Соловьев С.В., Ассовская А.С.
Дали туманные

Lib.ru/Фантастика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Соловьев С.В., Ассовская А.С. (soloviev@irit.fr)
  • Обновлено: 09/09/2016. 183k. Статистика.
  • Повесть: Фантастика
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Предлагаемый вниманию читателя роман написан в 90-е годы совместно с покойной ныне А. Ассовской. Суконным языком рецензий, о нем можно было бы написать, что он "трактует с мягкой иронией некоторые распространенные в обществе идеалы". Что сохранялось тогда от этих утопичесих идеалов (окрашенных, разумеется, как это характерно для России, в несколько апокалиптические тона), и что осталось сейчас, вопрос особый - но из песни слова не выкинешь, да и прятать законченный текст от читателя не резон. Любопытно, что из сегодняшнего дня "Дали туманные" выглядят иронической параллелью к романам Н. Романецкого "Чародей Свет" (есть на этом сайте). Писался этот текст примерно в то же время, что и первая часть "Чародея". Разумеется, мы работали независимо друг от друга, но, видимо, в тематике было что-то, располагающее к иронии.

    •    А. С. Ассовская, С. В. Соловьев

    ДАЛИ ТУМАННЫЕ

    (Фантастический роман)

    ЧАСТЬ I

    КАК МОЛОДЫ МЫ БЫЛИ...

    Огромный город, не город - труп

    Где люди жили, растет трава,

    Она приснилась и не жива.

    Был этот город густым, как лес,

    Простым, как горе, и он исчез.

    Дома остались, но никого.

    Не дрогнут ставни. Забудь его.

    И. Эренбург

    1

       Погода не жаловала. Красноморов вошел в старую часть Города, и сразу же его резиновые галоши со стершейся от времени рифленой подошвой заскользили по влажному, покрытому слоем слякоти граниту. Из низких набухших облаков мучительно медленно падали крупные, как куриный пух, снежные хлопья.
       Красноморов направлялся на Великий Ученый Совет, полноправным членом которого состоял в качестве директора одного из городских институтов. Он вполне сознательно не торопился поспеть к началу заседания. Первым в повестке дня значился доклад Бурова-Каурова, посвященный анализу частушек и прибауток, рожденных в дообновленческие времена ("по достоверным косвенным свидетельствам и вновь открытым источникам", как многозначительно сообщалось в программке, присланной Красноморову). Изучив сероватую бумажку, Красноморов поморщился. Изыскания Бурова-Каурова он считал несерьезными, никому и ничего не дающими. Второй вопрос "о пользе наук" вообще воспринимался как философический, поэтому, предвидя сводящую скулы скуку, Красноморов и шел нога за ногу, меся галошами слякотную грязь. В отдалении проползли сани, запряженные пегой лошадкой. Скрежетнув полозьями по голому камню, сани завернули к старому, как сам Город, особняку Великого Совета - главной городской власти со времен Обновления.
       От природы Василию было свойственно думать просто и прямо, но все кругом словно в заговор вступили, и каждый прожитый год, и каждое продвижение по службе все дальше уводили его от того естественного состояния, в котором он, как ему казалось, находился в молодости, в бытность свою младшим научным сотрудником. А тут еще мода на старину, проникшие даже в обыденные разговоры всякие "зело" и "понеже"... И сам-то Василий приучился говорить затейливо, как богатыри в былинах, которые изучали фольклористы, но ему стоило немалых усилий поверить, что каждый выплетающий цветистые обороты собеседник и думает так же, как говорит... Притворство (ежели, как иногда думал Красноморов, речь шла о притворстве) было скорее зловещим, чем смешным.
       Отвлекшись от невеселых дум, Василий заметил, что поравнялся с тяжелой дубовой дверью института Нетрадиционных Исследований. Увидев в этом перст судьбы, Красноморов остановился, затопал галошами, стряхивая с валенок снег. Он вдруг сообразил, что у него есть дело к Ефросинье. Почему бы не заглянуть, раз уж оказался рядом. Да и время пройдет не без пользы.
       Красноморов потянул за медную ручку неподдающуюся дверь, которая, нехотя приоткрывшись, пропустила его вовнутрь. В институтских сенях было полутемно. Красноморов остановился, давая глазам привыкнуть.
       В привратницком закуте, освещенном единственной свечкой, клевала носом над толстой, закапанной воском книгой старуха Марковна. Пламя свечи качнулось на сквозняке. Длинный старушечий нос зашевелился, вбирая в себя воздух, и хозяйка его, пробудившись, подняла голову.
       - Русским духом запахло. К кому путь держишь, мил человек?
       - К Ефросинье Ярославне, баушка, - стараясь быть приветливым, сказал Красноморов. - Нешто не признала?
       - Много вас тут ходит. Я те не баушка. Я при исполнении, - строго выговорила Марковна. - А насчет Ефросиньюшки, поглядим, на месте ли она. Время-то послеобеденное.
       Марковна ткнула костлявым пальцем в небольшой пульт справа от себя. Зажегся дисплей, и на пыльном экране появилось круглое девичье лицо.
       - Доча, сама-то на месте? - спросила Марковна.
       - На месте, на месте, - ответил низкий грудной голос Ефросиньиной подручной Акулины.
       - К вам тут гость, доча.
       - Так давайте его сюда.
       Экранчик погас. Электричество и здесь экономили.
       Красноморов шагнул вперед к еле угадываемому неосвещенному коридору, но старуха, слишком уж серьезно относившаяся к "исполнению обязанностей", остановила его. Красноморов споткнулся на ровном месте о какую-то невидимую закавыку и с трудом удержался на ногах.
       - Как к девке на свиданку, ей-богу, - хрипло хихикнула она. - Посветить надо. Место пристуственное.
       Вдоль стены вспыхнула цепочка тусклых светильников.
       - Иди, пока светляки горят... Пята дверь по праву руку...
       Дело, по которому Красноморов решил заглянуть на огонек к Ефросинье Ярославне, было достаточно пустяковым и неспешным, просто увидев в хороводе снегопада знакомую дверь из мореного дуба, он нащупал в кармане сверточек с резистенсами, на которых из-за давности изготовления разобрать идентификационные обозначения возможности не представлялось, и вспомнил о том, что Ефросинья, добрая душа, с удовольствием отмаркирует завалявшиеся детали, да и вообще рада будет видеть его.
       - ... Ну, Василий, присаживайся да рассказывай...
       Ефросинья Ярославна в длинном, застегнутом на спине халате с начинающей седеть, обмотанной вокруг головы пышной косой, устроилась напротив Красноморова и приготовилась слушать.
       Рассказывать, в общем, было нечего. Красноморов вынул из кармана упакованные в холщевинку резистенсы и молча показал их Ефросинье. Та, вооружившись лупой, внимательно осмотрела крохотные красные и зеленые цилиндрики с растрескавшейся краской и, покачав головой, произнесла:
       - Да... Похоже, гигаомные... Однако не понимаю, зачем они тебе, Василий? Ну скажи на милость... Они же требуют высоких напряжений, а где ты их возьмешь? Где, как друг тебя спрашиваю, ты найдешь для них источники питания? Да и контакты обломаны... Лучше оставь эти резистенсы у меня. А я что-нибудь придумаю. Так сохраннее будет и тебе спокойней. Да и на что они тебе дались? На всякий случай, говоришь? Я так и думала... Все мы нынче запасливые...
       - Чайку пожалуйте,- подручная Акулина поставила на край лабораторного стола, покрытого льняной салфеткой, пузатый заварочный чайник и чашки. - Варенья или пастилы яблочной, Василий Егорыч?
       - Давай все, что есть в доме, Жаклина. Без церемоний. От каравая где-то еще оставалось,- распорядилась Ефросинья. - Мужиков кормить надобно - надежда человечества...
       - Жаклина вот уходить от меня надумала, - сказала за чаем Ефросинья. - А что? Дело-то молодое. Ее мистическая фольклористика поболе физики интересует. Они там со Скрыбниковым Антоном, да и другие добры молодцы примкнули, научну базу подбивают. Дескать, есть рациональное зерно во всех мистических прогнозах, приметах разных, которых пруд пруди. У них это называется - управление энтропией системы. Ну, отдельной подсистемы, - Ефросинья перехватила укоризненный взгляд Жаклины-Акулины, - если точну быть... А вот механизм явления? А? Механизм явления их совершенно не интересует...
       - Ну, Ефросинья Ярославна, - Жаклина-Акулина перекинула через плечо косу, - почему ж не интересует? Только до механизма не добраться. У нас пока эмпирический материал... Выявляем причинно-следственные связи...
       - А, - махнула рукой Ефросинья, - какие уж там причинно-следственные связи, если одно тебя волнует, как добра молодца присушить...
       Акулина слегка порозовела и склонилась над чашкой. Красноморов бросил взгляд в ее сторону и увидел налитые, обтянутые пестрыми шерстяными чулками ноги в коротких мягких сапожках.
       - Про энтропийный подход наслышан... Но и вправду, что там у вас, кроме эмпирических данных? Статистика разве солидная? А результаты? Многих что ли присушить удалось или порчу навести?
       - А как же, Василий Егорыч! Очень даже многих. - От волнения Жаклина-Акулина заговорила по-книжному. - Между прочим, статистика мировая дообновленческого периода только в нашей библиотеке десятки тысяч случаев насчитывает... Истинная правда. Вот, пожалуйста. Известный спортсмен ногу поломал накануне соревнований. С чего бы это?.. Авиатор, которому все завидовали, вообще разбился. Танцорка гениальная умирает в расцвете сил от белой крови... Цепочка случайностей - это только на первый взгляд. А в результате -система. И статистический анализ подтверждает... Это требует изучения... Направленное изменение энтропии...
       За окнами сгущался влажный сумрак. Красноморов поблагодарил хозяек и, запаковавшись в полушубок, пошел на Великий Совет, надеясь, что нуднейший Буров-Кауров уже расправился с частушками и прибаутками прошлого, рожденными, надо думать, не только от хорошей жизни.
      

    2

      
       Несмотря на затянувшийся чай в обществе словоохотливой Ефросиньи и ее соблазнительно созревающей подручной Жаклины-Акулины, Красноморов опоздал не очень. Он ставил в полутемном гардеробе пахнущий влажной овчиной полушубок и стянутые с валенок галоши, в которые предусмотрительно вложил визитную карточку - чтобы не перепутали, и заскользил по вощеному паркету в зал заседаний.
       К его удивлению, у микрофона высился сам Букреев, глава Совета, об изменении повестки дня Красноморова почему-то не известили. Буров же Кауров сидел рядом в президиуме, задумчиво покачивая в такт словам докладчика отливающей глянцем лысиной.
       - Уважаемые коллеги! Сограждане! - слышал Красноморов. - Все вы знаете, как нежно и тепло я отношусь к нашему дорогому Евсею Прохоровичу, к нашему Севе. - Взгляды присутствующих переметнулись на Бурова-Каурова, который, неспешно привстав со стула, несколько раз поклонился. - Но меня, вопреки утвержденной повестке дня, при всем уважении к мнению Совета, который я, благодаря вашему высокому доверию, возглавляю, и которым милостию Божьей руковожу, заставили подняться на эту высокую трибуну обстоятельства. Важные, не терпящие отлагательств известия, наконец, благо народное, о котором мы денно и нощно печемся, заставили меня просить слова.
       В зале стояла напряженная тишина, лишь поскрипывали изредка кресла. "Какая там высокая трибуна?" - с издевкой подумал Красноморов (микрофон на массивной деревянной подставке был установлен просто посередине стола президиума). - "И чего там просить? У самого себя не просят. Захотел и взял. Ему еще спасибо скажут..." И в самом деле. "Отец ты наш..." - услышал Красноморов шепот старой, похожей на бабу-ягу хранительницы печатей и шрифтов Гегемоны Маркеловны.
       Похоже, эта еле слышная реплика была уловлена докладчиком. Букреев поправил тяжелые, сползающие к носу очки в роговой оправе, крякнул "Да" и продолжил.
       - Беда никогда не заставляет себя ждать. Беда нас окружает, прячется, рядится в чужие личины, готовится напасть в самый неподходящий момент. Но беда, о которой я хочу вам поведать сегодня, не свалилась как снег на голову, она вызревала в нашем чреве и ее можно было предотвратить...
       - Не томи душу! - крикнула Гегемона Маркеловна.
       - А случилась она на так называемой гидростанции в Беличьем... И лишь усилия всего поселения, включая отроков и несмышленых малолеток, позволили предотвратить катастрофу. Да. Мы знаем и сочувствуем тем, кто выражает свое искреннее возмущение ежегодным цветением воды водохранилища в Беличьем. Но это, как говорится, еще цветочки, это опасность другого порядка, чем прорыв плотины. Где, в каком страшном сне еще увидишь вырастающий внезапно перед мирным домом рыбаря водяной вал, готовый пожрать в одно мгновение чад и домочадцев этого тружанина? Гидростанцию так и хочется сравнить с гидрой. И это не кажется шуткой. Зачем нужны нам подобные сооружения? Они, отвечают нам, дают электричество. А кому, позвольте спросить, нужно это электричество? И так ли оно надобно? Книжки по ночам читать? Чтение - благо, никто не спорит. Но тут и свечи достаточно, если уж не спится. А ежели и впрямь не спится - к лекарю прямая дорога... Предвижу возражения, и прежде всего от господина Красноморова: электричество, де, природное явление. Никто и не думает спорить с этим утверждением. И атомы природные. Это еще древние греки знали. Но атомы им не мешали жить, а наших недавних предков они едва не убили. То, правда, другая тема, господа, так что позвольте не отклоняться с пути намеченного. Разное есть электричество. Одно - в дружбе с природой. Судите сами: могучие облака над тучными полями, вот-вот готовые излиться дождем; добрый гений каждого дома - котофей, шерсть которого искрится под ласковой длянью хозяина. Наконец, рыба-скат, притаившаяся в мрачной глубине водоема. Но стеклянный пузырь с раскаленным металлом во чреве; опасные для жизни жилы - провода; волны, срывающиеся с антенны - эта невидимая отрава. И все для того, чтобы подслушивать и подглядывать на расстоянии - нет уж, увольте! Или пресловутые компьютеры - уродливое порождение разума... Они же питаются электричеством, пожирают его. Да. Человек - существо общественное. И то, что порой не нужно одному человеку, необходимо обществу в целом. Но многое ли, спрашиваю, надобно нашему обществу? Так ли ему нужны искусственные сооружения, портящие лик планеты? Скажу со всей откровенностью: нет, нет и еще раз нет! Предвижу возражения...
       Красноморов ерзнул на своем сидении. Вступать в дискуссию было бессмысленно или по крайней мере смешно. Скажешь о добыче металла - поднимут на смех - гвозди можно достать и в ближайших захоронениях, запасов при наших темпах хватит на столетия. А цифрами здесь никого не убедишь. Язык цифр просто никто не понимает. Скажешь - тепловой комфорт, независимость от погодных условий, а тебе - готовь дровишки летом. А уж дровишек-то, ей-богу, хватит - леса необъятные. Про медицину заикнешься - веди здоровый образ жизни. На пустословие можно ответить только пустословием. Красноморов помрачнел и насупился. И решил отмолчаться. На него осторожно оглядывались.
       - Вероятно, следовало бы спросить у господина Красноморова, - Букреев поискал глазами в первых рядах, и, не найдя Василия, чуть запнувшись продолжил, - или, может быть, пригласить экспертов. Госпожу Славину, например, Ефросинью свет Ярославну... Господин Красноморов уже намекал нам, что без посторонней помощи не сможет ответить на все вопросы, которые ставит перед нами жизнь. И мы послушаем, что нам скажут эти так называемые независимые эксперты. Может даже успокоимся, как дети, которых задобрят пряником. А нам, как детям малым, дакажут, что энергии просто-напросто не хватает. Но как мы должны относиться к подобным заявлениям? Пусть поднимут руки те, кому действительно не хватает... Да, господа, в этом зале таких не нашлось. А теперь об аварии в Беличьем. Как говорят записи в журналах, это старинное сооружение долгие годы не остнавливали даже для профилактического ремонта - не хотели прекращать подачу энергии. Они, видите ли, обслуживали Город с прилегающими к нему слободами. Но позвольте спросить, кто был главным потребителем? Сахарный и спиртовой заводы, центральный холодильник и институты - вот где настоящий технологический рай. Чем кончается безудержное развитие технологии мы, увы, знаем...
       Зал напряженно дышал. Те, кого речь Букреева непосредственно не касалась, вольготно подхохатывали. Красноморов чувствовал себя как в тяжелом сне, когда говорят неправду, врут в глаза, калечат факты, не понимая их сути, и судят о мире с вершин - у Красноморова вертелось в голове - гуманитарного невежества. Разве не сам Букреев из года в год никаких средств не выделял на ремонт электростанции - там и жили только своими старыми силами, изнашиваясь и дряхлея, древние механизмы. Впрочем, Красноморов уже давно догадывался, что глава Совета рано или поздно затеет что-то подобное сегодняшнему. Но такого разгрома "технарей" на памяти Красноморова еще не случалось. Все в зале, кто имел хотя бы отдаленное отношение к технике или точным наукам, отчужденно молчали, потупив глаза, или старательно направляли взгляды куда-то в сторону. Красноморов понял, что не выступит никто. И одновременно осознал, что дальше жить с такой оглядкой на враждебное мнение тоже не сможет... Скопить силенок, сговориться с кем-нибудь из "лесных", оборудование свезти помаленьку и начать все на новом месте, пусть малыми силами, скромные задачи ставя... Лишь бы не растерять в пучине времени то, что уже известно. Как устроены люди... Вместо того, чтобы с минимальными затратами сберечь то, что неподвластно почти действию времени, что посроено на века и стоит уже не одно столетие (так ли уж много нужно, чтобы сохранить несколько энергоцентров и автоматических предприятий, даже сырья не требующих, да коммуникации минимальные), все силы и средства общества тратятся на возрождение полумифической старины, на на исследование магии - наговоров там всяких... Вот и Жаклинку туда затянуло, а учили девку, пестовали, смену, можно сказать, растили... И что? Статистику под наговоры подкладывает. А когда начинаются аварии, появляется страх... И пускаются искать виноватых... Впрочем, Букреев не такой уж невежда, как прикидывается. И роль техники, хотя бы в ограниченных масштабах, он отлично понимает: просто откровенно играет на невежестве других. Интересно, чего же он добивается теперь? Власти? Так он и так глава Совета. Может, единоличной власти? Ведь худо-бедно, а до сих пор все решения принимались совместно.
       Закончив безразмерный пассаж, Букреев остановился и перевел дух, победно оглядывая зал.
       Хоть бы хворь на него какая напала, чтобы на собственной шкуре почувствовал, что значит техника, пусть медицинская, подумал Красноморов. Он еще раз оглядел зал и понял что выступать против точно не будет никто. Отмолчатся. Все ведь отлично понимают, что голосовать можно за одно, а делать совсем другое. Рассчитывать можно лишь на негласную поддержку... жаль, что в Совете нет Ефросиньи. Все знают - светлая голова. Но взгляды у наших мужиков в целом домостроевские. По их просвещенному мнению, достаточно одной полубезумной старухи Гегемоны.
       Со своего места Красноморов разглядел круглый затылок Каманина. В общем-то, свой парень, на "охоту" вместе ходили, пару вылазок делали. Кое-что выудили, не без риска, правда. "Кто не рискует, тот не пьет шампанского", горделиво произнес тогда Каманин, пряча на дно торбы фляги с драгоценными реактивами. Официально он занимался эволюцией биогеоценозов да сортировкой всего, что выжило и уцелело... Но Красноморов-то знал, что под его директорским крылышком кое-кто баловался и биофизикой и генетикой...
       Или Археолог, как его называли. Ванников, лучший друг и первый заместитель Букреева. Политикан еще тот, будьте здоровы. И тоже молчит. Хотя Красноморову иногда помогает. У него, надо думать, неплохие накопления образовались. Давешние резистенсы - это от его парней...
       Или вот еще мил человек, Серебрянин Олеженька. Директор института химии - философский камень ищет... Настоящие физики ему, конечно, ни к чему, но без энергии даже философский камень не синтезировать. А энергии Серебрянину много надо... Еще и потому, что у него имелась тайная лаборатория и не какая-нибудь, а радиохимическая - драгоценные металлы из растворов выуживали и, как слышал Красноморов, светляков искусственных там делали, вполне приличных - читать по ночам можно или в лабораториуме опыты ставить.
       Букреев кончил свою речь, а скорее всего, просто прервался, закашлявшись. Лицо и шея его стали свекольно-багровыми. Он черпнул серебряным половником кваску из ближайшего жбана, судорожно втянул в себя пенистую жидкость, замер с удивленно выпученными глазами, потом покачнулся и рухнул лицом на стол, после чего съехал на пол, сгребая рукой сползающую под тяжестью его тела бархатную скатерть. С грохотом упал и покатился по полу жбан, рухнула тяжелая подставка с микрофоном.
       Воцарилась тяжелая тишина. Она продлилась едва ли дольше нескольких секунд - хотя позднее никто не мог определить, как долго тянулось это парализующее молчание. Потом все разом зашумели, задвигали стульями. Под потолком повис истерический бабий вопль.
       - Извели, батюшки мои! Караул! Держите изверга!
       Отбрасывая падающие стулья, по-кошачьи мягко скользя валенками по паркету, члены Великого Совета бросились к столу президиума. Когда Красноморов, следуя за толпой, пробрался вперед, Букреев, по-прежнему сжимая в руке край скатерти, уже замер. Около него сгрудились растерянные члены Совета, и рассмотреть, что делалось в эпицентре толпы, не представлялось возможным.
       - Лекаря! Лекаря! Сюда!
       Главнй медик Совета, толстый Петрушин, неуклюже присел около упавшего, и пытался прощупать пульс. Потом покачал головой и развел руками.
       - Нужно зеркальце, господа... Есть у кого-нибудь?
       Гегемона Маркеловна порылась в ридикюле и извлекла оттуда завернутый в тряпочку осколок.
       - Он уже не дышит...
       - Господи, - запричитала Гегемона, - кормилец ты наш...
       На паркете блестела лужа разлитого кваса. Пытаясь протиснуться сквозь толпу, Красноморов поскользнулся, падая, он невольно схватился за полу одежды стоящего перед ним человека, который тоже не удержался на ногах.
       - Господа! - громкий голос у дверей заставил всех разом обернуться. - Господа! Тишина и спокойствие! Прошу всех занять свои места.
       Дубовые двери были распахнуты, и в проеме возвышался облепленный снегом начальник Следственного Института. За его спиной виднелось четверо курсантов, розовощеких с мороза, безусых еще широкоплечих юнцов в форменных полушубках и лихо сдвинутых на затылок кубанках.
       - Ну вот, и сыскарь объявился, - прошептал старый историк, которого ненароком только что уронил Красноморов, - теперь колесо закрутится, уверяю вас.
       Откуда он взялся, этот сыскарь, подумал Красноморов. Тоже опоздал? Тогда зачем с ним курсанты? И тут же он припомнил, что Мусатов - начальник следственного института, как заведения сугубо учебного характера и достаточно утилитарного назначения, в Великий Ученый Совет не входил, так что и опоздать не мог.
       Два курсанта, расстегнув тяжелые кобуры на животах, застыли у дверей, двое других последовали за Мусатовым в залу, по ходу оттесняя членов Совета, столпившихся вокруг неподвижного тела Букреева.
       Когда усилиями курсантов толпу удалось рассеять, Красноморов наконец-то целиком увидел Букреева, лежащего на боку с неловко подогнутой левой ногой, обутой, как и у остальных, в валенок с аккуратно загнутым голенищем, и далеко отброшенной правой рукой, намертво стиснувшей серебрянный ковш. Букреев лежал у края подсыхающей, рахмазанной десятками подошв лужи кваса.
       - Господа! - Мусатов поднял вверх руку. - Прошу внимания! Все вы очевидцы чрезвычайного происшествия. Значит, все вы свидетели. Имеет ли кто-нибудь желание высказаться? - Мусатов обвел глазами залу. - Начнем, как полагается, с дам. Гегемона Маркеловна, прошу вас.
       Один из курсантов вытащил блокнот и приготовился записывать.
       - Подойдите пожалуйста к нам. Надеюсь, излишне предупреждать представительное собрание о недопустимости лжи.
       Гегемона высморкалась в огромный платок, спрятала его в ридикюль и прошаркала к председательскому столу, поправляя на ходу пожелтевшие кружева на шее.
       - Я скажу! Я все скажу, как на духу,- кому-то пообещала она. Кончик крючковатого ее носа слегка шевельнулся, недвусмысленно давая понять, что не следует завидовать человеку, которому злобная старуха так уверенно угрожает.
       - Это все наговор. Сглазили его! Зло такое послали, что убило прямо на месте. Порчу навели, а человек в возрасте, как-никак. От зависти это.
       - А кто, по вашему, зло такое причинил?
       - А в зале он сидит, это и ягненку ясно.
       - Не можете вы назвать имя виновника сглаза?
       - Могу-не могу, сами найдете, а уж ежели не найдете, тогда и помогу... Только кормильца нашего этим не вернешь...
       По знаку Мусатова курсант подхватил под локоть старуху и осторожно проводил на место.
       - А что скажет уважаемый доктор? - спросил Мусатов.
       Толстый Петрушин развел руками.
       - Перед лицом смерти медицина бессильна.
       - Что же послужило причиной смерти, по вашему мнению?
       - Известно что - сердечко не выдержало, - скорбно покачал головой Петрушин.
       - А от чего это произошло?
       Лекарь снова пожал плечами.
       - Трудно сказать... Может, поволновался излишне - доклад-то ответственный... Или отрава какая в квасе содержалась... Паралич-то дыхания тоже имел место...
       - Спасибо, вы свободны. Кто зелье готовил? - грозно спросил Мусатов.
       - Известно, кто...
       - С кухни принесли... - услужливо ответили из залы.
       Мусатов кивнул молодцеватому розовощекому курсанту, тот вытянулся в струнку, без слов понимая приказание, и через минуту приволок из кухни перепуганного насмерть повара, прижимавшего к животу новый жбан с квасом.
       - Твоя работа? - грозно спросил Мусатов, показывая в сторону Букреева, на губах которого выступила пена.
       Повар испуганно покачал головой.
       - Отрицаешь? Тогда пей!
       Повар затрясся, расплескивая из жбана квас.
       - Отказываешься пить, значит, ты отравил.
       Повар перекрестился, замер на мгновение, глядя в жбан, шумно отхлебнул, задержал квас во рту. Потом квас с бульканьем прокатился по пищеводу несчастного. Выпучив глаза, повар испуганно замер.
       - Еще глотни. Да не жалей...
       Повар покорно отхлебнул еще, с усилием послав жидкость в желудок, и уставился на Мусатова, ожидая приговора.
       - Свободен, - распорядился начальник Следственного Института.
       Собрать с полу остатки кваса толком не удалось. Опрокинутый жбан был пуст, затоптанная лужа на полу успела подсохнуть и основательно смешаться с грязью.
       Красноморов вспомнил, что у него в кармане находится мокрый от кваса платок, которым он вытирал испачканные при падении ладони. Подумав, он решил не предъявлять этот платок Мусатову.
       - Господа, переписываю всех присутствовавших в зале поименно, - объявил тот.
      

