Аннотация: Собственно, эта повесть лишь небольшая часть романа "Обратная сторона Игры"
Дело о волхве Дорошке
1
- Женщины, они и после революции бабы, - решил товарищ Оболикшто, прочитав третью за неделю записку о происках некоего мазурика. Мазурик звал себя волхвом Дорошкой, жил подаянием и гадал на прошлое, настоящее и будущее. За гадание не брал ни гроша, только сухари, если кто даст, но нагадывал такое, что женщины - а обращались к Дорошке преимущественно они - уходили в расстройстве или в восторге, но обязательно и твердо веря, что все, сказанное волхвом есть истина. Отсюда и скандалы в семьях. Мужья сначала гневались, потом пытались словом и делом образумить жен, а под конец в отчаянии писали записки товарищу Оболикшто с требованием разоблачить и наказать. Все бы ничего, только и жены и мужья жили за кремлевскою стеной, и были видными и выдающимися деятелями, а один так даже вождем, хорошо, хоть не из самых главных. Но как знать, вдруг завтра...
Товарищ Оболикшто оборвал думу. Этак сам не заметишь, как впадешь в мелкобуржуазный пессимизм, а пессимизм, что гниль или ржа, все портит. Незаметно, тихонько, а глядишь - перед тобой уже не боец революции, а так... человек в очках. То есть против очков товарищ Оболикшто ничего не имел, если зрение ослабло, отчего ж и очками не пользоваться, но вот то, что прилагалось к очкам - шляпа, бородка, "будьте любезны" и, особенно, "естественные права гражданина" недолюбливал. Ему пришлось посидеть на одном совещании, где долго, нудно и непонятно говорили об электрическом социализме, и главными были эти - в очках, с бородками и правами гражданина. Про права они не говорили, но даром, что ли, товарищ Оболикшто в партии с пятого года? Нагляделся на сочувствующую интеллигенцию, насквозь видит. То есть душой они за народ, что правда, то правда, но за народ выдуманный, вычитанный из книжек, написанных такими же сочувствующими в очках. Там у них все добренькие, как сахар в меду, и стоит очкастому сочувствующему помочь мужику на пятачок, так мужик в ответ непременно жизнь положит за други в очках.
Так не бывает. Но не в этом дело, очкстые говорили в тот раз не о мужике, а об электричестве, что нужно побольше заводов электричества настроить, электростанций. То правильно, строить нужно. Но строить нужно строгостью, под конвоем, а не гражданскими правами.
Ладно, будут указания насчет электростанций, тогда и посмотрим, пойдет их мужик строить с песнями, или как. Сегодня другая забота: волхв Дорошка. Волхв - это вроде чухны, кажется. Или из Волхова? По-настоящему этим должна даже не Чека заниматься, а кремлевская охрана. Политика - первое, Кремль - второе. Зачем МУСу на кол лезть? Но волхв Дорошка живет в городе, и вообще... дело деликатное. Лучше бы без Чека обойтись. Волхва-то они бы распотрошили мигом, так ведь найти нужно. А кремлевских жен потрошить не положено. Нет такого указания. Значит, что? Значит, вспоминают товарища Оболикшто. Товарищ Оболикшто все может и все умеет. Особенно работать с людьми. Люди у товарища Оболикшто спать не будут, есть не будут, пока не выполнят порученное задание. Придется - с бандой схлестнутся, пуль не боясь, вот каких людей подобрал и вырастил товарищ Оболикшто. Подход - вот точное слово. Нужный революционный подход. Кому поручить это дело? Другой бы взял того, кто посвободнее, приказал бы построже - и ждал результата. Товарищ Оболикшто прежде, чем приказывать, думает, сумеет ли подчиненный выполнить приказ. Тогда и строгость помогает, и душевный разговор, по всякому случается. В итоге преступник наказан по законам революции, сотрудник исполняется верою в свои силы, а товарищ Оболикшто... ну, товарищу Оболикшто только и нужно, чтобы дело двигалось вперед без помех.
Вот и сейчас - сотрудников он знает, и потому знает, кто не подведет. Есть один, словно нарочно для такого дела созданный, Александр Арехин.
Нарочно созданный Александр Арехин тем временем пошел слоном на а пять. Ход хороший, потому что простой. Истина это простота, простота истинна, вот то, что мы знаем на земле, вот все, что нам требуется знать.
Первокатегорник Вороновский задумался ненадолго, простоту хода оценил, остановил часы и протянул руку, поздравляя с победой.
Если бы можно было останавливать не часы, а время...
Арехин поговорил с судьей о следующем туре, оглянул зал
Зал для игры был полутемным - таким, каким он любил. Время вечернее, все игроки пришли на игру после службы, каждый со своею свечей на случай перебоя с электричеством. Перебой случился, и свечи потихоньку догорали.
Да. Это вам не Карсбад. Но проводить в Карлсбаде лично-командный чемпионат работников красных учреждений в ближайшее время вряд ли удастся. Мировая революция понуканий не терпела. Не созрели, значит, условия в Карсбаде.
Игроки сидели в пальто, в шубах - у кого остались, один он в кожанке и при маузере - том самом, наградном. Это требовалось для дела: чемпионат был детищем Кюзи Берзиньша. Кюзя доставал пайки для игроков, добился, чтобы участников в дни игр отпускали со службы после полудня, опять же - помещение и призы. Следовало держать марку, поскольку играл Арехин от МУС-Чека, спортивного объединения двух организаций, созданного на время турнира. А раз Чека - то как же без кожанки и маузера? И для сомневающихся соответсвующий сигнал: раз уж Чека поддержало шахматы, значит остальным учреждением саботировать мероприятие никак нельзя, напротив, красное учреждение без собственного шахматного турнира обойтись не может. Спросят, и еще как спросят. Вот тот, в кожанке, при маузере и спросит.
