Десять шагов, отделявшие ворота от дверей дома, дались ему так трудно, как никогда не давались мили. Последние ярды Трой прохромал, волоча немеющую ногу за собой и с трудом удерживая вой, рвущийся сквозь стиснутые зубы. Кровь из разрубленного бедра бойким фонтанчиком била по пальцам, судорожно сжимавшим рану. Кровь эта была горячая, живая, и орошала кожу так же приятно, как кровь Вонгерда минуту назад. Трою нестерпимо захотелось обернуться и посмотреть на тело, распростёртое посреди двора, но он знал, что любое промедление сейчас может стоить ему жизни. К тому же, пройдя первые пять шагов, он не мог уже думать ни о чём, кроме этой проклятой двери.
Когда она наконец подалась под его плечом, он впервые за последние месяцы ощутил глубокое, ноющее облегчение. Громко вздохнув то ли от боли, то ли от радости, Трой повалился на скамью у входа. Грохнул мечом об пол, сорвал пояс, туго обхватил им бедро повыше разреза, затянул зубами - руки мелко тряслись. Тугая струя, бьющая из раны, тут же опала, превратилась в тягучий тёмный ручеёк. Было тихо, только надрывалась лаем цепная собака во дворе, да капли крови стучали о дощатый пол.
Трой поднял голову, огляделся в поисках чистой ткани, чтобы перевязаться, увидел женщину, неподвижно стоящую в углу, перевёл взгляд дальше и остановил его на скатерти, покрывавшей обеденный стол. На столе сладко дымилась каша - ещё четверть часа назад Вонгерд собирался пообедать. Трой поднялся, придерживаясь за стену, поковылял вперёд, к столу, сильно припадая на здоровую ногу. Больной он уже не чувствовал вовсе, даже боль отпустила. Оказавшись у стола, Трой схватил скатерть одной рукой, дёрнул на себя. Миски, ложки, чашки со стуком полетели вниз. Трой сел на пол и принялся драть скатерть на длинные узкие полосы.
Женщина в углу по-прежнему не двигалась. От неё исходил крепкий, кисловатый запах ужаса.
- Не трону, не бойся, - вполголоса сказал Трой, вспарывая ножом штанину. Ткань успела присохнуть, и он отодрал её от раны, скривившись от вспышки боли.
Женщина наконец шевельнулась, слабо, неуверенно. Трой привычно уловил движение боковым зрением, но даже не поднял глаза. Она была никто. Она была не опасна. Опасность он нутром чуял. Когда она что-то промычала, низко и сдавленно, он и не подумал, что она обращается к нему, и продолжал возиться со своей ногой. Женщина ещё помедлила, по-прежнему слабея от страха, а потом раздельно, хотя и с большим трудом проговорила:
- Промыть бы...
- Валяй, - равнодушно ответил Трой. Она рванулась с места, будто подстреленная газель, загремела чем-то, зашумела - Трой не обращал внимания, всё так же зная, что опасности нет. Женщина опустилась перед ним на колени, поставила таз с водой у его ног, прямо в лужицу крови.
- Не так. Надо... - она осеклась и молча вынула из рук Троя бинты, умудрившись не задеть его даже кончиком пальца. Трой привалился к ножке стола и закрыл глаза. Так и сидел, пока женщина лила воду на рану и вычищала прилипшие ошмётки ткани, даже не морщился уже. На смену облегчению пришла усталость, и ему страшно хотелось спать.
Он почувствовал, когда она закончила, и открыл глаза. Его бедро было плотно и аккуратно перемотано, белизна лоскутов резала глаз.А женщина всё так же стояла на коленях, уронив руки вдоль тела, и смотрела на Троя огромными глазами, тёмными, как колодцы, до краёв заполненные животным ужасом.
- Ты кто ему? - неохотно спросил Трой. - Рабыня? Дочь?
- Жена, - ответила она так тихо, что Трой скорее угадал ответ по движению губ, чем услышал его.
- А-а, - вяло протянул он. - Только не жена теперь. Вдова.