    3

      
       Красноморов вышел в колючую метель. Где-то вдалеке проглядывали охваченные снежным хороводом тумманные желтые шары уличных светляков. О том, чтобы в такую погоду возвращаться в слободу, не было и речи. Занесет где-нибудь, споткнешься и не встанешь, замерзнешь и все дела. И едва ли кто возьмется подвезти сейчас.
       Злосчастное собрание вставало перед глазами. Едкая старуха Гегемона откровенно намекала на Красноморова как на виновника сглаза. Едва ли кто-нибудь принял ее выкрики всерьез, мужики народ умный, впрочем, не все, ох, не все. И тень подозрения осталась...
       Он прошел почти вслепую три квартала, потом остановился у тяжелой дубовой двери с круглым окошечком на уровне глаз. так получилось, что ноги сами привели его в знаменитую пименовскую чаевню.
       Дверь, около которой намело небольшой сугроб, с трудом поддавалась. Скользя по половицам полутемных сеней, Красноморов нащупал ручку второй двери и остановился на пороге тускло освещенной залы. Когда глаза привыкли, увидел за массивной резной стойкой самого Пимена.
       - Василий! Пожаловал к нам, душа моя! Раздевайся... Гей, девки, гость у нас...
       Нивесть откуда выкатившиеся пименовы племянницы в синих до полу сарафанах, обмениваясь ласковыми смешками, стянули с Красноморова облепленный снегом полушубок и тугие галоши, и волосы ему пригладили, и к рукомойнику потащили, где он с удовольствием отмыл липкие от засохшего букреевского кваса пальцы, и за стол усадили, и сами рядом устроились, одинаково подперев головы в кокошниках кулачками.
       Пимен самолично преподнес Красноморову кружку с медовухой и шуганул девок - те, затрепетав синими подолами, скрылись за внутренней дверью.
       - Вижу, брат, на душе у тебя того... - хрипло сказал Пимен. - Сглазили его... Царство ему небесное... Верю... Да... У нас этим балуются... Но не ты... Тут уж меня не проведешь... Сглазить ведь как можно? Стихийно... Самостийно то есть... Вот пожелаешь недругу чего уж там взбредет... Или позавидуешь вдруг... Главное, чтоб внезапно... Резко... Как буря... Стихийно... Одним словом... Ну там, что баба у него хороша, да не про твою честь, или что еще...
       - Да какая там баба? У Букреева-то? - вяло спросил Красноморов, отхлебывая медовухи, которая медленной горячей струйкой стекала в желудок.
       - Ну, это я к слову... Не обязательно баба... Можно чему угодно позавидовать... Здоровью, например, вот не берет его ничто... А? Или успехам... Удаче... И все! Мир изменился... И нет тебе больше счастья... И баба не та стала, то ли телом поплохела, то ли на другого поглядывает... Это, брат, закон природы...
       - Нет такого закона! Ну сам посуди, как мысль, неосознанная, невысказанная, на худой конец, может мир изменить? Как, объясни, если можешь?
       - Объянить не могу... Но факты есть. И не попрешь ты против фактов... Ну, тебя я не виню... Только вот они... стеной всполошились... все против одного...
       - Глупости все это... Отравили его... Смерть же мгновенная... Что-нибудь вроде цианистого калия, не знаю уж, где раздобыли...
       - А как докажешь?
       - Да почему я должен что-то доказывать? Это пусть Mусатов доказывает...
       - Да подозревают-то тебя...
       - А ты-то откуда знаешь?
    Пимен кривовато и загадочно усмехнулся.
       Входная дверь внезапно распахнулась и на пороге показалась женская фигура в платке, замотанном так, что открытыми оставались только глаза.
       - Вот он где, мой Васечка... Дай мне его сюда, Пимеша... Он сегодня мой... Пойдем, Васечка!.. От людей подальше... Сердце подсказало...
       Женщина скинула с головы платок и Красноморов узнал свою троюродную кузину Мику Золотову, но остался сидеть, пригвожденный пименовской медовухой.
       - Ты что ему поставил? - строго спросила Микеша Пимена.
       - Сама знаешь, что. Наше, мужицкое... Поддержать надо парня. Ведь всем миром навалились...
       - Да не то ему сейчас надобно, вот ведь дурные головы...
       В глубине пименовского дома стабой трелью зазвенел колокольчик телефона.
       - Дядюшка, вас до аппарату просят, - выглянула в дверь одна из хозяйских племянниц.
       - Пошли, Васечка...
       Микеша помогла Красноморову вздеть на плечи полушубок и они с Микешей снова нырнули в бешено крутящуюся слепую метель. Они покатились по заснеженной улице, грубо подгоняемые в спину ветром. Красноморов послушно держал маленькую ручку в шерстяной варежке и шел, спотыкаясь: медовуха горячим свинцом тяжелила ноги.
       Шли они долго и, борясь со снегом, Красноморов едва заметил, как Микеша толкнула легкую калитку и они протопали по занесенной ветром дорожке, ведущей к крыльцу. В доме Микеша скинула с головы платок, промокнула вышитым полотенцем влажные от снега брови, сбросила свой, похожий на мужицкий, тулупчик, освободила ноги от уличных чуней и предстала перед Красноморовым в непривычно длинном темносером платье с тонким, окаймляющим шейку белым воротником. Остолбенелый, с замедленной реакцией, Красноморов стоял, еще закутанный, посреди горницы и зачарованно смотрел на красные необычно тонкой выделки микешины сапожки, повторявшие форму ноги не хуже, чем вязанные шерстяные чулки, которые он где-то совсем недавно видел на женских ногах... И он тут же, почти не напрягаясь, вспомнил - это Жаклинка шаловливо поигрывала ножкой, пока они чаевничали у Ефросиньи.
       - Ну, - сказала Микеша, - давай, теперь тобой займемся.
       В зеркале, висевшем на стене и оправленном резной рамкой, он увидел свою опухшую и вяло-сонную физиономию. Вглядываясь в свое изображение, Красноморов пригладил рукой спутанные под шапкой волосы.
       Он развернулся к Микеше и резко, оторвав от пола, обнял ее, разом ощутив и горячее дыхание, и холодные с мороза щеки и, главное, стянутое странным, без единого шва или застежки платьем тело, и охнул, уткнувшись губами в микешину шею, и замер, и что-то необычное почудилось ему в этом объятии, как будто, прожив на земле почти четыре десятка лет, он только сейчас понял, что значит обнимать женщину, а не бесчувственную чурку, с податливой коровьей покорностью подставляющую себя и столь же безропотно отступающую в тень, когда в ней уже нет нужды.
       - Микеша... - шептал Красноморов. - Ты?.. Ты?..
       - Молчи, - ответно прошептала Микеша. - Вот сейчас приведем тебя в божеский вид, - сказала она, когда Красноморов слегка ослабил объятия.
       Она усадила Красноморова и, неожиданно опустившись на колени, принялась стягивать с его ног валенки.
       - Что ты, Микеша, милая?..
       - Не мешай, я лучше тебя знаю, что сейчас надобно...
       И с непонятной самому себе покорностью Красноморов позволил стащить с ног тяжелые влажные валенки, потом зажмурил глаза, смущаясь несвежих портянок и выглядывающих из-под брюк тесемок от подштанников.
       Василий почувствовал, как ноги его опустились в теплую травяную воду. Микеша, по-прежнему стоя на коленях, разминала руками его ступни. Потом она вытерла ноги Красноморова чистой холщевой простыней, снова погладила их руками, как бы любуясь, вызвав этим у него смущение и желание, поджав пальцы, спрятать ноги подальше под табуретку. Наконец, убрав шайку с водой, она подставила Красноморову низкие, со срезанными голенищами, веленцы, после чего гость был усажен к столу, где натужно пыхтел раскочегаренный самовар.
       - А ты голоден как будто, - от ли спросила, то ли заметила Микеша.
       - Нет, нет, - поспешно замотал головой Красноморов: ему было совсем не до еды.
       Микеша вышла из горницы и через минуту вернулась, держа в руках ломоть хлеба, покрытый розовым пластом чего-то, источающего слабый мясной запах.
       - Вот, червячка замори, я пока питье приготовлю.
       Красноморов с недоверием откусил этот хлеб с розовым покрытием. Оказалось до невозможности вкусно, как и все, принимаемое из рук Микеши.
       На столе появились две маленькие, наверное, детские чашки, в которые Микеша насыпала по ложке коричневого порошка из жестяной банки цилиндрической формы, и залила порошок кипятком из самовара. Порошок мгновенно растворился, распространив кисловатый запах.
       - Хорошо бы подсластить, - задумчиво произнесла Микеша, подвигая Красноморову чашку. - Вот медком заедай понемногу. С ложечки.
       Напиток был чудной и ранее Красноморову незнакомый. Он обжигал рот, оставляя привкус приятной неядовитой горечи. Потом Красноморов почувствовал непривычную легкость, голова слегка и приятно покруживалась. У него появилась потребность говорить, поделиться с Микешей чем-то наболевшим, сокровенным, спрятанным в глубине души. И сердце забилось неровными толчками. Он прижал руку к левой стороне груди, стараясь унять ненароком расшалившееся сердце.
       На Микешу, как он заметил, этот напиток особого впечатления не произвел. Разве что лицо заалело чуть сильнее прежнего, но яркие губы, неестественно красные, будто Микеша их специально чем-то намазала - женщины вообще охочи до всяких выдумок - наоборот, несколько побледнели. Впрочем, они по-прежнему притягивали к себе.
       Между тем Микеша спрятала куда-то маленькие полупрозрачные чашки, из которых она поила Красноморова, а на стол поставила привычно огромные кружки для чая и пузатый, накрытый лупоглазой тряпичной куклой сосуд для заварки. Затем она отсела подальше от Красноморова, взяла гитару и, задумчиво позвякивая струнами, то ли спросила, то ли, даже и не интересуясь желанием гостя, сообщила:
       - Песню тебе спою... Древнюю... Иностранную... Жаль, что перевода нет... Да, в общем-то, и так понятно...
       Аккорды, предваряющие начало песни, чем-то вдруг напомнили глухой и отдаленный колокольный перезвон, а Микеша запела:
       - "Тхоз эвенинг беллз, тхоз эвенинг беллз, хоу мани..."
       Когда она кончала очередной куплет, Красноморов шепотом, стараясь не спугнуть очарование песни, повторял в такт аккордам: "Бом, бом, бом!.."
       А дальше все завертелось в убыстряющемся сказочном ритме. Микеша, отбросив гитару, накинула на плечи светлую беличью шубейку, Красноморову показала глазами на висевший в сенях полушубок, и снова потащила Василия в холодную снежную темноту.
       - Куда? - шепнул он, стискивая горячую ладонь Микеши.
       Она не ответила, и Красноморов, зажмурившись, побежал за ней, мигом набрав снег в короткие валенцы. Внезапно хлопнула дверь, на них дохнуло влажным жаром - и они оказались в предбаннике, где сбросили шубы. Микеша, сев на лавку, приподняла подол платья и протянула Красноморову ножки в тонких красных сапогах на каблучках, глазами показывая, чтобы он разул ее. И Красноморов, как совсем недавно Микеша, опустился на колени и осторожно снял мокрые от снега сапожки и лицом прикоснулся к микешиным ступням, с удивлением ощутив шелковистую поверхность тонких полупрозрачных чулок.
       Микеша оперлась руками о плечи Красноморова и встала.
       - Пойдем.
       Они вошли в следующий предбанник, где стояла влажная духота от раскаленной соседствующей парильни. Красноморов с покрывшимся внезапно испариной лицом зачарованно следил, как Микеша освобождается от своего платья, под которым оказалось еще одно одеяние. Он подумал, что это тоже платье (как под чунями сапожки из красной кожи), но то была черная кружевная сорочка, скрывавшая неправдоподобно белое тело.
       - Светляки-то приглушить надобно, - тихо прохрипел Красноморов.
       - Ни за что на свете... Или ты чего боишься? Или, может быть, стесняешься?.. Это ты зря... Что естественно - не безобразно... Господь плохого не допустит...
       Это и в самом деле смахивало на сказку. Красноморов чувствовал себя мальчишкой, которому впервые в жизни открылась тайна женщины. Ему довелось побывать на верху блаженства, испытать боль вселенской утраты, ощутить себя всемогущим, беспредельно раскованным, какими в нечастые минуты случается бывать любимым и любящим... И светляки бессовестные не мешали, и наготы своей и микешиной он уже совсем не стеснялся... Микеша быстрыми движениями заплела косу, обернула ее вокруг головы и надела странный голубой чепец, ставши вдруг чужою и незнакомою.
       - Это зачем? - спросил Красноморов, рукой показывая на чепец.
       - Чтобы волосы не замочить, глупенький ты мой...
       В парильне их обожгло жаром. В горячем воздухе он почти не видел Микешу, только чувствовал ее руки на спине.
       Потом Красноморов с Микешей, сцепившись пальцами, выскользнули из боковой дверцы и бросились в жгучий, вонзивший в тело тысячи иголок снег. У Красноморова перехватило дыхание - и снова мутный пар, обжигающий горло, раскаленная полка парильни, и острый холод снежной купели...
       Наконец, в полном изнеможении они по очереди окатили друг друга прохладной водой из чана и вышли в предбанник... Они сидели рядом, обернутые повлажневшими простынями, Микеша сняла свой смешной чепец и распустила косу, и Красноморову казалось, что они невероятно близки, будто всю жизнь провели в счастливом супружестве, не ведая разлук и печалей... Он нащупал микешину ладонь.
       - Микеша... Выходи за меня замуж...
       - Сударь, - неожиданно звонко произнесла, слегка отстранившись, троюродная кузина. - Возможно ли в неглиже даме предложение делать?
       - Я без шуток, Микеша... Я же люблю тебя, понимаешь... Я только с тобой... Ну, в общем, только сейчас почувствовал себя человеком... Впервые в жизни, вот те крест... Это ты...
       - А замуж-то зачем? - спросила Микеша. - В супружестве все не так будет, не по велению души, а по обязанности... А обязанность - она и давит, и душит... Все должно быть само собой... Тогда и будет хорошо...
       - Но разве можно нам теперь разойтись в разные стороны?
       - А отчего ж нет? Мы же не навсегда разойдемся...
       - Это невозможно...
       - Ты, Васечка, как дите малое... Ты представь себе, что мы все время будем вместе... Ты думаешь, у нас с тобой каждую ночь будет праздник?
       - Значит, тебе тоже хорошо было?
       - А как же, Васечка? Но все время так нельзя - мед на коже выступит... У тебя есть свое дело... У меня свое... А жить по обязанности вместе - это неволя. Да и что нам даст жизнь совместная? Когда ты физикой своей заниматься будешь, разве сможешь думать обо мне, как сейчас? Да и что нас ждет на этом свете?
       - Детей нарожаем...
       - Зачем? Зачем дети-то? Что мы им можем дать, если сами не знаем, что нас ждет впереди... Какие-то дали туманные... Разве мы защищены от стихии? От природного зла? Ведь все уже было на земле, а куда сгинуло? Ну, сейчас настоящую науку решили запретить, чтобы до греха не доводила, а куда же без науки-то? Вот и начинают друг друга обманывать. А сейчас - старые бы знания не растерять... А ты говоришь - дети...
       - Эх, Микеша... Не все так просто. Когда-нибудь я расскажу тебе, что знаю, как было в той жизни... А дети - они же не дадут человечеству погибнуть.
       - А сколько нас от человечества осталось? Город со слободами... Да по лесам отшельники-хуторяне... И вообще... Поздно уже... Отдыхать пора... Одевайся, Васечка... Чайку попьем, и пойдешь восвояси... А мне выспаться надобно...
       - Отвернись, ради бога, - хрипло сказал Красноморов. - Мне бы одеться...
       - Пожалуйста, - с обидевшим Красноморова равнодушием в голосе ответила Микеша. Она поднялась и прямо в простыне шагнула в дохнувшую морозным паром дверь.
       Когда Красноморов вошел в дом, Микеша, прибранная, с аккуратно переплетенной косой, стянутой белой пряжечкой, в синем, расшитом цветами платье, застегнутом на все пуговицы до самого низа, сидела у самовара, поджидая Красноморова.
       - Чайку на дорожку, Васечка, - с прежней лаской, как ни в чем не бывало, сказала Микеша. - Оладушки вот гречневые... С медком... Рябиновое вареньице... После баньки особенно действует.
       Он молча сел к столу. В чай, настоянный на листьях смородины и малины, была примешана незнакомая терпкая трава.
       - А теперь - иди, - сказала Микеша, когда он отодвинул чашку. - Иди, милый, и плохого в голову не бери... Не все так просто на этом свете... Да, чуть не забыла, - сказала она, когда Красноморов уже в полушубке слегка топтался, стремясь оттянуть минуту ухода. - Это тебе. Носи постоянно.
       На шее у Красноморова оказалась тонкая металлическая цепочка.
       - Это еще зачем? Я никогда не ношу ничего такого...
       - И зря. Это же контур.
       - Какой еще контур?
       - Как какой? Ты будто не физик... Тебя же атаковать сейчас будут... Посылами, сигналами... Это и на расстоянии делают. Мысленно, оно, конечно, так, но ведь сигнал, посыл то есть, с последствиями. Значит, он вполне материальный.
       - Вон ты о чем...
       - А ты как думал? Получше моего знаешь - излучение электромагнитное, микроволновое... Экранироваться надо...
       - Да кто посылать-то будет?
       - Мир, как говорится, не без добрых людей. За Букреева захотят рассчитаться...
       - Да я-то причем? Отравили Букреева...
       - Ты-то непричем, я верю и знаю это, Васечка. Но люди не все так думают... Ты Букреева не любил? Можешь не отвечать. За версту видно, что ты его не жаловал. И он тебя тоже. И вот, пожалуйста, при всем честном народе олн падает бездыханный. Конечно, подозрение на тебя ложится. Больше некому... Ты ведь мог и несознательно... пожелать ему... пойти туда... откуда не возвращаются...
       - Не ожидал я от тебя, Микеша...
       - Нет, все-таки ты у меня еще глупенький... Не я, люди так думают... А я тебе помочь хочу. Контур сей, ради бога, не снимай... Ступай, Васечка, и пусть у тебя на душе светло станет, когда меня вспомнишь...
      

