Теперь она почти не стеснялась Свордена Ферца. Впрочем, во время их совместных походов на море он все равно старался не смотреть в ее сторону, пока она плескалась в заливе, удостаивая девочку вниманием лишь когда она выходила из воды, а ее пепельные волосы чудом тут же высыхали, облачая наготу в пушистое платье почти до щиколоток. Она представлялась ему русалкой, казалось - взгляни невзначай на ее водные забавы и непременно увидишь рыбий хвост.
Хотя, можно сказать, он все равно лукавил. Усевшись на каменистом пляже, закрыв глаза, прислушиваясь к завыванию ветра в лабиринте узких, острых, потемневших от непогоды и времени остовов странных сооружений, любые намеки на предназначение которых безжалостно сожрало время, он вылавливал в симфонии пустынного берега еле слышный шелест ее одежды, осторожные шлепки босых ног по голышам, терпеливо дожидаясь момента соединения холодного арктического моря и теплого человеческого тела. И дождавшись, он слегка приоткрывал глаза - совсем чуть-чуть, когда узкий просвет между век и завеса ресниц превращали суровый пейзаж с тоненькой фигуркой в пастель, нарисованную профессиональной рукой художника.
Свордену Ферцу даже казалось, что он узнает автора этой картины, которая бы пробирала до дрожи от ледяной суровости, пропитавшей берег, море, скалы, одинокий айсберг, давным-давно вынесенный бешеным штормом на отмель, если бы не хрупкая девочка с развевающимися волосами, согревающая стылость полярной природы.
Но вот странно, на множестве пейзажей, развешанных в доме, он ни разу не видел изображения моря, только лес, поселок, крошечный садик, разбитый у самого порога, заброшенные дороги, некогда рассекавшие лесную чащу точно клинки, а теперь медленно и неохотно прорастающие подлеском.
Однако стоило ей дойти по мелководью до глубины, где свинцовый отблеск воды обретал какую-то особенную тусклость, словно по мокрому листу бумаге водили грифельным стилом, нанося плотную штриховку, и нырнуть в пучину, населенную лишь наиболее стойкими водорослями, как Сворден Ферц откидывался на спину, вытягивал ноги и, заложив руки за голову, разглядывал плотную пелену низкого неба.
Странно, но нависавшая казалось бы чуть ли не над головой упругая твердь отнюдь не создавало ощущение чего-то давящего на темя и плечи, какое порой испытываешь в тесном и замкнутом пространстве. Чудилась за ней бездонная пустота, не прикрой которую этот эфемерный фирмамент, то непременно вызвала бы головокружение и тошноту. Некий большеголовый друг сказал бы, что дыру заклеили от таких как ты, а не от таких, как я...
Ледяная вода плеснулась на живот, от неожиданности Сворден Ферц чуть не заорал, вскочил на ноги и огляделся по сторонам, протирая кулаками заспанные глаза. Надо же, умудрился задремать! На ветру, лежа на стылых камнях! Переливчатый смешок доносился со всех сторон - его окружили полупрозрачные, похожие на мыльные пузыри фигурки большеротой чертовки с развевающимися волосами. Попахивало нашатырем.
- Я вот тебе! - добродушно буркнул Сворден Ферц, усаживаясь обратно на нагретые телом камни. Малышка махала ему из воды. Он погрозил ей кулаком, и та опять скрылась в пучине. Изумрудно мелькнул рыбий хвост.
И словно в ответ на его угрозу, по камням прокатилась волна преображения - медленно, величаво, упруго, словно и впрямь настоящая волна, наступающая на ссохшийся от жажды берег, в растрескавшейся утробе которого дремали закованные в морщинистую твердь семена растений и животных.
Ее касание серых голышей взывало к жизни буйство красок, чье безумное великолепие казалось невозможным в суровом арктическом царстве, еле заметные клочки бурого мха, окаймлявшие принесенные ледником глыбы, на глазах разрастались, насыщались глубокой ядовитой яркостью тропиков, унылые сочленения жестких кустарников, дребезжащих под ударами ветра с металлическим привкусом биомеханических созданий, вдруг украсились нежными изумрудами лепестков, а их лязг в одно мгновение сменился на теплый шелест.
Словно бы в ответ на воцарившее безобразие далеко-далеко взметнулись ввысь тонкие хлысты, похожие отсюда на случайные царапины на только что нарисованной картине, если бы не их подрагивания и раскачивания из стороны в сторону, точно возникшие усы теребил могучий ветер, хотя трудно представить себе столь грозные, почти тектонические сдвиги в атмосфере, способные поколебать колоссальные сооружения.
Однако Малышка никакого внимания на какие-то там усы не обратила, изображая теперь из себя игривый морской народец, что обожает сопровождать белесые туши дасбутов, выпрыгивая из воды, а затем вновь вбуравливаясь в тяжелую просоленую толщу. Мертвяки обожают охотиться на беззаботных созданий, чья веселость настолько поглощает их самих, что они нисколько не расстраиваются по поводу судьбы сотоварищей, чьи искалеченные, изодранные, распластанные пулями, гарпунами тела усеивают поверхность вод, окрашивая гребни волн в зловещий бурый цвет.
Сворден Ферц подобрал из-под ног голыш, волей Малышки обретший синеватую прозрачность, приставил к глазу и обозрел расстилавшийся перед ним мир. Пережив чудо трансформации, камень, тем не менее, упрямо пропускал сквозь холодную, шершавую толщу вид все того же безжизненного берега, унылый айсберг, стылый, испятнанный шугой океан.
Наконец Малышке надоело плескаться в воде, и она вихрем взметнулась над свинцовой поверхностью, сделала какой-то невероятный кульбит, коснулась кончиками пальцев ног плотной шкуры ледяного океана и побежала к берегу, подгоняемая в спину ветром, спиралью завертывающий вокруг нагого тельца струящийся кокон пепельных волос.
Рядом со Сворденом Ферцем она остановилась, замерла, затем удвоилась, утроилась, учетверилась, окружив его хороводом своих разноцветных копий, и сама встав меж ними - замерев и плохо сдерживая смех. Естественно, что не выдержав такого сгущения нашатыря, Сворден Ферц тут же принялся оглушительно чихать, заглушая шум прибоя, свист ветра и прочую природную какофонию.
Малышка не выдержала, прыснула в ладошку, но все же смилостивилась и рассеяла фантомы одним движением пальчика. Затем присела перед Сворденом Ферцем, чье лицо от мучительного чиханья побагровело, глаза слезились, нос распух, и заявила:
- Ты слишком часто сюда приходишь!
Сворден Ферц понимал, что неожиданный аллергический приступ - дело рук Малышки, а точнее - ее эмоционального состояния. Он никогда не видел, чтобы девчонка огорчалась, злилась, обижалась - на ее лице всегда царили лукавство и улыбка, да и трудно себе представить, чтобы этот невероятно широкий рот мог сложиться в какую-нибудь там недовольную ижицу. Ему просто иначе не хватило на лице места, кроме как растягиваться от одного лопоухого уха до другого.
То, что спасло ребенка в здешних нечеловеческих условиях, скорее всего не могло манифестировать свои желания через мимику, выражение глаз Малышки, как не могло обозначить свое присутствие иначе, чем через колоссальные усы, что возникали ниоткуда и никуда пропадали. Каналами общения с чужаками для них оставались слова и дела Малышки.
Вот и сейчас Свордену Ферцу ясно дали понять, что его присутствие утомило и так мало склонных к гостеприимству хозяев, а потому ему пора возвращаться. Конечно же, не навсегда, ведь Малышка так обожала болтать, спрашивать, играть, но на достаточное время, пока Малышка будет в одиночестве носиться по берегу, плескаться в океане или сидеть на самой границе леса, размышляя с помощью веток и камней - а что же он такое и что скрывается за поворотом, в глубине лога?
- Я сейчас уйду, - пообещал Сворден Ферц раскачивающимся вдалеке усам.
