Романецкий Николай Михайлович
Везунчик-1. Конь в малине

Lib.ru/Фантастика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
  • Комментарии: 3, последний от 02/11/2007.
  • © Copyright Романецкий Николай Михайлович (dodola@mail.ru)
  • Размещен: 27/03/2006, изменен: 17/02/2009. 595k. Статистика.
  • Роман: Фантастика, Детектив
    • Оценка: 4.91*8  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Роман опубликован в авторском сборнике "Везунчик" - М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2001. - 416 с. - ("Абсолютное оружие"). Переиздан издательством "Северо-Запад" в 2005 году.

    •    Ник. Романецкий
      

    ВЕЗУНЧИК-1. Конь в малине.

    (Фантастический детектив)

      
      
       Памяти Э. С. Гарднера, А. Конан-Дойла,
       А. Кристи, Р. Стаута, Р. Чандлера,
       герои которых останутся со мной навсегда.
      
      
      
      

    1

       На сей раз убийца оказался с именем, но без него. Как в "Негритятах" у Агаты -- мистер А.Н.Оним. Однако нас с боссом это не смутило -- приходилось искать на своем веку и анонимов. Не возвращать же клиенту аванс из-за подобной мелочи. Тем более что два этих слова -- "возвращать" и "аванс" -- для нас абсолютно несочетаемы... В общем, преступника мы, как и всегда, отыскали. Дальше по закону следовало сообщить его имя властям. Но ведь убийца был аноним... Пришлось брать самостоятельно. Я занимался этим весь день. Потом наступила ночь, привела с собою тоску и безысходность. И все стало как во сне...
       А потом сквозь ночь, тоску и безысходность, сквозь тягучую и липкую паутину бесконечного сна прорвался этакий жизнерадостный баритон:
       -- Не спи, странник, проснись! Равнодушие -- победа энтропии черной...
       -- Shut up! -- привычно рявкнул я.
       Он моментально заткнулся. А я моментально сообразил, что просыпаюсь в гостях. Мой родной будильник никогда не замолкает после первой ответной реплики просыпающегося хозяина -- так уж я, зная собственные привычки, его запрограммировал. Но, главное, из сна он меня выгоняет не подобным идиотски-пафосным призывом, а ласковой просьбой "Honey!.. Honey! Wake up, please, my love!" И озвучивается просьба приятным женским сопрано, очень похожим на голосок Лили. А почему бы и нет?.. Уж коли Спаситель создал меня ярым противником семейной жизни, то могу же я позволить себе хотя бы на границе дремы услышать то, чего никогда не услышу наяву!.. Вы, наверное, решили, что Лили никогда не предлагает остаться... Еще как предлагает. И я, разумеется, остаюсь. Но на утро не она мне -- с ее-то способностью дрыхнуть до полудня! -- а я ей говорю: "Honey! Wa..."
       Впрочем, нет! Никаких "Honey"! Никаких "Wake up"! Со вчерашнего дня мой родной язык -- русский. И если сведет меня судьба здесь с кем-нибудь в одну постель, то звать ее (не постель, конечно, а ту -- с кем) станут, скорее всего, Маша. И будить сопостельницу придется словами: "Дорогая! Пора вставать!"
       Осознав это, я проснулся окончательно. Не в гостях, правда, -- в служебной командировке...
       Поднял голову. Она показалась мне излишне тяжелой. Будто после хорошей гулянки, но вчера гулять не пришлось...
       Я глянул на будильник. Он показывал восемь. А в девять меня ждала... Нет, не Маша, конечно. Маша -- это так, местный фольклор. Народные сказки и блатной сленг... Ту, с кем через час встречаться, зовут Инга Нежданова, она эффектная блондинка 90-60-90 (или близко к тому, у меня глаз наметан!), и от нее зависит мой первый рабочий день в колыбели скольких-то там русских революций.
       Я вскочил, размялся, побоксировал с тенью, представляя себе на ее месте бульдожье рыло Блоссома из последней голливудской версии "Франкенштейна", пару раз отвесил хук левой в невидимую челюсть и отправился под душ.
       Инга встретила меня вчера вечером в местном аэропорту, носящем имя какого-то русского героя Пулкова, и сопроводила сначала на гипнообработку, а потом сюда, в отель с чудовищным названием "Прибалтийская". Впрочем, по условиям отель чудовищным не был. Хоть и не молод уже, но жилье уровня турбо. Сам бы я, разумеется, никогда не стал селиться в подобном (при очередном деле нашему брату чаще приходится обитать в разного рода дырах), но, как у русских говорят, "на халяву и уксус сладкий"...
       Выйдя из ванной, я подошел к окну и раздернул темно-зеленые шторы.
       Прямо перед отелем раскинулась серая мертвенная гладь Baltic Sea... Память тут же подсказала -- не Baltic Sea, мистер, а Балтийское море. А еще правильнее будет -- Маркизова Лужа. Впрочем, явись сейчас нужда назвать это водное пространство вслух, язык бы сам произнес: "Маркизова Лужа" -- гипнообработка еще никогда никого не подводила...
       На горизонте, прямо из мертвенной глади, торчало некое куполообразное сооружение. А внизу, у самой кромки воды, гнусно орали и дрались друг с другом десятка два чаек и поморников, которых подкармливали прогуливающиеся вдоль набережной женщины. Поглазев на горластых дебоширов, я подошел к компьютеру, ознакомился с местными паролями, выбрался в Сеть и отправил короткое сообщение домой. Дескать, жив-здоров, Вам того желаю, приступаю к выполнению задания согласно разработанному Вами плану... Потом вытащил из чемодана и засунул в подплечную кобуру стерлинг "бекас", а в нагрудный карман "моторолу".
       И ровно в девять спустился вниз.
       -- Господин Метальников, вас ждут! -- Портье, лысеющий тип с блудливыми поросячьими глазами, кивнул в сторону полупустых диванчиков в углу холла (вчера вечером эти диванчики занимала целая стая ночных бабочек). -- Я хотел вам позвонить, но они сказали: "Не стоит".
       Портье прямо изнемогал от профессиональной готовности услужить. До чего ж такие чуют, у кого рука не оскудеет!..
       Я вознаградил его профессиональную готовность полновесным целковым, нацепил на физиономию безграничную мужественность положительного героя и отправился к "ним".
       "Они" были в полном своем великолепии -- пятьдесят пять смачных килограммов, облаченных в темно-синий костюм делового покроя.
       -- Здравствуйте, Инга!
       -- Рада вас видеть, Макс! -- "Они" встали и одернули юбку.
       Каким-то непостижимым образом движение подчеркнуло упругую полновесность верхних и аппетитную округлость нижних девяноста. Не иначе, темно-синее произведение портновского искусства, в которое "они" облачились сегодня, было рождено на свет местным филиалом "Дома Юдашкина". Вчера, помнится, на обозрение гостю представили нечто апельсиновое, безрукавное и мешкообразное.
       -- А как мне-то приятно! -- Я легонько пожал протянутую узкую ладошку.
       Не в моих правилах делать комплименты молодым женщинам в первые пять минут знакомства. Однако поскольку эти минуты истекли чуть ли не двенадцать часов назад, я решил, что теперь правила нарушены не будут.
       -- Утром вы еще ослепительнее, чем вечером.
       -- Благодарю! -- Она легонько улыбнулась и тут же сделала официальное лицо. -- Пал Ваныч ждет в половине одиннадцатого. Время есть. Вы завтракали?
       -- Нет еще.
       -- Я с большим удовольствием составлю вам компанию...
       Последняя фраза не содержала в себе ничего, кроме вежливости, и я тут же переключился на соответствующий стиль общения. В конце концов, ученые еще не открыли закон природы, требующий, чтобы все встречные девушки таяли перед первым же комплиментом Ар... Максима Метальникова! Даже Лили -- и та не всегда подчиняется этому закону...
       -- Увы, пока еще не знаю, где здесь ресторан.
       -- Зато я знаю, конь в малине! -- Инга взяла со столика сумочку. -- Пойдемте!
       -- Конь в малине? -- не понял я.
       Она прыснула:
       -- Ой, это у меня приговорка такая. Привязалась в детстве, от бабушки. Уж сколько лет борюсь, и все бесполезно. Лишь в официальной обстановке удается сдержаться, а так...
       Угу, подумал я. Значит, между нами отношения уже близкие к неофициальным... Что ж, я -- только за!
       -- Идемте! -- Меня взяли под руку и повели в ресторан.
       -- А что за купол на горизонте из воды торчит? -- спросил я. -- Ваша хваленая дамба?
       Карие глаза Инги запылали возмущением:
       -- Это город Кронштадт, морская крепость, защита Питера от агрессии с моря.
       Впрочем, поскольку я тут же изобразил глубочайшее раскаяние в полной собственной необразованности, Ингино возмущение быстро улеглось. А когда мы угнездились за столом, она и вовсе сказала:
       -- Заказ сделаю я. Хорошо, дорогой?
       Мне осталось мысленно пожать плечами: по-видимому, моя спутница решила, что я сейчас начну заказывать десятки гамбургеров и пицц, перемежая их легионами устриц и лягушачьих лапок со сливками и кленовым сиропом.
       -- Как пожелаешь, дорогая, -- подыграл я. -- Только, пожалуйста, не забудь для меня стакан апельсинового сока и чашку кофе.
       -- Да, конечно, милый.
       Официант, перед которым мы разыграли этот экспромт, принял все за чистую монету и резво удалился.
       -- Что такое дрочена? -- спросил я, когда его уши оказались на достаточном расстоянии от моих губ.
       -- Запеканка из картошки. В Питере ею часто завтракают.
       Я вновь мысленно пожал плечами. Наверное, нечто вроде картофельного пудинга. Что ж, не самое худшее блюдо для желудка...
       Оставалось улыбнуться и оглядеться. И убедиться, что заведение достаточно приличное. Не "Рустерман", разумеется, однако... Мебель и сервировка приличные, а прислуга, судя по целеустремленности движений, неплохо вышколена. Народу в зале было мало, и, кажется, на нас никто не обращал внимания. Точнее, не обращали на меня -- Ингу-то по крайней мере трое хотели бы видеть за своими столами. А еще лучше -- в постели. Желание было прямо-таки нарисовано на физиономиях...
       Чтобы добить обладателей этих физиономий окончательно -- и стремясь продолжить наш экспромт, -- я тут же выложил Инге древний текст. Ну тот самый, где лишь русская пианистка знала, какого цвета трусы у Мюллера...
       И словно льдинки в стакане зазвенели. Так смеются либо совсем невинные девочки, либо впавшие в детство старые девы... Инга ни той ни другой не была. Потому что тут же выложила не менее бородатый анекдот про отпечатки пальцев на заднице Евы Браун, конь в малине!
       В общем, завистники втянули головы в плечи, а я, сразу обретя недурное настроение, принялся перетряхивать старье в кладовых собственной памяти, чтобы продолжить баловство в том же направлении и ответить американским анекдотом минувшего века про русский сервис.
       Однако продолжение не состоялось. То ли мы хохотали над Штирлицем и Мюллером слишком долго, то ли здешний сервис и в самом деле не соответствовал заокеанским текстам о нем, но официант уже тащил поднос с завтраком.
       Привычный утренний стакан апельсинового сока привел меня в еще лучшее расположение духа. Явилась даже мысль, что я почти дома, а не на другом краю планеты...
       Когда официант удалился, Инга перестала смеяться и сказала:
       -- Спорим, собственную биографию вы знаете не хуже анекдотов!
       Спорить я не стал -- работодателю вздумалось проверить, хорошо ли работник усвоил легенду. Что ж, такое желание понятно...
       -- Зовут меня Максим Метальников, -- сказал я. -- Частный детектив с пятилетним стажем работы. Недавно разменял четвертый десяток. Служил в частях специального назначения. Шесть лет назад, во время боев под Кенхи, получил ранение и был демобилизован...
       -- Нет-нет! -- оборвала меня Инга. -- Меня интересует ваша настоящая жизнь.
       Что ж, и этот интерес был понятен -- мы с боссом личности, широко известные в узких кругах не только Штатов, но и всего остального мира.
       -- Ничего нового! -- Я пожал плечами. -- Имя мое вам известно. Возраст -- тридцать два. На самом деле ранение получил во время ареста хакера Ральфа Хендерсона. Глубокий термический ожог левого предплечья. Знаком с приемами восточной борьбы, хорошо владею стерлингом и обычными огнестрелами.
       -- Семья?
       -- Родители действительно погибли в автокатастрофе. Во время командировок живу в отелях, а обычно -- у босса.
       -- Девушка?
       Я ухмыльнулся:
       -- Если скажу, что избегаю вашу сестру, все равно не поверите.
       -- Не поверю, конь в малине!
       -- Конечно, девушка есть, -- сказал я. И зачем-то соврал: -- Впрочем, какой-то определенной, любимой нет. -- Пришлось срочно закрывать прореху в совести истинной правдой. -- Сплю сразу с тремя.
       Лили меня прощала и не за такое.
       Простила и новая знакомая.
       -- Вы мне нравитесь, -- сказала она благосклонно. -- Думаю, Пал Ваныч не ошибся в выборе.
       От таких комплиментов у меня когда-нибудь выпадут волосы, ей-богу!..
       -- Рад, что угодил Пал Ванычу ! -- жизнерадостно сообщил я. -- Не зря, видно, целую неделю выводил бородавку на носу!
       Я бы выразился и порезче, но вряд ли ей стоило слышать, в каком именно месте у ее сестер я видел этого Пал Ваныча. Однако, чтобы лже-Максима Метальникова не посчитали полным и окончательным невежей, пришлось сделать вид, будто дрочена нравится мне много больше запеченного окорока с французскими булочками и виноградно-тимьяновым желе.
       Зазвеневшие льдинки известили, что невежей меня не считают. А учтивый и галантный джентльмен тем более должен есть дрочену, будто запеченный окорок. За сей подвиг я взялся...
      

    2

       Офис Пал Ваныча оказался совсем недалеко, здесь же, на Васильевском острове. Инга доставила меня за пять минут на вишневом автомобиле незнакомой модели.
       -- Что за машина у вас? -- спросил я, выбираясь на тротуар, когда мы остановились возле серого четырехэтажного здания.
       -- "Лада-забава"... А вот и наша фирма.
       Снаружи здание не впечатляло -- от него попахивало началом прошлого века. Вывески возле дверей не было: фирма явно не тратилась на рекламу -- видно, дело процветало и так.
       Инга переговорила с кем-то по домофону, нам открыли.
       Судя по внутреннему интерьеру, дело Пал Ваныча действительно процветало -- стильная мебель, шикарные дорожки в коридорах, радушная платиновая блондинка в приемной, глубокие кресла в углу у журнального столика, многочисленные плакаты на стенах, рекламирующие какие-то никелированные штуковины. Все яркое и запоминающееся -- особенно секретарша.
       Тут же, в приемной, охранник, под левой мышкой которого опытный глаз мгновенно замечал присутствие знакомого ему, опытному глазу, предмета.
       Я ждал, что охранник поинтересуется, есть ли у меня оружие, но он промолчал. Впрочем, возможно, в коридоре я прошел мимо каких-то детекторов, и охраннику было прекрасно известно, что посетитель вооружен всего лишь стерлингом.
       Расположиться в креслах мы не успели -- платиновая секретарша доложила по интеркому о визитерах и пригласила нас в кабинет.
       Пал Ваныч оказался полной противоположностью своему офису -- невысокий мужчина лет сорока -- сорока пяти, со стертой физиономией, из тех, на кого не обратишь внимания ни в толпе, ни в теплой компании. Все в нем было какое-то сугубо неприметное -- средней длины волосы вокруг небольшой лысины, серые невыразительные глаза, бритый двойной подбородок, не слишком широкие плечи. Такому хорошо заниматься слежкой. Но он занимался бизнесом. И значит, помимо стертой физиономии, у него имелись определенные таланты: жесткая -- до бесчеловечности -- хватка, умение считать купюры, хорошо развитая интуиция и способность вкрутить мозги деловому партнеру. Без этого минимального набора, как известно, успехов в бизнесе не добьешься. Впрочем, не только в бизнесе...
       -- Очень рад вас видеть! -- Пал Ваныч протянул мне руку. -- Поливанов. Павел Иванович... Надеюсь, Инга Артемьевна вас устроила так, что остались довольны?
       Взгляд у Пал Ваныча был цепкий, как репейник. Подходящий, прямо скажем, взгляд: сразу становится ясно, что его обладателя на кривой кобыле не объедешь.
       -- Да, все отлично. -- Я ответил на рукопожатие и огляделся.
       Кабинет делового человека многое может сообщить о своем хозяине. Пейзажик на стене -- у натуры романтической; фотография семьи под стеклом -- у человека сентиментального; коллекция необычностей -- у любителя повыпендриваться перед посетителем.
       Здесь не было ничего. Лишь компьютер в левой части не слишком большого стола, да телефон -- справа. Этакая ненавязчивая простота, признак уверенного в себе бизнесмена...
       -- Тогда перейдем к делу -- времени у меня мало. -- Хозяин кабинета сел и властным жестом пригласил нас последовать его примеру. -- Сначала расскажу вам о случившемся, а потом зададите вопросы... Я владею фирмой, занимающейся поставкой медицинского оборудования и лекарств. Мы обслуживаем питерских врачей, практикующих в частном порядке. Один из клиентов -- мой близкий друг. Зовут его Виталий Марголин. Позавчера он должен был мне позвонить, но не позвонил. И на работу не явился. Я бы хотел, чтобы вы нашли его. Условия оплаты мы с вашим боссом обговорили. Отдаю вам в распоряжение Ингу Артемьевну. Сыщик она, разумеется, никакой. Зато окажется незаменимой помощницей в разрешении организационных проблем, которые у вас возникнут. Полагаю, никакая гипнообработка не в состоянии предусмотреть так называемые мелочи жизни... Кроме того, Инга Артемьевна уполномочена разрешать связанные с расследованием финансовые проблемы. В разумных пределах, естественно... Это все, что я хотел вам сообщить. Давайте ваши вопросы.
       Вопросов у меня было много. И начал я с главного:
       -- Почему вам потребовалась помощь иностранного частного детектива? Ведь у вас в стране существуют собственные правоохранительные органы и собственные пинкертоны...
       -- Органы?! -- Пал Ваныч усмехнулся. -- Органы занимаются этим делом уже два дня, а воз и ныне там. -- Он задумался на секунду и продолжил: -- Вы должны меня понять... Я не знаю, что случилось. Возможно, Марголина убили. Возможно, его исчезновение связано с нашим общим бизнесом. Скажем, к убийству или похищению приложили руку конкуренты... Если так, то мне и самому может грозить опасность. Я бы хотел знать о ней наверняка. Предупрежден -- значит вооружен! Не нами сказано... -- Пал Ваныч строго глянул на Ингу и вновь обратил свое внимание ко мне. -- Органы начинают шевелиться лишь в том случае, если обнаружен труп. Пока же ничего нет. Найдите тело, и мы подключим уголовный розыск... Что же касается наших... э-э... пинкертонов, то, на мой взгляд, они способны добиться успеха разве лишь в слежке за неверными женами.
       -- Понятно, -- сказал я. -- Однако мне потребуются исходные материалы. Фотография Марголина, к примеру. Или список его знакомых...
       Пал Ваныч вытащил из стола брелок-флэшку.
       -- Вот, тут кое-что есть... Ознакомьтесь. Появятся новые вопросы, обращайтесь к Инге Артемьевне. Если она не сумеет ответить, то свяжет вас со мной. Желаю успеха и жду результатов.
       Хозяин кабинета встал. Аудиенция была завершена.
       И я решил, что прочие вопросы могут пока и подождать.
      

    3

       Инга Артемьевна воистину оказалась незаменимой помощницей.
       Едва я заикнулся о транспорте, все сразу было решено. Мне предложили на выбор: "хонду" местной сборки либо такую же, как у Инги, "ладу-забаву", только песочного цвета. А когда я выбрал последнюю -- она была поновее и с тонированными стеклами, -- за четверть часа оформили все документы и вручили ключи.
       -- Лучшая машина для питерских дорог, -- сказала Инга, когда я для пробы объехал квартал. -- Знаете, чем отличается наша страна от всего остального мира?
       -- Конечно. -- Я решил вновь блеснуть подготовкой. -- Дураками и дорогами.
       -- Верно! -- Моя помощница на секунду задумалась. -- С чего намерены начать?
       -- Поеду в отель. Изучу полученные материалы. Составлю план поисков. Посоветуюсь со своим боссом. Если появятся вопросы, свяжусь с вами.
       -- А если не появятся?
       -- Тогда начну претворять в жизнь составленный план и полученные указания. Но ближе к вечеру все равно свяжусь с вами. Не согласитесь ли поужинать в компании частного детектива?
       Инга улыбнулась:
       -- А вы уверены, что у вас будет время для ужина со мной?
       Я горестно вздохнул:
       -- Не уверен, но хотелось бы.
       -- У вас есть мобильник?
       -- Да, конечно.
       -- Не пользуйтесь им. Сдайте в камеру хранения отеля. -- Она вытащила из сумочки такую же, как у меня, "моторолу". -- На время розысков вашим будет этот. Зарегистрирован на имя Максима Метальникова.
       За мобильником последовали несколько разноцветных ламинированных прямоугольников.
       -- Это липовые удостоверения, которыми вы можете пользоваться при работе, -- пояснила Инга.
       Я просмотрел документы. На всех присутствовала моя фотография, отмеченная солидной печатью. При надобности я мог оказаться представителем пожарной охраны, санитарным врачом, агентом страховой компании "Русь" и даже инспектором дорожной полиции, которая тут называется "Государственной инспекцией по безопасности дорожного движения".
       Когда я ознакомился со своими многочисленными личинами, из сумочки появилась пачка червонцев, тут же перебравшаяся в мою сумку, а потом -- блокнот и ручка.
       Инга чиркнула несколько строк, вырвала листок, протянула мне.
       -- Вот номер моих служебного видеофона и мобильника. Жду вашего звонка, конь в малине!
       Было совершенно ясно -- в первую очередь от меня требуется звонок с отчетом о проделанной работе. Но сказать, что после заключительной Ингиной фразы из моей спины потянулись зародыши крыльев, значило не сказать ничего.
      

    4

       Распрощавшись с окрылительницей, я отправился в отель. Поставил машину на стоянку, завернул к газетному киоску, купил путеводитель с достаточно подробным планом Петербурга и окрестностей, взял у портье ключи, сдал в камеру хранения собственную "моторолу", поднялся в номер. И сел к компьютеру, изучать содержимое полученной от Поливанова флэшки.
       Материалы оказались не слишком богатыми. Биографические данные, адреса, несколько фотографий.
       Лицо Виталия Марголина мне понравилось. Высокий с залысинами лоб, прямой нос, умный взгляд уверенного в себе человека. Симпатичный мужик!.. Впрочем, я никогда не считал теорию Ламброзо верной.
       Мысли мои вернулись к нанимателю. Тоже симпатичный мужик, в своем роде. На нью-йоркских улицах вполне бы мог заменить Сола, стопроцентная филерская неприметность... Правда, в объяснения Пал Ваныча я не слишком поверил. Русские копы ничем не хуже наших. На наших сильным мира сего тоже порой изрядно приходится жать... Вот только сдается мне, что Пал Ванычу жать на местных копов не слишком-то и хочется; есть у него в этом деле интересы, с копами сугубо несовместимые. Так мне, по крайней мере, показалось, а я привык доверять подобным ощущениям. Нюх меня редко подводит... Впрочем, отношения Поливанова с властями мне безразличны, у меня другие заботы.
       Я взялся за биографию Марголина.
       Сорока двух лет, уроженец Петербурга, выпускник местного медицинского университета. Был женат, но развелся с женой через три года после свадьбы. Ага, не через год и не через десять, а именно через три, когда вроде бы уже притерлись друг к другу. Детей нет.
       Так-так, возможно, по этой самой причине и развелись... После окончания университета занимался частной практикой. Судя по всему, успешно, коли пять лет назад стал владельцем и главврачом частной гинекологической клиники. В клинике имеется родильное отделение. А вот и адрес с телефоном регистратуры.
       Я развернул план города.
       Клиника Марголина находилась в Ольгино, одном из пригородов, расположенных по Приморскому шоссе. Видимо, сумел купить землю на берегу моря. Надо думать, недешево обошлось... Уж всяко подороже четырехкомнатной квартиры в самом Петербурге, приобретенной гинекологом двенадцать лет назад. Адрес, телефон...
       Больше флэшка ничего не содержала.
       Я достал из кармана полученную от Инги "моторолу" и набрал номер.
       Приятный мужской баритон, четко выговаривая слова, известил, что абонента сейчас рядом с видеофоном нет, и попросил передать сообщение после сигнала.
       Я дождался гудка и продиктовал:
       -- Господин Марголин! Вас беспокоит некто Максим Метальников. Моя жена хотела бы у вас проконсультироваться. Ваши координаты мне дал господин Поливанов. Не будете ли вы любезны перезвонить?
       Я назвал номер своего нового мобильника и прервал связь. Потом отсоединил флэшку от компа, положил в ящик стола и задумался.
       По всему выходило, что мне предстоит недальний путь в это самое Ольгино. Информации, которую можно передать боссу, пока нет, и если с чего-то начинать, так почему бы не начать с клиники.
       Я защитил компьютер паролем. Потом запер номер и спустился вниз. Сдал ключ портье, глянул в поросячьи глазки, явно ожидавшие очередного целкового.
       -- Блажен, кто верует...
       Ожидание сменилось разочарованием.
       А я вышел на улицу.
      

    5

       До Ольгина оказалось всего двадцать пять километров. Но этот, и в самом деле недальний путь занял около часа. Что поделаешь, питерские мосты и перекрестки мало приспособлены для плотного движения -- пробки, пробки, пробки... Впрочем, пробки позволяли мне периодически заглядывать в путеводитель и проверять, туда ли я еду.
       Потом городские кварталы справа сменились железнодорожными рельсами. Слева еще некоторое время тянулись многоэтажные дома, а затем открылась серая гладь Финского залива. Чуть поредевший поток машин притормозил и прополз мимо поста дорожной полиции. И наконец вокруг выросли загородные виллы тех, кого еще совсем недавно во всем мире называли "новыми русскими". В Штатах столь плотно расположенные дома принадлежали далеко не самым богатым гражданам, но здесь были не Штаты...
       Я съехал на обочину и остановился. Открыл путеводитель на той странице, где был отпечатан план Ольгина.
       Тут же выяснилось, что доктор Марголин купил землю отнюдь не на берегу моря -- необходимая мне Юнтоловская улица находилась по другую сторону железнодорожного пути.
       Я тронул машину, вновь влился в поток. И едва не проскочил переезд. К счастью, перед ним вытянулся небольшой хвост, в конец которого моя "забава" и пристроилась.
       Сколько времени уйдет на ожидание, было неизвестно; я закурил и включил приемник.
       По радио передавали новости. Как ни странно, но сводка с партизанских фронтов очередной Кавказской войны родила во мне странное беспокойство. Будто она меня какой-то стороной касалась... Будто в родном Нью-Йорке могут вдруг появиться бородатые брюнеты в защитной форме, с яростными глазами и "акаэмами" на груди... Честно говоря, в этой войне я целиком на стороне русских. Потому что религия, адепты которой объявляют священную войну всем, кто не согласен с ее постулатами, способна вызвать у меня лишь неприятие. Хотя, если вдуматься, ничего удивительного не происходит... Ведь когда учение Христа находилось в возрасте нынешнего ислама, Западная Европа не раз хаживала с мечом на другой конец Средиземного моря, воевать гроб Господень!.. Против музы Клио не попрешь, и пройдет еще много времени, пока муслимы вырастут из детских штанишек.
       Между тем мимо прополз старинный поезд, составленный из темно-зеленых вагонов, и ожидающие автомобили один за другим начали трогаться.
       Тронулся и я. Перевалил через рельсы -- слева осталась древняя платформа железнодорожной станции -- и сразу за переездом повернул направо.
       Еще пара минут езды -- дороги здесь оказались не чета городским, ровные и свободные, -- и я проехал мимо кирпичного забора и припарковал машину возле открытых решетчатых металлических ворот, перегороженных опущенным шлагбаумом. Справа к воротам притулилась кирпичная хижина проходной с вывеской "Гинекологическая клиника Марголина".
       Двухэтажное здание, находящееся метрах в тридцати от ворот, не производило впечатления какой-либо роскоши. Белый арлоновый кирпич, зеркальное стекло, металлическая крыша. Справа и слева от ведущей к зданию дорожки, замощенной серой плиткой, торчали из травы низкорослые зародыши будущего парка. Лет через тридцать пациентки смогут отдыхать в густой тени, но пока... Впрочем, пока они тоже могли отдыхать в густой тени: позади клиники деревья были высокие и густые -- по-видимому, архитектор использовал уже имеющиеся посадки.
       Я выбрался из машины и подошел к проходной. Из дверей тут же появился высоченный тип в защитного цвета брюках и рубашке. На поясе у него висела кобура от стерлинга-мини. Пронести незаметно труп мимо такого амбала я бы не взялся...
       -- Добренький вам денечек! -- Он ощупал меня хваткими глазами. -- Чего желаете?
       -- Моя супруга намерена обследоваться по своим женским делам. Я слышал, у вас хорошее заведение...
       -- Очень хорошее, не сомневайтесь. Пациентки не жалуются. Так что ваша супруга будет довольна.
       -- Тем не менее хотелось бы поговорить с главврачом. Как его увидеть?
       Охранник мотнул головой:
       -- К сожалению, шефа нет. Но вы можете встретиться с его заместителем.
       -- Тогда я заеду попозже... Когда главврач должен появиться?
       -- К сожалению, не могу вам сказать. -- Амбал нацепил на физиономию улыбку провинившегося ребенка. -- Попросту не знаю... Поговорите с заместителем.
       -- Где его найти?
       -- Ее!.. Заместитель главврача у нас -- женщина. Первый этаж, направо, двенадцатый кабинет. -- Он заученным жестом распахнул передо мной двери. -- Проходите, пожалуйста!
       Я благодарно кивнул и двинулся по мощеной дорожке. На ступеньках перед входом в здание появилась дама в белом свободном халате. Лет тридцати пяти -- сорока. Рост -- пять футов семь дюймов. Или около метра семидесяти в местных единицах. Шатенка, блестящие волосы убраны в аккуратную прическу. Но лицо блеклое, и макияж лишь подчеркивает его некрасивость. Даже свободный халат не способен скрыть, что у нее узкие бедра и плоская грудь.
       Экая швабра, подумалось мне. Видно, не имея возможности наполнить собственное лоно, находит утешение в том, что занимается утробами других...
       -- Здравствуйте, сударь! Я -- заместитель главного врача... Артамонова Наталья Петровна!
       Видимо, охранник, пропустив меня, тут же предупредил начальство по телефону о потенциальном клиенте.
       А клиентов здесь определенно любили. Наталья Петровна пригласила меня в свой кабинет и еще по дороге успела рассказать обо всех достоинствах родной клиники. Судя по швабриной доброжелательности, с пациентками здесь носились как с писаной торбой. Будто я оказался в Штатах... Впрочем, царившие повсюду чистота и порядок были заметны и невооруженным глазом.
       -- Вы сегодня хотите привезти свою супругу? -- спросила Наталья Петровна, когда за нами закрылась дверь кабинета. -- Сейчас как раз освобождается палата. -- Она виновато развела руками. -- Сами понимаете, клиника у нас небольшая, а популярность огромная... Не желаете ли кофе?
       Я мотнул головой:
       -- Нет, спасибо!..
       Мы сели за стол.
       -- Я бы желал поговорить с вашим главврачом.
       -- Это невозможно. -- Заместительница снова развела руками. -- Его нет. Но принять вашу супругу могут и другие. Тут совсем не нужен Виталий Сергеевич.
       -- И все-таки хотелось бы сначала поговорить с ним. Где мне его найти?
       Глаза Натальи Петровны сделались большими, круглыми и беспомощными. Как у пойманной рыбы...
       -- Я не знаю. Виталий Сергеевич не оставил указаний.
       Похоже было, что она не лжет.
       -- А у него есть загородный дом?
       Беспомощность в глазах сменилась раздражением. Однако Артамонова все еще считала меня потенциальным клиентом, поэтому голос остался ровным.
       -- Я ничем не могу вам помочь, сударь, если вы непременно хотите встретиться с главным. Но, повторяю, это вовсе не обязательно.
       Мне стало ясно, что, находясь в личине клиента, я ничего от швабры не добьюсь. Пришлось покопаться в сумке, явить на свет божий одну из ламинированных картонок и прилепить к физиономии соответствующую мину.
       -- Дело в том, Наталья Петровна, -- сказал я внушительно, -- что я ввел вас в заблуждение. Меня сюда послала страховая компания. Начальство получило иск от одной из ваших пациенток. Мне поручено провести расследование. -- Я сунул удостоверение под курносый нос Артамоновой. -- Теперь вы понимаете, что мне нужно переговорить именно с главным врачом.
       Раздражение собеседницы тут же переплавилось в обеспокоенность за репутацию родной клиники, а потом обратилось стремлением всячески поспешествовать.
       -- Видите ли, -- Артамонова вновь глянула в удостоверение, -- Максим Алексеевич... К сожалению, я и в этом случае ничем не могу вам помочь. Виталия Сергеевича в последний раз я видела в четверг. С тех пор он на работе не появлялся. И не звонил. Мы все очень обеспокоены...
       -- Почему? -- быстро спросил я. -- Разве у доктора Марголина были враги?
       -- Нет-нет! -- Она испуганно замотала головой. -- Конечно, в нашей клинике тоже бывают летальные исходы с роженицами или новорожденными, но...
       -- Иными словами доктору Марголину никто не угрожал.
       Она кивнула, достала из стола пачку "Винстона", щелкнула зажигалкой, прикурила.
       -- Мне нужно разыскать его! -- Я засунул удостоверение в нагрудный карман рубашки. -- Расскажите о вашей последней с ним встрече. -- Я достал из сумки блокнот и ручку.
       Артамонова возвела рыбьи глаза к потолку, выпустила туда же струю дыма.
       -- Я видела его в четверг утром, при ежедневном обходе рожениц и родильниц. Виталий Сергеевич выглядел как всегда. Был приветлив и внимателен. После двух у него начался прием. Около трех ко мне пришла работающая с доктором сестра, сказала, что он уехал на срочный вызов и попросил меня принять оставшихся пациенток. Его просьба -- для всех нас закон. Я приняла двух пациенток. И больше Виталия Сергеевича не видела. В субботу мы сообщили о его исчезновении в милицию.
       Я сделал в блокноте несколько пометок и спросил:
       -- Как зовут медсестру Марголина? Можно с нею поговорить?
       -- Зовут ее Альбина Паутова. Я дам вам домашний адрес.
       -- А что, разве она не на работе? Болеет?
       Артамонова осторожно пожала тощими плечами:
       -- Она здорова, просто написала в четверг заявление на отпуск. Заболела ее мать.
       -- В самом деле?
       -- Не знаю. -- Швабра вновь пожала плечами и сморщила курносый носик. -- Мы верим своему персоналу. Тем более... -- Она раздавила в пепельнице недокуренную сигарету, пробежала пальцами по клавиатуре компьютера и задиктовала мне адрес и номер телефона.
       Видеофона у медсестренки не было.
       Записав, я спросил:
       -- А где живут пациентки, так и не попавшие в тот день на прием к самому Марголину.
       Артамонова вскинула на меня потрясенные глаза:
       -- Вы решили с ними встретиться? Мне бы не хотелось, чтобы наших постоянных клиенток беспокоили... -- Она сделала правой рукой неопределенный жест. -- Сами понимаете!
       -- Понимаю, -- сказал я. -- Но ведь скандал со страховой компанией нанесет репутации вашего заведения еще больший вред.
       Швабра задумалась. Я спокойно ждал, зная, что никуда ей не деться -- из двух зол выбирают меньшее.
       -- Ну хорошо, -- сказала наконец Артамонова и вновь опустила пальцы на клавиатуру. -- Записывайте.
       Через минуту нужные адреса оказались в моем блокноте.
       -- Спасибо большое! -- Я встал. -- Было очень приятно с вами познакомиться.
       -- Вы дадите знать, когда отыщете Виталия Сергеевича? -- Артамонова пощипала свой носик большим и указательным пальцем левой руки, поднялась из-за стола и одернула белый халат.
       Грудь ее от этого в главную женскую прелесть (на мой, конечно, вкус) не превратилась.
       -- Разумеется, дадим, -- соврал я. -- Сразу же позвоню.
       Мы распрощались -- она с немалым облегчением, а я с предчувствием, что нам еще не раз придется встретиться.
       Когда я покидал территорию клиники, амбал-охранник помахал мне пятерней. Будто напутствовал во имя и во славу...
      

    6

       Свидетельницы жили неподалеку от клиники. Любовь Кочеткова, сорока лет, -- тут же, в Ольгино, а Лариса Ерошевич, сорока двух, -- в Лахте. Я решил начать с ближайшей.
       Любовь Кочеткова оказалась тощей женщиной, отдаленно напоминавшей бы швабру-заместительницу, кабы не изящный греческий носик и лукавые зеленоватые глазки. Будь я в Нью-Йорке, я бы за такими глазками весь вечер бегал. А может, и два вечера... Впрочем, нет, не стал бы -- доску и глазки не украсят, не люблю плоских, хоть убей!
       Жила Кочеткова в небольшом коттедже, который в другом районе показался бы даже симпатичным. Но тут его со всех сторон окружали монументальные особняки о трех этажах, четырех башнях и десяти колоннах. И поневоле рождалась мысль о хижине дяди Тома.
       Я представился хозяйке этой хижины, объяснил, чего хочу.
       Кочеткова нахмурилась, возвела лукавые глазки к небу и тут же стрельнула ими в меня. Получилось очень кокетливо.
       -- Вы узнали мой адрес в клинике?
       -- Конечно. От Натальи Петровны, заместительницы Марголина.
       -- А меня как свидетельницу не потащат? -- Глазки потеряли лукавость и обрели немалую трезвость. -- Мне бы очень не хотелось...
       -- Я не мент, госпожа Кочеткова. Я всего-навсего агент страховой компании. Нам не нужны ваши официальные показания. Просто расскажите, что происходило в прошлый четверг у доктора Марголина, и я тут же оставлю вас в покое.
       -- Ах, язык мой -- мне всю жизнь враг, но, так и быть, расскажу... -- И она рассказала.
       В приемной их находилось двое -- она и еще одна женщина по имени Лариса. Фамилия ее Кочетковой не известна, Лариса и Лариса. Та как раз ждала вызова, когда ввалилась в приемную этакая фифочка, вся из себя выпендренистая и на взводе -- это было видно по всем ее жестам и словам... Нет, не пьяная, а на взводе... На взводе и значит -- под мухой? Возможно. Она-то, Кочеткова, вообще не пьет, ну там бокал-другой сухого вина, лучше всего молдавского из "Коллекции Гарлинг", есть такой набор, она берет обычно на Марата, возле метро "Маяковская", имеется там неплохой такой магазинчик, сразу за банями... Как фифочка выглядела?.. Пшеничная блондинка, но я голову дам на отсечение, что это был парик, нас, женщин не проведешь, не то что вас, голубков... Ну да, все у нее при всем, есть такие... Ну и вот, вплыла фифочка в приемную и ни слова не говоря сразу к Виталику за дверь... Мы его промеж собой Виталиком называем, сами понимаете, врач-гинеколог сродни любовнику, в одно и то же место заглядывают, да иной раз любовнику того и не скажешь, что Виталику! Хороший доктор, я у него уже лет пять наблюдаюсь, почти с тех пор, как он клинику построил... Кстати, знаете, чем отличается гинеколог от любовника? Любовник посмотрит, полезет и возьмет, а гинеколог возьмет полезет и посмотрит, хи-хи-хи... Да, между словами "возьмет" и "полезет" запятой нет, хи-хи-хи... Ну вот, вперлась эта блондинка к Виталику в кабинет, а через секунду сестричка оттуда вылетает, Альбиночка, вся красная как рак, не знаю уж, чем ее эта фифочка так раскрасила... Вылетела, села за стол, в нашу сторону и не смотрит. Мы к ней: "Альбиночка, кто это там у Витсергеича?" -- "Никто, -- говорит. -- Сучка жопастая! Подстилка!" И словно в рот воды набрала. А между тем у Виталика в кабинете объяснение разворачивается да все на повышенных тонах. Слов, правда, не разобрать, но похоже, фифочка на доктора накатывает... Нет, не беременная она, разве лишь на первых неделях, у гинеколога не только беременные бывают. Но рожала уже точно, бедра у нее не девичьи, это уж вы поверьте... Потом разговор стал тоном ниже, а потом и вовсе затихли, там двери хорошие, если не орать, то вообще ничего не услышишь... Так прошло минут пять. Потом Альбиночка кликнула Виталика по интеркому и вошла в кабинет. Пропадала она там минуты две-три, а когда вышла, заявила, что Виталик нас принять не сможет, а примет его заместительша... Нет, Виталик из кабинета не выходил, и фифочка в парике -- тоже. Кто их знает, может, он ее чистить взялся... Нет, нам это странным не показалось, и мы пошли к Натке Артамонихе...
       Когда Кочеткова закончила свой рассказ, я спросил:
       -- Скажите, а эту женщину... эту фифочку... вы раньше не встречали?
       Лукавые глазки вновь полезли к потолку.
       -- Нет, не встречала.
       Больше мне у Любови Кочетковой делать было нечего, и я отчалил к Ларисе Ерошевич. А то бы, наверное, еще многое пришлось узнать о том, чем гинеколог отличается от любовника. Спору нет, такая информация иногда бывает нелишней -- к примеру, в теплой мужской компании за хорошим столом после второго стакана, но в этом деле я обойдусь и без нее.
      

    7

       Лариса Ерошевич оказалась полной противоположностью Любови Кочетковой. Дебелая дама, у которой отвисало и колыхалось все, что способно отвисать и колыхаться. Лупоглазенькая, нос картошкой, вокруг носа веснушки натыканы. Встретив подобную на улице, если и обернешься, то отнюдь не от восхищения. На уродов тоже оборачиваются... Впрочем, таким уж полным уродом она не была, просто во мне еще жила память о зеленоватых лукавых глазках, не успел я от них отойти -- слишком коротка оказалась дорога от Ольгино до Лахты.
       Поначалу рассказ второй свидетельницы мало чем отличался от уже услышанного. Разве лишь вместо фифочки в прихожую вошла женщина лет тридцати, расстроенная, если не сказать -- опечаленная. Но парик был, и сестра Альбина из докторова кабинета выбегала, обзывала незнакомку, ненормальная, а у той же явно горе какое-то приключилось...
       -- Стоп! -- сказал я. Мне показалось, что слово "ненормальная" прозвучало вовсе не ругательством. -- Почему вы назвали медсестру ненормальной?
       Лариса захлопала белесыми ресницами:
       -- А она ненормальная и есть. Я уверена. Нимфоманка она. Суперозабоченная... У меня мама-покойница в этих делах разбиралась, научила, как отличать такую от обычной женщины, давно не встречавшейся с мужчиной.
       -- И в чем же отличие? -- Я сделал все, что в моем голосе прозвучал неподдельный интерес.
       Ответ был краток:
       -- Вы, извините, не поймете.
       -- Почему?
       -- Для этого надо уродиться женщиной.
       Поскольку женщиной я и в самом деле не уродился, пришлось удовлетвориться таким ответом. Правда, после подобных речей, с моей точки зрения, Ларису саму следовало считать не вполне нормальной, но разве в праве мы говорить что-либо конкретное о психическом состоянии сорокадвухлетней дамы, весящей около ста двадцати килограммов?..
       Я посчитал себя не вправе. Поэтому не стал переспрашивать, а применил несколько скрытых провокационных приемов, разработанных мною несколько лет назад с целью выявлять, не сговорились ли между собой свидетели.
       Эти две свидетельницы -- не сговорились.
       Но ничего нового я не узнал. Кроме того, что подобные мне мужчины созданы на погибель женщинам. Я был с дебелой дамой не согласен. И быстро с нею распрощался. Сев в машину, закурил. Требовалось поразмыслить.
       Итак, на горизонте у нас появилась некая пшеничная блондинка (не забыть про парик!), которая явилась к доктору весьма и весьма опечаленной. Конечно, причина печали могла быть любой. Долгое отсутствие беременности, к примеру. Или наоборот, элементарный залет. Хотя в тридцать залет совсем не так печалит, как в пятнадцать, тем более если женщина уже рожала... Впрочем, при нынешнем качестве противозачаточных пилюль в тридцать лет случайно не залетают. Уж вы мне поверьте!..
       С другой стороны "фифочка" в парике могла быть любовницей Марголина, и у нее могли оказаться более веские причины для печали. Разрыв отношений, к примеру. Или доказанная неверность возлюбленного. Застукала она его, понимаешь, -- как он крутит шашни с другой. С той же Альбиночкой, к примеру... Классический мотив для убийства!.. Доктор, оставив пациенток на швабру Наташу, едет объясняться с обманутой. Разумеется, в процессе объяснения дело доходит до постели, и там, на белых простынях, она его кэ-э-эк!.. Как Шерон Стоун в "Основном инстинкте"... Нет, парни, эту "фифочку" надо отыскать. А для этого надо отыскать медсестренку Альбину. У нее-то ведь рыльце точно в пушку, коли она в тот же день на крейсерской скорости умчалась в отпуск...
       Я усмехнулся мрачности возникшей версии, раздавил окурок в пепельнице и закурил новую сигарету.
       Все могло происходить совсем другим путем. К доктору явились за деньгами, которые он задолжал, к примеру, Пал Ванычу. К примеру, та же Инга и притопала. Для Кочетковой она вполне могла быть "фифочкой"... И состоялся деловой разговор на повышенных тонах, после которого давший последнее генеральное обещание Марголин кинулся в бега, пока за него не взялись по-серьезному. А Пал Ваныч нанял нас с боссом, чтобы мы разыскали беглеца. Но тогда Марголин должен Пал Ванычу оч-чень большие деньки, раз последний пошел на подобные расходы... А заявиться к Марголину Инга вполне могла: похоже, у Пал Ваныча она -- агент по особым поручениям... Да, тоже версия, и ничем не хуже первой. Только без злодейских смертоубийств, а значит, гораздо более вероятная...
       Стоп, бестолочь!!! А ведь эту "фифочку" должен был видеть охранник клиники! Если он в тот день дежурил, конечно...
       Я раздавил в пепельнице недокуренную сигарету, включил зажигание и отправился по уже знакомому маршруту.
       Перед железнодорожным переездом мне вдруг показалось, что следующую за мной машину -- серый "опель" -- я вижу уже не в первый раз, но когда я перевалил через рельсы, "опель" за мной не увязался, помчал по шоссе в сторону Сестрорецка.
      

    8

       -- Привезли супружницу? -- спросил амбал, едва я выбрался из кабины.
       -- Мои супружницы рожают без моего участия, -- подмигнул я ему, показывая удостоверение агента страховой компании.
       Серые глаза охранника зажглись огоньками -- он учуял возможность слегка поживиться.
       -- Меня зовут Максим. -- Я шаркнул ножкой, и в кармане явственно звякнули монеты.
       -- А меня Игорь... Для хороших знакомых -- просто Игоряша.
       По-видимому, звон монет сразу возвел меня в статус хороших знакомых.
       -- Если вы Игоряша, то я -- просто Макс.
       От предвкушения у него даже спина распрямилась.
       -- В прошлый четверг не вы дежурили?
       -- Стоял тут, как штык!
       Я достал из кармана пятирублевую монету. Огоньки в глазах охранника стали ярче.
       Как такого тут держат?.. Впрочем, гинекологическая клиника - не адвокатская контора. А с другой стороны, у таких как Игоряша особый нюх - кому можно продать секрет, а кому нельзя...
       -- Между двумя и тремя часами в клинику приходила некая блондинка лет тридцати. Вы ее помните?
       -- Конечно! Подобную телку и захочешь -- не забудешь! -- Он прищелкнул языком.
       -- А как ее зовут -- не знаете?
       Игоряша развел медвежьими лапами:
       -- К сожалению, нет.
       Я опустил монету в левый карман, а из правого достал портмоне и явил взору Игоряши один из полученных от Инги червонцев.
       Серые глаза просто заблистали. Но медвежьи плечи виновато опустились.
       -- Я действительно не знаю ее имени. Но видел эту телку не раз. Она уже приплывала сюда. Даже с барабаном выглядела на все сто.
       -- С барабаном?.. А-а-а, она была беременна?
       Игоряша хохотнул:
       -- Разумеется! К нам сюда в основном приходят либо те, кто с барабаном, либо те, кому барабана бог не дал, а хочется... Ты же понимаешь, Макс, гинекология.
       Я и в самом деле уже был для него хорошим знакомым -- на "ты". Оставалось последовать поданному примеру.
       -- Погоди-ка, я тебе сейчас опишу одну такую. Только без барабана... -- И я выдал ему словесный портрет Инги Неждановой.
       Игоряша решительно мотнул головой:
       -- Нет, Макс, не она. Та сантиметром на десять ниже, хотя гляделки тоже карие.
       Я облегченно вздохнул: одна версия отпадала. Да и почему-то не хотелось, чтобы здесь оказалась замешанной Инга...
       -- Но в остальном похожа, -- продолжал амбал. -- Буферюги -- о-го-го, сами в лапы просятся. А корма!... -- Игоряша мечтательно закатил глаза. -- Я бы такой отдался без раздумий!
       -- Но в четверг ты ее видел без барабана? -- Я достал пачку сигарет, предложил ему.
       Мы закурили.
       -- Конечно, без барабана, -- сказал охранник. -- К этому времени она уже опросталась. Но впервые появилась у нас еще в прошлом году. И не раз бывала потом.
       -- И что же ты ее не заклеил? -- хмыкнул я.
       Амбал снова хохотнул:
       -- Хозяину дорогу не перебегают! Где я еще такую работу найду?.. А вот Виталик ее заклеил, точно тебе скажу! На людях-то они доктор и пациентка, но у Игоряши глаз верный. Я же говорю: в первый раз она появилась еще в прошлом году. На сносях. Опросталась. А потом у нее опять барабан нарисовался. И опять у нас опросталась. Около трех недель назад... Но этот ее ребенок умер, точно знаю. Выписывалась при мне, одна, и никто ее не встречал... Кстати, волосы-то у нее разные бывали -- и белые, и рыжие, и черные. В зависимости от тряпок... Наверное, парики носила, тут я не копенгаген. Но в четверг была блондинкой.
       У меня вдруг возникло ощущение дежа вю -- будто уже приходилось мне встречаться в каком-то деле с женщиной, обожавшей парики. И вроде бы она нас с боссом изрядно запутала, пока Лили не просветила... Впрочем, я тут же отмахнулся от воспоминаний: если и было подобное, то в Штатах, а не в России.
       Между тем Игоряша бросил быстрый взгляд на мою десятку и принялся бороться с собственными бровями, пытавшимися превратить его лицо в хмурую мину. Похоже, я неотвратимо переставал быть другом...
       -- Последний вопрос, -- сказал я. -- В котором часу в четверг эта красотка покинула клинику?
       -- А она и не покидала! -- На кабанье рыло Игоряши наплыла хитрая усмешка. -- Не добавишь ли к этой бумажке ту железку?
       Я с готовностью вытащил из левого кармана пять рублей, но оставил монету пока в своих руках.
       -- С той стороны клиники, за деревьями, идет глухая стена, метра три высотой, а в ней дверца безо всяких вывесок. Но я тебе, Макс, ничего не говорил. -- Он протянул руку за деньками.
       Я отдал ему бумажку с железкой, потом добавил к деньгам еще одну бумажку, из блокнота, на которой черкнул десяток цифр, и сказал:
       -- Вот мой телефон. Звякни, если еще что вспомнишь. Бумажки и железки тебя ждут в любое время... А я пойду, пожалуй, поговорю еще раз с вашей заместительницей. Ты не против?
       -- Я всегда за переговоры и отсутствие войн, -- сказал Игоряша, пряча полученное в нагрудный карман.
      

    9

       Домой я возвращался в неплохом расположении духа. Ольгинские розыски, к моему удовольствию, не стали потерей времени -- для отчета боссу кое-что набралось. Правда, во втором разговоре с заместительницей Наташей меня ждало стопроцентное фиаско. Едва я заикнулся о списке всех пациенток, нынешних и прошлых, лечившихся от бесплодия и рожавших, как швабра тут же стала на дыбы. Мне было без обиняков заявлено, что таковые сведенья я могу получить у Наташи только через суд. После чего меня настоятельно попросили удалиться и не мозолить глаза персоналу и пациенткам.
       В праведном гневе ретивая Наталья Петровна даже похорошела, порозовевшее личико стало почти привлекательным.
       А я счел за лучшее прислушаться к ее настоятельной просьбе. Правда, не знаю, что там с персоналом, но насчет пациенток она была не права. Им я глаза ни в коей мере не мозолил -- они сами смотрели на меня с женским интересом, как брюхатые, так и порожние. Все-таки Макс Метальников -- далеко не самый уродливый мужчина на белом свете. И ему часто приходится иметь дело с далеко не самыми уродливыми женщинами. На том и стоим, парни!.. Я вдруг заметил, что думаю о себе как о Максиме Метальникове, а родное имя пришло лишь тогда, когда я его вспомнил. Прекрасно -- значит, гипнообработка не подводит!
       Покинув клинику, я отправился на рекогносцировку местности, где, возможно, развернутся дальнейшие боевые действия, а потом в город. По дороге несколько раз проверился, однако серого "опеля" на хвосте больше не замечалось.
       Подъехав к "Прибалтийской" (ну и название, прости, господи!), я загнал машину на стоянку и поднялся к себе. Первым делом сунулся к компьютеру, однако почты ни от босса ни от кого-либо еще за время ольгинских дерзновений не поступало. На автоответчике тоже царила благостная тишина -- мое пребывание в России было слишком недолгим, чтобы появились желающие отметиться. Даже мой лучший друг, амбал Игоряша...
       Приняв душ и переменив рубашку, я спустился в ресторан и с удовольствием пообедал. Настроение не испортилось даже из-за отсутствия копченого фазана и кукурузных оладий с осенним медом.
       Пообедав и покурив, я вновь поднялся к себе, глянул в окно. Внизу, на берегу Маркизовой Лужи, старые вешалки по-прежнему кормили чаек. Чуть в стороне валялись на травке многочисленные загорающие. Прогуливались с колясками молодые мамаши. Возможно, кто-то из них разрешился от бремени в клинике Виталия Марголина... Картина была идиллическая, но мне вдруг стало тревожно. Будто за белой тюлевой занавеской я ощутил присутствие гостя, заглянувшего ко мне в номер с неведомой целью и без приглашения...
       Чтобы отделаться от ощущения, я раздернул шторы до конца и вновь сел к компьютеру. Пора было браться за систематизацию добытой информации -- для себя -- и за составление отчета -- для босса. Чем я и занялся.
      

    10

       Зашифровав отчет и отправив его по родимому адресу, я решил позвонить медсестре Альбине Паутовой. Конечно, вряд ли она сидит дома и дожидается, пока я возьму ее в цепкие объятия, но чем черт не шутит! Иногда везет не только преступникам, но и детективам.
       Открыв блокнот, я набрал номер.
       Четыре длинных гудка. Щелчок.
       -- Алло! -- Голос глубокий, как Марианская впадина, и холодный, как Северный Ледовитый океан.
       -- Добрый вечер! Могу я поговорить с Альбиной?
       -- Альбиночки нет. А кто ее спрашивает?
       Все ясно -- мамаша. Та самая, внезапно заболевшая. Либо сестра, если таковая имеется.
       -- Это один ее знакомый... Володя. -- Я назвал второе пришедшее на ум имя -- потому что первое было "Джон". Будем надеяться, что у медсестры есть хотя бы один приятель Володя. -- А когда она появится?
       -- Видите ли в чем дело, молодой человек... Альбиночка уехала отдыхать в Сочи. У нее отпуск. Может, хотите что-нибудь передать? Она будет мне звонить сегодня или завтра.
       -- Э-э, нет... -- Я лихорадочно стал обдумывать, как зацепиться. И придумал. -- Собственно, я не совсем знакомый. Может, она меня даже и не помнит. Дело в том, что моя жена рожала у них в клинике. Роды были очень тяжелыми, но, к счастью, все обошлось. Сегодня нашему сыну исполнился год. Парень здоров и весел, и мы хотели в благодарность подарить Альбине коробку конфет. Чтобы и второй год прошел так же хорошо...
       Выложив все это, я мысленно отдышался. Бедная моя несуществующая супруга! Сегодня она только тем и занимается, что дохаживает на сносях да рожает. Ей-богу, когда женюсь -- о детях и думать забуду!..
       -- Даже не знаю чем вам помочь, молодой человек... -- Голос изрядно потеплел, но глубины не потерял ни на фут. -- Может, вы позвоните недельки через две, когда Альбиночка вернется. Или... -- Похоже, моей собеседнице и самой захотелось конфеток на халяву. -- Если для вас так важно сделать подарок именно сегодня, можете приехать. Альбиночка с удовольствием попробует ваши конфеты, когда вернется. Запишите наш адрес.
       Адрес был тот же, что дала мне в клинике швабра Наталья Петровна.
       -- Спасибо! Буду у вас через два часа. -- Я отключился.
       А затем сел к компьютеру. Конечно, шансов на успех немного, но иногда молодые женщины держат в адресной службе свои портреты -- против природы не попрешь, хочется кому-нибудь понравиться. Если эта Альбина -- не крокодил, шанс увидеть ее лицо есть.
       Я вошел в базу адресной службы и набрал фамилию и адрес.
       Альбина оказалась совсем не крокодил. Конечно, писаной красавицей я бы ее не назвал, но мой вкус, как известно многим нью-йоркским девицам, давно и безнадежно испорчен.
       Миленькая простоватенькая мордашка, зеленые глазки (везет мне сегодня на зеленоглазых!), огненно-рыжие волосы. Чем-то она мне напомнила французскую певичку Милен Фармер в клипах конца прошлого века, была такая, с потугами на ведьму. Имелось в глазах Альбины нечто неординарное, огонек какой-то непонятный, но утверждать, что передо мной нимфоманка, я бы, в отличие от Ларисы Ерошевич, не стал.
       Поясного портрета в базе не оказалось, и размер Альбининого бюста остался мне неведом. Будем надеяться -- до поры до времени...
       За неимением гербовой пишут на простой. Я запустил принтер и превратил электронное изображение рыжей медсестры в бумажное, сунул полученный портрет в портмоне. Впрочем, теперь я ее и без портрета узнаю. На Милен Фармер далеко не все похожи...
       Интересно, почему же она удрала в четверг? Неужели крысы побежали с корабля? А если так, то чем был нагружен корабль перед тем, как дал течь?
       Я спустился в ресторан и купил коробку конфет. Не слишком дешевых и не слишком дорогих -- тех, на которые разорился бы для медсестры счастливый отец выбравшегося из могилы первенца.
       А потом отправился навещать "больную" мамашу.
      

    11

       Альбина жила на улице некоего Рубинштейна, в доме, главными достопримечательностями которого были узкая и низкая арка (Бабба Энистен из "Нью-Йорк Никс" запросто достал бы до грязных камней макушкой) да похожий на колодец двор, полностью заасфальтированный -- ни кустика, ни цветочка. Единственным его украшением был огромный мусорный бак в углу. Оттуда до меня донеслись запахи, не имеющие ничего общего с человеческим жилищем. Я имею в виду цивилизованного человека, разумеется. У нас такие пейзажи даже в гетто не встретишь, где живут выходцы из какой-нибудь банановой Иксделупы...
       Особенно жалко мне стало тех, кто жил за окнами, расположенными рядом с баком. На их месте я бы лучше повесился, чем терпеть подобное соседство... Впрочем, времена дикого капитализма везде одинаковы. Богатые набивают карманы и поселяются в шикарных загородных особняках, бедные нищают и влачат жалкое существование рядом с мусорными баками. C'est la vie, как говорят в Париже и не только в нем одном.
       К счастью, Паутовы жили не по соседству с баком. И даже не в этом дворе.
       Я миновал еще одну арку -- более узкую и низкую, чем первая (под ней бы Энистен в темноте и вовсе снес себе голову) -- и оказался в новом колодце. Тут было веселее, вдоль стен на клумбах даже росли кусты. Кажется, шиповник... Все свободное от шиповника место был занято легковыми машинами. И как они тут только припарковываются! Я сразу зауважал местных водителей. Крутиться на подобном пятачке -- это вам не по хайвэю раскатывать!
       Впрочем, радовался я рано. Лифта дом не имел, и пришлось тащиться на четвертый этаж по темной лестнице, которую не убирали, наверное, со времен Авраама Линкольна. Видимо, владельцы автомашин жили в других парадных. А может быть, загаженная лестница была для них нормой.
       Нужная дверь выглядела достаточно прилично -- похоже, ее не только красили, но время от времени даже мыли. Для обитателей такой лестницы это был самый настоящий подвиг.
       Я нажал кнопку звонка. Через полминуты донесся тот самый, глубокий, как Марианская впадина, женский голос:
       -- Кто там?
       -- Здравствуйте! Я вам звонил. У меня презент для Альбины.
       -- Это вы, Володя?
       -- Да, -- сказал я, чувствуя себя по крайней мере идиотом: как можно разговаривать с человеком сквозь запертую дверь! Впрочем, у них тут, наверное, ситуация, как у нас в Чикаго сто лет назад, и все всех боятся...
       Защелкали замки, зазвенели дверные цепочки. На меня почему-то дохнуло средневековым подземельем, каким его обычно изображают в голливудских мистических картинах. И я бы не удивился, если бы вдруг сверху, щелкая по ступенькам костями, ко мне на свидание спустился скелет в ржавом шлеме и со ржавым же мечом.
       Между тем, за дверью справились наконец со своими многочисленными запорами, и я слегка остолбенел: на меня смотрели знакомые зеленые глазища, те самые, с электронного портрета. И волосы тоже были огненно-рыжие. Вот только личико... Личико, надо сказать, подкачало -- передо мной стояла Альбина Паутова, но лет на тридцать старше.
       И я вдруг понял, что имела в виду толстуха Лариса Ерошевич, произнеся слово "ненормальная".
       -- Заходите, Володя! -- Зеленые глаза пронзили меня насквозь, со всеми моими потрохами, но, видимо, в потрохах этих не нашлось ничего опасного, потому что Паутова-старшая улыбнулась. -- Заходите, пожалуйста! Что же вы встали столбом?
       -- Вы очень похожи на свою дочь! -- опомнился я. -- Вернее, ваша дочь очень похожа на вас.
       Мне вдруг показалось, что долго тут находиться не стоит: раскусит она меня, как два пальца обоссать, раскусит. Вновь явились мысли о мрачных подземельях, о сушеных жабах, о крови черного петуха, будто передо мной стояла ведьма...
       Я протянул ей коробку конфет:
       -- Это для Альбины... э-э... не помню уж, как ее по батюшке...
       -- Васильевна.
       В адресной службе действительно значилось "Васильевна", но через год отчество медсестры должен забыть даже самый благодарный отец.
       -- Может быть, чайку?
       Мне чертовски захотелось зайти в комнаты: там, наверное, ждали нас черные драпировки, свечи, разливающие вокруг себя тусклое неверное сияние, и колода карт таро... Но интуиция подсказала мне: стоп, иначе как два пальца... А интуиции своей я привык верить не меньше, чем боссу.
       -- Спасибо, но я спешу. Вы забыли, у нашего сына сегодня день рождения. Он ждет меня с подарками. Спасибо вам за вашу дочь. Они с доктором Марголиным жену с того света вытащили. И ребенка сберегли.
       Зеленые глаза засияли, но пронзительности в них не убавилось.
       -- Пожалуйста, молодой человек. Я обязательно передам Альбиночке ваши добрые слова.
       Я церемонно поклонился. И позорно бежал с поля боя.
       Впрочем, со стороны это выглядело как спокойная походка уверенного в себе человека, только что с честью исполнившего свой моральный долг.
       Покинув темную лестницу, я мельком оглядел двор. Второго выхода из него не наблюдалось. Значит, улицы Рубинштейна мамаше в любых своих вояжах не миновать. Разве лишь в квартире есть запасной ход на какую-нибудь еще более темную лестницу. Или Паутова-старшая умеет летать на метле.
      

    12

       Через полтора часа я уже удивлялся, почему дом Паутовых произвел на меня такое странное впечатление. А еще через час забыл и саму старую ведьму. Ибо рядом со мной сидела ведьма молодая, белокурая и кареглазая, и я изо всех сил распускал перед нею хвост. И если на улице Рубинштейна разыгравшееся воображение забросило меня во мрак средневековых подземелий (хорошо хоть оно не лишило меня памяти, и по дороге домой я послал Инге эсэмэску), то сейчас, в ресторане, оно тянуло меня совсем в другом направлении. Мы уже были с Ингой tete-a-tete, и уже выпито было две бутылки зелена вина калабрийского разлива, и нам стало куда как хорошо, и я принялся стаскивать с нее это фиолетовое, с блестками платье, а потом бюстгальтер и трусики (хотя ни того ни другого, похоже, под платьем не было и в помине), и мы уже в двадцать первый раз поцеловались, прежде чем я распластал ее на белоснежной простыне. А потом был двадцать второй поцелуй, упоительно долгий и завершившийся главным...
       -- Приятного аппетита! -- сказал официант, ставя на стол салат с крабами, и мне срочно пришлось унять юношеские фантазии.
       -- Ты сегодня не в себе, дорогой! -- Инга отобрала у меня солонку, которую я, сам того не замечая, крутил в руках.
       Я самоотверженно справился с юношескими фантазиями и сразу стал "в себе". Для начала выдал бессмертный текст про Вовочкин пальчик, который уже не пальчик, Марья Ивановна...
       -- Растешь, -- сказала Инга. -- Правда, этот анекдот мальчишки мне рассказывали еще в детском саду.
       -- Видно, меня так загипнотизировали, -- парировал я. -- Вашему гипнотизеру, наверное, лет восемьдесят... А ты была столь соблазнительна уже в детском саду?
       Инга пожала плечами, хмыкнула и выложила мне текст про Мальвину, где та советует папе Карло, что бы он, если хочет стать дедушкой, поменял у Буратино местами нос и это самое.
       Я добросовестно отсмеялся, и мы принялись поедать салат с крабами.
       -- День был удачный? -- спросила Инга.
       -- Вполне, -- сказал я. -- Но до конца дела еще далеко.
       Она вернулась к общению с салатом, хотя было видно, что любопытство одолевает ее куда больше, чем меня -- юношеские фантазии.
       Я оценил такую удивительную сдержанность, но в нашей с боссом паре приоритет выдавать посторонним розыскную информацию принадлежит вовсе не мне. И не развяжут мой язык ни карие блестящие глаза, ни распущенные по плечам волосы...
       -- А ты чем занималась у твоего Пал Ваныча?
       -- Охмуряла очередного клиента. Пыталась всучить томограф, который ему не нужен.
       -- И как?
       -- Успешно. Выгодная сделка заключена. Фирма получит немалую прибыль, а я -- премию.
       -- Рад за тебя, дорогая! А нельзя ли, чтобы из этой прибыли кое-что перепало мне? Завтра придется заниматься слежкой и не мешало бы иметь одежду другого толка.
       Инга отложила вилку и достала из сумочки несколько бумажек. Протянула мне:
       -- Не забудь взять в магазинах чеки для отчета. Отдашь при следующей встрече. А сегодняшний ужин оплачу я. Надо же на что-то тратить премию.
       В Нью-Йорке бы подобное предложение ни в жизнь не прошло, но тут я вынужден был согласиться. Лишь сказал, чтобы сохранить лицо:
       -- Оказывается, я забыл дома кредитную карточку. Сочтемся, когда заглянешь в Штаты.
       -- Сочтемся... Не пора ли нам выпить?
       -- Пора.
       И мы выпили.
       Потом я выдал свежий американский текст про Монику и Билла, а она ответила историей про Петьку, Анку и Василия Ивановича. Поскольку это трио было старше нашей пары на три четверти века, я уважительно коснулся коленом Ингиного бедра. Бедро было горячее и упругое. У меня тут же появилось свое горячее и упругое, но время для таких аргументов еще не наступило.
       Мы выпили еще, и я признался, что местные вина не так уж и плохи. А женщины -- и вообще мечта!..
       -- Ты успел узнать многих женщин? За день?
       -- Успел. Правда, не столь близко, как мне хотелось бы узнать одну из них.
       Теперь Ингино колено коснулось моего бедра.
       Воодушевленный этой маленькой победой, я выдал еще один текст про Билла и Монику (на Билла, доживающего отпущенный ему век на фамильном ранчо в Арканзасе, наверное, в этот момент напала такая икота, что он подумал, будто за ним наконец пришла смерть). Инга тут же ответила анекдотом про их последнего президента и певичку Люлю.
       Когда я, наконец, отхохотался и вытер слезы, официант притащил пельмени.
       Я тут же вспомнил родных пенсильванских цыплят с трюфелями и брокколи, но пельмени -- национальное русское блюдо, и не отведать их значило нарваться на международный скандал. Впрочем, хуже цыплят они оказались совсем ненамного.
       Мы выпили еще, но, помня о завтрашнем дне, я уже принялся соблюдать меру, делая один глоток там, где в другое время сделал бы пять. Зато наши колени касались друг друга едва ли не с частотой дыхания, и каждый раз между ними будто искра пробегала.
       Потом были еще анекдоты, фрукты, опять анекдоты, мороженое, чуть-чуть вина. Юношеские фантазии колобродили так, будто у меня не было женщины по крайней мере месяц (Лили, с которой я спал в пятницу, за такую мысль снесла бы мне верхнюю голову). Когда Инга расплатилась за ужин, я, едва не приплясывая от нетерпения, спросил:
       -- Поднимемся ко мне или возьмем такси и поедем к тебе?
       Она вскинула на меня возмущенные глаза:
       -- В первый вечер я не ложусь даже под американского детектива, мистер!
       Такого облома я не ожидал. Оказывается, сучка просто играла со мной весь вечер, будто с мальчиком. Впрочем, кто платит, тот и музыку заказывает, с какой стати я решил, что имею на нее права! И вообще слово клиента -- закон!
       Оставалось проводить ее до такси и снять одну из обретавшихся в холле отеля ночных бабочек, не думая о том, как я проведу потом эти расходы в отчете. Однако едва мы вышли из ресторана, Инга направилась прямиком к лифтам.
       Она и в самом деле не легла под американского детектива. Потому что все время была наверху. Она ерзала по мне с энергией нимфоманки, постанывая: "Миленький! Миленьки-и-ий! -- а я пожирал взглядом прыгающие перед моим лицом, ослепительно-молочные на фоне бронзовых плеч груди, время от времени ловил губами соски и думал о том, что оказался прав. Бюстгальтера и трусиков под платьем действительно не было, но теперь это не имело никакого значения.
       Правда, когда она, наконец, сползла с моего живота, я подумал, что отсутствие нижнего белья на женщине всегда имеет значение, но долго обсасывать эту мысль не пришлось, потому что, отдышавшись, Инга сказала:
       -- Прости, америкен бой, но мне пора.
       -- Разве ты не останешься?
       -- Нет, я должна идти! -- Она произнесла эту фразу так твердо, что исчезло всякое желание возражать.
       Возможно, ей предстояло охмурять томографом очередного клиента и зарабатывать очередную премию. Поэтому, когда Инга отправилась под душ, я поднялся с постели и проверил содержимое ее сумочки. Помимо разных женских мелочей, ничего там не оказалось.
      

