Lib.ru/Фантастика:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь]
1. Страна изучаемого языка.
Страна изучаемого языка. Многие из обучавшихся на факультетах иняза всевозможных институтов в 60-70-е, да и в 80-е годы прекрасно понимали суть этого выражения. И его глубокий смысл с горьким привкусом, когда на третий или четвёртый день из разговоров со студентами старших курсов становилось ясно, что как не изучай прилежно и тщательно этот язык, всё равно говорить как "там" не будешь. А если и будешь говорить с "правильным" акцентом, не напрягаясь, то обязательно где-нибудь, да "проколешься" советской действительностью. К тому же, вероятность наступить подошвой ботинка, туфельки, сапога на землю этой "страны изучаемого языка" равна примерно нулю с какими-то там сотыми или, вообще, стремится к абсолютному нулю. Если, конечно, у тебя нет "блата" или "волосатой руки", тянущей за длинные пряди модной причёски наверх. Туда, где находится дверь-проход в эти самые сотые после нуля.
Но язык. Язык Сервантаса, Гёте, Шекспира, через русский перевод, со страниц книг, экранов кинотеатров, черно-белых экранов телевизоров проникал вглубь нашего неокрепшего юношеского сознания, заманивая к оригиналу, подталкивая мыслью "А как на самом деле?". И если английский, немецкий, французский и прочие "западные" языки ещё можно было как-то осилить и прочитать со словарём заветные строки, мучаясь от понимания своего невысокого уровня языка, то вот восточные языки представлялись чем-то недосягаемым из "Терра инкогнита". На полках книжных магазинов можно было найти, если поискать хорошо, даже русско-финский разговорник, а начальный курс китайского языка или корейского можно было искать долго и, в результате, не найти. Отчего эти неуловимые языки манили ещё сильней. Конечно, в нестройные ряды желавших "овладеть" языком, приходили непростые люди, которые уже знали наперёд что учить, зачем учить и, главное, куда попадут по распределению. И они учили, сдавали и попадали туда, в область сотых после нуля.
Среди тех, кто попадал в две цифры после нуля, в эту когорту "идеологически подкованных, высокообразованных и достойных представителей советского общества в иностранных государствах" отдельную касту составляли военные переводчики. В разные годы, в разных политических условиях, по разным причинам люди приходили в стены Военного Института Иностранных Языков, откуда выходили обратно в мир совершенно другими. Очень выделявшихся среди МГИМОшников, ИССАшников и особенно Педов, попадавших в эти сотые либо благодаря "волосатому механизму подъёма", либо совершенно случайно, так сказать, по воле случая. Но начинала вся эта каста с плаца.
Вот и мы, поступившие в ВИИЯ, стоим на плацу полевого учебного центра, где сдавали экзамены гражданские и срочники с западных военных округов. Наш же, "восточников", собирали в славном городе Уссурийске, где автомобильное училище специально для таких "диких" сборов солдат-срочников держало на отшибе, рядом со стадионом, площадку солидного размера. На этой площадке, подмерзая порой утром в брезентовых палатках, мы провели три месяца, восстанавливая свои уже потухшие от армейской жизни школьные знания по русскому и иностранному языку, литературе, истории. А потом сдавали экзамены. Вместе с офицерами, поступавшими на "офицерский курс". И как матросы на одной тонущей шлюпке, мы передавали друг другу шпаргалки, старались быстро и чётко рассказать ещё не прошедшим через комиссию о вопросах в билете, попавшем на экзамене. Поступавших было много, а билетов раз-два и всё. И это спасало многих.
А теперь мы стоим в новенькой, даже хрустящей от своей новизны, форме, пилотках, в ещё не разношенных и от того узких юфтевых сапогах, ремнях, затягивающих молодые тела, с тяжёлой фляжкой с водой, давящей на пояс. Ждём распределение языков. Там, где-то в штабном бараке бурлит, формируясь, наша судьба. И мы волнуемся, кто-то больше, а кто-то уже меньше. Все поступившие на восточный факультет знают, что первая учебная группа - тридцать человек, идут на китайский, третья всякие там ближневосточники, а вот вторая учебная группа - вопрос. Кто, что и как? Бродившие среди абитуры слухи о распределении языков, достигли наивысшего накала во время переодевания в форму. Названия каких только языков не вспыхивали во время кратких перекуров! Лаосский, кхмерский, идиш, эфиопский. "Амхарский " поправляли прапорщики-старшины курсов, участвовавшие в разговорах вокруг врытой в землю полубочки в дальнем углу палаточного городка, исполнявшего роль курилки. Но конечности и определённости, приносящей успокоенность в наши души, не было, от чего ладони противно потели, ткань гимнастёрки прилипала к не менее потной спине, пересохшее горло требовало просто холодной воды.
