Снова ночная смена... Мне нравится работать по ночам. Многие мои коллеги жалуются на ночную работу, посмеиваясь, что она роднит их с нашими клиентами, но я люблю это время суток. Я часто вспоми- наю ночи моей молодости, ту интереснейшую эпоху, когда дряхлеющий имперский орел еще простирал свои крылья от океана до океана, но воздух был уже пропитан духом революции. Мы с моими однокурсниками, бывало, просиживали до рассвета у кого-нибудь на квартире, а летом - на даче или в имении, споря о политике, истории, философии - да бог весть о чем еще. Я вспоминаю эти горящие глаза, вдохновенные лица... Я издевался над их восторгами, а они называли меня занудой и упре- кали за неверие в светлую силу разума. "Через десять лет!..." - го- ворили они мне. Да, через десять лет они увидели, кто был прав. Соб- ственно, многие увидели и раньше. Но было поздно.
Мой теперяшний тесный кабинет со всегда задернутыми шторами и тяжелой настольной лампой - единственным источником света - мало похож на просторные веранды тех давно сожженных имений. И по ночам я веду теперь совсем другие разговоры - вообще говоря, довольно скучные, но работа есть работа.
Я подвинул очередное дело в круг света, отбрасываемого лампой. Папка пока еще тонкая - заполнить ее предстоит мне... разумеется, совместно с клиентом. Ну-с, кто там у нас? Ага, типаж довольно ха- рактерный, хотя в последнее время все более редкий. Аполитичный ин- теллигент, из тех, чей лозунг - "мы служим не режиму, а Отечеству". Ну что, друг любезный, дослужился? Я с интересом отметил, что он окончил тот же университет, что и я. Мы могли встречаться... Я еще раз посмотрел на фотографию в деле. Нет, не помню. Впрочем, у меня вообще отвратительная память на лица. Я нажал кнопку звонка.
Он вошел в кабинет, все еще неуверенно ступая в ботинках без шнурков. Сутулая фигура, длинное бледное лицо... Внешность вполне типичная. Для полноты картины не хватало только очков и бородки клинышком. Но бородки не было, а была трехдневная щетина, разбитая губа и синяк под глазом. Отлично, значит, он уже знаком с нашими методами.
-Садитесь, - сказал я. Он опустился на краешек стула, явствен- но подавив в себе желание сказать "благодарю".
-Я ваш следователь, - продолжал я голосом тусклым и бесцветным, как обычно.
-В чем меня обвиняют? - в его тоне уже не было гонора, обычно- го для тех, кого взяли только что, но еще ощущалась готовность к борьбе.
-Неужели вы думаете, что мне доставляет удовольствие повторять банальности? Типа "здесь вопросы задаю я". Ну в чем мы можем обви- нять? Разумеется, в контрреволюционной деятельности.
-А к... конкретно?
-Ну вы же умный человек, - я поднял глаза от дела и взглянул на него. -Придумайте сами, что вам больше по душе.
-То есть как?! - прямо-таки взвился он. -Вы с таким цинизмом признаете, что за мной нет никакой вины?
-По-вашему, лицемерие лучше, чем цинизм? - усмехнулся я. -И запомните - невиноватых людей нет. Кажется, что-то подобное есть и в Библии?
-Вы же атеисты.
-Вы знаете, отнюдь не все. Я лично знаю солдат из расстрельной команды, верующих самым простонародным образом. Но дело не в этом, а в том, что полезные вещи надо брать отовсюду, в том числе и у врагов. А у церкви есть чего взять. Например, в нашем деле весьма полезен опыт инквизиции...
-Вы пытаетесь меня запугать?
-Я просто объясняю вам ситуацию. Постарайтесь не смотреть на меня, как на врага - мы партнеры, делающие общее дело. Я предлагаю вам взаимовыгодную сделку. Подпишите все, что надо, сделайте это прямо сейчас. Мне это сэкономит время, а вас избавит от массы не- приятных ощущений.
-Я не буду ничего подписывать.
-Будете. Можете поверить моему богатому опыту. Весь вопрос в том - когда и в каком состоянии. Знаете, у нас есть поговорка - "нет несгибаемых подследственных, есть плохие следователи". Я хо- роший следователь, во всяком случае, так считает мое начальство. И мне вовсе не доставит удовольствия выбивать у вас признание - ни морального, ни, как вы могли подумать, сексуального. Я не кровожад- ный маньяк, какими вы нас считаете. Но если вы меня вынудите - я позабочусь о том, чтобы вам было очень больно. Я знаю, как сделать так, чтобы боль все время нарастала, а человек не мог ни свыкнуться с ней, ни потерять сознание. Боль может длиться часами... сутками... неужели вы этого хотите? И ведь главное - результат-то будет тот же самый.