    13

       Утро было продолжением вечера. По крайней мере, в мыслях...
       Спарились и разбежались, думал я, крутясь под душем. Спарились и разбежались. Как животные... Где-то я уже встречал эту мысль, у кого-то из литературных классиков. Но у кого именно, так и не вспомнил. Может быть, у Фолкнера? Или у Пензера -- не у того Пензера, который Сол, а у того, который Джим? Тот, что создал "Фарфоровую спираль"... Нет, не помню...
       Спарились и разбежались, думал я, покрывая подбородок кремом для бритья. "Одно добро!" -- говорила когда-то покойница-мать, и добро действительно одно -- горячее и влажное, сначала свободное, а потом тугое, -- но всякий раз почему-то по-новому. Как фильм гениального режиссера, в котором всегда найдешь то, чего не находил раньше...
       А потом я чертыхнулся. Что за дурацкие мысли? Где тут новое? У меня есть Лили; бывали хорошенькие свидетельницы по разным делам, с готовностью дарившие мне возможность познакомиться со своими прелестями, когда у нас с Лили случались размолвки; я здоровый бугай тридцати лет, в самом соку, не зря на меня так падки дамочки климактерического возраста... Что за комплекс согрешившего пуританина? Ничего ведь не случилось! Просто, кроме Лили и хорошеньких свидетельниц, теперь у меня еще будет Инга в далекой России, а у нее, кроме всех прочих клиентов, буду я в далекой Америке. Невелики изменения!.. И вообще пора думать о деле!
       Побрившись, я подсел к компьютеру.
       У босса заканчивались вчерашние сутки, и он уже разродился инструкциями. Последние сводились к трем пунктам:
       1. Отыскать медсестру Albina Pautoff и попытаться расколоть ее на имя белокурой "фифочки;
       2. Отыскать вышеназванную фифочку и установить за нею наблюдение;
       3. При сложностях с первыми двумя пунктами посетить клинику с целью раздобыть список незаконным путем.
       "Последнее, желательно, осуществлять в ночное время", -- добавлял босс. Юморист хренов!..
       Я уничтожил полученное сообщение и спустился в ресторан. Заказал яичницу с беконом, кофе, апельсиновый сок. Гречишных оладий с черной патокой у них не имелось. Я оказался первым клиентом в истории отеля, кто заикнулся о подобном блюде, наверное, где-то вычитал у иностранцев. Или услышал по видику. Без Инги официант был много разговорчивее, и я не стал его унимать, потому что не слышал: мои мысли были далеко отсюда.
       Позавтракав и выкурив первую утреннюю сигарету (никогда не курю на пустой желудок и вам не советую!), я вернулся в номер и захватил кое-какие мелочи, необходимые человеку моей профессии в оперативной работе. Потом вышел на улицу, выгнал со стоянки машину и отправился в ближайший "Секонд хэнд", на Наличную улицу, в двух минутах езды от отеля. В магазине быстро подобрал джинсовый костюм (родной "Джордаш бейсик"). Переодевшись, попросил, чтобы старые мои тряпки упаковали в пакет -- сейчас не время для благотворительности! -- и прибавил к новому прикиду бейсболку с надписью "Лос-Анджелес Кингз". А также солнечные очки. Забросив пакет с тряпками в багажник, я выкурил еще одну сигарету и отправился на улицу Рубинштейна, к дому с дворами-колодцами и фантастическим мусорным баком.
       Вокруг жил привычной жизнью летний город. За прошедшие сутки он стал мне роднее, я уже неплохо знал его в натуре, а не по карте. Он не был похож на своего американского тезку-карлика; и тем более он не был похож на Нью-Йорк; просто в нем появилось нечто, дававшее мне право с полным основанием говорить: теперь это и мой город. И дело вовсе не в джинсах "Джордаш бейсик" и не в бейсболке с атрибутикой хоккейных королей -- эту лабуду можно встретить в любом уголке мира, -- дело совсем в другом. Вот на этом перекрестке я уже стоял в пробке вчера, и он был мне знаком до последней выбоинки на асфальте; в тени вот этих деревьев, покрытых пыльной листвой, я, возможно, буду прятаться от жаркого августовского солнца завтра... Нет, что ни говорите, а теперь мы были с Питером одной крови...
       Я покинув Васильевский; постоял в очередной пробке на Дворцовом мосту; как истинный абориген не стал пялиться на последнее прибежище русских императоров Зимний дворец (а вчера вот пялился!) и сквозь еще одну пробку выплыл на Невский проспект. Бедная зеленью, эта магистраль походила на рану, пропоровшую грудь города и успевшую ко времени моего появления в Питере уже поджить, покрывшись корочкой асфальта и каменных стен. Лишь кое-где из нее сочилась зеленая кровь парков и садиков. Проехав мимо моста с лошадьми, я повернул через квартал направо и прибыл к цели.
       Тут, правда, пришлось бы помучиться в поисках места для парковки, однако мне повезло: от тротуара отвалил потрепанный "мерс", и я немедленно приткнулся в образовавшуюся щель. Тут же подскочил одетый в коричневую униформу блюститель городских парковок, нацелился на содержимое моих карманов. Я отвалил ему три часовых тарифа без квитанции, и он был готов терпеть мою "забаву" хоть до самой ночи. И даже завтра пригласил заглянуть.
       Завоевав место под солнцем, я достал мобильник и набрал знакомый номер.
       -- Алло! -- отозвался глубокий голос рыжей старухи. -- Я вас слушаю!
       -- Будьте добры Виктора Петровича!
       Секундное замешательство.
       -- А какой номер вы набрали? У нас таких нет.
       -- Извините, ошибся! -- буркнул я и отключился.
       Все в порядке. Мамочка сидела дома, и мне оставалось подождать, пока она выберется из берлоги. Продолжительность этого процесса, правда, была непредсказуемой, но такова уж специфика нашей профессии. Бывало, и всю ночь на декабрьском дожде проторчишь, да не в машине, а за ближайшим углом. Дело привычное!..
       Я включил кондиционер, сел поудобнее, закурил очередную сигарету и стал смотреть в глубь необходимого мне двора.
      

    14

       Ждать пришлось почти до трех часов, так что я вполне окупил свои парковочные расходы. За это время успел выкурить полпачки "Кэмел", просмотреть в полглаза купленную еще возле "Секонд хэнд" спортивную газету (русскую, разумеется!) и позвонить Инге. Судя по тону разговора, та была занята, но мою просьбу достать хороший набор отмычек восприняла с пониманием. И даже не стала спрашивать, к кому это я собрался вломиться. Лишь поинтересовалась, не нужен ли мне "Сезам". Такой, замаскированный под записную книжку, у меня имелся, и я не стал настаивать, чтобы мне предоставили местный: все равно весь софт поступает в Россию через полмесяца, а мой "Сезам" был снабжен программой недельной давности.
       Инга попросила у меня два часа времени и сказала, что после этого будет готова доставить мне инструмент по первому же телефонному требованию. Готова она выполнить и другие мои просьбы. Последнее было добавлено другим тоном, понятным лишь одному мне, и кабы не проклятая работа, я бы тут же изложил ожидаемую от меня просьбу...
       А поостыв, подумал , что за два часа достать подходящий инструмент -- это подвиг покруче двух вечеров подряд в одной и той же постели. Видно, контора Пал Ваныча занималась не одной только продажей медицинского оборудования. Впрочем, подобным в наше время не удивишь! Кто возьмется определить разницу между легальным бизнесом и грабежом либо рэкетом? Я бы не взялся...
       Без десяти три старуха Паутова нарисовалась в глубине двора. Одета она была в модный брючный костюм светлых тонов, и если бы я сказал, что он смотрелся на ней, как на корове седло, то изрядно бы покривил душой. В правой руке она держала зонтик, а в левой -- полотняную сумку.
       Я погасил очередную сигарету, достал из сумки подходящие усы, налепил на верхнюю губу, напялил бейсболку. Завершив изменение внешности с помощью солнечных очков, дождался, пока Паутова-старшая удалится от подворотни метров на двадцать и выбрался из машины. Заметь меня сейчас блюститель парковок, он бы изрядно подивился выросшим за четыре часа полноценным усам. Однако тому было не до меня -- он сдирал мзду с владелицы оранжевого "рено", причалившего к противоположному тротуару.
       Следить за старухой было несложно -- ее огненная голова выделялась в толпе, как костер в ночи. К тому же Паутова-старшая оказалась легкомысленна, словно пятнадцатилетняя школьница, -- ни разу не оглянулась. Впрочем, откуда ей было знать, что в кильватере у нее торчит усатая подводная лодка в джинсах и очках?
       Я попытался вспомнить план этого городского района, но безуспешно -- ориентиром для меня тут был Невский, а мы топали в противоположную сторону. Прошли полтора квартала, свернули налево и выбрались в какому-то божьему храму. Старуху там, видимо, не ждали, поскольку она потащилась дальше, к странноватого вида зданию с большой буквой "М" и надписью "Станция "Владимирская" на стене. Тут ее тоже не ждали -- она вновь свернула налево.
       Через две минуты мы оказались на самом обыкновенном рынке, и рыжая принялась набивать фруктами свою полотняную сумку, а я шнырял в толпе, стараясь не потерять старуху из виду. Пришлось даже шугануть молодую цыганку в аляповатом сарафане и не менее аляповатой шали, надумавшую отвлечь меня от слежки перспективой узнать собственную судьбу. К счастью, препирательство наше получилось тихим и недолгим...
       Вскоре старушенция наполнила свою сумку и устремилась к выходу. Я тут же пристроился в кильватер. Мы вернулись к метро, в очередной раз повернули налево, а метров через двадцать Паутова-старшая нырнула в парадную довольно невзрачного дома. Я проследовал мимо и устроился поодаль, на скамеечке.
       На этот раз я успел выкурить всего лишь две сигареты: старушенция появилась на улице через сорок минут. Выглядела она слегка расстроенной. Я проводил ее до родного двора-колодца, отщипнул усы, спрятал в карман и быстренько вернулся к "Владимирской". Толкнул дверь, за которой побывала рыжая.
       Звякнул колокольчик. Я оказался в небольшом тамбуре с тремя дверями (считая и ту, через которую вошел). Одна из двух других оказалась открытой, возле нее расположилось застекленное окошко с выкрашенной белилами полочкой. Над окошком висел бумажный лист с отпечатанной на принтере надписью "Меблированные комнаты г-жи Подрядчиковой. В наем".
       -- Желаете комнатку, молодой человек? -- Из открытой двери на меня смотрела толстая клуша пенсионного возраста с коротко подстриженными седыми волосами. -- Недорого. Двадцатка в сутки.
       Видимо, это и была "г-жа Подрядчикова". Она так и лучилась счастьем -- будто я был блудным сыном, вернувшимся наконец к родимым пенатам.
       -- Спасибо, -- сказал я дружелюбно. -- Комната мне не нужна. Мне нужна Альбина Паутова. Рыжая такая, с зелеными глазами. Поселилась у вас на днях.
       Счастья на морщинистой физиономии "г-жи Подрядчиковой" поубавилось. Теперь я был не блудный сын, а надоедливый коммивояжер, пытающийся всучить бедной женщине тридцать пятую скороварку.
       -- Нет ее!
       -- Давно ушла?
       -- Еще утром. Как проснулась, так сразу и ушла!.. А вы, собственно, что за птица с допросом вместо яйца?
       Я достал из кармана десятку:
       -- Такое яйцо подойдет?.. Будем считать, я снял у вас комнату на сегодняшний вечер.
       Счастья у хозяйки не прибавилось, но десятку она взяла. Буркнула:
       -- Только чтобы после одиннадцати духу твоего здесь не было. У меня не публичный дом.
       -- Не будет, мамаша, ни слуху ни духу, -- заверил я. -- Мы управимся задолго до одиннадцати.
       -- Ладно, сгинь с глаз моих! Третий этаж, комната тридцать четыре. -- Клуша уползла в свое логово.
       Со спины она напомнила мне старинный комод, виденный как-то в римейке "Унесенных ветром".
       Я проводил "г-жу Подрядчикову" признательным взглядом, резво взбежал по ступенькам и позвонил в комнату тридцать четыре.
       Никакого ответа.
       Я сделал еще четыре быстрых, вдогонку друг за другом звонка.
       -- Кто там? -- послышался голосок. Глубокий, как... ну вы сами знаете.
       -- Санитарный инспектор Петров! -- рявкнул я. -- Соседи жалуются, что от вас к ним клопы ползут.
       -- Какие клопы? -- от неожиданности она открыла. -- Почему вы без хозяйки, инспектор?
       А когда попыталась закрыть, я уже вставил в щель каблук. Преодолев хилое сопротивление, распахнул дверь пошире, пролез в комнату и только теперь дал ей возможность осуществить задуманное. Однако она все еще стояла, разинув рот, и управляться с замком мне пришлось самому. Наконец голосок вновь прорезался:
       -- Кто вы такой?
       Я не ответил: я разглядывал ее.
       Лицом она действительно походила на свою мать. Но телом это была девочка-подросток, безгрудая и узкозадая, таких мы в школе называли ruler -- линейка. На ней был тренировочный костюм с эмблемой "Adidas", и от шеи и ниже она была очень похожа на мальчика. Но глаза принадлежали женщине, к тому же смертельно перепуганной. Хоть и пытающейся хорохориться...
       -- Если вы сделаете хотя бы шаг, я закричу! Здесь очень тонкие стенки, а соседи сейчас дома.
       Я понял, что она так и поступит, и постарался не делать резких движений.
       -- Зачем кричать, дорогая? Клуша внизу думает, что я ваш любовник, вы думаете, что я киллер, а мне всего-навсего надо с вами поговорить.
       Она прищурилась, пронзила взглядом мою физиономию:
       -- Да-да! Вы же пустой! Что вам надо? Кто вы такой? Санитарный инспектор из вас, как из меня уборщица!
       Она знала себе цену, хотя до Милен Фармер ей было как воробью до лебедя. Но знала она и кое-что более важное. Вот это мне и предстояло из нее вытряхнуть.
       Я достал удостоверение частного детектива, сунул под вздернутый носик. Некоторое время она рассматривала пластиковый прямоугольник, шевеля пухлыми губами, будто за недолгие прожитые годы напрочь разучилась читать.
       -- Я ищу доктора Виталия Марголина.
       Пришла она в себя быстро: глаза засверкали непонятной мне гордостью, носик задрался к потолку, спина распрямилась.
       -- Я понятия не имею, где Марголин! -- Голос ее однако дрожал. -- Он внезапно ушел в четверг с этой... женщиной. Прямо с приема. А меня оставил выкручиваться перед пациентками.
       -- И вы решили выкрутиться тем, что внезапно попросились в отпуск.
       -- Неправда! -- Она окончательно успокоилась. -- Насчет отпуска я договорилась с Виталием Сергеевичем еще накануне. А заявление написала в четверг утром. Он просто не успел подписать.
       Если она и вешала мне на уши лапшу, ущучить ее было нечем. И я зашел с другой стороны.
       -- Как имя женщины, с которой ушел доктор? Кто она такая?
       -- Не знаю.
       -- А вот тут вы лжете, милая! Она ведь дважды рожала в вашей клинике!
       -- Ну и что с того? -- Зеленые глаза полыхнули гневом. -- У нас редкий день не рожают! И мне всех надо помнить!
       Я пристально вглядывался в ее лицо.
       -- Ну не помню я имени этой женщины. -- Паутова прижала руки к груди. -- А если бы даже и помнила, так не сказала. Для нас, работников клиники, главное -- интересы наших пациенток.
       -- И ради этих интересов вам теперь приходится скрываться в этой дыре!
       -- С чего вы взяли! -- Она фыркнула. -- Я вовсе не скрываюсь. Это моя комната свиданий. При маме-то неудобно. -- Она посмотрела на меня с вызовом.
       А я пребывал в сомнениях. Мне вдруг очень захотелось ей поверить. Вряд ли подобная женщина, почти девушка, могла быть замешана в чем-то серьезном. Куда ей! Ее же соплей перебить можно! Да-а, но тогда получается, что я в тупике... Была, правда, крохотная зацепка -- та пауза, которую Паутова сделала между словами "с этой" и "женщиной", но чтобы зацепиться, мне катастрофически не хватало информации. Оставалось отыгрывать назад.
       -- Ладно, -- сказал я примирительно. Достал блокнот, черкнул на страничке несколько цифр, вырвал листок. -- Если вдруг встретите доктора Марголина или он вам позвонит, брякните мне вот по этому телефончику. В любое время суток.
       -- Хорошо. -- Она вновь прижала руки к груди. -- Спасибо вам огромное!
       -- За что? -- удивился я.
       -- За то, что не стали меня бить.
       И такую подозревать в чем-то!..
       Я фыркнул:
       -- У вас, моя милая, превратные сведения насчет морального облика наших доблестных частных детективов. Мы никогда не бьем свидетелей, если они не пытаются ударить нас.
       Альбина Паутова вздохнула -- не то с облегчением, не то сомневаясь в правдивости моих слов. А я вспомнил, что забыл осмотреться: все это время мы так и проговорили в прихожей.
       -- Могу я заглянуть к вам в комнату?
       Зеленые глаза вновь вспыхнули, но она промолчала, лишь посторонилась, пропуская меня.
       Комната была обычной меблирашкой. И конечно оказалась пуста. Как и санузел.
       -- Под кровать загляните! -- насмешливо посоветовала Альбина. -- И за портьеры обязательно! Вдруг именно там прячется доктор Марголин!
       -- Работа такая. -- Я с готовностью выполнил ее указания. -- Все, извините. -- И направился к двери.
       -- Подождите, санинспектор!
       Я обернулся.
       Она достала из сумочки пачку сигарет и зажигалку, прикурила и оценивающе посмотрела на меня:
       -- Вам ведь все равно на кого работать... Не могли бы вы мне помочь?
       -- Будет все равно лишь тогда, когда я завершу дело нынешнего клиента.
       Мне вдруг чертовски захотелось ей помочь. Это было странное чувство: так, наверное, относится отец к своей взрослой дочери, столь родной, но, увы, столь же непутевой.
       -- Какая вам требуется помощь?
       -- Просто надо кое-что кое-откуда забрать...
       -- Что и откуда?
       Она вновь задумалась. И отрицательно покачала головой:
       -- Нет, извините! Мне неудобно просить вас от этом.
       Понятно, подумал я. Амурные дела... Находятся ведь и до "линеек" охотнички. Как правило это педофилы, у которых кишка тонка связываться с несовершеннолетними. А тут все в кайф -- на ощупь почти ребенок, а уголовный кодекс на подобную связь плюет с высокой колокольни! Вот и получилось, что любовник снимал ее голой, а теперь разбежались, и она хочет забрать пленки и сидюшники. А может, даже пахнет шантажом... Мы с боссом за такие дела стараемся не браться. Грязи много -- денег мало...
       -- Извините! -- повторила она.
       И я ушел. Будто сбросил со своих плеч неподъемный груз... Спустившись по лестнице, заглянул в берлогу комодообразной хозяйки.
       -- Моего духу уже нет, мамаша!
       Клуша благосклонно кивнула.
       -- Простите, мамаша, -- продолжал я. -- Скажите, к Альбине, кроме меня, кто-нибудь приходил?
       Клуша оторвала свой комод от стула, на котором восседала с видом царицы Клеопатры, подошла ко мне:
       -- Никто, милок. Не сомневайся, верная она тебе. У меня на это глаз -- алмаз!
       Я изобразил невероятное облегчение и вложил в старухину ладонь еще одну десятку.
       -- Если вдруг появятся, постарайтесь узнать, кто таков и чего ему надо.
       -- Господи, до чего же вы, мужчины, ревнивы! -- Клуша спрятала деньги в стол. -- Все выведаю, милок, не сомневайся. Приглянулся ты мне.
       -- Только Альбине о моей просьбе ни в коем случае не говорите. Незачем ей знать.
       -- Не скажу, милок, не скажу.
       Все было на мази, и я отступил на заранее подготовленные позиции. Выйдя на улицу, закурил и немного посидел на знакомой скамеечке, слушая пение птиц и благосклонно поглядывая на спешащих мимо петербурженок. Потом вспомнил, что у меня во рту с утра крошки не было, и решил заглянуть на рынок, схрумкать хоть парочку бананов. Прошелся вдоль торговых рядов, прицениваясь. Пустой номер -- цены везде одинаковы! Тоже мне рынок! Впрочем, это рынок по-русски, наверняка все мафией схвачено...
       И тут ко мне вновь привязалась давешняя цыганка. Поскольку в работе был временный перерыв, шугать ее я не стал, отстегнул от щедрот пятерку.
       -- По ладони будешь или как?
       -- Нет, красавчик, я не обманщица. Вырви три волоска из своей шевелюры.
       Я выщипнул несколько волос. Цыганка зажала их в кулак, подула на него, положила левую руку мне на сердце. Я сразу насторожился -- в кармане под ее ладонью находились документы. Между тем цыганка закатила глаза и забормотала дежурный набор гадальных фраз:
       -- А ждет тебя, бриллиантовый, дорога в казенный дом, но беды не будет... А сохнет по тебе, яхонтовый, блондинка, тебе знакомая... А дети твои, алмазный, все живы, только один мальчоночка мертвенький...
       Я фыркнул: видно, какая-то из моих подружек умудрилась залететь, и пришлось ей, бедной, сделать аборт.
       Цыганка открыла глаза, убрала руку от моего кармана (документы остались на месте -- я следил внимательно), добавила с улыбочкой:
       -- Позолоти ручку -- дальше скажу!
       Смеха ради я достал еще пятерку.
       -- А бояться тебе, изумрудный, надо девы рыжей и зеленоглазой...
       И пока я, остолбенев, пялился на нее с открытым ртом, дочь вольного табора выхватила из моих пальцев пятерку и юркнула в толпу.
       Я кинулся за нею, наверное, только через минуту, но куда там!.. Цыганок по рынку болталось полным-полно, все они были похожи друг на дружку и все претендовали на содержимое моего кошелька. Но той, первой, я так и не нашел. И о бананах забыл напрочь.
      

    15

       По дороге в отель, загорая в очередной пробке, я позвонил Инге, и мы договорились, что она привезет отмычки вечером.
       -- Буду ровно в восемь, -- заверила она. -- Как штык!
       Ее жизнерадостный голосок подействовал успокаивающе, и проклятая цыганка на время покинула мои мысли. В конце концов, могло быть простое совпадение. Любого из нас ждет дорога в казенный дом (при благоприятных обстоятельствах в ЗАГС, при неблагоприятных в морг), по каждому из нас сохнет хоть одна блондинка и, разумеется, она нам знакома, а всякий мужчина, занимающийся онанизмом, губит своего ребенка...
       Успокоившись, я узнал по справочной, где находится ближайший магазин для туристов, заехал туда и купил моток крепкой веревки, арлитовую кошку, способную выдержать нагрузку в сто пятьдесят килограммов, фонарик и спортивный костюм черного цвета без эмблем и надписей. Забросив все это в багажник, отправился в отель.
       Был час пик, пробки возникали на каждом перекрестке, и добрался я туда только к половине седьмого. Поставил машину на стоянку, зашел в ресторан и перекусил, слегка, так, чтобы к ужину вновь нагулять аппетит. Потом вернулся к машине, забрал свое барахло и поднялся в номер. Принял душ, смыв с себя пыль уже пройденных сегодня дорог, и занялся систематизацией полученной информации. Через пять минут стало ясно, что материала для отчета нет. На чем я и успокоился. Пусть босс займется чтением книг -- тем более что подобное времяпрепровождение ему всегда нравилось больше, чем расследования.
       Без пяти восемь запищал телефон, и портье сообщил, что в гости к господину Метальникову пришла девушка по имени Инга. Я ответил в том смысле, что не мешало бы посмотреть, кто такая. Пусть явится пред мои светлые очи, и чем быстрее, тем лучше...
       Инга явилась ровно в восемь. Как штык. Сегодня она надела желтое обтягивающее платье, так что даже вопросов не возникало, есть ли под ним нижнее белье. Вывалила на стол связку отмычек и сходу ринулась целоваться.
       -- Соскучилась, америкен бой, -- призналась она, пока я переводил дух после жаркого поцелуя. -- Привечают ли здесь бедных одиноких женщин?
       -- Привечают, привечают, -- заверил я. -- Но исключительно блондинок и только одетых в желтые платья.
       -- И много ли таких уже побывало? -- Инга погрозила мне пальчиком.
       -- Одна, по крайней мере, сейчас передо мной. -- Я вновь потянулся к ней. -- А больше и не надо!
       -- Стоп, конь в малине! -- Она легонько шлепнула ладонью по моим губам. -- Сначала душ. С меня течет, как с крыши весной.
       Она упорхнула в ванную. А я подсел к столу.
       Воровской набор был классный, против него могли устоять разве что сейфы с двумя степенями защиты. Нет, интересная все-таки фирма у Пал Ваныча!.. И зачем такому человеку частный детектив из-за океана? Над этим вопросом не мешало бы и подумать...
       Однако подумать мне не дали.
       -- А блондинкам без желтых платьев сюда можно?
       Я обернулся.
       Инга стояла на пороге ванной, завернутая в полотенце так, чтобы остались оголенными правая грудь и левое бедро. Набухший розовый сосок был словно наконечник стрелы Амура, нацеленной в меня.
       Я подставил под него свою грудь, и мы рухнули на кровать. Через несколько секунд я был обласкан, раздет и предъявил Инге собственное оружие, походившее на стрелу Амура гораздо больше, чем Ингины прелести.
       -- Раньше, -- прошептала Инга, -- я удивлялась, как эта штука помещается внутри меня.
       А теперь не удивляешься? -- хотелось спросить мне, но это был вопрос не ко времени.
       -- Умещается, умещается... -- Я раздвинул коленом шелковистые бедра. -- Проверим, рашен гёл?
       -- Проверим, америкен бой!
       И мы стали проверять. И проверяли до тех пор, пока Инга не взмолилась:
       -- Хватит, миленький, хватит. Мне уже больно, конь в малине!
       Потом мы лежали бок-о-бок и молча курили, стряхивая пепел прямо на пол. В окно светило заходящее солнце. Где-то снаружи горланили птицы.
       Спарились и разбежались, вспомнил я. Откуда это?..
       Инга приподнялась на локте, потянулась через меня с окурком к пепельнице. Ее левая грудь нависла над моим лицом. Я не удержался и лизнул языком. Инга вздрогнула. Однако моя стрела пока отдыхала, и я оставил прелести в покое.
       Инга вновь улеглась рядом, провела пальчиком по волосам у меня на груди и сказала:
       -- Хорошо-то как! Век бы тут валялась!
       -- И валяйся, -- ответил я. -- Сейчас я расскажу тебе подходящий анекдот. Потом ты расскажешь мне. А минут через двадцать я еще раз сгоняю своего коня в твою малину...
       -- Фу! -- Инга расхохоталась. -- Никогда не думала, что присказку можно использовать в подобном варианте!
       -- Можно, можно, -- заверил я. -- Мы будем ее использовать, пока ты не скажешь: "Хватит, миленький!"
       -- Хватит, миленький! -- Она прижала к моим губам теплую ладонь. -- На сегодня хватит, мне пора. -- Она села, свесив ноги с кровати.
       Я провел пальцем между ее лопаток, Инга опять вздрогнула. Кожа у нее была гладкая-гладкая. И упругая.
       -- А завтра?
       -- А завтра будет завтра. -- Она вздохнула. -- Если будет...
       Все было сказано. Спарились и разбежались...
       Инга удрала в ванную, а я прикрылся простыней и снова закурил. Думать ни о чем не хотелось, и я лежал, наблюдая, как сменяют друг друга минуты на часах, и прислушиваясь к шуму воды. Потом шум воды стих, и загудел фен. Потом замолчал и фен. Однако прошло еще пять минут, прежде чем Инга появилась из ванной. За эти пять минут она превратила размякшую от секса и душа любовницу с расхристанной прической в элегантную деловую женщину при исполнении служебных обязанностей. Не знаю уж, как можно выглядеть деловой в подобном платье, но она смотрелась именно так.
       -- Не обижайся, америкен бой! -- Она чмокнула меня в лоб. -- Мне надо бежать.
       Я молча пожал плечами, и она деловито исчезла за дверью. Я был не столь деловит, и мне потребовалась еще одна сигарета и добрых четверть часа на то, чтобы изгнать из сердца обиду, разочарование и прочие чувства, менее всего свойственные частному детективу. Но я справился. В конце концов, Инга была просто шлюха, пусть рангом и повыше тех, что собираются сейчас в холле отеля под бдительным оком своих сутенеров. Начальство приказало сблизиться с гостем из-за океана, вот она и прыгнула в постельку. А сейчас помчалась докладывать, что гость попросил воровской набор и, значит, собрался вломиться в некую запертую дверь, и не стоит ли предпринять в связи с этим определенные организационные мероприятия по плану, скажем, "Б"?.. Может, конечно, я порю сейчас несусветную чушь! Может, она и в самом деле врюхалась по уши в симпатягу-американца, а сейчас поехала к ненавистному мужу, чтобы приготовить ему ужин, выслушать обиды на жизнь, а потом, уже ночью, раздвинуть ноги перед инструментом, который давно уже стал для нее не стрелой Амура, а осиновым колом, и который она должна принимать в свое лоно дважды в неделю -- по вторникам и пятницам -- да еще разыгрывать при этом страсть и наслаждение, с постылым смирением дожидаясь, пока супруг извергнет в нее мутную липкую струю, а потом, когда она захочет родить, заставит бежать на аборт к какому-нибудь доктору Марголину, потому что она русская женщина, а удел русской женщины -- заботиться и терпеть!..
       Я помотал головой. С чего это вас, сэр, так понесло?.. Ну хорошо, коли это меня так задевает, покончу с розысками доктора и увезу Ингу в Штаты. И пусть брошенный муж загоняет свой осиновый кол шлюхам с панели, и пусть они гладят его, мужа, по лысине! Но пока доктор не найден, и нужно помнить в первую очередь о деле.
       Я принял душ, оделся и отправился в ресторан, пополнять запасы растраченной на любовь энергии.
      

    16

       В двадцать три ноль-ноль я был готов к выполнению пункта "три" полученных от босса инструкций. Кошка и веревка устроились в багажнике. Все остальное надежно упаковано в рюкзаке.
       Я спустился вниз и отдал портье ключ.
       -- Не уезжать ли собрались на ночь глядя? -- спросил он, кивая на рюкзак.
       -- Нет, -- сказал я. -- Пикник. Пригласили вот приятели. Шашлычки там у костерка, то, се... Вернусь завтра, если компания понравится. -- И самым похабным образом подмигнул ему.
       Он ответил мне той же монетой:
       -- Небось, на закуску-то к шашлычкам блондинка давешняя ожидается?
       -- Она, брат, она!
       -- От такой закусочки грех отказываться!
       Я ушел, а он остался, обирать гостиничных шлюх и завидовать счастливчику-постояльцу.
       Сев в машину, я первым делом отключил мобильник -- больше меня ни для кого сегодня не было. Даже для босса. Даже, конь в малине, для Инги...
       Улицы были много свободнее, чем днем, но я катил неторопливо, дожидаясь, пока улягутся спать ольгинские жители, и даже время от времени останавливался, чтобы покурить и подышать ночной прохладой. Все-таки натуральный воздух -- даже на улицах мегаполиса -- это вам не кондиционер. Что бы там ни говорили производители кондиционеров... А кроме того, я сочетал приятное с полезным, проверяя, нет ли хвоста.
       Хвоста не было.
       До места я добрался к часу. Медленно свернул в переулок, вдоль которого тянулась фосьмифутовая каменная ограда.
       Уличные фонари не горели, но я не зря прогулялся здесь вчера, после того как швабра-заместительша Наташа выставила меня вон. В остальном же черная августовская ночь мне только на пользу. Было бы гораздо хуже, если бы доктор Марголин пожелал исчезнуть в июне -- в это время, говорят, тут ночью светло, как днем.
       Заглушив двигатель, я закурил и некоторое время выжидал, открыв дверцу и оглядываясь. По улице, с которой я свернул, прошло несколько машин, но в переулке светлее не стало ни на секунду. Конечно, не помешали бы инфракрасные очки-"змееглазы", но давать Инге такое поручение я не решился -- тогда бы цель моего путешествия стала ясна и слепому.
       Докурив сигарету, я пристроил под мышку кобуру со стерлингом и выбрался из машины, не забыв прихватить с собой и все остальное. Постоял, прислушиваясь. Где-то гремела музыка, и лаяли собаки, но все это происходило далеко. Потом по рельсам простучала электричка. Она тоже не могла мне помешать. Я перешел улицу, на ощупь пробрался сквозь кусты, на ощупь нашел нишу, в которой скрывалась дверь, пошарил справа от нее и нажал кнопку звонка -- раз, второй, третий... Реакции не последовало. Я размотал веревку с кошкой, размахнулся и забросил зубастое чудовище на стену. Раздался едва слышный стук. Вот чем хорош арлит! Звон металлической кошки разбудил бы всю округу, а так -- тишь... Потянул -- сидит крепко. Я напялил рюкзак на плечи и через пять секунд был на стене. Далеко справа светились окна -- там испытывали моральные и физические мучения несчастные роженицы, -- но амбулаторное крыло, расположившееся прямо передо мной, было темно. Еще через три секунды я оказался по другую сторону стены. Постоял, прислушался.
       Похоже, дерзкое проникновение на территорию клиники осталось со стороны хозяев незамеченным. Тогда я подобрался к секретному ходу с другой стороны -- ноги почувствовали камень, -- ощупал замок. Предположения оказались верными: Марголин поставил тут простую защелку, которую изнутри можно было открыть без ключа. А с улицы, надо полагать, ключ и не требовался -- посетитель звонил, и ему открывали.
       Каменная дорожка сама привела меня к двери в здание. Я зажег фонарик, зажал его зубами и принялся за тупое дело -- подбор отмычки. Этот воровской инструмент также прекратили делать из металла, и шума было немного. Через пятнадцать минут упорство было вознаграждено -- замок щелкнул. Предположения мои и тут оправдались: раз Марголин вынужден был удрать внезапно, он вряд ли имел возможность поставить дверь на сигнализацию. Впрочем, если бы завопила сирена или зазвонил звонок, я бы всегда успел удрать.
       Проникнув в здание и убедившись, что вокруг нет окон, я добавил фонарику яркости.
       Ага, вон там, за лесенкой в три ступеньки, еще одна дверь. И врезной замок -- на страже.
       С этой преградой я справился и вовсе за пять минут. Пригасил фонарик, открыл. Не знаю, был ли это кабинет Марголина или какое-либо другое помещение (впрочем, в каком другом помещении, кроме хозяйского кабинета, может быть тайный выход?), но компьютер на столе стоял. Я достал "проныру", подсоединил к параллельному порту и скачал с винчестера все пользовательские файлы.
       Ну вот и порядок: задание босса выполнено без шума и пыли.
       Я отсоединил "проныру", спрятал в рюкзак и быстренько вымелся из кабинета.
       Пять лет назад я бы тут же вымелся и дальше, унося ноги с места преступления. Однако с тех пор Ар... то есть Максим Метальников сделался чертовски любопытен, и именно чертовское любопытство заставило меня осмотреть тамбур, в котором пряталась лесенка в три ступеньки. И я наткнулся на третью дверь.
       Это была еще та дверь, металлическая, с серьезным характером, навевавшая неизбежные мысли о сокровищах Агры, пещере Али-бабы и прочих золотых лихорадках. На ней стоял электронный замок "Хронос", а у меня на этого Хроноса имелся Зевс, в виде "Сезама", который за минуту с небольшим отправил "папашу" в Тартар. И я вступил в святая святых доктора Виталия Сергеевича Марголина.
       Первым делом я поискал окна. А когда убедился, что здесь их тоже нет, щелкнул выключателем возле двери. Вспыхнул свет, и я зажмурился. Когда глаза привыкли, осмотрелся.
       Ну-ка, ну-ка, любопытная Варвара, что мы здесь с тобой имеем?
       Имели мы немного -- стол с еще одним компьютером; в углу большой холодильник, пол перед которым кто-то усыпал битым пробирочным стеклом (я было встрепенулся, но вряд ли в домашнем холодильнике стали бы хранить штаммы чумы, холеры и сибирской язвы); в другом углу -- диван-кровать с подушкой в белоснежной наволочке (недра диванчика наверняка скрывают и прочее постельное белье); три кресла изящной формы; офисный стул перед столом; стеллаж для сидюшек; книжный шкаф. Справа от шкафа -- в третьем углу -- монументальный сейф с клавиатурой.
       Первым делом я подсоединил к компьютеру "проныру" и повторил операцию по изъятию информации. Затем перебрался к сейфу.
       На часах было уже два, и у меня оставалось не так уж много времени. Я решил предоставить "Сезаму" на разборки с сейфом не более десяти минут, прилепил его на дверцу и все эти десять минут наблюдал, как скачут на дисплее цифры. Когда намеченный срок прошел, а щелчок так и не раздался, я остановил бессильный компьютер-взломщик и смеха ради повернул ручку на дверце.
       Послышалось тихое "ш-ш-шу", дверца с готовностью приоткрылась.
       Непечатные слова сами вырвались из моих уст.
       Хвала чувству юмора и настойчивости, но десять минут ломиться в открытые ворота!..
       Я еще раз выругался и распахнул дверцу настежь.
       Первым делом в глаза бросились деньги -- пять пачек русских стольников и две в баксах. В ближайший год, если уйти от босса, можно не работать. Жаль только, доказать законность их приобретения не удастся, и налоговый инспектор вытрет об меня ноги... Ладно, значит послужат здесь: свободные, неподотчетные деньги -- неплохая помощь частному детективу в его профессиональной работе. Не пара зорких глаз, конечно, и не цепкий ум, но тоже ничего. Скажем, наравне с крепкими кулаками...
       В левом углу сейфа лежал небольшой кейс, а в правом -- коробочка из материала, похожего на стекло. Этакая хрустальная шкатулка... Еще в сейфе имел место быть диск -- обыкновенная дюймовка, только почему-то, в отличие от своих благоразумных сестер, открыто загорающих на стеллаже, спрятавшийся в недрах недоступности.
       Этому диску я обрадовался больше, чем деньгам. Он, пожалуй, будет сродни и зорким глазам, и цепкому уму, и крепким кулакам сразу. Вполне возможно, что в нем скрывается наш с боссом гонорар.
       Я уже говорил о своем любопытстве. Именно оно заставило меня взять в руки хрустальную шкатулку и нажать маленькую (в перчатках это было не по силам -- пришлось прибегнуть к помощи лежащего на столе скальпеля) кнопочку на передней стенке.
       Крышка шкатулки поднялась, и я успел заметить внутри маленький перламутровый шарик.
       А потом мне приложили дубиной по затылку да так, что и дух вон!..
      

    17

       Черт! Надо же эдак опростоволоситься! Забыл, детектив хренов, дверь закрыть...
       С этой мыслью я пришел в себя. Сразу посмотрел на часы. Два двадцать. Надеюсь, ночи. Надеюсь, не следующей... Поднялся на ноги. Огляделся.
       Дверь была закрыта. Под ногами захрустели останки несчастной шкатулки. Как осколки чьей-то вдребезги разбитой судьбы. Шарика не было: куда-то закатился. Искать его я не стал -- имеются и поважней дела!..
       Для начала прислушался к собственным ощущениям. Слегка поташнивало, но в остальном все было о'кей.
       Вокруг царила тишина. Никто на меня не набрасывался, сам отрубился -- после гипноза, говорят, бывают такие последствия. Пока обсасывал эту мысль, тошнота исчезла, вернулось спокойствие и уверенность в своих силах.
       Подошел к сейфу, вытащил кейс. Он был заперт, но ключик от замков нашелся тут же, в сейфе. Воспользовался им, открыл крышку.
       Внутри, в гнездах из поролона, лежали хрустальные шкатулки. Восемь штук.
       Открыл одну. Знакомый перламутровый шарик... И в остальных семи -- тоже. На ощупь твердые, большего в перчатках не различишь.
       Неужели все закончится подпольной продажей драгоценностей. Скучно, парни!..
       Я вернул шкатулки в гнезда и закрыл кейс. Ключ привязал к ручке. Повертел головой -- все ли осмотрел? Нет, не все. Подошел к холодильнику, распахнул его.
       Внутри, в жутко неудобной позе, подсунув под задницу правую ногу и вытянув вперед левую, сидел Виталий Сергеевич Марголин. Он был холоден и безнадежно мертв. Белый халат с левой стороны заляпан алым. Присутствовали и следы пороховой гари.
       Я вздохнул: задание клиента выполнено, да только вряд ли мне обломится закрыть дело этой находкой...
       Пора было уносить ноги, но теперь помещение стало местом преступления, и его стоило осмотреть - как говорят, на предмет обнаружения возможных улик.
       Я потратил еще пять минут. Ничего достойного внимания не нашел. Если отпечатки пальцев убийцы и присутствовали, мне они были недоступны. Напоследок я осмотрел замок. Чтобы открыть его изнутри, никакой электроники не требовалось: убийца, сделав свое черное дело, попросту захлопнул дверь и удрал.
       Что меня заставило вернуться к компьютеру и отформатировать винчестер, не знаю. Бывают такие моменты -- действуешь по наитию. Через минуту файловая система превратилась в электронную пыль. Потом я закрыл дверцу холодильника, сгреб из сейфа деньги и вывалил в рюкзак -- Виталику Марголину они больше не понадобятся, а на похороны, надо полагать, хватит и официальных доходов. Подумав немного, я присовокупил к деньгам и кейс: интуиция подсказывала, что это будет правильный поступок. Оставалось собрать собственное имущество. Рюкзак из-за кейса стал скособоченным, и, чтобы не ощущать спиной острые углы, его пришлось взять в левую руку -- правую в подобных обстоятельствах люди моей профессии всегда оставляют свободной.
       Бросив прощальный взгляд на никелированный склеп Марголина, я выключил свет и благополучно покинул гостеприимную клинику. Прошел по дорожке к стене. Кошку снимать не стал -- больше шансов, что обнаружат покойника, если я откажусь от намерения позвонить местным копам. Открыл защелку, вышел, захлопнул "тайную" дверь. Облегченно вздохнул -- явное нарушение закона прекратилось.
       Небо на востоке уже начинало сереть. Пора уносить ноги окончательно.
       Я перешел улицу, открыл багажник машины.
       -- Замерли, малыш! -- сказал сзади тихий голос.
       Я замер.
       -- Медленно повернулись, -- продолжал голос. -- Сделали три шага вперед, поставили рюкзачок на землю и вернулись к машинке.
       Я медленно повернулся.
       Шагах в пяти стояли двое. Их силуэты прорисовывались на фоне сереющего неба, но больше ничего не было видно. Однако дистанция убойная, и у них наверняка есть очки-"змееглазы". Иначе как они разглядели рюкзак?..
       -- Шагаем, шагаем, -- сказал один из незваных гостей. -- Чего испугался?
       -- Лох! -- добавил напарник.
       Я сделал шаг вперед, поднял ногу для второго.
       Чпок! чпок! -- послышалось в темноте. И звук падающих тел.
       Я не мешкая скользнул в кусты, молясь всевышнему, чтобы не выколоть глаза.
       На фоне серого неба появились два новых силуэта.
       -- Эй, парень, выходи! -- послышался громкий шепот. -- Рвем когти! Мы тебя прикрываем.
       Я оценил диспозицию и бочком начал выдвигаться из кустов, вытаскивая из кобуры стерлинг. А выдвинувшись и вытащив, зажмурился и пальнул поверх макушек, тут же присев на корточки.
       Чпок! -- пуля просвистела над головой.
       -- Черт!
       Большего я им не предоставил. Ослепленные, они были беспомощны, как новорожденные котята, и я вырубил их двумя короткими ударами по шеям. Конечно, в темноте немудрено и промахнуться, но уж если начинает везти, то везет до конца.
       Когда они улеглись на асфальт, я прислушался. Стерлинг -- оружие безмолвное, но вспышка есть вспышка! К тому же, и у них может быть прикрытие...
       Однако вокруг было тихо.
       Я опустился на колени, пощупал пульс у первой пары незваных гостей. Оба были как Виталик Марголин. Разве лишь теплее. Пока...
       На меня вдруг снизошло нечто, похожее на вдохновение -- веселость какая-то и уверенность в правильности собственных действий.
       Я стащил с ближайшего трупа "змееглазы", напялил, осмотрелся.
       Ого, оказывается, один из нападавших даже пушку не стал вынимать. Самоуверенные ребята!.. Потому и пролетели.
       Я вытащил из его кобуры пистолет и -- чпок! чпок! -- пустил моим спасителям по пуле в лоб: интуиция подсказывала, что спасли они меня не ради моей безопасности, а совсем даже наоборот. Использованную пушку я вложил в правую руку хозяина. Пусть теперь следователи поломают головы, хотя бы поначалу -- пока не произведут все свои баллистические экспертизы. Кстати, мне потом надо будет избавиться от кроссовок.
       Везение продолжалось -- вокруг по-прежнему царила тишина. Бывает иногда в деле: все получается именно как ты хочешь, частные детективы знают, о чем идет речь...
       Закончив подчистку, я подобрал рюкзак и сел в "забаву". Неторопливо включил зажигание, неторопливо отъехал.
       Метрах в ста впереди, на противоположной стороне улицы, стоял серый "опель". Я вновь взялся за стерлинг, но никто по мне не стрелял. Подъехав ближе, я остановился, снял "змееглазы" и включил фары.
       Боковое стекло со стороны водителя было опущено. Сам водитель уткнулся лицом в баранку. Проверять, спит он или мертв, я не стал. Не требовалось -- на левом виске запеклась кровь.
       Я хмыкнул и отправился дальше. В душе продолжала бушевать уверенность в собственных силах. Самое время было заявиться к Марголину домой и произвести тщательный обыск. Я знал, что это пройдет без эксцессов -- вчерашняя рекогносцировка местности проводилась не зря, и мне были известны безопасные подходы к дому. Правда, там могла оказаться сигнализация, но у меня и сомнения не возникало в том, что успею удрать -- скачивание информации с компьютера много времени не занимает.
       Скрутило меня, когда я уже выехал на Приморское шоссе. Сдавило грудь, вновь подступила тошнота, в глазах заметались светлячки. Я съехал на обочину, выключил двигатель и мгновенно провалился во мрак...
       Снилась полная чертовщина. Я знал, что слеп, но видел вокруг странный мерцающий свет. Гигантские -- в десять футов длиной -- пальцы производили со мной непонятные манипуляции: то пощипывали, то поглаживали, то принимались откручивать ноги, то приставляли их обратно. Потом меня крепко взяли за бока, а рядом появилась еще одна исполинская рука и начала тыкать мне копьем в сердце. Я был беспомощен и недвижен, но копье, раз за разом пронзая грудь, никак не могло попасть в цель, и так продолжалось до тех пор, пока я не понял, что сегодня умереть не суждено...
       Проснулся я свеженьким как огурчик.
       Солнце уже встало, и теперь в дом Виталия Марголина мог сунуться только сумасшедший. Мимо время от времени проносились машины. Тело слегка затекло, и я выбрался наружу, сделал несколько приседаний и с десяток энергичных взмахов руками. Потом водой из придорожной канавы сполоснул лицо и вытерся носовым платком. Усмехнулся: моя цивилизованность в последние часы резко покатилась под гору. Где-то буду спать следующей ночью?! Хорошо, если не в морге...
       Мысль была слишком мрачной, и, чтобы избавиться от нее, я вернулся в машину и покатил навстречу сложностям наступающего дня.
       Минуты через три навстречу, сверкая мигалками, пронесся коповский патруль, а еще через минуту -- столь же спешащий микроавтобус "скорой помощи". Наверное, кто-то из ольгинцев наткнулся на трупы.
       Вот-вот везение должно было закончиться, не бывает, чтобы везло так долго!
       Подъехав к посту дорожной полиции, я приготовился остановиться, но усталый инспектор с бляхой на груди и серым от бессонной ночи лицом лишь проводил мою "забаву" равнодушным взглядом.
       Справа открылась недвижная гладь Маркизовой Лужи. Я посмотрел в панораму заднего вида и вдавил педаль акселератора, доведя скорость до положенных здесь восьмидесяти.
       Мысли текли сами собой, бойкие, как цыганки на базаре, и энергичные, как Ингин таз в постели.
       Все-таки, получается, меня вели, причем настолько квалифицированно, что я ни разу не заметил слежки. А следопытов, в свою очередь, тоже вели и, по-видимому, тоже квалифицированно... Что-то уж слишком сложно получается! Как будто я (вернее, не я, а замешанные в этом деле люди) наступил на мозоль не только уголовному кодексу. Ах, Виталик, Виталик, доктор ты Марголин, не знаю, что за оборудование поставлял тебе Пал Ваныч, но обычной медициной тут и не пахнет. То ли ты и в самом деле продавал своим пациенткам ворованные драгоценности, то ли еще чем-то промышлял, но убили тебя совсем не случайно. И сегодня труп, наконец-то, найдут! А значит, мне надо срочно избавляться от прихваченных у тебя вещичек... Может, потому и нанял Пал Ваныч детектива из-за океана, что хотел проверить, не находится ли он у кого-то под колпаком. Возможно, вполне возможно! А значит, надо срочно сообщить обо всем боссу! Но прежде - избавиться от улик!
       И я отправился на Финляндский вокзал. Арендовал ячейку в автоматической камере хранения, положил в нее кейс со шкатулками. Потом перевалил через Литейный мост и добрался до другого вокзала, Московского. В здешней камере хранения я оставил четыре пачки сторублевок и пачку баксов. Пятую пачку местной валюты взял с собой. Третья экскурсия была предпринята на Витебский вокзал. Здесь добычей очередной ячейки стали "змееглазы". Опустевший рюкзак я подарил первому встречному нищему, чтобы ему проще было носить свои миллионы.
       Потом забежал в ближайшее кафе и плотно позавтракал. Тошнота не возвращалась, и я без помех уписывал яйца всмятку, по-прежнему размышляя над сложившейся ситуацией.
       Как вести себя дальше, пока не получу инструкции от босса? Отправиться к работодателю и доложить, что нашел труп Виталия Марголина? Но где гарантия, что Пал Ваныч, узнав о гибели доктора, не подставит меня? А объясняться в чужой стране с полицией -- это, я вам скажу, много хуже, чем в своей собственной уже оказаться с браслетами на запястьях. В Штатах хоть босс выручит, нажмет на привычные рычаги, заплатит залог наконец!..
       Значит, надо сделать вид, будто продолжаю расследование, сесть, к примеру, на хвост Паутовой-старшей (медсестра Альбина, надо полагать, давно уже смоталась из своей меблирашки) и ждать дальнейшего развития событий. Но сначала необходимо обрисовать всю ситуацию боссу!
       Позавтракав, я заехал в ближайший "Секонд хэнд", избавился от своих "засветившихся" кроссовок, взамен взял вполне приличные туфли.
       -- У вас же, молодой человек, совсем новая обувь! -- удивился владелец магазина.
       -- Она напоминает мне о несчастной любви, -- сказал я. -- Это подарок моей жены. Сбежала, сучка синеглазая, к моему же лучшему другу.
       Хозяин сочувственно покивал:
       -- Да, друг, иной раз такую змеюку на груди пригреешь, хоть вешайся!
       Пару минут мы помыли косточки "змеюкам", а потом я отправился в отель.
       Сдающий смену портье встретил меня улыбкой:
       -- Видать, пикник удался, господин Метальников?
       -- Видать! -- согласился я. -- С такой девушкой он и не мог не удаться!.. Меня никто не спрашивал?
       -- Нет.
       Я получил ключ и поднялся к себе. Составил послание боссу, зашифровал.
       И тут в голову пришло, что если меня держат под колпаком, то могут контролировать и мои информационные каналы. Нет, парни, компьютер вместе с Сетью мне теперь не помощники. Надо воспользоваться почтой. Там контроль менее вероятен.
       Я включил принтер и распечатал подготовленный файл. Потом уничтожил файл вместе с папкой, в которой он был создан. И отправился в ближайшее отделение "Уорлдпост".
      

    18

       Обратный адрес я указал "До востребования". А на распечатке сделал приписку от руки, что мы, похоже, вляпались в большую лужу, вокруг которой вьются жирнющие навозные мухи с огнестрелами в лапках.
       Купив в автомате конверт со штампом "срочно", я запечатал послание и бросил в ящик. Корреспонденция в "Уорлдпост" изымается каждые девяносто минут. А "боингу" (или что тут у них летает из Петербурга) надо всего три часа, чтобы добраться до Нью-Йорка. Так что еще сегодня мое письмецо попадет по адресу. В такой ситуации босс долго раздумывать не станет (да он и никогда долго не раздумывает), и уже завтра ракетоплан принесет ответ.
       Я сел в "забаву", включил мобильник, и он тут же подал признаки жизни.
       -- Слушаю! -- рявкнул я в трубку.
       -- Господин Метальников?
       -- Да.
       -- Это Инга Нежданова. Вас желает видеть Павел Иванович. Приезжайте немедленно в офис. Помните -- куда?
       -- Помню, -- сказал я. И отправился на аудиенцию, которая вполне могла обернуться экзекуцией.

    19

       Пал Ваныч был все тот же -- уверенный в себе мужчина среднего возраста без особых примет. По внешним данным вполне может работать сыщиком. Или главой преуспевающей фирмы. Или стукачом... Хотя стукачом -- нет. Они крайне редко бывают уверенными в себе. У всех стукачей, с которыми я встречался, главной чертой характера была именно неуверенность. Сложно жить с пониманием, что продаешь ближнего, и никуда тебе от этого понимания не деться!..
       -- Ну-с! -- проговорил Пал Ваныч, когда я сел в кресло. -- Как у нас идут дела?
       -- Своим ходом, -- ответил я. -- Явных достижений нет, но и явных проколов, по-моему, тоже. Было бы проще, если бы я знал причину исчезновения вашего контрагента.
       -- Марголин убит.
       -- Как убит! -- поразился я.
       -- Выстрелом в сердце, -- съехидничал Пал Ваныч. -- Его нашли сегодня в подвале собственной клиники. Убийца спрятал труп в холодильник.
       Я сделал вид, будто проглотил горчайшую пилюлю.
       -- Стало быть, моя работа завершена. Извините, что не оправдал надежд, но бывают и у нас неудачи. Как у всякого детектива-практика...
       Пал Ваныч прервал меня взмахом руки:
       -- У меня есть основания полагать, что сегодня ночью вы побывали в клинике.
       -- Побывал, -- согласился я. -- Между часом и половиной второго ночи.
       -- Что вы там делали?
       -- Нарушал законодательство. Похищал список пациенток. Поскольку у меня есть основания полагать, -- я произнес эту фразу в тон Пал Ванычу, -- что Марголин исчез... то есть убит после встречи с одной из своих подопечных... Кстати, ваша Инга Артемьевна знала, что я намерен вломиться в чужие двери, но и пальцем не пошевелила, чтобы остановить мои поползновения.
       -- Не паясничайте! Что вы узнали?
       -- Обычно, -- сказал я с достоинством, -- я даю отчет только тому, кто мне платит.
       -- Вам платим мы.
       -- Э-э, нет, господин Поливанов. Вы платите моему боссу, а уже он платит мне. Вот боссу я и предоставлю отчет. Связывайтесь с ним.
       Пал Ваныч пожрал меня бешеным взглядом. Но не на такого напал, видывали мы в работе всякие взгляды!
       -- Пресса утверждает, что ночью возле клиники была стрельба. Стерлинг и пистолеты...
       -- Возможно! -- Я закинул ногу на ногу. -- Однако, если и так, я в ней участия не принимал. Меня там либо еще, либо уже не было.
       Пал Ваныч опустил глаза и оценивающе посмотрел на сцепленные пальцы своих рук:
       -- Что там, говорите, у вас с подозреваемыми?
       -- Ничего. Я уже доложил, кому предоставлю отчет.
       Пал Ваныч расцепил пальцы и сжал кулаки.
       -- Послушайте, молодой человек... Не зарывайтесь! Я могу сделать так, что у вас будут большие неприятности с правоохранительными органами.
       Я пожал плечами:
       -- Но ведь я нарушил закон, работая на вас. Подставить меня было бы некрасиво с вашей стороны... Ну да ладно! Списываю угрозу на ваши нервы. Гибель делового партнера -- это не шутка, понимаю. Всегда начинают рваться налаженные связи... У меня есть подозрения, что женщина, явившаяся к Марголину, была его любовницей. Между ними, судя по некоторым данным, вышла размолвка. Возможно, он наставил своей пассии рога.
       -- Сукин кот! -- Пал Ваныч скрипнул зубами. -- Предупреждал я его насчет бабья. Но он был из тех, у кого нижняя голова срабатывает раньше верхней... Вы уже вычислили эту стерву?
       -- Пока не успел. Я должен был заниматься вычислением именно сейчас. К тому же, она, вполне возможно, убийцей и не является. Кстати, вы способны выяснить, когда именно наступила смерть Марголина?
       -- Уже выяснил. В прошлый четверг, в четырнадцать сорок пять плюс-минус пятнадцать минут.
       -- Что ж, -- я кивнул, -- возможность у этой дамы была. Осталось выяснить мотив и найти оружие. И можно будет передавать дело в суд.
       -- Я ее и без суда достану! Только отыщите! А уж я с нею рассчитаюсь!
       Он произнес эти слова таким тоном, что мне сразу поверилось: рассчитается. Я даже испугался за женщину. Убивала она Виталия Марголина или нет, но над ее жизнью нависла вполне реальная опасность. Видно, смерть доктора здорово расстроила деловые планы Пал Ваныча.
       -- Следует ли понимать, что я продолжаю заниматься делом Марголина?
       -- Следует! С вашим... э-э... боссом я договорюсь. -- Поливанов встал из-за стола, подошел и положил на мое плечо тяжелую руку. -- Найди эту стерву, парень! Найди ее!
       Мне ничего не оставалось как ответить:
       -- Найду, господин Поливанов!
       На том и расстались.
       Закрыв дверь, я спросил секретаршу:
       -- Где можно увидеть Ингу Нежданову?
       Девушка мило улыбнулась:
       -- Налево по коридору, кабинет номер пять.
       Через минуту я уже стучал в нужный кабинет.
       -- Войдите, -- отозвался знакомый голос.
       Я вошел.
       Комнатка была маленькой. Инга сидела за столом. Пальцы ее бегали по клавиатуре компьютера.
       -- Соскучился, -- пожаловался я. -- Привечают ли здесь бедных одиноких мужчин?
       Инга оставила клавиатуру в покое, встала и потянулась. Стройная, в деловом синем костюме, она как никогда напомнила мне Лили.
       -- Привечают, привечают, -- сказала она. -- Но не здесь и не сейчас.
       -- А где и когда? -- Я раздел ее глазами, и она с удовольствием впитала в себя мой взгляд. Как стрелу Амура...
       -- Отмычки пригодились?
       -- Пригодились.
       -- Конечно, не привез, конь в малине?
       -- Конечно!
       -- Лоботряс! Ладно, приеду за ними сама.
       -- А если они мне еще понадобятся?
       -- Все равно приеду. Сегодня вечером, в восемь. А теперь, америкен бой, -- извини!
       Она еще раз потянулась, грациозно, как кошка. Села за стол. И тут же превратилась в неприступную деловую женщину. Ничего похожего с Лили.
       Я все понял, послал Инге воздушный поцелуй и выкатился из кабинета.
      

    20

       Когда я повернул на улицу Нахимова, опять замурлыкал мобильник: у Инги что-то изменилось в планах, и она хотела сообщить мне об этом. К примеру, что приедет на час раньше...
       Я перехватил руль левой рукой и взял трубку. Глянул на дисплей. Номер звонившего был мне не знаком.
       -- Слушаю!
       -- Алё! Говорит Подрядчикова, владелица меблированных комнат на Большой Московской улице... Это ты, милок, забегал ко мне вчера после обеда?
       -- Я, мамаша. Что случилось? Неужели к Альбине пришел незваный гость?
       -- Нет, милок. Но она только что съехала от меня.
       -- Как съехала?! - Я вложил в свой голос максимум удивления. - Куда это?
       -- Не знаю, милок, не знаю. Ничего не сказала. Собрала манатки и поминай как звали.
       -- Ее никто не спрашивал?
       -- Никто, милок.
       Я досадливо крякнул:
       -- Спасибо, мамаша! Вы -- добрая женщина, дай вам бог здоровья. -- Положил трубку на правое сиденье и снова крякнул: на этот раз уже для себя.
       Вот чертова девка! Что у нее за игры начались?! Если удрала из-за моего визита, почему не сделала этого еще вчера? А если я не при чем, то почему удрала, коли никто не спрашивал?.. Впрочем, найдется ли в мире частный детектив, способный разобраться в женской да еще насмерть перепуганной душе! Может, по тиви узнала о гибели Виталия Марголина и сочла за лучшее еще раз исчезнуть?.. Впрочем, ладно, не до нее сейчас. Альбину я все равно отыщу, как только потребуется. Паутова-старшая на хвосте приведет. А пока отодвинем "дев рыжих да зеленоглазых" в сторонку.
       Я подрулил к отелю и поднялся на свой этаж. Отпер номер и остолбенел.
       Все шкафчики были открыты, ящики стола выдвинуты, немногочисленные мои тряпки валялись на полу. Слава богу, хоть компьютер не разгромили!
       Я хотел выйти из номера и позвать коридорную. Но потом передумал. Позвонил Инге.
       -- Я же сказала, конь в малине, что вечером приеду! -- возмутилась та.
       -- Есть дело. Архисрочное! В моем номере, пока я встречался с Поливановым, произвели обыск.
       -- Обыск? -- Инга встревожилась: аж голос зазвенел. -- Ты уверен, америкен бой?
       -- Уверен.
       -- Может, гостиничные воры?
       -- Сомневаюсь. Ничего не украдено. Правда, здесь особенно и красть нечего. Все свои причиндалы ношу с собой, а тряпки... Кому они нужны!
       Повисла пауза: Инга размышляла.
       -- Ладно, -- сказала она наконец. -- Сейчас доложу Пал Ванычу. Жди моего звонка.
       Я еще раз осмотрел номер. Потом плюхнулся на кровать и закурил.
       Может, тут и в самом деле побывали воры?.. Говорят, в России воровство процветает до сих пор. Как начали таскать в прошлом веке, когда все было ничье, так и не могут остановиться! У нас в Штатах, правда, тоже обчищают, но не в одном же из лучших отелей города!.. Впрочем, иной вариант означал бы, что и меня кто-то заподозрил в воровстве. Со всеми вытекающими для моей шкуры последствиями!..
       Я раздавил окурок в пепельнице и нацедил из сифона стакан минералки. Выглотал с шумом и жадностью, будто был с бодуна.
       "Что у вас там, в Большом Бодуне, засуха, что ли?.." Хороший текст, иногда бывает к месту... Долго же она докладывает своему Пал Ванычу! Будто от кабинета до кабинета две мили! Однако ладно, к ожиданию нам не привыкать...
       Мобильник мурлыкнул. Я схватился за него, как потерпевший кораблекрушение за спасательный плот.
       -- Слушаю!
       Ингин голос:
       -- Слушай, америкен бой... Пал Ваныч считает, что ты сам должен решить возникшую проблему. Я пыталась его переубедить, конь в малине, но он бывает порой слишком упрям. Даже когда ошибается.
       -- Понял, -- сказал я.
       -- Извини!
       -- Не извиняйся, он прав! Пока! -- Я выключил аппарат и закурил очередную сигарету.
       Конечно, ее разлюбезный шеф прав. Случившееся слишком незначительно, чтобы распускать круги по воде. Тем более, если ничего не украли... Но как себя вести мне? Поднять шум -- привлечь к своей скромной фигуре внимание! Не поднимать шума -- тоже привлечь внимание... Честный человек, когда его грабят, обязательно кричит: "Караул!" Вор молчит в надежде свести счеты попозже... Да-а, парни, кто-то вольно или невольно организовал мне небольшой психологический тестик. И теперь потирает руки, ожидая реакции. Конь в малине!.. Ладно, вот вам реакция!
       Я вызвал коридорную и продемонстрировал ей следы разбоя. Та разохалась, разахалась и немедленно позвонила в службу безопасности отеля. Через две минуты явился мордоворот на полголовы выше меня, оценил обстановку и поинтересовался:
       -- Много похищено?
       -- Немного, -- признался я. -- Разве что в брюках лежал червонец.
       Мордоворот и коридорная переглянулись.
       Полагаю, если бы я указал сумму раз в десять большую, меня бы обвинили в афере. Мол, я сам и устроил в собственном номере погром... А так коридорная даже не стала спрашивать, почему я поднял шум лишь через десять минут после того, как вошел в номер.
       -- Полагаю, из-за такой мелочи не стоит привлекать милицию, -- сказал мордоворот. -- Администрация отеля приносит вам свои извинения и непременно учтет эту сумму при окончательном расчете.
       Я изобразил на физиономии борьбу противоположных чувств, а потом согласился.
       Коридорная тут же отбыла на свой пост. А мордоворот, понизив голос, сказал:
       -- В качестве компенсации за моральный ущерб могу вам предложить девочку. За полцены.
       Я понимающе усмехнулся:
       -- Спасибо, друг мой, но не стоит! Руссо туристо, облико морале!.. Я верен своей девочке. Она живет в этом городе.
       И мы расстались, довольные друг другом. Он был доволен тем, что не надо договариваться с сутенерами, а я -- что шум все-таки поднял, но внимания к себе практически не привлек. Если за мной следят, пусть поломают голову, не ошиблись ли в своих подозрениях. А еще я был доволен тем, что не поленился утром и проехался по вокзалам. Вполне возможный вариант -- пока я тут воюю с обстоятельствами, мою машину тоже проверили.
       С этой мыслью я и взялся за наведение порядка. Рассовал по шкафчикам разбросанные вещи, потом заказал в номер кофе и подсоединил к компьютеру "проныру". Прогнал содержимое через антивирус. Отыскал среди скачанных в клинике программ и файлов журнал приема и выписки пациенток и принялся его анализировать. Задача предстояла несложная -- гораздо проще, чем достать анализируемые материалы. Тем более что запароливать файл с журналом никому и в голову не пришло -- это ведь не научные разработки нового материала для презервативов. И не чертежи свежеиспеченного русского экраноплана, предназначенного для борьбы с подводными лодками вероятного противника (понимай: Объединенной Мусульманской Республики). Я задал первоначальные параметры анализа -- фамилии женщин, дважды рожавших у Марголина, запустил софт-анализатор и переключился на TV-прием.
       По местному информационному каналу как раз сообщали о происшествии в дачном пригороде Ольгино. Судя по всему, здесь нынешней ночью произошла перестрелка между представителями двух мафиозных группировок. Обнаружено четыре трупа возле известной многим горожанам (вернее, горожанкам) гинекологической клиники Виталия Марголина и еще один труп в машине неподалеку. Репортер изгалялся в предположениях, к каким именно группировкам принадлежали убитые. Официальные лица от комментариев воздерживались. Потом репортер сообщил, что листва на дереве рядом с местом бойни обожжена лучом стерлинга, и тут же начались новые измышления. Это оружие, как известно нашим телезрителям, на вооружении мафиозных группировок не состоит, поскольку компьютер любого стерлинга программируется под контролем представителей МВД исключительно на дактилы своего хозяина, а кроме того каждые две недели сбрасывает через спутниковую сеть информацию о боевом применении оперативным компьютерам того же самого министерства. Ходят, правда, слухи, будто появились, якобы, хакеры, способные изменить характер сбрасываемой информации (к примеру, скрыть факт боевого применения), но управление по общественным связям министерства внутренних дел эти слухи категорически опровергает. Так что наиболее вероятным объяснением обнаруженных следов является участие в перестрелке неизвестного частного детектива либо сотрудника УР или РУБОП. Однако по данному факту официальные лица от комментариев тоже отказались... Впрочем, все пятеро умерли на месте от огнестрельных ран... Впрочем, стерлингом, возможно, воспользовался кто-то из них, и тогда по крайней мере один из пятерых принадлежал к штату правоохранительных органов, и этот факт попросту утаивается... Впрочем, упомянутые ранее слухи, может статься, верны, и тогда получается, что мафия все же сумела взять на вооружение такое эффективное оружие как стерлинг. Впрочем... Et cetera et cetera... Обычное репортерское словоблудие. Вокруг да около, вокруг да около. Поскольку правдивой информацией не обладаем...
       Я вернулся в режим ПК.
       Список дважды рожавших пациенток состоял из тридцати семи фамилий.
       Теперь предстояло задать хронологические параметры. Что я и сделал.
       Через мгновение компьютер сообщил мне, что из тридцати семи означенных женщин второго ребенка в срок с двадцать девятого июля по девятое августа сего года родили двое.
       Я запросил по обеим более детальную информацию.
       Первой была некая Вера Васильевна Пискунова, двадцати пяти лет, поступила тридцать первого июля, первого августа родила девочку, рост такой-то, вес такой-то, мать и ребенок выписаны восьмого августа в хорошем состоянии. Более полные данные: см. файл -- и далее абракадабра из букв и цифр.
       Второй значилась Екатерина Евгеньевна Савицкая, тридцать один год, поступила второго августа, в тот же день родила мальчика. Рост... вес... Мать и ребенок выписаны девятого августа в удовлетворительном состоянии. Более полные данные -- абракадабра...
       Вот уж действительно абракадабра!..
       Я вернулся к исходному файлу и скрупулезно изучил информацию обо всех роженицах, осчастлививших клинику своим присутствием в означенный период.
       Их оказалось двадцать девять человек. И ребенок умер только у одной. У Оксаны Андреевны Матвиенко, двадцати трех лет.
       Что за черт! Неужели охранник Игоряша скормил мне лабуду? Поехать бы сейчас к нему и надавать по физиономии, да только там наверняка полным-полно копов. К тому же, у него, наверное, выходной день...
       Ладно, зайдем с другой стороны.
       Я набрал номер телефона, указанный в графе "Домашний адрес".
       Три гудка, и мне ответили:
       -- Да.
       Голос был тих и печален.
       Мне стало не по себе.
       -- Оксана Андреевна Матвиенко?
       -- Да, слушаю вас.
       -- Моя фамилия Бобылкин. Я из комитета по охране здоровья матери и ребенка. -- Мой голос сделался трагически-проникновенным. -- Примите самые глубокие соболезнования. Мы расследуем каждый случай гибели новорожденного. Нет ли в этом вины медиков... Извините, конечно, что беспокою в столь тяжелое для вас время, но сами понимаете...
       Послышался судорожный вздох.
       -- Понимаю. Врачи ни в чем не виноваты. -- Новый судорожный вздох. -- Моя мать жила рядом с Чернобылем. Врачи предупреждали меня, но я решилась рожать... -- Слова превратились в рыдания, и на том конце повесили трубку.
       Я чертыхнулся и закурил.
       Проклятая работа загоняет нас в такие вот ситуации. Когда, честное слово, со стыда бы сгорел и самому себе в морду дал... Но приходится изворачиваться, лгать и обещать собственной совести, что такое никогда не повторится, зная, что повторится. И не раз...
       Сигарета помогла -- мысли вернулись от лирики к прозе.
       Если считать охранника Игоряшу человеком правдивым, получается, что в документации совершен подлог... Стоп! У меня же есть скачка с другого компьютера, с того, что прятался вдали от глаз людских.
       Я вызвал из "проныры" соответствующую информацию. Все содержимое хранилось в личной папке. Я открыл ее... и нарвался на запрос: "Введите, пожалуйста, пароль".
       Я набрал на клавиатуре слово "Марголин", нажал "Enter" и получил сообщение:
       "Вы ошиблись! Введите правильный пароль. Будьте внимательны: при повторной ошибке информация будет уничтожена".
       Я срочно ретировался и снова закурил.
       Черт! Тут, похоже, нужен хакер и не простой "заяц", а мастер высшего пилотажа виртуальной реальности. Типа Ральфа Хендерсона, оставившего мне отметину на левом предплечье и спустя мгновение почившего в бозе... В России, конечно, такие тоже имеются (кто-то из них недавно ломанул счета "Bank of America" и до сих пор не найден), но случайные люди на них выхода не имеют. А я тут -- человек более чем случайный, и вряд ли кто выведет меня на подобного умельца. Так что толку с этой скачки - ноль!.. Ну ладно, а зачем господину гинекологу потребовалось иметь в компьютере подложную документацию?
       И тут меня осенило.
       Стоп, парни! А не пахнет ли здесь торговлей человеческими органами? Говорят, в последние пять лет она снова процветает. Правда, вопрос: кому могут понадобиться внутренние органы новорожденных младенцев?.. Да тому, кто научился выращивать из них полноценные взрослые! Ведь качественное клонирование пока удается не так часто, как хотелось бы. То есть в мясной промышленности -- сплошь и рядом качество о-го-го! А вот если надо клонировать человеческую почку для пересадки, то -- шалишь, брат! В этом деле всевышний поставил какой-то барьер, и преодолеть его господам биологам и медикам пока не удается.
       Ну и дела! Если мое подозрение верно, то я попал в такую ситуацию, где можно и без головы остаться! Да так, что и труп не отыщут! Тут поле деятельности международной мафии, и частный детектив для них -- что мышка в лисьей норе.
       Меня аж пот прошиб.
       А что если Пал Ваныч -- лишь звено цепочки, созданной такой организацией? А что если случившееся -- результат конкурентной борьбы между подобными организациями, и я оказался в центре схватки? Это, парни, настолько большие деньги, что подпольная торговля драгоценностями будет лишь мелкой побочной возней, из-за которой убивать не станут! Этих людей ФБР с "Интерполом" грызут-грызут да пока только зубы ломают! Да-а, Виталий ты Марголин, дорогой ты мой гинеколог, куда же меня завели твои поиски?
       Оставалось просмотреть найденный в подвальном сейфе диск, тот самый, которому я обрадовался ночью больше, чем деньгам, и который должен был стать сродни и зорким глазам, и цепкому уму, и крепким кулакам сразу...
       Увы, он оказался пустым. Наверное, доктор Марголин попросту забыл его в сейфе.
       С паршивой овцы хоть шерсти клок!.. Я перекачал на диск открытые файлы, отсоединил "проныру" и принялся очищать гостиничный компьютер ото всех материалов, с которыми работал, чтобы никто не мог определить даже направление моих поисков. Конечно, любой детектив сумеет повторить уже пройденный мною путь, но облегчать ему процесс поиска я не намерен. Потому как есть ощущение, что этот детектив будет работать вовсе не на правоохранительные органы... Впрочем, дело не только в этом. Просто я хорошо помнил слова Поливанова: "Я ее и без суда достану!" -- и мои манипуляции должны были хоть как-то оградить женщин от скорых разборок. Если Пал Ваныч тот, за кого я его теперь принимаю, он способен поступить как царь Ирод -- для гарантии прирезать и агнцев, и козлищ.
       Уничтожив файлы, я сунул "проныру" в сумку и спустился вниз, к машине. Внимательно осмотрел багажник, потом салон. Никаких признаков обыска заметно не было, но это еще ни о чем не говорило. Может быть, второго психологического теста мне решили не устраивать - прошерстили машину без следов.
       В сомнениях я выкурил очередную сигарету и отправился на Ладожский вокзал -- арендовать еще одну ячейку автоматической камеры хранения.
      

