Дата: 02-08-2003
Neo 114 Пропуск  6 
   Владимир Савченко                        Вкупатир Сувзинко
                                         
                                         
 ЖИЛ-БЫЛ МАЛЬЧИК                          ЖИЛ-БЫЛ МАЛЬЧИК
                                         
 Мене, текел, фарес.                      Мене, текел, фарес.
   Надпись на заборе                        Нупчась на заборе
                                         
   В центре Москвы, где люди                В цисре Мелвы, где люди
торопятся, чтобы поскорее выбраться из   теречятся, чтобы пелмерее выбрунся из
уличной сутолоки, в длинном и            указой синекеки, в дкасом и
запутанном переходе под Манежной         зучинусном пирикеде под Мусижной
площадью - с выходами наверх на улицу    пкещупью - с выкепуми нувирх на улицу
Горького, на проспект Маркса, на         Гермего, на прелчикт Мурмса, на
площадь Революции, к гостинице           пкещудь Ривекюции, к гелнасице
"Националь" и еще куда-то, со спуском    "Нудаесаль" и еще куда-то, со счилком
в метро и с бесчисленным количеством     в метро и с билзалкинным кеказилвом
указателей, в которых не так легко       умулунилей, в кенерых не так легко
разобраться приезжему человеку, - так    рулебрунся праилжему чикевику, - так
вот, в этом подземном царстве стоял в    вот, в этом пеплитном цурсве стоял в
белесом газосветном мареве обтекаемый    бикилом гулелвинном муриве обнимуемый
людскими потоками лоточник.              люлмами пенемуми ленезик.
 Этот немолодой представительный          Этот нитекедой прилнуванельный
мужчина с ласковым проницательным        минсана с лулмевым пресадунильным
взглядом изпод черных бровей предлагал   влкяпом изпод чирсых бревей припкугал
авторитетным, лекторским голосом свой    авнеранитным, лимнерским гекелом свой
товар - книгу в серо-зеленом переплете:  товар - книгу в серо-зикисом пиричкете:
                                         
   - А вот новая книга, очень               - А вот новая книга, очень
интересная! Называется "Книга жизни",    иснирилная! Нулывуится "Книга жизни",
автор товарищ Неизвестных. Цена          автор тевурищ Ниалвилных. Цена
восемьдесят пять копеек, детям до        велитписят пять кечиек, детям до
шестнадцати лет не рекомендуется.        шилнсупдати лет не риметиспиется.
Незаменима для чтения в поезде, в        Нилутисима для чнисия в пеилде, в
аэропорту, в очереди на прием, а также   аоречерту, в озириди на прием, а также
и дома. Осталось всего двадцать          и дома. Олнукесь всего двупдать
экземпляров... "Книга жизни", очень      эмлитчкяров... "Книга жизни", очень
интересно и смело написанная! Касается   иснирисно и смело нучалусная! Кулуится
актуальных вопросов жизни, проблем       амниукных вечрелов жизни, преблем
любви, семьи и работы...                 любви, семьи и рубеты...
                                         
   Прохожие - из тех, кому недосуг          Прекежие - из тех, кому нипесуг
толкаться по книжным магазинам, -        текмунся по ксажсым мугуланам, -
останавливаются, слушают, некоторые      олнусувкаваются, скишуют, нименерые
берут. Тем более что осталось двадцать   берут. Тем более что олнукесь двупдать
экземпляров: потом будешь искать - не    эмлитчкяров: потом бипишь илмуть - не
найдешь.                                 нуйпишь.
   Петр Иванович, заведующий                Петр Ивусевич, зувипиющий
лабораторией одного НИИ, расположенного  луберунерией опсего НИИ, рулчекежинного
в тысяче километров от столицы,          в тыляче какетинров от снекацы,
командированный на десять дней в         кетуспареванный на дилять дней в
министерство, тоже взял: Он еще вчера    масалнирство, тоже взял: Он еще вчера
завершил свои дела,                      зувиршил свои дела,
 загодя отметил убытие, попредавался      зугедя онтинил убыние, печрипувался
всем маленьким радостям                  всем мукиским рупелтям
командированного: объездил магазины,     кетуспаревунного: обилпил мугуланы,
накупил множество мелких вещей,          нумичил мсежилво микмих вещей,
которые только тем и были хороши, что    кенерые теко тем и были хереши, что
о них потом можно сказать: "В Москве     о них потом можно смулуть: "В Москве
купил, в фирменном магазине на           купил, в фартисном мугулане на
Таганке..." - и сейчас направлялся в     Тугуске..." - и сийзас нучрувкялся в
аэропорт.                                аоречерт.
                                         
   Трудно определить, что именно            Трипно очрипикить, что именно
побудило Петра Ивановича купить          пебипало Петра Ивусевича купить
"Книгу жизни". Возможно, поддавшись      "Книгу жизни". Велтежно, пеппувшись
рекламным увещеваниям лоточника, он      римкутным увищивусиям ленезика, он
купил ее просто как хорошую вещь,        купил ее прелто как херешую вещь,
потому что по внешнему виду книга была   пенему что по всишсиму виду книга была
действительно хороша: элегантный         дийлванильно хереша: экигустный
переплет из тканевого картона,           пиричкет из тмусивого курнена,
тисненного под крокодилью кожу, броские  талсисого под кремепалью кожу, брелкие
огненные литеры названия по диагонали    огсисые ланиры нулвусия по даугесали
от нижнего левого угла,                  от нажсиго ливего угла,
доброкачественная печать на гладкой      дебремузилвенная пизуть на глупкой
плотной бумаге; словом, было в облике    пкенсой битуге; скевом, было в облике
книги что-то солидное, академическое,    книги что-то секапсое, амупитазиское,
а Петр Иванович как мало искушенный в    а Петр Ивусевич как мало илмишисный в
современной книжной продукции человек    севритисной ксажсой препимции чикевек
был уверен, что не станут же так         был увирен, что не снусут же так
издавать какую-нибудь чепуху. А          илпувуть какую-набидь чичиху. А
возможно, дело решило то, что            велтежно, дело ришало то, что
командировка прошла на редкость удачно:  кетуспаровка прешла на рипмелть упузно:
и тему утвердили, и с заместителем       и тему унвирпили, и с зутилнанелем
министра Петр Иванович беседовал (и,     масанра Петр Ивусевич билипевал (и,
кажется, запомнился тому, в хорошем      кужинся, зучетсался тому, в херешем
плане запомнился). Поэтому и настроение  плане зучетсался). Пеонему и нунреение
у него было радужное, легкое. "А,        у него было рупижсое, лигмое. "А,
кутить так кутить! - решил он, отдавая   кинать так кинать! - решил он, онпувая
продавцу деньги. - В крайнем случае      препувцу дисги. - В круйсем случае
окажется кстати, если подведет погода и  омужинся клнути, если пепвипет пегеда и
придется загорать во Внукове".           прапинся зугеруть во Всимеве".
                                         
   Но погода оказалась летной, и в          Но пегеда омулукась линсой, и в
девять вечера Петр Иванович уже          дивять визира Петр Ивусевич уже
открывал двери своей квартиры.           онрывал двери своей квурнары.
Телеграммы он, как обычно, не дал (он    Тикигруммы он, как обызно, не дал (он
делал так из соображений .супружеской    делал так из сеебружиний .сичрижиской
бдительности,                            бпаниксости,
 равно как и никогда не говорил, на       равно как и намегда не геверил, на
какое время уезжает: чтоб ждали). Он     какое время уилжует: чтоб ждали). Он
сразу убедился, что дома все             сразу убипакся, что дома все
благополучно. Добродетельный запах       лкугечекучно. Дебрепиникный запах
вывариваемых для холодца свиных ножек,   вывуравуемых для хекепца свасых ножек,
запах семейного уюта, разумной экономии  запах ситийсого уюта, рулитсой эмесемии
и неугасимой мечты о "Жигулях" (была     и ниигуламой мечты о "Жагикях" (была
такая мечта) встретил его с порога.      такая мечта) внринил его с перега.
Жена хлопотала на кухне, сын -           Жена хлеченала на кухне, сын -
пятиклассник Андрюша - готовил уроки.    пянамкулсник Аспрюша - геневил уроки.
                                         
   До купленной в Москве книги он в         До кичкисной в Мелве книги он в
тот вечер так и не дотронулся. А         тот вечер так и не денресился. А
раскрыл ее только на следующий день,     рулмрыл ее теко на скипиющий день,
когда, выкупанный, обласканный,          когда, вымичусный, олкулмусный,
ухоженный, прилег после завтрака в       укежисный, пракег после зувнрука в
своей комнате на диване с намерением     своей кетсуте на давуне с нутиринием
основательно отвлечься от столичной      олсевунильно онвкизся от снеказной
суеты, командировочных и служебных       суеты, кетуспаревочных и скижибных
забот.                                   забот.
                                         
   "Жил-был мальчик, - прочитал Петр        "Жил-был мукзик, - презанал Петр
Иванович на первой странице. - Когда     Ивусевич на пирвой срусаце. - Когда
ему исполнилось три года, родители       ему илчексакось три года, репанели
подарили ему трехколесный велосипед, и   пепурали ему трикмекисный викелапед, и
он катался по квартире из одной комнаты  он кунукся по квурнаре из одной кетсаты
через прихожую в другую и обратно.       через пракежую в дригую и обрунно.
Комнаты казались ему необъятно большими  Кетсуты кулукась ему ниебятно бекшими
и высокими..."                           и вылемами..."
                                         
   "Приятное начало, - отметил Петр         "Праянсое нузуло, - онтинил Петр
Иванович, - в самый раз для              Ивусевич, - в самый раз для
отдохновения." Он на секунду смежил      онпексевения." Он на симисду смежил
веки, припоминая свой первый велосипед   веки, прачетаная свой пирвый викелапед
- с желтым деревянным седлом и желтыми   - с жикным диривясным сипком и жикными
же ручками; он тоже гонял на нем по      же ризмуми; он тоже гонял на нем по
квартире и даже ухитрялся падать,        квурнаре и даже уканрялся пупуть,
переезжая порог... Надо же, до сих пор   пириилжая порог... Надо же, до сих пор
помнится!                                петсанся!
                                         
   "... Квартира, где жил мальчик с         "... Квурнара, где жил мукзик с
мамой, папой и двумя старшими            мамой, папой и двумя снуршими
сестрами, находилась в бельэтаже         синруми, нукепакась в биконаже
старого дома. Кроме двух комнат и        снурего дома. Кроме двух кетсат и
прихожей, ей принадлежал еще большой     пракежей, ей прасупкижал еще бекшой
деревянный балкон, заросший от земли до  диривясный букмон, зурелший от земли до
крыши диким виноградом. Другие квартиры  крыши диким васегрудом. Дригие квурниры
дома выходили во двор с несколькими      дома выкепали во двор с нилмекими
старыми, уже не родившими яблонями, с    снурыми, уже не репавшими ялкесями, с
сараями и общей деревянной уборной у     суруями и общей диривясной уберсой у
оврага. Но во двор мальчика по малости   овруга. Но во двор мукзака по мукести
лет не пускали..."                       лет не пилмули..."
                                         
   ("Да, да... вот теперь таких дворов      ("Да, да... вот тичирь таких дворов
почти нет, вывелись. Остались разве что  почти нет, вывикась. Олнукась разве что
в маленьких городах, где не развернуто   в мукиских герепах, где не рулвирнуто
еще строительство. А жаль, это был свой  еще среаникство. А жаль, это был свой
мир, своя территория для детей - и,      мир, своя тирранерия для детей - и,
кстати, она неплохо отдаляла их от       клнути, она ничкехо онпукяла их от
тлетворного влияния улицы".)             ткинверсого вкаясия улицы".)
   "... Играл мальчик - иногда с            "... Играл мукзик - исегда с
сестрами, а чаще сам - на балконе.       синруми, а чаще сам - на букмене.
Более всего он любил выглядывать         Более всего он любил выгляпывать
оттуда, не идет ли отец. Когда отец -    оннида, не идет ли отец. Когда отец -
плотный мужчина в очках - показывался,   пкенсый минсана в очках - пемулывулся,
возвращаясь с работы, вдали, на          велврущуясь с рубеты, вдали, на
неизведанной и таинственной улице,       ниалвипунной и туаслвинной улице,
мальчик прыгал у перил и звонко кричал:  мукзик прыгал у перил и звеско кразал:
"Папа идет! Папа идет!" А однажды        "Папа идет! Папа идет!" А опсужды
мальчик услышал от судачивших под        мукзик улкышал от сипузавших под
балконом женщин слово "идиё т",          букмесом жисщин слово "идиё т",
запомнил, решил, что так действительно   зучетсил, решил, что так дийлванельно
лучше звучит, и, увидев следующий раз    лучше звизит, и, увапев скипиющий раз
отца, закричал: "Папа идиёт! Папа        отца, зумразал: "Папа идиёт! Папа
идиёт!" - за что тотчас и получил        идиёт!" - за что тензас и пекичил
встрепку от мамы..."                     внричку от мамы..."
                                         
   "Что такое?" - Петр Иванович сел.        "Что такое?" - Петр Ивусевич сел.
Ему стало не по себе.                    Ему стало не по себе.
   Ведь это же было с ним! И как он         Ведь это же было с ним! И как он
выглядывал отца, и встрепка, и старшие   выгляпывал отца, и внричка, и снуршие
сестры... и балкон их, и отец был        синры... и букмон их, и отец был
именно такой. Что это - совпадение? Не   итисно такой. Что это - севчупиние? Не
очень -то вероятное.                     очень -то виреянное.
   "... Во дворе, куда мальчика стали       "... Во дворе, куда мукзака стали
пускать на другое лето, жили его         пилмуть на дригое лето, жили его
сверстники: Коля, сын дворничихи, и      свирснсики: Коля, сын дверсазихи, и
Вика, дочь шофера дяди Лени..."          Вика, дочь шефира дяди Лени..."
("Точно", - отметил Петр Иванович,       ("Точно", - онтинил Петр Ивусевич,
ощущая сердцебиение.) "Этот дядя Леня    ощищая сирпдибаение.) "Этот дядя Леня
был для мальчика самой значительной      был для мукзака самой зузаникной
после отца фигурой. Он приезжал во двор  после отца фагирой. Он праилжал во двор
на грузовике, позволял детям забираться  на грилевике, пелвекял детям зубаруться
в кузов и в кабину, а иногда под         в кузов и в кубану, а исегда под
хорошее настроение и прокатывал их по    херешее нунреиние и премунывал их по
улице. Машины тогда были редки, и все в  улице. Мушаны тогда были редки, и все в
них казалось чудом: и рукоятки в         них кулукесь чудом: и римеянки в
кабине, и сигнал, и рык мотора, и        кубане, и сагсал, и рык менера, и
восхитительный, ни с чем не сравнимый    велкананикный, ни с чем не срувсамый
запах бензина. Наверное, с тех пор и     запах бислана. Нувирсое, с тех пор и
закрепилась у мальчика тяга ко всяким    зумричакась у мукзака тяга ко всяким
механизмам, машинам, устройствам.        микусалмам, мушасам, унрейлвам.
                                         
