Лях Андрей Георгиевич
Комментарий к Дюне

Lib.ru/Фантастика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
  • © Copyright Лях Андрей Георгиевич (bandicut@mail.ru)
  • Размещен: 20/04/2010, изменен: 20/04/2010. 473k. Статистика.
  • Повесть: Фантастика
    • Оценка: 6.01*11  Ваша оценка:
  • Аннотация:

    •   
       Андрей Лях
      
      
      
      

    Комментарий к Дюне

      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

    Консультант

    Д.Осипов

      
      

    В тексте использованы термины из произведений

      

    Ф. Херберта

    И. Ефремова

    А. и Б. Стругацких

    С. Лема

      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       ПРЕДИСЛОВИЕ ВЛАДИМИРА СИНЕЛЬНИКОВА-МЛАДШЕГО.
      
      
      
       Я не знаю, зачем написал эту книгу. Кому сейчас какое дело до того, что Бог знает когда, в неведомой глухомани давно позабытый император в безумной войне погубил себя, свое государство и свой народ? Какое кому дело до странностей эпохи, которая сама по себе давно позабыта? Императора звали Муаддиб, планета называлась Дюна - царство спайса, и теперь мне кажется, что на ее бесплодной почве не могло вырасти ничего, кроме лживых сказок и легенд. В наши дни, по необъяснимому капризу моды, эти шитые откровенно белыми нитками хроники, густо пересыпанные враньем, а то и вовсе сочиненные на скорую руку для чьей-то надобности, вдруг стали невероятно популярны и даровали своим перекроенным и перекрашенным героям второе рождение.
       Но что в реальности стоит за этими историями? Официальные учебники более чем скупо расскажут вам в разных вариантах примерно следующее: в результате Четвертой НТР спайсовая экономика и спайсовые средства коммуникации уступили место более прогрессивным компьютерным технологиям. Вот так - вдруг взяли, да уступили. Можно еще узнать, что в итоге преобразований прекратил существование имперский строй правления. И все.
       Вторая, несравнимо более объемная группа источников - это книги и фильмы о романтическом императоре Дюны, юном Поле Муаддибе-Атридесе, творившем чудеса героизма, а также чудеса просто так в борьбе со злодеями Харконненами и во славу пустынного народа фрименов. Эти сказочные приключения, изобретенные целым коллективом авторов и многократно отредактированные ответственными официальными лицами, ныне выдаются за подлинную историю событий, и в таком виде имеют несомненный успех у громадного большинства публики. Прием далеко не новый - вспомним, как кадры штурма Зимнего дворца из эйзенштейновского "Октября" власти долгое время выдавали за документальную хронику. Но даже вполне здравомыслящие люди, видящие, какими гнилыми балками подперт весь этот исторический балаган, склонны говорить: "Зачем это трогать? Это уже культурная традиция, это эпос. Оставьте!"
       И в самом деле, кому нужна истина? Она неудобна, она многим мешает жить. Путь к ней труден, полон хлопот, а зачастую и откровенных опасностей, и даже будучи найдена, она склонна обманывать ожидания своих паладинов, поскольку бывает непонятна, парадоксальна и вовсе не стремится соответствовать людским представлениям о ней. Так стоит ли игра свеч? Для чего черствой, грубой прозой документа разрушать красивую легенду? Не знаю, но могу сказать одно - тяга к истине неистребима, так же как неодолимо простое желание рассказать хотя бы кому-то как все было на самом деле.
       Вранье о Дюне было выгодно всем и всегда. Все эти враждующие кланы, вереницей сменявшие друг друга на Арракисе - Харконнены, Атридесы, снова Харконнены, Валуа, а за ними император, ландсраат, и так далее - активно подыгрывали друг другу по части сочинительства всевозможных басен о родине спайса, передавая по цепочке эстафетную палочку лжи. Харконнены придумывали фантастическую повесть об ужасных диких фрименах, чтобы удобнее было скрывать от императора свои махинации с меланжем. Муаддибу до зарезу был нужен спешно состряпанный трагический детектив о вероломстве Харконненов, чтобы скрыть правду о смерти собственного отца. Наемные писаки ландсраата сочинили сказку о героической арракинской революции и лихом Муаддибе, поскольку лидерам парламента было бы крайне неудобно рассказывать, как на самом деле и на чьи деньги эта самая революция была произведена. И уж совсем неприятным для всех без исключения участников было бы оглашение истинной подоплеки страшнейшей братоубийственной бойни на Арракисе и подробностях устранения ставшего ненужным императора.
       Эта цепочка обмана, умалчиваний и фальсификаций и образует то, что именуется "официальной версией" - основы сказаний и сериалов. К сожалению, рискуя надоесть, мне придется выписывать эти два слова вновь и вновь, поскольку для большинства людей - читателей и зрителей - никакого другого источника знаний об истории Дюны нет, и никогда не было. Если отбросить откровенное вранье и домыслы, то мы увидим, что императорские историки (а за ними - писатели и сценаристы всех мастей) использовали всего два далеко не новых, но действенных приема.
       Первый - умалчивание. Рассказывать правду можно - но не всю. Наши повествователи, например, долго и в подробностях описывают, какие интриги плели в Арракине карлик Биджаз и лицевой танцор Скайтейл, но при этом почему-то упорно забывают упомянуть, что город в это время был зажат в тисках войны, продолжающейся седьмой год, а спайсовая цивилизация доживала последние дни.
       Второй кит фальсификации - это нарушение хронологии. Для эффектности романтических завязок и развязок так удобно, чтобы кто-то стал старше, кто-то моложе, а кто-то просто встал из гроба и оказался в том месте, где на самом деле отродясь не бывал. Скажем, в книгах и сериалах рядом с гибнущим императором скачет и страдает его преданная сестра - юная и гибкая шестнадцатилетняя Алия, загадочная колдунья-девственница. Между тем Алие в ту пору было под тридцать, она весила более девяноста килограммов и была матерью двоих детей. Своего венценосного брата она ненавидела лютой ненавистью и сражалась с ним всеми доступными средствами.
       Самое удивительное здесь то, что в подлинных документах, рассказывающих правду о тех далеких событиях, никакого недостатка нет. Напротив, они дошли до нас, как пишет классик, "в смущающем изобилии". До сегодняшнего дня на Дюне, в бывшем дворце Фенрингов, в полной сохранности находится императорский архив, в котором, например, последние десять лет жизни Пола Муаддиба описаны местами буквально по часам. На Каладане, в библиотеке Сената, без всяких затруднений можно прочитать всю, до последнего листка, переписку леди Джессики и Алии. Даже по знаменитому антиимператорскому заговору, замысленному и подготовленному в величайшей тайне, хранимой под страхом смерти, в открытых анналах ландсраата я нашел около с т а документов, и среди них - протоколы секретных заседаний с автографами Харконнена и Валуа - и таким примерам несть числа.
       Поэтому главной сложностью для любого, взявшегося говорить о Дюне на основании фактов, а не измышлений беллетристов, становится непреодолимый объем документальных материалов. Нельзя объять необъятное, невозможно в одной, или даже нескольких книгах рассказать о перипетиях в жизни огромной империи за сорок лет. Поэтому сразу - допускаю, что это было спорным или слишком смелым шагом - кроме необходимых упоминаний, я исключил из своего повествования все, непосредственно, даже можно сказать, топографически не касающееся Дюны. Таким образом, я смог сосредоточить внимание на очень небольшом сегменте арракинской саги, поскольку девять десятых решений о судьбах спайса, императора и народов Дюны принимались в коридорах власти очень и очень далеко от пустынь Арракиса.
       Но даже и без описания парламентских интриг и козней транснациональных компаний, одной Дюны с ее этнической пестротой и широчайшим спектром экологических, религиозных и прочих проблем с избытком хватило бы на дюжину многотомных диссертаций. По этой причине, желая хотя бы до какой-то степени сохранить читаемость книги, я до (а местами и сверх) возможных пределов ограничил количество описываемых персонажей, сократил список географических названий, языковых идиом, технических деталей и так далее, в надежде как можно яснее донести логику сюжета.
       К сожалению, хотя документы по Арракису девяностых - двухсотых годов исчисляются тысячами, этот летописный ряд страдает вечной болезнью всех летописей, характеризуемой выражением "где густо, где пусто". Даже в отведенных мной узких рамках было бы самонадеянной похвальбой утверждать, что об арракинских событиях нам известно абсолютно все. Нет, не все. Многие фрагменты заговоров, секретных сделок, скрытой от мира подготовки негласных операций хранят тайну до сих пор, да и война тоже унесла немало ключей от своих загадок. В особенности это относится к периоду после двести первого года, когда тема Дюны стала нежелательной для прессы, а значительная доля политической и дипломатической информации сначала оказалась на закрытых полках архивов, а оттуда отправилась прямиком в огонь начальственных каминов. Приходится признать, что история финальной части царствования Муаддиба несет в себе достаточно эпизодов или откровенно темных, или освещенных неясно и односторонне.
       Но несмотря на все неясности, противоречия, разнобой в датах, сам по себе ход спайсовой драмы на Дюне, освобожденный из-под завалов исторических и литературных вымыслов, предельно ясен и очевиден; человеческая алчность, глупость, религиозная вражда, любовь и ненависть выступают здесь в своих традиционных ролях, испытанных тысячелетиями, и в итоге последовательно, с неумолимой логикой приводят героев к неизбежной развязке.
       Не сомневаюсь, найдутся люди, которые скажут: к чему ворошить заново старую историю? Мы все это читали, мы знаем!
       Ничего вы не знаете.
      
      
      
       ГЛАВА ПЕРВАЯ.
      
      
      
      
       Даже в самом незамысловатом рассказе порой очень трудно найти финальную точку; последствия человеческих деяний подобны кругам на воде - попробуй-ка определи, какая из этих волн действительно последняя. Но в сто, в тысячу раз сложнее отыскать истинное начало событий - можно бесконечно блуждать по причинным цепям, отступая все дальше по оси времени, и все-таки не добраться до того рубежа, где "ничего еще не началось". История Дюны не начинается со спайса, с него начинается Империя, но все же спайс - альфа и омега истории и Дюны, и Империи, и вместе со спайсом их история завершилась.
       До того, как был спайс, никакого спайса не было. А что было?
       Была война. Была всемирная космическая война, которой, как казалось, не будет конца. Человечество, расселившись по разным планетам, богатым и не очень, в какой-то момент вдруг решило, что эти планеты с их богатствами поделены неправильно, и что настало время все это переделить. Для этого известен лишь один способ, и этот способ называется война.
       Воевали люди, воевали корабли, техника, роботы, авиация, но более всего - компьютеры, поднявшиеся в ту пору до высоты искусственного интеллекта. На них, собственно, все и держалось, и война компьютеров была самой ожесточенной. Главной задачей считалось разрушить компьютерные сети, компьютерные базы и компьютерную индустрию противника, потому что все остальное тогда развалится само собой. И вот, где-то через восемь-десять лет сражений, эта цель была в основном достигнута, причем всеми воюющими сторонами.
       В военных действиях наступила некоторая заминка. Дело в том, что без электронных мозгов можно было обойтись во многих случаях, кроме одного - полетов в космосе. Без роботов можно было кое-как продержаться, стрелять - до известной степени на глазок, но вот доставить военную технику и людей в некую заданную точку Вселенной без мощного компьютерного обеспечения - вещь решительно невозможная.
       Эта проблема вполне могла бы и вообще положить конец войне, но тут Сатана как раз сшутил одну из своих самых мрачных шуток. На планете под названием Арракис, или попросту Дюна, было обнаружено вещество, которое, как считалось, будучи принято внутрь в определенной дозе и в определенных условиях у обычного человека обостряло интуицию до уровня сверхъестественности, а одаренного превращало в ясновидца. Это и был спайс, наркотик Дюны.
       Влияние спайса или, по-другому, меланжа на судьбы человечества, было огромным, но первое применение ему нашли, как всегда, военные. Гнетущая нужда в компьютерах - дорогих, уязвимых и дьявольски сложных технологически - во многом отпала, и в области звездоплавания наступили ошеломляющие перемены - отныне любое корыто, оснащенное мало-мальски пригодным двигателем, могло прибыть куда угодно и когда угодно без всякого риска и неисчислимых затрат на навигационное оборудование. Именно в те времена были построены те чудовищные по размерам и невероятно примитивные по конструкции лихтеровозы, вид которых и сегодня приводит в изумление. Водили их так называемые рулевые, Навигаторы Космического Союза - организации, довольно быстро захватившей монополию на межзвездные перевозки путем селекции особо талантливых в отношении спайсовых прозрений людей. Впрочем, на людей эти Навигаторы уже мало походили - принимаемые мегадозы наркотика меняли генетическую структуру и превращали их в диковинных монстров, плавающих среди грез в своих спайсовых ваннах.
      
       Как бы то ни было, все однажды кончается - кончилась и война. Продолжалась она без малого двадцать лет, и за это время довела многие государства до состояния почти дикарского. Единая мировая экономика рухнула, уровень производства упал катастрофически. Производства чего? Производства всего. Выросло целое поколение, не видевшее ничего, кроме войны. За эти годы вся политическая и экономическая власть сосредоточилась в руках военных, и расставаться с ней они отнюдь не торопились. Возникла военная элита, хуже того - военная аристократия с присущими любой аристократии родами, домами и кланами. Их неограниченное могущество, помноженное на страшнейшую разобщенность и хаос на огромных территориях, быстро довели ситуацию до некоего нового феодализма, и нет ничего удивительного в том, что спустя некоторое время свежеиспеченные владыки, вчерашние генерал-губернаторы и командующие объявили себя не президентами и премьерами, а графами, герцогами и баронами. Всевозможные орлы и леопарды - эмблемы полков и дивизий - очень естественно перекочевали с шевронов на рукавах в гербы новых дворян. Так, например, знаменитый ястреб со знамени Атридесов - это форменный знак шестнадцатого Квебекского полка рейнджеров.
       В итоге сложилась политическая система, которая чуть позже, с заключением Конвенции, и стала Империей. Во главе - победители, с высшим органом правления - парламентом-ландсраатом, представительством Сорока Великих Домов, всемирная торговая палата СНОАМ и, наконец, выдвинутый самыми могущественными семьями император, обладатель первого приза Вселенной - Дюны, планеты спайса, символа и залога верховной власти. Это очень важно, и не поленюсь повторить еще раз - никогда, за все время существования Империи, Дюна не выходила из-под императорского контроля. Император олицетворял высшую военную власть и право назначать себе преемника в силу более или менее устоявшейся династической традиции.
       Что же касается компьютеров и прочей "думающей" техники, то ее предали анафеме и официально запретили, изрыгнув море напыщенной риторики: "Не заменяйте человека машиной!"
       Разумеется, все это была чистейшая спекуляция. Электроника и кибернетика ушли в подполье и чувствовали себя там вполне комфортно и вольготно - достаточно вспомнить, в блеске каких открытий и свершений они оттуда вышли. Впрочем, никто ничего и не скрывал - все системы жизнеобеспечения, вся силовая механика, все эти защитные поля - всем этим по-прежнему управляли компьютеры, и даже те антигравитационные поплавки, что поддерживали на весу необъятную задницу барона Харконнена, контролировал микропроцессор.
      
       Итак, во времена Шаддама IV, императора из могущественного Дома Коррино, жил да был в далеком уголке Вселенной некий Дом Атридесов. Правда, с точки зрения Великих Домов, Дом Атридесов - это, строго говоря, вообще не Дом, а просто хотя старинный, но захиревший род, представленный в начале семидесятых годов одним-единственным человеком - герцогом Лето Атридесом. Типичный провинциал с захолустного Каладана - ничем не примечательной планеты островов, разбросанных в океане, обиталища рыбаков и мореходов - он ни у кого не вызвал бы интереса, если бы не существенная деталь - по материнской линии герцог Лето был правнуком родного брата Шаддама II, то есть доводился прямым родственником правящему монарху. А поскольку войны и вечная склока из-за власти изрядно прошлись по императорской семье и всему Дому Коррино, то это родство делало Атридеса первым принцем крови при дворе и, следовательно, желанным женихом даже для самых знатных невест.
       Амплуа первого жениха Империи он сохранял за собой всю жизнь, до последнего дня и, похоже, считал эту роль своим главным делом. Согласно данным Пандера Оулсона, этого Плутарха тех времен, герцог Лето (что подтверждают документы из Каладанского архива), особенно не таясь, убавил себе возраст, собственной властью скостив десять лет и сделавшись из сорокалетнего вновь тридцатилетним. Первым, но далеко не последним персонажем дюнной саги, он прошел по ее страницам, будучи гораздо моложе своих реальных лет.
       Тщательно оберегавший свободу и молодость для грядущего блистательного союза, герцог Атридес слыл, по всем свидетельствам, человеком замкнутым и жестким. Собственную жизнь, и жизнь своих близких он загнал в некое подобие военного устава, расписав весь домашний распорядок почти по минутам, и требовал неукоснительного выполнения. Пунктуальность его доходила до жестокости, и всякая вольность - типа опоздания к обеду или не в соответствии с этикетом поданный сервиз - сурово каралась. По воспоминаниям современников, подобных строгостей они не встречали и при императорском дворе. Но Лето Атридес, видимо, поставил задачей показать всему миру, что он-то как раз и есть настоящий, подлинный Коррино.
       Именно такую цель он преследовал и в своей административной деятельности. Императорские указы, постановления и просто рекомендации каладанский Угрюм-Бурчеев вводил с фанатичным рвением, прибегая к суду и взысканиям. Пожалуй, как раз бесчисленными тяжбами с таможенными комитетами и рыбацкими гильдиями и запомнилась эпоха его правления, да еще, наверное, беспрецедентными мерами безопасности, сопровождавшими владыку везде, где бы он ни появился - герцог постоянно опасался покушения на свою жизнь.
       * * *
      
       Детских или юношеских фотографий герцога Атридеса практически не сохранилось, по слухам, вступив в зрелые годы, Лето сам уничтожил все альбомы, зато имеется довольно много его парадных портретов. Судя по всему, герцог желал оставить о себе память как о мудром авторитетном вожде, который стал таковым сразу из пеленок, счастливо миновав стадии неразумного младенчества и беззаботной юности.
       Увы, все доступные на сегодня его изображения скорее разочаровывают, нежели сообщают что-то интересное об оригинале. На них мы неизменно видим знаменитый атридесовский ястребиный профиль, ежик седеющих волос, затуманенный взгляд маловыразительных глаз, устремленный в неопределенную даль, и всегда великолепно выписанный мундир с положенными парадными регалиями. Все это, как правило, на фоне кораблей, корабельной утвари или всевозможного оружия - словом, салонный романтизм провинциального разлива. Взгляду предстает стареющий вельможа, безнадежно закованный в сознание собственного величия - но не более того. Тщетна всякая попытка отыскать на этих полотнах свидетельства ума, черт характера, или каких-то любопытных особенностей натуры.
      
       Император, надо сказать, никогда не забывал о своем дальнем кузене. Даже если не слишком доверять писаниям принцессы (а впоследствии императрицы) Ирулэн о том, что ее отец питал к каладанскому герцогу почти отеческие чувства, то высочайшие симпатии все равно очевидны: не имея никакой государственной должности и будучи достаточно скромным по рангу, Лето Атридес, например, неизменно фигурирует в списках приглашенных на все мало-мальски значимые официальные церемонии - подобным вниманием могли похвастать немногие. В конце восьмидесятых Шаддам приблизил к себе Атридеса еще заметнее. Приискивал ли дальновидный монарх преемника, крылся ли за этим замысел грандиозной брачной сделки - мы вряд ли когда-нибудь узнаем. Однако напомню, что к тому времени у Шаддама было пять незамужних дочерей и ни одного наследника мужского пола - появление в таком райском саду первого жениха империи наводит на размышления. Суровый Атридес ни разу не проронил слова на эту деликатную тему, да и император тоже унес свои неосуществленные планы в могилу, а самая знаменитая из принцесс по странной прихоти судьбы вместо Атридеса-отца вышла замуж за сына.
      
       Итак, в ожидании некоего феерического взлета карьеры Вечный Жених так никогда и не женился - но закон позволял ему иметь наложниц, и наш ревностный поборник этих самых законов двадцать лет, до смертного часа, прожил с одной и той же женщиной, не дав ей своего имени. Леди Джессика, дама удивительной красоты и обаяния, одна из умнейших жриц ордена Бене Гессерит, мать будущего императора Пола Муаддиба. Орден подарил ее герцогу на его сорокалетие; ей в ту пору было неполных шестнадцать. Действительно ли Преподобные матери затевали какую-то хитроумную генетическую комбинацию, или просто посчитали необходимым приставить на всякий случай смышленую девочку к многообещающему императорскому родственнику - неизвестно, почва для самых смелых фантазий тут велика. Но то, что леди Джессика сыграла в судьбе своего господина огромную, главенствующую роль - это непреложный факт.
       В отличие от герцога Лето, снимков и видеозаписей леди Джессики - как протокольных, так и случайных, любительских - сохранилось довольно много. Кроме ее действительного редкого очарования, эти изображения со всей несомненностью выдают родство с Харконненами - удлиненный овал лица, высокие северные скулы, необычные светло-рыжие волосы - в ее облике будто проступает память о земле предков, крае валунов, мхов, сосен и бесчисленных озер под серым, неприветливым небом. Но что поражает еще больше - это удивительное сходство с дочерью, с еще не рожденной в каладанскую пору Алией, которая, в свою очередь, еще больше чем в мать, пошла в бабку, Эрику Харконнен, двоюродную сестру барона, в точности воспроизведя даже ее характерный, под прямым углом срезанный нос, а также атлетическую стать. Мать и дочь, Джессика и Алия, в полной мере унаследовали харконненский баскетбольный рост и ширину в кости, что всегда смотрелось контрастом рядом с хрупким, нервным сложением невысоких Атридесов.
      
       Бог весть, любил ли Атридес свою подругу, знакомо ли ему вообще было это чувство, но Джессика была единственным человеком, к мнению которого меднолобый каладанский властитель не просто прислушивался, но очевидно не мог без него обойтись. Каким-то волшебством (как тут не вспомнить о чарах Бене Гессерит) леди Джессика овладела волей герцога и по мере сил направляла его поступки. Кроме того, несмотря на молодость, ее образованность, даже можно сказать, ученость, а также посвященность в механику скрытых пружин высшего света часто помогали ему в принятии решений - известно, скажем, что большинство писем Атридеса к императору написано под ее диктовку. Несомненно также, что здесь существенную роль играла информация, поступавшая по каналам Ордена.
       Однако власть леди Джессики была далеко не абсолютной. Некое извращенное чувство собственного достоинства вкупе с чисто аристократической спесью заставляло герцога Атридеса бунтовать и рваться на свободу из-под опеки юной наставницы. Ссоры и скандалы были ужасны, дело порой доходило до рукоприкладства, и на прелестную головку Джессики обрушивались немилость, опала и изгнание. Но обойтись без своей феи герцог был уже не в состоянии, и скоро все возвращалось на круги своя. Тем не менее с возрастом их отношения все более ухудшались и, по воспоминаниям домочадцев, озлобленность герцога против его бессменной и всевластной любовницы достигала опасного предела.
       И уж вовсе ненавидели "проклятую ведьму Гессерит" ближайшие слуги и соратники Лето Атридеса - Дункан Айдахо, Зуфир Хават, Гарни Холлек и другие. Согласно естественному порядку вещей они не желали делить свое влияние на герцога с кем-то еще, тем более - с явной лазутчицей, засланной коварными предводительницами наводящего ужас ордена. Все эти происки, рассуждали верные сподвижники, ведут к одному: поставить могущество и жизнь их господина на кон в какой-то подозрительной, никому неведомой политической игре, а сие есть путь к несомненной погибели. И возможно, леди Джессике пришлось бы круто, но Атридес, как, кстати, и император, испытывал к ордену Бене Гессерит не то боязнь, не то уважение, а скорее, и то, и другое вместе, и эти опасения служили жрице лучшей защитой.
       Вот в такой семье, очень мало похожей на семью, в атмосфере честолюбия, интриг и ненависти, появился на свет Пол Атридес. Когда?
       И тут мы впервые вступаем в столкновение (вот они, роковые два слова!) с официальной версией. Правда, на Каладане эта особа ведет себя как нельзя более примерно, соблюдает закон, и под ее позицию трудно подкопаться, но тем не менее наше любопытство отнюдь не праздное.
       Согласно преданию, Пол Атридес попадает на Арракис в возрасте пятнадцати лет и там потрясает фрименов своим боевым искусством, разя ножом и раскидывая голыми руками самых бывалых и опытных бойцов. Но сколько же лет было ему тогда на самом деле?
       На первый взгляд подобный вопрос представляется смешным. Дата рождения императора Муаддиба общеизвестна - сто семьдесят шестой год, это утверждает бесспорный документ - величественных размеров каладанский пергамент с подписями самого Лето Атридеса, почтенных глав магистрата и серебряными герцогскими печатями на витых шнурах. Там - так и хочется сказать: черным по белому, но в действительности красным по желтому (впрочем, попадается и черный шрифт) - назван именно семьдесят шестой год, в стандартном овале впечатан стандартный персональный код Пола, подделка исключена - казалось бы, здесь официальная версия неуязвима. Однако проблема в том, что этот документ не единственный.
       Второй, хотя и заметно уступает по размерам и оформлению, тоже вне всяких сомнений является подлинным, тоже с печатями и подписями. Он никогда не покидал Каладана, хранится все в той же библиотеке Сената и по исполнении элементарных формальностей доступен любому исследователю. Этот пергамент в бесхитростных выражениях извещает о рождении у леди Джессики сына от ее официального господина герцога Лето Атридеса. Сопоставление персональных кодов безусловно доказывает, что речь идет об одном и том же человеке - будущем императоре Поле Муаддибе. Загвоздка лишь в том, что если верить датам (а не верить им нет никаких оснований), второй пергамент старше первого на шесть лет. Таким образом выходит, что во время появления Пола на Дюне, его удивительного спасения и начала подвигов юному герцогу было вовсе не трогательных пятнадцать лет, а двадцать один год с лишним. Как могло возникнуть подобное противоречие?
       Увы, на поверку выясняется, что никакой особенной загадки тут нет. Как это сплошь и рядом встречается в истории Муаддиба, всему виной с одной стороны - невнимательность, с другой - беззастенчивая подтасовка фактов.
       Для начала еще раз вчитаемся в тот, первый, столь широко разрекламированный документ, напечатанный на обложке многих книг и показанный в заставках кинофильмов. Это весьма и весьма объемистый манускрипт - целый рулон в шигавировом тубусе, каким его и сегодня можно видеть в Арракинском архиве - убористо исписанный сверху донизу. Тут и торжественная присяга городских глав, и цветные миниатюры, и пышная клятва
       самого герцога Лето, и какая-то обширная цитата из еще довоенного устава Коррино, и еще бог знает что. Суть же всех этих словес довольно скупа - документальное свидетельствование проведенного в означенный день и час обряда, как сказали бы теперь, крещения младенца мужского пола и официальное признание его наследником имени и имущества герцогов Атридесов. Ни слова о дате рождения, а леди Джессика не упоминается вовсе.
       Второй акт, как я уже говорил, намного суше и даже строже. Если первый - шедевр каллиграфического искусства придворных художников, то второй - бездушное произведение казенного принтера. Здесь нет подписи герцога, он лишь формально не отрекается от отцовства, и только. Все предельно просто: у наложницы родился сын. Не наследник, не будущий владыка, даже еще не Пол Атридес, вообще пока никто - просто случайный ребенок при дворе Атридесов. Городская печать с герцогским ястребом, росчерк второразрядного чиновного священника. Персональный код, число, год. Точка.
       Не могу не упомянуть здесь об одной как будто бы совсем неприметной детали второго документа. Полторы строчки в свидетельской графе, которым много десятилетий спустя, за тридевять земель от Каладана суждено отозваться жутковатым, зловещим эхом. Ничего экстраординарного: присутствующая здесь в качестве крестной матери дама местного гражданства по имени Мириам Нидаль согласно обычаю первого имени нарекает младенца Ильнуром, что собственноручно и свидетельствует.
       Ильнур. Редкое в ту пору имя. Запомните его. Нам еще предстоит к нему вернуться.
      
       Итак, шесть лет жестоковыйный блюститель традиций Дома Коррино решал, признавать ему сына, или нет. Еще бы - в преддверии свадьбы с дочерью падишаха-императора вдруг оказаться отцом! Конфуз, может быть, и не столь уж великий, а все же явно не украшает картину эпохального воссоединения домов Коррино и Атридесов. И лишь когда подготовка великой сделки окончательно села на мель, герцог Лето уступив, наконец, давлению Джессики, торжественно провозгласил о появлении юридически полномочного наследника.
       Но то, что было для Атридеса-отца неприятной помехой, досадным недоразумением, обернулось настоящей трагедией для сына. Каково это в шесть лет, когда у человека есть уже и ум, и характер, быть и чувствовать себя никем и ничем, без поддержки семьи и близких? Незаконный сын от незаконной жены, бастард, никому не нужный прихлебатель - подобные комплексы уродуют душу на всю оставшуюся жизнь, детские страдания помнятся до конца дней. Принцесса Ирулэн пишет, что Каладан можно смело вычеркивать из биографии Атридеса-младшего, что как личность он полностью сформировался на Дюне. Сущий вздор. Дюна лишь проявила то, что было заложено на Каладане, в пустынях и дворцах Арракиса только проступило наружу и патологически разрослось рожденное страхом и унижением маниакальное стремление к власти, невероятная жажда самоутверждения. Мальчишка с Каладана, став по воле случая императором Муаддибом, больше всего на свете боялся вновь оказаться ничем, пустым местом. Нет, пусть уж лучше смерть, но на троне, лучше уж сложить голову, чем корону.
       Нечего и говорить, что Пол никогда не простил отцу своих ребяческих кошмаров и шестилетнего позора. Весьма далекая от какого-либо эдипова чувства, из слез ребенка выкристаллизовалась мстительная ненависть к надменному деспоту, столько времени не считавшего сына за человека. Много позже Муаддиб точно так же не смог простить матери ее попыток заставить его отказаться от престола.
      
       Но вот осенью девяносто первого года император явил герцогу Атридесу очередную милость, подписав указ о назначении каладанского правителя на Дюну, в обход многих других достойных кандидатов. Шаддам никак не прокомментировал свое решение, но логика его вполне понятна и без пояснений. По спайсовому коридору большого дома Империи загуляли нехорошие сквозняки.
       Экономический спад набирал скорость, а вслед за ним расширялся и антиимператорский заговор. Отношения с Домом Харконненов, управляющими добычей бесценного арракинского наркотика, становились все хуже и хуже; это горластое и зубастое семейство подступало к трону все смелей и напористей, а наглость их предводителя и бывшего друга императора, барона Владимира, росла день ото дня. В такое время очень недурно иметь возле главного сокровища вселенной, становой жилы миропорядка верного сторожевого пса - преданного и честолюбивого бедного родственника; прекрасно, что он педант и зануда, каких свет не видывал - зато уж точно не допустит ничего лишнего и не поддастся ни на какие посулы врагов.
       Похоже, император заодно хотел присмотреться к Атридесу еще внимательней, испытав того на одном из самых ответственных постов. Шаддам, несмотря на всю свою неумолимость и непреклонность, умение примерно наказать виновного, предпочитал, тем не менее, выждать и выбрать подходящий случай; политика его по большей части отличалась вязкой медлительностью и тягучестью. Начисто лишенный какой бы то ни было героичности, он правил империей пятьдесят три года - почти столько же, сколько его отец, дед и прадед вместе взятые, и за этот немалый срок прекрасно усвоил, что самое грозное оружие - это терпение и выдержка, лучше гнуть, чем ломать. Увы, эта мудрая осмотрительность в итоге все же не спасла Шаддама, но в этом нет его вины - движение мировой сцены неодолимо даже для таких выдающихся актеров.
      
       На Каладане императорский указ был встречен с ликованием, словно великая победа, и Дом Атридесов погрузился в суматоху сборов. Герцог Лето так спешил прибыть к месту новой службы, что, во избежание проволочек, заказал сразу двенадцать шаттлов для погрузки вещей на лихтеровоз Космического Союза. Сравните: даже для перевозки императорского двора обычно хватало четырех катеров-контейнеровозов. Но Атридес и впрямь вывозил с Каладана невероятное количество скарба. Среди документов Союза уцелела страховая опись тех дней. Чего там только нет! Уйма старой мебели, ковров, весь спортивный инвентарь двухвековой давности, все мастерские и все запчасти к существующей и уже не существующей технике, самая большая в империи коллекция спиннингов и удилищ для нахлыстовой ловли (что несколько интригующе звучит для безводной Дюны), и даже целая конюшня карликовых лошадок. Все это постоянно перемежается с настоящими арсеналами оружия и средств охраны, три фрегата сопровождают путешественников, а там, на Арракисе, уже высадился первоначальный десант сил безопасности - для уточнения обстановки и рекогносцировки. Словом, переезд планировался как заправская армейская операция.
       Однако жизнь Джессики и Пола надвигающиеся перемены превратили в кошмар. Внимание императора всегда скверно влияло на характер герцога Атридеса; едва вновь почувствовав за собой какую-то силу, он со всем упоением самодура принялся демонстрировать свою власть. Довольно с него поучений и подсказок, хватит, он теперь сам себе голова, второй человек в империи, правая рука императора у спайсового кормила. Близость к вожделенному трону в очередной раз кружит герцогу голову, он кричит на Джессику, не разбирая выражений, переходит на язык издевательств и оскорблений, мстя за собственное недавнее послушание, и Полу несколько раз приходится защищать мать от все более грубых выпадов разгулявшегося папаши.
       Согласно докладу императорских агентов (это донесение попало в ту часть архива, которую Шаддам увез с собой на Салузу Секундус и тем спас от уничтожения после арракинской революции), решение об отъезде Пола и Джессики на Дюну стояло под вопросом буквально до последнего часа, мать и сын отказывались лететь вместе с герцогом. Но спорить было бесполезно, и упрямец все же настоял на своем.
       И вот, наконец, шестнадцатого октября девяносто первого года весь этот военизированный табор с гулом и грохотом отчалил в небо. Впереди его ждала Дюна и безумный пир официальной версии.
      
      
      
      
       ГЛАВА ВТОРАЯ.
      
      
       Это все была присказка, а вот теперь начинается сказка, теперь мы вступаем на суверенную территорию канонического мифа. Он начинает с места в карьер, в лучших традициях бестселлера с первых же строк оглушив читателя молодецким ударом. Вот что изложено в этих строках:
      
       В октябре 191-го года, согласно императорскому указу, планета Дюна, она же Арракис, переходит во владение герцогского дома Атридесов с планеты Каладан. Но прежний хозяин Дюны, зловредный барон Владимир Харконнен, при поддержке жестокого императора Шаддама IV, устраивает герцогу ловушку, подкупив доктора Веллингтона Уйе, воспитателя герцогского сына - Атридеса-младшего. В обмен на жизнь и благополучие своей жены (речь шла о каких-то неясных "притеснениях", если это не дефект перевода), предатель-доктор, предварительно накачав герцога парализующим зельем, отключает защитное поле дворца, и коварный Харконнен врывается на Дюну во главе императорской гвардии - сардукаров, переодетых в харконненскую форму, убивает ни в чем не повинного герцога Лето Атридеса, а заодно - и самого вероломного Уйе. Однако доктор оказался тоже не промах и, предвидя подобный исход, успел вставить бесчувственному герцогу особый зуб, наполненный ядовитым газом, дабы, очнувшись, тот смог отомстить коварному захватчику. К сожалению, герцог Лето, в свой смертный час одурманенный наркотиком, промахивается, дохнув отравой не туда, и злодей барон остается жив. Тем не менее Атридесу-младшему - Полу, и его матери - леди Джессике, удается бежать и скрыться, найдя приют в селениях местных аборигенов - фрименов.
      
       Если кто-то скажет, что все изложенное звучит как полный бред, я не стану с ним спорить. Но именно так - освобожденная от велеречивой шелухи и сомнительных афоризмов - выглядит концепция официальных имперских историков. Более того. У данного отрывка, в отличие от большинства эпизодов официальной версии, известен если и не конкретный автор, то вполне определенный редактор. Это сам Пол Атридес, и сподобился он создать это произведение спустя более десяти лет после описываемых событий, уже взойдя на престол как император Муаддиб. Схожим образом поступил когда-то ведущий ордынский интриган князь Александр Ярославич, который продиктовал сам о себе "Житие святого Александра Невского". А что говорят уцелевшие документы?
       Сначала просто дочитаем до конца тот самый императорский указ. Дальше середины первой страницы его почему-то никто не цитировал, и совершенно напрасно, потому что на последующих страницах нас ожидает первое удивительное открытие. Император вовсе не отбирал Дюну у Харконненов и не отдавал Атридесам. Арракис никогда и не принадлежал барону, спайсовая сокровищница спокон веков была собственностью императорского дома, Шаддам вручил ее Харконнену в аренду как генеральному подрядчику по добыче спайса, оставив за собой право на любые перестановки и вмешательства. А герцог Лето - и об этом в указе сказано прямо - назначался административным субподрядчиком. В этом не было ничего необычного. Монополия существовала лишь на переработку и продажу спайса - монополия СНОАМ, на добычу же спайса никакой монополии никогда не было, отсюда - официальная и неофициальная контрабанда, "неучтенные партии", коррупция на таможнях, и еще многие интересные вещи, о которых речь впереди. Барон Владимир успешно торговал своим правом на эксплуатацию недр - до Атридеса такими же субподрядчиками были Гамильтоны, еще раньше - Аргайлы. Императорский контроль лишь следил за соблюдение квот, удерживая объем производимого спайса в оптимальных "ножницах" между потребностями рынка и рыночной ценой. Вечный бузотер и заговорщик барон Владимир, возможно, и не испытывал особого восторга от появления в своих спайсовых тылах императорского соглядатая, но явных возражений не высказывал, по крайней мере, до поры.
       Повторю еще раз: у дома Харконненов не было ни малейшей причины нападать на Атридесов. Этот факт настолько очевиден, что поиски таких причин поставили имперских историков в крайне затруднительное положение. В самом деле - ну зачем барону и императору устраивать вторжение на Дюну? Если осушить излитые по этому поводу моря словоблудия, то сухой остаток выглядит примерно следующим образом: император, запутавшийся в интригах, нуждался во все больших и больших деньгах для своих комбинаций, а барону Харконнену, рвавшемуся к власти, требовались всевозможные льготы и привилегии для прикрытия разных темных дел. Поэтому-де такая фигура как герцог Атридес у спайсовой сокровищницы представляла серьезную угрозу для сделки этих двух маньяков.
       Очевидно, что в этих рассуждениях тщетно было бы искать даже крупицу здравого смысла. Никакого отношения к дележу спайсовых доходов - ни в СНОАМ, ни в контрабандной торговле - герцог Лето не имел. Но пусть даже у федеральной власти возникли какие-то опасения - кстати, о них нам до сих пор ничего не известно - кто и каким образом мог помешать императору и барону келейно договориться о каких-то правовых уступках в благодарность за некоторый передел спайсового пирога? Что за таинственные силы вынудили императора загнать Атридеса на Дюну? Зачем понадобилась кровавая комедия с императорским указом, переодеванием гвардии и убийством? Зачем устраивать мировой скандал, ставить под угрозу репутацию и положение? Чтобы завоевать собственную вотчину?
      
       Что ж, посмотрим теперь на это самое завоевание. Ареной схватки стала жемчужина арракинского модерна - дворец Фенрингов в Арракине, столице Дюны. Это сооружение сохранилось до наших дней в практически неизменном виде - ни в имперские времена, ни в последующую эпоху протекторатов его не реконструировали и даже толком не ремонтировали. Сейчас там государственный архив, а один из флигелей переоборудован в гостиницу, где живут паломники, приезжающие поклониться могиле Алии. До некоторой степени курьезно, что именно в этом архиве я отыскал данные об организации охраны дворца во времена герцога Лето.
       Не вникая в технические подробности, скажу лишь, что комплекс защитных полей, прикрывавший базу Атридесов, управлялся стандартной системой с несколько невнятным названием "плунжерная цепь". Например, на космических кораблях среднего тоннажа эта цепь состоит из двух ключей (один у капитана, второй - у старшего помощника), одновременный поворот которых включает и выключает поле. На транспортах дальнего радиуса действия, где метеоритная опасность, а значит, и ответственность за груз и пассажиров гораздо выше, ключей уже три. Для планетарных военных условий ввиду обширности защищаемой территории и большого числа людей применяется многоступенчатая схема в семь-восемь ключей. Герцог Атридес, человек жесткий и одновременно мнительный, расширил меры предосторожности до предела - дворец защищала трехступенчатая система, управляемая с разных точек с е м н а д ц а т ь ю ключами. Ни доктор Уйе, ни три доктора Уйе, ни весь факультет правоведения Сак-Университета ни при каких условиях не сумели бы отключить защитное поле дворца, тем более так, чтобы никто этого не заметил.
       Однако же чудеса на этом не кончаются. Представим себе на минуту, что каким-то волшебным способом доктору Уйе все же удалось устранить защитные экраны. Что дальше? Легенда уверяет, что во вторжении на Дюну приняли участие никак не менее легиона сардукаров. Позволю себе наивный вопрос: откуда они взялись?
       Легион сардукаров - это несколько военных транспортов, это чертова пропасть оружия и средств доставки, и кроме того - дико перегруженный эфир. Как герцогская разведка, все эти радары, локаторы, службы оповещения и тому подобное могли не заметить такую массу войск? Фрегаты дома Атридесов контролируют ближний космос, вся техника развернута, а, повторю, легион сардукаров - не иголка в стоге сена.
       Мне могут возразить, что возможен и другой вариант - авиация вообще не принимала участия в нападении, штурмовые группы еще задолго до появления Атридесов были скрытно размещены на Дюне и только ждали своего часа.
       Вопрос простой - где ждали? Не нужно военной гениальности, чтобы с первого же взгляда понять очевидный факт: при мало-мальски налаженном наружном наблюдении на арракинском плоскогорье невозможно спрятать и дюжину вооруженных людей - а ведь герцогские службы прочесали окрестности Арракина в радиусе пятисот миль задолго до прибытия основных сил, так что версия "слона-то я и не приметил" здесь не проходит.
      
       Два слова об архипредателе докторе Уйе. Согласно спискам университета, выпускником и преподавателем которого он был, его жена, Ивонна Уйе - из-за нее, как гласит предание, доктор и решился на преступление - погибла во время студенческих волнений за пять лет до начала событий на Дюне. Никакой связи Харконненов с этим происшествием обнаружить не удалось; единственным документом о взаимоотношениях двух семей является упоминание о том, что еще в 148 году двоюродный дед барона Владимира в припадке филантропии подарил лабораторию химическому факультету, деканом которого в ту пору был отец доктора Уйе. Смерть Ивонны не составляла никакой тайны, так что у доктора не было не только возможности, но даже и мотива предавать своего патрона и благодетеля. Веллингтон Уйе действительно погиб при не очень понятных обстоятельствах, но произошло это через в о с е м ь лет после арракинской трагедии; он разделил судьбу многих и многих, имевших несчастье знать правду о событиях девяносто первого года.
      
       Перечень этих несообразностей можно было бы продолжать еще долго, но я упомяну еще только одну, последнюю. В другие времена, в другом архиве мне попал в руки документ не менее любопытный, чем все вышеупомянутые. Это было нечто вроде кассовой книги по расчетам Союза Навигаторов с домом Харконненов - когда-то бумаги строжайшей секретности, предназначенные исключительно для высшего руководства. И вот сей почтенный гроссбух со всей авторитетностью утверждает следующее: на протяжении всего достопамятного девяносто первого года барон Владимир Харконнен не покидал родной Гьеди Прайм. Более того, начиная с семьдесят седьмого года он вообще не бывал на Дюне, за исключением того последнего раза, когда попал туда в свите императора и был убит вместе со всей челядью и охраной.
      
       * * *
      
       Но достаточно. На основании всего сказанного, а также многих иных фактов, для которых здесь просто не хватит места, я берусь утверждать, что никакого нападения Харконненов на Дюну осенью девяносто первого года не было. Эта история состряпана императорскими борзописцами во время восшествия Пола Муаддиба на престол и незамедлительно подхвачена соответствующим образом подготовленными масс медиа. До того времени ни один журналист, ни одна телекомпания не обвиняла барона Владимира в гибели герцога Атридеса.
       Тем не менее императорская версия имела очевидный успех и ни у кого не вызвала особенных сомнений. Беда в том, что репутация барона была такова, что ему - тем более задним числом, по прошествии многих лет - можно было приписать любые мерзости и ужасы, и кто угодно готов был этому верить. Забавно, что барону стоило жизни именно то преступление, в котором он был неповинен. В истории ничто не ново - то же самое, например, произошло с Лаки Лучиано, легендарным гангстером, попавшего в руки правосудия как раз за тот единственный проступок, которого он не успел или не захотел совершить.
      