Он задрал руку над головой, нащупал край стола, тяжко опёрся, начал подниматься. Женщина резво подскочила к нему, подхватила, обвила грудь руками. Трой не стал её отталкивать.
- Кровать тут где? - спросил он, шаря мутнеющим взглядом по дому - в глазах темнело, и он плохо различал окружающие предметы.
Она без единого слова поволокла его куда-то в сторону. Трой расслабился, лишь давая себе труд перебирать здоровой ногой, и с наслаждением рухнул на мягкое. Женщина подхватила его ноги, бережно положила на кровать, накрыла. Её прикосновения были умелыми и заботливыми, но это была какая-то холодная, сухая забота, будто от долга шла, а не от сердца - он потому и подумал сперва, что она рабыня.
- Это его постель? - спросил Трой, не открывая глаз.
- Его, - прошептала она.
- Хорошо, - сказал Трой и удовлетворённо вздохнул. Так-то, Вонгерд, подумал он. Ты бы не был против, правда? Как я бы не был против, чтобы ты спал в моей постели, если б убил меня прежде. Это право победителя, моё право. И я пользуюсь им не для того, чтобы унизить тебя - просто так вышло... Последняя мысль отозвалась смутной тревогой, будто осталось что-то очень важное, о чём он забыл.
- Тело, - сказал Трой. Услышал отдалённое, почти неразличимое "Что?.." и повторил: - Тело.
Но больше ничего сказать не смог, потому что провалился в забытье, и последнее, что он запомнил, был приглушённый лай собаки во дворе.
Это, конечно, было опрометчиво - заснуть под надзором жены только что убитого врага, врага, которого выслеживал, гнал, травил много лет подряд. Засыпая, Трой отдавал себя в её власть, точнее - отдал бы, если бы это существо знало, что такое власть и как ею пользоваться. А оно не знало. Он понял это, увидев её в первый раз там, в углу, замершую статуей, и тогда уже перестал считать её человеком. Вонгерд, возможно, смог бы зарезать раненого и спящего. Собака, надрывавшая глотку во дворе, могла бы вцепиться в горло. А эта - только дрожала да глазами хлопала.
Трой доверился инстинкту и не ошибся. Когда он проснулся, псина всё так же орала во дворе - хрипло и с промежутками, но по-прежнему упрямо. Трой представил, как она рвётся к телу хозяина, срывая сталью ошейника кожу с шеи, и вскинулся, приподнялся на локтях, встревоженно завертел головой.
Женщина, сидевшая на скамье у него в головах, тут же вскочила и склонилась над ним. Трой только теперь заметил, что у неё чёрные волосы.
- Пить хочешь? - спросила она и тут же протянула ему полную чашку. Трой молча принял, осушил залпом, вернул.
- Ещё?
Он кивнул, глядя за окно. Там было сумрачно - не понять, то ли вечереет, то ли он проспал до утра, и только начинает светать, то ли день стоит на дворе, просто пасмурный. Но теперь эта мысль его не обеспокоила. Он больше никуда не торопился.
Трой осушил вторую чашку, отдал, не поблагодарив. Сел, упёрся руками в края кровати, подтянулся. Онемение в ноге прошло, но какая-то она непослушная была, неродная будто - так, словно ногу Вонгерда ему пересадили, в качестве военного трофея. В преисподнюю такие трофеи,мрачно подумал Трой и снова пошевелил ногой. Шевелилась, зараза, но будто бы не так, как он хотел, неправильно как-то. Трой поднатужился и спустил ноги на пол. И лишь только ступня коснулась пола, всю ногу до бедра пронзила такая боль, будто её отрубили начисто.
- Что ты, нельзя тебе вставать! - вскрикнула женщина, до того лишь ошеломлённо смотревшая на его жалкоё дёрганье. - Кровь пойдёт, повязки часто менять надо, и промывать...
- Ты пса кормила? - скрипнув зубами, перебил Трой.
Женщина умолкла на полуслове, моргнула.
- Ч-что? Пса? А... ты про Мату?
