Глава вторая

ГНОИЩЕ

- Отбросы, кехертфлакш, помойка, - пробурчал Церцерсис. - И девка твоя...

- Она не моя, - возразил Сворден.

- Ха! - Церцерсис провел пальцем по шрамам, будто проверяя - не исчезли ли куда. - То-то она на тебе с самого начала вешалась. Почуяла защитничка...

- Хватит уже.

- Прикинулась, - Церцерсис в сердцах плюнул. - Баба в своре - корму больше. Вот как говорят! Соображаешь? А эта... Кехертфлакш! Прикинулась пацаном, стерва!

Свордену надоело возражать. Тема Пятнистой-Флёкиг и ее превращений из девочки в мальчика и обратно все еще оставалась болезненной для Церцерсиса. Стоило каким-то боком ее затронуть, как уже ничто не могло пресечь потоки яда, которые Церцерсис изливал на Пятнистую. Он так и продолжал ее звать - Пятнистая, кривя губы и сжимая кулаки.

Несмотря на все усилия Свордена как-то предугадывать течение разговоров и вовремя отклоняться от чреватой подводными камнями темы в более глубоководные и спокойные фарватеры, Церцерсис все же умудрялся даже в безобидной болтовне напороться на шхеры по имени Пятнистая. Постепенно у Свордена укрепилось ощущение, что обсуждение преображения Пятнистого в Пятнистую, чучела в стерву - единственное, что по-настоящему интересно Церцерсису. Только тот это тщательно скрывает.

- Возьми ее себе, - предложил Сворден, решив проверить догадку.

Церцерсис закряхтел, взял со стола наушник, послушал. Ничего, кроме разрядов забортного электричества, оттуда не доносилось. Шум мира, вывернутого наизнанку. Но Церцерсиса успокаивало.

- Страх, - он выпрямил указательный палец, возвращаясь к прерванному разговору, - страх есть кратчайший путь к цели. Скажу больше - это вообще единственный путь к цели. Убеждения, уговоры, посулы - все, что угодно, лишь маскируют стремление породить страх - страх не оправдать надежд, потерять лицо, разочароваться в идеалах.

- Значит, Блошка и остальные умерли из-за страха? - уточнил Сворден.

- Я говорю о людях, а не отбросах! Блошка, Крошка, Мондавошка, кехертфлакш, - все они лишь части единого организма. Один - лапки, другой - усики, третий - брюшко. По отдельности каждый - тупая скотина, червяк. Но если их собрать, то можно сотворить нечто жизнеспособное, похожее на человек. Заметь - похожее. Не более того.

- Но они - люди?

Церцерсис непонимающе посмотрел на Свордена:

- Блошка - человек? - пришла его очередь уточнять. - Пятнистый... тьфу, Пятнистая - человек?!

- Разве нет? - осторожно спросил Сворден. - Выглядят они как обычные люди. Две руки, две ноги, голова, перьев нет.

- Вот ты о чем, - Церцерсис потер глаза. - Слыхал я о такой ереси. Слыхал. Человек - отдельно. Так вот, брось!

- Что бросить?

- Думать так брось! Нет никаких людей по отдельности, понятно? Нет! Если ты по отдельности жрешь или там в гальюне сидишь, то это еще не делает тебя человеком.

- То есть, ты тоже не человек? Не отдельный человек? - поинтересовался Сворден.

- Не отдельный, - легко согласился Церцерсис. - Постой, уж не считаешь ли ты себя...?

Сворден промолчал. Церцерсис хлебнул из кружки.

- Невозможно, кехертфлакш, жить в одном месте! Вот представь, что твоя, - Церцерсис скривился от отвращения, - твоя... хм, Флекиг вылезла из-под теплого одеяла, взяла нож и пришила бы, ну, например, Червяка. Дрянь существо, никчемное, только воздух портит, но все к нему как-то притерпелись. Ну, вот так случилась - прирезала его из-за отвращения. Считал бы ты себя виноватым?

- За то, что она зарезала Червяка?

- Мерзкого Червяка.

- Она бы никогда так не сделала.

- Почему? - Церцерсис подался вперед так, что Сворден легко мог укусить его за нос. Но не стал.

- Я бы ей не позволил.

- Ты ведь спал, - терпеливо объяснил Церцерсис. - Накувыркался ночью и заснул.

- Тогда конечно, считал бы, - пожал плечами Сворден. - Я ведь в ответе за нее.

- То есть, она - часть тебя?

- В каком-то смысле, - сказал Сворден. - Она самостоятельный человек, но...

- Подожди, - Церцерсис еще ближе наклонился к Свордену, и тому пришлось отодвинуться. - Ты хочешь сказать, что ты и она - отдельно? Вот здесь - она, вот здесь - ты? Так? - Церцерсис развел руки.

У Свордена возникло странное чувство, что они говорят на совершенно разных языках. Слова употреблялись те же, но смысл их не совпадал.

- Так.

- Если бы каждый был отдельно, то мы бы здесь все сгнили. Кто тогда пошел бы на поверхность? Кто бы чинил помпы? Каждый по отдельности? - Церцерсис с сомнением посмотрел на свою руку, точно ожидая, что она отделится от тела и отправится по своим делам.

- Но ведь если бы никто этого не делал, то все бы погибли. Каждый это понимает. Поэтому и берут на себя часть общей работы.

- Даже если эта часть - быть приманкой для дерваля? - усмехнулся Церцерсис.

- Риск есть везде, - ответил Сворден, но тут же вспомнил Блошку - на существо, которое в полной мере осознавал всю опасность предприятия, она никак не походила.

- Где ты такого дерьма нахватался? - вздохнул Церцерсис. - Вот, посмотри, - он растопырил пальцы, - это - Блошка, это - Гнездо, это... - Церцерсис сжал кулак. - Все они - это я. И только я решаю - кому помпы чистить, а кому на корм пойти.

- И как же ты решаешь? То есть, нет. Как ты заставляешь их выполнять то, что решаешь?

- А как ты заставляешь себя отливать? - ехидно спросил Церцерсис. - Тут и заставлять не надо. Нужно захотеть. Все остальное - дело редуктора.

- Редуктора? - переспросил Сворден.

- Да, редуктора, - подтвердил Церцерсис.

- Тот, который на баллисте?

- Да.

- Ну, хорошо. Редуктор. И что же он делает?

- Вот, - Церцерсис выпрямил пальцы, затем медленно сжал их в кулак.

Такое мы где-то проходили, мелькнуло у Свордена. Страх, презрение к человеку плюс лучевые технологии, превращающие гордое звучание в бурление желудка - сытого или пустого - разницы нет.

- У меня появилась необычная идея, - Церцерсис встал, подошел к крану и налил себе еще воды. Громко отхлебнул.

- Если бы с той стороны в наш мир пришли могущественные люди, отдельные люди, такие, о которых ты толкуешь, то они немедленно начали бы наводить здесь свои порядки. Ведь они бы нас пожалели. Жуткий мир. Кровавая бойня. Блошек не бережем. Жалость - страшное чувство, Сворден. Она заставляет думать, что весь мир в твоей власти. Или, по крайней мере, желать этого.

- Что же тут плохого? - спросил Сворден. - Разве в мире нет ничего, что стоило бы изменить? А если пришельцы так могущественны, то почему бы им не взяться за это?

- Мир - дерьмо, кехертфлакш, - согласился Церцерсис. - Но из мешка дерьма и мешка галет получится два мешка дерьма. И даже здесь, - Церцерсис топнул по палубе, - стоя по колено в гноище, мне жутко себе представить, во что превратят мир твои отдельные пришельцы. Они бы жалели совсем неправильные вещи.

- Вовсе они не мои, - проворчал Сворден.

Что-то поскребло по обшивке, породив протяжный гул. Все внутри задрожало. Кружка с водой сдвинулась к краю. Сворден вернул ее на центр стола.

По коридору затопали. Дверь отодвинулась, и внутрь заглянул Кронштейн, как обычно перепачканный смазкой. Кожаная шапка съехала на одно ухо, темные очки-консервы задраны на лоб. Зубами он привычно прикусил длинный болт.

- Усадка! Утряска! - весело сообщил Кронштейн. - Вода просочилась в трюмы! Помпы забило! - болт на каждом слове перемещался из одного уголка рта в другой и обратно. - Трави давление в гальюнах!

Манера изъясняться у Кронштейна отличалась тем, что с непривычки оказывалось затруднительно определить - когда он сообщает факты, а когда несет полную ахинею.