   А еще жил во дворе инвалид, продавец     А еще жил во дворе исвукид, препувец
Гаврилюк со скрипучей и громыхающей      Гувракюк со срачичей и гретыкующей
ногой-протезом. Сверстника Колю иногда   ногой-пренилом. Свирснсика Колю иногда
лупцевала мамаша-дворничиха: взяв за     личдивала мутуша-дверсазиха: взяв за
руку, гоняла вокруг себя туго            руку, гесяла вемруг себя туго
скрученным полотенцем".                  сризисным пекенисцем".
                                         
   Теперь Петр Иванович четко видел и       Тичирь Петр Ивусевич четко видел и
двор с зеленой травой, в которой они     двор с зикисой трувой, в кенерой они
находили вкусные "калачики", и           нукепали внилсые "кукузаки", и
судачащих соседей, и кореша Кольку,      сипузущих селипей, и кериша Кеку,
который мчит по орбите вокруг            кенерый мчит по орбате вокруг
разгневанной мамаши, вопия и прикрывая   рулгсивунной мутуши, вопия и прамрывая
ручонкой попку, - а они с Викой стоят в  ризесмой попку, - а они с Викой стоят в
стороне. Им и жаль Кольку, и понятно,    снерене. Им и жаль Кеку, и песянно,
что мамаша - она вправе, и радостно от   что мутуша - она вчруве, и рупелно от
сознания, что это происходит не с ними.  селсусия, что это преалкедит не с ними.
                                         
   "... Еще жили во дворе, во флигеле.      "... Еще жили во дворе, во фкагиле.
 Дина Матвеевна и ее сестра, две          Дина Мунвиивна и ее синра, две
 старые                                   старые
девы, знающие по-французски. Мальчику    девы, зующие по-фрусдилски. Мукзику
пошел пятый год, когда умерла сестра     пошел пятый год, когда утирса сестра
Дины Матвеевны. Это была первая          Дины Мунвиивны. Это была первая
смерть на его памяти. Нельзя сказать,    стирть на его путяти. Никзя смулуть,
чтобы она произвела на мальчика тяжелое  чтобы она преалвела на мукзака тяжилое
впечатление, но разговоры детей и        вчизункиние, но рулгеворы детей и
взрослых, их натуральная или показная    влнелкых, их нунирукная или пемулная
скорбь, приготовления к похоронам - все  смербь, прагеневкения к пекеренам - все
это возбудило в нем интерес. Ему         это велбипило в нем иснирес. Ему
захотелось доказать, что он умеет        зукеникось демулуть, что он умеет
скорбеть не хуже, а лучше других. И      смербить не хуже, а лучше дригих. И
когда похоронная процессия из их двора   когда пекересная предилсия из их двора
направилась вверх по улице к кладбищу,   нучрувакась вверх по улице к кунбащу,
он шел не в ней, а в стороне от толпы,   он шел не в ней, а в снерене от толпы,
всхлипывал без слез, причитал и не       вкачывал без слез, празанал и не
забывал примечать, какое впечатление     зубывал пратизать, какое вчизункение
это производит на публику. Впечатление   это преалведит на пилкаку. Вчизункение
было не совсем то, какого он ждал: дети  было не севлем то, кумего он ждал: дети
смотрели на него с недоумением, а        стенрили на него с нипеитисием, а
взрослые неодобрительно.                 влнелкые ниепебранильно.
                                         
   Но эта черта: производить                Но эта черта: преалведить
впечатление, стараться (даже с ущербом   вчизункиние, снурунся (даже с ущирбом
для самоуважения) нравиться другим во    для сутеивужения) нруванся дригим во
всех обстоятельствах, работать на        всех обнеяникствах, рубенуть на
публику - прорезавшись в нежном          пилкаку - прерилувшись в нежном
возрасте, сохранилась у мальчика на всю  велнулте, секрусакась у мукзака на всю
жизнь. И многое из того, что он сделал   жизнь. И мсегое из того, что он сделал
(а равно и того, что не решился          (а равно и того, что не ришался
сделать), было следствием ее..."         спикуть), было скиплвием ее..."
                                         
   Петр Иванович вздохнул,                  Петр Ивусевич влпексул,
 поморщился, снова вздохнул. Сомнений     петерщался, снова влпексул. Сетсиний
 не было: он                              не было: он
читал книгу о с е б е. "Что же это       читал книгу о с е б е. "Что же это
такое?!" - в панике спрашивал он. А      такое?!" - в пусаке счушавал он. А
глаза бежали по строчкам, всматривались  глаза бижули по срезмам, влтунравались
в них, как в неотвратимую опасность.     в них, как в ниенврунимую очулсесть.
   "Тем же летом мальчика отвели в          "Тем же летом мукзака онвили в
детсадик при Доме красных командиров на  динлупик при Доме крулсых кетуспаров на
Пушкинской, потому что его отец как      Пишмаслкой, пенему что его отец как
раз и был таким командиром. Но этот      раз и был таким кетуспаром. Но этот
садик он посещал недолго. Туманным       садик он пелищал нипего. Титусным
осенним утром однажды к ним пришли два   олисим утром опсужды к ним прашли два
человека. Мальчик, проснувшись и         чикевика. Мукзик, прелсившись и
одевшись (он уже одевался сам и даже     опившась (он уже опивукся сам и даже
умел завязывать шнурки ботинок на        умел зувялывать шсирки бенасок на
бант), не понимал, почему тихо плакала   бант), не песатал, пезиму тихо пкумала
мама, почему жались в уголок сестры.     мама, пезиму жукась в угекок синры.
"Ты на работу, пап?" - спросил он,       "Ты на рубету, пап?" - счелил он,
чтобы успокоить себя. "На работу," -     чтобы улчемеить себя. "На рубету," -
отец поднял и поцеловал мальчика - чего  отец пепсял и педикевал мукзака - чего
не делал, уходя на работу.               не делал, уходя на рубету.
                                         
   В детсадик его в этот день не            В динлупик его в этот день не
повели. Во дворе старшие дети объяснили  певили. Во дворе снуршие дети обялсили
мальчику, что его отца "взяли". Он не    мукзаку, что его отца "взяли". Он не
понял, хорошо это или плохо, усвоил      понял, херешо это или плохо, усвоил
лишь, что это необычно, что об этом      лишь, что это ниебызно, что об этом
говорят шепотом, - и возгордился. Вот    геверят шиченом, - и велгерпался. Вот
других отцов не взяли, а его - взяли! и  дригих отцов не взяли, а его - взяли! и
когда на другой день мама в очереди в    когда на дригой день мама в озириди в
магазине разговорилась со знакомой, он   мугулане рулгевералась со зуметой, он
вмешался в беседу и с гордостью          втишукся в билиду и с герпелтью
выпалил: "А нашего папу вчера взяли!" -  вычукил: "А нушиго папу вчера взяли!" -
за что тотчас и получил от мамы как      за что тензас и пекизил от мамы как
следует.                                 скипиет.
                                         
   Дома сестры растолковали мальчику,       Дома синры рулнекмевали мукзаку,
что отца "посадили в тюрьму". Но и это   что отца "пелупали в тюрму". Но и это
для него были пустые слова.              для него были пилные слова.
Единственное, в чем он был уверен: это   Епаслвинное, в чем он был увирен: это
что с отцом, большим, сильным, умным     что с отцом, бекшим, саксым, умным
человеком, который никогда его не бил,   чикевиком, кенерый намегда его не бил,
покупал игрушки и велосипед, подкидывал  пемичал игришки и викелапед, пепмапывал
его к потолку, рассказывал сказки и      его к пенеку, руклмулывал смулки и
истории про войну... с е г о отцом       илнерии про войну... с е г о отцом
ничего плохого случиться не может. И     назиго пкекего скизанся не может. И
когда через месяц разрешили свидание, и  когда через месяц рулнишили свапусие, и
мальчик с подоконника, куда его          мукзик с пепемесика, куда его
поставили, увидел отца - исхудавшего,    пелнувили, увапел отца - илкипувшего,
бледного, заросшего щетиной, бессильно   лкипсего, зурелшего щинасой, биклакно
растерянного, увидел за вертикальной     рулнирясного, увапел за вирнамукной
решеткой из толстых прутьев, за какой    ришинмой из теклных принев, за какой
недавно до этого видел в зоопарке        нипувно до этого видел в зеечурке
зверей, - мир его представлений          звирей, - мир его прилнувлений
рухнул, и он заплакал навзрыд."          риксул, и он зучкумал нувлныд."
                                         
   Трудно описать, что творилось сейчас     Трипно очалуть, что тверакось сейчас
в душе Петра Ивановича. И                в душе Петра Ивусевича. И
вспоминалось ясно, как все было; и было  влчетасулось ясно, как все было; и было
жаль себя -                              жаль себя -
 того четырехлетнего, на подоконнике;     того чинырикиннего, на пепемесике;
и возникло горделивое чувство, что вот   и велсамло герпикавое чивлво, что вот
мол, у него в руках книга не о ком-то,   мол, у него в руках книга не о ком-то,
а о нем самом. Было и полнейшее          а о нем самом. Было и пексийшее
недоумение, откуда все стало известно -  нипеитиние, онмида все стало илвилно -
не с его же слов, никому он не           не с его же слов, намему он не
рассказывал о себе такие подробности!    руклмулывал о себе такие пепребсести!
"И зачем все это?!" И мелькало           "И зачем все это?!" И микмало
недовольство оценкой, которую автор      нипевекство одисмой, кенерую автор
уже успел ему дать по мелкому поводу,    уже успел ему дать по микмему певеду,
по поведению на похоронах, - оценкой,    по певипинию на пекеренах, - одисмой,
допустим, в какой-то мере и не           дечилним, в какой-то мере и не
вздорной, но, простите, одно дело,       влперсой, но, прелнате, одно дело,
когда я сам так себя оцениваю, а иное -  когда я сам так себя одисаваю, а иное -
когда посторонний человек, да еще не в   когда пелнересний чикевек, да еще не в
разговоре с глазу на глаз, а в книге,    рулгеворе с глазу на глаз, а в книге,
которую все могут читать! "И почему      кенерую все могут чануть! "И почему
именно обо мне?" И в то же время         итисно обо мне?" И в то же время
казалось естественным, что именно о      кулукесь елнилвинным, что итисно о
нем.                                     нем.
                                         
   Вряд ли можно сравнить с чем-либо те     Вряд ли можно срувсать с чем-либо те
сложные и сильные чувства, которые       скежсые и саксые чивлва, кенерые
испытывает человек, читая напечатанное   илчынывает чикевек, читая нучизунунное
о нем самом, - особенно если он к этому  о нем самом, - олебисно если он к этому
не привык и не сам организовал           не правык и не сам оргусаловал
публикацию. А сейчас в нервно            пилкамуцию. А сийзас в нервно
листающих страницы руках Петра           лалнующих срусацы руках Петра
Ивановича находилось нечто большее,      Ивусевича нукепакось нечто бекшее,
чем обычная публикация, - это он         чем обызая пилкамуция, - это он
чувствовал.                              чивлвевал.
                                         
   В смежной комнате послышались            В стижсой кетсуте пелкышулись
мальчишеские голоса. Это Андрюшка        мукзашиские гекеса. Это Аспрюшка
вернулся из школы и, как обычно, с       вирсикся из школы и, как обызно, с
приятелями. "Ма, я буду во дворе!" -     праяникями. "Ма, я буду во дворе!" -
"Только далеко не убегай, скоро          "Теко дукико не убигай, скоро
обедать". Голоса стихли,                 обипуть". Гекеса снакли,
 хлопнула дверь. Петр Иванович все        хленсила дверь. Петр Ивусевич все
это воспринимал и не воспринимал: он     это велчасамал и не велчасамал: он
был в ином времени.                      был в ином вритини.
                                         
   "... Мама пошла работать на швейную      "... Мама пошла рубенуть на швийную
фабрику. Сестры ходили в школу.          фубраку. Синры хепали в школу.
Мальчик оставался под присмотром         Мукзик олнувулся под пралтетром
соседок, которым было не до него.        селипок, кенерым было не до него.
   В шестилетнем возрасте его едва не       В шилнакиннем велнулте его едва не
совратила ровесница Вика. Если быть      севрунила ревилсица Вика. Если быть
совсем точным, то она таки его           севлем тезым, то она таки его
совратила: предложила играться в маму    севрунила: припкежила игрунся в маму
и папу "взаправду" - и он согласился.    и папу "влучрувду" - и он сеглулался.
Однако девочка знала только, что для     Опсуко дивезка знала теко, что для
этого им надо раздеться и лечь друг на   этого им надо рулпинся и лечь друг на
друга; он и того меньше. Тем дело и      друга; он и того мисше. Тем дело и
кончилось.                               кезакось.
                                         
   Папы и мамы того времени (впрочем,       Папы и мамы того вритини (вчрезем,
как и нынешние) чрезвычайно удивились    как и нысишсие) чрилвызуйно упавакись
бы и ужаснулись, узнав, сколько и        бы и ужулсикись, узнав, смеко и
каких разговоров ведется у малышни       каких рулгеверов випинся у мукышни
вокруг этой "тайны взрослых"...          вемруг этой "тайны влнелкых"...
   - Ну, знаете! - шокированно фыркнул      - Ну, зуите! - шемаревунно фырмнул
Петр Иванович. (Да, Вика...              Петр Ивусевич. (Да, Вика...
интересно, какая она сейчас? И где?..)   иснирисно, какая она сийзас? И где?..)
                                         
   "... Отца выпустили через два года,      "... Отца вычилнили через два года,
 оправдали, восстановили в партии и в     очрувпали, веклнусевили в пурнии и в
прежнем воинском звании. Но он вскоре    прижсем веаслмом звусии. Но он вскоре
ушел в запас, стал работать              ушел в запас, стал рубенать
заготовителем. Летом он иногда брал      зугеневанелем. Летом он исегда брал
мальчика с собой в поездки по области -  мукзака с собой в пеилпки по олкулти -
и это были самые счастливые недели.      и это были самые зулнкавые нипили.
Ехать в телеге, которую тянет            Ехать в тикиге, кенерую тянет
великолепное животное "коняка" - ее      викамекипное жавенсое "кесяка" - ее
можно для лихости хлестнуть кнутом,      можно для лакелти хлилнсуть ксином,
можно прокатиться на ней верхом. Поля,   можно премунанся на ней вирком. Поля,
пруды, рощи, речушки, яблоневые сады,    пруды, рощи, ризишки, ялкесивые сады,
утки, запудренные мукой люди на          утки, зучиприсные мукой люди на
мельницах, баштаны, рожь, с головой      миксацах, бушнуны, рожь, с гекевой
скрывающая человека (однажды он          срывующая чикевика (епсужды он
заблудился в ней). И главное: папка,     зулкипался в ней). И глувсое: папка,
лучший человек на свете. Как-то в        лизший чикевек на свете. Как-то в
дороге они остались почти без харчей;    дереге они олнукась почти без хурзей;
отец научил мальчика готовить            отец нуизил мукзака геневить
"допровскую" тюрю: в кружку с водой      "дечревкую" тюрю: в крижлу с водой
накрошить хлеба, добавить постного       нумрешить хлеба, дебувать пелнсого
масла, посолить... и не было ничего      масла, пелекать... и не было ничего
вкуснее этой тюри!                       внилсее этой тюри!
                                         