День нашего торжественного въезда в стены ВИИЯ сопровождался наплывом родственников, знакомых, просто зевак, растянувшихся вдоль знаменитого высокого забора с острыми пиками-шишечками на самом верху. Где потом мы частенько благополучно рвали казённое обмундирование. В первые же дни, активно обживая просторы этого странного пространства, вместившего в себя старинные казармы екатерининской эпохи, современные здания и пристройки, мы проникались пониманием, что это наш дом на ближайшие пять лет. Место не только нашего обучения и взросления со всеми вытекающими последствиями и зигзагами, но и установления нашей дальнейшей судьбы, которая для нас была туманна и неясно зыбка. Как утренний туман над палатками учебного центра ВИИЯ, куда мы вошли разнородными и разношёрстными компаниями, а выехали первым курсом ВИИЯ.
На третий день в проём двери учебного класса, который мы оттирали до блеска, шагнула фигура. Старшекурсник, блуждавший по этажам в поисках сигаретки, услышал наш задорный ржач из класса и решил позаимствовать её у нас. Укладывая вторую сигарету за ухо, он оглядел нас, стенки, стопки учебников, пособий, понимающе кивнул. "Китайский?" - Голос у него был сочувствующий - "Мда, ребята, вам повезло. И у вас есть возможность вступить на землю страны изучаемого языка. Только на броне головного танка в танковой колоне. Ну, бывайте!" И вышел. В тишине опустевшего класса мы переглянулись между собой. Мда, весёленькое прорицание.
Но я всё-таки вступил на землю "страны изучаемого языка" будучи военным. Неожиданно для себя. Это была первая поездка в Китай на такую глубину советских военных, а конкретно делегации погранпредставительского аппарата Пограничных Войск Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР после войны с Японией. Японские внедорожники баловали нас теплым воздухом выдуваемым печками, когда как китайские военные джипы, выстужались на ходу через пять минут. А мы ехали уже полчаса и не мёрзли, что вызывало приятные ощущения от начала поездки.
Вокруг кочковатые просторы Маньчжурии, разрываемые чёрными полосками земли, освобождённые от снега вольным ветром. Дорога прямая, как нитка, и довольно узкая. Двум грузовикам надо расходиться бортами осторожно, так как одно неловкое движение и ты уже в кювете. И мы понимаем почему именно так. Под нами не дорога, как таковая, а насыпь узкоколейной железной дороги, проложенной ещё во время оккупации здешних мест японцами, и превращённая в своё время рачительными китайцами в дорогу. Очевидно, тогда на прокладку настоящей дороги через болота у китайцев не было ни денег, ни времени. А сейчас исходят из простого китайского принципа - если работает, то чего трогать? Или просто руки с деньгами не доходят.
Одинокие фигуры китайцев, бредущие по обочине в оба конца, попадаются всё чаще. Скрюченные, замотанные по самые макушки в шарфы, в толстых ватниках, но обязательно с непокрытой головой. Удивление гасит переводчик, который то ли в шутку, то ли бравируя своим знанием русской литературы, приводит слова Толстого Льва Николаевича "Красота спасёт мир!" "В менингитном жару" - добавляет сидевший сзади офицер связи, которому никак не хотелось ехать именно сегодня. Во второй половине дня транслировался хоккейный матч, а он, страстный поклонник "Динамо", его пропускал.