- Было у отца два сына, старший - умный, младший - трюмный, - проворчал обычную присказку Церцерсис. Он всегда ее повторял, как только Кронштейн попадался ему на глаза. Хотя, что имелось в виду, оставалось непонятным. - Чего тебе, человек?

- Так говорю же - вода в трюмах! - широко улыбнулся Кронштейн, отчего болт переместился почти к левому уху. - Пожар в торпедном отсеке! Приступаю к стабилизации глубины без хода!

- Сходи проверь, - кивнул Церцерсис Свордену.

- Пятнистую прислать? - уточнил Сворден.

- Кехертфлакш!

- Я так и понял. Пошли, - Сворден вытолкал Кронштейна в коридор, вытащил у того изо рта болт и положил в карман.

- Суши выгородки! - во рту механика чудом возник новый болт. Сворден готов был поклясться, что из карманов тот ничего не доставал.

Спуск на нижние уровни кладбища затопленных дасбутов замедлялся тем, что каждый люк на пути приходилось отпирать и запирать - Церцерсис свирепо следил за герметичностью отсеков. Кремальеры и клинкеты отлаживались и проверялась до тех пор, пока Церцерсис самолично не обследовал и одобрял каждую переборку. Или не одобрял. Тогда у механиков наступали особо трудные вахты.

Почти невозможно оказывалось добиться герметичности на более нижних уровнях, где в толще жидкого грунта покоились самые древние дасбуты, ржавеющие и сминаемые колоссальной тяжестью многих поколений металлических отложений. Гноище постепенно просачивалось в трюмы, заполняло отсек за отсеком, палубу за палубой, пока полностью не отвоевывало мертвую машину у людей. Тогда приходилось отдавать концы переходов, ведущих через окончательно затонувший дасбут, и возводить обходные пути из одной части колонии в другую. Если таковые требовались. Иначе потерявших связь бросали на мучительное умирание.

Выискивать тонущие дасбуты и являлось одной из обязанностей Кронштейна. Он, наверное, единственный, кто знал каждый закоулок гноища как свои пять пальцев. А малейшую течь чувствовал, словно прыщ на собственном теле.

- Команде приступить к курсовой задаче "раз"! - проорал механик в первый подвернувшийся выгороженный закуток. Оттуда немедленно запустили обрезком трубы.

Сворден поймал железяку и аккуратно положил на палубу. Из закутка выполз Червяк, опираясь на культи и принялся ощупывать вокруг себя единственной уцелевшей рукой. Сворден подтолкнул к нему кусок трубы.

- Шещо шашашаша? - прошепелявил пуская обильные слюни Червяк. Бельмастые глаза безнадежно пытались хоть что-то разглядеть в скудно освещенном проходе.

Кронштейн остановился, вернулся и присел на корточки перед калекой.

- Продуть баллоны гальюнов! - доверительно проорал в ухо Червяку.

Червяк махнул железякой, но Кронштейн перехватил ее, вытащил изо рта болт и запихнул в ноздрю калеке. Червяк взвизгнул, заелозил, пытаясь уползти в закуток. Из носа текла кровь.

- Шашаль шашаший! Шашаль шашаший! - причитал Червяк, пытаясь ухватить головку болта обрубками пальцев.

Сворден поковырял ногтем в зубах, терпеливо дожидаясь конца представления. Являясь существом мерзким, Червяк особого снисхождения не заслуживал. Поговаривали, что на культях он ловко пробирается по гноищу, выискивает еще более немощных - стариков и детей, брошенных где-нибудь умирать, - и высасывает из них кровь.

Отвесив Червяку напоследок оплеуху, Кронштейн выпрямился и, сдвинув новый болт в уголок рта, распорядился:

- Команду отпустить на берег! Дежурным по вахте приступить к уборке кают!

Все таки он их выхаркивает из горла, решил Сворден. Или выблевывает из желудка. Сворден попытался вообразить, что могут представлять из себя внутренности Кронштейна, забитые железками, и как тот пополняет свой запас, если приходится столь щедро расходовать болты. На Червяков и ему подобных уродов. Картина получалась сказочная.

Чем ниже они спускались, тем тише становилось. Казалось, что ледяной воздух промораживает все звуки, отчего привычный шум пара в плохо отцентрированных турбинах, шелест воды в трубах постепенно сменялись тяжелой тишиной. Она подкрадывалась откуда-то снизу, точно просачивалась сквозь трещины в корпусе, постепенно затапливая палубу за палубой, отсек за отсеком. С каждым шагом Сворден и Кронштейн все глубже окунались в черное безмолвие, которое нестерпимо хотелось нарушить. Любым способом.

Кронштейн принялся тихо бормотать. Сворден прислушался:

- Основным боевым назначением корабля является... эээ... поражение боевым воздействием сил и средств противника. Организация корабля строится... хм... в соответствии с его боевым предназначением на основе задач... да, задач... решаемых данным классом кораблей, - при этом Кронштейн неистово чесал затылок, вспоминая подробности Общего уложения флотской службы. - Организационно-штатная структура корабля устанавливается его штатом... Так, свистать всех наверх... Во главе корабля стоит... да, понятно, что командир корабля. В помощь командиру корабля назначается... назначается... - тут Кронштейн даже остановился, вцепившись в промасленный затылок уже обеими руками. - Ах, да, конечно же! ...старший помощник, являющийся первым заместителем командира корабля. Весь личный состав корабля составляет его экипаж.

- Хорошо, - одобрил Сворден, слегка подтолкнув Кронштейна в спину. - Откуда такие познания, дружище?

- Читаю, - скромно объяснил тот. - Очень много читаю.

Образ механика, листающего на досуге Общее уложение, Типовое корабельное расписание или Незыблемые правила вахтенной службы, да и вообще держащего в руках нечто иное, кроме трофейных книжек с картинками скабрезного содержания, вызывал неподдельное благоговение.

Через несколько отсеков они наткнулись на прокладочные работы. В свежевырезанное отверстие внутреннего корпуса втискивался плазменный резак, вокруг которого собрались Торпеда, Сморкалка и Две полоски. Едко воняло поглотителем и остывающей металлокерамикой. Тишина, наконец-то, испуганно жалась по темным углам, уступив место жаркому спору по узкоспециализированному вопросу:

- Глотка! - Торпеда комкал на груди прожженную куртку. - Говорю же, глотка!

- Дифферент! - Сморкалка утирал безостановочно текущую из носа мокроту и тыкал перепачканным пальцем в схему. - Предельный килевой дифферент!

Две полоски хранили молчаливый нейтралитет, всеми четырьмя руками расталкивая спорщиков. Судя по хрипоте в голосах, дело приближалось к поножовщине.

- Команде по местам стоять! - с удовольствием проорал Кронштейн, перегнулся через руки Двух полосок и втиснул Сморкале в ноздри по болту. - Торпедные аппараты товсь!

Сворден предусмотрительно отобрал у Торпеды кортик.

- О чем спор?

- О дифференте, - сказала левая половина Двух полосок.

- О глотке, - возразила правая половина.

Дасбуты у поверхности гноища лежали, как правило, без дифферента на киль или на нос. Но чем ниже, тем чаще попадались лодки с критическим, а то и запредельным дифферентом. Особой неудачей считалось попасть в "глотку" - стоящий почти вертикально дасбут.

Чтобы перебраться из носа в корму или наоборот такой лодки, внутри провешивали канаты и собирали из подручных материалов сходни, но в поставленном на попа дасбуте вся машинерия постепенно смещалась со своих мест. Ломались крепления, обрушивались плиты радиационной защиты, деформировался реакторный отсек, не в силах удерживать огромную тяжесть ядерной установки. По корпусу расползались трещины, пропуская внутрь гноище. Все это постепенно превращало дасбут в смертельную ловушку.

Но "глотка" также оказывалась наиболее коротким путем на самые нижние ярусы мирового кладбища дасбутов. Так, Кронштейн, зная все "глотки" на перечет, мог быстрее всех добраться на любой уровень гноища.

Он отобрал у Сморкалки схему:

- Дай сюда, чучело. Мы здесь, так?

- Так, - Сморкалка поглубже запихал металлические затычки.

- Предельные углы где вымеряли?

- Как и полагается...

- По осевой, - буркнул Торпеда. Две полоски согласно закивали.

- Сопротивление грунта учли? - продолжал допытываться Кронштейн.

- Пго эго и тогуем, - прогундосил Сморкалка. Лишенный стоков, он, судя по всему, начал изнутри переполняться мокротой. Глаза его, во всяком случае, уже заволокло зеленоватой дурной мутью. - Нег готки згесь, нег!