       Так что же в действительности произошло тогда во дворце Фенрингов на Дюне? Вряд ли кто-то когда-либо сумеет точно ответить на этот вопрос, слишком много усилий затрачено, чтобы скрыть правду и заставить молчать тех, кто об этой правде хоть что-то мог знать. Однако сохранившиеся скудные свидетельства и сама логика событий приводят нас к выводам самым неутешительным. Герцог Лето убит, а его наложница и сын, угнав орнитоптер, спасаются бегством сквозь ночь и бурю. Преследуют их - со всей возможной энергией и яростью - отнюдь не мифические харконненские наемники, свалившиеся неведомо откуда, а преданная герцогу его личная гвардия во главе с испытанными герцогскими соратниками. Если бы мятежную парочку не укрыли фримены, сочувствовавшие всякому, против кого ополчилась официальная администрация, то Полу и леди Джессике пришлось бы плохо. Правая рука герцога, Гарни Холлек - шут, музыкант, безумец, знаменитый фехтовальщик, второй Шико - до самой своей смерти, последовавшей, как и смерть Уйе, при неясных обстоятельствах сразу же после коронации Пола Муаддиба, винил в смерти Лето Атридеса "проклятую ведьму" - мать Пола. По каким-то собственным, непостижимым представлениям Гарни простил сына своего любимого хозяина и вернулся на службу к Атридесам, но леди Джессику он ненавидел до последнего вздоха. Их последующее примирение есть позднейшая вклейка в летопись, сделанная уже в двести третьем году.
       Вторым свидетелем, сумевшим чудом пережить муаддибовы чистки людей и документов, явилась такая малоприметная на первый взгляд особа, как Шадоут Мапес, главный администратор дворца Фенрингов. Почему-то повелось изображать ее чудаковатой деревенской старухой, вооруженной священным фрименским ножом; вначале юный и прекрасный Пол спасает ей жизнь, затем Джессика потрясает ее своими проповедями, и в конце концов "домоправительницу", как именует ее официальная версия, зверски убивают вломившиеся харконнены, но перед смертью она, естественно, успевает не слишком членораздельно, зато от чистого сердца высказать свою преданность Атридесам.
       В действительности старухе Шадоут о ту пору едва исполнилось тридцать шесть лет, это была довольно образованная дама, знавшая, между прочим, несколько языков. Неизвестно, как уж там ее спасал Атридес-младший и стращала Джессика, но харконненские коммандос Шадоут точно не зарезали по той причине, что на Дюну не прилетали; она впоследствии уехала с Арракиса, вышла замуж и родила двоих детей. Скорее всего, ищейки Муаддиба ее просто не нашли. Шадоут прямо говорила о страшном скандале той памятной октябрьской ночью, о том, что Джессика и Пол "сделали черное дело", но она их ничуть не порицает, поскольку ни один человек не силах вынести подобного обращения.
       Хафизулла Абу Резуни, более известный как Стилгар, в своих воспоминаниях пишет, что когда он впервые встретил Джессику (напомню, все события происходят в течение одних суток), то был поражен ее красотой, великолепия которой не могли скрыть ни ночь, ни громадный кровоподтек на прекрасном лице.
      
       Император Шаддам IV выразился еще определенней. Его низложение на Дюне, отречение от престола и перепалка с Муаддибом были в видеозаписи продемонстрированы всему миру - об этом занятном представлении еще пойдет речь, здесь же замечу, что допущен к показу был неполный, тщательно отредактированный вариант. Существует оригинальная, немонтированная пленка, хранившаяся в коллекции императрицы Ирулэн; в самом последнем эпизоде, отсеченном цензорами, император Шаддам, выходя из зала под конвоем и обращаясь к своим теперь уже бывшим подданным, произносит буквально следующее: "Посмотрю, каково вам придется под властью этого отцеубийцы".
       Что же, полагаю, император знал, о чем говорил. Его слова окончательно проясняют картину - казалось бы, чего же еще, все очевидно - но рука все же медлит выписать последний, роковой вердикт. Слишком тяжко обвинение, слишком косвенными на таком фоне выглядят улики, слишком уж не хватает решающего, прямого свидетельства. До сих пор неизвестно, какой же именно смертью погиб Лето Атридес, что же конкретно произошло в герцогских покоях - тело не было освидетельствовано, какое бы то ни было медицинское заключение отсутствует, и даже могила Атридеса-старшего появилась на Арракисе лишь в двести третьем году, то есть двенадцать лет спустя после смерти, и опять-таки безо всяких объяснений - единственно по указу императора Пола Муаддиба.
      
       Леди Джессика, по вполне понятным причинам, отзывалась обо всем, связанным с ее покойным господином, в самых общих выражениях. Лишь однажды она обронила следующую фразу: "Мне так жаль его. Лето, в сущности, всегда оставался мальчишкой - иногда злым, иногда забавным - и он так и не вырос". Думается, что Джессика говорила искренне.
      
       Император, радея о чести Дома Коррино, замял скандал, и была принята версия о нападении каких-то неведомых то ли террористов, то ли повстанцев, и героической кончине благородного герцога. И только через девять лет, когда парламентский заговор уже набрал обороты, а правление Шаддама IV отсчитывало последние дни, было решено взвалить всю вину на барона Владимира Харконнена, и тем самым убить сразу двух зайцев - законным путем избавиться от всем мешающего и безумно надоевшего опасного человека, и заодно обелить и оградить репутацию нового императора. Вот тогда-то, а отнюдь не раньше, проложила себе дорогу сногсшибательная история о кровавом злодеянии, учиненном алчным негодяем с Гьеди Прайм. Сам негодяй, даже если и узнал о своем злодействе, то успел разве что удивиться - на большее времени ему не оставили.
      
       Итак, канув в бурную осеннюю ночь, Пол и леди Джессика затерялись где-то на просторах Дюны. Теряться им предстояло долгие девять лет, так что у нас есть время посмотреть на эти самые просторы.
      
      
      
      
      
       ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
      
      
      
       Вранье и несуразицы в рассказе о природе и людях Дюны - краеугольный камень официальной версии, тут наши имперские затейники лгут и напускают морока даже еще больше, чем повествуя о войне и политике, многократно преувеличивая то, что им выгодно и удобно, и волшебно не замечая всего прочего. И сказка первая - это сказка о пустыне.
       Почти на любой фотографии, изображающей арракинские барханы (еще бы - Дюна!), на заднем плане присутствует странный синеватый или красноватый фон. Это небо, думает большинство. Нет. Это горы. Сколь ни удивительно звучит, но две трети Дюны - это горы и плоскогорья. Безграничные океаны песка на Арракисе существуют лишь в романах и сериалах. Когда стеклянные двери арракинского (было бы точнее сказать - хайдарабадского) космопорта отрежут за вашей спиной ласковое дыхание кондиционеров, и вас настигает первый удар огненного молота дюнного полудня - или вечера, совершенно неважно - и вы первым делом спешите к арендованному "хаммеру" или, если позволяет состояние бумажника, глайдеру, то после этого можете еще много дней ехать или много часов лететь, прежде чем завидите знаменитые дюны, которые некогда бороздили исполинские пустынные черви.
       Былых великанов давно уже нет, но пустыня сохранила свою красоту до сих пор, и не будет поэтическим преувеличением сказать, что немногие места могут сравниться с ней по великолепию. Она необычайно разнообразна - и по тону, и по рельефу, а обступающие ее со всех сторон и рассекающие ее пространства горы и скалы самых фантастических форм и размеров придают ландшафту таинственное, завораживающее величие. Все тут какое-то громадное, от масштаба высот и расстояний захватывает дух. Здесь встречается вся существующая палитра цветов - камни и пески могут быть какими угодно - красными, синими, желтыми, голубыми, с вкраплениями бирюзы и серебра в самых фантастических сочетаниях и оттенках; уходящие в небо скалы столбообразные, столообразные и такие, для которых нет еще названия, немыслимые перегибы ущелий и невероятные чертоги пещер. Кто хоть раз видел, как дрожащий в струях марева чудовищный солнечный диск, выбрасывая золотые султаны света, опускается за кровавый горб Защитной Стены, тот запомнит Дюну навсегда.
      
       Тут я подступаю, пожалуй, к самому зыбкому месту нашей повести, поскольку сейчас настало время рассказать о тех краях, где происходили события муаддибовой саги, а это тяжкое испытание для читателя. Никто не смотрит на карты, хотя писатели еще со времен Стивенсона, который самую свою знаменитую книгу создавал по карте, обожают их рисовать, и все без угрызений совести пропускают любовно выписанные картины земель и угодий - возможно, с тех пор, как патриарх и родоначальник маэстро Толкиен нагнал страху на читающий мир ужасающей диссертацией "О Белерианде и владениях в нем". Все это я прекрасно понимаю, но в моей истории, полной войн и путешествий, необходимо хотя бы минимальное представление о том, как и куда направляются герои; в этом смысле "Дюна" - роман поистине почвенный, поскольку геология и топография здесь прямые участники сюжета. А посему я смиренно прошу читателя обратить самую малую толику внимания на предлагаемый рисунок.
      
      
       0x01 graphic
      
      
      
      
       Это даже не карта. Это упрощенная до предела схема описываемого места действия. Сверху - север, снизу - юг. И Арктика, и Антарктика Аракиса - сложные горные системы со снежными шапками на полюсах - да, как ни трудно в такое поверить, на Дюне есть снег и лед, и гораздо больше, чем на Земле; правда, никто из наших персонажей до этих высоких широт не добирался. С севера на юг, на многие тысячи миль простирается та самая пустыня, со всех сторон окруженная горами, а точнее сказать, высокими обрывами плоскогорий; в том же меридиональном направлении пустыню делит пополам Большой Рифтовый хребет, он же Центральный Рифт, и таким образом возникает то, что на местном жаргоне именуется Западной и Восточной песочницами, или иначе - название неправильное, но повсеместно распространенное - Западным и Восточным Рифтом. В горах юго-востока расположен город Джайпур, столица южных кланов, на северо-западе, за нагорьями Защитной Стены, лежат города Магриба, закатной страны, из которых нам интересен только Арракин, официальная столица Арракиса, чуть южнее которой, в отрогах уходящей к экватору все той же Защитной Стены, находится, наверное, самое прославленное место Дюны - съетч Табр. Вот пока и все, но даже этот нехитрый чертеж сразу приводит нас к первому географическому казусу приключений императора Муаддиба.
      
       Дело в том, что все события дюнной саги времен революции - воспетая былинниками речистыми героическая борьба с Харконненами, завоевание Муаддибом власти и покорение Дюны, низложение императора Шаддама - происходят на весьма и весьма ограниченном пространстве, практически не выходя за пределы Хайдарабадского эмирата - это предгорья Северного Рифта с выступом Хорремшахской равнины между Арракином, Хайдарабадом и Табром - узкий треугольник со стороной примерно в триста миль с небольшим аппендиксом в сторону Центрального Рифта, где какое-то время размещались лагеря беженцев, которые официальная версия неизвестно почему именует "полярными базами". Именно этот клочок земли, который, по выражению классика, на карте можно закрыть почтовой маркой, имперские историки выдают за в с ю Дюну, а одиннадцать родов, населявших тогда эту территорию - за в с е х фрименов и вообще в с е население Арракиса. Для этих оригинальных летописцев нет городов Южного Нефуда, нет Джайпурской гряды, нет вулканического Бааль-Дахара - кипящей родины юных Шай-Хулудов, откуда они отправляются в свой дальний путь на север - ничего этого нет. Фокус здесь простой - наши хитрецы стараются выдать Муаддиба за полновластного лидера всей планеты, чего ни в какие времена не бывало. Император Атридес н и к о г д а, за всю свою жизнь, не покидал крохотного пятачка горных и песчаных северных пустошей, и точно так же его власть, очень по-домашнему, умещалась в этих же границах. Уже в пограничном съетче Айги, следующим на юг за Табром и принадлежавшим клану Карнак, мало кто интересовался откуда-то нагрянувшим императором и всей его империей.
      
       Как ни мало была населена Дюна, но кроме фрименов там жило еще достаточно других народов, и существовало разных государств, здесь добывали никель и ртуть, собирали машины, занимались наукой - но все это, разумеется, не шло ни в какое сравнение с добычей спайса. Вот что действительно объединяло всех, с производством спайса (или, иначе, меланжа) был в той или иной степени связан каждый обитатель Арракиса, от сбыта наркотика фактически зависела вся жизнь на планете. Спайс был основой основ тогдашнего мироздания, и здесь нас подстерегает второй, не менее удивительный сюрприз.
       Мы вправе были бы ожидать, что после двух веков непрерывного использования и чуть ли не поклонения, вещество, ставшее для человечества ключом к Вселенной, было изучено до последнего электрона в последнем атоме и последней черточки в спектрограмме. Но нет - хотя это и плохо укладывается в голове, спайс остался довольно таинственной и малопонятной материей. С грехом пополам удалось определить, что это дьявольски сложная смесь разнородных компонентов с преобладанием серосодержащих гетероциклов, очень плохо переносящая не то что перегонку, но и просто очистку; было выделено пять основных метаболитов, которые путем не слишком ясного синергизма и производят необходимый эффект, но на этом дело явно застопорилось. Дальше генетической токсикологии - констатации своеобразного взлома ДНК акцептора - исследования то ли не продвинулись, то ли их результаты были непроницаемо засекречены; молекулярный механизм действия, похоже, и доныне является загадкой.
       Кстати, кроме поистине сумасшедшей мутагенности и наркотического эффекта, научно подтверждена лишь одна-единственная сторона влияния меланжа на организм: необычайная интенсификация активности головного мозга в условиях Д-перехода. Это значит, что пилот, оказавшись в нуль-пространстве, не утрачивает, как обычно, всякую связь с собственным рассудком, а напротив, приобретает небывалую быстроту реакции и ясность мышления. Все рассказы о прочих фантастических способностях, даруемых спайсом - типа ясновидения и телекинеза - остаются на совести рассказчиков.
       Впрочем, и эта уникальная метаморфоза, позволяющая человеку при помощи рутинного химизма свободно и с гарантией заменить собой массу не очень надежной и стоящей миллионы и миллионы электроники, должна была бы подвигнуть науку не пожалеть сил на изучение чудо-зелья и всех условий его возникновения - в каких почвах образуется, как, когда, что за процессы протекают внутри песчаного червя, этой живой фабрики меланжа. Но увы, и доселе геохимия спайса - глухой черный ящик. Даже о миграциях Шай-Хулуда известно очень немногое - малютки-черви рождались среди гейзеров и газовых каверн юга, и затем, подрастая, двигались на север, вдоль Центрального Рифта, к полярным предгорьям. Там они описывали гигантскую дугу и вновь направлялись к местам, где появились на свет. Чем было диктовалось это движение, каковы вехи маршрута в многие тысячи миль - неведомо. Несомненно, что жизненный цикл червей был напрямую связан и с температурным режимом, и с колебаниями уровня песчаного планктона - но как именно, теперь можно только гадать.
       Мне могут возразить, что все это не столь уж важно, поскольку спайс удалось синтезировать. Это очередной миф. Удалось поставить на конвейер клонирование вывезенного контрабандой на Караим-Тетра эмбрионов Шай-Хулуда, и на основе их переработки получить некий суррогат первичной субстанции спайса, значительно уступающий по качеству натуральному продукту. Подобное достижение вряд ли можно назвать прорывом в генной инженерии и уж тем более - триумфом биохимии.
       Незнание всегда рождает легенды. Разумеется, существует предание, что, обманывая бдительность имперско-харконненской администрации на протяжении нескольких поколений, безымянные герои-фримены, подпольные гении биологии, раскрыли все тайны спайса и спрятали диск с записью секретных карт и рецептов на какой-то затерянной в пустыне биостанции. Дальше, само собой, война, гибель хранителей заветной информации, кто-то кому-то успел или не успел передать - вариантов много, но однажды пробьет час, и из пыльного замаскированного сейфа... и так далее, в духе историй про оружие возмездия.
       Все возможно. Фримены умудрились потерять даже карту-схему своих подземных водохранилищ - что уж тут говорить о нелегальных отчетах каких-то туманных, никем не виденных экспериментов. И здесь мы подходим к вещам куда более серьезным и значительным, нежели самые романтические повести Сопротивления.
      
       Официальная версия содержит весьма внушительный раздел экологической истории, который состоит из той же лжи и тех же умолчаний, что и вся муаддибова хроника. И дело тут вовсе не в том, что императору вздумалось подкорректировать историю науки или добавить авторитета своему тестю Льету Кайнзу. Просто экология Арракиса - это спайс, а спайс это политика и святая святых имперского официоза - репутация власти.
       Утвержденная высочайшим соизволением концепция утверждает буквально следующее: бедолаги фримены мыкались по пустыне, погибали от жажды и не имели ни малейшего представления о том, как им поправить свою горькую жизнь. И вот, как посланник небес, явился доктор Пардот Кайнз и открыл несчастным глаза. Он провел блестящие экологические исследования, рассказал Свободным о реках и морях и основал целую водно-оросительную религию. Под его руководством восторженные фримены тотчас же начали строить водные ловушки, подземные водохранилища и засадили травой страшные песчаные дюны, давшие имя планете. Потом Пардот умер мученической смертью, его дело продолжил сын, Кайнз-младший, который тоже был убит, но вот пришел Муаддиб и дал Свободным какую-то новую жизнь, а Дюна знай себе двигалась к изобилию и процветанию.
      
       Весь этот сказочный винегрет рассчитан, естественно, на людей, которые на Дюне никогда не бывали, и кроме балаганных сериалов, ничего на эту тему не видали и не слыхали. Водоснабжение на Дюне - это вектор магистратум всей жизни; деятельность Кайнзов, старшего и младшего, тоже сыграла в судьбе планеты громадную, роковую роль, но эти две проблемы имеют очень мало отношения друг к другу, и смешивать их - беззастенчивое надувательство.
       На Арракисе и в самом деле существует грандиозная система подземных водохранилищ, водоводов, коллекторов и так далее, общая протяженность этой сети составляет, наверное, несколько тысяч миль, а об объеме нет смысла даже гадать. Однако отец и сын Кайнзы тут совершенно не при чем. Имперские историки старательно игнорируют такую деталь, как датировка - а даты строительства смотрят в этих подземных резервуарах со всех стен - цифры, вплетенные в бронзовый узор решеток водозаборников, цифры, отчеканенные на стали арматурных ребер, просто пометки выложенные из камней или выведенные на застывающем бетоне. Эти же календарные вехи отмечены на большинстве карт и схем, передаваемых фрименами из поколения в поколение.
       Точной хронологии назвать, разумеется, не может никто, но по всем имеющимся данным девять десятых этих сооружений были закончены примерно за сто - сто пятьдесят лет даже не до появления Кайнза на Дюне, а до его рождения. Скажем, циклопический Хаммадский коллектор - произведение инженерного искусства, сравнимое с египетскими пирамидами как по масштабу, так и по сложности - старше Кайнзов как минимум на два с лишним века. Кстати, он до сих пор в прекрасном рабочем состоянии.
       К Кайнзам я еще вернусь, теперь же два слова о сути дела. Климат Дюны подчинен странному парадоксу, именуемому температурной инверсией. Сама по себе подобная аномалия вовсе не диковина и не редкость, она широко известна, например, в пустынях Южной Африки - но на Дюне ей охвачена почти треть планеты.
       В идеале все должно происходить следующим образом: насыщенный влагой воздух поднимается - скажем, в горах - охлаждается, пары конденсируется и на землю проливается благословенный дождь. На Дюне все происходит наоборот - стекающий с горных заснеженных полюсов воздух, уже холодный, уже несущий воду, спускается в каменные корыта пустынь. По мере приближения к экваториальным областям он постепенно прогревается; придавленный сверху более теплыми слоями, он никуда не поднимается и тем лишает почву всякой надежды на осадки. Возникает удивительная картина - высочайшая влажность воздуха и сушь на прожаренной солнцем на земле. При этом - ночные туманы и такой курьез, как оконные водросли - в пустынях Дюны они научились выращивать вокруг себя прозрачную защитную капсулу, и окружающей влаги им вполне хватает для более чем пристойного водного существования!
       В этих условиях само собой напрашивается элементарное решение, и называется это решение холодильник. В самом деле, нет ничего проще - пропустить этот переполненный влагой воздух через достаточно охлажденную трубу, и из этой трубы живительной струйкой потечет конденсат! За силовой подпиткой для этого процесса дело не станет - во-первых, солнечные батареи, во- вторых - дующие с полюсов круглый год меридиональные ветра - неиссякаемый и бесплатный источник энергии. Сразу возникает простейшая схема: ветряк на поверхности, а чуть глубже под землей - труба с холодильником, вентилятором и емкостью для сбора конденсата.
       Думаю, бессмысленно искать какого-то легендарного конструктора этого проекта. Замысел слишком бесхитростен, идея наверняка пришла во многие головы одновременно, и очень многие умелые руки в разные эпохи брались за ее исполнение. Имен не сохранилось, но факт налицо - где-то около трехсот лет назад фримены начали энергично рыть землю и тратить прибыль от продажи спайса на закупку горно-проходческого и водопроводного оборудования, а также всевозможных электрогенераторов. Фрименские шахтеры и водопроводчики выделились в особую, избранную касту, о которой, по непонятным причинам, официальная версия умалчивает.
       Да, деньги от продажи спайса. Это один из самых интересных моментов нашей истории. Спайсовая цивилизация просуществовала немногим более двухсот лет, но сам спайс на много столетий старше. Население Дюны торговало своим наркотиком, ценившимся как сильнейший галлюциноген, как минимум за триста лет до появления императоров и Навигаторов; уже тогда началось строительство подземных морей и водосборников, а с появлением пленочных керамбетонов и металлорганики, стойкой на изгиб, разрыв и способной к регенерации, эти работы приобрели особенный размах.
       Кто не видел многоэтажного размаха арракинских тоннелей и вентиляторов с их четырехметровыми лопастями, тот не видел Дюны. Производительность этих монстров была ничтожной, к.п.д., наверное, на уровне паровозного - но их было несметное количество, и работали они круглосуточно, год за годом, десятилетие за десятилетием, приток влаги был высоким и постоянным, так что уже к началу века спайсовых реформ проблема водоснабжения на Дюне была решена.
       Естественно, в харконненские времена фрименские ветряки бомбили и всячески старались уничтожить. Естественно, даже для самого крутого бедуина принять душ посреди пустыни было делом затруднительным. Но система подземных рукотворных морей, водоводов и насосных станций работала бесперебойно, и с тем же постоянством продолжали крутиться ветряки.
      
       Вот тогда и настал час Пардота Кайнза с его маниакальной идеей сделать Дюну зеленой и цветущей. Правда, он собирался оставить немного пустыни для червя и спайса. Милейший человек! Он хотел указывать природе - вот досюда можно, а дальше уже нельзя.
       Невозможно теперь ответить на вопрос - почему фримены так доверились Кайнзу. Среди тех, кого он обратил в свою веру, были и экологи, понимавшие всю хрупкость и уязвимость пустынных биоценозов, были старейшины родов, настроенные более чем консервативно ко всем новшествам, тем более занесенным откуда-то издалека, были просто образованные люди, знавшие историю - но, скорее всего, соблазн оказался слишком велик. К тому же официальный имперский жетон давал Пардоту возможность не считаться со многими из его оппонентов.
      
       Строго говоря, Кайнз совершил всего одну единственную ошибку. Ошибку столь же роковую, сколько и необъяснимую, необъяснимую не только для ученого, но просто для грамотного человека. Он не учел дрейфа полюсов Дюны. Можно даже сказать - чудовищного дрейфа.
       Земная ось вращения (которую под руководством Кристофера Робина некогда столь успешно искал Вини-Пух) изрядно погуливает - вычерчивает прецессионный конус и кланяется плоскости орбиты. Ось вращения Арракиса ведет себя не в пример солиднее - во-первых, она стоит прямее (фримены практически не знают, что такое полярная ночь), во-вторых, ее биения намного меньше. Но штука в том, что сама планета на диво нестабильна по отношению к этой своей оси. Какие-то неведомые мантийные потоки регулярно перераспределяются в чреве Дюны, и с периодичностью примерно в двадцать тысяч лет геграфические полюса родины спайса выписывают по карте длинные неправильные овалы, покидая точку пересечения тверди с осью вращения, сползают к экватору и вновь возвращаются к насиженным местам. Это значит, что ледяные полярные шапки время от времени съезжают набекрень, тают, отдавая воду атмосфере, и затем, сократившись более чем на три четверти, откочевывают затем обратно, подальше от жарких солнечных лучей, после чего процесс надолго замирает. Эти путешествия рождают значительную сейсмическую активность - Дюну в той или иной степени потряхивает каждую неделю - и основательные сдвиги климатических поясов, однако за миллионы лет природа сумела очень хорошо приспособиться к этим переменам - увы, она не предполагала усилий человека по ее улучшению.
       Оговорим сразу: до сего дня у науки нет однозначного ответа на вопрос о поисхождении столь высокой концентрации воздушных паров в атмосфере Арракиса, как нет и ясного представления о путях их циркуляции. Палеоклиматология Дюны (термин заведомо неправильный, зато понятный) скончалась еще во младенчестве; все существующие ныне теории - это компьютерные модели, построенные на весьма ограниченном материале. Мы не знаем, как и в какие времена исчезли с лица планеты моря, реки, озера, став сначала паром, а потом - льдом и снегом на полюсах, какие катаклизмы и искривления орбиты породили эти удивительные чередования влажных и сухих периодов, какова подлинная механика влагообмена между тающими и нарастающими ледниками.
       Очевидно лишь одно - на горе фрименам, Пардот начал свою деятельность как раз в рубежный момент смены климатических эпох, после финальной точки аридного застоя и первых, едва ощутимых результатов растопления полярных льдов. Арракис тогда еще казался сплошной однообразной пустыней, царством гор и песка, над которым не властно время. И Кайнз-старший пал жертвой этой иллюзии - то ли постигло его загадочное помрачение ума, то ли неистовство фанатика-ирригатора застлало глаза, то ли... Бог весть. Загвоздка в том, что Пардот не мог не знать, с чем имеет дело - и все же не внял голосу разума. Официальное предание рассказывает о том, как однажды он посадил топтер на расчищенную бурей поверхность соляного озера и патетически воскликнул, что теперь-де не сомневается - на Дюне была вода! Но следующий, естественный для всякого нормального человека вопрос - а куда и почему эта вода пропала - ему, как ни странно, в голову не пришел. Да что там соляное озеро! Примитивный шурф, пробитый в любом предгорье любой части Рифта, запросто продемонстрировал бы чередование слоев, картину, которая немо и красноречиво говорит сама за себя. Но Пардот, великий ученый, как нам его рисует легенда, не стал рыть шурфа, как не стал проводить спутниковых замеров полярного дрейфа, анализа геофизических данных, да и много чего еще.
       Вместо этого он занялся совершенно другими вещами. Всем известны его идиллические эксперименты по засаживанию дюн травкой, но мало кто представляет себе, в каких масштабах испытывалось бессчетное количество семян всевозможных генетически измененных уродов в надежде отыскать подходящие для пустынных почв Дюны. Большинство из этих бездумно рассаженных зародышей сгинули без следа, но несколько мутантных видов - красная виргинская сосна, карликовая лиственница и даурская солянка - дождались своего часа и стали подлинным проклятием планеты.
      
       Однако истинной бомбой замедленного действия были биологические активаторы. Этот факт замалчивается особенно тщательно - купленные за безумные спайсовые деньги тысячи и тысячи тонн всевозможных "почвенных наркотиков" были вбуханы в арракинские пески - в основном в северном полушарии, где находилось большинство имперских биостанций. Земля была отравлена на десятки метров в глубину на колоссальных площадях, и это еще без учета того, что многие из этих веществ обладают свойством спонтанной кумуляции, так что их концентрация сплошь и рядом достигала, выражаясь геологическим языком, ураганных величин.
       Во времена Пардота об этих вещах никто не думал. Кое-где пески удалось остановить, в тени ущелий развели маленькие садики - но в целом пустыня оставалась все такой же величественной и равнодушной к человеческим замыслам и потугам. Добыча спайса шла своим чередом, война с Харконненами тоже, и все вобщем оставались довольны.
      
       После долгих лет экологических неистовств (невольно вспоминается строка из "Фауста": "... самой чумы похлеще бушевал...") умер Пардот, его сменил сын Льет, которого тоже не стало в свой срок, к власти, после всех перипетий, пришел император Муаддиб. Дюна тем временем все больше кренилась на орбите, склоняя ледяной панцырь, и точка реального полюса скользила по тверди, как солнечный зайчик по катящемуся арбузу. Очень быстро скользила.
       Быстро, конечно, по геологическим часам, этот процесс ведет счет на тысячелетия, но, во-первых, космические темпы Дюны и впрямь обгоняют все известные стандарты, а во-вторых, по несчастному совпадению, точка на графике действительно попалась критическая. Есть капля, которая переполняет чашу, и бывает так, что неприметная на первый взгляд перемена угла освещения, высоты солнца над горизонтом, три лишних градуса среднегодовой температуры взрывают все сложившееся за целую эпоху положение вещей.
       Дело даже не в том, что покинувший полюс ледяной континент породил серьезный источник влажного воздуха. Дело в том, что дрейф полюсов передвинул эту зону многокилометровых ледяных толщ в более низкие широты и сделал подвластной западному переносу. Дюна, как и Земля, вращается с востока на запад, и ветра, покорные сыны атмосферы, отстающей от вращения планеты, дуют, естественно, с запада на восток. Теперь, подхваченные ими полярные воздушние массы с удвоенной силой хлынули в пустыню, справа и слева обтекая Центральный Рифт, а заодно, в загибах атмосферных фронтов, производя те самые Кориолисовы бури, которые так любит поминать официальная версия. Дальше, уже от экватора, все то же перекрученное кольцо ветров подняв уже основательно прогретый, но все еще влажный воздух ввысь, уносило его к северу и к югу, чтобы уже на новых полюсах снова превратить его водяной пар в снег и лед.
       И все больше воды оседало в скалах и песках, в каменных россыпях и расщелинах, все богаче становилась роса, все гуще туманы. Разумеется, в любом случае, арракинской Хаммаде, например, далеко до легендарной пустыни Намиб, овеянной дыханием океана, или до Сахары с ее ежегодными наводнениями - но для Дюны такой переход очень заметно менял положение вещей. Воздух начал остывать, и на главных широтах пардотовых опытов наметилось такое чудо, как нарастающая умеренность климата. Не буду утомлять читателя биоценологическими подробностями, скажу лишь, что тогда-то и ударил час. Сработали биоактиваторы, и растительный бум неудержимо выстрелил.
      
       Плодовитость растений подскочила до небес, циклы размножения закрутились с невиданной скоростью. Захватывая громадные территории, красная сосна в несколько лет ушла за экватор, и тысячи квадратных километров дюн покрылись ее сеянцами. Следом двинулась лиственница, проникая своими корнями на невероятные глубины, забираясь в подземные коммуникации и сооружения. В образовавшейся тени резко подскочило влагоудержание и энергично пошел процесс растворения грунтовых солей. Тогда настал черед даурской солянки, этого живого насоса минералов почвы.
       Если посмотреть на карту, то видно, что изменения прошли двумя большими языками с северо-запада на юго-восток по обоим Рифтам до экватора, и далее уже отдельными пятнами. Никаких естественных врагов у голосемянных на Дюне не было, очнувшиеся активаторы буйствовали, и в шесть-семь лет значительная часть обоих полушарий зазеленела. То, что произошла катастрофа, Свободные поняли далеко не сразу, разбросанные там и сям по барханам очаги кустарника смотрелись сущим пустяком. Но в первые же годы на залесенных территориях, не вынеся кислотности и засоления почв, погиб песчаный планктон. Затем, ломая тысячелетний маршрут, эти места начали покидать взрослые черви, численность Шай-Хулудов стремительно пошла вниз, ареал, сокращаясь, исчезал буквально на глазах, а вслед за ним исчезала и промысловая зона! Северные провинции, за редким исключением, оставались без спайса, и фримены Магриба оказались в положении, которое можно было назвать по меньшей мере бедственным.
       При столь катастрофическом падении добычи цены на спайс должны были бы подскочить до небес, и тем самым в известной мере смягчить удар по фрименской экономике. Но эпоха правления Муаддиба как раз и знаменита постоянным снижением цены на арракинский меланж, а после печальной памяти моратория двести одиннадцатого года это снижение перешло и вовсе в обвал - и эти рыночные котировки повлияли на судьбы Свободных куда больше, чем все решения и реформы императора Атридеса.
       Арракинский джихад, объявленный Муаддибом, несмотря на всю путаницу статистических данных, демонстрирует предсказуемую и недвусмысленую картину: максимальное количество добровольцев как раз и дали районы, наиболее пострадавшие от экологического катаклизма. Не призывы безудержно разрекламированного Лисан аль-Гаиба, не религиозный психоз - фрименов погнали на войну за тридевять земель от дома авантюры Пардота Кайнза и даурская солянка.
       Дома же картина складывалась и вовсе невеселая. Никакие почвенно-кислотные напасти не могли заставить один фрименский клан пустить другой, соседний клан, добывать спайс на своих исконных землях. Слишком большой кровью были проведены и держались невидимые пустынные границы. Между обездоленным севером и более или менее уцелевшим югом - точнее, юго-востоком - сразу выросло грозное напряжение. У лишившихся средств к существованию северных племен незамедлительно обнаружились тысячи причин для обид и мести, а поскольку каждый фримен - это прежде всего воин, готовый в любую минуту умереть во имя своего рода, тень гражданской войны легла на пески очень рано.
      
       Войны, джихад, истощение ресурсов планеты сделали свое дело на удивление быстро - фримены Арракиса сгинули менее чем за сто лет, даже полвека спустя после воцарения Муаддиба уже мало кто слышал о каких-то диких племенах Свободных из пустыни. Не осталось даже памяти о них, список исследований, свидетельств, хроник, письменных или устных источников трагически короток. На Дюне никогда не было ни истории, ни этнографии, и то немногое, что мы сегодня знаем об этих людях, пришлось с великими трудами собирать по обрывкам, случайным фрагментам и крупицам.
       Все авторы официальной версии заявляют в одни голос, что Дюна - планета, населенная фрименами. С таким же успехом можно сказать, что Европа - это континент, населенный французами. Во-первых, как я уже говорил, кроме фрименов Арракис населяло еще около семидесяти народностей, живших далеко от пустыни. Во-вторых, такой нации, как фримены, не было вовсе.
       Фрименами, то есть Свободными - бедуинами - называли себя одиннадцать родов Хайдарабадского эмирата, на территории которого, по воле судеб, и разворачивалось действие аракинской революции - но с легкой руки имперских бытописателей этот ярлык приклеили всем народам, населявшим Западный и Восточный Рифт.
       Здесь, однако, и без наших путаников-летописцев присутствует серьезная сложность. Жители пустыни, носители различных языков и традиций, несколько веков рождались и умирали в полном отрыве от тех наций и культур, к которым себя причисляли. Неизвестный, но весьма продолжительный по историческим масштабам отрезок времени (никто не знает, как и когда была заселена Дюна), они варились в собственном котле, меняясь и ассимилируясь бок о бок с такими же маргиналами, явившимися неведомо откуда. Племена называли себя персами, тюрками, аварцами, туркменами и еще какими-то, порой загадочными именами, но даже прадеды их прадедов не помнили, что означают эти слова и о каких землях идет речь; смешение, забвение и изоляция рождали самые фантастические сочетания костюмов, обычаев и орнаментов. До некоторой степени о корнях того или иного рода можно было порой судить по названиям, которые давались подвластным горам и долинам - Пешавар, Джайпур, Нефуд - призраки Пакистана, Индии, Аравии.
       В силу бесспорного влияния арабской культуры, фрименов (волей-неволей приходится использовать это слово) почему-то всегда изображают в виде странноватых арабов самого экзотического толка. Полный вздор. В пустыне был представлен весь спектр национальных типов, цветов кожи, разреза глаз, и так далее; например, классически прибалтийская внешность Алии ни у кого не вызывала вопросов.
       Кстати. Вершиной фантастического сочинительства стала легенда о синих фрименских глазах. Постоянные следы меланжа в пище и питье и в самом деле добавляли синевы в пигментацию роговицы, но нашим лихим творцам этого показалось мало, и они наградили бедуинов вдобавок и синими белками - еще чудо, что оставили им зрачки! Посмотрите на любую фотографию, любую видеозапись, взгляните на портрет Стилгара с обложки сборника его воспоминаний - были, были у них белки, с голубизной, но были.
      
       Однако ни самодельность этнических особенностей, ни национальная разнородность внутри фрименских анклавов не служили помехой к их крайней обособленности. Спайсовые деньги наполняли слово "независимость" вполне конкретным и весомым смыслом. Попробуйте-ка объявить джелалабадскому пуштуну, что считаете его хайдарабадским фрименом! С тем же успехом баску или каталонцу можно сказать, что он испанец. Межобщинные браки были несказанной редкостью, и зачастую вели к настоящим войнам. Указом пустынному воителю был лишь глава клана, да емкость обоймы - что ему до какого-то императора, там, за северными горами? Естественно, что широковещательные заявления Муаддиба типа: "Наконец-то наш спайс принадлежит нам!" не вызывали ничего, кроме усмешки - на своих угодьях Свободные и без того считали весь спайс своим, и это право всегда были готовы отстаивать, насколько хватит дальнобойности винтовки и длины кинжала.
      
       Смешение рас привело и к смешению языков. Несмотря на все многообразие диалектов и наречий, все кочевники так или иначе понимали друг друга. Нации общались на своеобразном архаичном арабском с заметными добавлениями пушту, фарси и древнего саджа; с письменностью дело обстояло из рук вон плохо, но настоящим бедствием стали имена. Сами по себе сложные и малопонятные, во многом составленные в нарушение (что не удивительно) как исламских, так и доисламских принципов, с изменениями и перестановками артиклей и предлогов, всех этих ибн, аль-, эр- и эт-, они еще попали под удар переписи и паспортизации, проведенных Комиссией по Ксенологии почти сразу после революции.
       Имя бедуина - всегда больше, чем просто имя, это еще и его история, а часто еще и история его семьи. Такой-то, сын такого-то (ибн), живший в Бурхгади (аль-), внук такого-то, из рода под названием, по профессии изготовитель палаток (ковров, оружия, украшений и т. п.), хромой, горбатый, по прозвищу, и так далее - очень длинная и иерархически непростая цепочка. Ко всему прочему, имелись тайные имена, запасные имена и еще Бог весть что. Комиссия по паспортизации всех этих тонкостей знать не желала, и исходила из привычного европейского стандарта - фамилия, имя, отчество, год рождения, плюс все индивидуальные номера. В таком виде большинство фрименов и попало в официальную документацию. Поэтические гроздья имен и прозвищ кромсали абсолютно бездумно, и в итоге образовалась страшнейшая неразбериха - у громадной части населения одним махом сменились имена, подчас самым невероятным, не поддающимся расшифровке образом. И теперь, спустя столетия, иной раз нет никакой возможности понять, о каком же конкретно человеке идет речь.
      
       Впрочем, в этих нелепостях не было злого умысла, они говорит лишь о том сумбуре, который царил в головах чиновников имперской администрации и об их откровенно наплевательском отношении к делу. Другая картина наблюдается там, где поднимаются вопросы, касающиеся политического реноме власти - тут искажения приобретают откровенно злостный характер. В первую очередь это вопрос о религии.
      
       Религии Дюны официальная версия уделяет ничуть не меньше места, чем экологии, и здесь мы встречаем стандартную подтасовку фактов с добавлением вранья. Казенные борзописцы начинают с туманных ссылок на Магомет-Сари и загадочный Буддислам, затем вдруг переключаются на многословную и мало идущую к делу историю создания Желтой Католической Библии, и в итоге иллюстрирует все это эпизодами бесспорно языческих религиозных церемоний фрименов с оргиями и вакханалиями культа Преподобной Матери.
       Из всех этих объяснений можно сделать единственный вывод о том, что в огороде бузина, а в Киеве дядька, но никак не больше. Однако скрытая здесь уловка гораздо бесхитростней, чем в случае с экологической теорией. Несмотря на все смущение и беспомощность, имперские историки силятся протолкнуть одну-единственную мысль: Муаддиб стал лидером (пророком, мессией - как угодно) государственной религии Дюны.
       Это уже бессовестный обман. На Дюне никогда не было государственной религии, так же как не было единого государства. Невероятная этническая пестрота Арракиса влекла за собой точно такую же религиозную пестроту, и, например, ортодоксальных христиан Балль-Дахара ни в коей мере не волновало, что за тысячи миль от них, среди арракинских язычников, появился какой-то чудаковатый малый, который провозгласил себя мессией и Голосом Неба.
       Страшно вымолвить, но военный конфликт на Дюне (факт которого в последнее время историки хотя и со скрежетом зубовным, но все же признают), был еще и религиозной войной. Главный противник языческих Арракина и Хайдарабада, Конфедерация Южных эмиратов, была в основном исламским объединением, хотя и с таинственным, невесть где приобретенным уклоном в суфизм и манихейство. Для правоверных жителей южного Рифта верования магрибских фрименов были вопиющим оскорблением, а ненависть к проклятым идолопоклонникам - отнюдь не формальным чувством. Поэтому, когда после революции финансовое и политическое внимание парламента и транснациональных корпораций переместилось на юг, и Джайпур получил негласную поддержку мировых держав, такое понятие, как "джихад", приобрело несколько иной смысл, нежели тот, что вкладывали в него придворные историки.
       Немаловажным фактором оказалось и то, что северное язычество тоже не было единым и однородным, и мессианские претензии новоявленного табровского пророка признавались далеко не всеми - как ни странно в подобной ситуации говорить о расколе, но он довольно быстро стал реальностью и в дальнейшем способствовал исламизации Магриба, что закономерно привело к выходу из-под власти Муаддиба многих родов.
      
       Даже самому неискушенному человеку видно, что фримены перешли от мирной жизни к военной с удивительной легкостью - но на самом деле ничего удивительного тут нет, просто никакой мирной жизни на Дюне не было, да и не могло быть. Такому положению вещей есть вполне определенная причина, которую авторы официальной версии не то чтобы скрывают, но с какой-то неясной стыдливостью избегают произносить вслух. Девяносто процентов населения Арракиса существовало за счет добычи спайса. Но добывать спайс имели право только государственные подрядчики - Гамильтоны, Харконнены, Атридесы. Весь остальной промысел - это тягчайшее, караемое смертью беззаконие. Вот на этом беззаконии и зиждилась вся фрименская цивилизация. Лишь военной силой, бесконечными карательными экспедициями имперская администрация могла хоть как-то удерживать в узде контрабанду меланжа, и любой фримен с пеленок обучался искусству владеть оружием и выживать в партизанской войне.
       У каждого клана существовал очень строгий и детальный договор с конкретной контрабандистской фирмой - как правило, это была или лицензия на добычу, оговоренная по срокам и территориям, или подряд на поставку спайса. Непременным пунктом этого договора была обязанность фрименов с оружием в руках защищать свой удел от "чужих" контрабандистов. Таким образом, уже и в самой нелегальной добыче сформировался свой "андеграунд", дикий промысел, второй эшелон, который тоже сплошь и рядом порождал весьма и весьма решительные разборки на лоне природы.
       Ради справедливости надо сказать, что взаимоотношения официоза и подполья не исчерпывались одной стрельбой. В этом спайсовом клубке противоречий присутствовал еще один малоприметный узел, о котором официальная версия предпочитает помалкивать. Федеральные власти вели политику не только кнута, но и пряника. В роли пряника выступал, естественно, снова спайс, который администрация втихомолку скупала у фрименов по ценам, порой значительно превышавшим контрабандные - будучи монополистом, император мог позволить себе и такой метод борьбы с теневой экономикой. Не вдаваясь в детали рыночных механизмов, здесь к слову стоит заметить, что во все времена из-за дьявольской дороговизны меланжа его легальная и нелегальная закупочная цена различались очень мало.
       Поэтому для фрименов непреложным законом было то, что л ю б а я администрация, не взирая ни на какие реформы, всегда будет скупать у них спайс и всегда преследовать за контрабанду.
      
       Вот так, не слишком привлекательно и гостеприимно выглядела опаленная солнцем и порохом земля, на которую при столь драматичных обстоятельствах ступил Пол Атридес со своей почтенной матушкой. Теперь давайте поподробнее присмотримся к людям, от которых теперь зависела их судьба.
      
      
      
      
      
      
       ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
      
      
      
       Официальная хроника-легенда повествует, как чуть ли не при первой же встрече арракинские пустынники-фримены признали Пола Атридеса мессией, Лисан аль-Гаибом, Голосом Неба, как он потряс их своим боевым искусством, в скором времени стал религиозным лидером всей планеты, во главе фанатично преданных ему полчищ моджахедов победоносно вытеснил Харконненов со всех их позиций на Дюне, и в итоге забрал такую власть, что разве только император оставался для него досадной, но, в сущности, пустяковой помехой.
      
       Легко видеть, что наши ухари-сценаристы поступают по своему всегдашнему обыкновению: вырезав из контекста реальности единичный факт, они наращивают вокруг него, подобно известному моллюску, глянцевую жемчужину лжи. Но эта жемчужина в длинной нити официальной сказки вышла уж очень корявой и кривобокой, уж слишком много нелепостей тут накручено с начала и до конца.
       Итак, темной арракинской ночью Пол и Джессика натыкаются на отряд фрименов под командованием Стилгара - группу людей неуточненного рода деятельности. Далее Пол, уже переименованный в Муаддиба, поразив жителей пустыни своим костоломным мастерством, приобретает среди них все большее и большее влияние, и через некоторое время, в присущей ему скверной театральной манере потрясая перед сборищем фрименов отцовским перстнем, заявляет, что правит "каждым дюймом Арракиса". Никаких других вождей или старейшин, кроме означенного Стилгара, при этом не присутствует. Стилгар тут же приносит клятву верности новому владыке, и вскоре все та же компания захватывает в плен императора, с трогательной бесхитростностью лишает его всех прав, и усаживает на освободившийся трон своего любимца и мессию Муаддиба. Таким образом очевидно, что население Дюны - это партизанский отряд Стилгара, который, в случае нужды, запросто может решать и судьбы империи.
       Ничего удивительного в этом нет, если вспомнить, что для имперских историков вся Дюна, да и значительная доля империи - это клочок пустыни в предгорьях Северного Рифта. Куда более странным выглядит, например, никак не объясненный исламский колорит и успех мессианской идеи в среде этих, казалось бы, закоренелых язычников. Но не станем вдаваться в богословские дебри, в нашей истории есть загадка куда более приземленного свойства.
       Фримены - кочевники Дюны, назойливо, на каждой странице повторяет официальная версия. Но куда и откуда они кочуют? Фримены не скотоводы, на Арракисе нет скота, и со сменой сезона тут некого перегонять с пастбища на пастбище; они и не торговцы с караванами товара - стопроцентный импорт и прямые поставки низводят местную торговлю до смехотворных масштабов. Ответ известен - Свободные кочуют за спайсом, следуя путями миграции Шай-Хулуда. Сама по себе добыча спайса - если на минуту отвлечься от опасностей и экстремальных условий этого ремесла - никакой особенной технологии не требует; точно так же и первичное обогащение - приготовление так называемых сырцовых брикетов - без труда можно наладить в любом крестьянском сарае, где встанет переносной электрогенератор. Такие кустарные заводики дымили и стучали по всем предгорьям Восточного и западного Рифта, и с обеих сторон песчаного океана экспедиции фрименов отправлялись за бесценным ядом. Но что за диво? Нам подробно рассказывают, как добывают спайс федеральные подрядчики, как этим же занимаются контрабандистские краулеры - но Свободным Стилгара ничего подобного и в голову не приходит. Они поскакивают вокруг промысловиков на песчаных червях, постреливают и попугивают, сам молодой Атридес с чувством нюхает меланж, но этим дело и ограничивается. Невольно возникает наивный, но очень естественный вопрос - чем же эти люди живут? Куда ведет их таинственный Стилгар?
      
