Аннотация: Глава первая из законченого произведения - попытки понять.
Тогда, сейчас и как это можно ощутить?
Глава первая
Высадка в лес наиболее безопасный способ проникновения. Лес, как правило, не самое посещаемое место, а вид огненного кольца и выходящих из него людей, где-нибудь на городской площади, не самое приятное зрелище для неподготовленного человека. Да и "путешественникам" тоже нужно время чтобы прийти в себя. Вот и я, шагнув из туннеля, сразу опустился на колени, стал хватать воздух, выталкивая из себя это жёсткое и скользкое, пытавшее задушить меня.
Что бы прийти в себя требуется минута - полторы, ну, максимум, две. А тут мне пришлось даже лечь на землю, на влажную и мягкую от многовековой опавшей листвы. И это было очень плохо. У меня уже пять командировок в этот период и самый богатый опыт переходов в нашей группе, вообще, но такое было в первый раз. Откинувшись на спину, пережидая волны прокатывающей по телу боли, я смотрел на небо, столбы солнечного света, пронизывающие лес. Красиво. Очень красиво. А технари что-то с системой там не то или опять что-то напутали. Редко, но какие-то сбои бывали. Наши учёные мужи полагали, что это было связано с какими-то ещё не исследованными факторами временных волн, но среди нас всё-таки бытовало мнение, что тут вопрос не науки, а техники. Или наших расчётчиков. Спутали там минус с плюсом.
Недалёкий взрыв гранаты и рассыпавшиеся пулемётные трели, перемешанные с ружейными щелчками, подбросили меня с земли. Не послышалось? Нет, ружейные щелчки, автоматные короткие очереди, взрывы гранат, недлинные очереди пулемёта. По звуку этот похож на Максим. А куда и в когда я попал? Я покрутил часы на руке, стараясь рассмотреть стрелки, старательно расплывавшиеся на циферблате. Мда, переход был крайне не корректным. Зрение село. Хорошо, что не ослеп. Как правило, если зрение портилось, то через пару часов оно восстанавливалось. Не могу сказать, что практически во всех переходах что-нибудь у кого-нибудь, да случалось. Но было, было. Вот такие у нас прекрасные условия работы, которые полностью компенсируются тем, что ты какие-то часы находишься среди своих или не своих предков, дышишь другим воздухом, ощущаешь себя среди них. Адреналина! Не горы, а просто океаны! Но вот этот жаркий бой в самой непосредственной близости мне не нравился. Нас никогда не отправляли в условия боевых действий. Правила, правила и ещё раз запретительные указания.
Свистнувшая над головой мина ухнула где-то недалеко, сбив взрывной волной листву с деревьев. Я плюхнулся на землю, закрутил головой. Должны были вывести окно в лес. Но почему бой в лесу? И к тому же, выбранное время посещения ограничивается недельным сроком до наступления каких-либо событий угро-жающих здоровью исследователям. А тут? Ещё одна мина ухнула уже впереди. Понятно, идёт пристрелка, и поэтому мне надо уносить ноги отсюда. Короткими перебежками от дерева к дереву я пробежал эту полянку и выскочил на аллею. Приятную такую аллею, усыпанную мелким гравием, аккуратно обложенную кирпичом. Я в парке? Но каком? И в каком городе, если тут бои. Мины стали падать часто, перемещаясь в сторону боя. Я побежал в другую сторону. Нет, не по аллее, а по кустам, быстро соображая, что мне делать и как быть. Принять решение нужно было срочно. Так как для срочной эвакуации требовалось не менее пяти минут. Я притёрся спиной к основанию гипсовой статуи пионерки-юнатки или колхозной пионерки с кроликом-игуаной в руках, оглянулся. Так, мины, вроде, рваться перестали, можно давать сигнал. Совмещение стрелок в определённой последователь-ности не требует много времени. Тут, главное не сделать ошибки. Коммуникатор, замаскированный под наручные часы первого московского часового завода, радостно отозвался, сигнализируя об отправке сообщения. Теперь остаётся только ждать появления огненного кольца, куда ты и должен нырнуть. Стало так тихо, что внутри завозилось крайне неприятное ощущения. Я закрутил головой, осматрива-ясь вокруг. Вроде всё в порядке. Никого не видно, ничего подозрительного не слышно. Птицы решив, что эта странная гроза прекратилась, запикали, обмениваясь, очевидно, мнениями о происходящем вокруг них. Деревья затрясли ветками, стряхивая с себя звуки недавнего боя. И круг стал проявляться. Я привстал из своего укрытия, на четвереньках пополз к точкам на земле, готовясь вновь пережить переход назад. Обратно переход значительно легче.