Малышка скорчилась рядышком, обхватив длинными руками коленки. Волосы скрывали ее почти всю, но по голой коже предплечий, голеней, сплошь украшенных безобразными шрамами, можно было предполагать во что превратилось остальное тело прирученного неведомыми чудищами дитя человеческого. Окружающий ее мир безжалостно жевал попавшего в пасть вечной зимы крошечного младенца, пока не исторг из уст своих таким, каким он только и мог существовать здесь.
- Меня разорвали пополам, - вдруг призналась Малышка и придвинулась еще ближе, отчего Сворден Ферц еще сильнее ощутил исходящий от нее жар. - Одна половина меня не хочет, чтобы ты уходил, а другая - хочет. Очень хочет.
Ему захотелось по-отечески приобнять Малышку, но он помнил, что не стоит и пальцем касаться раскаленного как утюг тела. Когда-то он совершил подобную ошибку, всего лишь потрепав дитя по угловатому плечику, после чего Малышка внезапно встала и ушла, не говоря не слова, оставив его одного на берегу отчаянно дуть на обожженную ладонь, боль в которой не могла притупить даже ледяная вода. Потом она еще долго дулась на него, прячась где-то поблизости и наблюдая как он ждет ее на их месте, отчаянно растирая и разминая промерзшие члены.
Его рука замерла в воздуха, отдавая дань охватившему искушению, но горячая волна окатила его с ног до головы, расползлась вокруг них правильным кругом истаявшего снега, и Сворден Ферц понял - время истекло. Он встал, потянулся и принялся одеваться.
- Что это там? - вдруг спросила Малышка. Она не повернулась к нему, но Сворден Ферц откуда-то понял, о чем спрашивает девочка.
Хм, когда-то подобное должно случиться. Или это все-таки не она, а те, кто выходил упавшего из-за предела небе младенца? Впрочем, вряд ли. Какое им дело до различий в человеческой анатомии! Взросление, созревание... Какую бы вивисекцию не произвели негуманоидные гуманисты в своих таинственных пещерах, заполненных лабиринтами зеркал, они сохранили в подопечной чересчур много человеческого. Или они всего лишь не смогли разглядеть в ней этого человеческого - трансцендентности их божественному сознанию?
- Мы потом поговорим, - торопливо, почти трусовато сказал Сворден Ферц.
Малышка не настаивает, а только спрашивает:
- Пока тебя не будет, сюда никто не придет?
Уж на это он может ответить совершенно точно:
- Никто.
Она провожает его до самого порога леса. Здесь Малышка останавливается:
- У меня много вопросов. Когда тебя не было, я брала камни и ветки, и ответы появлялись у меня в голове. Но чем больше я разговариваю с тобой, тем меньше получаю ответов. Я думала ты ответишь на те вопросы, на которые не могут ответить ветки и камни. Но на самом деле ты поедаешь ответы! Вот так! - Малышка вдруг раскинула руки в стороны, запрокинула назад голову, широко открыла рот, став похожей на птенца, требующего корма.
Порыв ветра внезапно подхватил копну ее волос, разметал, вздыбил, впервые открыв взгляду Свордена Ферца то, во что превратили когда-то человеческое тело неведомые чудища-гуманисты. Невольно хотелось отвести глаза, но он смотрел и смотрел, не отрываясь, не моргая, не в силах сообразить - какие же чувства вызывает в нем то, что сотворили с Малышкой.
Если это и являлось милосердием (хотя, есть ли у них сердце?!), то что же тогда для них бессердечие?! Где проложена грань между жизнью и спасением? А ведь они тоже в каком-то смысле спрямляли исторический путь человека, точнее - его эволюционный путь, что вписал хомо сапиенс в нишу земного существования, но увы - почти не приспособил выживать на чужих планетах. Спрямляли не во имя каких-то собственных целей, идеалов, ценностей, а подчиняясь развитому моральному инстинкту, который пока еще не угас в них вместе с желанием осваивать и преобразовывать окружающий их мир. Так человек воспитанный придет на помощь страждущему, не слишком задумываясь над сутью его страданий, но целиком сообразуясь с теми стандартными формами морали, что требуют от него: "Сделай и другому то, что сделал бы и себе".
Каждый раз, когда Сворден Ферц уходил с берега, то входя в густую тень деревьев, он оглядывался и всегда заставал одну и ту же картину - Малышка, стоя на коленях, смотрела ему вслед, длинными, угловатыми, мосластыми руками перебирая разложенные перед ней камни и ветки, а у него почему-то при этом возникало тоскливое ощущение, что однажды он все-таки не вернется сюда...
Сегодня он не оглянулся.
- Маленькое чудовище отпустило любимую игрушку погостить дома, - усмехнулась поджидавшая Свордена Ферца большеголовая тварь. - Кажется, у вас, людей, есть на сей счет некое предание - про карлицу и красавца?
- Про красавицу и чудовище, и цветочек аленький, - терпеливо поправил Сворден Ферц, подавляя в себе желание со всего маху хлопнуть бесцеремонную тварь по толстому загривку.
- Вот как? Интересно... - ни черта ему, конечно, не было интересно. Тварь ловко семенила рядом на трех лапах, так как из подушечки четвертой она прямо на ходу выкусывала репейник.
Под сводом густого леса становилось жарковато. Огромные, неохватные стволы вздымались высоко в мутную твердь, широко расставляя в стороны лапы ветвей, как будто пытаясь дотянуться до соседей, опереться на их могучие тела и сделать еще один, теперь уже последний бросок ввысь, погружая верхушку в губчатую субстанцию слабо фосфоресцирующего неба.
Землю покрывал пружинящий при ходьбе слой пожелтевших иголок, сквозь который там и тут пробивались островки травы и кустики полярной клубники. Крупные ягоды пламенели в сумраке леса, становясь похожими на рубины, непонятным чудом рассыпанные по всему лесу.
Сворден Ферц старательно обходил, перепрыгивал ягодники, но большеголовая тварь упрямо перла напрямик, безжалостно ступая по клубнике лапами, отчего та с хорошо различимым чмоканьем лопалась, разбрызгивая в стороны алую мякоть и сок. При этом тварь, чьи родители были прирожденными ночными охотниками - ловкими и бесшумными, в отличие от них демонстративно производила уйму малоприятных звуков, длинными когтями цеплялась за траву, при каждом шаге отбрасывая назад вырванные с корнем ошметки скудной полярной природы.
На первых порах Свордену Ферцу казалось, что большеголовая тварь просто-напросто издевается над ним, пытаясь по каким-то своим, звериным, соображениям побыстрее вывести его из себя, но потом он отказался от домыслов.
Подобная, скажем так, небрежность проявлялась у нее во всем и со всеми. Какая-то наглая бесцеремонность, что наверняка в незапамятные времена позволяла ее предкам спать на постели хозяев, если их оттуда во-время не сгоняли поганой метлой или хорошей оплеухой, тем самым напоминая - кто в стае главнее. По каким-то неизвестным Свордену Ферцу соображениям большеголовая тварь некогда пришла к выводу, что главой здешней стаи, в которую она включала практически все местное население, а так же зверье, пасущееся на ягодных угодьях, является именно она и никто другой.
Возможно, хороший пинок по брюху и мог ее если не разубедить в подобном ошибочном умозаключении, то хотя бы заставить в нем усомниться и с большей церемонностью относиться к окружающим, вот только никто на такой пинок не решался. Даже наоборот, тварь, умело прикидывавшуюся добродушным уродцем, обожали, особенно дети, которые висли на ней гроздьями, трепали за медвежьи уши, дергали за короткий хвост, а особо мелкие - даже седлали и, подгоняя хворостинкой, разъезжали по поселку.
Кто-то по доброте душевной встроил для твари домик, сообразуясь со своими, сугубо человеческими, представлениями - что для зверя может быть удобно, а что нет, снабдив жилище всеми благами цивилизации, включая ванну, туалет, линию снабжения и узел коммуникаций, управление которыми опять же приспособив под неуклюжие лапы огромноголового создания.
Но с большим интересом и любопытством обследовав предлагаемую к заселению "конуру", даже пометив ее в некоторых местах и разок воспользовавшись линией снабжения для заказа живой крысы (крысу на удивление доставили, однако лишь в замороженном виде), зверь жить здесь категорически отказался, предпочтя вырыть под домом огромную нору, что можно считать за высшее проявление любезности весьма бесцеремонной твари.
