит никто почему то. Я могилу то свою сам подновляю. Ну, травку там сниму, крест поправлю. Не знаю, забот, наверное, много, у моих то. Жена, наверное, к родственникам поехала. У неё сестра в Саратове, ей с сестрой то полегче будет... Я, когда болел, так ей и говорил : "Как меня не станет - езжай к сестре. Не у детей же на шее сидеть. А там хоть помогут тебе..." А дети...
- Так чего ты про "ящик" то свой говорил ? - прервал его Кошелев, почувствовав, видно, что голос у Семёна Петровича начал подрагивать и сбиваться.
- Да, думал то всё, - вновь оживился Безруков, вернувшись к давним своим рассуждениям. - Перемены, дескать, нужны. Поменять её надо, жизнь то эту. Сломать рутину эту к чёртовой матери. Ну вот, настал момент - действительно поломалось всё, и действительно к чёртовой матери. И много ль радости от этого получилось ? Кому хорошо то от этого стало ? Может, кому и стало, да только не мне... Я вот теперь по другому уже думаю. Жизнь, досмертная или послесмертная, это ведь как поток. Поток, которым мы не управляем. И даже если кому то кажется, что он научился этим потоком управлять - это значит только, что утонул он уже по самую макушку, нахлебался воды и видения свои сумасшедшие принимает теперь за чистую правду. Всех, и правящих и управляемых, и больших и маленьких, и высоких и низких - всех одна вода несёт, и, что самое интересное, в одном направлении. И мы, кровососы, и те, живые, все барахтаемся в одном потоке. И любое желание перемен бессмысленно, Иваныч. Бесполезно. Вода то везде одна и та же, берега только по бокам мелькают. Но на берег нам не вылезти. Может быть потому, что вне этой воды мы и жить не в состоянии. Может, мы на самом деле рыбы какие ? А, Иваныч ? И не всё ли нам равно, возле какого берега барахтаться. Вот поймают нас, кровососов, да кол нам в грудь то всадят. Или на костре спалят. Окончим мы существование своё вампирское. И кем возродимся ? Может, опять людьми. Ты - со взвода начнёшь, я - опять к кульману. Хотя, говорят, теперь уже на компьютерах больше... А, может, крысами какими будем жить. Но, будь я даже и крысой помойной, и тогда бы я жизни радовался. Этой, теперешней. А не переменам каким-то, которые все - ложь и самообман.
- Про боженьку вспоминаешь, а в рай не веришь ? - ехидно осведомился Дмитрий Иванович. - Про рай ты что-то не вспоминаешь. Странно даже как-то. И сколько раз ты умирать собираешься ? И существованием своим наслаждаться долго ли думаешь ?
- А разве вампиров в рай пускают ? - искренне удивился Семён Петрович. - Мы ж вроде.. эти... как их... нечистая сила. Отродье сатанинское.
- Ну и гад ты, Петрович, - обиделся Дмитрий Иванович. - Я вот тебя угощаю, от всей души, можно сказать. А ты меня, офицера, тридцать лет в войсках прослужившего беззаветно, и отродьем сатанинским называешь. Ты за языком то хоть следи !
- Так ведь нас и так кровососами все называют, - примирительным тоном сказал Семён Петрович.