    21

       Спрятав "проныру" от посторонних рук и глаз, я вернулся в отель и пообедал.
       Ел без аппетита, по обязанности. В душе царила опустошенность -- как всегда в минуты, когда вдруг ощущаешь полное собственное бессилие. Всем, наверное, известен подобный поворот: чувствуешь себя царем и богом; свидетели колются, как орехи; главный подозреваемый начинает вести себя все более и более глупо и уже готов совершить главную, непоправимую ошибку, после чего останется взять его тепленьким и преподнести копам на блюдечке с голубой каемочкой, и вдруг... Будто там, в небесной канцелярии, главный мировой стрелочник переключает не те стрелки... Царь и бог превращается в безмозглого осла; часть свидетелей копы находят мертвыми, а живые отказываются от предыдущих показаний, объясняя, что не так тебя поняли, что было темно и вышла ошибка, что бес попутал в расчете на вознаграждение; а главный подозреваемый, вдруг оказывается, имел стопроцентный мотив, да не имел возможности, поскольку трахался в тот момент за двести миль от места преступления. И шлюха его подтверждает: да, было; симпатичный такой дядька, без извращений (разве лишь считать за таковые то, что носит семейные трусы в горошек), и щедрый, ко всему прочему, из-за лишнего цента не задавится... И понимаешь прекрасно, что алиби это -- еще то алиби, но для закона нет алиби хорошего или плохого, а есть просто АЛИБИ... Впрочем, обычно подобные проблемы волнуют босса, а не меня. Наше дело -- снаряды подносить, а уж как он там стрельнет... И вот теперь я оказался не только в роли подносчика снарядов, но и наводчика. Да и заряжающим судьба сделала меня, грешного! Артиллерист хренов, бог войны с преступностью...
       После обеда вдруг навалилась сонливость -- сказывалась беспокойная ночь. Можно было, конечно, заглянуть в аптечный киоск и купить упаковку морланина, но поскольку никаких кардинальных решений до получения инструкций из Нью-Йорка я принять все равно не мог, то решил пойти навстречу требованиям организма. Тем более что еще бабушка надвое сказала, продают ли в России стимуляторы без рецепта. Тут вам не Штаты с их культом здоровья, здесь народ привык глушить себя любыми подходящими средствами.
       Я поднялся в номер, попросил коридорную разбудить меня в семь, повесил на дверь табличку "Просьба не беспокоить" и бросился в объятия старика Морфея.
       Снилась война, которую я видел только в телевизионных новостях. Чернобородые люди в запыленных чалмах целились в меня из десятков "Калашниковых". Я умирал и возрождался, орал кому-то: "Аллах акбар!" Мне отвечали заунывными молитвами, какие-то дамочки, лица которых были закрыты паранджей, окружали меня со всех сторон, стаскивали с моей задницы джинсы, и одна из них, вооружившись здоровенным тесаком, начинала отпиливать мне главный мужицкий инструмент, но тут появлялась Инга, орала моей мучительнице: "Cunt! Leave him alone!" -- и добавляла по-русски такое, что дамочки скидывали паранджи и принимались затыкать ушки, а вместо лиц у них оказывались жирные белые попы с коричневыми анусами вместо ртов и бородами, сильно смахивающими на кудрявую поросль у Лили, когда она вдруг перестает брить лобок, и высоко с неба на все это безобразие смотрели зеленые глаза, которые я когда-то видел, но сейчас никак не мог узнать, а еще выше плыли плотные рыжие облака, слишком уж напоминающие волосы французской певички Милен Фармер...
       Выдернул меня из кошмара громкий стук. Я открыл глаза и увидел знакомое окно родного номера. Подушка под щекой была сырой от слюны.
       -- Господин Метальников, вы просили разбудить! -- послышался из-за двери голос коридорной.
       -- Да-да-да, -- ошалело отозвался я. - Слышу-слышу! Спасибо вам огромное!
       Коридорная удалилась. А я сел на кровати и потряс головой. На часах было пять минут восьмого, и пора было готовиться к встрече с Ингой.
      

    22

       Она прилетела в две минуты девятого. Сегодня на ней было платье цвета морской волны, а волосы перевязаны светло-зеленой ленточкой.
       -- Привет, америкен бой! -- потрепала меня по загривку. -- Больше ничего не случилось?
       -- Бог миновал! -- отозвался я, зарываясь носом в ароматную шевелюру.
       Былая опустошенность испарялась, будто кусок сухого льда на лотке у мороженщика. Ее сменяло желание, и мои руки сами собой устремились под Ингины мышки.
       -- Подожди, не все сразу! -- Инга осторожно отстранилась. -- Что сам думаешь?
       -- Не знаю. То ли тут побывали воры-неудачники, то ли кто-то взял меня за воротник.
       Она села в кресло, закурила, размышляя.
       -- Может, ты где-то прокололся, конь в малине?
       -- В каком смысле?
       -- Ну-у... -- Инга сделала неопределенный жест рукой. -- Раскрылся... Кто-то заподозрил, что Максим Метальников не тот, за кого себя выдает.
       Я хмыкнул:
       -- Мне пришлось выдавать себя и за агента страховой компании, и за санитарного инспектора, и даже за служащего комитета по охране здоровья матери и ребенка, если такой в вашем городе существует... Возможно, некоторые из собеседников и могли заподозрить, что я не тот, за кого себя выдаю. Но они не могли так быстро узнать, где я живу, и организовать обыск.
       Инга глубоко затянулась и выпустила к потолку дрожащее дымовое кольцо.
       -- Служащий комитета по охране здоровья матери и ребенка?.. -- Она усмехнулась. -- Пособие на новорожденного, случаем, никому не выплатил? А то, конь в малине, придется ломать голову, по какой статье провести расходы.
       -- Неужели комитет с подобным названием и в самом деле существует?
       -- Не думаю. Насколько мне известно -- нет. Есть просто комитет по здравоохранению.
       -- Спасибо за консультацию, -- сказал я.
       Мы ходили вокруг да около, и, возможно, она понимала, что я это тоже понимаю. Но правила этой игры задавали не мы, и не нам их было отменять. На мой взгляд, по крайней мере, время для отмены еще не наступило...
       -- Заберешь отмычки?
       -- Заберу... Если при следующем обыске у тебя их найдут, могут и настучать. Тогда возникнут неприятности с властями... Ты же понимаешь, что все эти гипнообработки по существующему законодательству могут быть расценены как преступление против личности. Тебя-то просто вышлют, а у Пал Ваныча могут появиться лишние расходы. Непредвиденные взятки в смету не заложены.
       -- Интересно, -- сказал я, -- а как вы закладываете предвиденные взятки?
       -- В качестве представительских расходов, разумеется!
       Мне стало скучно. Я сел на ручку кресла и притянул эту роскошную женщину к себе.
       -- Теперь понятно, почему мы, американцы, никогда не понимали экономическую политику ваших правительств... Пойдем-ка лучше в постель! Мой конь соскучился по малине. Очень соскучился!
       -- Подожди!
       Но я уже опять запустил руку в разрез под мышкой и шатром накрыл ее левую грудь. Инга вздрогнула, закинула руки за голову и обняла меня за шею. Ладони у нее были сухими и горячими.
       Хорошо, что в постели ходить да около -- не значит пытаться обмануть друг друга. Это всего лишь прелюдия к главному, и чем дольше она длится, тем больше распаляет страсть тебя и твою партнершу. Моя ладонь скользила по телу Инги, старательно избегая главных точек. Спина, живот, ягодицы, внутренняя поверхность бедер. И снова спина, живот... И только когда Инга начала выгибаться, поднимая таз, я навалился на нее и стиснул ее груди так сильно, что она застонала и прикусила губу. Вот тогда конь и устремился в малину.
      

    23

       Поужинать сегодня решили в номере. Ели жаркое с черносливом, пили шампанское.
       Все было в ажуре. Кроме одного: я не мог отделаться от мысли, что с каждым сказанным словом, с каждым движением приближается минута расставания. Спарились и разбежались... Вот сейчас мы доедим жаркое, допьем шампанское, Инга посмотрит на часы и скажет: "Ну все, америкен бой. Я побежала".
       -- Я сегодня остаюсь до утра, -- сказала она. -- Закажи еще шампанского.
       У меня отвалилась челюсть.
       -- А как же твой муж? С осиновым колом...
       -- С каким еще колом?
       Я рассказал ей про стрелу Амура и про осиновый кол.
       Она расхохоталась:
       -- Я не замужем, глупый. А ты о себе слишком высокого мнения.
       -- Так уж и слишком, -- поддразнил я.
       Она вдруг перестала улыбаться:
       -- Нет, конечно, не слишком. Наверное, твой рассказ был бы верен, окажись я замужем. До сих пор считала, что мужчина в доме -- источник лишних хлопот. Деловая женщина должна в первую очередь думать о работе, а потом уже о любви.
       -- Теперь ты так не считаешь? -- Мне опять казалось, что наши слова ничего не стоят, что за ними стоит совсем не сексуальный интерес. По крайней мере, с ее стороны...
       -- Не знаю... -- Инга погрустнела. -- От работы ведь меня никто не освобождал.
       Ради этой работы ты и остаешься до утра, подумал я. Спарились и не разбежимся. И еще раз спаримся. Но потом все равно разбежимся!
       -- Встреться ты мне лет десять назад, возможно, все было бы теперь по-другому. -- Инга мотнула головой, отгоняя какое-то, не слишком приятное воспоминание. -- Закажи еще шампанского. У меня хватит денег.
       Если ты работаешь на мафию, торгующую детскими смертями, у тебя хватит денег не на один такой вечер, подумал я. Но как ты будешь жить потом?..
       Меня вдруг охватило желание вырвать ее из этой трясины и увезти в Штаты, чтобы родила мне четверых детей, и to fuck him, босса, и мою работу, найду себе другую!..
       -- Над чем задумался, америкен бой? Закажи еще бутылку!
       И желание увезти ее в Штаты пропало, испарилось, как роса на утреннем солнце.
       Я позвонил в ресторан, заказал шампанского и фруктов. Мне очень не нравилось, что заказ оплатит женщина, что я все больше утверждаюсь в роли жиголо. Но расплатиться самому -- значило вызвать неприятные вопросы. Или, по крайней мере, снова начать игру вокруг да около. И отнюдь не в любовной прелюдии...
       Когда посыльный принес корзину и мы выпили по бокалу, Инга, хрустя яблоком, спросила:
       -- Ты никогда не жалел, что выбрал такую профессию?
       -- Бывало, -- сказал я. -- Когда оказывалось, что преступник переиграл тебя по всем статьям и дело рассыпается, я жалел, что, к примеру, не торгую косметикой или подержанными автомобилями. Впрочем, в такие минуты мне казалось, что и коммивояжер бы из меня вышел никудышный, что я зря родился на свет и место мне...
       Я замолк. Потому что лгал. Потому что у нас с боссом не было ни одного такого случая. Иначе бы мы не стали всемирно известной парой!
       Но Инга ждала именно этих слов.
       -- Как я тебя понимаю, конь в малине! -- проговорила она. -- Как я понимаю!.. -- Она приподнялась, перегнулась через столик и поцеловала меня в губы. -- Давай не будем терять время.
       Мы допили шампанское и вверились всевышнему по принципу "Хоть один день -- да наш!" В отношениях между мужчиной и женщиной этот принцип всегда приводит к одному и тому же финалу, проверенному на сотнях предыдущих поколений и обеспечивающему появление на свет следующих. К этому финалу, разумеется, мы и пришли.
       Инга отдалась мне с таким неистовством, будто это была последняя ночь, будто никогда уже наши пальцы не сплетутся, а губы не сольются. Будто впереди нас ждал неизбежный, но закономерный конец. Она извивалась подо мной и постанывала, а я с какой-то непонятной отрешенностью, в такт волнам, качающим наши тела, думал: "Если... это... и... будет... будет... завтра... Если... это... и... будет... будет... завтра..."
       Потом мы, не размыкая объятий, заснули. И опять меня крутили и тискали гигантские пальцы. И вновь копье нацеливалось в сердце, но сердце Инги стало щитом на его пути, и я, задохнувшись от страха, проснулся.
       Инга лежала рядом и не дышала.
       Я сбросил одеяло, вскочил и зажег бра в изголовье кровати. Веки Инги затрепетали, она открыла глаза, испуганно дернулась:
       -- Что случилось?
       -- Ничего, -- сказал я дрожащим голосом. -- Кошмар приснился... Конь в малине!..
       Я выключил свет, скользнул под одеяло, повернул Ингу к себе лицом и обнял, защищая от неведомой опасности. Ее левая грудь коснулась моего тела, все такая же упругая и горячая, но сейчас она не возбудила меня. Потому что была не стрелой Амура, но всего лишь плотью, которую могли разорвать пули или сжечь луч стерлинга.
       -- Конь в малине, -- пробормотала Инга, засыпая. -- Конь в... -- Она засопела, уютно и размеренно.
       И все, что мне осталось в этой жизни, -- слушать ее спокойное дыхание.
      

    24

       Убежала она, как и пришла, в восемь. В восемь утра. Чмокнула меня на прощание, шепнула:
       -- Береги себя, америкен бой! -- И выскользнула за дверь.
       А я подумал о том, что за весь вчерашний вечер мы ни разу не вспомнили ни о старике Билле со старухой Моникой, ни о легендарных Петьке, Анке и Василии Ивановиче. Это показалось мне знаком свыше. Что-то изменилось в наших отношениях -- для поддержки разговора анекдоты уже не требовались. Как будто мы перешли грань, за которой в душе начинают жить не только хихоньки да хахоньки.
       А стоя под душем, я вдруг понял: не выполняла Инга вчера никакого оперативного задания. Просто она влюбилась, и, возможно, подобное легкомыслие еще выйдет ей боком.
       Эта мысль наполнила меня решимостью.
       Я решительно оделся и решительно спустился в ресторан. А позавтракав, не менее решительно сел за компьютер. Сделал отчет о вчерашних событиях (включая, конечно, разговор с Пал Ванычем, но исключая вечер и ночь), зашифровал, распечатал, уничтожил созданный файл. И собрался уже отправиться на свидание с "Уорлдпост", когда обнаружил, что Инга забыла набор отмычек.
       Моя решимость тут же исчезла. Я сел на кровать и закурил.
       Сейчас я ей позвоню. Если она скажет: "Ничего страшного!" -- значит, оставила специально. Но тогда опять получается, что вчера вечером она приехала исключительно ради меня. Если же испугается -- приезжала в первую очередь за отмычками... Тьфу, ты, господи! О чем я думаю вместо того, чтобы действовать!
       Я схватил мобильник и набрал номер.
       Испуга не было. "Ничего страшного!" -- тоже.
       -- Ты не мог бы завезти их ко мне, америкен бой? -- спросила Инга.
       Я еще о-го-го как мог и уже через десять минут оказался на пороге Поливановского офиса.
       -- Вы к Павлу Ивановичу? -- спросил охранник. - К сожалению, его нет на месте.
       -- Я к Инге Артемьевне Неждановой, -- сказал я.
       Охранник взялся за телефонную трубку и, получив подтверждение, пропустил меня.
       Инга была не одна -- какой-то тип ковырялся в ее кабинете с принтером, и мы вели себя сугубо по-деловому. Я отдал связку отмычек. Она сказала:
       -- Спасибо, что привезли, господин Метальников. Я вам очень благодарна за это.
       Ингины глаза красноречиво говорили, что она благодарна мне совсем за другое. Но в силу обстоятельств пришлось держать себя на коротком поводке.
       И мы разбежались, не спарившись.
       Из офиса я отправился в отделение "Уорлдпост", купил в автомате конверт, бросил в ящик новое послание боссу, подошел к девушке за стеклом, поинтересовался, нет ли корреспонденции на мое имя. Увы, ответ от босса еще не пришел.
       -- Рейсовый "Нью-Йорк -- Петербург" приземляется в девять тридцать, -- утешила меня операторша. -- Загляните в половине первого.
       До половины первого я болтался по Васильевскому: мне не хотелось совершать необратимые поступки. Подобно туристам, я побывал у Ростральных колонн и у сфинкса, прошелся вдоль здания университета и поглазел на памятник Майклу Ломоносову.
       В двенадцать тридцать три я вновь стоял у заветного окошка. На душе было спокойно, хотя решалась наша с Ингой судьба.
       Просмотрев предъявленное удостоверение, девушка-оператор выдала мне послание от босса.
       Это был знакомый, отправленный мною вчера конверт, в уголке которого красовался штамп "Адресат не проживает". Пока я оторопело разглядывал "послание", девушка-оператор сказала:
       -- Чему вы так удивились? Ниро Вульф -- всего лишь литературный персонаж. Видимо, музей его имени в Нью-Йорке еще не создали. Англичане, с их Бейкер-стрит, оказались побыстрее.
       Я перевел взгляд с конверта на ее улыбающееся личико с ямочками на щеках.
       -- Может быть, музей Ниро Вульфа и существует, -- предположила она. -- Янки ведь не помнят о традициях. Может, музей находится по другому адресу. Скажем, в доме, где жил сам Рекс Стаут? Поинтересуйтесь через Сеть.
       Я почти не слышал ее. Конверт дрожал в моих руках.
       Если Ниро Вульф, мой знаменитый босс весом в одну седьмую тонны -- всего лишь литературный персонаж, то кто же в таком случае я, Арчи Гудвин?..
      

    25

       Кем бы я ни был, с шоком справился достаточно быстро.
       Выйдя из "Уорлдпост", я разорвал конверт, адресованный несуществующему человеку, и хотел выбросить его в урну. Но вовремя остановился.
       Нет, парни, из колеи меня не выбьешь. Конверт должна ждать совсем иная судьба!
       Я сел в машину, включил кондиционер, разорвал шифровку на узкие полоски и сжег их в пепельнице, одну за другой. Увидь меня кто-либо за этим занятием, ему бы пришло в голову, что я решительно порываю с предназначенной мне судьбой. Но он бы ошибся...
       Воспоминания о некоторых прочитанных книгах сами собой всплыли в моей памяти. Да, я читал об этой парочке частных детективов с Тридцать пятой Западной улицы, хотя и не мог вспомнить, когда это происходило. Я вспомнил толстые книги в черных обложках, на которых было оттиснено "Рекс Стаут". Именно так -- по-русски. Я вспомнил дела, которые парочка вела. И про умершего быка по кличке "Цезарь", и про золотых пауков, и про Пола Джерина, шахматиста и любителя шоколада...
       Я и раньше знал, что познакомился с Лили Роуэн во время расследования, связанного с усопшим быком, но только теперь осознал, что все это происходило едва ли не сто лет назад, и Лили давно уже умерла... Хотя подождите! Ведь она -- всего-навсего литературный персонаж, а значит, и не жила вовсе!
       Однако я помнил Лили, не ту голубоглазку со светлыми волосами, которую описал старина Рекс, а другую, мою Лили, тоже блондинку (очень, кстати, похожую на Ингу), с аппетитной круглой попой и бюстом третьего размера, но только с карими глазами. И если я не Арчи Гудвин, то кем тогда была моя "Лили"?.. Впрочем, уже через мгновение я стал сомневаться. встречались ли мы на самом деле? Может, кареглазая Лили -- тоже результат гипноза? Заложена женщина в мою бедную голову, как все знания, принадлежащие Арчи Гудвину... Гипнотизеру ведь все равно, как выглядела Лили Настоящая, описанная Рексом Стаутом; он вложил в память липового Арчи портрет липовой Лили и с удовольствием потер руки, довольный своей маленькой выдумкой. Ведь подобная мелочь роли не играла; гораздо важнее было вложить в мою бедную голову знания и опыт Арчи Гудвина, а это ему удалось блестяще. Но именно несоответствие между моей кареглазой Лили и Лили Подлинной доказало мне, что я и в самом деле не Арчи. Иначе бы я не ограничился словами девушки-оператора, принялся разбираться, и мои разбирательства неизбежно бы показали тем, кто сыграл со мной злую шутку, что "клиент" заподозрил неладное. А это бы наверняка привело меня, как говорят коллеги Виталия Марголина, к летальному исходу. Или, как говорим мы, частные детективы, к обрезанию концов. Сколь бы двусмысленно это ни звучало с точки зрения евреев...
       Нет, парни, не на таковского напали! Не знаю, кто я, но для всех вас по-прежнему буду Арчи Гудвином и останусь им до тех пор, пока не разберусь. Во всем! А там посмотрим... Ясно только, что я не американец, это было бы слишком сложно -- нанимать янки, чтобы превратить его в другого янки, вымышленного, который выдает себя за русского. Для такого сюжета требуется фантазия поизощреннее, чем даже у Стаута. Среди мафиозников, правда, встречаются фантазеры, но не до такой же степени!..
       Теперь, кстати, понятно и то, почему я рассказывал Инге столько русских анекдотов -- спрятанная личность пробивалась сквозь наведенную личину хотя бы таким образом, раз по-иному запрещено...
       Ну вот мы и вернулись к Инге. А почему ей не казалось странным, что "америкен бой" знает столько местных текстов? Кто же она -- ничего не знающая шестерка или резидентша, засланная во вражеский тыл? "А казачок-то засланный!.." Откуда это? Не помню. Но вспомню!
       Ясно одно: начальник Ингин, шеф ее Пал Ваныч, наверняка в курсе происходящей вокруг меня катавасии. Ведь именно он нанимал несуществующего Арчи Гудвина! А кто, кстати, играл роль Ниро Вульфа?.. Кому я отправлял свои отчеты и от кого получил инструкции?.. Ладно, разберемся!
       Приняв решение, я завел двигатель родной "забавы".
       Что ж, парни, вы задали мне головоломку, а я вам задам встречную. Будем вести себя адекватно личине. Куда бы сейчас отправился Арчи Гудвин?.. Правильно, в отель, попытаться разобраться, что за подлог был в документации доктора Марголина. К примеру, позвонить этим женщинам... как бишь их?.. Пискуновой и Савицкой... Вот мы и поедем в отель. А что касается отчетов за последние дни, то мы их отсылали. Систематически, как и положено. Просто -- вот беда! -- в адресе ошиблись. И до сих пор не догадываемся об этом. Такие мы, понимаешь, недогадливые!.. Ведь Ниро, он как? У него, может, острый приступ лени, и он занимается не отчетами из-за океана, а своими разлюбезными орхидеями.
       Я тронул машину, выехал на Малый, докатил до Беринга (откуда я так хорошо знаю все эти улицы?!), свернул, долетел до Нахимова, пропустил встречные машины и вновь свернул -- налево. Впереди замаячила безобразная громада "Прибалтийской".
       И тут обогнавший "забаву" синий "фольксваген" самым наглым образом подрезал меня.
       Я вдавил в пол педаль тормоза.
       Завизжали по асфальту покрышки. Слева от меня затормозила вишневая "волга" с тонированными стеклами, из нее выскочили двое парней в джинсовых костюмах и черных масках. Через мгновение в физиономию мне уставился ствол "калашникова".
       Не катайтесь с опущенным боковым стеклом, парни!..
       Я глянул в панораму заднего вида -- корму "забавы" уже подпирал монстрообразный джип Камского автозавода -- и поднял руки.
       Меня выволокли наружу, стремительно разоружили, нацепили браслеты и затолкали в салон "волги", так что я оказался зажат между двумя джинсовыми мальчиками. Следом явились мои шмотки -- еще один налетчик, одетый, в отличие от джинсовых, в серую штормовку, бросил сумку на переднее сиденье и захлопнул дверцу. "Волга" тут же тронулась; я успел только увидеть, что тип в штормовке завладел моей "забавой".
       -- Мешок! -- гаркнул водитель, здоровенный детина с бритым затылком.
       В центральном зеркале были видны его глаза, равнодушные, как могильный камень.
       Тот, что слева, напялил мне на голову черный мешок. Меня снова стиснули с обоих боков, и я почувствовал, что под джинсовыми куртками прячутся бронежилеты. А потом сила инерции вжала нас в спинку сиденья.
      

    26

       "Волга" в очередной раз остановилась, и мешок с моей головы сняли.
       Я тут же осмотрелся.
       Похоже, мы находились за городом: со всех сторон росли высокие сосны, среди которых спрятался двухэтажный коттеджик весьма симпатичного вида. Типы, всю дорогу мявшие мне бока бронежилетами, выбрались из машины.
       -- Вылезай, приехали, -- сказал водила.
       Я последовал за джинсовыми мальчиками. Один из них тут же направился к дому, второй ткнул мне под ребро ствол автомата:
       -- Вперед!
       Я повиновался.
       В доме нас встретили трое парней, вооруженные "етоевыми".
       -- Принимайте! -- сказал один из моих похитителей. -- И немедленно отзвонитесь шефу. Мы докладываем, что свою часть дела выполнили.
       -- Лады! -- сказал один из встречающих, мордоворот с мрачной физиономией и угрюмым взглядом серых глаз.
       Руки его скорее напоминали лапы гризли
       Меня провели по лестнице на второй этаж, завели в комнату и пристегнули наручником к трубе возле батареи отопления.
       -- Может, его в санузел? -- предложил маленький усатый толстяк, отдаленно напоминающий Эркюля Пуаро в исполнении Марка Сноу.
       -- А срать ты при нем будешь? -- сказал гризли и заржал. Словно филин заухал... Глаза мордоворота, впрочем, остались угрюмыми. -- Или всякий раз выводить его оттуда?
       -- Спасибо, мне и здесь хорошо, -- сказал я, внимательно проследив, чтобы не дрогнул голос.
       -- Скоро, дружок, тебе станет еще лучше! - ласково пообещал угрюмый и вновь перенес свое внимание на толстячка. -- Никто его не увидит, тут сосны кругом.
       -- Ладно, -- сказал толстяк. -- Иду звонить шефу.
       Он вышел. Угрюмый и третий тип, на вид молодой парнишка лет двадцати, рыжеватый и конопатый, с минуту разглядывали меня, а потом тоже скрылись за дверью.
       Я взялся за осмотр тюремной камеры.
       Комната была небольшой, но со вкусом обставленной. На стене висела прямоугольная коробка часов. Они показывали 14.34. Если меня сцапали в начале второго -- а скорее всего так оно и было, -- то находились мы не слишком далеко от города, километрах в сорока-пятидесяти.
       Снаружи заурчал двигатель машины. По-видимому, непосредственные похитители отваливали.
       Мавр сделал свое дело, мавр может уходить...
       Я поднялся на ноги и дотянулся до окна. Правда, пришлось вывернуть шею так, что хрустнули позвонки.
       В отдалении между соснами виднелись обширная водная гладь и песчаный пляж.
       Солнце светит слева, значит окна выходят на запад. Скорее всего, какое-нибудь озеро на Карельском перешейке. Чья-нибудь дача. Загорающих на пляже не видно - по такой-то погоде! Видимо, частные владения...
       Я вновь сел на пол.
       Сумка и мобильник лежали на диване, и до них сейчас было дальше, чем вчера до Нью-Йорка. Стерлинга в ближайшем окружении и вовсе не наблюдалось.
       Я глянул на часы. 14.38. За стеной кто-то забубнил, но слов было не понять. Бубнили с перерывами до четырнадцати сорока четырех, потом голос произнес слово, которое я разобрал: "Слушаюсь!" Наверное, маленький усач вел переговоры со своим шефом. Переговоры, на которых, возможно, решалась моя судьба...
       Куда ж это меня занесло, парни?! Какие грехи я перед тобой совершил, господи, если ты упрятал меня в загородный дом без моего согласия и отнюдь не для отдыха?..
       Отворилась дверь, вошли двое: толстяк и угрюмый. Впрочем, угрюмый сейчас таковым не являлся -- он явно предвкушал несказанное удовольствие. Толстяк сел на диван, мордоворот -- в кресло.
       -- Приступим, -- сказал толстяк. -- Куда вы дели то, что взяли в клинике?
       -- Не понимаю. -- Мне удалось равнодушно пожать плечами. -- Я не был в клиниках года два, у меня хорошее здоровье.
       -- Скоро, дружок, оно станет похуже, -- пообещал угрюмый, и в его голосе послышались такие нотки, что я мысленно содрогнулся.
       -- Вы были в клинике. -- Толстяк не спрашивал -- утверждал. -- И вы там кое-что похитили. Куда вы дели похищенное? Если передали, то кому? Если спрятали, то куда?
       -- Не был я нигде. О какой клинике идет речь?
       Толстяк облизнул губы и прикрыл серые глаза. Скулы у него закаменели.
       -- Послушайте, Метальников, -- сказал он. -- В клинике вы были. Имеет ли смысл запираться? Не заблуждайтесь, у нас очень серьезные намерения.
       Он знал меня по фамилии, и это многое меняло. Во всяком случае, кое в чем смысла запираться уже не имело. Даже и без их серьезных намерений...
       -- Ну хорошо, -- сказал я. -- Если речь идет о клинике доктора Марголина, то я там действительно был. Разговаривал с персоналом, собирал кое-какую информацию.
       По идее, усач должен был бы спросить меня, на кого я работаю. Но он не спросил, он опять утверждал:
       -- Понедельник меня не интересует. Вы были в клинике в ночь на среду. И взяли там кое-что, вам не принадлежащее. Где оно?
       -- Я никогда не был в клинике Марголина ночью. По ночам я привык проводить время в собственной постели.
       Толстяк вздохнул:
       -- Мне жаль вас, Метальников! Вы все равно заговорите, но после этого хирургам придется собирать вас по кусочкам. Если останется что собирать!.. -- Он глянул на угрюмого.
       Тот встал и вышел. Через минуту вернулся -- с утюгом в руках. Включил утюг в розетку, повернулся ко мне:
       -- Сейчас, дружок, ты заговоришь!
       У него были такие глаза, что я бы с удовольствием заговорил. Да вот только догадывался -- и даже не догадывался, а попросту был уверен! -- что жив буду лишь до тех пор, пока молчу. Нужны им очень эти хрустальные шкатулки, ой как нужны! Значит, они нужны и мне...
       В комнату зашел рыжий, кивнул толстяку и вышел. Толстяк повернулся ко мне:
       -- Мы только что проверили ваш стерлинг, Метальников. Отпираться бесполезно! Вы были ночью возле клиники! Компьютер показал тех, в кого вы стреляли. Их трупы нашли вчера утром недалеко от запасного выхода.
       -- Я в них не попал, -- сказал я.
       -- Неважно! Пусть бы даже и попали!.. Главное, вы побывали в клинике. И взяли то, что вам не принадлежит! Где оно?
       -- Ну хорошо! -- Я вздохнул. -- Был я той ночью в клинике. Скачал кое-какую информацию из компьютера в кабинете Марголина. Могу вам ее предоставить.
       Усатый толстяк вновь прикрыл глаза и поиграл желваками на скулах.
       -- На кой нам ваша информация! Мы и сами можем ее скачать. Вы взяли нечто материальное.
       -- Ничего я там больше не брал. Христом-богом клянусь! Чего ради скрывать?
       -- А это, дружок, ты тоже сейчас расскажешь! - ласково пробормотал угрюмый.
       -- Да не брал я больше ничего! -- Я пустил в голос слезу. -- Как на духу говорю!
       Толстяк повернулся к угрюмому, кивнул. Тот встал, подошел, схватил левой рукой меня за рубашку на груди, а правой, как кувалдой, нанес удар по макушке...
      

    27

       Очнулся я от запаха нашатырного спирта. Хотел пошевелиться, но не сумел. Открыл глаза.
       Оказывается, пока я валялся без чувств, хозяева разложили кресло-кровать, и теперь я лежал на нем, голый, прикрученный к ложу бельевым шнуром, стягивающим грудь и щиколотки. Кажется, под меня постелили полиэтиленовую пленку. Руки были заведены за спину, и браслеты больно врезались в поясницу.
       Толстяк и угрюмый нависали надо мной, будто две плакучих ивы над речкой. В правой руке угрюмый держал утюг, в левой -- поролоновую губку. Рыжий стоял у окна, сматывал в бухточку остатки бельевого шнура.
       -- Продолжим, -- сказал толстяк. -- У вас есть последняя возможность сказать, куда вы спрятали похищенное.
       -- Не прятал я ничего! -- прорычал я: душу мою переполняла злоба. -- Жив останусь, вам конец! Ты, морда, будешь первым!
       -- Ой, боюсь-боюсь-боюсь! -- осклабился угрюмый. Загнал мне в рот поролон. И поставил на живот утюг.
       Это было последнее, что я помнил отчетливо. Дальше все смешалось.
       Адская боль... "Где похищенное, Метальников?"... Адская боль... "Где похищенное?"... Чей-то голос (мой?): "Не зна-а-аю!"... Вонь горелого мяса... "Сейчас я испеку тебе яйца, козел!"... Чей-то стон... "Говори, где похищенное!"... Опять боль... "Обоссался, сучье вымя!"... Хочется вопить, но кляп... "Где похищенное, Метальников?"... Тело пожирает огонь... "Не переборщить бы, Костя!"... Огонь подбирается к сердцу... "Хватит, Костя, хватит! Шеф нам башку оторвет!"... Укол в плечо, и вокруг распахивается спасительная тьма...
      

    28

       Меня опять лепили, как пластилиновую фигурку. И вновь втыкалось в грудь копье. Втыкалось и останавливалось, на какой-то микрон не добравшись до сердца. И растерянные зеленые глаза плавали над миром, будто воздушные шарики...
       Когда я пришел в себя, часы показывали 8.17. Боли не было. Правая рука закинута за голову. Хотел ее поднять -- не слушается. Потом понял: на руке браслет, не пускает. Полежал немного. В памяти одно за другим всплывали события недавнего прошлого. Будто кто-то сдавал карты, а моя голова была игральным столом, впитывающим номинал... Тройка -- я Арчи Гудвин, который совсем не Арчи Гудвин... Семерка -- меня похитили... Туз -- меня прятали... Очко -- я жив!
       Перевел дух, попытался поднять левую руку. Та, неожиданно, оказалась свободной. Перенес ее к промежности, шевельнул пальцами, пощупал.
       Главные мужицкие инструменты были целы. Что ж, и на том, парни, спасибо!..
       Тут же зачесался живот, возле пупка. Я перенес руку туда. Пальцы коснулись чего-то липкого и прохладного. Боли по-прежнему не было. В голове окончательно прояснилось, и понял, что лежу на диване. Голый...
       Чуть слышно стукнула дверь. Я посмотрел в ее сторону.
       В комнату вошел рыжий с какой-то баночкой в руках. Приблизился, скрутил с баночки крышку и принялся мазать то место на животе, где чесалось, чем-то липким и прохладным.
       -- Это биоколлоид, -- пояснил. И вдруг заорал: -- Эй, он пришел в себя!
       Биоколлоид -- это хорошо. Это не только избавление от боли, это излечение ран в течение ближайших шестнадцати часов. В том числе и ожогов третьей степени...
       Вновь стукнула дверь. Толстяк.
       -- Как вы себя чувствуете, Метальников?
       -- Вашими молитвами... -- Губы и язык слушались.
       -- Шутите? Это хорошо.
       -- Оклемался, дружок? -- А вот и угрюмый. -- Твою маковку, сигареты кончились! Пойду сбегаю. -- Угрюмый выкатился из комнаты.
       -- В сортир здесь пускают? -- спросил я. -- Или под себя?
       -- Пускают. -- Толстяк глянул на рыжего.
       Меня отсоединили от трубы, проводили до ветру. А когда привели назад и вновь приковали, толстяк сказал:
       -- Сейчас вас покормят. Но не обессудьте, есть придется левой рукой.
       Вновь стукнула дверь, тише и где-то внизу. Наверное, угрюмый отправился за сигаретами.
       -- Можно закурить?
       -- Можно. Чуть позже. Мы не курим.
       -- У меня есть, в сумке. И зажигалка там.
       Толстяк повернулся к рыжему.
       -- Принеси!
       Тот исчез за дверью.
       Откуда-то снаружи донесся отдаленный визг тормозов и глухое "бум".
       Рыжий появился в комнате. В руках полусмятая пачка "Кэмел". Моя пачка. Мне вставили в зубы сигарету. Рыжий щелкнул зажигалкой. Глядя на пламя, я содрогнулся. Но пересилил себя, прикурил. С наслаждением затянулся.
       Все-таки жизнь хорошая штука, парни! Особенно, когда остался жив после изрядной переделки...
       Толстяк вдруг встрепенулся, подошел к окну, открыл, прислушался. Теперь и я расслышал шум голосов в отдалении, возбужденных, любопытных.
       -- Что там такое? -- Толстяк закрыл окно, отобрал у рыжего сигареты и зажигалку. -- Сбегай-ка, проверь!
       Рыжий скрылся. А я понял, что полминуты назад упустил шанс на спасение. Пока окно было открыто, следовало заорать: "Помогите!" Если я слышал людей, то и они могли услышать мой вопль. Поздно!..
       -- Сейчас вас покормят, -- повторил толстяк. -- А потом, извините, придется начать все сначала. Пока не расколетесь. -- Он развел руками, словно извиняясь. В этот момент он как никогда был похож на Эркюля Пуаро. Вот только с серыми клеточками у него, наверное, было похуже...
       Я чуть не застонал. Все сначала!.. Опять эта горилла с медвежьими лапами будет жечь меня адским пламенем, а мне останется только выть и мочиться под собственную задницу!..
       За открытой дверью вдруг пробухали по лестнице торопливые шаги. В комнату влетел рыжий. Он был так бледен, что веснушки на лице казались черными оспинами.
       -- Там... Костя... -- Он задохнулся.
       -- Что? -- прорычал толстяк.
       -- Костю там сбила машина! -- выпалил рыжий, справившись с дыханием. - На улице!
       -- Какая машина? Что ты плетешь?
       -- "Мерседес-семьсот" цвета мокрого асфальта.
       -- Номер заметил?
       -- Заметил. Но он и не собирается скрываться. Какой-то лох... Похоже, просто несчастный случай.
       До толстяка, наконец, дошла вся серьезность случившегося.
       -- Черт возьми! Менты же сюда, к нам, припрутся! Оружие у него было?
       -- Не знаю! -- Рыжий стрелой метнулся вон. Через несколько секунд вернулся, держа в руке "етоева" с глушителем. -- Нет, на кухне оставил.
       -- Слава богу! -- Толстяк облегченно вздохнул. -- Завтрак откладывается... Займись этим! -- Он кивнул в мою сторону. -- Чтобы ни звука отсюда!.. Пойду, посмотрю, что там.
       Он вышел.
       А я вдруг вспомнил вчерашние свои слова. "Ты будешь первым, морда!.." Все получилось именно так: я был жив, а он... И не важно, что оружием моим стала сама судьба.
       Между тем рыжий достал вторую пару наручников и пришпилил мою левую руку к той же трубе, что и правую. Силы у него было хоть отбавляй -- сопротивление он преодолел в пять секунд. Впрочем, ему ведь не пришлось накануне лежать с раскаленным утюгом на пузе...
       Потом он связал шнуром мои ноги и приторочил к дивану. Последним мазком создаваемого полотна под названием "Лежи и не пикни, малыш!" стал поролоновый кляп в рту.
       Вскоре из-за дверей донесся приглушенный шум. Заспорили. Голосов было несколько, один определенно женский.
       Рыжий сидел в кресле и прислушивался. "Етоева" он держал наготове. Я и молил бога, чтобы кто-нибудь из гостей вздумал заглянуть наверх, и боялся этого -- рыжий казался сейчас человеком, способным на все.
       Наконец в доме все стихло. Вскоре толстяк поднялся к нам:
       -- Выпроводил голубков! Какая-то бабка заявила, что, кажется, погибший выходил из нашей калитки. Есть такие: все видят, во все нос сунут. Не сидится спокойно на пенсии. Пришлось посоветовать, чтобы поменяла очки. -- Он вздохнул. -- А Костя так и лежит там, на краю канавы. Когда не надо, "скорые" под ногами путаются, когда надо -- не дождешься!
       -- Он что, только ранен? -- оживился рыжий.
       -- Нет, откинулся. Как говорят в сводках: "От полученных телесных повреждений пешеход скончался на месте".
       -- Дичь смурная! -- Рыжий мотнул головой. -- Кавказ пройти! В Тегеране у муслимов побывать! А найти смерть под тачкой лоха...
       -- Не трынди! -- одернул его толстяк.
       Рыжий легкомысленно махнул рукой:
       -- А-а, этот уже ничего никому не расскажет.
       -- Все равно не трынди! -- Толстяк достал из нагрудного кармана мобильник, понажимал кнопки. -- Шеф?.. Да-да, Эркюль. (Я мысленно усмехнулся.) Докладываю. У нас проблемы. Алан отдал богу душу... Нет, несчастный случай, дэтэпэ... Нет, не покушение, какой-то лох сбил на шоссе... Нет, прокола не случилось... Да, заходили, сказал им, что с погибшим не знаком. Оружия при нем не было, документов тоже... В порядке, готов снова на сковородку... Да, применяем биоколлоид... Слушаюсь... Хорошо, понял! -- Он выключил мобильник, повернулся к рыжему. -- Приведи этого в исходное положение и дай пожрать.
       Рыжий развязал мне ноги, вынул изо рта кляп, отстегнул от трубы левую руку.
       -- И дай ему трусы!.. Терпеть не могу, когда мужик концом передо мной сверкает!
       Мне вернули трусы. Извиваясь и скрючиваясь, я не без проблем, но справился со своим срамом. Видела бы меня сейчас Инга!.. Впрочем, живот уже чесался меньше, и оставалась только слабость в членах и дрожь в душе.
       -- Курить ему больше не давай, -- продолжал распоряжаться толстяк. -- Велено сегодня не трогать. Завтра утром шеф сам заявится сюда, привезет вилфаг... Знаешь, Ирландец, что такое вилфаг?
       -- Знаю, -- сказал рыжий. -- Сыворотка правды.
       -- Вот-вот! Эта штука развяжет ему язык почище Алановых утюгов. -- Он шагнул к двери. -- Пойду вздремну. Ни черта ночью не спал, все обожженное мясо чудилось... Зверюга все-таки был наш Алан, царство ему небесное!
       Меня на время оставили в покое, и я тут же приуныл. Что такое вилфаг, слышать приходилось -- не знаю уж, вложили мне в память это знание гипнозом или оно сохранилось от той, первой личности, которою я был до нынешней недели. Вилфаг -- это вам не раскаленный утюг и не адская сковородка, против него сила воли не поможет. Ее просто нет, этой воли, а язык становится как помело... Правда, говорят, существует метод борьбы и против вилфага. Надо зациклить мозги на предмете, который тебя очень волнует. К примеру, на Ингиных грудях... Впрочем, нет, от Инги легко перекидывается мостик ко всему этому делу. При допросе с применением вилфага используются логические связи между людьми и событиями. Придется зациклиться на заднице Лили. Если удастся, конечно... Боюсь, у задницы Лили с Ингиными грудями в моей памяти элементарная логическая связь. Цепочка проста: задница -- груди -- "малина" -- половой акт -- беременность -- гинекологическая клиника -- доктор Виталий Марголин -- подвал -- шкатулки -- Финляндский вокзал -- ячейка такая-то -- код такой-то. Приплыли! Нет, не буду думать об этом! Буду думать о главном. Кто я такой? Найти бы того гипнотизера, что загнал в меня личность Арчи Гудвина. Может, Инга его знает?.. Инга... "Малина"... Беременность... Клиника... Тьфу, ты, господи!
       Пришел Ирландец, принес поднос со жратвой.
       Как мог, левой рукой, я принялся набивать все еще чешущееся брюхо. Да, не ресторан "Прибалтийской", конечно... И не "Рустерман", в котором я-настоящий никогда не был. Его и не существует-то, наверное, -- выдумка Стаутова!..
       Когда я поел, Ирландец отобрал поднос и сунул мне банку с биоколлоидом.
       -- Мажься теперь сам! Я не брат милосердия...
       -- Спасибо! -- сказал я. -- Кликуху "Ирландец" тебе, наверное, дали за цвет причесона?
       -- Не твоего ума дело! -- Рыжий ушел.
       Я смазал биоколлоидом места былых ожогов, не забыл пройтись по ободранной браслетами пояснице, потом поставил банку на пол и решил поспать. Время и сон лечат любые раны -- как телесные, так и душевные.
      

    29

       Мне снились раскаленные утюги, Ингины груди и зеленоглазые женщины-подростки с волосами a la Милен Фармер. Я и во сне помнил, что Ингины прелести -- это табу и не без успеха вызывал видение ягодиц Лили. Но Лили поворачивалась ко мне лицом, и у нее оказывался большой выпуклый живот (барабан, как сказал бы охранник Игоряша), и вновь возникала логическая цепочка "беременность et cetera", и я в ужасе просыпался.
       Время на часах понемногу продвигалось вперед. 14.18. Потом 16.47. Потом 19.05. Когда я проснулся в очередной раз, нащелкало уже 21.24.
       За окном смеркалось. Сна больше не было ни в одном глазу. Тут же в комнате зажегся свет -- Ирландец принес поднос с ужином. Опять консервы.
       -- Надеюсь, кормлю тебя в последний раз, -- мрачно пробурчал он.
       -- Помнишь, я вчера предрек вашему Алану, что он будет первым? -- сказал я, беря левой рукой вилку. -- Вас с Эркюлем ждет та же участь!
       -- Заткнись, сучье вымя! -- рявкнул он, и что-то в его глазах подсказало мне: рыжий уже думал об этом совпадении. -- Простая случайность.
       -- Может, случайность, а может, и нет. После вас с Эркюлем будет уже закономерность. Жаль только, ни ты, ни он уже не узнаете...
       -- Заткнись, козел! Или я вобью твой поганый язык в глотку! -- Он подскочил к дивану и замахнулся. Но не ударил. Лишь сверкнул глазами и выскочил из комнаты.
       Я удовлетворенно хмыкнул: врага надо выводить из себя любыми путями. Это всегда на пользу... Эх, если бы можно было завтра вывести из себя такого врага как вилфаг!..
       Душу вновь тронула тревога. За нею явился и страх, и я никак не мог с ним совладать. Так, наверное, трясется накануне казни приговоренный к смерти преступник. Мне вдруг показалось, что я и есть приговоренный, и завтра придет неизбежный конец. Если президент не помилует указом...
       Рыжий мне отомстил -- не пришел за подносом. Но когда я, пытаясь поставить поднос на пол, разбил стакан, убирать пришлось мстителю.
       -- Может, перекинешь браслет на левую руку? -- спросил я его. - Замучился...
       -- Перебьешься, недолго осталось мучиться! -- Он погасил свет и вновь предоставил меня цифрам на часах и собственным страхам.
       За окном совсем стемнело. Я лежал в полузабытьи, прислушиваясь к стуку собственного сердца.
       Часы отсчитывали минуты, которые медленно складывались в часы. Возможно, это последние часы моей жизни. Если завтра проговорюсь, где шкатулки, -- конец. Такие ребята свидетелей не оставляют. И не имеет никакого значения, имею я представление о содержимом шкатулок или нет.
       Часы показали четыре нуля. Начинались последние сутки жизни. Если не повезет. Я вновь впал в забытье...
       Очнулся я в час сорок три.
       В доме что-то происходило. Внизу простучали тяжелые и одновременно мягкие шаги. Послышалось явственное "чпок! чпок!" Заскрипела лестница, кто-то шел наверх. Я сжался, норовя закопаться в матрас. Дверь распахнулась, в лицо ударил свет фонарика.
       -- Здесь он! -- послышался негромкий голос.
       Загорелись новые фонарики. В комнату ввалились люди в масках и камуфляжной форме. Мою затекшую правую руку избавили от браслета -- я тут же начал разминать ее. Бросили мне одежду.
       -- Одевайтесь! Быстро! И без шума! -- Перед моими глазами мелькнул "етоич" с глушителем.
       Я оделся.
       -- Идти можете?
       -- Да, -- сказал я.
       -- Идемте!
       Похоже, меня опять похищали.
       Мы спустились вниз. В свете все тех же фонариков я увидел лежащих на полу Ирландца и Эркюля. Один из ночных гостей вытащил из скрюченных пальцев толстяка пистолет и -- чпок! чпок! -- сделал моим хозяевам по контрольному выстрелу в голову. Потом меня завели в какую-то комнату -- вскоре я рассмотрел электроплиту и понял, что это кухня, -- и усадили на стул возле стола.
       -- Приступаем! Где там наш тверяк?
       Появился еще один человек в маске. Положил на стол небольшой чемоданчик, раскрыл. Никелем блеснули металлические предметы.
       Я дернулся: похоже, меня опять собрались пытать. На этот раз, для разнообразия, выдирая ногти...
       -- Сидите спокойно, Метальников! Вам не будет причинено вреда.
       Говорил один человек. Видимо, он руководил похищением. Почему-то я ему поверил.
       -- Давайте!
       Один из присутствующих достал из кармана незнакомый прибор, повел им вдоль моего тела. Возле левого предплечья прибор пискнул.
       -- Снимите рубашку, Метальников!
       Я подчинился.
       Хозяин чемоданчика принялся ощупывать шрам, полученный мною от хакера Ральфа Хендерсона... черт знает теперь, от кого он был получен!
       -- Нашел!
       Хозяин чемоданчика достал шприц-тюбик, сделал мне укол. Предплечье сразу занемело. Шрам обклеили тампонами, оставив открытым совсем маленький кусочек кожи.
       Все ясно: налетчики ухлопали хозяев для того, чтобы показать гостя хирургу.
       -- Больше света!
       Зажглось еще несколько фонарей. Лучи были направлены на шрам.
       -- А вы отвернитесь!
       Я помотал головой: не дождетесь! Больше ни от чего и ни от кого я отворачиваться не намерен.
       Доктор взял в руки скальпель, склонился над тампонами. На перчатки ему брызнула кровь. Моя кровь... Я почувствовал, как расходится взрезаемая плоть. Моя плоть... Странное ощущение, прямо скажем!
       Хирург отложил скальпель, взял в руки маленькие никелированные пассатижи, опять склонился над раной. Прикосновение пассатижей я не ощутил, но через мгновение доктор извлек из моего тела крошечную серую горошину.
       -- Вот и жучок!
       Как ни странно, я не удивился. Словно ждал чего-нибудь подобного...
       Рану залили биоколлоидом, наложили кусок тампопластыря.
       -- К вечеру будете как огурчик!
       Я хотел встать, но тут же последовал приказ сидеть.
       -- Следующий! -- весело сказал хирург.
       Приволокли труп рыжего Ирландца, взгромоздили на стол. Доктор оторвал левый рукав его рубашки, скальпелем вскрыл кожу на предплечье (тут брызжущей крови не было), запихал в разрез горошинку и наложил сверху пластырь.
       Труп уволокли.
       -- Идемте, Метальников! -- распорядился старший.
       Мы выбрались из кухни, по коридору прошли на улицу. Вокруг сновали люди с какими-то предметами в руках. Движения их были уверенными и сноровистыми.
       -- А мои вещи?
       -- Они тут. Проверьте!
       Мне подали родную сумку. Она была словно привет из позавчерашнего дня. При свете фонарика я проверил содержимое. Все (даже деньги!) оказалось на месте. Не было только мобильника и часов. Я сказал об этом.
       -- Там тоже жучки, -- сказал старший. -- Отдайте мне ваши документы.
       Я вытащил из сумки стопку удостоверений на имя Максима Метальникова.
       Мимо нас, пыхтя, протопали несколько человек. Они волокли к дому что-то тяжелое.
       -- Вот вам бумаги взамен. -- Мне сунули в руки новую пачку документов.
       Я переправил их в сумку, даже не раскрывая. Сейчас новое имя не имело для меня никакого значения.
       Потом мы с главным "похитителем" сели в машину. Мотор тихо заурчал. Не зажигая фар, машина начала красться сквозь мрак -- видимо, у водителя были "змееглазы". Я оглянулся на свою тюрьму, но там был такой же мрак, как и за лобовым стеклом. Потом машина повернула налево, прокралась еще немного в темноте. Включились фары, разноцветными огоньками осветилась приборная панель. Водитель снял со лба "змееглазы", бросил на сиденье рядом.
       А потом машина рванулась вперед.
       --Стерлинга нет, -- вспомнил вдруг я.
       -- Он остался, -- спокойно сказал мой сосед.
       И тут салон машины осветила вспышка.
       Я вновь оглянулся. Сзади, правее дороги, быстро разрасталось над деревьями гигантское зарево.
       -- Понимаете, что произошло? -- спросил мой сосед.
       -- Я погиб в пламени пожара?
       -- Да, ваш дублер лежит сейчас, прикованный наручниками к трубе.
       Я кивнул. Мне чертовски хотелось курить.
       -- Нет ли у вас сигареты?
       Мне сунули в руки початую пачку и зажигалку. Я закурил, протянул сигареты и зажигалку соседу.
       -- Берите, берите... Я недавно бросил. -- Салон прошили фары встречной машины, и сосед поправил маску на лице. -- Таскаю с собой, испытываю силу воли.
       Я снова затянулся и сказал:
       -- Нас было в доме по крайней мере трое. А теперь остались, по-видимому, двое.
       -- Да, мы хотели позаимствовать в районном морге невостребованный труп, но потом решили иначе. А вдруг Ирландец убил вас с Эркюлем и удрал?
       -- Вы из РУБОП, -- сказал я. -- Или из федеральной службы безопасности.
       -- Откуда я, неважно. -- Послышался легкий смешок. -- Те, кто вам противостоят, разберутся, конечно, в этой нехитрой комбинации, но им потребуется время.
       -- А кто мне противостоит?
       -- Вот в этом вам и предстоит разобраться... Неужели вы, Метальников, думаете, что вас спасли из филантропических побуждений? Вы должны довести до конца дело Марголина.
       Все было сказано, и дальше мы ехали молча. Впереди тоже появилось зарево, но это были огни большого города. Впрочем, сзади уже ничего не было видно. Кроме фар попутной машины.
       Проехали несколько поселков, но их названия ничего мне не говорили: Черная Речка, Сертолово...
       И вдруг в памяти всплыло: после Сертолова идет Осиновая Роща. Вскоре справа от дороги промелькнула белая табличка именно с этим названием. Еще через пару минут остался за спиной пост дорожной полиции.
       Я вдруг понял, что все это мне знакомо. Мы ехали еще минут пятнадцать, и я продолжал узнавать улицы и перекрестки. Вскоре спустились с небольшой высотки (не Поклонная ли Гора?), проехали еще пару перекрестков и остановились.
       -- В доме напротив меблированные комнаты, -- сказал сосед.
       Я глянул на указанный дом. Проспект Энгельса, дом пятьдесят один.
       -- Там для вас снят номер на имя Максима Мезенцева. Во дворе стоит синяя "забава". Вы, кажется, предпочитаете именно эту машину. Вот ключи от нее. -- Мне вручили брелок с ключами.
       Следом на свет явились мобильник и стерлинг в кобуре.
       -- Вы по-прежнему будете частным детективом, -- пояснил неизвестный. -- И последнее... -- Он вынул из кармана портмоне, достал какую-то бумажку, разорвал на две части. Одну положил назад, а вторую протянул мне. -- Возможно, к вам на днях обратится человек. Это будет паролем. Человеку этому можете доверять.
       На сей раз все было сказано окончательно.
       Я выбрался из машины, перешел улицу. Сзади взвизгнули покрышки. Оборачиваться я не стал.
       На кнопку звонка жать пришлось долго. Наконец из домофона раздался заспанный голос:
       -- Кто?
       -- Извините, -- сказал я, наклонясь к микрофону. -- Мое имя Максим Мезенцев. Для меня у вас снята комната.
       Голос что-то пробормотал. Некоторое время ничего не происходило. Потом замок щелкнул, и я вошел в подъезд.
       Справа, из стеклянного окошка, на меня смотрела сонная женщина. Голова ее было обвязана косынкой. Кое-где из-под косынки торчали разноцветные цилиндрики бигудей.
       -- Документы?
       Порывшись в сумке, я достал удостоверение личности. Прежде чем отдать ей, заглянул сам. Фотография была моя. Имя тоже -- новое.
       -- Извините! Самолет запоздал на пять часов.
       -- Надо летать стратопланами, -- проворчала консьержка, разглядывая удостоверение. -- Хозяин не велит нам селить постояльцев ночью.
       -- Оттуда, откуда я прибыл, стратопланы в Питер не летают, -- пожаловался я, и это была правда.
       Она не стала интересоваться, в каком конце страны находится столь дикое место, выдала ключи и вернула документ.
       -- Номер семь А, последний этаж, справа. А как войдете, сразу налево.
       Через пару минут я был в своем новом жилище. Оно мало чем отличалось от номера в "Прибалтийской" Разве лишь комната оказалась удлиненной формы да мебели побольше. Зато не было компьютера. И ванна -- одна на три номера. Похоже, когда-то здесь была трехкомнатная квартира.
       Я пошел в ванную и умылся. Очень хотелось принять душ (ведь, кажется, я во время пытки обмочился. Или этого не было?), но нельзя -- предплечье уже начало чесаться. Впрочем, судя по тому, что тетка внизу не воротила нос, наверное, от меня не разило. Подождем до утра...
       Я залез в сумку и просмотрел свои новые документы. Стандартный набор частного детектива. Лицензия была выдана два года назад.
       Ну что ж, от старого нанимателя я дезертировал, посмотрим -- каков окажется новый.
       Я вытащил из нагрудного кармана пачку сигарет. Следом выпал кусок бумажного прямоугольника. Я поморщился -- не солидно для частного детектива терять пароль! -- и поднял его с пола.
       Это был календарь. Год остался на другой половинке.
       Я перевернул календарь картинкой вверх. Обнаженная женская задница в профиль и скрещенные ноги. Ничего задница, симпатичные ноги!.. Интересно, какого размера окажутся груди на второй половинке?..
       Мне вдруг подумалось, что недостающую часть картинки принесет непременно Инга. Вот это был бы номер! Уж груди-то календарной красотки меня после такого поворота точно не заинтересуют!.. Жаль только, все это из области несбыточных фантазий. Видно, в ближайшие дни придется мне спать в одиночестве.
       Немедленным освоением этого процесса я и занялся.
      
      

    30

       Утром я поинтересовался у консьержки, где в их районе расположено ближайшее кафе или ресторан, и отправился завтракать. Левая рука все еще чесалась. Машину заводить не стал, хотелось пройтись пешком, тем более что кафе оказалось совсем недалеко.
       Поедая бифштекс с рисом и кетчупом, я обдумывал свои дальнейшие действия.
       Спрятанный кем-то в моем теле жучок многое менял. Преследователям должно быть известно о моих визитах на вокзалы. Зачем -- догадаться нетрудно, такой трюк совершается в каждом втором детективном произведении. Так что теперь возле автоматических камер хранения наверняка пасутся филеры. Ведь даже если я погиб, туда явится Ирландец. Шкатулки были для него единственной причиной покончить с пленником и сообщником Эркюлем. Значит, мне на вокзалы путь закрыт, и это все усложняет. Правда, деньги в кармане пока есть, а все остальное может и подождать. Для получения информации, заключенной в "проныре", нужен классный хакер, а шкатулки сами по себе еще ничего не доказывают. Кстати, когда найду хакера, надо будет непременно выяснить, куда отправился по Сети отчет, предназначенный для Ниро Вульфа.
       Мне вдруг стало тоскливо: я так любил этого импозантного толстяка, а его, оказывается, и не существует вовсе!.. Я заказал еще один стакан апельсинового сока и мысленно чокнулся с безвременно погибшим боссом. Как будто сидел за столом в доме, расположенном на Тридцать пятой Западной улице, и лакомился завтраком, приготовленным руками Фрица Бреннера... Хотя нет, не мог я с боссом чокнуться -- Ниро, помнится, обычно завтракал у себя в спальне, одетый в исполинскую желтую пижаму... Пусть будет земля тебе пухом, Ниро! И тебе, Арчи! И тебе, родной мой Макс Метальников!
       Мысли вернулись к делу Виталия Марголина. Что у нас осталось в розыскном загашнике после всех этих поворотов судьбы? Прямо скажем, немного... Остались две женщины, на которых у гинеколога, похоже, подложные документы, плюс огненноволосая Альбина-Зеленые Глаза. Альбину пока оставим в покое. Если она что-то знает, из нее теперь все вытрясли. А может, ее уже и на свете нет... Если же все еще жива, мы Альбину потом без проблем отыщем, через мамашу. А вот двумя роженицами, Пискуновой и Савицкой, надо заняться. Адресов и телефонов я, правда, не помню, но диск с информацией у меня в сумке, а ближайшее заведение, где сдают напрокат компьютерное время, наверняка неподалеку найдется.
       Я вдруг вспомнил серую горошину, которую кто-то когда-то запихал мне в предплечье. Такая штука немалых денег стоит!.. Видно, серьезные дела были с Виталиком Марголиным у Пал Ваныча, если последнему доступны такие аксессуары охранно-розыскной техники. Неслучайно им заинтересовались столь серьезные органы, как мои ночные спасители, ох неслучайно!.. Кстати, среди версий я забыл еще одну -- наркотики. Почему бы не оказаться под крышей гинекологической клиники заводику по производству синтетических препаратов. "Под крышей" -- в переносном смысле, разумеется. Вряд ли кто-либо станет заниматься подобным производством в стенах самой клиники! Просто надо на какой-то юридический адрес заказывать оборудование... А потом не поделили барыши, и ваши не пляшут. Что же касается шкатулок с шариками, так ведь драгоценности тоже денег стоят, зачем их терять!.. Логично? Логично. Одна беда -- не стал бы Пал Ваныч нанимать частного детектива для того, чтобы отыскать убиенного им самим подельщика. Что-то во всем этом деле не так... Кстати, парни, а почему это мой ночной спаситель решил, что теперь я буду плясать под его дудочку? Почему не дерну куда-нибудь в тмутаракань, не куплю там новое имя, документы и биографию. С деньгами все эти проблемы разрешимы...
       И тут меня посетила любопытная мысль.
       Я подошел к бармену, поинтересовался, нет ли городского справочника. Конечно, такой нашелся -- всякое приличное заведение общественного питания предоставляет клиентам максимум услуг. Иначе рано или поздно в трубу вылетишь... Разве только через твою кафешку отмывают незаконные доходы. Но такие умельцы обычно с общественным питанием не связываются: обороты не те. Лучше уж создать сеть бензоколонок...
       Я раскрыл справочник. Магазинов по продаже специальной техники в городе хватало. Я выбрал ближайший, на проспекте Тореза, запомнил адрес, рассчитался и покинул кафе. Вернулся во двор родной меблирашки, завел машину и выехал на улицу. Через пять минут я был на месте.
       Ассортимент магазина оказался богатым. Чего тут только не было! Телекамеры, замаскированные под зажимы от галстука; микрофоны в виде булавки с фальшивым бриллиантом; фотоаппараты-зажигалки и многое-многое другое. Имелась и аппаратура противоположного назначения -- выявлять все эти микрофоны-телекамеры-фотоаппараты.
       Тут же подскочил прилизанный хлыщ в голубом халате с визиткой на отвороте. Она гласила, что передо мной "Андрей Воронов, консультант".
       -- Что желаете?
       -- Мне, господин консультант, нужна такая штука, которая выводит на чистую воду жучков.
       -- Имеется. Всего шесть сотен. А за тысячу еще и сигнал искажает. Жучок вроде бы и работает, но толку, в информационном смысле, -- ноль.
       Я помялся:
       -- Дело в том, Андрей, что она мне нужна всего на пять минут. Не хотелось бы, знаете ли, тратить такие деньги. Вы не предоставляете разовых услуг?
       -- К сожалению, нет. -- Хлыщ развел руками. - У нас обычный магазин... Но вы присядьте вон там, в уголочке. Мне кажется, мы сможем вам помочь.
       Я отправился к столику, на котором лежала пачка иллюстрированных журналов, сел в одно из кресел.
       Не прошло и двух минут, как хлыщ оказался рядом, сунул мне в руку клочок бумаги:
       -- Вот адрес. Спросите Петра Парамоновича. Он оказывает разовые услуги. Только скажите, что вас прислал Щегол.
       Я отложил номер "Плейбоя" и поднялся. Хлыщ с подобострастием проводил меня до двери. На его лице не было досады по поводу потерянного покупателя. Наверное, человек, к которому он меня направил, платил ему процент с каждого клиента.
       И эта дорога оказалась недальней. Петр Парамонович обосновался за углом, на Манчестерской, в мастерской под вывеской "Ремонт часов. Замена питающих элементов".
       Едва я открыл дверь, в недрах мастерской звякнул старомодный колокольчик. Тут же появился солидный мужчина лет сорока, глянул вопросительно. Я доложил, каким образом отыскал его и что мне требуется.
       -- Двадцатка, -- сказал Петр Парамонович.
       Я отслюнявил два червонца и был препровожден в крохотную каморку за неказистой дверью, оклеенной компьютерными кинокрасотками. В каморке ничего, кроме стола, не было. Правда, под столом, скрытые клеенкой, расположились две кухонные табуретки.
       -- Подождите, пожалуйста! -- Хозяин вышел, но вскоре вернулся с пластиковым футляром в руках.
       Мой наметанный глаз сразу обнаружил, что под левой мышкой Петра Парамоновича появилась кобура. Правда, "етоев" в такой кобуре спрятаться не мог. Скорее всего, какая-нибудь газовая пукалка...
       Из футляра был извлечен прибор, похожий на тот, что я видел в руках ночных спасителей. Хозяин выдвинул рамку искателя:
       -- Пользоваться умеете?
       -- Нет, -- признался я.
       -- Когда найдете жучка, загорится вот этот индикатор. Дисплей покажет частоту, на которой ведется передача. Затем жмите вот эту кнопку. Если индикатор останется красным, жучок активен. Если позеленеет -- пассивен.
       -- Что значит -- активен и пассивен?
       -- Консультация стоит десятку.
       Я достал еще червонец.
       -- Благодарю вас, -- сказал Петр Парамонович. -- Активный жучок ведет передачу постоянно, двадцать четыре часа в сутки. Пассивный -- сбрасывает информацию в заранее заданное время. Однако запись окружающих шумов ведется постоянно. - Он оглядел меня с ног до головы. -- Впрочем, такие жучки в вашей одежде не спрячешь.
       -- А если прибор выполнен в виде горошины, которую вживляют в тело?
       Хозяин посмотрел на меня с неожиданным уважением:
       -- Это всего лишь "мигалка". Маяк. Их используют для фиксации маршрута, по которому передвигается объект наблюдения... Еще вопросы есть?
       -- Никак нет!
       -- Тогда вы тут занимайтесь, а я пойду. Закончите, нажмите вон ту кнопку, возле двери, под выключателем. -- Петр Парамонович оставил меня с прибором один на один.
       Я быстро проверил одежду. Жучков и в самом деле не нашлось. Я застыл в недоумении. Неужели новые хозяева мне до такой степени доверяют?!. Потом вспомнил о сумке. Вышел из каморки.
       -- Вы уже закончили? -- встрепенулся хозяин, откладывая в сторону некий электронный механизм. -- Чего ж не нажали кнопку? - Взгляд Петра Парамоновича стал тревожным.
       -- Нет-нет... Я не закончил. Сейчас вернусь.
       Тем не менее, он проводил меня до дверей и пронаблюдал, как я вытаскиваю из машины сумку. То ли ему было скучно, то ли боялся, что клиент приделал ноги искателю.
       Вновь оказавшись в мастерской, я выразительно посмотрел на Петра Парамоновича и приложил палец к губам. Конечно, надо было сделать это еще десять минут назад, но все мы крепки именно задним умом. Хорошо еще, что повезло с одеждой, и хозяева гипотетического жучка не догадываются, чем я сейчас занимаюсь!
       -- Нужны часы. Вот те бы подошли. -- Я показал жестом, что опять направляюсь в каморку.
       Хозяин был мужик сообразительный.
       -- Сейчас подам. - Он кивнул. -- Можете познакомиться поближе.
       Впрочем, скорее всего дело не в сообразительности -- просто он наверняка уже сталкивался с такими играми, коли занимается подобным бизнесом.
       Я вернулся в каморку и вновь взялся за искатель.
       Жучки нашлись сразу. Один находился в брелоке на молнии, которой закрывалась сумка, второй -- внутри мобильника. В брелоке скрывался активный, в мобильнике -- пассивный.
       Я успокоился: теперь в моих со спасителями отношениях было все в порядке.
       -- А нельзя ли взглянуть вон на те часы? -- сказал я и вышел из каморки.
       Хозяин моему второму появлению уже не удивился.
       -- Проблемы? - шепнул он.
       -- Да. Вы способны определить характер жучка?
       -- Разумеется... Еще двадцатка.
       Получив деньги, он открыл дверцу сейфа и вытащил новый прибор. Мы вновь прошли в каморку. Я показал на брелок и мобильник:
       -- Нет, эти часы мне совершенно не нравятся. Какие-то они... дешевенькие.
       -- Тогда посмотрите вот эти. -- Хозяин принялся колдовать с прибором. - Сейчас подам.
       Через минуту он состроил выразительную мину и показал на дверь. Мы вышли.
       -- Брелок -- это "мигалка". Типа вышеупомянутой вами горошины в теле. Способен лишь показывать местоположение сумки. Зато в мобильнике работает магнитофон.
       -- А можете определить время, когда он должен сбрасывать информацию?
       -- Двадцатка. -- Хозяин схватил меня за руку, едва я полез за деньгами. -- Шучу, парень! Для этого надо забираться внутрь схемы, а такое поведение объекта сразу станет известно слухачам. В подобных приборах имеется защита от взлома. Можно, конечно, сутки за ним понаблюдать и определить время сброса. Но и это не дает гарантии. Такие штуки программируются достаточно серьезно, в разные дни они могут сбрасывать информацию в разные часы.
       -- Спасибо! -- Я полез за очередной десяткой.
       -- Не надо, -- ухмыльнулся Петр Парамонович. -- Лишнего с клиентов не беру. Жадность фраера сгубила... Не забудьте свои радиостанции забрать.
       Мы вернулись в каморку.
       -- Нет, эти мне тоже не нравятся, -- сказал я. -- Бедноват у вас ассортимент.
       -- Ну так идите в магазин, -- проворчал сварливо хозяин. -- Ассортимент ему, видите ли, не нравится! У меня тут ремонтная мастерская. И даже не просто ремонтная -- я реставрацией занимаюсь, сюда люди за раритетами приходят.
       Он подмигнул. Артист...
       Я молча пожал ему руку, забрал "свои радиостанции" и покинул мастерскую.
      