Темным, холодным коридором он прошел к выходу. Никто за ним не последовал, не спрашивал мнения о сыгранной партии, не просил надписать афишку турнира - да и не было ее, афишки. С другой стороны, был бы он в цивильной одежде, может, и подошли бы. А то - с маузером на игру ходит. Поди, выиграй у такого - к стенке поставит, и весь разговор. Среди шахматистов первой категори, пожалуй, слух не поползет, а вот шахматисты третьей или четвертой уже разнесли по Москве версию. А учитывая, что последних много больше, нежели первых, текстов партий нигде не публикуют, не удивительно, что соперники играют против него скованно, заранее обрекая себя на поражения. Пользы от таких турниров чуть - для него. Но ведь есть и другие щахматисты. Нужно подумать и о них. Если Кюзя старается, то уж Арехину манкировать турниром никак нельзя. Пусть смотрят на шахматиста с именным маузером и получают после каждого тура паек участника, небольшой, но дома встретят приветливо. Кормилец пришел, а не бездельник.
Арехин прошел длинным пустым коридором. Ни корреспондентов, ни въедливых знатоков, ни любопытствующей публики. Никого.
Он вышел из подъезда бывшего Приюта Иерусалимских Паломников, ныне же Дома Пролетарской Мысли. Фонарь не горел. Стареющий месяц светил вполсилы, но Трошин мигом углядел Арехина, и через несколько секунд Фоб и Дейм уже били копытами о мостовую. Мартовский снег еще держался, но скоро, скоро придется менять сани на дутики.
Пока он устраивался, вышли еще двое. Свои же братья-шахматисты. Молча смотрели вслед, и лишь потом заговорили - негромко, вполголоса. Скрип полозьев, свист ветра, топот копыт не помешали услышать очередное "продался большевикам, и как удачно продался". Ну, ну. Иуду в спину пускали не впервой, но всегда шопотом, в уверенности, что не услышит. Разве они виноваты, что Арехин слышит? Что ж их теперь, на дуэль вызывать, через платок стреляться? Да не станут они стреляться. И повод глупый. Какой же он Иуда? Иуда пешком ходил, маузера на виду не носил, и пары браунингов-спесиаль в потайных кАберманах тоже, отттого и был повешен. Нежелательных свидетелей устраняют, не так ли? Его, пожалуй, тоже захотят устранить. Но не сегодня, не завтра и даже не послезавтра. Это если брать в расчет власть. А так, конечно, желающих много. Да за один выезд собственный на клочки бы порвали, кабы не боялись. Хотя порой отчаянные головы и находятся. Клуб самоубийц Фоба и Дейма.
Нет, Иудой Искариотом Арехин себя не чувствовал совершенно. Какой же Иуда без Иисуса? Самодержавие в роли мессии? Даже не грустно. Вот Иудой Маккавеем - другое дело, на Маккавая он согласен. А в спину шипят только пресмыкающиеся. По свойству натуры.
Трошин привез в МУС. Конечно, можно было бы и домой, но что ему делать дома? Фройлян Рюэгг выехала с делегацией в Гельсингфорс, разбирать нынешнюю партию нет смысла - соперник сделал грубую ошибку на восьмом ходу, все остальное свелось к тому, чтобы показать сопернику, как сильно тот ошибся. Почитать последнюю книгу господина Уэллса, любезно присланную автором? Так ее выпросил на три дня Ленин, через которого, собственно, и была передана книга. Поэтому оставалось одно - выйти на службу. Дело обязательно найдется.
И оно нашлось.
2.
- Как раз для вас, Александр Александрович, - товарищ Оболикшто был мягок и убедителен. А ведь мог бы просто приказать. - За стены Кремля кому ж и идти? А если кто и пойдет, пустят ли? А пустят, так растеряется человек, не зная ни людей, ни места. Во-вторых, уж больно заверчено дело, тайна на тайне. Откуда этому Дорошке знать про жизнь вождей такое, что и жена не знает? Я думаю, что он - шпик, провокатор, агент охранки еще с царских годов, ну, а вдруг дело в другом? Здесь деликатность требуется, ум, проницательность. И, наконец, нам это дело поручили, так сказать, доверяя. Чека не доверили, кремлевским не доверили, а нам - доверяют. Сами понимаете, отмахнуться никак невозможно. Ум, душа, чистые руки и вообще... Ваше это дело, Александр Александрович.
- Мое, - согласился Арехин и взял тоненькую папочку, в которой и был-то один листок, который с большой натяжкой можно было назвать заявлением. Следовало из того листка, что некий гражданин неопределенной наружности, именующий себя волхвом Дорошкой встретил однажды жену гражданина во время посещения оной картинной галереи. Встретил и сказал, что откроет ей тайны, ее касаемые и даже сверх того, чтобы не была она бабочкой, бьющейся в закрытое окно, когда рядом - открытая форточка.
Сказал и затерядся в толпе. Только с тех пор он время отвремени является жене во сне и говорит такое, чего жене его знать никак не положено. А если другие узнают о том. что жена его в курсе некоторых событий, то подумают, что это он рассказал, и он может потерять доверие партии. Поэтому волхва Дорошку следует немедленно изловить и наказать так, чтобы впредь он никому ничего не мог рассказать ни наяву, ни во сне. И подпись: Кременев Владимир.
Других материалов в папке не было. Либо товарищ Оболикшто счел, что их лучше к делу не приобщать, либо их и вовсе не было других заявлений. Во всяком случае письменных.
Арехин посмотрел на часы. Домой. Ванна, легкий ужин - и в Кремль.
По пути домой ему стало смешно. Ведь, по сути, дело возбуждалось по факту сновидений гражданки Кременевой. Товарищ Оболикшто решил посмеяться. Заставить Арехина расследовать сны.
Смеяться, право, не грешно над тем, кто вляпался в говно.
Только сны - они разные. Иные сны и расследовать можно, да еще не забыть пару браунингов-спесиаль прихватить на всякий случай.
Он и прихватил. Побрился, одежду переменил на цивильную, от ужина, подумав, отказался.