    4

      
       Метель, бушевавшая с вечера, уже стихла. Незаметно растворилась серая, покрывшая небо пелена, и показались звезды. Впрочем, в южном направлении светилось спрятанное за горизонт что-то зеленовато-розовое. Это сияние всегда появлялось в погожие ночи, и Красноморов, замечая его, неизменно ломал голову, что оно означает? Может быть, светилось, фосфоресцируя, Городище, но об этом приходилось лишь гадать. Городище считалось особо опасным местом. Его не посещали даже тайные экспедиции, которые время от времени организовывали парни Археолога.
       В старых книгах об этом сиянии не говорилось ни слова. Впрочем, книги такие попадали к Красноморову большей частью случайно. С другой стороны, сияние могло возникнуть после Обновления, и уже по вполне естественным причинам в книги не попасть. Небо в направлении Городища казалось подсвеченным гигантским притаившимся за горизонтом светляком, и даже в темные безлунные ночи можно было ходить без фонаря, не рискуя заблудиться.
       Красноморов вытащил из кармана старый, однако исправный часовой механизм и с огорчением убедился, что еще только четвертый час ночи. К себе в слободу по занесенной снегом дороге идти не хотелось. Эх, Микеша, Микеша, что ты со мной сотворила, подумал Красноморов. Но, к своему удивлению, вспоминая перипетии сегодняшнего вечера и ночи, он не чувствовал особой обиды по поводу того, что Микеша выставила его на улицу. Может быть, она и в самом деле устала, с нежностью подумал Красноморов, столько сил на него потратила, чтобы смягчить впечатление от происшедшего на Совете: и кормила, и ласкала, и в баньке попарила, и песнями развлекала... А он? Как он мог прожить жизнь, не чувствуя, что Микеша рядом... Такая Микеша... А раньше он знал ее другою. И почему она вдруг душу к нему повернула?! И замуж почему не хочет? Надо будет, если на "охоту" пойдет, что-нибудь для нее прихватить... И вдруг его ужалило прямо в сердце - а откуда у Микеши эти шелковые, будто из паутины, чулочки и чепец для купания, каких никто не видывал, и напиток из порошка, заставляющий сердце биться вдвое быстрее обычного? Значит, не он один о подарках для Микеши Золотовой беспокоится... А ведь сама пригласила, сама помешала ему заливать глотку пименовскою медовухою... Пожалела? Да откуда ей знать, что на Совете приключилось? Но ведь знала же и помочь хотела, и душу разбередила, и вот плетется он нога за ногу в каком-то звенящем смятении, и не ведает, куда себя приткнуть, но дышится ему легко, и так хорошо оттого, что на свете есть Микеша, и что сейчас она спит и тоже, быть может, чувствует приятное утомление, и сон ее сладок; и горько ему одновременно, потому что более всего на свете сейчас он хотел быть рядом с Микешей, обнимать ее горячие плечи, а ему, как мальчонке, показали на дверь.
       Занесенный снегом город безмятежно спал, и Красноморов, по инерции шагая, пока без определенной цели, раздумывал, куда бы податься. В лабораториум рано - только сторожа перепугаешь. Пимен откроет свою чаевню для утренних трапез часа через три, не раньше. Красноморов представил себе, как он войдет с мороза весь в облаке пара в теплый, пахнущий пирогами уют, как скинет давящий плечи, тяжеленный свой тулуп и усядется за стол, накрытый по утреннему свежей, жесткой от крахмала скатертью, и дежурная пименовская племянница, Марьяша, а может, Сонечка или Алексаша (он их вечно путал), в холщевой блузочке и белом, как у снегурочки, кокошнике поставит ему на стол свежий, только что из печи калач и пузатый, обернутый салфеткой чайник, где томятся смородиновые листья и какие-то по секретному пименовскому рецепту подмешанные травы; и тарелочку с легкой закуской. И все это так уютно, с чуть замедленными сонными еще движениями. Недаром женатые редко заглядывали к Пимену, боясь домашних неурядиц. Впрочем, те, кому дома и хорошо и сладко, не очень-то стремились вылезать с утречка на мороз только для того, чтобы почаевничать на стороне, да принять у пименовской барышни горячий, тающий во рту калач... Хотя жен, насколько мог судить Красноморов, особенно никто и не боялся, а вот покоем душевным дорожили.
       Он прошел мимо заметенной снегом дубовой двери с круглым смотровым окошком, миновал ограду городского сквера, где обычно устраивались гулянья: зимой на затянутом плотной ледяной коркой пруду смельчаки кружились и скользили на прикрепленных к валенкам металлических полозьях; летом - другие забавы: гуляли, знакомились, сидели на скамейках, глядя на задумчивую водную гладь, на лодочках катались, мальчишки плотиками баловались...
       На фасаде городского культурного центра висел огромный плакат, залепленный снегом. Красноморова что-то дернуло, он расчистил снег и увидел Микешу с гитарой в руках и со своей роскошной, перекинутой через плечо косой. Вот он, посыл-то, подумал Красноморов. И надпись прочел: "Мика Золотова. Старинные песни. Спешите послушать." Василий, никогда прежде собрания в центре не посещавший, разом решил: надо сходить, это же Микеша.
       И снова мысли о Микеше заполонили, разбередили душу. Он хотел резко повернуть и бежать в Микешиному дому, но вспомнил, как его выставили, и вздохнул. Когда он в очередной раз поднял голову, чтобы взглянуть на небо, то увидел неподалеку очертания серебристого купола, расколотого от вершины надвое узкой щелью. Из щели была выдвинута труба. Красноморов сообразил, что дошел до восточной городской окраины, где размещалась обсерватория. Красноморов не без труда отыскал калитку, увязая по колено в снегу, трижды обогнул строение, пока не сообразил, какой из дверей пользуются. На его стук, проглоченный ночной тишиной, не сразу, но открыли.
       - А, Вася! И впрямь, кто кроме тебя может во время наблюдений заглянуть! Ну тебе-то сам бог, как говорится, велел. Пошли! Немного в окуляры поглядим, пока погодка позволяет.
       Вслед за хозяином обсерватории, странным своим еще со времен гимназиума дружком Иленькой Головиным, мягко топавшим валенками по деревянной винтовой лестнице, Красноморов поднялся в башню. Здесь стоял особенный выстуживающий холод и пахло чем-то нежилым, может быть, мышами.
       На одноногом столике, освещаемом двумя свечами, были разложены тетради с вычислениями и тут же маленькая, на ладони умещающаяся счетная машинка, подпитывающаяся светом пламени.
       - Присаживайся, - сказал Иленька, устраиваясь на низком стульчике, намертво связанном с трубой телескопа, - я тут пока... коль скоро распогодилось...
       - Что наблюдаешь?
       - Да, понимаешь, Марс в соединении с Юпитером в Драконе... Все не так просто... Знаешь, чем это грозит?
       - Чем?
       - Военная сила и верховная власть соединяются и действуют в направлении создания общественной нестабильности.
       - Ну-ну... Дай-ка на Марс посмотреть, сто лет не видел.
       - Марс-то как Марс, особых изменений на его поверхности не наблюдается, - Иленька слегка забеспокоился. - Смотри, только не долго.
       Иленька с явной неохотой поднялся со стульчика и уступил место Красноморову. Он заметно ревновал в своему рефрактору каждого, кто желал взглянуть на небо и поэтому посетителей не особенно жаловал. Но Красноморову, как старинному другу и как ученому, им уважаемому, отказать не мог.
       Красноморов пристроился к окуляру и зачарованно рассматривал рыжий шар с белыми шапками на полюсах...
       - Вот понимаешь, - раздался голос Иленьки, - никак не могу разобраться, почему они такие круглые?
       - Что круглое?
       - Да все небесные тела...
       - А что ж тут удивительного? Тела вращения, - пожал плечами Красноморов.
       - Ну, звезды я еще понимаю, - упорствовал Иленька, - они газовые или, может быть, жидкие внутри. Но планеты - они же из камня... Они-то как скруглились?
       - Все потому же... Сначала были горячие и вот остывали... Да и потом, планеты ведь не идеально правильные геометрические тела...
       - Как так?
       - Ну как же... Горы, впадины...
       - Ну да... Это конечно... И на Луне одни ямы, и тоже круглые...
       Красноморов тихо вздохнул: что-то объяснять Иленьке было невыносимо скучно и главное - бесполезно. Чтобы переменить тему разговора, он сообщил:
       - Кстати, об общественной нестабильности... Букреев вчера вечером умер.
       - Как это?
       - Да очень просто. Речь держал на Совете. Квасу хлебнул, когда горло пересохло, и был таков...
       - Ну дела, - покачал головой Иленька. - Царство ему небесное... То-то я смотрю - расположение планет тревожное... Что же теперь будет? - спросил он, немного помолчав.
       - Все как по-писанному. Нового Председателя Совета выберут... Ванникова, я думаю, как заместителя, больше некому...
       - Иконка старая у меня давеча упала. Не к добру это. К смерти чьей-то... Вот и случилось... - сокрушался Иленька.
       - Ну какая связь между падением иконки у тебя дома и тем, что произошло на Совете?
       - Если честно, как на духу, Вася, милый, не знаю, но вот нутром чую, что есть. Между всеми явлениями с нашем мире связь существует... Только неосознанная... Вот скажи, солнышко восходит и мы просыпаемся... На первый взгляд, вроде, какая связь? Солнце - небесное тело - оно само по себе, и мы сами по себе, а вот нет же! Так и тут. Налицо корреляция. Это факт экспериментальный, и наука не должна мимо фактов проходить. По большому счету, это как бы с энтропией системы связано - как она меняется, каков знак производной? Но знаешь, здесь мы еще в начале пути. Вот если понять все эти закономерности, которые мир пронизывают, тогда и можно говорить об управлении природными процессами, а пока мы только собиратели фактов.
       - Интересная у тебя философия...
       - Да не только у меня... Только ум надобен могучий, чтобы все эти факты в теорию связать... Нам, увы, не дано... Значит, надо честно вести свои наблюдения над природой... Каждый на своем месте... В общую копилку.
       - Факты нужно собирать, это верно. Но скажи на милость, если сейчас Марс над головой, что у нас-то меняется? Ведь только силами притяжения мы с этими планетами связаны, ну как это может повлиять на порядки общественные, на жизнь, на смерть, на рождение?
       - Честно говоря, не знаю... Но ведь влияет...
       - Болтовня...
       - Нет, Вася, не суди свысока. А вообще, чтобы это проверить, считалка нужна, помощнее моей, - Иленька показал в сторону столика, где накапливала энергию маленькая пластинка, на поверхности которой были нанесены углубления, помеченные цифрами. - Вот если бы достать, - мечтательно обратился он к Красноморову. - Может, поспособствуешь?
       - Считалка такая никому не помешает... Но не знаю... - "хорошо бы еще программу к ней", подумал Василий, но обсуждать эту тему с Иленькой не стал.
       - Да, вот, Вася, чуть не забыл... Все рассказать тебе хотел. Книжка одна ко мне попала, не спрашивай, как, ну, сам понимаешь, из докризисных времен. Я глазам своим не поверил. Предки-то наши и на Марс запросто, и на Венеру, и даже на Плутон, есть такая планета, только она далеко от Солнца и наблюдать ее никак не удается, они и туда летали. Хочешь верь, хочешь нет. И красотища там неописуемая... Деревья - повыше наших, живность - во сне не приснится. Алмазы, рубины под ногами несчитанные. И вообще... Только воздуха для дыхания годного нет. С баллонами летали, кислород с собой брать приходилось.
       - Свежо придание, - сказал Красноморов. - Только это сказка. Не могли они туда летать. Техника не та. Это я тебе точно говорю. Фантазия у них была шибко развита...
      
      

    5

      
       Ранним утром, едва начало светать, Красноморов пришел к себе в лабораториум. День предстоял горячий. Ночная метель оказалась весьма кстати - ветряки накачали в аккумуляторные батареи долгожданной энергии и теперь нужно было спешить.
       Привыкший к обстоятельности Красноморов распялил свой полушубок и облачился в халат, застегивающийся на спине, что без помощи ассистента, в такую рань доглядывавшего сладкие сны, сделать было довольно трудно. Потом переобулся в специальные лабораторные башмаки и стал просматривать старые записи в тетрадях.
       Когда холодный шар солнца выкатился из-за сгорбившихся под снежной тяжестью крыш, за Красноморовым приехали. Два рослых мусатовца в одинаковых серых полушубках молча застыли в дверях, ожидая, пока Красноморов соизволит оторваться от измерений.
       - Пожалуйте в следственный приказ, господин Красноморов.
       Василий пожал плечами - вызов пришелся не ко времени. Он боялся, что батареи не удержат энергию, которая стечет как вода из рассохшейся бочки. Спорить, однако, не стал - не хотел осложнений. Яснее ясного, что дискуссия с этими розовощекими недорослями, находящимися при исполнении, ни к чему хорошему не привела бы. Он только вздохнул, отдал необходимые распоряжения сонному ассистенту и подставил ему спину с просьбой расстегнуть халат, а затем пошел к выходу, поддерживаемый за локти невозмутимыми курсантами.
       У красного крыльца стояли сани, запряженные могучим серым жеребцом. Сани - это хорошо, но могли бы и вездеходец послать, раз уж им так приспичило, с потаенной обидой, оценив степень уважения к собственной персоне, подумал Красноморов. Василия бережно усадили. Один из курсантов расположился рядом, другой устроился напротив, спиной к движению. Плечистый ездовой в черном казенном тулупе тронул поводья, и сани резко рванулись вперед.
       При появлении Красноморова следователь, человек ему неведомый, несмотря на относительную малочисленность и всеобщее отдаленное родство горожан, приподнялся со своего стула и рукой пригласил Красноморова присаживаться.
       Сиденье без спинки, на которое было указано Красноморову, располагалось посередине комнаты. Василий сразу же почувствовал себя неуютно, как будто бы его раздели догола и выставили на обозрение в присутственном месте.
       Следователь, прищурившись, без спешки, откровенно разглядывал Красноморова сквозь стекла очков в массивной оправе, коричневый цвет которой в сочетании с низко посаженной головой их обладателя наводил на мысль о сходстве с большим угрюмым медведем, виденным некогда Красноморовым на рисунке в старинной книжке для детей. Вспомнив об этой книжке, Красноморов подумал, как быстро идут годы - это Микеша перелопатила его жизнь до основания - и ему уже совершенно не ко времени и не к месту представилось, как он бегал босым мальчуганом по теплой, прогретой солнцем асфальтовой мостовой, а теперь уже вовсе нет асфальта - старый потрескался, побурел, вздулся, пророс травой, да и настилать его давно перестали, теперь в случае необходимости на мостовые пускали каменные плиты, благо возить недалеко.
       Следователь начал с выяснения личности доставленного, хотя это была пустая трата времени, откровенная дань старинной традиции. Насколько мог судить Красноморов, все и обо всех было известно до ноготка мизинца. Он не сомневался, что его визит к Микеше уже обсуждается где-то, а, может быть, и не только визит, но и - Красноморов перекосился болью - его подробности: недаром Микеша отказалась притушить светляки. Тем не менее Красноморов исправно отвечал, а следователь старательно записывал: Красноморов Василий Егорович, тридцати семи лет от роду, проживающий постоянно (это следователь многозначительно подчеркнул) в Зеленой слободе, пятый дом по правую сторону; ни в гражданском сожительстве, ни в законном супружестве не состоящий. Образование имеет верхнее: гимназиум и университет (отделение точных и нетрадиционных наук); занимает должность старшего физика в лабораториуме энергетических проблем.
       Завершив официальную процедуру, следователь стал распрашивать о ходе вчерашнего заседания Совета, окончившегося так трагически. Красноморов заметил, что о начале заседания и о причинах изменения повестки дня он ничего не может сказать, поскольку именно к началу он и опоздал. Следователь удивленно приподнял брови и сделал пометку в своем блокноте.
       - Почему же вы опоздали? - поинтересовался он.
       Красноморов помялся: если он скажет, что был у Ефросиньи, этот медведь непременно поинтересуется, зачем он ходил туда. И нужно будет срочно придумывать повод. Ясно, что не просто чаю попить, если Великий Совет на носу, кроме чаю должно буть еще какое-то объяснение, а сказать о резистенсах - это вообще гиблое дело. Сразу же потянется ниточка: откуда резистенсы, да кто достал, да зачем они нужны Красноморову.
       - Говорите только правду, - строго напомнил следователь, уловив замешательство Красноморова.
       - Зашел в институт нетрадиционных исследований к коллегам и припозднился... - Красноморов развел руками.
       - Что за срочность была в вашем визите?
       - Да как вам сказать...
       - Говорить надобно правду.
       - Шел мимо, вот и вся срочность...
       - Это еще не повод к опозданию.
       - Виноват...
       - Виноваты ли и в чем, покажет расследование. А кто эти ваши коллеги?
       - Госпожа Славина Ефросинья Ярославна, старший физик, издавна консультирует меня по вопросам проведения физических опытов.
       - Когда же вы появились в зале Совета?
       - Незадолго до происшест... то есть до трагедии.
       - Как это случилось, вы видели?
       - С последнего ряда всего не разглядишь, но большую часть доклада господина Букреева, царствие ему небесное, слышал. И как он закашлялся, поперхнувшись, видимо, и кваску решил глотнуть...
       - И что же вы делали дальше?
       - Как и все, - пожал плечами Красноморов. - Побежал к президиуму...
       - А свалку зачем устроили?
       - Какую свалку? А... - вспомнил Красноморов. - Поскользнулся на луже кваса разлитого, вот и на ногах не удержался...
       - Специально?
       - Помилуйте, господин следователь, кто же специально падать будет в присутственном месте?
       - Это еще не аргумент, - строго заметил следователь.
       - Я думаю, что это мое... падение непроизвольное вообще не имеет отношения к делу...
       - Вот тут вы ошибаетесь, господин Красноморов. Вы даже не можете себе представить, как много незначительных мелочей имеют самое непосредственное касательство к вышеозначенному делу.
       Следователь склонился над блокнотом, не обращая внимания на Красноморова, потом, подняв тяжелое лицо, спросил, не оставляя ни секунды на обдумывание ответа.
       - Чем вы занимаетесь у себя в лабораториуме?
       - Физикой, - столь же быстро ответил Красноморов.
       - Понимаю, что физикой, а поподробней...
       - Электрические явления изучаем... Возможность превращения природной энергии.
       - Ядовитые вещества используете в своих изысканиях?
       - Зачем?
       - Зачем - это вам лучше знать. Есть ли у вас в лабораториуме яды?
       - Нет. Не держим за ненадобностью.
       - Так и запишем. - Следователь опять закопошился в своем блокноте. - А как вы относились к покойному?
       Красноморов поднял глаза. На него уставились толстые выпуклые стекла очков в коричневой окантовке.
       - В друзьях не состояли... Да и направления изысканий у нас разные. Я гуманитарными науками не интересовался особо...
       - Это, замечу, чести вам не делает. Ученый должен интересоваться всем, что происходит вокруг.
       - Не согласен, господин следователь. Жизнь коротка, а возможность познавать мир ограничена.
       - Это философия, - следователь снова блеснул толстыми своими окулярами. - А вот скажите чистосердечно, вы не желали в душе покойному зла, болезни, неприятностей или вообще кончины?
       - Не понимаю вас, господин следователь... Поверьте, я мало думал о таких вещах... Конечно, не желал, - спохватился Красноморов.
       - А вот следствие располагает другими данными. Свидетельница госпожа Морозова-Фрост Гегемона Маркеловна утверждает, что прямо на заседании Совета вы сделали направленный на господина Букреева мощный мысленный посыл, весьма недобрый, что и послужило причиной его преждевременной гибели.
       - Отрицаю.
       - Вы можете отрицать все, что угодно, но теперь вы на подозрении. И вам надобно не огульно отрицать предъявленные вам обвинения, а аргументированно защищаться.
       - А кто докажет, что посыл от... меня господину Букрееву имел место?
       - Это вам предстоит доказать, что не было посыла с вашей стороны.
       - А разве господин Букреев не отравился квасом, которого он отхлебнул?
       - Так или иначе, но версия отравления остается пока бездоказательной. Квас был разлит и смею заметить, не без вашего участия. Это тоже не в вашу пользу, господин Красноморов.
       Красноморов вспомнил о мятом, влажном еще платке у себя в кармане и решил промолчать. Если он вытащит платок, пропитанный отравленным квасом, то, изрядно повозившись, можно установить, что послужило причиной смерти Букреева. Но тогда узел подозрений неминуемо стянется на шее Красноморова.
       Он только заметил, что можно было бы попытаться собрать остатки кваса с полу на анализ, но следователь с плохо спрятанным торжеством в голосе напомнил, что устроив свалку на месте происшествия, господин Красноморов сам позаботился о том, чтобы стереть следы преступления.
       - Я могу познакомиться с заявлением госпожи Морозовой-Фрост?
       - Нет необходимости. Основные пункты обвинения я вам предъявил.
       - А на чем же основаны обвинения госпожи Морозовой-Фрост?
       - Госпожа Морозова-Фрост, - медленно произнес следователь, - ведет многолетнюю научную работу по систематизации приемов, - он замялся и заглянул в блокнот, - ...приемов бытовой магии. Ей ничего не нужно доказывать, а вам, господин Красноморов, надобно. Почему именно на вас пало подозрение? Вы говорите, что изучаете электрические явления. Значит, вы понимаете, что это такое. И следовательно, могли послать мысленный электромагнитный сигнал господину Букрееву, что при отсутствии соответствующей экранировки и привело к параличу сердца покойного.
       Красноморов покачал головой.
       - Отрицаю. Это невозможно принципиально.
       - Как знать? Не секрет, что сердце человеческое управляется мозгом именно при помощи электрических импульсов. Когда наука выходит из-под общественного контроля, тем более наука, оперирующая невидимыми величинами и категориями, можно ждать любых чудес. Пока я отпускаю вас, господин Красноморов. Но только пока. Дело, сами понимаете, достаточно серьезное. У нас не каждый день падают замертво люди при всем честном народе. Вам предстоит доказать свою невиновность. Но следствие, обещаю вам, сохраняет и сохранит впредь предельную объективность и уважение к личности подозреваемого.
       - Спасибо и на том, господин следователь. - Красноморов поднялся и направился к двери. - Будьте здоровы, господин следователь.
       Внизу, пока привратник подавал Красноморову полушубок и галоши, неожиданно ослепительно вспыхнул магний. И едва легкое белое облачко успело рассеяться, как из-за стоящей посередине вестибюля треноги фотокамеры выскочил толстощекий постоянно улыбающийся Федька Ворон, репортер "Городского вестника".
       - Спасибо, Васильян, на первой полосе себя увидишь! Дай-ка еще один дубль для верности сделаю... Хорошо... Об чем спрашивали-то?
      