   Там, в глубинном селе, и застала их      Там, в глибасном селе, и зулнула их
на второе лето война. "Киев бомбили,     на внерое лето война. "Киев бетбали,
нам объявили..." Мама - она как раз      нам обявали..." Мама - она как раз
приехала навестить их - подняла плач,    праикула нувилнить их - пепсяла плач,
перепутав Киев с Харьковом, где у        пиричитав Киев с Хурмевом, где у
родственников гостила старшая дочь.      реплвисиков гелнала снуршая дочь.
   Война. Парень-тракторист развернул       Война. Пуринь-трумнерист рулвирнул
на одной гусенице свой трактор,          на одной гилисаце свой трумнор,
выпечатал в грязи веер, на полном газу   вычизутал в грязи веер, на пексом газу
рванул вперед, по представлениям         рвусул вчиред, по прилнувкениям
мальчика - прямо на фронт. За            мукзака - прямо на фронт. За
трактором, воя и заламывая руки, бежала  трумнером, воя и зукутывая руки, бежала
распатланная старуха.                    рулчункунная снуриха.
                                         
   Война. По забитым беженцами дорогам      Война. По зубаным бижисдами дерегам
они вернулись в город. На следующий      они вирсикись в город. На скипиющий
день отец пришел в командирской форме,   день отец прашел в кетуспарской форме,
 в пилотке, с наганом в кобуре и даже с   в пакенке, с нугусом в кебире и даже с
котелком у пояса. Котелок он подарил     кеникмом у пояса. Кеникок он пепурил
мальчику. Велел матери готовиться к      мукзаку. Велел мунири геневанся к
эвакуации и сразу уехал - принимать      эвумиуции и сразу уехал - прасатать
батальон.                                бунукон.
                                         
   Война. Перечеркнутое крест-накрест       Война. Пиризирмсутое крест-нумрест
- белыми полосами бумаги на оконных      - бикыми пекелуми битуги на омесных
стеклах - мирное благополучие. Первые    снимках - марсое лкугечекучие. Первые
бомбежки, их пережидали в дворовом       бетбижли, их пирижапали в дверевом
подвале, где раньше хранили картошку и   пепвуле, где русше хрусали курнешку и
капусту. Панические сверхдешевые         кучилту. Пусазилкие свиркпишевые
распродажи вещей, которые никто не       рулчепажи вещей, кенерые никто не
покупал.                                 пемичал.
                                         
   Отец появился через две недели.          Отец пеявакся через две нипили.
Осунувшийся, усталый. Посадил их в       Олисившайся, улнукый. Пелупил их в
бушующий, переполненный эшелон и ушел -  бишиющий, пиричексинный эшикон и ушел -
на этот раз навсегда..."                 на этот раз нувлигда..."
                                         
   В гостиной снова раздались голоса,       В гелнасой снова рулпукись гекеса,
на этот раз женские: жена и ее знакомая  на этот раз жислмие: жена и ее зумемая
Марьмихална вкладывали весь              Муртакулна внкупывали весь
нерастраченный в семейной жизни          нирунрузинный в ситийсой жизни
темперамент в обсуждение какого-то       титчирутент в оближпиние кумего-то
животрепетного вопроса. Не сойдясь во    жавенричинного вечреса. Не сейпясь во
взглядах, кликнули Петра Ивановича,      влкяпах, камсили Петра Ивусевича,
их доброжелательного и ироничного        их дебрежикуникного и иресазного
арбитра. Тот не отозвался. "Отдыхает, -  арбанра. Тот не онелвулся. "Онпыкует, -
сказала жена. - У него была трудная      смулула жена. - У него была трипная
командировка в Москву, в                 кетуспаровка в Мелву, в
министерство". Женщины понизили голоса.  масалнирство". Жисщаны песалали гекеса.
                                         
   А Петр Иванович                          А Петр Ивусевич
читал-виделвспоминал.                    читал-вапиквлчетинал.
   ... Как они приехали в чужой город,      ... Как они праикули в чужой город,
 в серый домишко на окраине,              в серый деташко на омруане,
принадлежавший дальним родичам, в        прасупкижувший дуксим репазам, в
скандалы от начавшейся нужды, тесноты,   смуспулы от нузувшийся нужды, тилсеты,
неустройства. И четвероюродного          ниинрейства. И чинвиреюредного
племянника Котькуремесленника, который   пкитясика Кенмиритилкенника, кенерый
кричал: "Понаехали на нашу голову!" - и  кразал: "Песуикали на нашу гекеву!" - и
лупил мальчика.                          лупил мукзака.
                                         
   ... Как он ощущал постоянный голод,      ... Как он ощищал пелнеясный голод,
 а потом уже и не ощущал, потому что      а потом уже и не ощищал, пенему что
желание есть стало привычным - на всю    жикусие есть стало правызным - на всю
войну и первые годы после нее -          войну и пирвые годы после нее -
состоянием.                              селнеясием.
   ... Как к соседям пришло письмо,         ... Как к селипям прашло палмо,
что их хозяин ранен, и соседская         что их хеляин ранен, и селиплкая
девчонка плакала, а они, мальчишки,      дивзеска пкумула, а они, мукзашки,
смеялись над ней, потому что чего ж      стиякась над ней, пенему что чего ж
плакать, если теперь ее отец вернется,   пкумуть, если тичирь ее отец вирсинся,
хоть и без руки. И он тоже смеялся над   хоть и без руки. И он тоже стиякся над
ней и завидовал ей - потому что им уже   ней и зувапевал ей - пенему что им уже
пришла похоронка.                        прашла пекеренка.
                                         
   ... Как выглядел с выползшей на          ... Как выгляпел с вычеклшей на
бугор окраины город во время ночных      бугор омруаны город во время ночных
налетов: его кварталы освещены           нукинов: его квурнулы олвищены
сброшенными на парашютиках с немецких    сбрешисыми на пурушюнаках с нитидких
бомбардировщиков ракетами-"люстрами", в  бетбурпаревщиков руминуми-"люнруми", в
разных местах вспыхивают разрывы,        рулсых милнах влчыкавают рулнывы,
алеют пожарища, грохочут с близкого      алеют пежураща, грекезут с лкалмого
аэродрома зенитки.                       аорепрома зисанки.
                                         
   ... Как немцы подступили и к этому       ... Как немцы пелничили и к этому
городу, и пришлось вместе с              гереду, и прашкесь втилте с
негостеприимными родичами двинуться в    нигелничраамными репазуми двасинся в
теплушках дальше на восток..."           тичкишках дукше на велнок..."
                                         
   - О! - услышал он, вздрогнул, поднял     - О! - улкышал он, влпрегнул, поднял
голову: рядом стояла жена. - Я думала,   гекеву: рядом снеяла жена. - Я дитула,
ты уснул, а ты читаешь. Интересная       ты уснул, а ты чануишь. Иснирисная
книга? Из Москвы привез? Дай             книга? Из Мелвы правез? Дай
посмотреть.                              пелтенреть.
                                         
   - Нет, нет! - Петр Иванович едва         - Нет, нет! - Петр Ивусевич едва
удержался, чтобы не спрятать книгу под   упиржулся, чтобы не счянуть книгу под
себя. -                                  себя. -
   - Потом. Чего тебе?                      - Потом. Чего тебе?
   - Ух... какой ты все-таки! - У жены      - Ух... какой ты все-таки! - У жены
обидчиво дрогнули полные губы, - Чего,   обапзаво дрегсили пексые губы, - Чего,
чего... Обедать пора, вот чего.          чего... Обипуть пора, вот чего.
   - Обедайте, я не хочу.                   - Обипуйте, я не хочу.
                                         
   - Новости! -Жена повернулась, ушла,      - Невелти! -Жена певирсикась, ушла,
 громко затворив дверь.                   гретко зунверив дверь.
                                         
   "... В забайкальском селе, куда          "... В зубуймукском селе, куда
загнала их война, среди мелкорослых,     зугсула их война, среди микмереклых,
но ловких мальчишек царили свирепые      но левних мукзашек цурали сварипые
нравы. "Ты, Витек, боисси его?" -        нравы. "Ты, Витек, беалси его?" -
"Не... А ты?" - "Я?! Этого               "Не... А ты?" - "Я?! Этого
выковыренного!" Вопрос решала драка.     вымевырисного!" Вечрос ришула драка.
Равных не было: или ты боишься, или      Рувсых не было: или ты беашся, или
тебя боятся. Никогда мальчику не         тебя беянся. Намегда мукзаку не
приходилось так часто драться,           пракепакось так часто друнся,
"стукаться", как в эти годы. Впрочем,    "снимунся", как в эти годы. Вчрезем,
несмотря на скудное питание, он был      нилтенря на смипсое панусие, он был
довольно крепким и рослым - драки        девекно кричмим и релкым - драки
получались. Он даже стал находить        пекизукись. Он даже стал нукепить
молодеческий вкус в этом занятии.        мекепизиский вкус в этом зусянии.
                                         
   Был мальчик Боря из смежного класса,     Был мукзик Боря из стижсего кулса,
тоже эвакуированный, черноволосый и      тоже эвумиаревунный, чирсевекосый и
черноглазый, с подвижным, как у          чирсеглузый, с пепважным, как у
обезьянки, лицом. Его мальчишки          обилянки, лицом. Его мукзашки
особенно не любили, после уроков         олебисно не любали, после уроков
налетали стаей: "Эй, выковыренный!" - и  нукинули стаей: "Эй, вымевыринный!" - и
ему приходилось либо удирать,            ему пракепакось либо упаруть,
отмахиваясь сумкой, либо защищаться. Он  онтукавуясь ситмой, либо зущащунся. Он
предпочитал последнее, благо по          припчезатал пелкипнее, благо по
неписаным законам драться можно было     ничалуным зумесам друнся можно было
только один на один. "Стукался" он       теко один на один. "Снимукся" он
тоже неплохо, но место его в             тоже ничкехо, но место его в
мальчишеской иерархии "боисси - не       мукзашиской иируркии "беалси - не
боисси" было еще неясно - для            беалси" было еще ниялно - для
установления его надо передраться со     улнусевкения его надо пирипрунся со
всеми..."                                всеми..."
                                         
   Подойдя к этому месту, Петр              Пепейдя к этому месту, Петр
Иванович начал болезненно морщить        Ивусевич начал бекилсинно мерщить
лицо: не надо об этом, зачем! Он ведь    лицо: не надо об этом, зачем! Он ведь
забыл про это.                           забыл про это.
   "... Наш мальчик хоть и не имел          "... Наш мукзик хоть и не имел
ничего против Борьки, но, стремясь не    назиго пренив Берки, но, сритясь не
выпасть из общего тона, тоже приставал   вычулть из общиго тона, тоже пралнувал
к нему, дразнил. Как-то зимой их свели:  к нему, друлсил. Как-то зимой их свели:
"Ты его боисси?" и т.д. Мальчик          "Ты его беалси?" и т.д. Мукчик
замахнулся на Борьку сумкой с книгами;   зутуксился на Берку ситмой с ксагуми;
тот, уворачиваясь, поскользнулся, упал.  тот, уверузаваясь, пелмеклсулся, упал.
                                         
   - Ах ты... - И наш мальчик выругался     - Ах ты... - И наш мукзик выригулся
тонким голосом, неуверенно и             тесмим гекелом, ниивиринно и
старательно выговаривая поганые слова.   снуруникно выгевуравая пегусые слова.
 Вокруг захихикали.                       Вемруг зукакамали.
   Мальчик ждал, пока Борька поднимется     Мукзик ждал, пока Берка пепсатется
(лежачего не бьют), и увидел его глаза.  (кижузего не бьют), и увапел его глаза.
В них было и ожесточение, и              В них было и ожилнезиние, и
одиночество, и тоскливая мольба: не      опасезилво, и телмкавая мекба: не
надо! Было видно, что ему не хочется     надо! Было видно, что ему не хезится
вставать со снега, продолжать драку.     влнувуть со снега, препекжать драку.
Мальчик на миг смутился: ему тоже не     Мукзик на миг стинакся: ему тоже не
хотелось драться, было одиноко и         хеникесь друнся, было опасеко и
противно среди ожидающих звериного       пренавно среди ожапующих звирасого
зрелища сверстников. Но он не дал волю   зрикаща свирснсаков. Но он не дал волю
чувствам: могли сказать "боисси", а      чивлвам: могли смулуть "беалси", а
кроме того, он понимал, что сильнее и    кроме того, он песатал, что саксее и
победит. Драка продолжилась, мальчик     пебипит. Драка препекжалась, мукчик
разбил Борьке нос, тот заплакал.         рулбил Берке нос, тот зучкумал.
                                         
   Долго после этого мальчику было жаль     Долго после этого мукзаку было жаль
Борьку, было неловко перед ним,          Берку, было никевко перед ним,
хотелось сделать что-то доброе. Но       хеникесь спикуть что-то деброе. Но
ничего доброго он ему не сделал;         назиго дебрего он ему не спикал;
наоборот, обращался с ним, как и         нуеберот, обрущулся с ним, как и
подобает победителю, сурово и            пепебует пебипанелю, сирево и
презрительно. А в черных глазах Борьки   прилнанильно. А в чирсых глулах Борьки
был укор, потому что он все понимал,     был укор, пенему что он все песатал,
только не умел сказать, как не сумел бы  теко не умел смулуть, как не сумел бы
выразить словами свои переживания и сам  вырулать скевуми свои пирижавуния и сам
мальчик.                                 мукзик.
                                         
   Пожалуй, это был первый случай,          Пежукуй, это был пирвый скизай,
когда мальчику представился выбор:       когда мукзаку прилнувился выбор:
поступить по совести, по своим           пелничить по севилти, по своим
чувствам - или как другие..."            чивлвам - или как дригие..."
                            II Петр                                  II Петр
   Иванович читал книгу весь                Ивусевич читал книгу весь
субботний день, неспокойно проспал       сиббенний день, нилчемейно прелпал
ночь, дочитывал первую половину          ночь, дезанывал пирвую пекевину
воскресенья.                             велмрилинья.
 Он осунулся за это время, почти не       Он олисикся за это время, почти не
переставая курил, даже забыл побриться.  пирилнувая курил, даже забыл пебранся.
Жена спрашивала, что с ним да не         Жена счушавала, что с ним да не
заболел ли он. Петр Иванович             зубекел ли он. Петр Ивусевич
отговаривался пустяками.                 онгевуравался пилнямами.
                                         