- Кровососом меня и при жизни называли, - сурово ответствовал Дмитрий Иванович. - Особенно когда я в наряд кого ставил или плац драить заставлял. Но я дело своё делал, как полагается. И сейчас делаю. Мне по должности положено шеи драть - я это делаю. Раньше у меня погоны были, теперь - клыки. Но я своей должности и тогда соответствовал, и сейчас соответствую. Видно, и в нынешнем моём положении устав какой-то есть, только вот никто его до меня не довёл. Сам я, своим умом, положение своё осознал и линию свою веду неуклонно и вести буду и впредь. А по поводу философии твоей отвечу я тебе просто и доходчиво. За образцово выполненное задание положено поощрение. Положено ! Хочет командир или не хочет, живот у него болит или нога левая подгибается - а должен он найти возможность подчинённых поощрить, если они приказ чётко и правильно выполнили. И если мир устроен правильно (а будь он неправильно устроен - не протянул бы долго так), то и в целом, в мировом масштабе система такая действовать должна! Судя по тому, что положение наше хреновое - жизнью своей земной поощрение мы не заслужили. Стало быть, задание своё выполнили хреново и с должности нас вообще сняли к ёб..ной матери. Может, и правильно сделали, трудно мне судить. Я своё дело всегда старался выполнять от точки до точки, без поблажек и халтуры. Может, правда, дело я не то делал. Но тут уж ничего сказать не могу - не соизволил боженька в чёткой и ясной форме задание до меня довести. Может, решил, что сам домыслю. Я вот, видно, не домыслил. За то и повторно лямку теперь тяну, в должности только понижен. Ну да мне не впервой. У меня и хуже ситуации были... Ну а если, скажем, я своё нынешнее положение правильно понимаю и действую согласно обстановке - так неужели и не поощрят меня ? Если и богов никаких нет, и ни ангелов с архангелами - так может, просто закономерность есть такая, что всякого, кто путь свой правильно осознал, непременно поощрить надо. А ведь есть такая закономерность, есть ! А тебя, Петрович, послушать, так весь мир - это прям кусок говна какой-то в потоке жизни. Плавает, бултыхается... Наслаждается, одним словом. Да с такой философией ты ещё лет триста с могил крошки свои подворовывать будешь. И наслаждаться.
- Поощрение, говоришь ? - призадумался Семён Петрович. - Может, и вампирам рай положен ? А ? Вампирский рай ?
- Ладно, - Кошелев решительно встал и пошёл к откосу, отряхивая с пиджака комки глины, пожухлые листья и куски плотно, лежалого, потемневшего снега. - Давай, вставай. Наши, небось, костёр уж разожгли. Гудят вовсю. Так и водку всю без нас выпьют...
И, уже отойдя в сторону, с горькой усмешкой добавил :
- Вот, додумался... Вампирский рай...
И пошёл прочь, головой покачивая.
Семён Петрович поднялся с трудом, покачиваясь и кряхтя (и желудок непривычно полон, да и спину отлежал, а был бы жив - и радикулит прихватил бы от земли холодной), взял пакет свой (хоть и сыт, а доля общая) и пошёл вслед за ним.
Менялось небо.
Переменчива погода и весна капризна.
Прояснилось небо ненадолго, словно для того только, чтобы осветить трапезу их кровавую, и снова набежали тучи - и мелкий дождь моросящий вперемешку со снежинками колючими начал посыпать дорожки, кусты и поляны, прошлогодними листьями укрытые.
На полянах и других открытых местах таял снег, не держался. Развозило землю киселём, разводило водой.
А дорожки, плотно утоптанные, белели, на черном выделяясь - снег ложился на них мягко, но держался, не тая.
И под россыпью снега с дождём проступали тропинки в заброшенном, на лес похожем уголке кладбища, словно на снимке проявленном проступали из темноты.
- Ох, когда ж эта зима кончится, - вздохнул Семён Петрович, с шажками своими быстрыми, но мелкими с трудом поспевая за широко, размашисто идущим приятелем своим.
Дмитрий Иванович шаг замедлил и, вперёд показывая, сказал :
- Зато не заблудимся. Больше снега - в лесу светлее. А если ещё и луна выйдет - и без фонаря всё как на ладони будет... Э, да вроде и пришли уже. Глянь, Петрович, не калитка там впереди ? Вроде забор за кустами проступает... и.. Ну точно, калитка там. А ну, быстрее пошли !
Пригляделся Семён Петрович - и впрямь прошли они уже остаток пути, вышли по тропинке к самому забору и уж почти прямо в него упёрлись.
И калитка впереди видна, та самая, заброшенная.
Металлическая, из прутьев сваренная, была она когда-то покрашена щедро, толстым слоем чёрной краски и на мощные петли, намертво к металлической основе приваренными, плотно насажена. Даже, говорят, петли эти когда-то маслом машинным были смазаны.
Но годы прошли, и немало прошло их, и сошла краска с калитки этой, петли проржавели и перекосило их - и сама калитка перекосилась вся, и край дверцы в землю упёрся, а потом и вошёл в неё, словно врос.
Ни закрыть, ни открыть калитку было уже нельзя, да и не ухаживал за ней уже никто - так что проход этот открыт был всегда.
Да только и он совсем уж безопасным не считался.
Знал Семён Петрович, как и другие вампиры со стажем да с опытом жизни кладбищенской, что сторожа да могильщики некоторые (из особо хитрожопых) любили именно в этом месте засады устраивать, дабы кровососа какого неосторожного на харч раскрутить.