- Я про тварь, которая там сутки уже почитай надрывается. Кормила?
- Я... - она снова заморгала, часто-часто, будто стряхивая непрошеные слёзы. - Я забыла... не до того...
- Покорми, - сказал Трой и снова лёг. От незначительного, казалось бы, усилия у него кружилась голова. Хриплый собачий лай гудел в ушах, и Трой увидел перед мысленным взглядом багровое от натуги лицо Вонгерда, давившего его горло волосатыми руками. Трой задыхался, лупил рукой по земле в попытке найти выроненный меч, таращился в низкое небо, и надрывный лай псины, изводившейся на цепи в пяти шагах от них, разрывал его голову на куски. Потом он нащупал камень, огрел им Вонгерда по башке, выкарабкался, потом ещё много чего было... И, вонзая лезвие меча в податливую вражескую плоть, Трой всё так же слышал этот лай.
Псину он хорошо запомнил. Здоровая, как волк, чернющая, морда заросла - не разглядеть, только жёлтые глазищи сверкают да алая пасть разевается в лае. Брюхо у псины было огромное, отвислое почти до земли. Это была сука, на последних днях беременности. Не держи её Вонгерд на цепи, она бы Троя на куски порвала, он бы и в ворота ступить не успел. Но Вонгерд оказался честный человек. Тварь, паскуда, ублюдок, но - честный. Он был хорошим врагом.
- Тело, - сказал Трой и, вздрогнув, открыл глаза. - Тело! Эй! Ты! Девка! - заорал он во всю глотку.
Она прискакала со двора, будто взмыленная кобылка, давно не покрытая жеребцом.
- Что? Тебе что-то...
- Тело там ещё? Во дворе?
- Д-да, - она как-то сразу сникла, будто надеялась, что он её позвал, чтобы приласкать. - Я закопаю... сейчас...
- Не трожь. Трогать не смей, поняла? Тронешь - убью.
Он сжалась, съёжилась, вперилась в него испуганным взглядом. Трой слабо застонал от злости. Как же забыть-то мог, а? И сил ведь, как назло, никаких... А тянуть нельзя - смрад скоро пойдёт.
Он скатился с кровати на пол, девка подняла крик, но он глянул на неё один только раз, и она будто язык откусила.
- Выйти помоги. И чем копать дай, - сухо велел Трой.
Она сделала всё, как он сказал, а потом стояла в дверях и смотрела, как он рыл железным ковшом мягкую землю. Порывалась было помочь, но Трой на неё и не взглянул - без толку ей объяснять, что он должен сам похоронить своего лучшего врага. Тело Вонгерда лежало там же, где он его оставил, ничком, в расплывшейся на четверть двора луже крови, над которой густо жужжали мухи. Жена даже не накрыла его. Хороша супружница, подумал Трой, мне бы такую.
Он часто останавливался, чтобы отереть пот, обильно выступавший на лбу, и тогда смотрел на собаку. Она лежала у своей будки, положив морду на вытянутые лапы, сверлила его ненавидящим взглядом и беззвучно скалила белые клыки. Трой поглядывал на неё с уважением. Она ему нравилась. Он был рад, что Вонгерд не спустил её с цепи.
Могила получилась прямо посреди двора, аккурат между воротами и собачьей конурой. Трой копал её до самого вечера, и остановился лишь когда у него открылась рана. Тело Вонгерда было уже укрыто двумя футами земли.
- Ладно, - сказал Трой вслух, роняя ковш. - Остальное завтра засыплю. Эй! Девка! Назад меня тащи.
Она потащила, сопя и охая, а когда увидела кровь, набравшуюся в штанину - запричитала в голос. У Троя не было сил её осадить. Он молча вытерпел её возню, пока она меняла повязки, и отрубился ещё до того, как она закончила.
Собака уже не лаяла, и почему-то ему от этого становилось не по себе.