    31

       Возвращаясь в меблирашку, я отыскал обычный часовой магазин, где и приобрел себе неплохие часики, простенькие, но со вкусом -- безо всяких там выпендронов типа встроенного калькулятора или скрытого микрофона, но зато со светящимися стрелками и циферблатом. А когда вернулся в свой новый дом, обзавелся очередной гениальной мыслью.
       Мысль и в самом деле была неплоха.
       Я достал из сумки мобильник, позвонил в справочную и узнал номер "Телевизионной криминальной службы". Тут же набрал его.
       -- Алло! -- ответил мне жизнерадостный, с хрипотцой голос. - "Криминальная служба". Говорите!
       Послышался легкий щелчок - видимо, наш разговор записывался.
       -- Привет, ребята! Это Воронов, из отдела происшествий в "Ведомостях"... Говорят, сегодня ночью в губернии пожар случился? Что там горело?
       -- Проснулся! -- сказали с восхищением на том конце. -- Эдак "Ведомости" скоро без подписчиков останутся!.. Тебя какой пожар интересует? Их два за ночь произошло. У нас уже все в эфир выскочило. Под Лугой фермер какой-то, нарезавшись, баню у соседа подпалил. Здесь без трупов обошлось... А вот во Всеволожском районе, в поселке Елизаветинка, дача сгорела, какому-то Величко принадлежала. Тут дело посерьезнее, с жертвами. Пепелище сейчас менты обложили, не пробиться. У нас дежурная бригада там пасется, сообщают -- сам начальник РУБОП Раскатов наведывался. Пахнет мафиозными разборками... С информацией ты уже опоздал, но за расследование -- самое время браться. Накопаешь чего, звони, с нас пиво... Как, говоришь, зовут тебя?
       -- Воронов. Андрей.
       -- Чего-то не помню такого...
       -- Да я новенький, второй день всего в отделе работаю. Еще познакомимся.
       -- К Волынскому, небось, прикрепили?
       -- К нему.
       -- Ну, привет Волынскому! Скажи, Бакланов кланяется! -- Жизнерадостный голос сменился короткими гудками.
       Я вновь позвонил в справочное и узнал телефон земельного отдела всеволожской администрации.
       -- Да? -- Тут голос был другой: его обладательнице надоело все, вплоть до собственных печенок, в которых давно уже сидели всякого рода звонильщики.
       -- Добрый день! Андрей Воронов, дознаватель из пожарного управления.
       -- Слушаю, господин Воронов. -- Голос стал поприветливее, но я тоже сидел у нее в печенках. Просто свой брат звонит, чиновник, а не просто гражданин России. К своему же брату иной раз и ей приходится обращаться - рука руку...
       -- У вас в районе сегодня дача Величко сгорела, в поселке Елизаветинка. Мне нужен адрес этого самого Величко.
       -- Одну минуту!
       Некоторое время длилась тишина: наверное, моя собеседница паузила на своем служебном компьютере какой-нибудь "Квази-супер-тетрис". Или во что там они играют, эти дамочки из земельных отделов. Не в "Мерлина" же!
       -- Вы записываете? Диктую.
       Я записал адрес Величко, сделал пару комплиментов, сердечно поблагодарил (дама отвечала уже с некоторой приветливостью) и отключился.
       Закурив, набрал номер Антона Антоновича Величко. Почему-то ждал, что мне ответит голос Ингиного начальника Пал Ваныча. Но не ответил никто.
       Расследование, едва начавшись, тут же зашло в тупик. Пиво от Бакланова из "Телевизионной криминальной службы" сегодня мне явно не светило.
       Ну и хрен с ним! Я собрал манатки (в смысле взял диск с материалами из клиники) и отправился искать подходящий компьютер (в смысле добрался до ближайшего киоска "Роспечати" и купил "Желтые страницы"). Сел в машину, снова закурил, открыл нужный раздел. Фирм, фирмочек и ателье, занимающихся прокатом компьютерного времени, было в городе пруд пруди. Я нашел ближайшее, на том же проспекте Тореза, докурил и отправился туда.
       Свободные места в ателье имелись. Компьютеры были отделены друг от друга фундаментальными перегородками, так что, при большом желании, здесь можно было поработать даже с секретной информацией. За неимением оной я сел куда посадят, спросил распорядителя:
       -- Вы с вашим бизнесом в прогаре не остаетесь? Ведь компьютеры сейчас практически у всех...
       Вопрос глупый до идиотизма, но в таких случаях лучше подобные и задавать. Как ни странно, к дураку наша сфера обслуживания проникается симпатией быстрее, чем к умному. Наверное, заранее надеются, что его можно облапошить.
       -- Не прогорим! -- сказал распорядитель. -- Выход в Сеть -- штука все еще дорогая, и если человеку такой выход требуется раз в неделю, он скорее к нам пойдет, чем подпишется.
       Я сделал вид, что мне открыли Америку, и распорядитель, окрыленный собственной экономической образованностью, убрался облапошивать других дураков. А я набрал пароль, открыл нужный файл и переписал в блокнот данные "подозреваемых мамаш". Затем вошел в базу адресной службы. Портретов своих дамы там не держали.
       В ателье мне больше делать было нечего. Я оплатил аренду, перебрался в машину и задумался.
       Надо звонить Пискуновой и Савицкой. Однако воспользовавшись мобильником, я подставлю обеих мамаш под пристальное око РУБОП или ФСБ. По большому счету мне это, конечно, до лампочки... И тут же понял: нет, не до лампочки! Способность российских компетентных органов досаждать гражданам общеизвестна. Раз я не знаю всей картины преступления, то не представляю, во что могу втравить бедных женщин. Тем более, когда бабушка еще надвое сказала, замешаны ли они вообще хоть в чем-то. Если Игоряша врал, а электронные документы Марголина, наоборот, содержат истинную правду, я привлеку внимание компетентных органов к невинным и ничего не подозревающим людям...
       Результатом размышлений стало то, что я заехал в первое попавшееся кафе, приобрел телефонную карту на пятьдесят единиц и воспользовался тамошним таксофоном.
       У Веры Пискуновой мне никто не ответил. Наверное, счастливая мамаша прогуливала своего новорожденного дитятю. Или наоборот -- несчастная мать-убийца скрывалась по неведомым мне и адресной службе явочным квартирам в страхе перед наказанием за совершенное преступление. Такой вот вариант...
       Я позвонил Екатерине Савицкой. Снова молчание и два варианта на выбор.
       И тут мне пришел в голову третий вариант. От которого меня бросило в дрожь. Если кто-то из мафиозников шел по моим следам, он вполне мог выйти на Пискунову и Савицкую. После чего им вполне могли воткнуть перо в грудь. Или пустить пулю в затылок. Или, если Пал Ваныч не поверил в мою трагическую гибель во время ночного пожара, установить за дамами наблюдение, а когда я к ним сунусь, взять меня еще раз. Только теперь не для утюговых игр, а для шприц-тюбика с вилфагом... Нет, показываться мне ни у Пискуновой, ни у Савицкой ни в коем случае нельзя!
       В стекло автомата постучали.
       -- Простите, дяденька, вы уже закончили разговор? -- поинтересовалась кокетливо девчонка-подросток в мини-юбке и безрукавке. Правое плечо ее украшала татуировка - лысый тип с гитарой наперевес.
       Я вышел из будки, перекинулся с барменом парой фраз, взял чашку кофе и сел за свободный столик.
       Итак, к мамашам путь пока заказан. А что есть в загашнике еще?.. Есть материалы, скачанные из компьютера в подвале клиники, но для подхода к ним нужен хакер, которого нет... Есть гипнотизер, сделавший из меня Арчи Гудвина. Возможно, с его помощью я мог бы добраться до того, кто стоит за моими похитителями, однако выхода на гипнотизера нет... Есть Инга, которая могла бы вывести на него, однако боюсь, обращаться к ней -- все равно что вырыть себе могилу. Я даже позвонить не могу: где гарантия, что Ингин телефон не прослушивается или что она не сдаст меня?.. Есть еще хозяин сгоревшей дачи, некий Величко, к которому без риска для собственного здоровья напрямую тоже не подойти ... Вот и получается, что я в полном тупике. По крайней мере, если буду работать в одиночку. А где взять помощника? Обратиться в частное сыскное агентство? Можно, конечно...
       И тут мне на ум пришла еще одна дельная мысль.
       Я залпом допил кофе и ринулся в освободившуюся телефонную будку. Набрал номер, по которому уже звонил сегодня. Мне ответил женский голос:
       -- Да?
       -- Бакланова, пожалуйста!
       -- Минутку!
       Пауза длилась не минутку, а секунд пятнадцать.
       -- Алло! -- зазвучал в трубке знакомый жизнерадостный голос, сопровождаемый щелчком. -- Бакланов слушает!
       -- Это опять Андрей Воронов из "Ведомостей". Я вам уже звонил сегодня...
       -- Помню. Чего тебе?
       -- Про Величко что-нибудь узнали?
       -- Узнали.
       Я добавил в голос наглые нотки:
       -- Со мной информацией не поделитесь? Торжественно клянусь, что плагиата не будет.
       -- В этом я, дорогой мой, и не сомневаюсь. - Послышался легкий смешок.
       -- Почему? -- Мне не удалось скрыть удивление.
       -- Потому что ты не журналист. Потому что я звонил Волынскому. Потому что нет у него никакого Воронова. И вообще новичков нет... Ты такой же Воронов, как я -- президент страны! И либо ты говоришь, что за интерес у тебя к Величко, либо я вешаю трубку.
       Ура, парень не глуп и осторожен. Подходящие качества для бойца невидимого фронта.
       -- Чего молчишь?
       -- Думаю, -- сказал я медленно. - Пытаюсь переварить добытую информацию.
       -- Ну-ну... Переваришь -- звони!
       -- Подожди! -- Я тоже перешел на "ты". -- Я и в самом деле не журналист. Но ты-то -- журналист! И можешь получить в свои руки настолько сильный материал, что премия... Какие там у вас премии? За лучшую публикацию года...
       -- "Золотое перо".
       -- Так вот это самое "Перо" у тебя в кармане!
       -- "Золотое перо" я уже дважды получал, -- презрительно проговорил Бакланов, однако в голосе его зазвучал интерес. - "Пулитцеровка" - еще куда ни шло... Так чего ты хочешь?
       -- Встретиться и поговорить.
       -- Где и когда?
       -- Назначь сам. Я, в отличие от тебя, человек свободный... А если место не устроит, скажу.
       -- А как лучше? Чтобы побольше было народу вокруг или поменьше?
       -- Мне главное -- убедиться, что ты не притащил за собой хвост, -- сказал я.
       -- Экий ты серьезный! -- Бакланов легонько присвистнул. -- Похоже, есть смысл варить с тобой кашу!.. Тогда давай через два часа на шестом километре шоссе "Сертолово -- Агалатово"... Знаешь такое?
       Я откуда-то знал.
       -- Да.
       -- Тогда у километрового столба. Договорились?
       -- Договорились. Только не забудь стереть запись нашего разговора. -- Я повесил трубку.
       И рисковать парень не боится!.. Впрочем, у профессионального журналиста всегда есть нюх на подходящий материал. А я рискую не меньше!..
      

    32

       Прежде чем отправиться на встречу с Баклановым, я заехал на проспект Тореза и все-таки отвалил прилизанному хлыщу, чьим именем сегодня уже не раз назывался, шестьсот рублей. За все в этом мире приходится платить. За любовь -- верностью, за надежду -- испытаниями, за веру -- героической смертью. А за уверенность в собственной безопасности -- хотя бы шестью сотнями в наличке...
       -- Вы приняли правильное решение, -- сказал Андрей Воронов перед тем, как познакомить меня с работой портативного -- размером с диктофон -- искателя.
       -- Я никогда не ошибаюсь, -- соврал я в ответ.
       Он сделал вид, будто поверил. Клиент во всем прав! Даже в самонадеянности...
       Возле километрового столба с табличкой "6" я остановился за пятнадцать минут до назначенного времени. Закурил, равнодушно оглядывая проезжающие мимо машины, еще раз все обдумал. Менее опасного варианта не было.
       Через десять минут подкатила голубая "хонда" -- похоже, Бакланов, как и я, придерживался правила: лучше приехать на пять минут раньше, чем на минуту опоздать. Потому и получил два "Золотых пера"...
       Когда он выбрался из машины, я прежде всего потребовал удостоверение. Пластиковый прямоугольник подтвердил, что передо мной именно Сергей Бакланов, репортер "Телевизионной криминальной службы".
       -- Пойдемте в лес? -- спросил Бакланов, когда я вернул удостоверение.
       Тут мы были на "вы".
       -- А не опасаетесь, что пущу вам пулю в затылок?
       -- Была такая мысль, -- улыбнулся репортер. -- Но интуиция говорит, что вы не убийца.
       Первая пара моих ночных спасителей теперь бы так не сказала, подумал я.
       Мы углубились в лес, подальше от посторонних глаз и ушей. Мобильник и сумку я предусмотрительно оставил в салоне "забавы".
       -- Так что же вы хотели мне предложить? -- спросил Бакланов, когда мы удалились от дороги метров на сто. -- Надеюсь, материал серьезный и я не зря тратил бензин.
       Я достал искатель и быстро провел его рамкой вдоль тела репортера. Индикатор налился красным светом.
       -- Вытряхивайте всю свою аппаратуру!
       Он вытащил из нагрудного кармана диктофон, выключил его. И не дожидаясь повторной проверки, по собственной инициативе, сдал крошечную булавку, заколотую в отворот куртки.
       -- Серьезный вы мужчина! -- В голосе репортера не было и намека на разочарование.
       -- Жизнь, знаете ли, заставляет! -- Я положил диктофон под сосенку, присовокупил к нему "булавку". -- Давайте-ка отойдем в сторону.
       Мы удалялись от звукозаписывающего арсенала, пока я не посчитал расстояние достаточным.
       -- Слышали о некоем Виталии Марголине? -- спросил я, закуривая.
       -- Это доктор, которого нашли убитым в подвале собственной клиники. А на улице, рядом с клиникой, еще четыре трупа.
       -- И пятый неподалеку, в сером "фольксвагене"... Что вы думаете обо всей этой истории?
       Бакланов пожал плечами и тоже достал пачку сигарет.
       -- Я о ней уже не думаю. Информации никакой. Менты, когда их расспрашиваешь, сразу становятся неразговорчивыми. Говорят, в интересах следствия начальство запретило распространяться. Даже о существующих версиях молчат. -- Он прикурил. -- А вы каким боком к этому делу прислонились?
       Я ответил на вопрос вопросом:
       -- Но у вас, наверное, есть собственная версия?
       Он хмыкнул:
       -- Версия-то есть. Но я не из РУБОП. Меня интересуют громкие дела. На которых можно сделать убойный материал. А здесь скорее всего наркотики. Нет смысла тратить время.
       Это был откровенный цинизм, но иного я и не ожидал. В конце концов, девяносто процентов журналистов -- циники. Грязь, в которой они копаются, к романтизму не располагает.
       -- А если Марголина грохнули вовсе не из-за наркотиков? А если шансы на убойный материал есть?
       Он сразу подобрался:
       -- Что вы имеете в виду?
       -- К примеру, торговля младенцами. Или больше того -- человеческими органами.
       -- Человеческими органами?! -- Он фыркнул. -- Кому нужны сердца или почки младенцев? Что-то я не слышал, чтобы новорожденным делали пересадки...
       -- А если кто-то овладел технологией, позволяющей вырастить из младенческого сердца полноценный донорский материал? В сокращенные сроки, понимаете?
       -- Понимаю, разумеется... -- Он задумался, делая быстрые затяжки, одну за другой, одну за другой. Потом затушил окурок о подошву и подытожил: -- Мы ходим вокруг да около. Какой в этом деле интерес у вас?
       Наживка была проглочена, и теперь следовало подсекать. И я подсек -- рассказал ему, что знал. Без истории с Арчи Гудвином, разумеется, и только до того момента, как меня похитили. Не упомянул я о своем нанимателе и кое о чем другом: должно же что-то остаться и на потом. Хрустальные шкатулки тоже оказались за пределами моего рассказа.
       У Бакланова, помимо репортерского цинизма, была и репортерская интуиция.
       -- Да, тут может быть не только убойный материал, тут может родиться сенсация. Да еще с выходом за кордон! -- Его серые глаза подернулись поволокой мечтательности: он уже видел себя известным не только в масштабах северной столицы, он получал "Пулитцеровскую премию". -- Но каковы гарантии?
       -- А гарантий нет. -- Я развел руками. -- Могу только сообщить вам, что не стану претендовать на дележ гонорара. Все лавры общественной известности достанутся вам. Мне, при моей работе, они противопоказаны.
       Он вновь задумался. Я терпеливо ждал.
       -- Слушайте, -- сказал он наконец, -- на кого вы работаете? Только не надо мне лепить горбатого, будто осерчали на злых дядек из-за бедных несчастных малюточек!
       -- На кого я работаю, это секрет. Пока секрет... В интересах вашей же безопасности. А что касается злых дядек... Подумайте сами, с чем мы останемся, если у нас начнут отнимать еще и наших детей.
       Эта фраза пробила даже репортерский цинизм. Кто из нас не мечтает оказаться в спасителях человечества?
       -- Вы романтик. -- Это прозвучало так, будто он сказал: "Вы педераст!" -- Но иногда мне нравится романтизм. В тех случаях, когда добро имеет кулаки. Я готов начать расследование. Сегодня же поеду в клинику...
       -- Э-э, нет! -- оборвал я его. -- Ни в какую клинику, друг мой, вы не поедете! Ни сегодня, ни завтра... Мне надо, чтобы наши действия были согласованы.
       Он усмехнулся:
       -- Иными словами, чтобы Бакланов не рыпался и выполнял исключительно ваши указания.
       -- Иными словами -- да!
       -- А если я пошлю вас к черту?
       -- Посылайте. Я обращусь к другому криминальному репортеру, более сговорчивому. Думаю, долго искать не придется.
       -- А я расскажу о вас всем моим друзьям. Что у вас крыша поехала, что вы одержимы маниакальной идеей, что вас разыскивают психиатры.
       Я пожал плечами:
       -- Валяйте, рассказывайте! Хоть один желающий все равно отыщется. Возможно, он окажется менее опытным, чем вы, репортером. Возможно, мы с ним потерпим поражение... Что ж, по крайней мере, когда-нибудь вы убедитесь, что именно из-за вас преступление осталось ненаказанным. -- Я старался сдерживаться, но последние фразы, помимо воли, звучали, как обвинения. -- Вы узнаете это, когда ваш сын или ваша дочь родят вам якобы мертвого внука!
       -- У меня нет детей, -- сказал он.
       -- Значит, это будет внук вашего брата. Или ваших друзей. Или знакомых. Земляков, наконец!
       Бакланов крякнул и опять задумался.
       Над нами шумели сосны. Сквозь могучие кроны проглядывало голубое небо, в котором застыли островки перистых облаков. Мне отчего-то стало вдруг тоскливо: словно я видел эту картину в последний раз.
       -- Вы ведь далеко не все рассказали. -- Репортер смотрел на меня с усмешкой.
       -- Далеко не все, -- согласился я. -- Но у вас есть шанс узнать все и довольно скоро. Поверьте, это в интересах вашей же безопасности. Бакланов, в отличие от меня, слишком заметная фигура!
       -- Так почему же вы не продолжите расследование сами? Кишка тонка или?
       -- Или!.. Я его продолжаю. -- Пора было сделать еще одну подсечку. -- Дело в том, что я мертв. И мне бы не хотелось, чтобы кое-кто узнал, что я выжил.
       Он не сделал больших глаз и не разразился удивленными восклицаниями. Он просто спросил:
       -- Вас все еще интересует ночной пожар на даче в Елизаветинке?
       -- Меня интересует, кто является фактическим хозяином сгоревшей дачи. Антон Величко, скорее всего, -- просто подставное лицо.
       Он кивнул:
       -- Скорее всего... Но мы этого уже не узнаем. Дело в том, что Величко убит. Застрелен киллером прямо на улице. Информация об этом пришла, когда я выезжал на встречу с вами.
       Я вздохнул: кто-то обрезал еще одну ниточку. Но если для этого "кто-то" я мертв, то зачем обрезаются ниточки. От моих ночных спасителей?..
       -- Вы, вижу, не удивлены.
       Я промолчал: слишком бы откровенно прозвучало в моем голосе разочарование.
       -- Хорошо, я согласен на ваши условия, -- сказал Бакланов. -- Какие будут первые указания?
       Я с трудом сдержал вздох облегчения.
       -- Вот что надо сделать, -- начал я. И вдруг понял: выводить его на Ингу рано. Если бы спросили, почему я так решил, у меня бы не нашлось ответа. Просто интуиция...
       Бакланов ждал, покуривая очередную сигарету. Не было ни ухмылки, ни понимающих взглядов. Этот парень нравился мне все больше и больше. Но спешка никогда и никому не приносила пользы. В особенности -- фиктивным мертвецам. Если Инга -- та, за кого я ее принимаю, фиктивный мертвец быстро сможет стать реальным трупом.
       Я вытащил из кармана блокнот, открыл страницу с данными Пискуновой и Савицкой.
       -- Вот адреса и телефоны двух женщин. Перепишите их.
       Бакланов переписал.
       -- Нужно очень осторожно узнать, как у них прошли роды. Сами к ним ни в коем случае не суйтесь. Придумайте что-нибудь. К примеру, наймите частного детектива. Пусть поспрашивает у соседей. Максимум осторожности, иначе несчастных женщин может ждать судьба Величко.
       Репортер кивнул. Глаза его стали очень серьезными.
       -- К сожалению, денег я могу дать вам только две тысячи. У мертвецов мало путей к добыванию средств. Разве лишь выйти на большую дорогу и грабить проезжающих...
       -- Ваши деньги мне не нужны, у меня достаточно собственных средств. К тому же, должен что-то и я вложить в наше совместное предприятие.
       -- Тем не менее возьмите. - Я вытащил из кармана два куска. -- Буду очень вам благодарен, если вы приобретете мне пистолет с глушителем.
       Я думал, Бакланов встанет сейчас на дыбы, но он лишь оттолкнул мою руку:
       -- Могу дать свой.
       -- Нет, ваш зарегистрирован. Нужен пистолет с черного рынка. Лучше всего "етоев". И с полсотни патронов. - Я запихал два куска назад. -- Если дело закончится благополучно, деньги верну, не сомневайтесь.
       -- Я и не сомневаюсь... Когда потребуется оружие?
       -- Вчера!
       -- Вчера не обещаю. И завтра -- тоже. Но через два дня будет точно. У меня имеются кое-какие каналы.
       -- Очень хорошо, -- сказал я. -- Соблюдайте предельную осторожность. На черном рынке у тех, против кого мы играем, вполне могут быть осведомители.
       -- Имен ваших противников вы так и не назовете?
       -- Нет! Пока нет... И последнее. Мне потребуются услуги квалифицированного хакера. Чтобы мог сломать любую защиту. Или проследить цепочку фиктивных адресов.
       -- Есть у меня такой знакомый. Я вам дам телефон. Спросите Щелкунчика. -- Репортер достал записную книжку и продиктовал номер. -- Правда, без моего предварительного звонка он разговаривать с вами не станет. Вечером я с ним свяжусь, если он дома. Звякните мне завтра в девять утра.
       На этот раз я облегченного вздоха не сдержал.
       -- Удачная я находка, верно? -- тут же отреагировал Бакланов.
       -- Верно, -- согласился я. -- Встретимся завтра, в три часа дня, на этом же месте. -- Я протянул ему руку. -- Теперь ступайте, я здесь еще погуляю... Да, подберите свой шпионский арсенал. А завтра не забудьте оставить его в машине. Все равно проверю.
       -- Как мне с вами связаться? Если потребуется...
       -- Никак. Звонить буду только я. Назовусь Вороновым.
       Он кивнул и ушел. А я нашел полянку с травой погуще и прилег. Мне чертовски не хотелось возвращаться в Питер.
      

    33

       В город я, разумеется, вернулся. Но прежде еще раз продумал все намеченные планы.
       Особенно меня волновала Инга. И тут я словно бы раздваивался. Ум говорил мне, что я глупец, что она всего-навсего выполняла задание своего хозяина, что моя "смерть" не вызвала у нее никаких переживаний. Но сердце соглашаться с такими выводами не хотело. А если она и в самом деле влюбилась, это для нее могло закончиться плохо. Влюбленная женщина вообще способна на многое. Особенно, если у нее убили бойфрэнда и она знает, кто убийца. Особенно, такая женщина как моя Инга.
       Я просмаковал предпоследнее слово. Моя. МОЯ! Меня совершенно не интересовало, с кем она спала раньше. Пусть даже с самим Поливановым. Во всяком случае, я бы этому не удивился. Такая женщина просто обязана с кем-то спать. Но сейчас она была моя. И нам было хорошо. И уверен, что нам бы еще долго было хорошо.
       Может, послать письмо? Два слова. "Я жив". И без подписи. И не по месту работы, а домой. И не два слова, а пять. "Я жив. Сожги эту записку"... Нет, писем посылать нельзя. Но домашний адрес узнать надо. Съездить туда, к ее дому. Подежурить вечерок. И убедиться, что она тоже жива. Чем черт не шутит, Пал Ваныч вполне мог взяться за обрубание концов. И убрать даже ту, с кем спал... Можно, конечно, и позвонить. Молча послушать голос. Да только, боюсь, поймет она, кто это молчит в трубку. И от неожиданности наделает глупостей. Влюбленная женщина вполне способна на глупости. Даже такая, как моя Инга. Нет, звонить нельзя. Но увидеть -- надо!
       Вот после этого решения я и отправился в город. До вечера имелся еще вагон времени, но моя правая нога все время старалась поглубже вдавить педаль газа. Ей не терпелось, она хотела коснуться шелковистого Ингиного бедра. И мне приходилось периодически сбрасывать скорость, потому что вся дорога от Сертолова до Поклонной горы была оборудована автоматическими камерами с радаром-скоростемером -- антирад предупреждал об этом недвусмысленно.
       В конце концов я решил переключить охваченное сексуальным влечением тело на удовлетворение другого основного инстинкта и отправился обедать. В первую же попавшуюся на пути забегаловку. Рестораны теперь были не для моего кармана. Кто знает, какие еще расходы ждут впереди!..
       Стоя у высокого круглого стола, я жевал политые кетчупом хотдоги и разглядывал окружающих. Я не был среди них белой вороной, но мой джинсовый костюм выглядел поприличнее их затрапезных одеяний. Судя по всему, этой забегаловкой пользовались безработные. Мрачные лица с тяжелым взглядом, нечесаные волосы, дрожащие руки... Полная гармония с давно не помнившими ремонта стенами и столь же давно просящимися на свалку столами.
       -- Не возражаете? -- Ко мне приблизился тип, только что осчастливленный порцией хотдогов.
       -- Прошу! -- Я пододвинул к себе стакан, будто боялся, что тип завладеет моим компотом.
       Несколько дней назад я бы на такой компот даже не взглянул, не то что стал пить. Как быстро все-таки мы привыкаем к переменам! Потому и выживаем... А кто не в силах приспособиться, тому остается прыгнуть с Бруклинского моста. Или из окна квартиры, когда в дверь звонят судебные исполнители...
       -- Недавно без работы, брат? -- спросил тип.
       У него было исхудалое лицо с глубоко запавшими серыми глазами, но взгляд оказался на удивление живым.
       -- А как ты определил? -- поинтересовался я, расправляясь с очередной сосиской.
       -- Костюмчик необтёрханный. И глаза еще не потеряли уверенности.
       -- У тебя глаза тоже в гроб не смотрят.
       Он улыбнулся открытой и даже отчасти какой-то восторженно-наивной улыбкой:
       -- А зачем им туда смотреть? Жизнь прекрасна, брат!
       -- Чего же в ней прекрасного, брат? Без денег ведь долго не протянешь!
       Он опять улыбнулся:
       -- Я-то тяну. Уже десять лет тяну. Не вообще без денег, но без больших -- точно. Много ли мне надо? Кусок хлеба. -- Он глянул в тарелку. -- Крыша над головой. -- Он перевел взгляд на потолок.
       Я вспомнил слова Шерлока Холмса из "Собаки Баскервилей". "Много ли мне надо? Кусок хлеба! Чистый воротничок!" Хорошо ему жилось, в девятнадцатом веке! Великий сыщик не нуждался в хакерах. И ему нечего было избегать инспектора Лестрейда -- через того бы никогда не вышел на Шерлока очередной профессор Мориарти...
       -- Честно скажу тебе, брат -- продолжал мой сотрапезник, -- я счастливее многих толстосумов. Мне не надо бояться, что лишусь богатства. Мне незачем прогибаться перед хозяином в опасении, что останусь без работы. Мне не приходится лгать жене в страхе, что потеряю семью. А мир не без добрых людей, всегда помогут. Да и я никогда никому не откажу в помощи. Кроме всех этих "купи-продай"... -- Он с удовольствием располовинил вилкой сосиску, с удовольствием обмакнул в соус и с удовольствием схрумкал. Только что не сожмурился от наслаждения.
       Мне аж завидно стало.
       -- Так ведь без "купи-продай", брат, вся наша жизнь рухнет, -- сказал я.
       Он посмотрел на меня с сожалением:
       -- Не рухнет, брат! Ты отравлен их философией. Поэтому они делают с тобой, что хотят. Они покупают и продают твое тело. Они покупают и продают твою душу и твой мозг. Они покупают и продают твою супругу и твоих детей. А ты бегаешь на выборы и снова и снова голосуешь за них. Суета это, брат! Суета, недостойная свободного человека. Бери пример с меня! Через денек-другой я возьму ноги в руки и отправлюсь на юг, туда, где синеет море за бульваром, каштан над городом цветет. На дорогах тоже много добрых людей, подвозят. И от ментов спрячут. Я как перелетная птица, брат. Зимой -- в теплые страны, летом -- в родные края. Кабы не вся эта Кавказская заваруха, отправлялся бы и подальше. "Где растут банановые пальмы, где под солнцем зреет ананас", -- пропел он неожиданно красивым дискантом.
       Я вдруг понял: передо мной был дервиш, один из тех, кто проповедует философию бродяжничества. Их много развелось в последние десять лет, и называют они себя словом, обозначающим нищенствующих мусульманских монахов.
       А я откуда-то обо всем этом знал.
       -- Что с тобой, брат? -- сказал дервиш. -- Ты как будто себя потерял. Пойдем со мной, и ты обретешь и себя, и много-много друзей. Ведь в этой жизни у тебя друзей нет. Одни коллеги да приятели. Это потому, что все вы друг другу что-то должны. Либо деньги, либо ответную помощь. Купи-продай... А друг -- тот, кто тебе ничего не должен и кому ты ничего не должен. Друзья помогают друг другу, не думая о долге, а потому что иначе не могут.
       Конечно, в его словах было зерно истины. И немалое зерно. Иначе бы у подобного образа жизни не было столько приверженцев. И насчет купли-продажи он во многом был прав. Что жратва? Что шмотки? Теперь покупают-продают даже смерть детей...
       Но если отбросить красивые слова, в основе его философии лежало одно -- жизнь за чужой счет. Проехаться, если подвезут. Поесть, если покормят. Поработать, если в охотку и работодатель нравится. Трахнуть попутчицу, если не откажет. Но когда где-то чего-то нужно добиваться, прошибать лбом стену, бороться с людьми и обстоятельствами, он шарахнется как черт от ладана. Своего рода философия "лишнего человека"... Жизненная позиция хронического неудачника...
       Я не стал ему всего этого говорить. Он несомненно был образован -- чувствовалось по речи. Но он бы не понял. Потому что не захотел бы понять. Потому что понять не значит упростить. Потому что понять значит простить. Без "у"... А на это большинство людей не способны. Они делят всех на наших и не наших. На грешников и праведников. На правоверных и неверных. На своих и чужих. Они -- большевики; свои для них червонное золото, а чужие -- дерьмо на палочке. Чужих можно ненавидеть. Или презирать. Но никогда нельзя -- прощать...
       Я опомнился. Эка меня занесло! Не бывает в мире ничего однозначного. Но есть люди, которых прощать нельзя по определению. Я не большевик, но если мне стало известно, что рядом живет человек, способный отнять жизнь у младенца, чтобы продать его тело... Ей-богу, мне ближе шлюха, которая сделала аборт и плачет: "Ребенка жалко!". Потому что ей действительно жалко, а этот человек воспользовался ее жизненными обстоятельствами, чтобы...
       Я снова опомнился.
       Куда это меня сегодня заносит. Ведь все гораздо проще! Есть закон и есть люди, преступающие его! И есть, в конце концов, твой долг!
       Правда, слово это в последнее время затерли до основания, превратили в эвфемизм, который для одних означает источник средств существования, для других - оправдание собственной лени и трусости, для третьих - дополнительную возможность вымочить соперника в сортире, но само слово в этом не виновато. Долг был, есть и будет, чтобы там ни утверждали разного рода проходимцы. Долг - как любовь, честь и совесть; он вечен...
       Я доел жухнущую на глазах сосиску, подобрал хлебной корочкой остатки кетчупа и проглотил теплый компот, больше смахивающий на помои, чем на фруктовый напиток. По-видимому, повар считал, что для обитателей дна и такое сойдет...
       -- Что, брат, не удалось тебя убедить? -- спросил дервиш все с той же улыбкой.
       -- Не удалось, брат, -- ответил я. -- Есть долги, которые должны быть отданы. И мне нет пути с тобой, пока я не отдам кое-кому кое-какой долг.
       Он протянул ладонь:
       -- Я уважаю чужую убежденность, брат. Прощай!
       -- Прощай, брат! -- Я пожал сухую прохладную пятерню. И вышел из забегаловки.
      

    34

       Передо мной снова был стол с компьютером.
       На этот раз я поехал в другое ателье, на Богатырский проспект. По принципу "Пуганая ворона куста боится!" Я, правда, считаю иначе. Лучше вырыть семь могил противнику, чем одну себе...
       Компьютер не сообщил ничего стоящего.
       В Петербурге насчитывалась масса женщин с фамилией Нежданова. Но ни одной Инги Артемьевны среди них не оказалось. Лиц женского пола по имени Инга Артемьевна было тоже не счесть -- имена-то в последние двадцать лет весьма популярны. Но среди них не было ни одной с фамилией Нежданова. Поначалу я удивился. Человек может жить и работать под чужим именем. Но имя это все равно где-то должно засветиться. Потом я вспомнил, что есть лишь одно-единственное место, где оно засветилось, -- моя память. Но ей сейчас веры было меньше комариного носа. Моя любовь могла быть Ингой Артемьевной только для меня. И для своих сослуживцев в моем присутствии. А в другое время и в других местах она могла носить совсем другое имя.
       Подобное, кстати, могло происходить и с Пал Ванычем Поливановым. Только что же я за птица, если передо мною разыгрывают такие спектакли? Ведь частному детективу проверить базу данных адресной службы -- раз плюнуть! Но почему-то Арчи Гудвин и не подумал проверять. Да и сейчас я занялся этим делом только в силу чрезвычайных обстоятельств... А может, Арчи Гудвин и не должен был проверять; может, ему это недолжествование изначально в память заложили? А что же еще туда заложили? Ведь могли -- что угодно! К примеру, отыскав убийцу и представив доказательства, Арчи должен застрелиться из личного стерлинга. Возможно такое? Вполне! Или еще что-либо подобное... Нет, парни, как ни крути, надо выходить на гипнотизера и трясти его как грушу. А для этого требуется раскрыться перед Ингой... Да-а, обложили бирюка флажками -- куда ни сунься, везде охотник. Лежит себе на матрасике, кофеек из термоса попивает, а в стволе -- жакан!..
       Я все-таки запросил данные на Павла Ивановича Поливанова. Таковых числилось целых полтора десятка, но все они были моложе тридцати лет.
       Тогда я расплатился за арендованное время и покинул ателье.
       Волки не прыгают через флажки, но я-то человек, я-то могу и преодолеть свой страх.
      

    35

       К семи часам пачка закончилась, и пришлось открыть новую. Сигареты оказались сыроватыми, но не идти же за другими!..
       Ингина "забава" стояла через шесть машин. Ближе было не припарковаться, да, собственно, и не стоило -- я хорошо видел дверь Поливановского офиса. За три часа, что я тут прохлаждался, туда никто не вошел и оттуда никто не вышел. Будто и не работает контора... Зверски хотелось отлить. В конце концов я не выдержал. Переполненный мочевой пузырь порой становится пупом земли. И уже не важно, что тебя загребут менты за нарушение общественного порядка. Или узнают те, кто полагает, что ты умер. Или, бегая, упустишь ту, кого столько времени ждал. Переполненный мочевой пузырь -- это вещь в себе, это для мужчины нечто вроде любимой женщины; бывают моменты, когда ни о чем больше думать не можешь.
       Я и не стал. В смысле -- думать. Я вытащил из сумки бороду и парик, приобретенные несколько часов назад в магазине театрального реквизита. Как мог изменил внешность. И дробной рысью рванул в ближайшую арку. В смысле -- пошел, пританцовывая от нетерпения.
       Слава богу, во дворе не оказалось прогуливающихся мамаш с чадами. Равно как и отдыхающих на скамеечке дамочек пенсионного возраста. Зато нашлась лесенка о четырех ступеньках, заканчивающаяся дверью в подвал. К этой двери я и пристроился.
       Струя из переполненного мочевого пузыря сродни струе спермы. Ни ту, ни другую усилием воли не остановишь. Поэтому, когда сзади раздался визгливый голос: "Что вы делаете, молодой человек! Как вам не стыдно!" -- я продолжил свое черное дело. И лишь испытав несказанное чувство наслаждения, застегнулся и явился на свет божий.
       В двух шагах от лесенки стояла бабуля. Из тех самых дамочек пенсионного возраста, которым всегда и до всего есть дело. С такими лучше не связываться. Я буркнул: "Пардон!" -- и проскользнул мимо, под арку. Мне повезло: обладательница визгливого голоса следом не побежала.
       К счастью, Ингина "забава" оставалась на своем месте. Я вздохнул -- еще раз повезло! -- скользнул в свою машину, закурил и пропел:
       -- Все стало вокру-у-уг голубым и зеле-о-оным...
       И тут же увидел мою любовь -- она выходила из родного офиса. Оглянувшись по сторонам, села в машину. Я подождал, пока "забава" тронется, вставил ключ в замок зажигания и... замер.
       Следом за Ингиной тронулась еще одна машина из стоящих впереди -- зеленый "олдос" образца две тысячи девятнадцатого года. А еще секунд через двадцать от тротуара отвалил голубой "москвич". Похоже, за Ингой шел хвост, да не простой, а двойной. То есть за хвостом еще один хвост.
       Я подождал чуть-чуть и покатил следом. На перекрестке они все проследовали прямо. А я свернул налево, на Малый проспект. Проехав два квартала, вновь припарковался, рядом с таксофонной будкой, в которой торчала необъятная дамочка в брючном костюме. Вылез из "забавы" и явился под дамочкины очи. То ли дамочка оказалась неболтливой, то ли не выдержала моего пристально взгляда, но через полминуты будка освободилась. Я снял трубку, набрал знакомый номер и прикрыл микрофон носовым платком.
       -- Слушаю!
       Это был ее голос, любимый и долгожданный. Очень и очень нерадостный.
       -- За вами следят, -- сказал я. -- Зеленый "олдос". И голубой "москвичонок".
       -- Знаю, -- ответила она. -- А вы кто?
       -- Ангел-хранитель! -- Я повесил трубку. Сел в машину. И отправился в родную меблирашку.
      

    36

       Утром я позвонил своему новому помощнику. Как и договорились, в девять, и опять из таксофона.
       -- Это Андрей Воронов, из "Ведомостей".
       -- Привет, Андрей Воронов из "Ведомостей"! -- Голос Бакланова по-прежнему был жизнерадостным. -- Я поговорил с тем парнем, который тебе нужен. Свяжись с ним в два часа. Раньше он, к сожалению, не просыпается. А если разбудишь - пошлет далеко и надолго.
       -- Понял, -- сказал я. - Это все?
       -- Подожди... Встречу переносим на завтра. Сегодня не успеваю. Дела...
       -- Дела? В воскресенье?
       -- Выходные у журналистов бывают от случая к случаю. Пора бы это знать! Сегодня мне не повезло. Все, пока! -- В трубке раздались губки.
       До двух я, как мог, убивал время. Позавтракал все теми же жухлыми хотдогами и похожим на помои компотом, купил несколько ежедневных газет, вернулся в меблирашку и устроился в родном номере.
       На Закавказском фронте шли позиционные бои. Доблестные генералы заверяли в скорой победе. Мусульмане обвиняли доблестных генералов в карательных действиях против мирного населения и заверяли, что джихад будет продолжаться, пока жив последний правоверный... Комплексная марсианская экспедиция, осуществляемая Международным агентством космических исследований при Юнеско, взялась за постройку второго подземного убежища. Теперь, когда закончено первое, работы пойдут быстрее... В Косово продолжается тлеющий конфликт. Вновь произошли стычки между сербами и косоварами. Имеются убитые и раненые. Международные силы по поддержанию порядка, увы, бессильны (Силы - бессильны! Каково, а?)... Социал-демократическая партия обвиняет федеральное правительство в постоянных уступках естественным монополиям... Прошлогодняя мисс "Россия" сегодня выходит замуж за владельца корпорации "Сахалиннефть". Свадебное платье обошлось жениху... В Санкт-Петербурге произошел целый ряд беспричинных, на первый взгляд, убийств. Начальник местного управления по борьбе с организованной преступностью уверяет, что убийцы будут быстро найдены и понесут заслуженное наказание... Страна вновь представлена в Лиге чемпионов тремя футбольными клубами - московским "Спартаком", питерским "Зенитом" и воронежским "Факелом"...
       Без четверти два я отложил газеты, спустился по лестнице и сел в машину. А в два часа вновь вошел в будку таксофона, правда, расположенную на другой улице.
       -- Слушаю, -- ответил сонный голос.
       -- Добрый день! Хотелось бы поговорить со Щелкунчиком.
       -- Вы с ним говорите. Дальше!
       -- Я звоню вам по рекомендации Сергея Бакланова.
       -- А, да-да! -- Голос оживился. -- Он предупреждал. Слушаю вас!
       -- Хотите заработать пять сотен?
       Голос оживился еще больше:
       -- Дурацкий вопрос!.. Что я должен сделать?
       -- Определить, куда попадают сообщения, отправляемые по известному мне электронному адресу.
       -- Сеть какая?
       -- "Интернет".
       -- Адресату позволительно знать, что его вычислили?
       -- Ни в коем случае!
       -- Лады! Давайте наводку.
       -- Что?
       -- Адрес, говорю, давайте.
       Я продиктовал адрес "Ниро Вульфа".
       -- Хм, -- произнес голос задумчиво. -- Судя по первым знакам, это Штаты... Перезвоните мне через часик. Назоветесь, скажем, Сосновоборцем.
       Я повесил трубку и вышел из телефонной будки. На всякий случай сразу уехал. В течение часа снова активно убивал время, отправившись на железнодорожную станцию "Удельная" и просмотрев расписание пригородных поездов. Потом сидел в машине, слушая какую-то музыкальную радиостанцию и разглядывая проходящих мимо девушек. Некоторые были не прочь познакомиться, но я их величаво отшивал.
       В три ноль пять вышел из машины и направился к ближайшему автомату.
       Хакер откликнулся после первого же гудка.
       -- Слушаю!
       -- Щелкунчик, это Сосновоборец. Чем порадуете?
       -- Есть чем, но не по телефону. Где встречаемся?
       -- Когда сможете подъехать к станции "Удельная"?
       От секунду помолчал, прикидывая.
       -- Часа через полтора доберусь.
       -- Надеюсь, не на машине поедете?
       -- Нет, конечно! -- Хакер возмущенно фыркнул. -- Общественным транспортом. Как я вас узнаю?
       -- Давайте, лучше я вас узнаю.
       Он вновь секунду помолчал.
       -- Хорошо, буду в черных джинсах и зеленой футболке с надписью "Ай лав Джизэс Крайст".
       Я все продумал, пока разглядывал девушек.
       -- Приезжайте на "Удельную" к четырем сорока пяти. Выйдите на платформу пригородных поездов. Сядьте в первый же монорельс из города, в четвертый вагон. Как только поезд отправится, перейдите в шестой и на следующей станции выйдите. Перейдите на противоположную платформу, что в сторону Финляндского вокзала, подождите ближайший монорельс. Билет возьмите до конца. Садитесь опять же в четвертый вагон, в передний тамбур. В салон не заходите, останьтесь в тамбуре. Все ясно?
       -- Все. Но пяти сотен будет мало.
       -- Докажете, получите больше.
       Я повесил трубку, вышел из будки, заскочил в первый попавшийся магазин. Купил новую сумку и отправился к Светлановской площади. Там, на Светлановском же проспекте, припарковался. Посидел, выкурил сигарету и переложил из меченой сумки в дублершу все, что могло понадобиться в ближайшее время. Потом запер машину, пробормотал: "Придется пока обойтись без тебя, "забавушка". Будто оправдывался перед нею... И отправился в ближайший общественный туалет. Здесь, запершись в кабинке, прилепил на физиономию бороду, надел парик и потопал в сторону "Удельной" -- до нее отсюда было двадцать минут пешком.
       Конечно, встреча была рискованной, однако интуиция подсказывала мне, что все обойдется. Да и меры безопасности были разработаны достаточные.
       Купив билет, я вернулся к метро, сел на скамейку, закурил и продолжил переглядки с девушками.
       Зеленая футболка с надписью "I love Jesus Christ" вынырнула из-под земли в 16.40.
       Я подождал пару минут и двинулся следом. Щелкунчик вел себя так, будто собаку съел на конспиративных контактах. Он шел не суетясь и не оглядываясь, но во все встречающиеся стекла обязательно смотрел. Впрочем, надо полагать, ему уже приходилось бывать в подобных ситуациях. По роду деятельности...
       Вышли на платформу пригородных монорельсов. Разобравшись в разметке, я прислонился к ограде там, где должен был остановиться пятый вагон, и продолжил наблюдение за зеленой футболкой и окружающими Щелкунчика пассажирами. Когда подлетел монорельс, в пятый вагон я и сел.
       Через пару минут Щелкунчик продефилировал мимо. Я зафиксировал в памяти всех, кто проследовал у него в кильватере. Потом направился в тамбур и, когда электричка остановилась в Озерках, проконтролировал всех, кто вышел. Еще через перегон, в Шувалове, я и сам выскочил на платформу, взял билет в обратную сторону и неторопливо покурил. Когда подошел поезд в город, я сел в четвертый вагон. Скамейки возле переднего тамбура оказались пустыми, так что даже не пришлось стоять.
       Доехали до Озерков.
       Щелкунчик тоже разбирался в разметке железнодорожных платформ, стоял возле линии, разделяющей позиции третьего и четвертого вагонов. Сел в самый последний момент, когда машинист уже гаркнул по трансляции: "Осторожно! Закрываю двери!"
       На платформе никто не заметался. Среди вошедших в салон пассажиров замеченные ранее отсутствовали. Я успокоился окончательно: хвосты, если они и были, оказались отрубленными.
       Когда поезд подошел к Удельной, я встал и в толпе выходящих пассажиров отправился в тамбур. Вышел на платформу, выпустил пассажиров и сел обратно.
       Загудел под полом магнитный привод. Я подошел к зеленой футболке и сказал:
       -- Здравствуйте, Щелкунчик! Я -- Сосновоборец.
       Он посмотрел на меня равнодушно:
       -- Привет! С вас семь сотен. Ваш адрес принадлежит серьезной конторе. Находится она здесь, в Питере. Штаты -- лишь передаточный узел. Едва я взломал защиту, на меня бросились гарды. Пришлось использовать вирус-маску. Новьё, муха не трахалась. За нее и беру семь сотен. Отработанный материал, еще раз не применишь.
       -- Гарды -- это что? -- спросил я.
       -- Сторожа. Софт, отлавливающий таких, как я. Стремится проследить обратный адрес, войти к тебе и угрохать твой софт. А из таких серьезных контор по адресу к тебе могут и люди наведаться. И причинить более серьезные неприятности, чем потеря софта. Приходится скрываться, используя маски. А они требуют времени и труда.
       -- Доказал. -- Я достал портмоне, отсчитал бумажки и протянул хакеру. -- А что за контора?
       Он пожал плечами:
       -- Самый конец ниточки распутать не успел -- гарды помешали. Но судя по предыдушке одно из двух -- либо ментура, либо эфэсбэшники.
       -- Понятно, -- сказал я, стараясь изо всех сил сдержать дрожь в голосе. -- Через некоторое время мне еще раз понадобится ваша помощь.
       -- А что за работа? Такая же?
       -- Нет. Надо будет вскрыть запароленную папку.
       -- Это легче. А для вас дешевле. Маски не потребуются. Так что три сотни.
       Я кивнул:
       -- Значит, через пару дней позвоню.
       Он опять пожал плечами, бросил безразлично:
       -- Звоните. -- И перебрался в салон.
       А я на следующей станции -- это была Ланская -- вышел, отправился в общественный туалет и снял парик с бородой.
      

    37

       К меблирашкам я решил вернуться пешком. Шел по тротуару и думал, время от времени наталкиваясь на прохожих и рассыпаясь в извинениях.
       Получалось, что, разыскивая Виталия Марголина, я работал на правоохранительные органы. Тогда к чему весь этот цирк? Зачем с помощью гипноза меня превратили в Арчи Гудвина? Почему Пал Ваныч, если он родом из ментов, предстал передо мной в личине бизнесмена? Какую роль во всем этом спектакле играет Инга Нежданова? Кто за мной следил и довел меня до самой клиники, а потом пал от пуль неизвестных? Кто эти неизвестные, в свою очередь отправленные к праотцам моими руками? Кто меня похитил и пытал на сгоревшей даче? И кто вызволил из плена? И на кого, черт возьми, я работаю сейчас, больше напоминая диверсанта во вражеском тылу, чем частного детектива?!
       Кто я, разрази меня гром, такой?
       Если Пал Ваныч из ментов, почему неведомые спасители избавили меня от контроля с его стороны, то есть со стороны милиции? И кто играет роль Ниро Вульфа, кому я посылал свои донесения? Если самому Пал Ванычу, зачем такие сложности: цепочка компьютерной связи длиной в земной экватор, Инга в качестве контролера моих действий (а она наверняка подсунута мне именно с этой целью!)?
       Кстати, поскольку я пахал на ментов, значит, и сам из них. Почему тогда не вел расследование обычным, официальным, общепризнанным порядком?
       Ну хорошо, цепочка связи, возможно, выстроена через Америку только для того, чтобы у меня не возникло подозрений, что я вовсе не тот, кем себя поначалу считал. Логично? Вполне!.. Однако зачем на меня вообще напялили маску литературного персонажа? Не проще ли было поручить мне расследование как любому обычному менту и получать информацию напрямую? Ну ладно, пусть через Ингу, хотя непонятно -- зачем даже такая малая сложность...
       Далее. Если Пал Ваныч мент, я должен немедленно проявить себя. Возможно, он считает меня погибшим, и ему придется начинать все сначала. Логично? Вполне!.. Так почему же мне жутко не хочется идти с ним на контакт? Вся моя интуиция восстает против этого. Какое у него было выражение лица, когда он требовал, чтобы я нашел убийцу Виталия Марголина! Режьте меня на куски, это было лицо человека, потерявшего друга... Но если Марголин -- просто его друг, почему Пал Ваныч не стал вести расследование официальным порядком? Почему нанял некоего "Ниро Вульфа" в своей же конторе, чтобы тот провел расследование руками своего помощника, то есть меня, который на самом деле помощником быть не может, потому что помощника на свете и не существовало вовсе?
       Кто он, этот помощник? То есть кто -- я?
       Заколдованный круг!
       Кстати, за Ингой, как и за мной, тоже следили в два уровня. Кто висит на ней? Пал Ваныч? Зачем?.. Мои неведомые новые хозяева? Тоже -- зачем? И кто приставил второй хвост?..
       Я шел по проспекту старика Энгельса и думал. И чем больше этим занимался, тем яснее становилось одно -- ключевой вопрос, ответ на который может многое объяснить, это: кто я?
       Ладно, а если сделать шажок на следующий уровень... Кому может быть известно -- кто я? Пал Ванычу? Вполне... Инге? Возможно... Гипнотизеру, которого я почему-то не помню? Тоже возможно... Однако на гипнотизера я могу выйти лишь через Пал Ваныча либо Ингу Нежданову.
       Кстати, об Инге... Все-таки -- она действительно в меня влюбилась или ложилась со мной постельку по указке Пал Ваныча? Мне-то кажется, что на самом деле, но могу ли я доверять своей интуиции, если понятия не имею -- кто я? Будь я Арчи Гудвином, вопросов нет! Арчи в бабах разбирается не хуже, чем в оружии. По ощущениям я -- вроде бы Арчи, но вопрос: сколько во мне от Гудвина, а сколько от того неведомого, кем являюсь на самом деле. А от него тоже доля наверняка есть -- не может ведь Арчи так хорошо знать город! Или это знание от того, в кого превратили Арчи, то есть от Максима Метальникова?
       Голову сломаешь, ей-богу!
       Кстати, парни, а кто он такой, этот Максим Метальников? Не могло ли быть так, что этого самого Максима превратили в Арчи, играющего роль Максима? О Максиме я как Арчи Гудвин заведомо знаю лишь одно -- он, как и я, частный детектив... Стоп!
       Я замер, и на меня налетела идущая сзади женщина. Однако инцидент был быстро исчерпан: Арчи Гудвин велеречиво рассыпался в извинениях, и потрясенная учтивостью незнакомка сразу сменила гнев на милость. Более того, виновник столкновения ей явно понравился, и она оказалась не прочь завязать знакомство. Это намерение было прямо-таки написано на ее личике. Арчи Гудвин в таких случаях не ошибается. Уходя, незнакомка оглянулась, и во взгляде карих глаз мелькнуло разочарование. Лет двадцати пяти, высокая, с хорошей фигурой -- Арчи бы не растерялся. Но я был не Арчи, я был неведомо кто, а таким уличные знакомства противопоказаны.
       И тут у меня мелькнула очередная любопытная мысль.
       А почему бы и не исчезнуть на сутки-другие? Не посмотреть, как на это отреагируют мои "деловые партнеры"?
       Арчи Гудвин прибавил шагу и догнал женщину.
       -- Простите еще раз! -- сказал он. -- Мне так неловко, что я чувствую себя медведем... Не может ли медведь проводить вас до вашей берлоги?
       Оказалось, медведь может. Оказалось, ее зовут Яна, а берлога находится неподалеку, на Втором Муринском проспекте. Оказалось, Яну можно не только проводить, но даже зайти к ней. Вот только сначала надо бы забежать в универсам.
       И мы забежали. Наступив на горло собственной бережливости, я взял бутылку армянского коньяка и бутылку "Цоликаури", присовокупил к этому коробку конфет "Екатерина Великая" с портретом грозной императрицы, а также пару лимонов и килограмм апельсинов. Яна, в свою очередь, запаслась тем, что покупают женщины, когда ждут гостей.
       Я отобрал у нее сумки, и мы потопали в берлогу.
       Берлога оказалась уютной двухкомнатной квартиркой, не чета моему нынешнему обиталищу. Мебель дорогая, стильная, на стенах пара картин. Незнакомые и, похоже, оригиналы.
       -- Хотите курить, курите прямо здесь. На лоджию не выходите, -- сказала Яна и скрылась в спальне.
       Я воспользовался разрешением и закурил. На столе нашлась пепельница: видно, моя новая знакомая тоже баловалась табачком. Судя по всему, она была из тех женщин, что решаются приглашать неизвестных мужчин. Видимо, из рисковых, такие любят, когда в кровь прет адреналин.
       -- Сейчас соображу ужин! -- Рисковая женщина вышла из спальни, переодетая в оранжевый домашний халатик-безрукавку, который еще больше подчеркивал красоту ее фигуры.
       Сзади она чем-то напоминала Ингу, воспользовавшуюся черным париком.
       -- Я на кухню. А вы пока не скучайте. Посмотрите тэвэ. -- Яна исчезла за дверью.
       Я переключил компьютер в режим TV. И едва не вывихнул челюсть: с дисплея на меня смотрел Ингин начальник. Пал Ваныч собственной персоной. Все-таки я удивился до такой степени, что не сразу расслышал, о чем он вещал. Оказалось, о серии странных происшествий, случившихся в пригородах Санкт-Петербурга за последние несколько дней. Оказалось, транслируют пресс-конференцию, поскольку едва Поливанов замолк, показали типа, который задал очередной вопрос.
       -- Скажите, господин Раскатов, не являются ли эти происшествия свидетельством того, что в нашем городе вновь поднимает голову организованная преступность?
       Среди промелькнувшей на экране журналистской братии я заметил и Сергея Бакланова.
       А потом Пал Ваныч (то есть "господин Раскатов") вновь начал вещать.
       Организованная преступность в массе своей разгромлена пятнадцать лет назад, и все попытки возродить деятельность бандитских групп обречены на провал. Конечно, полностью от уголовщины нам не удастся избавиться, наверное, никогда - мы не в Утопии живем, -- но основная масса преступлений совершается на бытовой почве. Что же касается вышеупомянутых происшествий, то пожар на даче в Елизаветинке -- следствие неосторожного обращения с огнем в нетрезвом состоянии. А по групповому убийству в Ольгино ведется тщательное расследование, и в его интересах господин Раскатов пока не может дать никакой информации, подождите несколько дней, господа...
       У нижней кромки кадра возник титр: "Павел Иванович Раскатов, начальник РУБОП г. Санкт-Петербурга".
       Я не упал под стол. И не уронил на диван сигарету. Я просто прикрыл глаза и медленно сосчитал до десяти. А когда вернулся в реальность, вопрос задавал Сергей Бакланов:
       -- Павел Иванович! Какая, по вашему мнению, существует связь между перестрелкой в Ольгино и смертью Виталия Марголина?
       Пал Ваныч и глазом не моргнул:
       -- С полной уверенностью заявляю: никакой! Убийство гинеколога Марголина произошло на бытовой почве. Это установлено достоверно. Ревность - один из классических мотивов убийства.
       Лица журналистской братии расцвели недоверчивыми усмешками, но мой недавний работодатель оставил этот факт без внимания.
       -- Максим! -- послышался из кухни голос хозяйки. - Я вас жду. Ужин готов.
       Я еще раз полюбовался внушительной физиономией господина Раскатова, раздавил в пепельнице окурок и отправился на зов.
       Стол был уже сервирован. Здесь работал обычный телевизор, однако Пал Ванычем на экране и не пахло -- четверо могучих парней в облегающих скафандрах пластали огненными лучами крокодилоподобного монстра с ощеренной пастью. У двоих парней наблюдались явно женские талии. К счастью, звук был выключен.
       Яна смотрела на меня с улыбкой, в которой смешались доверчивость и кокетство.
       -- Я вас поэксплуатирую, Максим? -- Она вытерла руки о полотенце. -- Открывайте напитки. Через пять минут составлю вам компанию. -- Она вышла.
       Я тут же взял пульт и принялся переключать каналы. Когда нашел нужный и прибавил громкость, Пал Ваныч сказал:
       -- ...никогда не будет.
       А потом появилась хорошенькая девочка и сообщила:
       -- Вы смотрели репортаж с еженедельной пресс-конференции начальника РУБОП Павла Ивановича Раскатова. А теперь новости российской экономики. На биржах наблюдается небывалое оживление, связанное с ростом котировок...
       Я вернул на экран монстра. Тот ревел, жалуясь на собачью жизнь, и никак не хотел умирать. Следуя принципу "око за око", он успел перекусить одну из женских талий (мелькнуло окровавленное месиво) и только после этого сдох, истекая изумрудной жидкостью. Один из победителей тут же откинул тонированное стекло шлема и торжественно-трагическим голосом произнес:
       -- Прощай, наша Эльвира! Ты была великим бойцом, беспощадным к крокомонам... (Его язык почему-то не сломался на последнем словосочетании.) и прочей космической нечисти. Мы представим тебя к медали "За освобождение Сириуса". Пусть базальты Акропуса будут тебе пухом.
       По его загорелой под неземными солнцами, чисто выбритой щеке скатилась скупая мужская слеза. Зазвучала героическая, переполненная пафосом музыка. Обладатели скафандров скорбно склонились над останками доблестной подруги.
       Я выключил звук и принялся искать штопор. С пробками я расправился не менее победоносно, чем освободители Сириуса со своим крокомоном, но оценить эту победу было некому. Тогда я снова закурил и подошел к окну.
       У мультиэтажных башен есть свои преимущества -- другие дома не закрывают обзор.
       Внизу разливалось зеленое озеро парка Лесотехнической академии. На горизонте сверкал в лучах заходящего солнца купол Исаакия. На месте были и шпиль Петропавловки, и шар нового морского вокзала, и старая телебашня.
       А я в очередной раз убедился, что хорошо знаю этот город.
       -- Ну как вы тут, Максим? Не скучаете?
       Я оглянулся.
       Хозяйка стояла в дверях. Она успела слегка подштукатуриться, а на себя надела такое, что я не удержался и с шумом проглотил слюну. Кремовое платье было полностью закрытым, но открывало больше, чем любое гигантское декольте.
       Эта женщина умела подчеркнуть свои достоинства и хорошо знала себе цену. Удовлетворенно улыбнувшись, она принялась хлопотать возле микроволновки. Все ее движения, все ее повадки, все ее взгляды были таковы, что и слепому было ясно: меня откровенно обольщают.
       Ну что ж, против природы, как известно, не попрешь!..
       Я еще раз проглотил слюну, сел за стол и усиленно принялся обольщаться.
      

    38

       Душ мы принимали вместе, и я продолжал обольщаться. Нет большего удовольствия в жизни, чем мыться с той, с кем собираешься разделить постель! Нет лучшей картины, чем лопающаяся на ямочках и выпуклостях мыльная пена! Нет лучшего ощущения, чем мимолетные прикосновения к упругому скользкому телу!.. По крайней мере сейчас я думал именно так.
       А потом, не вытираясь, мы отправились в спальню. И я был обольщен настолько, что начал воспринимать окружающее, когда все уже свершилось.
       Кровать была двуспальная. А у стены напротив окна висел в воздухе голографический бюст какого-то типа.
       -- Это твой муж? -- спросил я.
       -- Да... Встань-ка, пожалуйста! Мне надо поменять постельное белье.
       Я встал.
       Яна, грациозно изогнувшись, принялась сдирать с кровати промокшие от наших тел простыни.
       -- А где он сейчас?
       Яна утащила сырые тряпки на кухню и тут же вернулась:
       -- Сейчас он на Марсе.
       -- Что значит -- на Марсе?
       Яна достала из шкафа свежее белье.
       -- Он -- участник последней экспедиции. Строит постоянную базу на материке Элисиум. Марсианин!
       Голографический тип смотрел на меня приветливо и с любовью. От такого взгляда мне захотелось пойти в ванную и напялить на задницу брошенные там трусы.
       Между тем Яна вновь застелила постель и улеглась поверх одеяла, глядя на меня с не меньшей любовью, чем ее правоверный.
       -- Иди сюда!
       Я вновь посмотрел на космонавта. Голограмма была настолько качественной, что, казалось, он сейчас кивнет мне и скажет: "Ну, приятель, почему же ты растерялся?"
       -- Максим, чего ждешь? -- В голосе Яны послышались нетерпеливые нотки. -- Я уже соскучилась!
       Я подошел и сел на кровать.
       Янино бедро, скрывавшее от моих глаз лобок, было как гора перед альпинистом, и мне определенно предстояло в ближайшие минуты снова штурмовать эту гору. Но в свидетелях сей альпинистский подвиг не нуждался.
       -- Давай выключим его!
       Яна пробежалась пальчиками по моей спине:
       -- Нет, пусть смотрит. -- Пальцы перебрались на живот, скользнули ниже. -- Это кто же у нас тут такой спященький? Пора просыпаться, маркиз, настало утро. Вас ждут великие дела!
       Я оглянулся - она смотрела на голограмму.
       Мне сразу все сделалось ясно. Эта женщина была без памяти от своего марсианина и, деля постель с другим, в воображении отдавалась мужу, далекому и любимому.
       Наверное, лучше всего было бы молча встать, одеться и уйти, но Янины пальчики теребили "маркиза" так требовательно, а груди, прижавшиеся к моей спине, были так горячи... И в конце концов во мне все еще живет дух Арчи Гудвина, а тому никогда не было ни малейшего дела до рогатых мужей!
       Я отвернулся от марсианина, подтянул на себе альпинистское снаряжение и пошел на второй штурм уже знакомой вершины.
       Теперь все было по-другому. Я перебивал крючья и перебрасывал страховки, протирал запотевшие очки и проверял состояние карабинов. Но скрывающаяся за облаками вершина звалась не Яна, а Инга, и штурмовал я ее, давно покоренную, но по-прежнему влекущую, и, наверное, только это спасло меня от мужской несостоятельности, и я наконец разогнулся и бросил победный взгляд на открывшиеся со всех сторон бескрайние просторы...
       Когда землетрясение, сотрясающее покоренную мною вершину, улеглось и все лавины унеслись вниз, Яна спросила:
       -- Ты считаешь меня шлюхой, Максим?
       Я не ответил: все еще думал об Инге.
       -- Он променял меня, живую, на мертвый оранжевый песок! -- В голосе Яны послышались истерические нотки. -- Скажи, ты осуждаешь таких женщин?
       Мне опять все стало понятно, и я ее не осуждал. Скорее тут следовало бы осудить тех, кто из женщины, находящей в возрасте, когда сама природа требует от нее любить и быть любимой, сделал соломенную вдову, но и они были по-своему, по-мужски, правы. Старая как мир история... В конце концов что такое любовь женщины, когда надо защитить страну от врага? Что такое любовь женщины, когда в оранжевых песках Марса тебя ждут необходимые людям полезные ископаемые, а по возвращении -- звания, награды и благодарность человечества? Женщина потерпит!.. Если, вопреки инстинктам, останется верна -- честь ей и хвала, а если нет... Не она первая и не она последняя...
       Рогатый марсианин по-прежнему приветливо смотрел на своего дублера в любовных делах. Наверное, отправляясь в космос, он знал, на что шел.
       -- Мне ли осуждать тебя, Яночка? -- Я погладил ее по горячей щеке, и Яна с благодарностью прижалась к моему плечу.
       -- Мне самой хотелось полететь с ним, но кому на Марсе нужна воспитательница детского дома!
       Вот так-то, брат, сказал я марсианину. Ты сам во всем виноват! Уж коли Марс был мечтой твоей жизни, надо было жениться на такой же сумасшедшей. Ты же пошел на интеллектуальный мезальянс, за это и расплачиваешься! Бог придумал свои заповеди до того, как человечество вышло в космос...
       Мысли мои вернулись к Инге.
       -- Спасибо тебе, Максима, -- сказала заменявшая ее женщина. - Ты добрый...
       Я по-отечески обнял ее и спросил:
       -- Ответь, Яна, пожалуйста... Из-за меня можно потерять голову?
       -- Конечно!.. Я же потеряла! Только ты не уходи, Максима, хорошо? Я не хочу, чтобы ты ушел.
       Скоро она заснула.
       Из темноты смотрели на нас приветливые глаза строителя марсианской базы. А я по-прежнему думал об Инге. Но если бы моя внезапная любовница решила, что я вспоминаю Ингины бедра, грудь и губки бантиком, она бы ошиблась.
       Я думал об Инге вовсе не как о женщине.
      

    39

       Утром Яна умчалась в свой детский дом. А я со вкусом досмотрел еще один сон, съел оставленный завтрак, покурил и сел к компьютеру.
       Первым делом запросил в адресной службе данные Максима Метальникова.
       Таковой в базе обнаружился. Адрес, телефон... Я тут же набрал указанный номер. И тут же повесил трубку... Скорее всего там окажется Максим, не имеющий ко мне никакого отношения. Либо автоответчик заявит, что хозяина нет дома и попросит оставить сообщение. Ни то, ни другое мне ничего не даст. А вот нарваться на АОН -- раз плюнуть! Зачем же подводить гостеприимную супругу марсианского первопроходца?..
       Ну-ка, а что там за адрес?.. Ага, Семнадцатая линия Васильевского острова, дом номер шестьдесят шесть.
       Стоп-стоп! Семнадцатая линия? Так ведь именно там располагается офис Пал Ваныча Поливанова. То есть господина Раскатова. А ну, проверим!
       Я загрузил из базы общих сведений карту Северной Пальмиры ("У нас указан каждый дом!") и убедился: память у меня еще не девичья.
       Это радует. А что дальше?
       Я немного поразмыслил и зашел с другой стороны. Вошел в базу данных о предприятиях и организациях и определил, какие из них расположены на Семнадцатой линии, дом шестьдесят шесть. Ага, всего одно. Называется "Аверина и К0. Брокерское бюро". Ну и на чье имя зарегистрировано это самое бюро?
       Парни, гасите свет! Инга Артемьевна Аверина!
       От предчувствия удачи меня даже пот прошиб. Я вновь забрался в адресную службу. Фотографии Инги Авериной не имелось, но возрастные данные сходились. Я записал адрес (проспект Авиаконструкторов -- кажется, это на Комендантском) и телефон. Номер был совсем не тот, по которому я звонил, будучи Метальниковым-Гудвином... Все верно -- тот служебный, а этот домашний. И звонить по нему отсюда безопасно: мало ли ошиблись люди номером.
       Ответил мне знакомый до боли в сердце голос.
       -- Вам не повезло! -- жизнерадостно сообщил он. -- Но автоответчик для того и существует, чтобы передавать сообщения. Сейчас будет сигнал, говорите!
       Не дожидаясь сигнала, я повесил трубку и едва не пустился в пляс. Теперь у меня было два выхода на помощницу господина Раскатова-Поливанова. И я знал, что каким-то из них придется воспользоваться.
      

    40

       В полдень я приклеил бороду, напялил парик и покинул Янину квартиру. Захлопнул дверь на защелку, спустился в лифте и вышел на улицу. Никто мне не встретился, никто не шел следом.
       На Втором Муринском проспекте я пропустил подряд три свободных тачки и остановил четвертую. Разбитного вида таксист подбросил меня до Светлановской площади. Там я расплатился и уже на своих двоих -- благо рядом! - пошел к родной "забаве". Вокруг было спокойно, однако в душе родилась тревога.
       Это мне не понравилось. Я вошел в один из стоящих на площади таксофонов, набрал номер Ингиного рабочего.
       -- Да, -- тут же отозвалась она.
       Я повесил трубку и вышел из будки, насвистывая "Разбуди меня в два часа ночи, до утра спать не станем с тобой". С Ингой ничего пока не случилось, но тревога не умирала.
       И тогда я к "забаве" не пошел. Расспросив окружающих, узнал, где в этом районе сдают напрокат машины. Оказалось, недалеко, по другую сторону монорельсовой дороги.
       Через полчаса владелец фирмы по прокату автомобилей, разбитной мужик в синем комбинезоне, выдал мне ключи от другой "забавы", цвета морской волны.
       -- Машина, конечно, не новая, -- сказал он. - Но лучше вы за такие деньги в городе не найдете. К тому же, я только третьего дня сделал диагностику, заменил шаровые и провел кое-какой дополнительный ремонт. На ней с тех пор никто не катался, останетесь довольны, не подведет.
       Я ему поверил, сделав для порядка пару кругов по двору. В результате содержимое моего портмоне в очередной раз уменьшилось, но зато тревога улеглась.
       Тем не менее я с четверть часа попетлял по второстепенным улочкам, отслеживая возможный хвост, и, лишь окончательно убедившись в отсутствии слежки, покатил за город.
       Свернув в Сертолове с Выборгского шоссе, я глянул на часы. Время еще имелось. Поэтому мимо километрового столба с цифрой "шесть" я пролетел со свистом. Немного подальше нашлась лесная дорога, на которую я и съехал. К месту встречи прошел лесом, озираясь в поисках следов тех, кто мог бы тут организовать засаду.
       Такая подозрительность может показаться клинической, но береженого бог бережет!
       Бакланов подкатил к столбу за минуту до трех.
       Мы вновь удалились от дороги, я вновь произвел противошпионские манипуляции. Журналист смотрел на меня с усмешкой -- спецтехники при нем на этот раз не оказалось.
       -- Порядок! -- Я ответил подобной же усмешкой. -- Что удалось выяснить?
       -- Пока ничего. Нанял знакомого частного детектива. Встречаемся с ним сегодня в десять. Позвоните мне завтра утром, после девяти. Скажете, к примеру, что вы из "Невского времени", что черновик статьи закончен. Если отвечу "Готов посмотреть", значит информация о ваших мамашах появилась. Встретимся здесь в это же время. -- Он вдруг поднял глаза к небу. -- Впрочем, нет. В три я завтра занят. Давайте в шесть. Договорились?
       -- Договорились... Из "Невского времени", черновик статьи закончен... Как пистолет?
       -- Достал. -- Бакланов полез в сумку и вытащил стандартный "етоев" с глушителем и кобурой. -- Вот. Вроде бы в приличном состоянии. Есть и запасные магазины. Восемь штук.
       Я забрал у него оружие и патроны.
       -- Что ж, спасибо!
       -- Подождите! -- Репортер вытащил из сумки набор отмычек. -- Я подумал, это тоже может пригодиться.
       Я осмотрел отмычки. Конечно, комплект и в подметки не годился тому, что притащила Инга, но на бесптичье, как известно, и кастрюля -- соловей. По крайней мере со стандартными замками справлюсь.
       -- Почему вы так решили?
       Бакланов пожал плечами:
       -- Мне думается, вы оказались в очень сложной ситуации. Иначе бы не стали обращать к репортеру. А у детектива, оказавшегося в сложной ситуации, вполне могут быть сложности с оборудованием.
       На том и расстались. Бакланов отправился к своей "хонде", а я отыскал подходящий пенек и, подложив носовой платок, разобрал оружие.
       Действительно, подсунуть фуфло известному криминальному журналисту не решились. Более того, "етоич" был даже вычищен. Я собрал его и, забравшись еще глубже в лес, сделал пару пробных выстрелов. Мне в очередной раз повезло -- с таким оружием не грех и в осиное гнездо сунуться!..
       Я добавил в обойму два истраченных патрона, спрятал Баклановские гостинцы в сумку и направился к машине: пора было возвращать ее владельцу.
      

    41

       Отмычки я опробовал на замке Яниной квартиры. И не без успеха - так что остаток дня и начало вечера провел, валяясь на диване, и наблюдая по компьютеру бесконечную череду видеоклипов, которыми потчевало российских подростков "MTV". Часть из них показалась мне знакомой.
       Сама Яна вернулась без пяти восемь. Притащила полную сумку разной снеди.
       -- Привет, Максима! Как ты тут?
       -- Привет! Скучаю.
       -- Проголодался?
       -- Есть маленько.
       -- Сейчас будем ужинать. -- Она убежала переодеваться.
       Вернулась во вчерашнем оранжевом халатике без рукавов, чмокнула меня в щеку.
       -- Колючий!.. Я принесла лезвия и крем. Побрейся, пока занимаюсь ужином.
       Я забрал у нее продукты всемирно известной компании "Жилетт" и спросил:
       -- А не боишься приводить в дом незнакомого мужчину да еще оставлять одного?
       Она улыбнулась:
       -- Боюсь... Но ведь в тебе не ошиблась!
       -- А если бы я оказался вором?
       -- Но ведь не оказался! Я разбираюсь в детях, а вы, мужчины, не слишком от них отличаетесь.
       Я пошел наводить марафет на собственную физиономию, а она взялась за ужин. Когда я вернулся, все уже было готово. Воистину ее марсианин дурак был, что улетел от такой женщины. Когда я надумаю жениться, моей супругой станет вот такая, умеющая за десять минут сварганить из полуфабрикатов блюдо под названием "пальчики оближешь".
       -- Ты, наверное, вкладываешь душу даже в микроволновку, -- сказал я и набил рот нежнейшей телятиной.
       -- Нравится?
       -- Ум-гум!
       Яна с улыбкой смотрела, как я уписываю за обе щеки произведения кулинарного искусства, а я думал о том, что этой женщине просто не о ком заботиться. Если бы дурак набитый, ее муженек, прежде чем удрать на свой разлюбезный Марс, озаботился главной задачей всякого супруга -- сделать женушке бэби, -- она бы, скорее всего, постельных дублеров сюда и не водила.
       -- Почему у вас нет детей?
       -- Муж не захотел оставлять с ребенком одну. Сказал - рожать будем после возвращения. Но это не страшно. Я тогда работала в детском саду, а сейчас перешла в приют. Так что у меня целых два десятка детей.
       -- Большие?
       -- Маленькие. От года до трех. Очень симпатичные. И все очень-очень несчастные. Не повезло им. С самого начала жизни не повезло. Один мальчоночка из Закавказья, с этого проклятого джихада привезен, а все остальные питерские. Брошенные... А ты, значит, частный детектив? -- И заметив мое удивление, пояснила: -- Я заглянула в твое удостоверение утром. Не подумай плохого, оно само вывалилось из кармана брюк.
       Я убрал с физиономии удивление:
       -- Да, частный детектив.
       -- Значит, тоже постоянно сталкиваешься с горемычными людьми. Женат?
       -- Не дорос еще.
       -- Скажи, я ведь тебе помогла?.. Ты был такой вчера, когда извинялся... тоже несчастный. Будто брошенный. Будто тебе некуда идти.
       Я отложил вилку и погладил ее пальцы.
       -- Ты мне до такой степени помогла, что даже не знаю, как отблагодарить.
       -- А просто скажи: "Спасибо, Яночка!"
       -- Спасибо, Яночка! - Я вновь погладил ее пальцы.
       -- Пожалуйста, Максима. - Она улыбнулась милой улыбкой, в которой не было сейчас никакого обольщения.
       Но у меня дыхание перехватило от нежности: она была из тех простых русских женщин, что готовы помогать всегда, везде и всем. Даже если в результате нарвешься на неприятности!.. Такова уж их природа, такими их вылепил бог и нелегкая русская история. И наверное, в том, что Россия, находясь на перекрестке многочисленных евроазиатских дорог, жива уже второе тысячелетие, есть и немалая их заслуга.
       Нет, парни, неприятностей я ей не желал, но как себя вести диверсанту, внезапно понявшему, что он в тылу врага и у него скоро будут провалены все явки?..
       -- Яночка, не могла бы ты мне еще помочь?
       Она тут же приподнялась со стула:
       -- Что нужно сделать?
       -- Прогуляться по городу.
      