- А вот это что по-твоему? - указал Кронштейн. - Вот здесь что торчит?

- Дасбут, - неуверенно ответил Сморкалка.

- Не пароход! - рванул на груди куртку взбешенный Торпеда.

- И какой же дасбут? - почти нежно вопрошал Кронштейн, встряхивая одной рукой за шиворот Сморкалку, а другой тыча в лицо схемой. - Какой же, а?

- Я его порву! - сообщил Свордену вконец вышедший из себя Торпеда. - Пусти меня. Я бешеный!

- Порвет, - кивнула одна половинка Двух полосок.

- Не порвет, - кивнула вторая половинка.

Кронштейн нацепил схему на крюк, вытащил изо рта болт и нацелился воткнуть его Сморкалке в глаз.

- Ты, чучело, когда режешь проход прежде поинтересуйся, что за канистра под тобой жидкий грунт хлебает! Ага?

- Ага! - зажмурился Сморкалка.

- А лежит под тобой Ее Императорского Высочества Флагманский Ракетоносец "Проныра". Усек? - Сморкалка кивнул. Кронштейн потребовал:

- Повтори!

- Пгоныга!

- Полностью!

- Иго Игегагоского Выгочегва Фгамагий Гагегоногец Пгоныга!

- За такое произношение с тебя бы заживо шкуру содрали, - поморщился механик, но почти добродушно поинтересовался:

- И чем знаменит Ее Императорского Высочества Флагманский Ракетоносец "Проныра"?

Сморкалка гулко сглотнул.

- А знаменит Ее Императорского Высочества Флагманский Ракетоносец "Проныра" рекордным водоизмещением. Он был самым большим дасбутом, пока не пошел в гноище, понял, чучело?

- Таг тогно!

- Боевая тревога! Дасбут к выходу в море приготовить! И что это по-твоему означает? - продолжил Кронштейн допрос с пристрастием. Но ответа дожидаться не стал. - А означает это, чучело, что Ее Императорского Высочества Флагманский Ракетоносец "Проныра" выдержит очень большое количество "глоток". ОЧЕНЬ. Сечешь?

- Сегу.

- Тогда режь, - пожал механик плечами.

Сворден отпустил Торпеду. Тот, отвесив Сморкалке оплеуху, мгновенно успокоился. Затем вместе с Двумя полосками ухватился за резак. Аппарат заурчал, погружаясь в корпус дабута. Сморкалка подхватил баллон с охладителем и принялся поливать раскаленную броню. Облака пара с шипением вырывались из отверстия.

- Пошли, - сказал Кронштейн Свордену. - В другом месте переберемся.

Через тамбур-шлюз они перешли в девятый отсек и спустились на среднюю палубу. Оттуда по узкому переходу переползли в соседний дасбут.

- Подняться на перископную глубину! - командовал Кронштейн. - Приготовится к поднятию перископа! Включить аварийное освещение! - источник команд флотского устава казался неистощимым. Для Свордена это тоже оставалось загадкой - откуда тот их выуживал. Как болты.

Они продолжали погружаться. Отсек за отсеком, палуба за палубой, уровень за уровнем, "глотка" за "глоткой". Мир, сотворенный из мириад отработавших свой ресурс "дасбутов", все глубже заглатывал их. Кронштейн и Сворден шли бесконечными коридорами, открывая и закрывая люки, съезжали по перилам трапов, опускались по скобам и веревкам, шлепали по вонючим лужам гноища, в которых копошилась какая-то мерзость.

Редкие встречные неприветливо кивали и продолжали свои непонятные дела в синем полумраке аварийного освещения.

С какого-то момента тишина начала отступать. Кронштейн прекратил бормотать. В шумы работающих энергетических установок и пыхтящей гидравлики вплетались посторонние звуки. Гудели корпуса, сжимаемые тяжестью верхних наслоений, где все новые и новые дасбуты медленно погружались в вязкое вещество гноища. Скрежетали друг о друга обшивки лодок. Шуршали пузыри воздуха - последние выдохи раздавленных дасбутов.

Разноцветная ржавчина, точно плесень по куску хлеба, расползалась по переборкам, поёлам и подвалоку. Красные, оранжевые, зеленые языки покрывали металлические поверхности бугристыми влажными язвами. Казалось, что рука касается не мертвого материала, а живого тела, охваченного неизвестной болезнью, обжигающей кончики пальцев огнем лихорадки.

- Плохо дело, - качал головой Кронштейн, проводя обслюнявленным болтом по пятнам ржавчины. - Дрянь дело, - чем глубже они погружались, тем больше вменяемых фраз разбавляли корабельно-уставной лексикон механика.

Поначалу это были редкие вкрапления слов-оценок: "плохо", "дрянь", "никуда не годится", "все крахом идет". Затем между ними редкими пузырями, но со временем все чаще и чаще начали всплывать целые предложения императивного характера: "немедленно подтянуть крепления", "захватить сюда Штангеля и продуть гидравлику", "организовать приборку отсеков и проверку энергоустановки".

- Трудная работа, - посочувствовал Сворден.

- Не девок в кубрике тискать, - согласился механик. - И здесь никуда не годится. Опять ржавчина появилась. Никому дела нет. Все надо чистить, и там тоже. А тут - болты затягивать, пробки ставить. Соблюдать режим тихого хода!

Доставая из подсумка инструмент, Кронштейн останавливался подтянуть крепления, простучать подозрительный участок трубы, покрытой бородой ржавчины, замерить напряжение в бортовой сети.

Иногда они натыкались на ремонтные группы, которые сосредоточенно копались в переплетениях проводов силовых установок, по направляющим рельсам перетаскивали громоздкие агрегаты смутного назначения, разбирали на части округлые туши торпед.

Свордену приходилось терпеливо ждать, пока Кронштейн обстоятельно расспросит о неполадках, со вкусом обсудит похожие случаи и методы ремонта, посетует на недостаток запчастей и толковых помощников, ободряюще похлопает коллег по спинам и, засунув очередному зазевавшемуся в нос один из своих болтов, удовлетворенный потопает дальше, пряча в подсумок позаимствованный без спроса моток провода, шланг, крепление, кусачки, отвертку или какой другой инструмент.

Справедливости ради следует сказать, что своими запасами Кронштейн, в случае острой потребности, делился щедро и без раздумий. В его руках возникали весьма неожиданные, но, судя по восторженным восклицаниям механиков, самые необходимые приспособления. Да и на болты, которые он норовил засунуть всякому в ноздрю, особо не обижались - достаточно немного бдительности, чтобы не попасться на очередную уловку Кронштейна и не заполучить в нос железку.

Наконец, они дошли. Спертый воздух, непрерывный вой помп, откачивающих гноище, сквозь который, однако, вполне ясно слышался хруст деформирующихся корпусов. Чудовищное давление ни на миг не переставало пережевывать крепчайшую сталь и металлокерамику, все глубже вонзая зубы в тела дасбутов. Здесь уже отсутствовали любые прямые линии и гладкие обводы - все искривлено, искажено, точно в болезненном сне. Бездна крепко держала свою добычу и упрямо тянула в свое логово.

Кронштейн даже прекратил свое бормотанье - перечислять встречающиеся неполадки оказалось делом безнадежным. Борьба за живучесть была проиграна вчистую, и окончательное поражение оставалось вопросом времени.

Сворден пробирался вслед за механиком сквозь завалы, образованные вдавленной внутрь обшивкой, через провода, выдранные из коробов и свисающих столь плотными завесами, что с трудом удавалось найти подходящий по размеру промежуток между толстыми свитками кабелей дабы протиснуться дальше.

- Здесь уже не пройдем, - сообщил Кронштейн, присаживаясь на корточки над ведущим в трюм люком. - Принять балласт и погрузиться с дифферентом три!

Сворден лег на живот и заглянул внутрь. Свет фонаря мешал что-либо разглядеть во тьме.

- Выключи, - сказал Сворден. - Я и так все увижу.

Кронштейн убрал фонарь.

- Течь под нами, - объяснил он. - Два градуса влево и прямое попадание! Если рванет здесь, то не успеем загерметизировать переходы. Дрянь дело, суши переборки! Гноище пробьет до самой поверхности.

Сворден сузил зрачки. Чернота слегка посветлела, приобрела синеватый оттенок. Гноище действительно прибывало. Оно заполняло трюм вязкой массой, в которой то возникали, то исчезали странные потоки. Можно было подумать, что в ней двигаются плотные косяки рыб, почти касаясь поверхности острыми гребнями. То там, то тут надувались и лопались пузыри, выпуская еле заметные сизые облачка. Протянутые трубы помп, откачивающих гноище, покрылись плотным слоем склизкой дряни. Все звуки тонули в этом веществе, погружая трюм в такую же вязкую, липкую тишину. А потом...

