Аннотация: Вторая история из цикла о Китае. Частный взгляд на многое, что остаётся в тени, где и пропадает, не проявленным и не воспринятым многими.
--
Главный калибр.
Во время учёбы, когда ты связан чередой семинаров, зачётов, какой-то суетой готовки к каким-то важным мероприятиям и одолеваемый простым желанием упасть на кровать и поспать лишние пару часов, у тебя нет времени подумать. Нет, стоя в наряде, на посту или намывая полы в курсантской столовой, у тебя есть время подумать. Только вот в голову почему-то лезут совершенно земные вещи. Куда в увольнении сходить, а если в увольнение не пустят, то как удрать в самоволку, чтобы не было заметно и кто будет ответственным офицером по институту. Мысли о том, что важно для китайца, как выходят они из неловких положений и прочие такие страноведческие вопросы в голову не лезут. Поэтому, шагнув в жизнь молодым лейтенантом с золотыми погонами на плечах, синим дипломом и уверенностью, что ты знаешь, ну, если не всё, то процентов девяносто точно, сталкиваешься на практике с тем, что полученные знания они хороши, слов нет. Но если бы они ещё и тесно были связаны с практикой, то было бы здорово. А то трактовка "Дао дэцзина" или знание исторических достопримечательностей Пекина как-то не вязались с необходимость ответить на вопрос, что больше китайцу понравится и что ему подарить - чучело ушастой совы или набор хрустальных стаканов с гербом СССР. И хотя по результатам совместного обсуждения между собой посоветовали подарить стаканы, руководство китайцам подарило чучело. Чего, как стало всем понятно потом, в принципе делать было нельзя. Сова для китайца как вестник потустороннего мира в фильмах ужасов. Тем более, ушастая сова.
Вот так и приходилось, наталкиваясь на неловкие ситуации, познавать то, что было описано в учебниках, которые до нас не дошли. Учебники по психологии китайца, этнокультурным особенностям южан и северян, учебники по зарождавшейся на Западе теории кросс-культурного взаимодействия. Но нет таких крепостей, которых не взяли бы большевики. А так как мы все были если не членами партии и кандидатами, то комсомольцами, брали мы эти бастионы всеми доступными путями. А доступно нам было совсем ничего. Телевидение китайское - местное и несколько каналов центрального вещания, да нарушители границы, попадавшие к нам на совсем короткий срок - до передачи соплеменникам. Какие вопросы я только не задавал! Сейчас порой думаю, что китайцы, которых я мучил, думали обо мне не очень лестно. Но движимый жаждой узнать всё, я задавал вопросы. Как покупают одежду? Как хоронят умерших? Если тебе нравится девушка, то как с ней знакомишься? А есть ли монастыри и ходят ли монахи? Что делать если у тебя украли кошелёк? А Конфуция учат в школе? А помнит ли он времена "культурной революции" и так далее.
Через несколько лет, попав в страну самостоятельно, в качестве торгового посредника, я уже что-то примерно знал. Именно примерно, потому, что самое интересное началось в простом быте. В магазине, в клубе, на заводе, во время переговоров. И прав, тысячу раз был прав гений русской стратегии граф Суворов - "Тяжело в учении, легко в бою!". Не поспали бы пару часов в молодости, но зато знали бы, что сказать в неловкой ситуации или каким способом можно донести мысль до разума китайца через запутанный лабиринт его мозгов. А так, на первых парах включал систему сканирования состояния сидящего напротив китайца и улавливал малозаметную мускульную реакцию лица. До того незаметную, что порой казалась это просто тень от лампы так легла на лицо. А он, на самом деле, уже решил тебя "кинуть" - взять денег в залог и не поставить товар. Сколько молодых китаистов, да и немолодых, при заключении контрактов, сделок чувствовали себя победителями, хотя на самом деле вступали в большущую лужу с неприятным запахом, непонятной вязкости и непонятной глубины. Из которой некоторые так и не смогли выбраться. Времена такие были - весёлые и страшные. Весёлые так как события следовали за событием, перед нами открывались такие горизонты, такой простор, от которого дух заходился в предвкушении того, что было там, в туманном и неясном далеке. Страшные по своей не прикрытой пренебрежительности к стоимости человеческой жизни, попирания всех возможных норм, уничтожения всех ограничений и границ между тем, что можно, а что нельзя, и из-за полного бездействия государства.
