Lib.ru/Фантастика: Соловьев Сергей Владимирович. Меньшее из зол

С. В. Соловьев

Меньшее из зол

(повесть)

- Вы сходите? - возмущенно спросили за плечом Скобелева. Он не сразу понял, что вопрос относится к нему. Потом спохватился и торопливо выбрался из скрипучего автобуса, под завязку набитого пенсионерами. Докатился - экономить на маршрутках.

По заснеженной улице спешили люди. От морозного воздуха он почти проснулся. Успел проскочить через проходную, прежде чем начали отмечать опоздавших, поднялся на лифте и долго шел по коридору, от тепла и равномерного мелькания окон снова все глубже погружаясь в сон - этот странный сон с открытыми глазами. Не то, чтобы это был настоящий сон - только ощущение, которое с нечеткостью мозговой опухоли фокусировалось где-то между глазами и затылком.

До сих пор его хождения по врачам, исправно съедавшие почти весь бюджет старшего научного сотрудника, ничего не дали. Никаких резких изменений в его поведении не было, только мелочи, хотя, возможно, в них-то и крылось самое главное. А может, просто врачи никуда не годились, став великими диагностами только в одном - оценке финасовых возможностей пациента. Он тщетно пытался сам анализировать симптомы - если это были симптомы, а не голая мнительность. Сегодня он решил испробовать еще один шанс. Могут же на что-то сгодиться друзья детства?

Заранее чертыхаясь, Скобелев снял трубку. Телефон был спаренный. Линия, однако, оказалась свободна - в соседней лаборатории устали разговаривать, или, наконец, в достаточном количестве обзавелись мобильниками. "Входящие бесплатно!" Он торопливо набрал номер.

-- Снегирева, пожалуйста.

-- А кто его спрашивает?

Скобелев назвал себя. Соединили сразу.

-- Здравствуй, Виталик. Это Скобелев.

-- Привет, Андрюша.

-- Знаешь, Виталик, я бы хотел с тобой посоветоваться. Дело, в общем, по твоей части. Видишь ли... Я не знаю, как сформулировать. Короче, у меня нарушения сна.

-- Бессоница?

-- Нет, скорее наоборот.

-- Необычная сонливость? Ты можешь яснее?

-- Могу, но я звоню с работы.

-- Понятно. Я задам несколько вопросов, ты отвечай только да или нет. Ты то и дело засыпаешь или спишь необычно долго?

-- Нет...

-- Может быть, тебе все время хочется спать?

-- Да нет...

-- Ты чувствуешь, что в тебе что-то спит, но ты не знаешь, что?

-- Да...

-- Так. Менингитом, энцефалитом ты не болел?

-- Ты же знаешь, что нет...

-- Провалов памяти у тебя не было?

-- Пожалуй, нет...

-- Ладно. Ты можешь подъехать ко мне завтра к одиннадцати?

Сегодня понедельник, завтра вторник. Во вторник с 10 до 12 у Скобелева был семинар. При том до идиотизма драконовском режиме который ввел на работе Кузьма Витальевич, когда его сделали директором и выбрали членкором, Андрей с трудом добился на работе разрешения участвовать в нем, зато пользовался в этот день относительной свободой.

-- Да. Только объясни, пожалуйста, как ехать...

-- На общественном транспорте? - в голосе Виталия Скобелеву послышался добродушный сарказм. Поводы раньше были другими, но интонацию эту он хорошо знал с детства.

--- * ---

Полупустой холодный троллейбус полз по безлюдным улицам. Слева и справа проплывали бетонные заборы, из-за которых местами виднелись асфальтовые крыши складов, параллелепипеды административных зданий, ангарные закругления цехов. Если вглядеться повнимательнее, везде заметны признаки упадка - пробоины в кровле, заделанные металлическим листом, разбитые стекла или напрочь высаженные окна. На таком не вызывающем оптимизма фоне странно смотрелся недавно отреставрированный розоватый особняк конца позапрошлого века.

Почти треть первого этажа занимал просторный холл. Скобелев сдал пальто в окно гардероба, втиснутое между массивных колонн. По светлой мраморной лестнице поднялся на второй этаж, пересек пространство, почти дословно повторявшее холл внизу, и завернув в короткий коридор сбоку, нашел кабинет Снегирева.

Кабинет был невелик. Большую часть занимал массивный письменный стол. Рядом - два старинных кожанных кресла. Снегирев - с другой стороны, у окна. Тяжеловесная, немодная, слегка потертая мебель каким-то образом смягчала проблему пациент-врач, волновавшую Скобелева всю дорогу.

Стены кабинета украшали очень качественные, не отличишь от подлинника, репродукции югославских примитивистов в темных рамах.

Снегирев был одет неброско, но, если присмотреться, очень тщательно. Лицо его выражало доброту, твердость и профессиональное простодушие. Каким-то образом отчетливо чувствовалось, что кабинет этот он уже перерос.

Скобелев ждал каких-то предисловий, расспросов, но Снегирев немедленно протянул ему скоросшиватель, который, похоже, держал наготове.

-- На, погляди.

-- Это что?

-- Отчет по сонной болезни.

Согласно отчету, первые случаи были отмечены меньше года назад. Скобелев увидел таблицу заболеваемости по кварталам года, за ней - карту области и всего Северо-Западного административного округа, обе, как сыпью, покрытые точками. Диаграммы распределения по социальным группам и профессиям.

-- Это отчет по Северо-Западу, - заметил Снегирев, - здесь почти все, чем мы располагаем.

-- Неужели случаев так много?

-- Симптоматика достаточно безобидная, будь их меньше, болезнь могли бы и не заметить. А так - случалось помногу обращений к врачам с похожими жалобами. Постепенно забеспокоились - вдруг у нас какая-нибудь эпидемия...

-- Почему так мало пенсионеров?

-- А черт их знает. Может, деньги экономят. А может, просто за болезнь не считают. Погляди на описание симптомов. Оно составлено в основном со слов больных. Объективная диагностика - наша проблема. Но очень беспокоит массовость жалоб.

-- У меня похоже, - сказал Скобелев, прочтя описание симптомов. - Главное, ощущение, что какая-то часть мозга безнадежно спит. Кстати, почему ты спрашивал о провалах памяти?

-- Так, на всякий пожарный. Было несколько подозрительных случаев, но у всех нашлась предшествующая патология, новые симптомы просто наложились на старые.

-- Почему в отчете ничего не сказано о течении?

-- Я же говорил, у нас страшно неполная информация. В Москве, в Екатеринбурге, в Новосибирске спохватились, но позже, чем у нас. Сейчас, наконец, решено создать правительственную комиссию, а по округам и крупным городам рабочие группы. Здесь такую группу буду возглавлять я.

-- А по братским республикам?

-- Слухи доходят... Между прочим, не только с Украйны или там Белоруссии. C Запада, с Востока и с Юга тоже. На работе у тебя без подвижек? - перевел разговор Снегирев.

-- Без, если не считать смены руководства. С начальством кранты.

-- Свободного расписания ... нет?

-- Куда там! Как под фараонами, азиатский способ производства. Отмечают на проходной. Это в академическом институте. Заметь, за почти те же деньги, что и раньше. Не понимаю, как народ терпит.

-- Необычное поведение.

-- Исключение, которое подтверждает правило. Что делает чаще всего начальство? Гребет под себя, а на тех сотрудников, с кого нечего взять, внимания не обращает.

-- Вариант довольно распространенный.

-- А Кузьма Витальевич - другой. В советское время ему командовать не давали, директором он стал недавно, а командовать, как выяснилось, любит. Больше, чем деньги.

-- Отчет с собой дашь?

-- Бери.

-- Ты, случайно, не хочешь привлечь меня к работе?

-- А ты бы согласился?

-- Если прикроешь от дирекции.

-- Для контролирующих денежные потоки нет ничего невозможного. Даже если у вас директор - бессеребреник. Придется подождать немного, пока будет организована рабочая группа.

-- А какая работа? Статистика, программирование?

-- Какая у нас еще может быть работа для математика!

Около особняка стояло несколько иномарок. Одна из них, должно быть, принадлежала Снегиреву. Маршрутки в этих малонаселенных краях, по всей вероятности, не ходили, хотя Скобелев, чувствуя легкий приступ оптимизма, пожалуй, раскошелился бы в счет будущих достижений. Увы, минут двадцать спустя он снова трясся в холодном троллейбусе. В портфеле лежал отчет. Очаг сна в мозгу по-прежнему чувствовался, хотя теперь он меньше пугал Андрея. Снегирев, конечно, мудро сделал, что не задал ни одного врачебного вопроса. Сотрудничество - лучший способ исследования. Недаром один из опросников, которые шутки ради на работе заполнял Скобелев, определил в качестве основной черты его личности интеллектуальное любопытство.

--- *---

Спустя несколько дней Скобелев заехал домой к Снегиреву, чтобы вернуть отчет. Снегирев жил один, но квартира не выглядела холостяцкой. Разумеется, сплошной евроремонт. Все аккуратно, продуманно, даже одежда хозяина, встречавшего гостя в мягкой домашней куртке, но при галстуке. На стенах здесь также висели пейзажи примитивистов, только более мрачные, чем в рабочем кабинете, где, наверное, следовало заботиться о душевном равновесии пациентов.

Скобелев чувствовал себя куда более непринужденно, чем в прошлый раз, и позволил себе пару слов по поводу высокого качества репродукций.

Снегирев засмеялся.

-- С чего ты взял, что это репродукции?

-- А где ты их достал?!

-- Где... Ездил позапрошлым летом в Черногорию. Сейчас она начинает входить в моду, но тогда все было совсем недорого. Вот я и купил - надо же помогать братьям-славянам. Да и вообще, у нашего с тобой поколения к ним слабость.

Скобелев, чтобы скрыть смущение, прошелся по мягкому ковру. Во всем чувствовалось такое единство стиля. Он немного завидовал, но в большей степени восхищался - сама легкость, с которой умел устраиваться Виталий, вызывала у него симпатию. Даже если обстановку подбирал дизайнер, надо обладать хорошим вкусом, чтобы потом ничего не испортить.

В середине стенки из темного дерева - книжный шкаф. За стеклом справочники, словари, несколько альбомов репродукций, подборки Корсаковского журнала, а на одной из полок тома в коричневых коленкоровых переплетах, явно не типографского издания.

-- Можно посмотреть?

-- Конечно.

Скобелев взял один из томов. Под обложкой скрывался старый машинописный текст, насколько можно понять, переводы каких-то статей или книг. Что удивило Андрея, так это язык. Чего стоила хотя бы "глубоко желанная самоидентификация личности".

-- Довольно странные переводы.

-- Храню, как память. Труды наших пациентов. Не всем же клеить коробки! Среди них встречаются и интеллектуалы. Кстати, сейчас большинство этих переводов изданы...

Чуть погодя, Снегирев предложил Скобелеву несколько психологических тестов. Утопая в уютном кожаном кресле, Андрей заполнил одну за другой дюжину маленьких анкет. Дело, видимо, было не в отдельных тестах, а в их последовательности. Он рисовал, что придет в голову, на пустом квадратном поле, затем принимался искать пропущенное слово в списке, подбирал цвета в порядке предпочтения...Заполненные листки Снегирев бегло просмотрел и отложил в сторону.

-- Ну что ж, спрашивай, - Скобелеву не удалось скрыть нервозности.

-- Спрашивать? Ты думаешь, так мы что-нибудь узнаем? Впрочем, как хочешь. Давай попробуем. Не думай только, что мне все о тебе известно, так что не удивляйся банальным вопросам.

-- Ты не женат?

-- В разводе.

-- Детей нет?

-- Нет.

-- Живешь отдельно?

-- Да... После развода -- в коммуналке.

-- Наукой занимаешься?

-- После того, как началось это, я вообще больше работаю.

-- По службе, или какие-то свои задачи?

-- В основном свои. Я участвую в семинаре, кроме того, остались старые темы. Пишу статейки.

-- А семинар?

-- По теории игр и матэкономике. У меня диссертация была по эти делам. Но занимаюсь не только этим. По нескольким направлениям - вплоть до лингвистики.

Упомянув о лингвистике, Скобелев сообразил, что надо бы позвонить Тане Поповой, но тут же снова забыл о этом. Охотнее всего болезнь проглатывала имена и обязательства.

Возможность выговориться перед Снегиревым привлекала его. Взаимосвязи между болезнью и работой его по-настоящему интересовали, насколько вообще интересовало что-то.

-- Живется тебе бедно. Но матэкономика - это ведь вроде модная тема?

-- Ты путаешь с финансовой математикой. Туда не пробиться. Кроме того, там чаще всего платят за подгонку под заказ, а не за настоящее исследование. "Покупайте краткосрочные гособлигации!"

-- Но ты все равно трудишься в поте лица.

-- Да... Иногда мне кажется, что отключились какие-то сдерживающие центры, иногда, что я просто пытаюсь забыться.

-- Что собой сейчас представляет ваш институт?

-- Полу-ящик. Одно время казалось, они исчезнут, но они опять начали размножаться.

-- Допуск?

-- Нет, но пришлось потрудиться, чтобы его не получить.

-- А чем он тебе мог помешать?

-- Переписка, публикации... Еще под монастырь подвели бы - ты же знаешь, как сейчас. Встал не с той ноги и обвинили в шпионаже.

-- Ты говоришь, взаимоотношения с начальством не очень?

-- Меня терпят. Я все-таки универсальный консультант.

-- Деньги?

-- Базовая зарплата.

Скобелеву надоело это, как ему казалось, хождение вокруг да около.

-- Может, ближе к делу?

-- Если ты настаиваешь, - нехотя согласился Снегирев. - Скажи мне тогда вот что. Как и когда, по-твоему, это у тебя началось?

Как и для всего, что не относится к сиюминутным событиям, или не случилось давным-давно, до болезни, от Скобелева потребовалось немалое усилие, чтобы вспомнить. Наконец всплыло требуемое воспоминание.

Болезнь началась неожиданно, года полтора назад. В детстве у него бывали головокружения, которые возникали утром, после особенно сладкого сна, и продолжались обычно до обеда, после чего проходили также внезапно, как и начались. Начало болезни напоминало начало такого головокружения. Впрочем, похоже оно было и на внезапный приход математической идеи - настолько слабой выглядела телесная составляющая недомогания.

- Болезнь началась неожиданно, утром, примерно полтора года назад, - сказал Скобелев.

Внезапно он почувствовал утомление. Похоже, его вызвал сам процесс вспоминания - он ведь почти ничего не сказал. Какая нелепость!

-- У тебя никогда не был травм черепа, нейроинфекций?

-- Насколько знаю, нет. Я, кстати, ходил по врачам. Мне даже сделали томограмму, на предмет опухоли. Ничего не нашли.

Снегирев задал еще несколько мелких вопросов, но скоро заметил внезапную усталость Скобелева. Попытка поговорить о болезни увядала на корню. Снегирев улыбнулся.

-- Может, чаю?

Чистая, уютная кухня была обставлена шведской мебелью из некрашеного дерева. Снегирев разлил по чашкам отличный, вишневого цвета чай. Все-то он заранее приготовил: чашки стояли наготове на столе, чайник с кипятком чуть слышно вздыхал на индукционной плите, в тот момент, когда круг под ним наливался темным огнем. Сводный брат его заварочный томился под шелковым стеганым колпачком, напоминая об отечественных ценностях и одновременно о добрых отношениях с Китаем. К чаю, как во времена далекого школьного детства, Снегирев подал три сорта варенья.

-- Как мама, как отец? - спросил Скобелев.

-- Отлично. Папа говорит, что для хирурга у него сейчас идеальный возраст. Оперирует почти каждый день, да еще волочит на себе несколько комиссий.

-- Все еще полковник?