Он снова проспал больше суток, а, проснувшись, понял, что хочет есть. Он сказал об этом женщине, впервые обратившись к ней прямо, и испытал прилив раздражения, видя, как она обрадовалась. Сел он сам, хотя выбраться из постели оказался не в состоянии. Девка сидела рядом, глядя, как он ест, и глаза у неё были потрясённые, обожающие... собачьи.
Трой нахмурился от последней мысли. Тёплая мясная похлёбка внезапно показалась зловонной жижей.
- Так, говоришь, жена ему была? - резко спросил он, отставляя миску.
Женщина кивнула - она бормотала без умолку, когда её не просили, и не могла слова выдавить, если Трой с ней заговаривал.
- Что ж ты хреновая такая жена, а? Убийцу своего благоверного выхаживаешь?
- Он не благоверный мне был, - еле слышно сказала она.
- Что так? По бабам ходил? - сказал Трой и тут же сам подумал: глупость, откуда тут бабы? Глушь такую ещё поискать, одни болота кругом, ближайшее поселение - милях в десяти, не ближе. И тут же по скривившемуся лицу женщины понял её невысказанную мысль: дескать, да лучше бы ходил. А ведь и правда девка для старика слишком хороша. Ничего так собой, миловидна - Трой понял это только теперь, когда её лицо исказила гримаса, а потом оно снова разгладилось: молодое, красивое, только бледное немного.
- Он меня из деревни родной выкрал, - глядя в пол, проговорила женщина. - Я замуж собиралась. Он пришёл путником, мы ночевать пустили... А он меня на коня, ну и...
- Во как, - удивился Трой и захохотал. Женщина вскинула на него изумлённый, почти обиженный взгляд. Конечно, ей не понять, а вот Трой не мог себе представить эту старую скотину - да влюбившейся без памяти. Надо же, развезло-то как Вонгерда на старости лет. А может... может, он просто уже тогда решил, что схоронится в этих местах, и ему понадобилась прислуга? От этой мысли Трой перестал смеяться. Да, наверное, так и было. Ты не просто так оказался здесь, Вонгерд. Ты прятался от меня. Как таракан, который, одурев от страха перед хозяйской метлой, забивается в щель. Ты боялся меня. Всегда боялся. Но в конце концов решился таки принять бой. И за это я не могу тебя не уважать.
Он взглянул на женщину, напряжённо изучавшую его лицо. Спросил:
- И долго ты с ним прожила?
- Год. Больше уже.
- Что же суженый твой не явился тебе на выручку?
Её лицо дёрнулась - как-то всё разом, будто кто-то оттуда, изнутри, пытался сорвать с него маску. Ага, видать, сама тем же вопросом всё это время задавалась.
- Что за деревня-то?
- Аренкойто... это... посёлок... милях в двух отсюда, к северу.
Теперь уже Трою расхотелось смеяться совсем.
- Был, - сказал он.
- Что?
- Посёлок твой - был. Нет его давно.
- К-как нет? - выдавила она и заморгала - ну дура дурой.
- Миновал я его, когда шёл сюда. Там...
Он смолк, припоминая - будто в другой жизни это было, хотя он проходил через это место всего несколько дней назад. Оно могло быть последним жилим селением в округе, если бы его не сожгли - начисто, дотла, сравняв с землёй постройки и превратив деревню в ровное круглое пепелище. Трой помнил, как хрустели под ногами кости, серые от пепла, как залепляло ноздри чёрной пылью, вздымавшейся от его шагов. Год назад по всей линии севера прошли Рыжие Шуты - много о них тогда толковали, бесчинствовали ребята так, что видавшие виды старые волки диву давались. Потому никто и не пришёл к тебе на выручку, девка. Некому было.
Демоны преисподней, внезапно подумал Трой, а Вонгерд-то знал. Не просто так он в этих краях оказался - всегда с Шутами знакомство водил, ещё до того, как они по-настоящему разошлись. Знал и... увёл тебя оттуда.
- Эх ты, дура, - сказал Трой. - Он же спас тебя. Понимаешь? От лютой смерти спас. Кормил, защищал. Не бил даже сильно - синяков-то на тебе не видать. А ты, небось, ему первые недели в рожу когтями вцеплялась, когда он к тебе клинья подбивал...