-А если я подпишу, вы меня расстреляете.
-Скорее всего. Возможны, конечно, и 15 - 20 лет лагерей, но я не думаю, что это лучше. Это, знаете ли, для быдла... а человеку умному и образованному там... - я покачал головой.
-Я никак не пойму... - медленно сказал он, - вы говорите серь- езно или издеваетесь?
-Знаете, с вами я как раз говорю серьезно, - честно ответил я. -Я ужасно устал от всей этой демагогии про партию и врагов... Вы бы видели, что за публика проходит через мои руки... Обыватели, неспо- собные связать двух слов от страха и глупости. Подпольные дельцы и спекулянты, только и умеющие, что сулить деньги за свое освобожде- ние. Кадровые военные и бывшие аристократы, поначалу готовые лоп- нуть от презрения к нам, а потом ползающие на коленях и умоляющие дать им подписать что угодно. Но хуже всего, разумеется, революци- онеры. Вот уж, воистину, маргинальная публика. Мне кажется, они во- обще не способны ни думать, ни говорить по-человечески. Вообразите себе: революция отправляет их на расстрел, а они вопят "Да здрав- ствует революция!" Мне порой кажется, что это не люди, а какая-то дегенеративная мутация... Нет, побеседовать с цивилизованным чело- веком вроде вас - это большая удача.
-Не могу сказать, что разделяю удовольствие от нашей беседы, - усмехнулся он.
-Ну разумеется, я понимаю... Инстинкт самосохранения и все такое... Но, кстати, вам не приходило в голову, что, прежде чем отнять у клиента жизнь, мы многое даем ему? Мы позволяем человеку почувствовать свою значительность. Кем он был прежде? Винтиком, червяком, ничтожеством. А кем делаем его мы? Грозным и могучим за- говорщиком, угрожающим первым вождям революции... да что там - са- мой революции, которой боится весь мир! Весь мир боится революции, а революция боится его, этого вчерашнего винтика - боится настоль- ко, что вынуждена ликвидировать как можно скорее. И, между прочим, мы не просто даем клиенту иллюзию - мы даем ему реальную власть, власть над чужими судьбами и жизнями. Своими показаниями он может уничтожить практически кого угодно. И, надо сказать, люди охотно пользуются этой возможностью, так что у нас всегда полно работы. Ну да, впрочем, все это лирика, а нам нужно работать, - я подвинул ему бумагу и ручку. Он посмотрел на меня.
-Никаких шансов?
-Ни малейших. Вы понимаете, после того, как за вами пришли, обратной дороги уже нет. Расценивайте это как стихийное бедствие.
-Всю жизнь считал самым обидным погибнуть от стихийного бед- ствия, без всякой вины.
-Ну, это вы бросьте! Я уже говорил - все люди виноваты, а вы, быть может, больше других. Вы не помните меня?
-Ннет, не припоминаю.
-Я вас тоже, а ведь мы учились в одном университете. И я хоро- шо помню таких, как вы, в молодости. Все эти разговоры о всеобщем равенстве и справедливости... Ведь вы приветствовали революцию! Да? Или нет? Если нет, то почему вы не боролись против нее с оружием в руках? Где были ваши принципы? Вы привели нас к власти, а теперь говорите, что за вами нет никакой вины!
Он молчал. Затем произнес, глядя в стол:
-Я... служил не власти, а...
-А Отечеству? Знаем, знаем. Слышали не раз в этом самом каби- нете. Только не приходила вам в голову простая мысль, что каково отечество, такова и власть в нем? Давайте пишите, милостивый госу- дарь!
-Что писать?
-Что хотите. Шпионаж, диверсии, контрреволюционная пропаган- да... Могу вас заверить, что приговор не зависит от конкретных пун- ктов. Не забудьте указать пять фамилий сообщников. Можно больше.
-Что? - он растерянно смотрел на меня.
-Что слышали. У вас есть редкая возможность свести счеты с вашими врагами. Смелее, вспоминайте, кому вы хотите отомстить.
Он решительным жестом отодвинул бумагу.
-Я не подлец!
-Ну вот, опять начинается... Да поймите вы, наконец, где вы находитесь. Система уже сожрала вас, вы уже фактически на том све- те, по ту сторону добра и зла... Я иду вам навстречу, не заставляю оговаривать ваших близких, а предлагаю поквитаться с врагами - а вы строите из себя институтку.
-Я одного не могу понять, - сказал он, глядя мне в глаза, - зачем?