-- Нет, недавно дали генерала.

-- А мама?

-- Мама? Склероз, ничего не поделаешь. Боится инфаркта, хотя обследования говорят, что сердце у нее крепче, чем у тебя и у меня. А твои как?

-- Нормально...

--- * ---

Снова был вторник. В этот раз семинар снова пришлось прогулять...

Снегирев поручил коренастому санитару проводить Скобелева в отделение - заполнить лист по технике безопасности.

Открыл тяжелую дверь он специальным ключом - толстой отмычкой, сделанной из стального прута. Сразу за ней была круглая комната, где вдоль стен стояли потертые кожаные диваны, и непереносимо пахло тушеной капустой.

-- Это уже отделение? - спросил Андрей.

-- Зал свиданий, - без улыбки ответил саниар.

За следующей дверью, в палате, стоял странный шум: смесь лопотания, негромких вскриков, приглушенного хихиканья, хотя трудно было понять, кто же именно из больных производит подобные звуки. Некоторые больные сидели, некоторые лежали, иные, казалось, что-то рассказывали или объясняли друг другу. Внимание Скобелева привлек юноша с красивым, похожим на маску лицом, сидевший на койке и торопливо строчивший огрызком карандаша в школьной тетради без скрепок. Из-под грифеля разбегались огромные уродливые буквы.

Санитар проводил его в боковушку. Оказывается, от Скобелева требовалась только подпись в журнале. Снегирев говорил, что лист по технике безопасности пригодится, наряду с другими документами, чтобы произвести впечатление на Кузьму Витальевича, но Андрей задавал себе вопрос, зачем Виталику могла на самом деле понадобиться эта комедия. Уж скорее, чтобы произвести впечатление на меня самого. Все равно ведь за консультации он будет расплачиваться наличкой в конверте, а не оформлять зарплату санитара.

Когда Скобелев снова оказался в кабинете Снегирева, тот подписывал очередную порцию бумаг. Рыжеватая, похожая на одетую по моде Боттичелиевскую Венеру, секретарша стояла навытяжку, ожидая, пока он закончит. Тут, в "лицевой" части клиники, на взгляд Скобелева, было слишком много красивых девушек, которые не носят белых халатов и внимательно следят за итальянскими журналами.

Едва секретарша ушла, Скобелев, стараясь сохрянять непринужденную интонацию, заговорил об отделении, где только что побывал.

... - Не хотел бы я оказаться в такой толпе.

-- А чего ты ждал? Клиника у нас лучше многих.

Скобелев рассказал про поразившего его юношу. Снегирев его не помнил.

-- Думаю, поступил недавно. Почерк? Это, наверное, из-за лекарств. Судя по лицу, он, наверное, шизофреник...

-- Да, чуть не забыл, - добавил Снегирев. - У нас будет новый адрес.

Он протянул Скобелеву карточку, на которой красивой дугой уходил вдаль морской берег. На обороте красивым шрифтом были напечатаны адрес, телефон, и фраза, приглашающая к психологу-консультанту.

-- Мы рассылаем такие всем, кто обращался с жалобами. Нам открыли финансирование. Группа будет работать по тому же адресу, что и консультационный центр. Приходи в понедельник. Я буду до вечера, поглядим, чем тебе заняться.

-- А Кузьма Витальевич?

-- Все будет улажено.

Снегирев, однако, сам позвонил Андрею в воскресенье.

-- Андрей! Тут срочное поручение. Командировку мы тебе сделаем... На службе у тебя проблем не будет, с Кузьмой твоим мы уже договорились.

-- Как тебе удалось?

-- Даже если ему не нужны деньги для себя, они ему могут понадобиться для чего-то другого. И потом, кое-кого он искренне уважает...

--- * ---

Cкобелев не понимал, зачем его сюда послали. Клочья бетона, повисшие на арматуре, бороздчатое, как толстые губы, вывернутое железо бывшего цеха, желто-серый километровый след на белом снегу под бегущими с запада низкими тучами. На пути ядовитого облака - безлюдная деревня. Жалкие домики, гнилые заборы, несколько трупов овец, собак, кошек; человеческие, если они там и были, какая-нибудь баба Маня с дядей Петей, давно увезены. Лишних подробностей о жервах "среди населения" экспертам по сонной болезни не сообщалось. От них требовалось определить, не было ли у операторов небольшого химкомбината сонной болезни.

Психолог беседовал с уцелевшими работниками, медики вчитывались в данные предшествующих катастофе врачебных осмотров - довольно многословные, однако весьма бедные информацией (видно, платили построчно, заметил один из экспертов), а Скобелев, как программист и математик, пытался разобраться в склеротической памяти компьютеров, предназначенных для управления технологическим процессом.

Две машины из четырех уцелевших оказались заражены "вирусами" и в момент авариии не использовались. Не мудрено - операторы тоже люди, хочется бесплатно поиграть, сходить в Интернет. Молодой оператор с ярко-розовым шрамом на лбу в ответ на расспросы Андрея с раздражением заметил, что для управления процессом достаточно и одной машины. Две из четырех - это просто статистика, возразил Андрей. Мы не знаем, каким было состояние машин, которые не сохранились.

-- Вы лучше хозяина расспросите! Технологию он купил, а софт не захотел. Набрал молодежь - наслушался где-то про хакеров. До города - два часа езды. Здесь ни игровой комнаты, ни кафе. А он считал - раз в цеху емкости из нержавейки, так и коррозия им не грозит. Как же - от наших-то продуктов! Только теперь хозяина этого еще найти надо.

В процессе расследования Скобелева поразила еще одна фраза. Слава Богу, у нас не Чернобыль. Большинство уцелевших считало то, что случилось, меньшим из возможных зол. Другие цеха продолжали дымить, экспертов туда не пускали.

К концу недолгой поездки чувство недоумения, с которым Скобелев примерял на себя роль эксперта, только усилилось.

Усилием воли Скобелев выбросил себя из сна. Граница между сном и явью оказалась достаточно прочной. Он перевел дух. На этот раз он хорошо помнил, что видел...

Таня тихо посапывала, уткнувшись носом в подушку. Он встал, подошел к окну. На дальнем перекрестке нервно мигал желтый огонь светофора.

Спиной к комнате было как-то не по себе. Он обернулся.

Свет уличного фонаря наискось падал вглубь, выхватывая постель, пухлые плечи Тани, недвижные складки одеяла, напоминающие позеленевший от времени мрамор. Буфет, полки, стол от этого еще глубже прятались в темноту. Дверь. Ее верхняя половина была ярко освещена, а за нею пустая комната. Танина мать, властная старуха, отдыхала в санатории, иначе бы его не было здесь в подобное время. Удивительно, что эти бывшие партийцы до сих пор сохраняют какие-то возможности, связи, получают материальную помощь, если только сами не в бизнесе, но в ее возрасте это, разумеется, было бы трудно, туда ринулся комсомол...

Во сне Скобелева тоже была дверь, ничуть, правда, не похожая на эту, однако закрытая дверь, за которой лежит безлюдная комната, усиливала нервное напряжение.

Во сне Скобелева была башня. Напоминающая телевизионную. Собственно, на окраинах его сновидений почти всегда присутствовала башня, как присутствовал город, похожий на Петербург, дождливый, печальный, с его ленинградскими окраинами. Обыкновенно сны - то, что он в них помнил - настолько были похожи на дневную серую реальность, что не хотелось даже о них думать. Что за радость - закрывать глаза, для того только, чтобы снова участвовать в долгих скучных разговорах, унижаться, перезжать с места на место, делать доклады, есть, читать, и чуть ли даже не спать. Но нынешний сон коснулся каких-то более темных глубин его личности - или, возможно, на этот раз он так резко заставил себя пробудиться, что не успел забыть о сердцевине, всегда присутствующей в сновидениях, только притворяющихся бесцветными.

Сегодня Скобелев долго карабкался вверх по решетчатым фермам и, уже очень высоко над землей, достиг двери. За нею находилось то, что он искал. Скобелев увидел стол, его глаза торопливо обшарили пластмассовую гладь и вот что он увидел - маковое зернышко.

Оно оказалось тяжелым... нет, не просто тяжелым. Едва зернышка коснулось тепло ладони, оно начало расти. Коме того, оно стало быстро увеличиваться в размерах.

Видно было, что поверхность его не ровная и не гладкая, а бешено клубится. Скобелев стряхнул, вернее, оттолкнул его - так сильно оно выросло - и бросился к выходу.

Секунда - и оно уже занимало всю комнату, вытолкнуло его за дверь, сбросило с башни, и он полетел вниз, опережая стремительно надвигающися края тучи. Наконец он почувствовал спиной удар о твердый, чуть выпуклый асфальт шоссе, но не разбился, а просто лежал, глядя на рушащуюся сверху бархатную тучу. В этот момент он и катапультировался из сна, оставив кошмар за стенкой, отделяющей сон от яви. Сонное ядро... или мина замедленного действия... или смерть. Быть может, именно это его бодрствующее "я" ощущало днем, как спящую область... Он смутно помнил, что подобные сны у него уже бывали раньше, так что вряд ли содержание навеяно взрывом на химкомбинате.

-- Ты спишь? - пробормотала сквозь сон Таня.

-- Сплю, сплю, я сейчас, - Скобелев на ватных ногах пошел через пустую комнату на кухню. Взял с мойки чашку и напился холодной воды из-под крана.

До самого утра он так и не смог заснуть. Только солнечный свет, нехитрый завтрак, приготовленный Таней - глазунья и кофе - возвратили ему в известной мере душевное равновесие.

--- * ---

После того, как, ночуя у Тани, Скобелев увидел "маковое зернышко", этот мотив словно перестал прятаться и часто повторялся. Андрей знал теперь, что происходит, если попасть внутрь расширяющегося облака. Оказывается, ничего особенного. Еще секунду назад на него неслась бешено клубящаяся туча, затем - мгновенный удар, резкий, но не слишком сильный, будто граница тучи - это тонкая и не особенно прочная оболочка; и вот уже он лежит на шоссе - по другую сторону границы, внутри такой страшной на вид тучи. На обочине - те же серые кусты, вверху - водянистое небо, вдали - тускло-серые или стеклянные, отражающие небо, здания. Мир сделался немного более темным, но даже здесь, внутри, иногда кажется, что может выглянуть солнце.

Что касается Снегиревской группы... Снегиреву действительно ничего не стоило договориться с Кузьмой (наедине с Андреем он никого не называл по имени-отчеству), так что Скобелев большую часть рабочего времени проводил здесь, если только не отсиживался дома, пользуясь тем, что Снегирев не требовал от своего главного математика строгого соблюдения трудовой дисциплины. И все-таки Андрей скучал.

Ему было бы неловко в этом признаться, но бурная деятельность по исследованию сонной болезни, которая поначалу увлекла его, разбудив надежду на выздоровление, как и любая другая, быстро оказалась в тягость. Он сомневался в успехе, чувствуя, что никто, включая Снегирева, не знает, с какой стороны подступиться к загадке. Впрочем, как иногда говорил себе Андрей, быстрая утомляемость, навязчивые сомнения, скоре всего тоже одно из проявлений болезненного состояния.

На взгляд постороннего, группа функционировала, как хорошо налаженный механизм. После рассылки приглашений потоком хлынули больные. Адресаты направляли в Центр своих знакомых, те - своих. По мере удаления от первоисточника связь с сонной болезнью терялась и люди приходили за консультацией чуть ли не по брачно-семейным отношениям и трудностям в бизенесе.

Чтобы сократить работу, один из врачей вел первичный прием, после краткой беседы клиенту либо говорили, что он обратился не по адресу, либо заводили историю болезни и направляли на дальнейшее обследование. Несмотря на значительный отсев, в в приемных и даже в коридорах толпился народ. Глядя на тревожные лица, Андрей не сомневался, что врачам от жаждущих излечиться перепадают немалые суммы. К самым важным клиентам они, несомненно ездят на дом. Снегирев, впрочем, когда Андрей поинтересовался, оказавшись с ним tЙte Ю tЙte, по-барски пожал плечами: "У нас и без того солидные спонсоры."

Это видно было и без лишних расспросов. Пресловутый евроремонт, железные двери, решетки на окнах. "Крыша" - наверняка ФСБ. В деле был государственный интерес. Бандиты если и мелькали, то только среди пациентов. Андрею Снегирев платил солидную зарплату, уже весной позволившую ему купить слегка подержанный "фордик".

Основной функцией Андрея была обработка данных.

Не все, на кого заведены истории болезней, больны. Выделение настоящих больных среди них считалось серьезной проблемой.

Чтобы подступиться к ней, при отсутствии "объективных" симптомов, за отправную точку взяли "наивный опросник", наскоро скомпилированный на базе известных психологических тестов с поправкой на то, что говорили о себе ранее обследованные больные. Некоторое противоречие - на каком основании сами они были сочтены больными - при этом не принималось во внимание. Предполагалось, что после накопления достаточной статистики "наивный опросник" принесет иформацию по объективной составляющей.

В целом работа разворачивалась по многим направлениям сразу. Снегирев пышно называл это "веерной стратегией".

Обеспечение было таким, что трудно желать лучшего. Снегирев явно не жалел фондов. Двойной набор компьютеров (РС + ноутбук для каждого), с полноценным (не пиратским) матобеспечением и комплектом периферийных устройств на все вкусы. Попутно его самого сделали начальником: теперь ему подчинялись трое дипломников и аспирант из политехнического института.

... С тех пор, как Скобелев работал на Снегирева, он стал курить. Если раньше он выкуривал отсилы десяток сигарет в год, то теперь - до полупачки в день.

В Центре он обычно бывал вечером. Темнело теперь достаточно поздно, и ему нравилось выходить на мраморное крыльцо, примыкающее к торцу кирпичного пятиэтажного дома, и неторопливо дымить сигаретой, глядя, как постепенно сгущаются сумерки.

Красивая отделка была пунктиком Снегирева - под мрамором скрывался обычный бетон. Раньше на месте Центра размещалась стоматологическая поликлиника, но все помещения ее также были переделаны по личным указаниям Виталика.

Скобелев вдыхал сладковатый дым, перед ним мерцал огонек сигареты, смутно белело крыльцо... темнеющий мир, создавая иллюзию простора, умерял душевную боль.

Однажды, где-то после девяти, он вышел на крыльцо и обнаружил там юношу лед двадцати, который стоял, опершись задом, как Пушкин на известном рисунке, на мраморное ограждение. Юноша курил "беломор", вставленный в янтарный мундштук.

Скобелев закурил сигарету и, прислонившись к стене, краем глаза стал разглядывать юнца. Солнце еще не зашло, хотя давно скрылось за домами. Бледное небо, в тон янтарю и дыму.

На юноше была черная кожаная куртка, цепочка на запястье, мешковатые брюки, кроссовки. Надорванный край кармана грубо зашит суровой ниткой. Колючая стрижка не скрывала угловатой формы черепа. Он, в свою очередь, тоже разглядывал Андрея, откровенно, но без особого любопытства.

Его папироска кончилась скорее, чем сигарета Скобелева, и он вежливо попросил закурить.

Завязался легкий разговор. Первое впечатление - безупречной вежливости, удачно контрастирующей с небрежной и, на взгляд Андрея, экстравагантной одеждой, вскоре осложнилось новыми оттенками. Стас (так звали нового знакомого Андрея) охотно говорил грубости, но умудрялся делать это с таким невинным видом, что вызывал у собеседника симпатию. Основным занятием Стаса, по его словам, была игра на ударных инструментах в небольшом и не слишком знаменитом ансамбле. От родителей ему осталась комната в коммуналке. Соседей он характеризовал с таким сатирическим блеском, что мрачно настроенный Андрей готов был рассмеяться. Очевидно было, что он едва слушает собеседника и приходит в возбуждение от своего собственного остроумия. Однако в сочетании юности и грубоватого простодушия со своеобразной изощренностью было для Андрея нечто чарующее.