Это потом я узнаю, что свою пулю, мину, снаряд ты не слышишь. Не слышишь и всё тут. Других слышишь, а свою нет. Как не будь ты внимателен, как не берегись - пуля, мина, снаряд, стремящийся убить тебя, ты не услышишь. Такая вот странность на войне. А в этот раз меня невидимая сила подняла, подбросила, словно взвешивала, а потом бросила обратно на мелкий гравий аллеи. В быстро ускользающей реальности тело моё ссыхалось, круг рос, голова превращалась в коло-кол.
Очнулся я от влажного языка собаки, старательно облизывавшей моё лицо. Собака? Голова моя колокольным звоном отозвалась на повизгивание собаки, толкавшей меня носом в шею. Вставать? Я попробовал двинуть сначала одной рукой, потом другой. Вроде целы. Ноги тоже чувствую. Кожа очнувшегося тела пошла мурашками, отзываясь на мокрую траву. Значит, позвоночник не повреждён. Соба-ка увидев, что я открыл глаза, завиляла хвостом, ткнула сильней куда-то в область уха. Вставай, мол, хватить валяться! Логично. Пересилив боль я приподнял голову. Но увиденное удивило очень сильно. Я, живой и вроде как целый, лежал посреди кустов, в носках и трусах. Ни коммуникатора, ни одежды, ни документов, ни денег. Положив аккуратно обратно на траву голову-колокол, я попробовал вызвать по очереди свои встроенные службы. Отозвалась только справочно-информационная служба с докладом о неисправности и необходимом времени восстановления системы. Спасибо атомам, хоть что-то осталось. Сидевшая рядом собака гавкнула, обрушив установившееся в голове равновесие, застучала хвостом по ногам, добавляя невыносимую боль мышцам ног. За что?
- Ты смотри, твоя Лая кого-то нашла.
- Похоже, что да. Лая! Лая! Ты где?
Собака дёрнулась на зов, но вернулась, звонко круша остатки моего колокола-головы громким радостным лаем. Хорошая собачка, хорошая, спасаешь живого. Но только зачем так громко-то?
Кусты зашуршали, пропуская ботинки с обмотками, а затем и их хозяев. Красноармейцы с повязками на рукаве, санитарными сумками на боку и винтовками за спинами. Свои. Хотя в отношении меня сейчас трудно сказать кто свой, а кто чужой. Я не имею право принимать одну из сторон в конфликте. Хоть убивают на твоих глазах. Не имею право на вмешательство и всё тут. Правила, правила и запретительные указания. Если у тебя есть возможность на эвакуацию. А в моём слу-чае как? Давай соображай быстрее. Ох, голова трещит.
- Ты что тут делаешь, парень? - Один из них, который помоложе, присел, приоткрыл мне полураскрытые веки. - В таком уютном месте?
- Лежу, как видите, граждане-товарищи. - Прохрипел я. Голос не слушался меня, срывался чуть ли не на повизгивание. Что-то новое.
- Видим, видим. - Поспешил заверить меня второй постарше. - Лая, отойди. Дай товарища посмотреть.
Собака, словно поняв его слова, отошла, села и, высунув язык, смотрела, как меня ощупывали её хозяева.
- Вроде цел. - Постарше подтолкнул сумку назад, потянул меня за руку. - Встать сможешь?
- Голова как колокол. - Тут надо говорить правду. Даже малейшая ложь сра-зу поставит тебя в самое неудобное положение. - А вообще, даже не понимаю как попал сюда. Да ещё в неглиже.
- В чём? - Молодой удивлённо посмотрел на меня. - В чём?