       Стилгар - это прозвище, неясное как по происхождению, так и по смыслу. Его настоящее имя (увы, с поправкой на безумства имперской паспортизации) - Хафизулла Абу Резуни, и был он эмиром Хайдарабада, то есть хозяином большей части северо-западных земель, правителем одного из крупнейших городов Арракиса и официальным лидером одиннадцати влиятельных фрименских родов.
       Фактически он был главой целого государства, с учетом того, что государств в нашем понимании этого слова на Дюне вообще не существовало. Однако рассказать правду о Стилгаре значило бы открыть такие страницы истории, которые нипочем не удалось бы потом вклеить в романтическую историю чудо-императора Муаддиба. Одно звено лжи тянет за собой другое и так образуется целая кольчуга, скрывающая правду, и чтобы эта кольчуга точно сошлась на главном герое, истину пришлось подвергнуть изрядной хирургии. Таким образом с карты официальной Дюны вдруг исчез город Хайдарабад, а Стилгар неожиданно превратился в таинственного скитальца, бесстрашного фрименского атамана, свившего свое разбойничье гнездо в сьетче Табр, и в непонятном ореоле власти кочующего по пескам. Да, Абу Резуни действительно скитался по пустыне, да, он бывал в съетче Табр и действительно воевал с Харконненами - все было и так, и совсем не так.
       Владения Стилгара приходились на самое верхнее, северное кольцо годовой миграции Шай-Хулуда - создателя спайса. Здесь, у горного обрыва Северного Рифта тысячи песчаных червей поворачивают сначала на запад, потом на юг и начинают дальний путь через весь Рифт, через Нуфуд и Хаммаду к Вулканической Зоне, чтобы на жарком краю света, где сквозь черный песок бьют струи кипятка и сернистого пара, дать жизнь потомству. Одиннадцать хайдарабадских (по официальной версии - табровских) кланов делили доставшуюся им от предков насыщенную наркотиком землю чрезвычайно сложно и хитроумно - по какой-то непонятной традиции пустынные старатели пренебрегали картой и пользовались передаваемой из поколения в поколение устной легендой, где каждый камень-ориентир, помнящий еще дедов-прадедов, имел собственное название. Даже знатокам этих договоров-заклинаний было порой непросто в них разобраться, если же территориальные претензии и пограничные неурядицы приобретали особенно злонамеренный характер, то межобщинные судилища могли растягиваться на годы. Прибавьте сюда фрименскую удаль, непокорный нрав и презрение к смерти, и станет понятно, что ситуация то там, то здесь постоянно тлела у опасного рубежа, так что Стилгар, выполняя обязанности эмира, постоянно мотался по пустыне, выслушивал, вникал, судил, рядил, защищал правого, наказывал виноватого, давал советы. Как последний довод в уговорах, его сопровождала личная гвардия, именуемая, в дословном переводе, "межевой стражей". В сущности, Абу Резуни выступал в традиционной роли древнего князя, который со своей дружиной одной рукой наводит порядок, другой - собирает дань с соплеменников.
       Без сомнений, важнейшей задачей эмира являлась организация защиты от преследований имперской, то есть харконненской, администрации. Но и здесь все было не так просто.
       Как один из крупнейших руководителей фрименского вооруженного сопротивления, а также главарь архипреступного контрабандного бизнеса, Стилгар, разумеется, считался у администрации врагом номер один, и являлся основной мишенью харконненских спецслужб. Покушения на него исчислялись десятками - Абу Резуни взрывали, травили, обстреливали, подставляли под всевозможные катастрофы, снова взрывали - но, видимо, эмир был угоден небу, поскольку ни разу дело не заходило дальше синяков и ссадин. Но с годами эта смертоубийственная активность таинственным образом сошла на нет. Административные головы в Арракине крепко призадумались. Для начала Стилгар понравился им тем, что показал себя противником спайсового терроризма - он не терпел в своих владениях ни доморощенных, ни заезжих шахидских бомбистов, а также их баз, и столица Дюны, этот шумный, разноязыкий, не ведающий контроля проходной двор, впервые за долгие годы вздохнул свободнее. Не менее жестко и решительно Стилгар освободил спайсовые поля Магриба от "диких" контрабандистов и ввел твердые квоты на добычу, так что утечка меланжа наконец-то вошла хоть в какие-то, поддающиеся учету границы. При Стилгаре поутихла братоубийственная межродовая рознь, прежде щедро заливавшая кровью камень и песок, и грозившая военным хаосом всему пустынному миропорядку. Так год за годом постепенно выяснялось, что, несмотря на нелегальность положения, Абу Резуни правит мудро и осмотрительно, придерживаясь в политике золотой середины. Он поборник веры отцов, но не безумный фанатик, он патриот своего народа, но не оголтелый экстремист - эмир всегда умеет остудить чересчур горячие головы и не допустить карательных акций со стороны федеральных властей, он знает цену спайсу, но хорошо понимает, когда надо умерить свои и чужие аппетиты. Словом, он разумный и предсказуемый правитель, с которым вполне можно договариваться на почве взаимных компромиссов.
       Молва рисует Харконненов черным по черному, безжалостными вероломными злодеями, жестокими гонителями фрименов. Это слишком примитивная и однобокая трактовка. Имперских менеджеров интересовала лишь прибыль от продажи спайса, и постольку-поскольку аборигены не путали Харконненам карт в их замысловатой политико-экономической игре, те были готовы закрывать глаза на многие фрименские шалости. Поэтому даже самому предубежденному болвану-управляющему было ясно - приди на место Стилгара кто-то другой - радикал, фундаменталист, да просто новый человек - и грянет такой беспредел, от которого никому лучше не станет. А посему Абу Резуни достаточно свободно наезжал в Хайдарабад, где у него был прекрасный дом и семья, вел переговоры с властями и сторонниками, беспрепятственно бывал за пределами Дюны, и его деятельность как эмира со временем приобретала все большую законность. Наследственный владыка этих земель, прирожденный властитель, Стилгар сумел удержать влияние и могущество даже в такой противоестественной, криминальной ситуации.
      
       При этом всем присутствовал один аспект, о котором волей-неволей надо упомянуть. Император на контрабанду спайса взирал весьма равнодушно, полагая ее сугубо местной проблемой и нехотя пеняя барону Владимиру на нерадивость. Это понятно и логично - императорские доходы начислялись уже из прибылей СНОАМ, куда стекался в е с ь спайс - как лицензионный, так и ворованный. Убытки несли одни Харконнены, но им по особой статье бюджета выделялись средства на борьбу с незаконным оборотом, то есть на войну с фрименами, и были эти средства весьма значительными. Барон всегда умел найти им достойное применение. Война - поскольку все спишет - предприятие очень выгодное, и поэтому, по негласному мнению Дома Харконненов, если бы фрименов не было, то их стоило выдумать.
       К слову сказать, далеко не вся пустыня считала Харконненов заклятыми врагами. На юге, между Бангалуром и Джайпуром, где барон под видом борьбы с незаконным оборотом скупал для себя нелегальные партии спайса, местные жители (которые тоже называли себя фрименами, но на другом языке) почитали Харконненов как родных отцов, а Фейда-Рауту, которого половина Северного Рифта была готова пристрелить, как бешеного шакала, бангалурские кланы со всей торжественностью принимали в свои члены, сыновья и братья, а их главы мечтали выдать за него дочерей.
      
       Искушенному в политике Стилгару не надо было объяснять, каких беспокойных гостей послал ему случай. Шутка ли - родня императора, вдова и сын только что погибшего губернатора Дюны! Такое шило не утаишь ни в каком каменном мешке никакого арракинского каньона. С одной стороны, это очень сильная карта в руках эмира, с другой стороны - величайшая опасность: ну как Шаддам прикажет Харконненам перевернуть каждый камешек, но разыскать опальную чету? Это уже пахнет полномасштабной войной.
       Но Стилгару повезло. О реакции императора (тайны, естественно, сохранить не удалось) мы знаем, как ни странно, из протоколов антиимператорского заговора, хранящихся в архивах ландсраата - об этих примечательных документах у нас еще речь впереди; верный решению замять скандальную арракинскую историю, не делающую чести Дому Коррино, Шаддам не стал затевать ни разбирательств, ни облав, а сочтя Дюну весьма подходящим местом ссылки, неофициальным указом всемилостивейше повелел Джессике и Полу не показываться где либо еще, если они не желают кончить дни в казематах Салузы Секундус. Срок заключения не оговаривался.
       Так для Пола Атридеса и его матушки захлопнулись космические врата и, превратившись сначала из хозяев Дюны в беглецов, они спустились на еще одну ступеньку ниже и стали узниками. Здесь, однако, берет начало беспардонная подтасовка дат, перещеголявшая даже официальную версию. Даже имперские историки нигде не отрицают того, что так называемая арракинская революция, отменившая опалу для Атридеса и отправившая в изгнание самого Шаддама, произошла в двести первом году. Формально с этим никто не спорит, но контрабандой (воистину, Дюна - планета контрабанды), в беллетристике и сценариях, посвященных Арракису, вдруг появляется девяносто третий год, как дата смерти престарелого барона Харконнена, убитого как раз во время революции. Получается, что на покорение Дюны (которая, напомним, умещается у наших писателей между Арракином и Хайдарабадом) у Пола ушло менее двух лет - слишком малый срок, чтобы безвестному чужеземному парнишке стать богом и повелителем вольного неукротимого народа. Вот уж действительно - пришел, увидел, победил. Впрочем, это легко понять - какой же автор сериала, или просто книги или фильма допустит девятилетнюю паузу в событиях, и какой же читатель или зритель это выдержит! Что же с того, что царствование бедолаги Шаддама подсократили чуть не на восемь лет, зато стало намного интересней - семнадцатилетний юнец (напомню, что возраст Пола тоже изрядно убавлен) одним махом взлетает на трон, а двухлетняя девочка, не моргнув глазом, убивает дедушку-злодея.
       Нет, друзья мои, долгих девять лет провел будущий император Муаддиб среди скал и песков Дюны. Как он жил эти годы? Свидетельств сохранилось крайне мало, ведь он сам, придя к власти, старательно уничтожил большинство документов, относящиеся к дореволюционному периоду. Все же некоторое представление составить себе можно. Пол учит язык, работает у Стилгара инструктором по рукопашному бою - что бы ни говорили про Атридеса, спортивных достоинств у него никто не отнимет; он участвует во фрименских вылазках - благо, никаких заметных конфликтов в это время не происходит; он с великим трудом овладевает искусством езды на песчаном черве, и в конце концов натурализуется среди фрименов, женившись на Чани Кайнз - дочери погибшего Льета Кайнза и внучке печально знаменитого Пардота.
       Примерно к девяносто шестому году относится одна из немногих видеозаписей Пола того периода - любительская, но хорошего качества; ценность ее в том, что она сделана до того, как за будущего императора взялись стилисты и имиджмейкеры - неофициальные съемки Атридеса-младшего, как и старшего, большая редкость. Муаддиб заснят во время разгрузки какого-то контейнера, у входа в пещеру; на герцоге камуфлированный стилсьют, похожий на военный комбинезон со множеством складок, Пол закрывается от яркого солнца и смеется. Первое, что приходит в голову - человек на экране безусловно молод, но ему никак не меньше тридцати, так что все россказни про семнадцатилетнего Лисан аль-Гаиба - полнейший вздор. Второе - Пол Муаддиб был не просто красив, но еще и чрезвычайно фотогеничен, привлекательность не изменяла ему ни в каких ракурсах. Впрочем, красота, как известно, суть неизреченна, а что мы видим из того, что изреченно? Роскошная грива спутанных смоляных волос. Явно выраженные надбровные дуги и широкие густые брови. Классического разреза по-фрименски серо-голубые глаза. Подбородок, который можно было бы назвать массивным, не будь он таким длинным, по форме удивительно напоминающим молоток. Но самая любопытная оказия произошла с носом - нос, как и положено Атридесу, хищно-прямой, с едва-едва уловимой фамильной горбинкой, зато кончик его совершенно по-харконненски стесан! То же и рот - складки у резко очерченных губ сразу же наводят на мысль о львиной пасти барона Владимира.
       Увы - это крупная, хорошей скульптурной лепки голова сидела на вытянутой, хрупкой шее, казавшейся странно коленчатой из-за острого кадыка, и узких покатых плечах. Эти особенности фигуры императора впоследствии доставляли дизайнерам немало мучений - шею и плечи Муаддиба маскировали стоячими воротниками, подкладками и вообще широкой свободной одеждой из плотных тканей. Недостаток роста компенсировали каблуками, а машины, мебель и даже ближайших охранников подбирали выверенных сниженных габаритов.
       Но дело не только в анатомии. Во всей фигуре Пола, в его позах и движениях постоянно сквозит наигранная, показная самоуверенность, почти ярмарочное бахвальство, придающее ему неестественность провинциального трагика. Какое-то неведомое препятствие помешало объединенной философии стилей "когтей дракона" и "журавля и змеи" принести Муаддибу душевное и физическое спокойствие. Немудрено, что величественная походка и манеры императора стоили хореографам и постановщикам громадных усилий и потраченных нервов, и все же оттенок дешевой театральности преследовал Муаддиба до конца дней.
      
       К середине девяностых годов обыкновенно относят возникновение двух легенд о жизни Пола Муаддиба. Первая - это история гибели старшего сына Пола, Лето Атридеса-младшего. Вообще, дети Муаддиба, их загадочное появление на свет и еще более непостижимая смерть с непременным последующим воскрешением - это целый эпос, но Лето-младший даже в их ряду стоит особняком как уж и вовсе апокрифическая фигура. О рождении его толком ничего не известно, кончина, не менее таинственная, приключилась в сказочном девяносто третьем году, во время резни, якобы устроенной императорскими головорезами-сардукарами - побоища, сочиненного авторами официальной версии, и подразумевающего резню двести первого года. Проблема в том, что ни в девяносто третьем, ни в двести первом сардукары никаких зверств на Дюне не чинили, и смерть мифического дитяти от рук мифических извергов рождает вопросы и сомнения. За туманной занавесью легенды мы находим два реальных факта: во-первых, после гибели безвинного младенца, память о нем странным образом начисто вылетает у всех из головы - в последующие двадцать с лишним лет ни один человек, включая мать и отца, не то что не проронил ни слезинки, но даже ни разу не упомянул о юном страдальце - как если бы его и не было; во-вторых, в многотомной истории болезни Чани Кайнз руками многих авторитетных медиков (и к этому нам еще предстоит вернуться) в разные годы подробно расписано, как и почему она не может иметь детей. Клонирование у фрименов было запрещено, об усыновлении какого-то ребенка тоже никаких данных нет, так что, скорее всего, Лето-второй был плодом не супружеской любви, а литературного творчества.
      
       Вторая легенда куда красочней и романтичней, нежели вклеенный для выжимания слезы эпизод с несостоявшимся наследником. Ведь Пол Муаддиб не просто герой и освободитель, он еще и квизац хедерах, пророк, ясновидящий - стоит ему выпить Воды Жизни (экстракт гомогенизированных тканей эмбриона песчаного червя) - как он обретает способность различать в грядущем переплетение нитей бытия, узлы времени и еще Бог знает что, а к концу жизни Атридес и вовсе начал видеть без помощи глаз. Здесь трудно сказать что-то определенное кроме того, что все эти истории абсолютно ничем не подтверждены, и что сам император, судя по записям его разговоров, напротив, в свои чудесные способности искренне верил. За два десятилетия правления Пол Муаддиб показал себя не слишком утонченным интриганом и откровенно бездарным администратором и полководцем - если это и есть проявление пророческого дара, то невольно согласишься с тезисом, что мистика и реальная жизнь никак друг с другом не связаны.
      
       Зато настоящим, неподдельным героем - вернее, героиней того времени была леди Джессика. Ей не надо было учить язык - она знала арабский и чакобзу еще со школы ордена, кроме того, она единственная из всей семьи успела прочесть все предоставленные им материалы по фрименам и Дюне. Благодаря уму, выучке и интуитивному чутью она без всяких спайсовых настоек видела людей насквозь и мгновенно разобралась в сложных родственных отношениях хайдарабадского клана - выслушав ее первые суждения, Стилгар сразу же сделал Джессику Верховной Преподобной матерью, дав ей, таким образом, высший духовный чин, и безоговорочно допустил в святая святых руководства. В отличие от герцога Атридеса, эмира совершенно не волновало, кто и как подумает о том, что он слушается советов женщины - Абу Резуни была нужна сама власть, а не ее показной фасад. Джессика прекрасно ориентировалась в международных делах, она сохранила связь с вездесущими Бене Гессерит, и в дальнейшем вся подготовка арракинской революции, все переговоры с эмиссарами ландсраата проходили при ее участии и под ее контролем. Перу Джессики принадлежит необычайно глубоко обоснованная программа постимперского развития Дюны - если бы Пол следовал рекомендациям матери, вполне вероятно, судьбы Арракиса могли сложиться иначе. Но ни в какие времена властители не любили ни слишком умных советников, ни мудрых советов.
      
       Но именно в середине девяностых, когда Атридес еще был почтительным сыном, а Джессика со Стилгаром вовсю плели свою хитроумную военно-дипломатическую сеть, свято полагая нерушимым мир, в котором живут, этот мир как раз стремительно клонился к грозовому закату, сулившему великие перемены и для этих трех людей, и для всей Дюны.
       Невозможно даже перечислить причины столь скорого финала спайсовой эпохи. Ее кончину подготовила и заскорузлая коррумпированность имперской администрации, и потерявшая всякую меру алчность Гильдии Навигаторов, но самое главное - это естественный ход вещей. Великие Дома набрали силу и давно уже переросли изрядно подгнившие колодки центральной власти. У каждого государства был флот, и каждое правительство желало торговать и воевать независимо от прихотей Дома Коррино и ставок Гильдии. Транснациональным концернам монополия Космического Союза, поддержанная императорской властью, и вовсе стояла поперек горла, лишая всякой самостоятельности и вырывая из бюджетов грабительский процент. Противоречия мировых держав с порядком, замешанном на спайсе и монархии, все больше и больше переходили в открытый конфликт, а парламент становился гнездом оппозиции и крамолы.
       Ко всему прочему, в это время появились боровые присадки, квантовый компьютер, и как раз в девяносто первом году, еще до смерти герцога Лето, был испытан первый гиперпространственный Д-конвертор. Не погружаясь в глубины физики, можно сказать, что это устройство (в ту пору известное под названием "модулятор типа А") давало возможность "выровнять" соотношение двух сколь угодно далеко разнесенных точек через так называемое нуль-пространство и рассчитать управление параметрами перехода еще при "холодных" двигателях - это называлось "произвести закольцовку" - и скорректировать любой просчет можно было, выйдя из подпространства в каком угодно месте космоса, прекрасно обходясь без мистической поддержки ненасытных Навигаторов. Конвертор в тандеме с компьютером - вот формула вожделенной свободы передвижения, превращавшей спайсовую навигацию в нечто, граничащее с изощренным издевательством. В воздухе запахло сумасшедшими прибылями, но Гильдия, которая все это время, не жалея средств, вела настоящую кровавую войну и с изобретением, и с изобретателями, с трогательной скромностью заявила, что готова принять под свое крыло даже и пресловутые конверторы. Вот этого стерпеть уже не мог никто.
       Как я уже говорил, о борьбе ландсраата с императором и Гильдией можно писать отдельную книгу - со многими захватывающими сюжетными линиями, характерами, интригами и судьбами. К Дюне все это имеет косвенное отношение и потому выходит за рамки моего рассказа, но без нескольких слов о спайсовом заговоре обойтись все же нельзя.
       Собственно говоря, антиимператорская коалиция существовала столько же, сколько и императорская власть, но реальной, действующей организацией с конкретными вождями и твердо поставленными задачами она стала лишь с девяносто восьмого года, когда спайсовый кризис уже во весь рост стоял на пороге мировой экономики, а политический термометр вплотную приблизился к красной отметке. В эту оппозиционную корпорацию в той или иной степени входили все Сорок Великих Домов, но решения, как следует из секретных протоколов, принимали семь человек.
      
       Уже неоднократно упомянутые протоколы появились на свет довольно курьезным способом - сознавая всю опасность предприятия и ни на грош не доверяя друг другу, мировые лидеры не придумали лучшего способа застраховаться от соседского вероломства, как фиксировать свои прения на бумаге и затем сообща подписывать. Невольно вспоминается бессмертный Билли Бонс: если уж дойдет до виселицы, так пусть на ней болтаются все. Ныне подобная фантазия представляется чудачеством, затеей сельской остроты, зато благодаря ей мы можем с достаточной степенью точности восстановить хронологию и характер событий. Длинная рука Шаддама до этих страшных улик не успела дотянуться - никем не потревоженные, они долежали в парламентских архивах до самого низложения императора, после чего утратили всякое юридическое значение, а муаддибовых чистильщиков в анналы ландсраата не допустили. Дальше про невзрачную мраморную папку, похоже, попросту забыли.
       Несмотря на всю сенсационность и раритетность этих крамольных документов, читать их нестерпимо скучно. С преступных страниц не поднимаются цареубийственные кинжалы и не звучат бунтарские призывы, это скорее отчет о бухгалтерском совещании, сплошном, бесконечном торге и дележе грядущих доходов и властных полномочий - пуская в ход все возможные аргументы, каждый доказывал свое право на лучший кусок федерального каравая и зорко следил, чтобы тот не достался соседу. Поистине удивительно не то, что вся компания не закончила дискуссию в кандалах на Салузе Второй, а то, что за три года почтенные нобльмены вдрызг не разругались и не передрались.
       Больше всех упирался и рядился сам барон Харконнен. Да, как это ни трудно в это поверить, хозяин спайса был одним из главных заговорщиков. Дело в том, что Владимир и впрямь считал себя собственником арракинских богатств, и потому его не покидало чувство бессовестно обобранного человека. Во-первых, выдираемая прямо из-под пальцев и превышающая все мыслимые пределы императорская доля. Во-вторых - чисто разбойничьи скидки Гильдии. В-третьих - треплющая нервы вечная склока с инспекторами СНОАМ, разнюхивающими его дела по теневым операциям со спайсом. Где справедливость?
       Кроме того, оскорбленный барон решился сдать своего благодетеля-императора еще по двум довольно веским причинам. Первая та, что все харконненские махинации Шаддаму уже основательно надоели, император кипел гневом, и барон догадывался, что ему в ближайшее время не поздоровится. Второе - избавившись от опеки Гильдии, он рассчитывал под шумок вывезти с Дюны несколько незаконных партий спайса и, таким образом, еще немного проехать на подножке уходящего поезда.
       Несмотря на эту двойную игру, цену за свое отступничество барон заломил непомерную - а именно полную, без вычетов долю в спайсовой прибыли - как если бы не было ни императора, ни Гильдии, ни СНОАМ. Лидеры ландсраата от такой наглости замолчали, переглянулись и пообещали. Барон в ответ кротко улыбнулся улыбкой старой добродушной жабы. Он еще не понял, что подписал себе смертный приговор. Все присутствующие прекрасно знали, что в случае успеха спайсовые цены ждет обвал и, следовательно, расплачиваться с бароном придется уже из новых доходов по новым ставкам - это страшное ярмо на много лет вперед, а коварный пройдоха уже теперь грозит шантажом. Не для того они собрались избавиться от императора и Гильдии, чтобы попасть в кабалу к Дому Харконненов.
      
       За всеми этими финансовыми играми, интригами и уловками, напоминающими дележ шкуры неубитого медведя, с трудом можно различить контуры самого заговора, непосредственных оперативных ходов. Протокола с обсуждением конкретного плана в нашем распоряжении нет, но замысел абсолютно прозрачен. Никто не хотел потрясения устоев, менее всего главы парламента желали войн и революций. Смута дорога и непредсказуема, у императора возле спайсовой кормушки немало сильных сторонников, и как еще обернется дело - Бог весть, запросто можно и головы не сносить. Мясорубка никому не нужна, нужна отмена запрета на компьютеры и антимонопольный указ. После этого, в условиях спайсового кризиса, Гильдию можно будет задушить, не снимая белых перчаток, а затем поставить точку и на императорском абсолютизме.
       Разумеется, нечего и думать подступиться к Шаддаму с предложением реформ - полубезумный старик, несмотря на все свои скандалы с Гильдией, отлично понимает - рухнет спайс, рухнет и императорская власть, а власть он выпустит только в гробу. Поэтому нужен тихий, мирный дворцовый переворот, в результате которого император на более или менее почетных условиях уступит место преемнику, и на трон сядет человек, всецело преданный парламенту и Конфедерации Сорока Домов. Дальше - высочайший указ о компьютерах и монополии, дело сделано, и, упаси Бог, никакого мирового заговора.
       Да, но кто этот преемник? Каждый из лидеров немедленно выдвинул собственного кандидата, и немедленно все эти кандидаты были отвергнуты. От императорского венца по-прежнему исходил страшный, неодолимый соблазн, и дать преимущество какому-то одному из Домов, пусть даже и самому достойному, значило заложить в фундамент всего задуманного будущего строения бомбу неизбежной свары с новой деспотией. Поэтому было решено: никого из своих, претендент должен быть сугубо нейтральным. Тут, однако, ситуация начала походить на головоломку. Император обязан быть родовитым, авторитетным, но при этом не связанным с бизнесом ни одного из Великих Домов и полностью зависимым от ландсраата. Где же такого взять?
       Но на Дюне, в пустынной глуши, прозябает молодой Атридес - герцог королевских кровей, праправнук Шаддама II, опальный и отверженный. Он не в ладах с федеральной властью, у него нет средств, зато есть весьма практичная и честолюбивая мамаша, и кроме того, уже сейчас - контроль над значительной частью добычи спайса. Еще одна немаловажная деталь - ему не за что любить барона Владимира.
      
       Записей бесед заговорщиков, где в той или иной форме речь бы шла о голове Харконнена-старшего, не существует, но имеется стенограмма разговора эмиссаров парламента с Фейдом-Раутой Харконненом, племянником и наследником барона, где высшие чины законодательной власти открыто предлагают ему участвовать в убийстве дяди. Дата указывает на то, что мысль извести всем осточертевшего интригана засела в правительственных умах очень давно. В оплату за предательство Фейд-Раута получал высочайшее подтверждение своих наследных прав, все дядины земли на Арракисе - разумеется, без спайсовых доходов - а также амнистию за различные грязные дела, которых за ним, несмотря на нежный возраст, числилось немало, и самое главное - прощение завораживающих своими размерами харконненских долгов.
       Идею прикончить родного дядю Фейд встретил с восторгом, и тут же предложил самого себя в императоры, клятвенно обещая перерезать все глотки, какие ему велят, плюс еще столько же от щедрости натуры. На это посланцы спикера в доступных выражениях объяснили не в меру пылкому юнцу, что вот только Харконнена на троне им еще и не хватало; альтернатива же парламентскому сценарию для Фейда очень простая. До вульгарности простая, и никакие замки, расстояния и хитрости от нее не спасут.
       Трудно спорить со стволом, упертым тебе в лоб, и Фейд согласился, тем более, что успех заговора приводил его в первую сотню самых богатых людей мира. Но в воспаленном мозгу маньяка и садиста, не разлетевшемся по стенам и потолку, а уцелевшем на своем месте, что-то сдвинулось и перемкнуло; с тех самых пор Фейд бешеной, необъяснимой ненавистью возненавидел своего соперника, счастливчика Пола Атридеса. Парламентский план готовил будущему барону страшнейшее, по понятиям того, унижение, и вину за этот кажущийся позор и еще какие-то неведомые обиды бесноватый Харконнен возложил на везучего кузена, сделав месть смыслом и религией всей оставшейся жизни. Мы увидим, что даже смерть - и его врага, и его собственная - не сумела остановить этого фанатика.
      
       Тем временем на Дюну зачастили странные контрабандисты. Они ничего не закупали, не привозили и не вывозили, а только вели долгие задушевные разговоры с Полом, Джессикой и Стилгаром; также за столом переговоров обычно присутствовали главы основных родов Северного Магриба, и вот чудо - харконненские спецслужбы с трогательной рассеянностью не замечали этих конференций! Консультации с таинственными иноземными гостями продолжались непрерывно все полтора года, вплоть до последнего часа перед теми событиями, которые позже нарекут арракинской революцией.
       Без лишнего шума, почти что скрытно, в Хайдарабаде разместилась целая штаб-студия с репортерами, режиссерами, операторами и неимоверным количеством самого дорогого современного оборудования, включая электростанцию и собственный спутник связи на стационарной орбите. Несколько месяцев дни и ночи напролет высококлассные специалисты ставили Муаддибу речь, работали над внешностью и стилем поведения; художники по костюмам перекраивали и комбинировали фрименские фольклорные наряды и парадные одеяния, выстраивая нужную фактуру и колорит, спичрайтеры не поднимались из-за компьютеров, а режиссеры и ассистенты жарко дышали всем в затылок. Для Арракиса наступали великие времена.
      
       И вот, наконец, мужественное лицо Пола Муаддиба - с тщательно выбеленной прядью, модной легкой щетиной, мудрым и чуть усталым прищуром красивых голубых глаз - появилось и уже больше не сходило с журнальных обложек и телевизионных экранов. Смотрите, какой удалец-молодец появился у нас на Дюне! Он суров, но справедлив, защищает свой народ, который за него хоть в огонь, хоть в воду, он разумен, тверд, молод, перспективен - и из очень хорошей семьи.
       С этого исторического момента и берет начало официальная версия - магрибских фрименов объявили в с е м населением Дюны. В прессе покатилась волна публикаций - о, эти фримены! Прекрасная, гордая нация, но их притесняют, угнетают, их земли нещадно эксплуатируют, а ведь именно они законные хозяева спайса; геноцид, творимый имперской администрацией, ужасен и плохо кончится; безумная, гибельная политика Шаддама в отношении коренного населения переполнила чашу терпения - народ-воин встал на защиту своих детей! Счастье, что у него есть такой лидер, как Пол Атридес-Муаддиб, иначе бы Арракис потонул в кровавой каше. "Мой отец умер за эту землю, - гневно, но с достоинством говорил на одной из бесчисленных пресс-конференций романтический герой пустыни. - На этой земле родилась моя сестра. Нас убивают. Мы желаем лишь одного - справедливости".
       Пораженные зрители вряд ли догадывались, что все свои интервью неуловимый вождь повстанцев давал не в таинственной, затерянной в неведомых просторах пещере, куда журналистов доставляли с завязанными глазами, а в двух шагах от столицы, у съетча Табр - заурядной фабрики стилсьютов, и что уже за сто километров от этого места мало кто слышал о том, как безвестный хайдарабадский инструктор вдруг сделался пламенным борцом за свободу и счастье людей. Здесь же, в скалах Табра, снимали и самые красочные эпизоды боевых действий. Впрочем, партизанская война разгоралась и на полном серьезе - подвластные Стилгару кланы, у которых неожиданно появилась пропасть оружия, денег и снаряжения, не на шутку принялись беспокоить федеральных менеджеров - промыслы Северного Рифта залихорадило, пресса вновь ударила в там-тамы: подручные императора утратили дееспособность и потеряли всякий контроль над добычей, они демонстрируют полную некомпетентность и довели дело до кризиса; перебои с поставками и галопирующие цены - вот плоды неразумного подхода к проблеме фрименов, даешь переговоры с Муаддибом, его дело правое.
       Публике было невдомек, что спайсовый кризис на девяносто процентов есть произведение не арракинских неурядиц, а тактики СНОАМ, где ландсраат, оттеснив императора, захватил главенствующие позиции; что цены взвинчивает барон Харконнен, которому показалось мало парламентской компенсации за экономический ущерб. Люди слышали авторитетные суждения о надвигающейся экономической катастрофе, смотрели репортажи о войне о пустыне и невольно задавались вопросом: а куда же смотрит верховная власть?
      
       Разумеется, Шаддам, которого по всем правилам травили, точно вепря на охоте, не мог не понимать, к чему клонится дело. Но большинство властных козырей уже было выбито из его рук, поредевший клан Коррино утратил единство, и вдобавок именно в тот решающий момент Шаддам допустил несколько непростительных ошибок. Император полагал несокрушимыми свои позиции в СНОАМ, в то время как руководство концерна, предчувствуя грядущую катастрофу, давно уже перебежало под крылышко парламента. Шаддам полностью находился под влиянием лидеров ордена Бене Гессерит, а они позорно проворонили ситуацию на Дюне и недооценили масштабы спайсового кризиса. Как знать - если император хотя бы на полгода раньше ввел на Арракис войска, уничтожил или, по крайней мере, рассеял отряды фрименов в районе Северного Рифта, представлявшие в то время вполне доступную мишень, и назначил прямое управление распределением спайса, может быть, и не сиживать Полу на троне из хагальского кварца. Да, Шаддам сделал все это - ввел войска, объявил секвестр - но с недопустимым, гибельным опозданием, когда у него уже не было поддержки ни армии, ни банкиров, ни даже собственного двора.
       Что уж совсем странно и непонятно в этой истории, так это позиция Гильдии Навигаторов - выступив в роли пассивных сообщников ландсраата, Космический Союз практически вырыл себе могилу. О переговорах парламента с Гильдией известно только то, что таковые действительно имели место и происходили в обстановке строжайшей секретности: нет ни записей, ни свидетельств - но судя по всему, спикер Карл Валуа, политик столь же талантливый, сколь и вероломный, попросту обманул гильдийцев, представив дело как обычное смещение ставшего неугодным правителя, и стократно обиженные Шаддамом Навигаторы поддались хитрости прожженного дипломата. И в самом деле, как можно было себе представить, что кто-то решится тронуть такую священную корову мировой экономики как спайс, или замахнуться на монополию Союза? Гильдия проявила необъяснимую, фатальную недальновидность, и за свое пособничество заплатила цену, какая в ту пору и прийти не могла в одурманенные меланжем головы Навигаторов.
       Как бы то ни было, к лету двести первого года парламентские егеря плотно обложили императора и уверенно гнали туда, где ждала засада. Спайсовый скандал достиг пика, общественность накалилась, и у Шаддама не оставалось иного выхода, кроме как самому лететь на Дюну и разбираться на месте. Он догадывался, что обратно его, скорее всего, уже не выпустят - недаром полет проходил под эскортом объединенного флота Великих Домов, своеобразного почетного конвоя - но выбора уже не было. Двадцать пятого июля император прибыл на Арракис, и через несколько часов началась арракинская революция - одно из самых любопытных представлений, какие только видела история.
      
       Как раз в канун визита императора на Дюну, штаб Муаддиба, согласно сценарию, наносит очередной удар - в прессу запускается настоящая бомба, по всем каналам прокатывается ошеломляющая весть: в результате долгого и кропотливого журналистского расследования открылось, что Лето Атридеса, отца Пола Муаддиба, убил не кто иной, как барон Харконнен, при поддержке самого императора, который дал ему для этой цели сардукаров - свой жестокий, непобедимый спецназ. Момент выбран на редкость удачно - барон, прилетевший на Дюну вместе с Шаддамом, не успев ни единым словом ответить на столь внезапно обрушившееся на него обвинение, неожиданно умирает глухой, загадочной смертью; официальная версия тут же не замедлила нарисовать сцену его эффектной гибели от руки малолетней Немезиды, его собственной внучки, двухлетней сестры Пола, Алии. Кстати, в суматохе этих торопливых и не слишком понятных перепалок, кратким, не вызывающим никакого отклика эпизодом, мелькает смерть сына Муаддиба - Лето-младшего.
       Но все сработано настолько топорно, неприкрытая режиссура парламентских постановщиков так лезет в глаза, что нехитрый замысел выступает во всей бесстыдной наготе; миф о злокозненном сговоре императора и его преступного клеврета явно целит сразу в нескольких, вполне очевидных зайцев. Распадается страшная долговая удавка, сплетенная бароном Владимиром, старик сделал свое дело, и на его опасных амбициях можно ставить долгожданную точку; репутация императора подмочена с еще одной стороны, а молодой Атридес переходит в амплуа справедливого мстителя, да еще с отблеском батюшкиного мученического венца.
       Крошке Алие было к тому моменту не два года, а полных девять лет - впрочем, зная ее характер, вряд ли хоть кто-то усомнится в том, что эта дама в любом возрасте была способна убить кого угодно, тут дело в другом - во-первых, к моменту описываемых событий ее просто не было в Арракине, а во-вторых, кто в это время перебил всю свиту барона, около шестидесяти человек - тоже Алия? В живых остался - точнее, был оставлен - только Фейд Раута, у него, как мы увидим, в этом фарсе своя, особая роль.
      
       А тем временем действие продолжается - в духе не то былины, не то вестерна. Взорвав скалы атомной бомбой (!), неким чудом недосягаемый для радиации, Пол Муаддиб со своим войском подлетает на пустынных червях к самому императорскому кораблю, в полчаса наголову разбивает пять легионов сардукаров и захватывает императора в плен. Вот это да.
      
       Увы. У любого, кто побывал на Дюне, даже не покидая космопорта, история о лихой атаке на червях не может вызвать ничего, кроме смеха. Арракинское нагорье в районе столицы и места посадки императорского лихтера отделяют от первых песчаных барханов несколько горных кряжей и семисот-восьмисот метровый обрыв Защитной Стены. Даже если поверить, что муаддибовы черви, словно пташки, взлетели на почти километровую высоту, то и в таком случае заставить пустынных исполинов скакать по горам невозможно и в дурном сне. Еще более поразительное чудо с пятью легионами сардукаров - а ведь это целая армия - едва успев оказать фрименам мало-мальски заметное сопротивление, отборное императорское войско таинственным образом исчезло, будто растаяло, и вы напрасно искали бы на Дюне хоть какой-то след погибшей или плененной гвардии.
       Видимо, на самом деле все произошло гораздо прозаичнее. Воинство Муаддиба спокойно дождалось императора в Арракине, и тотчас же после посадки, без всякого сопротивления Шаддам был арестован и препровожден в хорошо нам знакомый дворец Фенрингов. По дороге верные помощники Атридеса, уже вызубрившие повесть о вероломстве Харконнена и трагической кончине герцога Лето, а также помнящие твердые наставления парламентских инструкторов, расторопно избавились от барона Владимира и всей его команды, дабы те не сболтнули лишнего во время предстоящего спектакля. Что же касается бомбы - если ее и взрывали, то с исключительно декоративной целью.
      
       Итак, пленников доставляют в парадный зал дворца. Здесь уже установлены камеры и действо снимается для последующей трансляции на весь мир. Императора Шаддама IV сопровождает его злой гений преподобная Хелен Моахим, с ним также дочь Ирулэн и старый друг граф Фенринг; кроме того, здесь же молодой Фейд Харконнен и представители Союза Навигаторов.
       Этот список не открывает ничего нового, но вот о чем с удивительным упорством забывают упомянуть официальные летописцы: практически в полном составе в зале находится руководство СНОАМ. Именно к этим господам обращены, по сути дела, все реплики императора, все его красноречивые взгляды, от них он ждет решающей поддержки и на них обращен его высочайший гнев. Но финансовые воротилы как в рот воды набрали - их не видно и не слышно, и само их молчание есть окончательный и недвусмысленный приговор Шаддаму.
       Император берет слово первым. Он с яростью обрушивается на Муаддиба, обвиняет в нарушении Конвенции, неуважении к престолу, обзывает выскочкой и в довершение грозит флотом, выстроившимся на орбите Дюны.
       Разумеется, все это полный блеф. Шаддаму прекрасно известно, что объединенные силы Сорока Домов вовсе не собираются его защищать, а напротив, стерегут, как бы он в суете не сбежал, воспользовавшись ура-патриотическим порывом какого-нибудь шального капитана. Но императору невдомек, что этой угрозой он невольно подыгрывает Муаддибу, избавляя того от необходимости искать повод для программного монолога.
       У Пола все расписано как по нотам. На императорский блеф он отвечает блефом еще более великолепным. Атридес сдвигает брови и, обратившись к представителям Союза, властно требует убрать от Дюны эскадры объединенной группировки - в противном случае он уничтожит весь спайс на планете, затопив месторождения водой.
       Подобное заявление не просто чепуха, а чепуха в кубе. И Пол, и Навигаторы превосходно знают, что нападать никто не собирается; обе стороны понимают, что военный флот нельзя одним махом, будто школьников по звонку, распустить по домам, и уж совершенно невозможно ликвидировать бесконечно мигрирующие спайсовые слои, не связанные ни с шахтами, ни со скважинами - для этого не хватит воды на всей Дюне, растопи хоть полярные шапки. Но у балагана свои законы, подчас далекие от реальности - будущий император и его сценические партнеры озабочены лишь тем, чтобы миллионы зрителей, мало смыслящих в технических тонкостях, по достоинству оценили грозную решимость и силу характера владыки. Посовещавшись, Навигаторы спешат к аппаратам связи. Пол - и это явная сценарная недоработка - о них тут же забывает, неприятельские крейсера его больше не интересует, Муаддиба охватывает припадок ораторского психоза, столь печально всем знакомого по последующим временам. Хозяин Дюны мечет громы и молнии, доказывая всей Вселенной свою правоту и власть над спайсом, он на ходу изобретает притчи, ядовитым сарказмом сметает с лица земли императора и диким криком насмерть пугает бедную старушку Хелен.
       Разбушевавшегося Атридеса приводит в себя, как ни странно, Фейд Харконнен. Похоже, устав от затянувшейся перебранки, он неожиданно вызывает герцога на ритуальный поединок - канли. Слегка опомнившись, Пол берется за священный фрименский нож и переходит к следующему номеру программы.
       Вряд ли найдется человек, который когда-то хоть раз не видел записи схватки между Полом Атридесом и Фейдом Харконненом. Семь минут изумительных наскоков, подскоков, ударов, уверток, ухваток, и вот роковой выпад, лезвие ножа из зуба червя по рукоятку уходит под подбородок барона, достав, по-видимому, до самых мозгов. Кровь, общий вопль, труп уносят, Муаддиб поднимает клинок жестом триумфатора, восторг и гром аплодисментов.
      
       Отвлечемся. Можно долго ломать голову над тем, как это Атридес и агенты ландсраата буквально в полушаге от заветной цели могли пойти на такой безумный, неоправданный риск? Что за необходимость, что за безрассудство?
       Разгадка, впрочем, давно известна, хотя ей и не суждено было попасть на страницы официальной версии. Первое свидетельство о посмертной судьбе Фейда Рауты оставил Уолтер Брэдли, он же Владимир Синельников, культурный атташе Крэймондской ассоциации; в истории Дюны ему суждено сыграть немаловажную роль - об этом речь впереди. Этот дипломат и разведчик, обладая прекрасной профессиональной наблюдательностью, кроме того, еще искусно владел пером, и его записным книжкам мы обязаны очень многим из того, что сегодня знаем об Арракисе. Зимой двести второго года, будучи по делам в Джайпуре, Синельников зашел в бар какого-то казино, и там нос к носу столкнулся с убитым Фейдом-Раутой. Покойник был изрядно навеселе и, кстати, оказался владельцем заведения. Обрадовавшись знакомому, Фейд приглашает гостя к себе в кабинет и дальше, во время зверской попойки, излагает свои взгляды на прошлое и будущее.
       - Володя! - ревел новоявленный барон Харконнен, стуча кулаком по столу так, что огненный продукт братьев Чивас штормило в хрустальных восьмигранных берегах. - И ты, даже ты поверил, что этот гавнюк, эта срань господня Атридес справился со мной? Да он дешевка, он пустое место... Володя, они мне дали денег, дали мне все, нам, говорят, нужен эффект, и Гьеди Прайм теперь моя, но я не уехал, нет, у меня там заводы, земли - плевать, я буду сидеть здесь, буду ждать, и я дождусь, мы выйдем один на один по-настоящему, и ты увидишь, и все увидят, кто из нас дерьмо, а кто нет.
       Захваченный своей идеей фикс, Харконнен и в самом деле проявил редкостное упорство и стойкость. Он действительно остался на Дюне, благодаря богатству и связям добился расположения Феллаха-эт-Дина, номинального главы Конфедерации Южных Эмиратов, женился на девушке из очень знатного рода, чем приобрел себе весьма и весьма влиятельную родню, и в итоге создал собственные вооруженные силы, дабы по мере возможности отравлять императору удовольствие от власти. Все это время Фейд, с непоколебимой верой в ему одному понятную справедливость мщения, ждал того шанса, который обязана была предоставить судьба. И через десять лет его час пришел.
      