Девка слушала, широко раскрыв глаза и ещё шире - рот. Ничего ведь не понимает, и не поймёт - ну и хрен с ней. Трой заворчал, махнул рукой, повернулся лицом к стене, бросив:
- Псину-то накорми.
Он почти сразу стал засыпать, и разозлился, когда его выдернул из полудрёмы тихий голос:
- ...зовут...
- А?
- Меня Ясминой зовут...
- Да класть мне на то, как тебя зовут, - зло пробормотал он и провалился в сон.
И проснулся от воя. Тоскливого, горестного - сердце так и разрывалось. Трой встрепенулся, сел, потёр ладонями лицо. Стояла глухая ночь, полная луна пялилась в окно, топорщился в синеве ночного неба мохнатый лес.
Псина выла не то на луну, не то над хозяйской могилой, так, будто смерть свою звала. Или его, Троеву смерть.
- Девка! - закричал он. - Эй! Девка!
Она заворочалась в дальнем углу, подтащилась к нему, сонная, удивлённая.
- Не слышишь - псина воет! Чего она воет?
- Чего?.. Не знаю, чего...
- Так пойди глянь, дура!
Девка послушно пошлёпала к выходу - ноги у неё были босые, бесформенная сорочка болталась на худом теле. Распахнулась дверь, но светлее не стало. Трой сидел в темноте, цепляясь скользкими от пота пальцами за одеяло, и слушал этот вой. Что ж ты мне сказать хочешь, думал он. Что же я сделал не так?.. Или... что я делаю не так, сейчас, в этот миг?
Женщина вернулась, сказала с порога:
- Ничего, вроде рожает она...
- Рожает? Так с цепи её спусти!
- Да она ведь...
- Спусти с цепи, кому сказано! Она теперь недели на две мамашей станет, об остальном и думать забудет.
- Так я... - начала было женщина, но потом запнулась и поковыляла обратно во двор. Трой услышал, как она говорит с псиной, ласково, успокаивающе, но всё так же мучительно равнодушно, будто это её тяжкий долг, будто нет у неё другого выбора. Трой лёг и стал смотреть в потолок. Когда-то, давно, приходилось ему служить в королевской армии, где был целый взвод, натаскивавший бойцовских собак. И никогда ни одна на цепи не рожала. Самых свирепых даже спускали. Потом главное - щенков не трогать. Первые недели. А после их тоже можно посадить на цепь. И из них получатся новые свирепые, верные псы. Но только лишь если мать, рожавшая их, не сидела на цепи.
Псина разродилась под утро. Трой сгонял девку посмотреть, как там она, наказав только не подходить близко. Та вернулась, сказала, что щенков вроде четверо, а может, пятеро, и что они маленькие, голенькие и похожи на крысят. Крысят она, небось, на своём веку немало повидала. Трой сказал, чтобы теперь она их вовсе не трогала, только мясо дважды в день во двор кидала. Она покивала, глядя на него с прежней смесью страха и удивления. Потом ещё раз сказала, что её Ясминой зовут, и спросила, как зовут его, но Трой не ответил.
Дни шли, щенки подрастали, рана Троя затягивалась. Закончив с могилой Вонгерда, он больше не предпринимал вылазок во двор, только иногда подбредал к окну и смотрел, как щенки сосут свою мамку. Их было пятеро, один сдох на второй день, и осталось четыре: трое чёрные, как мамаша, а один коричневый, с рыжеватым налётом. Он оказался самый бойкий, лез вперёд братьев, распихивал их слепые мордочки наглыми, хоть и слабыми ещё лапами, и впивался в чёрный материнский сосок почти с яростью. Псина лежала, откинув морду, и терпеливо выносила деспотизм детёныша, только иногда вздрагивала.
- Сколько ей лет? - спросил как-то Трой у женщины. Он почти с ней не разговаривал, а когда всё-таки снисходил, она всегда съёживалась - то ли от страха, то ли от неожиданности.