    6

      
       К вечеру Красноморов почувствовал глубокую усталость - не работалось - и размеренные наблюдения за показаниями приборов не вносили, как прежде, спокойствия в душу. Он бы и ушел отсюда, только жаль было накопленной энергии, остатки которой пришлось бы пустить на ветер. Ассистент же, сославшись на нездоровье жены, задерживаться до темноты не пожелал. Преодолевая дремоту, Красноморов все-таки закончил намеченный цикл опытов, оставив на завтра лишь все вычисления.
       С улицы доносились пронзительные крики мальчишек-газетчиков. Красноморов подумал - в связи со смертью Букреева всполошились. И вдруг прошло его сонное оцепенение - вот уж действительно опутали, окрутили, пелену на глаза спустили. Это же не рядовая кончина, ох, не рядовая, и не потому что Букреев умер, что называется, при исполнении. Страсти закипели за власть в Совете, а эту власть надобно понимать шире, чем просто главенство в научных изысканиях. Потому как горожане на веру принимают любое слово, из Совета идущее; потому и пойдут, куда им покажут, и делать будут, что им посоветуют, и читать, и чтить, и уважать по подсказке. А Букреева теперь на щит вознесут. Как же, новую кампанию за чистоту рядов начал, заботясь о благе народном. А вот не дали доделать намеченное!
       Едва ли Букреев хотел полностью избавиться от технарей в Совете, скорее - поставить каждого на место, определить круг деятельности, да народу напомнить, что увлечение техникой к добру не приводит. Так уже было и вот, увы, история повторяется. Однако другое худо: теперь после его внезапной кончины выставить технарей из Совета - раз плюнуть, да еще свалить на них же преждевременную кончину главы.
       Что умер Букреев не своей смертью - яснее ясного. Но кому эта смерть выгодна? Каманину? Олеженьке Серебрянину? Едва ли. Во-первых, они, считал Красноморов, не способны насильственную смерть учинить. А во-вторых, гибель Букреева им ничего хорошего не сулит.
       Ванников... Этот, судя по всему, от техники, в лесах сохранившейся, втихаря кормится. Так зачем же ему сук под собой рубить? Нет, нет, не Ванников это затеял...
       Ягища Гегемона, хотя она изображала страдание в связи с уходом кормильца и хотя сама одной ногой в гробу, могла быть, того не сознавая, игрушкой в чьих-то руках... Нет, она не могла убить Букреева, но ею беззастенчиво пользовались. Вероятнее всего Мусатов - он в Совет не входит, а хотел бы. Теперь ситуация переменится... Вот следователь, его подручный, рвение и проявляет.
       Но почему подозрение пало на Красноморова? На этот вопрос сам Василий не мог ответить. Кому-то захотелось избавиться от него. Вот повод и нашелся. Но кому? Гегемоне? Но мало ли чего захочется выжившей из ума старухе? Ее же никто не принимает всерьез.
       Красноморов подумал, кто же теперь станет главою Совета. По логике выходило, что Ванников, и что в конце концов было бы не так уж и плохо. Недаром он Археолог и пользу ценностей, от которых только махровые неучи отказываются (а если честно, то говорят одно, а сами исподтишка и берут и пользуются), знает. И вообще еще никто не доказал, что необходимо начисто отрекаться от знаний. От технических достижений - может быть, но знание еще никогда никому не вредило.
       В отличие от Букреева Ванников был известен своею грубостью, в народность играть не обучен. А горожане, за те десятилетия, пока им внушали, что Город находится в состоянии свободного развития, пока умело чуяли их настроения и выдавали под руководством Букреева свои решения за всеобщие, отвыкнуть успели от погоняловки, и едва ли пойдут за Ванниковым, потому что он обязательно, не сразу, но со временем будет оказывать давление, будет заставлять трудиться больше, чем требуется для обеспечения жизни, с запасом, так сказать. Вот и подручные его поначалу жаловались, разбегаться из лабораториума своего собирались. А Ванников же, насколько знал Красноморов, при случае давал понять, что не так уж плохо было до Обновления и не так уж хорошо стало после. Впрочем, неважно, как называть то непонятное и неразгаданное до сих пор событие, разделившее историю земной цивилизации на две части.
       А знания терять - последнее дело. Если их не ворошить время от времени, они, как вода из худого ведра, уйдут в небытие, забудутся, сотрутся в памяти. Ну, ладно, пища - она пусть будет натуральная; жизнь в непосредственной близости с породившей тебя природой - это требование понятно. Но дальше-то что? Кто-то будет скот разводить, землю возделывать, травы собирать. И удовлетворится этим малым. Но удастся ли прожить в неведении относительно окружающего мира? Да и неразумно - только спать, да жрать, да себе подобных плодить. Случись какая-нибудь катаклизма - и от нас мокрое место останется. Знания надобно сохранить, а ежели их приумножить - когда-нибудь вдвойне зачтется. Главное - собрать воедино известные законы природы, систематизировать их, не допустить, чтобы знания обратились в прах...
       - Покупайте свежий выпуск "Горожанина"! Если вы хотите быть в курсе событий дня - читайте "Горожанина"!
       - "Исторический вестник" - правда и только правда о событиях минувшего дня! Приобретайте "Исторический вестник" и вы никогда не дадите себя обмануть!
       За окном соревновались, срывая тонкие мальчишеские голоса, юные разносчики газет. Красноморов вспомнил, что последний раз он слышал эти пронзительные, как крики стрижей летом, голоса во время аварии в Беличьем. Тогда тиражи всех городских газетных листов, как по команде, подскочили в два-три раза. Горожане проявляли интерес к событиям на гидростанции, а газетчики прилагали усилия, чтобы как можно больше людей узнавало о происшедшем, что называется, из первых уст. Ну и разжились малость на новостишках - не без этого. Как вспомнилось Красноморову, все события трактовались тогда с позиции ничего вокруг не видящего гуманитария. Иными словами, покойный Букреев сам выбирал нужное ему направление освещения происходящего. Что же будет теперь?
       Красноморов переоделся в уличное платье, запер двери лабораториума и, вручив ключи привратнику, вышел на крыльцо. Мальчишки, как птицы на горсть зерна, кинулись к Василию, не отставая до тех пор, пока он не приобрел у каждого из них по две газеты.
       На первой же полосе он увидел свою фотографию - Федька Ворон, Бог его не забудет, постарался на славу: Красноморов показался себе не столь пришибленным и помятым, как давеча в зеркале у Микеши, даже вполне приятным добрым молодцем с твердыми скулами и буйной вьющейся шевелюрой. Заголовок же статьи заставил его поморщиться: "Общественное мнение утверждает: извели!" И тут же примостилась скрюченная физиономия Гегемоны, как будто ей только что влили в рот горькой травяной настойки от желудочных колик.
       Он просмотрел, приблизившись к уличному светляку, другие заголовки: "Смерть на излете" с портретом Букреева в обрамлении наводящей на грустные размышления гирлянды цветов, "Тайны Великого Совета". И снова собственное изображение в несколько уменьшенном виде, сопровождавшее статью, озаглавленную: "Доколе?!"
       Красноморов спрятал в карман газеты и, еще не решив, будет ли возвращаться к себе в слободу, для начала отправился отужинать у Пимена, дабы заодно послушать, что люди говорят, а потом заглянуть к Ефросиньюшке - на душе после этих заголовков стало совсем муторно, хотелось получить добрый совет, да и тревога подсупала откуда-то, и усталость, и ночь бессонная давала себя знать.
      

    7

      
       Заночевал он у Ефросиньи, которая согласилась с тем, что в слободу, на ночь глядя, идти не резон, что вообще утро вечера мудренее, а следователь - он лицо подневольное, чей-то указ выполнял, допрашивая Красноморова, и если на Совете все было так, как Василий говорит, то никакой вины за ним нет, во всяком случае отраву в квас он подсыпать никак не мог - это Ефросинья Ярославна подтвердит, если потребуется, а насчет мысленного посыла, господи, ну это же несерьезно, чтобы биологический посыл, то есть излучение мозга, мог к смерти немедленной привести, это Гегемона додумалась.
       - Впрочем, - заметила Ефросинья, - она не так уж и глупа, скорее представляется выжившей из ума, это удобно, а линию свою гнет и тебя, Вася, недолюбливает.
       - За что же? - поинтересовался Красноморов.
       - А за то! За давнее, когда ее младшая внучка глаз на тебя положила... Да, да, на тебя, Вася, а ты, эдакий кучерявый дуралей, даже и не заметил девкины страдания. Вот тогда уж Гегемона, видимо, все возможности колдовского воздействия использовала, чтобы младшенькой своей помочь. Да безуспешно, клиент невосприимчивый попался. Кстати, не в ту ли самую осень ее перекосило? Вот она и решила, - подумав, сказала Ефросинья Ярославна, - что у тебя своя собственная защита, и научную, так сказать, основу подвела.
       - А ты этому веришь? - хмуро спросил Василий.
       - Нет, конечно, - Ефросинья пожала плечами, - но камень-то в твой огород, Вася. А теперь она решила припомнить, очень удобный случай представился, сколько лет ожидала... Сторонники научной фольклористики, я думаю, теперь уже на щит поднимут Гегемонины наблюдения... Ну да ничего, Вася, все образуется... Ты, вижу, устал... Иди, отдыхай, в боковушке тебе уже постелено...
       Утром Красноморов тихо, стараясь не скрипеть половицами, чтобы не разбудить хозяев, выскользнул на обдавший его снежной свежестью воздух. Позавтракал у Пимена, приняв из ручек любезной, но сегодня почему-то молчаливой Алексаши традиционный горячий калач. И пошел к себе в лабораториум, хотя уже предчувствовал - работа будет валиться из рук.
       И когда телефон резкой трелью разорвал тишину пустого еще здания, Красноморов вздрогнул, как будто заранее знал, что ему обязательно будут звонить, но едва ли из следственного приказа. Там предпочитают живую связь: пара курсантов-молодцов, рысак, запряженный в санки - и в миг тебя доставят туда, где с тобой говорить пожелают. Услышав телефонный звонок, Красноморов даже обрадовался, несмотря на ужасную историю, в которую он попал. Принадлежность к Великому Совету продолжала сказываться - связи его не лишили. Пока. Или не догадались. Вряд ли его станут прослушивать - умишек не хватит. Однако на всякий случай он решил говорить языком малопонятным для тех, кто технарями себя не считает.
       Звонил Каманин.
       - Василий Егорыч! Приветствую! Жаль на Совете было не до разговоров... Не зайдешь ли в гости? Да хоть сейчас, если не особо занят... Показать кое-что надобно, а видик мой, сам знаешь, уже три года как без питания пылится... Жду...
       Красноморову все одно не работалось и он решил не откладывать свой визит в биологический институт. Не предупреждая привратника, он выскользнул с черного хода и заскрипел по узеньким расчищенныи дорожкам через покрытый белоснежным пухом парк к добротным каменным палатам, где размещался лабораториум Каманина.
       Хозяин встретил его у входа. После приветствия однако не предложил Красноморову войти, а наоборот, взявши, как давешние курсанты под локоток, повел еле прощупываемыми тропинками к лесу, к которому парк примыкал непосредственно и где нетерпеливо подрагивал маленький юркий вездеход.
       Красноморов с Каманиным погрузились на жесткие холодные сиденья и водитель, знакомый Василию парень, осторожно двинул машину по узкой лесовозной дороге.
       Вездеход подбрасывало на ухабах, несколько раз он выскакивал на полянки, круто разворачивался, вздымая снежную пыль, устремлялся в непролазную, казалось, чащу, где под слоем снега скрывались старые разбитые дороги, пару раз останавливался и водитель молча сверял местонахождение с картой. Наконец, фыркнув, вездеход замер и водительзаглушил мотор.
       - Вылезаем, - сказал Каманин.
       Красноморов выпрыгнул из вездехода и провалился в снег.
       - Левее бери, - посоветовал Каманин.
       Нащупывая присыпанный снегом твердый наст, они прошли метров десять и оказались у подножия невысокого холма. Красноморов заметил яму с оплывшими от времени краями.
       - Смелее, - усмехнулся в бороду Каманин, - тебе же не впервой.
       В глубине ямы чернел проем, засыпанный грязной снежно-земляной кашей. Спустившись, Красноморов увидел прямоугольное отверстие в рамке из заросшего рыжеватым мхом серого бетона.
       Каманин зажег ручной светильник - то был не светляк, а натуральный старинный электрический фонарь с лампочкой - и жестом пригласил Красноморова следовать за собой.
       Не впервой-то оно, конечно, не впервой, подумал Красноморов и, мысленно перекрестившись, нырнул в подземелье. Здесь ему прежде бывать не приходилось или, возможно, спускались с другого входа - собственной карты у Василия не имелось. Обычно, если его брали на подобные вылазки, то как бы за компанию, зная честность и неспособность сразу играть в несколько игр, а чаще как консультанта по разным приборам и аппаратам непонятного назначения.
       Осторожно спустившись по крутой винтовой лестнице и миновав коридор, середину которого отметила намертво заклиненная обитая свинцовым листом дверь, Красноморов с Каманиным попали в просторное помещение. Лучи фонаря с трудом достигали серых, уставленных чем-то стеклянных стен, потолок же вообще терялся в темноте. Василию показалось, что над головой уходит в высоту купол, как в обсерватории у Иленьки.
       На бетонном полу под ногами хрустело стекло. Конусообразный луч фонарика натыкался на столы, притулившиеся к закругленным стенам, высоченные стеллажи, на которых громоздились цилиндрические стеклянные банки и колбы разной емкости. Все это напоминало гигантский химический лабораториум. В холодном воздухе держался слабый запах некогда разлитых реактивов.
       - Это, судя по всему, относилось к воееному ведомству. С размахом жили предки, - негромко произнес Каманин. - Целый город подземный отгрохали... Дверь ту... свинцовую... заклинило еще раньше, до нас... Видать, в спешке покидали, а может, кто-то и наведывался...
       - Сколько же народу здесь работало? - спросил Василий.
       - Человек двести, думаю, не меньше, - отозвался Каманин.
       - У нас во всем Городе со слободами и округами столько химиков не сыщещь, - задумчиво произнес Красноморов, оглядывая стены. - И реактивы сохранились...
       - Исследовательский центр у них тут размещался...
       - А какие изыскания вели?
       - Э... Василий Егорыч... Что изыскали, того уже не вернешь. Главное, что мы тут разжиться можем... Если темноты не бояться, да опасностей всяких, вроде мертвецов анабиозных - читал как-то в ихней книге, волосы дыбом встают: и не спит, и не живой, и не дышит, а не мертвец... А как оживет? Нерпедсказуемо и потому страшно...
       - А может, ему тоже страшно?
       - Мертвецу-то? Скажешь тоже...
       - Ну, он же не мертвец, он все понимает... Каково анабиозному-то оживать? Я тоже кое-что почитывал...
       - А если, к примеру, заплутаешь в лабиринте? Не всякий раз можно веревочку отматывать от входа... Вот так-то, Василиъ Егорыч. А то бы давно и без нас нашлись охотники обследовать...
       Под ногами у Красноморова что-то белело. Он нагнулся.
       - Посвети-ка, Никола Денисыч... Тряпка тут странная валяется. На старинную не похожа, та бы давно истлела.
       Тряпкой оказался скомканный носовой платок.
       - Захватим, - распорядился Каманин, - а там разберемся, кто без нас в подземелье пожаловал. А теперь глянь-ка по сторонам, Василий Егорыч, может, что прихватишь... И дальше пойдем... Еще и не такое увидишь.
       Они прошли через круглый зал химического лабораториума и снова медленно двинулись по серому промозглому коридору, на стенах которого выступала мерзкая, вызывающая тошноту слизь. Временами в стенах попадались остовы дверей, искореженных или истлевших, ведущих в каморки, заполненные какой-то ветошью да подозрительным хламом, копаться в котором не хотелось. Наконец осклизлый коридор снова уперся в металлическую дверь, намертво застрявшую в стене. Через узкую щель удалось протиснуться, предварительно сняв полушубки.
       - А вот здесь, между прочим, ценности исключительные, - произнес Каманин. - Главный компьютер, само собой, приказал долго жить, а вот всякие микрокалькуляторы живучи, чертенята, им-то ничто ни почем - ни холод, ни сырость, ни жара. Впрочем, про жару не уверен, здесь-то в любое время года плюс два, ни больше ни меньше.
       - Калькулятор - это что? Тоже для вычислений? - спросил Красноморов. Слово показалось ему знакомым. Калькулятор...
       - Карманная машинка, и очень полезная. Все умеет - не только складывать да множить. Тут тебе и тригонометрия, показательные функции, логарифмы всякие, корни, черта в ступе... Возьми, оченно рекомендую. В твоем хозяйстве пригодится.
       - А что? И возьму... Только вот, чем она питается? Свет что ли поглощает? - Он вспомнил машинку Иленьки Головина, которой для работы достаточно было пламени свечи.
       - Батарейки к ним имеются... Одно слово "вечные". Военные, те толк знали в технике. А вот как работают эти калькуляторы - сам разберешься и другим расскажешь, кому надобно. Может, они и светом питаются.
       - А что еще есть?
       - Всего, как говорится, не счесть... Сказка была такая. В детстве, помню, прабабка рассказывала. Один в пещеру попал. Дверь вроде как здесь железная или каменная, и по звуковому сигналу открывалась. Здесь, видать, тоже так было, да без хозяев стоит давно, вот и поломалась. А в пещере той чего только нет, видимо-невидимо драгоценностей всяких... А тот нахватался всего, да код забыл от радости и выйти не мог. Так и сгинул. Сказка вроде как древняя, еще из того времени, а ты, брат, вдумайся, значит, и у них сказания ходили... Верно было что-то вроде нашего Обновления. Может, кто знает, и не один раз.
       - Может, и бывало такое... Но ведь это только догадки и предположения, а чтобы точно утверждать, факты нужны, - рассеянно пробормотал Красноморов, разглядывая запакованные в прозрачную не поддающуюся разрыву то ли бумагу, то ли ткань калькуляторы.
       - А факты, Василий Егорыч, есть уже... Те же сказки... Чем не свидетельства? Только наши умники - гуманитарии - все вверх дном перевернули. Сказки - это не просто с бухты барахты, это след в памяти человеческой. Но ведь следы могут быть и снегом присыпаны, и пылью припорошены, и дождичком размыты, а могут и травой сорной зарасти. Эх, да что там... Но ведь что требуется? От шелухи очистить... Где зерна, а где плевелы... Ты вот сам подумай, чего бы наша наука стоила без этой техники, которую мы тайком переправляем в лабораториумы?
       - Согласен, Никола Денисыч... Но ведь главное-то в чем, как я понимаю. Нам не столько науку двигать вперед приходится или что-то новое осваивать. Нет, нетушки, нам надобно старое не растерять, а то знания и превратятся в сказки, дождичком размытые, да снежком припорошенные. Знания надобно сохранить от забытия, от распада спасти. без знания эта техника мертвая, она нам без надобности, вроде игрушки детской. А вот знания, они тоже на первый взгляд кажутся ненужными забавами... Ну будет машинка за тебя корни квадратные извлекать... А можно и без корней обойтись, тем более, что и кашу из них не сваришь, и сапоги не сошьешь. А чтобы с бабой на печи валяться, алгебра с геометрией не требуется.
       - Мы еще поговорим, Василий Егорыч, а сейчас - вперед. Стены как никак чужие.
       Они еще раз спустились по железной лестнице и попали, как понял Красноморов, в оружейный склад.
       - Нужно чего? - спросил Каманин.
       - Нет, пожалуй...
       - Это ты зря... Тебе-то как раз может и пригодится... Ну да ладно... Дальше пошли. Возмешь, сколько влезет электрических схемок, да деталей к ним... Резистенсы, семикондакторную бумагу в свитках... И закругляемся. Да... Тут еще один отсек, помнится, был: там пища в жестяных коробках, на черный день, видать, припасали. Сколько лет пролежало, а организм вполне принимает. Недаром предки такие склады устраивали. Всякие таблетки питательные, да порошки... Даже мясо... И еще барахло, бабы наши с ума посходили бы. И главное, не холстяное, нет, все тонкое, прозрачное и крепкое...
       Красноморов вспомнил Микешины ножки, обтянутые тонкими ласковыми чулками-паутинками и с неожиданной для себя злостью отогнал видение.
      