- В трусах только. - Пояснил я. А голова стала приходить в себя и даже стала соображать. Так, тут ситуация следующая - документов нет, денег нет, обстановка враждебная, боевые действия, а я призывного возраста. Тут, надо быть настороже. Объявят тебя дезертиром и на расстрел или, в лучшем случае, в штрафбат. Или их ещё нет? Но говорить следует правду или что-то рядом с ней.
- Звать-то тебя как? - Пожилой поддержал меня со спины, ковыряясь в сумке в поисках чего-то. У меня на спине рана?
- Николай. - Я решил включиться, введя свои настоящие данные. Правила для потерявшегося во времени требует строгого выполнения некоторых шагов, в зависимости от ситуации. И сейчас первый - зафиксироваться во временной структуре эпохи. Для этого следует определить себя по месту, назвав себя своим настоящим именем, своим возрастом. Поставить, так сказать, зарубку на линии вре-мени, в исторических списках. А специалисты Управления уж поработают, выискивая в ворохе исторического старья твоё имя и, соответственно, тебя самого или что от тебя осталось. В остальном же, потерявшийся волен импровизировать. До разумных пределов, конечно. Но на моей памяти в истории нашей организации было всего два таких случая "импровизации". Во втором случае, самовольно "потерявшегося во времени" с трудом изъяли. Первый же, так и прожил всю жизнь, значительно изменив направление движения истории в своём регионе. Но у них всех был коммуникатор. А у меня его нет. И вряд ли будет.
Второй шаг - максимально эффективно вжиться во время, в существующие порядки, социум. Не стараться вносить какие-либо новшества или совершать рево-люции. Как технические, так и социальные. Просто жить, выживать и всё фиксиро-вать. Последние версии регистратора в особых условиях могут писать до шестиде-сяти лет. У меня такой.
А затем и третий шаг. Не заводить семей, не иметь детей. Не создавать вре-менных коллизий. У нас даже тема такая была. И зачёт. Только, по большому счёту, те, кто писал это правило, не имели представления о том, как бывает в жизни. Или наоборот, слишком хорошо знали то, о чём писал. Пятерых из организации попросили после того "как". Как узнали? То есть великая тайна высших сфер, которые нам - "регистраторам", как в шутку зовут наши группы там, на "верхах", недос-тупна. Потом, когда вырастишь, ты будешь посвящён. А пока. Правила, правила и запретительные указания.
А пока я делаю попытку подняться, сжимая мускулы своего непослушного тела. Как же больно!
- Николай Петрович Романцев. - Фамилия самая простая. И я сам простой-простой. - Вот приехал к невесте отдохнуть. А тут война. Её поезд разбомбили, еле нашёл её адрес в этом городе.
- Да? - Молодой недоверчиво посмотрел на меня.
- У меня немного путается всё. - Я не врал. Голова неслась как карусель. - Это я отдыхал, а она ко мне ехала...
- Ладно, ладно, потом. А что случилось-то? - Пожилой ощупал мою голову, покачал неодобрительно своей головой.
- Там бой, тут прятался. А потом снаряд. Волной меня на землю. Ударился головой. Это я помню. А потом... - Я ойкнул от удара боли по голове. - Потом ни-чего не помню. А сейчас ни часов, ни документов, ни денег.
- Мародёры или дезертиры. - Кратко и зло бросил молодой. - Расстреливал бы я их на месте. Идти можешь?
- Лучше нюхни. - Пожилой, из-за спины, сунул что-то отвратительно воню-чее, перехватившие моё дыхание. Я закашлял, затряс головой. Но картина вокруг стала значительно чётче. - Ну? Продышался? Нашатырь самое первое дело для го-ловы. Давай, вставай-ка. Идти надо отсюда.
Ноги не слушались, вытягивали меня то вправо, то влево, заводили кругами. Санитары подхватили меня под мышки, поволокли через кусты. Лая вертелась во-круг, радостно крутя хвостом.
- Хорошая собачка. - Я попробовал разговорить себя, отвлекая от неприят-ного действия. - Обученная?
- Нет, как-то сама ищет раненых и сообщает нам. - Они осторожно опустили меня на землю. Из ушей пошла кровь, меня стошнило.