-Обычно людей в вашем положении волнует вопрос "почему", -ус- мехнулся я. -"Почему именно я?" А на вопрос "зачем" им наплевать... Меж тем вопрос "почему" в данном контексте неуместен. Потому что сегодня ты, вчера другой, завтра третий... Система. Заурядный жи- тель Империи просто не представляет себе истинных масштабов тер- рора... пока за ним не придут.
-Житель Республики, вы хотели сказать.
-Я хотел сказать то, что сказал. Но вернемся к вашему вопросу "зачем". Дело в том, что он точно так же неуместен. Зачем бациллы чумы губят организм больного? Им это невыгодно, они разрушают соб- ственный мир, однако они это делают. Посмотрите, что творится. Стра- на охвачена истерией кровавого безумия. Жены доносят на мужей, дети на родителей. Толпы с траспарантами требуют смерти, смерти, смерти. Смерть изменникам! - орут ораторы. Толпы аплодируют. Наши люди тут же, не таясь, уводят людей из этой же толпы - аплодисменты все гром- че. Стоит кому-нибудь из этих кровавых маньяков, я имею в виду вож- дей, открыть рот - начинается истерика восторга. Меж тем сами вожди день и ночь трясутся от страха перед Верховным, а он точно так же трясется от страха перед ними и поэтому старательно и регулярно уничтожает их и набирает новых. И при этом от желающих сунуть го- лову в петлю и занять высокий пост нет отбоя! А вы говорите "за- чем"... Это агония, это вакханалия - называйте как хотите, но не ищите здесь логики.
-По-вашему, даже на верху нет никакого логичного плана?
-Разве бациллы чумы обладают разумом? Впрочем, даже если бы и обладали - это ничего бы не меняло. Им может казаться, что они борются за сохранение личной власти или даже, чем черт не шутит, действительно за общество всеобщего братства... Все равно они ос- таются бациллами чумы и делают свое чумное дело.
-Но вы? Зачем вы во всем этом участвуете? Вы же сами говорите, что насилие не доставляет вам удовольствия. Вы же могли эмигриро- вать в начале революции... Или вы тоже не предполагали, что все так кончится?
-Как раз я-то знал это с самого начала! И, по мере своих скро- мных сил, помогал и помогаю именно такому развитию событий. Вы же- лаете объяснений? Извольте. Я служу системе не ради материальных благ и даже не ради личной безопасности. Мною движет идея - вы удив- лены, не правда ли? Меж тем это так... Я с юности увлекался истори- ей и еще тогда понял, что наше столь любезное вам Отечество, наша Империя - ничто иное, как мировое зло. Всякая империя есть зло, а в особенности такая грандиозная, как наша. Чем больше людей, тем труднее им договориться мирно; чем больше страна, тем больше наси- лия и подавления требуется для управления ею, тем больше нивелиру- ется отдельная личность ради абстрактных интересов нации. Это же грандиозное надувательство - у человека отбирают все и взамен всу- чивают ему красивую байку о великой державе, которой он якобы дол- жен гордиться. Чем гордиться? Тем, что его страна - динозавр с чу- довищной тушей и крохотным мозгом? Бесчисленными и бессмысленными войнами, несущими зло всему миру, гигантские потери в которых на фоне необъятной Империи остаются незамеченными? Полным произволом чиновников, пользующихся тем, что в такой огромной стране центр в принципе неспособен уследить за ситуацией на местах? Тем, что инер- ция этой чудовищной туши гасит любые прогрессивные импульсы? Нако- нец, тем особым типом человека-винтика, агрессивно-покорной посред- ственности, который веками культивируется в империях? Нет, с этим монстром следовало покончить, пока он не подмял под себя весь мир - а промышленная революция еще более, чем военная мощь, делала такую перспективу реальной. Но беда в том, что чудовище такого масштаба невозможно уничтожить извне. Даже в прежние времена Империя отража- ла все иноземные нашествия, а теперь и подавно выстояла бы против всего мира. Следовательно, погубить Империю можно было только из- нутри. К счастью, динозавры сами несут в себе свою гибель. Неэф- фективность управления, неспособность быстро реагировать на изме- нения ситуации создали затяжной кризис, разрешившийся революцией. Я знал, что революция никоим образом не достигнет декларируемых це- лей свободы и справедливости. Я знал, что революционное правитель- ство, пришедшее к власти под лозунгами свободы, развернет такой террор, который не снился даже в кошмарах ни одному императору. Я знал, что народ, еще вчера готовый растерзать офицера полиции за то, что тот обратился на "ты" к задержанному, теперь снесет все мыслимые и немыслимые унижения и издевательства и покорно пойдет на бойню, прославляя своих убийц. Я знал, что так называемая Рес- публика есть ничто иное, как самый безумный, самый маргинальный вариант Империи, в которой все ее пороки доведены до предела, до абсурда! И я пошел служить революции. Потому что Империя наконец-то вступила в стадию коллапса, самоуничтожения. И я отдаю все силы, способствуя ее полной и окончательной гибели.