    8

      
       - Прибарахлился малость? - ласково поинтересовался Каманин, глядя на оттопыренные карманы Красноморовского полушубка.
       - Хорошо бы реактивов еще прихватить или хотя бы посмотреть, что там у них припасено.
       Поднявшись по шаткой железной винтовушке, они снова попали в круглую химическую залу, где царил горьковато-кислый запах давно рассыпанных химикалиев.
       - Посвети-ка на стеллажи, - попросил Василий.
       Луч фонаря выхватил тусклые ряды склянок. Давно отклеившиеся этикетки лежали под ногами как опавшие листья.
       - Тут, брат, сразу и не разберешься... Посвети-ка еще.
       - Разбираться дома будешь. Только атомы распадные не бери. Все можно, а это - ни-ни... На значки смотри - где треугольник красный в желтом кружке - не прикасайся.
       - Эту метку я знаю. Да атомы у них на воздухе и не хранились, - возразил Красноморов. - Они за семью печатями припрятаны.
       - Кто их ведает... Хозяева-то - тю-тю... Царствие им небесное...
       У Красноморова сложилось впечатление, что на этих стеллажах уже кто-то похозяйничал, искали что-то или разорить из глупого хулиганства хотели, такое тоже случалось. Некоторые банки были неплотно прикрыты, иные сдвинуты с прежних мест, о чем свидетельствовали темные, не успевшие еще заполниться вековой пылью гнезда. Красноморов вспомнил о платке, оброненном неизвестным посетителем.
       Когда они выбрались на поверхность, Красноморов с облегчением вдохнул морозный воздух и зажмурился, ослепленный девственно чистым снегом. Едва ли здесь могла таиться какая-нибудь опасность - снег все скажет... А подземелье - оно уже позади.
       Они забрались в вездеход.
       - К приюту номер три заверни, - распорядился Каманин.
       Вездеход угрожающе рыкнул и взял с места скорость. Они долго петляли между заиндевелыми деревьями, поднимая за собой облака мутно-белой пыли. Наконец, крякнув, машина остановилась у небольшой избушки, окна которой были забиты досками, но из криво посаженной трубы кудрявился белый, уходящий вверх дымок. Избушка, похоже, не пустовала.
       Красноморов выбрался из кабины, разминая затекшие ноги, и остановился в недоумении. Пнред ним на поляне уткнулись мордами в сугроб еще два вездехода, а рядом прохаживались, уминая валенками снег, наблюдавшие за лесом несколько парней. Присмотревшись, он признал в них своих, хотя и не коротко знакомых.
       - Кто здесь? - тихо спросил Красноморов Каманина.
       - Свои, Василий Егорыч. Я же обещал тебе - поговорить надобно. Но не в подземном же склепе - там холодно да и небезопасно. Так что не серчай. А теперь в дом проходи. Нас уже ждут, поди. Посидим, согреемся, да потолкуем.
       В доме потрескивала печка и горели свечи в металлических подставках - ждали гостей. Красноморову бросился в глаза накрытый к трапезе стол с пыхтящим самоваром. Откуда-то то ли из-за углов, то ли отделившись от мрачных плохо освещенных стен, возникли при появлении Красноморова и Каманина сразу трое, нет, даже четверо людей.
       - Приветствуем вас, господа! - скзал один из них и голос его показался Красноморову знакомым. - К столу, к столу! Как добрались, Василий Егорыч?
       Красноморов молча поклонился, а когда глаза его привыкли к освещению, узнал всех. То были члены Великого Совета - технари, как на подбор: Олеженька Серебрянин, светлобородый богатырь в просторной шерстяной кофте из отбеленной пряжи; городской историк Ерема Петухин, как всегда зачарованно сверкавший стеклами очков. Лучший хирург и костоправ общины Егорий Лужин (его, помнится, на Совете, когда разыгралась драма, не было) выложил на стол большие чисто вымытые руки. Четвертым выступил из темноты смущенный Борислав Балашов, математик, известный своим въедливым, хотя и незлобным умом. Красноморов рассчитывал увидеть в этой кампании и Ванникова, но Археолога среди хозяев избушки не оказалось.
       - Добрый день, господа, - сказал Красноморов.
       - Добрый, добрый, присаживайтесь, господа, потрапезничаем, да кое-какие дела наши обсудим. Сначала горячительного примем понемногу, чтобы думалось легче, да говорилось свободнее.
       На столе оказались маленькие прозрачные цилиндрики. Олеженька Серебрянин ловко наполнил их чистейшей как родниковая водица жидкостью из высокого и узкогорлого сосуда, который тут же убрал со стола, предварительно закрутив на горлышке металлический колпачок. Перед каждым положили по ломтю хлеба, а сверху навалили розового переваренного мяса.
       - С богом, - сказал Петухин, разглядывая свой цилиндрик на свет. - За встречу, да чтобы дела наши шли хорошо...
       Жидкость оказалась и впрямь горячительной, не чета пименовской медовухе.
       - На хлебушек с консервой налегай, Василий Егорыч, - тихо посоветовал Каманин, - а то с непривычки и в голову ударить может.
       - Ничего, не боись, гооспода, - громко заявил Егорий. - Мы этот жалкий хмель в сей момент кофеем выведем из любой буйной головушки.
       Перед Красноморовым поставили коричневую чашку с горьковатым напитком, который ему уже довелось отведать у Микеши.
       - Пей, брат, - услышал Красноморов голос Егория Лужина, - это тебе не травяная настойка, а кстати, тоже растительная штука, только вот растений таких у нас тоже не водится теперь.
       - Предки, известное дело, оставили...
       Вот, значит, откуда у троюродной кузины все это добро. Всех она что ли в баньке отмывает? А он-то, дурак, подумал, что ему предпочтение ее как снег на голову свалилось.
       - А теперь, господа, червячка заморивши, к делу, - сказал Ерема Петухин. - Откроем наше совещание. Трудные проблемы и заботы стоят перед нашим маленьким миром и надобно решение принять, как дальше быть, ибо невозможно более катиться по воле ветра...
       А дело, как понял Красноморов, состояло вот в чем: ежели Совет обезглавлен, то кому-то надобно немедля взять на себя бремя забот о всеобщем благе. По закону главой Совета должен теперь стать Ванников Никита, а по справедливости? Нельзя в сложившихся условиях допускать сосредоточение власти в одних руках. Монополия никогда к добру не приводила. Это еще наши предки подметили и много крови пролили зазря, пока не осознали. И если сейчас допустить, что власть будет собрана у Ванникова, к примеру, никакого естественного развития нашей маленькой общины не получится. Уже и так ясно, что в Совете некоторые, будем говорить, сторонники Букреева, царство ему небесное, соединили в своих руках непомерную власть. Теперь их власть грозит еще более разрастись. Отсюда и травля технарей.
       - Да чем же технари-то мешают Совету? Казалось бы наоборот... - подал голос Красноморов.
       - А может, тем и мешают, что знаниями обладают. Ты в одной области, к примеру... И много ли вас таких, кто в физике теперь разбирается? Ты да Ефросинья Славина... Но с женщины особый спрос. Никола Каманин, тот про жизнь земную более других разумеет. Олеженька Серебрянин не только, надо думать, филисофский камень ищет. А знания - это как в старину говаривали - и сила, и оружие. И однажды довели они человечество до крупной беды. Теперь перед нами вопрос вопросов: что же делать дальше. Снова охотиться за знаниями, то есть собственными руками рыть себе могилу, или обойтись без них, у матушки-природы поучиться, помаленьку жить, наблюдать природу, не воздействуя на нее, не ставя опытов - просто связи между отдельными явлениями искать, да звездами любоваться. И абстракции математические не возбраняются. А питаться - чем земля уродит, да лес подарит. На наш век хватит... Технари же, они не столько наблюдают природу, сколько разрушают ее... Другое дело фольклористы... Гегемона Маркеловна, к примеру, собирает приметы да наговоры. Пусть она называет это наукой, то бишь научной фольклористикой. Систематизация, господа, тоже нужна и бог простит эту злобную старуху. Ведь действия ее никому не мешают, а может, и пользу приносят, если из этой систематики закономерности проглядываются. А вот когда ты, Василий Егорыч, атмосферную энергию впрок запасаешь и грозы в лабораториуме устраиваешь, это уже не так безобидно. Про атомы распадные и не говорю... Но тебя здесь никто и не обвиняет... Это лишь примеры того, чем технари мешать могут. Не тебе объяснять - ежели в Совете будет большинство технарей, то можно избежать множества ошибок, больших и малых, не зависеть от погод и воли господней, хотя все мы под богом ходим. Хуже другое - как бы в Совете теперь настоящий Наполеон не объявился...
       - Это кто такой? - поинтересовался Серебрянин.
       - Был такой правитель в древности, он власть монополизировал... Из простых сословий вышел, а на вершине оказался. Когда жить становится легче, кому-то обязательно неймется, и вот появляются такие, которые власть к рукам прибрать хотят... - охотно пояснил Ерема Петухин. Его слушали напряженно.
       - Кто же у нас в Наполеоны-то метит?
       - А вот напряги головушку...
       - Да зачем надобно - в Наполеоны? Чего делить-то? - растерянно протянул Василий и все захохотали.
       - А ты, Василий Егорыч, выдь из своей скорлупы, да оглянись вокруг... Возьми хоть Ванникова Никиту. Все эти старые захоронки да склады да подземные города, что в округе имеются, получается - его епархия. Но не собственность! Нашел склады с непонятными приборами, надо звать Василия Красноморова да госпожу Славину - они лучше других разберутся, что к чему. Узрел химические порошки да реактивы - это по части Николы Каманина да Серебрянина Олеженьки - пусть выясняют, чем наши предки, царствие им небесное, природу травили... Медицинские там препараты, лекарствия, ясно не толстяку и обжоре Петрушину надобно совать, он в них - ни уха ни рыла. А Егорию Лужину. Книги - это, господа, по моей части, хотя бы по первости... Так ведь нет. Ванников все под себя норовит грести. А покойный Букреев приказ готовил, обнародовать хотел, да не вышло. А указ, господа, таков: запретить выход в окрестные леса без специального разрешения. И на могильники вообще наложить арест. А кто специальное разрешение выдавать будет? Ванников! Он же второе после главы Совета лицо, он и главный наш Археолог, и все могильники, да что в них сокрыто - в его руках. Без этих старых захоронений и складов мы, ясное дело, прокормимся, но науку развивать едва ли сможем... Мы же ничего нового не придумали с Обновления... До сих пор старыми запасами живем... Нет, господа, наполеонов следовало бы попридержать.
       - Кто бы он ни был, этот Наполеон - он не один, - тихо сказал Борислав Балашов и все разом повернули к нему головы, прислушиваясь, потому что за ним водилось: тихоня-математик мог долго-долго молчать, как мышь в норе, а потом выдать такое суждение, что суть разговора сразу выявится. - Он же не один, господа. С ним Мусатов, хотя он в Совет и не входит, но это чисто формально, он все равно в курсе любого дела. А у Мусатова еще и своя команда имеется - нерассуждающие курсанты, добры молодцы. А это, господа, уже другая категория людская и сила другая. Если что, они технарей могут задавить одним лишь численным да физическим превосходством...
       - Войны у нас еще не было... Атомный дождь пережили. Дети мертворожденные да уродцы случались тоже. Вот тогда и пришлось первые могильники расковыривать, чтобы дозиметры какие найти да химические анализы сделать - старики последние кое-что еще помнили... А до войны внутри общины еще не докатились, - пробасил Ерема Петухин.
       - Коли о войне речь зашла, - заметил математик, - она, считайте, началась. С убийства Букреева.
       - Господа, да как же такое могло случиться в общине? Может быть, это случайно произошло?
       - Нет случайностей в природе, господа, есть только цепочка непонятных закономерностей.
       - А может, кого другого убить хотели?
       - Кого? Квас, ясное дело, для докладчика поставили.
       - А докладчика сменили в последнюю минуту, по воле самого покойника, между прочим! Что же, он своей смерти желал?
       - Нет, господа, повестку дня и в самом деле сменил Букреев в последнюю минуту. Но повар кваску наливал позднее - своими глазами видел, проходя мимо буфетной.
       - Да разве квас отравленный был? Кто это доказать может? Покойник-то и в самом деле не выдержал напряжения, переусердствовал, так сказать, а недоброжелательство, чего греха таить, имелось, и он чувствовал его, что никак не способствовало и спазм сердечный вполне могло вызвать...
       - Нет, Егорий, и ты, я вижу, точку зрения этой протухшей перечницы разделяешь? И в сглаз, поди, веруешь?
       - Да причем здесь сглаз, Никола? Ты шире смотри - я же о том, что смерть даже непогода может спровоцировать. А отравить при всем честном народе трудно - а вдруг кто другой опередил бы Букреева и кваску отхлебнул? А?
       - А это проверить можно! - сказал Василий и все разом посмотрели на него. - Я про отраву. У меня, господа, платок сохранился, когда я падал, в луже поскользнувшись. Руки потом оттирал.
       - Что же ты следствию свой платок не показал?
       - А вот не показал! Меня же и так обвинили в убийстве Букреева мысленным посылом, а ежели я еще и платок бы им предъявил, решили бы, что и отрава - моих рук дело. Ведь этот медведь в следственном приказе так и заявил: докажите, мол, господин Красноморов, что вы не делали посыла.
       - Василий Егорыч прав, господа, - сказал Борислав Балашов.
       - Махровое невежество наших властей, как бы сказали наши предки. И укрепляется с каждым новым происшествием, - мрачно пробасил Ерема. - Это они должны доказать, что ты не виноват, а не ты оправдываться. Устал я, господа, повторять, что всякая магия еще отольется нам.
       - Платок-то у тебя где?
       Красноморов порылся в кармане и вытащил на свет божий тряпицу, найденную в химической подземной зале.
       - Это, что ли?
       - Нет, господа. Это я подобрал нынче, когда мы с Николой Денисычем склад военный посещали. Как раз в химическом лабораториуме и лежал этот платок.
       - Точно нашли, - подтвердил Каманин.
       Находка пошла по рукам.
       - Ага, - тихо прошептал Борислав, поднося тряпицу к свече. - Тут, между прочим, господа, буковки нитками вышиты. Так что вещица меченая. А буковки, доложу вам, такие: если отбросить вензеля, которые баба своему любезному закрутила, то останется Н.В.
       - Кто же у нас - Н.В.-то?
       - А чего тут думать? Никита Ванников - надо понимать.
       - Это еще требуется доказать, господа...
       - Доказать, оно, конечно, не помешает. Очень даже просто - увести у него еще один платок и сравнить вензеля.
       - А если это не он?
       - Не он, так другой, за чем дело стало? Но только Никитушка Ванников вполне мог в этом складе побывать: могильники-то по его части. Да и платок, ясно дело, не старый, новый, можно сказать, холщевый платок.
       - А где твой, с отравой, Василий Егорыч?
       Красноморов извлек из кармана поддевки лежалый, противно рахнувший платок.
       - Прошу прощения, господа, все-таки двое суток миновало.
       - Чего там смущаться, право слово, не девка.
       - Давай, Никола, это по твоей части. Сможешь что определить?
       - Да как вам сказать, господа? Если бы точно знать, чем травили...
       - Ну, это я тебе подскажу, - воодушевился Егорий Лужин. - Поскольку смерть наступила практически мгновенно - жаль сам не присутствовал - видимо, синильная кислота. Есть у тебя реактивы, Никола?
       - Найдутся. Не здесь, конечно, в лабораториуме...
       - А в могильнике была кислота эта?
       - Затрудняюсь ответить - я-то другое смотрел, - сказал Красноморов.
      

    9

      
       Спал Красноморов непривычно долго. Уже давно рассвело и холодный солнечный шар, позолачивая восточную половину неба, норовил выползти во всей своей красе и яркости из-за подступающего в слободе леса. Василию грезилась Микеша с распущенной косой в прозрачной скользкой наощупь рубашке. Она говорила что-то ласковое, однако куда-то спешила, выворачивалась из его рук и под конец измотала полностью. Мысли о Микеше не оставили Василия и после пробужедения, но обида брала свое: откуда у нее, у Микеши, барахло из могильников, которое разве что самые лихие городские мужики достать могут. Эх, Микеша, Микеша, с горечью подумал он. И замуж-то она не хочет... Оно, конечно, вольница с кофеем, да с песнями под гитару, да с банькой, новые силы прибавляющей, - это праздник постоянный. А где в жизни праздник денно и нощно бывает? Потому и не хочет замуж...
       Красноморов решил взять у дядьки своего жеребца Крымку да проехаться верхом, надоело месить снег по дорогам, и кости размять не мешало бы, и продышаться, а то боль непонятная после посещения могильника в голове появилась.
       На половине дома, где обитали дядька с тетушкой, готовились трапезничать. Доносился будоражащий аппетит запах свежеиспеченных оладьев. Красноморов окатил лицо и плечи ледяной водой, растерся, блаженно покряхтывая, суровым чистым полотенцем, приоделся по-домашнему, и голод почувствовал.
       За оконом послышались голоса. Дверь в горницу распахнулась и на пороге появился немного смущенный дядька в домашних валенцах на босу ногу и старенькой меховой безрукавке.
       - Здесь он, господа, где же ему еще быть? - затараторил дядька, а потом развел руками, печально улыбнувшись Василию: так, мол, и так, сам видишь.
       В горницу ввалились курсанты, но не двое, как позавчера, а целый маленький отряд. И все они были одеты как-то странно: поверх полушубков поблескивали накидки, сплетенные из тонкой металлической нити.
       - Одевайтесь, господин Красноморов, - сказал старший из курсантов. - Вас приказано доставить.
       Курсанты замерли у дверей. Василий облачился в поддевку, переобулся на виду, влез в тяжелый свой полушубок. А дальше курсанты повели себя и вовсе чудно: Красноморова тоже закутали в мелкоячеистую металлическую сеть и в таком виде погрузили на вездеход, стоявший прямо у крыльца.
       - Что вы делаете, господа? - поинтересовался Красноморов.
       - Переговоры вести не велено, - строго ответствовал старший.
       Вездеход медленно полз по дороге. Один из курсантов бежал впереди неторопливой машины, другой - замыкал процессию. Оба они размахивали флажками, разгоняя зазевавшихся горожан. У следственного приказа вездеход был встречен газетчиками. Наиболее смелые из них (или осведомленные) пытались сфотографировать Красноморова через окошко вездехода. А лихой Федька Ворон, сдвинув на затылок шапку, подскочил поближе и, понимающе улыбнувшись, запечатлел Красноморова в момент, когда того выволакивали из вездехода.
       Красноморов не особенно удивился столь необычной процедуре ареста. Из вчерашнего "Вестника", который занесли в слободу расторопные мальчишки, он уже знал, что якобы один из курсантов, переправлявших Красноморова в следственный приказ из лабораториума, а также следователь-медведь со странным, как выяснилось, именем Гриб, тяжко занемогли. По мнению лекаря Петрушина, такое случилось после общения их со злодеем Красноморовым. Теперь, как понял Василий, мусатовская команда решила принять меры предосторожности.
       Новый следователь, разглядеть которого Василий не сумел, был отгорожен от подследственного свисающей с потолка мелкоячеистой сетью, подобной той, в каковую исполнительные курсанты завернули своего подопечного. Похоже, здесь вполне серьезно полагали, что злодейские посылы имеют электромагнитную природу.
       - Итак, господин Красноморов, - начал следователь, с опаской поглядывая на Василия. - Я требую от вас чистосердечного признания вашей вины.
       - А в чем меня обвиняют?
       - Шутить пожелали? Не советую. А обвиняют вас, господин Красноморов, в предумышленном убийстве главы Великого Совета господина Букреева.
       - Как же я убить-то его мог?
       - Это вам лучше знать...
       - В смерти господина Букреева я не виновен.
       - Расскажите, как вы осуществляете злодейские электромагнитные посылы.
       - Никак. Я даже не знаю, что это такое.
       - Не притворяйтесь, господин Красноморов, мы найдем, как заставить вас сказать правду. И напрасно вы ухмыляетесь. Вы еще ответите за тот ущерб, который вы нанесли моему предшественнику господину Гриб и юному, исполняющему свой долг курсанту.
       - Да причем здесь какой-то ущерб, может быть, они что-нибудь неподобающее съели или простудились грешным делом? Зачем все это представление с сеткой, только народ на улицах пугать? Вы что, серьезно думаете, что мыслию можно убить человека и что мысль имеет электромагнитную свойственность?
       - Вы здесь не для того, чтобы рассуждать и вопрошать, а для того, чтобы отвечать по всей строгости за содеянное, - взвизгнул следователь и, выкатившись из-за стола, свистящим шепотом продолжал угрожать Красноморову.
       В комнату вошли несколько курсантов в сетчатых накидках и, подхватив Красноморова, вскорости доставили его в острог. Подвальная камора с тусклым, явно выдыхающимся светляком была выложена металлическими листами, выкрашенными в белый цвет.
      