Даже его мнение о сонной болезни показалось Скобелеву забавно оригинальным. По Стасу, получалось, что болезни вовсе не существует.

"Что, по-вашему, смерть или скажем жизнь - это болезнь? Каждый умирает, как и живет, по своему - и это каждый тоже переживает по своему. Один наслаждается моральными страданиями - какая у него болезнь? Другой носится по врачам со своей душевной опухолью. Третий просто боится будущего - мало кто сейчас его не боится - ну и что?"

-- Если нет болезни, зачем было сюда приходить?

-- Да хоть так - оборудование у вас больно красивое. Подруга одна напела.

После этого под каким-то надуманным предлогом Стас предложил почитать свои стихи.

... Мы говорим, что нет надежды.

Нам говорят: "Надежды нет?!

Мы с каждым днем сильней, чем прежде,

Нас вновь боится целый свет.

Мы: "Нет любви..." Нам: "Невозможно!

Жить снова стало веселей.

Зато, зато, как ни тревожно,

В упадке вера прежних дней."

Скобелеву в который раз подумалось, что, неизвестно когда, его жизнь, как чашка, выскользнула из рук, и осколков уже не собрать.

После чтения стихов Стас притих, быть может, смутившись или просто задумавшись. Разговор на явно подошел к концу. Они обменялись электронными адресами, телефонами и до смешного церемонно простились. Стас сбежал вниз по мраморным ступенькам и мгновенно растворился во тьме.

--- * ---

Через три дня Андрей уже был в гостях у Стаса. Тот жил в длинной сумрачной комнате, обставленной ветхой мебелью. Стены поверх обоев были сплошь обклеены яркими этикетками. На столе и около громоздились, как показалось Андрею, руины старого компьютера. - Пришлось все раскрыть, чтобы с upgrade работал, иначе перегревается, - пояснил Стас. Он долго поил Андрея чаем. На своей территории он оказался еще разговорчивее, чем при первом знакомстве. Андрей слушал его, не вникая, как певчую птицу.

-- У меня завтра концерт. Будете пробегать мимо - заходите, - предложил он Андрею, уже провожая его к выходу.

С такой же частотой встречи их продолжались и после концерта. Не то, чтобы Андрею могло прийти в голову, как это называют в наше время, "сменить ориентацию", однако связь Скобелева с Таней тихо прервалась - за душевной ненадобностью. Он с легким сердцем поставил крест на предполагаемой совместной статье по применению теоретико-игровых методов в лингвистике.

Постепенно Андрей снова, как во времена своей молодости на закате советской империи, начал привыкать к дымным, шумным молодежным компаниям. Он-то думал, что это ушло навсегда, однако, похоже, изменилось не так уж много - по крайней мере, в скромном по своим финансовым возможностям окружении Стаса. Когда были деньги, на развлечения денег не жалели. Зачем? Ни на что серьезное все равно не хватит. Чуть меньше пахло табаком, и к этому запаху часто примешивался сладковатый запах марихуаны... Андрей с удовольствием записывал образцы стихотворчества Стаса:

Не то, что мните вы, Природа.

Под грохот мусоропровода

Летят обломки жизни вниз.

Такая пестрая картина!

И скорлупа, и сердцевина

Вещей - сорвались, понеслись...

Дитя Природы рукотворной

С ведром в руках на грязной, черной

Ступени лестницы стоит

И думает о древней тайне,

О хаосе первоначальном,

С которым мусор прочно слит

В его сознании печальном...

Или:

Вот тушка курицы. Она

Побеждена печальным миром.

Лежит по городским квартирам

И в ней сквозит голубизна...

Голубизна небес в тумане,

Скупой побелки потолка,

Замерзших рук в пустом кармане

И пролитого молока...

Голубизна, как ни обидно,

Плеча девичьего в окне

И трупа, всплывшего бесстыдно

У набережной при луне...

Май кончился слишком быстро.

Тратя много времени на общение со Стасом, Скобелев стал еще реже появляться на основной работе. Он старался регулярно ходить в снегиревский центр, но Снегирев все равно как-то вызвал его и сказал, что хорошо бы форсировать исследования. Нельзя же столько времени топтаться на одном месте... Оборвалась дружба Скобелева со Стасом совсем по-дурацки.

Стас зашел к Андрею в субботу - накануне они договорились о поездке на дачу к каким-то знакомым Стаса. Он явился не один, а с двумя девицами. Одна из них, длинная, как верста, в полосатой кофте, уселась в машину рядом со Скобелевым, а вторая, покороче, со Стасом на заднем сиденьи. Девицы трещали без умолку. Скобелеву пришлось принимать участие в разговоре, изображая из себя самое большее тридцатилетнего. Несколько раз у них были неплохие шансы угодить в аварию, но выручала маневренность небольшого "форда".

Ехали долго по шоссе, свернули в садоводство, едва не "сели" на грязной после недавнего дождя проселочной дороге и наконец, заляпав почти до окон машину, подъехали к искомой дачке, где уже собрались остальные участники мероприятия, приехавшие кто на чем.

Понятно, на даче много пили. Андрею запомнились мутноватые развлечения. Одно из них, предложенное Стасом: "Эстафета Харона." На язык кладется медная монета, и ее надо в поцелуе передать партнеру.

Рослая девица, по-видимому, предназначала себя Скобелеву. Ему пришлось вести себя соответственно. Едва ли, несмотря на все его старания, она осталась довольна. Ему почему-то лучше всего запомнилась родинка, похожая на букву G у нее на лопатке.

Настроение Андрея было испорчено. На следующий день он вместе со Стасом возвращался в город. С ними снова ехали две девицы, правда, другие. Стас, не желая замечать состояния Андрея, всю дорогу развлекал их трескучими парадоксами. Из его болтовни Андрей понял, что у его ночной партнерши было прозвище "Газпром". Из-за родинки или из-за небоскреба на Охте, который собирается строить богатая компания?

А в ночь на понедельник Стас без предупреждения пришел к Андрею домой. Он был избит и плохо соображал. От него попахивало какой-то дрянью. Как выяснилось, он сочинил издевательское стихотворение, адресат которого не замедлил отплатить за поруганную честь. Едва Скобелев привел Стаса в чувство, тот, дрожа от возбуждения, поспешил прочесть опус, которым очень гордился. Опус назывался "Жалоба заики".

Г-голубеют н-ночные ог-гни.

Я, з-заика н-несчастный, ст-тою

И м-мечтаю о м-милых, о н-них,

С-судьбу п-прок-клиная с-свою.

П-подходит п-последний т-трамвай.

Я д-должен й-йехать на н-нем

Д-домой, в уж-жасную даль,

П-под-давляя г-горестный с-стон.

Т-там вс-стреч-чает м-мама м-меня,

Н-не зная о с-сыне с-своем

К-как й-йему н-ненавистна в-вес-сна,

Г-русть к-каким й-йего ж-жет ог-гнем.

Андрей удивился, как такой бедный и несчастный заика мог побить полного сил автора. - Это стихи на случай. Ему прокололи шины "джипа", а денег тогда с собой у него было мало, - брезгливо пояснил Стас. - Чувства юмора никакого. И потом, не сам же он бил, когда про стихи узнал.

Стас редко заговаривал о сонной болезни. Сейчас, однако, продолжая дрожать, он высказал мнение, прямо противоположное тому, что утверждал в первый день знакомства: мол, больны все, точнее, те, кто считает себя здоровым, просто привыкли к болезни, как - и тому есть примеры в истории! - привыкали и кое к чему похуже. Только поэтому они ее и не замечают.

Чтобы Стас успокоился и смог заснуть, Скобелев сварил ему нечто вроде грога, дал таблетку пенталгина, и наконец сумел уложить в постель, накрыв толстым одеялом. Себе он постелил на раскладушке.

Проснулся он слишком рано, еще даже не совсем рассвело. Лежал, смотрел в потолок. Впервые, пожалуй, с момента знакомства, всерьез злился на Стаса. Предутренний час располагал к жестким оценкам. Хватит строить из себя дурака, ясно же, что мальчишка интересуется только собой, не говоря уж о его окружении, которое, наверное, просто считает Андрея молодящимся клоуном.

В принципе, Андрей собирался зайти сегодня в институт к Кузьме Витальевичу, хотя особой спешки не было, никто больше не требовал от него строгого соблюдения расписания. Тем не менее он поднялся, быстро оделся, сложил раскладушку, поставил кипятить чайник и вернулся будить Стаса.

Того, что последовало, он не ожидал. Глядя злыми и ясными, хотя и несколько заплывшими глазами, Стас выложил все, что думает об Андрее, не постеснявшись приплести то, что знал, видимо, со слов своих девиц. Это не противоречило недавним размышлениям Андрея, просто было намного глупее и оскорбительнее. Скобелев мог бы услышать нечто подобное, поведав о своих переживаниях очень добродетельному и очень неумному человеку.

Он не стал ничего отвечать, но сходил на улицу, остановил какую-то машину, заставил Стаса одеться, спуститься вниз и отправил домой. Водитель, довольный Скобелевской щедростью, с интересом смотрел, как Андрей впихивает на заднее сиденье внезапно потерявшего всякую волю к сопротивлению, зеленовато-бледного в водянистом утреннем свете Стаса.

Вечером Скобелева ждал неприятный разговор с соседями. Не очень-то кстати, когда у тебя начали водиться деньги и ты собираешься ставить перед ними вопрос о выгодной продаже квартиры "на разъезд".

Вдобавок на следующий день в Центре ему вновь попенял - ты совсем запустил работу, Андрей, - неугомонный Снегирев. Но этим выговор не ограничился. Приобняв его за плечи, улыбаясь, Виталий завел его к себе в кабинет. Там он уселся за стол - тот же, что и прежде, огромный, перевезенный на новое место. Зеленое сукно. Волосатые руки со сжатыми кулаками. Перстень с печаткой. Андрея он сесть не пригласил и больше не улыбался.

-- Серьезное предупреждение, Андрей. Не надо болтать о нашей работе за пределами Центра. И вообще о сонной болезни. Ты знаешь, мы ничего официально не секретим, процедуры слишком сложные, да и ограничивать свою свободу передвижения не хочется. Но это не значит, что не надо уважать определенные правила. Я хочу, чтобы все сотрудники Центра это понимали. Если хочешь, корпоративная этика. Ясно?

-- Ясно...

-- Ну вот и хорошо... - лицо Виталия заметно смягчилось. - Имей в виду, в принципе я против того, чтобы скрывать нашу деятельность. Придет время - мы все что надо обнародуем. Но я не хочу, чтобы на нас вышли сейчас какие-нибудь искатели сенсаций. Поверь, они будут играть по своим правилам.

Андрей скучал все больше. О да, он снова честно работал, как, наверное, работал бы в любой пригодной для жизни обстановке - интенсивность работы, вероятно, была качеством, инвариантным по отношению к сонной болезни. Другое дело, осмысленность. То, что Снегирев сумел испугать его - его вовсе не привлекала перспектива оказаться снова в своем академическом институте во власти самодура-директора, не влияло ни на эту скуку, ни на интенсивность работы. Все как-то существовало само по себе, не влияя одно на другое.

На фоне бурной деятельности по разработке Большого Опросника выделялось (и благодаря этому запомнилось) лишь несколько эпизодов.

-- Полюбуйся, - На столе перед Снегиревым лежало пухлое досье в твердом, обтянутом коричневым коленкором переплете.

-- Что это такое? Ты хочешь сказать, мне все это читать?

-- Это - предложения. Все подряд читать не обязательно, но придется принять участие в писании отзыва.

Снегирев объяснил, что пухлый том содержит "план-проект" (именно так он называется!) неотложных мер по борьбе с сонной болезнью, присланный из одной полупровинциальной клиники, и что самое лучшее, что можно в данном случае сделать - это написать отрицательное заключение.

-Здесь, например, говорится, что всех больных и даже только подозреваемыхв наличии болезни надо немедленно изолировать от здоровых, кроме специального персонала. То есть, охраны. Размещать их в специальных зонах - скажем, переоборудовать заброшенные пионерлагеря вдали от столиц, где земля не пользуется спросом.

Представь себе, эти параноики претендуют, будто они уже разработали методику безошибочного выявления больных. Ты, конечно, спросишь, как? С помощью примитивной анкетки. Она вывляет якобы характерные изменения в мотивации. Они утверждают, что их статистика подтверждает наличие связи болезни, например, с наркоманией. Требуют срочно провести исследование, чтобы выявить распределение больных по национальному признаку. Их собственых ресурсов для такого широкомасштабного исследования недостаточно, они хотят использовать нашу инфраструктуру.

-- Откуда они вообще узнали о наличии болезни?

-- Представь себе, один из этой гоп-компании повышал у нас квалификацию!

-- Но это значит - он был тут совсем недавно? Когда же они успели состряпать такую солидную работу?

-- Их данные у меня вообще не вызывают никакого доверия. Но ты пойми задачу! Меня ли тебе убеждать? Надо убедить тех, кто принимает решения.

-- Контролирует денежные потоки?

-- Именно. Там! - Снегирев ткнул пальцем вверх. - Задача ясна?

--- * ---

Читая дома фолиант, присланный на отзыв, Скобелев обнаружил периодичность в данных экспериментов. Одна группа из двух десятков чисел с точностью до небольших вставок и перестановок повторялась на протяжении обширной таблицы. Обрабатывая эти данные, авторы получали желаемый результат. Вскоре Скобелев нашел еще одно подобное место, затем еще. На следующий день он сообщил о своих открытиях Снегиреву.

-- Я же тебе все объяснил - надо убедить тех, кто принимает решения. Их что, подгонка данных волнует? Ну разве так, чуть. Для иностранных спонсоров это мог бы быть аргумент, но их роль сейчас невелика.

-- Но тут вообще сплошная ерунда. Вранье и вопиющая безответственность.

-- Вот и напиши - рабский труд неэффективен, охрана стоит дорого, поройся, кстати, в интернете, насколько дорого. Дешевой земли осталось мало, а если есть - значит, дорого будут стоить коммуникации. Вставь все это в отзыв. Чтобы к завтрашнему дню черновик отзыва был готов, с цифрами. Так уж и быть, помогу тебе отредактировать.

С этой задачей Андрей справился.

--- * ---

... Однажды в Интернете, на каком-то научно-популярном сайте Скобелев прочел заметку об опытах, где линии лабораторных мышей становились бесплодными после определенного воздействия, но проявлялось их бесплодие только в четвертом поколении. Подумалось, что если у сонной болезни есть последствия, которые проявляются столь же замедленно, то к концу следующего столетия мы можем неожиданно узнать, что человечество обречено на вымирание.

--- * ---

В конце июня Снегирев изобрел хорошо звучавшее по-английски название для сонной болезни: "Sleeping Domain Syndrome", SDS. Он вызвал к себе Скобелева.

-- Последнее усилие, старик! - к нему вернулось прежнее дружеское добродушие. - Каку тебя с английским?

-- Так, ничего. Практики мало. А что?

-- Надо срочно написать тезисы на английском, страниц на десять. В Женеве намечается хорошая конференция. Выколачивать деньги сейчас не сезон, но стоит застолбиться. Писать будем интригующе, но осторожно, всего выкладывать не будем. Наверняка на Западе тоже люди болеют, но медицина пока молчит, и в прессу еще ничего не просочилось, я просматривал. Так что твоей математики надо побольше... Пиши как получится, ошибок не бойся. Английский я отредактирую. А проектами под финансирование займемся осенью.