    42

       Она сумела почти все.
       Я бродил неподалеку от вокзалов, а она наведывалась в камеры хранения, покупала жетоны и оплачивала очередную неделю аренды ячеек. Она не сумела одного -- забрать пачку денег из ячейки на Московском.
       -- Там милиционер, -- сказала она, вернувшись. -- Он на меня так смотрел, что я перепугалась. Ноги стали, словно из ваты, и пот прошиб. Мне показалось, едва я открою дверцу, он меня схватит. Смогла только доложить жетончики.
       -- А в штатском там никто не болтался?
       Вопрос был глупым: конечно, Яна не могла отличить филеров от обычных людей.
       -- Там полно народу болтается. И все как будто на меня смотрели!.. А тебе что, деньги нужны? Я дам, мне за мужа Международное агентство космических исследований платит. Он распорядился перечислять десять процентов ежемесячных. -- Она вдруг помрачнела. -- Сука я паршивая, да?
       Я обнял ее за плечи:
       -- Ты не сука паршивая, Яночка, ты просто обычная русская женщина!
       Скрытого смысла фразы она не поняла, а я не стал ничего объяснять.
       Мы просто поймали такси и отправились назад. Вскипятили чаю и со вкусом попили. Со вкусом и с шоколадным тортом "Маленький принц". Экзюпери, наверное бы, с удовольствием составил нам компанию...
       Загружая посуду в мойку, Яна вдруг спохватилась:
       -- Ой, я же сегодня такую вещицу купила! Посмотри-ка, она в сумке, на дне, лежит!
       Я полез в сумку, вытащил позабытый там еще один пакет с какой-то снедью, вновь засунул руку, наткнулся на кожаный футляр. Внутри прощупывалось что-то твердое.
       -- Дай, я сама! -- Яна отобрала у меня футляр и расстегнула молнию. -- Правда, прелесть?
       Наверное, мое лицо сильно изменилось, ибо она воскликнула с тревогой:
       -- Что?.. Что с тобой?
       Но я уже справился:
       -- Нет-нет, ничего, все в полном порядке. Откуда у тебя эта штуковина?
       -- В ювелирном, на Втором Муринском проспекте, продаются. Они и раньше там продавались, да я мимо проходила. А сегодня глянула -- какая прелесть! Почему бы, думаю, и не купить, коли понравилось?
       Я вздохнул. Конечно, эта покупка была не более чем совпадением, но совпадением -- в самую точку! Я не верю в мистические знаки, но тут судьба определенно напоминала, что мой отпуск излишне затянулся.
       Яна тронула кнопку на передней стенке шкатулки, и крышка открылась.
       -- Прелесть, правда?
       -- Да, -- сказал я, заглянув внутрь.
       В шкатулке лежали две запонки и зажим для галстука, украшенные голубоватыми искристыми камушками.
       -- Аквамарин, -- пояснила Яна. - Подойдет почти к любой рубашке. Я хочу подарить их тебе. Чтобы ты хоть иногда вспоминал меня. -- Она вздохнула. -- Почему-то те, кто нас понимает, всегда достаются другим.
       -- Спасибо, Яночка! - Увы, но это было все, что я мог ей ответить.
       -- Ты ведь завтра исчезнешь? -- продолжала она.
       -- Да, исчезну. -- Я вновь погладил ее пальцы. -- Не хочу подвергать тебя опасности.
       -- Слушай! -- Она вдруг оживилась. -- Если тебе нужно спрятаться, есть такое место. Эта квартира принадлежит мужу. Свою я сдаю, но она как раз на прошлой неделе освободилась, и я еще не успела оформить новую заявку. Если хочешь, поживи пока там. А потом, когда все закончится, пришлешь ключ по почте. Или сам привезешь.
       Дьявол, мне опять везло! Это был подарок почище запонок. Если мои противники уже разобрались в останках на сгоревшей даче, бывшего Максима Метальникова должны начать искать. Как по гостиницам, так и по меблирашкам.
       -- Давай поедем туда прямо сейчас? - Яна заглянула мне в глаза. -- Это совсем рядом, на Комендантском аэродроме... Не хочу, чтобы Глеб смотрел на нас сегодня.
       Вот тут я ничего не имел против.
       Собрались мы быстро. Будто эвакуировались из оставляемой врагам крепости. Яна побежала переодеваться. Я вытащил запонки и зажим из шкатулки, сунул в карман. Пустую шкатулку поставил на холодильник и заглянул в спальню -- взглянуть, как Яна меняет халатик-безрукавку на синий костюм деловой женщины. Заметив подглядчика, она взвизгнула и спряталась за дверцу шкафа.
       -- Максима! Негодный! Подсматриваешь?
       -- Ага!
       Удивительные создания, эти женщины! Ты можешь быть знаком с нею как угодно близко, видеть ее в каком угодно виде, чем угодно с нею заниматься, но если женщина переодевается, незваные глаза обязательно вызовут реакцию посредством взвизга!
       Подумал я так и удивился. Кому принадлежала эта мысль? Мне или Арчи Гудвину?
       -- Подсматривать нехорошо! -- Яна выглядывала из-за дверцы шкафа уже с кокетливой улыбкой.
       -- Еще как хорошо! -- не согласился я. -- Это заставляет чаще биться сердце!
       Марсианин любовно взирал на наши игры со своего невидимого постамента.
       Наконец его жена перепаковалась, я взял свою сумку, и мы покинули уютную берлогу.
       Было уже темно. Многочисленные липы превращали двор в убежище для влюбленных -- из темноты то и дело доносились тихие звуки поцелуев. Яна взяла меня за руку, и мы потопали в сторону залитого светом проспекта. Тут я опять пропустил первые попавшиеся тачки, но на этот раз остановил третью.
       -- К Светлановской площади!
       Яна не удивилась перемене адреса, лишь молча прижалась к моему плечу, будто искала защиты от неведомой опасности. До чего же мужественная женщина!..
       Через две минуты мы были возле Светлановской.
       -- Остановитесь на минутку. Надо забежать в одно место, неподалеку. Я быстро!
       -- Мне-то что! -- отозвался водила. -- Счетчик тикает. Можете и не спешить.
       Быстрым шагом я дотопал до припаркованной "забавы", огляделся. Чувство тревоги помалкивало, и я забрался в салон. Вытащил из меченой сумки все оставшиеся причиндалы, кроме стерлинга, и переложил в чистую. Потом не удержался, достал искатель и проверил Янин подарок. Никаких жучков, разумеется, ни в запонках, ни в зажиме не обнаружилось, и я почувствовал, как щеки заливает краска стыда. Вернулся в такси с преувеличенно бодрым видом.
       -- Поехали!
       Теперь адрес назвала Яна.
       Мы пересекли площадь, нырнули под монорельсовую дорогу. Еще через пять минут Яна сказала:
       -- Остановитесь здесь, пожалуйста.
       Я помог ей выбраться из салона, расплатился с водилой, и он, мигнув желтым поворотником, укатил.
       -- Вон мои окна, Максима. Темные, на четвертом этаже. Видишь?
       Я остановился. Но смотрел вовсе не на окна. Возле подъезда стояла телефонная будка, она и привлекла мое внимание. Этой ночью частный детектив Максим Мезенцев еще в отпуске, но после ночи всегда наступает утро.
       -- Подожди-ка, -- сказал я. - Мне опять нужна твоя помощь. - Я взял Яну за руку и подвел к таксофону. -- Сейчас наберу номер, и ты возьмешь трубку. Спросишь Ингу. Скажешь, что конь в малине будет ждать ее завтра в три часа возле Медного Всадника. Запомнила?
       -- Да.
       -- Повтори.
       Она повторила.
       Я вошел в будку, набрал номер и передал трубку Яне.
       -- Алло! Будьте добры Ингу... Это неважно... Конь в малине просил передать, что будет завтра вас ждать, возле Медного Всадника, ровно в три.
       Ингин вскрик услышал даже я. Тут же отобрал у Яны трубку, приложил к уху.
       -- Кто это? Кто говорит? Девушка, куда вы исчезли? Не молчите! Ответьте, девушка!
       Я повесил трубку, и мы вошли в подъезд.
       Мое новое обиталище оказалось однокомнатным и очень уютным.
       -- В последнее время тут жила семейная пара, -- сказала Яна, показывая квартиру. -- Но у них вот-вот должен родиться ребенок, и они решили перебраться в жилье побольше. Нравится?
       -- Лучшего и не придумаешь! По сравнению с меблирашками это хоромы... Сколько я тебе буду должен?
       -- Нисколько, Максима. -- Яна пощупала висящее на стене полотенце, заглянула в шкафчики, открыла холодильник. - Пусто, лишь пачка чаю... Кто эта Инга?
       -- Наниматель, -- почти не соврал я. -- Женщина, на которую мне приходится сейчас работать.
       -- Молодая?
       Я пожал плечами:
       -- Лет тридцати.
       -- Это она потеряла из-за тебя голову?
       Я с трудом сдержал восклицание. Дьявол, у нас, детективов, хорошо развитая интуиция, но куда ей до женской в любовных вопросах!..
       -- Она так вскрикнула, -- продолжала Яна. -- Когда взяла трубку, у нее был совсем сонный голос. А теперь не будет спать до утра.
       -- Откуда ты знаешь?
       -- Знаю! Она тебя любит?
       Я вновь пожал плечами.
       -- А ты ее?
       Вместо ответа я сгреб Яну в охапку, заткнул поцелуем рот и принялся стаскивать с нее одежду. Увы, это было единственное, чем я мог ее отблагодарить. Она было выгнулась, уперлась кулачками мне в грудь, но я прижал ее спиной к стене, и на этом сопротивление прекратилось.
       Здесь не нашлось двуспальной кровати -- лишь диван-раскладушка, но мы вполне поместились. Моя благодарность Яне продолжалась долго и была не менее упоительной, чем вчера.
      

    43

       Утром я поднялся вместе с нею. Полуодетые, мы пили на кухне пустой чай и молчали. Яна то и дело посматривала в окно, за которым с криками летали чайки.
       -- Вообще-то я на работе сегодня отпросилась, -- сказала она наконец, по-прежнему не глядя на меня.
       -- Прости, но мой незапланированный отпуск и так затянулся, -- ответил я. -- Мне отпроситься нельзя.
       -- Понимаю. -- Яна вздохнула и включила телевизор.
       С экрана смотрело залитое кровью лицо Сергея Бакланова.
       Я вскочил, выронил чашку, она со звоном разбилась о стол.
       Яна вскрикнула, зажала рот.
       -- ...известного криминального журналиста было найдено вчера вечером, в половине одиннадцатого, -- сказала дикторша. -- Рядом находился труп мужчины, в котором опознали частного детектива Станислава Пучкова, известного в определенных кругах под кличкой Стас. Компетентные органы связывают убийство с профессиональной деятельностью Сергея Бакланова, но следствие намерено отработать и другие версии... А теперь о пожарах.
       Я взял себя в руки, отправил в мусорное ведро осколки разбитой чашки. Потом выключил телевизор, снял с вешалки полотенце и принялся вытирать разлитый чай.
       -- Ты знал его? -- спросила Яна дребезжащим голосом.
       -- Знал, -- сказал я, не поднимая глаз -- мне очень не хотелось, чтобы она обнаружила перед собой затравленного зверя.
       -- Я, наверное, должна уйти?
       -- Да, наверное. -- Я выжал полотенце в раковину и снова принялся вытирать стол.
       Яна со вздохом поднялась и перебралась в комнату. Было слышно, как она шуршит там одеждой. Потом она вновь появилась на кухне, постояла молча, теребя рукав.
       -- Ну все, пошла.
       -- Да, -- сказал я. -- Не звони сюда и не приходи, пока сам не позвоню.
       -- А позвонишь? -- Ее голос дрожал от тревоги, и это была тревога за меня.
       -- Сумею -- позвоню... А если нет...
       -- Знаю!.. Я сдала комнату незнакомому мужчине, которого встретила в метро. Такая вот легкомысленная особа Яна Пахомова, господин следователь...
       Нет, до чего же мне повезло с этой женщиной! Дурак ты дурак, марсианин Глеб! Удрать от такой супруги за сотни миллионов миль... Я бы ей ноги мыл по вечерам!
       -- Ключ на тумбочке, в прихожей. А деньги в спальне, на трельяже. Пять тысяч... Хватит?
       -- Хватит, спасибо! Обязательно верну. В течение десяти дней. Если же не верну, номер ячейки и код ты знаешь. Все, что там лежит, твое.
       -- Нет уж! -- Она отчаянно помотала головой. -- Лучше верни сам... Все, пошла!
       Мне надо было просто сказать: "До свиданья!", но я не удержался -- бросил на стол мокрое полотенце, стиснул узкие плечи и крепко поцеловал в губы. Яна тут же начала таять, но оторвались друг от друга мы одновременно, и я был теперь ей благодарен уже за сдержанность.
       -- Все, пошла, -- повторила она.
       -- Беги! -- Я грубовато шлепнул ее пониже спины. -- Обязательно увидимся, обещаю.
       Она скрылась в прихожей. Послышался стук захлопнувшейся двери.
       Я подошел к окну и смотрел в него до тех пор, пока она не появилась на улице. Почувствовала взгляд, обернулась и послала воздушный поцелуй. Атакующие мусорный контейнер чайки продолжали свои склоки.
       Я оторвался от окна, повесил полотенце на вешалку и пошел одеваться. Душу мою переполняли тоска и тревога, как будто Яна унесла с собой ниточку, что связывала в моем сердце решительность с мужеством и предчувствием удачи. Как будто эта женщина выдернула из меня костяк, и я расплылся по полу бесформенной кляксой .
       Я бросил на диван рубашку, пошел в ванную и сунул голову под струю холодной воды.
       Какого черта, сказал я своему отражению в зеркале. Ты же везунчик, Максим-Арчи! Ты сводишь с ума баб. У тебя есть мозги, кулаки и пистолет. Ну так изволь соответствовать тем бабам, которые тебя любят! Будь и дальше везунчиком!
       Сеанс психоонанизма помог. Я вернулся из ванной энергичным, решительным и переполненным жаждой немедленного успеха. Если хочешь быть богатым -- будь им! Если хочешь быть счастливым -- упивайся счастьем!! Если хочешь победить -- стремись к победе. Иных рецептов в нашей жизни не бывает.
       Я перевел складной сексодром в режим ожидания, напялил джинсовку и позвонил Инге по домашнему. Отозвался автоответчик. Прекрасно, хозяйки нет дома. Значит, и филеры отсутствуют.
       Я запихал в портмоне часть Яниных денег, вышел на улицу, спросил у первой попавшейся старушки, где поблизости супермаркет. Магазин оказался на соседней улице. Я приобрел там кое-какие мелочи, которые сегодня пригодятся, позавтракал в ближайшем кафе и отправился осматривать позиции перед грядущим боем.
      

    44

       В два часа пятнадцать минут я купил в кассе Исаакиевского собора билет. Положил в карман фотоумножитель, а сумку сдал в музейную камеру хранения. Полчаса потоптался с организованной группой каких-то питерских гостей, одаривая липовым вниманием женщину-экскурсовода, потом поднялся наверх. Без машины передвигаться по городу было утомительно, однако светиться я сегодня не собирался вообще ни перед кем. Даже перед инспекторами дорожной полиции. Машина - вещь особая. В таком городе как Санкт-Петербург от аварии не застрахован никто.
       Инга появилась возле памятника, воздвигнутого Петру Великому не менее великой Екатериной, без пяти минут три. На ней был уже знакомый деловой костюм, и среди пестро одетых туристов с видеокамерами она казалась белой вороной. Даже в фотоумножитель было видно, насколько она взволнована. Впрочем, на Ингу я почти не смотрел -- фиксировал и проверял окружающих.
       Через четверть часа филер был вычислен.
       Я добавил увеличение и внимательно рассмотрел физиономию. Ничего примечательно, серый мышонок. Правда, под рубахой играли мышцы кабана. Да, не Сол Пензер, которого соплей перешибить можно, зато Сола бы я и за час не вычислил. Он бы вообще не мелькал возле предполагаемой точки контакта, стоял бы где-нибудь поодаль, в сторонке, а когда бы я встретился с Ингой, повел дальше, такой же незаметный, меня...
       Еще через пять минут Инга ушла. Скрылась за Адмиралтейством -- видимо, тоже была без машины. Машину удобнее всего было бы припарковать в противоположной стороне, на Конногвардейском бульваре, там она оказалась бы как у Христа за пазухой. Уходила Инга тоже нервно, то и дело оглядываясь, так что мышонку с кабаньими мышцами стоило немалого труда не попасться ей на глаза.
       Я спустился с наблюдательного пункта, забрал свою сумку и пошел перекусить. Кафе выбрал самое захудалое, полуподвальное, с тремя ступеньками за входной дверью, больше похожее на распивочную. И едва не засветился.
       Встречаются же типы, которые уже к четырем часам дня умудряются допиться до полной усрачки. Вот такой мне и попался. Пристроился возле стола, за которым я поедал дежурную порцию хотдогов, верзила с помятым лицом и дрожащими руками, опрокинул стопку какой-то прозрачной гадости, и тут у него поехала крыша. Не понравилось ему, видите ли, мое соседство. Сюда, козел, джинсовые мальчики не заходят, здесь рабочий класс питается... Я за тебя, бл...дюга, кровь в Чечне проливал, Урус-Мартан от душманья чистил, а ты от меня хавальник немытый воротишь... Спроси на Адмирале, кто такой Мишка Прокушев, и тебе последняя тварь скажет, что Мишка Прокушев - бывший десантник, а ныне сварщик шестого разряда... Мишка такой шов положит, никакое дехрет... дерфет... дефектоскопирование не потребуется. А они, сучары, меня за ворота! Ты харю-то не криви, когда с тобой рабочий класс разговаривает! Взяли моду - харю кривить!.. Да если бы не мы, вы бы сейчас американцам задницы фипи... пипикаксом подтирали! А вы шмотье ихнее на жопы натягиваете. Сереге Комарову под Урус-Мартаном голову отрезали, живому, суки, а вы им до сих пор яйца отстричь не можете. Вот вы у Мишки Прокушева где!
       Перед моим носом мелькнул пудовый кулачище.
       Я сделал нырок, уворачиваясь, и понял, что недоеденные хотдоги лучше скандала. Цапнул шапку в охапку (в смысле схватил сумку) и сделал ноги. Когда проскальзывал в дверь, сзади зазвенела разбиваемая посуда и раздался звериный рык:
       -- Стой, бл...дюга! Я с тобой еще не разобрался.
       К счастью, на улице сварщик Мишка не появился. Наверное, не сумел преодолеть три ступеньки. Так что мне опять повезло.
      

    45

       На свою явочную квартиру я вернулся в половине шестого. Повалялся с полчасика на диване, потом поглазел на кухне в телевизор.
       Передавали сводку с Закавказского фронта. Курдская дивизия окружила какой-то городок с труднопроизносимым названием и вырезала всю мужскую часть населения. По этому поводу было зачитано заявление министерства иностранных дел. Разумеется, осуждающего характера. Как будто не мы вооружили эту курдскую дивизию. Впрочем, курдов можно было понять. Против них еще в прошлом веке применяли химическое оружие. Тут, знаете ли, озвереешь, с молоком матери ненависть впитаешь...
       В половине седьмого я выключил телевизор, где красавцы в скафандрах опять пластали оранжевыми лучами очередного крокомона. О погибшей Эльвире они уже не вспоминали. Я мысленно поздравил сценариста с короткой памятью, угнездил под левой мышкой кобуру с "етоевым", взял запасную обойму, вооружился искателем, фонариком и отмычками.
       В семь я подошел к Ингиному дому. Филеров наверняка еще не было, но береженого бог бережет!.. Я вошел в самый дальний подъезд, поднялся на последний этаж и отпер замок двери, закрывающей доступ на крышу.
       Светлая тебе память, Сергей Бакланов, вот и пригодились мне твои отмычки!..
       По крыше я протопал к двери, ведущей на нужную лестницу. Здесь я уже побывал во время утреннего осмотра диспозиций и оставил замок открытым. Местные техники-смотрители за день вопиющее безобразие не обнаружили. Как и предполагалось... Я спустился с крыши и, вновь воспользовавшись отмычкой, забрался на чердак.
       Здесь было сухо, темно и даже сравнительно чисто. Никаких тебе многолетних залежей пыли: видимо, периодически местные техники-смотрители сюда все-таки заглядывали. В трубах уютно журчала горячая вода, разбегаясь отсюда самотеком по квартирам; из вентиляционных шахт тянуло жареным мясом и тушеной картошкой - жильцы дома, вернувшись с работы, готовились ужинать.
       Я включил фонарик и осмотрелся.
       Забытый кем-то деревянный ящик, обнаруженный мною при утренней рекогносцировке, пребывал в добром здравии. Я переставил его туда, где на полу совсем не было мусора, сел, закурил и принялся ждать.
      

    46

       Ждать пришлось долго, около трех часов. Для вящей гарантии в подобных случаях лучше перебдеть, чем недобдеть...
       Аппетитных запахов из вентиляционных шахт доносилось до моих ноздрей все меньше - жильцы перебирались на диваны, к телевизорам. Некоторое время откуда-то доносились визгливые женские голоса - похоже, ругались то ли дочка с матерью, то ли свекровь с невесткой. Слов было не разобрать.
       В десять тридцать я встал, размял затекшие ноги, растер в труху окурки на полу и покинул пункт ожидания. Лифтом пользоваться не стал, вышел на глухую лестницу-колодец и отсчитал четыре этажа вниз. Постоял, прислушался.
       На площадке было тихо.
       Десять шагов, и я возле Ингиной двери. Три быстрых звонка, за дверью -- шаги. Знакомый голос:
       -- Кто?
       -- Конь в малине.
       Щелкнул замок, дверь распахнулась.
       -- Ты?..
       Я ввалился в прихожую и ладонью зажал Инге рот. Указал глазами на стены. Она помотала головой, и я оторвал ладонь от ее губ.
       Через мгновение эти губы уже впились в мои.
       -- Ты жив... Жив... Жив...
       Вновь поцелуи, потом рыдания, опять поцелуи. Я стоял, гладил вздрагивающие плечи, прикрытые голубым халатом, и ждал, пока она успокоится.
       Нет, парни, так сыграть нельзя. Яна права: из-за меня действительно можно потерять голову. Значит, и еще с одной русской женщиной мне повезло. Значит, Макс-везунчик, будем живы -- не помрем!
       Наконец Инга стала успокаиваться, подняла прекрасные заплаканные глаза.
       -- Где же ты был все это время? Я места себе не находила! Пойдем в комнату.
       -- Шторы? -- коротко спросил я.
       -- Опущены. Я ведь знаю, что за мной следят. Идем!.. С ума сойти, ты жив!
       Мы перебрались в комнату. Квартира была точной копией Яниной. Не той, где приветливый дурак-марсианин, а той, где теперь мое логово.
       -- Садись!
       Я сел на диван. Тот же раскладной сексодром, только другой расцветки.
       -- Я с ума сходила! -- тараторила Инга, то садясь рядом, то вновь вскакивая. -- Исчез! Ни слуху ни духу! И вдруг этот звонок! Почему ты не пришел в три? Я там была.
       -- Знаю. Потому что за тобой притащился хвост. И он же подсказал мне, что ты никому о моем звонке не сказала. Стукачка явилась бы одна.
       -- Как я могу стучать, америкен бой! Я же тебя люблю. Поливанов, правда, видимо, догадывается, что с тобой случилось, или знает... Если, говорит, твой подопечный проявит себя, немедленно сообщи.
       -- Раскатов.
       -- Что? А-а, ты уже знаешь?.. Да, Раскатов. Козел слюнявый. -- Она вдруг отодвинулась в уголок дивана. -- Я ведь была его любовницей, Максима. -- И даже дыхание затаила.
       Вот и еще одна женщина назвала меня "Максима"!..
       -- Не удивлен, -- сказал я. -- Но, думаю, мы с тобой как-нибудь это переживем.
       Она вновь кинулась ко мне на грудь.
       Нет, так не сыграешь!..
       Я почувствовал, как перестает звучать внутри меня туго натянутая, звенящая струна. Поднялся с дивана, снял джинсовую куртку и кобуру с пистолетом. Ноги стали ватные-ватные.
       Инга не сводила с меня сияющих глаз.
       -- Я с ума сходила! -- вновь повторила она. -- И вдруг звонок. А ты не пришел. И я не знала, что и делать. -- Она провела рукой по моей щеке. -- Жив, конь в малине!
       Я положил оружие на пол. Отныне этой женщине можно доверять. По крайней мере, пока она смотрит на меня такими вот глазами. Бывали в истории случаи, когда охранницы помогали бежать заключенным, в которых влюблялись.
       -- Кто за тобой следит, Инга?
       -- Понятия не имею.
       -- В самом деле?
       Она промолчала.
       Между нами вдруг появилась металлическая решетка. Как между охранницей и заключенным... И я знал, что с каждым моим вопросом эта решетка будет становиться все толще.
       -- Слушай, Инга. Внимательно слушай, девочка. С нашей последней встречи многое изменилось... Я ведь не тот, кем себя считал. Арчи Гудвин -- всего лишь литературный герой прошлого века... Кто я такой, Инга?
       -- Не знаю, Максима, -- прошептала она.
       -- Правда?
       -- Правда. -- На ее лице появилось умоляющее выражение. -- Полив... Раскатов велел мне забрать тебя у одного человека и привезти в "Прибалтийскую". Сказал, что проводится эксперимент совместно с американскими коллегами. Они присылают своего человека...
       Вот теперь она точно лгала. И будет лгать все больше и больше, и эта ложь встанет между нами непреодолимой стеной. И если я не хочу, чтобы так случилось, не следует задавать определенного типа вопросы. К примеру -- "А кто ты такая, Инга?" Время для подобных вопросов еще не наступило, в этом я был уверен, как в себе.
       -- Послушай, малышка... Мне нужно знать, кто я такой. Верю, что тебя в мою биографию не посвятили. Но ведь наверняка есть посвященные!
       Она вновь отодвинулась, вжалась в уголок дивана. Было хорошо видно, как борются в ней совершенно противоположные желания: любовь толкала на помощь любимому, служебный долг заставлял помалкивать.
       Так продолжалось несколько минут.
       Я молча ждал. Интуиция подсказывала, что любые слова будут сейчас лишними. Инга должна принять решение сама, без уговоров -- только таким решениям можно верить.
       Наконец она вздохнула и придвинулась ко мне. Но не прижалась: нас по прежнему разделяла невидимая решетка.
       -- Наверное, Раскатову известно, кто ты такой.
       -- Наверное, -- согласился я. -- Но к Раскатову идти еще рано. Сначала надо узнать, кто он такой.
       Инга покивала:
       -- Возможно, знает и тот человек, у которого я тебя забирала в прошлое воскресенье.
       -- Гипнотизер?
       -- Он не гипнотизер, он медик... -- Инга сразу напряглась. -- Я не хочу об этом говорить.
       -- Ну и ради бога, не говори!.. Кто он? Ты можешь вывести меня на него?
       -- Могу. Я знаю его имя. И кое-какие дополнительные сведенья. Через адресную службу его будет найти нетрудно.
       -- Ты сообщишь мне эти сведенья, рашен гёл? - Больше всего я боялся сейчас давить.
       -- Нет, -- решительно выпалила она и только теперь прижалась к моему плечу. -- Мне страшно за тебя, Максима! Если я скажу имя этого человека, ты непременно отправишься к нему один, а мне кажется, что я должна быть при этом с тобой.
       -- Почему?
       Она погладила рукой мой затылок:
       -- Не знаю. Мне просто так кажется. Я не могу пустить тебя туда одного!
       Решетка между нами истончалась, таяла, испарялась.
       -- А я не могу взять тебя с собой! Неужели ты не понимаешь, чем это грозит?
       -- Конечно, понимаю! Если Раскатов узнает, что на того человека ты вышел с моей помощью, у меня будут неприятности.
       -- Если мои подозрения окажутся верны, у тебя будут очень и очень большие неприятности.
       Она взяла меня за руку:
       -- Скажи, америкен бой, ты веришь в интуицию?
       -- Да, верю.
       -- А веришь ты, что я -- опытный в своем деле человек?
       -- Смотря какое дело ты считаешь своим...
       -- Это пока не важно... Веришь?
       -- Верю, -- сказал я.
       Она грустно улыбнулась:
       -- Так вот эта самая интуиция говорит мне, что если я пущу тебя к тому человеку одного, у меня будут очень-очень-очень большие неприятности. А потому я завтра сама узнаю его адрес, и мы отправимся туда вдвоем. Либо не отправимся вовсе.
       -- Но...
       -- Никаких но! Тут я тебе выбора не оставляю. Желаешь узнать, кто ты такой, едем вместе. -- Грустная улыбка превратилась в лукавую. -- Я, может, тоже хочу узнать, кто ты такой. Может быть, ты женат и успел завести четверых детей. Может, мне через день-два придется отбивать тебя у какой-нибудь красотки с вот таким вот бюстом, конь в малине!
       -- Не думаю, чтобы у тебя тут возникли хоть какие-нибудь проблемы, -- сказал я и поцеловал ее в губы.
       Теплые Ингины руки обвили мою шею, и решетка рухнула окончательно.
       -- Останешься?
       -- Конечно, -- сказал я и принялся расстегивать пуговицы на голубом халате.
       А потом мы сплелись в клубок и не расплетались до тех пор, пока она не взмолилась: "Хватит, миленький, хватит!"
       Когда она оторвалась от меня и встала с дивана, я спросил:
       -- Как мы завтра встретимся? За тобой все время хвост. И даже не один.
       Она склонилась надо мной, чмокнула в щеку:
       -- Второго хвоста завтра не будет, я позабочусь об этом. А от первого -- уйду. Не волнуйся, я, словно ящерица, умею сбрасывать хвосты.
       -- Ты очень милая ящерица.
       Она счастливо рассмеялась и отправилась в ванную, а я подобрал с пола голубой халат, прикрылся и закурил.
       Часы показывали без четверти час. На сердце было легко и свободно, как будто несколько минут назад, распиная податливую Ингину плоть, я разрядил не только тело, но и душу. Я размышлял о том, что случилось с "диверсантом" в последние два дня, и меня переполняла уверенность: все идет как надо! Главное, однако, чтобы уверенность не переросла в самоуверенность -- на этом сгорали многие, безошибочные на первый взгляд расчеты. А потому надеяться на Ингино умение сбрасывать хвосты не будем. Береженого бог бережет!..
       Я раздавил окурок в пепельнице. Береженого бог бережет! Ум хорошо, а два лучше! Семь раз отмерь -- один отрежь!..
       -- Не воспользоваться ли нам постельным бельем? -- сказала Инга, вернувшись в комнату. -- Боюсь, америкен бой, мой халатик маловат для того, чтобы под ним смогли поместиться двое.
       -- Даже лежа друг на друге?
       -- Даже лежа друг на друге, конь в малине!.. Твои здоровенные плечи еще можно укрыть подолом, но мне в бока все равно будет поддувать.
       -- Ладно, -- согласился я, -- давай одеяло. Твои бока надо беречь. Такие бока на дороге не валяются.
       -- Неужели только бока?! -- воскликнула Инга с притворным негодованием и звонко шлепнула меня по торчащему из-под халата колену.
       -- Бока -- в первую очередь!
       -- То-то ты на них синяков наставил. Хорошо, пляжный сезон уже завершился. Иначе пришлось бы носить закрытый купальник... Выметайся!
       -- Закрытый купальник -- это преступление против человечества, -- сказал я, скатываясь с дивана на ковер. -- Кабы женщины носили исключительно закрытые купальники, на Земле бы вымерла разумная жизнь. А я бы скончался первым, от острого хронического воздержания.
       -- Скорее уж от острого хронического словоблудия. -- Инга принялась извлекать из недр сексодрома постельное белье. -- Ты так и намерен валяться голым на полу.
       -- Да, -- сказал я. -- У меня здесь лежбище. И отсюда открывается увлекательный пейзаж. Называется "Джунгли над расселиной". - Я щелкнул языком. -- Особенно, когда ты вот так наклоняешься...
       -- Нахал! -- Инга зажала бедрами подол ночной рубашки, которая ничего не прятала. -- Не насмотрелся еще!
       -- Нет! Это, знаешь, как наркотик. Сколько бы ни смотрел -- все мало!
       -- Наркоман несчастный! Вставай!
       -- Слушаюсь и повинуюсь, моя госпожа! Через минуту твой раб будет у твоих ног. -- Я поднялся с пола и отправился принимать душ.
       -- Кто была эта женщина? -- сказала мне в спину Инга. -- Та, что звонила вчера поздно вечером.
       -- Никто. -- Я повернулся и посмотрел на нее большими честными глазами. -- Подошел на улице к первой встречной. Сказал, что пытаюсь позвонить своей девушке, но все время нарываюсь на предков, с которыми по своей глупости недавно поссорился. Я был так убедителен, а русские женщины так добры... Она сразу согласилась помочь.
       -- Она сразу согласилась помочь, -- эхом отозвалась Инга, пристально глядя мне в глаза. -- Ладно, иди.
       -- Ревность -- пережиток прошлого! -- сказал я, потому что надо было хоть что-то сказать.
       Когда я вернулся, Инга сидела на диване, поджав под себя ноги, и судорожно щелкала зажигалкой. Глаза у нее опять были на мокром месте.
       -- Эй! -- сказал я. -- Что за сырость, бэби?.. Мне эта женщина вправду не знакома! К тому же, она беременная. Месяце, думаю, на восьмом.
       Вралось на удивление легко.
       -- Я не из-за нее. -- Инга всхлипнула и наконец прикурила. - Просто вдруг подумалось, что перестав быть Арчи Гудвином, ты меня разлюбишь.
       Я сел рядом, обнял за плечи, отобрал сигарету, раздавил в пепельнице.
       -- Не знаю, -- сказал я. -- Но думаю, что, и перестав быть Арчи Гудвином, я все равно останусь темпераментным мужчиной. А ни один темпераментный мужчина не способен остаться равнодушным к такой женщине.
       -- Правда? -- Она снова всхлипнула.
       -- Правда, девочка моя. Все между нами останется по-прежнему. Лишь бы ты меня не разлюбила...
       Она повернулась ко мне всем телом, взяла в ладони мое лицо:
       -- Я тебя всегда буду любить, Максима. До самой смерти!.. Давай спать! Просто спать... Рядом с тобой так покойно.
       И мы стали просто спать. Правда, продолжалось такое спанье всего несколько минут, а потом...
       Утром я проснулся, едва Инга встала.
       -- Дрыхни еще! -- сказала она. -- Тебе лучше уйти попозже, когда хвосты укатят за мною.
       Я приподнялся на локте и стал смотреть, как она причесывается. У Лили это было священнодействием и чудом. У Инги - тоже.
       -- Твои хвосты меня не увидят... Кстати, а как ты собираешься от них избавиться?
       Она поправила прядку возле правого виска, скосила глаза в зеркало.
       -- Сяду в метро. Потом зайду в какой-нибудь универмаг побольше, хотя бы в "Гостинку", смешаюсь с толпой. Они меня наверняка потеряют.
       -- Тем не менее этого мало, -- сказал я. -- Мне надо быть уверенным в твоей безопасности. Я уже использовал на днях один способ. Придется покататься немножко на пригородном монорельсе.
       И я рассказал, как ей следует поступить. А потом попросил повторить. Она повторила.
       -- Все правильно! Сколько времени тебе потребуется на хождения по универмагам?
       Инга задумалась, прикидывая.
       -- Я закончу работу в семь. Думаю к половине девятого уже буду чистой. Через полчаса доберусь до "Удельной" -- Она снова принялась колдовать над своей прической.
       А я напялил трусы и подсел к компьютеру. Вызвал справочную по транспорту, просмотрел расписание поездов Выборгского направления после двадцати одного часа.
       -- Слушай, нам подходит монорельс на девять двенадцать. Ты должна успеть. Пойдешь через мой вагон, на меня не обращай внимания. Кстати, я буду с бородой. Что бы ни случилось, мы незнакомы. Поняла?
       -- Поняла. -- Инга принялась накладывать тени.
       Я подошел сзади, поцеловал ее в затылок:
       -- Вот и молодца! -- И отправился на кухню, исследовать содержимое холодильника.
      

    47

       Когда Инга уехала, я подождал минут десять, вышел из квартиры и знакомой дорогой перебрался в дальний подъезд. Мне по-прежнему везло -- ни в лифтах, ни на лестницах я ни с кем не столкнулся.
       Интересно, как долго может длиться подобное везение?.. И что произойдет, когда оно закончится?
       Впрочем, думать об этом не стоило, стоило действовать по плану.
       Я отыскал очередной гараж и арендовал очередную машину. Разумеется, "забаву", только на сей раз с тонированными стеклами и цвета мокрого асфальта. Покатался с полчасика по городу. "Забава" вела себя по-человечески.
       Оставшееся до вечера время я провел в Яниной квартире. Лишь однажды выбрался оттуда -- подзаправиться хотдогами в ближайшей забегаловке. За день три раза просыпался телефон, но я к нему не подходил. Скорее всего, Яна злостно нарушала полученные инструкции, и поощрять ее не стоило.
       После пяти меня вдруг охватило волнение. Сегодняшний вечер должен решить многое. Если не все!..
       Я ловил себя на мысли, что, похоже, страшусь своей настоящей сути. Кто он таков, этот липовый Максим Метальников? Сотрудник федеральной службы безопасности, подосланный к руководителю питерского РУБОПа? Или подчиненный самого Поливанова-Раскатова, лишенный собственной личности по прихотям начальства? А может, подельщик гинеколога Марголина, принимавший активное участие в его, по-видимому, темных делишках? Существовал ведь и такой вариант!..
       Сегодня все решится.
       Сначала на участке монорельсовой дороги, включающем перегоны Ланская-Удельная-Озерки-Шувалово. А потом у неведомого гипнотизера, который на самом деле не гипнотизер, а медик. Интересно, что он за медик? Может, тоже гинеколог?..
       В семь часов вечера я покинул свое логово. Инга сейчас как раз отваливает от офиса на Семнадцатой линии.
       Полчаса я покатался по району, отыскивая возможные хвосты. Не обнаружив сих зверей, облегченно вздохнул и отправился к Ланской. Оставил машину на улице неподалеку, а сам прилепил бороду, переложил пистолет в карман куртки, сел в трамвай и доехал до Удельной.
       Инга появилась из метро в двадцать пятьдесят. На ней был парик, но и с темно-каштановыми волосами она выглядела на все сто.
       Я проводил ее взглядом, выждал еще пять минут и двинулся следом, к платформе монорельса.
       Далее все было проделано как три дня назад, со Щелкунчиком. Вот только результат оказался иным: Инга все-таки притащила за собой хвоста.
       Я заметил его еще на Удельной -- худощавый невысокий типчик в серой одноцветной куртке и серых же спортивных штанах. Когда Инга прошла через пятый вагон, он проследовал за нею, а в Озерках оба вышли на платформу.
       Я изобразил знакомый маневр, вернулся на встречном поезде и пронаблюдал, как он, покуривавший возле кассы под стеклянным козырьком станции, успел-таки увязаться за Ингой, когда та села в вагон. Пассажиров было много, и ему даже не пришлось особенно усердствовать, чтобы не привлечь к себе Ингиного внимания. Она осталась в тамбуре, а филер прошел в салон и остановился неподалеку от двери, но так, чтобы объект его не видел. Заняв позицию, он быстро осмотрел пассажиров и успокоился.
       Когда поезд подкатил к Удельной, я пристроился к устремившейся на выход толпе дачников. Инга, судя по тому, что хвост тоже собрался выходить, вела себя по плану.
       Поезд, зашипев, остановился, осел на монорельс. Толпа хлынула в открывшиеся двери. Я сунул руку в карман куртки и снял "етоича" с предохранителя.
       Когда я вышел на платформу, Инга стояла возле дверей. Мы встретились глазами, я подмигнул. Глаза ее расширились, она меня узнала. И я, наконец, убедился, что в сложных условиях девочка очень хорошо владеет собой. Вряд ли кто-либо из окружающих понял, что встретились двое знакомых людей. Тип в сером остановился у соседнего вагона и, повернувшись лицом в сторону Инги, принялся делать вид, будто прикуривает, но ветер сдувает пламя. Когда Инга, выпустив пассажиров, вновь заскочила в тамбур, он продолжал щелкать зажигалкой.
       Я прошел мимо, остановился у него за спиной, сунул руку в карман.
       -- Осторожно, закрываю двери! -- объявил по трансляции машинист.
       Филер тут же шагнул в тамбур. Замер у дверей, готовый выпрыгнуть на платформу, если Инга вновь покинет вагон.
       Послышалось шипение сжатого воздуха, двери вот-вот должны были закрыться. Раздумывать было некогда, и я, не вынимая оружия из кармана, выстрелил.
       Пуля попала филеру прямо в ухо -- это я успел заметить. Створки дверей тут же сдвинулись, и, как он упал, видно уже не было.
       Поезд приподнялся над монорельсом и укатил, а я вышел на проспект, дождался трамвая и поехал к Ланской.
       Инга ждала меня возле лестницы. Наверху, на платформе было тихо -- видимо, через тамбур, в котором лежал убитый филер, никто не выходил. Тем лучше, обнаружат труп только Финляндском вокзале.
       -- Привет, америкен бой! -- Инга чмокнула меня в щеку. - С бородой ты еще сексуальнее!
       -- Привет, малышка!
       -- Ну как, был за мной хвост?
       Вопрос был лишним, потому что при хвосте я бы не подошел, но ей хотелось услышать похвалу.
       -- Нет, ты молодец! Где сбросила?
       -- В одном пивняке на Садовой. У меня там знакомая барменша. У них есть второй выход, в проходной двор. Идешь будто бы в туалет, а потом шмыг в подсобку и поминай как звали! -- Она взяла меня под руку. -- Правда, мне показалось, что крутился рядом один тип. В серой куртке, невзрачный такой...
       -- Нет, он сошел на Удельной. Я его довел до метро... Все в порядке, можно отправляться к гипнотизеру. Давай адрес!
       -- Нет, за руль сяду я. А то ты возьмешь да и высадишь меня.
       Пришлось подчиниться.
       Мы сели в машину. Но тронулись не сразу -- Инга лишила меня бороды и впилась в мои губы долгим страстным поцелуем. А оторвавшись, сказала:
       -- Прости, но иначе я поступить не могу... Давай покурим.
       Мы выкурили по сигарете.
       -- Знал бы ты, Максима, -- вздохнула она, -- как мне не хочется туда ехать! Я бы с тобой совсем в другое место поехала, конь в малине!
       -- Куда же? -- Я сделал вид, будто не понял.
       -- А где пара мягких подушек и нет никого.
       Я погладил лежащие на баранке пальцы:
       -- Это от нас с тобой не уйдет, конь в малине!
       Инга снова вздохнула и включила зажигание.
      

    48

       -- Там есть консьерж, америкен бой.
       -- Что же ты раньше не сказала, конь в малине! - Я фыркнул. -- Кто он? Молодой?
       Машина стояла возле шестнадцатиэтажной башни из стекла и арлона -- этакой избы на куриных ногах. Правда, в отличие от курицы, тут ног было не две, а четыре.
       -- Дяденька лет пятидесяти пяти. -- Инга взяла с заднего сиденья сумочку и вытащила из нее шприц-тюбик. -- Это снотворное. Выключает человека через секунду... Мне бы не хотелось, чтобы консьерж меня видел.
       Я все понял. Забрал у нее шприц.
       -- Давай-ка проедемся, поищем магазинчик, где еще торгуют спиртным.
       Мы нашли магазинчик "24 часа" за углом. Я выскочил, купил флакон коньяка.
       Вернулись назад.
       -- Сиди в машине, девочка, пока не позову.
       -- Хорошо. Будь, пожалуйста, осторожен.
       Я вернул на место бороду, выбрался наружу, скрутил пробку, прополоскал рот коньяком, выплюнул. Полфлакона вылил в кусты шиповника. Подошел к дверям, разобрался с домофоном, позвонил консьержу.
       Тот открыл.
       -- Чего тебе, парень?
       Я оценил его мгновенно: похоже, выпить дедок не дурак. Особенно, на халяву...
       -- Слушай, отец! -- Я дыхнул на него коньяком. -- Тут у тебя телка одна обитает. Риткой зовут. Рыжая такая... Как бы ее на стрелку высвистать?
       Дедок глянул на меня с подозрением:
       -- Чего-то ты путаешь, борода! Нет в моем доме ни одной Ритки. Я ведь всех знаю.
       -- Как нет! Она мне этот адрес назвала.
       В глазах консьержа родилось сочувствие.
       -- Продинамила тебя, видно... Нет у нас таких. Тут живет народ все больше серьезный.
       -- Вот зараза! Сбежала! Весь вечер ее, суку драную, поил! Ну, только встреться мне, мокрощелка! -- Я достал флакон, отвернул пробку. -- Тьфу, бл...дь! Не могу с горла! У тебя, отец, стакана нет? Составь компашку.
       Через полминуты мы были в его комнатенке. Еще через полминуты он опрокинул грамм сто из моего флакона, а еще через пять секунд я воткнул ему в предплечье шприц-тюбик.
       -- Ты, борода, это... -- Он отрубился на полуслове.
       Я аккуратно пристроил его на диванчик, чтобы дедок не разбил голову, вышел на улицу и свистнул Ингу.
       Та долго себя ждать не заставила. Видно, решившись на что-либо, сразу становилась энергичной.
       -- Спит?
       -- Как сурок. Долго эта штука действует?
       -- До утра продрыхнет. И помнить ничего не будет.
       Мы вошли в дом, заперли за собой дверь, сели в лифт. Инга нажала кнопку четырнадцатого этажа.
       -- Может, все-таки вернешься в машину? -- сказал я, когда лифт полетел наверх.
       -- Не вернусь, конь в малине, отстань! Куда иголка, туда и нитка...
       Лифт остановился, и мы вышли.
       Прекрасно, на площадке всего две квартиры. На дверях, к которым направилась Инга, табличка "Д-р Б.С.Кунявский".
       Я встал чуть в сторонке, а Инга нажала кнопку звонка.
       За дверью послышалась переливчатая трель, протопали чьи-то ноги, щелкнул замок.
       Гипнотизер оказался чуть старше меня, лет тридцати трех-тридцати пяти, брюнет с явно намечающейся лысиной, рост -- около метра семидесяти. Узкие плечи и растущее брюшко говорили о его равнодушном отношении к собственному телу. Взгляд карих глаз выглядел странноватым, пока я не понял, что доктор Кунявский носит контактные линзы.
       -- Чему обязан, Инга Артемьевна? О-о, никак вы теперь носите парик! Зря, блондинкой вам лучше! А это кто с вами?
       Я содрал с физиономии бороду.
       У доктора отвалилась челюсть, и забегали глаза. Впрочем, он сразу взял себя в руки.
       -- О-о! И господин... э-э... Арчи Гудвин здесь? Чем обязан такому визиту!
       -- Может быть, вы пригласите нас в дом, Борис Соломонович? -- сказала Инга.
       -- Минутку, друзья! -- Я подошел к хозяину и быстро ощупал карманы.
       Оружия при нем не оказалось.
       -- Мой стерлинг в сейфе. Я никогда не ношу его с собой. Я ученый, а не солдат! Прошу вас в мою обитель!
       Мы ввалились в прихожую. Я тут же обшарил взглядом стены. Телекамер, на первый взгляд, не было, но береженого бог бережет...
       На противоположной стене висел календарь, изображающий каких-то индийских богов. За ним вполне можно было спрятать камеру.
       И я повторил процедуру обшаривания -- на этот раз с помощью искателя. Конечно, окажись за календарем телекамера, процесс проверки выдал бы гостей с головой, но мне в очередной раз повезло.
       -- У меня нет жучков, -- сказал Кунявский. -- Это было одно из моих условий, прежде чем я согласился работать с органами. Я люблю дом с глухими стенами, а не аквариум, в который может сунуть нос кто угодно.
       Возможно, он говорил правду. Но рисковать в любом случае не стоило.
       -- Действуй, -- прошептал я Инге. И повернулся к доктору: -- Никаких лишних движений и слов, иначе... -- Я выдернул из кармана пистолет.
       Инга тут же повисла у Кунявского на плече:
       -- Не ждал меня, Боренька! Не ждал, бука! А я - вот она! Дай, думаю, загляну, как тут мой лапушка!
       Она потащила доктора в комнату. Парик теперь сидел так, что челка свисала на глаза, делая Ингино лицо незнакомым.
       Ей-богу, эта девчонка знала многие приемчики изменения собственной внешности.
       Я внимательно следил за движениями Кунявского. Его растерянность была сейчас как нельзя кстати. Будто бы к нему явилась давно забытая любовница, и он не знал, что с нею делать.
       -- Пошли погуляем, Боренька. -- Инга на мгновение прижалась к "любовнику" и чмокнула его в уголок рта.
       Поцелуй был столь натуральным, что во мне мгновенно проснулась ревность. В этой женщине умерла звезда театральной сцены. Или жила великая шлюха...
       -- Пойдем, Боренька, -- приговаривала она. -- Пойдем, лапушка. Ты совсем забыл свою Зайку. А я вот тебя не забыла. Дай, думаю, зайду...
       -- Мне надо переодеться. -- Кунявский потеребил пижаму на выпуклом животике.
       Его растерянность вышибла бы слезу у любительниц мелодраматических сериалов, но мы с Ингой сериалами не баловались.
       -- Ой! -- обрадовалась Инга. -- И я с тобой. Посмотрю, как ты надеваешь штанишки. Это так возбуждает. Но в постельку мы сразу не побежим. Сначала ужин и выпивка, а уж потом... Ты угостишь меня шампанским, лапушка?
       И ни одного "коня в малине"! Ох, актриса! Ах, актриса! Ух, актриса!!!
       -- Угощу, так и быть, -- нехотя согласился лапушка, и они скрылись в спальне.
       Инга по-прежнему ворковала, околдовывая Бореньку женскими чарами. Мне даже стало его жаль, если он не голубой, давно уже в собачьей стойке стоять должен. Впрочем, какие тут собачьи стойки, когда у тебя в прихожей мужик с пистолетом!..
       Через пару минут они появились из спальни.
       -- Красавчик! Я прямо таю! -- Инга поправила платье на груди, хотя, на мой взгляд, поправлять там было совершенно нечего: Боренька прикоснулся бы к ней разве только под моим пистолетом.
       Сам он был теперь как огурчик -- синий костюм-тройка, голубая рубашка, галстук с алмазной булавкой...
       Едва мы покинули квартиру и хозяин запер двери, я ткнул его "етоичем" в бок:
       -- Никаких глупостей, Боренька. Мне, лапушка, терять нечего! Первая пуля -- твоя!
       Он мгновенно вспотел. А я удовлетворенно хмыкнул: доктор Кунявский спекся.
       -- Хорошо. -- Боренька поднял на меня глаза, в которых горела ненависть. -- Валенсия осталась на свободе.
       У меня исчезли ноги. И руки тоже. Справа мелькнула выкрашенная в коричневый цвет стена, потом серый пол... Где-то рядом еще что-то мелькнуло, но рассмотреть я не мог: глаза стали чужими, они больше не слушались. И только уши мне не изменили.
       Металлический грохот, едва слышный звонок. Негромкая возня. Вскрик: "Ой, больно!" И шипящий Ингин голос:
       -- Еще рыпнешься, конь в малине, и мозги вон!
       Сначала возникла боль возле виска. Потом вернулись глаза, и я смог скосить их в сторону.
       Кунявский стоял, скрючившись и обнимая левой рукой правую. В трех шагах застыла Инга с дамской "виолеттой". И где только она ее прятала?.. Я бы, конечно, такого оружия не слишком испугался, но доктор Кунявский явно не был специалистом по огнестрелам.
       Потом вернулись руки, и я сумел сесть. А потом, наконец, -- и ноги.
       Нам опять повезло. Кроме Кунявского, разумеется... Упав, я не раскроил себе голову. А в соседней квартире никого не оказалось -- прежде чем Инга успела Бориса Соломоновича скрутить, он сумел-таки нажать кнопку звонка.
       -- Ты как, америкен бой?
       -- Как парализованный кролик. -- Я с трудом поднялся. -- Но жить буду. -- Я подобрал с пола "етоича". -- Что это было?
       Инга поправила сдвинувшийся в сторону парик и саданула Кунявского стволом под ребра:
       -- Колитесь, Борис Соломонович! Ну?!
       Доктор скривился от боли:
       -- Кодовая фраза... Временный паралич некоторых мышц... Ненадолго, но вполне достаточно, чтобы успеть разоружить человека.
       -- Лихо придумали! -- Я потер ушибленную руку. -- Но не все предусмотрели!
       Кунявский вновь обильно потел. Но пока еще хорохорился:
       -- А если бы вы пришли один?
       Я благодарно посмотрел на Ингу. Моя амазонка и бровью не повела.
       -- Почистись, америкен бой! И пора сматываться.
       Я стряхнул пыль с куртки и брюк.
       -- Фонарей на лице нет?
       -- Нет... Думаю, держать его на мушке лучше мне, конь в малине!
       -- Да уж, -- сказал я. -- Уж будь добра, подержи. Шустрый у нас собеседник, за ним глаз да глаз нужен!
       Лифт все еще находился на этаже: видно, жители этого дома допоздна не гуляли. Мы спустились вниз. Консьерж пребывал в той позе, в какой я его оставил, -- спал на диванчике. Мы вышли на улицу, захлопнули за собой дверь.
       -- Сейчас, Борис Соломонович, поедем к вам в институт, -- сказала Инга. - Надеюсь, вы не против?
       -- Там, между прочим, охрана, -- буркнул Кунявский дрогнувшим голосом.
       Эта дрожь сказала мне все -- теперь Борис Соломонович действительно спекся и будет исполнять любой наш приказ. Ну и ладненько, лишь бы головы от страха не потерял!
       Инга тут же взяла его под руку: видимо, у нее появились схожие опасения.
       -- Когда вы приводите в лабораторию левых клиентов, охрана тоже там!
       Кунявского шатнуло.
       -- И давно вы об этом знаете?
       -- Я около трех недель. Мое начальство пока ничего не знает. И не узнает, если вы сделаете все правильно.
       -- Я... -- Кунявский сглотнул. -- Я постараюсь.
       Сели в машину -- на этот раз я за руль, Кунявский рядом, а Инга на заднем сиденье, держа доктора на прицеле.
       -- Вот и хорошо... В институт прикладной психокинетики, мастер! Одна нога здесь, другая там!
       -- Слушаюсь, мэм! -- отозвался я. -- Только будьте добры, объясните, как ехать.
      

    49

       Институт прикладной психокинетики находился на Охте. Ничем не примечательное здание из стекла и арлона. Безо всякой вывески. Я смотрел на него во все глаза, но в памяти ничего не шевельнулось.
       -- Ну, Иван Сусанин, -- скомандовала Инга. - Ведите!
       Иван Сусанин сидел, вжав голову в плечи.
       -- Только без шуток, -- сказал я, возвращая на подбородок липовый волосяной покров. - И не бойтесь вы так! Будете нас слушаться, еще сто лет проживете.
       Кунявский шумно вздохнул. В полутьме было видно, что он пытается улыбнуться. Улыбка получилась кривой, как карликовая березка. Или что там растет, за Полярным кругом?..
       Мы вышли из машины, заперли ее, поднялись по ступенькам к стеклянной двери. Иван Сусанин нажал кнопку звонка. Плечи его расправились.
       Через минуту за дверью появился охранник, дюжий парень лет двадцати, оглядел нашу живописную группу, узнал Кунявского, кивнул. Замок щелкнул, дверь распахнулась.
       -- Добрый вечер, Борис Соломонович! Что это вы без предварительной договоренности?
       -- Добрый вечер, Володя! Неожиданный клиент. Срочно. -- Голос Кунявского уже не дрожал.
       Охранник осмотрел Ингу и меня с профессиональной подозрительностью, но отступил в сторону.
       -- Ты, Володя, как обычно, отведи камеру от двери. А я переключу канал на видак. Оплата по-прежнему, наличкой.
       -- Хорошо. Завтра после пересменки я вас подожду. -- Володя сделал приглашающий жест. -- Проходите, дамы и господа! Только быстро!
       Блажен тот миг, когда в этой стране начали продаваться незаконные действия должностных лиц. Где-нибудь в Стокгольме охранник записал бы в журнал регистрации наши имена и проверил документы. А тут полная анонимность. Да и физиономии наши в записи сотрет. Как будто камеры и не видели никого. А то, что на таймере окажется разрыв, так об этом, скорее всего, никто никогда и не узнает. Разве лишь произойдет нечто из ряда вон выходящее, и кассеты кинутся просматривать... А тут всегда можно сослаться на сбой в электронике. Да, практически охранник ничем не рисковал, ну разве самую малость... За что и получал левый приработок!
       Мы пересекли холл, сели в лифт, поднялись на шестой этаж и приблизились к дверям с табличкой "Лаборатория экспериментальной эгографии". Кунявский набрал код на электронном замке, вставил в паз магнитную карточку. Я почему-то ждал воя сирены, но все прошло тихо, и через пару мгновений мы оказались внутри.
       Лаборатория как лаборатория -- столы, компьютеры (новьё, правда, - вместо жидкокристаллических дисплеев голографические триконки), какие-то пульты, коричневые портьеры на окнах, над дверью телекамера, объектив смотрит в дальний угол, закрытый раздвинутой ширмой.
       Кунявский подошел к одному из столов, порылся в недрах, достал видеомагнитофон.
       -- Сейчас на мониторе охраны будет вид пустой лаборатории.
       Он подсоединил видак к одному из пультов, понажимал какие-то клавиши.
       -- Ну вот, теперь можно работать. -- И вдруг обмяк, словно из него выпустили воздух, плюхнулся на ближайший стул. -- Я ведь не делал ничего плохого! Кому-то добавишь смелости, кому-то сексуальной энергии. Мужчины, которым под шестьдесят, за это готовы любые деньги заплатить. Что тут преступного?
       -- Деньги, которые не облагаются налогом, -- сказала Инга.
       -- Но ведь все так живут, кто может!
       -- Да, конь в малине! Вот поэтому страна больше тридцати лет с трудом наскребает на пенсии и никак не может рассчитаться с внешними долгами.
       Кунявский пожал плечами:
       -- Я не ребенок, Инга Артемьевна, меня воспитывать бессмысленно. Чего вы хотите?
       -- Хочу стать тем, кем был до того, как вы сделали из меня Арчи Гудвина! -- отчеканил я.
       Доктор растерялся:
       -- Кем вы были, не знаю. Мне не докладывали. И не давали приказа сделать вашу собственную эгограмму.
       Я посмотрел на Ингу.
       -- Иными словами, -- сказала та, -- твоя изначальная личность больше на свет появиться не должна. Видимо, по документам ты пал жертвой преступления.
       -- Я ничем не могу вам помочь, Гудвин. - Кунявский вытер лицо носовым платком.
       Тон, каким были сказаны эти слова, мне не понравился. Я вновь вытащил из кармана пистолет, приставил к груди доктора.
       -- Либо вы найдете возможность помочь, либо останетесь здесь. В качестве жертвы преступления... Я уже говорил, мне терять нечего!
       Кунявский быстро-быстро заморгал, лицо его скривилось. Будто у ребенка отняли конфетку...
       -- Я могу, -- сказал он, заикаясь, -- снять с вас наведенную эгограмму. Но стопроцентной гарантии нет. Такие операции в половине случаев кончаются шизофренией.
       Я понял, чем рискую. Но другого выхода не было. К тому же, все последние дни мне чертовски везло!.. А Кунявский вполне мог соврать.
       -- Я согласен.
       Инга посмотрела на меня с испугом. Я подмигнул ей со всем спокойствием, которое только мог изобразить.
       -- Валяйте, доктор!
       Кунявский спрятал платок, пересел к одному из компьютеров. Я встал у него за спиной.
       Похоже, всю работу производил компьютер. Во всяком случае, доктор лишь запустил программу и набрал затребованный пароль.
       Появился стандартный интерфейс -- заставка с надписью "Лаборатория экспериментальной эгографии" и строка выпадающих менюшек.
       Кунявский щелкнул на меню "Работа с эгограммами". Открылся список, стремительно побежали строчки. Все названия я прочесть не успевал, но кое за какие глаз зацепился. "Атлант", "Наведенная амнезия", "Нарцисс", "Повышение потенции", "Синдром суицида", "Снятие необоснованных страхов", "Снятие ранее наложенной эгограммы"... Мелькание прекратилось. Доктор щелкнул по найденной строчке. Открылось меню "Параметры". Кунявский ввел в окно "Глубина проникновения" значение -- 100*.
       -- Возьми пистолет, -- сказал я Инге, -- и если со мной что-нибудь случится, отправишь доктора к праотцам, не выслушивая объяснений.
       Кунявский вздрогнул, быстро поменял "Глубину" на 65*, а потом, подумав, снизил до 62*. Нажал кнопку "ОК". На экране возникло стандартное табло "Программа к работе готова -- Начать процесс -- Отмена".
       Доктор встал, отодвинул ширму.
       Перед нашими глазами предстало скрывающееся за ширмой кресло. Спинка его составляла с полом угол градусов в тридцать.
       -- Проходите сюда, Гудвин. Садитесь!
       Я отдал Инге пистолет.
       -- Гляди в оба, девочка!
       Она слабо улыбнулась:
       -- Не промахнусь, конь в малине!
       Кресло отдаленно напоминало своих собратьев, установленных в стоматологических кабинетах, но было гораздо массивнее и оборудовано ложементами и мощными пристяжными ремнями, состоящими из похожих на гусеничные траки металлических секций.
       Я решительно сел, и Кунявский тут же начал пристегивать к ложементам мои руки и ноги.
       -- Зачем это?
       -- Чтобы вы не нанесли себе ран. Некоторые пациенты во время сеанса очень беспокойны.
       Через пару минут ремни опоясали меня в шести местах: локти, кисти рук, грудь, таз, колени и лодыжки. Наконец Кунявский наложил на мой лоб пластиковый обруч, украшенный круглыми блямбами из серебристого металла, и шагнул к компьютеру:
       -- Расслабьтесь, Гудвин! Сначала будет немножко больно. -- Он положил правую руку на мышь. -- Включаю программу!
       В ушах послышался тихий шум -- будто где-то поблизости, за моей спиной, зажурчал ручеек. В висках начало покалывать, потом зудеть. Появилась легкая боль.
       Я успокаивающе улыбнулся Инге, но ответной улыбки не получил: она не спускала глаз с доктора.
       А потом мне просто-напросто открутили голову.
      

    50

       Когда голова вернулась, я открыл глаза.
       Белый потолок, люминесцентные лампы, слева -- коричневая портьера...
       Где я, братцы?.. Ах да, в лаборатории у Бориса Соломоновича Кунявского, пытаюсь выяснить, кто я таков.
       А вот и сам доктор. Смотрит, выжидательно, облизывает губы. Волнуется...
       -- Как вы себя чувствуете?
       За его спиной, в пяти метрах, вооруженная "етоичем" Инга. В глазах неприкрытое беспокойство и тщательно скрываемый страх.
       -- Давайте, Борис Соломонович, отстегивайте!
       Кунявский занялся замками. Щелк, щелк... Когда последний ремень был расстегнут, я встал и потянулся.
       -- Как вы себя чувствуете? -- повторил доктор.
       -- Словно спал и проснулся.
       -- Когда у тебя начались судороги, я чуть не пристрелила его, конь в малине! - Инга подала мне отвалившуюся бороду.
       Я прислушался к себе. Сразу заболела левая кисть. Поднял руку: на косточке у основания кисти красовалась свежая ссадина.
       -- Ремни невозможно подогнать к коже плотно, -- виновато сказал Кунявский.
       Я отмахнулся, продолжая прислушиваться к собственным ощущениям.
       -- Ну же, говори?! -- нетерпеливо воскликнула Инга. - Вспомнил, кто ты такой?
       -- Тот же, кем и был, -- сказал я. -- Американский гражданин Арчи Гудвин, прикидывающийся русским детективом.
       Кунявский издал непонятный вздох: то ли разочарования, то ли облегчения.
       Я повернулся к нему:
       -- Что-то не получилось?
       Он развел руками:
       -- Снятие до конца не прошло. -- И засуетился: -- Так бывает довольно часто. Столь глубокие процессы еще мало исследованы. Ваш случай -- второй.
       -- Иными словами, мне довелось выступить в роли лабораторной крысы. -- Я забрал у Инги "етоича".
       Она вдруг кинулась к доктору, залепила ему основательную - аж голова мотнулась! -- затрещину:
       -- Что же ты, сволочь! Исследованиями тут, на живом человеке занялся?
       Ухо у Бориса Соломоновича мгновенно покраснело.
       -- Я был уверен в успехе, -- заявил он плаксивым голосом. -- Просто иногда окончательный этап снятия задерживается.
       -- И сколько еще ждать?
       -- Этого я не знаю.
       -- Почему же сразу не сказал? -- Инга вновь шагнула к нему, поднимая руку. -- Про шизофрению тут распинался!..
       -- Вы бы все равно не поверили!
       -- Инга! -- крикнул я. -- Подожди, девочка! Хватит раздавать оплеухи, конь в малине!
       Она остановилась.
       -- А кто был первым? -- спросил я. -- Кому вы еще делали процедуру снятия?
       -- Самому себе. -- Кунявский с опаской глянул на Ингу.
       Рука у той опустилась.
       -- И как?
       -- Тоже не вспомнил себя сразу. Но я допускал подобную возможность и оставил подробную видеозапись: кто таков, чем занимаюсь, где живу...
       -- И когда же вспомнили?
       -- Едва вернулся домой и увидел собственную прихожую. У меня там, если помните, висит календарь с буддистской символикой. Едва я взглянул на него, все тут же и всплыло в памяти.
       -- Да-а, -- сказал я, присаживаясь на ближайший стул. -- Мне вот не позволили оставить самому себе письмо.
       Он мелко закивал:
       -- Действительно, ваш случай посложнее. Но вы тоже вспомните, рано или поздно. К примеру, если окажетесь в доме, где часто бывали в той, первой жизни. А может, вам встретится близкий друг. И сразу все вспомните.
       -- Спасибо, утешили! Так можно всю жизнь прождать!
       -- Не расстраивайтесь, -- продолжал доктор заискивающим тоном. -- Я думаю, в первой жизни вы были жителем Петербурга. Вы ведь, как мне показалось, знаете город, а Гудвин его знать не мог. Ему был известен Нью-Йорк и другие американские города середины прошлого века.
       -- Да-а! -- повторил я. -- Придется бродить по питерским улицам в надежде встретить близкого друга. А потом, когда вспомню, с удивлением размышлять, как я в этом месте очутился.
       -- Нет, -- сказал Кунявский. -- Все, что происходило с вами в облике Арчи Гудвина, из памяти не уйдет. Я, например, не забыл ничего.
       -- А почему, кстати, именно Арчи Гудвин? Почему не Филипп Марло? Или не Перри Мейсон? Или не Владимир Казанцев? Или не Антон Завадский?
       -- Казанцев был бы в самый раз, -- ввернула Инга.
       -- Можно, я сяду?
       -- Конечно, садитесь.
       Кунявский сел на диван около окна.
       -- Мне сказали, что вы очень любили в первой жизни Стаута. Обычно читатель, которому нравится литературный герой, подсознательно отождествляет себя с этим героем. Я решил, что эгограмма Гудвина, синтезированная по произведениям Стаута, ляжет на вас наиболее удачно.
       Я фыркнул:
       -- А может, мне нравился Ниро Вульф?
       -- Вряд ли. Вульф менее человечен, чем Арчи. И главный герой именно Гудвин. Если бы романы писались от лица этого Гаргантюа, вряд ли бы они пользовались такой популярностью!
       -- Конь в малине! -- сказала Инга. -- Может, и я -- не я, а какая-нибудь Делла Стрит под чужим именем!
       -- Если и так, то я на вас эгограмму Деллы Стрит на накладывал. -- Кунявский вновь заискивающе улыбнулся: похоже, Ингина рука ему запомнилась хорошо. -- Хотя ума не приложу, кто бы еще мог это сделать!
       В голосе его прозвучала гордость: он был из тех горе-ученых, которым до фонаря, каким целям служит их работа. Впрочем, поначалу он наверняка работал на благо Отчизны. И лишь потом начал прирабатывать на свой карман...
       -- Мне и с моей жизнью нравится, -- сказала Инга. -- Думаю, америкен бой, нам пора.
       Кунявский мгновенно побелел:
       -- Вы меня убьете? Клянусь богом, я ведь не знаю ничего. Приказали -- выполнил.
       -- Зачем же убивать? -- Я спрятал пистолет в карман, подошел к дивану, сел рядом с доктором и положил руку ему на плечо. -- Вы же никому о нас не скажете, правда? Да никто и не спросит! Никто не знает, что мы побывали здесь. Я кем был, тем и остался. Ведь не скажете, правда?
       -- Нет! Нет! -- Он опять мелко-мелко закивал, со страхом глядя на Ингу. -- Никому не скажу!
       -- Вот и молодец!.. Ну-ка, произнесите еще раз эту вашу кодовую фразу, что парализует меня.
       -- Зачем?.. Она теперь не сработает.
       -- А вы все-таки произнесите!
       Он пожал плечами:
       -- Ради бога... Валенсия осталась на свободе.
       Тут я его и вырубил.
       Схватил под мышки, протащил за ширму, следя, чтобы ноги доктора не зацепили чего-нибудь по дороге.
       -- Помоги, малышка!
       Сообразительную Ингу долго уговаривать не пришлось, и вдвоем мы легко угнездили Бориса Соломоновича в установке. Пришлось, правда, повозиться немного с первым ремнем, но когда принцип стал ясен, остальные ремни я расщелкал, как орехи.
       -- Ты хочешь стереть ему память? -- Инга смотрела на меня с сомнением. - А сможешь?
       -- Да. Здесь есть кнопка "Наведенная амнезия"... Следи, чтобы он не пришел в себя раньше времени.
       Она вперилась доктору в лицо. А я сел за компьютер, прошелся по списку и по менюшкам, выбрал параметры, показавшиеся мне нужными и, когда появилось сообщение "Программа к работе готова", щелкнул мышью по кнопке "Начать процесс".
       Надо сказать, зрелище было довольно неприятным. Физиономия Кунявского то перекашивалась жуткой гримасой, то расплывалась в улыбке идиота; кулаки то сжимались, то разжимались; грудь вздымалась и опадала. А потом начались эти самые судороги, за которые Инга чуть не пристрелила его получасом раньше. Пристрелить меня у нее и в мыслях не появлялось, хотя я сейчас ничем не отличался от доктора.
       Впрочем, процесс длился не более двух минут. Когда обратный секундомер в углу дисплея дошел до цифры "пять", я встал и подошел к Борису Соломоновичу. Чтобы еще раз вырубить его, если очнется.
       Он не очнулся.
       Мы освободили Кунявского от "цепей" и перетащили обратно на диван.
       -- Поищи нашатырный спирт, -- сказал я Инге. -- Вон, на стене, аптечка.
       Вскоре наш доктор дернулся и открыл глаза. Инга убрала от его лица ватку.
       -- Что со мной?
       -- Лишился чувств от страха. -- Инга саркастически фыркнула и вернула флакон со спиртом в аптечку. -- Или от радости, что убивать не станут.
       -- Как вы себя чувствуете? -- поинтересовался я и вспомнил, что такой вопрос чуть ранее он задавал мне. -- Идти можете?
       Он поворочался пару минут, покривлялся, но потом встал на ноги, сделал шаг, другой.
       -- Идемте! А то скоро охранник забеспокоится, почему мы так долго.
       Инга поправила парик, я прилепил бороду, Кунявский проделал обратные манипуляции с видаком. Потом наше трио покинуло лабораторию и отправилось в обратный путь.
       -- Все в порядке, Борис Соломонович? -- поприветствовал Кунявского на выходе охранник.
       -- В полном, Володя. Дождись меня завтра. Обязательно! Пять кусков твои.
       Нас выпустили на волю и заперли дверь. На прощанье охранник помахал рукой.
       Обратно мы ехали в другой диспозиции -- за руль пожелала сесть Инга, и я не стал сопротивляться. Когда подкатили к дому Кунявского, я глянул на часы. Оставалось пять минут...
       -- Ну? -- спросил доктор. -- Я пошел?.. Было очень приятно провести с вами время.
       Он опять отчаянно трусил: что мешало мне сейчас вогнать ему пулю в затылок? А потом выкинуть труп из салона и удрать?.. Очень подходящая ситуация! Вон и фонарь, возле которого мы остановились, почти не горит! Да, конечно, мимо время от времени проносятся машины, но их мало. Пропустить очередную и выкинуть тело -- никаких трудов!.. Впрочем, нет. Тогда бы в салоне остались следы крови. Можно поступить гораздо умнее. Дать пленнику возможность выйти на тротуар, а потом вогнать пулю в затылок. От Кунявского прямо-таки веяло уверенностью, что именно это его и ждет, несмотря на все мои заверения...
       -- Подождите! -- Я коснулся рукой докторова плеча. -- Скажите, Борис Соломонович... Как вы живете? Неужели вас никогда не мучает совесть?
       Он принужденно хохотнул, обернулся. Глаз его в темноте не было видно, но я и так знал, что они переполнены цинизмом.
       -- Совесть? -- Плечо доктора дернулось. -- Дорогой мой Арчи... Извините, я уж так и буду называть вас... Совесть, Арчи, понятие ирреальное и в наше время не модное. Совестью сыт не будешь, а кушать хочется каждый день...
       Его понесло. Слова полились рекой. Наверное, неопределенность последних минут так истерзала душу, что ему не просто вещать -- вопить хотелось.
       Я послушал немного. А потом сказал:
       -- Ладно, ступайте. Господь с вами!
       Он замолк на полуслове, вздохнул.
       -- Идите, идите.
       И он пошел. Выбрался из машины, глянул на меня. Разумеется, увидел лишь отражение далеких окон собственного дома. Сделал по направлению к подъезду шаг, другой, третий... Плечи его опускались все ниже и ниже -- думаю, ему очень хотелось кинуться на тротуар, прижаться, раствориться в асфальте...
       -- Поехали, малышка, -- сказал я.
       -- Может быть, для гарантии все-таки...
       И тут едва тлевший фонарь вспыхнул.
       Кунявский оглянулся. Лицо его было мертвенно-белым, как у покойника, но плечи распрямились.
       -- Попомни мое слово - он нас продаст, когда вспомнит! Увидит сейчас в прихожей своего Будду и все вспомнит...
       -- Поехали! -- повысил я голос. -- Через сто метров остановишься.
       Едва мы тронулись, освещенная фонарем фигура скрылась за кустами. Представляю, какое облегчение он сейчас испытал. Словно заново родился...
       Миновав следующий фонарь, Инга остановила "забаву". Я продолжал смотреть в заднее стекло.
       -- Чего ты ждешь?
       -- Выключи габариты!
       Она послушно утопила кнопку.
       -- Чего ты ждешь, конь в малине?
       Огни приближающейся машины выхватили из темноты Ингино лицо: она смотрела на меня с естественным недоумением. Я отвернулся, вновь взглянул на темные окна квартиры Кунявского. Свет в них не загорался.
       Неужели я ошибся?..
       А потом раздался визг тормозов.
       Я опустил глаза и успел увидеть распластавшуюся человеческую фигуру, летящую прямо под колеса отчаянно тормозящей машины. Глухой удар. Мелькнула в свете фар слетевшая с ноги туфля. Шлепок -- это грянулось об асфальт переломанное тело.
       Совершившая наезд машина остановилась. И тут же, визжа покрышками, сорвалась с места, стрелой пролетела мимо и скрылась за углом.
       -- Конь в малине! -- потрясенно воскликнула Инга. -- Он что, с ума сошел!
       -- Вряд ли, -- сказал я. -- Наверное, все-таки проснулась совесть.
       Моя совесть молчала. Поскольку в компьютере присутствовал режим "Синдром суицида", значит Борис Соломонович Кунявский хотя бы раз использовал его в практике. Из ничего не будет ничего... Какой мерой ты меришь, такой и тебе отмерится... Око за око, зуб за зуб...
       Я, правда, ждал, что он выбросится из окна собственной квартиры, и вовлечение в это дело постороннего человека стало для меня неприятной неожиданностью. Но тот удрал с места происшествия. И этим изрядно облегчил груз, который я возложил себе на душу...
      