Но нужно отдать должное китайцам того времени. Они приятно удивили меня тем, что спокойно воспринимали мои ошибки, дружелюбно объясняя допущенные ошибки и даже, порой, веселились. Наверно, как мне видится сегодня, они всё ещё благожелательно относились к СССР, не смотря на тяжёлые времена "культурной революции" и не менее непростые времена политики "открытых дверей". Нынешние китайцы, среднее звено корпораций, компаний, большинство горожан, пройдя тяжёлую науку рынка "социализма с китайской спецификой" и ломку капиталистическим подходом к жизни человека уже не то, чтобы равнодушно, но уже спокойно и как-то отстранёно, воспринимают, что ты из России. Они "держат" расстояние, как бы приглядываясь к человеку, стараясь понять кто ты и что ты представляешь из себя, и можно ли с тобой сближаться. В деревнях люди остались прежними - по-детски наивными, с сохранившимся чувством любопытства, тем более, если это новое - иностранец. Ведь для них, иностранец, по-прежнему, "заморский чёрт", которые все на одно лицо и у них длинные носы. А тем более тот "чёрт", который говорит по-китайски. Ведь, до сих пор простой китаец начинает невольно подхихикивать, услышав от иностранца "не боюсь неба, не боюсь земли, только боюсь, когда заморский чёрт говорит по-китайски". Раньше эта фраза имело определённый смысл, а в современном Китае повод улыбнуться. Время для людей идёт быстро, а для культуры ещё быстрей.
А так, хотя время уже полночь, профессор Харбинского университета, больше похожий на весёлого Будду, говорит быстро. Нарушая падежи, путая звуки в словах, он нагружает меня информацией обо всём. О студентах, которые негибки, занимаются "начётчеством", зубря только "от сих до зих". О больших соблазнах для преподавателей ВУЗов. Пухнущий на посреднических мероприятиях между новороссийскими частными предпринимателями и Югом Китая, требующем всё больше ресурсов, бизнес провинции Хэйлунцзян манил русскоговорящих преподавателей высокой зарплатой, возможными поездками в Россию и бонусами. Последнее он зачастую произносит торопливо, путая звуки местами. Отчего "бонус" выходит то "понусом", то "поносом". От последнего мне смешно, но смеяться над откровенностью, с какой говорит мой собеседник, право слово, грешно. Задаю уточняющие вопросы о быте в Китае, рассказываю, что творится в новой, как для меня, так и для него, России.
Он коммунист. Причём вступил в неё на самом интересном периоде формирования партии - во время союза Коммунистической Партии Китая и демократической партии Гоминдан. В то время вторая была партией власти, первая "мятежной", ведущей вооружённую борьбу с существующим государством - Республикой Китай. Отчего во времена "культурной революции" профессор, в дополнение к уже предъявленным обвинениям в предательстве за владение и преподавание русского языка добавился ярлык "гоминдановского подхлебателя". Говоря об этом ярлыке "подхлебателя" пожилой человек смеётся, но в уголках его глаз видны чуть заметные набухшие точки слёз. Что и говорить, в то время такой ярлык, в довесок к уже выдвинутым обвинениям, значительно осложнял и без того бедственное положение "объекта критики и исправления". Но он не держит зла на партию. По крайней мере, он говорит об этом спокойно и по его микромимике видно, что это правда. Он решил, что тот период жизни уже прошёл и думать надо о будущем. Поэтому, мы, сидя на диване, рассуждаем о будущем Китая и России в новых условиях. Но время уже за полночь и его жена просит профессора говорить по-китайски потише, чтобы не слышали соседи. "А по-русски они не понимают". - Добавляет она специально для меня, тем самым подсказывая, что по-русски говорить безопасней. Конечно, времена уже давно не такие как были, но ...