Всё-таки классики были правы. Зимой крестьянин, торжествуя, всё везёт куда-то , как попало. Вот и этот китайский крестьянин своими толстыми то ли быками, то ли буйволами, запряжёнными в большую телегу, перегородил нам дорогу. Кавалькада дорогих машин встаёт посреди маньчжурской кочки, на расстоянии сотни метров от поворота в деревню. Куда, наверно, этот крестьянин в толстом ватном пальто из защитной военной ткани тащился со своими снопами стеблей кукурузы. Уголь для китайского крестьянина очень дорог, леса, в принципе, уже не осталось, поэтому в печки идёт всё. Сухие стебли кукурузы, сложенные в частые пирамидки по уже пролетевшим мимо нас полям, в том числе.
Невозмутимые китайцы-водители спокойно курят, старшие машин чуть нервничают, мы разглядываем через окно маньчжурский пейзаж и деревню, которая живёт по своему ритму. Вот высыпали дети на окраину, рассматривая возникшую внезапно пробку прямо под их носом, стали подтягиваться и взрослые. Для них это бесплатное живое развлечение с участием их односельчанина, в дополнение к нескольким каналам центрального и местного телевидения. Сопровождающие полицейские ругаются, животные упираются, не желая разворачиваться в сторону от маршрута к желаемому тёплому стойлу, крестьянин тоже ругается. Вернее матерится, откровенно поминая не только извечных персонажей, но и кого-то поважней, так как полицейский делает страшные глаза и грозит ему кулаком. Наверно, селянин всуе помянул кого-то из ЦК или кого-то из местных "уважаемых" людей.
Откуда-то из-под обочины на полотно дороги выкарабкивается крестьянин со связкой стеблей кукурузы за спиной. Сгорбленный под тяжестью этой довольно объёмной связки, он идёт неспешно вдоль стоящих машин. В какой-то момент старик замечает через полупрозрачное тонированное стекло, что в машине что-то не так, отличное от виденного ранее. Он останавливается, ставит связку на попа, опирается локтём на неё. Неспешно поправляет вислоухую шляпу со смешными клапанами на ушах, вытирает пот рукавом, не отрывая взгляда от машин. Тянет время, стараясь разобраться, что там внутри, в машине. Мы вытаскиваем сигареты, чиркаем спичками и опускаем стёкла. Крестьянин столбенеет. Мы улыбаемся, курим сигареты, смотрим на него. Он на нас.
В салоне уже достаточно жарко, но нам нельзя выходить из машин. Принимающая сторона заранее попросила с пониманием отнестись к их просьбе. И мы выполняем просьбу, сидя в машинах и пуская струи сигаретного дыма в открытые окна. Я высовываюсь из окна, чтобы был виден погон на расстегнутой шинели, громко спрашиваю у переводчика, стоявшего рядом с машиной о ситуации впереди. Тот по-русски пожимает плечами, ругает крупный рогатый скот и крестьян, тщательно подбирая слова. Он говорит по-русски. Немного коряво, но честно. Крестьянин вдруг понимает кто это может быть. В этих серых шинелях с пронизанными зелёными линиями погонами и зелёными петлицами. Лицо его не меняется, но глаза! Он съедает нас по частям, разглядывая погоны, лица. Мы улыбаемся, подмигиваем ему. Он чуть заметно улыбается, губы его, потрескавшиеся от мороза, чуть белые от изморози, осевшей на островках растительности на лице, неуловимо шепчут: "сулянь", что значит "советские". Мы первые советские военные в этой местности с 1945 года.
Крестьянин как-то легко, без усилий подхватывает сноп на плечо, перекидывает его за спину, подмигивает нам вновь. И направляется к односельчанам. Деревня, уже в полном составе выстроившаяся у стен крайних домов, стала стекаться к затору на дороге. Контакт местного населения с нами, сидящими в машинах, становится неизбежным. Организуется группа из полицейских, водителей первых машин и самого крестьянина. Толкая ногами и руками упирающийся крупный рогатый скот, стуча по бокам, подобранными с мёрзлой земли, сухими стеблями кукурузы они, наконец, двигают эту стену на дороге из рогов, шкур, горы сухих стеблей кукурузы на обочину. Дорога открыта после пяти минут заминки на дороге посреди полей Маньчжурии, с остатками снежной пелены на кочках в низинах. Протискиваясь между повозкой и стоявшими на обочине крестьянами мы видим как обступают того старика со снопом сухих стеблей его односельчане. Дальнейшее скрывается от нас, уносимых японскими внедорожниками по полотну бывшей японской железной дороги вглубь уезда Мишань, провинции Хэйлунцзян.