    51

       Когда Инга, простонав: "Хватит, миленький!", распласталась в изнеможении рядом, я спросил:
       -- Ты знала, что со мной сделали?
       -- Нет, -- пробормотала она. -- Мне показали твой портрет и приказали забрать у Кунявского и отвезти в "Прибалтийскую". Там на имя Максима Метальникова уже был заказан номер. Ты был не то чтобы без сознания, но абсолютно послушный. Держался за меня, как ребенок за мамину юбку. Когда мы вошли в номер, там уже были два каких-то типа. Я их больше никогда не видела. Меня даже на порог не пустили. Велели прийти утром, к девяти. Ты должен будешь спуститься в холл. Сказали, утром будешь как огурчик, но я должна поинтересоваться твоей биографией. Биографию я нашла потом в своем домашнем компьютере.
       -- У Кунявского ты меня по приказу Раскатова забирала?
       -- Да.
       -- И ты не встречала меня в Пулкове, одетая в апельсиновое платье?
       Вопрос был теперь абсолютно глуп, но я не смог не задать его. Будто апельсиновое платье связывало меня с чем-то давно забытым, но безопасным...
       -- Нет. Я должна была накормить тебя завтраком и привезти в офис, на встречу с Раскатовым. Я ничего о тебе не знала.
       Я вздохнул. Подумаешь, Пулково!.. Уж коли человека можно заставить шагнуть под колеса автомобиля, так много ли трудов надо, чтобы вложить в его память то, чего не было?..
       -- Ты мне веришь, Максима?
       -- Верю ли я тебе? -- Я взял с тумбочки сигареты и закурил. Похоже, время для главных вопросов все еще не наступило. Иначе опять не миновать металлической решетки. -- Верю, малышка.
       -- Прикури мне тоже.
       Я отдал ей сигарету и взял из пачки новую.
       Мы находились в номере одного из заведений, предоставляющих совместную постель парам, которым некуда деться. Здесь не требовали документов, и я зарегистрировался как Иван Петров, а Инга -- как Марья Петрова.
       Тип, содравший с нас двадцатку и выдавший ключ, даже не хмыкнул: в предыдущей строке журнала красовались фамилии Сидорова и Сидоровой. А перед ними записалась чета Ивановых. Фантазия сгорающих от нетерпения любовников была еще та!..
       Инга глубоко затянулась и повернулась ко мне спиной.
       Белые полоски незагоревшей кожи, перечеркивающие ее ягодицы, казались крыльями неведомой птицы, улетающей в заокеанские дали, где я никогда не был и, видимо, не буду.
       -- Наверное, америкен бой, это произошло между нами в последний раз.
       -- Почему? -- спросил я.
       -- Потому что, став самим собой, ты меня разлюбишь. У тебя наверняка есть другая...
       Я покривился: ну почему женские мысли так однообразны? Почему одни и те же вопросы возникают снова и снова?..
       -- Ошибаешься, малышка! Никогда я тебя не разлюблю!
       Я не врал: тот, кто вернется в мое тело, будет уже не "я". Однако говорить об этом не стал. Я просто повернул ее лицом к себе. Отобрал сигарету. Закинул Инге руки за голову. И доказал, что она ошиблась. По крайне мере, в отношении словосочетания "в последний раз"!..
      

    52

       Утром я решил, что время для тех вопросов, которые я не мог задать тридцать с лишним часов назад и минувшей ночью, все-таки пришло. Инга начала одеваться, когда я задал первый из них:
       -- Ты так и не знаешь, кто за тобой следит?
       -- Теперь уже знаю. -- Она застегнула застежку бюстгальтера, быстрым движением развернула его чашками вперед и спрятала груди. -- Агенты Раскатова.
       -- А ты, значит, не его агент?
       Она промолчала, а я почувствовал, как судьба вновь начала возводить между нами металлическую решетку. Однако сломать эту преграду теперь могла только правда.
       -- В прошлый раз ты говорила о каком-то эксперименте, который проводится совместно с американскими коллегами... Ты ведь врала, Инга!
       Она оставила в покое бюстгальтер и закрыла лицо руками. Я ждал.
       -- Да, врала, -- ответила она после долгого молчания. И махнула рукой: -- Я и ночью не все сказала. Эксперимент и в самом деле проводился. Была разработана компьютерная программа. Своего рода электронный следователь. Информацию для него должен был добывать человек. Раскатов -- тоже большой поклонник Рекса Стаута. Он предложил организовать нечто вроде связки: компьютер-"Ниро Вульф" и оперативник-"Арчи Гудвин". Для чистоты эксперимента оперативник не должен ни о чем догадываться. -- Она замолкла, словно раздумывала, что еще можно сказать.
       -- И Арчи Гудвина решили сделать из меня?
       -- Да... Ты уже, наверное, и так многое понял. Исследования по подавлению личности человека и подсадке в его тело другой личности проводятся уже несколько лет. В твоем случае отличие одно: личность для подсадки была несуществующей.
       -- И это все тебе рассказал Раскатов? Ты его правая рука в управлении? Какое у тебя звание? Подполковник милиции?
       Она глянула на меня без обиды:
       -- Я действительно правая рука. Правда, в других делах, не имеющих отношения к официальному статусу Раскатова.
       -- Тогда откуда ты все знаешь? Кто ты такая, Инга Артемьевна Нежданова?
       Теперь она посмотрела на меня умоляюще:
       -- Максима, я не могу всего рассказать. Просто верь мне. Я на твоей стороне.
       -- Потому что получила приказ?
       -- Приказ я получила только вчера к вечеру, когда все уже решила. Я на твоей стороне с той самой ночи, когда осталась у тебя в номере. Ты, наверное, решил, что все это время я выполняла приказ Раскатова, охмуряла частного детектива. А я просто люблю тебя, америкен бой, и ничего мне с собой не сделать. -- Голос Инги становился все тоньше и тоньше, и я понял, что она сейчас сорвется. -- Не мучай ты меня, ради Христа! Раскатов донимает ревностью, но он мне противен, а ты неверием, но я тебя... я тебя... я...
       Конечно, в истерике она могла бы наговорить лишнего, однако это были подлые расчеты. Такая подлость возвела бы между нами решетку не менее основательную, чем давняя и недавняя Ингина ложь.
       -- Ладно, проехали с этим! -- Я притянул ее к себе: она была как деревянная кукла. -- А вот на другие вопросы ты все-таки ответь.
       Она сразу обмякла, порывисто прижалась к моей груди:
       -- Если сумею, Максима. Если сумею...
       -- Раскатов занимается преступной деятельностью?
       -- Его подозревают в преступной деятельности. Я в течение года вела его коммерческие дела. Он очень удачно играет на бирже, через подставное лицо, разумеется, то есть через меня. Фирма зарегистрирована на имя Инги Авериной. Тут его можно было бы привлечь хоть сейчас, но за ним явно есть еще что-то, более серьезное. И он очень осторожен, я не могу понять даже, чем он занимается. Год назад он вроде бы взял взятки. И вроде бы покрывал торговцев наркотиками. Доказательств не было, и за то время, что я с ним, мне ничего не удалось раскопать. Он хитер, как лис, а кроме того, ему очень везет. Просто чертовски везет!.. Но какое-то общее дело у него с Марголиным было, я уверена. Одно время подозревали, что они с гинекологом торгуют детскими органами. Правда, непонятно, кому нужны детские органы... Но и тут дальше подозрений дело не пошло. Когда Марголин исчез, мое руководство решило, что появился шанс. Решили опробовать компьютерную программу в этом расследовании. И тут произошло удивительное: Раскатов сам предложил провести эксперимент именно по делу Марголина. Если он замешан, это нелогично.
       -- Твое руководство, -- сказал я. -- Значит, ты все-таки не относишься к людям Раскатова. Кто ты, Инга?
       Она оторвалась от моей груди, села на кровать. Молчала долго-долго: я успел выкурить сигарету. На нее старался не глядеть - иначе бы моя решимость узнать правду растаяла. В бюстгальтере и трусиках эта женщина способна была подвигнуть мужчину только на одну-единственную решимость.
       -- Кто я? - сказала Инга наконец, не поднимая глаз. - Кто-то знает меня как деловую женщину, кто-то как шлюху... - И вдруг выпалила, словно в омут бросилась: -- Я -- сотрудник Десятого управления министерства внутренних дел. Мы занимаемся расследованиями внутри других подразделениях министерства. Существует такая программа -- по борьбе с коррупцией. И если Раскатов узнает обо мне правду, я провалилась.
       -- Ну, от меня он правды не узнает... Значит, и вы решили, что они с Марголиным продают детские внутренности?
       Инга ожила, встала с кровати, взялась за блузку.
       -- Ты тоже пришел к этой версии?
       -- Да. -- Я не без удовольствия следил, как она застегивает пуговицы (Этакий стриптиз -- только наоборот!). -- Думаю, чтобы получить факты, мне надо отыскать неких Екатерину Савицкую и Веру Пискунову.
       -- Екатерина Савицкая? -- Инга взялась за юбку, натянула на бедра, застегнула молнию. -- Мы как-то встречались с нею. Думаешь, она в этом замешана? По-моему, она была любовницей Марголина.
       -- Тогда, боюсь, ничего мне от нее не добиться... И тем не менее поговорить с нею я должен. С нею и с Пискуновой.
       Инга опоясала юбку широким ремешком, подчеркивающим талию.
       -- Если удастся о них что-либо узнать, я сообщу... Когда мы теперь встретимся?
       -- Сегодня вечером. Правда, на этот раз по монорельсам прыгать не будем. Постарайся избавиться от хвоста и подъезжай к девяти на Марсово поле. Я буду ждать возле здания Ленэнерго, недалеко от Мраморного дворца. Знаешь, где это?
       -- Знаю. -- Инга пристроила под мышку кобуру со своей "виолеттой". -- Доктор Кунявский был прав, ты и в самом деле петербуржец.
       -- Тогда до вечера, малышка! Держи хвост пистолетом, конь в малине!
       Она усмехнулась:
       -- Нет, все-таки ты Арчи Гудвин... - Подскочила ко мне, чмокнула в щеку.
       Я попытался притянуть ее к себе, но она вывернулась, скользнула к двери.
       -- Гуд бай, америкен бой! -- И скрылась в коридоре.
       А я опять подумал: "Спарились и разбежались!..", хотя теперь причин для подобных мыслей не было и в помине.
      

    53

       На этот раз я позвонил Щелкунчику не в два пополудни, а в десять утра. Пришлось выслушать десять гудков (за каждый час по гудку!), пока, наконец, очень и очень недовольный голос пробурчал:
       -- Слушаю, болт вам в грызло!
       -- Щелкунчик, это Сосновоборец.
       Он завелся с пол-оборота:
       -- Вы что, со строки съехали, Сосновоборец? Будите ни свет ни заря! Какого черта!
       Я немедленно рассыпался мелким бесом в извинениях. А потом спросил:
       -- Я вам, кажется, обещал триста бумажек за взлом. Хотите получить втрое больше? Штуку!
       Настроение хакера тут же выползло из недовольства в интерес.
       -- Что я должен сделать?
       -- Взломать защиту на запароленной папке.
       -- Это я помню. Где папка?
       -- Вот о том и разговор. Папка внутри "проныры", который спит себе в автоматической камере хранения. Тысячу сверху я плачу за то, что вы сами съездите за ним, причем немедленно. Идет?
       -- Еще две сотни за неурочный звонок, и нет проблем.
       -- Набрасываю четыре. Когда будет готово?
       Он помолчал, прикидывая.
       -- Если защита окажется лоховой, через три часа все будет тип-топ.
       -- Значит, позвоню в час.
       Пришло время главного риска, но выхода мне судьба не оставила. И я сообщил хакеру номер и код ячейки на Ладожском вокзале.
       -- Встречаемся по старой схеме? - спросил он. - На монорельсе?
       -- Нет! - Во мне все-таки проснулась осторожность. -- Договоримся, когда позвоню.
       Никогда еще я не ждал контактного времени с таким нетерпением. Впрочем, три часа были потрачены с пользой. Я забежал в очередное компьютерное ателье проката, узнал по номеру телефона адрес Щелкунчика и произвел небольшую оперативную разработочку. Подозрительных личностей около его дома не наблюдалось. Да и шестое чувство подсказывало мне, что опасности нет.
       Наконец момент истины настал. Я вошел в будку таксофона на ближайшем перекрестке и с замиранием в сердце набрал номер.
       Хакер ответил после первого же гудка.
       -- Да?
       Голос показался мне спокойным.
       -- Щелкунчик, это Сосновоборец. Чем порадуете?
       -- Порадовать есть чем... Защита оказалась лоховой. Готов вернуть вашего "проныру" в обмен на дюжину кусков.
       -- Прекрасно... Встречаемся по старой схеме. В то же время и на том же месте.
       Я выждал еще пять минут - на случай, если он сейчас докладывает о предстоящем контакте моим врагам и они успокаиваются, теряя бдительность. А потом вошел в подъезд.
       Опасности по-прежнему не ощущалось. Я поднялся на нужный этаж и позвонил в нужную дверь.
       В глазке мелькнула тень, щелкнули замки, дверь распахнулась.
       -- Вы? - Глаза хакера стали круглыми. -- Почему? Мы же только что договорились...
       -- Неважно! -- Я достал тысячерублевую бумажку и еще две сотни. - Гоните "проныру"!
       Больше вопросов с его стороны не последовало. Через две минуты я уже был на улице. А еще через час, сбросив на всякий случай возможные хвосты, вошел в Янину квартиру. Включил компьютер, подсоединил "проныру" и углубился в содержимое личной папки Виталика Марголина.
       Там оказались обычные дневниковые записи. Начинались они пять лет назад, и, оценив объем, я понял, что просижу за ними не один день. Поэтому я вызвал меню "Поиск", набрал в окне "Найти" слово "Альбин" и выключил условие "Только слово целиком". Через секунду у меня перед глазами возникло слово "Альбина".
       Я перегнал текст на начало куска и принялся за чтение.
      
      

    54

    25 мая

       Сегодня приволоклась наниматься в сестры новая чувиха. Вместо Трощининой Нельки. С Нелькой третьего дня мы расстались более или менее втихаря. Пришлось сунуть ей пару кусков, так, исключительно по доброте душевной. Угрозы ее мне -- до фонарика. В натуре, сама ляжки передо мной раздвигала. Сучка не захочет, кобелек не вскочит! А жениться на ней -- в гробу я видел!.. Да и на ком бы то ни было. Все они, телушки-потаскушки, круто одинаковы... Ах-ах, Виталь Сергеич, Виталь Сергеич, вы Эллу Дунаеву читали? Да ведь это же сейчас самая что ни на есть модень!.. Поэма "Я и облако в штанах"... Облако им в штанах!.. Знаю я ваше "облако". Глазки закатят, будто эта Элла им типа промеж копыт лижет. А наклоняются так, чтобы в вырезе халата обязательно буфера светились, да еще без насисьника. Уверены, что мужик не железо, над "облаком" своим не властен... А потом: ах-ах, что делать, Виталик, я залетела, тебе не кажется, что нам самое время расписаться?..
       Дьявола вам лысого и хрен во щи! Шантаж -- не дама из Загса, из-под палки не оженишь! Короче, нет базара, обещал ее выскоблить... Не велика плата за те три месяца, что я ей цилиндр своим "облаком" поршнявил!
       А новенькую сестренку зовут Альбина Паутова. Ничего себе телочка, хоть и досковатая! Рыженькая, зеленоглазая, по виду чуть ли не нимфетка, а самой уже четвертак. Недотрожечка! Приладился ущипнуть ее за станок, так едва в пятак не схлопотал. Вздыбилась, как пустолайка на незнакомого гостя. Думал, тут же копыта от меня унесет. Нет, работать я готова, а глупости свои вы, доктор, бросьте!.. Угар, братаны, да и только! Девятнадцатый век, эпоха квин Виктории! Оказывается, встречаются еще такие вороны среди бабского племени. Ладно, поживем-посмотрим!.. Работала прежде у Илюхи Свидерского. Рекомендательное письмишко приволокла - все чин-чинарем. Взял я ее с испытательным сроком, на месячишко. Завтра должна на дежурство заступить. Когда отвалила, я тут же Илюхе брякнул, поинтересовался, типа что за шлюшка у меня нарисовалась. Тот мямлил, мямлил: про деловые качества, про отзывчивость... Ты, говорю, прямо колись -- трахал телочку? Нет, говорит, что ты, как можно, с подчиненной!... А когда я уже отключиться хотел, вдруг сказал: ты, говорит, Виталёк, будь с этой подругой поосторожнее.
       Это в каком, говорю, Илюшенька, смысле-понятии? Сначала типа вылечить от триппера, а потом уже с фанфарами да на сексодром, так что ли?..
       Опять сопли жевать начал. Ну и фишка!.. Так я и не допер до края: то ли сама эта Альбина улеглась под Илюху, а потом Светке, жене его, настучала, то ли наоборот -- залезть докторок на сестричку пытался да пролетел, как фанера над Парижем. Типа, размер не тот и тряпки не слабки... Ладно, разберемся.
      

    27 мая

       Сегодня Нельку Трощинину вычистил. Помогала новенькая. Базара нет -- материалом владеет клёво. С инструментами ни разу не ошиблась, чуть руку протянешь -- все на блюдечке с голубой каемочкой, безо всякой команды.
       Второй раз скоблю телке матку от того, что сам в нее и замастрячил.
       Иван Байбаков, отличник наш, помнится, на десятилетии выпуска трепался по пьяни, что ему в такой ситуации было жаль ребенка. Не знаю, братаны! У меня никакой жалости не было -- ни с Нелькой, ни в первый раз. Какой там ребенок -- просто сгусток кровавой слизи.
       После аборта Нелька пиздрики развела. Альбина, не въехавши, принялась ее утешать. Дура! -- кто когда таким нелькам сопли вытирает!.. Это же не выкидыш. Но у меня ее трепотня почему-то ливер тронула. Короче, что-то в этой Альбине есть. На станок посмотришь -- замухрышка, ни сиськи, ни письки... А как глазищами своими зелеными захлопает, тут бы и завалил!
       Ладно, пользовали мы в своей жизни и недотрожек. Все бабехи одинаковы, все одним порошочком посыпаны, всем одно и то же требуется - подольше да потверже!
      

    28 мая

       Сегодня принимали с Альбиной первые роды. В натуре, братаны, крутая сестра. Хотя с роженицей была холодновата. Я ей потом легкое вливание устроил. Эти дамы нам бабки отстегивают, говорю, с ними надо быть подобрее да поласковее, клиент, говорю, всегда на троне, а мы в говне.
       Врубилась, глазки потупила, обещала в следующий раз быть для роженицы родной матерью. Именно так и брякнула!.. Поинтересовался, типа, почему свалила от Свидерского. Выдала фишку, что захотелось, мол, сменить обстановку, надоели одни и те же стены до чертиков. Желание, в принципе, и ежу понятное. Видать, все Илюхины наезды на нее от досады. Такие крутые сестры вдоль канавы раком не стоят! И в самой канаве не валяются! Таких надо гладить да подкармливать!
      

    З0 мая

       Вчера приняли еще одни роды. Сложные получились, с кесаревкой. Альбина была - ну прям, типа, золото. Родильница от нее сегодня просто кипятком писала. Ах, спасибо вам, ах, я думала умру... Кто ж тебе позволит, дурища! Клиника Марголина - это высший класс без базара... Счастливый папаша пытался мне сегодня бабки сунуть. Покалякали душевно, но бабок я не взял, сказал, беру типа только борзыми щенками либо натурой. Поржали с ним: понимает мужик, что развороченный станок у жены - та еще натура!.. Сам не знаю -- почему, братаны, но при Альбине взять не смог. Когда муж свалил, та сказала - я, типа, умный человек. Глупости, но после этих ее слов мне будто крылышки к лопаткам припаяли. Ангел небесный, да и только, хоть сейчас в райские кущи!
      

    1 июня

       Вчера дал Альбине первый выходной. Сам тоже хотел было попрохлаждаться, тяпнуть водовки, типа -- разрядить душу. Но почему-то поперся в клинику. Мымра Наташка весь день глазенками щупала. Зря! Твоя фамилия Птицына, бабонька, -- ты пролетаешь! Никак не может, сучка синеглазая, смириться, что у нас с нею уже никогда ничего не будет. Давно бы ее за ворота отправил, да администратор она путевый, придраться не к чему. Не судиться же из-за бабских вздохов и взглядов с профсоюзом!..
       А вот без Альбины как-то все из рук валилось. Самое смешное, приперлась толстуха Ерошевич, та, что на потустороннем мире помешана. Назначил ей процедуры. Не говорить же, что все ее проблемы от ожирения. Все равно не послушает, просто врача сменит.
       Когда разбегались, она и говорит:
       -- Виталий Сергеевич, видела третьего дня вашу новую сестру.
       -- Ну и как вам она? -- говорю. Типа, меня ее мнение оч-ченно интересует. Толстуха любит такое обращение, аж вся колыхаться начинает от удовольствия.
       -- Не знаю, что она за медсестра, -- говорит, -- но женщина она ненормальная.
       -- Это в каком же, -- говорю, -- смысле?
       -- Ведьма она, Виталий Сергеевич!
       Я, чтобы подзадорить толстуху, и говорю:
       -- Не может быть, Лариса Владимировна! Ведьм, как известно, не бывает.
       -- Точно, -- говорит, -- ведьма. Рыжие и зеленоглазые -- все ведьмы. Как одна!.. У меня мать в этом хорошо разбиралась. И сглаз снимала, и порчу... Мне вот, жаль, таланта не передала.
       Поржал я над нею. Про себя, ясно дело... Есть же бабы, у которых на почве климакса крыша в натуре едет!
       Вечером от скуки заскочил в ночной клуб, склеил там одну телочку. Рыженькую. Правда, крашеную... Фигуркой - просто амфора! Бойкая оказалась, сама меня на станок затащила. Лежу я с нею, и глючится мне, будто Альбина это, рядом. Но только на нее забрался, все, что стояло, тут же упало. А бабенку-то припекло, трясется, буфера об меня плющит -- хоть морковку ей, в натуре, подавай. Зачем, говорит, пошел, коли не можешь? Я тоже торчу: с семнадцати лет ни разу не было, чтобы голованчик мне в деле отказал. Даже литр выжрешь - все равно как юный пионер: всегда готов! Короче, обозвала меня телка козлом, и разбежались мы, как встречные поезда. Ехал домой обломанный, будто наркоша без косячка. И всю ночь Альбина снилась. Что я с нею только ни вытворял. Угар угарыч! В натуре, крыша поехала -- живую телку (и какую!!!) на юношеские поллюции променять...
       Утром ввалился в клинику. И глючится мне, будто в кабинете моем кто-то свечу палил. Кондишн включил, но запах этот полдня у меня на ушах висел.
       А так день был обычным. Но в конце дежурства забил Альбине стрелку. Типа вместе поужинать. Выпить там, потанцевать, то, сё... Однако и тут облом нарисовался. Она бы, мол, с удовольствием, да уже кое-кому сегодняшний вечер пообещала. В другой раз, мол, я в полном вашем распоряжении, то, сё...
       Короче, остаток дня проторчал дома. На ужин -- разогретые в микроволновке консервы. Что-то читал, что-то смотрел, а мысли за семью буграми. В конце концов взялся за дневник. Сейчас завалюсь баиньки, и пусть она мне снова приснится.
      

    2 июня

       Сегодня я с нею, наконец, поужинал.
       Перечитал сейчас эту фразу и охренел: как бедны наши слова, братаны!
       СЕГОДНЯ Я С НЕЮ ПОУЖИНАЛ.
       Это надо кричать, а не писать.
       Все получилось на полном торче. Кабак -- "Околица". На столах -- свечи. Отдельный кабинет. Альбинин прикид -- коричневый брючный костюм. Оказывается, у нее нет вечернего платья. Завтра же подарю. И ожерельице жемчужное
       Девочка-подросток?! Где были раньше мои гляделки? Это женщина, братаны! С большой буквы -- Женщина. Из семи больших букв -- ЖЕНЩИНА!!! Такого в моей жизни не было. Выпивка сама в глотку не лезла, только -- шампанское. И плясы. Плясы, плясы, плясы... Это я был, в натуре, юнец-подросток. Когда я клал ей руку на талию, меня едва не трясло. Типа молния в крышу била... Типа ливер наружу выскакивал...
       И когда она продинамила меня после ужина, я воспринял это как должное. Разве можно ложиться в постель после одного вечера! Это счастье, которое надо заслужить. Это наслаждение, которого надо добиться!
       Ах какая женщина, какая женщина! И, кажется, она в меня тоже влюбилась!
       Прикажи она мне грохнуть кого-нибудь -- да хоть Илюху Свидерского! -- я бы и глазом не моргнул.
       Как я завтра с нею буду работать? Смотреть на раздвинутые ляжки других баб? Заглядывать им в розовые вульвы?
       Угар, братаны!
      

    3 июня

       Обошелся без угара. И смотрел, и раздвигал, и заглядывал. Сегодня Альбина была совсем другая. В натуре, просто медсестра-подчиненная. Пока работали. А когда прием завязали, все поехало сначала. Меня едва не колотило. Смотреть на нее - торч! Коснуться руки -- отпад! И я повел ее вниз. И попытался раздеть. И тут она сказала:
       -- Нет, Виталий!
       -- Почему это? -- удивился я.
       -- Мне нельзя.
       -- Ага... Просек. А когда будет можно?
       -- Ну, скажем через три дня.
       Потом она спросила, часто ли умирают новорожденные. Решила, типа, перевести сладкий междусобойчик на профессиональные рельсы.
       Я объяснил, что такие случаи нередки. Экологическая обстановка в последние полвека была - угар угарыч! Загрязненность тяжелыми металлами, нитраты, диоксин, озоновые дыры, Чернобыль, наконец!.. Мутагенных факторов -- легион, и почти все они со знаком минус. Таковы законы матушки природы. В звериной стае на одного детеныша с плюс-мутацией приходятся сотни со скрытыми болезнями и явными уродствами. То же и у людей. К тому же наша гуманная цивилизация всячески ограничивает естественный отбор. Исход ясен!
       -- Да ведь ты и сама наверняка это знаешь, -- сказал я. -- На курсах вам должны были давать.
       -- Давали, -- ответила Альбина со странной интонацией. -- Сегодня я не могу с тобой поужинать. Ты не обидишься? -- Она дернула меня за волосы.
       -- О чем базар! -- пообещал я.
       И вот сижу в родной хазе, выполняю обещанное.
      

    6 июня

       Три дня прошло.
       Это были крутые дни. Четвертого я ходил вокруг Альбины как завороженный. Типа, кот вокруг сметаны... А вечером дал моей девочке два выходных.
       Сегодня летел в клинику будто на крыльях. До начала приема оставалось время, и я не выдержал -- потащил Альбину в подвал. Тамошний диванчик, в натуре, видел не одну мою любовницу, но такой он еще не видывал.
       Едва я ее облапил, она сказала:
       -- Виталик, родненький, подожди. Нельзя мне.
       -- Как нельзя?! Три дня прошло?
       -- Прошло. Но можно не стало.
       -- Как это? -- Я офонарел. -- Ты что, больна?
       -- Нет, я здорова. -- Ее глаза были цвета морской волны. -- Ну нельзя мне!
       Я вдруг въехал:
       -- Хочешь, женюсь? Хоть сегодня в ЗАГС пойдем.
       -- Не хочу.
       -- Чего же ты хочешь?
       Она посмотрела на меня долгим зеленым взором:
       -- Мне нужны деньги, Виталенька.
       -- Завтра же увеличу зарплату. -- Меня покорежило от ее слов, но я вновь взялся за пуговицы халата. - Какой оклад тебя устроит?
       Она отстранилась:
       -- Ты меня не понял... Мне надо много денег. Очень много. У тебя таких и нет-то.
       Я, типа, врубился.
       -- Погоди, -- говорю. -- Ты что, себя для миллионера бережешь? В жены денежному мешку метишь? Чтобы в первую брачную ночь ему окровавленную простыню показать?
       Она головой покачала:
       -- Причем здесь простыни?.. Я сама хочу быть миллионершей, Виталенька.
       Тут меня смех разобрал.
       -- Ага, -- говорю. -- Из медсестер прямая дорога в миллионерши!
       А она так странно посмотрела на меня и говорит:
       -- Как знать, Виталенька, как знать... Пойдем! Через пять минут прием начнется.
       И вот весь день я крышу ломал: что за игры моя девочка со мной затеяла. Я ведь не слепой, видел, как ее саму трясти начало, когда я лапаться полез. Хочет она под меня, нет базара! Так почему же не дает? Ломал я крышу, ломал да так ничего и не выломал. Дурь, в натуре!
      

    13 июня

       Игры продолжаются.
       Никогда не думал, что из-за телки до такой степени крыша может поехать. Уже и платья дарил Альбине, и ожерелье жемчужное, и колечко с изумрудиком (типа под цвет глаз), и в кабак водил дважды. Полный облом! Ей по-прежнему нельзя. И всякий раз идет базар о том, что лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным. Тоже мне, открытие сделала...
       Наташка, похоже, врубается, мымра, что со мной творится.
       -- Давай, -- говорит, -- я выживу рыжую, она у меня света белого не увидит, сама заявление напишет...
       Не дал. И не дам!
       Мылился в гости напроситься. Опять облом!.. Ее мама типа не любит мужчин. А от кого же родила тогда? От святого духа, как Мария-плотничья жена?!
       Вчера в перекуре прошел странный базар.
       -- Хочешь, научу, как стать богатым? -- Альбина -- мне.
       -- Валяй, -- говорю.
       Дальше начались хихоньки да хахоньки.
       Вечером, в кабаке, тоже между хихоньками, я ей сказал:
       -- Силой тебя взять, что ли?
       Типа шутка.
       А она вдруг лицом потемнела, кулачки стиснула, глаза запылали, что твои угли.
       -- Не советую, -- говорит. -- А то и с лаской больше ни к кому не подступишься!
       Так сказала -- у меня в миг все стоячее завалилось. Хорошо, зубы не выпали. В тарелку уткнулся. Ах ты, думаю, кошка драная! Сдалась ты мне, доска рыжая!.. И понимаю: сдалась ведь, так сдалась -- хоть слезу пусти! Что за удовольствие ей -- мужика изводить?
      

    15 июня

       Вчера поехал на Васильевский остров, в "Прибалтийскую", к тамошним путанам. Не Дуньку же Кулакову в сорок лет гонять!
       Все чин-чинарем. Выбрал как и хотел -- рыжую. На всю ночь. Хотел, чтобы еще и зеленоглазую подобрали, но оковалок брякнул, что в жизни не видел путан с зелеными глазами. Типа, такие собой не торгуют.
       -- Чем же, -- спрашиваю, -- они занимаются?
       -- Мои подопечные, -- говорит, -- утверждают, что рыжие зеленоглазые -- бабы особенные. Они, мол, и без мужиков прожить могут, типа удовольствия не получают, а наоборот, они страдания. Оргазм со знаком минус...
       Я через полчасика с рыжей получил со знаком плюс. Хотя, если честно, хиленький плюс получился. Угостил ее шампанским да и отпустил. А сам нах хаузе покатил.
       Еду - в мозгах муть и раздрай. Да что же это за фишка, думаю. Неужели на Альбине свет клином сошел. Надо из головы ее прочь, из сердца вон!
       Но пришел сегодня в клинику и вижу: не получается "вон". Вспомнил вчерашний треп с оковалком.
       -- Слушай, -- говорю Альбине, -- мне тут феньку выдали, будто такие, как ты, рыжие и зеленоглазые, в постели типа не наслаждаются, а страдают круто.
       -- Не знаю, -- говорит, -- не пробовала.
       Я охренел.
       -- Так ты, -- говорю, -- и в самом деле девочка, что ли?
       -- Нет, -- съехидничала, -- мальчик я! А ты, выходит, голубой, раз ко мне лезешь!
       Опять, типа, хихоньки. И снова:
       -- Хочешь, научу, как стать очень богатым?
       -- Научи, -- говорю.
       Она серьез на карточку напустила:
       -- Что, -- говорит, -- людям нужнее всего, как думаешь?
       -- Бабки, -- говорю, -- думаю. И бабы.
       Типа шучу.
       Альбина меня по макушке потрепала, за волосы сгребла.
       -- Не деньги, -- говорит. -- И не женщины. Удача людям -- нужнее всего. Тогда и бабки будут, и бабы. И еще много чего!
       Я только репу почесал в том месте, где Альбина клок волос выдрала.
       Удачу, как известно, не купишь. С нею рождаются. Либо -- без нее. Я вот родился с нею. Правда, после того, как с Альбиной сгвоздился, сомневаться начал. Что это за удача -- с любимой бабой в постель не лечь!
      

    17 июня

       Сегодня Альбина вновь завела свой странный базар. Сидим с нею в подвальчике, дымим, я ее коленки разглядываю, она -- мою физиономию.
       -- Ты, -- говорит, -- мои слова обдумал?
       -- Какие? -- спрашиваю.
       -- Те самые, насчет удачи.
       -- А чего их обдумывать? -- говорю. -- Удача -- она и есть удача. Либо с нею на свет появился, либо без. Купить еще никому не удавалось.
       -- А если бы предложили, купил?
       -- Да я и так, в натуре, удачливый.
       Она глазищами меня по-прежнему ест. Будто в душу заглянуть хочет...
       -- А все-таки? -- говорит.
       -- Купил бы, -- говорю, -- купил...
       Типа отвали, моя черешня!
       -- И сколько бы дал за нее?
       -- Да сколько бы попросили. Все равно бы вечером в казино завалился да кое-что вернул из потраченного. А через день -- в другое, еще вернул. Десяток вечеров, и я при своих!
       -- Вот видишь, -- говорит, -- как все просто!
       -- Просто, -- говорю, -- срать с моста...
       Типа -- во привязалась, клещами не отдерешь!
       -- И все-таки, -- не отстает. - Хочешь стать по-настоящему удачливым? Как тебе и не снилось!
       -- Я, -- говорю, -- тебя хочу.
       -- Меня -- нельзя! Удачу -- можно! -- Глаза у нее вдруг загорелись, что твои фары. -- И торговать, -- говорит, -- удачей можно. Заработаем много денег, а там, глядишь, и меня можно станет.
       -- А где мы, -- говорю, -- удачу-то на продажу возьмем? Разве с дьяволом столкуемся...
       Типа, опять шучу. А она, вижу, не шутит.
       -- Зачем с дьяволом? У младенцев возьмем. У тех, про кого люди говорят -- "в рубашке родился".
       Тут мне как-то обломно стало. Будто не допил... В натуре, у девочки крыша съехала.
       -- Пойдем, -- говорю, -- работать.
       Она вновь осветила меня глазищами, окурок раздавила.
       -- Пошли, -- говорит.
       Потом, когда ее в кабинете не было, я Илюхе Свидерскому звякнул.
       То, се, как жизнь, хоть жмись!..
       -- Ты чего, -- говорю, -- мне про Альбину намеки строил? Типа - осторожен будь.
       -- А ты, -- отвечает, -- залезть на нее не пытался?
       Так я, думаю, тебе, фонарику, и сказал!..
       -- Давай, -- говорю, -- завязывай ходить вокруг да около. Я тебе не целка четырнадцатилетняя... Колись насчет своего предупреждения!
       Он опять мямлить начал. А потом и говорит.
       -- Мне, -- говорит, -- Маргол, некогда сейчас. Давай завтра вечерком в "Пушкаре" встретимся. Давно не виделись. Полбаночник раздавим, заодно и потреплемся.
       Ну что же, завтра так завтра.
      

    18 июня

       Сегодня умер Илюха Свидерский. Ночью, в собственной постели. Мотор отказал.
       С одной стороны, повезло мужику -- не мучился. Лучше уж так, чем от рака или цирроза печени загибаться.
       Я узнал только после обеда, когда ему насчет стрелки позвонил. Типа -- не изменились ли планы?..
       Потрясен! Мужик двухпудовую гирю каждый день над головой ворочал. И не курил. Нет слов, одни буквы!
      

    20 июня

       Сегодня Илюху отвезли на Южное.
       Я смотался, отдал последний долг. Забежал и к папе с мамой, положил цветочки на могилки. Почти пять лет тут не был, козел! Жизнь проклятая, на кладбище некогда съездить!
       Поминки были у Илюхи дома. Светка его рыдала. Двое пацанов осталось, тринадцати и одиннадцати лет. Обломно ей придется теперь, если замуж не выйдет. Дал пять сотен, поблагодарила.
       Альбина ездила на кладбище вместе со мной. Переживает. Не знаю, что у нее с Илюхой было, да и по барабану мне. Хотя, если Альбина еще девочка, то ничего в постельном смысле между ними и не было.
       Взгрустнулось. Все-таки мы с Илюхой не враги. Были, твою маковку!..
       С тоски принял лишнего. Пришлось вызвать водилу из службы проката. Сначала завезли Альбину. Оказывается, он в самом центре живет, на Рубинштейна. Так себе райончик, одни дворы-колодцы. Хотел напроситься в гости, обломилось. Мама, мол, не любит мужчин. Старая песня...
       Пришлось катить к себе. С шофером расплатился около дома. Машину в гараж воткнул сам, вписался. Посидел там, покурил. Не оставляла мысль, что и сам типа в могиле. Не люблю я эти подземные гаражи, земля над головой...
      

    24 июня

       Братаны, угар!
       Все оказалось неспроста. Все оказалось настолько НЕСПРОСТА, что кони бросить можно.
       Однако будем соблюдать порядок в изложении.
       Вчера к нам на "скорой" привезли рожать одну девицу. Из тех, у кого бабок нет. В качестве социальной помощи -- то есть за счет клиники. Одиннадцатая из тех двух десятков, что нам предписаны комитетом по социальной политике. Девице -- семнадцать, в свое время почему-то не отскоблилась.
       Альбина во время осмотра была какая-то заторможенная, пришлось даже пару раз пнуть ее под зад. На словах, конечно...
       К вечеру дошло до родов. Принимал я.
       Девица оказалась хлипкая, таз, будто мышиная норка. Орала, как зарезанная... Альбина же спит на ходу. Да еще и движется, словно ей только что целку сломали. Только -- "Извините, Виталий Сергеевич!" При посторонних мы с нею на "вы", какие бы слухи там про нас не распускали. Впрочем, грубых ошибок не было. Тем не менее роженица едва богу душу не отдала. Однако врешь -- у меня не умрешь! Но ребенка, увы, не спасли.
       Закончилось все. Отправили мамашу в реанимационный бокс, трупик, само собой, в холодильник. Ко мне лезут с утешениями. Послал я их всех туда, откуда недавно младенца вынули, ушел к себе в кабинет. На душе погань. Влил внутрь полстакана девяностошестиградусного, закурил.
       Стук в дверь. Заходит Альбина.
       -- Садись, -- говорю.
       Стоит, будто лом проглотила.
       -- Зла, -- говорю, -- на тебя не держу, но чего ты, бл...дь, сегодня ползала так, будто тебя только что рота десантников отжарила?
       Молчит. Потом задирает халат.
       Гляжу, у нее правая нога ниже трусов перебинтована. У меня ливер чуть из груди не выпрыгнул. Вскакиваю.
       -- Что, -- говорю, -- с тобой случилось?
       А она так это ручкой сделала. Типа -- сиди!.. И начинает аккуратненько бинт снимать.
       Гляжу, у нее под бинтом стекло проглядывает. Я офонарел, понять ничего не могу.
       А она, по-прежнему молча, бинт смотала и протягивает мне то, что под ним пряталось. Коробочку стеклянную. Вернее, хрустальную шкатулочку -- я такие как-то в ювелирном видел.
       -- Что это, -- говорю, -- такое?
       -- Удача твоя, -- отвечает. -- Открой!
       Я шкатулку в руки взял, на стол поставил. Гляжу, Альбина напряглась вся, зажмурилась. Нажал я кнопку на передней стенке.
       Крышка на пружинках, распахивается, внутри -- шарик, сантиметра два в диаметре, перламутровый весь.
       Я то на него глаза пялю, то на девочку мою. А она кулачки стиснула, нижнюю губку прикусила.
       И тут меня как звезданут сзади по башке!
       Очнулся от запаха нашатырного спирта. С трудом перевожу дух, открываю гляделки.
       На столе передо мной давешняя хрустальная шкатулка. Пустая.
       Альбина флакон со спиртом убрала, села в кресло. Вся бледная, в лице ни кровинки, но улыбается.
       -- Что это, -- говорю, -- было?
       -- А это, -- отвечает, -- я рубашку на тебя надела, в которой тот малыш должен был родиться.
       Тут я не удержался, пальцем вокруг виска покрутил.
       -- Не веришь, -- говорит, -- не верь. Что ты, купив удачу, собирался сделать? В казино сходить? Вот и сходи!
       И смылась.
       Потом была бумажная волокита, которая бывает в случае смерти младенца. Раскрутились только к семи вечера.
       -- Пойдем, -- говорю, -- Альбина, в кабак, поужинаем.
       -- Сегодня я с тобой, -- отвечает, -- никуда не пойду. На мне будто камни возили. А ты иди! Но не в ресторан, а в казино. Только много не выигрывай, не теряй головы.
       И такая в ее словах уверенность, что послушался я.
       Приехал в "Континенталь", взял фишек, сунулся к рулетке. Для хохмы поставил на "зеро". Тут же отхватил кусок. Офонарел маленько, но крыша не поехала. Отошел, поболтался по залам, выпил шампани, поглазел на баб. Штуки три были - тут бы и отдался. Но не в бордель притопал - в казино... Вернулся к рулеточному столу. Поставил пару фишек. И опять выиграл. Снова поставил и назвал не то, что пришло поначалу в голову. Продул, но выпало именно то, пришедшее.
       Перебрался к столам, где в "очко" режутся. Тут же сорвал банк. У меня оказалось двадцать, у банкомета -- девятнадцать. Поставил все выигранное. Взял две карты, прикрыл ото всех, глянул. Два туза!!!
       Ну, думаю, не выпустят меня отсюда. Попросил еще карту и сбросил: перебор.
       Пошел снова в бар, чтобы нервы расслабить. Сижу с бокалом, в голове марши играют, как в информационных сообщениях с Кавказского фронта. И одна только мысль: "Неужели?"
       Принял дозу, успокоился. Все чин-чинарем! Не съехала крыша у девочки моей -- знала, чего говорила. Ох и жизнь теперь пойдет, братаны!.. Клинику продам, на черта она мне сдалась! Вспомню, как пулю пишут. Был в институтские годы период -- из-за стола не вылезал. Однажды сутки сидели, посинели от табачного дыма... Начну играть профессионально, по игорным домам. Заработаю чуть-чуть, а потом биржевой игрой займусь. И женюсь на Альбинке. Обещала!..
       Приняв такое решение, я еще раз наведался к рулетке, сорвал две штуки, обменял фишки на деньги и отправился домой.
      

    25 июня

       Утром Альбина встретила меня как ни в чем ни бывало.
       -- Ну как, -- спрашивает, -- убедился?
       Я ее на руки -- цоп! И по кабинету закружил. Пока не взмолилась.
       -- Отпусти, -- говорит. -- Не могу!
       Поставил на пол. А ее аж трясет.
       -- Никогда, -- говорит, -- так не делай! Думаешь, легко себя сдерживать, когда в трусах мокро?
       -- Ну и не сдерживай, -- говорю. -- Все равно скоро за меня замуж выйдешь! А теперь рассказывай! Все, до самого конца... Кстати, -- говорю, -- я вчера две штуки выиграл. Одна -- твоя! Давай, рассказывай!
       И она рассказала.
       Все ее бабки были ведьмами. И мать тоже была. Была -- потому что перестала, как с Альбининым отцом познакомилась. Из-за того Альбина мужикам и не отдается. Вместе с девственностью теряется и ведьмина сила. А она, Альбина, ради плотских утех силы лишаться не собирается. По крайней мере -- пока.
       -- А что ты, -- спрашиваю, -- можешь со своей силой?
       -- Много чего, -- отвечает. -- Привораживать могу, сглаз снимать и порчу. Но это все и бабушки умели. Главное не в этом. Я вижу, кто в рубашке родиться должен, еще когда ребенок материнскую утробу не покинул, вижу. И могу "рубашку" эту снять, а на другого надеть. Вот как вчера на тебя.
       -- Тот перламутровый шарик, -- спрашиваю, -- и была эта самая "рубашка"?
       -- Для тебя он -- перламутровый шарик, -- говорит. -- А я его совсем другим вижу.
       Офонаревал я, офонаревал. Но приходится верить. Таких совпадений, как вчера в казино, не бывает.
       И она тут же спрашивает: верю ли я, мол. Ну, типа, насквозь видит...
       -- Верю, -- отвечаю. -- Вот только не врубаюсь, за каким хреном ты в медсестры подалась. Сидела бы дома, гадала бы бабам, снимала бы этот самый сглаз, в бабках бы купалась. Клиенток -- пруд пруди!
       Она улыбнулась грустно.
       -- Увы, -- говорит, -- я ведьма-половинка. Мои чары только на мужчин действуют, а те к ведьмам не обращаются. Медсестрой же я случайно стала.
       Тут до меня медленно доходит.
       -- Слушай, -- говорю, -- так, значит, на себя "рубашку" ты надеть не можешь?
       Она усмехнулась нехорошей усмешкой.
       -- Стала бы я тогда у шлюх выбл...дков принимать! Я бы уже давно была...
       И аж содрогнулась. Как будто я ее облапил.
       -- То-то и оно, -- говорит. -- На тебя могу, на любого другого мужчину могу. А на женщин не способна. Бог сразу всего человеку не дает... Да обо мне, -- говорит, -- ладно. Ты что теперь делать намерен?
       Ну, тут я ей и выдал. Все, что надумал вчера. И про женитьбу упомянуть не забыл.
       Усмехнулась она опять.
       -- Глупенький ты, -- говорит, -- у меня, Виталенька! Зачем же на глаза людям лезть? Отхватишь ты куш на бирже раз, отхватишь другой. А потом другие игроки против тебя объединятся. И никакая удача не поможет! А то киллера наймут!
       -- Так я же теперь, -- говорю, -- в рубашке рожденный. Что мне киллер?
       Она меня по голове, как щенка, погладила.
       -- Уж больно ты, -- говорит, -- на "рубашку" надеяться начал. Повезет раз, другой... Все равно достанут. Против лома нет приема!
       Я репой эдак покрутил, озадаченно. В натуре, девка рубит, что плетет.
       -- А ты, -- говорю, -- что предлагаешь?
       -- А я, -- говорит, -- предлагаю пока не высовываться. Поднакопить "рубашек". Это я тебе бесплатно надела. Ну пусть за тысячу, авансом, если ты мне обещанное отдашь...
       Я тут же выложил ей штуку из вчерашнего выигрыша.
       -- Спасибо, -- говорит. -- Слушай дальше.... С других за "рубашку" можно и побольше содрать. За удачу люди какие угодно деньги отдадут.
       Прикинул я кое-что к носу. Может ведь дело выгореть, еще как может! Это все равно что человеческими органами торговать. Только безопаснее. Потому что, типа, доказательств не найдут.
       Девочка моя сразу сообразила, что я урюхал кость.
       -- Только, -- говорит, -- давай не будем торопиться. Обдумаем все как следует.
       На том и порешили.
       А после я ее повез в кабак. И, в гробину меня, теперь все было по-другому. Теперь, когда я узнал, почему она такая недотрога, мне уже хотелось гораздо меньше. Но все равно хотелось!
      

    2 июля

       За неделю мы все обдумали и все обговорили.
       Как выяснилось, "рубашки" на дороге не валяются. Явление это не слишком частое. В натуре, если бы всем везло, это было бы уже не везение, а система.
       Чтобы избежать возможных осложнений, решили снимать "рубашки" только с младенцев, рождающихся у матерей-одиночек. Тут будет меньше пыли... Третьего дня пришла к нам одиночка, но ждала она девчонку. Похоже, добыча перламутровых шариков будет идти медленно. Можно было бы, конечно, послать Альбину по другим клиникам, чтобы она подыскивала подходящий материал. Типа рекламного агента. Но потом я врубился, что в конечном итоге реклама получится типа дерьмовая. Лучше тут положиться на случай. Тем более что теперь мне всячески должно везти.
       Чтобы впредь не выглядеть при родах затраханной любовницей, Альбина придумала крутую штуковину. Купила себе накладной бюст из пенофора, и в муляже правой груди я сварганил выемку -- как раз под шкатулочку. Ничего другого в репу не пришло. При снятии "рубашки" тара должна касаться Альбининого тела, а бегать с хрусталем в руках вокруг роженицы не станешь. Наши сплетницы пошушукались два дня по поводу внезапно выросшего бюста, а потом успокоились. Все равно для них докторова медсестра -- его же и любовница. Так было раньше, так будет и впредь. Типа, злые языки страшнее пистолета...
       Альбина вчера носила приспособление в течение нескольких часов. Поначалу шкатулка раздражала сосок, но потом все стало круто.
       В натуре, с накладными сиськами она выглядит в полный кайф. Типа, "Рыбонька, я тебе отдамся!", как вкручивал подружкам Венька Лившиц, один из самых крутых институтских факеров.
       Проблем внутри клиники у нас нет. А вот с реализацией "рубашек" наверняка возникнут. Отсутствуют выходы на подходящих клиентов. Нужно искать.
       Дважды заглядывал в казино. В разные. Не увлекался. Выигрывал, тут же пролетал. В конце концов унес три штуки. На эти бабки (плюс добавил кое-что) заказал для подвала сейф с хитрым замком
      

    23 июля

       Сегодня появилась, наконец нужная носительница. Опять семнадцатилетняя шлюшка их социальных бесплатных. Мне везет!.. Еще до родов заявила, что уйдет от сына в глухой отказ. Пусть лучше бог сразу приберет его к себе, иначе, типа, гореть ей в аду. Короче, выпендривалась над нами, как хотела. Я бы таких стерилизовал до первой менструации. Мамаша херова, в душу ее!..
       Альбина сразу сказала, что пацан родится с "рубашкой". Операция была произведена -- круче некуда! "Рубашка" в шкатулку, ребенка бог прибрал, мать от удовольствия чуть кипятком не писала.
       После родов я спрятал в сейф первую добычу.
       Выхода на клиентов нет.
       Время от времени поигрываю в разных местах. Косо пока не смотрят, хотя бабки уношу. Заказал специальный кейс, с гнездами для шкатулок.
      

    25 июля

       Припрыгала наконец идейка!!!
       Встретил вчера Вадьку Пуштакова. Торчали за одной партой, то ли в пятом классе, то ли в шестом. Он теперь депутат Законодательного собрания. Однако это еще лабуда! Оказывается, наш Пашенька Раскатов, Пахевич наш, тихоня и ябеда, уже два года как начальник РУБОП. А я и не знал. Слышал, что он где-то в ментах околачивается, но мне ведь и ни к чему было, в натуре.
       Как сказал Вадька, по слухам Пахевич берет взятки, но осторожен, сучара!
       По другим слухам связан с торговлей дурью.
       Вот тот, кто может мне пригодиться. Вадик с ним иногда пересекается, на рыбалку вместе катаются и в бане фигуры полируют. Договорились с Вадькой, что в следующий раз он меня пригласит, типа случайно встретил накануне и захотелось о школьных временах друг другу поплакаться. Отслюнявил ему пять кусков на коньячишко. Сначала не брал, козлище, да ведь жадность-то прежде матери родилась.
       Буду ждать.
       Сегодня в кабаке спросил Альбину, как она смотрит на то, что я к шлюхам хожу. (Меньше надо пить, меньше надо пить!..) Сказала, ситуация меня оправдывает. Лишь бы не забывал, что шлюхи бабок не приволокут, а совсем наоборот. В натуре, ревнива, девочка моя!.. Эх, мать-перемать, да я бы всех питерских путан на тебя одну променял!
      

    1 августа

       За минувшие дни произошло два события.
       Во-первых обзавелись еще одной "рубашкой".
       Явилась к нам рожать некая Екатерина Савицкая, двадцати девяти лет, разведенка, бывшая женушка какого-то вояки-наемника из тех, кто себе смерти ищет.
       Альбина как увидела ее, глаза по пятаку стали. Собачью стойку сделала...
       -- С этого, -- говорит, -- надо обязательно "рубашку" снять.
       Ну и сняли -- помер паренек. А громила родился, едва ли не четыре с половиной килограмма. Мамаша круто убивалась. Хотя, братаны, о мамаше не будем... А "рубашку" Альбина посоветовала держать обособленно.
       -- За эту, -- говорит, -- можно будет очень большие деньги содрать. Для нее нескоро еще время придет.
       Видать, "рубашоночки" разные бывают...
       Второе событие -- повстречался я с Пашкой Раскатовым. Я, он и Вадька Пуштаков были вместе в баньке. Оказывается, есть крутая сауна при клубе "Зодиак". Шикарная!.. Все чин-чинарем: бассейн, телочки, других клиентов нет. Этакий закрытый филиал -- то ли РУБОП, то ли ЗакСа.
       Изменился Пашенька. Совсем не тот шпингалет стал. В плечах раздался. Репа, правда, лысинкой украшена, но в глазах... Не хотел бы я с таким на кривой дорожке повстречаться!
       Посидели, детство вспомнили, как Лидку Устинову в углу зажимали. То есть я зажимал, а Пахевич, оказывается, издали облизывался, тихоня!.. Ох, и ненавидел он меня тогда! А я и не врубался... Лидка, кстати, теперь в Москве, отделом в министерстве легкой промышленности заправляет. Разведена, киндеров нет, все силы на карьеру угрохала...
       Короче, попарились, выпили, закусили, с телочками в бассейне пощупались. Потом Вадька с ними в укромное местечко свалил, сексуальные ванны принимать, а мы с Пахевичем с глазу на глаз остались.
       Жахнули еще по рюмашке.
       -- Ну, -- говорит Пахевич, -- какие проблемы волнуют, Виталик?
       Тут я ему и выкладываю.
       -- Есть, -- говорю, -- возможность для крутого бизнеса.
       -- Что, -- спрашивает, -- за бизнес? Не производство ли синтетической дури?
       -- Ничего общего, -- отвечаю. -- Дело -- верняк. Никаких контактов с уголовным кодексом. Но боюсь, ты не поверишь.
       -- А ты, -- говорит, -- попробуй, расскажи. Я иногда -- Фома очень даже верующий.
       Ну, я и попробовал. Осторожненько, разумеется, намеками, чтобы за съехавшего не принял.
       В натуре, он врубился сходу. Видать, не без фантазии мужичок. Тихони -- они все с фантазией, не то, что мы, грешные!
       -- Я бы, -- говорит, -- конечно, не поверил, да вот только дошло до меня, что один мой давний знакомец, до недавних пор в увлечении азартными играми не замеченный, вдруг стал систематически обносить питерские казино.
       Вот ведь сукин кот! Похоже, все заведения у него, типа, под колпачишком...
       -- Впрочем, -- говорит, -- проверить твой рассказ нетрудно. Давайте-ка на троих пульку распишем.
       Отыскали Вадика -- он как раз на одной из девочек дергался, -- кликнули банщика, чтобы приволок колоду карт. Расчертили бумажный лист. И начали. По две копеечки за вист...
       Масть перла, в натуре, сумасшедшая -- меньше семерной ни разу не сыграл. А эти два кента: пас да пас. Два паса -- в прикупе чудеса! Чудеса и получались, хотя я к ним уже привыкать начал.
       Зато Вадька после каждой раздачи наших матерей нехорошим словом поминал - непруха ему шла жуткая.
       А я -- мизерок, восьмерная, Вадика без лапы, Пахевича без двух, опять мизерок...
       Вадька и на карты дул, и через плечо поплевывал, и великому картежному богу Джо Керри (оказывается, есть такой!) молился...
       Один хрен с полуботинком!
       И у меня, в натуре, один хрен! За полтора часа шесть мизеров, да еще каждому из моих партнеров по два паровоза прицепили!
       Наконец Вадька взвыл -- хватит!!!
       Короче, раздел я их как соколиков: Вадика -- на пять кусков, Пашеньку -- на три (он поосторожнее играл).
       Вадька, скрипя зубьями, расплатился и опять со шлюхами в укромный уголок ускакал, раны их языками зализывать. Когда он исчез, Пахевич свои три отслюнявливать начал, но я его притормозил.
       -- Погоди, -- говорю. -- С ментов не беру. Может, они у тебя под взятку меченые, пятна с пальцев фиг сотрешь!
       Типа -- шучу.
       Пашенька бумажки тут же назад, в лопатник.
       -- Ну и как, -- говорю, -- проверка?
       Он долго сопли не жевал.
       -- Что, -- говорит, -- от меня требуется?
       -- Клиенты, -- отвечаю, -- с бабками. Выхода на бомонды.
       -- Найдем, -- говорит. -- Сейчас многие на мистике помешаны. А что я с этого буду иметь?
       -- Процент от сделки.
       И тут он выдает мне между глаз.
       -- Согласен, -- говорит. -- За пятьдесят процентов.
       Я чуть в бассейн не упал.
       -- А ху-ху, -- говорю, -- ни хо-хо?
       -- Хо-хо, -- отвечает. -- Будешь сидеть со своим ху-ху без клиентов. А сам начнешь копошиться, я быстро найду, как лавочку прикрыть. Раз-два, и хер в сумку! И адвоката не найдешь, кроме государственных.
       У меня аж в глазах потемнело. Ну и хватка у мужика! Не удивлюсь, если ему половина города отстегивает.
       -- Ладно, -- говорю, -- подумаю.
       -- Подумай, -- отвечает. -- Но чтобы с завтрашнего дня духу твоего в казино не было! Начнешь мелькать -- зубов не досчитаешься! А то и почки!
       На том наши деловые переговоры и завершились. Пошли разбавлять Вадькину теплую компанию. И разбавили, в натуре, -- одна брюнеточка из меня чуть все соки не высосала.
       Утром я Альбине о переговорах сообщил. Без имен, правда, и должностей. Незачем ей все знать! Должна же и у меня быть своя часть дела. Или только трупики документами прикрывать?
       Альбина выслушала, подумала.
       -- Предложи, -- говорит, -- ему треть от сделки и "рубашку". Первую можно ему отдать. Пусть на бирже играет.
       -- Ладно, -- говорю.
       -- И вот еще что, -- добавляет Альбина. -- Достань мне три волоска с его головы.
       Я офонарел.
       -- Зачем? -- говорю.
       -- Пригодится, -- отвечает. -- Должны быть и у нас козыри на руках.
       Ушла она из кабинета.
       И тут меня по балде как стукнет. Ё-моё, а ведь Илюха-то Свидерский, возможно, и не из-за мотора кони бросил. То есть из-за мотора, конечно, да только мотор у него, похоже, отнюдь не сам гробанулся.
      

    2 августа

       Сегодня Екатерина Савицкая выписалась. Есть в ней что-то привлекательное. Без живота - вообще, типа, булочка с маслом. Волосы, правда, крашеные, но пышные, не солома какая-нибудь. И глазки... Я бы такой с ходу отдался.
       Когда она садилась в такси, Альбина проводила ее долгим-долгим взглядом. Я думал, приревновала. А вечером, за ужином, она сама о Савицкой вспомнила.
       -- Как тебе, -- говорит, -- последняя пациентка?
       Я прикинулся тюфяком.
       -- Которая? -- спрашиваю. -- Их сегодня полтора десятка было.
       -- С ребенка которой мы "рубашку" сняли, -- отвечает.
       Я плечами пожал.
       -- Баба как баба, -- говорю.
       -- Нет, дорогой, -- говорит моя девочка. -- Савицкая -- женщина особая. У нее все дети в "рубашках" родятся.
       -- А с чего ты, -- спрашиваю, -- так решила? У нее что, штучка поперек?
       Типа -- шучу.
       Но Альбина шутки не приняла.
       -- Штучку, -- говорит, -- ты у нее видел. Вдоль, как и у всех. Но женщина эта Савицкая до мозга костей. Она мужчину с собой любит, а не себя с мужчиной. Любит, понимаешь, а не позволяет себя любить. У таких дети всегда в "рубашках" рождаются.
       -- А к чему, -- спрашиваю, -- ты это?
       -- А к тому, -- отвечает, -- что у детей Савицкой "рубашки" особенные.
       -- Бронированные, что ли?
       Опять, типа, шучу.
       И опять Альбина хохму мою не оценила.
       -- Надо, -- говорит, -- тебе, Виталик, с нею любовь закрутить. И киндера ей сделать. Тогда "рубашка" нам достанется, с полной гарантией.
       Я чуть не подавился.
       -- А как же, -- говорю, -- ты?
       -- А я, -- отвечает, -- так. Терплю ведь твоих шлюх. И эту вытерплю, не бойся!
       -- Погоди, -- говорю, -- погоди. Получается, ты сама меня к этой телке толкаешь.
       Девочка моя посмотрела на меня своими изумрудными глазищами.
       -- Виталенька, -- говорит, -- тебе бы пора понять, что я женщина необычная... Извини, но такой случай упускать нельзя.
       -- Погоди, -- говорю. -- А через год, когда мы "рубашку" заполучим, ты меня опять к этой Савицкой племенным быком отправишь?
       -- Через год много воды утечет. Через год она, может, руки на себя наложит. Двое умерших детей подряд -- не шутка для этих женщин. Вряд ли она захочет от тебя еще одного ребенка.
       Я репой замотал.
       -- Что ты, -- говорю, -- такое несешь? Может, мне типа еще и жениться на ней?
       -- Жениться не надо. Женишься ты, Виталенька, на мне. Но пообещать можешь.
       Весь вечер я от этого базара торчал. Крута моя Альбина, ничего не скажешь. Роковая баба!.. Но ведь из-за этого я от нее и в торч впадаю.
       Да, забыл совсем... Позвонил я Пашке Раскатову. Забили стрелку на восьмое, снова в той же баньке.
      

    6 августа

       Три дня меня Альбина обрабатывала. Что уж там за "рубашки" создаются в матке у Савицкой, не знаю, но, видимо, стоят они того, чтобы своего мужика к другой бабе подкладывать.
       Короче, сегодня меня Альбина дожала, сдался я. Позвонил Савицкой. Поинтересовался здоровьем, настроением. Все как положено... Голос у нее был тухлый-тухлый. Оно и естественно: первого ребенка потерять -- не стопку выпить. Мысли всякие. А вдруг больше не будет? А вдруг наследственность -- черная? Провериться пойти не всякая решится. Лучше жить надеждой. Иначе -- все равно что знать дату собственной смерти, как в "Леопарде с вершины Килиманджаро". Лучше и не родиться вовсе, чем с таким знанием жить!..
       Я, как и положено давшему клятву Гиппократа, был в разговоре добр и мудр. И заботлив, в натуре. Все по клятве. А под конец предложил вместе поужинать.
       Сначала отнекивалась, но ведь бабе плохо одной и в более кайфовые времена. Короче, уломал я ее. Подбросил Альбину до метро и поехал к Савицкой.
       Так себе хаза. Двухкомнатный коттеджик с крышей из крашеного железа, видавшая виды скрипучая мебель, кругом уныние и тоска. В окна виден недалекий лес. Земли -- с носовой платок, даже теннисный корт не построишь. Оказалось, не ее собственность -- арендует.
       Дежурные приветствия, дежурные вопросы, дежурные благодарности.
       Сама какая-то блеклая, хоть и подштукатурилась чуть-чуть. Волосы -- неожиданно для меня -- черные. Выяснилось, торчит от париков. Украшений -- ноль.
       Вывел ее на свет божий, усадил в машину. В город ехать не захотела. Отправились в кабак мотеля "Ольгино".
       Разговор поначалу не клеился. Я-то, типа, разливался соловьем. Умею, понты есть. Она отвечала односложно, все больше "да" или "нет".
       Халдей приволок шашлычок по-карски и бутылочку "Хванчкары".
       Постепенно Савицкая оттаяла, разговорилась. Я кивал и выражал сочувствие по полной программе.
       Уже больше полугода одна. Да и раньше замужней женщиной назвать трудно было. Почему -- не сказала.
       Я расспрашивать не стал. Почувствовал: тонко тут, чуть нажми, и протянувшаяся между нами ниточка порвется.
       В смерти ребенка винит себя -- не слишком соблюдала режим беременности. В мою клинику решила обратиться, потому что слышала о ней только хорошее.
       Я вдруг начал чувствовать себя как последнее падло. Продолжал, типа, поддакивать, наукообразно объяснил, что генофонд сейчас ни к черту. Экологические просчеты предыдущих поколений, сами понимаете, Катя. И прочая дребедень в том же духе. Знай она, что я и есть тот самый экологический просчет, срать бы рядом не села. Но она даже не догадывалась. И потому кушала со мной мясо и пила вино (я лишь пригубливал, поскольку опять вызывать арендованного водилу не стоило). Пыталась смеяться, когда я хохмил, -- из вежливости и благодарности ко мне. Потом вдруг замкнулась.
       Я сразу встрепенулся.
       -- Не надо, -- говорю, -- Катя. Бог велел вам жить дальше. Будут у вас еще дети. (Язык, падло, не отсох!)
       Она посмотрела большими печальными глазами и промолчала. Лишь вздохнула, так что едва свечи не задула...
       Я понял, что пора прикрывать лавочку. Позвал халдея, рассчитался, пресек ее робкие попытки сунуть мне стольник. Потом в молчании довез до хазы, поблагодарил за приятно проведенный вечер.
       -- Спасибо и вам, Виталий Сергеевич! -- сказала она в ответ. -- Но, вы знаете, я не могу пригласить вас к себе.
       Еще бы я не знал, едрена вошь, врач-гинеколог!
       Изобразил легкое возмущение -- типа, за кого вы меня принимаете, я не такой! -- пообещал через пару дней позвонить и распрощался.
       Она вошла в дом. А я сел в машину и укатил. Доехал до Тарховки, пошел в любимый лесок, где стоит семигранный болт -- памятник творчеству братьев Стругацких. Бродил среди деревьев под звуки бренчащей неподалеку гитары и курил. На душе было, типа, насрано. Я знал, что она, заперев дверь, сорвала с головы свой брюнетистый парик и, бросившись на подушку туго перетянутой грудью, разрыдалась.
       Я -- не козел, братаны!
       И потому, докурив третью или четвертую сигарету, вышел на шоссе, сел в машину и решил, что никогда Екатерине Евгеньевне Савицкой больше не позвоню.
      

    7 августа

       Утром я Альбине так и сказал. Типа -- "Никогда, дорогая моя, я с Савицкой больше встречаться не буду!"
       Дорогая смерила меня насмешливым взглядом и выдает:
       -- Что? Уже втюрился?
       Вопросик, типа, зашибись!
       -- Кто, -- говорю, -- втюрился? В кого?
       -- Ты, -- отвечает, -- втюрился. В госпожу Савицкую. Втюрился, втрескался, влюбился... Какие еще глаголы есть?.. Эх, черт, -- говорит, -- рано я тебя к ней направила! Надо было подождать, пока у нее промеж ног все заживет. Дала бы она тебе в первый же вечер, вся бы твоя романтика разом улетела!
       -- Да причем здесь, -- отвечаю, -- романтика? Просто это как-то...
       И нашел слово подходящее -- "бесчеловечно".
       -- Ох-ох-ох! -- говорит моя девочка. -- Бесчеловечно?.. А малютку ее к богу отправить было человечно? А "рубашку" с другого малютки носить человечно?
       Мне и брякнуть нечего.
       А девочка моя гвоздит дальше.
       -- Ты, Виталенька, как мальчик, -- говорит. -- Купился на розовые сопельки. Тебе ж не такая нужна! Что ты с нею через год делать будешь? Она тебе родит и захочет, чтобы ты все время рядом сидел. А ты же привык мокрощелкам под юбки заглядывать!
       Вот зараза!
       -- Ну а ты, -- говорю, -- чего захочешь?
       -- Да я-то, -- отвечает, -- может, того же захочу... Хотя я -- не клуша-домоседка. Будут у нас деньги -- тогда увидим, чего я захочу!.. А впрочем, -- говорит, -- смотри сам! Я ведь и другого гинеколога с клиникой могу найти!
       Да, гляжу, понесло мою Альбину не на шутку. И как-то после всех ее слов ситуация по-другому смотрится. И вправду ведь эта Савицкая наверняка клуша.
       Потерся я носом о пушистый Альбинин затылок, руки ей на плечи положил.
       -- Знаешь, -- говорю, -- я ведь, под какую юбку ни залезу, это я к тебе забрался. Это ты подо мной всякий раз, твои груди, твои бедра, твой живот...
       Она задрожала всем телом, отстранилась резко.
       -- Знаю, -- говорит. -- Потому и люблю тебя, стервеца! Если бы ты хоть на мизинчик представлял, как мне-то тяжело!
      