       Но вернемся в июль двести первого. После смерти Фейда-Рауты у императора уже не остается иллюзий относительно собственной участи. Шаддам пытается цепляться за процессуально-ритуальный этикет и полу-мольбой, полу-приказом гонит графа Фенринга вызвать Муаддиба на бой. Но граф, первый клинок двора и старинный друг императора, тоже успел получить свою порцию промывания мозгов - ему вовсе не улыбается стать той соломинкой, которую утащит на дно утопающий. Лукавый царедворец отказывается, и потерявший самообладание Шаддам закатывает ему отнюдь не символическую оплеуху.
       Карты открыты, и начинается торг. Муаддиб требует престол, императорскую долю в СНОАМ и принцессу Ирулэн. Взамен Шаддаму предлагается почетная ссылка на Салузу Секундус, планету-тюрьму, некогда самим же императором и оборудованную - вот уж действительно, не рой другому яму! В случае отказа исход очевиден. Однако Шаддам - надо отдать должное его мужеству - все еще держит паузу. Но перепуганная бабушка Моахим советует сдаваться, представители Союза куда-то исчезли, лидеры СНОАМ грозно молчат, друзья отреклись, и самый последний удар императору наносит дочь. В изысканной изящно завуалированной форме она советует отцу не валять дурака и соглашаться на предложенные условия. Шаддам слишком политик, чтобы несгибаемо стоять на своем до конца в буквальном смысле слова - он угрюмо кивает и, бросив на прощание известное обвинение в отцеубийстве, покидает зал. На этом арракинская революция успешно завершилась.
      
      
      
       ГЛАВА ПЯТАЯ.
      
      
      
       Финал арракинской революции знаменуется еще и тем, что, как ни странно, ставит точку в официальной версии. Вслед за Шаддамом из жизни Муаддиба невидимым строем навсегда ушли все официальные летописцы, и рассуждения о том, что эпоха императора Атридеса породила невиданное количество историков - бессовестное вранье. Эпоха императора Атридеса породила невиданное количество бредовой беллетристики, основанное на скудных публикациях столетней давности; незабвенная официальная версия, несмотря на все ее безудержное стремление к искажению, подтасовке и замалчиванию фактов, все же была хоть сколько-то доказательной исторической концепцией, с которой, по крайней мере, было о чем спорить - во всем, что сказано о событиях после двести первого года, предмет для полемики просто отсутствует. Все позднейшее - это сборник сказок и анекдотов из жизни Муаддиба, полный гхол, карликов и лицевых танцоров; там вы найдет повесть о металлических глазах, о ясновидении слепого императора, о чудесном воскресении Дункана Айдахо - но ни слова о роли ландсраата в крушении империи и гибели Пола Атридеса, об отчаянной схватке Гильдии с парламентом, о войне, похоронившей спайс, о двух джихадах, опустошивших Дюну... Даже свадьба и коронация Муаддиба не попали на эти страницы.
       За двадцать лет правления Атридеса историки уступили место журналистам - да и те не слишком дарили Арракис своим вниманием. В архивных блоках новостей мы находим немногочисленные скупые заметки, редкие строчки экономических сводок, да темпераментные выступления и интервью Алии. Из этих сухих сообщений можно было узнать, что бюрократия Южной Конфедерации то требует отмены таких-то и таких-то санкций, то переживает какие-то неясные беспорядки, то протестует против опять-таки мало кому известных конвенций.
       Ничего удивительного в этом нет - и в былые дни человек, заливая бензин в бак своей машины, тоже не слишком интересовался подробностями жизни нефтяных шейхов и вряд ли мог бы сказать, как называется столица Саудовской Аравии. Те же избранные, что за очень солидными и плотно закрытыми дверями решали, сколько будет стоить баррель нефти и как эту нефть делить, были, разумеется, в курсе всех подробностей, но вовсе не торопились поделиться своей осведомленностью с окружающим миром.
       Короче, усилиями власть предержащих, и без этих усилий, Дюна перестала быть сенсацией. Публика постепенно позабыла императора-мессию и героев-фрименов, словно те однажды испарились с раскаленной поверхности далеких пустынь. Некоторое оживление вызвало известие о смерти Муаддиба, но очень ненадолго.
       Таким образом, когда двести с лишним лет спустя на Дюну, Атридесов и спайсовые приключения вспыхнула мода, авторы всевозможных бестселлеров, теле- и киносериалов оказались в весьма затруднительном положении - никакой, даже пресловутой официальной версии происшествий десятых годов у них не было. На Дюну они не полетели - далеко, в архивы не пошли - вероятно, просто не знали, где это находится, но духом не пали и бодро взялись за дело. На основе каких-то заметок и докладов, бог знает чьих воспоминаний ("Вот, помню, однажды дедушка рассказывал...") и добавленных по ходу дела собственных изобретений, выбросив из истории десять с лишним лет, сюжет кое-как довели до фантастической гибели императора - эпизода маловразумительного, зато с патетическим налетом. Но после двадцать первого года, когда на Дюне был введен протекторат, а романтическая эпоха спайсовых войн и экспедиций безнадежно отошла в прошлое, нашим сочинителям пришлось уж и совсем туго. Писать стало не о чем, но кому же хочется расставаться с любимыми героями и гонорарами? От истории откровенно отмахнулись, вновь заскрипели перья, и пошло-поехало уже нечто невообразимое. Перво-наперво наши сценаристы перетряхнули мешок со старыми трюками, и на Дюне вновь неожиданно появился бессменный злодей барон Харконнен, а леди Джессика вдруг снова стала агентом Бене Гессерит. Дальше еще занятнее. Император Муаддиб, оказывается, вовсе не умер, а превратился в загадочного Пустынного Проповедника, который взялся громить и клеймить фрименов за отступничество от традиций и даже устроил скандал родной сестре прямо посреди храмовой площади. А в Алие, как в шварцевском короле из "Обыкновенного чуда", вдруг проснулся дедушка с материнской стороны, и давай куролесить. Поселившись в ее мозгу, он стращает бедняжку головной болью, она его в ответ - аспирином, но в итоге душевные силы ей изменяют, и она выбрасывается в окно. Правда, там бронированное стекло, но не беда, это стекло разбивает для нее племянник, Лето Второй, сын Муаддиба, своей могучей рукой, покрытой оболочкой из песчаных форелей, которые особыми ресничками проросли Лето насквозь, отчего тот приобрел небывалую силу, безудержно заскакал с дюны на дюну, начал все крушить и почти что летать. Кончилось это, однако, плохо, потому что через четыре тысячи лет он сам превратился в Шай-Хулуда, громадного песчаного червя. Тем временем на Дюну валом повалили клоны-гхолы покойного Дункана Айдахо, и Лето Второй, червь-император, давил их своей тушей, спрыгивая со специальной тележки. А Гарни Холлек... и так далее, в духе тех исторических комментариев, что Гек Финн некогда излагал одному простодушному негру.
       Бессмысленно в подобной ситуации объяснять и доказывать, что леди Джессика никогда не возвращалась на Дюну с Каладана, что Гарни Холлека к тому времени давно не было в живых, что Пустынный Проповедник - это конкретный человек с конкретной биографией, не имеющий никакого отношения к покойному императору, что все истории о детях Муаддиба - более чем сомнительный и ничем не подтвержденный миф... Бессмысленно, поскольку это болезненное нагромождение нелепостей, сродни сказкам о чудесной вычислительной машине "Алдан", ныне и есть официальная версия, и тысячи людей, у которых достало терпения все это дочитать и досмотреть, пребывают в уверенности, что уж они-то знают, как там оно вышло на Дюне.
      
       Однако напомню еще раз: после революции арракинские архивы, в отличие от парламентских уже более не подвергались никаким чисткам и изъятиям, а потому воссоздание реальной картины событий, пусть даже и с неизбежными погрешностями, вызывает затруднения лишь чисто технические.
       Произошла, в сущности, самая обыкновенная вещь, случавшаяся при многих переворотах всех веков: марионетка сорвалась с ниточек, кукла взбунтовалась против кукловода. Пол Атридес прекрасно отдает себе отчет - да ему об этом и сказано со всей откровенностью - едва он выполнит свое предназначение, подпишет необходимые указы и скажет положенные тронные речи, его незамедлительно отправят туда же, откуда он пришел, наградив, в благодарность, порядочным пенсионом и правлением над лишним десятком фрименов - дальше уже ни плохой, ни хороший император ландсраату не нужен. Но душу Пола еще с горьких каладанских времен подспудно сжигает недобрый огонь честолюбия. Что ему грядущие подачки парламента, что ему крохи власти в деревенском захолустье, когда он уже сейчас стоит у кормила империи! Никогда по своей воле он не сойдет с этих вершин, пусть будет, что будет, пусть суждено сложить голову на этом пути, но к мелочам и суете безвестности он больше не вернется, и последний его вздох будет вздохом императора. Хватит с него унижений по милости самодура отца и смертной тоски забвения в пустыне, второго шанса никто не даст, смерть так смерть, зато на императорском троне.
       Механику текущей ситуации Муаддиб давно знал назубок, и совершенно неожиданно для его высоких покровителей, вручивших ему императорские полномочия временно и формально, он эти полномочия реализует в полную силу, а именно: молниеносно договорившись с некоторыми Великими Домами, дает им значительные спайсовые льготы, чем сразу раскалывает ряды противника, затем поднимает официальные закупочные цены. Это откровенная дипломатическая игра, но биржа тут же чутко реагирует, и рентабельность операций с меланжем, уже черпнувшая бортом ледяной кризисной водицы, несколько выравнивается, что приводит к очень важному результату: Пол приобретает себе такого важного сторонника, как Космический Союз. Навигаторы, быстро смекнув, что парень разобрался, с кем он скован одной цепью, спешно сели за стол переговоров, в чаянии выиграть у ландсраата ферзя - и выиграли! Заручившись поддержкой Союза, Пол наконец-то мог уверенно взглянуть в глаза своим парламентским благодетелям - теперь задвинуть его в угол не так-то просто.
      
       Такая измена ставленника оказалась для лидеров ландсраата неприятным сюрпризом, но отнюдь не катастрофой. Было бы странно, если бы спикер Валуа и другие официальные лица из разных планетных систем и галактик заранее не предусмотрели подобной возможности и не подстраховались. Такой страховкой стал Арракинский Договор, он же Арракинская Хартия - увесистая папка документов, подписанная Полом Атридесом еще задолго до того, как он с комфортом устроился на резной мерцающей глыбе хагальского кварца.
       Эти бумаги (опубликованные, кстати, в день коронации) превращали императора в чрезвычайно мирное и безобидное существо. Под анестезией замысловатых юридических формулировок монарху удалили два наиболее опасных для парламента клыка: военный флот и контрольный пакет в СНОАМ. Не имея решающей поддержки ни одного из Великих Домов, с учетом еще нескольких деталей помельче, император из всемогущего владыки становился просто высокооплачиваемым чиновником, правда, с довольно серьезными правами. Поэтому бунт Атридеса был неожиданностью хотя и досадной, но вполне преодолимой. Сама же осложнение, вызванное демаршем заартачившегося Пола, заключалась в том, что экономике, даже по самым смелым прогнозам, еще немалый срок предстояло быть спайсовой - возвращение компьютеров не могло изменить мир мгновенно, словно по мановению волшебной палочки, а поскольку Муаддиб пока что не спешил подписывать соответствующие указы, застарелый конфликт с императором и Гильдией, хотя и утратив былую остроту, по-прежнему оставался неразрешенным.
      
       Однако здесь история принимает уж и совсем интересный оборот. Дело в том, что Пол вовсе не торопился сжигать за собой парламентские корабли и мосты. Желая любой ценой удержаться у власти - пусть бы даже и в таком куцем, усеченном варианте, Атридес повел политику двойственную и, если смотреть со стороны, довольно лукавую. Перед ним стояла более чем определенная альтернатива: или, твердой рукой приняв бразды правления, открыто высказать ландсраату свои претензии и, опираясь на Гильдию, а также на преданную ему часть фрименов и неоспоримую в ту пору власть спайса, вступить в борьбу за мошенническим, по сути, путем украденные у него права императора - или же наоборот, послушав советов матери, заключить с парламентом союз, заранее отречься от всех монарших привилегий и попытаться заложить на Дюне тот фундамент неспайсовой цивилизации, на который можно было бы опереться в наступающую эпоху крутых перемен.
       С политической точки зрения оба пути достаточно сомнительны, однако в перспективе все же сулили какие-то возможности - однако в погоне за призраком могущества Пол выбрал третий - промежуточный и, в конечном счете, гибельный, ибо тут середина оказалась отнюдь не золотой. Муаддиб не пожелал расстаться с императорским титулом, но и не хотел ссориться с ландсраатом. Он не вернул себе ни армии, ни финансовых рычагов управления, и одновременно палец о палец не ударил, чтобы привлечь на свою сторону большинство фрименов у себя на Арракисе. Атридес брал деньги у Великих Домов, и у Гильдии, в итоге обманывая и тех, и других. Он требовал к себе отношения, как к полноправному императору, но и шагу не сделал, чтобы эти права отстоять. Муаддиб рыдал о собственной горькой доле властителя, и спокойно смотрел на уничтожение нации во время так называемого джихада.
      
       Для Джессики тактика, избранная Полом, стала жесточайшим разочарованием, а все поведение сына - потрясением, особенно тяжелым в силу его неожиданности. Леди Джессика всегда считала Пола единомышленником и, приложив все усилия, чтобы возвести его на престол, она ни минуты не сомневалась, что в дальнейшем они вместе начнут осуществлять ее план постреволюционных реформ. Об этом проекте я уже говорил - несмотря на то, что текста какого-то единого, всеохватывающего документа на сегодняшний день у нас нет, по имеющимся письмам и черновикам замысел Джессики можно представить себе достаточно ясно. Лучше очень и очень многих дальновидная жрица понимала, сколь недолог срок, отпущенный спайсу, и как важно успеть воспользоваться отпущенными на это время возможностями, поскольку вместе со спайсовым песком в часах истории убывает и императорская власть. Во-первых, Джессика предполагала как можно скорее созвать конференцию всех государств, добывающих спайс и наконец законно распределить федеральные квоты. Это позволило бы если и не ликвидировать, то, по крайней мере, очень основательно пригасить пожар вековой распри между официальной и неофициальной властью, и хотя бы в малой степени приоткрыть пути к последующему объединению. Во-вторых, она полагала необходимым акционировать все добывающие предприятия, а также императорскую долю в СНОАМ, и на основании этого вступать в мировой экономический совет на общих основаниях, дабы вдруг не оказаться на финансовой обочине с никому не нужным титулом и пустыми карманами. Далее Джессика собиралась, не откладывая в долгий ящик, вложить как можно больше денег в развитие на Дюне неспайсовых отраслей индустрии и максимальному вовлечению в них фрименов, а сверх того - в разработку государственных культурных программ, поскольку нищающие и изолированные от всего мира кланы - скверная опора любому режиму.
       Естественно, что ни о каком царском своеволии, императорском надзаконном произволе при подобном подходе к делу и речи быть не может, а потому для Пола, вдохнувшего отравы властолюбия, оценившего и впитавшего атмосферу всесилия и роскоши двора Шаддама, планы Джессики - полнейший зарез. Он уже видит себя властелином Вселенной, первым артистом на мировой сцене, мастером политической игры, и самые разумные доводы, разрушающие его эйфорию, воспринимает в первую очередь как угрозу, и неважно, что эта угроза исходит от такого верного друга, как родная мать.
       Но именно Джессика первая указала сыну на самую что ни на есть реальную, а не мифическую опасность, выраставшую из его сознательного помрачения души. Этим ощущением тревоги, надвигающегося ужаса пронизаны все ее обращения к Полу; имя и суть ее пророческих предостережений некогда великолепно выразил Дали в своем бессмертном полотне - предчувствие гражданской войны. То, что упорно отказывается замечать Пол, для Джессики ясно, как божий день: фримены втянуты в рискованную политическую склоку, в беспощадное столкновение чужих интересов, спайсовый кризис нарастает, и если твердой рукой не удержать ситуацию, начиненная оружием Дюна быстро превратится в пороховую бочку. Магрибские кланы уже противопоставили себя всей остальной пустыне, и при неумном правлении малейшая перемена властных ветров заставит конфликт запылать ярким пламенем. На первых порах от Муаддиба требуется совсем немного: объявить сход родов обоих Рифтов, включая оппозиционные Южные Эмираты, и ввести что-нибудь наподобие самой пустяковой конституции - уже это разрядило бы обстановку и направило неурядицы в русло переговоров. Но фримены больше не занимают Муаддиба, он поглощен играми с парламентом и Гильдией, что же до нормализации положения на Дюне, то нового Махди хватает лишь на то, чтобы с попугайской заученностью повторять одну и ту же фразу: "То, что получат Свободные, даст им Муаддиб". Однако что же именно Пол собирался дать соплеменникам, так и осталось загадкой.
       Джессика наблюдала за маневрами Пола с чувством растерянности и отвращения. Менее всего она ожидала, что сын променяет все их совместные планы, все свое воспитание на торопливо склеенную маску великого святого воина и самодержца, и какое-то время честно пыталась образумить увлекшегося императора. Последовала серия "ледяных скандалов", как позже выразилась Алия. Почти год длится эта тщетная борьба, и лишь окончательно убедившись в бесплодности усилий и ввиду явной угрозы для жизни - у Джессики нашлось немало сторонников, и Пол не собирался это терпеть - она принимает решение столь же печальное, сколь жесткое и бесповоротное - навсегда покидает Дюну и возвращается на Каладан. На Каладане Джессика получила звание почетного сенатора и пережила Пола почти на тридцать лет, ни разу с ним больше не встретившись.
      
       В августе двести седьмого года она пишет Алие: "Ключевые слова тут - ответственность и достоинство. Наша жизнь - это люди, которые нас окружают, каждый из нас, вольно или невольно держит в руках нити чужих судеб и отвечает за жизнь, по крайней мере, самых близких. Вина твоего брата в том, что он взял на себя ответственность за судьбы тысяч людей и бросил, и погубил их. Нельзя слагать с себя ответственность, как бы ни был тяжек ее груз, ибо расплата будет еще тяжелей. Пол обманул доверившихся ему, и у вас уже идет война, она станет еще страшней, и как же глупо надеяться избежать ее зева.
       Что же касается достоинства, то не будем лукавить, дочка, мы не простые люди, по воле случая облеченные властью. У нас есть осознание возложенной на нас ответственности, у нас есть происхождение и образование, мы патриции, мы избранные. С нас другой спрос, и мы должны вести себя, всегда помня, что нам положен иной суд и иная мера. Пол забыл об этом, гнев, самолюбие и желание отомстить всему миру затмили его разум и заставили потерять представление о достоинстве".
      
       В отличие от Джессики, Гарни Холлек предпочел остаться на Дюне, и ему суждено было в полной мере испытать на себе, каковы теперь взгляды его питомца на старую дружбу и природу власти. Балагур, весельчак, музыкант, первый клинок империи, любимец покойного герцога Лето Атридеса, Гарни продолжал служить его сыну, даже зная правду о смерти своего старого хозяина. Если считать, что Джессика возглавляла дипломатическое ведомство Муаддиба, а Стилгар вел национальную политику, то Холлек был военным министром и командиром спецназа одновременно. Упрочившись на таком высоком посту, он, вероятно, решил, что старое окончательно похоронено, и надо смотреть вперед, но недооценил, с какой поистине отцовской серьезностью Пол относится к престижу власти.
       Смерть его произошла при обстоятельствах, подозрительных даже для этой, полной лжи и крови истории. Единственным свидетельством служит заявление самого Пола Муаддиба, сделанное им в одной из своих речей, и смысл его сводится к следующему: шестнадцатого сентября, то есть в разгар коронационных торжеств, поступило сообщение, что в горах Центрального Рифта, на траверзе Арракина замечена группа боевиков Феллах-эт-Дина. Гарни Холлек со своими людьми вылетел разобраться, в чем дело, в стычке погиб от случайной пули и, продолжал император, "навеки почил в той земле, за которую отдал жизнь".
       Тут все непонятно с самого начала. Эту речь император произнес зимой двести шестого года, следовательно, по каким-то неясным причинам обстоятельства смерти такой яркой личности как Гарни Холлек пять лет держались в тайне. Еще большая странность - ссылка на Феллах-эт-Дина - в двести первом отношения с Южной Конфедерацией, которую тот возглавлял, были если и не слишком дружественными, то, по меньшей мере, нейтральными, так что появление каких-то людей из юго-западных кланов в пятистах километрах от столицы, в никому не принадлежащих горах, вряд ли могло вызвать беспокойство. В то время весь север кишел разношерстным, вооруженным до зубов людом, среди которого попадалось много настроенных куда более решительно, чем далекий Феллах-эт-Дин.
       Но пусть даже и так. Вы только представьте - убит третий человек в Империи - друг, наставник и соратник великого Муаддиба, начальник его непобедимой гвардии. Где следствие? Где суровая и неотвратимая месть императора? Где рейнджеры, в скорбном молчании застывшие с факелами у гроба? В конце концов, где могила?
       Ничего. Тишина. Ни единого слова, ни единого документа. В имперских архивах, все еще ждущих своих исследователей, нет ни единого упоминания о смерти легендарного Гарни Холлека. Например, вахтенные журналы рейнджерского полка не сохранили никаких записей о вылазке на Центральный Рифт ни достопамятного шестнадцатого сентября, ни раньше, ни позже.
       И все же одну бумажку мне найти удалось. Смысл ее откровенно темен, но от нацарапанных на ней каракулей почему-то веет жутью. Казус вышел такой. В Арракине, как раз во время празднеств по случаю восшествия императора на престол, неожиданно оказалось на исходе авиационное горючее, твердотопливные водородные кассеты для тогдашних неуклюжих орнитоптеров - основы муаддибовых ВВС. Досадное недоразумение, но оно могло создать проблемы, поскольку партизанская вольница, порождение революционной смуты, все еще не желала утихать в горах. Поэтому некоторое время все заправки распределяли лично или сам Муаддиб, или Стилгар - строжайшими распоряжениями с подписями и печатями. Вот такое разрешение мне и посчастливилось обнаружить. Это узкий листок, где две строчки на крайне примитивной чакобзе сообщают, что действительно, вечером шестнадцатого сентября, был заправлен топтер, на котором улетели Гарни Холлек и четверо федаинов из личной охраны императора. Ни государственной печати, ни даже войскового штампа, лишь странная подпись - "Ильнур". Кто это - неизвестно, в соответствующих службах офицера с таким именем не было; так же это не мог быть один из федаинов - вступая в это элитное подразделение смертников, они лишались имен и знаков различия; кстати, мне удалось выяснить, что Ильнура не было и среди них. Естественно, в записке ни слова ни об операции рейнджеров, ни о Центральном Рифте. Таким образом, известно лишь одно - шестнадцатого сентября Гарни Холлек в сопровождении самых привилегированных ассасинов империи отправился неведомо куда неведомо зачем, после чего безвестно сгинул.
       Но Ильнур - сразу же вспоминается Каладан, свидетельство о рождении, роспись неизвестной Мириам Нидаль; Ильнур - первое имя императора Муаддиба. Ильнур - это память о былых оскорблениях, о проклятии незаконного рождения и клейме неполноценности. Гарни Холлек должен был исчезнуть, слишком много всего он видел и знал, старые слуги опасны для правителей; никто не расскажет, какая обида ожила для Пола в ту минуту, но не случайно он именно так, а не иначе он подписал приговор, каким и было то последнее задание, с которого главе военного ведомства не суждено было вернуться.
       Впрочем, Гарни Холлек - лишь наиболее заметная фигура в длинном списке людей - девятнадцать имен мне удалось насчитать - знавших правду о смерти герцога Лето Атридеса и не доживших до коронации его сына. Режиссерам этого грандиозного вселенского спектакля подобные свидетели были ни к чему; их жизни оборвались при обстоятельствах столь же малопонятных, как и жизнь старины Гарни, с той лишь разницей, что все эти несчастные случаи и загадочные исчезновения не вызвали такого интереса. Холлек до последнего дня считал леди Джессику убийцей своего любимого герцога, а Пола - соучастником, и едва необходимость в этом сильном и опасном человеке отпала, Муаддиб незамедлительно принял меры. Что-то подсказывает мне, что отсутствие пышных погребальных церемоний далеко не случайно, не так легко лучший фехтовальщик империи оставил этот мир - ни один из четырех федаинов не вернулся с того зловещего задания, на которое их отправил таинственный Ильнур.
      
       Итак, мороча головы воротилам ландсраата, заигрывая с Гильдией, воюя с матерью, а чуть позже - с сестрой, переписывая прошлое кровью старых друзей, Муаддиб начал свое правление. Складывается впечатление, что он пытается усидеть даже не между двумя, а между всеми существующими стульями сразу. Казалось бы, самоубийственная, заранее обреченная на провал тактика, но вот чудо, довольно долгое время она срабатывает; не имея ни силы, ни авторитета своего предшественника, Пол Атридес царствует вполне успешно. Ему внимает мир, его слушаются, к нему спешат на поклон. Причиной тому - дикая грызня, разгоревшаяся между Великими Домами после свержения старого императора. Едва рассыпалась железная узда, натянутая дряхлеющей, но твердой рукой Шаддама, как все предыдущие договоренности, стоившие ему трона, полетели под стол, неистовая свора космических кланов затеяла безобразную драку за передел власти и доходов. Во время этой нескончаемой склоки вдруг стало модно апеллировать к мнению императора как к третейскому судье, царское слово пока не утратило веса, и популярность Муаддиба оставалась по-прежнему высокой, в эти пять-шесть лет он все еще купается в лучах славы. В переменчивой обстановке взаимной ненависти, ударов и контрударов, возникающих и разваливающихся союзов Пол Атридес чувствовал себя как рыба в воде, хитрил, маневрировал и не упускал случая поддержать собственный престиж.
      
       Однако главы Великих Домов умели чудесным образом забывать о своих раздорах и распрях, лишь только дело доходило до угрозы общим интересам. Спайсу был уготован еще довольно долгий век, а разожженная в качестве декорации партизанская война на Дюне все более перерастала в настоящую, путая парламентским заправилам все планы. У фрименов теперь было сколько угодно оружия, кризис обострил межродовые конфликты, междуусобицы заполыхали уже не на шутку, и контролировать добычу становилось все труднее. То, что задумывалось как средство в борьбе с Шаддамом, ныне оборачивалось против самих же создателей - джинн не желал возвращаться в бутылку. На Муаддиба и его воинов нечего было и надеяться, и вот тогда на свет родилась идея джихада.
       Как повелось на Дюне, уже само название не просто глупость, а глупость в квадрате. Во-первых, никаким исламом в этом предприятии и не пахло. Во-вторых, задач духовного одоления неверных тоже никто не ставил. Просто людям, не знающим другого ремесла, кроме войны и потерявшим привычный заработок, предложили отправиться воевать на очень выгодных условиях. На неслыханно выгодных условиях. А не захотевший ссориться с парламентом император выступил в роли главного вербовщика. Политические методы мало меняются с течением веков. Подобно тому, как Эдуард Длинноногий некогда полагал, что в Шотландии слишком много шотландцев, лидеры ландсраата решили, что на Дюне слишком много фрименов. Это и назвали джихадом.
      
       Официальная версия сообщает нам о джихаде на удивление мало, буквально две строчки: "Орды фанатиков вырвались с Дюны в космос, и под зеленым знаменем Атридесов завоевали для своего повелителя сорок тысяч миров". И все. Что это были за орды, где эти сорок тысяч миров - нигде никакого ответа вы не найдете, по этому поводу у наших летописцев обычное недержание слов вдруг сменяется заговором молчания. Попробуем разобраться сами.
       Итак, легионы фанатиков выплеснулись во Вселенную. Что зеленое знамя Атридесов и Муаддиб тут решительно не при чем, ясно с самого начала, но что же это были за легионы? Даже если довериться заведомо раздутым цифрам имперской статистики, даже если дать себя убедить непомерно завышенным подсчетам, то и в этом случае выходит, что за все одиннадцать лет джихада арракинское ополчение никак не могло превысить пяти с половиной - шести миллионов человек. Очевидно, что с таким войском тысяч миров не завоюешь. Впрочем, по данным даже лояльных к режиму исследователей, эти цифры - чистейший вымысел, реально арракинских моджахедов было по крайней мере, в два раза меньше, но и это число - верхний предел для скудно населенной Дюны.
       Естественно, никаких сорока тысяч миров они не завоевывали, да никто и не собирался им этого позволить. Фрименов использовали в качестве вспомогательных сил в тех то разгорающихся, то затихающих конфликтах и локальных войнах "третьего мира", которые вели колониальные армии и экспедиционные корпуса Великих Домов, объединенные теперь с бывшими императорскими частями. Не забавно ли - фримены сражались плечом к плечу со своими вчерашними врагами - сардукарами! Разумеется, к владениям Сорока Домов, а уж тем более к базовым планетам фрименов и близко не подпускали. Арракинские наемники обходились ландсраату в очень приличные суммы, но неизменно подтверждали звание "псов войны", однако командование смотрело на них как на дикарей, использовало, как пушечное мясо, бросая в прорывы, и затыкая ими самые безнадежные места.
       Легенда рисует нам фрименов как непревзойденных, непобедимых воинов. Таковыми они и были - в пустынях Дюны, в горах, в своих родных пещерах, на партизанской войне. Но на планетах обильно обводненных, в лесах, где другие законы и тактика, в снежном высокогорье, в условиях полноценной зимы фримены терялись - и гибли.
       Следует учитывать еще и то, что фримены, сколько бы их ни собрать, никогда не становились армией в прямом смысле этого слова - они были спецназом, до некоторой степени десантниками, но главным образом - элитными диверсантами, обученными работать группами максимум по семь-девять человек, где каждый был универсалом, самодостаточной боевой единицей и мастером импровизации, не нуждающимся ни в каком командовании. Привыкшие к семейно-родовому взаимодействию в отечественных песках и скалах, они имели самое смутное представление о методах, навыках и даже элементарной дисциплине в составе дивизии, полка или роты - невольно вспоминается китайская поговорка о стаде тигров, выгнанных из леса на равнину. В итоге, как ни трудно такое представить, чудо-воины, хотя и дорого продавали свои жизни, но сплошь и рядом проигрывали средним, рядовым частям - и гибли.
       Сыграла роль и еще одна, уж и вовсе необъяснимая странность. Бог знает почему, но фримены на удивление скверно ладили с современной военной техникой. Простой пример - за всю историю ни один из арракинских Свободных не стал высококлассным летчиком. Да и любая другая, в общем-то нехитрая премудрость - спутниковое наведение, лазерная подсветка и прочие обыденные вещи - никак не желали укладываться у них в головах, от рядового до командира высшего звена. Даже десятилетие спустя, уже на Дюне, молодое поколение, получившее уже иное образование, по-прежнему считало, что пуля - дура, а нож - молодец. Поэтому легко себе представить, что в открытом бою с технически более грамотным и оснащенным противником фримены демонстрировали единственно фанатичную неустрашимость - и гибли.
       В результате итоге джихада иначе как катастрофическими назвать нельзя. Реальные данные здесь искажены и фальсифицированы еще более, нежели везде, но уровень потерь в семьдесят-восемьдесят процентов просчитывается несомненно. На Арракисе любая статистика очень и очень приблизительна, но данные на двести тринадцатый год позволяют говорить о том, что мужское население Дюны было выбито по крайней мере на треть. Арракин превратился в город инвалидов - нигде и никогда не видели столько калек и увечных. Таким образом - к слову о сорока тысячах миров - единственной планетой, в полной мере испытавшей на себе ужасы джихада, оказалась сама Дюна.
       Но джихад имел еще одно, очень далеко идущее последствие, о котором даже вскользь упоминается в соответствующей беллетристике. Девять десятых уцелевших и вышедших в отставку ветеранов возвращались обратно на Дюну, и подавляющее большинство из них Муаддиб брал на собственную военную службу, куда они, не имея ни профессии, ни работы, шли весьма охотно. Наученный опытом общения с ландсраатом, император не жалел денег на вооруженные силы, и к началу десятых годов сложилась парадоксальная ситуация: на все более пустеющих просторах севера обеих песочниц располагалась и год от года увеличивала мощь оснащенная новейшим вооружением восьмисоттысячная армия. Составляли ее не только магрибские фримены, но немалая часть других северо-западных кланов, там можно было встретить уроженцев Хорамшаха, Хаммады и даже выходцев с такого дальнего предела, как Бааль-Дахар, так что зона императорского влияния на Арракисе серьезно расширилась, и Пол Атридес куда более уверенным взглядом мог смотреть на непокорный юг.
      
       Чем же еще занят император в эти смутные годы? Во-первых и в главных он строит в Арракине императорский дворец. Муаддиб будет строить его всю жизнь, и все-таки этот архитектурный кошмар невозможного смешения всех существующих стилей так и остался незаконченным. Мне он больше всего напоминает иофановский Дворец Советов, разве что без циклопического идола на макушке, и еще с той разницей, что дюнский монстр был еще странным образом вытянут в длину, отчего - особенно при взгляде с воздуха - приобрел сходство не то с железнодорожным вагоном, не то с лагерным бараком. Можно лишь пожалеть о чудовищных количествах великолепного местного и привозного камня, затраченного на отделку.
       Во-вторых, большую часть свободного от строительного надзора времени Муаддиб тратил на плач и жалобы, которые имперские средства массовой информации, а также дипломатические службы немедленно разносили по всему свету. В основном император страдал из-за того, что никак не может остановить ту самую священную войну, на которую почти еженедельно отправлял все новые партии своих подданных. Звучало это обычно так: после длинного нравоучительного вступления он произносил несвязный ворох неудобопонятных фраз мистического содержания, а затем, с неизменным рыданием в голосе, заключал: "...и тогда я остановлю джихад". Так бедняга переживал все одиннадцать лет избиения собственного народа, ни разу пальцем не шевельнув, дабы что-то предпринять на самом деле.
       Своим излияниям император предавался во многих местах, но особое предпочтение отдавал могиле отца, несколько неожиданно появившейся в Арракине полтора года спустя после воцарения Муаддиба. На нее взгромоздили обломок скалы, напоминающей петербургский Гром-камень, но вместо великого самодержца с лошадью и змеей на него регулярно забирался сам Муаддиб, и перед специально собранной публикой, на три четверти состоящей из невольников своей доли - дипломатов и журналистов - поизносил мрачные речи, год от года все длиннее и зануднее.
       Еще время от времени император заседал в своем карманном парламенте, среди верных наибов, глав фрименских родов, давно переведенных на роли фольклорных статистов - это были те самые, описанные Толстым, тесемки внутри кареты, держась за которые, ребенок думает, что правит. Бог знает, что за решения они там принимали - никаких протоколов не велось, и по значению эти уютные домашние спектакли вряд ли выходили за пределы дворца.
       Исходя из всего этого, весьма закономерным кажется тот факт, что с годами Муаддиб все больше и больше начинал копировать манеры и привычки императора Шаддама. Был воспроизведен весь этикет предыдущего двора, тщательно восстановлена атрибутика и, вслед за Шаддамом, Атридес с увлечением занялся игрой в политику с побитым молью орденом Бене Гессерит, вожди которого быстро превращались в незатейливых дворцовых прихлебателей. Император, однако, относился к этим развлечениям вполне серьезно и даже выписал для них из ссылки превратившуюся в ветхую старушку Хелен Моахим!
      
       Но Арракин - это еще далеко не вся Дюна, и за горами Защитной стены закипали страсти самые неподдельные. Восточным оплотом империи стал Хайдарабад, вотчина Абу Резуни Стилгара, второй по величине город Большого Рифта. Расположенный в седловине основного хребта, который, происходи дело на Земле, непременно назвали бы Водораздельным, Хайдарабад господствовал над севером обеих пустынь, над торговым трактом между ними и над значительной частью уходящих на юг ущелий Центрального Рифта. Первый вельможа государства, министр обороны и внутренних дел, Стилгар получил в власть, о которой прежде мог только мечтать, но все же происходящие перемены озадачивали его и сбивали с толку до такой степени, что временами он чувствовал себя не в своей тарелке и о многих вещах старался просто не думать.
       Абу Резуни оказался слугой того самого ненавистного режима, с которым неустанно боролся все свои пятьдесят пять лет, а его воины стали костяком императорской гвардии. От новой власти фримены не получили по спайсу никакого контракта - ни лицензий, ни отчислений - как и в харконненскую эпоху, меланж полностью вывозился федеральными подрядчиками, и на Дюне по-прежнему пышным цветом цвела контрабанда, и совершенно так же, как и Харконнены, Муаддиб начал беспощадно с ней бороться, но теперь уже руками Стилгара и его соплеменников.
       Для Абу-Резуни война с соседями и подчинение себе других родовых группировок было обычным делом, ни малейших иллюзий насчет цены власти и богатства он не питал, и стоять на пути у сходящей лавины отнюдь не собирался, однако прекрасно понимал, что в глазах всей пустыни становится отступником и предателем, причем традиционным отступником и предателем - он был далеко не первым лидером Сопротивления, перешедшим на сторону оккупационных властей. Даже часть родни отшатнулась от новоявленного блюстителя имперских интересов. Ко всему прочему, компенсацию за потерю доходов от контрабанды Муаддиб предлагал более чем скромную, свято полагая, что любой житель Дюны должен быть счастлив уже тем, что выполняет волю императора - а Стилгар знал, что политика одного кнута в отсутствие пряника как правило, приводит к результатам противоположным задуманному. Юго-Восточный Рифт, владения Конфедерации Южных Эмиратов, где ныне сосредоточились основные запасы меланжа, постепенно сплачивал вокруг себя всех недовольных, в пустыне все четче проступала невидимая граница, и Стилгар все чаще хмурил брови - опыт подсказывал ему, что границы имеют дурное свойство превращаться в линии фронта.
      
       Хайдарабад - это не только военная база императора, это еще и один из красивейших городов Дюны, звезда Северного Рифта и, ко всему прочему, резиденция могущественной сестры Муаддиба - Алии. Хайдарабад - дитя высокогорья, он стоит на стыке трех ущелий, трех горных долин. В какие-то давние времена река, бежавшая с севера, натолкнулась на неподатливые гранитный клин и разделилась на два потока, правый и левый, проложившие себе путь сквозь кручи и оставившие между собой гигантский, похожий на корабль, выступ. На самом его обрыве, над местом слияния горных проходов, воздвигнут многобашенный храм аль Макаха, более известный, как храм Алии, с которого, в широкой горловине разошедшихся каменных стен, открывается изумительный вид на далекие заснеженные хребты.
       Если Арракин - это бесформенное пятно произвольно рассыпанных зданий на ровном плоскогорье, которое подземные силы подняли над пустыней, то Хайдарабад буквально врос в окружающие скалы. Здесь, как в знаменитой Петре, много домов просто вырезано в камне, а те, что сложены человеческими руками, кажутся их естественным продолжением - но однообразия, подобного пчелиным сотам, тут нет, каждый дом несет на себе печать фантазии своего создателя. Все вместе, в ансамбле, они напоминают творения Гауди - прихотливость, схожесть с природными формами, и ни одной прямой линии. В архитектуре Хайдарабада, опять-таки в отличие от арракинского официоза, ясно читаются этапы развития пустынного зодчества, отражающие вехи в противостоянии жестокому, беспощадному климату: сооружения более ранних эпох - дома с непомерно толстыми стенами и большими, неразделенными внутренними объемами - аналоги пещер, не поддающиеся прогреву самого безжалостного солнца; далее, с приходом новых материалов, появляются дома-матрешки, словно вставленные один в другой, со сложными навесными фасадами, двойными и тройными крышами, усиливающими тень и создающими многочисленные воздушные прослойки. Ниже по склону встречаются жилища, построенные уже в более мягкие времена - с верандами, колоннадами и небольшими садами во внутренних двориках, куда подводятся трубы водосборных устройств.
       Такой многоуровневый дом, состоящий из нескольких, заключенных друг в друге изолированных зон, защищал не только от жары и ветров, но и от вездесущего песка, хотя обычно для этой цели применяли куда более простое решение - фильтры типа "циклон". Это бесхитростное изобретение прекрасно работало даже во время песчаных бурь: вентиляция осуществлялась не при помощи окон и дверей, как правило, герметично закрытых, а за счет коленчатых ходов в стенах, проходивших через воронкообразную камеру с пескосборником. При входе в камеру воздушное давление неизбежно падало, песчинки теряли "убойную силу" и осыпались вниз. Практически любой фримен мог позволить себе установить электронную систему искусственного климата с многоступенчатой фильтрацией и кондиционером-увлажнителем, но Свободные не спешили отказываться от дедовских методов.
      
       Алия вернулась в Хайдарабад по просьбе Пола - в начале двухсотых годов он еще безоглядно доверял сестре и хотел иметь в восточной столице верные глаза и уши. Ничего удивительного в таком выборе не было - дочь Джессики и Лето Атридеса родилась и выросла в Хайдарабаде, дом Стилгара считала своим, а двух его жен, сыновей и дочерей - своей семьей. Фарух, старший сын Стилгара (будущий король Объединенных Эмиратов Фарух I), был влюблен в свою светловолосую названную сестру до конца дней.
       Революция двести первого года тоже застала Алию в Хайдарабаде, и лишь годы спустя она с изумлением узнала, что, оказывается, в двухлетнем возрасте была захвачена сардукарами, доставлена к императорскому двору, где разговаривала с самим Шаддамом IV, после чего собственноручно убила родного дедушку - барона Владимира.
       В то время Алия была в полном восторге от своего брата. Он герой, он красавец, его все слушаются, и он поселил ее во дворце! Сколь бы ни было велико влияние таинственной генетической памяти, но какая же девочка в девять лет не мечтает стать принцессой! А там, глядишь, недалеко и до прекрасного принца на белом коне... Алия стала фанатичной поклонницей Муаддиба-Махди, со всей фрименской наивностью она слушала его мистические речи и с чистым сердцем верила, что он могуч, мудр, непобедим, и что его пришествие - счастье и великое благо для Свободных. Нечего и говорить, что в конфликте Пола с матерью она полностью держала сторону брата, искренне недоумевая: как же умная и добрая Джессика может не понимать таких простых вещей?
       На Дюне взрослеют быстро. В шестнадцать лет Алия уже сложившаяся девушка - высокий рост, спортивная фигура, громадные серые глаза, по-харконненски прямая, тупо срезанная линия носа, переходящая в лоб без всякой впадины переносицы, светлорусые, коротко остриженные волосы. В Хайдарабаде для нее восстанавливают храм аль Макаха, она лично, со всей строгостью, отбирает для него жриц, организует и проводит службы, тренирует своих подопечных и самозабвенно тренируется сама - ей во всем хочется походить на Пола, мастера боевых искусств, и она достигает виртуозности во владении ножом. Того же Алия требует и от ее жриц-амазонок, так что спустя некоторое время в этом новом женском Шаолине ее окружает целая личная гвардия. Вместе с внешностью Алия унаследовала и горячий харконненский нрав, всю свою энергию шестнадцатилетняя принцесса вкладывает в свои духовно-спортивные начинания и живет в абсолютной гармонии с миром и с собой. Император доволен и даже тронут тем рвением, с каким сестра выполняет его волю.
      
       Но Муаддиб рано сбросил со счетов леди Джессику. В отличие от брата, Алия не порвала отношений с матерью, их общение продолжалось в старинной традиционной форме - в виде переписки, составившей, в итоге, пять томов. Содержание сей эпистолярной эпопеи на первый взгляд, достаточно невинно - издалека, с Каладана, Джессика продолжала руководить образованием дочери. Она пишет для нее программы, присылает книги и записи с собственными обширными комментариями, похожими на лекции, рекомендует или не рекомендует тех или иных авторов и преподавателей. Суть, однако, залегает гораздо глубже. Через обширную сеть друзей и приверженцев Джессика отлично осведомлена обо всем, происходящем на Дюне, и постепенно, исподволь, с величайшим терпением она разъясняет юной максималистке истинную подоплеку арракинских политических коллизий. "Я боюсь за тебя, - писала Джессика зимой двести восьмого года. - Иллюзии опасны, как гранаты. Разлетаясь на осколки, они способны убивать".
      