- Вы, люди, любите изображать из себя богов, - вдруг ни с того ни с сего заявила тварь, а Сворден Ферц от неожиданности споткнулся о корень дерева. - Для вас любимое занятие - отыскать мир погнуснее, и вместо того, чтобы предоставить его самому себе гнуснеть и дальше, вы с жаром принимаетесь его исправлять. При этом натягиваете на себя две маски: одну - бога, а поверх - благородного гнусоча, чтобы хоть как-то сойти за своих среди тех, кого вы презираете, - тварь даже остановилась от пришедшей ей в огромную башку идеи. - Да! Презираете! И исправить их хотите лишь потому, что они отвратительно воняют! А вы не любите когда кто-то отвратительно воняет. Вы любите только тех, кто воняет вратительно!
- Приятно, - машинально поправил Сворден Ферц. Если честно, он не совсем понимал о чем толкует тварь. Впрочем, в оригинальности звериным мыслям, переложенным на человеческий язык, трудно отказать.
- Неважно, - буркнула тварь и клацнула зубами, вырывая из земли особенно густо покрытый спелыми ягодами куст. - Если уж вам так претят гнусачи, то зачем их спасать? Уничтожить всех до единого! В топку! В распыл! - тварь в ярости затрясла головой, разбрасывая во все стороны слюни. Но тут же успокоилась и ядовито поинтересовалась: - А что если в ваш мир богов однажды явится человек? Не вы к гнусочам, а человек - не гнусач! - к вам? С богами вы тоже особо не церемонитесь, я в курсе...
За поворотом тропинки, во глубине лесного лога что-то желтело. Сворден Ферц замедлил шаг, пытаясь разглядеть источник приглушенного сияния, но стволы деревьев стояли плотно, ничего толком рассмотреть не удавалось.
- Вы бы его опять к деревяшке приколотили? - поинтересовалась как бы между делом большеголовая тварь.
Но поскольку Сворден Ферц ничего не ответил, свернув с тропинки и направившись к загадочному свечению, то тварь последовала за ним, продолжая болтать:
- Нет, гвозди, деревяшки, суд, пусть и неправый, бичевание - для великих гуманистов не комильфо... Здесь нужен особый выверт, столь огромное бремя вины взгромоздить на несчастного, чтобы он сам возопил о собственной смерти. Вы ведь это умеете! Чем человек может угрожать богам? Какая разница! - последние две фразы тварь произнесла не своим голосом, очень ловко спародировав кого-то очень знакомого Свордену Ферцу. - Разве может человек не оказаться гнусью, а стать равным нам, богам? Наверняка есть в нем какая-то червоточина! Есть! А как же! То подружку почем зря лупит, то ножом себя режет, то червяков после дождя спасает!
Слушая вполуха звериные разглагольствования и не особенно стараясь им возражать, поскольку тема речений большеголовой твари так пока и оставалась для него весьма смутной, Сворден Ферц все глубже забирался в чащобу, ощущая легкое беспокойство. Причина беспокойства ему самому оставалась неясна - не боялся же он и в самом деле потеряться в двух шагах от поселка! Возможно, таково свойство человеческой природы вообще - отзываться на все неизвестное, необычное учащенным сердцебиением и адреналиновым впрыскиванием. Если бы еще эта тварь не надоедала велеречивым гундением над ухом. Но тварь и не думала униматься.
- В том-то и проблема, что мы не знаем, чем человек может угрожать нам, богам! Ведь наше всемогущество настолько всемогущее, что мы даже камень можем сотворить, который сами поднять не сможем... Или сможем? - тварь остановилась как вкопанная от пришедшего на ум парадокса. - Сможем или не сможем? Сможем или не сможем? - бормотала большеголовая тварь, морща и разглаживая могучий лоб.
Ягодник стал гуще. До того редкие заросли, усыпанные спелой клубникой, раздались вширь, перебрасывая усы через теперь уже узкие промежутки голой земли, покрытой пожелтевшей хвоей, словно многочисленные канаты, что все ближе и ближе притягивали друг к другу красно-зеленые острова. Приходилось с величайшей осторожностью ставить ноги, чтобы не запутаться в неожиданно прочных отростках, не споткнуться и не упасть, точно новый великан, на мягкое ложе, погрузившись с головой в духмяную подушку ароматов земли, леса, травы, клубники и еще чего-то, похожего на запах разогретой канифоли...
На мир наплыла луна - огромная, желтая, с прожилками багровых сосудов и дыркой посредине, которая то сжималась, то разжималась, уводя в непроглядную бездну. Странно, подумал Сворден Ферц, ведь здесь никакой луны не должно быть видно. Луна есть, но ее как бы нет... да и не луна это вовсе, а огромный звериный глаз, что пристально вглядывается в человека, но отнюдь не для того, чтобы оценить степень бесчувственности жертвы, ее гастрономические особенности и свежесть, а с неким насмешливым недоумением, более подходящим случайному попутчику, нежели безжалостному ночному охотнику.
- А ведь я вас убивал, - сказал Сворден Ферц глазу, только бы он сгинул или хотя бы моргнул, освобождая от неожиданно крепких гипнотизирующих пут. - Убивал в вашем убежище, убивал в джунглях, убивал в поселках мутантов. Не жалел никого - ни молодняк, ни самок. Убивал как самых опасных тварей, не задумываясь, не раскаиваясь. Вы были моими личными врагами, но до сих пор не знаю, кем я был для вас.
Огромный глаз приобрел задумчивое выражение, затуманился, как будто на огромную луну пало облачко сепии. Морщинистое веко дернулось, приспустилось над выкаченным буркалом, ослабляя ту силу, что тысячами тончайших, но крепких ниток распяла Свордена Ферца на мягком ложе ягодника.
- Проще простого управляться с богами. Они так велики, что не замечают ничего у себя под носом, - сказала тварь. - Однажды там, - зверь неопределенно мотнул огромной башкой, - взошла особенная луна. Зеленая и квадратная. И тогда к нам вновь пришла охота. Не такая, как обычно, которую можно утолить кровью молодости или дряхлости, а настоящая, свинцовая. Тогда мы перешли реку и выгнали из норы одного из богов, который умел говорить с нами, - тварь внимательно осмотрела подушечки на передних лапах, вгрызлась в одну из них, выдирая плотный ком репьев, продолжая при этом бормотать нечто малоразборчивое. Затем вскинула башку, наклонила ее набок, на мгновение обретя жутко миленький вид забавной игрушки.
- Ему тоже понравилось, - сообщила тварь. - Мы долго гнали его по лесу, покусывая за ноги, когда он начинал уставать. Ведь боги любят простоту? Сила на силу, ловкость на ловкость, зубы на зубы, - кошмарное создание ощерила мощные клыки, изображая ухмылку. - Но, наверное, он принимал все это за игру. Поэтому так и не решился никого убить из нас. Даже когда мы рвали его на части. Еще живого.
Сворден Ферц поднялся. Бедный, бедный Б.! Их не так сложно понять, сколь сложно перевести, говаривал он, в какой-то мере прозревая собственную участь. А ведь он даже не был стражем, коротая дождливые дни в бетонном капонире у моста, что вел во владения огромноголовых тварей. Так, безвредный связной, забавно преображавшийся, когда переходил на родной язык столь любимых им тварей. Теперь его кости зарыты где-то в чащобе. Что ж, не самая худшая участь. Разве не почетно принять смерть от того, чему посвятил жизнь свою?
Плотная стена деревьев раздвинулась, и Сворден Ферц вместе с тварью оказались на краю обширной полянки, залитой мягким желтоватым светом. Исходил он от модуля переброски, облицованного панелями из полупрозрачного материала цвета жухлой листвы. Модуль походил на высокий узкий стакан, к тому же заполненный фосфоресцирующей жидкостью, что просачивалась сквозь узкую щель полуоткрытой двери. Медовые потеки образовали вокруг стакана лужу, испятнанную крупными алыми ягодами клубники.
