- А нет у вас чего-нибудь посерьезней? Тысяч на пять-шесть...
Продавщица покачала головой, потом с усилием вытянула из середины высокой стопки одну из плоских коробок.
- Вот, только это. - И показала мне. На крышке коробки был изображен улыбающийся Леонардо Ди Каприо. - Три с половиной тысячи. Только вам это, наверное...
Она замолчала, скептически поджала губы и еще раз покачала головой.
- Да... - подтвердил я. - Мне бы лучше что-нибудь с природой. Море там, небо...
- Нет, - вздохнула она, укладывая коробку с Ди Каприо на вершину стопки. - Таких больших сейчас нет.
- Извините, - зачем-то сказал я и начал пятиться от прилавка.
- Вы попробуйте послезавтра подойти, - предложила она, провожая меня глазами. - У нас по понедельникам завоз. Может, на складе что-нибудь...
- Да, - пробормотал я - Может быть...
Я поправил шарф под плащом и двинулся в сторону автобусной остановки, лавируя между энергично спешащими прохожими и стараясь не ступить ногой в какую-нибудь лужу или в месиво грязного подтаявшего снега. Я уже надел левую перчатку и начал натягивать правую, когда ко мне обратился этот странный человек.
Он вынырнул откуда-то сбоку, скорее всего, из узкого прохода между палаткой, торгующей видеокассетами, и лотком с неестественно яркими на фоне окружающей серости свежеморожеными фруктами. Человек был небрит, непричесан, одет в какое-то грязное рванье. Кажется, от него пахло. И еще он был как бы... словом, нерусским.
"Ну вот, - подумал я, когда он тронул меня за рукав. - Сейчас попросит три рубля на метро... - и сам себя поправил: - Четыре..."
Однако обратился он ко мне с совсем другими словами.
- Ну, что вы можете мне предложить?
Я даже остановился от неожиданности.
- Я? Вам?
- Нэээ... - он замялся. - Это вы спросить должны. Были... - и снова зачем-то потеребил рукав моего плаща.
Я промолчал.
Он беспомощно заглянул мне в глаза.
- Вы же... Я видел... - он махнул рукой куда-то мне за спину. - Вы интересовались!
Да, от него определенно пахло. Я сделал шаг в направлении остановки.
- Нэээ... - раздраженно произнес он и решительно загородил мне дорогу. - Погодите, сейчас... - На его немытом лице вдруг проступил свет озарения. Или это только отсвет далеких фар?.. - Вот!
И прежде чем я успел что-либо предпринять, он рванул с плеча какой-то неопрятного вида мешок и широко раскрыл его передо мной, как бы приглашая меня то ли ознакомиться с его содержимым, то ли просто запрыгнуть внутрь.
- Что там? - подозрительно спросил я.
- Как? - удивился он. - Вот же...
Он засунул руку по локоть в мешок и добыл оттуда какую-то огромную прямоугольную коробку. Примечательно, что после извлечения коробки он совершенно потерял интерес к самому мешку, хотя в нем явно что-то еще оставалось. Этот странный человек просто поставил мешок в лужу, а коробку, старательно протерев рукавом, протянул мне.
- Что там? - повторил я свой вопрос, вовсе не собираясь дотрагиваться до подозрительного предмета. "Мало ли..." - аргументировал я про себя.
- Игра! - радостно сказал человек. - Голова... Нэээ... ломка! Вы любите. Вы спрашивали...
- Игра? - переспросил я. - Вы имеете в виду, пазл?
- Да, - он несколько раз энергично кивнул головой. - Пааз... Паа... Нэээ... Вам нравится! Будет...
- Вы уверены? - не скрывая сомнения, произнес я, однако, не сдержался и потянул коробку из его нечистых, с обкусанными ногтями, пальцев.
Коробка оказалась неожиданно тяжелой, мне пришлось придержать ее второй рукой, чтобы не уронить на землю. Она была абсолютно черной, не считая нескольких царапин и потертостей на углах. Крышка в одном месте была надорвана, к коробке она крепилась двумя обрезками черной изоленты. На крышке тоже ничего не было, только чернота.
- Черный квадрат Малевича? - сыронизировал я. - Всегда мечтал... Десять тысяч кусочков?
- Да, да! - обрадовался незнакомец и еще немного покивал. - Кусочки... Много кусочков... Это... - он постучал пальцем по крышке коробки. - Изнанка. Рубашка. Нэээ... Другая сторона! Оборот...