       Алия оказалась умной девушкой - не сразу, но у нее начинают открываться глаза. Хайдарабадский базар кипит разговорами и рассказами о незатихающей войне, о контрабанде и императорских расправах с неугодными. Дюну высасывает джихад, а в пустыне льется все больше крови; люди бегут на юг. Алия понемногу понимает, что в арракинском дворце никаких эпохальных решений не принимают, что император все больше превращается в нахлебника Гильдии, и все его выходы к народу - не более, чем показ мод, по-настоящему он только и умеет, что убивать тех, кто ему противоречит. Но что самое кошмарное в этом кошмаре, так это то, что ее, Алии, увлеченное, ревностное религиозное служение - тоже очередная бутафория в императорском спектакле!
       Джессика была права, подобные открытия не проходят даром - на рубеже восемнадцатилетия у Алии упоение жизнью сменилось глубочайшей депрессией. Она замыкается в себе, почти перестает разговаривать, оставляет службу в храме и нигде не показывается, лишь с неистовой яростью продолжает тренировки. Стилгар с тревогой доносит в Арракин, что сестра императора, видимо, заболела.
       Но у Муаддиба тонкий нюх на крамолу. Образовательная переписка с Джессикой для него не секрет, и ему не надо объяснять, откуда задул ветер. Полу известен бешеный, неукротимый характер Алии, он знает о ее фантастической популярности у фрименов, и дальше уже нетрудно понять, какая бомба задымила у самого основания трона. С приходом лидера даже самый вялый ропот может запросто обернуться смутой. Выждав время и видя, что ситуация не улучшается, Муаддиб делает привычные для себя выводы и вызывает Алию во дворец для разговора.
       Алия прибыла, но разговор, по выражению прославленного классика, вышел какой-то странный, а вернее сказать, совсем не вышел. Стенограмма цела, но приводить ее нет смысла - в течение примерно сорока минут Алия задает, по сути дела, один и тот же вопрос, а Пол всеми способами пытается уклониться от ответа. Звучит это так: зачем Пол приказал расстрелять их давнего знакомого, главу соседнего с Табром клана Карнак, Назима Айги?
       Вся натура Пола противится ответу на столь категорично, в лоб поставленный вопрос; император жмется, отнекивается, пытается сменить тему и перевести беседу в другое русло, но Алия неумолима - зачем было убивать не раз в прошлом их выручавшего давнего союзника? Муаддиб плетет что-то с пятого на десятое, ссылается на мучающие его пророческие видения, на тяжкую долю властителя, но Алия твердит свое: зачем? Не правду ли говорят, что император уже боится собственной тени, и из одной подозрительности готов убивать направо и налево? А правда ли, что императорская казна задолжала Айги полтора миллиона фунтов и не собиралась отдавать?
       Пол начинает было запутанную фразу о специфике государственного правления, но, чувствуя бессмысленность дальнейших уверток, обрывает сам себя на полуслове и выходит из зала, куда сейчас же входят два десятка особо доверенных императорских федаинов. У них приказ немедленно доставить Алию в некий отдаленный съетч "на лечение".
       Муаддиб не учел того, что во фрименской натуре Алии и религиозность, и в чем-то детская наивность превосходно уживаются с чисто житейским прагматизмом, и прагматизм этот весьма конкретного свойства. Официальная версия упрямо отказывает Свободным в любом другом оружии, кроме ножа из зуба Шай Хулуда. Такие ножи действительно существовали, но это были ритуальные предметы для соответствующих ритуалов, и практического боевого значения они не имели, для схватки с настоящим врагом у фрименов хватало приспособлений и без него. Не знаю, какая другая нация была так изобретательна по части оружия. Обычно каждый фримен носил на себе целый набор ножей, метательных звездочек, взрывных таблеток, и еще невесть чего, но основным был длинный, чуть выгнутый кинжал наподобие японского вакидзаси, выкованный из местного булата - крученой многожильной стали, дававшей дивный рисунок на лезвии. После закалки по секретному рецепту, ведомому лишь избранным мастерам, такой клинок приобретал качества, о которых впору рассказывать сказки.
       Алия заранее провела во дворец своих храмовых стражниц-амазонок, обученных всем хитростям рукопашного боя, и когда опечаленный Пол вышел, в зале открылись не только те двери, в которые вошли его федаины. Можно спорить, кто был техничнее, кто оказался лучше подготовлен и вооружен, но главное то, что девушек было вчетверо больше - император, опасаясь скандала, призвал лишь наиболее надежных, Алия же привела всех. Ее тигрицы, искрошив доверенных лиц императора, без всяких иносказаний, в куски, вывели свою предводительницу из дворца живую и невредимую. Подоспела охрана, но обнаружила лишь трупы, пол, залитый кровью, с россыпями отсеченных пальцев, отрубленными руками, ногами и выпущенными кишками, после чего была вынуждена сообщить императору, что Алия и сопровождающие ее лица на одиннадцати орнитоптерах только что отбыли в неизвестном направлении. Муаддиб, в еженедельном теле- и радиообращении, с грустью посетовал на излишнюю неуступчивость своей почтенной сестры.
      
      
      
      
       ГЛАВА ШЕСТАЯ.
      
      
       Бегство Алии как бы открывает следующий акт в арракинской драме, события переходят в иную фазу, действие обостряется, и в начале этого акта на сцене появляется новый персонаж. Я, правда, уже упоминал о нем - это Владимир Синельников, он же Уолтер Брэдли, крэймондский культурный атташе, тот самый, что столь красочно описал свою встречу с покойным Фейдом Харконненом, но в этот раз нам придется чуть дольше задержать внимание на его личности.
       Судьба его сложна, в чем-то драматична, и многие ее повороты трудно объяснить. Медик по образованию и авантюрист по складу характера, Синельников перепробовал несметное число специальностей, старательно обходя лишь ту, для которой его предназначил Господь Бог - мало кто зарывал свой талант в землю с такой настойчивостью. Владимир был гением зоопсихологии, причем гением, по масштабу несопоставимым ни с чем, дотоле известным. Природа его дара так и осталась неисследованной - был ли он экстрасенсом неслыханной мощи, магом, или посланцем иных миров - неведомо, но если человек вялым движением руки останавливает яростно несущееся слоновье стадо, или за ухо оттаскивает от водопоя полуторатонного махайрода, очевидно, что перед нами феномен, достойный изучения. К величайшему сожалению, как раз этого и не произошло. Синельников относился к собственным способностям откровенно наплевательски, и в результате оказался потерян для науки.
       Поговорка утверждает, что слава - крылья таланта, вот только слушаются эти крылья очень плохо и могут занести совсем не туда - именно так и вышло в случае с Синельниковым. Известность сшутила с ним скверную шутку - нельзя сказать, чтобы он так уж любил приключения, но, похоже, приключения любили его - он побывал в десятках миров и переделок, и в конце концов, пригретый влиятельной Крэймондской корпорацией, стал международным переговорщиком-миротворцем в "горячих точках". Владимир прошел специальную подготовку во всех известных рейнджерских, спецназовских и диверсионных школах, дело знал и превратился в очень недурного дипломата и разведчика, но все же, надо признать, с людьми у него получалось хуже, чем с животными.
       Далее, как это бывает, очередная перестановка в руководстве стоила ему карьеры, примерно в это же время он расходится с женой, безнадежно ссорится с повзрослевшей дочерью, и на почве всех этих коллизий Синельников впадает в меланхолию, и решает переломить судьбу еще раз - удалиться в пустыню и стать отшельником. Может быть, даже святым отшельником. А где искать пустыню, ему известно очень хорошо.
       Бог знает почему, но Брэдли-Синельников любил Дюну. Чем-то были ему интересны эти неприветливые, враждебные всему человеческому края. Я уже говорил, что его наследие - свыше сотни объемистых записных книжек - бесценный этнографический материал, целая энциклопедия жизни пустынных племен того времени. Правда, свои наблюдения Синельников вел без всякой системы и порядка, следуя завету Боконона: "Записывай все подряд" - заинтересовавшие его выражения разных диалектов перемежаются с кулинарными рецептами и зарисовками узоров на кувшинах, затем вдруг появляется чья-то родословная и набросок карты какой-то местности с названиями, стрелками и крестиками, далее следует свадебный панегирик и обрывок базарной истории в вольном пересказе...
       Сейчас, однако, для нас важно то, что, вернувшись на Дюну зимой двести десятого года и угодив прямо с небес в самую гущу антиимператорской смуты, Синельников оказался, по воле случая, единственным, кто зафиксировал несколько ключевых эпизодов начального, самого туманного периода военного противостояния на Дюне. Не расставаясь с диктофоном, он впоследствии распечатывал эти записи и снабжал их различными саркастическими ремарками и комментариями, сохранив для нас, таким образом, очень любопытные разговоры и подробности, обреченные, казалось бы, кануть в безвестность.
       К сожалению, просто, напрямую передать слово этому оригинальному автору нет никакой возможности - не рассчитывая стяжать какие-либо литературные лавры, Владимир вел свою хронику исключительно для самого себя, нимало не заботясь о будущих читателях, оставляя значительные пробелы и понятные ему одному пометки, перескакивая с одного на другое, не страшась сиюминутных и мало идущих к делу отступлений, а кроме того, пренебрегая необходимыми порой объяснениями - невольно вспоминаются легендарные приключения Бена Ганна. Поэтому, призывая в свидетели Уолтера Брэдли-Синельникова и безусловно доверяя его правдивости и точности изображений, я все же вынужден прибегнуть к пересказу и лишь постараться с максимальной полнотой передать смысл подлинника.
      
       Судя по схематично перерисованному аэрофотоснимку, Синельников высадился где-то в районе Карамага, то есть в центре Восточного Рифта, в самом сердце пустыни, в стороне от любых троп и поселений. Высадка прошла неудачно и мало чем отличалась от аварии - у древнего и до предела разболтанного шаттла какого-то торговца оружием, который Синельников арендовал вместе с хозяином, при посадке отказали чуть ли не все системы одновременно, и эта летающая кофемолка грохнулась оземь без всякой нежности и совсем не там, где надо. Пилот погиб, а Синельникова зажало в проходе так, что он в течение двух часов с муками выбирался наружу через переклиненный шлюз. Но вот выбрался и даже сумел вытащить рюкзак с вещами и продуктами.
       Стояла черная звездная ночь, пустыню сковал мороз, изо рта валил пар, на схваченном инеем песке лежали густые синие тени. Большая полная луна с дымчатым профилем мыши-муаддиба уже поднялась в зенит, малая едва показалась над темным зубчатым горизонтом. Синельников осмотрелся и глубоко вздохнул, потом принялся распаковывать мешок и, ежась от холода, долго забирался в приготовленный стилсьют. Застегнувшись и зашнуровавшись, он затолкал в прихваченную ремешком кобуру на бедре свой любимый "вальтер-99", забросил рюкзак на спину и зашагал на запад, к далеким горам.
       В скалах, тонкую колючую полоску которых он сейчас видел перед собой, еще в бытность дипломатом у него была база, где оставалось немало снаряжения и разных вещей, полезных для жизни в пустыне. Если бы не эта глупая авария, он мог бы быть там уже к полудню и всерьез задуматься над выбором места для задуманного отшельничества. Теперь же планы менялись. Впрочем, рассуждал Синельников, времени впереди сколько угодно.
       Он даже не подозревал, какие большие перемены планов его ждут. Двое моджахедов, дозорные маленького походного двора Алии, пробиравшейся на юг, грелись у инфракрасного уловителя, малозаметного с воздуха, в часе ходьбы от точки, а вернее сказать, кляксы синельниковского приземления, и так уж было угодно судьбе, чтобы Владимир вышел прямо на них. Завидев направленные на него пламегасители тупорылых "акаэсов", он обрадовался, сочтя этот привет с родины добрым предзнаменованием; произнеся непонятное приветствие "Бон суар, граждане духи", он без сопротивления дал себя обыскать и тоже присел у комелька погреть руки. Фрименские рейнджеры, посмеиваясь над налитым водой пришельцем из другого мира, неспешно беседовали на варварском арабском, решая, как поступить с пленником - забрать только вещи и прикончить на месте, или все же доставить к Алие - вдруг что-то знает. Звали их Азиз и Аристарх. Они очень удивились, когда незнакомец неожиданно обратился к ним на их родном языке без малейшего акцента:
       - Спасибо, ребята, за гостеприимство, но мне пора, - сказал отогревшийся Синельников, и дальше начались чудеса, потому что Азиз вдруг оказался лежащим на песке лицом вниз с довольно болезненно заломленной рукой и чужой ногой на спине, а ствол его автомата уперся прямо в физиономию Аристарха.
       - Ты, дядя, ножичек-то брось, - дружелюбно предложил Синельников. - И жив останешься. А то не скоро племя получит твою воду... И ты, земляк, полежи спокойно, а то я огорчусь и тебя огорчу. Невыносимо.
       Синельников отложил "акаэс" и вновь занялся укладкой своих вещей. Фримены не шевелились - они были настоящими детьми пустыни, и в четверть секунды осознали ту истину, что вооруженный или безоружный, стоя к ним спиной или как угодно, этот человек в любом случае держит в руках их жизни. Закончив собираться, Синельников заглянул в походный скарб хозяев и тут же присвистнул:
       - Ничего себе, "ройалы"! Господи, прелесть какая... Эй, борода, к ним патроны продаются?
       - Продаются, - едва заметно кивнул Азиз и растопырил пальцы в знак того, что не замышляет ничего худого.
       - Здорово... Не могу удержаться, вот уже и седой стал, а все ума не прибавилось... Не обижайтесь, ребята, винтовки вам, конечно, оставлю, а эти штуки заберу. Считайте, что купил, вот двести солариев, должно хватить...
       Здесь, однако, плавное течение беседы прервалось. Раздался звук, который невозможно спутать ни с чем другим - гул дрожащей земли и нарастающий шорох осыпающегося песка. В серебряном лунном свете на людей надвигался холм, катился четырехметровый песчаный вал, словно одна из дюн, обезумев, вдруг понеслась по пустыне со скоростью девяносто миль в час. Это приближался Шай-Хулуд, владыка Арракиса; страшной концентрации дух спайса в смеси с кислородным выхлопом ударил в ноздри. Фримены прянули в сторону и, не решаясь подняться, поползли прочь на четвереньках, волоча за собой ездовые крюки и предпочитая смерть от пули кошмарной гибели в пасти червя. Синельников обернулся.
       - Боже, да что же за вонища... Спокойно, парни, это за мной... моя лягушонка в коробчонке едет... Пушки ваши я тут положу, а печурку свою приберите, неровен час, запорошу...
       Роковая гора была уже рядом, почва тряслась под ногами, фримены, отползя и повернувшись, ждали неминуемого финала, но тут произошло чудо, какого никто не видывал с сотворения мира. Чужеземец небрежно поднял руку - гул стих, вал остановился и осел. Открылась чешуйчатая, страшная и громадная, как землепроходческий щит, морда червя - и червь этот стоял и ждал. У Азиза и Аристарха отвалились челюсти; бедуины, вцепившись пальцами в заледенелый песок, смотрели, дико выпучив глаза.
       Синельников бросил автоматы, совладал с непослушной лямкой рюкзака и подошел вплотную к червю. Азиз тихо захрипел. Без крюков, неловко хватаясь за щербатые бугры чешуй, неизвестный влез на почти пятиметровую высоту и принялся выискивать место поудобнее.
       - Не продыхнуть, - пожаловался он сверху окостеневшим фрименам. - Ну, ребята, бывайте. Как будущий святой отшельник, заранее отпускаю вам грехи.
       Тут к Аристарху вернулся дар речи. С невиданной быстротой побежав на карачках, он кинулся вперед, по дороге на мгновение запутался в автоматных ремнях, остервенело дрыгнул ногой, и полузакричал, полузашипел не своим сиплым голосом:
       - О Великий! Что мы должны знать? Открой, скажи твоим рабам, чему ты учишь, что... что проповедуешь?
       Синельников пришел в некоторое замешательство. С одной стороны, ему было приятно, что его отшельничество с первых же шагов имеет такой успех, с другой стороны, он был совершенно не готов к тому, что нужно будет что-то проповедовать. Но назвался груздем - не говори, что не дюж. Владимир крепко поскреб щетину на подбородке.
       - Я не проповедую, я исповедую, - ответил он. - Исповедую пустыню. Вот так.
       - А когда, - не унимался Аристарх, - когда ты явишь нам свет твоего учения?
       Синельников окончательно смутился.
       - Ммм... Там видно будет, - промычал кандидат в отшельники и пнул ближайший гребень. - Давай, камазер...
       Пустыня дрогнула, и червь, вздымая песчаную волну, унес новообретенного святого прочь, а двое фрименов остались стоять на коленях с разинутыми ртами.
       Через три часа в одной из карамагских пещер они точно так же стояли перед Алией, и Аристарх рассказывал с горящими глазами:
       - И я спросил: "Скажи, в чем смысл твоего учения?" И он ответил: "Вы отступили от обычаев пустынной жизни бедуинов, в мерзости городов вы осквернили священные традиции предков - вернитесь, исполните древние заветы, или сгинете без следа!" И я спросил: "Когда ты явишь нам свои откровения?" И он ответил: "Я жду видения - оно придет, и я буду знать, когда открыть вам истину". После этого он произнес слова власти Шай-Хулуду на неизвестном языке и исчез из глаз. Азиз подтвердит все, что я сказал.
       Азиз страстно закивал, с трепетом глядя в серые глаза владычицы. Алия размышляла недолго.
       - Я хочу его видеть. Найдите и приведите ко мне. Уговаривайте вежливо. Джемаль, Лола, приготовьтесь. Возможно, здесь скрыт какой-то обман.
       - Это настоящий святой, - покачал головой Аристарх.
       - Я поняла, Аристарх. Можешь идти.
      
       Цепочка фрименов втянулась в полукруглую циркообразную впадину внутри скалистого островка среди барханов. В полумраке меж каменных стен звучно отдавался скрип песка по камню под подошвами.
       - Да куда же он делся? - сказал тот, что шел впереди. Он опустил маску и хмуро озирался. - В землю ушел?
       - Он человек видный, рослый, - с уважением произнес шедший сзади Аристарх.
       - Эй, ребята, потеряли чего?
       Все подняли головы. Прямо над ними, уютно устроившись в узкой расщелине, развалился Синельников, положив перед собой руки - раритетные длинноствольные "ройалы" с коробчатыми магазинами недоверчиво смотрели вниз парой черных стальных глаз.
       - Он? - почти беззвучно спросил первый фримен.
       - Ага, - восторженно признал Аристарх.
       Фримен сдержанно поклонился, упершись подбородком в водоводную трубку на левом плече.
       - Я Джемаль, это мои люди. Наша госпожа, милостивая Алия, приглашает тебя для беседы.
       - Мы что, родственники? - поинтересовался Синельников. - Почему на "ты"?
       - Приглашает в а с, - мрачно поправился Джемаль.
       - Чувствую, Джемаль, чем-то я вам не нравлюсь. Ну да ладно. Синельников, Владимир Викторович, без определенных занятий. Водички дадите? Литра полтора. У меня кончается.
       - Вы гость.
       - Ладно, сейчас.
      
       Они долго поднимались по вырубленной в отвесных скалах лестнице, потом шли по узким коридорам с уходящими во мрак неровными гранями потолков; в крохотном тамбуре, похожем на замочную скважину, у Синельникова деликатно отобрали все оружие, и дальше он очутился в зале, где еще находилось человек двадцать народу, горели светильники и у противоположной стены, в центре, в кресле с намеком на трон, сидела девушка в традиционном фрименском наряде с богатой и сложной вышивкой. Наступила тишина.
       - Так, - прервал молчание Синельников. - Бал-маскарад. Просто чувствую себя Жанной д'Арк. Орлеан взять не надо? Мадмуазель, у вас красивые глаза, и все остальное, наверное, не хуже, но вы не Алия. Впрочем, думаю, Алия где-то недалеко. Вы, ребята, сдурели. Вы радио слушаете? У меня вот есть приемничек. Вас ищет вся императорская армия. Каким местом думаете? Сидите здесь, по моим скромным подсчетам, как минимум, тридцать шесть часов. Над вами трижды прошел спутник с сенсорами. Не хочу никого обидеть, или показаться бестактным, но большинство из вас уже покойники. Или надеетесь, что Муаддиб станет церемониться?
       Группа стоявших слева от кресла расступилась, и на середину зала вышла Алия - в обычном стилсьюте с распахнутым верхним коконом.
       - Да, этот носик не обманывает, - сказал Синельников. - Давненько мы не виделись. Ты выросла.
       - Я узнала тебя, - ответила Алия. - Ты Брэдли, резидент Крэймонда. Что ты делаешь здесь?
       - Ничего не делаю. Отдохновения ищу. От трудов праведных. Алия, если у тебя осталась капля благоразумия, плюнь на эти китайские церемонии и беги.
       - Об этом съетче не знает никто, - холодно отозвалась Алия. Его нет ни на одной карте. И мы за пределами владений императора.
       - Рехнулась девка, - пробормотал Синельников. - Что значит - никто? Вас тут сорок человек - или, скажешь, я их во сне вижу? Они-то знают? Знают сорок, знает и сорок первый - и кому он успел рассказать? Какие тайны в наше время, опомнись!
       Тут прорвало Джемаля.
       - Как ты смеешь так разговаривать с госпожой? Кто ты таков?
       Синельников только отмахнулся.
       - Уймись, носач. Ты сам-то думаешь о чем, или нет? Защитничек хренов...
       Взгляд Джемаля стал бешеным, и он вдруг раскинул руки в стороны, словно собираясь обнять весь мир. Повинуясь этому знаку, к нему с двух сторон подскочили помощники и, ухватившись за рукава, начали стаскивать с него стилсьют.
       - Канли амтал, - прошипел Джемаль, щеря крупные белые зубы под стриженными усами, жесткая черная прядь, упав вдоль длинного хищного носа, перечеркнула смуглое лицо. - Ты мне ответишь по обычаю!
       Через минуту он уже стоял перед Синельниковым в одной набедренной повязке и со священным крис-ножом в руке, пожирая противника ненавидящим взором.
       - Вот дуралеи-то, - сокрушенно вздохнул Синельников. - Нашли время. Алия, это обязательно?
       Алия в чуть заметной растерянности шевельнула плечом и, отойдя назад, что-то неслышно сказала на ухо Джемалю. Тот и бровью не повел.
       - Нож его дайте!
       Синельникову принесли отобранный у него штык-нож от винтовки М-16, который он, после многолетних экспериментов, предпочитал всем диверсионным разработкам и ухищрениям. Повертев клинок в руках, Владимир засунул его сзади за пояс.
       - Защищайся! - сквозь зубы приказал Джемаль.
       - Да защищаюсь я; давай, дядя, не тяни, вот тоска, - сказал Синельников. Снять стилсьют он отказался и спокойно стоял на месте, устало глядя на распалившегося фримена. Джемаль, слегка пригнувшись, по-змеиному раскачиваясь из стороны в сторону и перекидывая нож из ладони в ладонь, некоторое время двигался по кругу, и затем прыгнул с обманным поворотом, молниеносно выбросив руку с ножом.
       А вот дальше произошло непонятное. Большинство присутствующих не увидело вообще ничего; некоторые потом (и очень потом, надо заметить) уверяли, что Синельников сделал ладонями такое движение, словно собирался плыть брассом - так ли, нет ли, неизвестно, но главное, что Джемаль вдруг оказался в воздухе, причем вверх ногами, и в такой позиции спиной вперед пролетел метра два, после чего грянулся об пол, подняв облако пыли, но, к своей чести, ножа не выпустив.
       - Ты полежи, отдышись, - приветливо предложил Синельников, стоявший без перемен на прежнем месте. - Да, братан, не учили тебя по Кадочникову. Ну что же ты...- он повернулся к Алие. - Какие глаза. Потрясающе. Не бывает таких у людей. Как ты с такими живешь?
       В этот момент пришедший в себя Джемаль ринулся в новую атаку. На сей раз многим удалось разобрать, что к чему. Левой рукой Синельников произвел движение уж и вовсе легкомысленное, будто отгоняя муху, но джемалова кисть с смертоносным зубом-лезвием отлетела куда-то вверх и в сторону, а правой Синельников сделал что-то наподобие танцевально-приглашающего жеста, вызывающего в памяти ирландскую чечетку Майка Флэтли, вот только вместо развернутых пальцев здесь был страшенный мосластый кулак, в конце изящной траектории с хрустом врезавшийся в лоб Джемаля. Кряжистый начальник охраны приподнялся на цыпочки, по его телу прокатилась волна, словно ему вздумалось изобразить не то бандерильера перед ударом, не то вымпел на ветру, у фримена подогнулись колени, и он повалился на бок, а затем на спину. Нож отскочил под ноги зрителям.
       - Канли закончено, - объявил Синельников. - По моей вере бить лежачего не позволено, а ведь я теперь, как-никак, святой отшельник. Что-то, правда, не очень пока выходит...
       Алия склонилась над упавшим.
       - Умер?
       - С какой стати? Минут через пятнадцать очухается, ну, голова денек поболит...
       Джемаля унесли, Синельников с беспокойством огляделся.
       - Алия, извини, за компанию, говорят, и жид крестился, и монах женился, все вы тут милые, обаятельные люди, но помирать с вами за компанию я не хочу. Мне обещали воды, и верните мои пистолеты, я пойду. В последний раз советую...
       Но досоветовать Синельников не успел. Как раз в эту секунду загрохотало. Левая, наружная стена выпустила дымно-щебне-огненные пальцы, пальцы эти мгновенно пронизали все пространство и, врезавшись в противоположную стену, изрыли ее безобразными кратерами, извергнувшими потоки каменного крошева. Попавшихся на пути раскромсало и расшвыряло, кровь и клочья тел брызнули во все стороны; после второго залпа стена пошла осыпающимися дырами и начала проседать, увлекая за собой ближнюю часть треснувшего пола.
       За эти краткие мгновения Синельников успел на удивление много. После первых же выстрелов, упав как подкошенный, он быстро скользнул в тот тесный тамбур, где его недавно обыскивали - непробиваемую толщину стен этого игольного ушка Владимир машинально отметил еще тогда. Прижимаясь к скале, чтобы не попасть под секущие осколки - по ту сторону скважины тоже бушевал ад - он подобрал с пола рюкзак и две длинноносых кобуры, потом с тоской обернулся, прислонился затылком к камню и даже зажмурился на несколько секунд, еле слышным шепотом спрашивая сам себя: "Володя, Володя, что ты делаешь?", бросил рюкзак и, не вставая, перекатился в зал, где в столбах солнечного света, ворвавшегося через проломы, неслись пыль и жалящая колотая мелочь, подцепил бездыханно лежавшую Алию и втащил в укрытие.
       И вовремя. Стена, подрубленная снаружи еще и по нижнему этажу, рухнула вместе с полом, открыв в горе провал с рваными краями, в котором, как корень откушенного языка, бессмысленно торчал огрызок перекрытия.
       Алия пришла в себя. Правая сторона головы и пол-лица были в крови и грязи, но серьезно ее нигде не задело, и оба восхитительных глаза устремились на Синельникова с ясной мыслью.
       - Наверх, - надтреснутым голосом произнесла она и попыталась приподняться. - Там сзади есть выход...
       - Лежи смирно, чухонская лопатка, - проворчал Синельников. - Плавленый сыр тебе рекламировать. Ты куда своих парней привела? На каменную стену понадеялась?
       На это Алия ничего не ответила.
       - С "апачей" жарят, тридцатимиллиметровыми, с урановыми сердечниками, - продолжил Синельников. - Это хорошо.
       Алия нехотя разлепила губы.
       - Что же хорошего?
       - Да то, что это профилактика, обычный десант. Сардукары давно уже были бы здесь, а это по тепловизору что-то засекли, ну и давай палить. Лиц-то они не видят, поди разбери, кто тут.
       Вой и грохот оборвались. В тишине был слышен лишь стук падающих камней.
       - Сейчас пожалуют. Ну, с богом, - Синельников поднялся и что было сил двинул ногой по противоположной стене тамбура.
       Несмотря на боль и звон в голове, Алия сумела удивиться. Часть скалы неожиданно подалась назад и ухнула куда-то, оставив на уровне пола метровое отверстие в форме модернистского портала, куда с боков двумя струйками тут же потек песок.
       - Что это? - успела спросить Алия, и сейчас же окружающий мир снова куда-то уплыл от нее.
       - Потом объясню, - сказал Синельников. - Ты... ах, ты, господи...
       Он протолкнул в провал рюкзак, подтащил поближе бесчувственную Алию, влез в дыру, и, высунувшись, втянул внутрь фрименскую красавицу; вместе они съехали по каменному желобу куда-то в темноту, прямо на поджидавший их рюкзак. Подхватив девушку, Синельников с кряхтением усадил ее у стены - "Вот кобыла на мою голову..."
       - Мерзавец, - вдруг едва уловимо отреагировала Алия.
       - Ага, очнулась, - Синельников включил фонарь, синеватый с краев луч спешно обежал маленькую квадратную комнату с низким потолком.
       - Где мы?
       - В нижней кухне, - Синельников продолжал шарить по грубо обработанному базальту. - Все эти съетчи строили по Гануссену, типовой проект, как в египетских гробницах - один выход над другим, книжки читать надо... Эй, эй, не теряй сознания, держись, нам срочно выбираться надо, они, как дыру заметят, первым делом сюда гранату, так что будь любезна, чуть-чуть... Похоже, здесь...
       Открылся еще какой-то лаз, и дальше Алия уже ничего не помнила, сохранилось лишь смутное ощущение, что она висит на плече Синельникова головой вниз и ногам вперед, и они куда-то идут.
      
       Справа, над самым лбом, зажгло и защипало, Алия застонала и подняла веки. Полумрак, прохлада, вокруг вплотную скалы.
       - Руками не трогай, - предупредил Синельников, сидевший рядом. - На, хлебни водички. Я тебе продезинфицировал и шов наложил. Извини, пришлось немного подстричь. До свадьбы заживет, считай, легко отделалась. У тебя не только глаза, у тебя и шея потрясающая. Зачем человеку такая длинная шея?
       - Оставь мою шею в покое... Что это за место?
       - А черт его знает, трещина какая-то, метров триста на запад. Дальше нельзя, там тоже орудуют. Будем пока сидеть, как тараканы в щели... Главное, сверху не видно.
       - Надо уходить.
       - Сейчас нельзя. Посмотри на время - спутник над нами еще почти час... Десантнички наши рыщут по завалам и уж, наверное, сообразили, кого раздолбали. А сообразив, доложили. Тела не нашли, но убитой тебя точно посчитали. Чем дольше так станут думать, тем лучше для нас. Теперь они улетят, а Муаддиб пришлет команду, чтобы песок тут просеяли через сито - наша задача между ними проскочить... Спутник уйдет - хорошо, их у твоего братца всего два - я сползаю посмотрю, как там дела. Давай пока держать военный совет.
       - Давай, - согласилась Алия, поставив флягу себе на колени. - Что значит "чухонская лопатка"?
       - Ну ладно, - вздохнул Синельников, - Погорячился. Признаю, был неправ.
       - Это ругательство имеет сексуальный смысл?
       - Да нет же. Скорее национальный. Как-нибудь расскажу. Давай ближе к делу. Чухонские, не чухонские, а удирать нам и впрямь надо во все лопатки.
       - Ты очень странно говоришь. Тебе так нравится моя шея?
       - Да, шея роскошная. Жаль, мне не двадцать лет. И даже не тридцать. Ладно, оставим анатомию. Сматываться надо. Какие у тебя были планы?
       Алия отвернулась и опустила глаза.
       - Я хотела добраться до Бааль-Дахара и там начать переговоры - с Полом и Южной Конфедерацией. Я не хочу покидать Дюну. Мне нужен просто кусок земли. У меня достаточно друзей.
       Синельников покачал головой с большим сомнением.
       - Переговоры... Не знаю, какие уж там доводы у тебя, но какие у твоего брата, мы сегодня видели. В натуральную величину. Ты же задела его артистическое самолюбие - парень публично обделался, и век тебе этого не простит. Уж этот мне Атридес, ему бы не престолом владеть, а в агитбригаде выступать - первый был бы человек...
       -Что такое агитбригада?
       - Форма народного творчества, подробности позже... Забудь про Бааль-Дахар, хотя завернуть туда, наверное, все-таки придется - патроны, еда, то да се... Но идти надо прямо к Феллаху, в Джайпур. Ты уж поверь, никакого другого выхода у тебя нет.
       - Там Харконнен.
       - Здесь тоже. Хорошенький такой Харконнен, с очень милой, как мы сообща выяснили, шеей. Не делай мне таких страшных глаз, не я его тебе в родственники записывал. Дело в другом. Он тебя действительно встретит как родную. Ты теперь не человек, ты - вроде как хоругвь, а лучше сказать, ярлык.
       - Что?
       - Лэйбл. Ты им стала, когда вышла из дворца в Арракине. Тебя на знамя наклеят, война на носу, она уже началась, а на войне знамя - вещь необходимая. Ты же сестра императора, да еще какая сестра, Феллах мехом внутрь вывернется, лишь бы ты рядом с ним в кадре стояла. А если что-нибудь еще скажешь, так тебе и вовсе цены не будет. Если Фейд что-то вякнет, ему быстро мозги вправят, там есть кому. И никакой другой роли у тебя в этой пьесе нет. Ищи друзей своих среди врагов своих, и ты будешь милосерден и непобедим... Так что впереди гостеприимство и распростертые объятия. Как бы нам только до этих объятий добраться...
       - Нам?
       - Ну, я, конечно, летел сюда не совсем для того, чтобы участвовать в ваших разборках, но видишь, как все обернулось - пойдем вместе. Ладно, небольшая заминка. Знаешь, когда я первый раз тебя увидел, ты была такой забавной девчушкой, с косичкой... еще показывала мне приемы с ножом.
       - Я помню. На тебе был черный плащ, а концы пояса засунуты в карманы. Спасибо. Ты хочешь идти через горы?
       - Верно, верно, был у меня плащ... Нет, ни через горы, ни через пустыню идти нельзя. Как только они убедятся, что твой труп не торопится объявиться, на нас начнется настоящая охота. Погоня - четыре коня. Уйти не дадут. Придется поступить иначе... Смотри, что у меня есть.
       Синельников достал и развернул перед Алией большие, густо расчерченные листы.
       - Бог даст, я не ошибаюсь, и такой бумажки больше ни у кого нет. Это Хаммадский коллектор, он начинается километрах в пяти отсюда, и проходит под всей пустыней, до самого юга. Лабиринт сумасшедший, нас там ни одна собака не поймает.
       В слабом, неверном свете, Алия всмотрелась в ломкие шероховатые страницы.
       - Все какое-то древнее... Ты уверен, что этому чертежу можно доверять?
       - Да конечно нет. Древнее... Коллектор в десять раз древнее этой схемы, там наверняка такого наворочено, чего ни на одной карте нет. Да вот хоть эти западные тоннели - вот, видишь? Они для нас с тобой важны, но что это за ходы, что за трубы - ни черта понять невозможно. Во всяком случае, технологические колодцы должны быть везде, так что как-нибудь пролезем... Наверняка за давностью и пообвалилось чего, но выбора у нас нет - или эта Мория, или кранты. Сублимата у меня хватит, воду найдем, по пути будем выглядывать и ловить мышек-муаддибов. Каково, а?
       Алия фыркнула. Некоторое время они молчали, потом Синельников посмотрел на часы.
       - Можно. Посиди здесь, вот тебе ствол, двадцать патронов, предохранитель сзади...
       - Я знаю.
       - Хорошо, что знаешь. В меня не пальни. Постараюсь побыстрей.
       Он вернулся минут через сорок.
       - Ушли. Все заминировали, даже воду, пару фляг я захватил, дольше в их растяжках копаться некогда, пусть муаддибовы раскопщики там роются, нам надо ноги уносить. Ну, покойница моя дорогая, идти можешь?
       Алия ответила надменным взором.
      
       Сдвоенное и строенное чавкающее металлическое эхо, сопровождающее каждый шаг, убавленный до минимума свет фонарика, бетонный желоб потолка над головой, серые стены, бесконечный тоннель, под ногами - едва заметный уклон.
       - Часа через два колодцы, - сказал Синельников, на ходу посмотрев в карту. - Да, сюда бы велосипеды. А так нам с тобой до первой станции неделю идти. Боюсь, спятим. Или подеремся.
       - Постараемся не подраться, - ответила Алия. - Ты так и не рассказал, как тут оказался.
       - Это долгая история.
       - Как я поняла, время у нас есть.
       - Что верно, то верно... Хитрости тут никакой нет, можешь мне поверить. Просто все осточертело. Не стало у меня ни семьи, ни работы... ничего, устал я как последняя собака, глаза ни на что не глядят... короче, пора в пустыню. В пещеру. Вот доведем тебя до Джайпура, вы там начнете в свои игры играть, а я - в отшельники. Дух перевести, и с мыслями собраться.
       - Что случилось с твоей семьей?
       - Да ничего не случилось. С женой разошелся давным-давно, но до сих пор тошно вспоминать, у дочери свои интересы, я ей больше не нужен. Знаешь, одно из самых отвратительных ощущений на свете - быть ненужным. Отцы и дети... вобщем, ладно.
       - А работа?
       - Нет больше работы, я в отставке. Тетушка наша приказала долго жить.
       - Какая тетушка?
       - Это отдел наш так назывался. Я же верховный комиссар ландсраата по урегулированию. В старину, в больших семьях, когда в каком-нибудь городке все были друг другу родственники, бывали такие всеобщие тетушки, которые всех знали с пеленок, пили чай то в одном доме, то в другом, кого-то мирили, кого-то сватали... Я как раз и был такой тетушкой.
       - Кого же ты сватал?
       - В основном сепаратистов. Ну, еще, конечно, межгосударственные конфликты, с диссидентами тоже было много возни... Понимаешь, какая петрушка, одному официальному лицу с другим официальным лицом, на официальных же переговорах договориться трудно. Там только бумаги подписывают, а откуда эти бумаги взялись, никого не интересует. На лидера давит пресса, разные фракции, соратники по борьбе, и так далее. Когда у парадного подъезда лимузины и джентльмены в смокингах, это уже не переговоры, это уже шоу. А вот с черного хода, во внеурочное время, может спокойно зайти парламентский комиссар, поболтать о том, о сем, и уйти. Он, как честертоновский почтальон - человек-невидимка, что есть, что нет. Потом этот комиссар так же тихо поедет в другое место, тоже зайдет с черного хода, тоже поболтает - глядишь, до чего-то и договорились. Это послы и полномочные представители обязаны требовать и стучать кулаком по столу, а мы - нейтральная сторона, мы пьем чай за закрытыми дверями. Ну не может какой-то там президент открыто встретиться с какими-нибудь "тиграми освобождения", свои же загрызут, а эти тигры уже пол-страны контролируют. Едем мы, лезем по островкам да болотам к милейшему Мохаммеду Сингху или Нгуен Ван Чою - того гляди, подстрелят, народ горячий...
       - Зачем же для этого быть комиссаром? Если все так секретно, проще послать незаметного человека.
       - Незаметный человек - это уже разведка, тут дело в другом. Если приедет просто кто-то, какой-то бизнесмен, или в этом роде, его довольно просто вычислить, или избавиться от него. А комиссар - международный чиновник, поди узнай, что у него на уме. Он за день встречается с десятком политиков всех направлений, и еще с дюжиной дипломатов, и еще невесть с кем, и попробуй сообразить, в каком кабинете ему сказали, или он сказал те самые, главные слова. К тому же неприметному человеку не так-то легко встретиться с президентом, а у комиссара статус, к нему не придерешься. Хотя все равно - и в заложники меня брали двадцать раз, и всякие безумные гонялись по лесам и полям... Я-то думал, что с этим покончено, но вижу, здесь та же история.
       - Тебя, между прочим, никто не заставлял. Так почему же ты ушел?
       - Да как объяснить... На этой службе очень быстро набирается информация и знакомства. Обменялся телефонами с одним, с другим человеком, смотришь - а у тебя уже агентурная сеть. И возникает такое страшное слово - досье. Всем этим сепаратистам, подпольным вождям рано или поздно надоедает быть подпольными, и они становятся вполне легальными - скажем, премьерами. И поскольку они все в прошлом немножко - а кто и множко - террористы, торговцы оружием, наркотиками и много еще чего в том же духе, то им очень не нравится, что кто-то держит на них это самое досье. Приходит новое начальство, и они говорят этому новому начальству: вы уж уберите тех, прежних парней, которые слишком много знают, и поставьте других, а мы вас не обидим. Так что мне еще повезло, мне дали спокойно собрать вещи и уйти. Я знаю ребят, с которыми обошлись куда круче.
       Возможно, Синельников поведал бы еще нечто, не менее интересное, но тут впереди, в неярком свете фонарика что-то тускло блеснуло. Темная, ничем не колеблемая водная пленка убегала по полу коридора в кромешную тьму, где терялся электрический луч. Синельников охнул, опустился на колени и осторожно попробовал.
       - Свят, свят, рассыпься... Конденсат. Господи, не верю. Где-то что-то прорвало, или... или не знаю что. Посвети мне.
       Они присели у кромки таинственной лужи, и вновь развернули ломаную на сгибах схему.
       - Мы вот здесь, в резервном тоннеле... Ближайшая насосная станция - верст двадцать на восток и метров на сорок выше нас... ну, это еще ладно... Все равно ни черта не понимаю, там же ни хранилищ, ни холодильников! Справа, в смысле - на западе, первая труба вообще километров через пятьдесят. Откуда же могло шибануть? Или там что-то построили? Аль, ты слышала, чтобы в последнее время южнее Карамага что-нибудь строили?
       - Нет.
       - Сам знаю, что нет, риторический вопрос... Что же это натекло? Неужели то, что я думаю?
       - Что же ты думаешь?
       - А то, что у нас впереди, без единого шлюза - первая линия цистерн Хаммады. Вот, смотри, напрямую. Боюсь, придется нам помокнуть. На Дюне... дурной сон. Так. Знаешь, что это?
       - Штриховка... Это сечения.
       - Точно. Они еще показывают уклон. Он тут у нас двенадцать градусов, значит, если, избави Бог, я прав, то у двенадцатимильной отметки... эх, что я делал в школе на уроках тригонометрии... ну, верных сантиметра четыре будет.
       Синельников несколько отстраненно взглянул на свою спутницу.
       - Алюш, придется разоблачаться. Нам шлепать километра три. Если наши стилсьюты хлебнут водички, их потом только выбросить. Впрочем, если хочешь, посиди тут, я схожу один.
       Лишь в сказках официальной версии герои умудряются снять или одеть стилсьют "по частям". Пустынный водосборный скафандр - это целостная система, и отделить от нее можно единственно перчатки, даже маска верхнего кокона - и та несъемная. Одевается это чудо инженерной мысли, естественно, на голое тело, так что перед путешественниками встала нешуточная проблема.
       У Алии во взгляде проступило смятение, какого не было в время бойни в Карамаге.
       - Мне не во что переодеться... Все осталось там...
       - Ну... У меня есть длинная майка. Думаю, будет как раз.
       И вот стенам подземелья явилась действительно необъятных размеров черная футболка со свирепой рогатой мордой и надписью "Чикагские быки".
       - Отвернись и не оборачивайся, пока я не скажу, - приказала Алия.
       Да, удивительную службу сослужил Алие высокий рост - майка оказалась длины без всяких оговорок критической.
       - Смотри в сторону, - насупившись, велела девушка.
       - Не могу! - простонал Синельников. - Мать честная! Беру назад все претензии, раскаиваюсь в каждом непочтительном слове. Больше никаких упреков и грубостей.
       - Это еще почему? - с подозрением спросила Алия.
       - Потому что за такие ноги можно простить все, что угодно.
       - Это издевательство, или я должна считать это комплиментом?
       Синельников умоляюще простер руки:
       - Алия, по-моему, до сих пор ты жила в окружении то ли чурбанов, то ли дикарей. Поверь человеку, повидавшему много миров и чудес - ноги у тебя в самом деле волшебной красоты.
       Сам он влез в сомнительного вида семейные трусы, и в таком наряде, неся тюки то под мышкой, то на голове, они побрели босиком по холодной воде; Алия по возможности придерживала майку. Сделав первые шаги, Синельников вытащил "ройал" и потыкал стволом в пол.
       - Так, здесь толщины вообще никакой, а у отметки, стало быть, должно перекрыть мушку...
       Поднимая брызги, они прошли положенный отрезок пути, редко нарушая молчание, потому что Алия о чем-то глубоко задумалась и заговорила, лишь остановившись у вертикальной борозды на стене, упиравшейся в позеленевший металлический треугольник с литым числом "12".
       - Нечего и мерить. Тут почти по щиколотку.
       Синельников мрачно покивал.
       - Что ж, арифметика простая. Если здесь по щиколотку, значит там, у порога первой цистерны, перепад верных четыре метра. Вот они, ваши травки-кустики, мировое похолодание... Аль, слушай, до меня дошло, я понял, что это за трубы! Это же стационарные конденсаторы, ну те, с гранулами! Как же я забыл... Значит, заработали, вот оно что... Ох, если предчувствие меня не обманывает, весь ваш спайс вылетит в эту трубу... Как же быть? Есть, конечно, всякие технические коридорчики, подвесные мостки - где есть, а где и нет... не год же нам по этим тоннелям блуждать... Словом, как выражались наши предки, н о п а с а р а н.
       - А что это такое?
       - Девиз приемной комиссии биофака МГУ семьдесят пятого года. Короче, возвращаемся. Есть у меня одна догадка, надо кое-что прикинуть...
       Он подвигал плечами, пристраивая поудобнее рюкзак и ремень от кобуры с пистолетом, смотревшейся на его цветастых трусах, как диковиннный вытянутый рояль на весеннем лугу, и уже было шагнул прочь от злополучной километровой отметки, но в эту минуту громадные серые глаза Алии вдруг очутились рядом; девушка подняла руку и осторожно провела пальцем по губам Синельникова, потом повернулась и тоже пошла назад, уже почему-то нимало не беспокоясь о том, что свободно колышущаяся майка временами начисто забывает о приличиях. Синельников сглотнул так, что отозвалось эхо, и двинулся следом, находя это довольно интересным занятием.
      
       Они снова забрались в стилсьюты, снова присели на прежнем месте и снова развернули карту со штрихованными сечениями и строчками когтисто-хвостатых букв старинного шрифта.
       - Смена декораций, - говорил Синельников. - Мы у начала западного каскада, вот он. Если эти картинки не врут, а мы еще не двинулись рассудком и что-то соображаем, там воды под завязку. А это значит, что будь у нас даже захудалая моторная лодка, мы запросто могли бы долететь до самого Бааль-Дахара.
       Алия посмотрела на него отрешенным взглядом и ничего не ответила.
       - Но на всей планете нет ни одной лодки и ни одного завалящего подвесного мотора. Аль, ты не спишь? Я предлагаю тебе авантюру. Здесь в горах, недалеко, у меня есть база. Если какие-нибудь ханыги туда не добрались и не похозяйствовали, там должны быть насос, дрель, аккумуляторы и пара гелиевых баллонов для метеозондов. Насос - это же водометный двигатель. Предлагаю рискнуть, все равно ничего лучше не придумаешь, а так мы можем утереть нос всей вашей фрименской ораве. С ума сойти можно - поплывем. Вдоль по матушке по Дюне. Про нас легенды сложат. Что скажешь?
       - Пошли, - сказала Алия.
       - Что-то ты уж больно покладистая, - с недоверием заметил Синельников.
      