- Там кто-то есть! - Сворден сел на колени и попытался отдышаться. От вони в горле невыносимо першило.

- Вахтенному доложить о повреждениях! - Кронштейн ухватился за болт и задумчиво его пожевал. - Там никого нет. Ты что-то путаешь. Гноище! Дасбуту приготовиться лечь на грунт!

Сворден закашлял, но от гадкого ощущения, что по горлу в желудок стекает нечто густое, избавиться не удалось.

- Почудилось, чучело, - Кронштейн потянулся к Свордену с болтом, но тот перехватил его руку.

- Я спущусь вниз, проверю помпы, - сказал Сворден. - Заодно посмотрю - почудилось мне или нет. Понял?

Кронштейн потер запястье и кивнул. Сворден отобрал у него подсумок с инструментом, надел очки и натянул маску.

- Почудилось, чучело, - повторил механик напоследок.

Трап тоже оказался покрыт слизью - миазмы гноища оседали на поверхности металла, превращая ее в нечто скользкое, податливое, точно касаешься не твердой стали, а чего-то рыхлого, студенистого и... и живого.

Шаг. Еще шаг. Какое-то странное ощущение. Забытое чувство. Стертое воспоминание. Такой же туман. Черная жижа, которая с каждым движением поднимается все выше и выше. Свисающие отовсюду липкие веревки и исходящее от них слабое сияние. И нечто, притаившееся во мгле, - не столько пугающее, сколько отвратное.

Ботинок касается поверхности гноища. Видение не исчезает - оно расслаивается. Как будто тысячи отражений Свордена готовятся вступить в грязь, в жижу, в топь, в слизь, в гниль, в болото. Тысячи миров готовятся принять человека в свои ледяные объятия. Когда это случилось? Не вспомнить. Разноцветные камешки памяти перекатываются среди зеркал, и не уследить за изменчивым узором.

Ноги по колено погружаются в гноище. От невероятного холода хочется крикнуть. Кажется, что под кожу вбивают ледяные клинья - в каждую пору, в каждую мышцу. Воля требует еще шаг, ноги подчиняются с трудом, неохотно. Рассинхронизация души и тела. Тысячи миров, тысячи Сворденов, тысячи душ, в которых живет его отражение.

Вот оно - странное ощущение. Мучительный поиск образа услужливо подсовывает самое очевидно - тонущий дасбут, дасбут, потерявший герметичность, дасбут, чья команда более не в силах бороться со все новыми и новыми пробоинами. Ужас, страх, отчаяние, отвращение к тому, что проникает за казалось бы непреодолимый барьер души.

Хочется вынырнуть из ядовитых миазмов, но воля - надежный часовой механизм уничтожения трусости - заставляет сделать еще шаг.

Неудача. Ботинок за что-то цепляется, руки соскальзывают с перил трапа, и Сворден обрушивается в гноище - весь, целиком, с головой.

Удар прорвавшейся воды страшен - люки с оглушительными хлопками выбиваются волной, лопаются переборки, словно кто-то запихивает в гортань железную щетку, сдирая слизистую оболочку панелей и перегородок, вырывая куски плоти внутреннего корпуса, в клочья разрывая кровеносные сосуды энергетических шин, паропроводов, гидравлики. Снесенные со своих мест гладкие тела торпед вклиниваются в отсеки, словно пули насквозь прошивая агонизирующее тело. Стальной молот воды обрушивается на сердце лодки, разбивает оболочки и стискивает в удушающих объятиях пылающий огонь. Чудовищный перепад температур и давления рвет искореженный корпус, неистово разбрасывая раскаленные обломки.

Восторг первобытной стихии, в чьи жернова попал отлаженный тысячелетиями цивилизации механизм души, втиснутый в прочный корпус воспитания, просвещения, долга.

Оттолкнувшись от дна, Сворден поднялся. Гноище стекало по одежде, залепило очки и маску.

- Забавное зрелище, - хихикнули в темноте. - Поучительное зрелище, можно сказать. Преисполненное самым... хм... отъявленным символизмом! - голосок походил на гноище какой-то обволакивающей липкостью, как будто каждое слово превращалось в мерзкий плевок.

Сворден поднял очки на лоб, тяжело втянул в себя воздух - по капле, отмеренными глоточками наполняя легкие тяжелой гнилью испарений. Дыхательный аппарат пришел в негодность. Стылая слизь обволакивала все тело, насквозь пропитав одежду. Несмотря на жуткий холод, двигаться не хотелось, наоборот, хотелось вот так навечно замереть, только бы не испытывать неизъяснимо гадкого ощущения взаимного касания кожи и гноища.

Нелепо изломанная человеческая фигура темнела на выступающей из слизи трубе.

- Кто ты? - медленно выдохнул Сворден, с усилием задавливая рвотные позывы. Череп стиснуло железным обручем.

Фигура шевельнулась. Совсем не так, как мог бы сделать человек. Имелась в ее даже столь ничтожном движении изрядная примесь чего-то чужеродного, почти потустороннего.

- Зови меня Парсифаль, - хихинул человек.

- Мерзко выглядишь, Парсифаль, - честно признался Сворден.

- Да, - согласился собеседник. - Септические условия. Подтверждаю как бывший медик, - добавил он со злобным смешком.

Внезапно Сворден осознал, что Парсифаль говорит на совершенно незнакомом ему языке, очень похожем на тот, что он слышал в затертом льдами дасбуте. И Сворден не только его понимает, но и сам вполне свободно извлекает откуда-то эти лающие, шершавые фразы.

- Что ты здесь делаешь, Парсифаль? Тебе нужна помощь?

- И каково оно - впервые погрузиться в ту гниль, которую из тебя так заботливо выкачали этой, как ее... ах, да, - Высокой Теорией Прививания? - почти что участливо спросил Парсифаль, пропустив вопрос Свордена мимо ушей.

Железный обруч сжимался все сильнее. Сворден схватился скрюченными пальцами за виски и застонал.

- Вы замечали когда-нибудь сколь противоречива наша позиция? - продолжил Парсифаль. - С одной стороны - Высокая Теория Прививания, культура самых великих человеческих отношений, дружбы, участия, любви, а с другой - с какой же легкостью мы с головой окунаемся в чужие страдания, извращения, где озверевшие люди, окормленные до кровавой рвоты человечиной, творят собственную историю? Откуда в нас подобное высокомерие? От непереносимых мук сострадания или от тайного, глубоко скрытого желания в полной мере познать и эти гнилые стороны человечности?

Вытянутый на поверхность дасбут безжалостно резали гигантскими пилами. Они вгрызались в искореженную обшивку, все глубже проникая в хаос палуб, отсеков, кубриков. Все ближе их вой, громыханье выдираемых кранами бронированных плит защиты, под которыми пыталась затаиться покрытая струпьями душа.

Хотелось проломить себе череп, впиться пальцами в мозг и вырвать неимоверную боль невыносимого страдания.

- Муки совести переносимы, - успокоил Парсифаль. - А знаете в чем заключается счастье?

- Что есть счастье? - процедил Сворден. Он с трудом различал то, что говорил Парсифаль. Смысл некоторых слов ускользал от него, словно чудесная способность понимать и говорить на чужом языке давал сбои.

- О, да вы опытный крючкотвор! Что есть счастье? Что есть истина? Что есть, если кроме как человечины есть нечего? - Парсифаль зашелся смехом.

Сворден понял - сейчас он упадет. Тело все больше кренилось, как окончательно потерявшая равновесие башня, вокруг продолжал раскручиваться гигантский маховик, трюм поглотила мгла, и лишь фигура Парсифаля продолжала обретать жуткую четкость и гниющую плоть.

Кожа свисала струпьями, в почерневших разрезах, разрывах кишели черви, на пальцах не осталось ни клочка мяса - лишь голые размозженные кости. На голове зияла чудовищная рана от неряшливо снятого скальпа. Один глаз вытек, второй повис на тонкой ниточке сосудов полусдутым шариком, и из него сочилась слизь. Губы и рот отрезаны, отчего лицо приобрело пробирающую до костей ухмылку.

- Могу поспорить на что угодно, но ОН, - Парсифаль сделал ударение, как будто само собой подразумевалось, что Сворден осведомлен о ком идет речь, - он сказал: "Боюсь, его не просто убили". И скорбно помолчал! Пару мгновений, не больше, - вполне достаточно для близкого друга.