Сочетание лесного лога и модуля переброски являлось настолько нелепым, что Свордену Ферцу показалось будто бы он спит и видит весьма странный сон, учитывая и то обстоятельство, что на поляне кроме них находился еще и мальчишка лет семи. Самый обыкновенный мальчишка в шортиках и курточке-распашонке. Даже лицо его показалось Свордену Ферцу знакомым. Наверняка они не раз встречались в поселке, вот только имени он его не знал, а может и забыл.
Мальчишка сидел на корточках в нескольких шагах от модуля переброски, зябко ухватив себя за предплечья. Курточка на спине задралась, и Сворден Ферц ясно увидел выступающие позвонки. Точно загипнотизированный ребенок смотрел на стакан, а из распущенного рта тянулась ниточка слюны. В странном сочащемся свете его глаза казались неприятно белыми - без радужки и зрачков.
Точно в соответствии с жанром ночного кошмара у Свордена Ферца возникло какое-то липкое ощущение, что в модуле переброски находится НЕЧТО. Неприятное, отталкивающее, мерзостное, хотя опасным это назвать, пожалуй, нельзя. Как нельзя назвать опасной случайно выкопанную на огороде огромную личинку какого-нибудь жука, что отвратно лопается, разбрасывая в стороны столь старательно собираемый материал так и не случившегося метаморфоза.
- Привет, - сказал мальчишке Сворден Ферц. - Маму ждешь? - только мгновение спустя он осознал весь мрачный юмор своего вопроса, потому как ребенок тихонько взвизгнул, покачнулся, еще больше скорчился и вперил в пришельца свои жуткие глаза.
Вставшая рядом тварь довольно заухала, отчего по поляне прокатилось гулкое эхо. Сворден Ферц ухватил загривок твари и изо всех сил сжал пальцы. Зверь тут же заткнулся.
- Не бойся, - одними губами произнес Сворден Ферц.
- Базовые понятия некротических явлений, - непонятно сказал мальчишка. По штанишкам расплылось темное пятно. - Некробиоз и его роль в воспроизводстве саркомных биоценозов...
Тварь клацнула зубами и мальчишка замолчал. Так и впрямь оказалось лучше.
Странная, нереальная и какая-то гулкая тишина повисла над поляной. И чем больше в нее вслушиваешься, тем глубже погружаешься в ее непроницаемую, обволакивающую, всасывающаю в себя трясину.
- Там что-то есть, - сказал Сворден Ферц, чтобы хоть как-то наполнить глубокий звуковой вакуум этого гиблого места.
- Там ничего нет, - живо возразила тварь, и Сворден Ферц был готов поспорить - сказала она это не столько из собственного упрямства, сколько из того же самого желания - избавиться от липких объятий беззвучия.
- Оно забавное, - мальчик протянул руку и показал пальцем на модуль переброски. - И пахнет ягодами.
Если бы не то состояние, в котором находился ребенок, то его замечание вполне можно было бы принять за подтверждение абсолютной безопасности происходящего.
Ну, поставили какие-то бедолаги модуль переброски не в поселок, как о том ходатайствовало его жители, а посредине леса.
Ну, схалатничали. Ошиблись в расчетах, в конце концов. Не учли поправку на кривизну и силу Кариолиса. Не они первые, не они последние. В конце концов, и ножками можно дойти.
Ну, не выкачали из него консервационную дрянь, а может и вообще еще не подключили модуль к сети. Подумаешь! Здесь и не такое случалось. Совсем недавно посреди леса вообще мусорную свалку нашли - тоже кто-то по небрежности опорожнил там мусоровоз. Виноватых искать уже поздно - свалка даже леском покрылась.
Но самое забавное оказалось, что и звери приспособились оттуда всякую рухлядь тащить и для каких-то своих, звериных, целей использовать. Представляете зайца с еще заряженным апалайчиком? Или белку с фризером? Шуму тогда много поднялось, биологи понаехали, зоопсихологи, эволюционисты. В результате виноватых наказали, ученых наградили, свалку ликвидировали, животных вернули к первоначальному состоянию, за исключением тех экземпляров, конечно, которые подохли в результате неумелого обращения с нежданными дарами цивилизации.
Остается лишь покачать головой, поцокать языком, заведя очи горе, взять ребенка в охапку и потопать в поселок. Не будь все происходящее кошмарным наваждением, Сворден Ферц так бы и сделал - и покачал, и поцокал, и дурака бы повалял, развлекая мальчишку, и даже оплеуху отвесил огромноголовой твари, чтобы она поменьше трепалась и усерднее изображала из себя пса, вот только почему-то ничего такого Сворден Ферц не предпринял, а сделал нечто совсем иное - решительно направился в светящемуся стакану, прошлепал по ледяной луже растекающейся дряни, ухватился за ручку (она оказалось неимоверно холодной) и потянул на себя дверь.
Если следовать логике кошмаров, то по всем признакам Свордену Ферцу сейчас предстояло проснуться, пережив перед этим неприятное, но довольно мимолетное ощущение смерти или, во всяком случае, чего-то на нее похожего - непроницаемая темнота, падение в бездну, а затем - пробуждение в поту с неистово колотящимся сердцем. Однако пробуждения, несмотря на увиденное, так и не наступило.
Не поворачиваясь спиной к стакану, Сворден Ферц сделал шаг назад и остановился. Он не сразу сообразил, что его не пускало. Волна жуткой паники захлестнула его с головой, закрутила в непроглядной мути, сдавило горло и стиснула грудную клетку, стараясь уволочь еще глубже в бездну вод, где кипят самые темные человеческие страсти.
Рука, шепнул ему кто-то в ухо, обдав неприятным, смрадным, звериным запахом, но возможно эта вонь и стала спасительной веревкой для Свордена Ферца, что хоть и вырвала его из объятий ужаса лишь на мгновение, но его вполне хватило для того, чтобы разжать заледеневшие, посиневшие пальцы и отпустить ручку двери, ведущей по ту сторону реальности.
- Ты чего испугался? - поинтересовалась огромноголовая тварь. - Там ничего нет.
Мальчишка прижался к Свордену Ферцу холодным и мокрым тельцем и оказался каким-то неприятно мягким, словно бы лишенным костей. Точно лягушку обнимаешь. Огромную, склизкую лягушку. И еще мокрые штанишки. Повернуться к стакану спиной не оказалось никакой возможности - Сворден Ферц так и не смог пересилить в себе жуткое ощущение, что стоит только подставить беззащитную спину, и таящийся в модуле переброски ужас тут же выползет, выскочит, вылетит наружу... Поэтому он медленно отступал под сень деревьев, прочь от ядовитой желтизны, которая выворачивала тихо и незаметно полянку из этого привычного мира в какой-то иной.
- Там ничего нет, - настойчиво повторила тварь.
- Ты ошибаешься, - шевельнул пересохшими губами Сворден Ферц. - Там чудеса и страхи, передай по кругу...
- Вы никогда ничего не видите, - почти капризно сказала тварь. - Если бездонную дырку заклеить, то вы ее никогда не приметите. Я это точно знаю. Вы не можете видеть того, что может видеть мой народ. Поэтому если я говорю, что там ничего нет, ты должен верить мне, а не своим глазам.
У Свордена Ферца возникло неодолимое желание пнуть четвероногого софиста, чтобы только он прекратил свои разглагольствования, но самоуверенная тварь уже отвернулась и потрусила к стакану.
- Стой, - хотел крикнуть Сворден Ферц, но из горла не вырвалось ни звука. Ноги стали совсем ватными, а в голове крутилась по замкнутому кругу единая мыслишка: "Сейчас оно его, сейчас оно его, сейчас оно его".