Андрей несколько стыдился за свой английский, но Снегирев быстро отредактировал выстраданный им текст, приписал по нескольку фраз в начале и в конце, поблагодарил. По всей видимости, со Снегиревым снова восстановились нормальные рабочие, да и дружеские, отношения. Андрей удивился, насколько ему это приятно.

--- * ---

Как-то раз Скобелев зашел в лабораторию. Работа с больными на сегодня закончилась, и три как на подбор грациозных лаборантки наслаждались кофе.

-- Присаживайся, - пригласила самая старшая, Галя, поправляя подкрашенную в розовый цвет светлую прядь.

-- Он аб-со-лютно не слушал указаний, представляете! Высвободил руку, погрозил кулаком. Да что там, приподнялся вместе с креслом, и заявил, чтобы его немедленно оставили в покое!

-- А дальше?

-- Зафиксировали кресло, закрепили понадежнее руку, сделали укол. Спросили, кто он, по его мнению, такой.

-- А он?

-- Сказал, спокойно так, я мол не тот, за кого меня принимают. Потом взял и заснул. Когда проснулся, то разумеется, ничего не помнил.

-- А другой как?

-- Тому велели рассказать о своих снах. Он говорит - я иду по Невскому, но это не совсем Невский, а другой, который параллелен нашему. В параллельном Петербурге. Там параллельные улицы, параллельные дворы, дома - все параллельное.

-- Ну и?

-- Затем он стал рассказывать другой сон, параллельный первому.

Смех.

Вторая лаборантка, та, которая рассказывала про опыты, искоса взглянула на Скобелева и застегнула одну пуговку на слишком смело расстегнутой блузке.

-- Кто проводил опыты? - спросил Скобелев, стараясь не показать своего любопытства. О таких опытах он раньше не слышал.

-- Саша.

-- Который?

-- Ну тот, с психфака, аспирант Виталия Леонидовича...

-- Слушайте, девочки, что со мной было... - в разговор вступила самая младшая из лаборанток, Леночка, безнадежно уводя его в сторону от интересной для Скобелева темы.

--- * ---

Пришла наконец пора летних отпусков, и Центр опустел. Снегирев и психолог Кира, довольные проделанной работой, улетели на Канары, аспиранты сдавали какие-то экзамены, у дипломников была защита дипломов, пациенты, похоже, также решили отохнуть, лишь лаборантки исправно появлялись на час-другой, да круглые сутки (быть может, за исключением этой пары часов) скучали охранники. Несмотря на суровость дирекции, поменьше стало народу и на основной работе Андрея.

... Он шел мимо сада, через заросшие дворы. Теперь тут образовались настоящие дебри. Кое-где ветви нависали над дорожкой, как свод. Иногда этот лес расступался, и перед ним открывалась посыпанная песком площадка, несколько покрытых шрамами скамеек, качели, а вокруг плотной, в рост человека, стеной поднимался цветущий шиповник. Над головой обещало дождь северное небо, а рядом шумели березки, липы, клены, покачивали молодыми иголками лиственицы. Были места, откуда вовсе не увидишь домов.

Он пересек проспект и снова попал в заросшие дворы. Андрей никак не мог найти дома, где некогда жил. Разговоры о том, что "хрущевки" будут сносить и строить коммерческие современные многоэтажки, шли давно, но в этих местах не чувствовалось еще никаких признаков, что слухи могут оказаться правдой. Он плутал, пока не наткнулся на металлическую сетчатую ограду, за которой виднелся знакомый двухэтажный корпус детского сада. Было видно, что сад, в отличие от жилья, давно уже не используется по назначению, но по этому ориентиру легко отыскался и дом.

Андрей сел на скамейку, подстелив на сиденье газету. Он не узнавал себя. Так же неожиданно, как в авантюру со Стасом, он пустился в воспоминания. Казалось, в душе открылись какие-то шлюзы. Его захлестывали сцены из короткой семейной жизни. В деталях - с выражениями лиц, с мимикой - разыгрывалась давняя ссора. Следующая сцена - жена гладит утюгом простыню, в окно светит низкое, но еще яркое солнце, янтарный свет которого мешает им смотреть телевизор - экрана почти не видно. Одна из немногих мирных минут, за которые он рад бы был отдать многое. На смену, тем временем, теснились новые картины.

Кафе - они с женой тянут через соломинку коктейли. Концерт - Кшиштоф Пендерецкий дирижирует исполнением собственной симфонии. Лица - друзей, знакомых. Что еще? Оказывается, он мог, абсолютно точно, будто оно находится у него перед глазами, видеть ее тело. Точнее, чем тогда. Тогда голова его была занята другим. Реальность этих воспоминаний казалась куда большей, чем реальность всего, что его сейчас окружает. Можно подумать - они неподвластны времени - настолько, что способны пережить его, остаться, когда он умрет, как пережили его жену, какой она была тогда - нет, она не умерла, просто наверняка стала совсем, совсем другой, - друзей, какими они были в старые годы. Где теперь эти друзья? Где жена - в какой солнечной Калифорнии?

Возможно, пока жива старая боль, есть что противопоставить сонной болезни.

Поток воспоминаний несколько ослаб. Начал накрапывать дождь. Первые же капли пробили не слишком густые волосы Скобелева. Он встал, раскрыл зонт. Затем сутуловатая, слегка перекошенная от постоянного ношения портфеля фигура двинулась к проспекту.

Теплый ветер вливался в открытые окна "фиесты".

Как обычно, Скобелев откладывал сборы в дорогу до последнего момента. Накануне ему наконец удалось переговорить с соседями - вроде бы, все согласились, что квартиру можно попробовать продать на разъезд. Это дало ему толчок - следовало исчезнуть как можно быстрее, чтобы не запутать дела новыми разговорами. Весело ругаясь про себя, он истратил полдня, разыскивая и укладывая в машину все, что могло понадобиться в путешествии. Наконец-то можно вырваться из города!

Хорошо снова оказаться на шоссе! Когда-то у Андрея был "запорожец". Андрей в конечном счете заездил своего "горбунка" досмерти, но успел досконально изучить ближние и дальние окрестности Петербурга.

За Красным Селом он увеличил скорость. Его не оставляло чувство, странное для того, кто привык к долгой болезни без особой надежды на выздоровление: чувство, что ничего не болит. Он с опаской прислушивался к себе.

Часов в восемь вечера он миновал Кингисепп. Началось более глухое, более узкое шоссе на Сланцы.

Проезжая здесь, Андрей всегда удивлялся большому количеству железнодорожных переездов. Непонятно, куда вели все эти железнодорожные ветки. Казалось бы - никуда, но ведь куда-то... В былые времена он не сомневался, что за мелколесьем скрывается военная тайна.

Еще с самого Кингисеппа впереди начал вырисовываться внушительный грозовой фронт. Сперва он еле просматривался сквозь дымку, но скоро развернулся во всей красе. Подсвеченные закатным солнцем, в небе громоздились какие-то рога, вавилонские башни, крепостные стены. В складках туч мерцали молнии. За очередным переездом трескучий раскат грома перекрыл невозмутимый шум мотора. Быстро темнело.

В конце прямого отрезка шоссе маячила на обочине угловатая мальчишеская фигура. Опять ахнул гром. Машина буквально подскочила на шоссе. Крупные капли дождя бисером разлетались по ветровому стеклу. Скобелев включил "дворники" и зажег фары. Фигура замахала рукой, голосуя. Скобелев плавно затормозил.

На обочине стояла косоглазенькая девушка. Поношенные джинсы, курточка, холщовая сумка через плечо. Короткая стрижка - волосы даже не закрывают уши. Скобелев приоткрыл дверцу.

-- Куда едем?

-- До Гдова возьмете?

-- О' кей. - В такую погоду Скобелев взял бы пассажирку хоть до Луны.

Дождь припустил сильнее, сопровождаясь оглушительным грохотом разрядов. "Дворники" отчаянно метались по стеклу, не справляясь с потоками воды. Девушка влезла внутрь, отфыркиваясь. Как на жердочку, уселась на край забрызганного водой сиденья. Захлопнула дверцу. Улыбнулась.

Скобелев, не глуша мотора, переключил передачу на "нейтралку", вытянул ручной тормоз и отпустил сцепление. Включил печку.

- Не хочу рисковать вашей жизнью. Давайте подождем. Уж больно льет сильно.

- Давайте...

Скобелев чувствовал, что гроза кончится не скоро. Даже сонная болезнь не могла сделать его настолько толстокожим, чтобы упорно ехать под этим тропическим ливнем вперед, рискуя жизнью пассажирки. Да и вообще... можно хоть раз в году не думать о болезни. В бытность владельцем "запорожца" он не раз пользовался удобной стоянкой где-то недалеко отсюда, на берегу Плюссы. Лучше бы дождь стал послабее... но не прекращался совсем. Приключение есть приключение. Скобелев был уверен, что сможет найти поворот. Подъезд к реке был хороший, с остатками асфальта.

-- Боюсь, сегодня до Гдова никак не добраться. Видите, что творится! Я знаю тут недалеко место, где можно разбить лагерь, если дождь ослабеет. Себе поставлю палатку, вы устроитесь в машине. Есть одеяло и спальник. Вас как звать?

-- Катя, - по-прежнему улыбаясь, девушка мягко провела кончиками пальцев по ткани, которой была обита крыша машины. -Крыша над головой, это хорошо.

-- А зачем вам Гдов-то?

-- Археология...

-- Вы что же, археолог?

-- Ну, не совсем... Но у меня там знакомые...

Скобелев отпустил "ручник", включил скорость и медленно тронулся с места. Чтобы стекла не запотевали, пришлось запустить печку на полную мощность. В машине стало жарко и влажно. Поворот - вот он. Скобелев осторожно съехал с шоссе. Память сильно преувеличила качество дорожки, да и времени прошло немало. Неровные пятна асфальта перемежались заполненными водой ямами. Кое-где бежали ручьи. Правда, проехать здесь все-таки было можно, да и до реки недалеко - метров двести-триста. Но от водителя требовалась полная сосредоточенность. Катя, не говоря ни слова, тихо шевелилась рядом.

- Слава богу! - Скобелев выехал к реке и остановился. К счастью, никто не занял удобного места. Все та же водительская рутина - поставить на "нейтралку", потянуть ручной тормоз. Скобелев посмотрел на Катю. Свет фар отражался от кустов, светились приборы. Было темно, но не слишком - достаточно света, чтобы понять, что она каким-то образом успела раздеться, правда, оставив на плечах свою детскую куртку. На бледном лице кругло чернели глаза.

--- * ---

Дождь перестал глубокой ночью. Скобелев сидел на каком-то мокром бревне и курил. За его спиной в автомобиле спала Катя. Интересно, со всеми ли она ведет себя так непосредственно? Сам Скобелев давно уже не был способен проявлять инициативу. Но чувствовал благодарность.

Гроза ушла, но над головой по-прежнему не было ни единой звезды. В темноте лучше прорастают зерна... Интересно, сможет ли из этого зерна вырасти что-нибудь хорошее?

Он встал, размял затекшие ноги, осторожно побрел к машине. Разделся снаружи - внутри слишком тесно. Забавно - и у него, и у нее нашлись презервативы, что, в конечном счете, тоже неплохо. Несколько комаров впилось в тело. Скобелев поспешно забрался внутрь, осторожно захлопнул дверцу, опустил защелку (мало ли), залез под одеяло, стараясь не разбудить Катю. Позавидуешь - она легко помещалась, свернувшись калачиком, на разложенном пассажирском сиденье.

Проснувшись утром, Скобелев не обнаружил в машине новой знакомой. А выглянув в окно, слегка растерялся.

За мертвым лесом выбрасывали дым в хмурое низкое небо полосатые трубы ТЭЦ. Вдали в тумане угадывались горбы сланцевых терриконов. У ближнего берега торчал из воды куст ржавой арматуры. Рядом, по колено в воде, стояла голая Катя. Не оборачиваясь, она зашла поглубже и поплыла.

... Скобелев уже готовил завтрак, когда Катя выбралась на берег.

- Зря вы не купаетесь. Вода очень теплая.

Интересно, почему у нее так искусаны руки и ноги, подумал Скобелев. Может, это не укусы? Комаров она, похоже, не чувствует совсем. Презервативы не панацея, смешно было бы помереть от СПИДА, подхваченного от встречной наркоманки.

- Однако, - Катя с интересом разглядывала полотенце. При свете дня она выглядела не очень молодой, может, лет на тридцать. Просто тип такой, "мальчиковый".

-- Вода цветет, наверное, - усмехнулся Скобелев. - Здесь купаться можно. Химические стоки, если остались, они ниже по течению.

Обмотав полотенце вокруг бедер, Катя зевнула, почесалась.

-- Тебя бы сфотографировать так - на фоне ТЭЦ. Подпись - "спиной к прогрессу", - заметил Андрей.

-- А когда я входила в воду - было "лицом к прогрессу"?

-- Хотя бы и так. Можно снять серию.

-- Ненавижу сниматься.

Вернувшись к машине, Катя неторопливо принялась одеваться.

--- * ---

Какими бы ни были иные проявления сонной болезни, фантазия не дремала. Машина бодро неслась по шоссе, рядом сидела Катя. Но разочарования не заставили себя ждать. Во-первых, Катю действительно встречали во Гдове. Двое молодых людей в брезентовых куртках на слегка заржавленной, но вполне еще бодрой "Ниве"...

Еще в Сланцах, на заправке, Катя созвонилась с ними по мобильному телефону. Пока она кружила по асфальту, выискивая зону оптимальной слышимости, Скобелев заметил в ее полуоткрытой сумке паспорт, соблазнительно высунувший наружу свой угол. Не удержавшись, Скобелев наскоро перелистал красную книжечку. Екатерина Владимировна Клочкова, 28 лет, разведена... Он осторожно положил паспорт на место.

К тому же Скобелеву, который, выбирая маршрут, вспоминал главным образом о давних поездках на "Запорожце", не пришло в голову, что сразу за Гдовом теперь может начинаться погранзона. У Кати и у ее друзей туда оказались пропуска. Андрей, по их словам, тоже мог попытаться получить пропуск - вроде бы это было нетрудно, но ехать одному к знакомым местам на берегу Чудского расхотелось. Другое дело, если бы он вообще не встретил Кати, а так... Кроме того, ему не слишком нравилась идея жить в палатке под присмотром скучающих пограничников.

При расставании (невеликое утешение) Катя все-таки дала ему номер своего мобильника и адрес электронной почты. Скобелев дал ей визитную карточку Центра, нацарапав в углу домашний телефон с e-mail'ом. Он почти не сомневался, что вскоре она ее выбросит или потеряет, и не рассчитывал на особенно радостный прием, если сам начнет ей названивать.

Приходилось на ходу менять планы.

--- * ---

Первый раз он разбил одинокую палатку на берегу Ильмень-озера. Прожил там несколько дней, пытаясь работать над статьей. Погода была никакая - облака без дождя. Мысли его были заняты другим - не только Катей.

Тревога его снова рвалась к краю шкалы.

Да, мы пользуемся солидными, хорошо зарекомендовавшими себя методами, вроде пресловутой статистики, о которой давным-давно известно, что она бывает хуже лжи. И - опять это "мы". Мы делаем, мы стремимся, мы должны, как будто существует некое средоточие мудрости, которое держит в своих руках все рычаги, нити, все каналы управления - все, о чем только можно подумать, и задача заключается в том, чтобы избрать правильный путь, а дальше ноги сами принесут к цели.

Но никаких "мы" нет - это лишь абстрактный носитель добрых намерений, как обыкновенно "они" - не менее абстрактный носитель злых, и те и другие мостят дорогу известно куда. Андрея еще не окончательно покинуло чувство юмора, и он усмехнулся про себя, вообразив дорогу в ад, аккуратно вымощенную черными и белыми шашечками.

