- Все! Молодец. А теперь - живо в буфет. Минералки там возьми, кофе. Заварное с кремом.
От облегчения слабеют колени. Выдыхаю так, что кажется: случись поблизости воздушный шар, надул бы с первой попытки. Предлагаю на радости:
- Может, сначала прибрать?
- Живо, я сказал! - Рука-клешня цепляет за шею, тащит за собой.
Выходим почти бегом. Уже в коридоре вспоминаю:
- А дверь?
- Да что дверь?
Михал Палыч вжимается в стенку за поворотом. И меня вжимает - за компанию. Вдруг - бах-барабах! Выглядываю - дверь на полу, рядом - ошметки штукатурки. Лаборант Сашка таращится из кабинета напротив. Увидев меня, улыбается понимающе, изображает лицом: "Се ля ви, старик" и уходит к себе.
- Вот стол - да, жалко, - как ни в чем не бывало заканчивает шеф. - Не напасешься на вас.
- Так вы... Так вы там... Серьезно? - бормочу, а у самого губы дрожат.
- Не ной. Не так уж серьезно. Там таймер на десять секунд. - И вдруг - о, чудо! - кажется, начинает оправдываться: - А как с вами еще? Привыкаете ведь, расслабляетесь...
- А если бы... - Глотаю комок размером с кулак. - Ну... Не успели?
- Ну... Даже не знаю, - изрекает шеф и чешет подбородок трехпалой лапой.
Пора привыкнуть, говорю я себе, третий месяц пошел, так что пора привыкнуть.
И - не могу.
В первый раз я увидел будущего шефа весной на экзаменах. Он сидел за столом между семинаристом и поточным лектором. Этих двух я знал, потому что время от времени (чаще не получалось) появлялся на лекциях и семинарах, а вот могучий старикан в черном костюме, похожий на огромного сыча, заставил меня поволноваться. Он молчал всю дорогу, пока я отвечал билет, и не задал ни одного дополнительного вопроса, только выстукивал по столу дробь, в которой словно бы чего-то не хватало, и зыркал из-под бровей так, что думалось невольно: "Ну все, приятель, вот и кончилась твоя пятерочная полоса". Однако обошлось.
Через полчаса он отловил меня в коридоре по дороге в буфет. Предложил отойти в сторонку, взял за пуговицу и представился:
- Меня зовут Михаил Павлович. Для краткости - Михал Палыч. За глаза - Трехпалыч - вот из-за этого... - Махнул перед лицом своей клешней. - Кстати, я не обижаюсь.
- Очень приятно, - пробормотал я, слегка ошеломленный его откровенностью.
- Да... - Он сунул в рот папиросу, пожевал, не зажигая, и спрятал в кулак. - Касательно экзамена. Вы сколько вопросов выучили? Только честно.
- Честно? - Я пожал плечами. - Ну, половину.
- А еще честнее? - Карие глаза прищурились требовательно.
- Два, - неожиданно признался я. - Один из первой половины и один из второй.
- Два из шестидесяти четырех... - пробормотал он и снова пожевал папиросу.
- А что?
- Отвечали чересчур уверенно. Особенно про Гауссиан - преподаватель еще вопрос задать не успел.
- Допустим, - ощетинился я. - И что теперь? Переэкзаменовка?
- Да нет, зачем же. Вы, кажется, в буфет шли?
- Ага.
- А почему в этот? На седьмом этаже ведь ближе.
- Да, но там сейчас убирают, - ляпнул я.
- Так вы поднимались на седьмой?
Я вздохнул.
- Вообще-то нет.
- Понятно. А что у вас в пакете? Ну-ка, живо!
Я, признаться, спасовал перед такой бесцеремонностью. Послушно развел в стороны полиэтиленовые ручки. В пакете не было ничего, кроме зачетки и зонтика.
Михал Палыч кивнул и спросил невпопад:
- А чем вы вообще планировали заниматься после университета?
Вот это "планировали" меня сразу насторожило. Я не ответил. Во-первых, не знал как, во-вторых, просто не успел.
- Хотя зачем ждать? - продолжил мысль без пяти минут мой шеф. - У вас ведь каникулы сейчас начнутся. Хотите подработать? Денег много не обещаю, вы же пока по совместительству, зато скучно не будет. Опять же столовая у нас - хорошая, недорогая. График работы - гибче некуда. Что еще...
Он много чего еще говорил, этот странный могучий старикан, а я смотрел на него, как мышонок на сыча, иногда даже кивал, только в конце решительно тряхнул головой и спросил:
- Постойте! Почему вы так уверены, что я соглашусь?