3
За час до полуночи Фоб и Дейм домчали его до стен Кремля.
Последние месяцы завелась у вождей привычка - работать допоздна, до полуночи, и все чады и домочадцы тоже спать не ложились, а занимались важными делами, всяк своими. Спали только дети, которым реже мамы, чаще бонны на ночь рассказывали сказки про Красного Илюшу Муромского и Белого Змея Горыныча. Не выходило без прислуги никак. И то: если уж в ссылке, в Шушенском у Ильича была прислуга, как без нее в Кремле-то обойтись? Арехин понимал обязательность института прислуги, но было интересно - как объясняли это победившему пролетариату?
Вот у волхва Дорошки и спросишь, одернул он себя. Найдешь сначала, а потом спросишь.
Кременевых он знал шапочно. Сам Кременев считался лушим партийным теоретиком, чем гордился несказанно. Правда, в частной беседе Ильич сказал, что девичья, допартийная фамилия теоретика - Бревнов - совершенно точно определяет уровень мышления Кременева, да уж какой-никакой, но свой. Пусть будет. Нет гербовой, зато пипифакс под рукой, нескладно сочинил Ленин.
Жена Кременева - другое дело. Дочь преуспевающего киевского врача, она решила пойти по стопан Софьи Ковалевской, и пошла, да так, что и превзошла бы соотечесственницу. На беду, отец ее с родными решил съездить в Кишинев, по Пушкинским местам. А там - погром. И ушла Лия Розенберг в революцию, и превратилась в товарища Зет, специалиста по шифровке. Прекрасного специалиста, уверял Владимир Ильич, для каждого респондента у нее был свой, особый ключ, вручаемый респонденту, и если вдруг что-то становилось известно охранке, тут же становился известен и источник. Тогда начиналась любопытная игра - через этот источник охранке скармливали "тухлую рыбу". Арехин виделся с ней мельком, один раз у Троцкого, другой - у Дзержинского, когда нужно было спасать Джунковского. Товарищ Зет, кстати, поддержала Арехина, и генерала перевели из тюрьмы в больницу. Все-таки успех. Товарищ Зет производила впечатление человека целеустремленного, исключительно здравомыслящего, и потому Арехину было любопытно, как это здравомыслие увязывалось с волхвами, являющимися во сне и наяву.
Товарищ Зет работала. Работала дома. В своем кабинете. Так сказала горничная, открывшая дверь квартиры.
- Как прикажите доложить?
Однако!
- Я без доклада. Мне можно. Куда идти?
Горничная с сомнением посмотрела на Арехина, но спорить не решилась. Провела в кабинет.
- Вот, Лия Баруховна, говорят, срочно.
Товарищ Зет сидела за столом, но что это был за стол... Чипэндэйл, не иначе. На столе толстая тетрадь, которую при виде Арехина Лия Боруховна тотчас же закрыла и спрятала в ящик стола.
Профессионал!
- Вам действительно срочно? Я работаю, товарищ...
- Арехин Александр Александрович. Сотрудник Московского уголовного сыска.
- Но я не обращалась в московский уголовный сыск, равно как и во всякий другой.
- Вы не обращались. Но дело определенным образом может касаться и вас.
- Какое дело?
- Дело о волхве Дорошке.
Товарищ Зет с любопытством посмотрела на Арехина.
- А ведь он предупреждал... Предупреждал, что придете именно вы, черный человек Арехин.
- Черный человек? - Арехин протестующе выставил руки вперед. - Отчего ж - черный?
- Душа у вас закрытая.
- А у вас, простите?
- Я думала, тоже - закрытая, но судя по тому, как Дорошка легко проникает в мои сны... Вы присаживайтесь, присаживайтесь.
- Благодарю. Значит, этот самый Дорошка проникает в ваши сны?
- Звучит глупо, даже безумно, но это так.
- Иными словами, он вам снится?
- Снится. А разве это преаступление?
- Так ведь все зависит - какой сон. Вдруг он вас подбивает на что-нибудь нехорошее, и вообще...
- Ни на что такое он меня не подбивает. И вообще, сон есть дело личное.
- Не отрицаю. Но вот последствия сна...
- А именно?
- Например, человек убивает другого человека. И говорит, что это повелел ему дух Емельяна Пугачева, явившийся во сне.
- Тогда это область медицины, психиатрии, а не уголовного сыска.
- Но если раз за разом совершенно незнакомые люди в совершенно различных городах совершают подобные деяния, начинаешь задумываться.
- О духе Емельяна Пугачева?
- О чудесах науки. Если есть радиолучи, позволяющие передавать сообщения от аппарата к аппарату, то вдруг есть и другие лучи, позволяющие передавать мысли от человека к человека?
- Вы пришли поговорить? Вам скучно?
- Я пришел поговорить, но мне не скучно. Мне нужны от вас свидетельские показания: кто такво волхв Дорошка, где вы с ним встретились, и как он влияет на вас?
- Начну с последнего: никак. Просто мне приснился сон. И он, как говорится, оказался в руку.
- Вещий сон?
- Можно сказать и так. Но раз вы пришли сюда, вероятно, вам известны и подробности сна?
- Подробности как раз неизвестны.
- Хорошо. Я понимаю. Вы на службе. В общем, мое мнение, что сон только оформил некоторые подозрения, не более того. А впрочем... Мне приснилось, будто я зашла в кабинет мужа, а там его не было. И вот голос - можно допустить, что это был голос человека, именующего себя волхвом Дорошкой, - голос сказал, что за картиной на стене находится вмурованный в стену железный ящик. Сейф. А ключ к нему в потайном ящике стола мужа. Наутро, когда мужа не было дома я - наверное, тут я действительно попала под влияние настроения - ради развлечения проверила то, что было во сне. И все совпало - и сейф за картиной, и ключ в потайном ящике стола, ящике, о котором я прежде ничего не знала. Я открыла сейф. В нем оказалось около двух сотен николаевских империалов, пачки денег - доллары Северо-Американских Соединенных Штатов и английские фунты, фунт алмазов и несколько паспортов, на разные фамилии, однако фотокарточки были моего мужа. В качестве жены в паспорт была вписана не я.