       Каменный лес из высоких столбообразных скал, стоящих вплотную друг к другу - привычный пейзаж для Центрального Рифта, но здесь, в Карамаге, на краю Западной песочницы, это редкость. Но как раз в такое место, милях в сорока от обрыва плоскогорья и привел Алию Синельников. Когда-то, в незапамятные времена, эти ущелья сотрясло очередное землетрясение, обломившее несколько башен - те рухнули, но, подхваченные сплоченными собратьями, не упали на землю и даже не покинули собственных оснований, образовав исполинский не то дольмен, не то шалаш. Внутри завала возникло весьма уютное пространство замысловатой формы с массивной колонной в центре, и наглухо отгороженное от окружающего мира.
       - Я сначала просто искал место, где поставить связь, - рассказывал Синельников, когда они с Алией разместились на привал в очередной расщелине прямо над долиной, с высоты машинально оглядывая подходы и проходы. Все было спокойно. - В Арракине особенно не поговоришь, теснотища, дом на доме - ни от сканеров, ни от блокировки толку никакого. А тут - на сто миль кругом ни жилья, ни человека. Поднял антенну, выстрелил сообщение за полторы секунды, и дело в шляпе. Потом мне здесь понравилось - красота немыслимая, а жить - люблю я почему-то вот такие закуты. Обстроился, натащил всего - что попадется по рекламе, все новые чудеса - и штукатурку с силликолловым зерном, и отражающее напыление, трубы небывалые, музыку всякую завел, до воды добурился - там линза неглубоко... Сделал три входа, как в лисьей норе - один главный, второй вниз, в ущелье, третий к вертолетной площадке. Теперь, конечно, это логово уже не секрет, но все же надеюсь, что нам повезет...
       - И ты возил туда всяких женщин, - сказала Алия.
       - Ну, - начал было Синельников и осекся. - Это что за разговоры? Ты чего?
       - Мне с моими ногами все можно, - холодно парировала Алия. - Хорошее правило. Но не будем отвлекаться. Ты там хочешь устраивать свою берлогу отшельника?
       Синельников неуверенно кашлянул, собираясь с мыслями.
       - Ммм... Нет. Новую жизнь надо начинать на новом месте. Ну его совсем, этот Магриб с его столицами, махну в Центральный Рифт. Там и пейзаж поживописней, да и вообще...
       К двум часам они уже стояли в тени нагромождения циклопических рыже-коричневых колонн, и Синельников колдовал у низкой неприметной двери.
       - Давай, милая, не упрямься, вспомни, в какие деньги ты мне обошлась...
       Механизм внял увещеваниям, и кусок скалы беззвучно уехал внутрь, открыв весьма скромных размеров проем.
       - Вот умница моя.... - Синельников обернулся и протянул Алие "вальтер". - По датчикам вроде все нормально, но береженого Бог бережет. С предохранителя я снял, взведи. Пали куда хочешь, ни о чем не думай, попадать буду я. Давай.
       Алия гневно фыркнула, но спорить не стала. Синельников, морщась, взвел курки обоих "ройалов" и нырнул в проход.
       Это было просторное куполообразное помещение с громадным кубом центральной опоры, освещенное несколькими матовыми плафонами, один из которых, дальний справа, мигал и потрескивал. Застоявшийся, неживой воздух лучше всяких индикаторов давал понять, что здесь уже давно не бывало людей.
       - Прекрасно, - сказал Синельников. - В первую очередь достаем насос. Солнечные батареи, естественно, забило, но, как видишь, напряжение есть, нам больше и не надо. Что же, если нас до сих пор не засекли, то на время можем вздохнуть спокойно - сквозь эти стены ни один бес...
       Да уж, не поминай нечистого. Синельников даже не успел договорить фразу, как жизнь одним махом развеяла его бесшабашную уверенность. Он смолк, ткнул рукой куда-то в сторону, и в ставшем вдруг прозрачным сегменте стены они увидели, как в прорези свободного от скал пятачка, до упора вывернув тяги, осторожно снижается щедро закамуфлированный орнитоптер класса "Хью".
       - Контакт, сцена вторая - те же и Муаддиб, - рассеянно произнес Синельников. - Что-то уж очень быстро они нас нашли. Подумай - на тебе "жучка" никакого нет? Стилсьют проверяли?
       - Проверяли, все чисто.
       - Может, имплантант? Сознания не теряла, операции тебе никакой не делали?
       - Нет, ничего такого.
       - Значит, кто-то из твоих людей жив и заговорил. Инкогнито мое кончилось...
       Орнитоптер завис уже над самой землей, Синельников постучал пальцем, и изображение резко приблизилось, стала видна вздымающаяся пыль и подробности рисунка на обшивке; из открытого борта вниз попрыгали один за другим шесть человек в полном боевом снаряжении.
       - Понятно... еще двое в кабине. Алюш, у нас две минуты. Во-первых, вот, держи, это противогаз, обычную гранату они швырять не станут, им нужна идентификация, а газовую - за милую душу. Господи, пошли нам профессионалов... Стрелять отсюда нельзя, парни в топтере успеют взлететь, и нам крышка, у них радио. Здесь в стенах кольцевые проходы - девочки налево, мальчики направо, это твой вход. Впускаем всех, ты убиваешь последнего, целься в голову, они в кевларе. Только последнего! И не высовывайся, стреляй из-за прикрытия. Они ребята шустрые, и один или два успеют проскочить за колонну, в мертвую зону. Еще раз повторяю - не суйся! За колонной стена картонная, они об этом не знают и не узнают - я ее "стоункрафтом" запылил, мать родная не отличит...
       Синельников, выставив перед собой "ройалы", неожиданно прошелся по помещению вальсирующим шагом.
       - Место неудобное, - посетовал он. - Ну не планировал я... Ага, гости у порога. Натягиваем мордовороты, по норам и затаились, с Богом...
       Дверь загромыхала, металл взвизгнул о металл, и потом внутрь, вертясь, влетела ребристая банка, источавшая прозрачный оранжевый дым, а еще спустя тридцать секунд вбежали все шестеро сардукаров в респираторах с парными блинами фильтров.
       Алия выстрелила, держа "вальтер" обеими руками, голова спецназовца мотнулась в сторону, из черной резиновой хари вылетела крученая струя и растеклась по экрану, по-прежнему занятому размалеванным в беж и зелень орнитоптером; у двери, расставив ноги, стоял Синельников и палил из обоих "ройалов" одновременно - грохотали выстрелы, лязгали затворы, откатываясь назад вместе с длинными стволами; медленно, как во сне, вылетали гильзы и, описав дугу, со звоном катились по полу; потом отшельник прыгнул вперед и, проехавшись по гладким плиткам на собственном плече, принялся опустошать обоймы в угол за колонной, вмиг усеяв узкий простенок дырами, из которых дунуло какой-то трухой.
       "Ройалы" смолкли, вытолкнув из вороненых затылков горбатые фиги личинок. В образовавшейся тишине раздался сначала металлический стук, а затем два щелчка - это Синельников выбросил пустые магазины и вставил новые; не снимая противогаза, он указал пальцем в сторону двери, видимо, приглашая смотреть на монитор, и снова исчез в боковом проходе.
       Несмотря на заливший экран кровавый потек, Алие было прекрасно видно, как у откинутой двери кабины выросла длинная фигура и каким вроде бы даже неспешным, почти фермерским движением Синельников просовывает ствол под бронежилеты. Закончив, он помахал ей рукой, и Алия вышла наружу, с удовольствием содрав с себя пучеглазое чудище респиратора.
       - Мы, кажется, разжились транспортом, - сказал Синельников, подходя. - У кого-то из наших друзей должен быть таймер - надо узнать, через сколько времени их хватятся. От души надеюсь, что твой братец не прислал отдельную команду для входа со двора.
       - Ты ранен? - ахнула Алия.
       - Да нет, ерунда, больше макинтош продырявили. Тоже ведь и они стрелять умеют... Вот преимущества стилсьюта - не надо ни бинтов, ни пластыря.
       Вновь натянув противогаз, Синельников зашел в разгромленное жилище и вскоре вернулся с маленьким алюминиевым цилиндриком в руках. Впрочем, мысли его были заняты другим.
       - Ах, будь ты неладна, - горько вздохнул он. - Густавсбергский унитаз. Настоящий, старинный фаянс... Вдребезги. И что мне было взять левее? Ладно, пошли посмотрим.
       В орнитоптере, стащив с мертвого пилота наушники, Синельников сбросил труп на землю, сел в кресло и подсоединил таймер к положенному гнезду. На черном дисплее вспыхнули желтые составные цифры индекса и заскакали секунды и десятые секунд, подъедающие сплющенную восьмерку с четвертью.
       - Это что за новости, - нахмурился Синельников. - Откуда же эта братва летела? Ладно, пусть так... Что-то плохо они нас ищут. Если это не какая-то изощренная хитрость, время у нас есть. Давай грузиться, и улетаем отсюда.
       - Ты умеешь водить эту штуку?
       - Кто же не умеет? - удивился Синельников.
       - Я не умею.
       - Ну, это ерунда, вроде велосипеда, один раз показать, и все.
       - А нельзя прямо на нем полететь в Джайпур? Догонят?
       Отшельник в ответ постучал по дисплею.
       - Меньше восьми часов до того, как Муаддиб затрубит в рожок - ай люли-люли, да лови его, лови. Горючим заправиться негде. Потом - нет ничего проще, чем запеленговать орнитоптер. Тут наверняка есть опознавательный контур, и пока мы его найдем, из нас сделают решето. Нет, грузимся - и давай Бог ноги. Поиграем в Черную курицу и подземных жителей.
      
       Сверло с гудением вгрызлось в металл, выпустив зеркальную спираль стружки, и тут же вышло, оставив отверстие, в которое немедленно сел болт с шайбой и притянул полукруглую скобу с гофрированным пластиковым шлангом.
       - Поворотное сопло, - пояснил Синельников, откладывая ключ. - А это палка будет у нас изображать румпель - право руля, лево руля. Ты что такая задумчивая сегодня?
       Воспользовавшись случаем, Синельников нагрузил топтер так, словно собирался строить авианосец, а не моторную лодку. Избавившись от машины ("Пусть-ка поищут твои отпечатки!"), они долго перетаскивали это хозяйство сначала в сложный ступенчатый колодец, потом - в тоннель, и дальше, уже на бетонном скосе над безбрежной гладью водохранилища первой цистерны, Синельников устроил настоящую верфь. Никакой помощи ему не требовалось, и Алия, обхватив колени, только сидела и наблюдала за работой удалого отшельника, поглядывая на мониторы выведенных наружу датчиков движения. Синельников обматывал строительной изолентой громадные, похожие на сардельки, надувные баллоны для метеоисследований, поливая их клеем, собирал палубную решетку, приваривал пленочное днище их будущего корабля, монтировал контакты на аккумуляторы, и при этом что-то мурлыкал себе под нос: "Злато сняли монголы, пам-пам-парам, а глину - ветра, пум-пурум... запрокинувши голову, пум-пум-пум-пум, русский солдат... та-ра-рам, и затычки для задницы, пам-пам-пам-пам, с левой резьбой..."
       - Что это за страна, откуда ты родом? - спросила Алия.
       - Это на севере. Там снег. Все ходят на лыжах. Как говорится, передвигают ноги по замерзшим осадкам.
       - Ты не хочешь говорить об этом.
       - Да, не хочу.
       - Почему?
       - Потому что Россия - это не страна, а болезнь, и русский - не национальность, а диагноз. Когда-то было иначе, а теперь так. Впрочем, допускаю, что так было всегда. И хватит об этом.
       - Тебе тяжело.
       Синельников встал перед ней, свесив руки.
       - Послушай, уж не просто так человек все бросает и забирается к черту на рога в пустыню, чтобы стать отшельником. Между прочим, у нас сейчас спуск на воду и испытания. Иди сюда и помоги мне.
       Лодка звучно шлепнулась о воду. Синельников осторожно прошелся по решетчатому днищу.
       - Погоди, - сказал он. - Ее же надо как-то назвать. Без этого нельзя. Придумай какое-нибудь имя.
       - Я не знаю, - растерялась Алия. - Какие имена бывают у кораблей?
       - И я не знаю. "Стерегущий"? "Грозящий"? Не "Аврора" же... "Нимиц"? "Бисмарк"? Был такой крейсер "Киев"... Нет. Знаешь, давай назовем эту лодку "Ордынка".
       - А что это значит?
       - Так называлась улица, где я рос. К тому же в этом слове есть что-то кочевое, соответствует ситуации... Итак, нарекаю тебя "Ордынкой"... Полагается разбить бутылку шампанского, но с шампанским у нас тут некоторая проблема... Отложим. Краткие испытания, и отчаливаем. В Арракине уже наверняка знают, где лежит разбитый орнитоптер. Что-то мне подсказывает, что ты не мастер спорта по плаванию.
       - Это точно.
       - Господи, у тебя, оказывается, красивая улыбка! Долго же ты это скрывала... Ладно, рискну здоровьем в одиночку. Ну-с... плыви, мой челн...
       Насос из артезианской скважины на штыре с пластиковой кишкой без усилий и почти бесшумно пронес по недвижной черной поверхности скрепленные решеткой сардельки-баллоны и Синельникова вместе с ними; "Ордынка" промчалась вперед, назад, и круто переложенный румпель заставил ее прянуть вбок, гулко захлопав по воде пластиковым брюхом.
       - Православный, глянь-ка, с берега народ, посмотри, как Ванька по морю плывет, - пропел Синельников. - Держи ее за нос, грузимся - клади винторезы, я отключу технику...
       Ни экипаж, ни походное имущество никак не отразились на осадке, Синельников скомандовал "Отдать швартовы!", нажал на гашетку дрели, и бетонный причал, отпрыгнув назад, растворился в темноте.
       - Как капитан, назначаю тебя впередсмотрящим, держи карту и считай горловины цистерн. Ошибешься - нам век из этих подземелий не выбраться, аккумуляторов хватит на двое суток, дальше - адью. Кстати, послезавтра придется где-то вылезать и разворачивать солнечные батареи...
      
       Утомленные странствиями, они устроились на ночлег на какой-то платформе - листе рифленого металла, подвешенного к потолку зала на вмурованных крючьях в метре над водой.
       - Что-то здесь ставили в былые времена, - предположил Синельников. - Генератор или компрессор...
       Тщательно привязав лодку, путешественники расстелили захваченные из карамагской берлоги спальные мешки, но возбуждение дня еще не улеглось и, несмотря на усталость, спать никому не хотелось.
       - Что ты там все время записываешь в этот блокнот? - со своего края платформы спросила Алия. - Ты еще и писатель?
       Синельников хмыкнул.
       - Я не писатель, но видишь ли, какая штука... Это трудно объяснить. Бог создал человека по образу и подобию. А Бог - он же творец, значит, и мы должны что-то творить... в соответствии с высшим замыслом. А что мы творим? Скачем по дюнам да крошим друг друга... не творим, а вытворяем. Просто срам... Ох, что-то я и в самом деле начал проповедовать... Вошел в роль, ничего не скажешь... В общем, стало мне однажды обидно. Вот я и принялся записывать, что в голову придет по ходу дела. Может, творца из меня и не выйдет, но хоть что-то осмыслю.
       - И что же ты осмыслил?
       - Да здесь много интересного. Дюна - это философия.
       - Философия?
       - Да. Например, философия воды. Цену воды познаешь в пустыне... Эк меня разбирает... Ну ладно. Вы так к этому всему привыкли, что многого не замечаете. Ну, скажем, в съетчах я не видел ни одного стакана. Фримены пьют из пиалы. В стакан или кружку воду наливают быстро, она оттуда никуда не денется. Пиала плоская, в нее надо наливать медленно, иначе все окажется на полу. Медленно и внимательно, понимаешь? Это уже ритуальное действие, обряд общения с водой. Такие мелочи скрывают в себе важные вещи. Или еще. Дюна - единственное место, где сохранилось то, что называют устным народным творчеством. Я вообще впервые в жизни увидел - сидят тридцать здоровенных мужиков с оружием и серьезно слушают, как какой-то чудак с балалайкой рассказывает им сказку. Сказание о Гильгамеше. Да где еще такое найдешь?
       Он помолчал.
       - И что противно, ведь все это пропадет ни за грош, никто ни черта не изучает, не записывает, скоро ни одна собака и не вспомнит ничего. Вы со своими кустиками, червю вашему любимому, у вас вся жизнь на нем построена, хоть бы заповедник какой отвели, поисследовали, что у него как, сами ведь ни рожна не понимаете! Нет, как обезумели все - винтовки в руки, и давай мочить друг друга почем зря. Только на это ума и хватает. Из-за чего? Прилетела с Каладана, с задворок, деревенская семейка, Карл, спикер наш хитромудрый, дал вам денег, вы и пошли тут городить да баламутить, и вся планета псу под хвост... Козлы какие-то, право слово, а еще называете себя фрименами...
       Во мраке, едва разреженном парой древних, неведомо откуда выведенных световодов, метнулась тень, и у подбородка Синельников ощутил холод прославленного арракинского булата.
       - Я дочь герцога из императорского рода, а моя мать - почтенная образованная дама! - в голосе Алии звучала та же сталь, что Синельников чувствовал на своем горле. - Кто ты такой, чтобы нас судить?
       - Люди, люди, сюда, - слабым голосом заохал отшельник. - Спасите, помогите, парня с Ордынки герцогиня убивает... Ах, батюшки-светы...
       - С тобой невозможно разговаривать серьезно, - кинжал исчез. - Глупая манера - отгораживаться шутками. Я же вижу, что с тобой происходит.
       - Ничего со мной не происходит. А вы тут доиграетесь. Нельзя вечно напрашиваться на войну - пожалует к вам... сама знаешь, кто.
       - Да, - шепотом сказала Алия, - я верю в эту легенду. Тамерлан, дух войны. Я знаю, он уже здесь... Некоторые говорят, что это воскресший Искандер. Ты видел его?
       - Доводилось... У него есть другое имя, и он меняет обличья. Теперь его зовут Кромвель... Наверное, ты права, Карл уже вполне мог сюда его притащить, он как ядерное оружие - жди его в самом больном месте. Дай ему волю, тут через десять лет одни клоны останутся, а ваши вожди с ума все посходили...
       - Какие клоны?
       - Это его любимая примочка... Людей загоняют в лагеря - скажем для военнопленных, или еще как-нибудь собирают, и берут у них вроде бы анализы. Потом клонируют, а самих уничтожают. У клонов мозги заранее промытые, делают, что им велено, и поди-ка разберись, кто есть кто. Пока докопаются, что происходит, и если докопаются, обычно бывает уже поздно.
       - Можно я лягу поближе к тебе?
       - Конечно можно.
       Алия перетащила мешок, и вновь воцарилось молчание.
       - Ты не думал вернуться домой?
       - Я не вернусь. Мне хватает воспоминаний.
       Неизвестно почему, но эти слова будто поставили точку в каком-то вступлении, и открыли новую, давно ожидаемую тему, которой до этого ни один не решался коснуться.
       - Володя, - после долгой паузы начала Алия. - Ничего, что так тебя называю? Я должна сказать тебе что-то важное.
       - Не надо.
       -Я знала, что ты так ответишь. Послушай. Я прожила последние полтора года как в склепе. Моего мира не стало, и я умерла вместе в ним. Я несколько раз собиралась покончить с собой, и сказала бы спасибо тому, кто меня убил. И еще этот склеп был бастионом. Я построила вокруг десять линий обороны и никого к себе не подпускала. Я ни на что не надеялась. Но ты пришел... В первую же минуту пали все мои укрепления, словно дверь открыли ключом. Разумеется, я испугалась. Прости, я грубо разговаривала - это от страха... Какой смысл откладывать, мне все ясно уже теперь, и к тому же нас в любой момент могут убить. Володя, я тебя люблю. И ничего не прошу, я согласно ждать. Но ведь тебе нравились мои ноги, и шея, и глаза? Если хочешь, все будет уже сейчас, сию минуту, только протяни руку. У тебя очень красивые руки...
       Синельников заворочался и засопел.
       - Пункт первый...
       - Только не говори о своем возрасте, - сразу перебила Алия. - Я знаю, сколько тебе лет, и это ровным счетом ничего не значит. И уж во всяком случае, предоставь решать это мне.
       - Хм, пункт второй. Глупо скрывать - конечно, ты мне нравишься, и дело тут не в ногах... точнее, не только в ногах и еще каких-то местах, хотя, что спорить, ты дьявольски красивая девушка. Просто в моем - уж извини - возрасте начинаешь понимать, что красота это еще не все, красота - это на полгода... Нет, дело не в этом. Я могу ругаться сколько угодно, но после Джайпура тебя ждет большое будущее, ты - пиковая дама в очень крупной игре, и скорее всего, будущий президент или леди-протектор Арракиса. А я - конченый тип, отработанный материал, мне уже никем и ничем не быть, да я и не хочу. Я хочу быть отшельником, и это не кокетство, если ты еще не поняла. Я вышел из игры, и надолго, ты уж поверь. Короче, тебе в это впутываться ни к чему. Сама же со скандалом сбежишь от меня через год, если не раньше - зачем? И вообще я не сахар... Алия, это запрещенный прием... Сколько ты весишь? Мне тяжело дышать... что люди скажут... О Господи. Ну, я не знаю... Поклянись, что не упрекнешь меня потом...
       - Клянусь.
       . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      
       - Что же это такое? - спросил Синельников минут через двадцать. - Как такое чудо возможно?
       - Не вижу здесь ничего чудесного, - заметила Алия.
       - Ничего себе. А все эти ваши спайсовые оргии?
       - Я настоятельница храма. Я руковожу, но вовсе не обязана участвовать. Приподнимись, я подсуну руку...
       - Тебе будет тяжело.
       - Не будет.
       - Охохонюшки. Ну, хоть понравилось?
       - Да. Это как книга. Надо только пропустить предисловие.
       - Ты поставила меня в дурацкое положение.
       - Не думай об этом. Ты никому ничего не должен. Знаешь, моя мама... у нее есть пророческий дар. Она сказала, что с моим характером я могу выйти замуж только за великого воина, но и то, если он упадет с неба, не иначе. Она считала, что здесь я не сумею себе никого найти. Ты прилетел из Хайдарабада?
       - Нет. У меня была авария. Я разбил шаттл. Пилот погиб.
       Алия помолчала и подозрительно хлюпнула носом.
       - Твой друг?
       - Нет, я совсем его не знал.
       - Ты упал с неба. Упал с неба.
       - Пропаганда мракобесия, - пробормотал Синельников. - Эх, взяли меня с бою... Все равно у нас нет будущего.
       - Ты же не собираешься улетать с Дюны?
       - Нет, не собираюсь.
       - Это самое главное. Я буду стараться изо всех сил стать тебе нужной. А если появится какая-нибудь другая женщина, я ее убью.
       - Хорошенькое дельце, - вздохнул Синельников.
      
       Это был тесный, неудобный лаз, пробитый в высоком пологом склоне - настоящая дыра, полузаваленная давней осыпью. Стиснутые камнями, Алия и Синельников устроились неким сидячим валетом и, оставаясь невидимыми, поглядывали на поджидавшие их неприятности.
       Неприятности были такие: метрами шестьюдесятью ниже по откосу, как раз под ними, над самой тропой, в обжитой засидке - с замаскированным навесом, подстилками и даже термосом - с комфортом угнездились трое фрименов, очень серьезно вооруженных. А за открывающейся справа грядой, куда и поднималась тропа, уже начинался столь необходимый беглецам Бааль-Дахар.
       - Ну что, рискнем? - спросила Алия. Руку она держала на добытом в Карамаге "винторезе", со стволом, на всю длину упрятанном в трубу глушителя.
       - Знаешь, что хорошо? - сказал Синельников. - Можно вот так запросто взять и почесать тебя за ухом. Меня очень утешает.
       Он сейчас же это и проделал, и Алия наклонилась, вернее сказать, согнулась, и некоторое время они увлеченно целовались.
       - Стандартная романтическая ситуация, - опечалился Синельников. - Вот мы двое бродячих любовников. Потом ты станешь высокопоставленной знатной дамой, а я так и останусь нищим бродягой. И оба с тоской будем вспоминать это время опасностей и приключений.
       - Ты, романтический бродяга, мы воевать сегодня будем?
       - Нет, дитя ты фрименское, неразумное. Не будем.
       - Почему?
       - Потому что там, внизу, не настоящая засада. Была бы настоящая, они бы не дали себя увидеть. Мы дважды ушли от Муаддиба, и он теперь поумнел, сообразил, каким путем мы уходим; бьюсь об заклад, это Стилгар его надоумил. Там федаины, смертники, они только и ждут, чтобы мы на них напали или попытались обойти. Выше по склону сидит снайпер, да не один, и вот его-то мы точно не увидим. Старая уловка. У них наверняка так перекрыты все подходы к городу.
       - И как же быть?
       - Если бы у нас не полетела солнечная батарея, я бы предложил затянуть пояса, вернуться под землю и рвануть на восток. Но без подзарядки и думать нечего, в случае чего у нас даже весел нет... Верный гроб. Да и на голодный желудок особо не побегаешь. Вот что. Придется разделиться. Тебе в городе показываться нельзя ни в коем случае, а со мной вдвоем - тем более. Будешь ждать меня внизу - перегони лодку к тому, дальнему колодцу.
       Алия замычала, затрясла головой и даже скрипнула зубами, но суровый фрименский прагматизм пересилил горячность натуры.
       - А ты как?
       - Я спущусь с тобой, переоденусь, и пойду в открытую, по хорремшахскому тракту. Пригляжу себе какую-нибудь компанию паломников. Такой наглости Муаддиб точно не ждет.
       И без того громадные глаза Алии стали еще больше, она схватила руку Синельникова, и что было сил, прижала к щеке.
       - Ничего, - успокоил ее отшельник. - Русский человек нигде не пропадет. Мой коронный номер - Слепой Дервиш, громовой успех на студенческой сцене... Ты спрашивала, что такое агитбригада - жаль, не увидишь меня во всей красе. Пара контактных линз и чудо перевоплощения...
       - У дервиша нет денег.
       - И не надо. Так все дадут. Полезли-ка отсюда.
      
       Этот эпизод, пропущенный Синельниковым в его записях, оказался, тем не менее, частично зафиксирован - в канун нового, двести одиннадцатого года, в Бааль-Дахаре работала группа врачей из Комитета по делам беженцев под руководством Эвы Бржезовской, которая всегда интересовалась культурой аборигенов Дюны. Доктор Бржезовская рассказывает, что, будучи в тот памятный день на базаре, была совершенно потрясена "явлением", как она выражается, слепого дервиша, и далее с небольшими сокращениями приводит текст баллады, исполненной им под аккомпанемент бализета. К сожалению, оригинал не сохранился, и перетряска двойного перевода (Бржезовская писала по-английски) лишает нас удовольствия оценить все художественное своеобразие, но смысл произведения вполне ясен.
      
       По диким степям Хорремшаха,
       Где добывают бесценный меланж,
       С жалкой котомкой шел изможденный воин,
       Кляня выпавшую ему злую долю.
       Под покровом тьмы он бежал из плена,
       В котором держал его жестокий Муаддиб,
       За то, что он храбро бился за справедливость.
       У воина уже почти не осталось сил,
       Но вот перед ним открылись красные пески Хаммады.
       Моджахед спускается к барханам,
       Становится на могучую спину Шай-Хулуда,
       И поет печальную песню о родном крае,
       Страдающем под властью тирана.
       Воин пересек Хаммаду,
       И вот он уже видит перед собой родную мать.
       "Здравствуй, даровавшая мне жизнь, и скажи -
       Как поживают почтенный отец и мой любимый брат?"
       "Отец не вынес горестей этой жизни, отдал воду племени,
       И давно уже зарыт в горячих песках.
       А брат твой в чужеземной стороне,
       В темнице у коварного Муаддиба,
       Сковавшего его железными цепями,
       Чтобы помешать защищать отчизну".
      
       "Я была необычайно растрогана, - пишет дальше Эва Бржезовская. - Неграмотный человек был большим поэтом, подлинным самородком этой земли. Он ничему не учился - даже издалека, по состоянию склеры обоих его глаз, было видно, что он слеп от рождения, но его можно было назвать интеллигентом. Хотя и с примесью местного диалекта, он говорил на очень правильном арабском. Не переставая играть на своем инструменте, он обращался к людям, и в наивной, но чрезвычайно поэтичной форме призывал их беречь природу, сторониться политики и предостерегал против последствий урбанизации. У необразованного дервиша оказалось прекрасно развито экологическое мышление. Послушать его собралась огромная толпа, его упрашивали говорить снова и снова, и задавали множество вопросов, на которые он отвечал очень образно. Некоторые предлагали ему деньги, но он отказывался, поскольку обычай запрещает это. Его щедро наделили продуктами, и какой-то человек подарил ему портативную солнечную батарею, необходимую в путешествиях".
      
       Эта история интересна тем, что до некоторой степени объясняет легенду о слепоте Пустынного Проповедника. Ни сам Синельников, ни его биограф Аристарх Однорукий никогда не отрицали того, что Владимир и был тем знаменитым бааль-дахарским дервишем, но миф о его чудесном прозрении то ли затерялся, то ли уже в те времена не имел успеха, и в позднейших преданиях Пустынный Проповедник неожиданно унаследовал слепоту своего предтечи, что придало его фигуре некое грозное величие.
       Двести лет спустя это заблуждение оказалось весьма на руку авторам сериалов о приключениях Муаддиба. Во-первых, для придания большего эффекта образу пророка-ясновидца слепым объявили и самого императора, а во-вторых, видимо, не желая себя особенно утруждать и ломать голову над хитросплетениями сюжета, сообщили изумленному читателю, что Пустынный Проповедник - это и есть Муаддиб после смерти. Так из двух разных людей с безупречным зрением задним числом соорудили одного, но очень внушительного слепца.
      
       Холодным и туманным утром пятнадцатого января двести одиннадцатого года на дозорной башне у южной оконечности Центрального Рифта появился неизвестный худой верзила лет сорока с лишним и потребовал связи с самым, каким только можно, высоким начальством. Такую связь ему дали, и он уселся перед видеофоном.
       - Я Владимир Синельников. Вот здесь, на этом самом месте, я желаю видеть самого Феллаха-эт-Дина и Фейда-Рауту Харконнена. Я передам им Алию Атридес.
       В эфире наступила пауза минут на сорок, затем экран вновь ожил и показал тронутый безумием лик барона Харконнена со сверкающей лысиной.
       - Ааааааа! - заревел Фейд, тыча в камеру сразу двумя указательными пальцами. - Да, да, да, да! Это он, он, Феллах, надо лететь, подтверждаю, это он! Володя, я никогда не сомневался, ты же голова, так это ты девчонку украл, ты порубил сволочей, ну конечно, кто же еще, молодец, я знал, я с самого начала знал!.. Можешь не предъявлять ее, верим на слово, Феллах, я за него ручаюсь, летим!
       Фейда сменил глава Конфедерации Южных Эмиратов Феллах-эт-Дин - лицо безукоризненной классической лепки в правильной белоснежной раме шапки волос и квадратной бороды.
       - Здравствуйте, Владимир, - спокойно сказал он. - Девушка с вами?
       - Она здесь по собственному желанию.
       - Очень хорошо. Мы будем через два часа.
       Фейд еще что-то завопил, но звук отрезало, и экран погас.
      
       Ветер от вращающихся в противоположные стороны лопастей кружил на площадке смерч и трепал короткие волосы Алии. Она стояла с каменным лицом и, не мигая, смотрела перед собой. Синельников зябко повел плечами. Как гигантская челюсть, упала половина борта с тремя ступеньками, и сначала сбежали телохранители со сканерами, за ними - Фейд-Раута в кожах и ремнях, и затем, не торопясь, сошли еще двое - Феллах-эт-Дин в официальной темно-синей хламиде, и с ним - долговязый старик в куртке с погонами и высокой фуражке.
       - Матерь божья, - шепотом ахнул Синельников, - Алия, вон твой Тамерлан...
       Взгляд Алии тревожно метнулся в сторону, но Феллах уже был рядом.
       - Ваше величество, - сказала Алия. - Не надо расценивать мой визит ни как дипломатический маневр, ни как жест доброй воли. Это шаг отчаяния.
       Эмир забрал ее руки в свои.
       - Дитя мое, мне не надо объяснять, каких усилий вам это стоило. Поверьте, вы у друзей. Приветствую вас, Владимир. Вы снова творите добрые дела. Алия, Фейда-Рауту вам представлять не надо...
       - Привет, сестренка! - Харконнен захлопал в ладоши, держа их на уровне живота. - Наконец-то ты сделала правильный выбор!
       - ... а это начальник нашего генерального штаба маршал Кромвель.
       Тот подошел, снял фуражку, пожал Алие руку. Она уставилась, как зачарованная. Волна седых волос, прозрачные совиные глаза, странная оцепенелая улыбка... Дух войны - от него и в самом деле дохнуло жутью.
       - Володя, - приветливо сказал Дух Войны. - Как тесен мир...
       - Да, Джон, - ответил Синельников. - Даже удивительно.
       - Ничего удивительного, уверяю тебя. Ты с нами?
       - Нет, господа. Прошу меня простить, - Синельников поклонился так, словно на нем был фрак, а не пыльный простреленный стилсьют. - Я вас покидаю. Мне хорошо известно, что здесь устроит маршал Кромвель. Он всегда устраивает одно и то же, и, признаюсь, у меня нет охоты в этом участвовать. Я удаляюсь от мира и становлюсь отшельником. У меня с собой Евангелие, Коран и сборник Конфуция. Да, еще Лао-Цзы. Я все это собираюсь освежить в памяти или даже почитать вслух, если найдутся слушатели. Алия, надеюсь, ты будешь меня вспоминать. Засим позвольте откланяться, всего наилучшего.
       Алия мгновенно очутилась рядом, побелевшие пальцы впились в отворот стилсьюта:
       - И не рассчитывай от меня отделаться. Я найду тебя где угодно. Дай мне несколько дней.
       В ответ Синельников взъерошил ей волосы.
       - Алюш, занимайся своими делами. Иншалла. Что это значит, Его Величество тебе объяснит. Будь здорова. Если тебе там надоест, мы с "Ордынкой" тебя ждем.
       Он спустился с башни, и было всем присутствующим видение: по мановению человеческой руки из зыбучих толщ поднялся легендарный властелин пустыни Шай-Хулуд и покорно замер, дав иноземному кудеснику взобраться на себя, и дальше оба исчезли в разрастающемся мареве наступающего дня.
      
       Синельников выполнил данное Алие обещание и обосновался на Центральном Рифте, облюбовав для себя действительно очень уютную пещеру у подножия горных круч, с превосходным видом на Западную песочницу, но из отшельничества его ничего не вышло. Первым покой будущего святого нарушил старый знакомый - Аристарх. Оставшись в живых после карамагской мясорубки, он попал в руки императорских сардукаров и был ими брошен умирать, но не умер, а неисповедимыми путями добрался до Бааль-Дахара, и, переживая удивительные приключения и встречая удивительных людей, пересек ужасные, кипящие пустыни юга. В итоге, оказавшись у форпостов цивилизации в предгорьях Центрального Рифта, он угодил в самый эпицентр слухов о фантастическом Повелителе Червей, который не то похитил Алию, не то воскресил, а может, и не Алию вовсе, а произвел еще что-то невероятное.
       Загоревшись фанатичной верой в собственное предназначение, Аристарх двинулся на север вдоль Центрального Хребта, и наконец, со сдавленным воплем распростерся на камнях перед Синельниковым.
       - Вставай, образина, - приветствовал его отшельник. - Я узнал тебя, Аристарх. Значит, это ты, скотина, нас продал.
       Приподнявшийся было Аристарх вновь ударился оземь с такой силой, словно и впрямь собирался обернуться белым лебедем из сказки, и жалобно застонал. Вид его и в самом деле был удручающим - хромота, правый глаз наполовину закрыт, и чтобы открыть его, нужен хирург, а левая рука раздавлена - не подберу другого слова - практически до состояния фарша. Позднее, уже во время войны, и после, с этой рукой Синельников неоднократно раз возил Аристарха и в Арракин, и в Хайдарабад, было семь или восемь операций, но полностью восстановить функции так и не удалось - до конца дней воин жил со скрюченной конечностью, которой, однако, вполне хватало на то, чтобы тремя пальцами поддерживать специально сконструированный планшет с листом бумаги. На этих листах неутомимый подвижник уже с первых дней записывал едва ли не каждое слово Синельникова, составив, таким образом, несколько "Книг Пустынного Проповедника". Синельников и смеялся, и ругался, но в конце концов был вынужден махнуть рукой, лишь однажды задав своему историографу странный вопрос: "Аристарх, уродина, ты не на козлином пергаменте пишешь?"
       Дальше народ повалил валом. Первая же поездка на черве в Бааль-Дахар за продуктами не осталась незамеченной, и у пещеры появился сначала продавец воды для паломников, а затем и сами паломники. Зевая и не выпуская книги из рук, Синельников вышел посмотреть, в чем там дело, и перед ним предстала группа людей, смотревших на него со страхом и восхищением; кто-то явственно произнес: "Сейчас он будет говорить..." Синельников с тоской оглянулся на Аристарха. Тот ответил преданным взглядом поверх все того же планшета. Синельников вздохнул, уселся, приглашая гостей сделать то же, открыл книгу (это был трактат Лао-Цзы), и начал так:
       - Дурачье вы, дурачье...
       Вскоре около пещеры вырос палаточный лагерь, где торговали едой и всякой всячиной, так что у Синельникова отпала нужда ездить куда-то за провизией, а также платить за нее деньги; образовалась какая-то "Стража Пустынного Проповедника" из не очень понятных вооруженных людей, добровольно несших караул вокруг пещеры и прибавивших немало авторитета Аристарху. В значительной степени успеху проповедей Синельникова способствовало то, что множество толкущихся на одном месте людей привлекало Червя - случалось, что во время выступлений три-четыре великана сотрясали землю вокруг, время от времени разевая чудовищные пасти. Вплотную они, однако, не подходили и лишь изредка Синельникову, прерывая речь, приходилось отгонять особо настырных, нещадно колотя палкой по их нечувствительной броне. Ему это не стоило никаких усилий, но на паломников производило неизгладимое впечатление. Верный слову, Синельников читал вслух Евангелие, Коран, Конфуция, часто отвлекаясь на пространные комментарии, иллюстрируя сказанное примерами из собственной жизни и давно забытыми студенческими анекдотами. Молва о Пустынном Проповеднике, который стоит за древние традиции и учит небывалым вещам, и слушать которого приходит даже Шай-Хулуд, разнеслась по всему Рифту; многие уже поговаривали о том, что Муаддиб - это не настоящий Голос Неба, что фримены дали себя обмануть лжепророку, а подлинный свет истины ведом лишь Пустынному Проповеднику. И однажды за духовным напутствием с далекого севера пожаловала сама всемилостивейшая императрица Ирулэн.
       Оставив свиту снаружи, она одна вошла в пещеру. Синельников мирно хлебал сваренный очередными доброхотами гороховый суп. Завидев императрицу, проповедник лишь покачал головой:
       - Ну и денек. Еще и ты.
       Ирулэн ответила ему почти в таких же выражениях:
       - Господи, ну конечно же, это ты. Кто же еще? И как всегда, что-то ешь.
       Не дожидаясь приглашения, она села.
       - Итак, ты снова здесь. Ну как, развелся, наконец, со своей бесценной женушкой?
       - Ирин, не начинай сначала, - пробурчал Синельников. - По-моему, мы уже все друг другу сказали. Аристарх, уйди отсюда.
       Совершенно сраженный этим диалогом Аристарх был вынужден покинуть свою смежную с покоями Учителя каморку, и более ничего о состоявшемся разговоре нам сообщить не может, кроме того, что августейшая особа пробыла в гостях у Синельникова более часа и вышла весьма нахмуренная. Буквально спустя несколько минут после ее отбытия прилетела Алия, распугав толпу и подняв целый самум реактивными струями двигателя. Войдя быстрым шагом и задрав подбородок, она спросила ледяным тоном:
       - Зачем здесь была эта мымра?
       - Аристарх, - простонал Синельников. - И это называется пустыня?
      
      
      
      
      
       ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
      
       Дрязги и разборки между Великими Домами после отречения императора Шаддама IV продолжались почти пять лет. В это время Пол Атридес и Космический Союз, с которым они жили по принципу "Милые бранятся - только тешатся", успешно разделяли, властвовали, влияли и правили. Однако к началу двести седьмого года в ландсраате, наконец, наметилось некоторое замирение, и солнце Муаддиба стало быстро клониться к закату. Не в силах пока преодолеть "вето" императора, все еще сохраняющего высшую законодательную власть и не желающего слышать ни о каком допущении компьютеров в межзвездный транспорт, парламентские вожди пошли другим путем. Из-под их пера потекла целая вереница третьестепенных подзаконных актов, которые вроде бы и нее отменяли генерального положения о запрете электронно-фотонных средств навигации, но пробивали в нем мелкие бреши, позволявшие то там, то тут обходить парализующую паутину монополии Союза.
       Гильдия Навигаторов, чувствуя, как под ней пошатнулась несокрушимая доселе спайсовая твердь, обрушилась на нововведения всей своей мощью, пуская в ход и закон, и беззаконие, и вообще все, что можно приобрести за деньги. Наступил период великих подковерных битв. Тем не менее, цены на меланж дрогнули и пока осторожно качнулись вниз. Следствием этого стало то, что доходы императорского дома начали неуклонно снижаться, и над экономикой Дюны незримо поднялся призрак банкротства; император же попадал во все большую финансовую зависимость от Гильдии.
       Нельзя сказать, что главы Сорока Домов так уж жаждали крови. Напротив, они, к их чести, всячески пытаясь избежать скандала, до последнего пытались решить дело миром и засылали к Муаддибу все новых переговорщиков, предлагая условия, о которых в иные времена можно было бы только мечтать. Но Пол, обычно сторонник тактики уступок и компромиссов, едва стоит речи зайти о его праве на власть, встает тверже скалы. Он предпочитает царскую прихоть и гибель, нежели разумную договоренность и спокойную, бесславную старость где-то в глуши. К тому же ему прекрасно известно, что в стане его врагов согласия нет, и на открытый конфликт они вряд ли пойдут.
       И вновь семь человек - правда, уже без барона Харконнена - собрались за тем же столом, за которым решалась участь императора Шаддама - и решали, как поступить с императором Муаддибом. То, что мальчишка зарвался, и от него пора избавляться, единодушно признавали все, но никто не хотел рисковать ни репутацией, ни деньгами. Впрочем, картина складывалась очевидная, и особенных прений не возникало - доказавший свою эффективность сценарий устранения Шаддама вполне подходил и для этого случая. На Дюне по-прежнему присутствует многочисленная и достаточно организованная оппозиция, во главе которой стоит трезвомыслящий и авторитетный человек. Эта оппозиция нуждается лишь в благословении и поддержке, так что в сомнительных предприятиях типа интервенции нет никакой нужды. Муаддиб - император, так сказать, местного масштаба, вот и представим соотечественникам с ним разбираться. При любом развитии событий усиление позиций Южной Конфедерации сделает его сговорчивей, а если нет - пусть пеняет на себя. Это первое.
       Второе - сама Дюна. Деканское нагорье, база Южных Эмиратов, таит в себе несметные сокровища - вся таблица Менделеева в самых лакомых формах и вариантах, а кроме того - сказочно чистый сухой воздух, который при помощи копеечного фильтра запросто превращается в ценнейший ресурс сверхточных производств. Дюна словно создана для электронной индустрии, и разместить тут центр компьютерных технологий - значит, забить самый верный кол в гроб спайсовой эпохи. Промышленная инфраструктура обеспечит занятость фрименов, лишившихся привычного промысла, инвестиции в экономику Юга поднимут боевой дух, а часть доходов пойдет на погашение военных нужд. К тому же Арракис, пожалуй, единственное место в мире, где любую инспекцию Космического Союза можно со спокойной совестью встретить зенитным огнем - у нас, знаете ли, гражданская война.
       Естественно, когда речь заходила о фрименах, никто не говорил: "Те фримены, что уцелеют после войны". Но думали так все. После проблем с Муаддибом эти неурядливые, своенравные племена изрядно утомили ландсраат, и лидеры парламента желали бы слышать о них как можно реже.
       Но оставался главный вопрос - кого поставить во главе такого каверзного и хлопотливого дела? Где та железная рука, которая сокрушит Муаддиба и не даст событиям отклониться в нежелательное русло? Кандидатура была единственная, никаких споров не было, и здесь мы открываем самую темную строфу нашей саги о Дюне.
      