Распаленное страхом воображение услужливо рисовало картинку, как дьявольски упрямая и высокомерная большеголовая тварь трусцой подбегает к стакану, неловко приподнимается на задние лапы, ухватывает когтями высокую дверь, приоткрывает ее, долго, очень долго смотрит внутрь, а затем по ее телу пробегает дрожь, задние лапы приседают, тварь начинает как-то распухать, словно ее надувают изнутри, но Сворден Ферц каким-то образом понимает - не надувают, а нечто огромное, извивающееся протискивается внутрь зверя, влезает в его шкуру, безнадежно стараясь уместиться в чересчур мелковатой одежке, отчего та начинает скрипеть, трещать, большеголовая тварь пытается оттолкнуться лапами от стакана, ее огромные глаза еще больше пучатся, слюна и кровь брызжут из разорванной пасти, она теперь уже неудержимо распухает, становясь похожей на нелепый воздушный шар, а затем оглушительно лопается, исчезает в фонтане разлетающихся в стороны мелких ошметок. И лишь огромная голова избегает подобной участи, целой и почти невредимой падая под ноги Свордена Ферца, косясь на него обиженным глазом и заявляя:
- Виноват, был неправ!
На самом деле ничего ужасного не происходит. Дьявольски упрямая и высокомерная большеголовая тварь трусцой подбегает к стакану, неловко приподнимается на задние лапы, ухватывает когтями высокую дверь, приоткрывает ее, долго, очень долго смотрит внутрь, затем закрывает и такой же трусцой проделывает весь путь обратно, виновато опустив голову и прижав уши.
Тварь посрамлена. Тварь уничтожена. Возможно, ей и впрямь было бы лучше лопнуть, как мыльному пузырю, только бы избежать неминуемого унижения, когда Сворден Ферц с оттяжкой даст ей крепкого подзатыльника, со смаком и придыханием произнося:
- С-с-с-собака!
Но ничего подобного Сворден Ферц, конечно же, не сделал. Он лишь повернулся спиной к полянке и пошел в сторону поселка, крепче прижимая к себе мальчишку, который не только немножко отогрелся, но и обрел обычную человеческую упругость и твердость. Ребенок горячо дышал, уткнувшись в шею Свордену Ферцу, и по его дыханию тот догадался, что мальчишка спит.
Тварь плетется сзади и угрюмо сопит. Она даже аккуратно обходит ягодники, а не прется напролом, давя клубнику. Но Сворден Ферц прекрасно знает цену ее мнимому смирению. Его хватит максимум до поселка, куда тварь наверняка ступит с ушами торчком и хвостом пистолетом. Хочется даже ехидно переспросить: "Так от кого-кого заклеили ту бездонную дырку?", но мальчишка уютно посапывает, и не хочется его будить.
Сгустившаяся было тьма вновь разбавляется светом, который пробивается из-за неохватных стволов деревьев. Гигантские даже по здешним меркам секвойи башнями вздымаются над соснами, словно над подлеском. Слабо фосфоресцирующее небо окрашивает верхушки секвой в пепельный цвет, будто их макнули в тягучую патоку, что медленно стекает вниз бледными потоками.
Земля под ногами обрела упругость. Сухие иголки перестали колоть ступни, и Сворден Ферц понял, что они вышли на дорогу. Давным-давно обездвиженная, она тем не менее все еще сохраняет в себе запас тепла, но не такого уютного, какой обычно обогревает промерзшего странника у растопленного камина, а неопрятного, угловатого, словно и не тепло это вовсе, а крошечные разряды впиваются в тело, гальванизируя застывшие от холода мышцы.
Бредущая позади тварь начинает шипеть и ругаться. Ругается она смачно - на всех известных человеческих языках, демонстрируя тем самым то ли свою эрудицию, то ли крайнюю меру испорченности. Если бы мальчишка не спал, Сворден Ферц обязательно прервал бы этот экскурс в инвективную лексику хорошим пинком, на который тварь напрашивается аж от самого берега. А так остается только слушать. Особенно часто тварь повторяет два словечка:
- Dummkopf! Rotznase!
Судя по тому, с какой выверенной артикуляцией она их произносит, тварь обожает эти словечки. Причем она произносит их с явным привкусом пародирования кого-то очень знакомого Свордену Ферцу. Не то чтобы он слышал подобное непотребство из уст имярека (тем более, что и вспомнить - кто же он точно Сворден Ферц пока не мог), но манера выговаривать слова веско, мрачно, филологически точно вызывала ощущение ускользающего узнавания.
Мальчишка продолжал спать, безвольно опустив руки, отчего нести его стало еще более неудобно - приходилось поддерживать рукой за спину, чтобы он не опрокинулся назад. Так иногда делают совсем малые дети, чем-то очень обиженные и даже во сне желающие оттолкнуть от себя взрослых-обидчиков. Порой он и вовсе начинал возиться, словно пытаясь освободиться от крепких объятий, спуститься на землю и уже собственными ногами потопать в поселок.
Сворден Ферц не возражал бы, если бы не чувствовал - мальчишка продолжает спать, и все его движения лишь отражение снов. Странных и беспокойных снов, похожих на осколки разбитого зеркала, в которых мальчишка плутал, не находя выхода из абсурдных кошмаров и кошмарных абсурдов. Их тяжкие испарения просачивались сквозь поры кожи, осаживаясь капельками пота на виске и верхней губе ребенка.
- Зря ты его взял, - вдруг выдала тварь, прекратив ругаться. - До меня только сейчас дошло - зря ты его взял.
- Нужно было оставить ребенка в лесу? - риторически спросил Сворден Ферц.
- Да, - тварь протрусила немного вперед и, повернув голову назад, вперило тяжелый взгляд в ношу Свордена Ферца. - Его нужно оставить в лесу.
- Чем же он тебе так не угодил? - почти добродушно поинтересовался Сворден Ферц.
Теперь, когда до поселка осталась пара шагов, и между деревьев уже видны выложенные камнями аккуратные тропинки с витыми скамейками и столбиками освещения, он не прочь поболтать со зверем на отвлеченные темы. И не беда, что тварь выбирает какие-то злые, звериные поводы для разговора. Тварь она и есть тварь.
- Это неправильный детеныш! - резко заявила тварь,остановившись и преградив дорогу.
- Вот те раз! - от изумления Сворден Ферц даже остановился.
Несмотря на зверский вид и отвратительный характер тварь раньше как-то не позволяла себе высказывать подобные суждения о ком-то или о чем-то. Конечно, ей многое не нравилось в окружающем мире, но в чем-чем, а в стремлении переделать его под себя тварь сложно было уличить. В том-то и заключалась сила огромноголовых, что они обладали потрясающей приспособляемостью и пластичностью к тем условиям, в которых эти звери решили жить. Они неукоснительно придерживались не ими заведенного правила: "Пришел в Рим - будь римлянином", во всех его возможных коннотациях, включая брюзжание по любому поводу, высокомерие, язвительность, кои однако оставались всего лишь словами, легко прощаемые великодушными богами случайно приблудившимся к ним тварям.
А если твари и обделывали свои делишки, самыми скверными из которых с большой натяжкой можно было бы назвать потакание своим звериным страстям, то совершали их тихо, вдали от посторонних глаз. Собственно, не в последнюю очередь из-за этого многие подробности их общественной жизни в стае, брачные обряды, особенности воспитания молодняка до сих пор оставались тайной за семью печатями для охочих до подробностей звериной интимной жизни ксенобиологов и зоопсихологов.
- Брось его! - потребовала тварь, встопорщив шерсть на загривке. Глаза ее выпучились, обрели злой красноватый оттенок, губы растянулись, обнажив клыки.
- Это ребенок, просто ребенок, который заблудился в лесу, - терпеливо объяснил Сворден Ферц. - Я его знаю, видел в поселке.
- Как его зовут? - въедливо спросила тварь. - Где он живет?
- Я не могу знать всех по имени, - постепенно свирепея заявил Сворден Ферц. - И кто где живет. Но с этим мальчишкой мы точно встречались!
Почему он оправдывается? - вертелась на задах назойливая мыслишка. С какой стати он должен давать объяснения какой-то там говорящей собаке?! Конечно же, не должен и не обязан. И вполне в его праве не разводить тут дискуссии - кто настоящий, а кто только вчера вылез из грязной норы, а просто-напросто по-хозяйски отвесить разжиревшему огромноголовому псу хорошего пинка под толстый зад. В конце-то концов, тварь он дрожащая или имеет право поступиться законами гостеприимства?!