Не всегда это, конечно, было и не во всякий день (место всё таки глухое, отдалённое, и не каждый тащиться сюда согласиться), но всё же - небезопасно было и тут ходить.
- Иваныч, может - через забор лучше ? - предложил осторожный Безруков. - Тут овраг то прямо за забором начинается. Махнём - и мы там. А ? А то ведь, сам знаешь, тут по разному бывает...
- Да не дрейфь ты, Петрович ! - досадливо отмахнулся Кошелев и, смахнув с рукавов налипший снег, решительно пошёл к калитке. - Чисто тут. Сам, что ли, не видишь ? Что мы, и дома у себя прятаться должны ? Да не дождутся, суки ! Вот ведь, чёрт, снег то липнет... Холодный я, вот он и не тает... Был бы жив - таял бы и стекал... Вот ведь херня то какая...
"И чего чёрта поминает ?" подумал неодобрительно Семён Петрович. "Накличет ещё..."
Поведение Дмитрия Ивановича казалось ему совершенно безрассудным (впрочем, Дмитрий Иванович и в иных ситуациях вёл себя подобным же образом, от опасности не уклоняясь, и даже напротив, словно бы даже специально её выискивая), и пошёл он вслед за ним лишь из чувства долга и чувства вампирской солидарности, хоть и благоразумие его шаг подобный не одобряло и весьма громко роптало, напоминая, что никакая солидарность никого ещё от неприятностей на спасала.
Дмитрий Иванович прошёл калитку и почти уже был по другую сторону забора, как из кустов, что росли возле самой тропинки, с улыбкой широкой, открытой и весьма самодовольной, выбрался сторож.
Одет он был в коричневую куртку из плащевой ткани, с подкладкой на искусственном меху, толстую, но кургузую. Молния на ней была полурасстёгнута и задралась куртка при этом так, что самый низ её, скособочившись, стягивал живот где-то на уровне пупа. Куртка эта, дешёвая, нелепая, но надутая и вздёрнутая, словно флаг болталась она на тонкой фигуре сторожа.
Он широко развёл руки в стороны, словно бы желая обнять столь искренне и нежно любимую им кровососную братию и, сделав пару шагов, остановился аккурат посреди тропинки, преграждая путь Семёну Петровичу.
Потом (заметно покачнувшись) сложил руки на груди и голосом громким, но нетвёрдым, обернувшись вслед прошедшему вперёд Кошелеву, крикнул :
- Эй ты там !.. Куда пошёл ?! А ну назад ! Назад, еб..ть вашу маму !
Дмитрий Иванович остановился резко, словно налетев с ходу на какое-то невидимое ограждение, потом столь же резко развернулся и подошёл к сторожу, выступая при этом медленно и чётко, будто даже печатая шаг.
Оглядел его, проводя взглядом с головы и до ног, словно бы оценивая мысленно значимость столь необычной фигуры и её место в общей системе мироздания.
Потом Дмитрий Иванович оскалил клыки и самым радушным образом улыбнулся.
- Это ты мне кричал, х..есос сопливый ? - протяжно и даже как-то ласково спросил он сторожа.
Семён Петрович, сообразив, что то самое несчастье, которого он так опасался, прямо сейчас на его глазах и начнёт происходить и опасения его начнут сбываться с самой неприятной полнотой и пунктуальностью, подошёл в сторожу вплотную и голосом самым задушевным (на который только мог быть спосбен вампир его стажа и положения) произнёс :
- Мил человек, чего тормозишь то ? На праздник мы идём, никого не трогаем. И пустые мы. Чего взять то с нас ? Чего злой такой ? Замёрз, небось ?..
- Это ты кого х..есосом обозвал ?! - ещё сильнее качнувшись и уже с явной угрозой переспросил сторож.
- Тебя, кого ж ещё, - словно бы даже удивляясь непонятливости сторожа, охотно пояснил Дмитрий Иванович. - А ты на кого подумал ?
И, принюхавшись, добавил :
- Да ты, сопливый, и наклюкался к тому же ! Работничек хренов !
- Да это ж Колька, он на восточной аллее дежурит ! - воскликнул Семён Петрович (в глубине души действительно порадовавшись, что вспомнил таки имя вредного сопляка, что устроился на работу сторожем недели три назад, но успел уже надоесть местной инфернальной братии своими затяжными запоями и сверхъестественным нюхом на поживу).