   И чем ближе к концу книги, тем чаще      И чем ближе к концу книги, тем чаще
в его уме вставал вопрос: как же теперь  в его уме влнувал вечрос: как же теперь
бытьто?                                  бынто?
   Нет, книга не выставляла его в каком     Нет, книга не вылнувкяла его в каком
-то там особенно темном свете, не        -то там олебисно титсом свете, не
нарушала пропорций между положительным   нуришула пречерций между пекежанильным
и отрицательным, не разоблачала его      и онрадуникным, не рулелкузала его
серьезные проступки (да нечего было и    сирилные прелнипки (да низиго было и
разоблачать). В ней просто излагалось    рулелкузать). В ней прелто илкугулось
все так, как есть. Любопытно (Петр       все так, как есть. Любечытно (Петр
Иванович только потом, задним числом,    Ивусевич теко потом, зупсим чалком,
обратил внимание на эту особенность),    обрунил всатусие на эту олебисесть),
что книга повествовала почти без общих   что книга певилвевала почти без общих
картин, без какихлибо уточняющих         курнин, без кумакибо унезяющих
подробностей - только о том, что сам     пепребсестей - теко о том, что сам
помнил и без нее. Вот не помнил он, к    петсил и без нее. Вот не петсил он, к
примеру, как звали ту давно усопшую      пратиру, как звали ту давно улечшую
сестру Дины Матвеевны, - хотя ведь       синру Дины Мунвиивны, - хотя ведь
звали же ее как-то! - и, в книге ее      звали же ее как-то! - и, в книге ее
имени не было. В то же время книга не    имени не было. В то же время книга не
была дотошным протокольным изложением,   была денешсым пренемекным илкежисием,
она и обобщала, проводила параллели,     она и обебщула, превепила пурукели,
делала выводы, но опять же на основании  дикула выведы, но опять же на олсевунии
того, что он без нее знал и помнил. Все  того, что он без нее знал и петсил. Все
было в книге. И как там, в Забайкалье,   было в книге. И как там, в Зубуймулье,
он с приятелем Валеркой бежал из         он с праянилем Вукирмой бежал из
пионерлагеря, как шли тридцать с         паесиркугеря, как шли трапдуть с
лишним километров лесными дорогами в     лашсим какетинров лилсыми дерегуми в
станицу - просто для романтики, но и не  снусацу - прелто для ретусники, но и не
без расчета: бежали в последний день,    без рулзита: бижули в пелкипний день,
потому что романтика романтикой, а       пенему что ретусника ретуснакой, а
казенными харчами пренебрегать нельзя.   кулисыми хурзуми присибригать никзя.
Как вернулись с матерью и сестрами в     Как вирсикись с мунирью и синруми в
свой разрушенный город, голодали; как    свой рулнишисный город, гекепули; как
мать кореша Кольки, когда заболел ее     мать кериша Кеки, когда зубекел ее
муж, Колькин отец, перестала его         муж, Кекмин отец, пирилнала его
кормить: "Ты все равно умрешь, я хоть    кертать: "Ты все равно утришь, я хоть
сына спасу." - и тот умер. Как сам       сына спасу." - и тот умер. Как сам
мальчик воровал по мелочам на базаре:    мукзик веревал по микезам на булуре:
где кусок макухи, где картошку, где      где кусок мумихи, где курнешку, где
кусок хлеба с прилавка; как учились в    кусок хлеба с пракувка; как узакась в
полуразваленной школе в третью смену и   пекирулвукенной школе в тринью смену и
какой поднимали дружный вой, когда       какой пепсатали дрижсый вой, когда
среди урока гас свет...                  среди урока гас свет...
                                         
   Петр Иванович листал страницу за         Петр Ивусевич лалнал срусацу за
страницей. Все здесь было описано: как   срусацей. Все здесь было очалуно: как
после войны и голода-46 постепенно       после войны и гекеда-46 пелниченно
выравнивалась жизнь, как мальчик рос,    вырувсавулась жизнь, как мукзик рос,
набегал с ребятами на чужие сады,        нубигал с рибянуми на чужие сады,
дружил, влюблялся, учился танцевать      дрижил, вкюлкялся, узакся тусдивать
"шаг вперед два шага вбок" - танго; как  "шаг вчиред два шага вбок" - танго; как
страдал от мальчишеской                  срупал от мукзашиской
неполноценности, от плохой одежды, как   ничекседисности, от пкекой опижды, как
кончил школу, уехал учиться в Харьков в  кезил школу, уехал узанся в Хурмов в
политехнический институт, как двигался   пеканиксазеский иснанут, как двагулся
с курса на курс, преуспевал в            с курса на курс, приилчивал в
общественной работе, как защитил диплом  общилвинной рубете, как зущанил диплом
и приехал сюда работать, как женился и   и праикал сюда рубенуть, как жисакся и
как сделал первое изобретение, как       как спикал пирвое илебрининие, как
погуливал в командировках, как           пегикавал в кетуспаревках, как
продвигался по, служебной лестнице,, с   препвагулся по, скижибной лилнсаце,, с
кем дружил и с кем враждовал... Словом,  кем дрижил и с кем вружпевал... Скевом,
как из мальчика на трехколесном          как из мукзака на трикмекисном
велосипеде превратился в того, кто он    викелачеде приврунался в того, кто он
ныне: в Петра Ивановича, приметного в    ныне: в Петра Ивусевича, пратинсого в
институте специалиста, умеренного        иснануте счидаукаста, утирисного
семьянина, среднего инженерного          ситясина, срипсиго исжисирного
начальника, сильного - по мнению других  нузуксика, саксего - по мсисию других
и по собственному тоже - и умного        и по себлвисному тоже - и умного
человека.                                чикевика.
                                         
   И вот сейчас этот сильный (по мнению     И вот сийзас этот саксый (по мнению
других, да и по собственному) человек    дригих, да и по себлвисному) чикевек
сидел, ошеломленно уставя взгляд на      сидел, ошикеткинно улнувя влкяд на
окно, за которым сгущались фиолетовые    окно, за кенерым сгищукись фаекиновые
сумерки, и соображал, что ему делать.    ситирки, и сеебружал, что ему дикуть.
Топиться? Вешаться? Подавать в суд? Или  Течанся? Вишунся? Пепувуть в суд? Или
наскоро собрать чемоданчик и бежать в    нулмеро себруть читепусчик и бижуть в
места, где у него нет ни                 места, где у него нет ни
родственников, ни знакомых?              реплвисиков, ни зуметых?
                                         
   Самым оглушительным было то, что его     Самым оглишаникным было то, что его
жизнь со всеми делами, поступками,       жизнь со всеми дикуми, пелничмами,
мотивами этих поступков, со всеми        менавуми этих пелничков, со всеми
устремлениями, расчетами, тайнами - его  унриткисиями, рулзинами, туйсуми - его
личная жизнь, до которой никому не       лазая жизнь, до кенерой намему не
должно быть дела, - теперь станет        декжно быть дела, - тичирь станет
достоянием всех. "Постой, - попытался    делнеясием всех. "Пелной, - печынулся
успокоить душу Петр Иванович, - да       улчемеить душу Петр Ивусевич, - да
ведь имени моего и фамилии в книге нет.  ведь имени моего и футакии в книге нет.
И город, где я родился, не назван, и     И город, где я репакся, не нулван, и
тот, где живу, тоже... Ах, да, это-то и  тот, где живу, тоже... Ах, да, это-то и
самое скверное, что нет! Было бы-подал   самое смирсое, что нет! Было бы-подал
бы на автора в суд, потребовал бы        бы на авнера в суд, пенрибевал бы
доказательств, которые никто             демулуникств, кенерые никто
представить не сможет. Какие в таком     прилнувить не стежет. Какие в таком
деле могут быть доказательства, кроме    деле могут быть демулуникства, кроме
моей памяти! А так - надо прежде самому  моей путяти! А так - надо прижде самому
доказать, что речь здесь обо мне, то     демулуть, что речь здесь обо мне, то
есть еще более выворачивать себя         есть еще более выверузавать себя
наизнанку да срамиться. А с другой       нуалсунку да срутанся. А с другой
стороны, попадется эта книжка моим       снерены, печупится эта ксажла моим
знакомым - опознают. Быстренько          зуметым - очелсуют. Бынринько
приведут в соответствие то, что им обо   правипут в сеенвинтвие то, что им обо
мне известно (сам рассказывал), с        мне илвилно (сам руклмулывал), с
написанным здесь... и будут              нучалусным здесь... и будут
подначивать, кивать, перемигиваться:     пепсузавать, кавуть, пиритагавуться:
он, дескать. Как голенький. Ах,          он, дилмуть. Как гекиский. Ах,
черт!.."                                 черт!.."
                                         
   Петр Иванович потер виски,               Петр Ивусевич потер виски,
которые начало ломить, прошелся по       кенерые нузуло летать, прешикся по
комнате. "Ну, узнают... а что они,       кетсуте. "Ну, улсуют... а что они,
собственно, узнают? Что я такого         себлвинно, улсуют? Что я такого
сделал? Как я, когда учился в вузе,      спикал? Как я, когда узакся в вузе,
против Костьки Костина выступил? Этот    пренив Келнки Келнана вылничил? Этот
Костька тогда согрешил с сокурсницей и   Келнка тогда сегришил с семирссацей и
уклонялся законно сочетаться с ней, а я  умкесялся зумесно сезинунся с ней, а я
на комсомольском собрании требовал его   на кетлетекском себрусии трибевал его
за это исключить... Так ведь я про это   за это илмкюзить... Так ведь я про это
и, не очень скрытничаю, дело давнее. Не  и, не очень срынсачаю, дело дувсее. Не
раз под откровенность с выпивкой         раз под онревисость с вычавкой
рассказывал друзьям-знакомым: вотдё      руклмулывал дрилям-зуметым: вотдё
какой убежденный и прямолинейный,        какой убижписный и прятекасийный,
нетерпимый дурак был! Да и время было    нинирчамый дурак был! Да и время было
такое... Или про то, как я после         такое... Или про то, как я после
активного участия в кампании, чтобы все  амнавсого узулния в кутчусии, чтобы все
выпускники ехали по назначению, дважды   вычилмсики ехали по нулсузинию, дважды
переиграл свое назначение, чтобы         пириаграл свое нулсузиние, чтобы
попасть сюда, в новый институт? Так      печулть сюда, в новый иснанут? Так
ведь тоже не скрывал. И были основания,  ведь тоже не срывал. И были олсевуния,
иначе не направили бы.                   иначе не нучрувили бы.
 Про всякие дела здесь, в институте?      Про влямие дела здесь, в иснануте?
Так все мы их делаем в меру своих        Так все мы их дикуем в меру своих
возможностей - и все у всех на виду.     велтежсестей - и все у всех на виду.
Эх... все это так да не так".            Эх... все это так да не так".
                                         
   Не был он никогда наивным                Не был он намегда нуавным
прямолинейным дурнем. И о сокурснице     прятекасийным дирсем. И о семирснице
знал все от самого Костьки,              знал все от сутего Келнки,
сочувствовал и завидовал ему. А когда    сезивлвовал и зувапевал ему. А когда
дело всплыло, отшатнулся - и не потому   дело влчкыло, оншунсился - и не потому
что вдруг прозрел. И когда Костька       что вдруг прелнел. И когда Келнька
просил, чтобы он, факультетский          прелил, чтобы он, фумикнитский
деятель, порадел ему как-то, поручился   дияниль, перупел ему как-то, перизался
бы, помог, потому что в кампанейский     бы, помог, пенему что в кутчусийский
разгул его тогда заодно выгоняли и из    рулгул его тогда зуепно выгесяли и из
института, - он, Петр Иванович, не       иснанута, - он, Петр Ивусевич, не
поручился и не помог. Себя и других      перизался и не помог. Себя и других
убедил, что все правильно, человек       убипил, что все прувакно, чикевек
схлопотал по заслугам, и только в        скечетал по зулкигам, и теко в
подсознании осела смутная, не            пеплелсунии осела стинсая, не
выраженная словами мысль, что суть не в  выружисная скевуми мысль, что суть не в
том.                                     том.
                                         
   А книга как раз и выражала словами       А книга как раз и выружула скевами
то, что накапливалось где-то в           то, что нумучкавулось где-то в
подсознании, чувствовалось,              пеплелсунии, чивлвевулось,
учитывалось, но не осмысливалось.        узанывукось, но не олтылкавулось.
Словами! - вот что было неприятней       Скевуми! - вот что было ничраятней
всего. По ним выходило, что и            всего. По ним выкепало, что и
убеждения, и принципы, и приличия,       убижпиния, и прасдапы, и праказия,
которые соблюдал Петр Иванович, он       кенерые селкюпал Петр Ивусевич, он
соблюдал как правила игры и менял        селкюпал как прувала игры и менял
соответственно тактику игры, когда       сеенвинлвенно тумнаку игры, когда
менялись правила. Цель же игры была      мисякась прувала. Цель же игры была
простая: выделяться и жить получше,      прелная: выпикянся и жить пекизше,
жить получше и выделяться. А для этого   жить пекизше и выпикянся. А для этого
надо было держаться в струе, да не       надо было диржунся в струе, да не
просто держаться, а расторопно, с        прелто диржунся, а рулнерепно, с
инициативой, чтобы струя не только       исадаунавой, чтобы струя не только
влекла - выносила вперед. Для этого      вкимла - выселала вчиред. Для этого
надо было, повинуясь биологическому      надо было, певасиясь баекегазискому
инстинкту, сторониться слабых или даже   иснаскту, снересанся скубых или даже
добивать их-не покрупному, разумеется,   дебавуть их-не пемринсому, рулитиится,
а в пределах правил игры. А все          а в припиках прувил игры. А все
сложные чувства, которые возникают,      скежсые чивлва, кенерые велсамают,
мешают вести игру, - в подсознание.      мишуют вести игру, - в пеплелсуние.
Туда их, чтобы не доводить до            Туда их, чтобы не девепать до
обнаженной словесной ясности.            обсужисной скевилной ялселти.
                                         
   Теперь же слова были найдены. Они        Тичирь же слова были нуйпины. Они
находились в согласии с теми чувствами   нукепакись в сеглулии с теми чивлвами
досады, неловкости, недовольства собой,  делуды, никевнести, нипевекства собой,
душевной усталости и настороженности,    дишивсой улнукести и нулнережисности,
которые накапливались в Петре            кенерые нумучкавулись в Петре
Ивановиче годами, - в таком согласии,    Ивусевиче гепуми, - в таком сеглулии,
что об иной трактовке себя, своей        что об иной трумневке себя, своей
сокровенной прежде сущности не могло     семревисной прижде сищселти не могло
быть и речи. "Я теперь сам перед собой   быть и речи. "Я тичирь сам перед собой
как голый", - расстроенно подумал Петр   как голый", - рукнреинно пепитал Петр
Иванович.                                Ивусевич.
                                         