Он молчал, переваривая услышанное. Почему-то даже умные люди нередко неспособны понять, что свою родину можно ненавидеть, не- навидеть страстно - и вовсе не из-за каких-то личных обид, а из-за той угрозы, которую она представляет для человечества.
-Вы хотите разрушить государство, - сказал он наконец, - но вместо того, чтобы бороться с властными структурами, уничтожаете обычных людей.
-Вы ничего не поняли, - вздохнул я. -Властные структуры - это вторично, это не имеет никакого значения. Империя есть раковая опу- холь человечества. И она должна быть уничтожена полностью, до по- следней злокачественной клетки.
-Вы хотите сказать, что каждый человек...
-Да. Каждый, рожденный и воспитанный в Империи, несет на себе печать проклятья. Лишь очень немногие нашли в себе силы и желание освободится от этого имперского наследия, большинство из них уже за границей.
-Неужели вы рассчитываете уничтожить всю нацию?! - он смотрел на меня, как на сумасшедшего.
-Система уже уничтожила миллионы, не встретив ни малейшего со- противления, - проинформировал его я. -Даже те, кому уже нечего те- рять, покорно выполняют приказания расстрельной команды. Я же гово- рю - это безумие, это агония. Маховик террора будет раскручиватся и дальше, и ничто не сможет его остановить. Конечно, речь не идет о физическом уничтожении до последнего человека. Но на каком-то этапе Империя окажется настолько обескровлена, что рассыплется, и ее остатки будут ассимилированы соседними народами. Имперская нация прекратит свое существование.
Теперь в его глазах был страх - причем не только страх за свою жизнь.
-Вы... - он медленно подбирал слова, - ошибаетесь самым ужас- ным образом. Да, конечно, Империя принесла в мир много зла. Но ве- ликая культура...
-Маргинальное общество всегда создает плодотворную почву для художника, - усмехнулся я. -Норма скучна и неинформативна, патоло- гия же как раз и представляет собой основной предмет подлинного искусства. Но достижений культуры прошлого никто ведь не отменяет, что же касается будущего, то я сомневаюсь, что стремительно дегра- дирующее имперское общество сможет еще создать что-нибудь грандиоз- ное. Хотя, даже если и так - угроза порабощения, нависшая над всем человечеством, слишком серьезна по сравнению с угрозой лишиться па- ры ненаписанных романов.
-Я решительно не могу с вами согласиться...
-Потому вы и находитесь по ту сторону стола, - оборвал его я. -Хотя, конечно, в органах мало людей, рассуждающих так же, как я. Большинство упивается личной властью, кто-то действительно верит, что работает ради светлого будущего... Самое смешное, что эти по- следние правы. Но они долго не выдерживают. Они не понимают, почему ради светлого будущего надо уничтожать невинных, как вы говорите, людей. Я это понимаю и сплю совершенно спокойно.
-Когда-нибудь система сожрет и вас, - заявил он мстительным тоном. Нашел чем удивить.
-Я давно это знаю. Когда-то я думал, что не дамся им живым, чтобы не идти, как баран, на бойню. Но потом понял, что это все романтические сопли, а я во главу угла ставлю трезвый расчет. Ког- да меня возьмут, я буду давать роскошные показания, я прихвачу с собой многих и многих. Даже оказавшись по вашу сторону стола, я буду продолжать свое дело. Ну, я удовлетворил ваше любопытство? Теперь ваш черед. Мне нужны подробности вашей контрреволюционной деятельности и пять сообщников.
Он медленно покачал головой.
-Поймите же наконец, - сказал я устало, - чем дольше мы с вами провозимся, тем больше людей вам придется заложить. Мы должны оправ- дывать трудозатраты. Может, вы надеетесь умереть, не подписав? Не получится. Я и мои помощники - профессионалы.
Он молчал и не глядел на лежащий перед ним чистый лист. Ох уж эти мне интеллигенты. Все-то им нужно успокоить свою совесть оправ- даниями типа "я сделал все, что мог" и "я держался до последнего". Да кому нужны твои оправдания, если через неделю ты будешь лежать в канаве с простреленным затылком? Я протянул руку к кнопке звонка.
Разумеется, в конце концов он подписал все. Боль сама по себе - совершенное средство, а уж боль в сочетании с безнадежностью спо- собны сломать любого. Я получил с него восемь фамилий.
На совещании в понедельник меня опять ставили в пример другим следователям.
-Я просто исполняю свой долг, - честно ответил я.
(C) YuN