Я приподнял коробку над головой и взглянул на нее нижнюю сторону. Здесь тоже не было никакого рисунка.
- Не так... - он вновь, должно быть, от беспомощности, подергал мой рукав. - Рисунок потом... Картина... Сначала - собрать. Вот так... - он изобразил пальцами что-то невразумительное. - Собрать черное, оборотом вверх. Потом перевернуть. Потом смотреть. Нравиться...
- Собирать обратной стороной кверху? - догадался я. - И без чертежа?
Он закивал с выражением явного облегчения на лице.
- И что же там изображено? - я попытался поддеть крышку коробки в том месте, где уже был надрыв.
- Нет! - он испуганно схватил меня за руку. - Не смотреть! Надо... Кто-то другой. Перевернет, пусть. Потом собрать. Перевернуть. Потом смотреть. Можно...
Я несколько опешил, настолько правдоподобным казалось выражение испуга в его глазах.
- Ну ладно, - с сомнением протянул я. - И сколько вы хотите получить за это чудо?
- Мало, - с готовностью ответил он. - Сколько есть... Не жалко...
С трудом удерживая коробку одной рукой, я, не глядя, вытащил из кармана брюк какую-то купюру. Как оказалось, полтинник.
- Вот, - я протянул ее незнакомцу. - Хватит?
- Спасибо, - он резким движением схватил купюру и смял в кулаке.
Кажется, я по обыкновению сильно переплатил.
- До... Нэээ... Свидания.
Он развернулся и быстрым шагом направился прочь, нырнув в лабиринт из торговых рядов, палаток и лотков. Уже через полминуты я потерял его из виду.
Как напоминание о нем, остался только серый бесформенный мешок. Он по-прежнему валялся на асфальте, прямо посреди лужи, и редкие прохожие обходили его стороной.
Из задумчивости меня вывело появление автобуса. Он подкатил к остановке, обдав приливной волной из прибордюрной лужи тесную толпу ожидающих граждан. Толпа запоздало отшатнулась и, как только начали открываться двери в салон, устремилась вперед. Наступил отлив.
Стоять, держась за поручень одной рукой и зажимая под мышкой большую тяжелую коробку, было неудобно. Когда автобус подпрыгивал на кочках, становилось слышно, как внутри коробки что-то пересыпается с негромким, сухим стуком.
Чувствовал я себя - да и выглядел, наверное, - довольно нелепо.
по-прежнему 0.
На звук открываемого замка из кухни принеслась Танюшка, закружилась, обвилась вокруг, отклонилась, подставляя щеку.
- Погоди, дай я хоть ботинки...
Послушно отступила. Заметила прислоненную к стене черную коробку.
- Ой, а это у тебя что? - я не успел ответить, я сосредоточенно пытался развязать мокрый шнурок. - А я тебе суп на завтра приготовила. Я молодец?
- Как суп? - Я замер, держа в руке первый отмотанный виток шарфа. Осталось еще два. - А сама?
- Ну, я же тебе уже говорила, - ее голос стал вкрадчивее. Танюшка опустила глаза, отобрала у меня конец шарфа, принялась помогать разматывать. - Я сегодня еду ночевать к Лене. Ей сейчас нельзя оставаться одной. Ты же знаешь, как она переживает свой разрыв с мужем...
- Ах, конечно! Прости, я немного... Знаешь... - я не знал, как избавиться от охватившей меня неловкости. - Могу я обратиться к тебе с одной необычной просьбой.
- А она будет очень необычная? - ее глаза озорно блеснули.
- Весьма, - уверенно пообещал я. - Спорю, ты удивишься.
- Ну, обратись...
Цель была достигнута. Танюшка заинтриговалась и так, заинтригованной, проходила все следующие двадцать минут, пока я осуществлял подготовку плацдарма.
увы, но снова 0.
- Ну, открыла?
Танюшка не ответила.
- Я спрашиваю, открыла?
- Ой! Извини, я кивнула. Да, открыла.
- Ну! И что ты там видишь? - должно быть, мой голос звучал слишком возбужденно.
Интересно, что она ответит? Что там, внутри коробки? Стопка старых журналов? Четыре килограмма макарон? Тысяча обломанных зубочисток? Хм-м... Звучит, как ругательство...
Ну не молчи же!
- А сам ты точно не можешь посмотреть?
Я с трудом удержался от ненужных восклицаний и спокойно ответил:
- Точно. Ну!
- Тут кусочки головоломки. Обыкновенные кусочки, с одной стороны - радикально-черный цвет, а с другой... тут нарисовано...