- Не ваша фамилия?
- Нет, не мое описание. Возраст и все остальное... Это помощница моего мужа. И когда муж вернулся, я спокойно спросила его - и про паспорта, и про бриллианты. А он сказал, что все это сделано по заданию партии. Предстоит-де выезд за рубеж для постановки революционного дела. Для этого и бриллианты и все остальное. А помощница записана женой для конспирации.
Я, конечно, не поверила.
- Почему?
- Будь это так, и документы, и драгоценности хранились бы не в его кабинете. Ведь поездка, как поспешил успокоить меня муж, только планируется, и, если и состоится, то не раньше лета. Кто ж заранее раздает бриллианты ? фунтами
- Тогда что ж это такое?
- Хомячкует муженек. Захоронку сделал, вдруг белые победят? Тогда он и убежит за границу. С деньгами, новой биографией, новой женой.
- Кстати, а бриллианты... Какие?
- Хотите посмотреть? Муж их унес, перепрятал, вместе с золотом и паспортами. Бриллианты как бриллианты, в пять-шессь карат...
- Понятно, - по крайней мере, одной заботой меньше.
- А мне нет. Мне непонятен ваш интерес к глупым бабьим снам.
- Но я уже объяснил...
- Если бы враги революции придумали прибор, выпытывающий мысли, они бы не мне рассказывали, а у меня спрашивали. Поверьте, у меня есть что спросить.
- Верю, я ведь и сам с вами говорю не для времяпрепровождения. Хорошо, вы считаете, что никакого мыслепередающего устройства у врагов революции нет.
- Да, я считаю именно так.
- Тогда откуда вы узнали о сейфе, ключе?
- Думала, наблюдала - подсознательно. Копилось все понемножку, а потом и созрела мысль. А что во сне - никакой мистики. Дмитрий Иванович Менделеев тоже свое открытие во сне сделал.
- А секрет потайного ящика стола?
- Это проще простого. В моем столе потайных ящиков тоже немало. Принцип, собственно, один.
- Допустим. Оставим пока сны в стороне. Но сам волхв Дорошка... Где вы с ним встречаетесь?
- Встречаюсь? Я и видела-то его однажды.
- Расскажите об этом.
- А и рассказывать особеннго нечего. Я и еще несколько... эээ... обитательниц Кремля ходили в галерею Третьякова. Мы должны были решить, какие картины не представляют особой ценности для пролетариата. Освободить зал для нашего нового художника Соколова.
- А почему вы?
- А почему нет?
- Действительно...
- У входа к нам подошел человек. Одет просто, даже слишком. Худая обувь, худая одежда. Нет, не так: одежда обычная, но для мая, в лучшем случае - для апреля. А сейчас даже смотреть на него было холодно. А лицо... Знаете, типичное лицо провинциального трагика средних лет, из тех, что и пьесы сами пишут, и в режиссуре подвизаются, и поэмки в журналы посылают - и в лучшем случае успех четвертойзвездной величины. Непризнанные таланты.
- Он к вам подошел?
- Нет. Да и не смог бы - охрана бы не пустила. С нами было пять человек кремлевских. Он издалека нам прокричал. Вернее, продекламировал, словно актер. "Вам жить среди рубиновых созвездий, лишь я спасу вас, бедных, от возмездья, ведет к спасению нелегкая дорожка, во снах ее покажет волхв Дорошка".
- Вы запомнили?
- Мне не трудно запомнить тридцать пятизначных чисел кряду. Но дело не в этом. Запомнили все, даже Леночка Шмелева, неспособная выучить Интернационал дальше первой строчки.
- Когда это произошло?
- Пять дней назад, 13 марта.
Хорошо. Значит, прочитал этот человек свое заклинание, и что дальше?
- Ничего. Скрылся в толпе.
- Кремлевские его не преследовала?
- Кремлевские нас охраняли. Ловить безумных артистов - еще чего.
- Вы думаете, это был безумный артист?
- Во всяком случае, думала тогда.
- А когда этого человека вы увидели в следующий раз?
- Я уже сказала - больше я его не видела.
- Наяву, понятно. А во сне?
- Во сне... Во сне я его вижу каждую ночь, - сказала товарищ Зет.
- Значит, каждую ночь, - Арехин не стал напоминать прежние слова Лии Баруховны. - И что он каждую ночь себе позволял?
- Ничего особенного. Придет, посидит, расскажет и покажет историю, прямо какв синеме - и уйдет.
- А какие истории он показывал?
- Обыкновенные, революционерские. Каторгу, на которой мерзнут и гибнут от непосильного труда большевики. Застенки. Пытки.
- А еще что?
- Ничего иного. Пытки и застенки.
- А пытают в застенках - вас? Или ваших близких?
- У меня нет близких, если вы имеете в виду кровное родство. Революционеры - вот мои близкие. Их и пытали, не меня. Я просто при этом присутствовала - бесплотно, безопасно. Во сне... Во сне мне казалось все ясным, логичным, что все, происходящее сегодня и является причиной тех кошмаров. Но стоит проснуться, и понимаешь абсурд виденного.
- Почему же абсурд? И каторга была, и застенки...
- Да уж это я лучше вас знаю, поверьте на слово.
- Верю. Но почему все-таки абсурд?
- Потому что пытали революционеров тоже большевики, коммунисты, - товарищ Зет понизила голос. - У них в кабинете даже портрет товарища Дзержинского висел.
- Это еще полбеды - портрет. Вот если бы сам Феликс...
- Вам смешно?
- Нет, нисколько. Просто кажется, что вам - страшно. Запугал вас-таки этот волхв Дорошка. Конечно, сны беспокойные, но ведь и время такое. А что до пыток, до казней - Робеспьера ведь тоже не роялисты казнили, а свои же товарищи по революции. Вам все это хорошо известно, вы опасаетесь подобного поворота событий, отсюда и кошмары.
