Lib.ru/Фантастика: Толчинский Борис Аркадьевич. "Тангейзер" против "Годзиллы"

Борис ТОЛЧИНСКИЙ, к.п.н.

"ТАНГЕЙЗЕР" ПРОТИВ "ГОДЗИЛЛЫ"

Знаковая премьера в Саратове. -- Любовь сильнее смерти. -- Мифологический колосс Вагнера сплотил нацию. -- Опера-эпопея для всех. -- Россия в Кольце Нибелунга. -- Альберих-Дьявол и Зигфрид-Христос. -- Годзилла, предок Нибелунга, идол Варварии. -- Третьему Риму нужен свой Вагнер!

(газетный вариант эссе -- в "Саратовском земском обозрении")

Два удивительных события происходят на наших глазах в Саратове, знаковых, как теперь говорят, события, отнюдь не местного, регионального, но общероссийского звучания. В Опере -- премьера давнего вагнеровского "Тангейзера", в Кино -- пришествие "Годзиллы", нового мозгодробильного ужастика Роланда Эммериха, культового "потрясателя Земли".

Почему Вагнер? Почему именно "Тангейзер"? Почему именно у нас, здесь и теперь, на излёте ХХ века, этого смятенного столетия, эпохи, которую сам Рихард Вагнер не застал? Почему в Саратове, не в Москве и не в Питере? Почему, зачем "Тангейзер" звучит снова, после 80 лет нарочного, преднамеренного забвения? Кому это нужно? И может ли вагнеровская музыка заглушить горькие стоны утомлённого Народа униженной Державы, способна ли она проникнуть в души людей, озабоченных выживанием, в силах ли пробиться к сознанию окольцованных золотыми цепями нуворишей, сквозь их циничную броню зелёных ассигнаций?

Я думаю, у тех саратовцев, кто открыл в себе желание и побывал на премьере "Тангейзера", свои ответы есть -- универсальных быть не может. Однако многие, и это вполне естественно, пришли на Вагнера, не задаваясь ими, пришли послушать классику, увидеть свет и показать себя, наконец, по любопытству, тяге к новому, а также потому, что это модно нынче.

Но возможно ли понять творчество Вагнера, внимая только звукам, в отрыве от личности творца, в отрыве от времени и пространства, когда творил он, вне контекста мира, где жил творец и продолжаем мы существовать, вне культур и философий, которые сам Вагнер отчаянно, до исступления, презрев догматы музыки и разрешённой веры, пытался вдохнуть во все свои творения, -- возможно ли нам его понять?

* * *

Сюжет "Тангейзера", на первый взгляд, наивен, упрощён. Средневековый миннезингер, рыцарь-певец, познав объятия телесной страсти, мечтает о спасении души; он покидает грот языческой богини и возвращается в обычный мир, к своим друзьям; полный естественных соблазнов, он превозносит страсть, но не любовь; для остальных такое грех, порок, сатанинское искушение; Тангейзер осуждён друзьми -- но давняя любовь его, Елизавета, девушка с чистой душой, напоминает о христианском милосердии... и вот наш грешник спешит в Рим, к престолу папы:

"Я хочу идти во святой город Рим и раскрыть свою душу пред папой. Радостно иду я вперед -- Бог да хранит меня -- к папе, которому имя Урбан; дай Бог, чтобы он великодушно даровал мне спасение".

Наивный миннезингер! В душе наместника Христова нет христианской милости таким, как он; держа в руках сухую ветвь, первосвященник объявляет: "Когда этот посох оденется листвой, тогда Бог и возвратит тебе Свою милость".

Тангейзер возвращается; отвергнутый в Раскаянии, он, разумеется, спешит к языческой богине... и быть бы по сему, если б Елизавета, истинно христианская душа, смертью своей не заявляет ему Высшее Прощение, -- и Тангейзер умирает ей вослед, прощённый, умировотворённый, как рыцарь во Христе, смертью добыв себе свободу-счастье, которой в жизни не видал: ни в гроте страсти, ни в мире скованной догматами любви. И посох в руках папы зацветает...