- Кому Колька, кому Николай Фёдорович, - важно заметил сторож. - А для мудаков, вроде вас, вообще царь и бог. И высшее начальство. Так чё ты мне сказал, я не понял ?
- Оглох, в кустах сидючи, начальник ? - с явной издёвкой спросил Дмитрий Иванович. - У меня такие начальники сортиры до дембеля пидорасили. Щенок ты, Николай Фёдорович !
- Так, понял, - резюмировал сторож, как будто и впрямь уяснив для себя всю сокровенную сущность Кошелева и потому враз потеряв к нему интерес. - Ну, ступай тогда, отец. С тобой завтра поговорят... Хорошие люди с тобой поговорят... Давай, родной, уёб..вай.
- Слышь, Иваныч, - поспешно заговорил Семён Петрович, - ты и впрямь... иди, что ли... Ты ж быстро ходишь - не успеваю я за тобой. Чего ты вправду... Не зли ты парня, продрог он...
- Ты, Петрович, в иных ситуациях прямо как говно себя ведёшь, - усмехнувшись, сказал Кошелев.
И, развернувшись, пошёл прочь.
Уходя же, добавил :
- Ладно, козёл... И с людьми твоими...
Сторож поманил пальцем Семёна Петровича и, дождавшись, когда тот подошёл вплотную к нему, притянул его полусогнутым пальцем за ворот рубахи и задушевным голосом сказал :
- Вот из-за таких то гоношистых всю ваши братию и гнобят... И гнобить будут! По уму ведь жить надо, правда ?
- А вот это не п..зди , - важно заметил сторож. - Так я тебе и поверил, что ты мне сочувствуешь. Ну ка, добрый ты мой, пакет то показывай !
"Эх, с Иванычем надо было уходить" подумал Семён Петрович. "Теперь уж точно обчистит. Зря я Иваныча разозлил, с ним надо было уходить".
И, вздохнув обречённо, раскрыл пакет.
Сторож с деловитым видом достал откуда-то из внутреннего кармана ручной фонарик и лучом узким и резким посветил вниз, поводя неспешно и ощупывая внутренности пакета.
Словно прошитые рентгеном, мелькнули тени и контуры крошёных куличей, яиц, пакета с пасхой творожной и, самое страшное, выхватил луч безжалостный и початую бутылку водки.
- Ну вот, - совсем уже добродушно сказал сторож, - не зря мок сегодня, не зря. Ну, доставай, батя, поллитру то. На могиле небось сп..здил ? Эх, мародёры вы, кровососы, кол вам в сраку ! Мародёры !
- Да мужикам несу, - вяло попытался было возражать Семён Петрович, - не надо бы уж так... А ? Да и немного тут ...
Сторож, вскинув фонарь, луч слепящий в глаза Петровичу направил, словно врезал наотмашь этим лучом.
- И ты в..ёбываться будешь, как дружок твой ?- спросил он и в голосе его послышалось Семёну Петровичу грозное шипение. - Его завтра уроют - и ты туда же захотел ?
- Да я,.. - продолжил было Семён Петрович.
- Головка от х..я ! - оборвал его сторож.
И тут же, приглядевшись, воскликнул :
- Еттит твою ! Да ты ж в кровище весь ! Да... точно... Потёки кругом ! И, небось, у другана твоего та же х..йня творится. Так или нет ? Так ! Жалко, на рассмотрел я его. Но ничего, завтра его по ниточке осмотрят. По косточке !
И, заводясь, закричал :
- Кого завалили, суки ?! Говори ! Быстро !!
- Бомжа, бомжа, - поспешно сказал Семён Петрович и, сунув руку в пакет, вытащил бутылку, - клянусь, бомжа местного. Хошь, прям сейчас тело покажу. Коля, правду ведь говорю !
И, протягивая сторожу бутылку, добавил :
- Пропустил бы ты меня ? Заждались меня уж... Охота тебе из-за бомжа крик то поднимать ?
Сторож зубами вытащил пластиковую пробку, которой была заткнута бутылка, принюхался, взболтнул её - и отпил длинным глотком, далеко запрокинув голову.