       Дело в том, что и по сей день мы не можем с достоверностью утверждать, кем на самом деле был человек, называвший себя маршалом Кромвелем. Все обстоятельства этой истории похоронены настолько глубоко и тщательно, а проведена она в такой строжайшей тайне, что нет даже сведений о том, как и когда эта загадочная фигура появилась на Дюне, и подобная конспирация вовсе не удивительна.
       "Боевой фантом", он же мнемозапись, то есть электронно-полевая копия личности Джона Джорджа Кромвеля, величайшего полководца Второй Космической войны, кочует по Галактикам и Вселенным с давних пор, возглавляя список наиболее высокооплачиваемых наемников. Не потерпев ни единого поражения при жизни, Дж. Дж. и после смерти, будучи воссоздан чудесами нейрокибернетики, не уронил былой славы. Пересаженный на очередную биологическую основу - непременным требованием Кромвеля было абсолютное сходство с обратившемся во прах оригиналом - он с неизменным успехом командовал войсками в разных мирах и системах, каждый раз доказывая нетленность своего военного гения.
       Но, как и в первой жизни, так и во всех последующих, на славе его лежала мрачная тень. Бывший военный преступник, он был знаменит жестокостью, полным равнодушием к человеческой жизни и умением привлекать, а затем варварски использовать на поле брани самые неожиданные научные разработки. Шли слухи, что его интеллект теперь стал полностью машинным, и лишь одержим манией убийства, что он вообще обратился в квинтэссенцию зла, воплощение дьявола, и от одного его имени уже веяло кошмаром. Он назначал безумные цены за свои услуги, но заказчики не возражали, зачарованные гарантией успеха; Кромвель был объявлен вне закона во всех мирах и измерениях, и регулярно поступали сообщения о том, что наконец-то демон пойман, дезактивирован, размагничен - но с тем же постоянством он возвращался вновь и вновь, и опять несчитанной мерой забирал обреченные ему жизни.
       Но был ли действительно Кромвелем человек, которого так именовали на Дюне? Думаю, что да. Уже в те времена было технически осуществимо воспроизвести лицо, походку, манеры - но никому и никогда еще не удавалось подделать талант. Весь характер военной стратегии, парадоксальные договоренности, клиническая тяга к почти цирковым экспериментам на поле боя и успешный, ошеломляюще кровавый финал вместе с дюжиной других деталей указывают на фирменный, неповторимый кромвелевский стиль.
       Кроме того, главы Великих Домов, без сомнений, никогда бы не доверили столь серьезной миссии и воистину фантастических средств человеку, в котором не были бы абсолютно уверены. Волею случая до нас дошла запись разговора спикера парламента Карла Валуа с "железной леди" фракции консерваторов в ландсраате Соланж Бюссонье. В двести пятом году, после очередных бесплодных переговоров с императором, на которых Карл, к полной для себя неожиданности, натолкнулся на представителя Гильдии, спикер покидал Дюну в крайнем раздражении и, беседуя с мадам Бюссонье, забыл о том, что стоит у грузового шлюза шаттла, где, согласно корабельному уставу, обязательно ведется фиксация всего происходящего. Свист ритмично включающегося и включающегося транспортера превратил речь спикера в своеобразный пунктирный шифр, но ключевая фраза слышна совершенно отчетливо: "...так наймите Кромвеля, черт возьми; сколько бы он ни запросил, все равно это обойдется дешевле!".
       Родиной и постоянным местом пребывания маршала было пространство Гео-Стимфальского блока, который, видимо, и был частью пресловутых "сорока тысяч миров"; Империя, входившая в систему Кросс-Роуд-Вилэдж, имела там соответствующий портал перехода, о чем официальная версия, естественно, не говорит ни слова. Однако в документах Кросс-Роуд есть отметка, что в марте двести пятого года Дж.Дж. Кромвель, он же Серебряный Джон, проходил через Корринский портал, и на чеке оплаты стоить личная печать Родерика Бауглира - об этом человеке надо рассказывать в отдельной книге, здесь же скажу, что его штамп есть неоспоримое доказательство подлинности документа.
      
       Таким образом, я полностью убежден в том, что во время войны на Арракисе главнокомандующим Южных Эмиратов был не кто иной, как маршал Дж.Дж.Кромвель, и бесполезно искать какого-то великого артиста - который вдобавок еще оказался и гениальным полководцем - столь изумительно сыгравшего эту роль.
      
       С кем у ландсраата не возникло никаких проблем, так это с Феллахом-эт-Дином. Подобно Стилгару, он был сыном, внуком и правнуком правителей, стоял у власти почти сорок лет, и в отличие от своего северного коллеги Муаддиба, был по-настоящему озабочен и экологической катастрофой, и спайсовым кризисом, и, самое главное, дальнейшей судьбой страны. Конфедерация Южных Эмиратов оказалась единственным государством Арракиса, реально искавшим какой-то альтернативы угасающей монокультурной экономике. Вот где планы леди Джессики могли бы встретить достойный прием! Уже через десять минут беседы с монархом, Карл Валуа, бросив дипломатию, велел секретарю достать документы, и без околичностей заговорил об условиях и суммах инвестиций. В свою очередь, Феллах, не дрогнув ни единым мускулом лица, мысленно возблагодарил Бога за то, что тот услышал его молитвы, и, поторговавшись для поддержания традиции, принял все пункты соглашения. Его не испугала ни столетняя аренда, ни заводы, ни включенная в контракт война, ни даже то, что придется делиться властью - Феллах был политиком предельно реалистичным, знал притчу о бесплатном сыре, и понимал, что, несмотря на все издержки и уступки, он убережет свои владения от великих бедствий и оставит сыну державу куда более стабильную и могущественную, нежели сам получил от отца.
       Наследник престола, атлет и красавец Джерулла, горячая голова и религиозный фанатик, был в полном восторге от перспективы джихада. Давным-давно, в снах и мечтах он видел себя великим святым воином, огнем и мечом прокладывающим истинной вере дорогу на север. Его, правда, несколько смущал тот факт, что руководить столь великим начинанием будет человек, так близко стоящий к сатане - принца сразу предупредили, что верховное командование будет возложено на Сами-Знаете-Кого. Однако первое же знакомство с Кромвелем успокоило Джеруллу - перед ним был очень почтенный и пожилой воитель, отнюдь не дышащий серой, и без всяких признаков когтей и рогов. Его спокойствие и уверенность в себе произвели на наследника самое благоприятное впечатление.
      
       Впрочем, все это не идет ни в какое сравнение с чувствами, захлестнувшими Фейда-Рауту. Его неугасимая звериная ненависть к Полу Атридесу наконец-то обрела точку опоры в реальности - узнав о прибытии Кромвеля, Харконнен заревел и заухал, и, спешно переодевшись в им же самим изобретенную форму, изрядно напоминающую байкерский наряд, помчался излагать маршалу свои планы, в отличие от Джеруллы искренне надеясь, что Дж. Дж. и есть сам дьявол.
       Минут пять он скакал перед Серебряным Джоном, брызгая слюной и доказывая, что кроме него, вся Конфедерация - сборище слюнтяев и ротозеев, каких земля не рождала, и расписывая достоинства подчиненных ему головорезов, а также страшные казни, придуманные для Муаддиба. Кромвель, сложив руки и не произнося ни слова, не сводил глаз с поверхности стола, на котором лежал листок с какими-то расчетами.
       - Знаете, о чем я думаю, барон? - задумчиво спросил Дж. Дж., когда Фейд смолк, переводя дыхание. - Прямо сейчас вас застрелить, или чуть погодя?
       Фейд опешил. Кромвель поднял глаза и вдруг страшно прошипел:
       - Сядь, скотина! Сядь и слушай внимательно, что я тебе скажу!
       Фейд сел.
       - Мы здесь затеваем большое серьезное дело, - заговорил Дж. Дж. - Нам дали время, деньги, но не дали права на ошибку. И я не позволю никаким горлопанам и торопыгам мне это дело испортить.
       - Да я...
       - Молчать. Нет такой задачи - просто убить Муаддиба. Грош цена таким планам. Нам нужна признанная всем сообществом государственность, потому что мы должны выступать как официальные лица, а не как шайка бродяг и киллеров - это раз. Нам нужна промышленность, потому что часть военных расходов придется оплачивать самим - это два. В этих горах предстоит построить вторую Силиконовую Долину, если ты понимаешь, о чем я говорю. Нам нужна нормальная армия, а для этого надо преодолеть Конвенцию о нераспространении. Это три.
       Длинный костлявый палец едва не уперся в нос Фейду.
       - У Муаддиба на Западном Рифте восьмисоттысячное войско, а у нас не наберется и сотни. Твоей, что ли, вонючей задницей я их напугаю? У них современные системы оружия, а чем мы вооружены? Дрекольем - такое слово ты знаешь? Война. Войну надо готовить, и будь спокоен, я ее подготовлю.
       - Да я не против, - взмолился Фейд-Раута. - Я только спрашиваю - когда?
       - Ладно, я тебе скажу. Как можно позже - вот когда. Сначала инфраструктура, обкатанная тактика, обученные солдаты, адаптированная техника, а уж потом можно жать на крючки и кнопки. Но у вас же, мерзавцев, никакого терпения, вам подавай результат, у вас зудит... Нет, любезный барон, я буду тянуть до последнего. И пока я не прикажу, ты будешь сидеть тихо, как мышка, и не делать ничего без моей команды. Какое виски ты предпочитаешь?
       - Блэк Лэйбл...
       - Так вот, если я прикажу, ты будешь чистить Блэк Лэйблом сапоги Муаддибу... до поры до времени. Запомни: мы должны торжественно вступить в Арракин, перед всем миром посадить Атридеса за стол, и он подпишет все, что мы ему продиктуем. В законном - слышишь? - законном порядке. А вот после, - и тут Кромвель радостно оскалился жутким волчьим оскалом, - я обещаю тебе отдать его в полное распоряжение. Съешь его, настругай ломтями, что хочешь... Даю честное слово. Но до этого, - уже знакомый палец грозно постучал по столу, - одна выходка, один фокус без спроса - и я расстреляю тебя перед строем. Собственноручно.
       С Фейдом произошло что-то странное. На него вдруг снизошло некое успокоение, словно какая-то часть его разболтанной душевной конструкции неожиданно обрела прочный фундамент. Он откинулся в кресле и уставился на маршала неизъяснимым взглядом.
      
       Штука в том, что, несмотря на всю свою лютость и бесноватость, Харконнен-младший никогда не был лидером. Его буйной неуравновешенной натуре был присущ некий инфантилизм пополам с мазохизмом, потребность в противовесе, желание иметь за спиной надежную крепость, твердую, пусть наказующую, но родительскую руку, против власти которой можно бунтовать, но и одновременно чувствовать силу ее поддержки. Всеми способами Фейд-Раута старался вырваться из тех ежовых рукавиц, в которых держал его дядя, старый барон, но, очутившись на свободе, он с растерянностью ощутил себя лишенным указующего перста, безотчетного, но существенного жизненного ориентира. Характер его от этого, естественно, отнюдь не смягчился, но количество потребляемого спиртного заметно возросло.
       Теперь же все внезапно встало на свои места. Он снова во власти чужой воли, которая, хочет он того или нет, ведет его к нужной цели, а значит, вновь перед ним открыты прелести безумств, своеволия, безоглядного наслаждения жизнью без всякой заботы об ответственности, груз которой переложен на другие плечи. И ко всему прочему, можно опять с легким сердцем клясть чертовых стариков, от которых нет житья.
       - Слово! - почти с восторгом взревел Харконнен, тоже колотя пальцем по столу. - Вы дали слово, маршал, не забудьте!
       Кромвель ласково улыбнулся.
       - Можешь называть меня Джон.
      
       Алия, точно с неба упавшая в эту разноперую компанию, пришлась как нельзя более ко двору. Еще в салоне вертолета Кромвель заметил:
       - Господа, поздравляю, вот и недостающее звено в нашей цепи - правительство Арракина в изгнании!
       - Но меня никто не изгонял, и правительства никакого нет, - сдержанно возразила Алия.
       Дж. Дж. только вздохнул.
       - Увы, Алия, не мы выбираем судьбу. Вы легенда, вы живой символ Арракиса без Муаддиба. Брат обратил вас в посмешище, но люди в вас верят, и ничего с этим не поделаешь. А потом. Вы молоды, энергичны, образованы, вам известны их нужды - почему бы им не помочь? Вы хотите доверить заботу о земляках кому-то другому? Что вас страшит? А правительство... У вас уже через неделю без всяких усилий будет кабинет министров... с троекратным дублированием.
       - Помочь? - переспросила Алия. - Как я могу им помочь?
       - Именно помочь. У нас тут, милостивая государыня, скоро война, и мы просим вас помочь нам стать не врагами, не завоевателями, а освободителями... Вы уж не отталкивайте пальмовую ветвь, подумайте, подумайте...
       Алия отвернулась к иллюминатору.
       - Я должна посоветоваться с Володей.
       Кромвель засиял привычной безумно-счастливой улыбкой:
       - Разумеется, о чем речь...
      
       * * *
      
       Феллаху-эт-Дину маршал сказал:
       - Ваше величество, прежде чем побеждать другие народы, надо победить свой. Должно нам упрочить государственность.
       С государственностью дела и впрямь обстояли неважно. Конфедерация была объединением весьма и весьма рыхлым, многие эмираты и княжества входили в нее чисто формально, Джайпуру фактически не подчинялись, и некоторые из родов склонялись к союзу с Муаддибом. Оплотом сепаратистов был город Бангалур, расположенный на равнине северней Джайпура. До раскола пока не доходило, но именно из Бангалура, по родственным каналам стратегическая информация о разных важных государственных делах южан утекала в Хайдарабад и Арракин, в ведомство многомудрого Стилгара.
       Кромвель вызвал к себе Фейда-Рауту.
       - Барон, собирайте ваш спецназ. Начинаем.
       - Война? - загорелся Харконнен.
       - Нет. Великая резня. Нам не нужен город Бангалур и вот эти семьи - по списку. Ни старые, ни молодые. А также их друзья здесь, в Джайпуре.
       И вот изуверская жестокость Фейда Харконена нашла себе применение. В барона точно бес вселился. Двенадцать родов были стерты с лица земли со стариками и младенцами - это вызвало возмущение еще у трех кланов, и они тоже сгинули. Глав пяти племен расстреляли прямо во дворе королевского дворца в Джайпуре, и Феллах-эт-Дин превратился в единоличного лидера довольно сплоченной, по меркам Арракиса, державы, а Стилгар, лишившись своих друзей и осведомителей, основательно задумался.
       После этого Кромвель отправился в странствия. Он летал над Дюной, ездил по горам и пустыне, бродил с караванами и паломниками, несколько раз, никем не узнанный, побывал в Арракине, добился запуска двух новых наблюдательных спутников, и, самое главное, не жалел денег на информаторов, сбор слухов и все такое прочее. Возвращаясь в Эмираты, он сутками просиживал над картами, отчетами всевозможных специалистов, которых тоже за бешеные деньги привозил на Дюну, заказывал анализы, консультации и так далее. Так прошел год с лишним.
       В марте маршал пожелал предстать перед Военным советом.
       На стене висела громадная карта Большого Рифта, и на свет божий впервые явилась та громадная деревянная указка, которой в дальнейшем было суждено сыграть столь серьезную историческую роль.
       - Вы все хотите воевать, - начал Серебряный Джон, пройдясь взад-вперед перед картой. - Так вот я вам скажу - ни черта из этого не выйдет. Единственное, на что мы способны в настоящий момент - это набрать армию и начать гоняться за Муаддибом, как это делали все наши предшественники. Весь Большой Рифт - это проходной двор, по которому можно бегать, сколько угодно. Мальчик только этого и ждет. Предположим, что мы ударим сразу на Арракин - ухватим быка за рога. Предположим, что наш численный и технический перевес будет таков, что императорские войска отступят и отступят к югу - то есть против часовой стрелки по горному кольцу Западного Рифта. Они легко могут пойти и на восток - но возьмем для примера первый вариант. Итак, Арракин.
       Указка взлетела к северу.
       - Сам по себе город никакого стратегического значения не имеет, но укреплен очень хорошо. Пока мы будем прыгать у Защитной Стены, император без всякой спешки откочует к Табру.
       Указка нырнула к югу.
       - Там по пещерам, ущельям, ходам, норам он рассредоточит войска, и даже если мы соберем достаточно людей, то наскачемся до одури. Но он вряд ли станет нас ждать и, скорее всего, отойдет к Вулканической Зоне. Там полно брошенных крепостей, проходов, незнамо чего и от техники толку мало - что Муаддибу и требуется. Нам снова придется бежать за ним. Прелестно. Перед ним весь Центральный Рифт - от Двойного Клюва на юге, где, кстати, у нас нет ни одной базы, а ведь это наша земля - и до севера - Хайдарабада, родины Стилгара.
      
       Ущельем двойного Клюва назывался горный проход в сужении Центрального Рифта южнее экватора, соединявший Восточную и Западную песочницы. Это не долина и не перевал. В какие-то былые эпохи в складке, смявшей и стиснувшей два хребта, по неведомым причинам возник гигантский сквозной провал, образовавший великолепную естественную арку. Последующая череда тысячелетий с жарой, холодом, ветрами и землетрясениями обрушила каменную перемычку, оставив два обращенных друг к другу выступа, похожих на орлиные клювы над скальным коридором семисотметровой глубины. Говорилось, что нельзя понять душу пустыни, хоть раз не увидев восход солнца сквозь щель Двойного Клюва.
      
       Указка снова поползла вверх.
       - Ищи-свищи. Мы навалимся на Хайдарабад. Ладно. Посмотрите, - указка вернулась на исходную точку, - через Отмельские ущелья наш юноша через два дня снова будет в Арракине. И все сначала. Так можно носиться годами, загубить прорву людей и ничего не добиться. Не в обиду будь сказано, барон, ваш дядя так и поступал. Партизанскую войну ни выиграть, ни проиграть невозможно.
       Кромвель снова прошелся перед картой.
       - То, что я сейчас рассказал - это еще очень хороший вариант. В действительности все будет хуже и грубее. Он просто рассадит на червей несколько тысяч своих дубиноголовых фрименов, пройдет через все тот же Двойной Клюв, Восточный Рифт и через трое суток окажется у стен Джайпура - у стен, которых нет.
       Указка одним махом проскочила с запада на восток.
       - И на нас с вами можно ставить точку. Крышка. С вот такими гвоздями. Поэтому. - Кромвель сделал паузу и еще раз обежал всех взглядом, словно выискивая недовольных. - Первое - нам нужна реальная, защищенная граница. Вся линия гор вдоль пустыни - от Северного Нефуда до Джайпура и дальше, на запад, до Центрального Рифта, должна быть укреплена. Керамбетон - два, три, метра толщиной, пескоотводы, пескоотбойники, линии фортов, на четыре этажа под землю, с тоннелями сообщения и автономными системами жизнеобеспечения. Второе - Двойной Клюв. Там должна быть база. Крепость. Нам надо запереть вход в Восточный Рифт. Гарнизон. Орудия. Аэродром.
       Третье. Вулканическая зона. Та же стена. Вот досюда, до южного изгиба. Все прежние укрепления восстановить и модернизировать. Линии снабжения - наземные, подземные, вертолетные площадки и прочее.
       Дальше. От Вулканической Зоны на юг мы выходим к Хаммаде. Под нами - Хаммадский коллектор, стратегический объект номер один, подземное пресноводное море. Кто им владеет, владеет всем Югом. Сейчас Муаддиб этого не понимает, но он рано или поздно сообразит, что к чему, и нам надо опередить его любой ценой. Мы начнем строить пустынные башни - шесть-семь линий - и перекроем Хаммаду. Магрибские ухари должны забыть о рейдах и просачиваниях. Плюс полный контроль над водой.
       Еще одна беда - оружие. Наши руки в колодках. Дюна не подписала Конвенцию восемьдесят девятого года о нераспространении современных технологий, и значит, мы не имеем права использовать боевые системы пятого и шестого поколений. А почему не подписала? У нас нет государства, нет правительства и представительства, мы ничто, нас вообще нет. К нам можно придираться, но разговаривать с нами нельзя.
       - Так плюнем на эту Конвенцию, и будем воевать, как хотим! - обрадовался Фейд-Раута.
       - Ваша голова, барон, всегда очень недорого стоила, потому что в ней никогда не было мозгов, - изысканно возразил Кромвель. - Главная цель компании - отречение Муаддиба - имеет смысл лишь при наличии у Конфедерации государственного статуса. Нельзя подписывать акт о капитуляции с призраками! А чтобы парламент дал нам этот статус, мы будем какое-то время пай-мальчиками, станем соблюдать Конвенцию и воевать черте какой рухлядью, мать ее за ногу... в конце концов, это даже забавно. Я выступлю в роли главного старьевщика. Тем выше будет наша честь, если мы утрем нос этому засранцу железяками времен Второй Мировой войны.
      
       Здесь придется сделать небольшое отступление.
       Кроме явного, так сказать, концептуального вранья и недомолвок, официальная версия содержит еще множество фоновых, попутных сказок, образующих некую декорацию за спинами героев. Эти мифы встречаются в форме небрежных, как будто случайных упоминаний или оброненных кем-то замечаний о каких-то общеизвестных истинах. Построены они, однако, все по тому же принципу летописного сочинительства - крупинка правды в буйном вареве лжи.
       Самый, пожалуй, красочный из этих фантомов второго плана - это миф об оружии. Там и сям, косвенно, намеками или натурными зарисовками, вставленными в повествование, официальная версия утверждает следующее: с появлением защитных дисперсионных полей огнестрельное и всякое подобное ему оружие утратило всякий смысл, и весь неисчислимый арсенал орудий убийства свелся единственно к ножу - да и то, махать этим ножом следовало в загадочной медлительной манере, иначе поле тут же отражало и его. Здесь, правда, авторы концепции нехотя признают, что фримены избегали пользоваться защитными полями, поскольку их вибрация привлекала червя.
       Попытка убедить читателя, что во времена космических Д-перелетов войны велись мечами и копьями, забавна сама по себе, но этот вопрос требует пояснения и по другой причине - история спайса во многом есть история войны на Дюне, а описывать войну, не упоминая оружия, совершенно невозможно. Было бы странно оставить читателя при мнении, что радары, спутники, лазерные и инфракрасные прицелы использовались для наведения каменных топоров.
       Дисперсное защитное поле действительно существовало и действительно применялось. Дисперсным оно было потому, что, во-первых, сплошное поле требовало достаточно громоздких и тяжелых аккумуляторов (во времена Муаддиба прямоточных Д-генераторов еще не было), а во-вторых, сплошное защитное поле - это в любом случае вихревой столб, и находясь внутри этого столба, есть все шансы отправиться на тот свет вследствие электромагнитного резонанса, не дожидаясь никаких злодейских покушений. Чудесные пленочные поля, окружающие своего владельца тончайшим непроницаемым куполом, описанные господами Ефремовым и Мирером, до сего дня не продвинулись дальше страниц их произведений и по-прежнему ждут своего гения-изобретателя.
       Но даже и в таком, не слишком совершенном виде, дисперсные поля были сказочно дороги - никакой властелин, ни одно, даже безумно щедро финансируемое министерство обороны, не могло позволить себе оснастить ими целую армию. Уже это сводило к минимуму военный эффект нашей электрической диковинки. Но дело не только в цене. Действие рождает противодействие, и на любой замок быстро находится отмычка. Как первый ответ дисперсионному полю, явился тандемно-кумулятивный заряд. Его "заброневой эффект" был настолько силен, что даже если он и не пробивал заслона, то, распространяясь по силовым линиям, так встряхивал все находящееся внутри, что полевые структуры на долю секунды превращались в соковыжималку, а их подзащитный - в желе, но уже навсегда. Поэтому индивидуальные силовые прикрытия таили в себе вполне конкретную опасность.
       Разработанный несколько позже диффузный заряд (его обычно применяли в комплексе с роторно-подкалиберным носителем, что позволяло стрелять хоть из двустволки, хоть из водопроводной трубы) окончательно похоронил легенду о всемогуществе дисперсного поля. Частицы диффузного заряда хотя и беспорядочно, но свободно проникали сквозь разреженную "полевую шубу" и, сохраняя кинетическую энергию, обращали все под ней в трехмерное решето. Если добавить, что поле не спасало ни от баротермических боеприпасов, ни от газов, ни от радиации, то можно сказать, что сей инженерный кунштюк так и остался техническим недоразумением, эффектной игрушкой; войны шли естественным порядком, и лишь персонажи официальной версии продолжали в средневековой манере молодецки крушить друг друга ножами из зуба червя.
      
       Кромвель принялся загибать свои неповторимые пальцы.
       - Кроме того. Клоны. Киборги. Бетонные заводы. Еще четыре наблюдательных спутника. Генераторы дисперсионного поля. Инженеры-фортификаторы. Горно-проходческие щиты. Вся военная промышленность. И быстро! - рявкнул он вдруг так, что все вздрогнули, а кое-кто даже подпрыгнул. - И забудьте о войне, мерзавцы, особенно ты, барон, нечего строить мне рожи, без всякой войны у Муаддиба не должно быть юга! Тихое, мирное строительство... а через годик посмотрим, как он у нас побегает... по и против часовой.
      
       Так на юге началась эра великого строительства. Хлынул поток людей и оборудования, сам Джайпур за предвоенные годы разросся больше, чем вдвое. Кромвель с головой ушел в свои технологические эксперименты и маркетинг оружейных фирм. Он испытывал все новые и новые модели вертолетов, озадачивая производителей заказами невиданных модернизаций, мучил киборгов на жаре без воды и обслуживания, сыпал песок в танковые двигатели и уродовал скалы из специально перегретых и запыленных пулеметов специально перегретыми патронами; фрименов же загоняли в классы свежеорганизованной Академии. Он даже успел между делом продиктовать целый трактат о новых взглядах на камуфляж.
       Эта бурная деятельность не затихала даже во время войны. Синельников пишет, как в октябре двести одиннадцатого года регулярно заезжавший к нему в пещеру маршал ни на минуту не прерывал своего коммерческо-технического совещания, которое вел по ноутбуку. Прихлебывая кофе, сваренное Алией или Аристархом, командующий одним глазом обязательно косил в монитор.
       - "Камов" просит по пятнадцать за штуку... хм... я больше склоняюсь к "Милю"... А это что? Так, высокомодульный карбон... "Чобхэм", активная защита... неплохо... "Корд" по-моему, лучше... Тридцать девять миллиметров, плавающий ствол... Знаешь, Володя, с тех пор, как появились все эти трансформеры, и военную технику стало можно собирать как детский конструктор, воевать намного интереснее. Ага... булл-паповский "абакан"... занятно...
      
       Не нахожу ничего удивительного в том, что разведка Стилгара долгое время не обращала никакого внимания на кромвелевские приготовления и зашевелилась лишь тогда, когда большая часть фортов и укреплений была уже закончена, а военная машина уверенно набирала обороты. Муаддиб не придавал Южным Эмиратам никакого значения - эка невидаль, строптивое захолустье - и даже после доклада встревоженного Стилгара лишь отмахнулся: "Феллах хочет отгородиться от пустыни. Пошли два легиона, пусть пройдутся там как следует и притащат этого дурака сюда - послушаем его объяснения".
       Уже в этом первом, на первый взгляд, довольно легкомысленном заявлении императора чувствуется некоторая опасная, непонятная неопределенность. Что означает сей фортель? Два легиона - это, конечно, не армия, но это уже и не разведка и даже не разведка боем. Муаддиб словно начинает и не начинает войну, он как будто чего-то опасается и одновременно колеблется. Как понять - это мистическая прозорливость или политическая близорукость? Увы, логика Атридеса во многом так и осталась загадкой.
       Стилгар без особого восторга, но - в ту пору - и без особых сомнений выполняет императорский приказ. В ноябре двести девятого года два легиона пересекли Центральный Рифт и за ущельем Двойного Клюва разделились - один повернул прямо на юг, чтобы, по выражению императора, "пройтись" по горным селениям, второй - его вел сам Стилгар - продолжил движение на восток, то есть на Джайпур.
       Оба ушли недалеко. Собственно, что случилось с первым отрядом, так толком и не удалось узнать - из него вернулось не более сотни обгорелых изувеченных дюдей, от которых не добились никаких мало-мальски внятных объяснений. Стилгару повезло больше. Он увидел уходящие в небо и за горизонт стены джайпурского нагорья с ребрами пескоотбойников и черными зевами тоннелей - Абу Резуни никогда не держал в руках сказок Толкиена и слыхом не слыхал о Вратах Мордора, но размах сооружений оценил вполне - однако рассмотреть подробно ничего не успел, потому что прямо перед ним едва ли не из-под земли вдруг поднялись не то двести, не то черт знает сколько кромвелевских "Аллигаторов", со зловещей грацией свесивших перед полозьями ящики электронных пулеметов. Стилгар только и успел послать проклятие системе радиолокации - она была рассчитана на обнаружение бионических контуров орнитоптеров, а тупые железные вертолетные двигатели отказывалась видеть в упор. Слишком поздно главный императорский военачальник сообразил, что его совершенно элементарно одурачили. Оказавшийся среди голой пустыни без всякого прикрытия, в семь минут знаменитый Четырнадцатый Легион прекратил свое существование.
       Однако сам Стилгар практически не пострадал, отделавшись шоком и слабой контузией, и отнюдь не уронил славы великого воина. С дюжиной уцелевших федаинов он продолжил путь, еще раз прошел через Двойной Клюв - и, миновав сумрак его почти сомкнувшихся стен, шейх по достоинству оценил замысел врага - после чего повернул не на север, как следовало ожидать, а на вулканический юг. Стилгар хотел видеть, насколько далеко зашли приготовления противника.
       И он увидел. Проклятая колоннада уходила едва ли не к полюсу, а за ней, в колышущемся мареве над красными скалами, громоздились башни воздвигаемых крепостей. Стилгар не был ни впечатлительным, ни суеверным человеком, но и ему стало не по себе, а религиозных фрименов охватил откровенный страх. Вечерело, красный свет заливал все вокруг, и стратег не мог отделаться от ощущения, что слышит какой-то гул, сродни шуму в ушах, и чувствует дрожь земли под ногами. Шерван, единственный уцелевший из его адъютантов, поднял руку, указывая на исчезающую вдали багряную, с глубокими черными тенями шеренгу рукотворных уступов, и сказал:
       - Хафизулла, это знамение. Он пришел, он здесь. Мы прогневили небо.
       - Кто? - хмуро спросил Стилгар.
       - Сам знаешь. Пришел срок, пророчество исполняется.
       - Дух Тамерлана.
       - Да, это ангел смерти Азраил. Хафизулла, дни Муаддиба сочтены, и наши тоже. Ты видишь.
       Стилгар ничего не ответил и пошел прочь.
       Лишь поднявшись по отрогам плоскогорья Подковы, он вызвал помощь, и через сутки был в Арракине. Тут его поджидал новый, еще более неприятный сюрприз. Оказывается, пока нелегкая военная судьба носила его по горам и пустыням, у императора успел побывать эмиратский посол. Он валялся у Муаддиба в ногах, бился лбом в ковры, говорил о несчастном недоразумении, о вечной преданности Феллаха, о том, что Пол Муаддиб - величайший правитель всех времен и народов, о всегдашней готовности и пустынном братстве. И после строгого внушения, а затем - грозного напутствия посол был с миром отпущен, а печальный джайпурский инцидент предан забвению. Как раз на этих переговорах и был, кстати, подписан памятный договор о совместном финансировании спутниковой системы слежения "Соллекс", сыгравшей во время войны такую роковую роль.
       Стилгару стало нехорошо. Его дурачили второй раз. Неведомый воитель оказался еще и гениальным дипломатом, в совершенстве постигшим тайные изгибы натуры Муаддиба. После пустыни он переиграл империю и на полированных плитах арракинского Дворца Приемов - Стилгар отлично понимал, что за право называться императором в каких-то отдаленных землях Пол отдаст еще не один легион.
       - Я должен поговорить с владыкой с глазу на глаз, - объявил шейх.
       Слово Стилгара все еще было преисполнено высшей властью, и их оставили наедине.
       - Узул, - начал военный министр, - мы потеряли более четырех тысяч человек. Там были те, кто когда-то вошел с тобой в Арракин. Узул, время переменилось. Я многое увидел. От Джайпура до Подковы идет стена, которая заберет еще многие тысячи жизней на войне. Эта стена стоит миллиарды и миллиарды. Это деньги парламента, и мне это не нравится, Узул. Стену построил серьезный человек. Возможно, самый серьезный из всех, кого мы видели. Говорят, это воскресший Тамерлан. Не знаю. Он создал базу на Двойном Клюве - хорошо замаскированную базу, и мы вошли туда, как маленькие дети - вот только вышли не все. Он дал нам уйти - он нас не боится. Двойного Клюва у нас больше нет, Узул, и Востока у нас тоже нет, потому что второй раз через Клюв мы уже не пройдем. Он сделал это, не потеряв ни единого солдата, даже не выведя за стены ни одной когорты. Нас запирают, Узул. Мы можем потерять Юг.
       - Как это - запирают?
       - Я видел песчаную башню. Ту самую, про которую говорил твой тесть, Льет. Он строит такие башни в пустыне.
       - Глупость, - нахмурился император. - Пустыня убьет их. Нам ничего не придется делать.
       - Ты забыл Льета. Они строят свои башни в Хаммаде, там, внизу, коллектор, он был сухим сто лет, а теперь он наполняется водой, может быть, он уже полон, у них наверняка есть карта водяных шахт, а у нас ее нет. Такая башня не пропустит никого на двадцать миль вокруг.
       - Что нам их башня.
       - Он построит не одну. И не две. Он построит их сотню, две сотни, сколько ему будет надо. Посмотри на карту. Через год вся Хаммада будет в его руках. Он подойдет к Подкове. У нас там ни одного гарнизона, ни одной заставы. Он выйдет на плоскогорье, где у нас тоже ни одного человека, и через три дня будет в Хорремшахе. Подойди к окну, Узул. Видишь там синеву между горами, в седловине? Знаешь, что это такое? Это и есть Хорремшах. Это ворота в Арракин. Сюда, где мы сейчас с тобой стоим.
       Пол отвернулся, отошел от окна и сел в кресло.
       - Ладно, хорошо, что ты предлагаешь?
       - Переговоры. На нас надвигается большая война. У нас больше нет поддержки ландсраата. У нас вообще ничего нет, кроме Гильдии, а цены на спайс падают. Падают каждый день.
       Обычно Муаддиб не выносил подобных разговоров. Но в этот раз император сдержался.
       - Хорошо, - сказал он. - А если мы прямо сейчас нанесем удар? Не два легиона, а двенадцать? Или вообще всем, что у нас есть?
       - Я думал об этом, - ответил Стилгар и мысленно перевел дух - он ожидал худшего. - Это безумный риск. У нас нет авиации. Великие Дома не дадут нам ни крейсера, ни топтера. Транспортов у нас тоже нет, нет и пилотов. Кроме того, Феллах успел подготовиться. Я читал список их поставок - там сплошное горное оборудование. Они зарылись в землю, Узул, а их заводы прикрыты дисперсными полями. И доставили все это не корабли Гильдии. Ты понимаешь, что это значит. Нет, Узул, надо договариваться. Пока еще мы сильны, пока нас поддерживают Навигаторы - но дни Гильдии сочтены, и ты это знаешь, Узул. Как только цена спайса станет меньше пятисот солариев...
       - Нам конец, - насмешливо вставил император.
       - Нет, - спокойно возразил Стилгар, - мы сражались и в худших условиях. Но тогда любой сможет диктовать нам условия. Мы снова превратимся в партизан и контрабандистов. Время работает против нас. Откладывать нельзя. Пусть они забирают Юг - он и так у них - и дают нам пай в электронном производстве. Постараемся получить максимальные гарантии. Выхода у нас нет.
       Император ничего не ответил, и вновь мрачно уставился на карту. Помолчав не менее двух минут, Муаддиб, наконец, сказал:
       - Нет. Все переговоры бессмысленны. Сделаем иначе. Они укрепляют Хаммаду - мы укрепим Подкову. Там будет крепость - мы не пустим их на плоскогорья. Вот, смотри - с юга на восток и до самой Защитной стены. Они хотят войны - будет им война.
       Стилгар с сомнением покачал головой:
       - Узул, такая стройка займет по крайней мере год. По крайней мере. Но есть ли у нас этот год? И скорее всего, именно этого они и ждут, мы проигрываем в любом случае...
       Но у Муаддиба уже кончилось терпение:
       - Хватит. Я сказал.
      
       Этот разговор, описанный Стилгаром в его мемуарах, в целом совпадает со стенограммой военного совета, состоявшегося на следующий день. Во время этого совета, решения которого были, естественно, уже предопределены, на Стилгара посыпались обвинения - как это часто бывало во все времена, дальновидность и преданность обозвали предательством. Начальника Генерального Штаба коснулась тень опалы. Больше всех усердствовал Корба, кричавший, что Стилгар струсил, что им нечего бояться войны, они сильны как никогда, один смелый, решительный удар, они разобьют себе головы о наш броневой щит, и все в этом роде. Муаддиб вычерчивал чудеса фортификации на голографическом макете Подковы и расписывал, какие небывалые хитрости он пустит в ход, чтобы уничтожить незваных гостей.
       Стилгар, несмотря ни на что, высказался даже еще жестче, чем накануне.
       - Нам навязывают эту войну, - сказал он. - Парламент отказывает нам в поддержке и дает деньги Эмиратам. Они хотят стравить нас, чтобы мы уничтожили друг друга. Нельзя начинать войну на навязанных условиях. Мы лезем в ловушку, устроенную ландсраатом и Сорока Домами. Это строительство отнимет наше время, наши силы, и ничего не решит.
       - Откуда это ты так хорошо знаешь планы Сорока Домов? - издевательски поинтересовался Корба.
       - Я хорошо знаю только одно, - равнодушно ответил Стилгар, - Враг подходит к нашим границам, а мы собираемся играть в детские игры.
      
       Я так подробно остановился на этом эпизоде лишь потому, что в данном случае перед нами, несомненно, поворотный момент всей истории. В самом деле, почему император, имея тогда в своем распоряжении достаточно военной силы и политической власти, вдруг спустил соседям, которых считал подвластными, открытый вооруженный мятеж и откровенный сепаратизм? В свое время кара обрушивалась на непокорные головы за куда меньшие преступления, и Муаддиб не считался ни с потерями, ни с расходами. Что, снова просчет неудачливого государственного деятеля? Снова Пол Атридес проглядел, не понял, поддался эмоциям?
       Нет. Думаю, что император Муаддиб был весьма и весьма реалистично мыслящим политиком, умевшим далеко заглянуть в грядущие события, просто цели этой самой его политики находились очень далеко от той области, где мы склонны их искать, обвинять или оправдывать.
       Не более полутора лет отвели на правление Пола Атридеса лидеры парламента, и это с запасом, чтобы уж наверняка успеть принять нужные им законы и без лишних дрязг похоронить спайсовую эпоху. Муаддиб продержался на императорском троне без малого двадцать лет - многие прославленные вожди и герои и близко не подходили к этому сроку. Но политическая мудрость Муаддиба как раз и заключалась в безошибочном видении того пути, на котором он в любом случае сохранял для себя этот трон. Да, на этом пути он отрекался от всего, чему его учили и воспитывали, расплачивался головами друзей, жертвовал благосостоянием своего народа и самим этим народом, но, как и хотел, до последнего вздоха остался императором - когда уже не было ни империи, ни царства, когда его прокляли подданные, а война погубила все, чему он должен был служить.
       История не терпит сослагательного наклонения, но жить без него не может. Если бы тогда, в ноябре двести девятого, Муаддиб отдал приказ о превентивном ударе, он, несомненно, вынудил бы Кромвеля начать полномасштабную войну и стереть с лица земли Арракин вместе с безумным императором. Войска парламента вполне могли бы это сделать, но в планы маршала это не входило - Серебряному для его целей надо было выиграть время, и того же, как ни странно, более всего желал Муаддиб, старавшийся любой ценой продлить собственное царствование. В первый, но далеко не последний раз противники мастерски подыграли друг другу, и вот этого-то как раз и не мог понять премудрый Стилгар. Впрочем, старый воин сделал свои, не менее любопытные выводы, но об этом рассказ чуть позже.
      
       * * *
      
       Укрепленный район Подковы, воздвигнутый усилиями императорских военных зодчих, с успехом выдержал испытание временем, и ныне его бастионы, высящиеся среди горной пустыни, потрясают воображение туристов. Серьезные исследователи занимались им мало, поскольку война на Дюне всегда оставалась запретной темой, но те немногие, что уделили внимание этой архитектурной диковине, судя по имеющейся литературе, остались совершенно зачарованы как величественностью исполнения, так и полной необъяснимостью замысла.
       Действительно, на первый взгляд понять тут что-то довольно трудно. Давайте еще раз посмотрим на карту. Плоскогорья, поднятые над Западным Рифтом таинственными подземными силами, более всего напоминают три зубца на гребне исполинского дракона. Одно за другим они идут с севера на юг, все треугольной формы, все повышаются на юго-восток и понижаются к северу. Самый северный и высокий зубец - Арракинское нагорье, его вздыбленный над песками и собранный в складки край ответвляется от полярного высокогорья строго на юг, а затем под прямым углом сворачивает на запад, образуя ту самую Защитную Стену, что прикрывает от бурь столицу Арракин. Отроги Защитной Стены сбегают к Хорремшахской пустыне, которая переходит уже на самый большой зубец, плоскогорье Подковы - оно широким тупым клином врезается в песчаное море в направлении юго-востока, в откосах и обрывах Подковы затерялся Карамагский уступ, в расщелинах которого с бесчувственной Алией на плечах бежал Синельников. И наиболее скромное по размерам, ступенчато-расчлененное Бааль-Дахарское нагорье, развернуто к югу, к которому протягивает длинные пальцы прерывистых гряд.
       Полоса муаддибовых фортов и бастионов протянулась невероятно длинной кишкой от южных предгорий Подковы до крайнего запада Арракинских нагорий - до самого Хорремшаха. Однако вся загадка ситуации в том, что эта новая Великая Стена в своем устремлении с юга на север проходит едва ли не в пятистах милях от стратегического рубежа - того самого скального обрыва, который и отделяет Подкову от Рифта, откуда и ожидалось нашествие кромвелевских армий. Выходила совершеннейшая чепуха - цепочка несокрушимых крепостей просто-напросто поделила пополам безлюдные каменистые нагорья, поскольку ни справа, ни слева от этих укреплений не было и не предвиделось ни врагов, ни друзей. Невольно возникает вопрос - какие сокровища собирались защищать в бесплодных западных пустошах имперские фортификаторы, разгородив их минными полями, дзотами и многоэтажными подземными казематами? Не иначе как в кошмарном сне им примерещились некие безумные полчища, которые, вдруг перемахнув через шестисотметровые базальтовые откосы, помчатся зачем-то на необитаемый высокогорный Запад.
       Таинственность усугубляется еще и тем, что, как и следовало ожидать, все эти колоссальные крепости в реальном бою никогда использованы не были - применение им, да и то уже в наше время, нашли всевозможные экстремалы, которые скачут по их стенам и бескрайним подземельям на байках, роликах, скейтбордах, крюках, присосках и еще бог знает на чем. Единственными фрагментами этой "Линии Муаддиба", принявшими участие в боевых действиях, стали две довольно жидкие цепочки фортов, достаточно удаленные от основных сооружений. Первая - это система пограничных дотов, возведенных наспех, но зато на тех самых уступах Подковы, по которым и в самом деле пришелся удар эмиратских войск, когда южане двинулись на Арракин, и эти нехитрые бетонные колпаки оказали кромвелевским псам войны вполне достойное сопротивление. Вторая группа - более основательные укрепления уже на самом севере, за пределами главных стен, напротив входа в Панджшерское ущелье. Эти базы не были закончены и в таком незавершенном виде попали в руки Кромвеля практически без единого выстрела. Маршал достроил их по собственному проекту и весьма удачно использовал во время Хорремшахской битвы.
       Ключ к загадке императорской фортификации запрятан не так глубоко. Все в том же арракинском государственном архиве, что во Дворце Фенрингов, прямо на полках открытого хранения, поверх каких-то религиозных трактатов, я натолкнулся на пугающих размеров том со схемами, планами и разрезами "укрепрайона Подковы". Вывалившийся из вклеенного конверта диск в две минуты прояснил ситуацию. Оказывается, таких оборонительных линий должно было быть шесть! По замыслу авторов, они веерообразно расходились на юг от тех самых фортов Хорремшаха, и последняя, самая короткая и самая мощная полоса, разворачивалась уже строго с запада на восток и прикрывала Панджшер, соединяясь с Арракинской Защитной Стеной. В коридорах между полосами располагались минные поля, ядерные фугасы, хитроумные лазейки для отхода войск и прочие сюрпризы. Все это просто не успели построить - грянул кризис двести одиннадцатого года, мораторий, и за ним - война. Время доказало правоту Стилгара, говорившего о политическом цейтноте и детских игрушках.
      
       Разгром двух императорских легионов под Джайпуром получил совершенно неожиданный резонанс. Камешек, покатившийся с горы, порой вызывает лавину, политическая логика зачастую в корне отличается от общечеловеческой. Великие Дома, не первый год изнывавшие в предвкушении миллиардных прибылей, которые им должна была принести отмена монополии Космического Союза, восприняли расстрел у Двойного Клюва как сигнал к атаке. Хватит с них бесконечной свары с Гильдией, хватит позорных уступок, время настало, на Атридеса нашлась управа, пора начинать процедуру преодоления императорского "вето".
       Карл Валуа, никак не ожидавший от коллег подобной прыти, кинулся на Дюну выяснять ситуацию у Кромвеля. В качестве нейтральной территории для встречи, подальше от чужих глаз, была выбрана пещера Синельникова. Карл - широкий, массивный, в парламентской тоге, стоящей целое состояние, сидел на табурете Аристарха хмурый, как туча, и барабанил по столу холеными ногтями.
       - Да что вы там, в самом деле, - сказал Кромвель. - Рано. Карл, останавливай их как хочешь, у меня ни черта не готово.
       - Сам виноват, - проворчал спикер. - Ну что за побоище. Поделикатнее было нельзя?
       - Карл, как только рухнет спайс, здесь начнется светопреставление. Дай мне по крайней мере еще год.
       - Поди-ка, поруководи ими, - огрызнулся Валуа. - Был у тебя год. В эту сессию я еще потяну время, а осенью - уж извини.
       Кромвеля даже передернуло с досады.
       - Я подготовил легкое, красивое, точное решение. На него можно было бы поставить мое личное клеймо. А вы меня втравливаете в безобразную многолетнюю бойню. Я ювелир, а не мясник.
       Воцарилось молчание, только Валуа по-прежнему постукивал по столу.
       - Джон. Послушай. Контракт ты практически уже выполнил. Тобой все довольны. Теперь ты можешь, по крайней мере, не спешить. Ваша девушка очень хорошо выступает, на этой же сессии вы получите сертификат. Шестьдесят процентов годовых всегда твои. Полномочия у тебя неограниченные, поступай, как считаешь нужным...
       Первый раз в жизни Синельников видел Кромвеля в подобном состоянии. Лицо маршала одеревенело, глаза будто вывернулись зрачками внутрь, в них стояло бешенство, казалось, Дж. Дж. перестал замечать, что происходит вокруг. Посидев так с минуту, он сказал с отвращением:
       - Я хотел не такого.
       На сем переговоры завершились. Валуа отбыл в Арракин, а Кромвель, так и не сказавший больше ни слова, улетел в Джайпур. На сентябрьской сессии двести одиннадцатого года ландсраат отменил двухсотлетний запрет на применение в навигации искусственного интеллекта. Следствием этого стал немедленный обвал цен на спайс, за одни сутки котировки упали более чем на триста пунктов.
       Шестнадцатого сентября император Атридес в знак протеста и требуя отмены крамольного решения, объявил мораторий на добычу и продажу спайса по всей Дюне, сказав, что считает Арракин в состоянии войны со всеми неподчинившимися.
      