Сворден с трудом заставил себя оторвать пальцы от висков и ухватиться за трубу, на которой восседал Парсифаль. Голова должна взорваться, понял Сворден. Вот сейчас сработает заряд, и кровавый фонтан окатит кошмарную тварь. С ног до головы. С головы до ног. Эти пакостные останки, склонные к философии... А что есть философия?

- Так вот, товарищ, - Парсифаль ткнул костяшкой в грудь Свордена, - величайшее счастье - умереть без мучений. Заснуть и не проснуться. Упасть и не подняться. Закрыть глаза и не открыть их. Вот так, - он щелкнул фалангами. - Как свет.

Парсифаль подвинулся еще ближе к Свордену, который вдруг понял, почему эти гниющие останки перемещаются так странно. Они находились повсюду. В каждой точке заполняемого гноищем трюма. Словно миллионы теней давно исчезнувшего тела. Стоило на чем угодно сосредоточить взгляд, как пустота там пучилась все тем же болтливым и злым гнильем, послушно выдавливая из слизистой мглы ловкими пальцами скульптура скальпированный череп, истерзанное тело, обглоданные пальцы. То, что именовало себя Парсифалем, паразитировало на внимании, выпадая на нем точно роса.

- В человеке чересчур много жизни, - заявили останки, с некоторым сомнением копаясь фалангами в отверстых ранах и выковыривая оттуда червей и многоножек. - Надо пробить в нем огроменную дыру, чтобы она схлынула как можно быстрее. Это особое искусство! Искусство, по сложности не уступающее лекарскому. Вас этому, увы, не учат. Мимикрия, социальная адаптация, интриганство, скрадывание. А вот здесь, - Парсифаль стиснул длинную многоножку зубами, - здесь упущение.

Сворден сделал еще шаг. Только бы эта тварь продолжала сосать его мозги и дальше. Урча от удовольствия и разглагольствуя. Где же она таится в спутанных кишках агонизирующего дасбута?

- Я представляю ЧТО он рассказал, - хихинул, закашлял Парсифаль, и черная жижа выплеснулась изо рта. - Как наяву вижу эту феерию! Ночь. По бетонированному полю мечутся лучи прожектора. Автоматные очереди режут темноту. Вокруг передвижной платформы со странным яйцеобразным сооружением стоит плотная цепь солдат. И наш герой, затянутый в черный комбинезон, с телом друга через плечо пытается прорваться сквозь ураганный огонь! - Парсифаль подцепил висящее глазное яблоко и приставил его к глазнице, словно пытаясь разглядеть подробнее нарисованную им картину. - Лицо героя искажает сумасшедшая гримаса. Он движется невероятно быстро, а иногда вообще исчезает с тем, чтобы возникнуть в совсем неожиданном месте... Но все напрасно! Мертвое тело мешает ему. Тогда он принимает нелегкое решение - бросает труп под пули, а сам совершает невероятный прыжок, одним махом покрывая расстояние до платформы. Скупые слезы катятся по его щекам... Ну? Каково?

- Приготовиться к погружению! - орет Кронштейн, и раструб огнемета протискивается между Сворденом и переборкой. - Осушить трюмы, выгородки, цистерны грязной воды! - тлеет, а затем ярко вспыхивает запал, и гигантская струя огня разрывает вязкий сумрак трюма, обнажая колоссальное белесое тело, ворочающееся в гноище. - Продуть баллоны гальюнов!

Огненный вал прокатывается по твари. Топорщится кожа. Извиваются и вспыхивают щупальца, которые оплели все пространство трюма. Бурлит гноище, выбрасывая на поверхность остатки трапезы трахофоры - высосанные тела людей, облепленные крючковатыми спорами нового потомства. Раскрываются многочисленные сумки, извергая во все стороны мириады полупрозрачных личинок. Дасбут содрогается. Воздух наполняется оглушающим воем.

Новая порция огня.

Лопаются трубы. По поверхности гноища растекается черная жижа, от соприкосновения с которой металл пузырится, оплывает, обнажая уступы и уклоны подкрепления внешнего корпуса. Удар! Еще удар! Словно некто громадным молотом бьет снаружи по дасбуту, оставляя вмятины. В многочисленные трещины продавливается гноище.

Трахофора напрягается, приподнимает переднюю часть туловища, обнажая устьица и жевала. Щетинки, которые оканчиваются самыми обычными человеческими ладонями, ухватываются за скобы, пытаясь повыше подтянуть колоссальную тварь. Распахивается зев, усыпанный зубами, что-то шевелиться в густых потеках слизи.

- Равнение на флаг! - свирепеет Кронштейн, и очередной огненный плевок вбивается в пасть трахофоры.

Сохранять равновесие почти невозможно. Одной рукой Сворден держится за скобы аварийного выхода, а другой старается придерживать за талию напарника, вошедшего в раж. Дасбут теперь мотает из стороны в сторону. В корпус уже не бьют молотом, а просто мнут его в могучих пальцах, словно он сделан из пластилина.

Огненное облако расширяется, заполняя пространство между людьми и трахофорой, в пронизанной черными жилами багровой тучи обнаруживается стремительное движение, и Сворден опрокидывается навзничь, утягивая за собой Кронштейна.

Рвется огненная завеса, выпуская нечто невообразимое - насаженную на длинное, бугристое сочленение пасть, отверстую в жадном броске к добыче. Клацают изогнутые крючья клыков, разлетаются огненные брызги напалма, с шипением вбуравливаясь в стылую толщу гноища. Сверху бьет автоматная очередь. Пасть дергается и разлетается ошметками.

Сворден с головой погружается в гноище. Омерзительная слизь залепляет глаза и уши, просачивается сквозь крепко сжатые губы в рот, и на смену багровой мгле вдруг приходит потрясающе кристальная ясность восприятия.

Все вокруг пронизано светом. Океан света. Бездна света. Невероятная чистота и прозрачность, в которой взгляд ничем не ограничен. Она сродни абсолютной тьме, но в отличие от нее не порождает мучительного желания всматриваться в пустоту, пытаясь хоть за что-то ухватиться взором. Абсолютная тьма рождает иллюзию света, без которого она не может существовать. Абсолютный свет не нуждается ни в каких примесях тьмы - он просто есть.

Неизъяснимое наслаждение подчинения таинственным течениям, в которых дрейфует тело. Это не полет и не головокружительное падение, а растворение в мировом потоке жизни, слияние со всеми и с каждым. Так покоится личинка, терпеливо дожидаясь взрыва метаморфоза.

Бездна света неоднородна. В ней имеются точки сгущения тепла и тех сил, что рождают дремотное движение волн. В расслабленности, отрешенности нет ни капли примеси беспокойства, отчаяния от столь полной отдачи себя во власть могучих и равнодушных сил. Покой и растворение, растворение и покой.

Но самое удивительное происходит в восприятии самого себя, точно некто вывернул наизнанку прихотливую запутанность привычных нор, по которым столь долго бегали суетливые мысли, рождая своей предсказуемостью поддельную точку Я - скопища мусора и обглоданных костей чувств.

Исчезло Я ограниченной телесности, надоедливой повторяемости поступков, ощущений, чья сила и глубина одобрена и откалибрована жалкими сотнями тысячелетий предшествующих поколений, и возникло Я пространственной и временной беспредельности, сравнимого с мощью тех сгущений абсолютного света, в объятиях которых покоится тело.

- Он грезит.

- Разбуди его.

- Он грезит, - настойчиво повторяет голос.

- Так разбуди его! - не менее настойчиво требует другой.

- Он видит что-то чудесное.

- Сейчас мы все увидим что-то чудесное, кехертфлакш!

Заколдованное слово окончательного пробуждения. Сворден открыл глаза. Голова покоилась на чьих-то костлявых коленях. Ледяные, скользкие пальцы касаются щек. Появилось лицо - поначалу расплывчатое, неясное, как будто всплывающее из толщи мутной, грязной воды. Волосы неопрятными сосульками, кожа, испещренная пятнами. Пятнистая!

- Ты что тут делаешь? - одними губами спросил Сворден. Память тщится сохранить осколки минувших грез, но они тают, оставляя лишь пятна сожаления в беспредельном море усталости.

- Пошла за тобой, - растянула губы в виноватой улыбке Флекиг.

- Врет тварь, - ткнул болтом ей в щеку Кронштейн. - Церцерсис послал присматривать. Суши днище, трахофора!

- Сам такой, - виноватая улыбка превратилась в злой оскал.

- Хо-хо-хо, - болт неумолимо приближался к ноздре Свордена.