Вытер губы тыльной стороной ладони, подумал, взвешивая лишь одному ему известные обстоятельства и, наконец, сказал :
- П..здуй. Свободен...
Потом, качнувшись пуще прежнего, снова полез в кусты.
Семён Петрович, в чувствах растрёпанных и в печали великой, покинул пределы кладбища и вышел в чистое поле.
Поле, честно говоря, чистым не было. Разве что привычки ради можно было так сказать, потому только, что принято поля называть чистыми. Возможно, когда то они и были чисты.
Но то поле было классическим пустырём городской окраины, со всеми сопутствующими подобным местам атрибутами : ямами и оврагами, часть из которых заполнена была мутной, коричневой и грязно-жёлтой водой, часть - мусором, а часть - просто зияла в земле, как и подобает зиять заброшенным провалам. Были, кроме того, кучи пёстрого мусора, который в полном беспорядке раскидывался ветром по бескрайним пустынным просторам. Были склоны бугров и невысоких холмов, сплошь поросшие непроходимым бурьяном и чертополохом, верхушки которого торчали всю зиму даже из-под самых высоких снегов (к весне же стебли становились хрупкими и ломкими и крошились при малейшем нажатии, отчего продиравшийся сквозь них путник слышал лишь беспрерывный хруст и треск вокруг себя). Были там и мачты ЛЭП, что виднелись вдали, где-то на другом конце поля. И бегущие огни машин, что непрерывным потоком шли по трассе, что и отделяла пустырь от начинавшихся прямо за трассой пригородных посёлков.
Автотрасса проходила очень далеко от стен кладбища, даже дальше, чем линии ЛЭП, и потому была она для местной вампирской братии видимой границей всей их Вселенной, окоёмом мироздания.
Знали они, конечно, что и за трассой есть какая-то жизнь и огоньки машин бегут не просто так, и не только лишь для того, чтобы границу их Вселенной как то явственно обозначить, а едут они к цели своей, конечному пункту, и что у иных он близко к кладбищу расположен, а у кого-то и очень даже далеко, так далеко, что и представить бывает трудно. И память жизни земной в вампирах жила, особенно в тех, кто недавно к жизни кладбищенской приобщился.
Знали, конечно, но относились ко всему этому с полнейшим равнодушием, ибо весь мир, что на кладбище и пустыре не вмещался был для них полнейшей абстракцией, и даже будь он не объективной реальностью, а лишь задником огромной сцены, картинкой, на холсте нарисованной, или даже просто бредом и галлюцинацией - и тогда бы в жизни их едва ли что-нибудь изменилось, разве что спокойней и размеренней текло бы их существование при том условии, что границы их мира и впрямь совпадают с границами мира общего.
Но делился мир благами своими с кладбищем скупо, лишь приносил смерть в разноцветных и разнокалиберных деревянных ящиках, вместилище плоти, которая либо гнить будет (коли повезёт), а то и (если не повезёт) воскреснет всеми презираемым кровососом, которого родственники не допускают даже к собственным его поминкам.
Остальные же блага приходилось вампирам таскать тайком, воровать, выклянчивать и лишь изредка - брать силой, как и подобает хищной нечисти.
Последнее - это о крови, конечно, речь. Кровь не своруешь...
Тропинка до оврага петляла, огибая холмы. В поле не удаляясь, шёл Семён Петрович вдоль забора, шагах в десяти от него, до места сходки праздничной добираясь.
Сколько же мыслей на таком вот пустыре в голову приходят, хоть бы даже и в мёртвую !
Незлобивый вампир был Семён Петрович, оттого гнев на вороватого Кольку и досада от промашки своей скоро его оставили, лишь жалел он, что на общий стол не много выложит.
Но и грусть эта отступала и стихала постепенно, заглушаемая течением мыслей философских и не по вампирски глубоких.