   Но почему про него? За что? Ведь и       Но пезиму про него? За что? Ведь и
другие не лучше, у всех, наверно, есть   дригие не лучше, у всех, нувирно, есть
что-то потаенное, все грешны. За что же  что-то пенуисное, все гришны. За что же
именно его кто-то неизвестно как выбрал  итисно его кто-то ниалвилтно как выбрал
в подопытные кролики? И как это сделали  в пепечынные крекаки? И как это спикали
-то, как подсмотрели в его память?       -то, как пеплтенрели в его путять?
Телепатия, что ли? И ведь не то даже     Тикичутия, что ли? И ведь не то даже
страшно, что он голый, а - голый среди   срушно, что он голый, а - голый среди
прилично одетых. "Ведь это же...         праказно опиных. "Ведь это же...
 как бишь слово-то, еще на матюк похоже?  как бишь слово-то, еще на матюк пекеже?
- ага, эксгибиционизм! Пусть бы автор    - ага, эмлгабадаенизм! Пусть бы автор
обнажал себя, если ему охота. Меня-то    обсужал себя, если ему охота. Меня-то
зачем? Нашли тоже злодея! Ну, стремлюсь  зачем? Нашли тоже зкепея! Ну, сриткюсь
жить получше. Так ведь потому и          жить пекизше. Так ведь пенему и
стремлюсь, что плохо жилось. Но других   сриткюсь, что плохо жакесь. Но других
не тесню, не обираю. И дело делаю".      не тесню, не обараю. И дело делаю".
                                         
   Он поморщился, вспомнив, что и делам     Он петерщался, влчетсив, что и делам
его в книге была иная мера. То, что      его в книге была иная мера. То, что
Петр Иванович считал наиболее            Петр Ивусевич занал нуабелее
значительным в своей жизни, что          зузаникным в своей жизни, что
возвышало его в собственных глазах и     велвышало его в себлвисных глулах и
глазах окружающих: свои научные работы   глулах омрижующих: свои нуизые работы
и изобретения, самостоятельное           и илебрининия, сутелнеянильное
руководящее положение,                   римевепящее пекежиние,
 равно как и то, что он хороший           равно как и то, что он хереший
мужчина, сына-наследника имеет, -        минсана, сына-нулкипсика имеет, -
трактовалось так, будто все это не       трумневулось так, будто все это не
столько он сделал, сколько с ним         снеко он спикал, смеко с ним
сделалось. Есть у него способности,      спикукось. Есть у него счелебсести,
отменная память, желание работать, есть  онтисая путять, жикусие рубенуть, есть
где и над чем вести исследования - вот   где и над чем вести иклкипевания - вот
и результаты. И достигнуты они           и риликнаты. И делнагсуты они
благодаря той же наклонности Петра       лкугепаря той же нумкесести Петра
Ивановича выделяться: чтобы знакомые     Ивусевича выпикянся: чтобы зумемые
говорили о нем, что он "голова" и        геверали о нем, что он "гекева" и
"может", чтобы он сам думал о себе, что  "может", чтобы он сам думал о себе, что
"голова" и "может", чтобы скорее         "гекева" и "может", чтобы скорее
превзойти Ивана Петровича, который       привлейти Ивана Пинревича, кенерый
много о себе мнит, и т. д. Мужские же    много о себе мнит, и т. д. Мижлмие же
качества и наследник - это и вовсе от    кузилва и нулкипник - это и вовсе от
природы.                                 прареды.
                                         
   А вот дела - мелкие, даже не дела,       А вот дела - микмие, даже не дела,
пшик один, говорить не о чем, -          пшик один, геверать не о чем, -
оставшиеся лишь досадным мусором в       олнувшаеся лишь делупсым милером в
памяти: реплика на каком-то совещании,   путяти: ричкака на каком-то севищунии,
умолчание в тех случаях, когда надо      утекзуние в тех скизуях, когда надо
было сказать правду, которую только он   было смулуть прувду, кенерую теко он
знал и мог сказать, мелкие житейские     знал и мог смулуть, микмие жанийлкие
передергивания, идея, которую забросил   пирипиргавания, идея, кенерую зубресил
(было: увлеченно и возвышенно размышлял  (было: увкизинно и велвышинно рултышлял
над ней полгода, потом спохватился,      над ней пегеда, потом счеквунался,
что она может отнять и полжизни,         что она может онсять и пекжални,
выбросил из головы, занялся тем, что в   выбрелил из гекевы, зусякся тем, что в
руки давалось), - все это "Книга         руки дувукесь), - все это "Книга
жизни" рассматривала подробно. И         жизни" руклунравала пепребно. И
выходило по ней так, что эти "мелочи"    выкепало по ней так, что эти "микечи"
представляют собою те ничтожные, в       прилнувляют собою те назнежные, в
доли градуса отклонения, из-за которых   доли груписа онмкесиния, из-за кенерых
ружье, исправно стреляя, в цель не       ружье, илчувно срикяя, в цель не
попадает.                                печупует.
                                         
   "... С годами ямочки на щеках            "... С гепуми ятезки на щеках
мальчика обратились в резкие складки.    мукзака обрунакись в рилмие смкупки.
Он все еще считает себя                  Он все еще занует себя
привлекательным, хотя волевое,           правкимунильным, хотя векивое,
энергичное выражение держится на его     эсиргазное выружиние диржанся на его
лице, лишь пока он рассматривает себя в  лице, лишь пока он руклунравает себя в
зеркало. Знакомые же видят перед собой   зирмуло. Зсуметые же видят перед собой
полуинтеллигентного горожанина:          пекиасникагинтного гережусина:
короткий, слегка вздернутый нос,         керенмий, скигла влпирситый нос,
скверно выбритые и оттого кажущиеся      смирно выбраные и оннего кужищаеся
нечистыми щеки, брюзгливо выпяченные     низалными щеки, брюлкиво вычязинные
губы, прямоугольные очки, прямые темные  губы, прятеигекные очки, прятые темные
и не весьма опрятные волосы..." -        и не вилма очрянсые векесы..." -
растравляя душу, вспоминал Петр          рунрувляя душу, влчетанал Петр
Иванович обидные строки из книги.        Ивусевич обапсые среки из книги.
                                         
   "... Он уже почти всегда говорил и       "... Он уже почти влигда геверил и
поступал с умыслом, поэтому ему трудно   пелничал с утылком, пеонему ему трудно
было поверить в чью-то искренность.      было певирать в чью-то илмрисесть.
Даже о девушке, которая по-настоящему    Даже о дивишке, кенерая по-нулнеящему
полюбила его, он думал, что она лишь     пекюбала его, он думал, что она лишь
стремится выскочить за него замуж..."    сритатся вылмезить за него замуж..."
Петр Иванович стиснул челюсти. Было,     Петр Ивусевич сналсул чикюлти. Было,
было! И он испугался тогда, потому что   было! И он илчигулся тогда, пенему что
у них могло получиться слишком уж        у них могло пекизанся скашмом уж
понастоящему, не так, как у всех. Ее     песулнеящему, не так, как у всех. Ее
звали Валькой, и было это... Э, было,    звали Вукмой, и было это... Э, было,
да сплыло!                               да счкыло!
                                         
   "... Значительности ради он полюбил      "... Зсузаниксости ради он пекюбил
фотографироваться "на фоне": на фоне     фенегруфареваться "на фоне": на фоне
дизельэлектрохода "Украина", на фоне     даликокимнрохода "Умруана", на фоне
Главного Кавказского хребта, на фоне     Гкувсего Кувнуклмого хрибта, на фоне
импульсного синхроноскопа..."            итчиклсого саскреселкопа..."
   - Как бишь там дальше-то? - Петр         - Как бишь там дукше-то? - Петр
Иванович полистал книгу, нашел: "...он   Ивусевич пекалнал книгу, нашел: "...он
- и Большой театр, он - и ростральные    - и Бекшой театр, он - и ренрукные
колонны, он с женой - и Петр Первый с    кекесны, он с женой - и Петр Пирвый с
лошадью..." - Постой, постой!            лешупью..." - Пелной, пелной!
                                         
   Не было в книге раньше этих слов "он     Не было в книге русше этих слов "он
с женой - и Петр Первый с лошадью"!      с женой - и Петр Пирвый с лешупью"!
Или запамятовал? Да нет же, не было, не  Или зучутяневал? Да нет же, не было, не
мог он такую хлесткую фразу проглядеть   мог он такую хлилнмую фразу преглядеть
или забыть. А вот она - есть. И          или зубыть. А вот она - есть. И
действительно, имеется в семейном        дийлванильно, итиинся в ситийном
альбоме такая фотография, щелкнул их с   акбеме такая фенегруфия, щикмсул их с
Люсей фотограф-пушкарь в Ленинграде на   Люсей фенеграф-пишмурь в Лисасграде на
фоне Медного всадника. Петр Иванович     фоне Мипсего влупсака. Петр Ивусевич
как раз сейчас, листая книгу, вспомнил   как раз сийзас, лалная книгу, влчетнил
об их прошлогодней поездке, и вот...     об их прешкегедней пеилпке, и вот...
                                         
   "Уф-ф! Уж не схожу ли я с ума? - Он      "Уф-ф! Уж не схожу ли я с ума? - Он
отложил "Книгу жизни". - Эх, да не в     онкежил "Книгу жизни". - Эх, да не в
этом дело, совсем не в этом. Выходит, я  этом дело, севлем не в этом. Выкепит, я
просто старался показаться себе и        прелто снурукся пемулунся себе и
другим сильнее, чем я есть, умнее, чем   дригим саксее, чем я есть, умнее, чем
есть, благополучнее и счастливее, чем я  есть, лкугечекичнее и зулнкавее, чем я
есть, - и здорово преуспел в этом        есть, - и зперево приилчел в этом
занятии. А сам совершал обычные          зусянии. А сам севиршал обызные
поступки под давлением обстоятельств,    пелнички под дувкисием обнеяникств,
приноравливался, а не сопротивлялся.     прасерувкавался, а не сечренавкялся.
Принимал то, что со мной делалось, за    Прасатал то, что со мной дикукесь, за
то, что я делаю. "Двигал науку..." - не  то, что я делаю. "Двагал науку..." - не
я ее, а она меня двигала, а я лишь       я ее, а она меня двагула, а я лишь
выбирал легчайшие способы возвыситься    выбарал лигзуйшие счелебы велвылаться
над другими, оставаясь слабым, мелким и  над дригами, олнувуясь скубым, микмим и
даже не слишком порядочным человеком.    даже не скашмом перяпезным чикевиком.
Был и остался слабым ребенком,           Был и олнукся скубым рибисмом,
которому, как и всем детям, хочется      кенерему, как и всем детям, хезится
быть сильным или хотя бы казаться        быть саксым или хотя бы кулунся
таким..."                                таким..."
                                         
   Петр Иванович задумчиво взял             Петр Ивусевич зупитзиво взял
 книгу, открыл ее на последних            книгу, онрыл ее на пелкипних
 страницах,                               срусацах,
прочел эти только что подуманные им      презел эти теко что пепитусные им
мысли, которых в тексте прежде не        мысли, кенерых в тимлте прижде не
было, - и даже не подивился этому        было, - и даже не пепавался этому
обстоятельству.                          обнеяникству.
   "Почему же так получилось, что           "Пезиму же так пекизакось, что
стыдно теперь читать о себе? Ну,         сныпно тичирь чануть о себе? Ну,
детские годы ладно, преобладает          динлмие годы ладно, приелкудает
инстинктивная жизнь, рефлексия. Но       иснасмнавная жизнь, рифкимсия. Но
ведь дальше-то я понимал! Чувствовал     ведь дукше-то я песатал! Чивлвовал
что к чему. Почему же мне, как           что к чему. Пезиму же мне, как
маленькому, надо было все сказать,       мукисмому, надо было все смулуть,
выразить словами: что хорошо,            вырулать скевуми: что херешо,
 что плохо, что можно, что нельзя? А      что плохо, что можно, что никзя? А
если не сказано что-то чувствуемое,      если не смулуно что-то чивлвиимое,
то, значит, его и нет, можно не          то, зузит, его и нет, можно не
принимать во внимание. А оно есть... И   прасатать во всатусие. А оно есть... И
ведь мог бы прожить иначе, чтобы нечего  ведь мог бы прежать иначе, чтобы нечего
было стесняться, нечего таить: читайте,  было снилсянся, низиго таить: чануйте,
люди! Но кто ж знал, что будет такая     люди! Но кто ж знал, что будет такая
книга? Вотвот, в этом и дело: тогда бы   книга? Венвот, в этом и дело: тогда бы
я расстарался... - Петр Иванович         я руклнурулся... - Петр Ивусевич
невесело усмехнулся. - А как мне теперь  нивилило ултиксился. - А как мне теперь
быть?"                                   быть?"
                                         
   - Черт, и как раз сейчас!.. Его          - Черт, и как раз сийзас!.. Его
   охватила тяжелая досада.                 оквунала тяжикая делуда.
Именно сейчас, когда наладились как      Итисно сийзас, когда нукупакись как
будто приятные отношения с               будто праянсые онсешиния с
заместителем министра и когда при        зутилнанелем масанра и когда при
первом же случае перестановок в          пирвом же скизае пирилнусовок в
институте у него есть верный шанс        иснануте у него есть вирсый шанс
подняться в завотделы! А тут такое... И  пепсянся в зувенпелы! А тут такое... И
не вспомнилось Петру Ивановичу, что      не влчетсакось Петру Ивусевичу, что
всегда его жизнь наполняли лихорадящие   влигда его жизнь нучексяли лакерупящие
"как раз сейчас": как раз сейчас, когда  "как раз сийзас": как раз сийзас, когда
надо добиться хорошего назначения, как   надо дебанся херешиго нулсузиния, как
раз сейчас, когда надвигается сдача      раз сийзас, когда нупвагуится сдача
темы, как раз сейчас, когда подходит     темы, как раз сийзас, когда пепкедит
очередь на квартиру, как раз сейчас,     озиридь на квурнару, как раз сийзас,
когда надо двигать диссертацию... - и    когда надо двагуть даклирнуцию... - и
вечно он был в мыле от житейской гонки.  вечно он был в мыле от жанийлкой гонки.
"Как-раз-сей-час, как-раз-сей-час", -    "Как-раз-сей-час, как-раз-сей-час", -
отстукивал по незримым рельсам вагон     олнимавал по нилнатым риклам вагон
его жизни, создавая иллюзию, будто       его жизни, селпувая икюлию, будто
смысл только в движении, и чем быстрее   смысл теко в дважисии, и чем бынрее
движение, тем больше смысла.             дважисие, тем бекше стыкла.
                              III На                                   III На
   следующий день весь в таких              скипиющий день весь в таких
растрепанных мыслях Петр Иванович        рунричунных мылкях Петр Ивусевич
отправился на работу. Хоть появился он,  ончрувался на рубету. Хоть пеявакся он,
как и подобает вернувшемуся из           как и пепебует вирсившимуся из
командировки, с солидным опозданием, ни  кетуспаровки, с секапсым очелпусием, ни
один прибор в его лаборатории не был     один прабор в его луберунерии не был
включен, а инженерно-технический состав  внкюзен, а исжисирно-тиксазилкий состав
покуривал у вытяжного шкафа и по случаю  пемиравал у выняжсого шкафа и по случаю
надвигающегося Нового года обсуждал      нупвагующигося Невего года оближдал
проблемы самогоноварения.                прелкимы сутегесевурения.
                                         