    10

      
       Он попытался ходить по своему закуту, меряя его шагами. Металлические пластины противно прогибались и скрипели под его тяжестью. Окна в этом закуте не имелось. И вообще ничего, кроме дохлого, затянутого сеткой светляка на стене, да кучи прошлогодней соломы в углу. В двери, тоже обитой металлом, был проверчен глазок с наружной задвижкой, в который время от времени кто-то наблюдал за Красноморовым. В остроге стояла немая могильная тишина, не нарушаемая никакими вздохами внешнего мира - людскими голосами, к примеру, или шумом ветра в листве деревьев.
       Тишина, впрочем, только на первый взгляд казалась абсолютной. На самом деле до Красноморова доносились какие-то шорохи, мышиное шебуршание, потрескивание, непонятное утробное бульканье. Фольклористы, небось, давно бы объяснили эти звуки шалостями или любознательностью Хозяина. И разум Красноморова, видимо, и впрямь слегка помутился - нивесть сколько часов провести без пищи и даже без ведра отходного. Намеренно что ли не пожелали ставить в камору или запамятовали? Усевшись на соломе и прикрыв колени краем полушубка, он нашел что-то уютное или по крайней мере успокоительное в мыслях о скрывавшемся от глаза людского Хозяине, который, как утверждали фольклористы, есть в каждом доме - и жилом и брошенном.
       Часовой механизм, не дававший Василию потерять счет времени, показывал восемь вечера. На улице, поди, стемнело. Знакомый сполох за южным лесом налился неживым розовато-зеленым сиянием, и снег на крышах уже, должно быть, впитал в себя этот непонятный свет.
       Где-то далеко взмыли вверх приглушенные стенами острога голоса, среди которых ему почудился один или даже два женских. И сразу, как по команде, пришли мысли о Микеше, какая она, и как Красноморова обвела вокруг пальца. Но не может быть так, чтобы Микеша столь искусно притворялась. Невозможно это, к тому же она троюродная, не чужая совсем. Впрочем, здесь все находятся в каком-то родстве. От мыслей этих на душе стало совсем муторно. Он подумал, что будь Микеша рядом, он бы ей все простил - и что она с парнями Археолога знается, а может, и с Ванниковым самим. Простил бы, оставил хотя бы на время свою ревность и всякие амбиции - Микеша была ему нужнее собственной жизни. Он задремал и тоска его из острой и горькой превратилась в сладкую и ноющую боль.
       Красноморов не понял, долго ли спал, его разбудил шум, показавшийся то ли спросонья, то ли из-за дребезжащих металлических плит оглушительно бьющим по ушам. В коридоре что-то происходило. Он сел на своей соломе, напряженно вглядываясь в дверь. Загрохотали засовы. "Да не надобно мне сетей ваших, что я своего троюродного не знаю", услышал он сердитый шепот.
       И на пороге его закута появилась Микеша. То был не сон. Василий поднялся с соломы и шагнул вперед.
       - Ты?!
       - Васечка, бедненький мой... Вот где они тебя держат... А я тут поесть тебе сообразила. Думаю, разве они кроме хлебова дать чего догадаются...
       - Микеша...
       - Погоди минутку, Васечка, родненький... Ну разве так можно с человеком обращаться, - повысила голос Микеша. - Погоди минутку, Васечка...
       Микеша толкнула тяжелую дверь закута. И Василий снова услышал ее горячий шепот.
       - Слушай ты, молодец, как и величать тебя, не знаю, но вот что я скажу. Тебя сюда зачем приставили?
       - Известно, зачем - охранять, - ответил неустоявшийся ломкий еще басок курсанта и Красноморов почувствовал его наглую мальчишескую ухмылку.
       - Вот и я о том же - охранять, а не издеваться над человеком. Сколько он у вас тут сидит? Я все знаю, не утруждай свою память. А коли так, почему в каморе нет ведра отхожего? Отведи арестованного, куда положено...
       - Так не велено, госпожа Зотова...
       - Я те покажу - не велено! Нет такого указа, чтобы муки терпеть. Веди, а то весь Город разбужу с округами.
       Курсант заглянул в камору и поманил Красноморова пальцем.
       ...Ничего особенного она ему не сказала - так, разные мелочи, в основном успокоительного свойства. Но и этого было достаточно, чтобы к Красноморову вернулась способность думать. После ухода Микеши он обрел почти хорошее расположение духа, хотя жизненное пространство снова сжалось до размера тюремной клети и разорвать ее прутья можно было разве что силой мысли.
       Сто лет уже, если не больше, в округе действовал запрет на выход из-за границы земель, примыкающим к городским слободам. Может, в далеких путешествиях особой нужды и не предвиделось - земля вокруг Города вполне кормила. А вот заблудиться в глухих, навевавших страх лесах ничего не стоило, и костей потом не сыщешь. Что бывало, то бывало... Значит, содержалось что-то разумное, хотя и не совсем понятное, лично ему, Красноморову, в запретах этих, которые Ванников теперь хотел возродить и даже ужесточить.
       О прошлом Красноморов, как он выяснил теперь, перебирая свои мысли, знал не так уж и много. А все потому что особо не интересовался, потому что привлекала его только физика и он сознательно не желать терять времени даром на изучение летописей в городском читалище. Он вообще читал мало - опять-таки физика требовала, чтобы ее не делили ни с кем. И постепенно круг его интересов сузился невероятно, прямо - такое сравнение пришло ему в голову - как размер обитаемых земель вокруг Города, если сопоставлять с размером всей планеты.
       Теперь пытался вспомнить (этому еще в гимназиуме учили), что же произошло в прошлом до таинственного Обновления. Что-то очень и очень грозное, от чего, как в Писании сказано: "пропиталась ядом земля, и вода, и воздух". И сгинуло бы человечество, если бы не "защитники". В общем, надо думать, произошла непонятного свойства глобальная экологическая катастрофа, в результате которой погибло почти все население Земли, а спаслись (опять же благодаря "защитникам") только те, что остались в Городе. А что являл собой Город до Обновления? И кто такие "защитники"? С Городом не совсем ясно. Известно одно, как стоял, так и стоит. А вот "защитники" - это скорее всего физики да химики да биологи - иных он себе не представлял. Короче говоря, те, кого не без пренебрежения теперь, с легкой руки Букреева, царство ему небесное, называли "технарями". Но ведь именно "технари" в свое время, насколько Красноморов знал о прошлом, и довели планету до убийственного состояния. Они же потом и спасли то, что еще можно было спасти.
       Красноморов вспомнил мертвую зловонную реку на северной окраине общины, некогда проложившую себе путь между низкими илистыми берегами. Дух был таакой, что его спутники все, как один, повернули назад, отказавшись даже обследовать местность. И по сю пору северный ветер по осени доносит временами запах мерзостно-тошнотворной гнили. А в другую поездку на вездеходах в поисках особо опасных могильников с уцелевшей техникой они наткнулись на длинную прямоугольную яму с просевшей землей, кое-где обнажившей человеческие кости. Сверкало ослепительное, весеннее солнце. Яму обступили черно-зеленые с поникшими в безветрии ветвями ели. В их тени лежал нестаявший еще ноздреватый снег, от которого веяло холодком. Прямо под ногами Красноморов увидел выбеленную временем кисть руки с шестью пальцами. Он отступил на шаг, а этот неестественный шестипалый остов еще долго стоял перед его глазами. В летописях, который хранились в тайном городском читалище (как член Великого Совета Красноморов имел туда доступ, но обычно этим своим правом не пользовался), сообщалось (как ему поведала Ефросинья Ярославна), впрочем, довольно глухо и туманно о каких-то массовых уродствах, имевших место до Обновления. Василий помнил, что в детстве его да и других мальцов пугали уродами. Но на его памяти никто истинных уродцев не видывал, хотя страшное воспоминание о них жило: переходило от поколения к поколению.
       Чего однако не осталось после Обновления, так это многочисленных зверей, хорошо описанных в старинных книгах. Куда они подевались, все эти волки, медведи, кабаны, лоси? Если верить книгам, прежде леса ими кишмя кишели. Сейчас в лесах ютилась самая мелочь - белки, крысы, изредка попадались зайцы, тощие и испуганные. Из летающих выжила лишь кое-какая птичья сволочь (как писал один из древних авторов): славки, воробьи да наглые картавые вороны. В реках можно было отловить костистых, противно сопливых ершей.
       По звяканью металлической защитительной сбруи в коридоре Красноморов понял, что в очередной раз сменилась стража. Моргнул и закрылся глазок. И снова все затихло в остроге. Позднее что-то железное упало и с грохотом покатилось. Мужской голос довольно внятно выругался. Красноморову показалось, что где-то в отдалении спорят, судя по тембру голосов, мужчина с женщиной. Сердце Красноморова подскочило: Микеша? Но снова наступила тревожная могильная тишина.
       Тревога вытеснила все остальные мысли. Прежде в Красноморове сидела уверенность, что с членом Великого Совета ничего не сделают. Не посмеют, даже если он подозреваемый. Кишка тонка. Сначала дело нужно как следует расследовать. Но ведь расправились же с Букреевым. Даже если у того и была вина перед народом, то не такая это вина, чобы жизни лишать. Внезапно Василий понял, что и с ним могут поступить так же - придти втихоря и убить. А потом объявить всенародно - дескать, извели. Или что он сам мебя извел, злобы собственной не снес. Это даже лучше. Доступней и понятней. Совесть, мол, заела.
       Когда в двери лязгнул ключ, Красноморов вжался в стену. На пороге каморы тоже кто-то замер. Красноморов поднял голову. Перед ним стояла красная, в сбившемся платке Жаклина.
       - Василий Егорыч, миленький... Я вот к вам... Еле прорвалась... Поесть, попить принесла...
       - Да я вроде и не голодный, - тихо сказал Красноморов.
       - Как это не голодный? Время-то к полуночи...
       Жаклина скинула шубу, пошарила глазами по стенам в поисках крючка, потом бросила шубу на солому, присела, жестом приглашая Красноморова, и развязала узелок.
       - Пироги... Вот с черемухой, Василий Егорыч, отведайте. да не стесняйтесь, бога ради, присаживайтесь... А это запить, чтобы в горле сухо не было...
       Пироги были славные, однако Красноморову и кусок в горло не шел. Но чтобы не обижать девку, он пересилил себя.
       Потом Жаклина, расстегнув пуговицу холщевой блузки, вытащила из-за пазухи тряпицу, осторожно развернула ее и протянула Красноморову крохотную белую лепешку.
       - А вот это, Василий Егорыч, проглотите да запейте смородиновым настоем, а то горько оченно... Только не спрашивайте, бога ради, что да откуда. Не ребенок, сами понимаете, если что непривычное, откуда оно может быть. Это "фенамена" называется. Силы и бодрости прибавляет, можно хоть трое суток не спать, и ничего...
       - Зачем же мне бессонницей мучиться? Чем еще здесь заниматься, кроме спанья?
       - А тут вы не правы, Василий Егорыч... Вам испытания предстоят, лучше силы не только поберечь, но и приумножить.
       - Что за испытания?
       Жаклина вздохнула.
       - Ох, Василий Егорыч, вы как дите малое, честно слово... Вас же обвиняют... В убиении господина Букреева.
       - Да не убивал я его!
       - Я-то верю, ох, как верю, Василий Егорыч...
       Неожиданно Жаклина заплакала.
       - Ну, что ты... Ну, будет, будет, - утешал ее Василий.
       - Ну, какой же вы бесчувственный, Василий Егорыч... Вы что, ничего не видите, не понимаете?
       - Да вроде нет...
       - Замуж меня возьмите, - еле слышно прошептала Жаклинка и спрятала лицо на груди у Красноморова.
       - Да что ты? Как это замуж? Сама говоришь - обвиняют меня, а ты замуж... Не ко времени это. Я человек конченный. И потом ты не очень-то, в глазок, поди, наболюдают... И слышно все.
       - Пусть их, наблюдают... Возьмете замуж-то? - всхлипнула Жаклинка.
       - Но не в остроге о таких вещах говорить надобно... Да и на что я тебе дался? Неужто парней помоложе не сыскать?
       Жаклинка плакала, привалившись к груди Красноморова. Ему пришлось обнять ее и по волосам погладить, успокаивая, как ребенка.
       - Ну, будет, будет, - приговаривал Красноморов.
       - Ох, Василий Егорыч... Ничего-то вы не понимаете...
       Когда Жаклинку удалось оторвать от себя и выпроводить из закута, Красноморов, покачивая головой, зашагал по гулкому металлическому покрытию пола. Вот те на, думал он и губы его расплывались в довольной улыбке. И на что я им всем дался?
      

    11

      
       После ухода Жаклины Красноморов снова потерял ощущение времени. Он и спал и одновременно бодроствовал, отгонял навязчивые, набегающие друг на друга видения и о судьбе своей размышлял. Если все миром кончится, хорошо бы уйти подальше за городскую черту и поселиться одному в отшельничестве, а, может, и новые захоронения разведать, там и книги найдутся и даже - теперь он знал точно - пища на черный день. И Микешу можно было бы на эту вольницу взять, ежели согласится. Без людей оно, конечно, несладко придется, но вдруг удастся составить новую общину и жить без указаний...
       Где-то за стенами острога назревал глухой шум. Красноморов прислушался - он распознал слитный гул множества голосов, над которым время от времени вздымались звонкие всплески выкриков. Красноморов почувствовал голод, но его, похоже, кормить и не собирались.
       Громыхнули шаги за дверью, в закут вошли курсанты, давешние ли, другие, Красноморов не мог определить, потому что они были замотаны сетками по самые глаза. Красноморов вывели в коридор и потащили, выворачивая руки.
       Через некоторое время он вдохнул морозный воздух и почувствовал острый запах еловых досок. Красноморова подняли на помост, наспех сколоченный на городской площади и запихнули в огромную металлическую клетку.
       Внизу волновлась толпа. С первого ряда со злобной скорбью смотрели вдова и дочь Букреева. Их лица, обрамленные черными платками, выглядели бледными треугольниками. Рядом примостилась сморщенная желтокожая Гегемона, прятавшая руки в огромную меховую муфту. Где-то в задних рядах Красноморов узнал нацеленные на себя испуганно смотревшие из-под платка глаза Жаклинки. Встречались и другие знакомые лица, теперь отчужденно-злобные, застывшие в заинтересованном ожидании. А вот никого из технарей Красноморов не разглядел. И Микеши не было тоже. Ну, слава богу, подумал Красноморов. Нечего Микеше при его позоре присутствовать. Как-нибудь и сам справится. Да и что хотят-то от него? Поди, судить будут. Невиновного-то. Ну, дела.
       В центре площади, неподалеку от помоста, стоял дубовый стол, покрытый зеленым сукном. За столом сидел мало знакомый Красноморову Ефим Кудряш, приходящийся троюродным дядькой его матери. Кудряш носил смешное и малопонятное, но почему-то почетное прозвище "полковник". Прославился Кудряш тем, что лет тридцать назад, еще в пору белоголового детства Василия, он отловил двух диковинных тварей, неизвестно откуда появившихся в речке Белке ниже плотины небывало жарким летом. Твари, каждая по метру длиной, были покрыты толстой с наростами кожей, их морды оканчивались кровожадно острыми зубами. Впрочем, твари эти вели себя весьма не агрессивно и чуть ли не с готовностью сдались в руки Кудряшу. Потом, много лет спустя, время от времени вспыхивали споры, откуда эти твари могли взяться. По старым книгам определили, что это так называемые крокодилы, никогда прежде (в том числе и до Обновления) здесь не водившиеся. А спорили о том, являются ли эти крокодилы мутантами - вырожденцами, иными словами, уродцами или же они по каким-то неведомым водным путям попали сюда из жарких и далеких стран - благо лето стояло на редкость знойное. Крокодилов поначалу выставляли на обозрение, но бедняги вскорости сдохли.
       По правую руку от Кудряша Красноморов заметил высокую серую папаху Бурова-Каурова. Место слева занимал глава городского лабаза, тоже мало известный Красноморову человек.
       Над гудевшей и волновавшейся толпой поднимался пар. Кудряш встал и, рубанув рукой воздух, громко произнес:
       - Господа! Прошу внимания, господа! Мы собрались здесь, чтобы внимая гласу нашего многострадального народа, раз и навсегда избавить Город от страха и опасности, о которых, как невинное дитя, не подозревая, он пребывал в неизвестности столько лет. Глас народа - глас божий! Кто желает высказаться, господа?
       Толпа заволновалась. Лица букреевских женщин скорбно застыли. Потом в рядах началось шевеление и к столу, возвышавшемуся над утоптанным снегом, стали подталкивать Гегемону Маркеловну.
       - Господа! От имени народа слово предоставляется нашей старейшей и уважаемой горожанке госпоже Морозовой-Фрост.
       Гегемона громко высморкалась в извлеченный из муфты платок и шагнула к столу.
       - Давай, старая, не тушуйся!
       - Хватит, натерпелись...
       - Чего лыбишься? - закричали Красноморову. - Сиди теперь в своей клетке.
       - Зверь - он и есть зверь...
       - Скажу как на духу, - проскрипела Гегемона.
       - Громче говори, старая! Громче, - закричали в толпе.
       - Как на духу скажу, чтоб мне с этого места не сойти. Он порчу навел на нашего кормильца! Он убийца! Предлагаю лишить вырожденца жизни.
       - Лишить... - подхватила толпа. - Лишить...
       В задних рядах толпы поднялось волнение.
       - Несут... Несут...
       И действительно, двое курсантов волокли парусиновые носилки, на которые был навален целый ворох шуб. Около стола носилки опустили. Шубы зашевелились, из-под них показалась медвежья голова следователя по фамилии Гриб. Физиономия Гриба выглядела скорее испитой, нежели болезненной, что подтверждал и неуверенно шарящий в поисках фокусировки взгляд страдальца.
       Наконец маленькие медвежьи глазки, прикрытые стеклами очков, нащупали Красноморова.
       - Это преступник, господа. Он заслужил наказание, - прохрипел следователь и бессильно упал на носилки.
       Толпа взвыла.
       На помосте рядом с клеткой оказались люди. Красноморов сжался. Вообще-то он не считал себя трусом, но, может быть, жизнь и не ставила его в условия, требующие особой смелости. И он совсем не представлял себя один на один с разъяренной толпой.
       - И откуда берутся такое ироды? - кричали в толпе.
       - Известно откуда... Ученые, так их перетак... технари - одно слово!
       - Позакрывать эти лабораториумы надобно! И немедля! Выжечь гнездо змеиное!
       Помост трещал под тяжестью стремившихся влезть на него людей. Страх перед толпой парализовал Красноморова. Он как-то отстраненно, как наблюдатель извне, полумал: кто эти люди? И почему они так озлоблены? Кто они, эти курсанты, тупо исполняющие чужие приказы, не мысля, не вникая; лабазники, селяне, понаехавшие на столь редкое и невиданное событие, как гражданская казнь? Или тружане с мукомольного завода... Откуда такая неистовая ненависть слепая ненависть к Красноморову, которого они в глаза прежде не видели? И даже не к нему лично, но к представителям науки, к знаниям. Красноморов с удивлением отметил, что никогда не интересовался социальной структурой Города за пределами научного круга. А надо бы... Ведь этих людей особо не просвещали.
       - Это он в Беличьем порчу навел, - услышал Красноморов, - а потом, когда его раскусили, кормильца истребил...
       - А может, не он один такой? Надо бы и сообщников укокошить.
       - В шахту старую его...
       - И следователя чуть на тот свет не отправил, - не унимался кто-то.
       - Огонь возле клети, и дело с концом!
       - Гей, парни, дрова ташши!..
       На миг Красноморову увиделось бледное застывшее личико Жаклинки. Курсанты и мужики из толпы пытались стащить клетку с помоста. И дрова уже волокли...
       - А ну, стойте! - неожиданно для себя рявкнул Красноморов. Он с удивлением заметил, что толпа застыла. Жещины закрыли руками лица. - Стойте, горожане и тружане! И слушайте! Что это вы клеток понаставили да сеток понавешали? А ежели я в самом деле посыл вам устрою? А? Настоящий! Кто научил вас, что посыл имеет электрическую свойственность? Кому ваша сетка г... нужна? Настоящий посыл преград не знает... Боитесь? - В толпе раздался тонкий то ли бабий, то ли очень испуганный мужской вопль. - Убивайте! Только я и после смерти своей вам буду страшен, оттого, как являться стану в каждый дом и совесть вас ночами темными заест да страх за содеянное...
       К удивлению Красноморова толпа стала неслышно редеть. Внезапно стоявшие на площади люди развернулись и, расталкивая друг друга, оттесняя замешкавшихся, бросились к боковым проулкам. Люди давились, теряли галоши, кто-то упал, поднимать его не стали. Последними убегали, подметая снег длинными черными юбками вдова и дочь Букреева и припадающая на левую ногу скрюченная Гегемона.
       На площади осталась только Жаклина. Молодец девка, восхищенно подумал Красноморов. А ведь такую и впрямь можно было бы в жены взять. Только не для него это... Теперь жизнь полностью поломалась. С внезапно нахлынувшей тоской Красноморов вспомнил размеренный порядок лабораториума... А Микеша? Не пришла все-таки...
       Жаклина поднялась на помост и попыталась просунуть руки сквозь прутья решетки.
       - Василий Егорыч!.. Родненький... Ну и молодец же вы... Я так за вас боялась...
       Красноморов почувствовал на своем лице несмотря на мороз испарину.
       - Это ты молодец, Жаклинушка... Не ожидал от девки такой смелости... Только не реви... Ладно?
       С замком клети Жаклина справиться не могла. Бессильно плача, она трясла прутья, ей удалось найти место, где они стыковались и Жаклинка пыталась их разнять. Замок на клеть повесили кодовый - не иначе как из захоронки. Но угадать код - это почти невероятно. И сбить замок Жаклине было не по силам.
       На площади давно уже не осталось ни души. Незаметно подкрался вечер - тихий и отчаянно холодный.
       - Иди, Жаклинушка, милая, иди...
       - Да ни за что на свете, Василий Егорыч... Чтобы я вас здесь бросила...
       Вдалеке, со стороны примыкавшего к казенным строениям проулка, послышалось слабенькое, но с каждой минутой нарастающее тарахтенье вездехода.
       - Беги, - шепнул Красноморов, - тебе-то за какие грехи?
       Побледневшая Жаклина покачала головой, но уступая просьбе Красноморова, нехотя спустилась с помоста и замерла, вслушиваясь.
      