Сворден оттолкнул руку Кронштейна и сел. То, что он поначалу принял за головокружение, оказалось болтанкой. Дасбут раскачивался с кормы на нос и, к тому же, заваливался на один борт. В их компании обнаружился еще один новоприбывший - в проеме люка в обнимку с огнеметом сидел Патрон и замазывал новые ожоги какой-то вязкой дрянью, которую пальцем зачерпывал из банки.

- Дотла еще не сгорел? - поинтересовался у Патрона Сворден.

- Не-а, - огнеметчик потрогал почерневшие остатки носа и осторожно потер стекла темных пенсне, с которыми не расставался, но так как не мог их носить из-за отсутствия переносицы, то приделал пенсне проволокой к кожаному шлему.

Флекиг схватилась за локоть Свордена:

- Он не хотел за тобой в трюм спускаться.

- Не-а, - легко согласился Патрон.

- Всем отсекам доложить о неисправностях! - объявил Кронштейн. Дасбут тряхнуло. - Дерьмовые у нас дела.

- Сорвались? - спросил Сворден, хотя и так было ясно - дасбут погружался все глубже. Механизмы кряхтели и сипели, пока еще сдерживая чудовищное давление.

- Нахлебались гноища по самые уши, - сказал Кронштейн. - Патрон, ты чего сюда приперся? Подыхать?

- Не-а.

- Ну, тогда мы в безопасности, - Кронштейн с такой силой прикусил болт, что из уголка рта потекла струйка крови. - Раз Патрон сюда притащился, да еще со своей дерьмокидалкой, то лучше места в гноище не сыскать.

- Башка нас выведет, - робко предположила Флекиг.

- Заткнись уж, доска с дыркой, - Кронштейн сплюнул и встал, держась на скобы.

Что-то мучительно заскрипело, заскрежетало, а затем начало мучительно выдираться с оглушительным хрустом.

- У нас кок служил, - сказал Кронштейн, - так он точно так зубы щипцами выдирал. Настоящий мастер.

- Не-а, - подал голос Патрон, закончив пользовать раны. - Не кок. Электрик. И не щипцами, а разрядником. Зубы вместе с зенками вылетали!

Флекиг вскочила на ноги, сжала пальцы в кулаки, зажмурилась и завизжала.

- Не парь кость, - невозмутимо продолжил Кронштейн, дождавшись паузы в визге Флекиг. - Кок был, кок.

- Не-а, электрик.

Хруст сменился астматическим сипением.

- Открыть кингстоны! - Кронштейн выпрямился и отдал честь. - Команде приготовиться к затоплению! Переходник сорвало.

- Жила у нас приблуда, - сказал Патрон и мечтательно зажмурился, - так у нее такие кингстоны имелись - полное затопление! И без всяких переходников рубку срывало.

- Мы так и будем подыхать? - всхлипнула Флекиг.

- Сколько у нас времени? - спросил Сворден.

- Ни хрена нет у нас времени, - осклабился Кронштейн. - Сейчас зацепимся за топляк, встанем раком и уйдем вниз иглой.

- А если дырку прожечь?

- Что скажешь, Патрон? - Кронштейн повернулся к огнеметчику. - Твоей дерьмокидалки на хорошую дырку хватит?

- Не-а, - помотал головой Патрон. - Ее на две хорошие дырки хватит.

Сворден попытался представить, что сейчас происходило с дасбутом. Лодка набрала гноище и теперь продавливала жидкий грунт, чтобы окончательно погрузиться в бездну. Вокруг них пока находился слой топляка - дасбутов, хотя и нахлебавшихся гноища, но все еще соединенных с кладбищем кораблей.

Как правило, сорвавшийся дасбут никогда не тонул один - гигантское сооружение цеплялось за себе подобных, порождая цепную реакцию затопления. Хрупкое равновесие в топляке нарушалось, времянки-пробки выбивало, пробоины расширялись, и все больше лодок отрывалось от архипелага.

Если пробить дыру в месте временной сцепки тонущего дасбута и топляка, то можно перебраться на лодку, где еще уцелел переходник, а уж оттуда перейти на более безопасный уровень.

- Такое получается только в бреду, - сказал Кронштейн, выслушав Свордена. - Особенно если накануне пришили твоего лучшего корешка.

- Слушай, что Башка говорит! - разъярилась Флекиг. - У самого-то кумпол железками набит, а туда же! - она вскочила на ноги, выдернула из зубов Кронштейна болт и затолкала ему в ноздрю. Механик со стоном упал на колени. Флекиг гордо выпрямилась, пальцы сжаты в кулаки:

- Есть возражения? - вкрадчиво спросила она у Патрона.

- Не-а, - огнеметчик поправил шлем, чтобы пенсне закрывали глаза.

- Я тебя... - Кронштейн кое-как вытащил окровавленный болт из носа, с отвращением осмотрел железку, стиснул ее в ладони. - Я тебя... Я тебя такими пятнами разрисую...

Флекиг с ноги залепила каблуком механику в лоб. Кронштейн принял удар, но устоял, схватил руками ботинок девчонки и резко повернул.

- Хватит! - Сворден перехватил падающую Флекиг и оттащил ее подальше от разъяренного Кронштейна. Тот на четвереньках кинулся вслед за обидчицей.

Сворден запнулся и тяжело упал на спину, все еще прижимая яростно дрыгающую руками и ногами девушку. Не обращая внимания на удары, Кронштейн тянулся к ее горлу. Сворден впервые видел механика в таком градусе бешенства. У Флекиг определенно обнаруживался талант первостатейной стервы.

Все происходило точно во сне. Одежда цеплялась за тысячи выступов, крючков, кранов, кронштейнов, откуда-то сверху начали падать провода, липкой паутиной опутывая руки и ноги, обматываясь вокруг горла тугой петлей, палуба содрогалась как будто в мучительных приступах кашля, оглушительный скрип вгрызался в барабанные перепонки.

- Дифферент на корму! - заорал Патрон.

Каким-то чудом Свордену удалось стряхнуть с себя сцепившихся Флекиг и Кронштейна, перевернуться на живот и выбраться из витков проводов. Ухватившись за трап, он посмотрел назад.

Распахнутые люки между отсеками позволяли видеть дасбут почти до самой кормы. Коридор, освещенный рядами тусклых аварийных ламп, выписывал странные петли. Казалось, что неведомый великан ухватил лодку за хвост и теперь нетерпеливо дергает ее то вверх, то вниз, то из стороны в сторону. Двойной корпус, собранный из металлокерамики, не мог и не должен был себя вести как резиновая труба или как агонизирующая личинка, которую птица выковыряла из земли.

С визгом вылетали скрепы и пулями впивались в облицовку, створы шкафов с оборудованием, шины гидравлики и электроснабжения. Лопались плафоны. Рвались трубы, выбрасывая вязкую черную жидкость. По стенам сочилась вода, а из трещин выдавливалась густая жижа, в которой ворочалось нечто белесое - какие-то отвратные плети, то ли останки, то ли целые экземпляры мерзкой живности, населяющей гноище.

Дифферент увеличивался. Держась за трап, Сворден дотянулся до провода, на котором повисли Флекиг и Кронштейн. Они изо всех сил старались выпутаться из огромного мотка, который все быстрее сползал к корме.

Патрон тем временем ухитрился уцепиться за скобы "крысиного лаза", что вел через шхеры на первую палубу дасбута. Тяжеленный огнемет тянул его назад, трубка с насадкой раскачивалась толстым хвостом, и вообще огнеметчик напоминал уродливую крысу, попавшую под лучевой удар.

Сворден ухватился за кабель, нашел упор для ног и с неимоверным трудом начал тянуть его на себя, стараясь вытянуть девушку и механика из образовавшегося мотка.

- Помогайте! Толкайте! - Сворден пытался перекричать предсмертный рев гибнущего дасбута.

Флекиг заработала ногами. Кронштейн кончиками пальцев дотянулся до аварийного рундука, уцепился за рукоятку, но тут нечто мелькнуло в воздухе и опуталось вокруг запястья механика бледной лентой. Сворден видел как лицо Кронштейна побелело, рот раззявился в ужасном, но не слышном за плотной завесой грохота, крике, кожа руки, опутанной живой лентой, запузырилась, точно ее облили кислотой. Как в замедленном сне механик отпустил кабель и медленно покатился вниз. Сворден рывком вытащил Флекиг и прижал к себе.

Страшный удар в корму резко изменил ситуацию. Нос дасбута нырнул, на какое-то мгновение дифферент вообще исчез, и Сворден ухитрился отодрать от себя в ужасе вцепившуюся Флекиг, чтобы втолкнуть девушку на трап.