Утро в Харбине прекрасное. Солнце жёлтком, просвечивающее через пелену дыма от затопленных разом печек в городе, выползает на небосвод. Толпы китайских рабочих на велосипедах лавиной двигаются в нужные им стороны, и, казалось бы, неминуемо должны были устроить завалы из столкнувшихся велосипедов. Но они все спокойно и невозмутимо выворачивают из неминуемых столкновений и крутят педали, направляясь дальше - на заводы и офисы столицы провинции Хэйлунцзян. Стоит гул, который не спутаешь ни с чем. Гул "велосипедной реки". Я иду по тротуару, обходя стоящие толпы немного заспанных харбинцев на остановках общественного транспорта. Как и в Москве, общественный транспорт города Харбина работает согласно его внутреннему ощущению. До гостиницы далеко, но я иду пешком по старому Харбину. Хотя правильней было бы сказать по остаткам "Восточного Санкт-Петербурга" или "Восточной Москвы". Именно так стали называть Харбин после Великой Октябрьской Социалистической Революции, когда хлынули сюда волны русских, бегущих от ужасов гражданской войны и власти "безбожников". Выстраивая здесь новую жизнь, новую "зарубежную Россию" они, стараясь заглушить ностальгию, воссоздавали утерянную красоту русской культуры. В подтверждение моих слов видна ещё одна лепнина, не заделанная европейской облицовкой новым владельцем здания. Красивая и трогающая за душу, узнаваемая везде лепнина в стиле питерских атлантов, держащих балкон. Я останавливаюсь, задираю голову, смотрю на красоту уровня второго этажа. Раньше это был дом какого-то купца с магазином на первом этаже. Ещё видны буквы, выпирающие через неряшливо наляпанную шпаклёвку. Стараюсь рассмотреть фамилию, делаю шаг в сторону.
- Что же вы, батенька, как слон? - Фраза, произнесённая чуть слышно, обрушилась на меня из-за спины.
- Простите великодушно. - Сам не знаю почему, но я отвечаю тоже чуть в старомодном стиле. В тон голосу и интонации говорившего мне.
- Вы своих высматриваете? - Пожилая женщина, поправив очки, рассматривает меня, словно пограничник на пункте пропуска.
- Своих? - Я не понял вопроса. - Кого своих?
- Ну. - Женщина сняла очки, сложила и сунула в карман пальто. - Я не знаю. Владение своего деда или семьи.
- Нет. - Я улыбаюсь. Понятно, что имела в виду эта русскоговорящая женщина в китайском толстом ватном пальто и платком с жар-птицами на голове. - У меня тут никто не жил. Я сам из Союза. Я пытаюсь прочесть фамилию этого купца и любуюсь атлантами.
- А я думала, что русские стали возвращаться на свою, хоть и временную, родину в поисках своих корней. - Она вздыхает. - Жаль.
Завязывается разговор. Она старая харбинка из той, первой волны эмиграции. Ребёнком, попав сюда вместе с родителями, прожила всё своё время в этом городе. А её родня во время оккупации японцами, во время "культурной революции" разъехалась кто куда - кто в Австралию, кто в США. Но не в СССР. Она же осталась ухаживать за могилами. "Прах предков взывает." - Улыбается она. - "Зовут меня дети к себе, а я оставить всё это не могу". Мы говорим об этом и другом уже сидя на скамеечке, вынесённого её благожелательной соседкой с первого этажа. Потом и она, ещё одна соседка и сосед присоединяются к разговору. Валерия Ильинишна не только говорит со мной, но ещё и выступает переводчиком. Соседки её говорят на таком местном китайском, что я понимаю чуть-чуть. Ровно столько чтобы понять в каком направлении движется беседа. Добрая женщина, поймав мой огорчённый взгляд, поддерживает меня - "Вы не огорчайтесь. Я тут всю жизнь живу, а сама иногда не понимаю их. Маньчжуры". Это слово "маньчжуры", произнесённое ею сейчас как констатацию факта непонимания речи своих соседок, я потом нередко слышал из уст южан, которые жалуясь на "выпивох" и "лодырей" с Севера, бросали: "Хотя чего от них ожидать? Маньчжуры".
Мимо, огибая образовавшееся живое препятствие, идут на работу и учебу волны китайских рабочих, служащих, учеников. Проходя мимо, они бросают взгляд на наш "клуб по интересам" на тротуаре. Некоторые недовольно хмурятся, некоторые равнодушно скользят взглядом, а кто-то улыбается и так идёт дальше. У меня также улыбка на пол-лица. Не знаю почему, но приятно сидеть вот так - на скамейке среди потока, говорить на смешанном русско-китайском, слушать тот старый русский говор, который слышал только на плёнке и на пластинках. Он интересный - неспешный, более сочный и приятный на слух.