Изумительно, как ловко умудряемся мы двигаться вокруг тайны, не прикасаясь к ней. Кто - под давлением научных традиций. Кто - подчиняясь инструкциям и планам, разработанным людьми, еще меньше смыслящим в болезни, чем скромные сотрудники рабочей группы. Кто - ради карьеры, из инстинкта дельцов от науки, к которым все же, пусь при известной личной симпатии, можно отнести Снегирева. Спонсоры - одни, предпочитая отстегнуть на медицину, чем на что-то иное, другие - надеясь на чудесное выздоровление, и в то же время боясь что-то менять. Болезнь так широко распространилась, что наверняка среди распоряжающихся деньгами тоже много больных. Удивительно, что сюжет еще не попал в СМИ. Тысячи причин соединяются и порождают вполне отчетливое движение по касательной...

Наконец пошел дождь, от которого Скобелев укрылся в машине. Он чувствовал, что подобно усилиям рабочей группы, его размышления тоже направлены по касательной к проблеме.

Дождь вскоре кончился. Дождавшись, пока подсохнет палатка, Скобелев снял лагерь. Все-таки близость с посторонним человеком, это ужасный шок, последствия которого не сразу проходят.

--- * ---

Дорога...

Дни, проведенные в пути, сливались воедино. Города, городки, поля, луга, березовые рощи. Полей постепенно становилось все больше, на Кубани остались одни поля, кое-где разграфленные лесополосами да отороченные мутными речками. Он рвался к морю...

В Дагомысе его ждал Рубен. Рассчитывая провести здесь вторую половину отпуска, благо деньги были, Скобелев заранее связался с ним. За умеренную плату - комната с верандой. Есть, где поставить автомобиль, с толстым уютным Рубеном можно сыграть в шахматы...

Новороссийск, Геленджик, Лазаревское, Лоо... Последнее усилие (прибрежный серпантин, перегруженный транспортом) и вот, наконец, внизу раскинулась долина с купающимися в голубоватой дымке громадами отелей...

Рубен, однако, Скобелева озадачил. Что-то случилось... Принять гостя он не смог. К сожалению, в этом году ему пришлось отказать всем, всем, кому он собирался сдавать... В доме была масса детей, какие-то женщины в черном, еле говорящие по-русски... Он, конечно, не бросил такого давнего знакомого - еще с советских времен - на произвол судьбы, напротив, устроил - за ту же цену- к другу, маленькому рыжему человечку неармянской национальности... Комната здесь была хуже, по ночам откуда-то налетали комары, машину приходилось оставлять на улице перед домом - только и утешения, что в этих краях его скромный, не слишком новый "форд" никому не нужен. А главное, на новом месте оказалось раз в пять больше съемщиков, чем было бы у Рубена...

Тем не менее Скобелев пытался работать. Только так он и мог ощущать себя математиком, а это все еще кое-что значило в его жизни...

--- * ---

Через пару дней Cкобелев встретил на улице в Сочи Леру Милейко, свою однокурсницу, которая после замужества вроде бы жила в Москве. Лера выглядела не по курортному расстроенной.

Скобелев пригласил Леру выпить кофе. Зашли в кафе. Лера разговорилась не сразу, но потом призналась, что муж ее лечится тут же в неврологическом санатории. Это - последний шанс, вся его карьера под вопросом.

-- У него был прокол, - пояснила Лера, - ерунда, ничего серьезного, начальство тоже ничего не знает - у него хватило характера не докладывать, но он так переживал! Пошел - не признаваться, конечно, просто посоветоваться в нашу поликлинику к невропатологу. Тот что-то заподозрил, послал обследоваться в медцентр. Там поставили диагноз - сонная болезнь. Говорят, молчи, никому ни слова. Как лечиться - не сказали. От них - от кого же еще - дошло до начальства. Сашу собирались переводить на более высокую должность - все застопорилось. Вызвали, дали понять - даже для того, чтобы сохранить то, что есть, надо лечиться. Он же аналитик, не оперативник, хотя условия работы бывали сложные. Вроде мы на зарплату не жаловались, и обслуживание все на уровне, но ты же знаешь, где бы сейчас ни работать, все равно своих денег много уходит.

-- Я сам немного консультировал ребят северо-западного Центра, - осторожно заметил Скобелев. - Он откуда-то знал, где работает муж Леры, и она вела себя так, будто он знает, но он хоть убей не помнил, чтобы они раньше об этом говорили.

-- Ты? - удивилась Лера.

-- Математики везде нужны...

-- Саша, наверно, захочет с тобой поговорить.

Это Скобелев и рассчитывал услышать.

---*---

Саша нервно курил. Лера нервно готовила на плитке кофе. Номер, в котором они жили, был, в сущности, однокомнатной квартирой, только без отдельной кухни. "Студия", как говорят в наши дни. Саша - светловолосый атлет, и сонная болезнь, сочетание это удивило Скобелева.

По сравнению с тем, каким бы раньше (Андрей был у Леры на свадьбе), Саша, конечно, сдал, но суть все равно схватывал на лету.

-- Значит, о болезни толком ничего не известно. Ни прогноз, ни течение, ничего.

-- Не совсем так. Известно все же, что ничего особенного не происходит.

-- От ядерной энергии тоже пока ничего особенно плохого не происходило. Два широко известных случая в Японии, один на Украине. По пальцам можно пересчитать. Плюс жертвы неосторожного обращения с радиоактивными материалами. Твои медики, вероятно, списали бы это на ошибку эксперимента... Или сказали бы, что опасность есть, но все под контролем.

-- В случае с ядерным оружием хорошо известно, что может быть, если джинна выпустить из бутылки. От сонной болезни ожидать чего-либо подобного нет оснований. Господь изощрен, но не злонамерен, как говорил Эйнштейн.

-- Эйнштейн! - Саша принужденно улыбнулся.- Ядерное оружие! Зачем так сложно.

-- Пейте же кофе, - Лера наполнила чашки.

Саша долго размешивал сахар, но вместо того, чтобы пить, зажег новую сигарету.

-- У нас есть одна методика,- Скобелеву пришел в голову план, показавшийся ему забавным. - Анализ сновидений. - Импровизируя, Скобелев рассказал, как, погружаясь в собственные сны, можно попытаться локализовать "спящую область". - "Sleeping domain", - добавил он для солидности. - Шеф прочит методике большое будущее, - говоря это, он рассчитывал вытянуть что-нибудь интересное из Саши о работе ведомства, до сих пор возбуждавшего у всех, по крайней мере, у всех представителей его поколения, болезненный интерес.

-- А кто у вас шеф? - Саша перехватил инициативу.

-- Снегирев.

-- Борис Андреевич?

-- Нет, Виталий Борисович.

-- Черт, - поднял брови Саша, - ты с ним в каких отношениях?

-- В школе вместе учились.

-- Как ты думаешь, он не мог бы удостоверить, что с моим диагнозом вышла ошибка?

-- Не знаю. Вряд ли он будет оспаривать диагноз московского центра.

-- А мог бы он удостоверить, что это у меня в легкой форме?

-- Откуда ты знаешь Бориса Андреевича? - в свою чередь спросил Снегирев. - По службе?

-- Вроде того...

-- Может быть, проще ему было бы поговорить напрямую с твоим начальством? Сначала ты мог бы встретиться с младшим Снегиревым, тот передаст, что надо, отцу, а он объяснит в частном порядке твоему начальству, что ничего страшного нет? Тогда все интересы будут задеты в минимальной степени.

-- Выглядит неплохо... Он где сейчас?

-- По идее, на Канарах. К концу августа вернется.

Саша надолго задумался. Кофе допили молча.

--- * ---

Через пару дней Скобелев зашел снова. Если раньше Саша казался просто подавленным, то теперь он выглядел, как отлично сдавший экзамены на сокрытие своих чувств человек, который вдруг осознал, что жизнь - не экзамен. Говорил он рублеными фразами, исключительно о деле: что надо сказать Снегиреву, если Андрей будет с ним договариваться. То снимал, то надевал темные очки. Обещал позвонить в конце августа, когда все вернутся из отпуска. Когда основное было сказано, до неприличия быстро закончил разговор.

--- * ---

На следующий день к Скобелеву зашла Лера. Похоже, недавно она плакала. Припухшие веки, припудренный нос, наспех наложенный макияж...

-- Он даже не сказал мне, что видел во сне. Напуган ужасно. Зря ты рассказал ему про методику...

-- Он не мальчик.

-- А по-моему, наоборот... Ему всегда везло, а тут...

-- Как ты думаешь, он действительно мне позвонит?

-- Конечно. Он не упускает реальных шансов.

-- Хорош мальчик! Ты его не боишься?

Лера задумалась, сдвинув брови.

- Знаешь, другая бы обиделась, но... Честно говоря, иногда боюсь.

Они разговаривали долго, хотя ничего особенно нового для себя Скобелев не узнал. Как видно, Лера просто не хотела возвращаться домой.

---*---

Скобелев провел на юге около трех недель. О болезни он почти не думал - зачем? Жить можно и с ней, и даже отдыхать, пока есть деньги. Не читал газет, не смотрел телевизор, даже в Интернет почти не заглядывал, особенно в последние дни, когда вдруг решил получше узнать окрестности Сочи - например, выбрался на Красную Поляну. Обратно он решил ехать через Москву.

Лоо, Головинка, Лазаревское, Туапсе, Майкоп, Армавир, Ростов, Воронеж, Елец, Тула, Москва... От мелькания холмов, лесов, перелесков, полей, оврагов, километровых столбов, указателей, дорожных знаков, железнодорожных переездов, шлагбаумов, домишек, домов, городов, городишек, поселков, огородов, движения облаков, наискось проплывающих над шоссе, смены солнца, тени, дождя, перемен дня и ночи, у Скобелева возникло ощущение, будто он медленно скользит по периферии огромного круга.

Это ощущение не исчезло и тогда, когда Скобелев, уже в Москве, пил чай дома у одного своего московского приятеля, Коли Шехтера, когда, ночью, лежал без сна на чистой простыне под чистым пододеяльником в его городской квартире, даже когда он, наконец, заснул. Так ощущение качки не оставляет моряка, сошедшего на берег.

На следующее утро разговор зашел о сонной болезни. Оказывается, вчера о ней не говорили только из-за усталости Скобелева. "Было видно, что ты готов заснуть прямо за столом." Коля, конечно, не догадывался, что Андрей болен.

-- Ты не представляешь, что тут сейчас творится! Вряд ли ты смотрел в дороге новости?

-- Новостей я не смотрел. А что?

-- Ну... в интернете это уже несколько дней... А вчера показывали "Журналистское расследование". Я слышал, ты теперь в снегиревском Центре работаешь? Вы ведь там ее изучаете?

-- Ее?

-- Ну да, ее, сонную болезнь. ССО, Синдром Спящей Области.

Андрей догадался, что так в прессе, наверное, перевели "Sleeping Domain Syndrome". Утечка произошла, информация просочилась.

-- Изучаем. А что там в этом "журналистском расследовании"?

-- Ну что.... Как обычно, что появилась такая новая вирусная болезнь, возможно, очень опасная, что ее существование скрывается от народа.

-- Вирусная?

-- Ну да. Там шли активные ссылки на западные работы. Правда, только в специальных изданиях. Как всегда, показывались разные интервью. Вопрос задавался, а что, на Западе тоже скрывают?

-- Никогда не слышал ни о какой вирусной теории сонной болезни. Ладно, а каков был ответ?

-- Ну, что может быть и скрывают. Запад, он ведь тоже управляемый.

-- Трудно поверить, чтобы там не пробилось в прессу - если за этим что-нибудь серьезное.

-- Передаю, что слышал. И не жди от меня от меня больших подробностей, чем я мог запомнить. Я не сижу круглые сутки перед телевизором, большинство ведущих по именам не знаю... Главным источником там у них был какой-то доктор мед. наук.

-- А сегодня в новостях тоже будет?

-- Наверное. Только не знаю точно, когда, в " prime time " еще не просочилось.

Коле пора было на работу. Для Андрея оказалось новостью, что он преподает теперь в частной школе и неплохо зарабатывает. Никто не заставлял Колю отмечаться на работе ровно в восемь, тем более в конце августа, но замены и перекладывание своих обязанностей на других в частном секторе не приветствовались.

В Перестройку, когда со всех сторон, казалось, открывались новые горизонты, Андрей с любопытством следил за изменениями в жизни своих знакомых, однако та эпоха осталась далеко в прошлом. Поэтому для него было сюпризом, что тень прежнего любопытства вернулась, и поводом послужила сонная болезнь.

У Коли было два паспорта - российский и израильский. Прожив несколько лет в Израиле в начале девяностых, позже он вернулся в Москву. Купил квартиру. Школа, разумеется, была еврейская.

Обо всех этих поворотах Колиной судьбы Андрей узнал на ходу. Семья хозяина была на даче, лишних ключей в квартире не нашлось, и Андрей вышел из дому вместе с Колей. Какой сюжет - двойное гражданство на фоне сонной болезни. Жаль, что он вчера сразу завалился спать.

Скобелев понимал, что, возможно, ему придется уже вечером мчаться в Петербург. Он чувствовал ответственность за дела снегиревского Центра и одновременно - внутреннее сопротивление при мысли, что необходимо срочно менять планы. Решением, как всегда в подобных случаях, мог быть отложенный выбор. Собрать побольше информации, а там посмотрим.

Коля - уже на пороге - разрешил ему сделать несколько междугродних звонков. Домашний телефон Снегирева не отвечал. Мобильник тоже. Охранники в Центре ничего не знали. Выбор откладывался как минимум до вечера.

Накануне Скобелев запарковался без особого труда - Коля жил на далеком Юго-Западе. Метро, впрочем, было рядом - неоценимое удобство в зажатой варикозными пробками столице. Коля согласился подбросить его на своем "Пежо" до ближайшей станции. "Хочешь полюбоваться Кремлем - поезжай общественным транспортом." В метро Андрей купил газет: "Московского Комсомольца", "АиФ", "Коммерсантъ".

"Сонный вирус." (МК).

"Деньги на сон." (Коммерсантъ)

"Кого укусила муха ЦЦ?"(АиФ)

Подробно обсуждалась вирусная гипотеза пока только в "Московском Комсомольце." Подпись под статьей - "И.Я. Иванов, академик", оставляла читателя строить догадки, членом какой именно из многочисленных параллельных академий он состоит - вряд ли это была РАН, судя по не слишком академическому тону. Вполне возможно, что и псевдоним. Тогда вся подпись - каламбур, незамысловатая шутка. Но сама статья шуткой не была.

С точки зрения Андрея, убедительных доказательств в пользу вирусной гипотезы в статье не приводилось. Утверждалось, что у совместно проживающих или постоянно контактирующих по работе лиц частота ССО статистически достоверно выше, чем у прочих. (Интересно, где они набирали статистику?) В тексте, правда, были ссылки, неполные и, скорее всего, неточные, в стиле "желтой прессы", на отечественные и зарубежные работы, о которых Андрей никогда ничего не слышал. (Странно - в Центре у Снегирева информация была хорошо поставлена.) Обсуждались вопросы о заразности, об отсутствии эффективного лечения. Красочно расписывались возможные последствия распространения вируса ССО.

С источниками гипотезы ясности не было - зато цели статьи прорисовывались вполне явно. Существующие центры исследования болезни упоминались - и обвинялись в замалчивании наиболее перспективной гипотезы, отстранении от дела ее сторонников, административных интригах.

Статья, похоже, была элементом хорошо оркестрованной кампании. Недаром другие заметки появились в столь разных газетах, как "Коммерсантъ" и "АиФ". "Ъ" главным образом говорил об использовании денег правительственных целевых программ. Основным лозунгом статьи в "АиФ" было "Хотели как лучше (для себя), получилось как всегда (для всех остальных)". Эти два текста подписаны были именами, неизвестными Андрею, даже без вторичных академических признаков.