Патрон снова спрыгнул на палубу, замахал руками, удерживая равновесие, присел, ухватил Кронштейна за грудки и поставил его на ноги.

Дасбут замер. Грохот стих, уступив место лишь тихому звону радиационных счетчиков да журчанию прибывающей воды. В густой пелене внезапной тишины ощущался грозный ход неминуемой катастрофы. Несколько мгновений покоя перед окончательным обрушением лодки в бездну.

- Наверх, - почти прошептал Сворден, встретившись взглядом с Патроном. - Встретимся там.

Кронштейн оглянулся через плечо и покачал дымящейся ладонью. Сворден не стал медлить и начал взбираться вслед за Флекиг. Ноги девушки постоянно срывались с узких ступенек трапа, и Свордену приходилось подхватывать ее, не позволяя упасть. Казалось, что одного вот такого неловкого падения достаточно, чтобы выбить дасбут из неустойчивого равновесия.

Воздух насыщался миазмами гноища, в нем повисли какие-то темные точки, которые от соприкосновения с кожей лопались, как перезревшие нарывы, выпуская облачка обжигающей дряни. В трещинах шевелились те самые белесые нити, источавшие вязкую прозрачную жидкость - кислоту, судя по поднимающемуся от прожигаемой палубы дымку. Лужи гноища медленно просачивались в дренаж, оставляя за собой в решетках обломки человеческих костей.

Лампы аварийного освещения все больше тускнели, уступая место багровому туману, что клубился под потолком, выбираясь из вентиляционных щелей многочисленными щупальцами.

- Башка, - прошептала Флекиг и нащупала руку Свордена. - Там... Там...

- Нет там никого. Закрой глаза и не смотри, - ногти Флекиг впились ему в ладонь. - Не смотри! - Он схватил ее за волосы, развернул к себе, но оказалось уже поздно - выкаченные глаза, раскрытый в немом крике рот, из которого с бульканьем выдавливается рвота, дрожь такой неимоверной силы, что с трудом удерживаешь девушку в руках.

Сворден пригнул Флекиг к палубе. Девушка билась и вырывалась, но он крепко держал ее, сам пытаясь разглядеть в кровавом мраке то, что так ее испугало.

Пелена послушно отступала, точно отлив, обнажая дно реальности, усеянное бледными завитушками, похожими на моллюсков, которых лишили раковины. Огромные головы, крошечные конечности, теребящие обрывки пуповин, - скопище нерожденных созданий, что возятся в вязкой грязи как колония червей в гниющей ране.

Шлеп! Шлеп! Голые ступни безжалостно ступают по моллюскам, превращая их в слизь. Руки, достающие почти до палубы, загребают головастых созданий, подносят к широкому рту. Зубы впиваются в мягкие черепа, рвут, жуют их еще живыми. Кровь и мозги стекают по подбородку, шее и расползаются по голому телу. Длинные грязные волосы не дают рассмотреть лицо, лишь глаза свирепо блестят сквозь завесу косм, в которых копошатся насекомые.

- Колокольчик, - шепчет Флекиг. - Колокольчик.

Останавливается. Замирает. В какой-то нечеловеческой и оттого неудобной позе - отвернув левое плечо назад, выставив правую ногу, скособочившись так, что под кожей протянулись и напряглись жилы, удерживая тело от падения. Отчетливо проявились страшные раны, как будто тело сначала разбили на множество кусков, а затем весьма неряшливо склеили.

Флекиг тянет к нему руки. Пытается ползти, но Сворден крепко держит ее.

- Колокольчик.

Пахнет стылой зимой и безлюдным пространством - таким огромным, что готово вместить любых странников, принять в свои ледяные объятия, только бы обрести тех, кто готов созерцать вечный пейзаж с пустынным берегом и ледяной горой, похожей на зуб.

- Я виновата, - всхлипывает Флекиг. - Ужасно виновата. Грязная. Уродливая. Гнилая.

Сворден опустился на колени и прижал ее к себе.

- Сворден, - донесся шепот из-за спины. - Сворден.

Он обернулся и увидел Патрона.

- Где Кронштейн?

Патрон неопределенно покачал головой. Перехватил поудобнее огнемет.

Сворден потряс Флекиг за плечо. Палуба опустела - ни зародышей, ни чудовищ. Лишь уже ставшая привычной картина полуразрушенного дасбута.

- Грязная... Уродливая...

Патрон осмотрел раструб огнемета, осторожно снял пальцем капельку напалма, растер, понюхал.

- Здесь, - показал Сворден. - Режь здесь.

Патрон поплевал на ладони:

- Посторонись! - набычился, перехватил наконечник поудобнее, прижав его к животу, оскалился.

Из раструбы потянулась блестящая ниточка слюны - огнемет предвкушал пиршество. Щелкнуло зажигание, и ослепительное жало вонзилось в бортовую перегородку. Во все стороны брызнул расплав. По краям растущей дыры вспыхнуло пламя и начало расползаться по панелям и коробам дымными ручейками. Взвыла сирена. Разошлись отверстия автоматического пожаротушения, и вязкая пена потекла прямо на Патрона, чья одежда уже начала потрескивать от высокой температуры. Огнеметчик расхохотался.

- Сиди здесь, - Сворден отпустил Флекиг и встал. Закрывая лицо от ужасного жара, протиснулся между хохочущим Патроном и переборкой и пробрался в отсек, откуда появился огнеметчик.

Это оказался пост главного энергетика. Почти все пространство отсека занимал планшет электроснабжения с многочисленными переключателями, вокруг которого теснились шкафы управления реактором. В единственном уцелевшем кресле скорчился Кронштейн, выставив вперед поврежденную руку.

Сворден взял ее за запястье. Кожа с пальцев и ладони почти уже вся сошла - отслоилась струпьями, обнажив мышцы. В мешанине глубоких ран нечто шевелилось - тонкие, витые нити, которых было так много, что казалось рука механика живет отдельной от всего тела жизнью.

- Помоги наложить жгут, - попросил Кронштейн и показал ножом, что сжимал в здоровой руке, где. - Зараза...

Сворден кортиком взрезал рукав куртки механика и туго перемотал запястье.

- Всем свободным от вахты перейти в зону кубриков! Вахтенной смене стоять согласно курсовой задаче "три"! - прохрипел Кронштейн. - Давай!

Сворден перехватил покрепче поврежденную руку механика и одним ударом отсек ладонь. Кишащий червями кусок мяса упал на палубу. Обрубок кровоточил, и Сворден обмотал его бинтами. Получилась толстая культя.

За время ампутации ни один мускул не шевельнулся на лице механика. Он безучастно смотрел за действиями Свордена, и даже привычный болт в уголке рта торчал неподвижно.

Запнув обрубок под планшет, Сворден помог Кронштейну подняться.

- Идти можешь?

- Пожар в третьем отсеке, - пробормотал Кронштейн. - Спасательному расчету локализовать место возгорания!

Патрон утирал пот, рассматривая проплавленную дыру. Противопожарная пена пузырилась на ее раскаленных краях. Отсек заполнился оглушительным треском остывающей металлокерамики.

- Раз! - сказал с удовлетворением Патрон и осторожно подул на наконечник огнемета.

Сворден заглянул в получившийся проход, но ничего необычного не заметил - все те же металлические коридоры еще одного топляка. Тем временем Флекиг достала из аварийного рундука раздвижные сходни. Они с Патроном закрепили секции и протиснули их в дыру.

- Боевому расчету прекратить борьбу за живучесть и покинуть дасбут! - скомандовал заплетающимся языком Кронштейн. Болт выпал у него изо рта и закатился в отверстие дренажа.

Сворден подергал сходни. Огнеупорный материал почти не нагрелся, однако от дыры продолжал накатывать такой сильный жар, что даже в стылом отсеке от него перехватывало дыхание. Прикрывая лицо, Сворден быстро пробежал сквозь отверстие и осмотрелся. Оглянулся и помахал сидевшему на корточках Патрону. Тот помог взобраться на сходни Кронштейну, а затем Флекиг.

Топляк выглядел неимоверно старым. Слой ржавчины покрывал все металлические поверхности. Пластиковые панели покоробились и местами осыпались. Аварийный свет еле пробивался через плотные клубы пыли, которая сыпалась из щелей пожаротушения. Внутренний корпус отслаивался струпьями, обнажая кое-где ребра шпангоутов.

- Ну и древность! - высказался Патрон.