"А вот, к примеру, если и оборотни на свете существуют ?" думал Семён Петрович, балансируя на влажной и скользкой тропинке и мелкими шажками продвигаясь вперёд. "Ведь они то с любого кладбища уходить могут. И по городу гулять. Среди людей. Даже родственников навещать. Хотя, наверное, родственникам лучше бы и не попадаться. Эти точно милицию вызовут. Перепугаются, допустим, или за наследство своё схватятся. Нет, если уж умер - общаться надо с посторонними людьми. Так спокойней... Но вот что интересно - оборотням, значит, можно, а вампирам - нельзя. Мы то никак не вылезем. Вот Иваныч во всякие силы высшие не верит, хотя тоже логику в существовании своём отыскать пытается. Но если сил никаких нет - то кто же судил нас так ? И раньше жизнь по разному складывалась, а после смерти - и подавно. Но раньше понятней было - есть привилегии у кого то, есть у кого то обязанности, есть система, пусть нелепая, несправедливая, бестолковая подчас, но система. И логика у системы этой есть. А теперь что ? Я мороза не чувствую и спать могу в сугробе - это привилегия ? Болезней у меня нет - это привилегия ? А вот то, что не существую я официально и потому никто я и ничто для людей - это наказание ? А вечность моя - это наказание или привилегия ? А вот если в аду бы я был... Там то как ? Так же как здесь или по другому ? А может..."
И Семён Петрович даже приостановился на мгновение, поражённый догадкой.
"А может, я уже в аду ? Может, это мне только кажется, что я в том же городе сейчас нахожусь, в котором и жил ? Может, ад страшен настолько, что сознание моё, не в силах сразу приспособиться к сверхъестественному ужасу потустороннего мира и ни в состоянии воспринять его, ибо аналогий нет для адекватного восприятия того места, где, возможно, ни один предмет и близко не напоминает предметы мира земного, вот так, постепенно, пошагово, и приспосабливается к новому существованию ? И существование моё с каждым днём становится всё хуже и невыносимей не просто так, по случайному стечению обстоятельств, а лишь потому, что глаза мои всё более и более привыкают к тьме инфернального мира и видят в этой тьме всё лучше и лучше, и чувства мои лгут мне всё меньше и меньше и разум мой не цепляется уже за привычные ему образы ? И вот так проснусь я однажды, а вокруг меня - пламя адское... А, может, я с самого рождения вот так прозреваю ? От одного существования к другому ? А вот если минус на плюс в рассуждениях моих поменять - то ведь и другая картина получиться может. Ведь так же и в рай идти я мог бы. Постепенно. А, может, и нет ничего такого... Просто я странствую. Из квартиры - на кладбище, оттуда - на болото какое-нибудь или в лес. Хотя... Кочевье какое-то получается бесконечное. Лучше бы определённое что-то. А совсем хорошо - взять и помереть. По настоящему... Ох ты, огоньки замелькали ! Пришёл, что ли ?"
И действительно, после очередного зигзага вывела тропинка Семёна Петровича прямо к оврагу, где по склонам горело штук пять костров (один большой, центральный, остальные - поменьше) возле которых сидели во множестве вампиры здешнего кладбища.
Горели костры ярко, весело, пламенем высоким и пляшущим. И доносились уже из оврага и песни разудалые, и крики весёлые, и взвизги бабьи, и смех громкий, что перекатывался от костра к костру и, круг пройдя по оврагу и почти затихнув уже, с новой силой вспыхивал и разносился эхом гулким по округе.
"Вовсю гуляют уже" подумал Семён Петрович и досаду лёгкую почувствовал. " А я пустой вот да и опоздал. Нехорошо, совсем нехорошо получается..."
- О, Петрович дошёл ! - закричал радостно кто-то у костра крайнего и, поднявшись, пошёл навстречу Семёну Петровичу.
Когда же подошёл он ближе, узнал Семён Петрович вампира Саннеева, что через ряд от его участка обитал. Сосед почти.
- Ну, Петрович, тебя тут Кошелев обыскался ! - радостно восклицал Санеев. - Говорил : "Как бы тюфяка моего не обчистили !" Это про тебя он говорил... Искать даже хотел, да мы удержали. Нечего по пою всем разбредаться. Так ведь? Чего там со сторожем у вас вышло ? Нас он не подловил уже, запоздал. А вас, стало быть, за жопу то взял ?
- Да вот, - неопределённо сказал Семён Петрович и выразительно потряс полупустым пакетом.
- А вываливай, - закричали у костра. - Не мнись, Петрович, у нас добра много !
С чувством некоторого стыда выложил Семён Петрович скудные свои трофеи на брезент, разложенный возле костра. И с надеждой подумал, что, пожалуй, никто уж и не глянет на общую кучу, где и затеряются его скромный взнос.
Так и получилось, да не совсем.
Гуляли все уже, конечно, вовсю, и подсчётами никто не занимался.