По логике, для полноты картины, следовало теперь заглянуть в Интернет. Выбравшись из метро, Андрей зашел в первое попавшееся интернет-кафе.

Вирусная гипотеза фигурировала на большинстве новостных сайтов, правда, ничего нового по сравнению с газетными статьями Андрей не нашел, пока не догадался посмотреть, что пишут иностранцы. Сонная болезнь - SDS - оказывается, обсуждалась и здесь. Например, в Yahoo. В английском он чувствовал себя не очень уверенно, но все же достаточно, чтобы убедиться, что вирусную гипотезу придумал не Запад. Тревожное внимание было направлено на Россию. Китай скрывал птичий грипп, а в России, получается, тем временем зрела сонная болезнь? Об этом заговорили сами русские! Правда, пробираясь по ссылкам, Андрей обнаружил попытку связать SDS с так называемым "Gulf War Syndrome" и вообще с пережитым стрессом. Единственная идея, которая показалась ему интересной.

Вернувшись к просмотру русских сайтов, он сделал ошибку - решил заглянуть на пару-тройку форумов, где бы обсуждался ССО. Это только испортило Андрею настроение - плотность дурацких обвинений, перемежающихся матом, была здесь заметно выше обычной, а среди комментариев, выдержанных в более спокойном тоне, не нашлось ничего особенно интересного.

---*---

Андрей так давно не был в Москве, что любопытство на время могло отогнать озабоченность. Когда-то, как у большинства питерцев, Москва вызывала у него раздражение, но прошло столько лет... Он решил просто побродить по центру. Главное, не выходить за пределы Садового кольца, чтобы не потеряться. Внутри всегда рано или поздно наткнешься на какую-нибудь станцию метро.

Он очень быстро убедился, что его предвзято-питерский взгляд по-прежнему выхватывает в первую очередь признаки варварства и бесчеловечности. Он осознавал это, но не собирался отказываться от своей предвзятости. Ощущение гневного неприятия или язвительной насмешки, даже не переходящее в действие, было все-таки ощущением, лучше, чем ватное равнодушие сонной болезни.

Город стал пестрее и разнообразнее. Много отреставрированных зданий. Рестораны и кафе, которых почти не встречалось раньше. Но повсеместно тот же выражающий пренебрежение к человеческой мере масштаб - двери и окна в два или три человеческих роста. Выражающие то же самое гигантские джипы. (Этих раньше не было.) Самодовольные купеческие лица. Нищие - те главным образом оставались за пределами Садового кольца, успел заметить Андрей. Колючие силуэты небоскребов. Новое в этом плане не противоречило старому и даже очень старому - кремлевским башням цвета подсохшей крови, избыточной пестроте "Василия Блаженного"... При взгляде на собор Андрею почему-то всегда вспоминалась сказка про Конька-Горбунка. Он легко мог себе представить три сказочных котла перед собором - по сути дела, орудия казни. Подростком он впервые прочитал "Историю" Карамзина. Тогда ему показалось, что царь в "Коньке-Горбунке" это, наверное, сам Иван Грозный.

Скобелев ушел от Кремля, пересек странно наклонную Лубянскую площадь. В конце концов ноги унесли его к восстановленному храму Христа Спасителя. Храм ему скорее понравился, оказался гораздо легче на вид, чем та громада, которую он ожидал увидеть. Но Скобелев обогнул его, и чудовищный монумент Петру-мореплавателю посреди Москвы-реки все вернул на свои места - варварский город, варварская эпоха...

---*---

Мазохистски наслаждаясь варварством, какой-то частью мозга Андрей продолжал думать о деле. Верна вирусная гипотеза или нет, но эта возможность ставила перед ним моральную проблему. Получается, он сам мог быть источником заражения. Имеет ли он право оставаться у Коли? Но признаться, что болен, он тоже не мог, поскольку это означало бы лишь подвергать Колю бесполезным многомесячным переживаниям.

Почувствовав голод, Андрей зашел в "Елки-палки". Перекусил, почти не чувствуя вкуса пищи. Даже если частота заболеваний среди совместно проживающих или работающих действительно достоверно выше, это еще ничего не доказывает. Сонная болезнь так тесно связана с обстоятельствами жизни, что, естественно, у живущих или работающих в похожих условиях и частота заболеваемости должна повышаться. А в статье не приводится никаких доказательств прямого заражения.

Андрей решил ничего не говорить Коле, но уехать как можно раньше. Может быть, утром. Или даже вечером? Интересно, пишет ли о сонной болезни что-нибудь израильская пресса? Рассчитавшись в "Елках-палках", он бысто нашел новое Интернет-кафе, с намерением посмотреть израильские русскоязычные сайты.

Вирусная гипотетеза обсуждалась там тоже, но, в отличие от англоязычных новостей, дискуссия была более разнообразной. Андрей обнаружил даже немало критических выступлений, во многом повторяющих его собственные мысли. Например, обсуждалась возможность связи ССО с ситуационным стрессом. Андрей не слишком удивился, когда прочитал, что в Хайфе открывается консультационный центр по ССО (а в Тель-Авиве и Иерусалиме такие центры уже существуют).

Когда, часов в семь вечера, Андрей вернулся к Коле, его идея тотчас уехать немедленно рассыпалась прахом - Коля хотел говорить о ССО.

-- Я заведомо знаю по крайней мере одного больного, - заявил Коля, засовывая вегетарианскую пиццу в микроволновку.

По его словам, он относился к происходящему философски - ССО - не СПИД, но многие знакомые уже на грани паники.

-- Ты веришь, что на Западе ССО нет, или они просто проглядели?

-- Думаю, что проглядели. ССО - конечно не СПИД, но больных много. Запад есть Запад - пока враг не назван, его не существует.

-- Я тут принес "Вечернюю Москву". В ней критикуют вирусную гипотезу. Думал, тебе будет интересно.

За чаем Скобелев просмотрел статью. Интересно, она написана по инициативе автора, или это один из наших союзников? Впрочем, хотя автор и отмечал отсутствие убедительных доказательств прямого заражения, его критика не убеждала. Вместо того, чтобы спорить с сомнительными выводами из статистических данных, он зачем-то обрушивался на математические методы.

С Колей пришлось проболтать допоздна, но, узнав, что назавтра к нему возвращаются с дачи жена и дети, Андрей объявил о раннем отъезде. "Сам видишь, какие обстоятельства."

На рассвете Андрей выехал домой. Десятичасовая гонка: Солнечногорск, Клин, Тверь, Вышний Волочек, Новгород, Чудово, Тосно, и наконец, единственный город, который он чувствовал своим - Петербург-Петроград-Ленинград.

Прежде, чем он собрался позвонить Снегиреву, ему самому позвонила Таня.

-- Не вешай, пожалуйста, трубку. Слушай, нам надо встретиться. Это очень важно. Я не стану говорить о наших отношениях. Можно, я зайду? Не хотелось бы говорить по телефону.

Они договорились встретиться в одном из кафе на Невском. Как всегда, в кафе было людно. На них никто не обращал внимания.

-- По-моему, я заболела, - карие глаза Тани выражали отчаяние. - По-моему, у меня ССО.

-- С чего ты это взяла?

-- Я видела статью в газете... Проверила в Интернете. Все совпадает.

Ложечка в ее руке мелко дрожала.

-- Ты не боишься от меня заразиться?

-- Таня, прошу тебя, не устраивай истерики из-за газетной статейки. Судя по специальным работам, вирусная гипотеза совершенно неосновательна. Сонная болезнь не заразна, - хотел бы он быть сам в этом уверенным, но сейчас главным было успокоить Таню.

-- Ты не мог бы мне устроить консультацию врача в вашем Центре?

-- Конечно. Только попозже, когда все вернутся из отпуска.

После встречи с Таней, Скобелев стал названивать Снегиреву, но никто не отвечал - ни домашний номер, ни трубка. Он набрал номер Центра. Наконец-то, помимо охраны, появился один из врачей, но Снегирева пока не было.

- Боже мой, что тут у нас творится. Из-за этой вирусной гипотезы все просто с ума посходили, - пожаловался врач.

Андрей позвонил родителям Снегирева.

-- Борис Андреевич? Здравствуйте. Это Андрей Скобелев. Я сейчас работаю у Виталия Борисовича в Центре. Вы не знаете, когда он будет? Из-за этой кампании в прессе по поводу вирусной гипотезы у нас Бог знает что творится.

-- Я в курсе. Виталий в Москве, его срочно вызвали.

-- Когда он приедет?

-- Как только разберется в ситуации. Рассчитывает послезавтра.

Уже после полуночи позвонил Стас. Спросил разрешения зайти. Что-то в его голосе побуждало забыть о прошлом и согласиться.

Оказывается, у Стаса тоже возникли проблемы. Из оригинальности, он повсюду болтал о своей болезни. Теперь, когда поднялся шум вокруг вирусной гипотезы, пришла расплата. Конфликты со всех сторон - с ансамблем, с девушками...

-- Эти дуры вообразили, что ССО передается половым путем...

Впервые после ссоры Скобелев оставил Стаса на ночь.

После того, как они полночи проговорили о сонной болезни, и выкурили на двоих пачку сигарет, Стас неожиданно спросил:

-- Я давно хотел знать, вы-то сами больны или нет?

Сказалось ли раздражение от постоянного самоконтроля и умолчаний, ощущение новой угрозы, нависшей надо всеми, поздний час и усталость, или что другое, но Скобелев вдруг сказал правду:

-- Да, конечно! Но очень прошу тебя, не надо никому об этом рассказывать, - добавил он, беря себя в руки.

-- Считайте, уже забыл, - ухмыльнулся Стас.

После этого они долго обсуждали свойства детекторов лжи. После признания Скобелева, Стас заметно повеселел.

-- Кстати, что вы думаете о самой вирусной гипотезе?

-- Что она неверна. Но, как всякая научная гипотеза, безусловно, нуждается в честной проверке.

---*---

Весь следующий день Скобелев провел в Центре. Интенсивный поиск в интернете источников вирусной гипотезы... Разумеется, ссылки в "Московском Комсомольце" оказались неточными, но кое-что накопать удалось.

Журналу "Вирусология", цитировавшемуся "И.Я. Ивановым", вероятно, соответствовали "Вопросы вирусологии". Просто "Вирусологии" ни в каких каталогах не оказалось. Ближайшей по названию статьей к той, на которую ссылался "Иванов", был обзор, озаглавленный "Использование статистических методов при изучении социальных механизмов распространения актуальных вирусных инфекции", в котором ССО, правда, вскользь упоминалась, но не более.

Другой журнал из названных "Ивановым", как выяснилось, издавался в Белоруссии.

Доступ к публикациям американских журналов требовал оплаты кредитной пластиковой картой, которой у Андрея не было. Андрей просмотрел заголовки и резюме и остался при убеждении, что и здесь ссылки имели весьма отдаленное содержание к реальному содержанию публикаций.

Главным результатом поисков были, однако, не туманные "за" и "против".У Андрея сформировалось преставление о "научной добросовестности" противника, подверждавшее первоначальную нелестную оценку. А это давало силы для борьбы.

Постепенно его возражения приобретали все более четкую форму. Необходимо разбираться в причинах, увеличивающих заболеваемость людей, живущих и работающих в сходных условиях. Родственность причин не означает горизонтальной передачи от больного к больному. Возможно, все дело в условиях. Не исключено, что ССО - своего рода профессиональное заболевание... А может (но это для себя, не для прессы) просто эпидемия осознания каких-то давно существующих, но неосознанных состояний.

Вечером Андрею наконец позвонил Снегирев.

Не прерывая, он выслушал рассуждения Андрея по поводу слабых мест вирусной гипотезы.

- Утром я за тобой заеду, изложи это все на бумаге. Сейчас на даче у отца дядя Миша, будет совещание.

---*---

Утром Снегирев приехал с охраной. Его собственная "Ауди" с затемненными стеклами и два джипа спереди и сзади. "Ауди" вел шофер.

По дороге Скобелев еще раз, более четко, чем вчера, пересказал свои соображения.

-- Бытие определяет сознание, - оскалил белые зубы Снегирев.

Андрей вскользь упомянул об идеях Стаса, но они не привлекли внимания Снегирева. Улыбаясь, он объяснил Скобелеву, что сейчас обострилась борьба вокруг федеральной программы по исследованию ССО. Каждый, в том числе и сторонники вирусной гипотезы, хочет занять ключевое положение.

-- Допустим, будет выделено из расчета по сто баксов на больного. Сколько это даст в масштабе страны?

-- Не так уж мало... Зависит от количества больных.

-- В том числе, потенциальных. Короче, ты прав, пока финансовые потоки средние. Но стреляют и из-за меньшего. Все эти статьи, кампания в прессе, лишь проба сил, попытка мягко воздействовать на ситуацию. Показать свое влияние. Готовься написать что-нибудь для СМИ, нам это тоже может пригодиться.

-- Кто все-таки такой это твой дядя Миша?

-- Мой двоюродный дядя, профессор, доктор медицинских наук. Кандидат на должность координатора от нашей программы.

---*---

Скобелев почему-то предполагал, что они едут на старую дачу родителей Снегирева, где ему случалось бывать в детстве и в студенческие годы. Предполагал, несмотря на то, что Снегирев был одет не по-дачному элегантно. Сообразил он, насколько нелепой была эта идея, только когда они уже въезжали в поселок. Поселок, разумеется, тоже был другой - несколько десятков вилл дворцового типа. Сказка - тускло-зеленые кроны сосен, нежный аквамарин озера, песчаные пляжи. Миллионные терема за высокими кирпичными заборами. У ворот виллы Бориса Андреевича торчала даже небольшая сторожевая башня... Подумалось, что можно было бы одеться иначе - не просто пиджак и джинсы.

Бесшумно разъехались черные металлические ворота и кортеж закатился во двор. Большую часть места перед домом занимал асфальтированный паркинг, где уже стояло около десятка машин. Андрей со Снегиревым прошли в дом.

Трудно сказать, каким Андрей воображал себе дядю Мишу, но тот оказался не похож ни на ученого, ни на бандита. Потирая руки, смешно подпрыгивая, он выбежал из биллиардной. На нем была серо-фиолетовая рубашка без галстука. Табачного цвета бархатный пиджак, расшитый более темными, тоже коричневыми, цветами и листьями. Пепел на рукаве. Лакированные ботинки.

Через приоткрытую раздвижную дверь Скобелев увидел за его спиной Снегирева-старшего в генеральском мундире, каких-то типов в форме и без. Большинство просто в дорогих костюмах, но выглядящих все равно по-военному. Как ни странно, толстенький дядя Миша, одетый на первый взгляд довольно богемно, смотрелся своим в этом доме. Возможно, потому, что и бархатный пиджак, и черные, в еле заметную серую полоску, брючки с тонким пояском очень хорошо сидели на его неспортивной фигуре, извещая о богатстве и успехе.

-- А, Виталик, наконец-то! - воскликнул он. - Кого это ты привез?

Снегирев представил Андрея, добавив, что у него имеются интересные соображения по вирусной гипотезе.

-- Очень рад! - дядя Миша косо, словно из-под полы, сунул Снегиреву мягкую руку.

-- Пошли в салон, там сейчас никого нет. За четверть часа управитесь? - на секунду в лицо Андрею уставились маленькие, но очень острые глазки.

-- Постараюсь...

Хотя Андрею было не по себе, помог многолетний опыт выступлений на конференциях. Он управился за восемь минут. Дяде Мише понадобилось пять, чтобы изложить по-своему сказанное Андреем. Предположениям он сумел придать вид абсолютных истин, вопросам - солидных утверждений, сомнениям - бесспорных возражений. Как профессионал высокого класса, атаковал он только то, что действительно было шатким и уязвимым. Несомненно осознавая степень отклонения от истины всего, что им говорилось, но не подставляясь под критику сам.