Утро для меня окончательно наступило в два часа по полудню, когда я проснулся в номере своей гостиницы от стука в дверь. "Рум клиринг" упорно стучал в дверь, стараясь проникнуть и выполнить свою операцию, невзирая на то, что я повесил на ручку табличку "не беспокоить", предварительно исправив ошибки на английском. На китайском такой таблички не было, а мою просьбу не беспокоить на китайском, написанная чуть ниже английского текста, "рум клиринг" просто проигнорировал или не смог прочитать, так как был неграмотен. Громко стуча в дверь, работница в фирменной куртке и штанах, напяленных на несколько слоёв нательного белья, выглядывающего из-под отворотов штанов и рукавов, также громко извещала, что "рум клиринг гам". С трудом объяснив живому примеру успешной переделки человека в биомеханизм с одной программой, что мне не надо делать уборку, я, уже окончательно проснувшийся, решил поесть и погулять в своё удовольствие. Так как выходные в командировке явление редкое, даже можно сказать, уникальное.
Остатки некогда европейского парка, заложенного русскими эмигрантами, ещё позволяли представить, каким был парк в свои лучшие времена. А сегодня он просто жил. Всю ночь дул ветер и смог, от труб работающих заводов и домашних печей, тянувшийся от горизонта до горизонта, откочевал куда-то за один из них. Солнце, до этого мутным кругом проявлявшееся на сероватом фоне неба, теперь светило ярко, слепя и играя искрами, проскакивающими в мраморной крошке. Я прошёлся по парку, полюбовался прудом с зелёной ряской у берега, сел на скамейку ещё "сталинского" фасона, аккуратно вычищенную и покрашенную. Большие деревья, словно держались своими кронами за небо ослепительно синего света, опоясывались короткими дорожками, засыпанные мелкой крошкой из белого мрамора. Было приятно сидеть на солнце, греться и понимать, что тебе не надо нестись куда-то, доказывать что-то босу очередного "китайского экономического чуда" из двух полуразвалившихся зданий, теребить транспортного агента. Вы-ход-ной! Под напором чувств вытягиваю ноги вперёд, окидываю взглядом сидящих на скамейках. Конечно же, как и у нас бабушки гуляют с внуками, подростки балбесничают, обсуждая что-то, рассыпаясь задорным смехом, и старики по лавочкам с газетами и журналами. Кое-где идёт бой на шахматных досках, плавно обходят фланги противника древние китайские облавные шашки "вэйци". Всё как обычно.
- А вот теперь удар. А потом главный калибр. - Старик на соседней скамейке говорит по-русски, явно для меня. - Это я об том старикашке в синем плаще. Всегда делает вид, что плохо играет, а потом удар по флангу и, как завершение, главный калибр - шах и мат. Играет с новенькими в парке на деньги. Так, по мелочи. Один - два юаня. На стаканчик эрготоу.
- Вы так хорошо говорите по-русски. Как русский. - У него действительно прекрасный русский язык.
- Так я и есть русский. - Старик поправляет очки с ободками, закреплённые тесёмками ядовитого лимонного цвета. - Я это ..., - он замялся, - остаток, осколок "старого мира". То есть ядовитая белая императорская змея за рубежом. А так, я такой же старый китаец, как и все в этом парке. Только с тугим слухом от артиллерийской пальбы. Ха-ха-ха.
Действительно, лицо как у китайца. Так же улыбается. Даже на лице небольшими островками намёк на бороду. Про одежду и говорить не буду. Типичный китайский старик в "маоцзедуновке", кепке, толстых ватных штанах и на ногах "бусие". Бусие это такие тряпичные тапочки, на плоской подошве, дешёвые и очень удобные для носки. Тут все ходят в них.
- Ну, зря вы так. У меня отношение к истории другое. - Я отбиваюсь от своего желания насесть на старика с вопросами. - Сейчас, главное, собрать всех русских.
- Идеалист. - Старик хмыкнул. - Запомни - мы русские сами себе враги. Только перед лицом большого врага мы можем объединиться. А так, кто во что горазд. Рак, щука, лебедь. - На дорожку вступила высокая и очень симпатичная женщина, явно направляясь к нам. - О, за мной. Дочь сына приехала забирать в Австралию. - Он постарался расправить сморщенное шерстяное одеяло, напоминающее больше солдатское. - Внучка так долго не приезжала. Документы на меня оформляла.