- Контузия у тебя, парень. - Кусок марлевого бинта, мгновенно напитав-шийся кровью, только развозил кровь по щекам и шее. - Ну, ничего. Сейчас в гос-питаль, а там врачи помогут, подлатают. - Они подхватили меня, понесли. Снова земля закрутилась вокруг меня.
Очнулся я от громкого стона. Раненный красноармеец на плащ-палатке на-против меня стонал громко, прижимая к себе руку. Его босая нога тёрла пяткой землю, выкапывая ямку. Вторая нога, неестественно вывернутая в сторону, упира-лась ботинком в голову лежавшего дальше раненного. А дальше лежал другой, а рядом ещё и ещё. Приёмник госпиталя, если этот белый флаг с красным крестом над входом обозначает госпиталь.
Среди нас ходил мужчина, в некогда белом халате со следами застиранной крови часто, наклонялся к лежащим, у кого-то что-то спрашивал, что-то давал, го-ворил. И многих уносили в здание школы с цифрой "один" и "одна тысяча три-дцать пятый год", горделиво выпяченной на фасаде. Но на их место приносили всё новых - военных и гражданских. И у большинства были осколочные ранения. Бой за город жесток как к военным, так и гражданским. Немцы же били по городу и снарядами, и минами, стараясь в очередной раз выбить оборонявшихся из города. Лежавшая рядом пожилая женщина, шептавшая молитву, глубоко вздохнула, об-мякла. Умерла? Дойдя до меня, мужчина устало вздохнул, присел на корточки.
- Что у тебя? - Он потрогал меня за тело, покачивая его, словно пробуя убаюкать. - На что жалуемся?
- На контузию. От взрыва артиллерийского снаряда. Только не знаю чьего нашего или немецкого.
- Вот так. Контузия. - Он держал меня за плечо, поворачивая в разные сто-роны, явно стараясь рассмотреть голову. - А голову где так мастерки побрили? Ни волоска, аж блестит.
- Какие волосы? - Я охнул от его прикосновения к какому-то участку голо-вы. - Я не стригся...
- Ладно. Воинское звание, часть. - Он вытащил блокнотик и карандаш.
- Я не военный. Просто был в парке. А там снаряд. А потом меня нашли са-нитары и принесли сюда.
- Документы? Нет? - Он оглядел меня. - Ах, это ты. Нам говорили, что на-шли жертву мародёров. Так откуда ты? А лучше давай по порядку. Фамилия, имя, отчество. И так далее.
- Меня зовут Николай Петрович Романцев. Мне двадцать пять лет. - Я гово-рил уверенно, старательно. Ведь я говорю правду. - Я приехал сюда отдохнуть. - Меня вырвало. - Невеста ко мне ехала, а вот не доехала.
- Родился где? - Вздохнул мужчина, отодвинувшись чуть в сторону.
- Родился? - Вот тут проблема. Легенда, отработанная "на всякий случай", плыла в голове, не улавливалась никак. А значит, мне надо тупить. Я сделал самое тупое лицо какое мог. - Не помню.
Его рука с карандашом зависла над блокнотом.
- А как зовут невесту?
- Не помню. - Я запаниковал, затравленно оглянулся вокруг. - А я где? Что сегодня? - Я схватил его за руку, сжал что было силы. - Товарищ, помогите, я не помню.
- Мда? - Он освободил свою руку. Заглянул в лицо. - Идти можешь?
- А? - Я испуганными глазами посмотрел на него. Главное не переиграть.
- Идти сможешь? - Более суровым голосом переспросил он.
- Попробую. - Я потянулся встать и упал обратно на землю. Меня снова вы-рвало.
- Так. - Неопределённо протянул медик. - Ладно, лежи. Не захлебнись толь-ко. Лучше ляг на бок. - И пошёл к пожилой женщине, не подававшей признаков жизни. Так и есть. Скончалась. Он закрыл ей глаза, накрыл лицо её же платком, шагнул к следующему. Война это конвейер. Жестокий, безэмоциональный конвей-ер смерти, в котором чувствовать начинаешь потом. Если остаёшься живым. Я так понимаю.
За мной пришли минут через десять, в которые меня два раза перекладывали с места на место, а я обдумал всю линию своего поведения перед медиками и пред-ставителями особого отдела. Ведь меня с моей версией об амнезии могли посчи-тать симулянтом.