- Странно только, что кошмары снятся всем нам - тем, кто входил в комиссию по оценке картин и видел этого актера, или кто он на самом деле есть.
- И всем - одинаковые?
- В чужую голову не влезешь, если ты не волхв Дорошка. Или не следователь московского уголовного сыска. Я ведь и не собиралась вам ничего рассказывать а вот - разболталась.
- Ничего, ничего. Ведь вы никого не клеветали, даже не рассказали ни о ком, лишь снами поделились. И теперь вам будет легче.
- Вы думаете?
- Полагаю, - Арехин заметил, что товарищ Зет не отрицает, что сны для нее - тяжесть. Груз. - Хотя, возможно, и не сразу. Но этот Дорошка обещал давать спасительные советы. Давал?
- Еще нет. Не время, говорит. Разве что проверить потайной сейф, хотя в чем здесь польза для меня - не знаю.
- Ну, все-таки. Могли бы сделать выводы.
- Выводы-то я сделала, будьте покойны.
- А кто вместе с вами решал судьбу третьяковских картин? Какие оставить, а какие по музеям раздать, в запасники или вовсе с аукциона заграничным любителям русского искусства продать?
- Я как-то не помню...
- Полноте, вы только что уверяли, что запоминаете кучу чисел, а тут - несколько знакомых вам фамилий. Нет, не хоти те, не называйте, я могу спросить у Луначарского, или попрошу Ильича, пусть распорядится. Но это придаст делу официальный ход.
- А сейчас...
- А сейчас это всего лишь проверка сигнала. Есть ли вообще повод подключать МУС, или нужены валериановые капли и только. Как вы сами понимаете, контролировать сны - дело бесперспективное.
Товарищ Зет думала быстро, затем достала из стола листок бумаги и написала шесть фамилий - с указанием адреса и должности - если таковая была.
- И последнее, Лия Баруховна. Смешная, бессмысленная просьба, но прошу ее выполнить. Увидите во сне волхва Дорошку, или почувствуете его присутствие - скажите ему: есть в Московском уголовном сыске Арехин Александр Александрович. Так прямо и скажите. Да он и так знает, раз вас предупреждал о моем визите. Пусть Дорошка со мною повидается. Если приснится ему трудно - пусть наяву приходит. Не хочет в МУС, на шахматном турнире меня можно увидеть. В доме Пролетарской Мысли. Завтра, то есть сегодня с пятнадцати до двадцати одного часа. До девяти вечера, иначе.
- Попробую передать, - сказала товарищ Зет.
4.
Когда он вышел из квартиры Лии Баруховны (горничная подала ему шляпу, пальто и калоши, он же дал ей двугривенный серебром), время было позднее даже по кремлевским часам. Беспокоить остальных было и неудобно, и даже вредно: вдруг они уже спят и видят сны? А во сне - разыскиваемый Дорошка? Разбудишь, и спугнешь. Не говоря о том, что в списке, переданном ему товарищем Зет, были и те, кто охраняется персонально даже здесь, за кремлевскими стенами Поэтому он решил сначала подумать. Ведь и один случай - уже случай. Иногда и одного-то не было, а целые теории воздвигали, и какие теории...
Фоб и Дейм шли неспешно. Трошин не гнал, понимал - Арехин думает.
Итак, возможно ли общение людей между собой в сновидениях? Саша во сни видит Машу и наоборот - это явление самое обыкновенное, но считается, что Саша сам придумывает свою Машу, взяв за образец Машу реальную. Копирует в сознании. Но всерьез - всерьез этим делом интересовались мало. "Я тебя видел во сне, Саша! - И я тебя!" - вот и вся статистика, известная рядовому обывателю и даже работнику московского уголовного сыска. Нужно поговорить со специалистами. А кто в этой области специалист? Известно кто, академик Павлов. Или доктор Пеев, который хоть и не академик, зато единственный ученик профессора Бахметьева. И, что немаловажно, знакомый Арехина. А Павлов что, Павлов не убежит. Нужно будет - и к Павлову наведаемся. Но к Павлову заполночь неудобно. А Пеев, может быть, дежурит по госпиталю.
Фоб и Дейм не забыли. По счастью, снег еще лежал на мостовой, и обошлось без дикой тряски, только ветер свистел вслед, раздосадованный, что не угонится.
Славно ездить по ночной Москве: пара рысаков, пара "браунинг-спесиаль", да и у Трошина маузер и пара бомб. Народу никого, движения никакого, никто не мешает показать себя во всей красе. Не мешает, но и не видит, вот в чем особенная прелесть.
У госпиталя остановилсь.
- Еще бежать и бежать могут, - сказал Трошин, но начал обтирать коней, чтобы не простыли. - Вы надолго?
- Как получится. Вдруг вообще человека нет? Или спит?
Привратника ждать долго не пришлось. Тот выглянул в окошечко, побледнел и стал торопливо раскрывать ворота, не спрашивая ни кто, ни зачем.
- Доктор Пеев сейчас находится здесь? - счел необходимым уточнить Арехин.
- Да, да, здесь. Дежурят-с по госпиталю-с, - в речи появились словоерсы. - Прикажите доложить?
- Доложи. И проводи.
Привратник, не запирая ворот - потом, не убегут ворота, - подождал, пока Арехин неторопливо выберется из экипажа, и повел внутрь.
Хорошо, однако, поставил себя доктор Пеев. Или, вернее, помнят прошлый визит Арехина с последующим исчезновением вороватого хама-санитара. А теперь, когда еще и Фоб и Дейм во дворе... Чихнуть не успеешь, как пристрелит этот бешеный мусовец, пристрелит и оставит лежать в назидание медперсоналу и раненым красноармейцам, покуда собаки не растащат последние кусочки (см. "Дело о светящихся попрыгунчиках"). Еще и табличку рядом постаят для ознакомления пролетарских масс: "Он воровал у раненых".