- Нужно быстрее рвать отсюда, - поежилась Флекиг. - Здесь мертвяками воняет. Да, Башка?

- Это от нас так воняет, чучело, - Кронштейн нянчил культю.

Сворден принюхался. Попахивало и вправду чем-то непривычным - смутно знакомым и беспокоящим, как мучительное воспоминание, не до конца утопленное в омуте забытья.

Дасбут качнуло. Из проделанной дыры выплеснуло гноище, словно она и вправду была вскрытым нарывом. Все вскочили на ноги и замерли. Лодка, из которой они пришли, медленно опускалась. Отверстие постепенно перекрывалось находящим бортом. С хрустом ломались остывшие нити металлокерамики.

Кронштейн выпрямился и приложил ладонь к голове. Флекиг вцепилась в Свордена.

Поток гноища усиливался.

- Уходим, - сказал Сворден.

Они навалились на люк и загерметизировали отсек.

- Этот топляк тоже долго не выдержит, - Кронштейн постучал по трубам. - Гидравлика сдохла, помпы забиты.

- Гиблое место, - Патрон поводил из стороны в сторону наконечником огнемета. - Не нарваться бы на пакость.

Копхунд ожидал их перед трапом. Он сидел на нижней ступеньки и что-то выкусывал между пальцев. Огромные глаза светились. Лоб собирался в могучие складки, точно тварь о чем-то глубоко задумалась. Зверь изо всех сил прикидывался человеком, и самое отвратительное заключалось в том, что это ему почти удавалось.

За спиной копхунда скорчилось маленькое костлявое существо. Оно держалось тонкими лапками за перила. Голое тельце покрывала плотная сеть кровоточащих царапин. Оно несомненно принадлежало к человеческой расе, но прикидывалось зверем.

Копхунд посмотрел на людей и оскалился. Толстые губы отвернулись, обнажив крепкие клыки. Слюна стекала по подбородку. Тварь заурчала и внезапно пролаяла:

- Назовите ваше имя, номер части и порт приписки! Назовите имя вашего командира! Назовите имена высших офицеров! Неподчинение оккупационным властям будет наказываться по законам военного времени! (говорит по-немецки)

Сидящее позади существо заскулило и наделало лужу.

Все те же шершавые слова знакомого языка, понимание которого то появлялось, то исчезало.

- Пакость, - пробормотал Патрон.

- Успеешь? - одними губами спросил Сворден.

- Не-а...

Не отрывая глаз от копхунда, Сворден взял за плечо Флекиг и толкнул ее вперед. Девушка споткнулась и упала перед тварью на колени.

Копхунд, казалось, не обратил на это никакого внимания. Он продолжал тяжело смотреть на стоящих, поводя нижней челюстью, как будто разминаясь перед очередной порцией непривычных для его речевого аппарата фраз.

Девочка за его спиной вытянула шею, сделала шажок вперед. Копхунд зарычал.

Не успеть, понял Сворден. Ни за что не успеть. Узкий проход. Низкий потолок. Путаница проводов и труб. Мгновения достаточно, чтобы тварь повернула башку и раскромсала ребенка. Не прыгнуть, не пошевельнуться. Лишь круглые глаза взирают с мрачной усмешкой.

Zeitnot. Слово одиноко всплыло из бездны.

Дальше события пошли вскачь.

Флекиг протянула руки и вцепилась в горло копхунду. Кронштейн рванул повязку, фонтан крови брызнул твари прямо на морду. Патрон щелкнул зажигалкой, и потоки огня растеклись по обшивке отсека.

Сворден прыгнул, отводя руку для удара.

Копхунд исчез. Это казалось невероятным, но даже сейчас, когда время замерло, обратившись в полупрозрачную, вязкую, стеклистую массу, большеголовая тварь ухитрялась перемещаться еще быстрее. И не только перемещаться.

Расстановка фигур полностью изменилась. Флекиг отлетела к переборке. Ее ноги ниже колен превратились в лохмотья. Медленно падал Кронштейн, с удивлением провожая взглядом оторванную руку. Безголовое тело Патрона продолжало заливать отсек огнем.

Что-то почти нежно коснулось плеча Свордена, но этого оказалось достаточно, чтобы его закрутило, завертело, ужасная боль хлестнула по коленям, и он влетел в паутину кабелей, покрытых липкой дрянью.

Воздух продолжал густеть, сжимая людей в вязких объятиях. Огонь погас, но обезглавленное тело Патрона все еще сохраняло вертикальное положение. Сворден видел, как над остатками шеи возникло неясное роение, словно стая мух налетела на свежую мертвечину. В роении образовались устойчивые завихрения, которые уплотнились, обрели студенистую консистенцию.

Метаморфоз завершился, и над замершим телом Патрона, теперь укутанным в пелену широких лент, распахнулась пульсирующая глотка в обрамлении щупалец. Щупальца впились в плечи и грудь мертвеца, напряглись, набухли, отрывая тело от палубы и запихивая в глотку. Жуткий хруст раздираемой плоти затопил отсек.

Полупрозрачная пелена позволяла видеть, как прокатывались волны по жрущей глотке, как тысячи зубов-крючьев впивались в добычу, вырывая из нее кровоточащие куски, как струи крови высасывались ползающими среди этих крючьев червями, отчего их тела раздувались, чернели, они отрывались от кровоточащих ран и пропихивались куда-то внутрь пасти мощными глотками вслед за кусками человечины.

Копхунд вновь сидел на своем месте и все так же что-то выкусывал между пальцев. Перепачканные в крови губы растягивала довольная ухмылка.

Тощая девочка потрепала тварь по загривку, отчего та довольно заурчала, спустилась с трапа, зажмурила глаза, упала на колени, ужасно выгнулась назад, словно пытаясь достать до палубы головой, и вытянула вперед руки. Маленький рот разинулся, точно у птенца, требующего свою долю корма.

- Вдали от бурь бушующих над ним во тьме пучин, под бездной вышних вод извечным сном, безмолвным и глухим спит Кракен крепко, - внезапно ясным голосом сказал Кронштейн.

Копхунд повернул в его сторону башку, но механик оставался неподвижным, привалившись к переборке, лишь кровь с жутковатым журчанием вытекала из громадной прорехи на месте левого плеча.

- Редкий луч блеснёт в бездонной глубине, укрыта плоть боков, гигантских губок вечною бронёй, и смотрит вверх на слабый свет дневной из многих потаённых уголков, раскинув чутко сеть живых ветвей полипов исполинских хищный лес...

- Прекрати, - прохрипела Флекиг. - Прекрати, - она сползла на палубу, ухватилась за решетки дренажа и подтянулась. - Тварь, маленькая, гадкая тварь, - широкая черная полоса тянулась тянулась вслед за ней.

Сворден напрягся, но стеклистая масса не отпускала, липкие плети еще сильнее стиснули тело и растянули руки и ноги. В каждое колено вгрызлось по сверлу - большому, ржавому сверлу, которые нехотя крутились от работающего с перебоями мотора. Сворден закричал, но в разинутый рот немедленно втиснули что-то настолько стылое и мерзкое, отчего дыхание перехватило, и тело скрутил приступ отчаянного удушья.

Слезы заливали глаза, но никакие мучения не могли затмить картину происходящего. Она словно рождалась в голове, всплывая из черной бездны изуродованной памяти неясной тенью, обретая в промозглом чреве проржавелого дасбута ужасающую своей реальностью плоть.

Коленопреклоненный ребенок, который протягивал в мольбе руки, внезапно оборачивался не менее жуткой тварью, чем ее большеголовый сопровождающий, жадно заглатывая полупереваренную кровавую жижу, что стекала из возникшего так же ниоткуда хобота.

Ползущая, истекающая кровью Флекиг, содрогалась не от боли, но от сладострастных мук, что пронизывали искалеченное тело, заставляя вновь и вновь цепляться за палубу, сдирая ногти и кожу, превращая пальцы в кровоточащие обрубки. Жертвенная агония обращалась в бесстыдство наслаждения.

И даже лишенный рук полумертвец ухитрялся бессовестно залезть в потаенные глубины памяти Свордена, чтобы вырвать оттуда:

- Он спит давно, морских огромных змей во сне глотая, но дождётся дня, наступит час последнего огня и в мир людей и жителей небес впервые он всплывёт - за гибелью своей.

Копхунд поднялся, подошел к девочке, толкнул ее лапой в спину, заставив встать на четвереньки. Длинный язык прошелся по выступающему позвоночнику и ребрам. Копхунд надвинулся, прижался брюхом к тощему тельцу и принялся совокупляться.