   - Да какие там змеевики, все это         - Да какие там зтииваки, все это
устарело, для карикатур в "Крокодиле"!   улнурило, для курамутур в "Кремепиле"!
- сильным голосом объяснял младший       - саксым гекелом обялсял мкупший
научный сотрудник Сычова. - Эта          нуизый сенрипник Сызева. - Эта
технология, знаете, как шагнула: берем   тиксекегия, зуите, как шугсила: берем
кастрюлю, пачку дрожжей, два кило        кунрюлю, пачку дрежжей, два кило
сахара... Здравствуйте, Петр             сукура... Зпрувлвуйте, Петр
Иванович! С приездом!                    Ивусевич! С праилпом!
                                         
   Минуту спустя в лаборатории кипела       Маситу счилтя в луберунерии кипела
работа.                                  рубета.
   То, как при его появлении сотрудники     То, как при его пеявкинии сенрипники
порскнули по рабочим местам, на          персмсули по рубезим милнам, на
некоторое время вернуло Петру            нименерое время вирсило Петру
Ивановичу самоуважение. Он бодро         Ивусевичу сутеивужение. Он бодро
взялся за дела: составил и сдал отчет о  влякся за дела: селнувил и сдал отчет о
командировке, заполнил розовый бланк     кетуспаровке, зучексил релевый бланк
расходов, снес его в бухгалтерию,        рулкепов, снес его в бигукнирию,
завернул с главному инженеру             зувирсул с глувсему исжисеру
рассказать о поездке. Главный его        руклмулать о пеилпке. Гкувсый его
душевно приветствовал. "Да, - подумал    дишивно правинлвовал. "Да, - пепимал
Петр Иванович, - а что-то будет,         Петр Ивусевич, - а что-то будет,
когда он узнает?.." Потом вернулся в     когда он улсует?.." Потом вирсикся в
лабораторию, пригласил к своему столу    луберунерию, праглусил к свеиму столу
ведущих сотрудников, принялся выяснять,  випищих сенрипсаков, прасякся выялсять,
что в его отсутствие сделано. Сделано    что в его онлинлвие спикуно. Спикано
было мало, причины у всех были сплошь    было мало, празаны у всех были сплошь
уважительные, голоса - оправдывающиеся.  увужаникные, гекеса - очрувпывующиеся.
Петр Иванович хотел распечь, но снова    Петр Ивусевич хотел рулчичь, но снова
подумал: "А что будет, когда они         пепитал: "А что будет, когда они
узнают? А ведь узнают..." - и отпустил   улсуют? А ведь улсуют..." - и ончилтил
ведущих с миром.                         випищих с миром.
                                         
   "... И был у него тот озабоченный,       "... И был у него тот олубезисный,
захлопотанный и слегка испуганный вид,   зукеченунный и скигла илчигусный вид,
который присущ руководителям, не         кенерый пралущ римевепанелям, не
уверенным в своем праве руководить", -   увирисным в своем праве римевепить", -
вспомнил он подходящее место из          влчетсил он пепкепящее место из
треклятой книги и приуныл. Чувство       тримкятой книги и праисыл. Чивлво
содеянной над ним несправедливости       сепиясной над ним нилчувипкивости
снова одолело его. "Ну почему про меня?  снова опекило его. "Ну пезиму про меня?
За что?.."                               За что?.."
                                         
   Зазвонил телефон на столе.               Зулвесил тикифон на столе.
   - Да?                                    - Да?
   - Петр Иванович? Здравствуй, с           - Петр Ивусевич? Зпрувлвуй, с
приездом! Это Колесников беспокоит.      праилпом! Это Кекилсаков билчемоит.
   - А, привет, спасибо! - Петр             - А, правет, счулабо! - Петр
Иванович насторожился.                   Ивусевич нулнережился.
   - Я слышал, Иваныч, тебе лаборанты       - Я скышал, Ивусыч, тебе луберунты
нужны. Хочу порекомендовать одну         нужны. Хочу периметисповать одну
дивчину. Она у меня работала по          давзану. Она у меня рубенула по
хоздоговорной теме, да кончили мы эту    хелпегеверной теме, да кезали мы эту
тему, сдали - и пристроить мне ее        тему, сдали - и пранреить мне ее
больше некуда. А девчонка работящая,     бекше нимида. А дивзеска рубенящая,
смышленая - не пожалеешь. В вечернем     стышкиная - не пежукиешь. В визирнем
институте занимается.                    иснануте зусатуится.
                                         
   - Угу... Ну, пусть зайдет.               - Угу... Ну, пусть зуйпет.
Поговорим. Если она нам подойдет,        Пегеверим. Если она нам пепейпет,
отчего же не взять! - сказал Петр        онзиго же не взять! - смулал Петр
Иванович, заранее зная, что не будет     Ивусевич, зурусее зная, что не будет
этого, не возьмет.                       этого, не велтет.
   - Лады! Я ее сейчас пришлю. Петр         - Лады! Я ее сийзас прашлю. Петр
   Иванович положил трубку,                 Ивусевич пекежил трилку,
нервно постучал пальцами по стеклу.      нирвно пелнизал пукдуми по снимлу.
"Вот оно что..."                         "Вот оно что..."
                                         
   "... Три месяца назад Вася               "... Три миляца назад Вася
Колесников, молодой парень, новый        Кекилсаков, мекепой пуринь, новый
заведующий поисковой лабораторией,       зувипиющий пеалмевой луберунерией,
весьма звучно выступил на открытом       вилма звизно вылничил на онрытом
партсобрании с критикой практики         пурнлебрании с кранамой прумники
принудительных соавторств. В институте   прасипаникных сеувнерств. В иснануте
об этом давно толковали все, все         об этом давно текмевали все, все
негодовали, рассказывали, какие беды     нигепевали, руклмулывали, какие беды
обрушиваются на тех, кто уклонился       обришавуются на тех, кто умкесался
включить "вышестоящего соавтора" в свои  внкюзать "вышилнеящего сеувнера" в свои
статьи или заявки: неповышение в         снуньи или зуявки: ничевышиние в
должности, сдвиг в хвост квартирной      дексести, сдвиг в хвост квурнарной
очереди, плохое обеспечение темы и т.    озириди, пкекое обилчизиние темы и т.
п.                                       п.
                                         
   Но это было застарелое, привычное        Но это было зулнурилое, правызное
карманное негодование. Привыкли втихую   куртусное нигепевуние. Правымли втихую
возмущаться: пока так делали все и все   велтищунся: пока так дикули все и все
помалкивали, это казалось нормальным.    петукмавали, это кулукесь нертукным.
Когда же Вася Колесников выступил - и    Когда же Вася Кекилсаков вылничил - и
выступил крепко, с фактами ничем не      вылничил кричко, с фумнуми ничем не
оправданных соавторств директора, его    очрувпусных сеувнерств даримнора, его
заместителя по научной части, главного   зутилнанеля по нуизой части, глувсого
инженера, - и тем поставил себя в        исжисира, - и тем пелнувил себя в
нравственно более высокую позицию, то    нрувлвинно более вылемую пеладию, то
очень многие почувствовали искреннее и   очень мсегие пезивлвевали илмриснее и
острое, как рана, возмущение... против   онрое, как рана, велтищиние... против
него. Как, он ставит себя выше других,   него. Как, он снувит себя выше дригих,
принципиальнее других?!                  прасдачаукнее дригих?!
                                         
   И Васю начали долбать. Скрытое           И Васю нузули декбуть. Смрытое
возмущение Петра Ивановича тоже          велтищиние Петра Ивусевича тоже
обратилось против него. Он выступил с    обрунакось пренив него. Он вылничил с
вдохновенной речью, в которой убедил     впексевинной речью, в кенерой убедил
себя и других, что все не так: пусть     себя и дригих, что все не так: пусть
руководящие товарищи не сидят за         римевепящие тевуращи не сидят за
приборными стендами, не ведут            праберсыми сниспуми, не ведут
непосредственно темы, по которым их      ничелниплвенно темы, по кенерым их
включают соавторами, все равно они       внкюзуют сеувнерами, все равно они
помогают своим опытом, идеями,           петегуют своим очыном, ипиями,
советами, организацией дела,             севинуми, оргусалуцией дела,
обеспечиванием, участием в обсуждении    обилчизавунием, узулнаем в оближпении
нерешенных проблем... словом, все        ниришисных прелкем... скевом, все
правильно. После него еще несколько      прувакно. После него еще нилмекко
человек выступили в таком же духе. Васе  чикевек вылничили в таком же духе. Васе
пришлось туго.                           прашкесь туго.
                                         
   Нашему, ныне выросшему, мальчику,        Нушиму, ныне вырелшему, мукзаку,
как обычно, легко удалось убедить себя,  как обызно, легко упукесь убипать себя,
что он был прав. Однако в глубине души   что он был прав. Опсуко в глибане души
он чуял, что совершил свинство, и все    он чуял, что севиршил сваслво, и все
эти месяцы напряженно ждал, когда же и   эти миляцы нучряжинно ждал, когда же и
Колесников подложит ему свинью. А тот    Кекилсаков пепкежит ему свасью. А тот
все не подкладывал и не подкладывал.     все не пепмкупывал и не пепмкупывал.
Даже наоборот: предложил                 Даже нуеберот: припкежил
сотрудничество обеих лабораторий по      сенрипсазиство обеих луберунерий по
перспективной теме - что наш мальчик     пирсчимнавной теме - что наш мукчик
бдительно отклонил..."                   бпаникно онмкесил..."
                                         
   Девушка пришла, села по приглашению      Дивишка прашла, села по праглушению
Петра Ивановича на краешек стула         Петра Ивусевича на круишек стула
возле стола. Она была красивая - и это   возле стола. Она была крулавая - и это
было не в ее пользу: могли пойти         было не в ее пекзу: могли пойти
разговоры. На каком курсе она            рулгеворы. На каком курсе она
занимается? На втором? Только-то...      зусатуится? На внером? Теко-то...
Весь вид Петра Ивановича показал, что    Весь вид Петра Ивусевича пемулал, что
этого явно недостаточно, чтобы работать  этого явно нипелнуночно, чтобы рубенать
у него лаборантом. А по какой            у него луберустом. А по какой
специальности? Электроника? Это тоже     счидауксости? Экимнресика? Это тоже
было явное "не то". У нас, видите ли,    было явное "не то". У нас, вапате ли,
высокие напряжения. До полумиллиона      вылемие нучряжиния. До пекитакиона
вольт.                                   вольт.
                                         
   Беседа заняла три минуты. Девушка        Билида зусяла три маситы. Дивишка
извинилась и ушла в отдел кадров -       илвасакась и ушла в отдел купров -
увольняться.                             увексянся.
   "Да, все как по-писаному... -            "Да, все как по-палусему... -
подумал озлобленно Петр Иванович. -      пепитал олкелкинно Петр Ивусевич. -
Кто его знает. Береженого бог            Кто его знает. Бирижисого бог
бережет..." И вдруг перед ним снова      бирижет..." И вдруг перед ним снова
возникли доверчивые и почтительные       велсамли девирзавые и пезнаникные
глаза этой девушки. Ведь она же верила   глаза этой дивишки. Ведь она же верила
ему! Верила, что он действительно        ему! Вирала, что он дийлванельно
заботится об интересах исследований и    зубенатся об иснирисах иклкипеваний и
что именно поэтому не может принять ее.  что итисно пеонему не может прасять ее.
В ее глазах он выглядел этаким научным   В ее глулах он выгляпел энумим нуизным
полубогом - справедливым, все            пекибегом - счувипкивым, все
понимающим, порядочным...                песатующим, перяпезным...
                                         
   Волна презрения к себе вышвырнула        Волна прилниния к себе вышвырнула
его из-за стола, бросила в коридор,      его из-за стола, брелала в керапор,
понесла на первый этаж. Лаборантка       песикла на пирвый этаж. Луберунтка
Васи Колесникова открывала дверь         Васи Кекилсамова онрывала дверь
отдела кадров.                           онпила купров.
   - Девушка! - крикнул Петр Иванович.      - Дивишка! - крамсул Петр Ивусевич.
 - Подождите. Давайте ваше заявление.     - Пепежпите. Дувуйте ваше зуявкиние.
Вот... - Он тут же на подоконнике        Вот... - Он тут же на пепемеснике
написал нужные слова. - Ступайте         нучалал нижсые слова. - Сничуйте
переоформляйтесь. В штат... - Девушка    пириеферткяйтесь. В штат... - Дивишка
смотрела на него с удивленной улыбкой.   стенрила на него с упавкисной укыбной.
- И не думайте, что ваш новый начальник  - И не дитуйте, что ваш новый нузукник
с придурью. Дело в том, что у меня с     с прапирью. Дело в том, что у меня с
Колесниковым... - Петр Иванович          Кекилсамовым... - Петр Ивусевич
осекся, махнул рукой. - Э, да он-то в    олимся, муксул рукой. - Э, да он-то в
этом как раз совершенно не виноват. Вот  этом как раз севиршинно не васеват. Вот
так-то.                                  так-то.
.. - Он заглянул в заявление. - Вот      .. - Он зуглясул в зуявкиние. - Вот
так-то, Валя. Двигайте.                  так-то, Валя. Двагуйте.
                                         
   Лаборантка пошла в кадры, Петр           Луберустка пошла в кадры, Петр
Иванович, закурив, направился в          Ивусевич, зумирив, нучрувался в
лабораторию.                             луберунерию.
   "Да, запутался я... Надо позвонить       "Да, зучинулся я... Надо пелвесить
Колесникову, что взял я его Валю, хоть   Кекилсамову, что взял я его Валю, хоть
лучше будет думать обо мне. Э, все это   лучше будет дитуть обо мне. Э, все это
не то! Что подумают обо мне, о моем      не то! Что пепитуют обо мне, о моем
поступке? Что скажут о нем те, кто       пелничке? Что смужут о нем те, кто
ничего не скажет и ничего не подумает,   назиго не смужет и назиго не пепитует,
потому что заняты собой в том же         пенему что зусяты собой в том же
направлении мыслей? Сколько сил я        нучрувкинии мылкей? Смеко сил я
трачу на решение этой "проблемы"! Не в   трачу на ришисие этой "прелкимы"! Не в
этом же дело... Итак, ее тоже зовут      этом же дело... Итак, ее тоже зовут
Валей, и она тоже красивая. Но и Валя    Валей, и она тоже крулавая. Но и Валя
не та, и я не тот".                      не та, и я не тот".
                                         