-- Сделайте коммюнике для прессы. Когда закончите, я посмотрю, - и он укатился в биллиардную.

Андрей не был уверен, что его оставят обедать. Часа полтора она работал над коммюнике, старась не думать ни о чем, кроме слов. Чувствовать себя мастером на все руки - в этом тоже было известное удовольствие. Виталик уходил и возвращался, но честно помогал ретушировать текст. В конце концов оба остались довольны полученным результатом. Виталик снова ушел, а вернувшись, бросил: "Ланч".

-- После ланча покажем дяде Мише, и можешь ехать домой. Тебя отвезут.

Во время ланча дядя Миша сидел на дальнем от Андрея элитном конце стола. Андрей не слышал, о чем там шла речь, но судя по смеху сановных соседей, его юмор пользовался успехом.

Рядом с Андреем оказалась мама Снегирева. Вероятно, под влиянием склероза она то и дело возвращалась к теме, которая, видимо, очень ее волновала: докторской диссертации, над которой, якобы, не жалея сил трудился Виталик.

После кофе, ненадолго осовободившийся дядя Миша (он был слегка навеселе и держал в пухлой ладони сложенный вчетверо листок коммюнике) и Виталик предложили Андрею место старшего научного сотрудника во вновь образуемом институте.

-- Не волнуйся, зарплата из внебюджетных фондов, - обнажил белые зубы Виталик.

---*---

В последующие дни Андрей со Снегиревым приводили в порядок имеющиеся материалы. Кроме того, Андрей отбирал статистические данные из работ сторонников вирусной гипотезы, которые можно было бы обратить против нее самой, поскольку на сбор собственной статистики по этой теме просто не хватало времени.

В понедельник у Андрея кончился отпуск. Отношения на основной работе, похоже, возвращались в прежнее русло, но это уже не имело значения. Он чувствовал, что Кузьма Витальевич больше не имеет над ним власти. В принципе, можно было там вообще больше не появляться.

Разведчик-аналист Саша, прикативший из Москвы специально для встречи со Снегиревым, укатил обратно успокоенный.

Как-то, когда Стас сидел у Скобелева - их отношения восстановились, хотя и без прежней теплоты - неожиданно пришла Таня.

-- Ты обещал позвонить...

-- Ну не вышло... Заходи! Тебе, я думаю, интересно будет познакомиться с настоящим больным. Он не заразный!

К удивлению Андрея, несмотря на разницу в возрасте, Стас принялся энергично ухаживать за Таней. Тане эти ухаживания явно были приятны. Вскоре она уже смеялась от грубоватых шуточек Стаса. Ушли они вместе - Стас вызвался проводить даму ввиду позднего времени...

Первого сентября Снегирев сообщил Скобелеву, что на следующей неделе они едут в Москву. "Готовь доклад. Для неспециалистов, минут на двадцать."

Начало сентября в Питере выдалось сухое, но холодное. Дул северо-восточный ветер, не задевавший высоких однотонных облаков. Дома Скобелев согревался, протапливая сохранившуюся с дореволюционных времен печку-голландку досками от ящиков, собранных около ближайшего магазина. Соседи - редкий случай - относились к его инициативе с полным одобрением.

Вместе с тем он отчаянно работал. Доклад был еще далек от того состояния, в котором он мог бы с надлежащей уверенностью защищать свои положения. Всего неприятней было сознание, что он должен будет отстаивать их во что бы то ни стало, независимо от истинности, просто в силу обстоятельств. Неприятное ощущение не снималось уверенностью в конечной правоте.

Оформлению командировки сопутствовали привычные организационные трудности. Несмотря на наличие вызова, Кузьма Витальевич тянул с подписанием приказа. Лишь звонок Снегирева-отца директору решил дело.

Мотаясь по городу, Андрей застудил горло. Обычные средства - аспирин, полоскания, сдерживали развитие болезни, но каждый день, проведенный в институте, поездка в библиотеку, даже посещение интернет-кафе, придавали ей новые силы. Антибиотиков Скобелев не уважал.

За пару дней до поезки - билеты уже были куплены - Андрей почувствовал, что дальнейшая работа над докладом ничего не даст, и решил - в кои-то веки - съездить к родителям в садоводство.

---*---

Выйдя на пенсию, они завели обычай как можно раньше уезжать весной, и как можно дольше, пока позволяет погода, оставаться осенью за городом. Садоводство создавалось в начале восьмидесятых, когда ограничения, введенные советской властью, были уже не такими строгими, так что в доме имелась приличная печка. Зато далеко - ближе к Выборгу, чем к Питеру, и не слишком удобно по транспорту. Но сейчас у Андрея был его "форд".

В садоводстве было пустынно. Холодный сентябрь, начало недели... Рябина у забора, "золотые шары" на клумбе, желтый родительский дом с белыми наличниками...

Андрей приехал без предупреждения - мобильных телефонов у стариков не водилось, но родители оказались на месте.

Андрей привез с собой бутылку вина, колбасу, красную рыбу. Знакомые, которым случалось бывать во Франции, говорили, что о таких винах, как "Тужур" там никто никогда не слышал, но признавали, что пить его все-таки можно. Мама, однако, затопила плиту, принялась хлопотать с обедом.

Заранее Андрей не знал, будет ли ночевать, но теперь, похоже, все клонилось к этому варианту. Андрей сглотнул. Горло по-прежнему болело.

-- Давай, по стаканчику, для сугрева, и пойдем прогуляемся, - отец достал из шкафчика бутылку водки, - вино твое потом будем пробовать.

От водки боль в горле на какое-то время забылась. Дойдя до края садоводства они пошли вдоль леса. Желтоватое небо, облезлые ели. Отец был в ватнике, резиновых сапогах. Старый берет, седая щетина.

-- Мы с матерью думаем приватизировать квартиру. Как можно скорее, пока еще возможно. Да и возраст, мало ли что.

-- По-моему, разумно, - сказал Андрей. Про себя он подумал, что это было бы не только разумно, но и справедливо. В конце концов, нежелание их переехать из двухкомнатной в однокомнатную квартиру в свое время оказало решающее влияние на его семейную жизнь. Да и сейчас он жил в коммуналке, хотя надеялся на скорый разъезд, - А что, есть какие-то сомнения?

-- Ты же знаешь, какие у нас пенсии, - Андрей не знал, но понимал, что немного. Бывший доцент-физик в институте повышения квалификации, бывшая учительница... В отношениях с родителями тоже были свои полосы, хорошие и плохие. Кое о чем Андрей любил вспоминать, кое о чем нет... Беседы за чаем о теории относительности. Класса до шестого Андрей был единственным среди своих школьных приятелей, кто жил в отдельной квартире. К нему любили ходить в гости. Отец умел со всеми держаться, как со взрослыми, обаяния у него не отнимешь. Когда он оставался дома, порой завязывались многочасовые дискусии. Чай с брусничным вареньем...

-- Что приватизированная квартира, что нет - расходы отличаются несильно. Но ты не волнуйся, у меня сейчас с зарплатой все нормально. Я сам тебя хотел спросить, не надо ли вам чего, - этот ответ должен был успокоить отца.

-- Ты окончательно перешел в центр к Снегиреву? - отец достал из кармана сигареты. Никогда он не улыбался раньше так неуверенно. - Мать не дает курить в доме. Мы слушали по радио передачу о сонной болезни.

-- Создается целый институт. Обещают очень хорошее финансирование.

-- А что ты вообще думаешь о самой болезни? - Отец закурил, они двинулись дальше. Андрей обратил внимание, что он заметно прихрамывает.

-- Субъективно, по-моему, половина народа болеет. А объективно...

-- В старости вообще все время хочется спать. Так что субъективно мы тоже болеем.

-- Никто не знает настоящей причины. Я не думаю, что дело в вирусах. Какой-то скрытый стресс, кто его знает.

-- Мама говорит, что она бы предпочла уснуть и не проснуться. А я, наверное, не хотел бы умереть во сне.

-- Когда-то ты говорил, что мир по-настоящему проснулся только с появлением человека.

-- Я и сейчас так считаю.

-- Тогда получается, что сонная болезнь - это болезнь мирового сознания...

В этой болтовне, в этом стиле, открытом для любой темы, перескакивающем с одной темы на другую, к Андрею ненадолго возвращалось детство. Детство - да и не только детство, вся ранняя молодость, у него были счастливыми. Правда, от разговора снова разболелось горло, надо было возвращаться в дом. Андрей решил, что поедет в город утром.

---*---

Весь следующий день Андрей чувствовал себя плохо. Не надо было мешать вино и водку... Как еще он утром добрался до города.

Он отлеживался, принимал аспирин, пытался читать. По мере того, как проходило похмелье, на авансцену возвращались признаки постуды. Горело горло, неприятно, как комариный звон в пустой комнате, болела голова. Но отказаться от поездки в Москву в последний момент было немыслимо.

По дороге на вокзал его познабливало. По спине ни того ни с сего вдруг волной пробегали мурашки. Пару раз начинали неметь пальцы. Заболело плечо, оттянутое сумкой с компьютером. Вот незадача - еще не хватало заработать какое-нибудь осложнение.

Перед входом на Московский вокзал в его голове как лист, сорванный ветром, промелькнул дурацкий стасов стишок:

Вблизи Московского вокзала

Раз трое девушек стояло

И каждый думала о том

Скорей бы стол и теплый дом,

Но из прохожих там мужчин

Не подходило ни один.

На перроне перед посадкой в "Красную Стрелу" им вдруг овладела страшная тоска. Шаркали ноги по асфальту, пахло угольным дымом, а он чувствовал, что никогда сюда не вернется, или, если вернется, то настолько другим, как если бы это был уже не он.

Андрей никогда не был сентиментальным, но на глазах его выступили слезы.

Необычный скачок настроения напугал его больше, чем телесное ощущение болезни.

Усилием воли он заставил себя успокоиться и прошел в международный вагон. Снегирев уже сидел в купе. В вагоне было жарко. Андрей подумал, что при простуде это неплохо.

В присутствии Снегирева тревога Андрея уменьшилась. Виталик показал ему газету с одной из их собственных статей против вирусной гипотезы. Еще раз пролистали доклад на компьютере.

-- На твою часть отводится всего десять минут, - сказал Снегирев.

-- Тем труднее...

Всю ночь Андрея мучали кошмары. Какие-то кривляющиеся хари обступали его, дышали в лицо.

Утром он чувствовал себя совершенно разбитым. Что с того, что их встречала машина? Сознание будто заволокло дымом.

Завтрак в дорогом кафе лишь незначительно укрепил его силы.

Его опять познабливало, ныло плечо. Снегирев наконец что-то заметил и спросил Андрея, что с ним. Тот подробно описал свои неприятные ощущения.

-- Возможно, грипп. Смотри, не подкачай! - сказал Снегирев.

Доклад был назначен на 11. Сразу после кафе их отвезли то ли в министерство, то ли в госкомитет, то ли куда еще. Скобелев запомнил дубовые двери в два человеческих роста, сверкающие латунные ручки, мягкие ковры под ногами, холодный коричневый мрамор колонн... К одной из них он прислонился лбом, собираясь с мыслями.

Перед докладом Снегирев распустил в стакане содержимое какой-то ампулы и дал ему выпить.

Как ни странно, доклад - Андрей говорил о неправильном истолковании статистики сторонниками вирусной гипотезы - прошел прекрасно. У него не было сил задумываться над тем, что он говорит, и поэтому выступал он очень уверенно. Заранее подготовленный текст проецировался на экран. Ему задавали какие-то вопросы, он отвечал. После выступления Снегирев крепко пожал ему руку.

Когда все кончилось, Андрея отвезли на какую-то квартиру, похожую на снегиревскую. Евроремонт, картины...

Планировалось провести в Москве несколько дней, но Снегирев увидел, что Андрей совсем плох. Померили температуру. Было 38®. Снегирев позвонил куда-то. Привезли билет на ближайшую "стрелу".

Перед отъездом его накачали антибиотиками, температура уменьшилась, он почувствовал себя лучше. Однако продолжало болеть плечо, подташнивало.

На машине с затемненными стеклами его отвезли на вокзал. Все эти переезды, метания, выступление в министерстве, поразительно напоминали один из его снов.

- Приедешь, сразу позвони в Центр. Ребята организуют тебе хорошего врача, - напутствовал Снегирев.

В дороге Скобелеву не спалось. Мысли все хуже его слушались. Он вдруг решил, что умирает. Он, однако, был настроен совершенно фаталистически и не собирался предпринимать решительно никаких действий для своего спасения.

К половине девятого, изумляясь, что все еще жив, Андрей вышел на перрон, а котором немногим более суток назад прощался навсегда с Петербургом. Ему захотелось поцеловать заплеванный асфальт, он с трудом подавил это желание.

Зная, что дома нет еды, Скобелев заставил себя позавтракать в вокзальном буфете.

Как добирался домой, он не помнил.

В квартире его стошнило.

Кое-как прибравшись, он застелил постель, переоделся в тренировочный костюм, лег. На глаза ему попался градусник. Андрей померил температуру. 39.9®. Это почему-то привело его в восторг. Телефон стоял возле дивана, но звонить никуда не хотелось. Его вдруг осенила идея, что если он потеряет сознание, то разберется наконец в сонной болезни. Эта идея чрезвычайно ему понравилась.

Телефон, однако, зазвонил сам. Скобелев взял трубку. Звонила Катя. Андрей не помнил, что говорил ей, но через некоторое время оня приехала. Он дотащился до входной двери и даже справился с замком. Правда, после этого снова пришлось идти в ванную - его опять тошнило.

Перепуганная Катя вызвала "скорую".

В машину Скобелева несли на носилках.

---*---

Что-то вонзилось Скобелеву в позвоночник, от боли он даже вскрикнул.

- Двенадцать тысяч, не меньше. Какая мутная! - сказал кто-то.

Его повренули на спину.

-- Менингококкцемия, - сказал кто-то другой, пальцем тыкая его в живот.

Он уже ничего не понимал.

Начало бреда было черно-белым и в общем напоминало один из рядовых снов. Правда, все двигалось в непривычно быстром темпе, как в фильме, снятом в начале века.

Действие разворачивалось в огромном здании. Окон не было, однако откуда-то просачивался бледный свет.

Андрей пробегал по коридорам, по которым целеустремленно, как в подземных переходах, шли люди. Пробирался через огромные, как площади, залы, где тысячные толпы в такт хлопали плохо различимым ораторам на серых трибунах. Сбегал с этажа на этаж по сумрачным лестницам. Съезжал на эскалаторах. Опускался на лифтах.

"Это - прошлое?" - задавало слабо трепыхающееся сознание неуверенный вопрос.

Казалось, над ним уже тысячи этажей, позади тысячи залов. Становилось все темнее. В толпе теперь попадались - все чаще и чаще - не то маски, не то звериные морды. Рожи эти, эти личины, казались невыносимо мерзкими. Но он теперь чувствовал, и это было ново, что в силах побороться с ними. Наконец, он бросился к ним. Они кинулись прочь.

Андрей не помнил всех деталей преследования. Где-то мелькнуло с обычной угрозой "маковое зернышко". Но он чувствовал себя таким сильным, что смахнул его на пол - и ничего не случилось.

Очень скоро, однако, ему стало казаться, что преследуемые издеваются над ним. Он не мог догнать ни одного из них. Похоже, толпа, которая текла по коридорам, тоже включилась в игру, мешая погоне. То там, то здесь среди обыкновенных лиц мелькали уродливые личины.