Что же это? Историческая сказка или романтизированная история? Персонажи все реальные, от самого Тангейзера, поэта, жившего в Тюрингии XIII века, до папы Урбана IV, в миру Жака Панталеона, доминиканского монаха, сурового аскета, предстающего своеобразным символом средневековой нетерпимости, столь противной самому духу Христовой веры.

Кто грешник, где любовь, в чём жизненное Credo личности? -- вот вопросы, занимающие Вагнера. Грешник ли тот, кто жаждет наслаждаться жизнью, кто радуется свету, красоте и танцам? Любовь ли скучные слова заранее написанных догматов? Можно ли веровать, не понимая? И Вагнер отвечает: в мире самодовлеющих условностей и предрассудков, в мире невежества и злобы, страсть и любовь, присущие душе, могут быть куплены только ценою безвозвратного падения -- вниз, в сторону от устремлений общества, морали, им наперекор. Но и в падении необходимо сохранять свой чистый идеал любви и красоты, тот идеал, который не желает наслаждаться, который молча сносит Сумерки Судьбы, который самоотрекается от благ земных и просто верует в Добро, хотя его не видит в жизни; тот идеал, который в этом мире лишь светит павшему -- но тот, с которым можно воссоединиться в смерти, в душе, в мире Христа. Для Вагнера смерть персонажа долгожданна отнюдь не потому, что жизнь дурна, несчастна, беспросветна -- нет, он не примитивный пессимист! -- но потому что современная жизнь, как она есть, сделала невозможной истинную любовь, то есть любовь души, как понимал ее Спаситель: к себе, тебе подобному и к Богу.

Счастливы Тангейзер и Елизавета, соединившиеся в мире всепрощения, -- несчастливы оставшиеся жить: суровый папа, аскет и первый грешник, слепой и суетный пророк вечно живого Бога, всё жизненное Credo папы разрушено одним живым листком на мёртвом посохе; как и богиня наслаждений, чья красота земная, чьи обольщения, чьи возбуждающие страсти стали ничто против Божественного мира проживших Жизнь и всепрощённых душ...

Нет, Вагнер не пессимист, напротив: он славит Жизнь вообще, он славит все порывы к счастью, доступные живым, он славит бурную игру страстей, пылающую в сильных душах, то есть Внутри, -- и он всецело восстаёт против законов Жизни современной, законов не Божественных и даже не людских -- законов тёмных страхов, стяжательства и эгоизма. Он порицает извращения общества, которое только и успело, что стать преградой Человеку в познании Бога.

Революционер ли Вагнер? Если судить по его жизни, возникнет искушения дать утвердительный ответ. Восстание против привычных норм, как в музыке, так и в драматургии, подобно революции. Однако философия, преодолевшая жизнь самого художника, ставит вопрос иначе: для Вагнера зло не конкретные мирские власти, не князь, король и император, но тирания предрассудка, моды и традиции. Здесь мы подходим к лейтмотиву всех его произведений: культ золота, стяжательства и потребления несовместим с Божественной любовью, с духовностью, с познанием себя и окружающего мира, -- и, ergo, со спасением души.

Так можем ли понять мы Вагнера, его, столь верного своей главенствующей теме, -- мы, утонувшие в страстях порока, подобные Тангейзеру, пирующему у стоп языческой богини, -- но не желающие каяться, нашедшие среди менад с вакханками конец своим ествественным позывам к счастью, -- можем ли мы понять творца, из прошлого имеющего смелость судить сам образ нашей жизни?

* * *

Музыка Вагнера волшебна, но ей внимает и богач, любовь которого есть Доллар, который лишь отвлёкся от борьбы за блага, пойдя в Театр, и для которого Театр не Храм Искусств, но Предприятие; и бедняк, стократ несчастный более, чем древний раб, поскольку награжден обманчивой иллюзией свободы: уставший выживать, он и Театре думает о Хлебе; так умственное притупление обоих мешает наслаждаться радостью искусства. Они живут по одинаковым законам, догматам потребительского мира, только один за счёт другого, и оба "наслаждаются" несчастьем; и как понять им музыку иной вселенной, мира духовности, любви и света?!

Конечно, Вагнер как философ неоригинален. Его величие -- в умении слить музыку и философию -- и его музыка, воистину, если проникнет в душу, становится музыкой души.