А как не воровать, когда паек мизерный, а дома шесть ртов? Вот и приходится. По чуть-чуть, без наглости, а то ведь, если шлепнут, конец семье. Помрут с голодухи.
Доктор Пеев сидел в маленьком, но опрятном кабинетике, дверь держал открытой, читал толстую книгу и пил чай. Услышав шаги привратника (Арехин по привычке ступал мягко) он оторвался от книги.
- Что случилось?
- Вот к вам-с, Христофор Теодорович.
- А-а... - в возгласе Пеева радости не было. Да откуда ей взяться, все-таки не пиво пили вместе, а убийцу искали, причем Христофор Теодорович был за подозреваемого (см. "Дело о замоскворецком упыре").
- И вам, доктор, доброго здравия, - ответил Арехин.
- Ох, конечно, добрый вечер, или, вернее, ночь.
- Я пришел к вам в надежде, что вы поможете разобраться в одном деликатном вопросе.
- Опять отрезанные головы?
- Нет, нет. Что это вы пьете?
- Это? А, чай. Морковный. Для зрения очень полезен. Желаете?
- Желаю.
- Не извольте беспокоиться, мигом, - засуетился привратник, и точно - мигом налил в кружку - большую, толстостенную, держащую тепло долго, - крутого кипятка из чайника, принесенного тоже мигом.
Доктор Пеев положил в кружку три чайных ложки сушеной моркови и накрыл блюдцем:
- Минут пять настоять нужно. А вы, Андрей Дмитриевич, можете идти.
- Уже иду доктор, уже иду, за воротами присмотрю, снег почищу...
Дождавшись, пока привратник уйдет, Арехин сказал:
- Вижу, порядок в госпитале на высоте.
- Благодаря вам. И еще - говорят, открывается новый институт, в котором и головы пересаживать будут, и прочее... Не слышали?
- Слышал, что собираются открыт лабораторию анабиоза, глубокого сна, и вас, доктор Пеев, прочат в руководство.
- Да, и это тоже говорят.
- Только говорят?
- Решится все в ближайшее время. Как раз этот госпиталь под лабораторию и отойти должен.
- И поэтому вам совершенно не нужны никакие новые неприятности.
- Признаюсь, да.
- Тогда я вас обрадую: мне требуется только научная консультация.
- Насколько это в моих силах - готов.
- Ведь анабиоз - это особый сон?
- Можно сказать и так.
- А что науке известно о снах простых? О снах и о сновидениях? И, особенно любопытно, может ли один человек проникать в сон другого? Видеть чужой сон, участвовать в нем, навязывать свои сюжеты и песонажи? Могу ли я мучать соседку, насылае ей во сны драконов, пьявок и грозя концом света?
- Наука категорически отрицает подобную возможность, - без колебаний ответил доктор. - По этому вопросу и покойный профессор Бахметьев, и ваш покорный слуга могут считаться весьма квалифицированными экспертами.
- Значит, категорически отвергает.
- Даже думать об этом не хочет, - подтвердил Пеев. - Вы попробуйте, попробуйте чаек. Острота глаза в вашем деле не помешает.
- Пробую.
Чай был морковный, и других определений просто не требовалось. Но Арехин пил, отчасти из вежливости, отчасти потому, что чувствовал жажду, а отчасти и потому, что морковь, действительно, улучшала и зрение, и слух. Вернее, не улучшала, а питала. А вовремя питаться глазам и ушам нужно столько же, сколько и желудку.
- С другой стороны, любой великий ученый поначалу напрочь отвергался, осмеивался и оплевывался этой самой наукой, - продолжил доктор Пеев. - Галилей, Левенгук или Дарвин могли бы много об этом рассказать, но их с нами уже нет. Целая академия наук просвещенной Франци в свое время считала бреднями сообщения о падении камней с неба. Беспроволочный телеграф не могла вообразить даже фантазия Жюля Верна. Петенкофер отрицал микробы, как причину эпидемий. Сей профессор даже выхватил у профессора Коха колбу с культурой холеры и демонстративно выпил на глазах у академической публике - дело было во время заседания ученого общества.
- И что?
- И ничего. Холерой Петтенкофер не заболел. Однако холерные запятые Коха все-таки есть причина холеры.
- Любопытно... - протянул Арехин.
- Да уж. Ваши версии?
- Вероятно, Кох в целях безопасности принес с собою не натуральные холерные микробы, а что-нибудь на них похожее. Все-таки холера - она холера, фамильярностей не терпит. И оказался прав. Но Петенкофер-то хорош! А вдруг бы заболел? А вдруг бы еще сто человек за собой утащил? Или сто тысяч?
- Он, наверное, об этом не думал, поскольку не верил в микробную природу холеры, считал ее ошибочной. Все, мол, от миазмов. Но к чему я рассказал эту историю: наука не есть некое безошибочное божество. Она меняется, порой меняется стремительно, и то, что вчера считалось ересью и чушью, сегодня - общепринятый научный постулат.
- То есть проникновение в чужие сны... - Арехин замолк, отдавая должное морковному чаю.
- Сегодня это повод для помещение в психиатрическую клинику, а завтра - не знаю. Если угодно, я приведу десятки случаев, когда люди были уверены, что кто-то читает их мысли, навязывает им свою волю, насылает кошмары. Но все это описано в книгах по психиатрии и трактуется как безусловно болезненное расстройство рассудка. Трактуется - и все, никаких следственных мероприятий или систематических изыскании не проводилось. А кто и проводит, помалкивает, чтобы не прослыть среди коллег шарлатаном, поклонником шаманов. Научная среда страшно консервативна, профессор Бахмаетьев, а с ним и я это ощутили в полной мере. Известно, что во время сна активны иные участки коры головного мозга, подавленные в бодрствующем состоянии. Чем они занимаются, эти участки? Профессор Бахметьев считал, что они регулируют ремонт организма, и потому если поспать в анабиозе достаточно долго, можно проснуться молодым и здоровым. В свете последних событий, я думаю и о других возможностях. Так что сами решайте, без оглядки на науку. Один факт перевешивает амбар схоластических рассуждений. И если есть признаки того, что кто-то читает чужие сны, вы уж лучше положитесь на собственный разум. Скорее, сами поможете науке, раскрыв тайну подглядывателя снов.