Михал Палыч ничего не сказал. Но зыркнул так, что пропала охота переспрашивать.
- Бери чистый лист. Пиши. По центру - два икса, римское двадцать. Дальше с красной строки. В толпе гостей пустое место, вокруг прозрачная стена. Тоска в груди. И взгляд на кресло, где миг назад была она. Написал?
- Сейчас, секунду... Написал. Это стихи, да? - сообразил я.
- Гений! - вздохнул шеф. - Напомни потом, чтобы поднял тебе зарплату. Ты что, все в одну строку записал?
- Ну да. Вы же не предупредили...
- Ладно. Бросай листок в корзину, бери чистый. Пиши с начала. Римское двадцать. Дальше... Каждый раз, когда я делаю паузу, начинай с красной строки и с заглавной буквы. Понятно?
Я кивнул.
Михал Палыч отвернулся к окну, закурил и продолжил диктовку.
В толпе гостей пустое место,
Вокруг прозрачная стена.
Тоска в груди. И взгляд на кресло,
Где миг назад была она.
Ушел в себя, вернусь едва ли,
Засим адью, прощайте, vale.
- Вале - тоже с большой буквы? - уточнил я.
- Нет, с маленькой. С маленькой латинской буквы. Или ты уже написал?
- Тра-ла-ла-ла-ла? - на всякий случай переспросил я.
- И тра-ла-ла-ла-ла лорнет, - терпеливо повторил шеф. - И прекрати меня перебивать. Пиши.
Блеснул насмешливо, игриво:
"Eugene, вы где? Вернитесь к нам!"
Вздохнул: "Оставьте! Что я вам?",
Однако отвечал учтиво:
"Я здесь, мадам, у ваших ног".
Но эта встреча... Что за рок!
- Так. В "Eugene" над средней "e" левый штрих не забыл поставить?
- Нет, - соврал я. Честно говоря, со средней "e" в этом слове у меня возникла проблема, ведь я записал его как услышал: "Эжен".
- Хорошо, тогда пиши дальше. Отступи немного. По центру - римское двадцать один. И с красной строки. Казалось, все давно остыло...
Михал Палыч продиктовал еще одиннадцать строчек и замолчал - до того внезапно, что я спросил на свою голову:
- А дальше?
- Дальше сам.
- Опять двадцать пять! Что сам-то?
Он раздавил папиросу в пепельнице и закурил новую. Глубоко затянулся и с наслаждением выпустил целое облако ядовитого дыма.
- Так. Бери чистый лист. Пиши.
- А на компьютере, я извиняюсь, нельзя?
- Нет. Помнишь анекдот про миллион обезьян за пишущими машинками?
- Это про "Войну и мир"? Ну.
- Не нукай! Брехня это. Только от руки. Моторная функция, связь с мозгом.
- Не понял.
- Ты и не должен. Пиши. По центру - римское двадцать. С красной строки. В толпе гостей...
Передний край сиденья впивался в бедра. Кто только выпускает такие стулья? И табак Трехпалыча сегодня вонюч как сорок тысяч раздавленных клопов. Хоть плачь. Садист! Садист, палач и инквизитор! Нет, не так. И инквизитор, и палач.
Сам не знаю, зачем я записал это на листке, когда шеф в очередной раз закончил свой диктант.
- И всякий сам себе, хоть плачь, и инквизитор, и палач, - промурлыкал Михал Палыч, который оказывается, уже минуту стоял за моим плечом. - Ну вот, можешь же.
- Тра-ла-ла-ла-ла, - пробормотал я.
- Что?
- Нина Воронская - кто это?
- Долго объяснять, - поморщился шеф. - Зачем тебе?
- Это ведь она была вместо "тра-ла-ла-ла-ла"? Убейте меня, если я знаю, кто это, но там точно было "И Нины Воронской лорнет блеснул насмешливо, игриво", да? Скажите, да?
- Да, да. - Он взмахнул трехпалой лапой. - Или нет. Это же только вероятности... Ты не отвлекайся, пиши дальше.
- Что дальше? Что дальше-то? Вы этого хотите? Этого? - Я почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы жгучей и какой-то детской обиды. А может, дело было в табачном дыме. - И перестаньте пыхтеть мне в лицо, вы... вы...
Буквы подпрыгивали на месте, строчки наплывали друг на друга, но рука, как ни странно, писала. И остановилась не раньше, чем вывела внизу страницы "Как сердце бешено стучит при виде чувственных ланит", потом перевернула листок, поставила в центре римское XXV и закончила чем-то совсем уж хрестоматийным: "Ужель та самая Татьяна".