Неудивительно поэтому, что величайший композитор оставил нам не только сочинения привычного формата, но и творение совершенно непредставимое, невиданное, революционное -- "Кольцо Нибелунга", этот потрясающий воображение мифологический колосс, не оперный цикл даже, но оперу-эпопею, растянутую в историческом времени и духовном пространстве; во всей мировой культуре нет ничего подобного "Кольцу"... на память приходят лишь поэтические эпопеи Гомера о Троянской войне и странствиях Одиссея.

Так и у Вагнера: его 16-часовой мир музыкальной страстности, подобный могучему бунтующему океану, вобравший в себя "Золото Рейна", "Валькирию", "Зигфрида" и "Сумерки богов", есть погружение в войну, которую живые существа ведут между собой и внутри себя, есть поэма о странствиях духа, возносящегося на Олимп-Вальхаллу, низвергающегося в Тартар-Хель и обретающего умиротворение в Элизиуме-Рагнарёке...

Вагнер писал "Кольцо Нибелунга", почти не надеясь, что отыщется театр, способный поставить эпопею целиком и донести до слушателя ее идеи. Однако современники сумели оценить ее духовную необходимость, и эпопея нашла путь к зрителю. Роль "Кольца" в становлении германского общенационального духа невозможно переоценить. В середине XIX века, когда творилась эпопея, Германия была раздроблена, как сто, как тысячу, как много тысяч лет тому назад; фактически эта великая европейская цивилизация никогда не была единой, хотя германским свободолюбивым духом восхищались еще мудрецы Эллады, знавшие толк в предмете, а сам Гай Юлий Цезарь не галлов, но именно германцев почитал наиболее опасными противниками Рима... он, кстати, так и не сумел покорить всю Германию! Так вот, когда писалось "Кольцо Нибелунга", нация казалась разобщенной; на памяти у немцев были унижения наполеоновских походов и венских закулисных договоров; совсем недавно прогремела революция, потрясшая престолы удельных королей... -- когда же Вагнер оставлял сей мир, Германия уже была единой, стала империей, могучим и державным государством, носителем и средоточием всей немецкой культуры.

"Кольцо Нибелунга" и творчество Вагнера в целом, хотя и не оно одно, явилось для немецкого народа и для германской державной идеи тем мобилизующим толчком, который понудил политиков, интеллигенцию, военных и др. оставить словеса и от стенаний о единстве нации перейти к делу творения единства.

Не понимая мир, порожденный гением Вагнера, нельзя и объяснить то, как это случилось. "Кольцо Нибелунга" -- отнюдь не политический манифест, напротив, он предельно отдалён от современной жизни: сюжет великой эпопеи основан на множественных легендах древних скандинавов и северных германцев; среди действующих лиц -- боги-асиры во главе с мудрым Вотаном, карлики-нибелунги, валькирии, воинственные дочери Вотана, и полубожественные герои, также восходящие к Отцу богов.

Золотое "кольцо" -- символ нечестивой власти над себе подобными, а значит, и над миром. Его выковал злой нибелунг Альберих; вся эпопея суть странствия Кольца по миру: оно проходит через руки богов и смертных, вновь возвращается к богам и вновь им обладают люди; оно становится проклятием и, оставаясь таковым, приводит к краху величайших; оно скрепляет сделки -- и сделки эти рушатся, ибо прокляты заранее; Кольцо скрепляет даже любовь, прекрасную и чистую любовь героя Зигфрида и валькирии Брунгильды... но Зло не дремлет, заключённое в Кольце, оно несёт страдания и смерть, оно ломает судьбы; сам Вотан, главный бог, становится пленником Кольца; на смену нибелунгу Альбериху приходит его сын Хаген, такой же злобный и жестокий демон... весь мир, словно заточённый, вращается в крохотном Кольце Нибелунга, и нет просвета тому замкнутому кругу... пока сам Вотан, одной несправедливостью невольно породивший весь этот кошмар, не покидает мир, со всеми старыми богами, освобождая его людям, чистым душой и мыслью, подобным Зигфриду с Брунгильдой...