- Ну что ж, утешили.
- Больше скажу - когда вы его поймаете, дайте знать. Мы его обследуем так, как нигде в мире обследовать не сумеют. Глядишь, и найдем мыслепередающую извилину.
- Почему это "нигде в мире не сумеют"?
- У них - буржуазный гуманизм, даже над собакой опыты ставить сложно. А мы за милую душу череп вскроем да и поглядим что и как - у живого.
- Разве так... Кстати, вы как будете подбирать людей для погружения в анабиоз?
- В первую очередь, конечно, пойдут здоровые добровольцы. А что?
- Нет, ничего. Может, и я вам сгожусь?
- Может, и сгодитесь. Лет через двадцать пять ляжете на профилактику, годик-другой поспите и проснетесь опять тридцатилетним.
- Через двадцать пять лет? Хорошо, наведаюсь, если раньше вам мыслевнушателя не приведу. Для опытов.
- Их еще телепатами называют.
- Кого, простите?
- Мыслевнушателей, сноподглядывателей. Тех, кто способен принимать и передавать мысли без аудиовизуального контакта с объектом.
- Аудиовизуального... Хорошее слово. Обязательно вставлю в отчет.
- И вы отчеты пишите?
- В отчетах, Христофор Теодорович, наша сила. Что ж, чай допит, вопросы заданы, ответы получены, пора и откланиваться.
Он так и сделал. Вернулся в экипаж, велел Трошину ехать домой не торопясь, укрылся медвежей полостью и стал думать.
Аудиовизуальный контакт... Действительно, иные мастаки читают, а, скорее, угадывают мысли по мимике, по реакции зрачков, по запаху, наконец. Иные шахматисты считают, что противник способен узнать цель задуманного хода, особенно, если эта цель авантюрна. Некоторые даже темные очки надевают. Зачем далеко ходить - он и сам их надевает, темные очки. Правда, с иной целью, но это частности. В глазах соперников он, Арехин, прячет за темными стеклами очков коварные замыслы и хитрые планы. Трезвомыслящие считаеют подолное поведение чудачеством. Пусть считают.
Вопрос: является ли товарищ Зет чудачкой, сумасшедшей или просто любительницей пошутить? Аудиовизуальный контакт говорит не в пользу любой из трех версий. Хотя этот самый контакт может и подвести. Он-то, Арехин, не видел ни сейфа, ни паспартов и бриллиантов в этом сейфе - то есть материальных свидетельств нематериального сна. Хотя сами по себе они отнюдь не подтверждали правдивость рассказов о сне - о сейфе Лия Баруховна могла узнать совершенно прозаическим образом, а на сон сослалась, потому что нужно было хоть на что-то сослаться.
Ладно, все это гадание на морковной гуще. Нужно опросить остальных дам, а уж затем строить предварительные, рабочие, окончательные, представительские и прочие версиии.
А сейчас уже близится утро, и потому можно поспать. Вдруг ему приснится главный фигурант дела волхв Дорошка и все разъяснит приятным речитативом?
Хотя с чего он решил, будто этот Дорошка вовсе существует? Из-за скверных стихов, которые услышала - якобы услышала - товарищ Зет?
Одно хорошо: пока никто никого не убил.
5.
Снов своих Арехин уже много лет не любил. Задолго до того, как кончилось детство. Или детство просто слишком рано кончилось - вместе с добрыми снами, и наступила пора безвременья. Его, личное, Арехинское безвременье. А потом - раз, и он уже взрослый. Последние годы сны не нравились куда больше, и потому старался их забывать еще до пробуждения. Обычно получалось, но сегодня он сделал исключение и запомнил то, что видел. Ничего отрадного, но и ничего, связанного с волхвом Дорошкой, Лией Баруховной или еще кем-нибудь из списка товарища Зет. Поэтому расследование следует продолжить традиционным методом, наяву, вызывая проходящих по дело либо к себе, либо самому являясь к ним. Обыкновенно практиковался первый метод: их много, проходящих по делу, к каждому не набегаешься, да и МУСовские стены давят так, что признания сами наружу просятся. С другой стороны, в МУСе человек один, без окружения, а окружение говорит порой больше о человеке, нежели он сам.
Но все это досужие объяснения. Ехать придется самому, поскольку в список товарища Зет попали люди положения не слишком высокого сами по себе (заниматься картинами вообще и устройством зала для художника Соколова в частности люди положения высокого занимаются исключительно не выходя из кабинета: бумажку подпишут, в крайнем случае в телефон поговорят), но и не низкого - все-таки дело культуры есть дело политики. Партийность в искусстве, будь то живопись, драма или вовсе литература, правила балом. Не всякому дано расставлять худоожников по рангу - этот первостепенный, этот второстепенный, а это и вовсе буржуазная отрыжка, в Урюписк его, в Гвазду, или продать на западном аукционе, а деньги - на развитие Мировой Революции! Таких людей повесткой не вызовешь, а вызовешь - не дождешься. Потому он вышел из дому и в Кремль пошел пешком.
Лошади пусть отдохнут. Им положено. Иначе потеряют и вид, и резвость, и озорной норов. А вот ему пройтись очень даже не мешает. Не все ж Москву из окна экипажа смотреть.