    12

      
       Рокот мотора стремительно приближался. Из проулка вынырнула машина, сделала лихой круг по площади и резко затормозила около помоста. Тесная дверца, с трудом поддающаяся напору изнутри, открылась и из вездехода выскочил ладный отрок в подпоясанном полушубке и надвинутой на самые глаза пушистой меховой шапке.
       - Васечка! - закричал отрок знакомым голосом. - Родненький мой... Сейчас, погоди немного, бог даст, освобожу тебя.
       Красноморов сразу признал, ощутив знакомые толчки сердца: то была переодетая в мужицкую одежду Микеша. В руках у нее Василий заметил блестящий баллончик голубого, как весеннее небо, цвета - вещица явно дообновленческого происхождения. Мелькнула сердитая мысль - кто достал. Но он приказал себе не думать - то была Микеша - с нее и спрос особый. Следя за действиями Микеши, он краем глаза уловил, что из вездеходова пуза вываливаются мужики - Никола Каманин, Серебрянин Олеженька, да и другие, чьи лица в надвигающейся вечерней темноте разглядеть не удалось.
       Микеша, поднявшись на помост, потрогала руками прутья, оценивая их прочность, на что Красноморов с сомнением покачал головой.
       - Не сладить с замком-то... И не думай... На коде он, похоже...
       - Погоди, Васечка... Еще как сладить, только вот отдвинься подальше, да лицо прикрой, а еще лучше отвернись. Как бы между делом не обжечь тебя... И ты, Жаклинка, миленькая, отойди...
       Голубой баллончик прыснул струей, состоящей из мелких капель, и на прутьях клетки тотчас образовался будто проведенный кистью с краской круг. Микеша спрагнула с помоста. Прочерченная струей окружность вдруг вспыхнула ослепительным, заставившим зажмуриться белоголубым светом. Несколько брызг прожгло помост. Обрезки стальных прутьев, шипя, свалились прямо на помост. Мужики палками столкнули их в мгновенно заклубившийся паром снег.
       - Ну, Васечка, давай! Пролезешь сквозь дыру-то?
       - Постараюсь...
       - Только руками краев не касайся. Обожжешься ненароком.
       Красноморов вылез, зачем-то отряхнулся и благодарно нащупал в овчине рукава маленькую горячую Микешину ладонь.
       - Ты бы, Жаклинушка, сейчас домой ступала, - распорядилась Микеша.
       - А как же Василий Егорыч? - обиженно протянула Жаклина.
       - Дела у нас еще.
       - Дак он же столько времени ни емши - ни пимши...
       - Позаботимся. Главное - свободен. И тебе спасибо. А сейчас время дорого.
       Жаклинка с ревнивой грустью смотрела на Красноморова, переминаясь с ноги на ногу. Она наблюдала, как все, включая Василия, погрузились в вездеход, а потом печально побрела к ближайшему проулку, показавшись Красноморову неожиданно маленькой и какой-то сжавшейся.
       В вездеходе, рассчитанном на шестерых, было тесно и Микеша - само собой получилось - очутилась на коленях у Красноморова. Он замер, пытаясь сквозь толщу полушубков прочувствовать ее тепло.
       - Куда едем-то? - шепотом спросил Красноморов, наклонясь к лицу Микеши.
       - Ванникова брать.
       - А с чего это?
       - Ты, брат, пока в остроге пребывал, многое пропустил, - вступил в разговор Каманин. - А дело тут такое, Василий Егорыч. Застолье в избушке помнишь? Когда ты платок свой предъявил?
       - Как не помнить?
       - Так на платке твоем и вправду следы цианистого калия установили. А на втором, что в подземелье нашли, буквы оказались Ванниковы. Как и предполагали, евонная баба вышивала. А в подземном лабораториуме этого цианида полныи полно, только он на задних полках припрятан. Так что, чуешь? Брать надобно Никиту Ванникова.
       - Точно, господа! Брать и немедля, - произнес Серебрянин.
       - Только вот за подмогой в лабораториум заедем. Ребята мои - народ здоровый и надежный.
       Вездеход петлял темными проулками. У Каманинских палат остановились. Каманин с Олеженькой выскочили на улицу.
       Микеша вытащила из кармана тряпицу.
       - Поешь немного, Васечка, а? Ночка-то трудная предстоит.
       Он кивнул, принял из рук Микеши слегка примятые гречневые лепешки, медленно сжевал. На переднее сиденье вскочил Каманин.
       - Вперед, как договаривались давеча, - скомандовал он водителю. - Остальные за нами будут держаться.
       Вездеход рванул с места. Внезапно Красноморов услышал щелчок. На коленях у Каманина лежало короткое, не похожее на охотничье ружье. Красноморов вспомнил, что такое ружье называется автомат. И прилаживал Никола магазин с патронами.
       Каманин перехватил взгляд Василия и извлек из-под сиденья большой черный пистолет.
       - Это тебе, Василий Егорыч. Как выходить будем, снимешь с предохранителя. Справишься?
       - Как будто.
       К удивлению Красноморова Микеша тоже вытащила из кармана полушубка блестящий плоский, словно сделанный по ее мерке пистолет и деловито изучала его. Ну, дела, подумал Василий. И Микеша туда же...
       Вездеход, скрежеща на поворотах, направлялся к городской окраине. Остановились у маленького, обнесенного железной оградой строения. Дом Ванникова, припомнил Красноморов. Судя по темным окнам, у Ванникова спали. Однако из трубы сочился различимый на фоне привычно далекого зарева дымок.
       - Вылезай, - тихо скомандовал Каманин.
       Подошли еще два вездехода. Красноморов увидел Олеженьку Серебрянина и Борислава Балашова, одновременно выпрыгнувших на снег. Узнал и Каманинских технарей и подручных Олеженьки, и среди них двух старших Микешиных братьев, как и он сам троюродных, только по другой родственной ветви. У Красноморова снова шевельнулись неприятные подозрения насчет кузины, но захваченный общим настроем, он сумел их отогнать.
       Металлическая калитка была заперта напрочь. Микеша, остановив рукой мужиков, пытавшихся взять преграду штурмом, вытащила свой голубой резак. Поочередно, стараясь не касаться полушубками раскаленных прутьев, пролезли сквозь проем. У парадной двери снова произошла заминка. Но голубой баллончик не потребовался: у одного из Микешиных братьев нашлась связка ключей и, повозившись, он сумел отомкнуть дверь.
       - Хорошо бы охрану поставить на черный ход, - тихо сказал Василий.
       - Уже позаботились, - ответил Каманин. - Мои ребята - народ ушлый... И с оружием.
       Братья первыми ринулись внутрь дома. Послышалась ругань, стук глухих ударов. Вспыхнул озаривший сводчатые стены и уходящую вверх деревянную лестницу светляк. На полу крутился, суча босыми ногами, безоружный курсант в смехотворных лиловых подштанниках и вывернутой меховой безрукавке.
       В сени набились Каманин со своим автоматом, Олеженька Серебрянин, увешанный ручными бомбами, Микеша с пистолетом в правой руке. И еще много парней, которых Красноморов не знал поименно. Братья уже лезли по лестнице. Каманин сделал знак своей команде и устремился вглубь дома. Василий присоединился к братьям.
       На втором этаже они попали в небольшую опрятную светелку с длинными, уходящими под потолок окошками. Ванников, судя по всему, жил красиво. На столе, покрытом темной скатертью с кистями и украшенном вазой с еловыми ветками, лежал пистолет, незамедлительно прихваченный одним из Микешиных братьев.
       По соседству со светелкой располагалась комната для спанья с двумя широкими, приставленными друг к дружке кроватями, на которых валялась скомканная одежда. Людей не обнаружили. Убедившись в отсутствии потайных дверей, они стали спускаться по скрипучей деревянной лестнице, где и встретились с группой Серебрянина.
       - Нет никого, - сказал Серебрянин несколько смущенно.
       - Куда же они могли подеваться без исподнего-то?
       - А в баньку, например, - подала голос Микеша. - Или в подпол. Точно, в подпол. Дым-то из трубы мы видели, а вот чтобы печка топилась - нет.
       Вход в подпол они обнаружили достаточно быстро - он находился тут же под лестницей. Но был закрыт массивной стальной дверью. И пол под лестницей оказался забетонированным, как в старых могильниках.
       Ну и ну, не переставал мысленно удивляться Красноморов. До чего же окопался, поганец, не к добру это.
       Дверь под лестницей не поддавалась.
       - Похоже, изнутри заперто, - сообщил Микешин брат, примеривши ключи. - И не подходит ничего. Придется резать, Мика.
       - Дом бы не поджечь...
       - А ты осторожно, да и досок вокруг нет. Авось, не загорится.
       Микеша провела струей из голубого баллончика по той части двери, где был вставлен запор. Потом отскочила на шаг, растолкав стоящих за ней мужиков, и закрыла рукой глаза. Вспыхнул знакомый ослепительный свет. Вокруг запора образовалась оранжево-кровавая борозда. Но дверь по-прежнему не поддавалась. Микеша снова провела своим баллончиком, стараясь попасть струей в борозду. Едва она успела отдернуть руку, вспыхнуло голубое пламя. На этот раз дверь удалось отворить, однако кусок плиты вместе с замком остался торчать сбоку освободившегося прохода.
       Первым, запалив фонарь, протиснулся Никола Каманин.
       Металлическая винтовая лестница круто ныряла в темноту, непробиваемую для луча фонаря.
       - Похоже на давешнее убежище, как ты мыслишь? - спросил Красноморов.
       - Похоже, - согласился Каманин. - Но ведь какие хоромы отгрохал... Как будто от кого хорониться думал.
       Ступени кончились, Преследователи оказались на дне бетонированного колодца, откуда вел узенький, так что и двум не разойтись, отросток-коридор, в конце которого бился слабенький колеблющийся свет, напоминавший отблеск пламени. Каманин взмахнул рукой, приглашая следовать за собой, и бесшумно отталкиваясь от бетонного покрытия, побежал вперед. Коридор был однако неровен, но с каждым шагом свет, падающий на стены, становился все ярче и лица бегущих казались красными и кипящими от ярости.
       Неожиданно Каманин, возглавлявший колонну, резко замедлил шаги и на цыпочках подкрался к тяжелой занавеске, отгораживаюющей тупик коридора. Затем резко рванул занавесь.
       В помещении, куда они попали, шум стоял невообразимый. Хрипло вздыхали меха, булькало, вздымая черно-зеленые фонтанчики кипящее в огромном котле варево, лязгали суставы исполинского механизма, помешивающего зелье. От духоты, мутного пара и хлынувшего в ноздри пряного запаха у Красноморова закружилась голова и лоб покрылся испариной.
       Женщина с распущенными волосами, закрывающими спину и ягодицы, стояла, вытянув впекред руку. Тело ее, лоснящееся от пота, казалось бронзово-красным. Вот это да, оторопел Красноморов. Микеша как в воду глядела. Баня тут у них. Стыд-то какой врываться. Напротив женщины стоял Ванников Никита, тоже без одежды. Его мокрый от пота живот прикрывал широкий кожаный передник. Лоб и грудь были измазаны копотью. Ванников с бабой напряженно вглядывались в котел, в котором бурлило и плевалось пахучее варево.
       Красноморов с Каманиным остолбенело замерли на пороге этой странной бани, стараясь сдержать напор бежавших сзади. Ими овладела растерянность - надо же куда по ошибке вломились. Ванников с бабой их не замечали. Но внезапно женщина оглянулась и лицо ее исказилось. Она стремительно, подобно ящерице, метнулась в сторону, подхватив со скамьи широкую черную простыню. Полка опрокинулась и с нее посыпались какие-то склянки. Женщина швырнула в котел горсть порошка и варево немедленно отплюнулось облаком обжигающего легкие пара. Голый Никита Ванников закрыл лицо руками.
       Толпа напирала сзади, норовя втолкнуть Каманина и Красноморова в пропитанную душной влагой комнату. Облако пара на мгновение скрыло фигуру Ванникова. И тогда Красноморов, ощутив в руке пистолет, нажал, не целясь, на спуск. В ушах зазвенело. Потом комнату наполнил резкий вопль Ванникова. "Неужто ранил?" покачал головой Василий. И почувствовал в себе незнакомый ранее охотничий азарт. Каманин, которому удалось сбросить оцепенение, и Олеженька Серебрянин, протиснувшийся сквозь толпу, бросились на крик.
       Когда пар и дым перестали резать глаза, Красноморов разглядел Ванникова, извивающегося в руках Каманина и Олеженьки. Красноморову бросились в глаза две зловещие черно-зеленые кляксы на спине Никиты. То были не раны, а плевки варева из беснующегося котла.
       - Счистите же, ради бога, счистите... - стонал и хрипел Ванников, - мочи нет терпеть...
       - Колдовал Ванников-то, - тихо сказала Красноморову Микеша.
       - Не может быть такого... Баня у них тут. И баба его голая была. Видела? Только, как мы появились, умотала куда-то...
       - Ох, Васечка...
       Микеша махнула рукой и жестом пригласила следовать за собой. За занавеской, сдернутой Микешей, оказалась еще одна железная дверь. Старший из Микешиных братьев потянул ручку, но дверь не поддавалась. Микеша молча выхватила из кармана баллончик и, отстранив от двери брата, нарисовала струей квадрат на металлической поверхности. Однако коридор перекрывала и вторая дверь. Потом - третья, на которой содержимое баллончика неожиданно иссякло. Преследование бежавшей бабы пришлось прекратить.
       - Вот поганка! - в сердцах сказала Микеша то ли в адрес подручной Ванникова, то ли по поводу дообновленческого баллончика, который подвел ее в самую неподходящую минуту...
       Ванникова отвели наверх. Выяснилось, что пуля Красноморова угодила в котел, а на спину Никиты попали брызги похожей на смолу гущи. Они-то и причиняли жгучую боль. Смолу, напрочь приставшую к спине Ванникова, удалось счистить лишь вместе с кожей. Ванникова, жалкого в его наготе, перевязали лоскутком от простыни.
       - Портки хоть дайте надеть, - попросил он.
       - Да одевай ты... Смотреть противно...
       - Те двери внизу куда ведут? - спросил Каманин.
       - Никуда. В тупик.
       - А чего там баба твоя делает?
       Ванников пожал плечами.
       - Букреева, царство ему небесное, ты потравил? - строго вопросил Каманин.
       - Очень надобно...
       - А кто же?
       - Не ведаю.
       - Ври да не завирайся. Твой платок?
       Каманин показал находку Василия в могильнике.
       - Не признаю, - Ванников скривил губы.
       - Признаешь - не признаешь, твое дело. А только платок этот твой. И в комоде таких еще дюжина лежит. А этот мы в химическом могильнике засекли, где цианид у предков, царствие им небесное, хранился. А в цианиде том кто-то давеча ковырялся. Интересно, кто бы это мог? Потому что в могильник ты прежде других дорогу разведал.
       - Ну, допустим, - по лицу Ванникова проползла гримаса боли. - Ну, допустим, я обронил. Что же теперь-то делать будете?
       - Что делать - это мы решим. Ты, следовательно, признался?
       - Ну, предположим...
       - А вот это другой разговор. А зачем тебе понадобилось Букреева травить?
       - А вам что, не надоело ходить под Букреевым? Он же всю общину нашу погубить мог - потому как старый и многое уже понимать разучился. Счеты с технарями сводил - это и младенцу ясно. И законов естества не понимал, как пить дать... Да и вы, я вижу, не очень-то кумекаете... Если по-серьезному...
       - А почему в Совете не обсудить, ежели такое дело?
       - Не смеши людей, Никола! В Совете! В этом-то болоте... Да и кто б слушать стал?..
       - Не всюду у нас болото, - сказал, поигрывая скулами Олеженька. - А Василия, скажи на милость, зачем на смерть верную посылать? Ведь ты, поганая душонка, знал, что он не виновен. От себя подозрение отвести хотел?
       - Я что ли на смерть его посылал? - Ванников даже ухмыльнулся. - Это народ решил. Народ-то верил, что не своей смертью Букреев помер. Вот и подумали - кому кроме Василия Красноморова? Вроде больше и некому. Технарь еще тот. В посыл-то верят многие - и горожане и селяне.
       - И ты веришь тоже? - выступил вперед Красноморов.
       - Меня ты не первый день знаешь, Василий Егорыч...
       - Брешешь ты все, Никита Ванников! - громко крикнула Микеша и все обернулись на звук ее голоса. - Полюбуйтесь, господа, если вам его "баньки" мало, в какие игры он играл со своей бабой.
       В руках у Микеши была восковая кукла. Василий с удивлением узнал в этой фигурке себя - растрепанные кудри, непонятно из чего сделанные отчаянно синие глаза из-под насупленных бровей. И сдержанность Красноморовская, и скрытность, и даже помятость и пристукнутость были подмечены и переданы неизвестным ваятелем. Из головы, из груди, живота этой странной куклы торчали иглы.
       - Полюбуйтесь, господа! И волосы васечкины. Настоящие. Меня не проведешь.
       Мужики изумленно рассматривали куклу.
       За оконной, длинной до полу занавеской послышался шорох. Все, как по команде, повернули голову на этот звук. Красноморов успел заметить тонкую женскую руку, которая высунулась из-за темно-зеленой ткани и бросила что-то на середину комнаты. Тотчас же раздался легкий хлопок. Ванников вскочил со стула и бросился к окну. Василий хотел последовать за ним, чтобы задержать беглеца, но от резкой боли в глазах закружился на месте с вытянутыми вперед руками и едва не потерял сознание. Где-то поблизости разбилось окно.
       В комнату вливался морозный пар. Кто-то догадался распахнуть второе окно и едкий газ выдуло ветром. Откашливаясь и вытирая рукавом слезы, Красноморов выглянул наружу.
       - Ушел, поганец!.. Ушел!.. - кричали в темноте.
       Кто-то отчаянно стрелял из соседнего окна в вязкую ночную темь. Неожиданно под окнами взвыл мотор, но его звук стал стремительно удаляться. Внизу раздалось несколько запоздалых и, судя по всему, не достигших цели выстрелов.
       - Аэросани у него! - догадался Каманин. - И здесь обошел! На наших-то вездеходах его не догонишь... Теперь жди беды...
       - Извините, господа, - подал голос молчавший до сих пор Борислав Балашов. - В принципе догнать можно. У меня на ходу "мышонок". Это, конечно, не аэросани, но движется будь здоров, на воздушной подушке. И вооружение кое-какое имеется, хотя мы и не знаем, что там у Ванникова припасено.
       Подталкивая друг друга, они спустились по лестнице. На улице их встретили, ожидая укоров, мужики, дежурившие у вездеходов, - Ванникова как-никак упустили. В боковой стене дома зиял распахнутый зев гаража - аэросани, на которых ухитрился удрать Ванников, стартовали именно отсюда.
       ...След от аэросаней, отчетливо видневшийся на мягком снегу, взяли быстро. "Мышонок", деловито урча, плыл над привычно подсвеченной далеким заревом равниной. Неожиданно за ближайшим перелеском вспухло багровое облако, после чего последовал тяжкий звук взрыва. Кузов "мышонка" сильно тряхнуло.
       - Вот поганец! - тихо сказал Каманин. - Знает, куда бить.
       Они уже поняли, что в воздух взлетели городские топливные емкости, которые издавна, безопасности ради, держали подальше от жилых строений.
       - Однако! - произнес Красноморов. - Он, Никита Ванников, слишком хорошо подготовился...
       Ему не ответили.
       "Мышонок" тем временем пронесся над ложбиной и выполз на бугор. И тут произошло нечто странное. Мерзлые стволы деревьев надломились и стали медленно падать, как будто кто-то их срезал огромным раскаленным ножом. "Мышонок" едва успел вывернуться из-под оголенных от снега ветвистых стволов. Пришлось немного отступить. Но следующий удар поразил противоположную сторону бугра и снова полегли деревья, взметнув облако белой пыли.
       - Господа! У него никак гиперболоид! Это штука - ого-го! Мне приходилось читать о нем в старых книгах, - воскликнул Ерема Петухин. - Только по правде говоря, я мыслил, что это так себе, сказочки для безусых отроков.
       - Сказочки у них тоже водились, - заметил Борислав. - Но эту штуку называли лазером.
       - Генератор светового луча, - добавил Василий. - Господа, его надобно уничтожить, пока еще большей беды не случилось.
       Борислав молча развернул башенку "мышонка" и нажал кнопку. Волоча за собой огненные хвосты, во мглу ушли две ракеты. Почти сразу же бухнули два, слившиеся в один взрыва, и над краем ложбины вспухло облако пара. Из облака ослепительной спицей метнулся луч.
       - Выходим из ложбины, - сказал Красноморов. - С гребня мы видны как на ладони.
       Проплыв метров двести, "мышонок" уперся в высокую гряду камней.
       - Вот ведь черт, этим же летом расчищали пашню, - с досадой сказал Борислав.
       Положение становилось критическим. Ванникову ничего не стоило выйти на край ложбины и проколоть огненными спицами замершего в растерянности "мышонка".
       Страха Красноморов не чувствовал, хотя жизнь его впервые подвергалась такой опасности, и усталости - тоже. Возможно, продолжалось действие "фенамены", что сунула ему Жаклинка. Василий подумал об оставшейся в Городе Микеше. Как она там?
       Борислав заложил в направляющие новые ракеты и развернул башенку.
       - По-моему, пора выгружаться, - сказал Каманин.
       - Пожалуй, - согласился Борислав и его водитель заглушил мотор. "Мышонок" тяжело плюхнулся в снег.
       - Снегоступы под сиденьями, - сказал Борислав. - Идите, а мы с подручным прикроем в случае чего.
       Минуту спустя маленький отряд уже поднялся к краю ложбины. Всем хотелось думать, что Ванников, который в свою очередь охотился за "мышонком", не заметит в плотном кустарнике человеческие фигуры.
       Красноморов оглянулся. Снег отливал мертвенным светом. В середине ложбины виднелось черное пятно - и впрямь мышонок, маленький, сжавшийся в комок от страха и терпеливо ожидающий своей участи. Второе черное пятно было замечено неподалеку от повеленных деревьев. Стреляли, похоже, оттуда. У запасливого Каманина оказалась с собой увеличительная труба.
       - Господа! - закричал Каманин, приладивши к глазам окуляры. - Аэросани-то у него погорели. На лыжах, видать, в лес ушел...
       И действительно, Красноморов, когда очередь посмотреть в трубу дошла до него, заметил обугленный остов аэросаней, опрокинутых набок, и тоненькую ниточку лыжни, ныряющей в лес.
       Посовещавшись, решили разделиться на три группы. Одной предстояло вернуться к дымящимся стволам, скошенным лучом, а двум другим под прикрытием кустарника клещами охватить поле и в конце концов встретиться на лыжне, идущей от сожженных аэросаней. Только обойдя поле, они рискнули посмотреть, что же случилось с санями.
       Дверь кабины, видимо, заклинило. Взрывным ударом вышибло стекла, В глубине кабины белело совершенно неповрежденное взрывом лицо, на котором стеклянно застыли широко раскрытые глаза. Это была подручная Ванникова. Впервые сквозь пелену фенаменового обалдения Красноморов ощутил жалость: что же мы делаем и зачем. Он уже не думал, что всего несколько часов назад его хотела растерзать разъяренная толпа.
       Видимо, в последнем рывке Ванников успел уйти от ракеты. Но куда? Вокруг простиралось безжизненное снежное пространство - без единого укрытия. Возможно, Ванников чуть раньше покинул сани - для удобства стрельбы. Или просто сумел выскочить.
       - Кончай стоять! - крикнул Каманин. - Догонять надобно, пока новых дел не натворил. Хоть бы ты посыл ему сделал, Василий Егорыч...
       - Какой еще посыл? - Красноморов слегка ухмыльнулся.
       - Сам знаешь, какой...
      

    14

      
       Пускать вперед "мышонка" сочли неразумным. Если Ванников подобьет его, люди, может, и уцелеют, но будет не просто обидно, а еще и хлопотно: другой машины, способной к столь быстрому передвижению не имелось.
       Вперед выступили две цепочки лыжников. Они продвигались по обе стороны лыжни, оставленной Ванниковым. Шествие замыкал "мышонок". Чтобы ускорить переход, уставших отправляли отдыхать в машину, а целину осваивала новая смена. Постоянно ожидая удара Ванникова, вглядывалимсь в темноту. Сидевшие в кабине "мышонка" заметили кроме привычного розоватого зарева на северо-западе другое - кроваво-багровое, которое начало разгораться на востоке. Для солнечного восхода было еще рановато.
       - Неужто опять Никита? - спросил кто-то.
       - Пожалуй, тут что-то другое, - сказал Борислав. - Это далековато отсюда. На своих снегоступах Ванникову не поспеть. Может, пожар?
       Близился рассвет, когда они вышли к долине Белки. За кустами, у самой полосы зимнего тумана, застилавшего русло реки, пульсировали розовые вспышки огня.
       - Что это? - спросил Василий.
       - Ясно, что, - довольно хмыкнул Каманин. - Попался, голубчик. Лазер это Ванникова или как там его - генератор. Ну, теперь-то он не уйдет от нас.
       Никола вскинул автомат.
       Откуда-то из-за кустов поднялся дерзко во весь рост Ерема Петухин и его автомат, опередив Каманинский, отчаянно залаял. Каманин с Василием вжались в снег, благо перед спуском шла канава, будто специально созданная предками для укрытия. Падая, Каманин сумел увлечь за собой на снег и Ерему.
       Ответного удара, однако, не последовало. Нал их головами прошли ракеты, пущенные с "мышонка", и слышно было, как они взорвались внизу.
       Откуда-то сбоку ударил еще один автомат. Но Ванников по-прежнему не отвечал, лишь лазер его посылал куда-то в небо короткие сгустки света. Каманин приладил окуляры и свистнул.
       - Гляди-ка ты... Генератор-то лежит на снегу и стреляет сам по себе. А этот тоже лежит и не движется. Может, ранили?..
       Красноморов вгляделся. И в самом деле прибор без хозяина равнодушно отплевывался, а неподалеку - рукой не дотянуться - виднелось темное пятно, в котором, если вглядеться повнимательнее, различалась лежащая ничком на снегу человеческая фигура.
       - Спуститься надобно, - сказал Красноморов.
       Каманин послал вперед троих подручных. Фигуру Ванникова держали под прицелом. В окуляры видно было, как подойдя к темному пятну на снегу, мужики стали жестами звать к себе остальных.
       Лицо Ванникова застыло с оскаленным в предсмертной судороге ртом.
       Они переглянулись, не понимая, что произошло.
       Лазер, валявшийся неподалеку от хозяина, мерно пульсировал - его некому было выключить.
       Пофыркивая мотором, подплыл "мышонок".
       - Ну, что там у вас? - спросил Борислав.
       - Час от часу не легче. Ванникова Никиту ухлопали. Да не мы. Тут еще кто-то орудует.
       Стрелу из тела Ванникова вытащили с некоторой поспешностью. Затем погрузили тело в поддон машины - не оставлять же в чистом поле. Обсуждая дальнейшие планы, они снова обратили внимание на зарево над дальним берегом Белки.
       "Мышонок" быстро пересек незамерзающее течение Белки и, завывая мотором, совсем как зверь, кряхтящий от напряжения, вскарабкался на крутой берег. Зарево, как определили, поднималось над поселением.
       На просеке, ведущей к Беличьему, однаружилось множество конских следов и свежий навоз на истоптанном копытами снегу. Такого количества всадников невозможно было набрать во всей округе.
       Судя по всему, неизвестные не смогли переправиться через Белку. Они повернули к поселению, между делом подстрелив Ванникова. Лыжники погрузились в "мышонок", который на максимально возможной скорости направился к Беличьему.
      