В "Кольце" противоборствуют три мира: мир Альбериха, проклявшего Любовь ради власти над Золотом; мир Зигфрида, который счастлив уже тем, что жив, который любит и страдает, который принимает мир как богоизбранную данность и не стремится к Золоту и Власти, -- и мир Вотана, жаждущего одновременно и высшей мудрости, и власти, и любви. Вагнеровские образы феноменально узнаваемы: кто такой Альберих, как не типаж Мирового Зверя, повергшего человечество в Кольцо стяжательства; кто же дракон Фафнир, возлежащий на богатствах и вопящий из глубины пещеры: "Я лежу и владею, не мешайте мне спать!", как не нувориш, обалдевший от вседозволенности и безделья; кто мстительный и мрачный Хаген, как не военная машина монополий, бездумно бряцающая могучим оружием, всегда готовая пустить его в ход; кто Вотан, наконец, как не типаж земного государя, ради любви дающего законы и, ради власти, попирающего их?!

Бессмысленно в газетном материале пытаться возродить все многочисленные, многоцветные аллюзии "Кольца". Это необычайно сложное творение, его нельзя пересказать, его нельзя слушать просто как оперу, пусть и гениальную, его нельзя представить, даже зная сюжет и мифологию сюжета -- его нужно прочувствовать, причём не в состоянии душевного покоя, но в миг разлома, когда вокруг стоят дилеммы, когда миры Любви и Золота сражаются не где-то на подмостках театральной сцены, но в государстве, где проходит жизнь, то есть на Родине, и в собственной душе. Музыка Вагнера -- могучая, раздольная, стремительная, величественная, неукротимая, искренная, суровая, жизнеутверждающая -- не поддаётся расчленению на составляющие, понятные уму, отдельным чувствам, взглядам, воспитаниям, и т.д.; она воздействует на всего человека, как он есть. Она обращена не к интеллектуалам, не к элите, не к знатокам предмета, но к человеку, способному воспринимать и понимать. Писатель обнаружит у Вагнера блестящую фабулу и мощную систему образов; мыслитель вычленит идею, философию, мировоззрение; музыковед услышит дивную мелодию; архитектор увидит могучее здание, органично вобравшее в себя стили разных эпох; художник нарисует ярчайшие картины... Но, ставши просто человеком, зрителем, любой из них, любой человек из народа, если к тому лежит его душа, проникнется совместным, неразделимым очарованием вагнеровской эпопеи -- и политический смысл ее сам собой родится в его сознании, тот смысл, который не имеет границ национальных или временных, тот смысл, понятный всякому верующему человеку.

А уяснив себе его, прочувствовавший Вагнера человек, наверное, не позволит коварным -- или наивным? -- искусителям вновь провести знак равенства между Любовью и Золотом, между мирами Зигфрида и Альбериха. Есть мир духовности и мир стяжательства; первый родился в незапамятные времена, достиг величия в арийско-гиперборейскую эпоху, воплотился в немеркнущей культуре Древней Эллады, по эстафете Риму перешёл; на рубеже времён ему дал мощный импульс Божий Сын, Христос; затем, когда Рим пал, ту эстафету принял Рим Второй, Константинополь, а за ним и Третий Рим, Москва, то есть Россия. Рядом существовал вечно враждебный первому мир варварства, стяжательства, безумной силы: коварно, как и подобает Злу, он подтачивал мощь Цивилизации; он смутил и погубил Рим императоров, не дав ему проникнуться учением Христа; он копил силы, пока Богоносная Византия собственным телом спасала его от южных и восточных агрессий; он предал Цивилизацию, когда насильником вступил в Константинополь, и позже, когда предал его диким османам, и еще не раз предавал он Цивилизацию, глумился над нею, когда Вечным Городом стала Москва, -- он дожил до наших дней, этот мир варварства, окреп, усилился, обзавёлся красивыми одеждами для своих обманчивых идеологий; теперь, на излёте эпохи, он взялся диктовать свою мораль всем, живущим на планете. Он обнаглел настолько, что сбрасывает бомбы на людей, только за то, что люди не хотят платить ему оброк своей свободой. Итак, он облачился в соблазнительные наряды, он внешне красив и привлекателен, его знак власти нынче не золото, а доллар, -- на самом деле он прежний: это Альберих, уродливый, жестокий и коварный гном, и доллар -- современное Кольцо Нибелунга.