- Тихо, тихо, тихо! - пробормотал Трехпалыч и потянул у меня из-под носа листок. - Достаточно. Что там получилось?
Первым, кого я встретил, выйдя от шефа, был лаборант Сашка. Он стоял в дверном проеме и протирал какую-то колбу концом перекинутого через плечо полотенца, похожий на скучающего бармена. При виде меня - оживился, спросил участливо:
- Что, Пушкиным пытал?
- Ну!
- И докуда дошел?
- До ланит.
Кивнул одобрительно.
- До ланит - хорошо. Многие на палаче ломаются.
Я смерил его взглядом, злой как тысяча чертей.
- И что там по расписанию дальше? За звездами падающими наблюдать? Или искать ржавую иголку в Марианской впадине?
- Дальше - не знаю, - развел руками Сашка. - После Пушкина индивидуальная программа. Но скучно не будет, поверь.
- Да я уж понял.
Действительно, понял, еще в июне, когда впервые прочел на латунной табличке у входа лаконичную надпись "ИИ" и спросил у Михал Палыча, который вышел меня встретить, что она означает.
- То есть первая "И" - "институт", - предположил я. - А вторая?
- А сам не догадываешься? - усмехнулся шеф, который в одностороннем порядке перешел на ты, стоило нам переступить порог здания.
Я задумался ненадолго.
И - догадался.
Этим утром шеф был особенно мил. Поздоровался первым и дважды пошутил, причем оба раза удачно. В общем, и простой человек с улицы сообразил бы: грядет что-то, ой грядет, а уж любой сотрудник нашего больного на первую букву НИИ - и подавно. Так оно и случилось.
- Вот, - сказал Трехпалыч и поставил на стол бочонок - сорок сантиметров в высоту, двадцать в диаметре. Он был серый, но какой-то неоднородно-серый. Из курса детсадовской лепки я знал, что добиться такого эффекта можно, смешав разноцветные бруски пластилина в один комок. Кстати, на вид бочонок казался пластилиновым, хотя, скорее всего, был изготовлен из более прочного и эластичного материала. В крышке бочонка я насчитал двенадцать дырочек. Словом, если вы когда-нибудь коллекционировали каучуковые солонки, шефу удалось раздобыть довольно крупный экземпляр.
В расположении дырочек на крышке мнилось что-то гипнотическое. Каждая была диаметром с кончик мизинца. Или чуть меньше. Мне захотелось проверить.
- А можно... Ой! - сказал я, когда похожая на клешню лапа шлепнула меня по запястью.
- Руки под стол! - рявкнул Михал Палыч.
Но я и сам уже пожалел о своем порыве.
Из дырочки, в которую я чуть было не сунул палец, показалось что-то желтоватое, напоминающее сдвоенную трубочку для коктейля, только потоньше и со срезанным наискось концом. Показалось и исчезло, показалось и исчезло, как будто дважды кольнуло воздух.
- И вообще держись-ка ты подальше. - Шеф за края стянул дырявую крышку, потом медленно уложил бочонок набок и легонько постучал по дну. - Ну давай, выбирайся, красавица.
Прошла секунда, другая - и из бочонка на стол выбралось нечто.
Бабочка не бабочка, стрекоза не стрекоза, гадал я. Глаза у странного существа были точно стрекозиные - круглые, блестящие, симметрично торчащие по бокам головы, а вот туловище-веретено и белые, с отливом в голубизну, крылышки достались ему явно от бабочки. Были, правда, еще какие-то надкрылки цвета спелого каштана, которые начинались на затылке и спускались до середины туловища.
- Кто... - начал я и не договорил.
Бабочка-стрекоза развернулась ко мне - вероятно, среагировала на голос - и взметнула туловище вверх, одновременно расправив крылья. Она держалась почти вертикально, опираясь на верхние лапки, которые оказались гораздо длиннее и мощнее остальных. И хоть росту в ней было от силы сантиметров десять, это зрелище показалось мне одновременно грозным и величественным. Богомол не богомол, мысленно присовокупил я и все-таки повторил вопрос, правда, вполголоса:
Я кивнул - давно пора привыкнуть - и осторожно заглянул в бочонок, однако ничего напоминающего сдвоенную трубочку для коктейля внутри не обнаружил. Строго говоря, бочонок был пуст.
- Откуда это?
И вдруг - хлоп! - как детская забава, как свисток с бумажным языком на конце, изо рта у существа выскочила желтая молния. Выскочила сантиметров на сорок и моментально втянулась обратно. Я еле успел убрать локоть.