- Не говори! - перебил я. - Я сам все увижу. Потом... Пока, пожалуйста, достань из коробки все кусочки и разложи их на столе. Видишь, я там расчистил... Только смотри, раскладывай обязательно черной стороной вверх.
- Все? - Танюшка неумело присвистнула. - Ты хоть знаешь, сколько тут этих кусочков?
- Приблизительно...
Пока Танюшка раскладывала кусочки пазла так, как я попросил, я, не отрываясь, смотрел в окно. За окном было так темно, что казалось пусто. "Как же она сейчас поедет?" - с тревогой подумал я. Вслух, однако, ничего не сказал. Не хотел отвлекать...
- И это вся твоя просьба? - спросила она, когда закончила.
- Да, спасибо, - поблагодарил я и отвернулся от окна.
Вся поверхность моего письменного стола была покрыта несколькими слоями маленьких картонных кусочков черного цвета. Кусочки казались неразличимыми, однако, каждый из них имел свою собственную, уникальную форму. Они напоминали опавшие листья таинственного черного дерева.
- Ладно, тогда я поехала, - сказала Танюшка. - На ночь не забудь, убери кастрюлю в холодильник.
Кажется, она выглядела немного разочарованной. Честно говоря, я не придал этому особого значения.
И только запоздало заметил, что отвечаю на ее "Пока" уже после того, как щелкнул язычок дверного замка.
Зато я почти сразу нашел угловой элемент! Совершенно непонятно, какой именно - левый верхний или, наоборот, правый нижний, но это уже не важно. Важно, что теперь мне есть, с чего начинать...
вы не поверите, 0!
Самое забавное - то, что я нечаянно угадал. Ткнул пальцем в небо и открыл новую планету. Кусочков действительно оказалось ровно десять тысяч!
Чтобы понять это, мне понадобилось приблизительно два часа.
Тольке не думайте, что я просто сидел и тупо пересчитывал элементы пазла! Это было бы бессмысленной тратой времени.
Я их сортировал!
Конечно, будь они цветными, от сортировки было бы больше проку. Я мог бы разложить их на несколько групп по цветам: отдельно море, отдельно небо, отдельно скала и уж совсем отдельно - средневековый замок на скале. Каюсь, замок я бы собрал сразу. Это так легко, что просто невозможно удержаться! Куда сложнее обстоят дела с монотоном - попробуйте отличить один уголочек неба от другого. Иногда, правда, получается, по тональности, по едва различимым оттенкам голубого, но чаще всего - обычным перебором.
Сейчас мне предстояло решать задачку посложнее. Ведь у черного цвета нет оттенков.
Однако, некоторую минимальную сортировку, которая хотя бы на немного облегчит мне дальнейшую работу, я провел. А именно - отобрал все кусочки, у которых хотя бы одна сторона абсолютно ровная, без рельефных выпуклостей и вогнутостей. Я называю их "сторонними". Их оказалось четыреста, для их складирования я приспособил крышку от черной коробки.
Четыре из этих четырехсот "сторонних" кусочков имели по две ровные стороны. Они были призваны стать краеугольными камнями в моем строительстве.
На стене в моей спальне вот уже третий год висит ковер. На нем изображен олененок, понуро бредущий сквозь чащу осеннего леса, но это к делу не относится. Существенно, что ковер этот квадратный, почти без ворса и имеет размер два с половиной на два с половиной метра. Именно такую площадь, по моим подсчетам, должна покрывать головоломка в собранном виде.
Я снял ковер со стены и постелил на пол. Так было удобнее. Он как бы задавал границы будущего шедевра.
Я выбрал один из "угловых" элементов и положил его на уголок ковра. Начало было положено.
1, наконец-то!
Через сорок минут к первому кусочку присоединился второй, один из "сторонних". Еще через двадцать - третий. Давно не востребованные навыки постепенно возвращались.
Потом зазвонил телефон. Скрепя сердце, я оторвался от ковра и бросил взгляд на часы. Час ночи. "Кому понадобилось звонить в такое время?" - с неудовольствием подумал я.
Понадобилось, как оказалось, Танюшке.
Она спросила:
- Мужа, это не ты, случайно, несколько минут назад звонил по Лениному телефону?
- Н-несколько минут? - я медленно постигал суть вопроса.
- Ну да. Или чуть раньше...