Но при всем этом вполне объяснимом, казалось бы, раздражении от попытки вмешательства какого-то там четвероногого - даже не друга, а так - попутчика, Сворден Ферц отчетливо различал в себе какую-то тень неуверенности, сомнения в исключительной обусловленности столь милосердного поступка гуманизмом, любовью к детям и правилами человеческого общежития. И наличие подобной тени еще больше раздражало его, как раздражает крошечное пятнышко грязи на чистейших и белоснежных одеждах.
- Обычный ребенок, - подтвердил Доктор, сворачивая стетоскоп. - Немного утомленный, но сон и еда все исправят. Лучше его сейчас не будить.
Сложив инструменты в чемоданчик, Доктор скрылся в доме и вскоре вынес огромный плед, которым и накрыл свернувшегося калачиком на разложенном кресле мальчугана.
- Так вы говорите, что наш четвероногий друг категорически возражал, чтобы вы вернули дитя в поселок?
Четвероногий друг в этому моменту уже вылакал целое блюдо молока, оставив после себя неопрятную лужу, поскольку хлебал так жадно, что брызги летели во все стороны, а затем, не сказав и слова, тихо исчез во тьме, отправившись, судя по всему, на охоту. Миска с консервами осталась нетронутой, что свидетельствовало о высшей степени неудовольствия огромноголовой твари.
- Да, - неохотно подтвердил Сворден Ферц. - Можно сказать и так - возражал. А можно - искренне недоумевал. Или - высказал альтернативную точку зрения.
- Вы раздражены, друг мой. И чем-то обеспокоены, - Доктор удобно расположился в своем плетеном кресле, скинул тапочки и протянул голые ступни к лестнице, откуда дул теплый сквозняк. - Вам тоже не мешает покушать и выспаться.
- У вас, Доктор, один рецепт для всех и на все случаи жизни? - несколько ядовито заметил Сворден Ферц.
- Душа человеческая - материя тонкая и неопределенная. Она не терпит хирургического или медикаментозного вмешательства, знаете ли... Что может прописать врач страждущему? К тому же, только в последнее время мы, кажется, приходим к пониманию, что человеческая психика даже не бинарна, как это имеет место на пренатальной стадии развития, а многократно отражена во всех, кто нас окружает. Мы, если угодно максиму, всего лишь наложение представлений мира о нас самих.
Сворден налил из самовара кипятку и принялся его шумно прихлебывать. Доктор покосился на него и усмехнулся:
- Вы знаете, друг мой, по поселку бродят самые дикие слухи о том, что из себя представляет вот этот древний агрегат?
- М-м-м... - пожевал губы Сворден Ферц. - Судя по всему - приспособление для кипячения воды?
- Вы видите здесь источник тепла? Подвод энергии? Инерционный трансмиттер потенциала шумановского резонанса?
- Хм... Действительно...
- Видите ли, друг мой, данное приспособление действительно предназначено для нагрева и кипячения воды, но исключительно за счет энергии сгорания тонко наструганного дерева и сапога.
- И сапога? - не поверил своим ушам Сворден Ферц.
- И сапога, - с удовольствием подтвердил Доктор.
Выждав почти драматическую паузу, Доктор принялся объяснять Свордену Ферцу все тонкости доведения воды ключевой до кипения исключительно за счет реакции горения стружек смоляных при усиленной вентиляции сапогом кирзовым.
- Так вот, к чему это я, - задумался Доктор, тонкими длинными пальцами разминая нижнюю челюсть, словно бы устав от длинной речи, произнесенной к тому же на чужом языке с преобладанием шипящих звуков и открытых слогов. - Да, к чему я веду? Если кому-то все-таки взбредет в голову, что данный агрегат представляет собой холодильную установку, для приготовления охлажденного лимонада в жаркий денек, то ничто не помешает ему набить камеру сгорания не стружками смолистыми, а сухим льдом, например.
- Самовару от этого не будет ни жарко, ни холодно, - выдал Сворден Ферц. - А вот вы, наверное, огорчитесь.
- Огорчусь, - развел руками Доктор. - Но я использую сей пример лишь в качестве метафоры. Представьте, что будет, если душу, предназначенную к горению, вдруг начнут набивать сухим льдом.
- Хм... Имеете в виду, мир начнет строить относительно вас сосем иные предположения, нежели есть на самом деле?
Доктор зачерпнул из вазочки варенья, осторожно положил в рот, пожевал, запил чаем. Делал он это неторопливо, обстоятельно, тем самым выдавая свой поистине мафусаилов век, когда чудовищное бремя опыта настолько замедляет внутренний бег времени, что уже составляет огромного труда подстроиться под ритм внешней жизни.
- Был в моей практике любопытный случай, - Доктор отставил чашку и откинулся на спинку стула. - Даже не то, чтобы любопытный с врачебной точки зрения, сколько, так сказать, житейской... да, житейской... Произошло это еще в мою бытность надзирающего врача-наставника в некоем санаториуме на берегу прелестного озера... Знаете, друг мой, старость - чертовски любопытное состояние души и тела. После какого-то порога все, происходящее с тобой, начинает восприниматься как дела вчерашнего дня... да, вчерашнего дня... Дело не в том, что ты сохраняешь в памяти яркий образ происходящего, вовсе нет! Старческий маразм еще никто не отменял. Успехи нашей геронтологической науки пока заключаются в том, что к последнему порогу вы приходите не руинами, а развалиной, ха-ха-ха! Но если нечто ухитрилось ускользнуть из костлявых лап небезызвестного Альцгеймера, то оно обладает, как бы поточнее выразиться, необъяснимой свежестью бытия... да, бытия...
- Что малые, что старые, - брякнул Сворден Ферц и испугался - Доктор, несмотря на благодушие, отличался исключительной обидчивостью.
Но увлеченный рассказом Доктор пропустил замечание гостя мимо ушей.
- Так вот, в бытность мою надзирающего наставника врача в том санаториуме, который, надо заметить, почти не пользовался популярностью в силу своей, так сказать, комфортабельности, ибо молодежь у нас не мыслит отдыха без глухих дебрей, гнуса и сыроедения, появилась в моей вотчине Афродита озерная... да, озерная... - Доктор мечтательно поднял глаза к потолку и потер сухие руки. - Вышла она из прозрачных озерных вод, прекрасная, как богиня. Представьте, друг мой, длинные волосы цвета вороного крыла, ослепительно белая кожа, глаза... да, глаза... - Доктор аж зажмурился. - Представили?
- Как наяву, - заверил Сворден Ферц.
- И вот эта красотка буквально нападает на меня и требует... да, представьте себе, требует самого тщательного врачебного обследования! Скажу без ложной скромности, глаз у меня на такие вещи наметанный, как никак прежде чем встать на вечную стоянку в богом забытом санаториуме ваш покорный слуга хорошенько покуролесил... тьфу, что я говорю! поколесил по всем городам и весям, побывал в таких переделках... да, переделках... Короче, глаз у меня наметанный, я вполне вижу, что с красоткой все в абсолютном порядке, хотя некоторые признаки легкого нервного истощения наличествуют. Но при столь тонкой нервной организации это и немудрено... да, немудрено...
- Специалистка по спрямлению чужих исторических путей? - предположил Сворден Ферц, самым внимательнейшим образом рассматривая ногти.
- Что?! - Доктор аж задохнулся от подобной нелепости. - Специалистка по спрямлению чужих исторических путей?! Друг мой, только абсолютная медицинская безграмотность извиняет вас за столь чудовищное, да, чудовищное предположение! Впрочем... - Свордену Ферцу почудилось, что Доктор из-под нависших седых бровей бросил на него подозрительный взгляд. - Откуда вам знать! Но столь же безумная идея пришла не только вам в голову... Сказать по правде, то ей вообще было бы противопоказано заниматься хоть чем-то, что связано с риском для жизни. Представляться донной Анной на сцене - это, знаете ли, одно, а - доной Оканой в каком-нибудь вонючем средневековом городишке - совсем другой! - и тут Доктор вдруг хихикнул. - К тому же, насколько я информирован о брачных предпочтениях исторически спрямляемых народов, некие косметические особенности тела этой дивы категорически шли вразрез с представлениями о естественности наших разлюбезных аборигенов!