    8 августа

       Помылся в баньке, погрел косточки. Заодно с Пашкой Раскатовым побазарил, пока Вадька опять телок осеменял.
       Выложил Пахевичу наши предложения, тот было на дыбы. Я -- на своем стою. Пошел цап-царапыч -- кто кого!
       -- Я, -- говорит, -- сгною тебя, Виталик.
       -- Сгноишь, -- соглашаюсь. -- Да только будет тебе от этого сплошное моральное удовлетворение. А так тридцать три с третью процента в бабках. И о "рубашке" подумай! В карты зарабатывать одному из главных питерских ментов не предлагаю. А на бирже через подставных лиц можешь и поиграть. Только для "рубашки" нужны мне три волоска с твоей буйной шевелюры.
       Похрюкал он, похмыкал.
       -- Чертовщину, -- говорит, -- придумал. Не хватает только могил полуночных и черепов со светящимися дырами вместо глаз!
       Короче, волосы я ему срезал. В пенофоровый пакетик положил и спрятал.
       И тут ему много знать захотелось.
       -- Слушай, -- говорит, -- а где ты эти "рубашки" достаешь?
       -- Тебе, -- отвечаю, -- не все равно? Будет какой криминал, к тебе обращусь. Прикроешь, небось?
       -- Прикрою, -- говорит. -- За семнадцать и две трети процента.
       Вот козел в погонах!
       На том и порешили. "Рубашку" я ему через неделю обещал. Дабы не думал, мент поганый, что я перед ним на задних лапках ходить буду!
       Потом Вадик розовенький прибежал. Начал ныть: дай, Виталик, типа, отыграться.
       Я подмигнул Пахевичу и согласился.
       Сели, и начался спектакль. Ограничились теми же полутора часами. Время от времени я перезаказывал и влетал на безлапье. Вадька хорохорился и потирал ручонки. Через полтора часа я проигрался в дым. Тридцать восемь с копейками Вадику и пятеру с полтиной ментяре. Золотое правило -- нельзя человека постоянно без штанов оставлять. Иначе он с тобой играть не будет.
       Закончилась наша банька групповухой.
      

    9 августа

       Утром я отдал пакетики с волосами Альбине.
       -- Зачем они, -- говорю, -- тебе?
       -- Пригодятся, -- отвечает. -- Ведь я кто? Колдуй, баба, колдуй, дед, сорок сбоку, ваших нет!
       Поржали, и она опять за свое.
       -- Пора, -- говорит, -- Виталенька, Савицкой позвонить. А то найдется другой утешитель!
       Видно, меня перекосило.
       -- Опять, -- говорит, -- двадцать пять за рыбу деньги? Ты ведь обещал!
       Звякнул я Савицкой, стрелку забил. Только от кабака она на этот раз отказалась.
       -- Давайте, -- говорит, -- Виталий Сергеевич, сегодня просто погуляем.
       Погуляем так погуляем...
       Решил я ее свозить в тот лесок, возле Тарховки, где болт семигранный на полянке стоит. Клинику Наташке оставил, поехал пораньше, чтобы засветло.
       Сегодня Катя была без парика. Не знаю, что она там в зеркале видит, когда черный парик надевает, но в блондинках ей гораздо круче.
       Поздоровались.
       -- А почему бы, -- говорю, -- нам с вами, Екатерина Евгеньевна, по лесу не прогуляться? Грибов, правда, не обещаю, но сосновый аромат -- в полный рост!
       Согласилась.
       Сели в машину, покатили. Когда на обочине остановились, она вдруг прямая вся стала, будто в позвоночник лом загнали. Вышла из машины, покачнулась.
       Я -- под руку.
       -- Вам, -- говорю, -- плохо?
       -- Нет-нет, -- шепчет, -- все в порядке.
       Повел ее через дорогу -- идет, едва не спотыкаясь. Я ее под локоток покрепче. Привел к памятнику, показал болт семигранный.
       Она печально так на меня посмотрела.
       -- Вы знаете, -- говорит, -- мы с мужем сюда часто приезжали, когда студентами были. Он Стругацких очень любил... Господи ты боже мой!
       И вдруг в рев. Уткнулась мне в лацкан пиджака и гвоздичку мою в петличке поливает, да так, что того и гляди - кустик вырастет.
       Тут мне хреново стало до самых печенок. Это ведь она не просто пиздрики разводит, это она мужа своего оплакивает. Я аж зубами скрипнул. Сдохни сейчас -- меня так оплакивать некому. Альбина рыдать не будет. Губы станет кусать, рвать и метать станет -- за то, что не вовремя ушел. Но рыдать - ни в коем разе. Не та порода!!!
       Хотя, за это я ее и люблю. Возьмись Альбина обливаться слезами у меня на груди, да я бы ее... тут же за ворота отправил. Мы -- медицина, у нас вместо нервов канаты стальные!..
       Отплакалась Катя. Взглянула на меня благодарно.
       -- Спасибо, -- говорит, -- Виталий Сергеевич, я сейчас с Вадимом будто попрощалась наконец.
       -- А он что, -- спрашиваю осторожно, -- умер?
       -- Да, -- отвечает. -- Умер.
       И вдруг просветлела вся, типа, ее солнцем облило.
       Хороша все-таки, сучка!.. Тьфу ты, господи, будто и слов других не знаю! Сучка, телка, шлюха... Есть, правда, из них одна -- девочка моя...
       Катя подняла голову, глаза распахнула, типа, сосны и небо в первый раз увидела.
       -- Вы правы, -- говорит, -- Виталий Сергеевич. Нужно жить дальше. Как я вам благодарна!.. Вы ведь в ресторан хотели? Теперь я согласна, теперь мне самое место -- в ресторане!
       -- А прежде, -- спрашиваю, -- где?
       Она рукой по резьбе болта провела, пыль стерла.
       -- А прежде, -- говорит, -- на кладбище.
       Меня чуть не скрючило. Ведь я ее на это кладбище едва не загнал!..
       Вышли из лесу. Брякнулись в тачку. Я радио включил, нашел музычку повеселее. Чтоб кладбищенский дух от себя отбить.
       Дальше все было как в прошлый раз: мясцо, винцо, плясцо, благодарности. А на сладкое -- те же извинения у крылечка.
       И я отвалил к родным пенатам.
       Сегодня она наверняка не рыдала на вдовьей кровати. Но я по дороге к дому чувствовал себя распоследним козлом. И решение принял окончательное.
      

    10 августа

       После получасовой разборки с Альбиной от моего окончательного решения остались пепел да сажа.
       Так думает Альбина. И пусть думает. Чтоб охладить мою девочку, перевел разговор на другую колею.
       -- Слушай, -- говорю, -- а почему бы тебе не надеть ту "рубашку", от ребенка Савицкой, на меня?
       -- Потому, -- отвечает, -- что мы с этого ничего не получим. А когда торговля пойдет, нам за эту "рубашку" миллион отвалят!
       -- Держи, -- говорю, -- карман шире! Станет человек за лимон покупать неведомо что!
       -- Ты, Виталенька, -- отвечает, -- людей не знаешь. Они за клочок бумаги готовы заплатить, в надежде, что он их озолотит. А тут -- удача. И не просто везуха за карточным столом, а кое-что посерьезнее.
       Черт его знает, может, она и права...
      

    12 августа

       Два дня забиваю Альбине баки. Якобы каждый вечер встречаюсь с Катей. А сам езжу к путанам в "Прибалтон".
       Бронированная "рубашка" не дает мне покоя. Хожу вокруг нее, как голубой вокруг задницы. Даже пальцем этот перламутровый шарик потрогал. Теплый такой и упругий, как голованчик в рабочем состоянии.
       Ночью приснилась Альбина. Ржала надо мной по-кобылячьи. Не там, сказала, семена рассеиваешь, садовничек, не взойдут из них цветочки-ягодки. Раскроила мне грудь мясницким топором и вытащила ливер. А тот колотится, пульсирует, не хочет останавливаться. Альбина язычок раздвоенный высунула, кровь с ливера слизала и пальцем ему погрозила...
       Проснулся я в холодном поту. Справа шлюшка пристроилась, посапывает, жаркое копыто на мою ногу положила. Мерзопакостно мне стало, хоть застрелись. Ушел от нее на диван. Только после этого смог отключиться.
      

    15 августа

       Надели "рубашку" на Пашку. На Пашку надели "рубашку".
       Во, братаны, стишата родились!..
       Операцию провели прямо у меня в клинике. Но я не шестерка: очень надо, чтобы Раскатов и Альбина видели друг друга. Этак я и в самом деле лишним могу стать!..
       Поэтому я все продумал. Альбине сказал, что клиент хочет остаться, типа, инкогнито. Никто, ничто и звать его никак!..
       -- Ну что же, -- отвечает, -- я "рубашку" на твоего клиента и через стенку могу надеть.
       Решили, что она устроится в соседнем кабинете.
       За полчаса до Пашкиного приезда я принес ей шкатулку с шариком. Но решил между делом маленькую проверочку смастрячить.
       Взяла Альбина шкатулку в руки, глазки прикрыла. И вдруг побелела вся, затряслась - типа, ручонку шаловливую ей между ног засунули.
       -- Я, -- говорит, -- тебе что сказала! Я велела тебе "рубашку" от Савицкой в стороне держать, а ты что делаешь! Миллион псу под хвост отправить!
       -- Ну, извини, -- говорю, -- перепутал.
       Поменял шкатулки.
       В три Пашка подкатил к заднему ходу, который у меня устроен специально для тех клиенток, кто не в настроении людям глаза мозолить. Встретил я его, провел в кабинет.
       Он огляделся.
       -- Где, -- говорит, -- твоя супертехника?
       -- Сейчас, -- говорю, -- увидишь.
       Достал флакон с нашатырным спиртом, звоню Альбине.
       -- Готовы, -- спрашиваю, -- к операции?
       -- Он далеко сидит, -- отвечает. -- Переставь кресло к стене, что между кабинетами.
       Сделал я перестановку.
       -- Садись сюда, -- говорю Пашке.
       Он сел. И тут же его вперед повело -- едва я успел подхватить. Расквасил бы себе хавальник, начальничек... Прислонил я его к стенке, сунул под нос нашатырного.
       Очухался Пахевич, пялится на меня, глазками хлоп-хлоп.
       -- Все, -- говорю, -- Павел Иванович. Закончена операция. Можете быть свободны.
       -- Ни черта, -- отвечает, -- не помню. Под наркозом, что ли, делали?
       -- Под наркозом, -- говорю.
       -- А где шрамы?
       -- Зашили, -- говорю. -- И биоколлоидом залили! Тебя, прости, технология интересует или в первую очередь результат?
       Он челюстью поводил вправо-влево.
       -- Ладно, -- говорит, -- проверю твой результат. Жди звонка.
       И отвалил. Через тот же ход для VIP-ов.
       Я Альбину позвал, поздравил с началом активной работы нашего совместного предприятия. И опять мне бронированная "рубашка" покоя не дает. Не зря же моя девочка так побелела, когда я ей другую шкатулочку подсунул!
       -- Слушай, -- говорю, -- может, все-таки наденешь на меня "рубашку" от Савицкой. В натуре, в опасное дело ввязываемся. Тебе-то по барабану, ты в стороне. А я могу и костями загреметь!
       Она улыбнулась так ласково.
       -- Не бойся, -- говорит, -- я тебя защищу. Впрочем, что касается этой "рубашки"... Если добудешь у Савицкой еще одну такую, тогда посмотрим. Ты сегодня с нею встречаешься?
       -- Встречаюсь. Только она оказалась не из шлюх! С ходу ножки не раздвигает!
       -- Ну ничего, -- улыбается Альбина. -- Ты парень видный, добьешься своего.
       Вот су-у-учка зеленоглазая! В натуре, с такой бабой не пропадешь, коли под ее дудку плясать будешь!
       Но это еще не все... Через полчаса -- звонок. Беру трубку: знакомый голос. Савицкая!
       -- Виталий, -- говорит, -- Сергеевич, что-то вы совсем меня позабыли. Одиноко мне как-то.
       И понял я, что это, типа, судьба. Ладно, думаю, для себя Катю придется считать за шлюху. Может, тогда будет попроще?
       -- Звиняйте, -- говорю, -- Екатерина свет Евгеньевна! Занят был до невозможности. Давайте завтра встретимся. Мне тоже как-то одиноко в последние дни.
       Аллес, братаны, Рубикон перейден!
      

    16 августа

       Встретились. Начал планомерную осаду.
       Пассив: двести рублей и четыре часа времени.
       Актив: улыбки, пожимания рук и благодарности.
      

    18 августа

       Осада продолжается.
       Пассив и актив -- в тех же пределах.
      

    22 августа

       Звонил Пахевич. Сделка наша состоялась. Расспрашивать о подробностях проверки я не стал. Во-первых, не телефонный разговор. А во-вторых, не лезть в чужие тайны -- верный способ сохранить собственное здоровье.
       Короче, Паша начинает подыскивать клиента. Скоро потребуется "рубашка".
       На любовном фронте -- без перемен.
      

    25 августа

       Появилась подходящая кандидатка. Увы, замужем, ребенок первый.
       Альбина сказала, "рубашка" подходящего качества. Но, боюсь, семейная парочка поднимет шум.
       С сегодняшнего дня решил дневник вести только в клинике, в подвале. Компьютеры домашний и в кабинете директора впредь моих личных документов содержать не будут. Лучше пять раз обкакаться, чем один раз без головы остаться.
      

    27 августа

       В натуре, все-таки мне везет.
       У плода подходящей кандидатки при обследовании выявилась патология -- отсутствуют почки. Роды через месяц. Будущей мамаше ничего не сказал, но позвонил ее мужу, попросил зайти втайне от жены.
       Потом звякнул в поликлинику, где она наблюдалась, поговорил с ее врачом. Молодая девица из недавних студенток, все о состоянии плода знает. Просто, типа, жалела беременную. Обещал прикрыть. А взамен попросил, чтобы всех, у кого выявляется летальная патология, направляла ко мне. Объяснил все научно-исследовательской работой, на которую, якобы, получил на днях разрешение.
       В отношениях с Катей к улыбкам добавились легкие, ни к чему пока не обязывающие поцелуи. Ведет она себя по принципу: и хочется, и колется.
       В натуре, я ее понимаю -- под тридцать, не помешала бы нормальная семейная жизнь. А рядом мужик с положением и бабками, владелец собственной клиники. Вот только супруга бывшего пока никак не забыть.
       Ну ничего, время пашет на меня. Одна беда -- не становится Катя в моем восприятии шлюхой. Более того, с каждым днем тянет к ней все больше и больше, не к сейфу ее лохматому тянет, к самой.
       О путанах из "Прибалтона" уже и думать забыл.
       Зато много думаю о создаваемом предприятии. В нашей ситуации, типа, самая опасная вещь -- расширение рынка. Когда о "рубашках" станет знать много народу, могут возникнуть сложности с правоохранительными органами. Вряд ли Пахевич сумеет защитить нас за пределами Питера. К тому же, и здесь, помимо РУБОП, есть разные спецслужбы. И, боюсь, наша деятельность подпадает под компетенцию одного из подразделений ФСБ. Наверняка у них есть такое, следящее, типа, за нетривиальными научными направлениями. Надо будет посоветоваться с Пашкой.
      

    29 августа

       Пришел на прием муж той самой, подходящей кандидатки. Объяснил ему ситуацию. Парень поначалу взъерепенился, орал, что обратятся в другую клинику и подадут в суд на своего гинеколога. Я пожал плечами.
       -- Обращайтесь, -- говорю. -- Подавайте в суд. Ничего не изменится. Просто о вашем горе будет знать вдесятеро больше народу. Ваш врач не виноват в том, что плод без почек. Я бы на вашем месте прошел генетическую экспертизу, прежде чем ребенка заводить. Или не приставал к супруге по пьяной лавочке. Ваш отец, случаем, не алкоголик был?..
       Угас муженек.
       -- А врач просто пожалела вас, -- продолжаю, -- в себе ваше горе носила. Я бы на вашем месте шоколадкой ее отблагодарил за то, что дала вам несколько месяцев радостного ожидания.
       Затух неудачливый папаша окончательно.
       Короче, к неизбежному я его подготовил, и он ушел носить на себе крест божий.
       А у меня мысля родилась.
       Как же так, думаю, получается? Ребенок везунчиком должен быть, а у него врожденная патология. Где же тут защитное действие "рубашки"?
       Задал этот вопрос Альбине.
       Она плечами пожала.
       -- Не знаю, -- говорит. -- Вообще-то "рубашка" начинает действовать в момент рождения. С первым криком. А заканчивает, видимо, с последним вздохом.
       В натуре, вот она, бл...дь, вся жизнь человеческая -- от крика до вздоха!..
       -- Слушай, -- говорю, -- а у матерей, которые детей в "рубашках" рожают, свои "рубашки" есть?
       -- Не знаю, -- отвечает. -- Я тебе говорила: я ведьма-половинка, женских "рубашек" не вижу.
       Отстал я от нее.
       Вот где поле деятельности для научных исследований. Да только в наших вузах специалистов такого профиля не готовят.
      

    31 августа

       В осаде первый успех. Крепость потеряла внешнюю оборонительную линию.
       Сегодня Катя пригласила меня на ужин к себе домой. Стрелка -- завтра.
      

    2 сентября

       Угар!
       Ужин при свечах -- демонстрация кулинарных способностей потенциальной невесты. Пошлятина, скажете? Зато в точку! Я -- старый солдат, мадам, и привык говорить напрямик...
       Негромкая музыка -- демонстрация романтического настроения. Легкое вино я привез с собой.
       Танцы вдвоем -- демонстрация гибкости и упругости.
       Легкое сопротивление -- демонстрация липового целомудрия.
       И, наконец, демонстрация готовности на все.
       На все мы и пошли. Вчера вечером и сегодня утром, поскольку дома я не ночевал. По ходу дела и на "ты" перебрались.
       В клинику приехал, Альбина сразу все поняла.
       -- Поздравляю, -- говорит. -- Посадил семечко?
       А сама едва зубами ни скрипит от ревности.
       Так хотелось ей в хлебало дать, но сдержался -- себе бы врезать в самый раз. Ответил в тон.
       -- Посадил-то, -- говорю, -- вряд ли. Она -- баба умная, наверняка пилюли принимает... Но земельку вскопал, это точно.
       Так хотелось, чтобы Альбина мне в хлебало после этих слов дала. Не дала: алчность поперед ревности родилась.
       Подумал так. И поразился. Откуда подобные мысли? Месяц назад я в моей девочке души не чаял. А теперь -- в хлебало!..
       Может, и дал бы в конце концов, но Альбина больше меня не доставала.
      

    4 сентября

       Опять ночевал у Кати.
       Помаленьку оттаивает девочка, на станке посвободнее себя ведет. Станок, кстати, двуспальный.
       Я удивился.
       Призналась: на прошлой неделе купила. Значит, готовилась к нашим играм.
       Оказывается, вовсе она и не бедная. Классная программистка, в каком-то военном НИИ работает, уточнять не стала. Зарабатывает чуть меньше меня.
       -- Почему же, -- говорю, -- мебель не поменяла, когда в этот дом въезжала?
       А все равно ей тогда было, она мебели и не замечала даже. Все бы сменилось после рождения сына.
       -- Господи ты боже мой! - говорит. - Неужели его нельзя было спасти?
       Я руками развел.
       -- Медицина, -- говорю, -- не всесильна.
       Соврал классно: поверила.
       Утром проснулись -- опять как в омут кинулась: типа, ножки врозь, и хоть брось...
       Приехал на работу.
       Альбина сегодня про семечки не спрашивала. Но глазами ревнивыми просто пожирала. Делал вид, будто не замечаю, будто в себя ушел.
      

    7 сентября

       Позвонил Пахевич, пригласил на завтра в баню. Без Вадьки. И без преферанса. Типа, побазарить...
       Тут мне в голову взбрело.
       -- Слушай, -- говорю, -- хватит нам со шлюхами массажом заниматься. А что, если я свою новую приведу?.. И ты кого-нибудь позови. Мудями перед ними, конечно, трясти не будем. И никаких групповух. Чтобы все чинно-благородно...
       Он оборжался.
       -- Чинно, -- говорит, -- благородно!.. Стареешь, -- говорит, -- что ли, одноклассник?
       -- Почему, -- отвечаю, -- старею? Просто у меня к этой даме серьезные чувства.
       Он опять заржал, козлина.
       -- Все, -- говорит, -- твои серьезные чувства между нижними губами начинались, там и заканчивались. Я ведь, -- говорит, -- специально интересовался, что у меня за деловой партнер. Медсестру свою рыжую уже бросил?
       Я после разговора сразу к Альбине.
       -- Посредник мой, -- говорю, -- тебя вычислил. В смысле считает моей бывшей любовницей.
       -- А больше, -- спрашивает, -- он про меня ничего не знает?
       -- Про твое участие в деле, -- отвечаю, -- я не рассказывал. Сам понимаю -- что к чему. Но он мужик въедливый и любит, чтобы у него на руках одним козырем больше было. Вдруг докопается!
       Альбина ротик скривила.
       -- Не докопается, -- говорит. -- Я его интерес от себя отведу. Не зря волосками интересовалась.
       Меня как по балде жахнули.
       -- Слушай, -- спрашиваю, -- а моими волосками ты, случаем, не интересовалась?
       -- Интересовалась, -- говорит и снимает у меня с плеча волос. -- Но не бойся: тебе я вреда не причиню. Если вести себя хорошо будешь.
       И понял я, что в шестерках со всех сторон. Как бы в итоге кончить девочку не пришлось, в натуре!
       Она словно мысли мои прочитала.
       -- Кстати, -- говорит, -- убить меня надумаешь, имей в виду: я это сразу почувствую и меры предприму. Так что покрывай свою коровку, племенной бычок. Живи в свое удовольствие, резвись на травке. А через год посмотрим.
       Пошел я в кабинет, принял девяносто шесть градусов. Успокоился, Кате позвонил, объяснил насчет бани.
       Та сначала заотнекивалась. Неудобно, мол.
       -- Неудобно, -- говорю, -- штаны через голову одевать. Мы же там не в постельном виде загораем. Будем, как на пляже. В сауне погреешься, в бассейне поплаваешь, сентябрь уж на дворе. А для всяких прочих дел там укромные закутки есть. И подруга тебе будет.
       Засмеялась в трубку.
       -- Ради подруги, сауны и бассейна, -- говорит, -- не поехала бы. Но ради твоих прочих дел -- не устою.
      

    8 сентября

       Попарились. Поплавали. И побазарили.
       Пашка приволок с собой крутую кралю. Зовут Инга. Представил в качестве своего делового партнера. Я так понял, что она для него на бирже играет. Чем-то похожа на мою Катю, но постройнее, поскольку не рожала.
       Клиента Пахевич подобрал. Начинает предварительную разработку. В наши с ним дела Инга не допущена. Я поделился с ним своим опасением по поводу будущего расширения рынка. Он меня высмеял.
       -- Никто, -- говорит, -- из потенциальных клиентов трепаться о том, что удачу купил, не станет. Каждый будет говорить, что собственным потом и кровью успеха добился. Таковы люди!.. Но я позабочусь, чтобы клиенты близко друг с другом знакомы не были. Этого хватит. Главное, чтобы в ФСБ не пронюхали, но и это -- тоже моя забота.
       Побазарили и расползлись по укромным закуткам. Он с Ингой, я с Катей.
       Братаны, нет круче удовольствия, чем секс в бане. И Катенька со мной согласилась, когда домой к ней приехали.
       -- Но больше, -- говорит, -- я туда ни ногой.
       -- Почему? -- говорю. -- Инга не понравилась?
       -- Инга-то, -- отвечает, -- понравилась. Есть в ней сердце, хоть она и деловая. А вот Павел твой Иванович мне не по душе. Глазки у него, Виталенька, как сверла. У нас в НИИ начальник особого отдела такой... Господи ты боже мой! Надо будет, перешагнет этот Павел Иванович через тебя и даже не заметит. Он кто?
       -- Да так, -- отвечаю. -- Деловой партнер.
       Она меня в ухо поцеловала.
       -- Будь, -- говорит, -- с ним поосторожнее.
       Вот и верь после этого, что бабы -- дуры.
      

    29 сентября

       Я втюрился окончательно. Даже на работе от Кати отвлечься не могу. Передо мной на кресле женский орган во всю ширь, двадцать лет я на этот пейзаж молился, жизни он мне добавлял, огня в ливер. А сейчас, в натуре, хоть бы хны! О другом органе думаю. И даже не о нем, проклятом, а о том, как Катенька мне обрадуется, когда приеду, о чем рассказывать будет и какими глазами будет смотреть, слушая мою трепотню.
       К дневнику три недели не подходил. Поэтому -- вкратце:
       1. Клиент найден и обработан. Готов заплатить, но потом, когда убедится, что его не обманули. Пахевич говорит, что раскрутил на сорок пять тысяч, из которых тридцать -- наши (то есть для Пахевича -- мои). Брешет, наверное, сукин кот, но тут уж ничего не поделаешь. Все расчеты будут топать через него. Он в две минуты доказал мне, что мои счета рано или поздно попадут под колпак налоговой полиции, а там он бессилен. К тому же, если бабки от клиента буду получать я, несолидно получится, в подобных случаях и переговоры, и финансовую сторону серьезные люди ведут напрямую... Короче, для клиента он -- глава предприятия, а у меня роль как бы курьера-доставщика. Лихо повернул, но тут я сам виноват, за любовными делами обо всем прочем забыл.
       Хотя Альбину сумма устроила. Похоже, она на пятнадцать кусков и не рассчитывала.
       2. "Рубашка" добыта и готова к употреблению. Потерявшая ребенка мамаша рыдала, но папенька был на высоте. Видно в натуре дитятю в пьяном виде заделал. Претензий к клинике нет.
       3. Альбина усовершенствовала технологию. Теперь ее присутствия при надевании "рубашки" на клиента не требуется. Правда, для этого требуются все те же три волоска с головы покупателя. А дальше с последним стрелочку забил, сошелся, шкатулочку открыл, и операция произведена. Гоните бабки, маэстро!..
       4. И наконец, главная новость. Альбина выложила ее сегодня.
       -- Можешь, -- говорит, -- меня поздравить. Да и себя тоже... Впредь при снятии обойдемся без смертей.
       Я, типа, прибалдел.
       -- Не врубился, -- говорю. -- А как же младенцы жить будут без "рубашек"?
       -- А как другие, -- отвечает, -- живут? Станут обыкновенными неудачниками. В мире таких не один миллиард.
       Я еще больше прибалдел.
       -- Слушай, -- говорю. -- Это ж нас теперь и вовсе нечем прихватить! За неудачливость сына в суд на акушеров не подашь!.. Ты хоть представляешь, что отчебучила?
       Она улыбнулась своей обычной улыбкой.
       -- Представляю, -- говорит. -- У тебя, Виталенька, теперь будет меньше забот.
       Сказанула тоже, в натуре! ТЕХ забот, которые меня донимали все это время, связанных с избавлением от судебного преследования, не будет вовсе. Не нужно как манны небесной ждать появления залетевших молоденьких шлюшек, не требуется поиск врожденных патологий... В натуре, это она меня просто кайфом одарила!
       -- Вообще-то, -- продолжает Альбина, -- мою бы долю теперь увеличить стоило. Но я женщина великодушная. К тому же у тебя расходы на Савицкую.
       Тут я зубами заскрипел. Не надо бы ей так говорить о моей Кате! Но промолчал. Да и она больше шпилек не вставляла.
      

    27 октября

       Сегодня продали вторую "рубашку". Клиент -- некий Митрофанов. Пахан местного отделения Прогрессивной партии. У них валится рейтинг, а скоро выборы. Хрен его знает, чем "рубашка" поможет в увеличении рейтинга, но это проблемы клиента. Возможно, готовится к будущему -- без депутатства. А бабки наверняка партийные.
       Первую "рубашку" продали еще двадцать дней назад, бизнесмену из Киришей по фамилии Назлымов. Какой-то нефтяной бугор... Через неделю цена бензина в городе упала на тридцать копеек. Может, и не "рубашка" тому причиной, но хочется верить, что деятельность нашего предприятия уже становится фактором экономики. Такая мысль греет ливер.
       Сняли еще одну "рубашку". Ребенок не умер.
       Поинтересовался, почему Альбина раньше не могла оставлять младенцев живыми.
       Она фыркнула.
       -- Не умела, -- говорит.
       -- И как, -- спрашиваю, -- научилась?
       -- А вот так и научилась, -- отвечает. -- Я ведь по вечерам не мелодраммки с Викторией Подкопаевой в главной роли смотрю, как большинство русских бабёшек, а развиваю способности.
       Я кивнул. А что тебе, думаю, еще остается?
       В общем, дела пошли.
       Но, в натуре, меня удивляет, как люди решаются покупать кота в мешке! Может, Альбина их заставляет? Кто знает, зачем она всякий раз требует три волоска с головы клиента?
       Несколько раз снился Илюха Свидерский. Он грозил мне пальцем и кричал: "Ты продал душу дьяволу, а ливер -- ангелу! Но ангел тебя не спасет, когда дьявол придет и по твою жизнь!"
       Я вскакивал в холодном поту, бежал на кухню, пил минералку и курил. Катя просыпалась тоже, приходила следом, садилась ко мне на колени и прижималась к моей груди.
       Страх быстро сменялся желанием, и я терзал ее, молчаливую и безучастную, тут же, на кухонном полу. Будто в меня и на самом деле вселился дьявол.
       После третьей такой ночи она не выдержала.
       -- Господи ты боже мой! - говорит. - Ты сегодня словно воевал с моим телом, а не любил...
       И я не нашел, что ответить, без слов ушел в ванную.
       Позавтракали. И пошло-поехало продолжение.
       -- Тебя, -- говорит, -- Виталенька, что-то мучает?
       -- Нет, -- отвечаю, -- Катюша, все в полном порядке.
       -- Тогда почему ты кричишь по ночам?
       Я выкручиваться начал.
       -- Кошмары, -- говорю, -- донимают. Урод, -- говорю, -- родился на прошлой неделе. Хоть сразу в Кунсткамеру...
       Она заморгала, слезинка на левую щеку выкатилась. Катя ее даже не заметила.
       -- Я, -- говорит, -- думала, тебя такие случаи давно не волнуют.
       -- И у камня, -- отвечаю, -- бывает сердце.
       Это цитата такая, не помню -- из кого.
       Катя опять заморгала, а у меня ощущение, будто мы на сцене, спектакль разыгрываем. А в зале один зритель -- Альбина... Следующая реплика -- по очереди - Катина. И Катя ее выдала.
       -- Виталенька, -- говорит, -- я хочу от тебя ребенка.
       Я застыл. Потом повернулся к залу, погрозил Альбине кулаком -- мол, шею сверну. А она мне три волоска показывает, которые я, в натуре, с такого расстояния видеть не должен, но -- вижу!
       А Катя взяла меня за руку, пальцы мои стиснула.
       -- Виталенька, -- повторяет, -- ты меня слышал?.. Я хочу от тебя ребенка.
       И опять я не нашел, что ответить. Лишь молча обнял ее. Надо, думаю, уходить в пампасы.
       Но где они, пампасы? С одной стороны Альбина, с другой -- шлюхи из "Прибалтона". А посередине - между Сциллой и Харибдой -- Катя.
       Будь, что будет.
      

    10 ноября

       Вчера пришел абзац!
       После разговора о ребенке я к Екатерине носа не показывал.
       Сняли с Альбиной еще одну "рубашку" (младенец остался жив). Потом позвонил Пахевич, сообщил, что нашел очередного клиента и что тот уже расплатился. Пришлось мне ехать в славный город Псков (клиент оттуда). Там все прошло уже привычным макаром. Встретились, передал я ему шкатулку, объяснил технологию, он открыл крышку, вырубился, я сунул ему нашатыря под нос, и разбежались. Вернулся в Питер, получил у Пахевича нашу с Альбиной долю, поинтересовался, как ему удалось получить оплату за такой товар вперед. Пашенька угостил меня коньяком и предложил не лезть в его епархию. Пришлось убраться в состоянии неведенья.
       В клинике расплатился с Альбиной. Серьезного базара не было. Видно, сложившийся расклад ее полностью устраивает.
       Вечером покатил в "Прибалтийскую", снял на пару часиков путану, оттянулся во весь рост. Все-таки с этим сортом женщин много проще: им не надо от тебя ни любви, ни дитяти -- лишь бы бабки отстегивал.
       Позавчера позвонила Катя, лила в трубку слезы -- неужели я, такой-разэтакий, ее разлюбил?.. Терпеть не могу Катиных слез. Вчера поехал к ней.
       И не пожалел. После моего похода в пампасы все было, словно в первый раз. А потом она мне и врезала между глаз.
       -- Виталенька, -- говорит, -- я беременна. Но ты не пугайся! Я сделаю аборт. И не в твоей клинике.
       -- Не ошибаешься, -- спрашиваю, -- с беременностью-то?
       -- Нет, -- отвечает, -- сделала тест. Но завтра пойду проверюсь.
       На меня вдруг такое спокойствие нашло. Все одно к одному. Значит, в натуре, все-таки это судьба. А судьбе не противятся даже боги.
       -- Про аборт и думать забудь, -- говорю. -- Рожать будешь у меня. И проверяться изволь ко мне.
       Она вдруг потупилась.
       -- Не могу, -- говорит, -- я теперь у тебя. Господи ты боже мой! Одно дело -- просто врачу показываться, а другое -- своему...
       Замолкла, не договорив. То ли хахалю, то ли любовнику...
       -- У меня для тебя, -- отвечаю, -- и просто врачи найдутся. Будешь наблюдаться у Натальи. Помнишь моего администратора?
       Скукожилась вся.
       -- Хорошо, -- говорит. И, не поднимая глаз: -- А ты меня не бросишь?
       Ну просто завал с этими бабами!
       -- Теперь, -- говорю, -- я тебя уже не брошу.
       Расцвела, будто я ей миллион баксов завещал. А я нашел в себе силы для ответной улыбки.
      

    1 декабря

       Дневник совсем забросил.
       Удивительное дело, когда сводил девок с ума ради кайфа, хотелось об этом писать, писать и писать. Теперь же будто кучу на виду у всех наваливаешь. И ведь знаю, что не прочтет все это никто (разве лишь в мемуары потом вставлю), а все равно! Завязать, что ли, совсем с этим словоблудием?..
       Вкратце:
       а) работы по снятию и продаже "рубашек" продолжаются;
       б) дети остаются живыми, но Альбину порой просто удавить готов. Я не слепой -- вижу, что она все время ревнует меня к Екатерине. Вот ведь характер сраный!
       А у Кати будет сын.
       Мой сын!
       Теперь она живет у меня.
      

    2 января

       Вот и Новый год миновал. На тридцать первое Альбина вдруг пригласила меня и Катерину в кабак. Причем мне, су-у-ука, ни слова не брякнула. Позвонила прямо Кате. Я идти не хотел, но пришлось: не расстраивать же беременную женщину.
       Для чего им обеим понадобился этот вечер -- понятия не имею. Вели себя как закадычные подружки, хотя Катя поначалу и выпендривалась: вот, мол, какого мужика я у тебя сманила! Уже ночью, когда вернулись домой, спросила.
       -- Чего ты, -- говорит, -- в этой рыжей нашел?
       -- Откуда, -- спрашиваю, -- знаешь?
       Она усмехнулась той улыбкой, которой бабы встречают глупость своих мужиков.
       -- Господи ты боже мой! - отвечает. -- Да о вашей связи вся клиника сплетничала, когда я лежала.
       Я поморщился: в натуре сплетничали, было.
       -- Все давно, -- говорю, -- прошло. Теперь мы с нею просто сослуживцы.
       Катя опять усмехнулась.
       -- Это она, -- говорит, -- для тебя сослуживица. А ты для нее -- мужчина всей жизни. Я знаю, я видела, как она на тебя смотрит. Гляди у меня!
       И кулаком погрозила.
       Пришлось слегка помять ей ребра. Вернее, правильнее будет сказать, что она мне помяла, поскольку и живот Катин, и ребра, и все прочее мы теперь бережем.
      

    1 февраля

       Катя начинает прибавлять в весе.
       Дело с "рубашками" продолжается.
      

    3 марта

       Все идет своим чередом. Была, правда, одна заморочка, но нас она не коснулась. Очередного предложенного Пахевичем клиента нашли мертвым. А потом "Утренняя звезда СПб" опубликовала сообщение, что тот за пару дней до смерти связался с журналистом, ведущим в газете рубрику "Тайны нашего времени" и намеревался предоставить ему сенсационный материал. Журналиста после обнаружения трупа больше никто не видел. Органы тут же объявили его во всероссийский розыск. При очередной "банной разборке" я слегка провентилировал Пахевича. Тот пожал широкими плечиками: к нашему делу эта смерть никакого отношения не имеет. По мнению следствия, сам журналист своего информатора и грохнул. Да, свежо предание...
      

    1 мая

       До родов остается около трех месяцев. Говорят, Катя изрядно подурнела, но я с этим категорически не согласен. Мне она сейчас нравится больше, чем прежде.
      

    5 июня

       "Рубашки" пользуются устойчивым спросом. Имен клиентов Пахевич мне больше не сообщает. При встрече с покупателем обмениваемся заранее оговоренным паролем. Три волоска ко мне поступают тоже через Пашеньку. Все прибирает к своим рукам, сучара ментовская!
      

    4 июля

       Вчера, когда я заявил Катерине, что роды буду принимать самолично, она закатила мне скандалиус.
       -- Ты, -- говорит, -- меня после этого разлюбишь.
       Я ее грубо высмеял.
       -- Ваши воронки, -- говорю, -- уже двадцать лет вижу. И в твою не раз заглядывал. Будь так, как тебе кажется, я бы в тебя и не влюбился.
       Эта "грубость" была оценена высоко. Правда, уже не спим, но и в "Прибалтон" не бегаю. Терпеть даже интересно, а кроме того не зря человечество выдумало такую штуку как оральный секс.
      

    29 июля

       У Кати дело идет к родам. Последние обследования не дают повода к беспокойству -- для Кати. У меня же едва крыша не едет: жалко сына. Оказывается, твой ребенок -- совсем не то, что ребенок вообще. Недели две назад я попытался поговорить с Альбиной. Тщетно. Это "рубашка", которой цены нет, за нее мы рано или поздно выручим такие деньги, которые мне и не снились. И вообще, если я не хочу неприятностей, должен выполнять договоренности.
       А я не хочу их выполнять!!!
       Катя, конечно, ничего не узнает, но как ей потом смотреть в глаза!
       Поняв, что никакие разговоры Альбину с места не сдвинут, начал подумывать, не убрать ли сучку из клиники на время родов. Нанять кого-нибудь, чтобы сломал ей пару ребер. Пусть полежит на больничной койке. План показался мне неглупым. Поскольку убивать ее не собираюсь, она ничего не почувствует. И волки будут сыты, и овцы целы. Назначил встречу одному типу из тех, по ком тюрьма плачет. Однако в ночь перед встречей вдруг ни с того ни с сего прихватило сердце. Пришлось даже "неотложку" вызвать, но едва врачи приехали, все прошло само собой. Катя переволновалась -- гаси свет!
       А утром Альбина встретила меня ехидненькой улыбочкой.
       -- Как, -- говорит, -- здоровье, будущий папа? Сердчишко не прихватывало ночью?
       Я так и сел.
       -- Выходит, -- говорю, -- это твоих рук дело?! Удавлю тебя сейчас, зараза!
       Только на нее руку поднял, тут же с копыт. Она и пальцем не шевельнула, а у меня ноги подогнулись. И сразу все прошло. Плюхнулся на диван, лоб испариной покрыт.
       А сука зеленоглазая виновато улыбается.
       -- Извини, -- говорит, -- Виталенька, моих это рук дело. Иначе ты глупостей наворотишь, а они нам с тобой ни к чему. Потерпи, -- говорит, -- осталось недолго. Нельзя же нам от твоего посредника всю жизнь зависеть. Эти две "рубашки" мы продадим сами, с посредником твоим за все рассчитаемся, а потом я за тебя замуж выйду.
       Я с большим трудом, но сдержался. Нужна, думаю, ты мне, как верблюду сопли!
       А у нее улыбочка застыла так это, словно лицо в сосульку превратилось.
       -- Только имей в виду, -- говорит, -- Виталенька!.. Вздумаешь мешать, я тебя самого на время родов в койку отправлю. В нашем деле теперь можно и без тебя обойтись, Наталья роды тоже принимает, а способ к ней в акушерки попасть я найду.
       Посидел я, отдышался. И понял, что выхода у меня нет. Стану брыкаться, Катерине только хуже будет. Еще ей не хватало сейчас за меня переживать!..
       -- Ладно, -- говорю Альбине. -- Все будет чин-чинарем.
       А сам еще несколько дней думал, как бы ее на кривой кобыле объехать. Но так ничего и не придумал. Не оставила мне Альбина выхода... Ну ничего, братаны, родится парень, я все-таки постараюсь от нее избавиться. Отдам ей "рубашку" только после того, как она уволится. Пойдет на это, сучка, никуда не денется! А любовь ее ко мне -- просто выходки сексуально неудовлетворенной бабы!..
       Сына же я и без "рубашки" выращу. Не все в этой жизни везунчики, а устраиваться всем приходится. Буду ему хорошим отцом...
       Написал эти слова и сам поразился. Я буду хорошим отцом! Видно, что-то произошло со мной за последнее время.
       Катя спит. Пусть ей приснится что-нибудь доброе.
      

    2 августа

       Катастрофа!!!
       Альбина убила младенца: остановилось сердце. Что я ни делал, ничего не помогло!
       И сейчас стоит передо мной эта картина -- Катя прижимает к груди бездыханное тельце сына. Нашего сына. А у меня отказывают ноги...
       Когда пришел в себя, все уже закончилось. Трупик в морге, Катя в палате. Я к ней.
       Увидела меня, губы задрожали.
       -- Как же так, Виталик? - говорит. - Господи ты боже мой, как же так?
       А у меня язык отнялся.
       Зарыдала.
       -- За что, -- говорит, -- меня бог наказывает? За что?!
       -- Это меня он, -- бормочу, -- наказывает.
       Хорошо, не услышала.
       -- Все равно, -- говорю, -- я на тебе женюсь. И мы с тобой еще троих родим.
       Долго я у нее просидел. А когда вышел из палаты, Альбины уже и след простыл. "Рубашку" с собой унесла. Все у нее, суки, оказалось заранее продумано.
       Ночь провел в клинике, рядом со своей будущей женой.
       Утром Альбина явилась на работу как ни в чем ни бывало. Остались мы в кабинете с глазу на глаз, я за нее взялся. Все сказал, что думал.
       Выслушала она спокойно, улыбнулась.
       -- Не женишься ты, -- говорит, -- на ней, Виталенька. И не любишь ты ее. Это я тебя к ней присушила. Я бы уж сегодня присушку сняла, да жаль мне ее. Два таких удара подряд...
       Я аж подскочил.
       -- Что ты, -- говорю, -- сказала?
       -- Что слышал, -- отвечает. -- Ты ж меня год назад глазами раздевал! А на нее и смотреть не хотел. Нужна нам эта "рубашка", Виталенька! Вот я прошлой осенью тебя к Савицкой и присушила. Прости ты, но ведь все я делала ради тебя и меня.
       -- Ребенка, -- говорю, -- тоже ради меня убила, сука?
       У нее вдруг -- слезы на глаза.
       -- Из ревности, -- говорит, -- Виталенька. Не могу я, чтобы у нее твой ребенок остался. Потерпи немного, Виталенька, я тебе хоть пятерых рожу. Просто не хочу я в нищете оказаться. Детством я своим наелась. Хочу, чтобы мои дети нормально росли! И ради этого я способна и не такое совершить! Ругай меня сейчас, как хочешь.
       Я отвернулся.
       -- Уходи, -- говорю, -- зараза! Видеть тебя не могу!
       -- Уйду, -- отвечает, -- Виталенька. Уйду! Но знай -- Савицкая никогда тебя так любить не будет. Даже если все останется между вами, как сейчас... Ей же прислониться к кому-то надо, а тут ты под руку подвернулся. И я тебя ей не отдам, будь уверен!
       Ушла она. А я не знал, что и думать. Вспоминал, как сошелся с Катей, как она мне снилась по ночам. Неужели и вправду вся моя любовь -- Альбининых рук дело?.. Неужели подобное вообще возможно?.. Нет, братаны, черта с два я Катю брошу!
       Пошел к ней. Снова она плакала, а я успокаивал. И снова ее хотел.
       Врешь ты все, Альбина, сука рыжая! А если и не врешь... Заставить человека полюбить легко -- тут сама природа помогает. А заставить разлюбить трудно, тем более когда он знает, что ему уготовили! Ничего у тебя не выйдет!
      

    3 августа

       Ночь провел дома.
       Снились странные сны. Будто мы с Катериной барахтаемся в постели, и она хочет загрызть меня своим нижним ртом. Гляжу я на него, и противно мне до полного охренения.
       Проснулся. И сразу все по-другому. Никогда мне с Катей противно не было, с любым ее ртом. Не выйдет у тебя, Альбина, ничего -- какие бы ты сны на меня ни насылала. Я люблю Катю!
       Приехал в клинику, сразу к ней.
       -- Завтра, -- говорю, -- тебя можно выписывать. Домой поедешь или тут еще полежишь?
       -- Домой, -- говорит.
       -- Вот и хорошо, -- говорю, -- я возьму пару выходных, съездим на природу.
       -- Съездим, -- отвечает. -- Только я к себе домой хочу. Ты извини, Виталик, но в твоем доме мне будет не по себе.
       -- Хорошо, -- говорю, -- я к тебе перееду.
       На том и порешили.
      

    5 августа

       Вчера выписал Катю. Взял себе два выходных дня. Мымра Наташа предлагала погулять и подольше. Может, воспользуюсь.
       На природу поехали только сегодня. Катя была молчалива. Побывали в Зеленогорске, на взморье. Погуляли возле "Пенат".
       Ночью мне опять снились дурацкие сны, и утром я входил в Катину спальню со страхом. Принес ей завтрак, увидел поверх одеяла обтянутые ночной рубашкой груди, почувствовал желание и обрадовался. Ничего у тебя, Альбина, не получается!
       После "Пенат" Катерина попросила отвезти ее к семигранному болту.
       Отвез.
       Она постояла, будто молясь.
       -- Теперь я знаю, -- говорит, -- за что меня наказал господь.
       -- За что? -- спрашиваю.
       Она только головой покачала. Стоит бледная.
       Так мне ее жалко стало. Подошел, обнял. И решил, что, хотя прощения мне и нет, искупить свой грех я могу.
       -- Давай, -- говорю, -- поженимся.
       У нее губы затряслись.
       -- Правда, -- говорю. -- Давай?
       И тут она все-таки разрыдалась, едва успокоил.
      

    6 августа

       Альбина снова насылала свои дурацкие сны, но я не поддаюсь.
       С утра сегодня хотел остаться с Катей.
       -- Возьму еще один выходной, -- говорю.
       Но она воспротивилась.
       -- Не надо, -- отвечает, -- мне уже лучше. Хочу побыть одна.
       Я почему-то обрадовался. Поехал на работу.
       Альбина полдня ходила вокруг, как кошка вокруг сметаны. В конце концов мне надоело.
       -- Ничего, -- говорю, -- у тебя не получится!
       -- Получится, -- отвечает. -- Еще как получится!
       К вечеру я обнаружил, что никакого желания ехать к Катерине у меня нет. Сел в машину -- руки будто слушаться не хотят. Заставил себя.
       Клин клином вышибают. По дороге купил бутылку шампанского, шоколад, цветы. Чувствую, руки так и норовят развернуть машину в обратную сторону, к городу. Но пока доехал до места, где можно развернуться, справился с собой. Приезжаю.
       Катя встречает меня с удивлением.
       -- Я ковер купила, -- говорит. -- На пол в холле.
       И вправду на полу ковер лежит, оранжевый, как апельсин.
       -- Красивый, -- говорю.
       Она смотрит на меня отчужденно.
       -- Я, -- говорит, -- вчера и сегодня биоколлоидом подмывалась.
       Это она зря, конечно. Мы, гинекологи, предпочитаем, чтобы травмы родовых путей залечивались обычным, природным порядком.
       Однако сказал я не то, что думал.
       -- Правильно, -- говорю. -- А я, дурак безмозглый, и забыл тебе подсказать.
       -- Господи ты боже мой! - отвечает. - А я, дура безмозглая, думала, ты не приедешь.
       -- Не мог я не приехать, -- говорю. - Шампанское, вот, привез. Начнем, -- говорю, -- Катенька, все сначала?
       И мы начали -- тут же, прямо в холле, на пушистом апельсиновом ковре.
      

    8 августа

       Ночью опять снились мерзкие сны. Катя в них была то паучихой, то каракатицей, то кикиморой, то вообще невесть чем. И когда я забирался на нее, скулы сводило от омерзения. Однако едва проснулся, она оказалась теплой, мягкой и спящей женщиной. И я хотел ее так, что пришлось перебраться сначала на диван, а потом -- все-таки! -- и на нее.
       Альбина явилась на работу мрачнее тучи. А тут я еще масла в огонь подлил.
       -- Что, -- говорю, -- слаба все-таки оказалась твоя сила, ведьма-половинка?
       У нее глаза замерцали, как угли в затухающем костре.
       -- Имей, -- говорит, -- в виду, я на все пойду!
       -- Пойди, -- отвечаю, -- куда хочешь! А пока начинай подыскивать себе новое место работы. Или хотя бы заявление об отпуске принеси.
       Она смерила меня пылающим взглядом.
       -- Пожалеешь, -- говорит, -- Виталенька. Ой пожалеешь, милый!
       -- С Катей моей, -- отвечаю, -- я никогда ни о чем не пожалею! И тебе меня не взять!
       У нее глаза потухли, будто я в самую точку попал. Чувствую, завтра будет наш последний разговор, если не принесет заявление.
       Ближе к вечеру позвонил Пахевич.
       -- Готовься, -- говорит Виталик. - Перед нами открываются большие перспективы. Надо встретиться.
       Хотел я сказать, что мне теперь его перспективы до лампочки. Но побоялся. Не выпустит он меня из дела. И это будет пострашнее, чем все Альбинины угрозы. Надо думать, что делать... А пока договорились встретиться.
      

    55

       Когда я прочел последнюю строчку Марголинского дневника, часы показывали четверть седьмого.
       Я вырубил компьютер, пошел на кухню и включил чайник. Попил пустого чаю. Не помогло - на душе по-прежнему было пакостно. Тогда я принял душ - будто хотел смыть помои, в которых выкупался. Струйки теплой воды казались Ингиными пальцами. Ласковыми, нежными, знакомыми... Стало чуть полегче.
       Я и раньше не слишком жалел доктора Марголина. Что-то подсказывало, что смерть его - не случайность. Наверное, давала себя знать интуиция... Но теперь приключившееся с ним виделось тем самым наказанием, которое судьба - пусть и не часто, но все же обрушивает на головы разного рода проходимцев. И если бы Виталик Марголин убивал новорожденных в одиночку, я бы и пальцем не шевельнул, чтобы вести расследование дальше. Но оставались еще ведьмочка Альбина и господин Раскатов. Против них, на случай суда, нужны реальные свидетельские показания... Но и это - только часть правды. Главное же, теперь я был на двести процентов уверен, что Екатерина Савицкая попала в лапы Раскатову. И ее следовало спасти. Ну хотя бы попытаться... Если, конечно, она еще жива!.. Оставить ее сейчас один на один с Пал Ванычем - немногим лучше, чем убить младенца. Тем более, если именно мои неуклюжие действия и затянули ее в сферу Раскатовского интереса! Нет, парни: коли назвался груздем - не говори, что не дюж!
       Короче, я переоделся и отправился перекусить. А потом поехал на встречу с Ингой.
      

    56

       -- Привет, америкен бой! - Инга первым делом полезла обниматься.
       -- Привет, малышка! - Я с удовольствием ответил на поцелуй. -- Хвоста не притащила?
       Инга непроизвольно оглянулась и помотала головой. Пушистые волосы колыхнулись на вечернем ветерке.
       -- Сбросила, конь в малине! Пришлось пробежаться по Гостинке... Куда направимся? - Приникла к моему уху и шепнула: -- Трахаться хочется - мочи нет!
       -- Подожди, -- сказал я. - Давай-ка прогуляемся. У меня есть кое-какие новости.
       Инга посерьезнела, отстранилась, мгновенно превращаясь из красотки-соблазнительницы в сотрудницу Десятого управления Министерства внутренних дел, взяла меня под руку.
       -- Рассказывай!
       И я рассказал.
       Когда закончил, она долго молчала. Похоже, для сотрудницы Десятого управления все услышанное показалось бредом сумасшедшего, и она не знала теперь, как бы помягче выложить свое мнение.
       Мы стояли возле Зимнего дворца. Я облокотился на парапет и смотрел с серую невскую воду.
       -- Вот сволочи! - сказала наконец Инга.
       -- Подожди... Значит, ты поверила?
       Инга изумилась:
       -- Конечно! А разве я могла... -- До нее наконец дошло. - Максима! - Ее голос сделался проникновенным. - Я ведь немного тебя уже узнала! Ты не производишь впечатления чокнутого.
       -- И что ты обо всем этом думаешь?
       -- Сволочи! - повторила она. - И никто ведь не поверит!
       -- Без Савицкой, разумеется, не поверят, -- согласился я. - С нею, скорее всего, тоже. Но мне кажется, искать ее все равно нужно. Хотя бы для того, чтобы попытаться спасти. Если она еще жива...
       -- Разве что мое начальство попытается все это раскрутить. - Инга тоже облокотилась на парапет. - Но без твоей Савицкой мне к нему с такими новостями и соваться бесполезно.
       -- Ты обещала узнать о ней...
       -- Я помню. Пока не сумела. Стена! - Она не стала объяснять, о какой стене идет речь, и вновь задумалась. - Завтра попытаюсь зайти с другой стороны. Есть кое-какие каналы...
       Мне вдруг стало легко, будто она смыла с моей души немалую часть помоев.
       -- Твои каналы, небось, все как на подбор - темпераментные, молодые и мускулистые?
       Она вскинула на меня глаза.
       Я улыбнулся открытой улыбкой.
       -- Молодые! И мускулистые, конь в малине! - Сотрудница компетентных органов снова стремительно превращалась в соблазнительницу. - Но знал бы ты, как глубоко мне теперь на них наплевать!
       Я обнял ее, запустил руку по пиджак, коснулся обтянутого блузкой упругого яблока. И мне тоже стало глубоко наплевать. На все, кроме Ингиного тела.
       Мы остановили такси и отправились в ближайшие ночные меблирашки, тратить очередную двадцатку на любовь. Но когда наши ублаготворенные тела расплелись и оторвались друг от друга, мне снова стало на Савицкую не наплевать. Я виновато погладил горячую Ингину спину и сказал:
       -- Понимаешь, малышка... Кажется, завтра меня ждет очень трудный день...
       -- Понимаю, америкен бой. - Она повернулась ко мне лицом и провела пальчиком по моей щеке. - Будь завтра в одиннадцать утра в кафе "Комендантский аэродром" на улице Ильюшина. Там есть таксофон. Я к этому времени постараюсь все узнать и позвоню. А теперь давай разлетаться.
       И мы разлетелись.
      

    57

       Без пяти одиннадцать я с абсолютно расслабленным видом (этакий плейбой - ни забот, ни печалей!) вошел в кафе "Комендантский аэродром", сел возле висевшего на стене таксофона и заказал завтрак. Когда съел яичницу с беконом, таксофон зазвонил. Я снял трубку.
       -- Это ты, америкен бой? -- раздался знакомый голосок.
       -- Я, конь в малине.
       -- Звоню из автомата. Савицкая пока жива. Видно, Раскатову она еще нужна, хотя я и не понимаю, для каких целей. Запоминай, где ее прячут. - Она продиктовала адрес и добавила: - Там охрана, два человека. Меняют их в три пополудни. Имей в виду, Савицкую держат на игле, делают инъекции какой-то гадости. Давай встретимся в двенадцать.
       -- Зачем? - спросил я.
       -- Затем, что я должна тебе помочь. В одиночку туда идти очень опасно!
       -- Ты мне уже помогла. Дальше я сам!
       -- Но...
       -- Никаких "но"! Не хватало, чтобы ты прикрывала меня грудью. Твоя грудь мне еще понадобится, -- я хрюкнул в трубку, изображая смешок, -- в другом месте и совсем для другой цели!
       Ответного смешка не последовало. Инга некоторое время сопела, потом сказала:
       -- Черт меня дернул назвать адрес!.. Ладно, сделанного не вернешь. - В голосе послышалась мольба. - Будь осторожен, Максима!
       -- Буду, малышка, обязательно буду. Ничего со мной не случится! Я - везунчик! Ты тоже не забывай об осторожности. С Раскатовым шутки плохи!
       -- Хорошо, не забуду. - Она опять помолчала. -- Встретимся вечером, в то же время на том же месте. Ни пуха ни пера, америкен бой!
       -- К черту, рашен гёл! Обещаю, когда встретимся, я буду темпераментным, молодым и мускулистым! Совсем, как твои каналы...
       -- Трепач! -- В трубке погнались друг за другом частые гудки.
       Я трижды сплюнул через левое плечо, вернулся на свое место и постучал снизу по столешнице. Завтрак я заканчивал не спеша, но моя расслабленность стремительно превращалась в собранность. Расплатившись, вернулся в Янину квартиру и собрал нужное барахлишко. Вышел на улицу, поймал такси. Чувство тревоги говорило мне, что с гаражами проката впредь лучше не связываться... Отыскал меблирашки в трех кварталах от нужного адреса, зашел со снятой бородой, оплатил комнату на двое суток вперед.
       А потом настало время познакомиться, наконец, с Екатериной Евгеньевной Савицкой.
       Процесс знакомства начался как никогда бурно. Едва я придавил кнопку звонка, из-за двери донесся вежливый мужской голос:
       -- Кто там?
       Показная вежливость меня не обманула: я сразу понял, что говорящий готов к приему незваных гостей - в любом количестве и качестве. Однако отступать было некуда, а успех могла принести только быстрота действий и откровенный нахрап. И я не постеснялся:
       -- Извините, господин хороший, вас беспокоит участковый инспектор муниципальной милиции. К нам в отделение поступила жалоба от соседей. Я бы хотел проверить ваши документы.
       Дверь мгновенно открылась.
       На пороге стоял парень лет двадцати, в джинсовой куртке, застегнутой на "молнию". Правую руку он держал в кармане.
       -- Сначала предъявите свои!
       Я сделал шаг вперед и предъявил ему "етоича". Причем, на тот случай, если парень окажется в бронежилете, сунул ствол под нижнюю челюсть, так, что лязгнули зубы.
       -- Тихо, мой дружок! Не шуметь! Дернешься - труп! Мне терять нечего! Руку из кармана! Не спеша!
       "Мой дружок" сразу все понял и дергаться не стал. Медленно вытащил из кармана пятерню.
       -- Федор! - донесся из недр квартиры еще один мужской голос. - Кого принесло?
       -- Скажи, ошиблись адресом. Только без фокусов и дрожи в печенках.
       Федор послушался. Дрожи в печенках ему, на мой взгляд, избежать удалось. Тем не менее в недрах квартиры раздались приближающиеся шаги. Лицо Федора напряглось, он явно ждал, пока напарник возникнет на пороге, и был готов к исполнению долга. Но я ему такой возможности не предоставил. Когда напарник на пороге возник, я безо всяких затей прострелил Федору мозг. Конечно, будь эти два друга свеженькими, сразу после смены, без проблем бы не обошлось. Но двадцать с лишним часов абстрактного ожидания отнимают немало сил и притупляют реакцию. В общем, через мгновение мозг напарника составил компанию содержимому головы "моего дружка".
       Я переступил через тела и шагнул в комнату.
       Савицкая лежала на диване с закрытыми глазами. На столе в центре комнаты стояла тарелка с остатками сухого завтрака и недопитый стакан воды - похоже, перед моим появлением узницу кормили.
       Я подошел к лежащей, тронул за плечо. Глаза Савицкой открылись, но мысли в них не было.
       -- Вставайте, Катя. Я пришел за вами.
       Никакого отклика.
       Я взял ее за руку, потянул.
       Она послушно поднялась с дивана и осталась стоять, с опущенными руками, глядя в пространство невидящим взором. На ней было мятое-перемятое голубое платье с короткими рукавами. Спутанные волосы на голове мог бы назвать прической лишь человек с очень развитым воображением. Ноги были босы, колготки валялись на полу возле дивана, рядом с ажурными белыми трусиками и пустыми шприц-тюбиками. То ли охранники ее изнасиловали, то ли не хотели возиться с лишней одеждой, выводя узницу в туалет.
       Одним словом, в таком виде я бы довел ее только до первой бабушки, из тех, кто все и всегда замечает. В лучшем случае, до первого мента. Тем более что вены на сгибе локтей оказались испещрены следами многочисленных уколов.
       Я глянул на часы. Четверть второго - времени на охи и ахи не оставалось. Я растерянно оглядел комнату. И едва успел поймать падающее на меня тело - самостоятельно Савицкая не могла даже стоять.
       -- Садитесь!
       Она вновь начала падать, теперь уже навзничь.
       Поймал, усадил, прикрыл подолом оголившиеся бедра. И тут ко мне вновь вернулась собранность. Я подобрал с пола трусики и натянул на щиколотки Савицкой.
       Нет более трудного дела, чем одевать бесчувственную женщину!.. Савицкая, строго говоря, бесчувственной не была, но мало чем отличалась. Тем не менее я с поставленной задачей в конце концов справился. Заодно обнаружил, что бюстгальтер находится на том месте, где ему и положено. Видимо, изнасиловать свою пленницу охранники все же не решились. Почему-то эта мысль принесла мне облегчение.
       Закончив процесс одевания, я вновь поставил Савицкую на ноги и, придерживая, критически осмотрел. Колготки на икрах морщились. С этой проблемой я справился уже легко.
       А потом заметил валявшуюся в дальнем углу дамскую сумочку. Там нашлись расческа и несколько шпилек. С помощью этих инструментов я соорудил на голове Савицкой некое подобие прически.
       Пора было уносить ноги. Я вышел в прихожую и оттащил в сторону трупы. Подобрал с пола один из шприц-тюбиков, сунул в карман. Потом за руку вывел из комнаты женщину (она шла за мной, как овечка на привязи), посмотрел в зеркало.
       Не так уж плохо мы и смотрелись -- подумаешь, кавалер, ведет после ночных утех перепившуюся даму!.. По улицам в таком виде ходить не стоит, но в машину посадить вполне можно.
       Мы вышли из квартиры, спустились вниз.
       -- Обнимите меня, Катя.
       Никакой реакции.
       Пришлось положить ее руку себе на талию и обнять покатые плечи. Вышли на улицу, как два голубка. Я тормознул пятое по счету такси, поддерживая под локоток, усадил Савицкую на заднее сиденье.
       -- Наширялась? - Водила, плюгавенький мужичок предпенсионного возраста, участливо смотрел в панораму заднего вида.
       -- Да, -- сказал я. - Связалась, потаскушка, с подонками. Вот ведь наградил Господь сестрицей! Второй раз за неделю возиться приходится!
       -- Наблюет - стольник сверху. Иначе, парень, - на выход, с вещами! Интересу нет!
       -- Не боись, дядя, расплачусь, не обижу.
       И я назвал ему адрес - но не снятых час назад меблирашек, а соседнего с Яниным дома.
       Черт возьми, да они первым делом обыщут все меблирашки и гостиницы в округе. Вот и пусть устраивают засаду на пустом месте. Глядишь, время пройдет...
       Всю дорогу мы с водилой кляли проклятых дельцов, сбивающих с пути слабых людей (у водилы сын оказался наркоманом), а Савицкая сидела, привалившись ко мне. Грудь ее упиралась в мой бок, и это прикосновение меня волновало, будто я вчера и не трахался с Ингой.
       Наконец добрались до места. Я расплатился с товарищем по несчастью, вывел "бедную сестренку" на тротуар, дождался, пока укатит. Доплелись до Яниного дома, вошли в подъезд, поднялись на лифте. Больше всего я опасался, что нам встретится кто-нибудь из соседей по лестничной площадке. Но мне в очередной раз повезло.
       Когда мы зашли в квартиру, я облегченно вздохнул и глянул на часы.
       Без четверти три. Новая смена тюремщиков, наверное, уже нашла трупы и обнаружила, что птичка из клетки улетела. А может, уже и подняла тревогу. Да только хрен вам лысый, голубчики!..
       Пальцы Савицкой вдруг слегка стиснули мою руку. Кажется, она приходила в себя.
       -- Сейчас уложу вас, Катя, баиньки, -- ласково сказал я, чтобы она не испугалась, обнаружив себя в компании с незнакомым мужчиной.
       -- П-п-писать... -- прошептала она.
       -- Что? - Я опешил.
       -- П-писать... п-писать х-хочу...
       Все так же, за руку, я отвел ее в туалет. И понял, что ни черта Савицкая в себя не пришла - она продолжала держаться за меня и шептать: "П-писать х-хочу..."
       Ну что ж, раздевать даму - не одевать; с этой привычной проблемой я справился в мгновение ока. Усадил Савицкую на унитаз, постоял рядом, пока она не отжурчалась. Потом отвел в спальню, уложил на кровать, прикрыл одеялом.
       -- Спите!
       Она послушно закрыла глаза. А я сел в кресло, вздохнул и наконец-то спокойно смог рассмотреть бледное лицо.
       Да, чем-то она была похожа на Ингу, такая же белокурая и кареглазая. Потом мне пришло в голову, что теперь-то спать в одежде ей совсем ни к чему. Я раздел ее догола (груди у нее оказались полнее, а бедра шире, чем у Инги - естественно, рожавшая женщина) и прикрыл одеялом. Потом достал из кармана шприц-тюбик. Эти скоты кололи ее ультрапентаморфином. Сильная, сволочь, штука, но противоядие от нее продается свободно и без рецепта. Впрочем, все понятно, ведь в любое время скотам могла понадобиться дееспособная жертва.
       Я сбегал в ближайшую аптеку, подыскал на сгибе локтя Савицкой более-менее чистое место и перегнал в вену содержимое купленного шприц-тюбика.
       Через пять минут лицо женщины порозовело, веки дрогнули и открылись. Глаза некоторое время смотрели в никуда, потом ожили, прокатились по орбитам и уставились на меня. Шевельнулись губы, прошептали:
       -- Кх-де я?
       -- Вы у друзей, -- ласково сказал я. - Вам нечего бояться.
       Зрачки у Савицкой расширись, сузились, снова расширились. Правая рука выпросталась из-под одеяла, скомкала пододеяльник на груди.
       -- Вакх-дик? Эт-то т-ты?
       Мне понадобилось некоторое время, чтобы понять, какое слово она произнесла первым.
       -- Я не Вадик, -- ласково сказал я. - Меня зовут Максим. Но я ваш друг. Я не сделаю вам ничего плохого. И мы обязательно найдем Вадика.
       -- Вакх-дик... -- Голос вдруг окреп. - Вадик! Вадичка! Жив! Господи ты боже мой!
       Гибкое тело взметнулось из-под одеяла и приникло к моей груди.
       -- Вадичка!!! - Это был отчаянный крик, полный восторга. - Вадик!!! Господи ты боже мой! Это же я, Катя.
       -- Вы Катя. - Я подхватил ее на руки, отнес к кровати, уложил. - А я Макс. Вам надо отдохнуть. - Отступил на шаг.
       Она вновь вскочила, прижалась ко мне.
       -- Вадичка, ты меня не узнаешь?! - Отшатнулась - колыхнулись из стороны в сторону тяжелые груди. - Вадим!!! Что они с тобой сделали.
       -- Не волнуйтесь, Катя! Вы были больны, вам надо отдохнуть.
       Она не слушала.
       -- Вадим...
       Ее пальцы принялись расстегивать на мне пуговицы.
       -- Вадик!
       Ее руки сорвали с меня одежду.
       -- Вадичка!!!
       Она опрокинулась на спину и потащила меня за собой. Зовущий рот впился в мои губы.
       Это было какое-то наваждение. Будто Лили лежала подо мной, зажмурившись, теребя пальчиками мою шею, требуя ласки!
       И я не устоял -- сплющил на кровати податливое тело, стиснул руками гладкие груди, вонзился торсом между жаркими бедрами, окунулся во влажное лоно. Ослепительная молния вожделения полыхнула между нашими животами.
       Ни Лили, ни я уже не владели собой. Любовный танец был, как никогда, короток, а наслаждение, как никогда, бездонно. С последним толчком Лили закричала тонким голоском: "Ой, мамочка-а-а!" И радость узнавания разорвала опутывающую мой мозг пелену...
      