Я наконец-то понял, о чем меня спрашивают, усмехнулся своей заторможенности и ответил:
- Нет, не я. Если не ошибаюсь, я никогда в глаза не видел ее номера
- Вот и не звони, - заявила Танюшка и пояснила: - Понимаешь, тут такое дело... Какие-то неполадки на линии. Сама Лена может нормально звонить кому угодно по любому номеру, а вот когда кто-нибудь пытается дозвониться к ней, звонки почему-то все время идут в соседнюю квартиру. Соседи уже приходили один раз. Ругались - слышал бы ты как!
- Не волнуйся. Я не собираюсь беспокоить Лениных соседей, - пообещал я и не удержался от сарказма: - Особенно в такое время!
Она спросила, как я тут вообще.
Я ответил: спасибо, нормально и посоветовал ей беречь себя.
Прежде чем раздались короткие гудки, я услышал, как по ту сторону телефонной трубки громко играет какая-то ритмичная музыка. Я усмехнулся. Непохоже, что девочки дружно скорбят по ушедшему Лениному мужу. Это правильно, пусть немного развеются, повеселятся. В конце концов, для чего мы приходим в этот мир, если не для маленьких радостей?
А уже через пятнадцать минут я держал в руках еще два состыкованных кусочка головоломки. Удача, определенно, сопутствовала мне!
93.
Спустя некоторое время надрывно задребезжал будильник. Я швырнул в него тапком.
Адская машинка, я постоянно забываю отключать его, несмотря на то, что завтра... пардон, сегодня - воскресенье.
Многие любят повторять банальность о том, что все болезни - от нервов. Мало кто догадывается, что все проблемы с нервами - от звонков. Звонки телефонные, дверные, звонки будильника, трель пейджера, зуммер микроволновой печи, сигналы точного времени по радио - все они острой иглой вонзаются в наш мозг, грубо вырывают нас из сна или задумчивости, заставляют вздрагивать, отрывают от любимого дела.
Ну вот, а сейчас еще раздастся звонок в прихожей и появится Таня! В тех редких случаях, когда не ночует дома, она любит возвращаться на первом поезде метро. И что мне ответить, когда она спросит, почему я до сих пор не ложился? Как объяснить?..
Однако Таня появилась еще очень не скоро. Это было хорошо. Я уже заканчивал нижний ряд.
А оперировать тремястами кусочками, что ни говори, значительно легче!
347.
Я зачерпывал кусочки обеими руками, внимательно разглядывал и, аккуратно потряхивая, чтобы, не дай бог, ни один из них не перевернулся черным вниз, просеивал сквозь пальцы.
Как песчинки, сказал бы прозаик.
Как неуловимые секунды, парировал бы поэт.
Не спорю, все это несколько... да что там! - просто глупо - так послушно следовать рекомендациям странного продавца, но мне отчего-то нравилась эта глупость. Она вносила в мою работу элемент необычности, превращала однообразный, рутинный, по сути, труд в увлекательное занятие сродни загадочному магическому ритуалу.
Телефон снова зазвонил.
Я посмотрел на часы, но они были слишком далеко и я не смог ничего разглядеть. Тогда я встал и, прихрамывая на левую, отсиженную ногу, подошел к стене, на которой они висели. Впрочем, сейчас они скорее стояли.
Странно, я же, кажется, только утром их заводил. Или это было вчера?..
И снова меня беспокоила Таня.
Она сказала, что с Леной вчера случилась чуть ли не истерика, ее с таким трудом удалось успокоить, одной валерьянки ушло... Вот, а теперь она перестала, наконец, рыдать, зато впала в такую глубокую депрессию... В общем, если это необходимо, то Таня, разумеется, немедленно приедет, но лучше бы ей и сегодня остаться у Лены. И прямо от нее пойти завтра на работу... Ох, если б я только мог видеть...
Я сказал, что ничего страшного, оставайся.
Она спросила, уверен ли я, что смогу без нее обойтись.
Я пошутил, что да, обходился же как-то первые тридцать лет жизни.
Она сказала, что я чукча и поцеловала меня в носик.
Я сказал ей: "Конец связи", подразумевая под этим исключительно окончание телефонного разговора. И не заметил, как оказался в спальне.
Спустя буквально... чуть-чуть времени, я закончил укладку всех четырехсот "сторонних" кусочков. Периметр был готов. Олененок, загнанный в пределы узорчатой черной рамки, подмигнул мне. Я подумал, что ему, надеюсь, не долго уже осталось подмигивать.
Первый этап работы остался позади. Правда, он был самым легким, но это меня не смущало.