- А? Кому? Мате? Не знаю. Она была уже, когда Вонгерд меня привёл. Он говорил, она старая совсем.
Старая, и верная, думал Трой. Она всегда рычала, завидев его в окне, но не бросилась ни разу, ни на шаг не отходя от детёнышей. И всё ещё выла ночами.
Вскоре Трой понял, что вполне может добраться до тракта. Он, в общем-то, ещё и раньше почувствовал себя здоровым, но кругом были болота, и застрять где-то в топи с вновь открывшейся раной ему не очень-то хотелось. А теперь он по-прежнему хромал, но рана уже почти не болела и не открывалась даже от сильной натуги. Трой проверил это, обустраивая могилу Вонгерда. Натаскал валежника, выложил могилу и полдня потратил на поиски большого валуна, который вдавил поверх. На валуне нацарапал ножом: "Тут лежит Вонгерд, который жил плохо и умер хорошо". Женщина стояла чуть поодаль и смотрела с любопытством. Читать она, конечно, не умела.
Но соображала, как выяснилось, не так уж плохо. Вечером того же дня, за ужином, когда Трой медленно жевал хлеб, раздумывая о том, как быстрее выйти к тракту, она сказала:
- Возьми меня с собой.
Трой даже не перестал жевать, только мотнул головой.
- Возьми, - с непривычным для неё упорством повторила женщина. Трой так удивился, что поднял глаза: впервые она осмелилась настаивать. - Я знаю, ты уйдёшь скоро. А мне что тут теперь?..
- Здесь могила твоего мужа, - сказал Трой. - Ухаживать станешь. Слёзы проливать.
- Слёзы! - с внезапной злобой выкрикнула она. - Радости слёзы, не иначе! Только это и без могилы можно!
Трой покривился и выплюнул хлебный мякиш на тарелку.
- Дура ты, - сказал он. - Мне дура не нужна. Их там, в большом мире - знаешь сколько?
- На что тебе умная? А я бы... любить тебя стала.
Трой равнодушно посмотрел на неё.
- И таких там тоже немеряно. Вот что, девка, скажи-ка лучше, куда ты меч мой задевала. Почистить его надобно.
Она уткнулась взглядом в пол. Трой выругался.
- Давай сюда, сука, а то убью! - проревел он. Она сразу подкинулась, рванулась куда-то, принесла, положила. Чистый. Вычищенный до блеску, только что не вылизанный. Даже рукоять протёрла, вон, и рубиновые брызги на крестовине заиграли как следует. Ладный меч, дорогой. Вонгерд много бы за него дал. И почитал бы лучшей своей добычей, только вот не добычей его этот меч стал, а погибелью. Трой улыбнулся, попробовал пальцем острие. Ну, что ж, подумал он, я теперь тоже вычищен и играю, как следует. И остр по-прежнему. Пора. А то засиделся в этом... болоте.
Ночь он спал крепко и без снов, а наутро собрался в дорогу. Девка смотрела на него прежним собачьим взглядом. Лицо у неё было красное, зарёванное - небось до утра глаз не сомкнула. А ведь и пришибить могла во сне. Теперь - могла. Хотя... да нет, не могла. Кишка тонка. Раз Вонгерда за год так и не сподобилась подушкой придушить, так что уж теперь...
Трой вышел во двор. День стоял солнечный, ясный - первый, кажется, ясный день за прошедшие недели. Было безветренно, и в кои-то веки не тянуло с ближних болот тухлым душком.
Трой оглядел двор, с удовлетворением задержал взгляд на ухоженной могиле, перевёл глаза на собачью конуру. Щенки подросли, прозрели, и теперь бойко копошились в пыли, меж мамкиных лап. Тот рыжий уже теперь был крупнее остальных: он повалил слабого брата и, зажав его шею лапами, остервенело драл зубами обвислое чёрное ухо. А вот его уже пора бы на цепь, подумал Трой. Скоро сладу не будет.