- Вот как, - пробормотал Сворден Ферц. - Любопытно.
- Мне, конечно, тогда строить какие-либо предположения было недосуг, хотя любопытство потакало завести беседу о чем-нибудь этаком... да, этаком... Но долг врача, хоть и всего лишь надзирателя, заставлял прежде диву обследовать, накормить, да спать уложить, знаете ли... Думаю, что не открою никакой врачебной тайны или, помилуй бог, тайны личности, если скажу, что физическое состояние моей прелестной гостьи оказалось близко к тому же совершенству, что и ее внешность, да простите мне стариковскую неуклюжесть в выражении искреннего восхищения!
Мальчишка заворочался под одеялом, выпростал руки, засучил ногами, сбивая его с себя, повернулся на бок и тяжело засопел. Сворден Ферц потянулся и поправил одеяло - в ночном воздухе протянулись ощутимые ледяные паутинки, касание которых голой кожи вызывало мурашки по всему телу. Поселок постепенно погружался в сон, а вместе с ним и окружающий лес, чьи звуки потеряли дневную гулкость, постепенно сходя на нет, словно могучие деревья погружались в вязкую субстанцию воцаряющихся над миром человеческих снов.
- Где же он? - Доктор озабоченно посмотрел на часы.
- Здесь, здесь, - добродушно буркнули из темноты, как будто только и дожидались столь озабоченного вопроса.
Темное облако возникло на лестнице, огромная, бугристая ладонь вплыла в круг света, точно псевдоподия биоформа, отыскивающая путь к материнскому организму, вцепилась в перила с такой силой, что Свордену Ферцу показалось - еще крошечной усилие, и те разлетятся в щепки, а затем на пороге веранды заклубилась, постепенно обретая твердость, высоченная фигура, затянутая с ног до головы мимикридным комбинезоном.
- И сколько же ты там торчал? - Доктор взял еще одну чашку и наполнил ее отваром.
- Люблю послушать твои байки.
- Это не байка, это случай из практики, - поправил обидчиво Доктор.
Старик окончательно воплотился, при этом то ли комбинезон оказался той же степени дряхлости, что и его хозяин, то ли нечто присутствовало в лесном воздухе, что сбивало с толку химизм невидимости, но по серой ткани пробегали разноцветные полосы, создавая странное ощущение - будто смотришь кино по скверно настроенному приемнику.
- Что скажешь?
- Это он?
- Да.
Старик шагнул к спящему ребенку, наклонился к нему, пристально разглядывая лицо. Затем осторожно взял его руку, провел указательным пальцем по сгибу локтя. Отпустил, потер лысину в глубокой задумчивости.
- Ну что? - нетерпеливо спросил Доктор.
- Толком ничего не выяснил, - признался Старик, устраиваясь в плетеном кресле. - Никаких сообщений об утерянном ребенке по официальным каналам. По неофициальным - тоже ничего обнадеживающего...
- Что значит - по официальным, неофициальным? Ребенок потерялся! И точка! - Доктор хлопнул по колену.
- Не горячись, - Старик отхлебнул отвар. - Береги печень.
- Моя печень в абсолютном порядке, знаешь ли, - Доктор заботливо потер бок.
- Официальный канал - то, что идет сразу в информаторий, - пояснил Сворден Ферц. - Сообщения о заблудившихся детях, например. - А неофициальный служит для передачи классифицируемой информации. Например, о побеге опытного экземпляра хомо супер.
- Это - экземпляр? - Доктор резко повернулся к Старику.
- Насколько я могу судить по внешним признакам - не похоже. Обычно они маркируются на запястье или сгибе локтя, хотя здесь вполне может иметься генетическая метка... Но у меня нет аппаратуры ее засечь.
- И что будем делать?
- Ждать, - пожал плечами Старик. - Нам выпадает редкий шанс узнать о себе кое-что новенькое...
- Это что же? - подозрительно спросил Доктор.
- То ли мы - компания законченных мразматиков, готовых святить воду лишь заподозрив запах серы, то ли старые боевые кони, заслышавшие звук военной трубы.
- Это уже не новенькое, - поставил диагноз Доктор. - Утром окажется, что очередная мамаша хватилось дитя, которое, как она считала, ушло ночевать к бабушке, и только звонок бабушки любимому внуку, по которому ужасно соскучилась, поставит на уши всю службу ЧП. А два старых маразматика и один молодой маразматик с чувством исполненного долга отправятся спать.
- Хотелось бы, - зевнул Сворден Ферц. - Поспать, - счел своим долгом пояснить он, - а не прослыть маразматиком.
- Я думаю, мы должны отпустить молодого человека, - предложил Старик. - А мы с тобой и нашей бессонницей можем и дальше почаевничать...
- Попрошу без обобщений, - потребовал Доктор. - У меня отроду не было бессонницы. Я всегда спал и сплю аки младенец.
Сворден Ферц встал, потянулся, шагнул к двери, но вдруг вспомнил:
- А ведь я так и не узнал, что дальше произошло с вашей Афродитой.
- Ничего интересного, - махнул рукой Доктор. - Первый официально зарегистрированный случай синдрома Палле, вот и все. Так что ваш покорный слуга вошел в анналы медицины в качестве крошечного примечания для специалистов... да, специалистов...
- А вот я помню, - начал Старик, но Сворден Ферц закрыл дверь и больше ничего не услышал.
Дерево было огромным. Комнаты располагались в несколько ярусов - вверх, к кроне, и вниз, к корням, занимая обширные пустоты. Кое-где были сделаны даже настоящие окна, хотя это и не поощрялось - все-таки дерево жило и росло столетиями до прихода сюда человека и останется жить и расти тысячелетия после того, как здешний поселок опустеет.
Предыдущий хозяин вообще предпочитал естественность, отчего коридоры и комнаты претерпели лишь минимальную отделку. Никаких сервисных полов, всасывающих мусор и выталкивающих навстречу утомленному путнику сублимированное седалище, тут же расправляющее мягчайшую емкость для приема и убаюкивания обессиленного тела. Никаких линий доставок и прочих камер переброски, а иже с ними и тысяч других мелочей обустроенного быта, кои не замечаешь, пока в них не возникает нужда или вдруг оказываешься в таком месте, где обычный унитаз по неразумению воспринимается шедевром керамического искусства.
Вот и сейчас Сворден Ферц шел по коридору, освещенному лишь слабым свечением стен, присмотревшись к которым можно увидеть мириады крошечных огоньков, медленно плавающих в толще материнского дерева, - зародыши будущих гигантов, что в предназначенное для них время упадут в благодатную почву и вознесутся в неимоверную высь необъятными кронами. Если приложить к поверхности ладонь, то словно почуяв ее тепло, огоньки оживут, засуетятся, устремятся к ней десятками ручейков, постепенно собираясь в огромный слепящий шар, заливающий коридор теплым и каким-то уютным светом.
Сворден Ферц поднимался по лестнице, сформированной из складок внутренней полости, двумя руками держась за стены, пока не почувствовал легкого жжения в кончиках пальцев. Он оглянулся и увидел как вдоль его пути пролегла ярчайшая полоса, сложенная из крошечных спеклов. Она быстро размывалась внутренними потоками древесных соков, словно инверсионная полоса самолета, разрываемая в клочья стратосферными вихрями.
В комнате он не стал включать свет, а лишь распахнул пошире окно и посидел на подоконнике, отставив в сторону горшок с крошечным, но очень древним деревцем, похожим на миниатюрный дуб, узловатыми корнями вцепившийся в каменистую почву. Снизу доносились звуки разговора стариков. Прислушиваться Сворден Ферц не стал, хотя ему показалось, что он слышит и детский голос, как будто односложно отвечающий на какие-то вопросы.
Мировой свет давно погас, уступив место слабому фосфоресцированию низких небес. Необозримое лесное море захлестывало сушу, чем дальше, тем плотнее смыкая ряды, постепенно превращаясь из полярного лога в джунгли, если только можно вообразить себе подобные джунгли в самой низшей точке мира, совсем рядом с перегибом.