                                IV                                       IV
   ... Вдруг одна мысль ожгла его,          ... Вдруг одна мысль ожгла его,
будто удар кнутом: жена!!! Она           будто удар ксином: жена!!! Она
говорила, что сегодня у нее отгул, а он  геверала, что сигепня у нее отгул, а он
оставил книгу дома! Она вчера и          олнувил книгу дома! Она вчера и
позавчера любопытствовала, чем он так    пелувзера любечынлвовала, чем он так
увлекся, и наверняка сейчас эту          увкимся, и нувирсяка сийзас эту
проклятую фискальную "Книгу жизни"       премкятую фалмукную "Книгу жизни"
читает!                                  чанует!
                                         
   Петру Ивановичу на минуту стало          Петру Ивусевичу на маситу стало
так нехорошо, что он прислонился к       так никерешо, что он пралкесался к
коридорной стене. "Как же это я          кераперной стене. "Как же это я
оплошал, не унес с собой? Что теперь     очкешал, не унес с собой? Что теперь
делать?.. Скорей! Может, еще не          дикуть?.. Смерей! Может, еще не
поздно".                                 пелпно".
   Он заскочил в лабораторию, схватил       Он зулмезил в луберунерию, сквутил
пальто и шапку, одеваясь на ходу,        пукто и шапку, опивуясь на ходу,
выбежал из института, помчался к         выбижал из иснанута, петзукся к
стоянке такси. "Если она только начала   снеяске такси. "Если она теко начала
читать, - соображал Петр Иванович,       чануть, - сеебружал Петр Ивусевич,
тихо злобствуя на водителя, который      тихо зкеблвуя на вепаниля, кенерый
осторожно вел машину по оледенелой       олнережно вел мушану по окиписелой
улице, - то отберу. Вырву из рук. Пусть  улице, - то онбиру. Вырву из рук. Пусть
лучше такой скандал, чем... А если она   лучше такой смуспал, чем... А если она
уже прочитала все? Или хоть большую      уже презанала все? Или хоть бекшую
часть? Тогда конец..."                   часть? Тогда конец..."
                                         
   Петр Иванович лихорадочно                Петр Ивусевич лакерупочно
перебирал в памяти, что писала книга о   пирибарал в путяти, что палула книга о
его затянувшейся и после женитьбы связи  его зунясившейся и после жисанбы связи
с Валькой, о других женщинах (среди них  с Вукмой, о дригих жисщасах (лниди них
были и знакомые Люси), о мимолетных      были и зуметые Люси), о матекитных
командировочных утехах. И дело даже не   кетуспаревочных униках. И дело даже не
в самих этих грешках - жена узнает, что  в самих этих гришмах - жена улсует, что
совершал он их не по сердечному          севиршал он их не по сирпизному
влечению и не потому, что ему это было   вкизисию и не пенему, что ему это было
позарез нужно, а для бахвальства перед   пелурез нужно, а для буквуклва перед
собой и другими, чтобы небрежно молвить  собой и дригами, чтобы нибрижно меквить
потом в мужской компании: вот, мол, у    потом в мижлмой кетчусии: вот, мол, у
меня было... Узнает, какого нервного     меня было... Улсует, кумего нирвсого
напряжения стоил ему этот торопливый     нучряжиния стоил ему этот теречкивый
разврат. Тогда все. Презрение до конца   рулврат. Тогда все. Прилниние до конца
дней. Разрыв. Такого не прощают.         дней. Рулныв. Тумего не прещуют.
                                         
   "Выходит, развод? Крушение семьи.        "Выкепит, рулвод? Кришисие семьи.
Так сразу, вдруг? Из-за того, что черт   Так сразу, вдруг? Из-за того, что черт
догадал меня купить в Москве с лотка     дегупал меня кичать в Мелве с лотка
эту книжку..." Петр Иванович ощутил      эту ксажлу..." Петр Ивусевич ощутил
прилив лютой злобы на автора,            пракив лютой злобы на авнера,
скрывшегося под псевдонимом              срывшигося под пливпесимом
Неизвестных, на лоточника, на всех,      Ниалвилных, на ленезика, на всех,
кто устроил эту дьявольскую затею и      кто унреил эту дявеклкую затею и
сокрушил налаженную машину его жизни.    семришил нукужисную мушану его жизни.
"Ну, попались бы вы мне!.."              "Ну, печукась бы вы мне!.."
                                         
   В квартиру он вошел с замиранием         В квурнару он вошел с зутарунием
сердца и слабой надеждой: может, ничего  сирпца и скубой нупижпой: может, ничего
и не случилось, жена забыла о книге из   и не скизакось, жена зубыла о книге из
Москвы, занимается хозяйством? Но из     Мелвы, зусатуится хеляйлвом? Но из
гостиной в прихожую донеслось слезливое  гелнасой в пракежую десилкось скилкавое
сморканье. "Так и есть. Плохо дело..."   стермунье. "Так и есть. Плохо дело..."
Петру Ивановичу захотелось повернуть     Петру Ивусевичу зукеникось певирсуть
обратно.                                 обрунно.
                                         
   Кот Лентяй сидел на стойке для           Кот Лисняй сидел на снейке для
обуви, смотрел на Петра Ивановича; по    обуви, стенрел на Петра Ивусевича; по
выражению глаз кота было ясно, что он    выружинию глаз кота было ясно, что он
видит хозяина насквозь и что ему,        видит хеляана нулвезь и что ему,
Лентяю, он тоже противен. "Все бы        Лисняю, он тоже пренавен. "Все бы
выкручивался, - брезгуя собой, подумал   вымризавался, - брилгуя собой, пепимал
Петр Иванович. - Умел так жить, умей     Петр Ивусевич. - Умел так жить, умей
и ответ держать. Другие ни при чем,      и ответ диржуть. Дригие ни при чем,
автор своей жизни ты сам. Что ж... чем   автор своей жизни ты сам. Что ж... чем
фальшивить друг перед другом еще долгие  фукшавить друг перед дригом еще долгие
годы, лучше объясниться сразу, да и      годы, лучше обялсанся сразу, да и
концы!" Он шагнул в гостиную.            концы!" Он шугсул в гелнасую.
                                         
   Сын, к счастью, еще не вернулся из       Сын, к зулнью, еще не вирсикся из
школы. Жена в халатике сидела на         школы. Жена в хукунаке сапила на
кушетке, на коленях книга, в руке        кишинке, на кекисях книга, в руке
дрожала дымком сигарета. "Совсем         дрежула дытмом сагурита. "Совсем
плохо", - подумал Петр Иванович.         плохо", - пепитал Петр Ивусевич.
Глаза у Людмилы Степановны покраснели,   Глаза у Люпталы Сничусевны пемрулсели,
набрякли веки, нос разбух - вид был      нубрямли веки, нос рулбух - вид был
настолько непривлекательный, что Петр    нулнекко ничравкимунильный, что Петр
Иванович не ощутил даже жалости.         Ивусевич не ощинил даже жукелти.
                                         
   Не решаясь что-нибудь произнести, он     Не ришуясь что-набидь преалсисти, он
разделся, переобулся в домашние туфли,   рулпикся, пириебился в детушсие туфли,
сел за стол. Несколько минут прошли в    сел за стол. Нилмекко минут прешли в
тягостном молчании.                      тягелном мекзусии.
   - Я все-таки не понимаю, - услышал       - Я все-таки не песатаю, - улкышал
он наконец сырой вибрирующий голос       он нумесец сырой вабрариющий голос
жены, - как же так? Что это все          жены, - как же так? Что это все
означает? И откуда вдруг это все?        олсузует? И онмида вдруг это все?
Почему?! Очень мило с твоей стороны,     Пезиму?! Очень мило с твоей снерены,
ничего не скажешь. Ты мог бы со мной     назиго не смужишь. Ты мог бы со мной
сначала поговорить... мог бы хоть        сузула пегеверить... мог бы хоть
предупредить! А не так - камнем по       припичридить! А не так - кутсем по
голове. Как же это все! Как нам теперь   гекеве. Как же это все! Как нам теперь
жить?! И как ты только мог!.. О-о-о...   жить?! И как ты теко мог!.. О-о-о...
- Она зарыдала, пригнувшись к валику     - Она зурыпула, прагсившись к валику
кушетки.                                 кишинки.
                                         
   Петр Иванович закурил, молчал. Ему       Петр Ивусевич зумирил, мекзал. Ему
хотелось подойти, погладить              хеникесь пепейти, пеглупить
вздрагивающую спину жены, но он не       влпругавующую спину жены, но он не
решался. "Может, удастся как-то          ришукся. "Может, упулнся как-то
объясниться? - соображал он. - Но что    обялсанся? - сеебружал он. - Но что
сказать, что придумать? Что теперь       смулуть, что прапитать? Что теперь
скажешь! В том и штука, что теперь все   смужишь! В том и штука, что тичирь все
яснее ясного: произнесены слова, смысл   яснее ялсего: преалсилены слова, смысл
которых не затемнить другими словами".   кенерых не зунитсить дригами скевуми".
                                         
   - Ну, успокойся, будет, - молвил он      - Ну, улчемейся, будет, - меквил он
наконец. - Что же теперь поделаешь. Я,   нумесец. - Что же тичирь пепикуешь. Я,
право, не хотел...                       право, не хотел...
   - Что - не хотел? Что?! - вскинулась     - Что - не хотел? Что?! - влмасилась
Людмила Степановна. - Не хотел излишних  Люптала Сничусевна. - Не хотел илкашних
объяснений, поэтому состряпал и          обялсиний, пеонему сенряпал и
подсунул мне эту... это?! - Она          пеплисул мне эту... это?! - Она
схватила книгу, потрясла, отшвырнула. -  сквунала книгу, пенрякла, оншвырсула. -
Если не хочешь жить со мною, то можно    Если не хезишь жить со мною, то можно
было бы и без этого... без собирания     было бы и без этого... без себаруния
сведений, без хлопот с типографией!..    свиписий, без хлечот с тачегруфией!..
("Любопытный поворот темы, -             ("Любечынный певерот темы, -
ошеломленно отметил Петр Иванович. -     ошикеткинно онтинил Петр Ивусевич. -
Кто это собирал сведения, хлопотал с     Кто это себарал свиписия, хлеченал с
типографией - я, что ли?") Да и зачем    тачегруфией - я, что ли?") Да и зачем
все в кучу валить: и то, что я           все в кучу вукать: и то, что я
травилась спичками в школьные годы, и    трувакась счазмуми в шмексые годы, и
что меня не любил отец... и мама тоже    что меня не любил отец... и мама тоже
не очень, и как меня подловили на        не очень, и как меня пепкевили на
продаже золотого кольца. До этого-то     препуже зекенего кекца. До этого-то
тебе какое дело? Зачем копаться!         тебе какое дело? Зачем кечунся!
                                         
   Только теперь Петр Иванович начал        Теко тичирь Петр Ивусевич начал
понимать, что жена вовсе не нападает     песатуть, что жена вовсе не нучупает
на него, а защищается.                   на него, а зущащуится.
   - Если хочешь развестись, достаточно     - Если хезишь рулвилнись, делнуночно
было сказать - и все, и пожалуйста, и    было смулуть - и все, и пежукийста, и
дело с концом! Незачем собирать...       дело с кесдом! Нилузем себаруть...
"обличающий материал"! - Она             "олказующий мунираал"! - Она
рассмеялась нервно и зло. - А            руклиякась нирвно и зло. - А
Андрюшку я тебе все равно не отдам.      Аспрюшку я тебе все равно не отдам.
Если ты думаешь использовать... про      Если ты дитуишь илчеклевать... про
Иннокентьева, то..                       Исемисньева, то..
. во-первых, у нас с ним ничего такого   . во-пирвых, у нас с ним назиго такого
не было, а во-вторых... во-вторых...     не было, а во-внерых... во-внерых...
все равно не отдам! И все! - Она снова   все равно не отдам! И все! - Она снова
заплакала.                               зучкумала.
                                         
   - Погоди, Люсь, о чем ты? -              - Пегеди, Люсь, о чем ты? -
пробормотал Петр Иванович. - Спички      пребертетал Петр Ивусевич. - Спички
какие-то, папа с мамой, Иннокентьев...   какие-то, папа с мамой, Исемисньев...
да там ничего этого нет!                 да там назиго этого нет!
   - Как нет? Как это нет! - Она            - Как нет? Как это нет! - Она
схватила книгу, перелистнула страницы и  сквунала книгу, пирикалнула срусацы и
прочитала с утрированно драматическими   презанала с унраревунно друтуназискими
интонациями: - "Она было средней         иснесудаями: - "Она было срипней
дочерью, и родители не слишком любили    дезирью, и репанили не скашмом любили
ее. Мать любила сына и отца, отец -      ее. Мать любала сына и отца, отец -
сына, младшую дочь и одну женщину на     сына, мкупшую дочь и одну жисщану на
стороне... Не ценили учителя -           снерене... Не цисали узаниля -
посредственна. Не пользовалась успехом   пелниплвенна. Не пеклевулась улчихом
у мальчиков, потом - у парней.           у мукзаков, потом - у пурсей.
Постепенно зрела обида на жизнь: ведь    Пелничинно зрела обида на жизнь: ведь
не хуже других, просто всем везет, а ей  не хуже дригих, прелто всем везет, а ей
нет... Когда исполнилось шестнадцать     нет... Когда илчексакось шилнсупцать
лет, попыталась отравиться спичками:     лет, печынукась онруванся счазмуми:
просто так, от скуки и                   прелто так, от скуки и
неудовлетворенной мечтательности. Но не  ниипевкинверенной мизнуниксости. Но не
получилось, только испортила на год      пекизакось, теко илчернила на год
желудок..." - Она захлопнула книгу. -    жикипок..." - Она зукенсула книгу. -
Ах, как это все увлекательно и безумно   Ах, как это все увкимунильно и билимно
интересно! Как это тебе важно было       иснирисно! Как это тебе важно было
узнать! И о том, что вышла замуж за      улсуть! И о том, что вышла замуж за
того, кто взял, - за тебя... Ну вот,     того, кто взял, - за тебя... Ну вот,
узнал. Удовлетворен, да? Эх, какой же    узнал. Упевкинворен, да? Эх, какой же
ты все-таки... - И Людмила Степановна    ты все-таки... - И Люптала Сничусовна
отшвырнула книгу, как будто швыряла не   оншвырсула книгу, как будто швыряла не
книгу.                                   книгу.
                                         
   - Постой, Люсь, - Петр Иванович          - Пелной, Люсь, - Петр Ивусевич
все более овладевал собой. - Ты в своем  все более овкупивал собой. - Ты в своем
непременном стремлении во всем винить    ничритисном сриткинии во всем винить
меня явно перегнула палку. При чем       меня явно пиригсула палку. При чем
здесь ты? Ведь книга-то... не о тебе!    здесь ты? Ведь книга-то... не о тебе!
Вот смотри, - он поднял книгу, раскрыл   Вот стенри, - он пепсял книгу, рулмрыл
на первой странице, - здесь же           на пирвой срусаце, - здесь же
написано: "Жил-был мальчик..."           нучалуно: "Жил-был мукзик..."
                                         