    58

       Жил-был мальчик по имени Вадик Ладонщиков.
       И были у него папа и мама, а также бабушки с дедушками. Лишь тетей и дядей не было. Во всяком случае -- родных...
       Папа Вадиков, следуя провозглашенному в конце прошлого века лозунгу "Обогащайтесь!", занимался крутым бизнесом. Таких в не столь уж давние времена называли "новыми русскими".
       Имелись у папы квартира с евроремонтом и ванна "джакузи" ("Буль-буль-буль, в "джакузи" я валяюся на пузе, -- пели на радио глупые рекламные девочки. - Задумчиво, в экстазе, я сижу на унитазе..."), и дача о трех этажах в ближнем пригороде, и "мерседес" последней модели, и многое-многое другое. Не было у папы лишь одного: удачливого сына.
       И в самом деле, рос Вадик неудачником. Если какала в полете птичка, то обязательно ему на панамку. Если пацаны принимались кидаться камнями во дворе гимназии, то в окно директорского кабинета непременно попадал булыган, брошенный рукой Вадика. Если в хоккейной команде (а Вадик серьезно занимался этим видом спора в детской команде местного СКА; ведь хоккей -- это спорт для богатых, как и теннис) кто-то ломал ногу, то это была нога Ладонщикова-младшего. Если Вадим шел на экзамен, то ему попадался билет именно с тем вопросом, который он не успел выучить. Парня так и звали за глаза: Вадим-Облом-С-Ним.
       Шли годы.
       Вадим закончил гимназию и поступил в университет. Правда, и тут не повезло с билетом на вступительных, и пришлось папе в очередной раз тряхнуть мошной, чтобы сын мог учиться на платном отделении.
       Скоро сказка сказывается, да не скоро пять курсов пролетают!..
       И была у Вадима подружка. Училась она с ним в одном классе, а потом и в университет увязалась. То ли жалела она его за бесталанность, то ли в сердце он ей запал (а парень он был видный и крепкий -- многие телки на улице заглядывались), но ходила она за ним хвостиком, как привязанная, и когда они были вместе, избегали неудачи Вадима. Да только того никто не замечал. В том числе и сам Вадим...
       Так и шло дело: Вадим учился, отец платил...
       Но то ли согрешил Ладонщиков-старший перед господом в бизнесе своем (а кто в те годы не грешил?), то ли попал в жернова сыновней неудачливости, да только настал один прекрасный день (вернее промозглый октябрьский вечер). Ехал отец Вадима с матерью да бабушкой и двумя дедушками с дачи о трех этажах. То ли дорога была хуже, чем казалось, то ли скорость выше, чем требовала безопасность, да только выскочил "мерседес" на встречную полосу, прямо под многотонный "камаз". И не стало у Вадима ни отца, ни матери, ни бабушки, ни дедушек. Одна лишь бабушка осталась, но и та горя не выдержала -- вскорости в могилу сошла.
       Настало время решать дела наследственные...
       И, как водится в этих случаях, налетели зубастые акулы-кредиторы, стервятники-заимодавцы, да и государство наше налоговую петельку накинуло (оно ж какое у нас, государство? И своего не упустит, и к чужому ноги приделает. Не зря говорят честные россияне: "Я люблю свою страну, но государство ненавижу!")
       В общем, не успел Вадим оглянуться, как не осталось у него ни квартиры, ни "джакузи", ни дачи о трех этажах, ни "мерседеса" последней модели. И студенческого билета, разумеется, тоже не осталось.
       Пришла пора тянуть лямку солдатскую. По стати отменной определили Вадима в элитные войска, в самый что ни на есть спецназ.
       А в ту пору уже который год шли по стыку христианского да исламского миров войны, кои пресса прозвала малыми да превентивными (имея в виду, что рано или поздно разразится война большая -- Великая Религиозная). Оно бы, конечно, и жили сыны Аллаха с христианами в мире и согласии, да больно много в противоборстве заинтересованных. Генералам война нужна -- чтобы новые звезды на погоны вешать да хлеб народный, что жуют, оправдывать. Капитанам военно-промышленного комплекса необходима -- чтобы заказы новые получать да прибыли подсчитывать. И людишкам некоторым впору -- тем, у кого в голове одно: размахнись рука, раззудись плечо!.. Где еще можно человека безнаказанно убить? То-то и оно! На войне за все случившееся правительства да военачальники отвечают. А с них -- известно какой спрос, много ли за человеческую историю перед прямым судом предстало?
       Войны малые -- кровь большая. А прибыли и вовсе сверхгигантские!..
       Да и другой стороне противоборство не без выгоды. На волне религиозного шовинизма целей скорее достигнешь. Великие Албании да Великие Джамахирии быстрее создашь. А там и Объединенная Исламская Республика -- от калмыцких степей и хребтов гималайских до самого Атлантического океана. А еще немного пройдет -- вот он, и Великий Джихад. Многие ли религиозные радикальные течения убийство человека оправдывают? Правда, неверный -- не человек, собака!..
       А мяса пушечного жёнки еще нарожают, на то их Господь и обрек после первородного грехопадения...
       В общем, попал Вадим Ладонщиков на очередную из таких войн. Служил Отечеству и Христу верой и правдой, ранен был дважды. До наград не дослужился -- слава Богу, хоть не убили да в плен к нехристям не попал.
       Подоспела пора дембеля -- вернулся в Питер. А там ни кола ни двора. Лишь подружка дожидается -- верность хранит (честь-то девичью Вадим у нее еще в десятом классе отобрал. Впрочем, в нашу эпоху честь по-другому зовется -- целкой. Какая там честь: по Марсу уже ходим, а вы тут доисторические понятия на уши вешаете! Честью, господа, прибыли не получишь!)
       В общем, поженилась парочка. Ребенком пока решили не обзаводиться -- одной надо образование закончить, другому гражданскую профессию приобрести.
       Пошли месяцы рая в шалаше. А неудачи Вадима по-прежнему преследуют -- то недостача в магазине, куда торговать пристроился, то, перейдя на станцию техобслуживания, новенькому "форду" крыло помял. Конечно, мелочи это, по сравнению с настоящей непрухой -- смертью близких, к примеру, да разве о том Вадим думал? Не везет, не везет и не везет!.. И почувствовал Ладонщиков, что не по нутру ему шпакская житуха. Помаялся, помаялся, посчитал очередные обломы да и махнул в военкомат. Жену перед фактом поставил.
       Та - плакать, но когда женские слезы солдатскую душу по-настоящему трогали?
       Как человек повоевавший, попал Вадим в школу офицерскую. Вышел лейтенантом, не чета тем мозглякам, что военные училища заканчивают. Пороху не нюхали!..
       И вновь пошла служба боевая -- очередная малая война. От завтрака до завтрака, от боя до боя.
       Оно бы, конечно, выписал Вадим к месту службы свою супругу, да только в этих местах жены офицерские -- для нехристей первая цель. Локти потом кусать станешь да поздно!.. Так что не положено, ротный, фронт здесь!
       Вот и остается: либо связисточку уговорить, под кустиком разрядиться; либо сестренка спиртику поднесет, ножки раздвинет; либо в очередном взятом селе горянку, дочь аллаха, в сакле изнасилуешь. Только чтобы ни начальство, ни подчиненные не видели. Иначе и в трибунал можно загреметь...
       А на самой службе дела пошли из рук вон. Соседние роты в бою отличатся, Вадимова опростоволосится. Не то, чтобы командир плохой -- удачи солдатской нет. Как батальонный священник говорит перед боем -- "Да пребудет с вами удача, дети мои! Да осенит вас Христос своим знамением!" Так вот -- не пребывает с Вадимом удача, не осеняет его Христос!.. И наказывать не за что -- видит командир: не трус парень и умен, военная косточка; просто судьба-злодейка на мужика взъелась. То ли за грехи родительские, то ли по иной какой причине...
       В общем, списали Ладонщикова со службы.
       Приехал в Питер. Жена уже университет закончила, работает. Зарабатывает хорошо -- компьютерщица и головастая. В муже по-прежнему души не чает. Живи -- не хочу! Тут уж погонял ее по постели до полного изнеможения. Прожили две недели. Нет жизни у капитана Ладонщикова. Вновь пошел к военкому. Сказал, если не возьмут, повесится. Сжалился военком над капитаном, сам знал, что такое чеченский синдром...
       Поговорил капитан с женой. Та -- на дыбы! Пригрозила развестись. Женская партия в Думе как раз такой закон протолкнула. Жена имеет право на развод без согласия мужа. Кинули им такой кусок политики-мужики, чтоб на большее не позарились...
       Ну и черт с тобой, разводись!
       В аэропорту его никто не провожал. Прилетел в Ставрополь, явился за назначением.
       И тут опять не повезло, отправили в ближний тыл, с партизанами воевать, карательствовать. Пока бородачей, вооруженных "калашами", по горным вершинам гонял -- все нормально было, но однажды послал майор Зубрилов село зачищать. Разведка донесла: база "правоверных" там. Прибыли в село, никаких правоверных нет и в помине, одни бабы да чумазые бесенята. Ясно, любой бесененок черной южной ночью папашу с гор приведет да и сам тебе горло перережет, если зазеваешься, но одно дело у чернобровой сиськи потискать да за мех ее пощупать, да впендюлить ей деревянненького, чтобы до горла продрало, и совсем другое -- в сиськи эти очередями свинцовыми... Отказался капитан Ладонщиков село зачищать, так и доложил по рации: "Я с п...здами автоматом не воюю!" Подобные случаи в войсках бывали, и начальство, люди свои, таких отказников наказывало малым наказанием, понимало, что не все до последней стадии озверения дойти способны. Тем более что среди карателей удальцы покрошить горянок да ребятишек всегда находились...
       Но и тут не повезло капитану Ладонщикову. Зубрилов-то -- хороший мужик был, не карьерист и не подлюга, но оказался в ту минуту на КП особист, тоже капитан, услыхал отказ, сука краснорожая!.. "Вы, Ладонщиков, не с п...здами тут воюете, а с врагами. Днем она баба, а ночью вам же кишки выпустит. Это война, Ладонщиков, а не детский сад. На войне иногда приходится быть жестоким! Турки в начале прошлого века армян, как баранов, резали!" -- "Но мы-то не турки, мы христиане". -- "Мы в первую очередь солдаты, Ладонщиков, и обязаны выполнять приказ!"
       И пошла писать губерния!
       Как не пытался Зубрилов отмазать подчиненного, ничего у него не вышло. Жопа-то и у Зубрилова одна -- своя!..
       Особист получил повышение, а бывший капитан Ладонщиков попал в жернова репрессивной машины. То, что люди уже на Марсе, этой машине не мешает... Арест. Военно-полевой суд. Приговор. "За неисполнение приказа назначить наказание в виде смертной казни через расстрел. Ходатайство непосредственного начальника об отправке в штрафную роту отклонить".
       Правда, мораторий на смертную казнь и таких приговоров касался, Россия -- страна цивилизованная...
       И сел Вадим Ладонщиков за стены каменные, дожидаться неизбежного конца -- то ли пуль от расстрельной команды, то ли естественной смерти лет через сорок; без надежды на досрочное освобождение, без периодических, хоть и не частых, свиданий с женой (развелась-таки, не просто пугала!). Свидания хоть и не частые, но в них дети тоже зачинаются. А так род Ладонщиковых -- под корень! Это вам не спасение рядового Райана!
       И когда к Вадиму Ладонщикову пришли с предложением поучаствовать в секретном эксперименте с возможным изменением приговора после окончания эксперимента, он решил рискнуть, согласился...
      

    59

       Когда все закончилось, Катя меня не отпустила. Ее бедра по-прежнему стискивали мою поясницу, как будто жена боялась, что я исчезну вместе со сладострастием, испарюсь, улечу, сгину...
       А мне вдруг пришла в голову дурацкая мысль. Даже в момент совокупления (в классической позе, разумеется) мужчина крепким телом прикрывает от возможной опасности лоно матери своих будущих детей. Предусмотрительна природа, ох предусмотрительна!..
       Наконец Катя расплела бедра, я приподнялся на локтях, глянул в любимые глаза и сказал:
       -- Ну, здравствуй!
       -- Господи ты боже мой! - прошептала она. -- Узнал?
       -- Узнал, кареглазая Лили.
       -- Кто такая? - встрепенулась Катя.
       -- Ты... Когда-нибудь расскажу.
       Мы еще долго лежали, стиснув друг друга в объятиях не страсти, но нежности, и я опять вспоминал, прокручивал перед внутренним взором свою жизнь - ту, первую, настоящую, а не навязанную мне Борисом Соломоновичем Кунявским, царствие ему небесное.
       -- Я перед тобой виновата, Вадик, -- прошептала наконец Катя. - Я тебя предала. Господи ты боже мой, как много мне надо рассказать...
       -- Не надо. Я все знаю.
       -- Все-все?
       -- Да, все-все.
       -- Откуда?
       -- А это не важно, Катюшенька! - Я коснулся губами ее пылающего лба.
       И здесь она разрыдалась.
       Я молчал - что тут можно было сказать!
       -- Он убил нашего ребенка, Вадим! - Слова прорвались сквозь рыдания. - И еще одного... Господи ты боже мой! А я убила его самого!
       -- Знаю! Он убил не только нашего ребенка. И не только вашего с ним... Он убил и других детей. Ты ни в чем не виновата, Катя. А если и виновата, так не мне тебя судить. - Я погладил вздрагивающие плечи. - Не наигрался, мальчик, в "казаков-разбойников"...
       -- Я всегда тебя любила!
       -- Знаю. И я тоже всегда тебя любил. Просто был дурак дураком, вояка без мозгов.
       Она вздохнула, прижалась ко мне, и мы долго лежали молча. Лишь смотрели друг на друга. Потом она все-таки заснула. А я оставил ей записку, пообещав вернуться в десять, выключил телефон и поехал на Марсово поле.
      

    60

       Инга появилась ровно в девять:
       -- Привет, Максима! - Это была Инга-любовница. - От хвостов я избавилась. Куда поедем?
       -- Привет, -- сказал я.
       Она сразу почувствовала холодок в моем голосе и как-то скукожилась, сгорбилась, будто застеснялась своей груди. Я отвел глаза:
       -- Спасибо тебе, Инга. Мне удалось отыскать Савицкую.
       -- И?..
       -- И удалось вспомнить, кто я таков на самом деле.
       Она сгорбилась еще больше:
       -- Ну и кто же ты?
       -- Мальчик, не наигравшийся в войну. И за эти игры мне еще долго придется платить по счетам.
       Она не поняла, а я не стал объяснять. Потом она выпрямилась, и я вновь увидел, как любовница превращается в сотрудника спецслужбы.
       -- Савицкая согласилась свидетельствовать против Раскатова?
       Я ответил на вопрос вопросом:
       -- Ты мне можешь дать его прямой телефон? У него ведь наверняка есть мобильник.
       -- Разумеется, есть.
       -- Дашь мне номер?
       -- Конечно... Но что ты задумал?
       -- Пока ничего. Просто интуиция подсказывает, что он мне понадобится, а я привык интуиции верить.
       Инга пожала плечами:
       -- Заноси.
       -- Лучше запомню. Это безопаснее.
       Она продиктовала десяток цифр. Я запомнил.
       -- Спасибо!
       -- Пожалуйста! - Она вновь пожала плечами. -- И все-таки... Чего ты добился? Будет Савицкая свидетельницей или нет?
       -- Нет. Я этого не позволю.
       -- Ты?!. Но почему?
       -- Потому что она моя жена.
       Инга охнула и сжала обеими руками шею, будто ей вдруг перестало хватать воздуха.
       -- Жена?! -- Теперь передо мной стояла не любовница и не сотрудница Десятого управления.
       Это искривившееся, несчастное лицо могло принадлежать только женщине, у которой секунду назад умер близкий человек.
       -- Прости, -- сказал я.
       -- Н-ничего... -- пробормотала она и судорожным жестом подняла руки к вискам.
       -- Прости! - повторил я. - Мне очень жаль.
       Инга вдруг повернулась и деревянной походкой пошла прочь. Натолкнулась на фонарный столб, начала валиться на бок. Я бросился следом и схватил ее за локоть.
       -- Прости! - Мне нечего было сказать, кроме этого короткого слова.
       Она подняла голову. В прекрасных - да-да, прекрасных, к чему кривить душой! - глазах стояли слезы.
       -- Прости, -- повторил я в четвертый раз.
       -- Может быть, мы... -- Сквозь слезы, как заморенный городской цветочек сквозь асфальт, пробилось ожидание и надежда.
       -- Нет, -- сказал я. - Не могу, пойми...
       Она заморгала - крошечные слезинки скатились по щекам, которых еще вчера касались мои губы. Но сегодня она была для меня недоступна.
       -- Конь... в... малине... -- пробормотала она, медленно, с трудом, будто язык ей больше не повиновался.
       Так же вот бормотала первая изнасилованная мною горянка, только слов я тогда не понимал. Стоял над нею, как могучий утес. Победитель, твою мать!.. Аника-воин, конь в малине!..
       Больше Инга ничего не сказала, вновь пошла прочь. А я побрел в другую сторону. Потом все-таки обернулся.
       Она смотрела мне вслед, и в глазах ее по-прежнему жило ожидание. Мигни я, и она побежала бы следом, как собачка за хозяином. Но мигнуть - значило стать последней сволочью. И остаться сволочью навсегда.
      

    61

       В Яниной квартире царила тишина. Напуганный ею, я кинулся в спальню, готовый к чему угодно.
       Однако с Катей ничего не случилось - она просто спала. Как всегда, на правом боку, засунув руку под подушку.
       Некоторое время я разглядывал ее безмятежное лицо. Конечно, оно изменилось. Когда мы прощались с Катей перед моим отлетом в Ставрополь, оно было опустошенным от разочарования (злобы моя жена не испытывала ни при каких обстоятельствах, это чувство было ей недоступно) и предчувствия близкой беды (теперь я понимал это, а тогда мне казалось, что Катя испытывает ко мне одно лишь отвращение. Дурак безмозглый!). Сейчас, несмотря на прорезавшие лоб глубокие трагические морщинки, она казалась мне юной и чистой, и, наверное, так оно и было... Женщина, которую любят, всегда юна и чиста, и ради одного этого стоит жить мужчине.
       Я отнес на кухню пакет с купленными в ближайшем магазине продуктами и принялся готовить нехитрый ужин. Почистил картошку, помыл. Будто был в учебке, в наряде, на хозяйственных работах...
       Постепенно в душу пришло некое странное чувство - то ли спокойствие, то ли умиротворение... Однако было оно сродни непосильному грузу, и никак мне было от него не избавиться.
       Я думал о ситуации, в которой мы с Катей оказались, и, чем дальше, тем больше понимал - никого я еще не спас.
       Я порезал картошку и достал из стола сковородку.
       -- Чья это квартира, Вадик? Как мы здесь оказались?
       Я оглянулся.
       Катя стояла на пороге, беспомощно озираясь.
       -- Ничья. Пришлось арендовать. Надо же было тебя куда-то привезти.
       Катя поежилась:
       -- Что со мной? Голова будто чужая...
       -- Ты была больна.
       -- Больна? - Она поморщилась. - Подожди, подожди... Я помню, как убила Виталия, как ушла из... -- Она замолкла и опять принялась ежиться. -- Как выбросила пистолет в залив, хорошо помню. А дальше...
       Я подошел к ней и обнял за плечи.
       Она была холодна, как ледышка на проселочной январской дороге. А потом начала дрожать. Сначала легонько, словно от возбуждения, потом все больше и больше.
       Я сжимал ее в объятиях, все крепче и крепче, однако было совершенно ясно, что близость моего тела тут совсем не при чем. То есть при чем, конечно, но совсем не в том смысле. Просто больше тревожиться Катя уже не могла, это было свыше ее сил, она подошла к той черте, за которой открывался один-единственный путь - в безумие, -- и дрожь была защитой от него. Жизнь и так далеко завела ее, если она - та Катя, которую я помнил и любил, - оказалась способной на убийство. Жизнь и бывший муж...
       Я поднял ее на руки и отнес в спальню. Положил на кровать, укрыл одеялом.
       -- Полежи! Я быстренько пожарю картошки, разогрею бифштексы, и мы поедим.
       Ее продолжало трясти.
       -- Не уходи! Боюсь!
       Я приложил руки к холодным щекам:
       -- Теперь нечего бояться, малышка. Ты не одна, и я никому не дам тебя в обиду! Просто лежи. Помнишь, как мы однажды провалялись битых два часа, всего лишь глядя в глаза друг другу. Ты потом даже заплакала.
       -- Помню. - Катины глаза наполнились слезами, но это не были слезы горя. -- Я заплакала от счастья, от того, что ты так хорошо меня понял.
       Мы еще некоторое время поворковали, вспоминая те или иные случаи, что происходили между нами до... всего. Постепенно дрожь перестала сотрясать Катино тело.
       -- Иди. Я перестала бояться. И, кажется, хочу есть.
       Я вновь укрыл ее одеялом. Вышел на кухню. Закончил приготовление ужина. А когда вернулся, она спала.
       Будить ее я не стал. Поужинал в одиночестве. Мысли текли легко и быстро. В душу мою возвращалась решимость. Ведь ничего еще не закончилось. И Катя в определенном смысле стала мне обузой.
       Я спрятал остатки ужина в холодильник, спустился на улицу, протопал три перекрестка, зашел в уличный таксофон на углу четвертого, набрал номер.
       Инга оказалась дома.
       -- Алло!
       -- Молчи, -- сказал я. - И не вздумай завтра выходить на работу. Ты заболела! - И повесил трубку.
       Потом на всякий случай прошел еще пару кварталов и вновь вошел в таксофонную будку. Набрал выуженный у Инги номер.
       Раскатов ответил после второго гудка.
       -- Это Арчи Гудвин, -- сказал я. - Мне стало известно, что вы заинтересовались некими шкатулками, которые достались по наследству от доктора Виталия Марголина некоему частному детективу.
       Он попытался что-то вякнуть в ответ, но его не слушал.
       -- Завтра в одиннадцать я буду с ними в офисе на Семнадцатой линии при условии, что вы не устроите там засаду.
       Я знал, что меньше всего надо опасаться засады, но Пал Ваныч не должен был догадаться об этом знании. Для него я должен был выглядеть загнанным зверем.
       -- Если вы попытаетесь что-либо предпринять, у меня есть на всякий случай страховка.
       В трубке раздалось неясное бормотание - похоже, Пал Ваныч, прикрыв ладонью микрофон, отдавал приказы.
       Я повесил трубку и вышел из будки.
      

    62

       Утром я разбудил Катю, покормил в постели завтраком. Когда она поела, я вогнал ей в плечо шприц-тюбик с лошадиной дозой снотворного, приобретенный вечером в ближайшей аптеке, и укрыл одеялом.
       На Семнадцатую линию я поехал общественным транспортом. И в половине одиннадцатого оказался возле офиса.
       -- Кто? -- спросил говорящий замок голосом Пал Ваныча, когда я нажал кнопку у дверей.
       -- Арчи Гудвин.
       Замок щелкнул.
       Я шагнул внутрь, отклеил бороду, бросил в сумку.
       В офисе сегодня никого не было -- ни охранника у дверей, ни секретарши перед кабинетом. Поливанову-Раскатову не нужны были лишние свидетели. Мне -- тоже...
       Я перекинул сумку в левую руку, достал из кобуры "етоич" и постучал рукояткой в дверь кабинета.
       -- Входите, Арчи Гудвин!
       Я снял пистолет с предохранителя, привел мышцы в боевую форму и распахнул дверь.
       В лицо мне смотрел маленький черный зрачок, предвестник мгновенной смерти.
       -- Бросайте оружие, Арчи Гудвин!
       Раскатов, как и ожидалось, был один.
       Мы стояли друг против друга, готовые нажать на спусковые скобы и продырявить другу мозги. Ситуация патовая... Я бы на его месте притаился за дверью, но он был слишком самоуверен для этого. Еще бы -- весь последний год ему везло!..
       -- Бросайте оружие, Метальников!
       -- Я без шкатулок, господин хороший!
       Он мгновенно оценил ситуацию -- убивать меня становилось бессмысленно.
       -- Какого же черта вы приперлись?!
       -- На рандеву, Пал Ваныч, на переговоры, с вашего позволения... Но вести их под дулом пистолета я не намерен. Так что бросайте оружие вы! Мне терять нечего!
       Он опять просчитал ситуацию.
       -- Вы без шкатулок, а я без денег. -- Он аккуратно положил пистолет на стол. Шкатулки ему были нужнее, чем мне деньги. Поэтому он и должен был рисковать.
       -- Отойдите в угол!
       Он послушно, не делая резких движений, переменил позицию.
       Я поставил сумку на пол, приблизился к столу, взял за ствол хозяйское оружие, открыл один за другим ящики.
       Денег и в самом деле не было. С его точки зрения ситуация по-прежнему оставалась патовой, если бы ни одно обстоятельство, о котором, по его мнению, я и не догадывался.
       Ногой я отодвинул от стола кресло для посетителей, угнездился в нем.
       -- Поговорим? Кстати, можете сесть.
       Он усмехнулся, вернулся за стол. Но остался стоять.
       -- Раз шкатулок нет, разговаривать не о чем! Вы только отнимаете у меня время.
       -- Да, время начальника питерского РУБОП дорого стоит! -- Я достал сигареты, закурил. -- Садитесь, поговорим. Шкатулки со мной. По крайней мере одна. Я сблефовал. Садитесь, только руки держите на столе.
       Он сел:
       -- Покажите!
       Я подтянул ногой сумку, поставил на колени, расстегнул молнию, показал уголок хрустального ларца, подаренного мне женой "марсианина".
       -- Шустрый молодой человек! -- Раскатов выдержал удар с достоинством.
       -- Ваша наука, дорогой Пал Ваныч! А я всегда был неплохим учеником.
       Он опять усмехнулся:
       -- Представьте, мне было известно, что вы живы. И что рано или поздно придете, я тоже знал. -- Ему казалось, будто он отвечает ударом на удар, но я не стал усмехаться: главный удар еще был впереди.
       -- О том, что я жив, вам сказала Альбина Паутова. Разумеется, вы отыскали ее после моих отчетов...
       Он не вздрогнул. Лишь прошипел сквозь зубы:
       -- Оказывается, вы немало знаете...
       -- О том, что вы отыскали Паутову, я не знаю, а только догадываюсь. Зато знаю много чего иного. Я прочел дневник Марголина.
       -- Этот идиот и дневник писал?
       -- Еще как писал! Там изображены все ваши совместные похождения. И я этот дневник нашел!
       -- Резвый молодой человек, -- повторил Раскатов. -- Увы, от многих знаний многие печали. Репортер Бакланов уже имел возможность убедиться в этом. Только не говорите мне, что вы с ним не встречались и не просили о помощи!
       Я смерил его взглядом:
       -- Тюрьма по вам плачет, господин генерал...
       Раскатов хмыкнул:
       -- Она по мне еще сто лет плакать будет. Доказать-то вам ничего не удастся. Дневник Марголина -- это сюжет фантастического рассказа. Марголин собирался написать такой, рассказывал мне как-то. Сам Виталий мертв, Альбина Паутова будет молчать. Ну а вам, дорогой мой, просто никто не поверит. Скорее уж в психушку снарядят...
       -- Тут вы правы...
       -- А я очень редко бываю не прав. -- Он хотел сложить руки на груди, но мой пистолет легонько дернулся, и руки неторопливо вернулись на стол, легли, чуть подрагивая. Все-таки Раскатов нервничал -- даже зная то, о чем не должен был догадываться я...
       -- Наверное, вы и в самом деле редко ошибались, коли доросли до такой должности... Но Альбину Паутову вам надо было убрать.
       -- Зачем?! Она еще пригодится. Или вы решили сами воспользоваться содержимым шкатулок? -- Он погрозил пальцем. -- Погреть, так сказать, руки на чужом горе... Не выйдет, молодой человек! У вас нет выходов на те сферы, где могут заинтересоваться в нашем продукте и готовы заплатить соответствующие суммы. А это сферы -- о-го-го! Одна из шкатулок предназначена для помощника президента по науке, а еще одна -- для самого! Так что тут вы со свиным рылом да в калашный ряд. И все, на что способны, -- это продать шкатулки мне.
       -- А почему вы не убили Екатерину Савицкую? Ведь о ней тоже говорилось в отчетах, и вы могли разобраться, какую роль она сыграла во всей этой истории.
       Он осторожно потер руки:
       -- Мы и разобрались! Но к тому времени я уже знал, что она ваша бывшая жена. Нет, ее надо было сохранить. Эти научные эксперименты иногда проваливаются. А вдруг бы Арчи Гудвин вспомнил, что он вовсе не Арчи Гудвин.
       -- И тогда бы жизнь Савицкой стала рычагом, с помощью которого мною можно управлять...
       -- Ну вот видите, вы и сами все понимаете. - Он улыбнулся краешком губ. -- Слушайте, Метальников, а почему бы вам не пойти ко мне? Нашему управлению нужны умные кадры.
       -- Я бы с удовольствием пошел. Но только в том случае, если бы там не было вас.
       Он снова погрозил пальцем:
       -- Куда ж я денусь! Разве только на повышение, в белокаменную... Я ведь в рубашке родился!
       -- Вернее, купили ее. Кстати, сколько она стоит?
       Он усмехнулся:
       -- Мне досталась бесплатно. Ведь без меня бы Марголин вряд ли вышел туда. -- Он поднял глаза к потолку. -- А те платят изрядно. Ну да ничего, не разорятся, еще заработают. Мышка, бегающая по хлебу, голодной не останется. К ним деньги сами липнут. Не то что к нам с вами.
       Он уже ставил меня на одну полку с собой.
       -- И все-таки Савицкую следовало убить. Тогда бы Арчи Гудвин не скоро вспомнил, кто он. Если бы такое случилось вообще...
       У Раскатова заколотилась жилка на виске. В остальном лицо осталось непроницаемым.
       -- То есть вы вспомнили только из-за Савицкой?
       -- Да, именно она была катализатором.
       -- Понятно. -- Он слегка помрачнел. -- Тогда вы должны были вспомнить и еще одно. Никто вас не принуждал участвовать в эксперименте.
       -- Это я тоже вспомнил. Правда, большого выбора у меня и не было.
       Жилка на виске Раскатова перестала биться. Нет, все-таки передо мной сидел железный человек. Работа в органах выковывает характеры. А слабохарактерные отправляются в шлак.
       -- Выбор у вас имелся, -- сказал железный человек. -- Вы могли бы пойти в камеру смертников. Но вам захотелось половить рыбку в мутной воде. А вдруг?!. И вы еще упрекаете в чем-то меня! Такие, как вы, душу дьяволу продадут, лишь бы за жизнь уцепиться! Мне вас жаль, но редко кому удается и на елку влезть, и задницу не ободрать. -- Он явно перешел в наступление.
       -- Я вас ни в чем не упрекаю, -- сказал я. И понял, что это звучит, как оправдание. -- Бог рассудит, кто из нас чернее.
       -- Я атеист, -- ответил он с какой-то странной гордостью. -- Я признаю только людской суд... А что касается вашей жены, так не все еще потеряно. Стоит моим людям получить сообщение о том, что со мной произошло... произошел несчастный случай, как ваша жена будет немедленно ликвидирована.
       -- Черта с два! -- сказал я. -- Она еще вчера исчезла из лап ваших людей. И если вы об этом еще не знаете, значит потеряли управление ситуацией.
       Его лицо вдруг налилось кровью.
       -- Мальчишка! -- прорычал он. -- Щенок!.. Думаешь, отказался быть карателем, так уже герой! Думаешь, благодарные потомки тебе памятник поставят!
       Я даже опешил: настолько внезапным был переход от железного спокойствия к еле сдерживаемому взрыву. Но понять его было можно: он не сидел под дулом пистолета, наверное, уже лет двадцать. И вряд ли за эти двадцать лет от кого-нибудь, кроме собственного начальства, слышал о том, что не владеет ситуацией. Такие как он владеют ситуацией всегда. И не приговоренному к смертной казни преступнику сбивать им карту в игре!..
       -- Ладно, -- сказал я примирительно. -- Моя предложение остается в силе. Шкатулки продаются.
       Кровь медленно отхлынула от его лица. Уголки рта поднялись в ухмылке. Он почувствовал, что противник сдается сам.
       -- Но нужны гарантии, -- продолжал я.
       -- Гарантии? -- Он фыркнул. -- Гарантии предоставляет сбербанк.
       -- У меня есть гарантии и помимо сбербанка. Десятое управление министерства внутренних дел, к примеру. То, что спасает пленных узников и поджигает дачи в Елизаветинке.
       У него не отвалилась челюсть. И не вылезли на лоб глаза.
       -- Что ж, спасибо за информацию, -- сказал он, сжимая кулаки. -- Я давно догадывался, что Борзунов под меня копает. Собственно, для этого я и запустил тебя в этот муравейник. Приятное с полезным, так сказать... Чтоб яйцеголовые наши с их компьютерными программами были довольны... Чтоб Марголина мне нашел человек со стороны... И чтоб Десятое управление проявило себя, если обложить меня решили. Нет, Борзунов, хрен тебе тут обломится. -- Он посмотрел мне в глаза. -- Хорошо. Будут гарантии. Трое суток даю, чтобы ты себе новые документы купил. А потом, извини, объявляю всероссийский розыск. Бежавший из-под стражи преступник -- это серьезно, сам понимаешь. -- Он даже не заметил, как перешел на "ты". -- Тех денег, что я за шкатулки выплачу, хватит на два комплекта документов -- для тебя и для жены. Устраивает?
       Кошка во всю играла с мышкой.
       -- Вполне. -- Я делал вид, будто и не догадываюсь об этой игре. -- Только у вас нет денег!
       Он усмехнулся моей недогадливости:
       -- Деньги в сейфе. Впрочем, они нам не понадобятся. -- И негромко добавил: -- Валенсия осталась на свободе.
       Я обмяк в кресле, расслабил мышцы, уронил на колени руку с "етоичем".
       Раскатов удовлетворенно потер руки и встал:
       -- Зачем нам деньги? От преступников не откупаются, их берут и сажают.
       Он успел сделать в мою сторону только один шаг и тут же замер, поскольку я прекратил игру. Вскинув "етоича", я сказал:
       -- Валенсия сдалась на милость победителя. Ваша кодовая фраза тут не проходит.
       Вот теперь он по-настоящему растерялся. Однако не надолго, секунды на две, не больше.
       -- Значит, смерть Кунявского -- ваших рук дело? Эта мысль приходила мне в голову, однако показалась невозможной. Что ж, значит, Инга и в самом деле оказалась предательницей. -- Он поднял руки. -- Тем не менее деньги в сейфе.
       -- Ну так доставайте, -- сказал я.
       Он медленно подошел к сейфу, принялся набирать код. И все это время не переставал говорить:
       -- Купите себе новые документы, уедете куда-нибудь, подальше. Скажем, в Омск. Или в Читу. На работу устроитесь. Ксивщики ведь не просто пластиковые карточки продают, они и через компьютерные системы все данные проводят. Потому и дерут много. Тому надо отстегнуть и этому.
       Дверца сейфа открылась, и мой благодетель оглянулся, кинул на меня цепкий взгляд.
       Я сидел абсолютно расслабленно: мол, не собираюсь я тебе стрелять в спину.
       Раскатов вновь повернулся к сейфу, не переставая говорить, сунул руку в распахнувшийся зев.
       -- А как устроитесь на работу, -- (Я бесшумно вылетел из кресла и мягко шагнул в сторону), -- так и жизнь другой станет! -- Он стремительно развернул торс.
       Чпок! -- пуля прошила спинку кресла в том месте, перед которым секунду назад стучало мое сердце.
       Возможности выстрелить повторно я ему не дал.
       Чпок! -- ответная пуля пробила ему лоб. Остатки волос на его голове встали дыбом. В глазах застыло безмерное удивление -- ведь "рубашка", в которую он так верил, на этот раз не спасла. И, кажется, он даже успел понять, что нарвался на еще большего везунчика. Шумно вздохнул. И рухнул лицом на пол.
       -- Не люблю стрелять в безоружных людей, -- сказал я. Спрятал пистолет и подошел к сейфу.
       Деньги там и в самом деле были. Прохладные пачки стобаксовок в банковской упаковке. Ровно восемь штук. Тут хватило бы на документы для великолепной семерки. Или для семи самураев.
       Я переложил пачки в сумку. Протер носовым платком ручки ящиков стола и подлокотники кресла, в котором сидел. Потом протер ствол пистолета, отобранного у Раскатова. Подхватил сумку и вышел. Аккуратно протер ручки дверей и положил платок в карман.
       Ноги сами понесли меня к выходу. Однако сразу я не ушел. Повернул в обратную сторону, остановился перед кабинетом номер пять. Дверь была не закрыта, и я толкнул ее ногой.
       Инга сидела в кресле, откинув голову на спинку. В том месте, где блузка обтягивала левую грудь, расплылось кровавое пятно. Да, Раскатов рубил концы решительно. Но Инги бы ему не простили в любом случае.
       Спарились и разбежались, вспомнил я.
       В кабинет заходить не стал. Мое тело с наслаждением вспоминало тело мертвой женщины, но я-нынешний эту женщину не любил. Она была слишком решительна для меня. В постели с нею хорошо, но в жизни -- все равно что ходить по минному полю. Я не сапер! Я просто солдат, к тому же -- бывший. Инга влезла в мужскую игру, и моей вины в том, что она проиграла, нет. Я ее предупреждал.
       Бросив последний взгляд на застывшее лицо, которое столько раз целовал Арчи Гудвин, я вздохнул и мягко зашагал к выходу.
      

    63

       Теперь оставалось произвести последний расчет с теми, кто убил моего сына. И теперь, после встречи с Поливановым-Раскатовым, я знал, как найти ту кассу, которая примет мою плату.
       Покинув Семнадцатую линию, я вышел на Малый проспект и остановился у первого попавшегося телефона-автомата. Набрал знакомый номер, приложил к микрофону носовой платок.
       -- Алло! -- ответил женский голос, глубокий, как Марианская впадина.
       -- Добрый день! Мне нужна Альбина Васильевна.
       -- Альбиночки нет дома. А кто ее спрашивает?
       -- Альбиночка дома. А спрашивает человек, у которого хранятся восемь хрустальных шкатулок, о которых она знает. Скажите ей, что они продаются.
       -- Хорошо, подождите.
       Наступила пауза. Потом голос Паутовой-старшей произнес:
       -- А вы не могли бы перезвонить попозже? Скажем, через час?
       -- Нет, не мог бы. Через час я найду другого покупателя.
       Последовала новая пауза. Затем трубку взяла сама Альбина.
       -- Шкатулки при вас?
       -- При мне.
       -- А кто вы такой?
       -- Человек, -- сказал я. -- Хомо сапиенс.
       -- И сколько вы хотите за шкатулки, хомо сапиенс?
       -- Поторгуемся и выясним...
       Наступило молчание. Я почти слышал, как в мозгу у нее проворачиваются шарики. Видно, стоящая перед нею проблема была посложнее, чем снять "рубашку" с беззащитного младенца...
       -- Хорошо, -- сказала она наконец. -- Давайте встретимся сегодня в семь возле станции метро "Достоевская", у выхода. Как я вас узнаю?
       -- Невысокий, лысый и с бородой. До встречи в семь! -- Я повесил трубку, представил, как она сейчас звонит Раскатову, и мне стало ее жаль. А потом я вспомнил своего сына, и жалость тут же прошла. Осталось лишь ожесточение...
       Шагая к метро, я продолжал думать о нашем с Катей ребенке. Сейчас бы ему исполнился год. Он бы уже ходил и пытался произнести первые слова. Или в год дети еще не ходят и не говорят?.. Ну все равно! Я бы возвращался вечером домой и приносил бы ему книжки с картинками... Черта с два я предоставлю ей время до семи! Черта с два я предоставлю ей возможность приготовиться! Черта с два я предоставлю ей возможность сделать что бы то ни было! Ведь теперь, когда она научилась снимать "рубашки" без физического ущерба для новорожденных, ей даже не требуется входить в сговор с врачом. И никому никогда в голову не придет, что его малыш неудачлив в жизни только потому, что роды принимала рыжая зеленоглазая акушерка, слишком похожая на подростка, чтобы ее можно было хоть в чем-то заподозрить. А замену Раскатову, с Альбининым умением влиять на мужчин, она отыщет очень быстро. Слишком много у нас желающих торговать -- чем угодно. От смерти до собственных детей. Не зря Иисус изгонял торговцев из храма!.. Без них жизнь невозможна, но и полную свободу им давать тоже нельзя! Впрочем, как и любому другому профессиональному племени -- хоть военным, хоть политикам. Все сразу начинают тянуть одеяло на себя, думать в первую очередь о своих интересах!
       Я добрался до улицы Рубинштейна, нырнул под арку, во двор-колодец. И вдруг понял, что сюда мне еще рано. Развернулся на сто восемьдесят градусов и направился туда, где обитают торговцы пищей и предсказаниями.
       Давешняя цыганка подошла сама.
       -- Привет, бриллиантовый! Не Земфиру ли, случаем, ищешь? Так я вот она.
       -- Тебя зовут Земфира? -- сказал я.
       -- Да, алмазный... Опять погадать надо? Неужели в прошлый раз ошиблась?
       -- Не ошиблась. Все так и есть. И дорога в казенный дом, и блондинка, и ребенок мертвый... Хочу теперь знать, почему я должен опасаться девицы рыжей и зеленоглазой.
       -- Вон чего захотел! -- Земфира усмехнулась. -- Все просто, алмазный. Она в тот день подошла ко мне, показала тебя и попросила раздобыть три волоска с твоей прически.
       -- Рыжая была здесь, на рынке?!
       -- Конечно, изумрудный! Волоски я ей отдала, потому что знала: она не сможет тебе навредить.
       Все стало окончательно ясно. Теперь я знал наверняка, чьи пальцы крутили меня в снах, пытаясь проткнуть копьем грудь. Ведьма пыталась устроить мне "аварию мотора". И любой патологоанатом сказал бы после вскрытия: "Разрыв сердца. Надо было парню поменьше курить!"
       -- А откуда, Земфира, ты узнала, что она не сможет навредить?
       -- Алмазный мой! -- Лицо цыганки тронула лукавая улыбка. -- Я же гадалка! Хочешь, еще погадаю? Позолоти ручку!
       Я дал ей десятку.
       Земфира сунула ее за вырез платья, взяла мою ладонь, стиснула в руке.
       -- Опять впереди дорога в казенный дом, красавчик. И по-прежнему сохнет по тебе блондинка. Второй твой ребеночек будет здоровый и очень-очень счастливый. А опасаться тебя надо деве рыжей и зеленоглазой.
       -- Это верно, Земфира, -- сказал я. -- Опасаться ей ох как надо!.. А что там с казенным домом? Вернусь я из него?
       -- Не знаю, алмазный. -- Земфира тряхнула жгуче-черными волосами. -- Не вижу.
       Я достал еще десятку, протянул ей.
       Она оттолкнула мою руку :
       -- Не надо, бриллиантовый! Не вижу я. Честно говоря, и казенного дома не вижу. Так сказала, для красного словца.
       -- А что же ты вообще видишь?
       -- Вижу, что тебя очень изменило. Ребенок твой умерший с тобой. Он взял на себя твою смерть. Вот и все, что я вижу.
       -- Значит, соврала?
       -- Зачем соврала? Люди платят за приятное. За неприятное никто платить не станет. И во второй раз не придет. И ты бы только ради вопросов о рыжей не пришел.
       -- Пришел бы!
       Земфира покачала головой:
       -- Не пришел бы. Ты ведь и так обо всем догадывался.
       Она была права. В чем -- в чем, а в психологии людской она разбиралась.
       -- Ладно, Земфира, -- сказал я. -- Не хочешь, значит, говорить о неприятном?
       Цыганка вновь покачала головой.
       -- Не вижу я в тебе, алмазный, неприятного. И приятного тоже не вижу. Закрытый ты теперь от меня. И от рыжей той закрытый. Иначе бы тебя уже и в живых не было. У рыжей сила, которой у нас не бывает, но не по зубам ты ей.
       Я понял, что ничего больше не добьюсь: либо Земфира не хотела говорить, либо и в самом деле была бессильна перед моим будущим.
       -- Прощай, гадалка! -- сказал я. И ушел.
      

    64

       Замок в квартире Паутовых был все тот же, и справился я с ним за десять секунд. Осторожно потянул за ручку. Дверь открылась всего на пару сантиметров -- оказалась запертой на цепочку. Опасаются дамочки незваных гостей...
       Пришлось вернуть замок в исходное состояние и прибегнуть к помощи звонка.
       -- Кто там? -- послышался голос старой ведьмы.
       -- Сантехник, -- сказал я.
       Прием кретинский, но он сработал. Звякнула цепочка, щелкнул замок.
       Я рывком распахнул дверь, ввалился в прихожую. И тут же понял, почему сработал кретинский прием -- в лицо мне смотрело черное окошечко стерлинга.
       -- Заходи, сантехник, -- сказал его владелец, молодой парень лет двадцати. -- Морду к стене, лапы на затылок.
       Я повиновался.
       -- Татьяна Владимировна, закройте дверь.
       Щелкнул замок, звякнула цепочка.
       -- Теперь, сантехник, на пол! Морду вниз, лапы в стороны!
       Я повиновался, лег так, чтобы правая рука была ближе к нему.
       -- Татьяна Владимировна, вот браслет, наденьте ему на правую руку!
       Я лихорадочно соображал, что делать. Вот вляпался так вляпался, Арчи Гудвин хренов!
       Между тем старая ведьма наклонилась; чтобы было удобнее, оперлась коленом мне на спину. А может, хотела прочувствовать, что это такое -- попирать коленями мужчину.
       Другого такого шанса может и не быть. Резко катнувшись в сторону, я подсек старуху, подправляя левой рукой траекторию ее падения. В результате Паутова-старшая с визгом улеглась на меня, а я ткнул ей пальцем правой руки в расплющенную левую грудь и сказал, глядя парню прямо в глаза:
       -- Дернешься, пущу ей пулю в сердце.
       Несуществующий пистолет был ему не виден, и он заволновался. А тут еще старая ведьма завопила:
       -- Володя, у него пистолет!.. Он мне пистолетом прямо в грудь!
       -- Мама, что случилось? -- раздался из комнаты голос Альбины.
       -- Пусть дочка сидит, где сидит, -- быстро сказал я. -- Иначе прихлопну мамашу. Мне терять нечего!
       Парень окончательно растерялся. Конечно, если бы стерлинг был настроен на игольчатый луч, охраннику не стоило бы никакого труда пальнуть мне в неприкрытую голову. Но, похоже, настройка была веерной, и он боялся зацепить заложницу. Ему, в отличие от меня, было что терять.
       Я вдавил палец в рыхлое тело посильнее, и старая ведьма заверещала от боли.
       -- Мама! -- Альбина вылетела из комнаты, как игрушечный чертик из табакерки.
       Охранник схватил ее за руку:
       -- Куда вы? Назад!
       Большего мне и не надо было. Левой рукой я схватил старуху за воротник халата, оторвал от себя, а правой выдернул из кобуры родимого "етоича". Мгновение, и дуло уперлось мамаше в левый висок.
       Дальнейшее было просто. Увидев пистолет, Альбина застыла с расширенными от ужаса глазами. Повинуясь моим приказам, охранник положил стерлинг на пол, ногой отбросил оружие в дальний угол. Я стащил мамашу с себя, поднялся на ноги, галантно предложил пожилой женщине руку. Она, правда, моей галантности не оценила, встала сама, придерживая на груди оставшийся без пуговиц халат. Потом вся наша дружная компания проследовала в комнату, где я приложил охраннику рукояткой пистолета по затылку. Сдержанно приложил -- убивать его вовсе не хотелось. Затем подтащил бесчувственное тело к батарее парового отопления и приковал браслетом к трубе. Все это время мамаша и дочка сидели на диване, вцепившись друг другу в плечи и с ужасом следя за моими боевыми действиями.
       Разобравшись с охранником, я повернулся к ним:
       -- Ну вот, дамочки! Больше он нашей беседе не помешает.
       И тут нервы старой ведьмы не выдержали. С воплем: "До-о-очушка, он убьет тебя! Беги-и-и!" -- старуха бросилась на меня, норовя вцепиться скрюченными пальцами в лицо. Пришлось ударом по голове уложить на пол и ее.
       -- Мамочка! -- завопила Альбина, вскакивая с дивана.
       -- Сидеть! -- Я направил пистолет ей в лицо.
       Она тут же угомонилась, забралась на диван с ногами, сжалась в комочек. Я опустился возле мамаши на одно колено, пощупал пульс на шее. Старая ведьма была жива.
       -- Ничего с нею не сделалось. -- Я сел в кресло возле стола. -- А теперь поговорим.
       Как и в первую нашу встречу, Альбина быстро пришла в себя. Спустила ноги с дивана, сжала кулачки, пронзила меня бешеными глазами.
       -- Нам не о чем говорить!
       -- Вот как?.. А о детях, которых вы убили с помощью доктора Марголина.
       -- Это ложь! Я никого не убивала!
       -- Вот как?.. Тогда поговорим о "рубашках", которые вы с них сняли.
       Лицо ее на мгновение перекосилось от страха. А потом она закрыла глаза и протянула в мою сторону растопыренные пальцы. Вздрогнула. Открыла глаза -- в них вновь стоял смертный ужас.
       -- Как... Как вам удалось воспользоваться той "рубашкой"? Это же невозможно... Если только вы... вы... вы... -- Ее заклинило: она все поняла.
       -- Да, я отец ребенка, которого вы с Марголиным убили год назад. Я муж Екатерины Савицкой.
       Она вновь быстро взяла себя в руки.
       -- Муж объелся груш... Между прочим, ваша любезная Катя весь этот год наставляла вам рога.
       Я усмехнулся:
       -- Мне это известно. Как и многое другое. Я прочитал дневник Виталия Марголина.
       -- Он вел дневник? Вот дурак!
       Слово "дурак" прозвучало вовсе не как оскорбление: похоже, эта женщина все еще любила своего подельщика.
       -- Это вы сказали моей жене, что он убил обоих ее детей: моего и Марголинского?
       -- Ничего я никому не говорила! У вас нет никаких доказательств. Вам не поверит ни один следователь, ни один суд!
       Да, внутри этой хрупкой женщины скрывался стальной стержень.
       -- Для суда, каким я собираюсь судить вас, не нужны никакие доказательства!
       Это ее проняло.
       -- Вы... Вы собираетесь убить меня?
       -- Пока что я задаю вопросы. Как говорят у ментов, чистосердечное признание может быть учтено судом.
       Она кусала губы и пожирала меня ненавидящим взглядом. Я молча ждал, недвусмысленно поигрывая пистолетом. Наконец не выдержал:
       -- Кстати, не надейтесь на помощь со стороны Павла Ивановича Поливанова. Или Раскатова -- не знаю уж, как он вам представлялся. Он отвечать на вопросы не хотел и теперь мертв.
       Ненависти во взгляде рыжей прибавилось. Желания говорить -- ничуть.
       Тогда я встал, подошел к ней.
       -- Даю вам пять секунд! -- И приставил к ее лбу пистолет.
       Альбина вздрогнула и сразу обмякла, будто этим прикосновением я выдернул из нее дававший силы стержень.
       -- Ладно, -- сказала она хрипло. -- Задавайте ваши вопросы.
       -- Один уже задан! -- Я вернулся в кресло.
       Она судорожно вздохнула:
       -- Да, это я сказала Савицкой про детей. Это я присушила к ней Виталика, а потом оказалось, что я не могу справиться с собственным колдовством. Я думала, что после моего рассказа между ними все будет кончено. Мне и в голову не приходило, что Савицкая решится на убийство. Такая слабохарактерная женщина...
       Конечно, ей и в голову не могло прийти: ведь сама она понятия не имела, что такое материнские чувства... Но этого я говорить не стал, просто спросил:
       -- Кто спрятал труп в подвал? Вы?
       -- Нет, конечно. Я находилась в приемной, с пациентками... Виталия я чувствовала лучше других мужчин. И сразу поняла, что он умер. Бросилась в кабинет, там пусто. Видно, он повел Савицкую вниз. Мне стало жутко, но я спустилась туда. Дверь оказалась закрытой. Кода на замке я не знала, Виталий его систематически менял. Но сразу ощутила, что он там, за дверью, мертвый. Если бы я смогла войти, разве оставила бы шкатулки?.. Наверное, Савицкая была еще в подвале. Но я перепугалась так, что ничего не соображала. Знала лишь, что надо срочно исчезнуть, поскольку... поскольку... -- Она запнулась.
       -- Поскольку решат, что доктора убили вы, -- закончил я.
       -- Да. -- Она затеребила рукав халатика. -- В клинике все знали, что мы в последние дни часто ругались... Конечно, бежать было глупо, но я в тот момент почти ничего не соображала. Смерть Виталия слишком на меня подействовала! Ведь я его любила, несмотря на все раздоры! У меня хватило сил на то, чтобы попросить Наталью Петровну, нашего администратора, принять оставшихся пациенток и подписать у нее заявление на отпуск.
       -- А как вы объяснили Екатерине Савицкой, почему Марголин убил ее детей?
       Альбина помолчала некоторое время, словно раздумывала, говорить ли правду.
       -- Про первого... про вашего сказала, что Виталий убил его из ревности. Что он уже тогда решил к ней подклеиться, и ребенок был помехой. К тому же убитая горем женщина всегда склонна отвечать на чувства того, кто проявляет о ней заботу... А про второго она и не спрашивала. Хватило одного. Тем более что я рассказала, будто все это время Виталик спал и со мной. Конечно, если бы Савицкая любила его, она бы не поверила. Но она его не любила по-настоящему, просто хотела выйти замуж.
       -- Откуда вы знаете?
       Она улыбнулась грустной улыбкой:
       -- Чтобы отличить любящую женщину от нелюбящей, не нужно быть ведьмой... Это вы мне звонили насчет шкатулок?
       -- Да, я. Но вы, наверное, уже поняли, что я не собираюсь их продавать.
       -- Поняла. -- Она вздохнула. -- Если вы меня не убьете, я инициирую "рубашки", и вы сможете их продать. Клиентов найдем.
       Я усмехнулся: торговка до мозга костей, она пыталась теперь купить и меня.
       -- А без инициации?
       -- Без инициации они наденутся только на детей до трех лет или на таких, как вы.
       -- Ладно, -- сказал я. -- Об этом поговорим позже. (Она сразу воспрянула духом.) Не думаю, что вам можно верить. Вы ведь пытались убить меня!
       -- Я?! -- Она разыграла гигантское удивление. -- Когда и как бы я могла это сделать? Я же носа на улицу не показывала!
       -- В первую же ночь после того, как я вас нашел. А как -- вам лучше знать! Да тем же макаром, как вы убили доктора Свидерского. Иначе зачем попросили цыганку с Кузнечного рынка, чтобы она раздобыла три волоска от моей прически?
       Она посмотрела на меня взглядом затравленного зверя:
       -- А что оставалось делать?! Я же сразу почувствовала исходящую от вас угрозу. Вот и решила заколдовать. Если б я знала, что вы в первую же ночь обзаведетесь "рубашкой" собственного сына... Мне это и в голову не могло прийти. Муж Савицкой пропал без вести... Если бы я знала, что это вы и что вам удастся проникнуть в подвальную комнату!..
       Ее понесло, и мне оставалось только слушать.
       -- В ту ночь я ждала, пока вы заснете. Колдовство надежнее всего действует на спящего. А вы не давали покоя ни себе, ни мне. Я ждала до четырех утра, пока не лопнуло терпенье. А когда ничего не получилось, решила: неудача объясняется тем, что вы бодрствовали. Дождалась следующей ночи. И опять ничего не получилось! И так ночь за ночью. Пока не увидела вас сегодня и не поняла, что вы в "рубашке". Повезло вам! -- Она закрыла лицо руками и замолкла.
       -- Да, -- сказал я. -- Мне в этом деле все время везло. А вам -- нет. Увы, голубушка, и на старуху бывает проруха!
       Она опустила руки на колени, лицо перекосилось от жгучей ненависти.
       -- Повезло вам лишь в том, что вы успели обзавестись "рубашкой" прежде, чем я взялась за вас! А дальше везение обеспечивала уже сама "рубашка". -- Ненависть как вспыхнула, так и угасла: мгновенно. -- У Савицкой были бы очень счастливые дети...
       -- У нее еще не все потеряно, -- сказал я.
       Альбина ничего не ответила и вновь принялась теребить рукав халата.
       -- Это вы подсказали полковнику Раскатову, что я жив?
       Она подняла голову:
       -- Три дня назад. Его люди нашли меня. Он тряс меня до тех пор, пока я ему кое-что не выложила. Потом заявил, что вы спрятали кейс с "рубашками" на каком-то из вокзалов, но, к сожалению, были убиты. Я заверила его, что он ошибается. Тогда он пообещал найти вас и вернуть кейс. Велел сидеть дома и оставил охрану. Решил использовать меня в качестве приманки, сволочь! Та еще была скотина! Честно говоря, я не жалею, что он умер. Все равно рано или поздно мне самой пришлось бы устроить ему разрыв сердца.
       -- Погодите! -- Я опешил. -- Ведь он тоже носил "рубашку"!
       Альбина презрительно усмехнулась:
       -- Разве это рубашка! На халяву сокровище только в сказке получишь!.. Обделать партнера в карты... Удачно сыграть на бирже... От серьезных бед его "рубашка" не охраняла. Не то, что ваша! Из Савицкой могла бы выйти очень сильная ведьма.
       -- Не понял, -- сказал я. -- Из Кати -- ведьма?
       Презрительная усмешка Альбины теперь относилась ко мне.
       -- Где уж понять! В мире иногда рождаются очень необычные женщины. Такие, как я или Савицкая. Разница между нами лишь в том, что во мне сила проснулась, и я стала ведьмой. А в Савицкой не проснулась, и ее удел -- рожать детей в очень хороших "рубашках".
       В моей Кате спала ведьма!.. Я оторопел. Но потом вспомнил, что за последние дни узнал и более сногсшибательные вещи.
       -- Кстати, -- сказал я. -- Вы утащили "рубашку" второго ребенка Савицкой. Где она?
       Альбина хотела соврать. И не соврала.
       -- Там, в спальне.
       -- Идемте! Я забираю ее. Вам она уже не понадобится.
       Она встала с дивана, одернула подол, прошла в спальню. Я последовал туда же, держа пистолет наготове.
       Это была не спальня. Это была самая настоящая химическая лаборатория. На покрытом стеклом столе -- спиртовка и набор колб разного калибра. Тут же реторта и змеевик. Какие-то горшочки на полках, рядом с горшочками пучки засушенных трав. На другом столе -- шесть подсвечников с погашенными свечами. На окнах -- тяжеленные черные шторы. Правда, сейчас они были раздернуты.
       Я представил себе, что будет, если их задернуть.
       Химическая лаборатория немедленно превратилась в настоящее логово ведьмы. Не хватало только потрошеных жаб, совы на жердочке да окровавленных человеческих внутренностей.
       Впрочем, все-таки это была и спальня -- в дальнем углу стояла узкая подростковая кровать. Незастеленая -- видимо, когда я пожаловал в гости, Альбина спала после ночных колдовских трудов. Рядом с кроватью стояла тумбочка. На ней лежала вылепленная из черного пластилина куколка, в грудь которой была воткнута вязальная спица.
       Я спрятал пистолет в кобуру, подошел поближе.
       К пластилиновой голове были прилеплены три волоска.
       -- Это я?
       -- Вы. -- Альбина виновато развела руками. -- Я пыталась достать вас каждую ночь. У меня не было иного выхода, поймите вы!
       Я взял фигурку в руки. Было странно держать в руке себя самого, родимого. Выдернул спицу. Конец ее оказался черным от копоти.
       -- Несколько раз мне снились гигантские пальцы, пытающиеся проткнуть копьем сердце. Но этой ночью я спал спокойно.
       -- Да. -- Альбина кивнула. -- Вы совсем перестали откликаться на мой зов. "Рубашка" приросла к вам, как ваша собственная кожа, и я уже ничего не могла с нею поделать.
       Меня вдруг осенило.
       -- Подождите-ка! Но умри я, как бы вы с полковником Раскатовым нашли кейс?
       Она опять презрительно усмехнулась:
       -- Вы полагаете, что я, умея снимать "рубашки", не смогу найти их без вашей помощи?
       -- И вы не сказали об этом Раскатову?
       -- А зачем?
       Я хмыкнул. И в самом деле -- зачем? У каждого свой интерес, у каждого свои козыри. Нет, этой женщине надо отдать должное: хватка у нее мужская.
       Я оторвал от пластилиновой головы свои волосы, а фигурку превратил в бесформенный ком. Бросил его на тумбочку, волосы спрятал в нагрудный карман.
       -- Где шкатулка?
       -- Здесь. -- Альбина шагнула к тумбочке.
       -- Стоп!.. Сам возьму. Сядьте на кровать.
       Она села, поджала ноги.
       Не выпуская ее из виду, я открыл тумбочку.
       Хрустальная шкатулка стояла внизу, среди флакончиков с туалетной водой и духами. Я достал ее, нажал кнопочку. Крышка открылась. Внутри лежал знакомый перламутровый шарик.
       -- А почему вы не надели ее на себя?
       -- Не могу. Это "мужская" рубашка. А над женскими я и вовсе не властна.
       -- Да, помню. Вы -- ведьма-половинка.
       Мне вдруг страшно захотелось коснуться шарика, почувствовать его теплую, мягкую, живую упругость. И я не удержался, тронул его указательным пальцем.
       По затылку на этот раз меня не било, просто встали дыбом волосы. Как давеча у полковника Раскатова...
       Альбина вскочила с кровати.
       -- Вы... вы... Как вам удалось? Ведь он не инициирован! -- Она подняла ко рту правую руку, прикусила пальцы. -- Боже, значит Савицкая все еще любит вас! Иначе бы вы не смогли...
       -- Сядьте! -- сказал я. -- Чему вы удивляетесь? Жена любит мужа. Она всегда меня любила. Во всем виноват был я сам.
       Альбина не поняла, но объяснять я ничего не собирался: беседа близилась к концу.
       И вот это ведьма поняла сразу.
       -- Неужели вы меня убьете? -- пролепетала она. -- У вас теперь две "рубашки". Вам никто не страшен! Даже сам дьявол! Не то что ведьма-половинка...
       Я вспомнил фразу, которую сказал своему командиру и с которой все началось.
       -- Солдату не пристало с п...здой воевать пистолетом. -- Я отстегнул кобуру и положил на стол со свечами..
       Альбина смотрела, раскрыв рот и хлопая ресницами. Но когда я расстегнул ремень и снял брюки, до нее дошло.
       -- Не-е-ет!!! -- завопила она и бросилась к двери. - Ма-а-ама! Ма-а-амочка!
       Я догнал ее в два прыжка, обхватил под мышками и зажал правой рукой рот. Потом оторвал от пола и понес к постели. Ведьма попыталась укусить меня за руку, но хватка была железной. Возле кровати я поставил ее на ноги, повернул к себе лицом и одним движением разодрал халат -- только пуговицы горохом посыпались. Она тут же попыталась ударить меня коленом в промежность, но легким движением ноги я блокировал эту попытку. Альбина зашипела, как кошка, а я опрокинул ее на постель.
       Под халатом у нее ничего не было: видимо, она и вправду спала перед моим приходом. Впрочем, бюстгальтер ей и не требовался -- чтобы поддерживать такой бюст, достаточно обыкновенной мужской майки. Лишь крупные соски намекали на то, что в принципе созданы для кормления детей, а в остальном от шеи до пояса передо мной лежал самый обыкновенный мальчишка.
       -- Голубчик, не надо! -- залепетала она. -- Не надо, голубчик! -- И попыталась ударить меня ногами.
       Я с легкостью отбил и эту атаку, навалился на мальчишеское тело шестью пудами живого веса.
       Она попыталась вцепиться мне в глаза. Пришлось завести агрессивные мальчишеские руки за голову и левой слить их воедино. Правой же я сумел стащить с себя то последнее, что разделяло наши тела. Почувствовав прикосновение главной угрозы, Альбина вновь завопила. Я опять зажал раскрывшийся рот, и ей осталось только извиваться. Впрочем, то, что она так отчаянно сопротивлялась, играло для меня и положительную роль. Иначе бы это тело черта с два меня возбудило. А так мой конь начал вставать на дыбы, превращаясь в таран. Почувствовав это, она переплела лодыжки и крепко стиснула бедра. Глаза ее опять горели такой ненавистью, что если бы это чувство сжигало, я бы давно превратился в кучку пепла.
       Тогда я вставил ей между бедрами колено и изо всех сил надавил. Клин -- давнее орудие человеческой цивилизации. Сработал он и в данном случае, конь добрался до единственного, что в Альбине было не от мальчишки, и устремился по давно изведанной с другими любовницами дорожке.
       Думая, что я ослабил бдительность, ведьма вновь попыталась укусить мою ладонь. Однако я не тешил плоть -- исполнял долг. И потому был настороже.
       Альбина извивалась и брыкалась, пока мой таран не проломил крепостную стену ее девственности, а потом... Нет, не сверкнула молния и не загрохотал гром. И не потянуло серой из углов комнаты. Просто Альбина вздохнула, обмякла, закрыла глаза А потом ведьмины бедра начали совершать инстинктивные женские движения. Тогда я отпустил ее руки, и она тут же вцепилась пальцами мне в загривок. Глядя на блаженное лицо, я улыбнулся: сейчас мои волосы были ей нужны совсем для другого колдовства, для того колдовства, что зовется плотской любовью.
       Впрочем, любовью я по-прежнему не занимался. Дождавшись, когда она стиснула бедрами мою талию, содрогнулась и запищала от наслаждения, я тут же скатился с кровати и принялся заталкивать вздыбленного коня в привычную полотняную тюрьму.
       Спарились и разбежались!.. Я вспомнил, откуда эта фраза. Так думал писатель Виктор Банев о своих взаимоотношениях с медсестрой Дианой. Вольно было Баневу так думать! Он находился в опале, но его не приговаривали к смертной казни. Его ребенок был жив. А главное, модный писатель занимался любовью, абсолютно не заботясь о том, что может подарить своей партнерше незапланированного бэби.
       Я помотал головой. Глупости какие-то приходят на ум. Наверное, это то, что осталось во мне от Арчи Гудвина...
       Я оделся, угнездил под мышку кобуру и взглянул на Альбину.
       Та ответила взглядом, полным нежности и надежды:
       -- Может, мы еще встретимся?
       -- Обязательно, -- сказал я. -- Когда рак на горе свистнет!
       В этих словах тоже был Арчи, и я не стал ему сопротивляться.
       Альбина улыбнулась каким-то своим мыслям.
       -- Ты меня изнасиловал. Я могу заявить в милицию. Генетический анализ подтвердит. Тебя посадят.
       А ждет тебя, бриллиантовый, дорога в казенный дом, вспомнил я.
       -- Заявляй! Без толку! В твоем влагалище нет материала для анализа.
       -- Как это?!
       -- А вот так! Я позаботился об этом. Неужели ты думаешь, что я мог потерять разум из-за такого тела, как твое?
       Это было жестоко по отношению к любой девушке. Тем более это было жестоко по отношению к той, кого только что подвергли насилию. Но иного обращения она и не заслуживала. Женщина, существо, созданное всевышним для того, чтобы дарить жизнь, она эту жизнь отнимала и, что вдвойне гнусно, еще и торговала останками. Пусть эти останки не были материальными, но один черт!.. Торговка всегда будет торговкой!
       Я вновь посмотрел на Альбину.
       Торговка оставалась торговкой. Теперь она пыталась сбыть то, что у нее осталось. Длинные узкие пальцы потеребили разодранный халат, потянули его на живот, укрывая распятое тело от моих глаз, но так, чтобы остались видны вишни сосков на мальчишеской груди и рыжий пушок в промежности, под которым расплылось на простыне алое пятно.
       Мне стало мерзко, будто я тоже принял участие в торговом деле.
       Впрочем, она-нынешняя за себя-недавнюю уже не отвечала. Как дети не отвечают за отцов. Она перестала быть ведьмой, но ей еще предстояло научиться быть просто женщиной. Все женщины торгуют собой. Ради семьи, ради детей, ради любимого... Эта торговля не имеет ничего общего с древнейшей профессией, хотя не менее стара, чем проституция. Эта торговля заложена в саму женскую суть, на нее обрек наших подруг сам Господь, сделав из них биологически подчиненные существа. Зато в них хранится корень жизни... И в Альбине он тоже есть. Этим она искупит свою вину.
       -- Мы больше не встретимся, -- сказал я. -- Но тебе недолго ходить в одиночестве. Такие глаза пленят любого мужчину. И ты родишь своему троих. Поверь, это не худшая судьба для бывшей ведьмы. Лет пятьсот назад тебя бы просто отправили на костер.
       Она словно спохватилась, словно только сейчас заметила свою наготу, укрыла одеялом вишни и пушистый треугольник. Возле двери я еще раз оглянулся.
       Зеленые глаза смотрели сквозь меня, и было в них что-то такое, чего я никогда не смогу понять.
       -- Прощай, ведьма-половинка! -- сказал я. -- Счастливых тебе детей! В "рубашках"! -- И вышел.
       Старуха в соседней комнате только-только начала копошиться на полу. Охранник возле батареи все еще был недвижен.
       Я подошел к нему, пощупал пульс.
       Парень был жив, и смерть ему в ближайшее время не грозила. Если не нарвется на пулю в каком-нибудь деле...
       Я оставил возле него ключ от браслетов и покинул это логово. Спустился по лестнице, прошел дворы-колодцы, вышел на Невский и принялся ловить такси. Сел в первую же остановившуюся машину.
       -- На Комендантский!
       -- У вас какой-то праздник? - спросил водила.
       -- Да! - Я улыбнулся ему. - Впереди праздник, каких мало.
       На самом деле впереди меня ждала неизвестность, но на душе было спокойно. Потому что вместе с неизвестностью меня ждала женщина, которая не позже чем через девять месяцев родит еще одного ребенка в "рубашке".
       И эту "рубашку" с него уже никто никогда не снимет.
      

    65

       Следующим утром я отправил Яне бандероль с ключом от ее квартиры и денежный перевод.
       В тот же день мы с Катей перебрались в родное жилище, на улицу Кораблестроителей. Через порог я ее перенес на руках, как невесту.
       -- Я люблю тебя, -- сказала она, когда я поставил ее на ноги. -- И всегда любила.
       -- Я тоже люблю тебя. И всегда любил.
       Мы занялись любовью, прямо в прихожей, на ковре.
       -- Я очень виноват перед тобой, Катя, -- сказал я потом. -- Я был глуп, как сибирский валенок.
       -- Ты уже говорил это.
       -- И еще раз скажу... Я виноват.
       Она лишь благодарно потерлась носом о мою щеку.
       О приговоре, вынесенном дезертиру Ладонщикову, мы говорить не стали.
       На следующий день Катя вышла на работу.
       А еще через два дня на имя Максима Мезенцева пришла повестка -- меня вызывали в РУБОП, к следователю по особо важным делам Борзунову. Кате я бумагу не показал.
       Когда я прибыл по вызову, меня тут же провели в кабинет следователя.
       -- Здравствуйте, Ладонщиков! -- Седоватый мужчина со знакомым голосом достал из ящика стола и положил передо мной половину открытки с изображением обнаженной женщины.
       -- Здравия желаю! -- Я достал из лопатника свою, приложил.
       Конечно, это была не Инга -- всего лишь фотомодель "Плейбоя" Анна Салтыкова, хотя к такому телу слова "всего лишь" не очень подходят...
       -- Играть, так уж до конца! -- Борзунов кивнул на открытку-пароль. -- Ну, рассказывайте!
       Я узнал этот голос -- передо мной сидел, что, командовал моим освобождением на даче в Елизаветинке. Мой последний работодатель... И я выложил ему все. Кроме Яны и Щелкунчика.
       Он слушал внимательно.
       В конце я спросил:
       -- Инга Нежданова была вашим человеком?
       -- Да, -- сказал он.
       -- Как же вы ее не уберегли?!
       Он пожал плечами:
       -- Инга вела себя в последние дни слишком самостоятельно. Многое делала вопреки приказам. Ваш рассказ лишь подтверждает это.
       -- А что ей оставалось делать! Вы-то не слишком спешили мне помочь!
       -- У вашей "забавы" был номер, с которым вас не остановил бы ни один сотрудник правоохранительных органов. Не наша вина, что вы не стали пользоваться ею.
       Ожил интерком:
       -- Сергей Николаевич! На закрытой -- Москва.
       Борзунов взял трубку, принялся слушать, коротко отвечая "Да!" или "Нет!" А я сидел и думал о том, что Инга отправилась в офис к Поливанову-Раскатову не потому, что нарушала приказы. Просто исчез мужчина, который любил ее, и помочь ей теперь мог лишь избыток адреналина в крови. Такая это была женщина, женщина, любящая ходить по минным полям, конь в малине...
       Наконец Борзунов рявкнул: "Слушаюсь!" и повесил трубку.
       -- Интересно, -- сказал я. -- Зачем Раскатов пошел на всю эту затею с компьютером-детективом? Ведь это лишь ускорило его разоблачение.
       -- Вы так думаете? -- Борзунов усмехнулся. -- Ничего нового к тому, что против него было, ваша детективная работа не добавила. Все это недоказуемо в суде. Зато он рассчитывал раскрыть нашего человека. И это ему удалось. Без Инги Неждановой обвинение при хороших адвокатах непременно бы развалилось. Все, что мы могли бы ему инкриминировать, это нарушение закона о запрете на коммерческую деятельность со стороны должностного лица. Так что ваша с ним последняя встреча закончилась, на мой взгляд, очень удачно.
       -- Иными словами, меня не обвинят в убийстве генерала Раскатова.
       -- Иными словами никакого убийства не было. Генерал погиб в результате несчастного случая при чистке собственного оружия. Уголовное дело по факту смерти уже прекращено. В средствах массовой информации будет отражена именно эта версия. Если вы, конечно, не начнете искать второго Сергея Бакланова...
       -- Не начну, -- сказал я. -- А что будет со мной?
       -- Приговор в отношении Вадима Ладонщикова приведен вчера в исполнение. Но разве вы -- он? Ваши нынешние документы зарегистрированы во всех государственных базах данных. Это все, что я могу для вас сделать. Вас устраивает такое решение вопроса?
       Максима Мезенцева -- Метальникова -- Арчи Гудвина такое решение устраивало. Потому что другого не было: в любом случае капитан Ладонщиков был осужден по закону.
       Многое между нами не было сказано, однако спрашивать не имело смысла -- ответов я бы все равно не получил. В конце концов мне опять повезло, и это главное...
       -- Надеюсь, ваша... э-э... подруга не станет молоть языком.
       -- Жена будет молчать, -- заверил я. И пояснил: -- Мы через несколько дней вновь поженимся.
       -- Тогда примите мои поздравления, Мезенцев. И можете быть свободны.
       Дома я сказал Кате, что у меня теперь другая фамилия, и что нам надо снова пожениться. Она ни о чем не стала спрашивать.
       На следующий день мы пошли в ЗАГС и подали заявление. А еще через три недели, утром перед уходом на работу, Катя сказала, что беременна.
       Когда она ушла, я позвонил Яне в детский приют.
       -- Привет, марсианка! Это Макс. Помнишь, надеюсь, еще такого типа?
       -- Привет, Макс! -- Она обрадовалась несказанно: это было понятно даже по телефону.
       -- Надо увидеться!
       -- Давай вечером. -- Она обрадовалась еще больше.
       -- Нет, давай пораньше. Я приеду к тебе после обеда. Где находится детдом?
       Она продиктовала адрес.
       В два часа я подъехал к детскому приюту, через охранника вызвал Яну. Вытащил из багажника четыре больших пакета с игрушками.
       -- Это твоим питомцам.
       -- Ой, Максима, спасибо! Ты, похоже, разбогател?
       -- Ага. Отдаю долги!
       Я только что потратил на игрушки четверть тех денег, что реквизировал в сейфе на Семнадцатой линии. А остальные три четверти внес в банк на счет детского дома.
       Занесли подарки в игровую.
       -- А где твои питомцы, марсианка?
       -- У них тихий час.
       Я вполголоса выругался.
       -- Что такое? -- встревожилась Яна.
       -- Можно пройти к ним в спальню? Я стерильно чист. Но если хочешь, могу помыть руки.
       Она улыбнулась:
       -- Тебе очень надо?
       -- Очень!
       -- Ладно, пошли.
       Она провела меня в спальню.
       Маленькие человечки спали в кроватках, сопя и время от времени причмокивая. Будто сосали материнскую грудь...
       -- Сколько им лет?
       -- От полутора до трех.
       -- Кто из них самый несчастный?
       Яна перестала улыбаться:
       -- Они все несчастны.
       -- А все-таки?
       -- Ты очень изменился, Максим... Ладно! -- Она подвела меня к одной из кроваток. -- Вот Антоша. Его бросила мать.
       Антоше явно снились плохие сны. Личико его было хмурым, как октябрьский день.
       Я достал из кейса первую шкатулку, склонился над ребенком, чтобы Яне не было видно, и открыл крышку.
       Больше ничего и не требовалось. Перламутровый шарик исчез. Волосенки на головке ребенка шевельнулись, а лицо его озарилось радостной улыбкой.
       Я достал из кармана сливочную тянучку, положил в шкатулку и поставил на тумбочку.
       -- Кто следующий?
       -- Ты будто Дед Мороз... Вот Верочка. Родители погибли, а другие родственники не захотели брать девочку к себе.
       А почему бы и нет? -- подумал я. Вытащил еще одну шкатулку.
       Ведьма Альбина была половинкой. А перламутровый шарик половинкой не был. Девочка Вера обрела свою "рубашку" с не меньшей легкостью, чем мальчик Антон. Я достал из кармана еще одну сливочную тянучку.
       Через пять минут во всех шкатулках вместо шариков лежали конфеты.
       -- Все, пойдем!
       -- Спасибо тебе! -- сказала Яна и коснулась рукой моего плеча. -- Не забежишь как-нибудь вечерком?
       -- Не забегу. -- Я снял с рукава ее белого халата несуществующую пылинку. -- У меня свадьба скоро.
       -- Рада за невесту. -- Улыбка у Яны была сердечной.
       -- Вернется твой с Марса и прощения у тебя попросит, -- сказал я. -- Вот увидишь.
       -- Ты у своей уже попросил?
       -- Да.
       -- Я ей завидую.
       Выходя из спальни, я оглянулся.
       Спящие дети были похожи друг на друга. Но восьмерых из них отныне ждала другая судьба. И я надеялся, что Бог простит мне теперь зло, которое я причинил людям в деле Марголина.
      
      
      
      
      
      
      
      
       200
      
      
      
      
  • Комментарии: 3, последний от 02/11/2007.
  • © Copyright Романецкий Николай Михайлович (dodola@mail.ru)
  • Обновлено: 17/02/2009. 595k. Статистика.
  • Роман: Фантастика, Детектив
    • Оценка: 4.91*8  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.