Тем не менее, если спускаться и дальше вниз (или подниматься вверх - здесь это роли не играло), то на смену густым ягодникам придут заросли карликовых деревьев, сплетающихся в плотный, непролазный ковер, скрывающий под собой и топи, и озера, и даже горячие источники, изредка взрывающиеся фонтанами дурно пахнущей грязи, окатывая почти до самых крон невозмутимо возвышающиеся секвойи.
Стелющиеся по земле деревца хватаются ветками за могучих собратьев, оплетают их наподобие лиан, стараясь дотянуться до скудного мирового света багровыми листами вечного увядания. Развлечением поселковой ребятни было отыскать укутанную в плотный каркас таких вот лиан секвойю и взобраться по ней как можно выше, стараясь разглядеть вдали отроги Белого Клыка или еще дальше - мрачные зубцы кальдеры.
- Любуешься?
Только сейчас Сворден Ферц ощутил его присутствие, как будто к спине приложили свинцовый брусок. Он всегда появлялся незаметно и неожиданно, а еще - неприятно, как только умел делать он. Словно в комнату внесли и положили на кровать тщательно упакованный в непроницаемый футляр кусок перегнившего мяса, которое вроде и не пахнет, и не терзает взор гангренозными вздутиями, но само осознание его здесь присутствия помимо воли заставляет ощущать легкий привкус мертвечины.
- Как ты сюда попал? - спросил Сворден Ферц, так и не обернувшись в незваному гостю.
- Ты всегда об этом спрашиваешь, - со смешком заметил он. - И воображаешь всякие гадости. Но если тебе так спокойнее, то пусть я прошел ходами древоточцев. Забавные создания, скажу я тебе... Есть у них увлечение - освобождать миры от разумной жизни. Прогрызают в них дырки, впрыскивают какую-то гадость, от которой на башке волосы выпадают и кожа морщится, а затем предлагают всем в дырки попрыгать - мол, там только ваше спасение и есть.
- Никаких других миров нет, - возразил Сворден Ферц. - Согласно современным взглядам, мир представляет собой газовую полость, на внутренней поверхности которой и живут люди, а в ее центре располагается атмосферное сгущение, именуемое мировым светом, периодически вспыхивающее и угасающее. Доказать это просто. Встаньте на берегу и наблюдайте за отходящим от берега кораблем...
- Очень интересно, - холодно подтвердил он. - Любопытно было бы послушать лекцию о неклассической баллистике, но как-нибудь в другой раз.
- Твоих клешней дело? - резко спросил Сворден Ферц.
- Какое? - деланно удивился он.
- Там... в лесу...
Он тихонько засмеялся, точно некто стиснул гниющую плоть, заставляя лопаться гнойные волдыри.
- Так ты поэтому промолчал! А я-то голову... - он осекся, сообразив, что проговорился. Но помолчав, добавил: - Это не я. Хотя чертовски изобретательная штука!
Сворден Ферц отвернулся от окна и посмотрел на гостя.
Когда-то его звали Гендоз Ужасный, сейчас же величали Прекрасным. Он выполз из каких-то жутких болот в зонах Выпадения и Одержания - то ли отброс отвратительных экспериментов, то ли их побочный продукт, то ли плод внутривидового скрещивания, - скособоченный, покрытый вонючей шерстью, полуслепой, гниющий, надрывно воющий, истощенный до такой степени, что глотал все, попадавшее ему в клешни. Никто не знал сколько он вот так полз через лес, оставляя позади себя склизкий след гнили и нечистот, хватаясь за кусты, отталкиваясь рахитичными, полуразвитыми задними конечностями, которые и ногами никто не осмелился назвать, извиваясь точно раздавленный червяк-выползок, жестоким милосердием какого-то бога перенесенного с запруженной пешеходами дорожки на безопасную обочину, где и оставлен подыхать. Вот только подыхать он отказался.
Подобранный и если не обласканный, то во всяком случае получивший причитавшуюся ему долю милосердия, высвобожденный из мерзейшей темницы свое плоти и облаченный в подобающий совершенному творению телесный облик, Гендоз Прекрасный тем не менее сохранил в глубине своей души некую изначальную порченность, что отравляла все его существование среди людей как богов.
Если людоеда взять в высокие чертоги, отмыть, позитивно реморализовать, втиснуть в его башку все сокровища духа и разума, то ничего, кроме разочарования в богах, оказавшихся на поверку такими же смертными, со всеми вытекающими отсюда гастрономическими предпочтениями дикаря, и озлобленности по отношению к ним же, совершившими по неразумению столь подлый акт обмана, от него ожидать и нельзя было бы. И пусть возвращению к его людоедским привычкам мешали бы установленные в его башке моральные запреты, он бы наверняка своим извращенным умишком отыскал пути как подгадить своим незваным благодетелям.
Тоже произошло из Гендозом Ужасным. Злой волей исторгнутый из клоаки Одержания, заново сшитый, излеченный, одаренный нечаянным всемогуществом, превращенный в Гендоза Прекрасного, чьим полным правом являлось вкушение небесной амброзии, он стал несчастнейшим из несчастных. Он обрел всемогущество и тем самым превратился в бессильного из бессильнейших, ибо условием его реализации являлось непричинение вреда кому бы или чему бы то ни было. А поскольку он (да и не только он) и вообразить себе не мог хоть самого ничтожного божественного акта, чьим отдаленным следствием не оказывалась пусть крохотная слезинка ребенка или оторванная лапка ничтожнейшего из насекомых, то ему ничего не оставалось делать, как в бессильной ярости клацать клешнями.
Родись он не Гендозом Ужасным, а каким-нибудь Аратой Прекрасным, и не здесь, а в каком-то гораздо более ужасном и мрачном мире (если бы иные миры вообще могли существовать в бесконечной небесной тверди), и не превратившись милосердием людей как богов в богоподобие - Гендоза Прекрасного, а истерзанного ненавистью мрази, искалеченного, превращенного в Арату Горбатого, втоптанного в нечистоты и оплеванного, гонимого и казнимого, он бы все-равно оказался неизмеримо счастливее и не задумываясь обменялся местами, телами и судьбой со своим придуманным альтер-эго.
- Ты должен снова помочь мне, - сказал Гендоз Прекрасный, и теперь в его голосе не чувствовалось ни яда, ни гнили, а лишь безмерная усталость, более присталая творцу всего сущего, обнаружившего провидением божьим врожденное и неизбывное повреждение его образа и подобия.
- Нет, - покачал головой Сворден Ферц. - Я и так уже непозволительно много тебе сделал.
- Зачем ты вообще пришел сюда! - с отчаянием воскликнул Гендоз Прекрасный и ударил кулаком по ручке кресла. - Зачем подарил надежду! Среди слепых и одноглазый - король, среди же богов лишь несовершенный человек всемогущее их...
- Это лишь твои выдумки.
- Нет, - он тяжело мотнул головой. - Нет, ты не понимаешь...
- Чего же?
- В мире совершенства несовершенство - самое неотразимое оружие! - почти выкрикнул Гендоз Прекрасный, вцепившись в кресло так, что подлокотники захрустели. - Только ты можешь взорвать всю эту... все это... - он затих и опустил голову на грудь.
Свордену Ферцу показалось что гость заснул, но тот пошевелился и пробормотал:
- Зачем ты только явился сюда... подарил несбыточную надежду... я во всем привык полагаться только на себя, но твое появление сделало меня слабым... даже когда я выползал из клоаки, из Одержания, я был сильнее, чем сейчас... во мне жила настоящая ненависть, ненависть ко всем и ко всему, подлинная ненависть, а не тот протез, что пришлось сделать для своей души, чтобы вспомнить - как же это хромать...
А затем Гендоз Прекрасный исчез. Как будто одним щелчком отключили голограмму. Вот он только что сидел в кресле, а миг спустя - кресло пустует, и лишь морозное облако расплывается по комнате.
Сворден Ферц зябко поежился, потер покрытые мурашками предплечья и нырнул под одеяло.