Что-то кольнуло его - будто пристальный взгляд или чувство близкой опасности. Трой вскинул голову и встретился с круглыми жёлтыми глазами. Умными, внимательными. Изучающими.
Вопрошающими.
Не хотел бы он отвечать на этот вопрос, но не ответить не мог - всё тело его говорило, окрепшие мускулы, прямая спина, твёрдый взгляд. Говорило: здоров уже. Здоров - и готов.
Вонгердова собака, успел подумать он, глядя, как псина медленно поднимается - опустевшее брюхо казалось странно поджарым, - отталкивается мохнатыми лапами от земли, мчится к нему, пригнув голову, и солнце, тёплое солнце отблесками играет на белых клыках... Вонгердова собака - честная. Не нападёт на слабого, на больного. Дождётся. Дождётся равного.
Она прыгнула, Трой рванул из ножен меч, но всё равно не успел бы - может, и впилась бы сталь псине в опустевшее брюхо, да только ещё прежде её челюсть сомкнулась бы у Троя на горле... Но что-то сипло засвистело справа, потом грохнуло, так, что у Троя заложило уши, полыхнула в воздухе ярко-белая вспышка - и псина рухнула наземь прямо из прыжка, будто подстреленная в полёте птица. Брюхо ей прожгло напрочь, кишки вывалились из него ещё до того, как она упала. Собака задёргалась, булькая выступившей в алой пасти пеной, дико вращая жёлтыми глазами. Трой подошёл к ней, чувствуя, как снова отяжелела больная нога. Присел, хотел протянуть руку, коснуться морды, но передумал. Поднял меч, коротко ударил, прекратив мучения бедной твари. Глянул поверх замершей чёрной туши на щенков, сбившихся в кучу и отчаянно пищавших от недоумения и страха.
И потом только поднял голову и посмотрел направо.
Посмотрел - и обомлел.
Она стояла там, и в руках у неё было что-то такое, чему Трой сперва даже названия не мог подыскать. Вроде как палка, и не палка, длинная, чёрная, с круглой дыркой в поперечнике. А потом его будто кипятком ошпарило: демоны преисподней, да это ведь "гремучий огонь"! У Вонгерда был "гремучий огонь"! Трой никогда этих штуковин не видал, только слышал о них - что придумали их колдуны из восточных земель, вроде как палки, которые плюются белым пламенем, и дальность у них, и сила убойная - арбалету не снилось... Легенды об этих палках диковинных ходили, только никто не знал, где их найти. Трой бы душу за такую палку продал. А у Вонгерда - глядишь, была...
Была, подумал Трой, и он мог встретить меня с ней наперевес, проклятье, да мог башку мне снести ещё до того, как я домишко его увидел - и не стал. Он вышел ко мне с мечом, как мужчина, как воин, и мы дрались, как мужчины и воины, и любой из нас мог умереть, как воин и мужчина - шансы были равны.
А теперь вот стоит тут... баба. С "гремучим огнём" наперевес. Стоит, и чёрная дыра в поперечнике направлена Трою в грудь... И как она успела, подумал Трой. Как успела? Схватить, выскочить, выстрелить - а мне даже меч выдернуть времени не хватило? Или она ещё прежде, чем эта псина кинулась на меня, стояла на пороге, целя мне в спину?..
- Ну, - сказал он, - ты дала. Не ожидал. Как ты её... слёту. И попала.
- Я умею, - ответила женщина и вдруг залилась гордым румянцем. - Меня Вонгерд учил. Тут на болоте твари разные, так я по ним...
- Учил? - переспросил Трой. - Он тебя учил? Обращаться с этим?..
- Учил, - повторила женщина и заулыбалась. - Говорил, хорошо у меня выходит. Хвалил даже. - Она запнулась и вдруг протянула ему "гремучий огонь". - Я тебе её несла. Возьми... может, сгодится? И я, может... сгожусь...