На радостях я решил позволить себе бокал шампанского. Если память мне не изменяла, в баре должно было остаться почти полбутылки полусладкого, еще с Таниного дня рождения. Мы с ней так мало пьем...
Я достал из-под стекла высокий фужер, прошел в гостиную, но шампанского так и не отыскал. Если честно, мне не удалось обнаружить там и сам бар, вместо него я постоянно натыкался на какие-то отделения с зимней одеждой, фарфоровой посудой и постельным бельем.
Просто я немного переутомился.
Я отправился в спальню, по пути успев признаться себе, что это даже хорошо, что нет шампанского, алкоголь - лекарство для слабых, мне же завтра - если оно еще не наступило - понадобится ясная голова.
Спать почему-то не хотелось. Хотелось просто лечь на спину и полежать с закрытыми глазами хотя бы полчасика. Хотя бы...
Я упал на ковер, в центр будущего черного квадрата, опустил голову на вздрогнувшее плечо олененка и отогнал прочь неуместную ассоциацию с черной траурной рамкой, окаймляющей фотографии умерших.
400.
Работа спорилась!
Мои ладони проносились над ковром, словно тучи, гонимые стремительным холодным ветром, - над осенним полем. И так же, как тучи, оставляли за собой стелющийся шлейф из снежинок. Мои снежинки тоже были, в большинстве своем, шестиконечными, только черными, и ложились они на удивление ровным слоем.
Стоило мне взять в руки очередной кусочек головоломки и хоть мельком взглянуть на него - как мгновенно невесть откуда на меня снисходило понимание: он должен лежать здесь! Это было странно. Как будто на каждом кусочке был нарисован элемент некоего рисунка, а я определял местоположение этого кусочка, согласуясь с его уменьшенной копией. Но ведь не было на самом деле ни рисунка, ни его элементов! Только чернота, успевшая на данный момент покрыть едва ли не треть осеннего желто-коричневого пейзажа.
Только чернота и мои пальцы, быстрые, не знающие сомнений.
А потом я понял, что так не бывает.
И проснулся.
И, как ни странно, не испытал даже тени разочарования.
Легкие победы, бесспорно, доставляют удовольствие, вот только приносят ли они удовлетворение?
Я преисполнился решимости и открыл глаза. В глазах моментально потемнело. Реальность больше не была серой, она окрасилась в другой цвет. Более радикальный...
Им не хватило поверхности стола, они лежали повсюду: на подоконнике, на прикроватных тумбочках, просто на полу. В реальности они мало напоминали снежинки, скорее походили на уродливых черных амеб, о шести ложноножках каждая. Точнее, почти каждая, поскольку иногда попадались и более отвратительные экземпляры.
Как известно, амебы размножаются делением. Наверное, именно по этой причине они так упорно не желали спариваться.
У меня затекла шея, прежде чем первый из девяноста шести сотен "внутренних" кусочков уверенно встал на свое место.
414.
Черное сливается с черным, амебы переплетаются ложноножками, кусочек цепляется за кусочек. Но не как утопающий за соломинку, а так, нехотя, как будто делая кому-то одолжение...
Можно включить настенные светильники, чтобы работалось легче. Можно поставить какую-нибудь фоновую музыку, чтобы работалось лучше. Но и на то, и на другое жалко тратить время. Все равно за окном скоро снова станет светлее, и необходимость в дополнительном освещении отпадет сама собой, а любая музыка, даже любимая, рано или поздно надоест. Поэтому не стоит отвлекаться на мелочи... вроде телефонных звонков.
Телефон прозвонил пятнадцать раз и замолчал. Я укладывал как раз пятнадцатый "внутренний" кусочек и потому решил, что такое совпадение достойно быть отмеченным. Если он зазвонит еще раз, я сниму трубку. Настойчивость заслуживает поощрения.
Телефон зазвонил, как мне показалось, почти сразу же, но, видимо, именно показалось, так как к этому моменту кусочков в ряду стало уже двадцать два. Тем не менее, я снял трубку.
В трубке раздался приятный, приправленный легким украинским акцентом голос нашей фирменной секретарши. Наташа спросила, почему я не на работе. Я в свою очередь поинтересовался, нет ли у нее каких-либо собственных версий ответа на этот вопрос. Слегка растерявшись, Наташа выдвинула предположение, что я, ну, заболел, наверное. Я ответствовал, что весьма вероятно и даже скорее всего. Она сдержанно хихикнула в трубку, я дал отбой.