- Поедите? - Поинтересовался я.
- Поеду. Не могу смотреть как гибнет мой город. - Он оглядел меня. - Военный?
- В отставке.- Я усмехнулся. - А видно?
- Видно. Я вижу военных, так сказать, под всякими одеждами. Тем более, русских военных. Всё-таки, как не крутили большевики, а старую косточку до конца не вывели. - Он довольно крякнул. - Видел я тут американского шпиона из Пекина. Тьфу, ни тебе выправки, ни тебе такого вот молодца. - Он неожиданно обернулся в пол-оборота ко мне. - Слушай, а давай я тебя со своей внучкой познакомлю? Она будет спокойно жить с таким вот. Офицером. - Последнее слово он произнёс как-то по-особенному, чуть ли не нежно.
- Нет, спасибо. У меня жена, дети. - Я, конечно, оценил подходящую женщину по достоинству. - Хотя, могу признаться, что внучка ваша - девушка очень красивая и модная. - Старик довольный такой оценкой, вскинул голову. - При других обстоятельствах непременно познакомился бы, но ...
- О! Верность жене это как верность стране. И она, действительно, такая красивая?
- Кто? - Не понял я. - Страна?
- Страна? - Старик улыбнулся. - Твоя жена?
- Красивая. - Я улыбнулся подошедший женщине, встал и поздоровался на английском.
- С ней можешь говорить по-русски. Она, слава богу, не забыла язык предков. Хотя не говорит так быстро и свободно. - Старик протянул руку женщине. - Видишь, пока сидел в парке, нашёл тебе прекрасного кавалера. Только он женат и у него дети.
- Мой дедушка очень хороший и старается меня выдать за русского. - Женщина улыбается и видно она его очень любит. - Заботится о мне как словно я маленькая девочка.
- Последний раз, - старик шмыгнул носом, - я держал на руках маленькую девочку - мою младшую дочь. И было это в сорок шестом.
Уже уезжая на коляске, в которую я помог усадить его, старик вдруг поманил меня пальцем, а затем, ухватив за лацкан плаща, подтянул ближе к себе. Чтобы быстро прошептать на самое ухо - чётко и внятно выговаривая каждое слово.
- Запомни. Тебе тут ещё работать с этими китаёзами. - Он торопился, словно на прощание пытался сказать самое важное. - Тут нужна хитрость, хитрость и ещё раз хитрость. А главным калибром, который прошибёт их хитрость, будет улыбка. Улыбайся, улыбайся, но помни, что у него за спиной нож. Такой мягкий нож в виде дружественных объятий. Ты военный, тебе это надо знать! А мне уже умирать пора.
Проводив эту пару до машины, я тогда решил, что старик немного не в своей "тарелке", отчего и в невпопад говорил, и дал мне на прощание такой вот совет. Хотя, правильней бы назвать это не советом, а тайным знанием. Сейчас же, после двадцати пяти лет работы в Китае и с китайцами, я полностью согласен с ним. Китаец, даже самый лучший твой друг, всегда имеет за спиной такой мягкий и очень опасный для тебя нож. Который он всадит тебе если не в грудь, то в спину, в самый удобный для него момент. И не потому, что он такой плохой, а потому, что просто он сейчас на тебя обижен или у него ситуация сложилась так, что он вынужден был подставить тебя. Поэтому, дружба всегда должна быть очень тёплой и с обязательным наличием огнетушителя под боком.
Конечно, мне можно возразить, что и среди нас, русских, есть такие люди. И эти возражения будут верны, и я с ними полностью соглашусь. Только вот никак не выходит из моей головы строчка из письма военного разведчика, а по совместительству путешественника и известного натуралиста, действительного члена Российского географического общества, генерала-майора Николая Михайловича Пржевальского - "Если бы вы видели, как презрительно смотрят на нас китайцы! Паршивый (извините за выражение) китайский мандарин не станет ни за что с вами говорить, считая это для себя унижением". И, по большому счёту, мало что изменилось с тех времён. Культура меняется. Люди с трудом.