- Держись подальше, - напомнил шеф.
- Что это, язык? - спросил я, отодвигаясь на безопасное расстояние.
- Нет, язык выше. Что-то вроде полых трубок, между ними - перемычки.
- Рельсы, рельсы, шпалы, шпалы, - пробормотал я.
- Похоже.
- Но как они умещаются у нее внутри?
Трехпалыч пожал плечами.
- Пока непонятно. Пневматика какая-нибудь. Или гидравлика. Видишь, они и сейчас немного торчат.
- Точно! - Концы трубочек-рельсов выпирали изо рта, как не по размеру подобранная вставная челюсть. - Погодите-ка, а это...
- Только близко не наклоняйся, еще стрельнет! Глаза береги.
Но мне было уже не до рельсов-трубочек, выстреливающих изо рта, даже не до собственных глаз.
- Это ведь не надкрылки, да? - прошептал я. - Это... Там, по кругу, это же... волосы, да?
- Да, да.
- Но ведь... Откуда это? - повторил я. - Хотя бы с какой планеты?
- С нашей планеты, с нашей, расслабься. Отловлено в Битцевском парке.
- Оно летает?
- Пока нет. Видишь же, крылышки еще маленькие.
- А чем питается?
- Насколько мы успели заметить, ничем.
- Но как же...
- Сам в недоумении, - отрезал шеф.
Я открыл рот, готовый задать еще десяток дурацких вопросов и получить десяток соответствующих ответов.
И - промолчал.
- Ну что, никаких проблесков?
Я замешкался в поисках остроумного ответа и, ничего не надумав, вздохнул. Ни-ка-ких. Со дня нашего знакомства с бабочкой-стрекозой тянулась вторая неделя, а мне так и не удалось ни идентифицировать загадочное существо, ни понять, с чем его едят... или хотя бы чем питается оно само. Может, моими эмоциями? В таком случае не удивительно, что наша подопечная день ото дня выглядит все жизнерадостнее и ухоженнее, ведь я, должно быть, закормил ее унынием, переходящим в отчаяние, и осознанием собственной никчемности.
- Напомни потом, чтобы вычеркнул тебя из премиальных списков. Иждивенец. Ладно, включай камеру. - Шеф провел клешней по голове, приглаживая волосы, и заглянул в объектив: - Эксперимент номер... Какой там?
- Сорок седьмой.
- Эксперимент номер сорок семь. Изменение объема. Давай стеклянный шар.
- Прозрачный?
- Да. И подставку на минус четыре.
- Маловата, - проворчал я.
- Нормально. Ты же видишь, она в силу входит.
"Я вам не проблесковый маячок. Вот как надо было ответить!" - запоздало сообразил я. К сожалению, развитая интуиция имеет мало общего со скоростью реагирования. Впрочем, где она - развитая? На кого меня старого кинула? Шевельнулась напоследок - в тот раз, когда я впервые догадался засунуть в бочонок красный кубик, чтобы час спустя вытащить назад бледно-розовый - и на этом, кажется, исдохла.
Я поместил в центр стола подставку - стеклянный диск на трех изогнутых ножках, посередине - круглое отверстие. Сверху положил шарик. Он погрузился в отверстие на треть.
- Давай, давай, давай...
Михал Палыч похлопал по дну бочонка, и существо, которое я всю последнюю неделю называл про себя не иначе как Мучительница, предстало перед нами. Сверкнуло глазищами на шефа, на меня, затем уставилось на стеклянный шар. Я начал отсчет: и раз, и два, и три... А когда уже на "четы..." мелькнула желтая молния, закончил: - "...ре. Хорошо хоть ждать не пришлось".
Рукой в защитной перчатке я снял шар с подставки и зажал между лапками штангенциркуля. Покачал головой.
- Вообще не в ту сторону. Плюс полтора.
Шеф посмотрел с тоскою.
- А предсказать не мог?
- Нет. - Я скрипнул зубами. - Хотите я вам землетрясение в Токио предскажу?
Михал Палыч немного оживился.
- А оно будет?
Я мысленно досчитал до десяти.
- Когда-нибудь. Не сегодня.
В том-то и беда. Я совершенно не мог сказать, какой фокус выкинет Мучительница через секунду. Она была закрыта от меня, и я даже не понимал чем. Серость какая-то, бесформенная серость. Без единого проблеска.
Следующая фраза Трехпалыча и то лучше поддавалась прогнозированию. Хотя я никогда раньше не видел, чтобы он с кем-нибудь сюсюкал. Со мной так точно.