Москва с высоты собственных ног представляла зрелище фантасмагорическое. Старые вывески, муляжные окорока в разбитых витринах - и пустота на тротуарах. Редкие прохожие шли кто куда. Одни на службу - узнавались по деловитой походке и портфельчиком либо сверточком под мышкою. В портфельчике или сверточке находились судки или коробки, в которые можно будет сложить часть казенного обеда, полагавшегося служащим прямо на работе. Сложить и отнести домой. Другие шли по-привычке ходить на службу: портфельчиков у них не было, походка не то, что деловита, а боязливая, как у нижнего чина в городском саду, ну, как шуганут взашей да и весь вид говорил: "Господа, не трогайте нас, мы ничего плохого не делаем, а так, погулять вышли". Третьи шли по своим делам - выменять одно что-нибудь на другое что-нибудь, и непрестанно косили по сторонам. Четвертые - хищники, выискивали третьих. Впрочем, добыча обещала быть мизерной, и хищники потому тоже были мизерны. Одинокие крысы на свалке. Да, обидно, что он встал так рано. Мог бы поспать до полудня, все равно кремлевские дамы раньше не принимают. Или принимают? Некоторые, он знал наверное, даже служат. Одни, как товарищ Зет, в учреждениях неприметных для постороннего глаза, даже тайных, другие во всем блеске и сиянии возглавляют "комитет по освобождению женщин" - как Александра Тюнгашева, например. Вот к товарищу Тюнгашевой и пойдем. Муж Тюнгашевой, вернее, товарищ - мужей, как и сам институт брака Тюнгашева не признавала принципиально, считая это элементом закрепощения, - был в партии величиной весьма умеренной, и греться в лучах его славы и влияния могла разве кухарка. Но Алексанлра Тюнгашева кухаркой не была, напротив, она хотела извести кухарок, как отжившее явление. А еще она хотела управлять государством, рассуждая просто: женщин больше, чем мужчин, значит, и главою государства в итоге должна стать женщина. В итоге - потому что предстоит долгий путь. Сначала избавиться от домашней работы - кухни и прочего, затем от материнских забот - родила и в дом коммунистического воспитания отдала, а вместо этого женщина должна пополнить ряды пролетариата. Миллион женщин к станку! Товарищ Ленин говорит о ста тысячах тракторов для объедененного сельского хозяйства. Прекрасно. Сто тысяч подруг на тракторы! А шахты, а железная дорога. Наконец, армия!
Но с армией пока приходилось годить. Сначала следовало отвлечь женщин от кухни и научить читать. Скудость продуктов и коммунальные квартиры с уплотением помогала отваживать от личной кухонной плиты. Учить читать женщин предполагалось во Дворце Грамотности, который предстояло построить где-нибудь на месте сегодняшних купеческих особняков, но строить можно было только после окончания войны с буржуазией. Пока же писались планы и рассылались циркуляры. А рассылались они как раз из купеческого особняка, отданного под комиссию по освобождению женщин.
Туда Арехин и направлялся.
Сегодня пришла отттепель, но не беда - он уже третий день надевал калоши, добрые старые калоши. То есть не совсем старые, напротив, новые: камердинер, прослышав про февральскую революцию, первым делом купил две дюжины калош: "воровать будут, Александр Александрович, а начнут с калош. Так в прошлое безобразие было, а это-то похлеще выходит, потому две дюжины калош, без сомнения, пригодятся" - объяснял камердинер Арехину свое приобретение.
По счастью (вообще-то счастья как раз и не было, несчастье помогло, но это отдельная история) дом на Пречистенке получил охранную грамоту, подкрепленную крайне весомыми аргументами (в частности, любого, явившегося в дом без ордера, подписанного лично Очень Значительным Большевиком, можно было рассматривать как взятого с поличными врага военного времени и поступать с ним согласно законам военного времени, для этого даже особый закуток в подвальчике отвели. Закутка того жители других домов видеть не видели, но слышать о нем слышали, и если отчаянные головушки, вдруг расплодившиеся даже в самых приличных семействах, не говоря уже о семействах не самых приличных и даже вообще не о семействах, вдруг исчезали бесследно, знающие люди одними губами произносили беззвучно "Закуток", и все становилось ясно. Шпана дом на Пречистенке обходила стороной, а с тех пор, как в конюшне дома поселились Фоб и Дейм, вообще в квартал не совалась, и калоши из подъезда не пропадали. Но ведь приходилось бывать и в других домач, или вот в присутственных местах, и здесь возникала проблема: оставить ли калоши, как в прежнее, "царское" время внизу, в вестибюле, с большой вероятностью оставить навсегда, или идти в калошах и дальше. Тогда калоши, конечно, сохранялись, но терялся самый смысл калош - предохранять внутренность домов от уличной грязи. Дальнейшее уплотнение жилья само решило проблему, решило диалектически, и теперь у калош основным предназначением стало сберечь обувь хозяина, а уж дома будем от грязи очищать потом, когда белых разгромим и коммунизм построим. Не баре. Но шесть пар калош Арехин-таки потерял. Ну, ну. Когда наступит очередь последней пары, возьмет да и уедет. Париж, Нью-Йорк, дале везде. Но пока калоши еще имелись, да и в последние месяцы как-то пропадать перестали. У других пропадают, а у него нет. Боятся, что на месте пристрелит, из-за калош? Тем более, что его калоши - как новенькие, почти не топтаны, сверкают. Издалека видны. Такие на свою обувь надевать опасно. Можно, правда, в портфельчик, да домой. А потом на толкучке выменять на что-нибудь. Немножко крупы возьмет, кашку детям сварить. Дети любят кушать.
Арехин оглянулся. Еще одна странность, помимо калош: после дела о пропавших эшелонах (см. "Дело о пропавших эшелонах") к нему перестали подходить сироты. Наверное, людской телеграф разнес слух, как выловил он одного около вокзала, затащил в экипаж да и отвез в ЧеКа, откуда сирота не вышел до сих пор.
И у купеческого домика беспризорников, как для благопристойности звали сирот, тоже не было. А зачем им здесь быть? Служащий котлеткой не поделится, у него на котлетку и так рты дома есть. Деньги? Не смешите меня, гражданин.