* * *

Мир Альбериха ворвался к нам "Годзиллой", чудовищем из извращённых страхов. Очередной типично голливудский фильм сейчас усиленно раскручивается в Саратове. И это благо, что он есть, такой "Годзилла", столь откровенный, столь явно, столь демонстративно презирающий наш род. "Годзилла" -- образец американской "культуры", то есть того варварства, о котором шла речь выше. Уже слоган его рекламы: "Размер имеет значение" показывает многое: РАЗМЕР, но не СМЫСЛ! Неважно, чего это "размер" -- состояния в банке, армий, бомбардировщиков, мускул, и т.д. -- размер решает для них всё. Вся Америка, весь атлантистский дух в этом фильме, потрясающем более откровенностью, чем видео- и саунд-эффектами; ты можешь быть русским или европейцем, ты можешь быть державником или либералом, ты можешь быть интеллектуалом или глупцом, ты можешь быть миллиардером или нищим... короче говоря, ты можешь быть кем угодно -- но, вне зависимости от этого, может наступить миг, когда ты умрёшь, стыдно и бесславно, если не от бомб и ракет, которые сбросит на тебя обнаглевший Альберих, то под пятой его предка, этого страшилища, Годзиллы... Ты -- муравей, букашка, он тебя раздавит, даже не заметит, и пойдёт дальше, давить других. Наивно, неуместно говорить о силе человеческого духа, о любви и о страстях: для Годзиллы ничего этого просто не существует. Он в ином измерении. Если бы он был не шестидесяти метров, а шестидесяти парсеков величиной, он точно так же разрушал бы звёздные системы и давил планеты, их не замечая... Вот Бог для варварского мира -- бессмысленно жестокий, непонятный, страшный, безразличный, неостановимый! Точно такой, каким всегда он был у дикарей. Бог, алчущий одной лишь крови, человеческих жертв. Бог, осатаневший вместе с ненасытным миром своих подданных: если тысячи лет назад он удовлетворялся черепами врагов и невинными младенцами, то нынче он восстал и давит без разбору всех. Поэтому неважно, есть ли у фильма хэппи-энд, -- у человечества уже не может быть счастливого конца, пока Христос-Любовь томится в стенах, а победоносный монстр Годзилла шествует по человеческим мозгам.

* * *

...Ни в одном театре нашей уставшей страны не идёт "Кольцо Нибелунга" полностью, как оно есть. Нужно иметь мужество и истинную силу духа, чтобы вообще ставить Вагнера в России и сейчас.

Да, он любимый композитор Гитлера, этого порождённого Альберихом и столь необходимого Вотану Хагена, без которого был бы невозможен и светлый Зигфрид. Было бы просто странно, если бы правитель своего народа, каким являлся Гитлер, не принимал величайшего гения этого народа -- но понимал ли Гитлер Вагнера?

Вагнер неоднозначен, каким и должен быть истинный гений. Варвары-нибелунги, как бы они не назывались, гитлеровцами или атлантистами, с присущим им коварством, пытаются сделать из него символ злобы и насилия. Но Вагнер -- певец любви и духовности; как понимаем мы любовь, так понимаем Вагнера.

Наверное, России современной, столь похожей на Германию середины XIX века, нужен свой, русский Вагнер, нужно своё, российское "Кольцо Нибелунга", нужна такая эпопея, способная напомнить, кто мы, где мы, и что от нас, от возрождения России зависят судьбы мира. Если прежде слова о спасительной миссии России многим казались всего лишь словами, то теперь, после Ирака и Югославии, после чудовищных экспериментов по клонированию, после "Годзилл", наступающих на наши города, -- это насущная необходимость: только духовно развитая, сильная, уверенная в себе Россия в состоянии остановить безумный бег проклятого Кольца.

* * *

"Тангейзер" против "Годзиллы", Зигфрид-Христос против Альбериха-Дьявола, Любовь против Золота, Духовность против Стяжательства, Третий Рим против обезумевшей Варварии... есть ли у нас шанс восстать и одолеть Чудовище?

(газетный вариант эссе -- в "Саратовском земском обозрении")

Толчинский Борис Аркадьевич "Тангейзер" против "Годзиллы"

Толчинский Борис Аркадьевич
"Тангейзер" против "Годзиллы"