Ох ты, дура... Ох ты дура, дура! Старик Вонгерд доверил твоим умелым, но таким равнодушным рукам самое ценное, что имел. Самое важное, что у него было, то, за что любой в большом мире правую руку бы отдал. Да я бы своей бабе под страхом смерти запретил даже прикасаться к этой палке... а он тебя учил. Стрелять. Он не боялся, что однажды ты направишь эту палку ему голову и долбанёшь из неё гремучим огнём... Он верил тебе. Тебе, стерве, он верил, он тебе доверял. И жизнь спас, и заботился, и... И любил, выходит. Любил он тебя, дуру.
А ты врага его выходила. Убийце его жизнь подарила. Дважды. Первый раз - когда плохую, ох, плохую же рану залечила. И другой - сейчас... Когда от собачьих зубов спасла. От зубов собаки, которая, брюхатая на последних днях, сдирала себе кожу в кровь, срываясь с цепи и стремясь хозяину на выручку... верной, преданной, хорошей собаки. Ты бы такой собакой быть никогда не смогла. Ты только глумиться можешь над могилой своего хозяина, паскудными лапами её разгребать, и тут же с визгом ластиться к новому господину... И главное сокровище прежнего хозяина даришь, отдаёшь на поруганье и его, и себя, только что руки не лижешь. А я-то решил, ты убить меня вышла. Думал, проснулось таки в тебе что-то...
- Ах ты дрянь, - прохрипел Трой. - Ты зачем её убила? А? Дрянь... дрянь неблагодарная!
Улыбка замёрзла на миловидном лице, будто холодом от неё сразу повеяло. Чёрная палка дрогнула в тонких руках, приподнялась.
Трой развернулся, выпрямился во весь рост, расставил руки.
- Давай, - сказал он, глядя ей в глаза. - Давай, стреляй. Ну, давай, девка. Ясмина... Выстрелишь - хорошей собакой будешь. Человека из тебя так и так не выйдет. Так хоть собакой... хорошей же. Ну, стреляй, девочка, Ясминочка, стреляй, хорошая моя. Давай. За мужа своего, хозяина, давай...
Он говорил и говорил, а взгляд женщины плыл, будто она и хотела ему в глаза смотреть, и не могла.
- Да как же... - наконец прошептала она, прервав поток его уговоров. - Как же ты, что ты... Как я могу, в тебя... ты что!
Она бросила палку на землю. Трой застыл, ожидая белой вспышки и, может быть, смерти, но ничего не произошло. Лежит себе - палка как палка. Только цены неописуемой...
И - вот странно - от последней мысли так гадко стало на душе.
- Нет, значит, - сказал он. - Не можешь в меня, значит, да? Ты, тупая, неблагодарная су...
Он осёкся, вдруг вспомнив алую пасть в клочьях пены и глаза, полные слепой ненависти к убийце хозяина.
Нет. Это слово слишком хорошее для неё.
Он пошёл к ней, и она, кажется, до последнего мгновения не понимала, что он собирается делать. Мучить её Трой не стал - хватило одного удара. Кровь брызнула ему на лицо. Была она почему-то не тёплой, как кровь Вонгерда, и не горячей, как его собственная кровь, а прохладной, чуть ощутимой.
Трой отвернулся, отряхнул лезвие, пошёл прочь. Потом остановился, словно вспомнил что-то, подошёл к собачьей конуре. Двое щенков подползли к трупу матери и скулили подле него, двое других возобновили драку. Рыжая псинка уже забыла свои горести и с радостным визгом грызла хвост братишки. Тот пищал и вырывался, но всё было тщетно.
Трой с минуту смотрел на их возню, потом наклонился, поднял рыжего щенка. Тот заверещал, заёрзал, вскинул на человека бусинки злых жёлтых глазёнок. Трой усадил его себе на ладонь, задрал хвост. Щенок оказался сукой.
Трой улыбнулся.
- Мата, - негромко позвал он. - Мата, Мата.
Щенок тявкнул и зарычал, вцепился слабенькими ещё зубками Трою в ладонь. Трой усмехнулся, сунул щенка за пазуху.
И зашагал прочь от дома, к болотам, оставив "гремучий огонь" в пробивавшейся под солнцем траве.