Черное к черному, амеба к амебе, кусочек к кусочку...
Немного рябит в глазах. Они кажутся непривычно сухими, если не сказать - пересохшими, как будто я слишком долго смотрел в лицо ветру. Все чаще приходится моргать, чтобы сфокусировать взгляд. Ощутимо дрожат кончики пальцев. Пока еще слабо, не сильнее, чем, если бы я, например, несколько часов кряду тасовал колоду скользких, потрепанных карт. Я задумываюсь, скоро ли на пальцах появятся первые мозоли, я улыбаюсь своей мысли и именно в этот момент начинаю осознавать, как давно и нестерпимо болит голова. Но я же терплю. И даже знаю, ради чего.
Все эти неприятные ощущения, на самом деле, - вполне приемлемая цена за то чувство восторга, которое поднимается со дна души всякий раз, когда я подбираю с пола очередной кусочек и, еще не успев повернуть его должным образом и приложить к уже собранной части головоломки, понимаю, что он вовсе не очередной. Он - "тот самый"!
Кусочек укладывается в ряд послушно и четко, словно патрон в обойму, и это сравнение кажется настолько верным, что я невольно напрягаю слух, надеясь услышать характерный щелчок в момент, когда он становится на свое место. Но черный картон безмолвствует, и тогда, измученный тщетным ожиданием, я сам негромко произношу триумфальное "Щ-щ-щелк!"
А когда раздается последний щелчок, я беру следующую обойму.
522.
Откуда-то появилась Татьяна. Я даже не заметил, когда она пришла. Татьяна спросила, почему я ей так долго не открывал. Ведь она только бог знает чего не успела подумать, пока искала ключи в сумочке...
Я подумал, что "долго не открывал" - неудачная смысловая конструкция. Нельзя говорить об отсутствии действия, как о чем-то, протяженном во времени. Особенно, если действие осталось несовершенным. А потом вспомнил, что не так давно кто-то действительно настойчиво звонил в дверь, но это было настолько не вовремя, что я был почти уверен - звонят не мне.
Я не успел ответить, Татьяна куда-то исчезла. Потом вернулась, встала рядом, не говоря ни слова. Но тень от ее головы падала прямо на мои кусочки, и это сильно раздражало, и тогда я спросил, что ее беспокоит. Только честно, я же вижу...
Татьяна спросила кротким голоском, как мне понравился приготовленный ею суп.
Я не почувствовал подвоха и ответил, что суп был великолепен и вообще мне всегда нравилась... нравилось то, как она... эээ...
- Ты даже не притронулся к нему! - возмущенно воскликнула она.
Я ответил, что в ее словах, безусловно, есть доля истины, и я вполне допускаю, что эта доля весьма велика, но... когда ее нет рядом, мне просто кусок не идет в горло, ты же знаешь. Зато теперь... я обязательно попробую ее замечательный суп, прямо сейчас, вот только...
Вымороженным голосом Татьяна заявила, что как раз теперь - вряд ли...
Я осмелился возразить, ну, зачем же так категори... зировать!
Она ответила: а затем, что я только что вылила всю кастрюлю.
И ее завершающее "В унитаз!" прозвучало веско и хлестко, как последний довод обвинителя, не оставляющий мне ни единого шанса на оправдание.
- Извини, - зачем-то сказал я.
Потом она опустилась передо мной на колени, едва не смешав в кучу ту часть кусочков, которые я уже проверил на совместимость, с той, которую пока не успел, заставила меня посмотреть ей в глаза и спросила:
- Мужа, с тобой все в порядке?
Дальнейшее я припоминаю смутно. То ли я ответил ей что-то не то, то ли не ответил вовсе, только Татьяна вдруг заплакала и снова куда-то исчезла, а мне удалось почти подряд найти еще четыре кусочка.
Четыре подряд идущих кусочка лежали вместе - это вовсе не так удивительно, как могло бы показаться. Скорее всего, этот пазл кто-то уже собирал раньше, до меня. А после - разобрал, но не очень старательно перемешал кусочки.
Это предположение объясняло бы многое.
1000.
Магия творения. Магия ритуала. Магия круглых чисел. Когда они переплетаются, безумно хочется курить...
Я взобрался на табуретку. Слегка покачивало, как после недолгой, перенесенной на ногах болезни. На всякий случай я ухватился рукой за раскрытую дверцу антресоли.