В конце концов он очутился в громадном зале с гранеными стеклянными колоннами. Колонны, как зеркала, отражали тусклый свет. Все напоминало увеличенную во много раз станцию метро при аварийном освещении. Иногда его обманывали отражения в стекле. Бесплодное преследование разозлило его. Неужели он не может разделаться со своими противниками?

Он перестал метаться по зале и замер, выжидая.

По мере того, как он ждал, противники наглели. Все ближе мелькали их по-обезьяньи кривляющиеся рожи. Между тем нарастало сознание копящейся в нем чудовищной энергии.

Наконец он нанес удар. Последствия оказались больше, чем он рассчитывал. Одно мгновение он чувствовал, как освобожденная энергия несется во все стороны, сокрушая ненавистные стены, обращая в пыль перекрытия. Словно створки дверей, распахнулась крыша. Выше было голубое небо.

Ослепительно сияло солнце. Краски так горели и переливались, будто вещи светились изнутри. Эта невероятная яркость ощущений относилась не только к зрению, но и к слуху, и восприятию запахов, к осязанию.

Перед ним, одна красочнее другой, сменялись картины. Только что он наблюдал за горнолыжными соревнованиями, вдыхая полной грудью кристалльно-чистый весенний воздух, только что по голубоватому снегу с лиловыми тенями проносились желтые, красные, голубые лыжники, и вот уже он летел над полосой уходящих к горизонту коралловых пляжей, рядом с которыми плескалось изумрудное море, а в следующий момент - стоял на тротуаре южного городка из белого камня и момо него двигалось под музыку праздничное шествие: шли, сверкая медными трубами, оркестранты, за ними танцовщицы в разноцветных юбочках, затем негритята в красных фесках, а вот уже он плыл на лодке по широкой, коричнево-золотой реке, а в ярко-синем небе кружились точно отлитые из серебра чайки. Он никогда еще не чувствовал такой свободы.

То, что он повидал за несколько часов бреда на грани смерти, казалось ему потом более подлинным, чем то, что он видел наяву всю свою жизнь.

Но чем больше он видел, тем большую грусть чувствовал. Казалось, звучащая вокруг симфония, сплетавшаяся из разноголосой музыки, рева моторов, плеска волн, крика птиц, шума листвы, разноязычной человеческой речи, незаметно сенила мажор на минор. Может быть, он чувствовал, что этот мир ограничен во времени, и не так уж долго ему осталось существовать? Кто знает...

Солнце село, и в прекрасном, словно сазка, мире, наступил вечер. Андрей в это время летел, как птица, над огромным, уходящим до самого горизонта, городом. Быстро сгущались сумерки. Зажигались фонари. Ветерок, овеваший ему лицо, по летнему припахивал дымом.

Вдруг впереди, довольно далеко, вспыхнуло и быстро разгорелось пламя. Это было поразительно красиво, словно среди созвездий появилась комета.

Чуть погодя вспыхнул еще пожар, затем еще.

Пожары загорались один за другим, будто пламя вырывалось из-под земли. Андрей отчетливо видел, как на улицах, залитых багровым светом, метались черные фигурки, занятые борьбой с огнем.

Он не делал попыток перенестись в другое место - он знал, что везде творится то же самое.

Андрей чувствовал глубокую печаль. Он присутствовал при конце мира!

Поначалу он летел, стараясь держаться подальше от кварталов, охваченных пламенем, но скоро это стало невозможным. Языки огня поднимались все выше и наконец охватили Андрея.

Ничего не видя вокруг, кроме вихрей пламени, ничего не слыша, кроме рева огня, он каким-то образом чувствовал, как пожар охватывает все новые уровни его вселенной. Как пламя поднимается до первого... до второго... до третьего... до седьмого неба. И печаль все росла вместе с яростью пламени, которой, казалось, не было предела.

Без сознания Скобелев провел около суток.

Придя в себя, он обнаружил, что находится в отдельной палате-боксе. Одно окно выходило на улицу (там виднелись начинающие увядать кроны тополей), другое, широкое - в коридор. Дверь было отгорожена особым тамбуром.

Уже в этот, первый день, он чувствовал себя сравнительно сносно. Действовали ударные дозы пенициллина. Правда, при попытке сесть сразу начинались головные боли.

Под вечер пришла Катя. Вообще-то посетителям на отделении бывать не полагалось, однако это делали все, кому не лень.

Андрей дал ей телефоны Снегирева - при поддержке Центра и самого Снегирева можно было рассчитывать на привилегированное отношение, без которого в больнице трудно. Сообщил номер Стаса, просил передать, чтобы он заглянул. Родителей он беспокоить не хотел. Номера Тани он ей тоже давать не стал, чтобы не перегружать подробностями своей жизни.

Перед уходом она дала ему несколько разнокалиберных банкнот - это тронуло его гораздо больше, чем конверт с деньгами, который на следующий день принес один из охранников Центра, посланный Снегиревым. Разумеется, при следующей встрече Андрей возместил Кате ее расходы.

На десятый день Снегирева перевели в общую палату.

Его теперь часто навещала Катя. Подолгу говорили - о чем угодно. Характерами они были совсем не похожи, может быть, именно поэтому Скобелев чувствовал с нею какое-то особое сродство.

Несколько раз забегал Стас. Как всегда, он он не столько хотел видеть Скобелева, сколько рассказать о себе. Сдержанность не числилась среди его достоинств, и он с увлечением рассказывал о развитии своего романа с Таней. На Таню большое впечатление производили его стихи. Это давало повод прочитать их Андрею. Однажды он зашел не один, а вместе с другом, в котором Скобелев узнал юношу из психиатрического отделения, так поразившего его когда-то. За время свидания юноша не сказал ни слова, а Андрей не решился его спрашивать.

Андрей думал, что он приведет Таню, но она не появилась ни разу.

Недели через три Андрей начал понемногу выходить в коридор. Поначалу его упорства с трудом хватало на пятиминутную прогулку - начинало ломить руки, плечи - характерное последствие менингита. С каждым днем боль приходила позже и была слабее.

Снегирев появился незадолго до выписки. Рассказал, как постепенно спадает паника, вызванная шумом вокруг вирусной гипотезы, как разворачивается борьба вокруг института. Принес распечатку совместной статьи, чтобы Андрей внес последние исправления. Попросил разрешения использовать его историю болезни в своей докторской диссертации.

-- Ты что, действительно ее пишешь? - удивился Андрей.

-- Пригодится, - пожал плечами Снегирев.

Скобелев привык к больнице, к здешнему темпу жизни. Вечерами, когда гас свет, а за окном шумели на буйном осеннем ветру тополя, перед ним - стоило закрыть глаза - словно кинофильм, раскручивались воспоминания. Он, бывало, и раньше заумывался о своей жизни, но никогда это не происходило так спокойно, никогда он не чувствовал себя настолько свободным от всякой спешки.

Некоторое значение для того процесса, который совершался в нем, имели его соседи по менингитному отделению. Между больными, несмотря на различия в материальном положении, создалось что-то вроде товарищества. Возможно, из-за того, что все перенесли одну и ту же болезнь, побывали вблизи одной и той же черной дыры - смерти, и уцелели. Все они были выжившими. Конечно, Андрей старался помогать тем, у кого ничего не было.

В палате лежало шесть человек. Трое уже не впервые болели менингитом. Один похожий на цыгана бородач болел уже четырежды, и теперь ему назначили операцию по разделению спаек. Он утверждал, что менингит вообще имеет тенденцию повторяться.

В соседней палате лежал подросток, у которого менингит диагностировали не так быстро, как у Скобелева, и теперь ему предстояло остаться идиотом.

О сонной болезни здесь не говорили.

Что-то в Андрее переменилось, и он пытался понять, что именно. Все признаки сонной болезни у него по-прежнему были налицо. Он в этом убедился очень скоро. Но теперь он относился к ней иначе, чем раньше. Что-то его поддерживало.

Это было как-то связано с бредом. Интуиция говорила ему, что дело не в деталях прокрутившегося перед ним сюжета. Но тогда в чем? Под конец пребывания в больнице он, как ему казалось, это понял.

К пониманию вели бесконечные разговоры соседей, приоткрывавших от скуки задворки собственной жизни, их беседы у телевизора, больничные происшествия (у восемнадцатилетней девочки в одном из боксов был обнаружен любовник, вполне легально проникший на отделение под видо брата), просто долгие осенние вечера, когда Андрей лежал без сна.

Дело было в печали.

Он уверил себя, что в основе сонной болезни лежало ощущение неистиннсти всего, что его окружало. Не, то не был обман в прямом смысле слова, хотя и такого хватало. Скорее, неистинность другого рода, проникающая в самую суть каждой вещи, помысла, дела.

Суда по разговорам больных, у некоторых было в жизни нечто, что они ощущали как истинное, у других нет.

Чувство печали, пережитое Андреем в бреду, было и оставалось его истинным, как была несомненной (в отличие от сонной болезни) болезнь, позволившая пережить это. Оно все чаще по самым разным поводам возвращалось к нему. Печаль противостояла сонной болезни. На ней не было дымки, отделявшей от Андрея все остальное.

Парадоксально, но печаль давала надежду.

Печаль родилась, когда Скобелев оказался свидетелем гибели своего собственного внутреннего мира. Со временем он убедился, что в этом мире мало что изменилось. Похоже, он возродился, как Феникс из пепла (только очень уж сереньким был этот Феникс). Печаль, однако, пустила слишком глубокие корни, чтобы на нее как-то повлияло это открытие. Даже сомнение в истинности виденного в бреду прекрасного мира не могло ее уничтожить. В итоге печаль оказалась единственным новшеством. По крайней мере, единственным, которое имело значение.

ЭПИЛОГ

Прошло девять месяцев. Никаких крутых поворотов в развитии событий за это время не было. Институт по изучению ССО (ИССО) был благополучно открыт в январе. Паника, поднятая сторонниками вирусной гипотезы, лишь ускорила его создание. Экономически в основу была положена новая схема, с широким использованием спонсорских денег, контрактов и борьбой за мировые рынки. Дядя Миша стал директором.

В марте на дядю Мишу было покушение, но все обошлось.

Снегирев стал завлабом, Андрей - старшим научным сотрудником в его лаборатории. С грантов шли хорошие деньги. Одну лабораторию пришлось уступить вирусологам.

Скобелев честно работал на Снегирева, хотя и без прежней энергии. Идея самопознания средствами науки его больше не привлекала.

Основной темой лаборатории стала классификация профессий, при которых противопоказана сонная болезнь, и профессиональное тестирование.

Вирусологи безуспешно, как философский камень, искали вирус.

Опять объявился параноик, предалагавший изолировать всех больных сонной болезнью. На этот раз он вышел со своими предложениями прямо в правительство. Их послали на экспертизу в институт. Андрей задавал себе вопрос, как много больных в правительстве? Праздное любопытство, не больше...

Народ успокоился. О сонной болезни говорили примерно так же, как о гриппе.

Что касается остального...

Родители приватизировали свою двухкомнатную квартиру.

Квартиру в центре поразительно быстро удалось продать. Андрей мог только догадываться, что заставило соседей согласиться на все условия и с такой энергией заниматься продажей. На вырученные средства он смог купить себе небольшую однокомнатную недалеко от метро.

Еще до разъезда Катя поселилась с ним. После покупки однокомнатной он сделал ей предложение, но она ответила мягким отказом. Они прожили совместно еще месяц и тихо разъехались после того, как Андрей убедился, что Катя время от времени действительно принимает наркотики. Туманный призрак свободы... Они остались друзьями, но равнодушие постепенно возвращалось на освободившееся место.

Где-то в октябре Таня забеременела. Вначале она скрыла это от Стаса, а объявила только в феврале, вероятно, надеясь женить его на себе. Стас сбежал. Андрею он объяснил, что его возмущают подобные методы. У Андрея возникла и начала постепенно укрепляться мысль, что он мог бы усыновить (или удочерить) ребенка. Он, однако, размышлял слишком долго, прежде чем предпринять что-нибудь. Таня попыталась покончить с собой. Попытка привела к выкидышу, хотя сама она осталась жива. Скобелев навестил Таню в больнице. Она смотрела на него красными от слез глазами и молчала.

Вместо того, чтобы вернуться в институт, Андрей поехал за город. Теперь он часто катался безо всякой цели. Свободный режим работы этому способствовал.

Пробки на дорогах в этот день были незначительными. За постом ГАИ он увеличил скорость. Теплый апрель, пятна снега под деревьями. 80, 100, 120 километров в час... Стал он иным, поднялся на новую ступень, или это ему только казалось? Слепое пространство летело навстречу. Андрея, как обычно, не оставляло ощущение сна с открытыми глазами.

- * -

Впрочем, это было еще не все.

На этой скорости у него теперь иногда появлялись видения.

Призраки вели себя вежливо, старательно избегая создания аварийной обстановки. Не мешали смотреть в зеркала заднего вида, не отвлекали в момент сближения с другими машинами. Если езда была трудной, они как правило вообще исчезали из поля зрения, и возвращались лишь тогда, когда участок, требующий повышенного внимания, оставался позади.

Его забавляло, насколько равнодушно он к ним относится. Так же равнодушно, как они к нему, и, судя по их виду, друг к другу.

Опушку леса неторопливо пересекал полупрозрачный Стас. Сквозь него прошла значительно более прозрачная Таня. Призрачные родители копались в невидимом огороде. В воздушной лаборатории, уткнувшись носом в чашки, пили растворимый кофе туманные ученые. Склонялась над книгами в небесной библиотеке Катя. Снегирев и дядя Миша танцевали в облаках, не глядя друг на друга, странный танец. За ними, как кордебалет, шеренгой вскидывали ноги полковники и генералы - в штатском и в военных мундирах. Из-за горизонта, словно грозовые облака, выглядывали незнакомые властные лица.

Возникали и исчезали воздушные замки, сильно напоминающие скороспелые новорусские виллы.

Кое-где рядом с шоссе разворачивались настоящие войны. Что-то взрывалось. Горели призрачные дома, прятались в туманных развалинах призрачные бойцы, валялись на улицах призрачные трупы. Сны смогли наконец вырваться на волю, но какое это имело значение? Андрей немного снизил скорость.

Где-то он читал про глубокое равнодушие теней, населявших греческий Аид, к себе самим и друг к другу. Эвридике было все равно, уходить или оставаться. Возможно, загробный мир постепенно перемешивается с миром живых, и в этом суть сонной болезни?

В это не хотелось верить, мысль была слишком страшной.

В загробном мире не меняется ничего, но разве можно отрицать, что благодаря перенесенным испытаниям в его жизнь вошло что-то новое?

Стал он иным, поднялся на новую ступень, или это ему только казалось? Андрей не знал ответа. Слепое пространство летело навстречу. Галлюцинации на время прекратились, но его не оставляло ощущение сна с открытыми глазами.

---*---

Впрочем, и это тоже было еще далеко не все... Он уже понял, что каждой ступени в развитии сонной болезни соответствует свой слой реальности. У каждой пыльной кулисы есть своя закулиса. Правда, все эти слои трагически - или до смешного? -- похожи. Даже если умереть, по существу, возможно, не изменится ничего. Его не оставляло ощущение сна с открытыми глазами. 120, 140, 160... Он улыбнулся. На мгновение выпустил руль. Нет смысла создавать еще один эпилог...

Оставить комментарий © Copyright Соловьев Сергей Владимирович (soloviev@irit.fr) Размещен: 01/10/2007, изменен: 21/09/2010. 132k. Статистика. Повесть: Фантастика Скачать FB2	Ваша оценка:
Аннотация: Недавно повесть вышла в альманахе "Подвиг". Внимательный читатель, возможно, оценит иронию.

Соловьев Сергей Владимирович Меньшее из зол

Соловьев Сергей Владимирович
Меньшее из зол