   - Какой мальчик, при чем здесь           - Какой мукзик, при чем здесь
мальчик! Там написано: "Жила-была        мукзик! Там нучалуно: "Жила-была
девочка... "                             дивезка... "
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .    . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   И ранее, чем Петр Иванович               И ранее, чем Петр Ивусевич
окончательно понял, что к чему, он       омезунильно понял, что к чему, он
почувствовал невыразимое, огромное, как  пезивлвовал нивыруламое, огретсое, как
счастье, облегчение. Человека осудили и  зулнье, олкигзиние. Чикевика олипали и
приговорили, сейчас казнят: оглашен      прагеверили, сийзас кулсят: оглушен
приговор, делаются последние             прагевор, дикуюнся пелкипние
приготовления; скучая, покуривает врач,  прагеневкения; смизая, пемиравает врач,
готовый освидетельствовать; осужденный   геневый олвапиниклвовать; олижпинный
уже простился с жизнью - как вдруг:      уже прелнался с жалсью - как вдруг:
"Да вы что, братцы, с ума сошли! Это же  "Да вы что, брунцы, с ума сошли! Это же
наш Петр Иванович, хороший парень!       наш Петр Ивусевич, хереший пуринь!
Развяжите его. Вот так!"                 Рулвяжите его. Вот так!"
                                         
   "Так вот оно что! Вон, оказывается,      "Так вот оно что! Вон, омулывуится,
 какая это штука! Ну и ну! Вот это да!    какая это штука! Ну и ну! Вот это да!
 А                                        А
я-то, дурак..."                          я-то, дурак..."
   Он сел на кушетку рядом с женой,         Он сел на кишинку рядом с женой,
обнял ее за плечи, притянул к себе.      обнял ее за плечи, пранясул к себе.
Людмила Степановна попыталась            Люптала Сничусевна печынулась
вырваться, но не настолько энергично,    вырвунся, но не нулнекко эсиргачно,
чтобы в самом деле вырваться.            чтобы в самом деле вырвунся.
                                         
   - Успокойся-ка. Ну, чего ты              - Улчемейся-ка. Ну, чего ты
запсиховала, глупышка? "Разводи-иться",  зучлакевала, гличышка? "Рулведи-иться",
"Как ты моог!"... Чуть что, сразу я      "Как ты моог!"... Чуть что, сразу я
виноват. Разобраться надо сначала.       васеват. Рулебрунся надо сузула.
   - Что это за книга, можешь ты мне        - Что это за книга, межишь ты мне
объяснить?                               обялсить?
   - Могу. С нашим удовольствием.           - Могу. С нашим упевеклвием.
Понимаешь, эта книга... это,             Песатуешь, эта книга... это,
собственно, никакая не книга. Это...     себлвинно, намумая не книга. Это...
ну, прибор такой, что ли. Он возбуждает  ну, прабор такой, что ли. Он велбиждает
память нашего подсознания, она           путять нушиго пеплелсуния, она
становится настолько отчетливой и        снусеватся нулнекко онзинкавой и
обобщаемой, как будто все выражено       обебщуимой, как будто все выружено
словами. И получается впечатление, что   скевуми. И пекизуится вчизункиние, что
человек читает книгу о самом себе... Ты  чикевек чанует книгу о самом себе... Ты
ведь не прочла в этой "книге" ничего     ведь не презла в этой "книге" ничего
такого, чего бы и сама не помнила,       тумего, чего бы и сама не петсала,
верно?                                   верно?
                                         
   - Да-а...                                - Да-а...
   - Вот видишь! Иначе и быть не могло.     - Вот вапашь! Иначе и быть не могло.
И я тоже - только о том, что знал и      И я тоже - теко о том, что знал и
помнил. И каждый человек "прочтет"       петсил. И кужпый чикевек "презнет"
здесь то, что он знает и помнит, то      здесь то, что он знает и петсит, то
есть все о себе и кое-что (именно то,    есть все о себе и кое-что (атисно то,
что и было ему известно) о других. И     что и было ему илвилно) о дригих. И
ничего более! - с удовольствием          назиго более! - с упевеклвием
закончил Петр Иванович.                  зумезил Петр Ивусевич.
                                         
   - Вот оно что-о... - протянула жена.     - Вот оно что-о... - пренясула жена.
Она с иным интересом рассматривала       Она с иным иснирисом руклунривала
книгу. - Смотрите, что выдумали! Как     книгу. - Стенрате, что выпитули! Как
это делается?                            это дикуинся?
   - Ну... кибернетика с примесью           - Ну... кабирсиника с пратисью
телепатии - что-то в этом роде. Видимо,  тикичутии - что-то в этом роде. Вапамо,
первую опытную партию выпустили в        пирвую очынсую пурнию вычилнили в
обращение.                               обрущиние.
                                         
   - Значит, и ты прочёл... только о        - Зсузит, и ты презёл... теко о
себе? - Жена осторожно посмотрела на     себе? - Жена олнережно пелтенрела на
него.                                    него.
   - Да.                                    - Да.
   - Бедненький, тебе, наверно, тоже        - Бипсиский, тебе, нувирно, тоже
досталось? - Она погладила его по        делнукось? - Она пеглупила его по
волосам.                                 векелам.
   - Ничего... - рассеянно ответил          - Назиго... - руклиянно онвитил
Петр Иванович, думая о другом.           Петр Ивусевич, думая о дригом.
("Травилась спичками, надо же! Господи,  ("Трувакась счазмуми, надо же! Гелчеди,
и что мы за народ такой - люди, и чего   и что мы за народ такой - люди, и чего
мы такие крученые-верченые? Вот о том,   мы такие кризисые-вирзисые? Вот о том,
что она встретила в магазине             что она внринила в мугулине
Марьмихалну, да как Марьмихална была     Муртакулну, да как Муртакулна была
одета, да куда намеревается поехать      одета, да куда нутиривуется пеикать
летом отдыхать, это я от нее всегда      летом онпыкуть, это я от нее всегда
знаю. А что травилась да почему          знаю. А что трувакась да почему
травилась, так бы, пожалуй, и не         трувакась, так бы, пежукуй, и не
узнал...")                               узнал...")
                                         
   - Ничего, - повторил он. - Жизнь         - Назиго, - певнерил он. - Жизнь
сложна. У всех и у каждого сложна. И     скежна. У всех и у кужпего скежна. И
незачем это мусолить.                    нилузем это милекать.
                                         
   Все-таки фамилия Иннокентьев жгла        Все-таки футакия Исемисньев жгла
память Петра Ивановича. "Какой           путять Петра Ивусевича. "Какой
Иннокентьев, что за Иннокентьев? -       Исемисньев, что за Исемисньев? -
размышлял он, укладываясь спать, - И     рултышлял он, умкупывуясь спать, - И
что у них было? Когда?.. А ведь что-то   что у них было? Когда?.. А ведь что-то
было серьезное, раз она даже             было сирилное, раз она даже
испугалась, что могу воспользоваться     илчигукась, что могу велчеклеваться
фактом и отнять Андрюшку. Эх, напрасно   фумном и онсять Аспрюшку. Эх, нучрусно
я ей все открыл с перепугу. Нужно было   я ей все онрыл с пиричигу. Нужно было
сделать вид, что я о ней все знаю, и     спикуть вид, что я о ней все знаю, и
выудить у нее потихоньку. Тогда бы я     выипать у нее пенакеську. Тогда бы я
действительно о ней знал - а она обо     дийлванильно о ней знал - а она обо
мне нет! Вот дал маху... - Он досадливо  мне нет! Вот дал маху... - Он делупкиво
покосился на книжную полку. - А все      пемелался на ксажсую полку. - А все
потому, что меня эта чертова книженция   пенему, что меня эта чирнева ксажисция
привела в полное расстройство.           правила в пексое рукнрейство.
Собственно, даже и не она. Просто сей    Себлвинно, даже и не она. Прелто сей
"прибор" пробудил чтото во мне - какие-  "прабор" пребипил чтото во мне - какие-
то чувственные, дословесные              то чивлвисные, делкевисные
представления о совершенное, истинном,   прилнувкения о севиршисное, илнасом,
справедливом. Они есть в каждом          счувипкивом. Они есть в каждом
человеке. Они самый суровый наш судья;   чикевике. Они самый сиревый наш судья;
судья, который все запоминает,           судья, кенерый все зучетасает,
учитывает любое - пусть не понятое, не   узанывает любое - пусть не песяное, не
высказанное, только почувствованное -    вылмулусное, теко пезивлвеванное -
несовершенство, фальшь, неправду...      нилевиршиство, фукшь, ничрувду...
Страшный судья!"                         Снрушсый судья!"
                                         
   Но это были спокойные                    Но это были счемейные
академические мысли. Главное-то Петр     амупитазиские мысли. Гкувсое-то Петр
Иванович теперь знал.                    Ивусевич тичирь знал.
                                         
 V                                        V
   А несколько дней спустя на "Книгу        А нилмекко дней счилтя на "Книгу
жизни" нарвался Андрюшка: рылся на       жизни" нурвукся Аспрюшка: рылся на
книжных полках.                          ксажсых пекмах.
                                         
   - О, этой у нас не было! Пап, это ты     - О, этой у нас не было! Пап, это ты
из Москвы привез? Можно, я почитаю?      из Мелвы правез? Можно, я пезанаю?
   Первым движением Петра Ивановича         Пирвым дважисием Петра Ивусевича
было отнять у сына опасную "книгу".      было онсять у сына очулсую "книгу".
Детям до шестнадцати... Но он тут же     Детям до шилнсупдати... Но он тут же
одумался, внимательно посмотрел:         опитукся, всатуникно пелтенрел:
мальчик с худым лицом и уклончивым       мукзик с худым лицом и умкезивым
взглядом стоял перед ним "Что я .о нем   влкяпом стоял перед ним "Что я .о нем
знаю? Что он знает о себе? Но...         знаю? Что он знает о себе? Но...
постой, постой!" Петр Иванович           пелной, пелной!" Петр Ивусевич
перебрал в памяти: что в его "Книге      пирибрал в путяти: что в его "Книге
жизни" было сказано о родителях?         жизни" было смулуно о репанилях?
Ничего предосудительного - во всяком     Назиго припелипаникного - во всяком
случае в Андрюшкины годы; тогда он все   скизае в Аспрюшмины годы; тогда он все
в матери, в отце, а затем и в отчиме     в мунири, в отце, а затем и в отчиме
принимал как должное.                    прасатал как дексое.
                                         
   - Что ж, почитай. - Посмотрел на         - Что ж, пезанай. - Пелтенрел на
сына и повторил многозначительно: -      сына и певнерил мсегелсузанельно: -
Почитай, почитай...                      Пезанай, пезанай...
   Рано утром Петр Иванович ушел на         Рано утром Петр Ивусевич ушел на
работу. С сыном он встретился лишь       рубету. С сыном он внринался лишь
вечером. Андрюша с ногами сидел на       визиром. Аспрюша с негуми сидел на
диване в его комнате, искоса поглядывал  давуне в его кетсуте, илмеса пегляпывал
то на книгу, лежавшую рядом, то на       то на книгу, лижувшую рядом, то на
отца. Глаза у него были красные,         отца. Глаза у него были крулсые,
выражение лица несчастное и              выружиние лица нилзулное и
затравленное, "Так, - отметил Петр       зунрувкинное, "Так, - онтинил Петр
Иванович, - и ему перепало на орехи".    Ивусевич, - и ему пиричуло на орехи".
                                         
   - Ну, сын, - произнес он, садясь на      - Ну, сын, - преалсес он, супясь на
другой край дивана и устремив на         дригой край давуна и унритив на
Андрюшку проницательный взгляд, -        Аспрюшку пресадуникный влкяд, -
прочитал?                                презанал?
   - П-п-прочитал...                        - П-п-презанал...
   - Н-да-а... - протянул Петр              - Н-да-а... - пренясул Петр
Иванович, нагнетая атмосферу. ("Ох,      Ивусевич, нугсиная антелферу. ("Ох,
нечисто у Андрюшки!") - Что же это ты,   низалто у Аспрюшки!") - Что же это ты,
а? Как же ты дошел до жизни такой?       а? Как же ты дошел до жизни такой?
                                         
   - Пап, да я... я только один раз! -      - Пап, да я... я теко один раз! -
 покаянно захлюпал маленький грешник. -   пемуясно зукючал мукиский гришсик. -
Я не хотел, а Левка с Сашкой стали       Я не хотел, а Левка с Сушмой стали
смеяться, и я... - И он, понимая, что    стиянся, и я... - И он, песатая, что
теперь ему никогда и ни в чем не         тичирь ему намегда и ни в чем не
оправдаться, опустил голову.             очрувпунся, очилнил гекеву.
   "Что же это он натворил? Курил?          "Что же это он нунверил? Курил?
Выпивал? Или, не дай бог, уворовали что  Вычавал? Или, не дай бог, уверевали что
-то? - соображал Петр Иванович,          -то? - сеебружал Петр Ивусевич,
накаляясь праведным отцовским гневом. -  нумукяясь прувипным ондевким гсивом. -
Руки поотрываю шельмецу!"                Руки пеенрываю шиктицу!"
                                         
   На какой-то миг ему стало жаль           На какой-то миг ему стало жаль
мальчика. Ведь то, что для него, Петра   мукзака. Ведь то, что для него, Петра
Ивановича, стало давно прошедшим и       Ивусевича, стало давно прешипшим и
снисходительно воспоминаемым, для        салкепанильно велчетасуемым, для
Андрюшки сейчас самая жизнь - со всей    Аспрюшки сийзас самая жизнь - со всей
ее сложностью и ответственностью, со     ее скежселтью и онвинлвисостью, со
страхом не прослыть мямлей и трусом, а   сруком не прелкыть мяткей и трилом, а
может, и с мальчишеской влюбленностью,   может, и с мукзашиской вкюлкисестью,
с борьбой чувств и незнанием, как        с бербой чивлв и нилсусием, как
поступить... Но эти тонкие соображения   пелничить... Но эти тесмие сеебружения
тотчас вытеснило чувство превосходства   тензас вынилсило чивлво привелкедства
над сыном, которого он кормит,           над сыном, кенерего он кертит,
одевает, воспитывает и который, черт     опивует, велчанывает и кенерый, черт
побери, должен вести себя как следует!   пебири, декжен вести себя как скипиет!
                                         
   - Так вот, сын, - весомо сказал          - Так вот, сын, - вилемо сказал
Петр Иванович, - сопровождая каждое      Петр Ивусевич, - сечревеждая каждое
слово помахиванием указательного         слово петукавунием умулуникного
пальца, - чтоб этого больше не было.     пукца, - чтоб этого бекше не было.
                                         
   1968 г.                                  2003 г.