Здесь скопилось все самое старое, пыльное и бесполезное, что было в квартире, в основном - вещи, оставшиеся после мамы. Как ни обманывай себя, обещая отдать все это богатство в армию спасения или вывезти на дачу, которая - ну... будет же у меня когда-нибудь дача!.. - хлам все равно останется хламом, его никак нельзя будет использовать, он никогда не пригодится. Но выбросить, почему-то жалко.
Это как старые письма, которые ты никогда не перечтешь, но рука не поднимается спустить их в мусоропровод. И вот они копятся в пыльных ящиках секретеров, собираются в стопки, перевязываются тесемочками... А потом сжигаются. Такая смерть кажется тебе более... милосердной.
Впрочем, чего это я? Не так уж много тут этого хлама. По крайней мере, когда я открыл дверцу, мне ничего не свалилось на голову, как это неоднократно случалось раньше.
Я запустил руку в пыльный сугроб из замши, фетра и фланели и, покопавшись в нем, нащупал распечатанную пачку сигарет. "Жетан", черная этикеточка. Сейчас таких уже не выпускают.
По слухам, запах крепкого табака отпугивает моль. За моль ответить не могу, но... меня он сейчас притягивал.
Подумалось: "Интересно, не выдохся ли газ в зажигалке за те почти два года, что я не курил?" Как выяснилось, нет. Не до конца.
Я сделал затяжку и закашлялся. Затем повторил, но на этот раз заставил себя пропустить дым в легкие.
Нас с детства учили, что курить вредно. Нас пугали онкологией и показывали легкие препарированного курильщика. Не знаю, может быть, это действительно жутко вредно для здоровья - черные легкие... Зато как красиво!
Табачный дым с непривычки немного драл горло, но я не остановился, пока не докурил сигарету до фильтра. Потому что я заслужил это сладкое, расставив по своим местам первую тысячу.
Десять процентов, много ли это? Как посмотреть... Кто знает, начиная с какого момента наступает диалектика?
Нагнувшись за табуреткой, я сначала подумал, что у меня просто потемнело в глазах. Так бывает иногда, когда сделаешь какое-нибудь резкое движение. Однако, заставив непослушные, слезящиеся глаза смотреть пристально, я обнаружил, что небольшой прямоугольный кусок линолеума прямо под табуреткой действительно выделяется своим цветом. Он выглядел значительно темнее, если не сказать - чернее, чем вся остальная поверхность пола. И лишь тогда я, наконец, обратил внимание на то, что громоздкий и необычайно тяжелый дубовый комод, который всегда стоял на этом месте и благодаря которому и без того труднодоступная антресоль становилась недосягаемой, в настоящее время отсутствовал.
Татьяна. Это ее проделки...
По пути в спальню я ненадолго притормозил у входной двери. Всего на пару секунд, я только повернул до упора оба замка и надежно прикрутил задвижку.
Поймите, мне не жалко комода, черт бы с ним! Без него стало только лучше, уменьшился риск заработать синяк на бедре, когда ночью, не включая света, сомнамбулируешь в сторону ванной комнаты. Просто... я не люблю, когда мой дом превращается в проходной двор. Не люблю, когда мешают.
1823.
И снова звонок, который я совсем уж было решил проигнорировать, но в последний момент передумал. Мне пришла в голову мысль, что это может быть Татьяна, перед которой мне срочно следовало извиниться. Хотя я и не помнил, за что. Может быть, я ее чем-то обидел или просто расстроил. Может быть, наоборот, она обидела меня. Даже скорее всего - она меня, но это, если разобраться, одно и то же. Просто в последнем случае мне придется просить прощения гораздо дольше. Что ж...
Но еще до того, как поднес трубку к виску, я узнал голос секретарши. На сей раз она заранее выбрала тон разговора, казалось, что каждое ее слово буквально сочится сочувствием.
- Ну, а как вы себя теперь чувствуете? - первым делом пролепетала она.
Позвонить дважды за одно утро, чтобы осведомиться о моем самочувствии, согласитесь, это уже несколько слишком! Даже принимая во внимание ее обычную рассеянность.
Я, кажется, сильно разозлился и начал выкрикивать в трубку что-то злое, неуместное про умственные способности секретарши, про ту неуемную заботливость, которая порой обуревает одиноких женщин ее возраста, и закончил тираду унизительно-безличным "понаехало вас", а потом спросил, как часто она собирается отвлекать меня своими звонками?
- Часто?! - изумленно произнесла она на вдохе. И возмущенно выдохнула:
- Да я последний раз вам звонила еще...