    15

      
       В Беличьем не оставалось ни одного целого дома. Деревянные строения обратились в груды едно дымивших головешек, над которыми поднимались прокопченые остовы труб. "Мышонок" осторожно плыл вдоль главной улицы. Из тлеющих бревен изредка вырывались языки пламени. Время от времени встречались лежавшие на дороге трупы. Несколько раз "мышонок" останавливали, чтобы осмотреть погибших. В основном то были мужчины, полуодетые, в нижнем холщевом белье, либо в длинных ночных рубашках. Одни лежали, сраженные, как и Ванников, стрелами. Других зарубили. Живых людей в поселении не встретили.
       Все молчали. Подобные разрушения Красноморов видел лишь однажды и то на рисунках в книге, которую ему некогда давали в читалище. И снова вспомнилось оттуда: "Мамаево побоище". В душе у Красноморова нарастала ярость, настойчиво искавшая выхода. Что за напасть такая и как можно в один миг разрушить все, нажитое долгим нелегким трудом? И еще он постоянно беспокоился о Микеше. Когда погрузившись в кабину "мышонка", они бросились в погоню за Ванниковым, Микеша осталась в Городе. А эти... Мамаи чертовы, судя по всему, именно в Город и направлялись. Сколько их - сотня, тысяча? А если больше? Целая орда? А если у них не только стрелы?
       Начинающее светлеть небо внезапно прочертила красная ракета. Стреляли с гидростанции. "Мышонок", рявкнув мотором, бросился вперед.
       Снег на берегу водохранилища напоминал грязную кашу. Однако кирпичное здание на середине плотины, в отличие от домов в Беличьем, совершенно не пострадало и в окнах его горели светляки.
       Следы мамаев отклонялись к тракту, ведущему в Город. "Мышонок" пересек открытую воду возле плотины и осторожно сел на трехметровый каменный гребень.
       Дверь турбинного зала приоткрылась и на пороге показались мужские фигуры с двухстволками в руках. В могучем бородаче Красноморов признал своего давнишнего друга Ваню Федошина, который начальствовал на гидростанции.
       - Что случилось-то? - спросил Каманин, первым спрыгивая на снег.
       Федошин только махнул рукой.
       В турбинном зале обнаружилась смена ночных дежурных - трое мужиков, да с десяток полуодетых беличан, среди которых жались друг к дружке две перепуганные бабы. Этих людей спасло от резни, устроенной мамаями (с легкой руки Красноморова это название прижилось), только исключительное положение зала гидростанции.
       Перебивая друг друга, беличане рассказали следующее. Около двух часов ночи на поселение обрушилась лавина всадников, одетых в шкуры. Лошаденки под ними были приземистые и мохнатые. Никто не мог определить, сколько их и откуда они пришли. Но ор в Беличьем стоял ужасный. Поди, в Городе слышали. Мамаи врывались в дома, вытаскивали обезумевших, ничего не понимавших спросонья женщин. Мужчин убивали, иных на месте, иных на улице. Дома поджигали. Бегущих людей рубили. Пока захватчики грабили чаевню и хлебную лавку, уцелевшие беличане бросились к плотине в поисках укрытия. Их заметили, снова началась резня. Спаслись вот, сами видите, несколько человек из поселения. Мамаи пытались атаковать и здание гидростанции с плотины, но были отбиты стрельбой из ружей. Ружья, слава богу, в наличии имелись, поскольку все мужики тутошние - охотники. Мамаи подобрали своих убитых и направили лошаденок в Город. Но вот что странно - сами они пользовались стрелами да резаками-саблями, однако ощущения, что они боятся ружей, не возникало. Скорее всего, мамаи сочли атаку гидростанции нецелесообразной и поперли дальше.
       Часовой механизм на стене показывал семь утра.
       - В Город не пробовали сообщать? - спросил Красноморов.
       - Нет, Василий Егорыч. Говорильники все как один молчат. Видать, они, мамаи чертовы, линии повредили.
      

    16

      
       Красноморову не приходилось сильно гневаться в прошлом. Сердиться - да. Но так, чтобы все внутри кипело, чтобы среди прочих чувств преобладало желание отомстить - даже неважно кому, лишь бы добиться возмездия за все пережитые унижения, страдания, боль. Уничтожить, стереть с лица земли! Стоило опустить веки и перед глазами вставала залитая неровным багровым светом улица со сгоревшими домами и растоптанными палисадами. К ярости примешивался страх - не за себя (чего не было, того не было), но за Микешу. Она же осталась в Городе и, видать, не подозревала о новой страшной напасти. В душе Красноморова образовался незнакомый ему ранее огненный сплав, который требовал немедленного выхода, возмездия нечестивцам.
       - Догонять надобно, - сказал Василий. - Вам бы в поселение вернуться, может, чего отыщете, - обратился он к беличанам. - Мы вам мужиков с автоматами оставим для защиты.
       Переправившись на берег и высадив беличан (женщины пронзительно заголосили, увидев во что превратилось поселение), "мышонок" развернулся по направлению к Городу и на максимальной скорости понесся над растоптанной сотнями копыт дорогой.
       Нагнали мамаев уже вблизи городских слобод, когда кровавый край солнца изрядно подсветил горизонт. "Мышонок" вылетел из леса в открытое поле и тотчас все увидели отряд мамаев, катившийся наподобие черной тучи на мирно дремлющие слободы. Лишь кое-где из труб поднимались робкие струйки дыма.
       На опушке слева заметили полон - толпу беличанских женщин, окруженную всадниками.
       - Что делать будем? - спросил Никола. - Пока баб освобождаем, они ж слободу пожгут, поганцы...
       - Сначала главные силы уничтожим, - предложил Красноморов. - И быстро, а то ведь и в самом деле полон уведут...
       Красноморов стиснул зубы. По главным силам выпустили две ракеты, да так удачно, что они разорвались в самой гуще мамайского войска, уменьшив его, по крайней мере, на треть. Остальные мамаи, заметив "мышонка", бросились по снегу врассыпную. Василий, высунывшись по пояс из верхнего люка, хотел полоснуть лазером, но сообразив, что огненная струя может поджечь ненароком слободские дома, вылез на броню и попросил, чтобы ему подали автомат. Никола Каманин и еще три мужика, следуя примеру Василия, выбрались наружу. Часть всадников во главе с предводителем, которого можно было узнать по лисьей шапке, украшенной бубенчиками, в последний момент развернулась и попыталась атаковать "мышонка". Но их тут же осадили автоматными очередями. В две минуты было покончено и с остальными, увязшими в придорожных сугробах. Тела мамаев дымились в снегу. Несколько уцелевших лошаденок, высоко вскидывая крупы, с визгливым ржанием помчалось прочь.
       Почувствовав толчок, Красноморов оглянулся и с удивлением вытащил из рукава полушубка стрелу.
       Все разом вспомнили про полон. Борислав повернул "мышонка" и включил взревевший двигатель на полную мощность. Всадники пытались загнать толпу пленниц в лес. Видно было, как мамаи взмахивают короткими руками, в которых в свете восходящего солнца что-то сверкало. И еще видны были раскрывавшиеся в беззвучном крике рты и женщины оседали в снег, а меж телами плясали неистово конские копыта.
       - Как тут стрелять-то? - рассеянно спросил Каманин. - Своих ведь побьем.
       - Матюгальник дайте! - прохрипел Красноморов, наклоняясь к черной дыре люка.
       Кто-то сунул ему в руку жестяную конусообразную трубу и Василий, поднеся ее узким концом ко рту, заорал, срывая голос:
       - Бабы! Ложись немедля! Лицом в снег! Стрелять будем!
       Женщины и дети неуверенно переглядывались, не понимая до конца, к ним ли относится этот приказ. Потом покорно опустились на истоптанный снег.
       - Головы не поднимать!
       Мамаи вскидывали коней на дыбы, бросая их копытами на лежавших. Всадники, свесившись, пытались дотянуться до пленниц резаками. И тогда Красноморов поднял Ванниковский лазер и повел лучом, держа прицел метрах в двух над землей. Мамаи, нелепо взмахивая руками, падали. На заднем плане повалились, обрушивая снег, срезанные лучом ели.
       Вновь перед глазами Василия открылась страшная картина - посеченные, бесстыдно оголившиеся женские тела; располовиненные лучом, еще дымящиеся и распространяющие зловоние горелой кожи и тлеющей овчины трупы мамаев. Над поляной стоял сплошной крик - голосили женщины, которые с свалке живых и мертвых не могли отыскать или дозваться своих детей.
       Несколько женщин вырвалось из толпы.
       - Догони их, родненький! Детей малых увели!
       Из сбивчивых объяснений ВАсилий понял, что часть мамаев еще при появлении "мышонка" похватала детей и, перекинув их через седла, скрылась в лесу. И тут Василий обратил внимание на цепочки конских следов, ведущих к только что образовавшемуся завалу.
       Красноморова обуяла знакомая уже ярость и стремление крушить и уничтожать врагов, всех до единого. Но спустя мгновение он сообразил: всех-то нельзя смешать с землей, надобно захватить хотя бы несколько полонян - иначе как узнаешь намерения мамаев? Догонять удравших - едва ли из этого выйдет что-либо путное. "Мышонок" - по лесу не ходок. Снегоступы - слишком медленно. И в конце концов вряд ли мамаи смогут выбраться из округи - снегу навалом, а поселений да расчищенных трактов нет. Поплутают и выйдут как миленькие. Или... Туда им и дорога. Детей вот до боли душевной жаль... И женщин успокоить надобно.
       - Никола, пройдись с парнями по следу, - попросил Василий.
       - Дак, Василий Егорыч... - замялся Каманин, не хуже Красноморова видевший безнадежность затеи.
       - Надо, Никола, - Василий показал глазами на скопившихся у машины, тоненько голосящих женщин. - Дети у них пропали... Раненых в машину, - громко распорядился он. - Да не бойтесь вы... В тесноте, да не в обиде.
       Погрузили только самых обезноживших. Остальным соорудили волокушу из еловых лап. С беличанками поделились одеждой. В поддоне машины откопали тряпье, чтобы замотать ноги - мамаи погнали полонян в ночных рубашках да босыми. И двинулись в Город - в разоренное Беличье возвращаться не было смысла.
       "Мышонок" сразу оторвался от пеших. Борислав сидел в башенке, готовый отразить возможное нападение притаившихся в оврагах мамаев. Василий находился рядом с водителем. За его спиной испуганно перешептывались и всхлипывали беличанские женщины.
      

    17

      
       Притихший, как думалось вначале, не успевший еще пробудиться от позднего по случаю воскресенья утреннего сна Город на самом деле был парализован ужасом. Когда взорвались топливные склады, многие горожане выбежали на улицы - подозревали, что Красноморов сдержал свою угрозу, обещая адресовать своим мучителям могущественный посыл.
       Под утро завяли, окончательно погаснув, обесточенные светляки. И это наполнило души горожан мрачными и тревожными предчувствиями. Битву же на городской окраине наблюдали те, кому удалось забраться повыше, - с крыш да с пожарной каланчи. Большинство горожан видело "мышонка" впервые в жизни и появление боевой машины, плывущей над землей, многих повергло в состояние, близкое к обмороку.
       На главной улице "мышонок" был встречен женщинами. Василий высунулся по пояс из люка.
       - Васечка! - услышал он взволнованный голос Микеши. - Все ли живы, Васечка?
       Красноморов показал на кузов "мышонка".
       - Там раненые. Бабы да детишки...
       - В лечебницу вези! - крикнула Микеша, вскакивая на подножку и держась руками за скобы трапа.
       На улицы высыпали молчаливые горожане. Василием владело какое-то мрачное, ранее им не испытанное чувство. Приветствуя рукой горожан, он сознательно разыгрывал лицедейство, навсегда - это он отлично понимал - прощаясь с простодушным прошлым. Он перестал быть одним из горожан, пусть даже умным, уважаемым, немного чудаковатым, слегка простоватым и недотепистым Василием Красноморовым, который прожил в полусне, не желая видеть, что творится вокруг, свои тридцать семь лет. Теперь само существование Города было поставлено на карту. Страшно было подумать, что произошло бы, если мамаи поганые напали при Букрееве. От Города, как и от Беличьего, могли бы остаться лишь остовы обгорелых строений. Недавнее судилище на площади представлялось Красноморову нелепой комедией, детской шалостью на фоне безвинно пролившейся крови и искалеченных судеб.
       Лицо Василия, возвышавшегося над крышей "мышонка", с плотно сжатыми губами и затвердевшими скулами казалось непроницаемым и угрюмым.
       Осторожно петляя по улицам, "мышонок" подплыл к лечебнице. На крыльце уже стояли лекари во главе с толстым Петрушиным, облаченным в белый фартук костоправа.
       - Вот ведь какое дело, Василий Егорыч, - сказал Петрушин и скорбно опустил уголки рта.
       Василий с Бориславом осторожно вынимали раненых беличанок из машины и передавали их на руки помощникам Петрушина. Около "мышонка" образовалась толпа. При виде очередной жертвы мамаев дружно охали.
       - Что случилось-то, Василий Егорыч? - решился спросить Петрушин.
       - Мамаи напали на Беличье. Все пожгли и порушили. Эти вот только и остались в живых...
       - Мамаи... - покатилось по толпе. И женщины, еще не зная толком, кто такие мамаи, закричали пронзительно тонкими голосами.
       - Все, кажется, - Борислав Балашов залез внутрь "мышонка".
       - Нет, не все, - сказал Красноморов. - У нас еще в поддоне покойник. Распорядитесь, куда отнести, Иван Демьяныч, - обратился он к Петрушину.
       Тот послушно кивнул и жестом подозвал двух подручных.
       Толпа вновь заголосила.
       - На площадь давайте! - крикнул Красноморов горожанам и занял место в машине.
       - На площадь-то зачем? - полюбопытствовал Борислав.
       - С народом объясниться надобно.
       Городская площадь, где накануне хотели растерзать Красноморова, заполнялась людьми. Толпа росла. Из переулков выходили все новые и новые группы людей. Все молчали.
       Красноморов перепрыгнул с брони "мышонка" прямо на помост, с которого еще не успели убрать клеть. На Василия уставились сотни глаз. Он понял, что каждое его слово будет воспринято как откровение.
       - Горожане! - громко крикнул Красноморов, сознательно отбросив привычное обращение: "Господа". - Братья! Сестры! Все мы родня друг другу. Все мы люди одного большого поселения, над которым нависла страшная беда, каковую народу нашему еще не доводилось переживать. Захватчики из чужих земель, мамаи проклятые, сожгли все как есть Беличье. Не осталось там ни одного целого дома и ни одного живого хозяина, - Василию пришлось замолчать - его голос заглушили причитания.
       - Несчастные поселенки в одну ночь лишились не только крова, но также и отцов, мужей, а некоторые и детей...
       Женщины голосили и Красноморов снова вынужден был сделать паузу, на сей раз более длительную. Призывая к тишине, Василий поднял руку.
       - Нам удалось разбить отряд мамаев. Но богу одному известно, сколько еще врагов, и быть может, более грозных готовится напасть на нас. Перед лицом этой опасности бледнеют и отходят в сторону наши домашние горести и тревоги. Не время сейчас копаться в том, кто погубил старого нашего главу господина Букреева. Не время и счеты сводить, - Василий понял, что нельзя лишать толпу иллюзий относительно собственных необычайных способностей. - То было преступление и главный виновник не ушел от возмездия. Нет больше Никиты Ванникова! И память о нем осталась черная. - Толпа охнула, голосившие бабы разом смолкли. Краем глаза Василий заметил пробиравшегося сквозь ряды Федьку Ворона с фотокамерой. Скорчив заговорщицкую рожу, Федька расставил прямо перед помостом треногу и нацелился объективом на Красноморова.
       - Мы слишком много думали о своих делах и заботах, не отдавая себе отчета в том, что за быстротечной рекой Белкой да за дремучими лесами существует иной мир, таящий в себе грозные опасности. И люди там могут быть дикие и недобрые. Нельзя терять ни минуты! Горожане и селяне, способные носить оружие! Все, у кого правдами или не правдами - не время считаться - припрятана добытая из захоронок техника, призываю вас: защитите Город! Не допустим, чтобы поганые мамаи пожгли хотя бы один дом! Спасем от полона наших детей и женщин! Мужики! Сбор в три часа пополудни на этом месте. У кого есть - с оружием.
       В толпе началось движение. Помост окружили. К Василию тянулись руки. Он на минуту опешил, но тут его выручил невесть откуда взявшийся Пимен со спрятанной в бороду улыбкой. Люди расступились и Василий увидел в руках у Пимена на белоснежном крахмальном полотенце с вышитыми красной нитью петухами огромный, словно по заказу свежеиспеченный каравай, на котором возвышалось блюдечко с перемолотой солью.
       Василий обломил корочку и сжевал ее, обмакнув в соль. И тотчас пименовские племянницы в одинаковых шубейках и пуховых платках подхватили полотенце с хлебом и пошли сквозь людскую стену. К ним потянулись десятки рук - всем хотелось отведать этого огромного братского каравая. Полотенце с хлебом пошло по рукам. А Василий, будто выпотрошенный изнутри, привалился спиной к прутьям позорной клети. Казалось, про него забыли.
       Из "мышонка" высунулся Борислав.
       - Отдохнуть надобно, Василий Егорыч...
       - В чаевню давай, потрапезничаем, Василий Егорыч, - радостно подхватил Пимен. - Гей, девки!..
       В толпе прошелестело: "Простил... Простил..."
       И хор голосов немедленно поддержал Пимена:
       - И вправду отдохни, батюшка, Василий Егорыч...
       - Досталось тебе, сердешному...
       - Извести же хотели!..
       - А тут еще эти... Как их?
       - Мамаи проклятые...
       - После, после, господа... - сказал Красноморов. - И тебе спасибо, Пимен. Потрапезничаем еще во славу, а теперь - за оружием!
      

    18

      
       Больше всего Красноморову теперь хотелось спать. Казалось, положи он голову на подушку и сутки, а то и больше, его не смогут добудиться. Действие "фенамены" незаметно кончилось. Можно было бы попросить еще, коли сама девка не догадалась предложить. Но Жаклины на площади он не увидел, и искать ее в здешней сумятице себе дороже. Право, лучше ему теперь отспаться. Усталость его была замечена и Василию сразу же предложили отдохнуть в Городе. Но он отклонил все предложения. Василий как никогда нуждался в одиночестве, чтобы осмыслить происходящее. Да и стены дома помогают...
       В дороге, несмотря на вездеходную тряску, он задремал и даже головой ударился, когда машина резко затормозила у его крыльца. Встреченный перепуганным дядькой, из-за спины которого выглядывала вечно любопытствующая тетушка, он направился на свою половину, строго наказав разбудить себя ровно через три часа, в до того времени никого не допускать.
       Василий провалился в сон мгновенно и очнулся, когда дядька изо всех сил тряс его за плечо, показывая на часовой механизм. Василий кивнул - язык со сна не ворочался, давая понять, что проснулся. Вставая, чувствовал даже некоторую бодрость: раньше он привык спать урывками во время затяжных изысканий в лабораториуме. Умылся студеной водой, принесенной дядькой, привычно растер торс грубым полотенцем из холста, облачился в чистую рубаху и отправился на дядькину половину трапезничать.
       На столе уже пыхтел вздутый дядькой самовар, так что окна запотели. Разрумянившаяся тетушка принесла блюдо с горячими, только что поспевшими ватрушками, какие она обычно пекла по праздникам.
       На гостевом месте сидела, слегка пригорюнившись и подперев голову ладонью женщина, показавшаяся Красноморову знакомой. Глядя с порога на ее силуэт с перекинутой через плечо толстой косой, Василий почувствовал привычно радостный толчок в сердце: ему показалось - Микеша. И тут же подумалось: не похоже это на Микешу, слишком уж смиренно сидела гостья, что-то чертившая на пестром половике обтянутой плотным шерстяным чулком ножкой. Подойдя поближе и увидев осунувшееся бледное лицо с полукружьями под глазами, он испытал легкое разочарование. Перед ним сидела Жаклина.
       - Сам же велел не пущать, - извиняющимся тоном оправдывался дядька.
       - Чего уж там, - сказал Василий и улыбнулся Жаклине.
       Жаклинка засветилась ответной улыбкой. Дядька, заметив любопытный взгляд тетушки, с ласковой настойчивостью развернул ее за пухлые плечи и вывел из светелки прочь.
       - Ну, - тихо произнес Василий.
       Жаклинка поднялась со своего сиденья и припала к груди Красноморова.
       - Василий Егорыч, родненький, - шептала она.
       Он чувствовал к Жаклине что-то смешанное: жалость, благодарность... Слышал запах свежевымытых какими-то травами волос и до хруста костей сжал ее. Жаклинка даже не охнула. Василий поднял ее лицо, которое она пыталась спрятать у него на груди, и подумал - вот сейчас самое время увести девку на свою половину. Не гоже, правда, днем, да теперь-то какая разница.
       Победителю - все можно.
       И в этот момент прямо под запотевшими окнами взревел чертов вездеход. Василий, неслышно ругнувшись, усадил Жаклину на прежнее место и направился к двери.
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Соловьев С.В., Ассовская А.С. (soloviev@irit.fr)
  • Обновлено: 09/09/2016. 183k. Статистика.
  • Повесть: Фантастика
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.