- Ничего-ничего. Сейчас наша красавица постарается... Сильно-сильно постарается, правда, голубушка? А ты чего встал? Клади шар.
Я положил шар на подставку. Теперь он на три четверти торчал из отверстия. Но это продолжалось недолго.
Под мое заунывное "и тридцать девять" желтая молния накрыла цель, и шарик с дробным стуком ударился о столешницу.
Михал Палыч подпрыгнул на месте от восторга.
- Пять миллиметров! - ликовал он. - А то и шесть! Я же говорил, она входит в силу! Ух ты, моя красавица!
Пожалуй, он расцеловал бы Мучительницу, если бы не риск остаться на всю жизнь с заячьей губой. Или сменить цвет глаз. А то и форму носа.
Я выудил шарик из отверстия в подставке и внимательно рассмотрел на фоне окна. На гладкой поверхности не было ни трещины, только в сердцевине, прежде прозрачной, переливалась тонкая цветная паутинка.
- Смотрите, там как будто радуга, - сказал я.
- Отлично. - Не думаю, что шеф меня расслышал. - Сделай крупный план, отметь в журнале и приготовь все для следующего эксперимента. Кстати, который там?
- Не помню.
- Не ври!
- Сорок восьмой, - буркнул я.
- Эксперимент номер сорок восемь. Изменение цвета, - объявил он в камеру. Затем посмотрел на меня вопросительно и, не дождавшись ни кивка, ни покачивания, скривился. - Или формы. Достань два кубика.
- Дерево или пластик?
- Пластик. Сиреневый и... зеленый.
- Она не любит зеленый.
- Она не любит зануд.
- Тогда сами доставайте, - огрызнулся я. - Или Сашку позовите. Он лаборант, ему положено.
Седая бровь саркастически изогнулась.
- А ты чем лучше?
Действительно, подумал я, чем? Если все, на что я способен, это считать секунды, взвешивать граммы и отмеривать миллиметры. Получается, ничем.
И - подчинился.
Эксперимент по превращению цветных кубиков в какие-то серые обмылки с закругленными краями утомил меня. Я напомнил шефу, что следующий номер сорок девять и отпросился на полчасика - подышать. Михал Палыч отпустил меня с легким сердцем, обозвав всего лишь ренегатом. Думаю, он не скучал по мне. Пирамидки, кубики и шарики заняли внимание шефа целиком. Он даже не курил с утра. То есть пару раз, забывшись, вытаскивал из кармана мятую пачку, но, поглядев с умилением на свою новую любимицу, убирал обратно.
Я спустился во внутренний дворик института. Скамеек тут не было, и я уселся на бордюр, опоясывающий клумбу, благо кто-то из моих предшественников оставил на камне сложенную вчетверо газету.
Не знаю, бордюр ли сыграл свою роль или душный запах цветущих гладиолусов, но в какой-то момент я сказал себя: "Стоп! Это уже было". Редкий случай, когда меня посетило не привычное, как я это называю, "воспоминание о грядущем", а нормальное человеческое дежа вю. Потому что это действительно было - и бордюр, и клумба за спиной, правда не с гладиолусами, а с тюльпанами. Весь город был красным от тюльпанов по случаю Дня Космонавтики.
Мы сидели втроем, подложив под себя ранцы: я, Мишка Дуренков и Максим Широбоков. Уроки уже кончились, а домой пока не хотелось. Начало апреля выдалось жарким.
- А давайте играть в машины, - предложил Максим, и они с Мишкой стали на ходу выдумывать правила.
Мишка говорил, что надо назвать марку машины, которая проедет по улице, а Максим настаивал, что достаточно угадать цвет.
Припекало. Я запрокинул голову, подставляя лицо солнечным лучам, и увидел в блуждающем сиянии под веками красные "Жигули".
- Красные "Жигули", - сказал я.
- "Москвич", - включился в игру Мишка. - Все равно какого цвета.
- Автобус, - сказал Максим и зачем-то уточнил: - Желтый. - Как будто были другие варианты.
Выиграли красные "Жигули".
- Давайте еще раз, - загорелся Мишка. - "Волга". Такси. С шашечками.
- Автобус. Желтый, - упорствовал Максим.
- "Волга", - согласился я, зажмурившись, - только без шашечек. Белая. - Потом зажмурился еще раз и назвал номер.
- Как ты это делаешь? - спросил Мишка полминуты спустя, провожая взглядом белую "Волгу".
Я пожал плечами и улыбнулся. Меня забавляли выражения лиц моих школьных приятелей.