Я бросил трубку.
Ненавижу хамство! И очень болезненно переживаю любой конфликт, даже самый незначительный. Крошечный инцидентик в общественном транспорте, в магазине, в кабинете шефа - и все, до конца дня мне обеспечено отвратительное настроение. Все валится из рук, мозг утрачивает способность свободно мыслить и может только раз за разом восстанавливать в памяти ненужное, рассматривать его с разных сторон, перебирать... Такие дни лучше вообще перелистывать, выпускать из жизни, все равно ничего хорошего...
Вот, смотрите, что я говорил! Чуть не пропустил нужный кусочек!
И так всегда. Стоит только услышать последовательность слов: "да", "кто", "ты", "вообще", "тут", "такой", "чтобы", как сразу же... Сразу... Же... Ага, вот так, перевернем... А теперь... Нет, не получается, даже если слегка надавить. Так о чем я только что говорил?..
Я лег животом на пол, так удобнее. Все под рукой и голова почти не кружится.
3138.
Иногда мне кажется, что его глаза гладят на меня с укором. За что?..
Это похоже на замедленную обратную перемотку видеокассеты, если такая бывает. Я не отгадываю головоломку, я загадываю ее. Я беру готовую картину и скрупулезно покрываю ее черными кусочками. Их тысячи, сказал бы прагматик. Их тьмы, откликнулся бы лирик. У монголов за "тьмой" следовала только "тьма тем", потом наступало "много".
Ты уже не заметишь этого "много", тебе просто станет темно. Но это будет еще не скоро, увы...
Я не помню, когда впервые заговорил с ним. Это вышло как-то само собой. Он выглядел таким слабеньким и беззащитным, он так смешно поежился, когда верхний ряд черных кирпичиков коснулся его копытца... Как будто ему стало холодно там, за этим черным. Холодно или страшно... Я не удержался и принялся что-то тихонько нашептывать в его ушко, что-то успокаивающее, лишенное всякого смысла, бессвязное. Однако, как мне показалось, в его взгляде вспыхнул на миг огонек благодарности.
С тех пор мы часто разговаривали с ним и даже немного подружились.
Но этот непроницаемый забор, разделяющий нас - он рос непрерывно, хотя и незаметно для глаз, и все больше и больше мешал нашей дружбе.
Мне было обидно до слез, но олешка не понимал меня. В его красивую маленькую головку не укладывалось то упорство, с каким я собственноручно возводил между нами эту черную преграду. Сначала она покрыла его копытца, напрочь заглушив шелест осенней листвы, затем достигла колен, полностью обездвижив, теперь упрятала олененка почти по грудь. А он смотрел на меня, не моргая, смотрел так, словно этот несчастный заборчик - единственное, что не позволяет ему сделать последний шаг в мою сторону, решительный прыжок из плоскости изображения сюда, в мой мир.
Глупенький, ну какой же ты глупенький!
Неужели ты думаешь, что здесь лучше? Здесь хуже, стократ хуже, настолько, что сам я, не медля ни секунды, ушел бы отсюда куда-нибудь-угодно, если б только знал, если б только было, куда... Пойми, маленький, во всем этом мире, во всех этих мирах, если собрать их в кучу, а затем отбросить все лишнее, ненужное, останемся только мы с тобой. Только ты и я.
Ты уж поверь мне, пожалуйста, загляни мне в душу, если не веришь так, видишь, я стою перед тобой на коленях, неужели я могу соврать даже сейчас?
Меня ведь тоже когда-то звали "олешкой"...
5000, счет продолжается!
Откуда взялось это самоуверенное "счет продолжается"? Может быть, так говорил какой-то спортивный комментатор в те времена, когда я еще смотрел телевизор? Я так и не смог вспомнить.
Но это нисколько не омрачало охватившей меня радости.
Поздравьте меня, я преодолел ровно половину пути! Говорят, что половина не может быть большей или меньшей, она бывает только первой или второй, но в любом случае равной. Врут. Половина, оставшаяся позади, была самой сложной. Дальше будет... Дальше...
Капля медленно стекла по запястью. Что это, дождь?
Я осторожно перекатился на спину и подложил руки под голову. Глаза закрылись сами, словно под воздействием силы тяжести, но и на внутреннюю поверхность век кто-то настойчиво продолжил проецировать научно-популярный фильм из жизни простейших. Черные амебы алчно спаривались, перетекали друг в друга. Они отрастили себе жгутики и могли теперь разговаривать на своем странном односложном языке.