Железные дороги в двадцатом веке стали нервами, кровеносной системой истории. По ним империи растекались по планете, по ним вышагивали мировые войны, неслись бури революционных волнений, гражданских войн перемалывая всех и всё в единое целое, выталкивая на поверхность личности совершенно фантастические и героические. С какого бы угла их не рассматривай. Но дороги разные - и по ширине колеи, и по размерам, и по характеру. Так, дорога во Франции милая и уютная, в Германии спокойная, добротная и точная, в Канаде напоминает детскую железную дорогу, раздувшуюся до границ государства. В России же она и разудалая, скоростная, и философски длинная со своей, особенной шириной колеи в 1540 мм. Вся русская дорога, извиваясь в складках ландшафта, стремится к внешним границам, где, в точках соприкосновения, сужаясь, свивается с дорогами соседних государств, которые меньше по ширине колеи.
С Китаем СССР имела два основных железнодорожных перехода - Забайкальск - Маньчжурия, Пограничный - Суйфэнхэ. Вот именно через этот переход я вступил на землю "страны изучаемого языка" в следующий раз, имея в кармане красную книжечку "серпастого и молоткастого" советского паспорта. Комбинация отсутствия ограничений, чётко обозначенных границ - что можно и что нельзя, вкупе со знанием иностранного языка и воздуха, приправленного запахом сгоравшего бурого угля в печах жителей посёлка Суйфэнхэ и готовящейся китайской пищи, вскружили мне голову. Я еду в Харбин, в "восточную Москву", признанную столицу русской эмиграции первой, "революционной" волны по делам одной уже российской внешнеторговой компании. И до поезда, примерно, часа четыре. Билет на Харбин был куплен заранее представителем китайкой компании-партнёром в Суфэнхэ, недели за две, так как купить билет в день убытия невозможно. Ни в сидячий жёсткий, ни в купейный, ни в спальный. В никакой. Сейчас иногда по телевидению мелькают кадры тех лет с моментами "взятия штурмом" китайских поездов волнами пассажиров, держащих высоко над головой билет, зажатый в одной руке, сумку с документами и деньгами, в другой. И опускать второе ниже уровня плеч не рекомендуется. Украдут. И не заметишь как.
Иду по улице вниз, к намеченному на посещение небольшому ресторану, который настоятельно рекомендовал мне представитель. "Немного шумно, но повар хороший. И вообще, в Китае, если в ресторане толпа и дым коромыслом, то значит, что тут повар хороший, и ты получишь удовольствие от еды". Представитель говорил об этом серьёзно и обстоятельно, словно речь шла о серьёзном контракте. Это уже потом, окунувшись в самую глубину китайского общества, мне стало ясно, что еда для китайца как глоток воздуха, крайне необходимый элемент его существования. Утром в семь, в двенадцать дня и шесть вечера китаец, нормальный китаец не испорченный "западным влиянием", думает ни о чем кроме как о еде. И любое отклонение от выстроенного графика приёма пищи вызывает только глухое раздражение, и ты запоминаешься именно этим. Если, конечно, речь не идёт о контракте на несколько миллионов юаней, а лучше всего долларов.
Иду, кручу головой, запоминая удивительные творения переводов местных знатоков русского языка. Что ни вывеска, то шедевр. Только не понятно к какому жанру комедии относить их. "Сумоцки от Соньи", "Приходи-хорошъ будешъ!", "Бистро туда, обратно грус" и, наконец, "Эда для желутка как женшина для мусщыны. У нас их мноко и расных" (Орфография вывесок приводится без изменений).