Но меня отнесли в школу, где в классе с партами в одной половине, и ящи-ками с медицинским имуществом в другой, профессор внимательно меня осмотрел, задал кучу вопросов, смысл которых свёлся к одному - выяснить симулирую я или у меня, в результате контузии, действительно частично пропала память. В заклю-чение нашего общения он, буркнув, что уши мыть надо, потянул меня за ухо, за-глянул в него и присвистнул. После чего громко потребовал ваты, бинтов, много воды и медсестру, которая бы откупорила мои уши от засохшей в них крови. Уходя, он погрозил пальцем ком-то за дверью и произнёс что-то на латыни, подкрепив по-русски: "Контузия. Осложнённая контузия". А я оказался в коридоре с прочищен-ными кровоточащими ушами, с головой, как у мумии, замотанной в бинты, в тру-сах и носках.
Госпиталь три раза поднимался, тяжело ступая, скрипя ободьями телег, шаркая сапогами, взрывая землю костылями, скрываясь от охотившихся на него немецких самолётов, перебирался на новое место. Как контуженный я находился при госпитале до излечения, без документов и без особого лечения. Не до меня бы-ло. Я же перебирался вместе с ним и потихоньку врастал в жизнь. Встал на доволь-ствие как выздоравливающий. Ведь, руки, ноги на месте, голова, хоть и дурная, но на месте, речь восстановилась, головные боли мучили всё меньше. Получил ком-плект застиранного обмундирования - галифе, рубашку с блёклыми петлицами за-щитного цвета, обмотки, пару ботинок, пару портянок и, наконец, брезентовый ре-мень. Пилотки не досталось, поэтому тонкая суконная будёновка завершила моё превращение в человека образца 1941 года. Справившись с помощью санитаров со всем этим богатством, через пару дней я потихоньку стал включаться в жизнь гос-питаля - вместе с санитарами таскать раненных, ящики с медикаментами, колоть дрова, то есть работать на благо госпиталя, постепенно "возвращая память". Врачи всячески помогали мне "восстанавливать" память. Профессор, в свободные мину-ты осматривавший меня, описывал мою амнезию, задавая всякие каверзные вопро-сы. Но память моя работала хорошо, ответы вязались друг с другом. Отчего карти-на амнезии получалась чуть смутной, но приятной для профессора. Глотая собран-ные профессором наборы порошков, я старательно, но не настойчиво, гнул своё. Мне нужны были документы. Легализоваться в военной обстановке вещь наиболее важная, чем наличие одежды и крыша над головой.
В серости уходящего жаркого дня, уставший от перетаскивания раненых из грузовиков в вагоны санитарного поезда для отправки дальше в тыл, я сидел на краю пирона вместе с другими санитарами. За спиной, в нескольких пакгаузах, ле-жали раненные, ждавшие отправки, а к ним подвозили и подвозили. Но поезд ушёл, а когда будет следующий никто из нас не знал. Откуда нам знать? Мы-то не знали где теперь наш госпиталь. Приехавший с новой партией раненых знакомый води-тель буркнул, что "госпиталь ваш того - тю-тю". Куда "тю-тю" он не знает. Сам же едет по новому наряду на склад за снарядами. Отчего мы все, приписанные к госпиталю, грустные и уставшие сели на край пирона, свесили гудевшие от напря-жения ноги и с трудом устроили натруженные руки. Что делать? Старший по ко-манде - старый санитар Валентин Пахомович, которого почему-то все звали Сабир, негромко и ёмко помянув всех святых, приказал всем сидеть, ждать и ушёл на стан-цию. Кто-то стал крутить самокрутку, кто-то лёг на спину, устраиваясь поспать. Вечерело, а мы не обедали, и по всему видать, не будем ужинать. Девчонки из ближайшей деревни, пришедшие для ухода за раненными, одна за одной исчезали в вечернем воздухе, оставляя нас один на один с несколькими пакгаузами раненных, молчаливыми стальными рельсами и наступившим вечером.
- А ведь немец-то рядом. - Один из санитаров за моей спиной снял сапог, стал перематывать портянку. - Мне тут один обходчик со станции сказал, что нем-цы нападали за сегодняшний день несколько раз на наши колоны недалеко, взорва-ли что-то там.