Ресторан оказался вместительным. Вход со стороны улицы такой небольшой, что кажется - ресторан всего на четыре - пять столика, не больше, а в глубине оказывается огромный зал столов на тридцать. Полностью заполненный жующими, громко говорящими китайцами с клубами сигаретного дыма над головой. Меня проводят к свободному столику почти в углу, рядом со стеклянным кубом, внутри которого крутится повар, разделывающий на мелкие кусочки уже приготовленных бронзо-золотистых кур, уток и ещё чего-то длинное, коричневого цвета, больше напоминающее червяков. Соседи мои, грубые и заросшие маньчжуры, работающие где-то на грузовой площадке, пьют уже третью бутылку местной водки. Алкогольный градус старается победить их, а они едят жирную свинину, чавкая овощами, глотая горячий чай в промежутках между затяжкой сигаретой, глотком водки и выдачей длинной тирады. Которые понимают только они и ещё несколько местных китайцев. Остальные же, пришлые, делают вид, что эта компания имеет право расслабиться после работы. Я, "лаовай" то есть иностранец, тем более ничего не понимаю, хотя улавливаю дух разговора. Кто-то кому-то что-то недодал, и теперь они решают, что с этим делать. И надо ли делать.
Подходит официантка с блокнотом. Она движется среди этой какофонии звуков, запахов, цвета, словно светлое пятно. Удивителен белый передник, чистые, ухоженные руки с действительно "правильным" маникюром, чистое лицо без килограммов пудры. Она зависла надо мной, подняла брови, показывая, что готова слушать мои попытки на пальцах заказать еду. Русских тут уже побывало немало и, насколько я понял, все они, кроме ломанного английского, ничего не могли предъявить. Я заказываю рис, потом курицу, а потом прошу принести что-нибудь с "могуй". Официантка, записывающая до этого без эмоций, замирает, поднимает глаза, переспрашивает меня. Я подтверждаю, что хочу что-нибудь с "могуй". Официантка внимательно смотрит на меня, кивает головой, удаляется, покачивая головой, что уже заставляет задуматься меня. Что-то не так?
Через минуты три она появляется с рисом, курицей и дымящейся тарелкой грибов с овощами. Поставив всё это передо мной, она аккуратно поправила салфетку под тарелкой с грибами, и заговорила чуть насмешливо. "Это", - она тычет пальцем с маникюром в блюдо, - "могу" - грибы, а вот это", - она тычет пальцем в сидящих рядом со мной полутрезвых маньчжуров, - "могуй - черти во плоти!" И уходит под оглушающий смех маньчжуров и сидевших рядом китайцев. Я же осознавший разницу между грибами - "могу" и и представителем потустороннего мира - "могуй", немного сконфужен. Вот тебе недельная подготовка и изучение всякого якова. Официантка возвращается, ставит передо мной на стол бутылку пива. "Я не заказывал" - сообщаю ей я. "Это от повара. Ему понравилась твоя шутка". - Официантка улыбается, показывая белые ровные зубы, без золотых вставок, столь модных тут. Я бросаю взгляд на соседей-маньчжуров, изучающих меня налитыми кровью глазами и внимательно слушающих наш диалог, повара застывшего в стеклянном кубе. "Тогда", - говорю я ей, - "дайте им ещё одну бутылку этой водки. Настоящим мужчинам трёх бутылок мало...". На поезд я чуть не опоздал.
Это уже потом я уяснил, что когда китаец говорит тебе, что нет проблем и при этом усиленно старается убедить тебя в этом, то ты должен насторожиться. Что-то будет идти не так. У меня "что-то не так" пошло на двадцатой минуте после отправления поезда. Благообразного вида китаец в очках, появившийся из сумрака коридора, протянул руку с билетом, на котором был пробит и мой вагон, и мое место в купейном вагоне советского происхождения. И, похоже, что именно с момента его продажи китайской стороне вагон не пылесосили и не убирали, так как пыль стояла небольшими облачками и в коридорчике, и в купе, и в туалете. Я вынырнул из такого облачка со своим картонным билетиком. Проявившийся проводник в тусклом свете редких коридорных ламп, морщит лоб, пыхтит. С одной стороны он бы разогнал бы всех к черту, с другой стороны тут иностранец. Ситуация сложная так как он не знает, что делать в этой ситуации, и "потерять лицо" перед пассажирами не хочется. Прихожу на помощь, предлагаю найти начальника поезда, который, конечно же, в рамках своей компетенции решит вопрос. Проводник не очень понял насчёт компетенции, но облегчённо вздыхает, интеллигент кивает согласно головой, с трудом удерживая очки на носу. Идём в "народ".