- Диверсанты. - Второй сплюнул, затёр плевок подошвой. - Мелкие группы.
- А диверсанты от основных сил не вдалеке. Они на то и диверсанты, что бы расчистить пути для своих. - Первый санитар стукнул каблуком по стенке пирона. - Как бы не попасть как кура во щи.
- Мда, было бы не совсем хорошо. - Согласился с ним второй. - Тягу надо делать.
- Сделаешь. А тебя как дезертира.
- А мы ищем свой госпиталь.
- А документы?
Документы сегодня утром собрал зачем-то главврач, обещая вернуть вече-ром. А без документов передвигаться в потоке беженцев, а, не дай бог, по лесу, в обход, выставленных на дорогах застав, значит только одно - как наименьшее зло разговор на повышенных тонах с офицером наряда, которому ты попался, как са-мый неприятный, даже опасный вариант, с представителем особого отдела.
- Мда, дела. Без документа никуда.
Мне же было всё безразлично. Я устал, словно, меня гоняли не одну неделю по полосе препятствий в нашем центре, где нужно не только мышцами работать. Вот какие напряжения тут для людей. Нечеловеческие.
- А ты, ту, чёрненькую видел? - Это теперь справа.
- Какую?
- Какую? - Спрашивающий передразнил ответ. - Да, ту, что нам хлеба дала.
- А-а-а. - Щёлкнула спичка о коробок. - Ну и что?
- Ты видел какое у неё богатство? Мечта. И сама она что называется...
- Кому что, а голодной куме только хлеб на уме. - Коробок спичек потрясли. - Спичек совсем нет. Надо будет у завхоза пару коробок купить.
- Хватить валяться! - Сабир появился из темноты. - Быстро поднялись и за мной бегом. И не шуметь! Тихо!
Озадаченные мы затрусили по шпалам за ним в темноту ночи. Кто-то попы-тался задать вопрос, но Сабир одним словом пресёк все попытки вступить в разго-воры. Едва мы вошли в перелесок в конце тупика, Сабир повернулся к нам, присел.
- Сели ребятки, сели. - Он шмыгнул носом. Повертел головой вокруг. - Тут такое дело, ребятки. Немцы на станции.
- Как немцы? - Кто-то крякнул, кто-то помянул по матери. - Почему? А ра-ненные? Что же с ними?
- Какие раненные? - Сабир вытер рукавом пот с лица. - Сколько их там? А нас сколько? Ладно, винтовки были бы. А то...
В темноте рассыпались ружейные выстрелы, застучали автоматы, а потом над этим всем ухнуло что-то на станции, освещая окрестности ядовитым красным светом, потом ещё рвануло что-то, ещё.
- Там боеприпасы рвут!- Сабир рванулся дальше в лес. - Ходу, ходу, твою душу мать!
- Это верно. - Кто-то крикнул, перекрывая гул взрывов. Мы гурьбой бежали за ним следом, стараясь не потерять друг друга из виду. Бежали всё дальше от раз-горающегося пожара, взрывов на станции. Чем дальше в лес, тем меньше попадёт. У этих берёзок тонкие стволы, хоть их много.
Потом мы шли по перелескам, молча, редко перебрасываясь словами. Да и что говорить? На душе было отвратительно муторно. Для меня это было всё внове. Люди, мотивация, события и люди в них. Особенно меня поразил наш побег со станции от пакгаузов с ранеными. Почему Сабир и другие поступил именно так? И почему я не вернулся, хотя должен был бы вернуться, а побежал в лес со всеми ос-тальными? Почему никто не попытался эвакуировать раненных? Всё страшно запу-танно и непонимаемо. Вот такая вот реальная война. И ужас весь этот никакие хро-ники с документами не опишут. Да и могут ли слова это передать?
Под утро моя уцелевшая система радостно доложила о восстановлении и го-товности к работе. Немного отстав от всех под благовидным предлогом, я поставил задачу протестировать остальные системы, просмотреть на предмет возможности использования оставшегося. А потом припустил за растворяющимися в зыбком по-лотне тумана фигурами санитаров. Оставаться одному посреди этого "молока" мне крайне не хотелось.