"Народ" же бурлит по вагонам, расталкивая сумки по полкам, снимая сумки с полок, выгружая еду, пиво, воду на небольшие столы. Обычная суета обычного поезда, только по-китайски - шумно и крикливо. Начальника поезда находим где-то в середине шумных вагонов в сопровождении свиты из двадцати человек. Чуть лохматый пожилой китаец, в фуражке, с трудом удерживающейся на стоящих дыбом жёстких черных волосах, напоминает одного из персонажей французского журнала комиксов для детей "Пиф". Не вынимая изо рта сигарету, он старается быстро решить возникшую проблему - дубликаты билетов на места по всему поезду - от жёсткого сидячего до спального вагона. И он крайне недоволен этим. Вновь мошенники обошли местную полицию, продав дубликаты билетов. Но начальник поезда решает создавшуюся проблему и решает по-китайски. Главное, что бы на ночь у всех было место. И не важно спальное оно или сидячее, соответствует ли категории билета, приобретенного ранее. Я попадаю в сидячий мягкий вагон. Но меня это устраивает, тогда как некоторые из обманутых пассажиров шумят, матерятся, стараясь получить лучшие условия или устроиться в спальный вагон.
Сидящий напротив меня китаец оказывается философом. Преподаватель Харбинского института иностранного языка он ведёт русский язык и литературу, отчего его русский язык очень и очень правильный, порой напоминает речь русских эмигрантов первой волны - неспешную и очень красивую. К тому же, он любит поговорить. Тем более, что собеседник его настоящий русский из новой России. Он задаёт много разноплановых вопросов, стараясь понять, что происходит в СССР, вернее, уже в России. Информации в китайских газетах об этом мало, в основном, негативная. Я ему отвечаю вежливо, обстоятельно, насколько это возможно при таком желании спать. Но тут в его речи проскальзывает нечто, что высекает искру и сон снимает как рукой. Он говорит о неравноправии отношений СССР, царской России и Китая. Говорит горячо, убеждённо, явно от чистого сердца. Даже пот выступил на висках. Эх, ответить бы на это, но я на территории иностранного государства. И опять проскакивает искра. О зверствах советских военных. Начинаю задавать уточняющие вопросы и выясняется, что его отца, ещё нескольких китайцев и русских эмигрантов расстреляли советские военные, вошедшие в Харбин. Но просто так органы контрразведки, а именно эти органы имели право принимать такого рода решения в отношении русских эмигрантов и китайцев в освобождённом Харбине, не расстреливали. После некоторого исследования выясняется, что его отец работал в русской эмигрантской организации русских фашистов в Харбине и лично знал Родзаевского - одного из двух известных лидеров русского фашистского движения в Маньчжурии. Личная обида на наших, выбивших японцев из Харбина? Наверно. Но я не буду терпеть и вежливо поясняю, что фашисты и те, кто с ними сотрудничают, это враги и к ним отношение только одно. И то, что расстреливали, в тех условиях, наверно, было правильным решением. Он обиделся и даже отсел вглубь кресла.
Но китайцы любопытны и любопытство, и в этом случае, снова взяло вверх. Диалог возобновляется, но уже на более нейтральные темы. Он расспрашивает о новой России, я об эмигрантском "русском" Харбине. Так и доехали до утра, до перрона вокзала Харбина, старого вокзала восточно-китайской железной дороги. На перроне, в антураже вокзала, ещё сохранившего образ "тех" времён, мы мирно расстались, пожав друг другу руки и пожелав всего хорошего. Он в потоке пассажиров пошёл на выход, неся в себе стойкое неприятие исторической действительности, я в другую сторону, к встречающим меня, с пониманием того, что многие китайцы всё-таки так и не поняли, что происходило тогда на широких полях Маньчжурии, а правительство поддерживает их в этом непонимании.
Через много лет таким же утром, заполненным непонятной дымкой, шумом вытекающего потока пассажиров, запахами железной дороги, я вновь оказался на том же перроне, где мы вышли тогда. Но это уже был другой вокзал, другой Китай, другой этап жизни "страны изучаемого языка".
Москва, август 2010 г.
Связаться с программистом сайта.