       Документ, вернувший звездоплаванию компьютеры и перевернувший судьбы мира, акт, из-за которого много десятилетий лилась кровь, ломались человеческие жизни и тратились во всех смыслах слова астрономические деньги, был на самом деле чрезвычайно скромной бумажкой и ничем не походил ни на Хартию Вольностей, ни на Декларацию Независимости. Это была написанная суконным языком инструкция какого-то сенатского подкомитета по метеорологии о переходе на общий стандарт языка связи метеоспутников, входящих в международную систему оповещения САРТОРИУС. Только в силу его транснациональности это малозначащее распоряжение и подлежало утверждению парламентом.
       Смысл циркуляра предельно прост, и на первый взгляд никаких революционных нововведений не содержит. Со всей казенной занудностью он извещает службы ближнего и дальнего оповещения, что все спутники, станции и так далее, входящие в мировую систему, отныне должны оставить местную тарабарщину, упразднить службы перевода и перейти на язык БЭЙСИК ФИАМ кодирования ГЛОБАЛ, в противном случае прохождение сигнала... и тому подобное. Далее со всей унылой тщательностью расписывалось, из каких средств и по каким статьям бюджета все это должно оплачиваться, каков процент федерального взноса, и прочее. Затем следовал технический раздел, читать который и вовсе невозможно, и вот там-то и шла внешне как будто неприметная, но страшная по смыслу строка, в которой и засело отравленное жало, разящее наповал существующий порядок вещей. Перечисляя всевозможные декодеры и транскодеры для нового языка, документ начальственно рекомендовал "использование вышеуказанных средств при обработке в системах типа ИНТЕРЛОДЖИК для связи со станциями, судами, иными движущимися средствами, а также базами слежения, о с н а щ е н н ы м и а н а л о г и ч н ы м и с и с т е м а м и".
       Это и было разрешение вводить компьютеры во все сферы жизни. Вспомним коварство экзаменационных программ: "...уравнения квадратные и сводящиеся к ним". Да какое же уравнение нельзя в конце концов свести к квадратному! Какую же летающую или стоящую машину, какой бы старой лоханью она ни была, или комнату в самой заброшенной хибаре нельзя выдать за чью-то базу связи? Сие был густой, ядовитый плевок в рожу Гильдии Навигаторов.
       Гильдия оказалась в положении, которое кроме как ужасным, назвать невозможно. Фокус был в том, что всеми проклинаемые монополисты астронавигации на самом деле монополистами не были. Рулевые Союза совершенно не контролировали планетарный флот, и теперь самый захудалый капитанишка, поставив на свое корыто электронного лоцмана, мог смело скалить зубы всемогущим когда-то гильдийцам; кроме того, Союз не владел ни судостроительными верфями, ни заводами двигателей. Даже те, немыслимых размеров лихтеры, на которых до последних дней и осуществлялись перевозки, Навигаторам не принадлежали, поскольку практически ничего не стоили в сравнении с платой за перегон. Гильдия сидела на одном-единственном суку - на баснословных гонорарах своих Рулевых, и вот этот сук согнулся и затрещал. Ситуация складывалась действительно гибельная - с введением электронных систем прокладки курса цены на услуги спайсовых ясновидцев катастрофически падали, а цены на фрахт, никак Гильдии не подвластный, подскочили, что называется, до Плеяд. Образовались страшные финансовые ножницы, и эти ножницы резали могущество Союза по живому.
       В этот отчаянный момент единственным союзником Гильдии и гарантом хоть какой-то стабильности, становился, сколь ни удивительно, император. Как он ни враждовал, как ни скандалил с гильдийцами все эти одиннадцать лет, а все же и его, и их власть, и даже само существование зиждилось на одном и том же фундаменте - на спайсе. Теперь, в смутное время кризиса, Гильдия не могла не обратиться к своему заклятому другу с напоминанием, что, как ни крути, а сидят они в одной лодке. Пожалуй, никогда еще все стороны конфликта - Гильдия, ландсраат, СНОАМ и прочие - так не нуждались во взвешенной и спокойной политике императора, и Гильдия больше других - Навигаторам дополнительные встряски были уж и совсем ни к чему. На некое историческое мгновение Муаддиб получил как раз ту самую власть, которой у него не было за все его правление. Но увы. Пол Атридес использовал выпавший ему шанс для пустого позерства, для глупого каприза. Он объявил мораторий.
       Иначе как злобной ребяческой выходкой это назвать невозможно, так же как невозможно объяснить, чего, собственно, Атридес этой выходкой добивался. Времена революционно-театральных эффектов миновали, контроль над запасами меланжа императору разве что снится, и Муаддиб не может не понимать, что своим безрассудным и бессильным жестом он лишь окончательно портит отношения с парламентом, подвергая себя немалому риску, и вдобавок подкладывает изрядную свинью Гильдии, и без того оказавшейся в бедственном положении. Ко всему прочему, мораторий - это неизбежная война с Эмиратами и Алией, которые, разумеется, и не подумают подчиниться монаршему приказу. Как всегда, для Муаддиба королевская блажь оказалась важнее политического благоразумия.
       Навигаторы Гильдии, проклиная день и час, когда посадили на трон такого идиота, настаивали на немедленной встрече, и эта встреча состоялась. Стенограмма очень хорошо отражает воцарившуюся атмосферу сумятицы и неразберихи. У императора тянется долгоиграющая истерика, он топает ногами, грозит и кричит на послов Союза, требуя у них поддержки. Но у тех трезвые головы и ясный взгляд. В ситуации они разбираются получше взбалмошного арракинского владыки, воплям и руганью их не напугаешь - послы знают, что у их постаревшего мальчика за спиной ни денег, ни власти, ни достаточной военной силы, сколько бы он ни драл глотку. Навигаторы сразу ставят жесткие условия - радикальные скидки в ценах на спайс, перемирие с ландсраатом, отмена моратория и договор с Алией. Пол срывается на визг, он еще сопротивляется и барахтается, но выхода у него нет - через двенадцать часов переговоров, переступив через самолюбие, император соглашается на все условия в обмен на поддержку Союза.
       Однако в этой шулерской игре на краю экономической и политической пропасти смешно было бы надеяться на честное выполнение данных обещаний. Гильдия, в жерновах спайсовой передряги, вовсе спешит пролить золотой дождь на не оправдавшего ее надежд ставленника, император тоже больше склонен следовать не подписанным актам, а голосу собственных амбиций. В результате Атридес так и не договорился с парламентом, мораторий остался повисшим в воздухе политическим казусом, а война с Эмиратами началась через неделю после заключения сделки. Но безысходность положения все равно заставляла Гильдию так или иначе еще много лет поддерживать императора, ничего другого ей не оставалось - даже безумный и бесчестный, но зависимый властитель на троне был для Навигаторов предпочтительней беспощадной Алии и алчных Сорока Великих Домов.
      
       Утром шестнадцатого сентября в пещере Синельникова появился Кромвель.
       - Эй, святое семейство, - позвал он, входя. - Пророки и пророчицы, пробудитесь. Вставайте, братцы, вставайте, пришла беда, откуда не ждали, срочно летим в Джайпур.
       Ответом ему было сонное мычание и неопределенная возня, потом Алия нетвердым со сна голосом спросила: "Это ты, Джон?", и послышался медвежий зевок Синельникова.
       - Это что же такое, - прохрипел пустынник. - Ни свет, ни заря... Чтоб она сгорела, ваша политика... Поставь кофейку...
       Из-под одеял выбралась взлохмаченная Алия.
       - Джон, ты будешь кофе? Да отвернись ты, нахал... Что случилось?
       - Твой братец объявил мораторий на добычу и пошел на нас войной.
       Алия загремела какими-то плошками и кастрюльками, и на минуту пропала за распахнутой дверью холодильника.
       - И как, мы готовы? Садись, что ты стоишь.
       Кромвель сел и бросил фуражку на пузатый антикварный буфет - рассохшийся раритет, доставленный из самого Джайпура.
       - Готовы? Нет, ваше почтенное высочество, мы ни черта не готовы. То есть да, мы можем через неделю занять Арракин и сделать из Пола кишмиш без косточек, но что в этом проку? Ухнем кучу денег, а у нас контрактов сорок процентов, и тех не осваиваем, две спецшколы за компьютерами сидят, мальчики и девочки по двенадцать лет, плачу им как взрослым, парламент вместо государственности кажет нам кукиш, а Муаддиб скорее удавится, чем отречется, да и Конвенцию раньше марта не подпишем. Ну и Гильдия... И что его подмыло? Вот ведь чумовой... Навигаторы его по головке не погладят, но и нам на съедение не отдадут. Словом, придется тянуть время - благо, оно работает на нас - пока не уладим своих дел. Короткая победоносная война отменяется, моя милая. Нас ждет волынка не на один год.
       - Но он нападет.
       - Обязательно нападет, прелесть ты наша, и на здоровье, милости просим, сыграем с ним в бирюльки. Правда, если сей герильер затеет достраивать Подкову, или приведет авиацию, игрушки выйдут похуже, но пока нам бояться нечего. Быстро что-нибудь ешьте, и на военный совет. Он уже выдвинул войска.
       - Ничего себе, - пробормотал Синельников, ворочаясь под мохнатым пледом. - Отмочил парень коленце... Это что же теперь будет? Опять мясорубка? Джон, тебе не надоело?
       - Садитесь за стол, - сказала Алия.
       - Володя, - ответил Кромвель, передвигая стул, - я бы с удовольствием занялся выращиванием помидоров. Но я этого не умею. Я умею совсем другое. Я бы мог, например, преподавать в Академии. Но в Академию меня не пускают. Я им чем-то не нравлюсь.
       - Так поезжай в Стимфал, - всклокоченный Синельников тоже перебрался за стол. - Там тебя и в Академию пустят, и воевать дадут, ты у них на сторублевке нарисован...
       - В Стимфале не осталось солдат. Некому там воевать. Знаешь, когда я это понял? Когда посмотрел стандартный походный рацион. Для пехоты. Веришь ли, там десять сортов взбитых сливок. Десять сортов. Я даже не говорю про кондиционеры... Это уже не армия. Фримены, конечно, дикари, и всякий там джихад, но сражаться они будут...
       Тут Дух Войны с загадочным выражением перевел взгляд на буфет. Алия перехватила этот взгляд и непреклонно сдвинула брови.
       - Джон, ни капли.
       - Алия, встреча друзей...
       - Встреча друзей! Вспомни, что было в прошлый раз!
       Воскресший Тамерлан несколько смутился.
       - В прошлый раз... конечно... было немножко... Да.
       - Ах, это называется немножко?
       Синельников скромно молчал.
       - Ладно, - предусмотрительный Кромвель вытащил из кармана куртки плоскую камуфлированную флягу. - Чуть-чуть текилы в кофе не повредит... Володь, ты... ага, понятно. Так вот, о Стимфале. Я же там начинал - ну, после смерти - просто как спортивный летчик. Потом началась политика, пригласили туда, пригласили сюда... Смотрю, а я уже снова армией командую. Так и пошло. Володя, ешь, ты летишь вместе с нами.
       - Здравствуйте, это еще зачем?
       - Хочу, чтобы на моем выступлении был человек, способный оценить мой юмор. Тонкие шутки, выдержанные в прекрасном вкусе, пропадают впустую, - маршал сокрушенно покачал головой. - Феллах, может быть, и понимает, но чувство королевского достоинства не позволяет ему это показать; Джерулла юноша неглупый, но как-то уж слишком ушел в свою святость; твоя жена все время читает сценарии и больше думает о тех украшениях, в которых будет давать следующее интервью, а Фейд-Раута... о Господи. Володя, возьми с собой те смешные пистолеты - ну, которые похожи на маузеры - и пристрели этого черта. До чего же он мне надоел... боюсь, кончится тем, что я посажу его на цепь. Кстати, где этот твой... писатель?
       - Уехал в Дахар.
       - Пошли людей, пусть заберут его оттуда. Атридес не упустит случая напакостить нам любым способом - как бы твоему другу вместе с рукой последнюю голову не оторвали... уж очень Алия нашего мальчика рассердила.
      
       Враждебность Пола к Алие и в самом деле достигла устрашающих размеров. Невероятно успешное бегство сестры уже нанесло по его самолюбию до крайности болезненный удар, а первое же ее выступление по телевидению, когда она заговорила о тирании, геноциде и бездарном правлении, оставило в душе императора разверстую незаживающую рану. И каждая такая новая речь, или упоминание об эмигрантском правительстве Алии, сыпало на эту рану соль самого грубого помола. Муаддиб, вероятно, очень бы удивился, если бы узнал, до какой степени разделяет его чувства нежданный, но ту пору уже вполне законный родственник - на любое появление Алии на телеэкране Синельников реагировал всегда одними и теми же словами: "Аристарх, выключи". Что же касается Пола Атридеса, то само имя "Алия" решался произносить в его присутствии лишь Стилгар, да и то с опаской, ибо это слово делало императора невменяемым.
       Скорее всего, именно чувствам Муаддиба императорская армия была обязана той оперативности, с какой войска, сбежав со ступеней Подковы, очутились у рубежей Центрального Рифта. План императора казался вершиной военной мысли: из защищенной глубины нагорья семь легионов, проскользнув между фортами Подковы, проходят пустыню, и далее три легиона атакуют укрепления южан с запада, а четыре легиона обрушиваются на противника в лоб. В случае необходимости все войско отходит и вновь исчезает в коридорах Укрепленного Района. Превосходный, блестящий план! Весь генеральный штаб Муаддиба, его карманный совет наибов, был в полном восторге от этого замысла.
       Однако сохранилось особое мнение полковника Памбурга - будущего генерал-лейтенанта и командующего арракинской армией во время Хорремшахской битвы - а в ту пору бывшего сардукара и наемника на службе императора. Он представил доклад, о котором, судя по всему, тут же забыли и вспомнили не скоро, а очень и очень зря - изложенное там оказалось настоящим пророчеством.
       Полковник Памбург утверждал, что общевойсковая операция из глубины обороны хороша лишь в условиях непосредственного контакта с противником, а при наличии впереди обширных, никем не занятых пространств, удар придется по пустому месту и раньше времени раскроет направление и характер маневра. Кроме того, слабая дисциплина и недостаточная подготовка делают бесполезным самое эффективное современное оружие. И самое главное - как левый, так и правый фланги укреплений Южной Подковы ничем не прикрыты, сами сооружения не достроены, и прорыв неприятеля на северо-запад через Центральный Рифт и выход на арракинское плато чреват катастрофой - весь район Подковы окажется отрезан, форты потеряют всякий смысл и должны быть брошены, а находящиеся в них войска - эвакуированы.
       Но Атридеса тогда это ничуть не взволновало. Он с гордостью наблюдал, как шеренги его закаленных ветеранов уходят в пустыню мимо стен неприступного Панджшера - это было прекрасное и одновременно внушающее трепет зрелище, и Пол беззвучно шептал: "Алия", обратив лицо к югу.
      
       Генеральный Штаб собрался в королевском дворце Джайпура, в громадном кабинете Алии, где всю стену занимала карта, на которой, похоже, было изображено пол-пустыни. Перед картой весело прохаживался Кромвель, вооруженный все той же деревянной указкой невероятной длины - где он такую взял?
       Открытие военных действий создало необычную, торжественную и одновременно оживленно-азартную атмосферу. Общее приподнятое настроение портил только все еще до конца не проснувшийся Синельников - он вяло со всеми поздоровался, сонно буркнул распаленному Фейду-Рауте "Как у нашего барона на носу сидит ворона", после чего безучастно пристроился в углу с явным и преступным намерением при первой же возможности задремать.
       - Итак, - по обыкновению, светясь хищной радостью, заговорил маршал, - дорогой вундеркинд наконец раскачался. Наша стратегическая задача - удерживать его на коротком поводке как можно дольше. Поэтому пока что предоставим инициативу противнику. Что он предпримет? По нашим данным, подтвержденным спутниковой разведкой, очень простую вещь. Муаддиб атакует нас двумя колоннами ориентировочно по три легиона. В первую очередь он зайдет с левого фланга, с Вулканической зоны, у нас там много незаконченных крепостей, и ему это прекрасно известно. Вторая колонна пожалует к нам с севера, вот так, и в случае прорыва соединится с первой в нашем тылу уже за Рифтом. Просто замечательно. Джерулла, ты у нас самый молодой и горячий, поэтому в воспитательных целях даю тебе левый фланг. Никаких генеральных сражений, никаких контратак. Скармливаешь ему крепости по одной. Держишь сколько можешь, потом отступаешь, опять держишь и опять отступаешь. Пусть думает, что берет нас в клещи. Уважаемый Феллах, ваше величество, вам, как старому и мудрому, доверяю центральный фронт. Здесь будет пожарче, здесь его надо будет остановить - нападайте, защищайтесь, городите любой огород, все средства хороши. И проследите, ради Бога, за Джеруллой, чтобы не пошел громить супостата. Мне нужно, господа генералы, чтобы таким манером продержались пять дней, максимум неделю. Кто-нибудь, разбудите Синельникова. Володя, хоть ты и пророк, прояви уважение.
       Кромвель сделал паузу.
       - Ну, Фейд, теперь наша очередь. Предлагаю тебе прогулку за эту его дурацкую линию Мажино. Мы берем два корпуса, поднимаемся по Центральному Рифту вдоль наших гарнизонов и поворачиваем на запад. Через сутки мы на Арракинском нагорье. Барон, желаете взглянуть на Арракин?
       На Фейда-Рауту было страшно смотреть. На выбритом черепе вздулась толстенная жила, безумные глаза полезли из орбит, пальцы с побелевшими костяшками вцепились в столешницу.
       - Но-но, - грозно предостерег его маршал. - Ты не очень. Мы там долго не задержимся - немного покидаем бомбы и уйдем. Я тебе обещаю - устроишь ты с Атридесом свое канли, черта ли в ступе - но не в этот раз.
       Дж. Дж. снова повернулся к карте.
       - Мы обстреляем Арракин, потом отойдем на юг и разнесем парочку фортов Подковы. Думаю, этого будет достаточно, чтобы Муаддиб отозвал войска с юга на помощь метрополии. Когда они начнут отходить, у некоторых отчаянных голов наверняка возникнет соблазн отрезать, опрокинуть, ударить с фланга и прочая чушь. Так вот напоминаю - операцией командует Стилгар, он старый волк и уж точно подставит бок, чтобы мы клюнули на эту приманку. Поэтому - никаких наскоков. Дайте им спокойно уйти. Нет ничего проще, чем выманить вас на запад, там развернуться и зайти в тыл. И мне придется поднимать авиацию, месить песок и вызволять разных дураков - сейчас нам это совершенно ни к чему. У императорских войск на равнинах Магриба пятикратный численный перевес, и перемен по этой части мы дождемся не скоро. Феллах, пожалуйста, присматривайте тут. Легионы Стилгара помчатся напрямик, через Западный Рифт, чтобы отрезать нас от баз и запереть на плоскогорье. Что ж, мы их подождем, пускай запирают...
       Кромвель даже засмеялся, глядя в основном на Фейда-Рауту, и тот тоже плотоядно захохотал, уставившись на маршала. Удивительное взаимопонимание было между этими столь разными людьми. Синельникову показалось, что перед ним два безумца - старый и молодой, и Пустынному Проповеднику на минуту даже стало жаль Муаддиба.
       - Ваше величество, - вновь обратился Кромвель к Феллаху, - время отдавать приказ о расконсервации фондов. Эксперименты кончились, начинаем строить песчаные башни. Мы долго ждали этого дня, господа. Император прислал нам приглашение к танцу. Станцуем.
      
       Если бы Стилгара спросили, что он думает о гениальном плане штурма Джайпура - хитроумной операции с ударом из глубины обороны - он вряд ли сумел бы ответить что-то связное. Ему в голову никогда не приходило анализировать этот план, а если бы эмир все-таки задумался, то уж точно сказал бы, что это полный вздор. Н е о ж и д а н н о перебросить такое скопище войск через горы и пустыни, за полторы тысячи километров, под объективами спутников, за которыми не видно звезд - чушь; кроме того, чтобы без должной поддержки артиллерии и авиации выковырнуть кромвелевских киборгов из уходящих в горные толщи тоннелей и бункеров, нужно нечто большее, чем тьмы и тьмы даже самых неустрашимых фрименов. И все же Стилгар повел императорские войска на юг. Почему?
       Разгадку этой военной тайны он сам рассказывает в своих мемуарах, и я склонен ему верить, поскольку все приказы и хроники тех дней в точности соответствуют суховатой исповеди старого военачальника, лишний раз доказывая его искренность, а также ясность ума и цепкость памяти. Дело в том, что Стилгар вовсе и не собирался по-настоящему штурмовать Джайпур. Абу-Резуни обманул Муаддиба, и это лишний раз подтверждает, что трещина в их отношениях прошла задолго до Хорремшаха.
       К началу десятых годов Стилгару уже было очень хорошо известно, с кем он имеет дело. У него хватило времени и денег из императорской казны и на агентуру, и на аналитиков, и на специалистов в архивах, и на доброжелателей в ландсраате. Поэтому Абу Резуни знал, кто такой Серебряный Джон - имя, мгновенно разошедшееся среди фрименов - каков его послужной список, какие цели он преследует и какими возможностями располагает. Тягаться с таким противником было страшно, но и лестно; Стилгар верил в поддержку родной земли и, здраво все взвесив, пришел к выводу, что шанс у него есть. Будь что будет, надо попытать счастья, тем более, что ситуация подсказывала план если и не беспроигрышный, то несомненно сулящий удачу.
       Коль скоро император увел армии в восточную песочницу и там плотно увяз в штурмах и осадах с более чем гадательным исходом, неумолимая логика войны заставляет Кромвеля ударить на север. Маршал, рассуждал Стилгар, доверяет своим фортециям и не может не воспользоваться открывшейся на северо-западе свободой маневра. Противник скован за тридевять земель от метрополии, Центральный Рифт практически полностью под контролем - путь на Арракин открыт. Перед таким соблазном не устоит ни один полководец. Этого-то и ждал фрименский стратег. Легионы у джайпурских стен, штурмы и атаки - все это дорогостоящий и эффектный блеф. Как только южане подойдут к горам Магриба, Стилгар предполагал развернуть войска и молниеносным броском отрезать Серебряного от Рифтовых баз, прижать к Арракинскому кольцевому хребту и повести войну по собственным правилам пустынного боя, где у врага нет решающего преимущества ни в технике, ни в численности, а фрименам с детства знаком каждый камень в округе.
       Этот план, кроме хитроумия, любопытен еще и тем, что Стилгар прекрасно понимал, а точнее сказать, даже чувствовал ход мыслей Кромвеля. Какая-то часть логики маршала непостижимо передалась старому воину в тот страшный час у Двойного Клюва. Ведь императорский главнокомандующий шел на риск, который иначе как безумным назвать нельзя. Что стоило маршалу, выйдя из Джайпура, двинуться не на север, а на юг, на неприкрытые тылы группировки Стилгара, или, что еще проще, перехватить колонну имперских армий в ущельях Центрального Рифта, и учинить разгром не хуже, чем два года назад? Но Абу-Резуни со спокойствием пророка вел людей через перевалы, нимало не беспокоясь ни о засадах, ни о контрманеврах противника. Он твердо знал: Серебряному Джону сто раз наплевать на фрименов и все их армии, ему нужен только император и его подпись на формальном отречении, а после этого Кромвель готов расцеловать каждого неприятельского солдата и платить им пожизненную пенсию, а посему, как ни удивительно, южанам осада Джайпура нужна не меньше, чем Муаддибу.
       Стилгар угадал, что называется, на все сто: армия подошла к Джайпуру, не потеряв ни одного человека. Начались осадные маневры, обустройства, прорывы, подкопы, а пуще того - война нервов. Как некогда Кутузов в безвестной Леташовке ждал известия о том, что Наполеон покинул Москву, так и Стилгар в Термезе с трудом заставлял себя спать и есть, ожидая сообщения о выходе кромвелевских войск из Джайпура. И вот он дождался - в ночь на первое ноября прилетела весть: армия южан под командованием Серебряного Джона и Фейда Харконенна при поддержке авиации форсированным маршем двинулась к Центральному Рифту.
       Стилгар почувствовал то, что чувствует охотник на огневом рубеже, заметив из своей засидки зверя. Верховный наиб немедленно отдал приказ, и специально подготовленный корпус, а практически - резервный фронт - бросив лагеря, уже через два дня был в Бааль-Дахаре.
       Здесь Стилгар притормозил: важно было, во-первых, не спугнуть противника, а во-вторых - понять, куда именно Дж.Дж. поведет войска. Кромвель мог ударить по Арракину с востока - через Хайдарабад и Отмельские ущелья, и тогда группировку Стилгара ждал долгий, тяжелый, а главное - рискованный переход вдоль Центрального Рифта, нашпигованного вражескими базами. Но маршал мог двинуться и на запад - пересечь Хорремшах и попытаться войти в Арракин через Панджшерское ущелье. Это был бы безусловно великолепный вариант, поскольку в таком случае Стилгар провел бы рейд по нейтральным и подконтрольным императору землям и почти без усилий захлопнул бы ловушку, перекрыв выход в пустыню между укреплениями Подковы и Арракинской Защитной стеной.
       Первое же донесение подтвердило, что военное счастье наконец-то повернулось к императорскому стратегу лицом: кромвелевская колонна пересекла границу Хорремшаха. Стилгар подумал, что боги, наконец, услышали его молитвы. Цель встала под выстрел, теперь все зависит от него. Стратег сразу успокоился, отдал необходимые распоряжения, и уже через час его воинство углубилось в предгорья Подковы.
       Дело было нешуточное - у себя за спиной, в крепостях Вулканической Зоны Стилгар оставлял красавца Джеруллу, скрыть от которого фрименский удалой марш-бросок не было никакой возможности. Императорский военачальник ни минуты не сомневался, что завидев столь спешный отход неприятельских сил, юный богатырь не утерпит и, выйдя в поле, непременно попробует соколом налететь на вражеские ряды. Не возражаю, думал Стилгар; он повел своих бойцов каменистыми пустошами западнее Стены и специально растянул арьергард, а особую ударную группу направил скрытым параллельным маршрутом по ходам и казематам Укрепрайона, чтобы преподнести Джерулле по-настоящему искрометный сюрприз. В то же время Стилгар радировал в Арракин и объявил зеленый свет трем отборным дивизиям табровских горцев, ожидавших в Отмельских ущельях - по этой команде они должны были с максимальной быстротой выдвинуться на запад и окончательно перекрыть проход от Панджшера к Центральному Рифту. Тут же, кстати, пришла паническая радиограмма от императора: завидев на подходе к столице полчища Конфедерации, Муаддиб срочно требовал возвращения армии. Стилгар лишь усмехнулся: "Смотри-ка, Узул, в кои-то веки раз наши желания совпадают".
       Утром девятого ноября на горизонте тонкой синей полосой проступил Хорремшах. Джерулла и носа не показал из Хаммады. Стилгар, естественно, не догадывался, каких усилий и уговоров это стоило Кромвелю, но насторожился. Все шло слишком гладко, а на войне это скверный признак. Абу-Резуни почуял недоброе, приказал оставить всякую маскировку и взвинтил темп до предела.
       Но напрасно. Фримены опоздали. Кромвель зашел в Панджшерское ущелье, приблизился к Арракину на пистолетную дистанцию и дал по городу, к полному восторгу Харконнена-младшего, две дюжины ракетных залпов, в результате чего изуродовал фасад императорского дворца, поверг в шок самого императора, и потряс воображение журналистов, а в итоге - все мировое общественное мнение; после чего, разминувшись со Стилгаром всего на несколько часов, разгромил строившиеся бастионы северной части Подковы, руины заминировал, и беспрепятственно ушел на восток. Так сбылись предсказания полковника Памбурга. Дивизии, вышедшие, по плану Стилгара, на перехват из Отмельского ущелья, были смешаны с песком и щебнем бомбовым ковром налетевших с Центрального Рифта бомбардировщиков.
       Первый и последний раз в жизни со Стилгаром приключился настоящий припадок бешенства. Военачальник завыл звериным воем, схватил наградной "дезерт игл", и в помрачении ума начал палить в поднятые над лагерем императорские гербы и значки Атридесов; на половине мишеней обойма кончилась, он запустил пистолетом в знамя и с яростью принялся бить и пинать сбежавшихся наибов и командиров, а затем упал на землю и, наверное, час лежал неподвижно, с головой закутавшись в плащ.
       И было от чего загрустить. Итоги операции из глубины обороны оказались донельзя плачевны. Не менее полутора легионов остались в песках под Джайпуром и в Вулканической Зоне, осадные мероприятия рассыпались, как карточный домик, три отборные дивизии обратились в пыль возле самого Арракина, и ближние бастионы Северной Подковы взлетели на воздух вместе с новоприбывшими гарнизонами и подоспевшим десантом. Противник же при этом всем потерь практически не понес и оставил архиопытного и многомудрого Абу-Резуни в дураках, загнав его со всем войском в безлюдную глушь, где стратег был даже лишен возможности нанести ответный удар по какой-нибудь вражеской базе.
       Немного придя в себя, Стилгар, не зря, видимо, отлежавший час под водосборной хламидой, потребовал видеозаписи всего произошедшего. Ему принесли данные со спутников.
       - Не то, - прорычал еще неостывший командующий. - Это все я видел. Где боевые записи?
       Забыв про императорский прием и армейские дела, Абу-Резуни, на пол-пути через Панджшер просмотрел все, что уцелело от съемок нашлемных камер спецназа, военных хроникеров и воздушного контроля. Вывод оказался самым неутешительным. Не было никаких несметных сил Конфедерации, Кромвель явился с точно таким же экспедиционным корпусом, как и у Стилгара - спутниковая система "Соллекс" врала как по-писаному, показывая то, что хотел Серебряный Джон. Южане полностью контролировали космическую связь.
       Поняв это, Стилгар призадумался крепко, как никогда в жизни. Ему припомнились башни, перегородившие Хаммаду, техника, летающая и ползающая, что теснила фрименов у Джайпурских стен; он представил себе, что теперь доложит политическая разведка, и много чего еще. С чувством, какое испытываешь порой во время неодолимого ночного кошмара, Стилгар признался себе, что война несомненно проиграна. Это было страшно, но гораздо страшнее была следующая мысль, рожденная первой. Но тут Абу Резуни, схватившись за лицо обеими руками, приказал себе остановиться, не думать дальше, и произнес вслух:
       - Я должен поговорить с Муаддибом.
      
       В Арракине Стилгара встретили как триумфатора. Его объявили спасителем и героем, отогнавшим от столицы злых ворогов; до поздней ночи верховный наиб бесстрастно выслушивал официальные восторги, и лишь потом состоялся его известный разговор с Полом Атридесом в императорской спальне.
       Знаменит этот разговор даже не тем, что полностью сохранился в стенограмме - до нас дошло колоссальное количество записей бесед, выступлений и афоризмов Муаддиба - а тем, что это, пожалуй, единственный из громадного большинства документов военного времени, который был опубликован, причем неоднократно - в статьях и монографиях, посвященных так называемому "заговору наибов". Звучит это смешно, если учесть, что Стилгар ни в каком заговоре не участвовал и в данных расследования даже не упоминался. Памятный разговор состоялся как минимум за полтора года до того, как император начал конструировать вокруг себя измены и изобретать происки злодеев; кроме того, надо быть слепым и глухим, чтобы не увидеть, как той ночью командующий всеми возможными способами пытается предостеречь Муаддиба, и не расслышать отчаяния в его обычно столь твердом и спокойном тоне. Но еще с библейских времен историки больше доверяют клею и ножницам, нежели голосу истины.
      
       В полумраке императорской спальни смутно угадывались очертания необъятного ложа, чем-то заставленного столика в глубине, и два светлых пятна - кремовый халат Муаддиба, и над ним - белое лицо с черными тенями и каймой бороды.
       - Узул, - Стилгар назвал Пола тайным, давно позабытым именем, каким кроме него никто уже не называл императора, - Узул, надо поговорить.
       Пол даже не шевельнулся.
       - Узул, дела идут неважно. Не гони меня, дай сказать. Мы рассчитывали на флот Гильдии - его нет. Мы рассчитывали на Конвенцию - ее завтра не будет. Узул, Харконнен стоял у стен твоего дворца, и его не прогнали, захотел - пришел, захотел - ушел. Под Джайпуром и здесь, на нашей земле, мы потеряли очень много людей, а те, кто выжил, понимают - им просто дали уйти. Серебряный перегораживает пустыню башнями - юга у нас больше нет. Узул, пусть Алия заберет восток и все огненные земли. Я знаю, что говорю страшные вещи, но дальше воевать нельзя. Нужны переговоры. Отдадим Алие все, что она сможет забрать. Нам нужен мир с Великими Домами. Войну надо прекращать на любых условиях.
       Муаддиб все еще сидел неподвижно, постепенно закипая, потом повернулся и изо всех сил ударил кулаком по резному столбику кровати; вскочил, подбежал к столику и что-то торопливо выпил. Постоял, переводя дыхание, словно после долгого бега, потер лицо и даже коротко засмеялся.
       - Ты наивен, мой друг Стилгар, - сказал он. - Нам не помогут никакие переговоры. Они хотят уничтожить меня. Ни Алия, ни Серебряный никогда не отступят.
       - Серебряный и Алия хотят государственного признания, - возразил Стилгар. - Нам нужна передышка, и им нужна передышка. Мы можем запросить хорошую долю в их новых заводах. Это почетные условия.
       - Они не остановятся, - угрюмо покачал головой Пол. - Ландсраат за них. На этих твоих переговорах мы только вытерпим унижение, и ничего не получим. Серебряный и Харконнен жаждут моей крови. Им наплевать на спайс.
       - Узул, лучше торговаться сейчас, чем когда они будут стоять у стен Арракина. Сейчас еще Феллах станет нас слушать. Потом уже нет. Дальше воевать нельзя.
       Пол зашипел, как громадная кошка.
       - Можно! И я не буду торговаться! Я император, я Атридес! И хватит, старик! Если мы не сумели отстоять наш спайс, значит, мы обязаны умереть! И мы умрем, по крайней мере, сражаясь.
      
       Дальше и в пересказе самого Стилгара, и по стенограмме разговор утрачивает связность. Муаддиб не желает ничего слушать. Все разумные доводы вызывают у него только раздражение. Чувствуется, что он сам себе давно ответил на все возможные вопросы, и что-то теперь ему доказывать - пустая трата времени. Пол заявляет Стилгару, что любые переговоры бессмысленны, поскольку Алие и Кромвелю императорская корона нужна не иначе, как с муаддибовой головой, но это еще посмотрим, потому что у императора есть такие козыри, о которые многие еще сломают зубы, и он не тот человек, чтобы торговаться с каким-то пришлым ублюдком и предателями из родственников, а если фримены не сумеют защитить дарованное им Муаддибом счастье, то, значит, пробил их час.
       Пылкость императорской речи во многом химического происхождения, угрозы временами бессвязны, и Стилгар понимает, что приводить дальнейшие аргументы бесполезно. Он соглашается с высочайшей волей и по такому случаю заявляет о намерении готовить к бою укрепления северо-восточных баз, которые теперь могут приобрести важное оборонное значение. Муаддиб милостиво кивает и отпускает своего главнокомандующего.
      
       Так выглядела беседа Стилгара с Муаддибом в ноябре двести одиннадцатого года, и, несмотря на крайнюю сумбурность и отсутствие каких-либо решений, разговор это имел очень далеко идущие последствия.
       Стилгар покинул императорские покои в редкостном, практически небывалом для себя состоянии полной растерянности. Он чувствовал себя человеком, которого шаг за шагом подталкивают к пропасти и при этом уверяют, что там-то как раз ему и будет хорошо. Его обуревал и гнев, и тоска от собственного бессилия, и еще бог знает что, но все же в первую очередь давило отсутствие всякого представления о том, что же теперь следует делать.
       И однако, на дне этой пустоты, все же шевелилась та ужасная, невозможная мысль, что явилась ему еще тогда, в пустыне. Но как и там, он не впустил ее в сознание, а сделал нечто совсем другое - поднял свою едва успевшую перевести дух замученную охрану во главе со старшим сыном, Фарухом, приказал приготовить топтер и уже через час вылетел на восток, к Центральному Рифту.
       Осенняя звездная ночь только-только опустилась на предгорья Центрального хребта, когда Стилгар, уже в одиночестве, принялся устраивать себе ночлег в каменной расщелине под сошедшимися козырьками двух нависающих скал. Кроме оружия и запаса воды, с ним был еще большой пустынный плащ, похожий на войлочную палатку, высокий кофейник с изогнутым носиком, чашки, решетка для древесных углей и пара пакетов этих самых углей, с ценой которых он, как верховный наиб, мог не считаться. Стилгар поставил кофейник на огонь и сел рядом, прислонившись к стене, закутавшись в толстую ткань и опустив капюшон.
       То, что он сейчас делал, было, разумеется, отчаянным риском - спутник, ракета теплового наведения, и Муаддибу придется искать себе другого командующего. Но Стилгару сейчас даже хотелось сыграть в орлянку с судьбой. Как никогда он ощущал необходимость по старинному фрименскому обычаю собраться с мыслями наедине с пустыней; кроме того, стратег знал, что находится в никому не интересном и неведомом горном районе, где вряд ли кому придет в голову его искать, что каменный свод надежно прикрывает его от всевидящего неба, а расположившаяся в радиусе пятисот-шестисот метров гвардия, располагающая новейшей электроникой, успеет выставить заслон любому подлетевшему сюрпризу.
       Не знаю, можно ли назвать Стилгара ментатом - что это такое, я, признаться, так до конца и не понял, но очевидно, что в отличие от огромного большинства людей он обладал подлинным даром логического мышления, подкрепленным заложенной с детства привычкой к молитвенной медитации. Благодаря способности отрешаться от суеты, эмоций, интересов и прочего, благодаря изумительной, почти неподвластной времени памяти и таланту воспринимать чужие точки зрения, становясь на сторону противника, Стилгар был, возможно, величайшим фрименским аналитиком и с успехом заменял при необходимости целый генеральный штаб.
       Глубока была в этот раз его дума. Эмир наливал себе кофе, пошевеливал угли и смотрел невидящим взглядом на плывущие над горным зубчатым горизонтом луны. Что же можно понять из произошедшего?
       Начнем с противника, сказал себе Стилгар. Южане, а проще говоря, Кромвель - так вот, Кромвель контролирует "Соллекс". У него хватило техники, чтобы в два дня перебросить экспедиционный корпус под Арракин. У него башни, весь юг и юго-восток. Политическая разведка докладывает о сумасшедших инвестициях в экономику Конфедерации. Спайс падает в цене, а биржевые индексы растут. Значит, у Серебряного хватит денег, влияния и поддержки парламента на какую угодно войну. И к тому же... Нет, стоп, приказал себе Стилгар, не будем забегать вперед. Он налил в чашку кипятку и привычным круговым движением выплеснул как можно дальше. Теперь Муаддиб.
       Слова, поступки и настроения Пола Атридеса без всяких аналитических усилий укладывались в схему, столь угрожающую и безысходную, что Стилгару, едва он разложил перед собой ситуацию, стало не по себе. Узул не пожалеет никого и ничего, лишь бы до последнего мгновения остаться императором. Он погонит на смерть всех фрименов, каких сумеет, перестреляет всех, кто откажется, привезет на Дюну всех, каких сможет, фанатиков и даст им оружие, а когда все будет кончено и никого не останется в живых, со спокойной совестью застрелится сам. В своем дворце, сидя на троне.
       Тут Стилгар выпрямился так резко, что даже ударился головой о скалу - спасибо складкам плотного капюшона. Нет, вот ведь горе какое - произойдет это все не во дворце и не в Арракине, финал этот будет куда хуже и страшнее. Старый фримен принялся мять жесткую пегую бороду. Да, Арракин - твердыня, и твердыня на редкость удачно расположенная - как будто специально для войны Бог создавал эти горы и ущелья, и Панджшер тоже крепость, но ведь нет вечных крепостей. Империи уже практически не существует, фримены уже в блокаде, и рано или поздно Кромвель войдет и в Панджшер, и в Арракин. Что тогда?
       Тогда Муаддиб уйдет в Хайдарабад.
       И Кромвель Хайдарабад уничтожит. Не оставит там ни единого человека.
       И вот она, та самая страшная мысль - Кромвелю Хайдарабад не нужен. Ни стратегического, ни политического значения этот врезанный в скалы город не имеет. Если там не будет императора, если там не будет войск... Еще раз - Кромвелю (тут Стилгар наконец разрешил себе думать о своем главном противнике) нет ни малейшего смысла уничтожать в с е х фрименов. Даже наоборот - фримены ему нужны, ведь надо же будет после победы показывать по телевидению каких-то людей, благословляющих избавление от тирании Муаддиба, надо из кого-то формировать новую администрацию, полицию, передавать власть гражданскому правительству... А контракты? А земельная собственность?
       Где, думал Стилгар, в каких древних книгах сказано, что все мы должны умереть по капризу герцога Атридеса? Только потому, что какой-то человек решил эффектно обставить собственную кончину? Нет, сказано совсем иное: эмир Хайдарабада должен защитить свой город. Как это сделал его отец. Как это сделал его дед.
       Стилгар по-прежнему сидел, не шевелясь. Предательство, думал он. Сейчас я поднимусь, пойду отсюда и стану предателем.
       Старый воин не был религиозным поклонником святости Муаддиба, как это позднее приписала ему официальная версия, он слишком хорошо знал, кто и как сделал из Атридеса вождя и пророка. Шейха даже не очень волновали те клятвы, которыми они когда-то обменялись с Полом - времена изменились, великая ставка в великой игре проиграна, спайс умирает, начался новый отсчет. Нет, дело в другом. Атридес был одним из них, он был боевым товарищем, другом, учеником. Стилгар помотал головой, словно отгоняя наваждение. На меня смотрят предки, подумал эмир, на меня смотрят еще не родившиеся дети. Если надо, я должен отдать жизнь. Если надо, я должен погубить свою совесть.
       Он встал и, беззвучно спустившись по камням, покинул убежище.
       - Фаруха ко мне, - сказал он в темноту, и через минуту перед ним стоял старший сын.
       - Я улетаю к Алие, на переговоры, - спокойно, почти равнодушно произнес стратег. - Мы переходим на сторону Серебряного и южан. Если я не вернусь завтра к полудню, и Муаддиб сразу не убьет тебя, измени ему так же, как я, уведи всех наших в Хайдарабад, и шли гонцов к Алие. Позаботься о сестрах. Прощай.
       В пять утра три кромвелевских истребителя посадили топтер Стилгара у самой Джайпурской стены. Императорский главнокомандующий вышел, и невозмутимо дождался набежавшей стражи.
       - Я Хафизулла Абу Резуни Стилгар. Мне надо говорить с Серебряным.
       Через подземные укрепления и тоннели Стилгара везли на открытой платформе, не завязав ему глаз - его даже не обыскали. Наметанным взглядом профессионала отмечая детали подготовки техники, видя мощь военных приготовлений, он лишь усмехнулся, оценив этот маневр Кромвеля и поблагодарив небо за ниспосланное в трудную минуту мудрое решение. В маленькой, ослепительно белой комнатке ему предложили стол и кофе, и менее, чем через пять минут дверь отворилась, и вошли трое. Первая - Алия, заметно раздавшаяся вширь, что добавило величественности ее облику, вторым - Фейд Раута, сияюще-лысый, в каком-то немыслимом мундире с ремнями и кинжалами, и третий - высокий старик с копной белых волос и простой черной куртке с незнакомыми погонами. Ощупывая Стилгара взглядом веселого сумасшедшего, он подошел почти вплотную и сказал:
       - Я Джон Кромвель, командующий. Слушаю тебя, Стилгар, - и сел, жестом предлагая гостю сделать то же самое.
       Фримен тоже смотрел в глаза маршалу и сразу понял, что нет никакого смысла что-то предлагать, ставить условия или торговаться. У этого человека можно только просить.
       - Я хочу, - твердо и без предисловий заговорил Стилгар, - мой родной город Хайдарабад. Я хочу остаться эмиром, и хочу, чтобы после меня им стал мой сын. Чтобы на Хайдарабад не упало ни одной бомбы и ни одной ракеты, жители не пострадали, а находящиеся в городе солдаты получили после войны такие же права, как и солдаты Конфедерации. Это все.
       Стилгар замолчал, ожидая ответа. Он был готов к любому исходу, в том числе к самому худшему - как-никак, он в руках заклятых врагов, и Кромвелю стоит лишь кивнуть Харконнену - тот уже заранее ощерился. Но чутье не подвело старого воина - он выбрал верный тон и снова угадал ход кромвелевских мыслей. Маршал внимательно выслушал шейха, не находя решительно ничего удивительного в том, что тот сказал, и том, что прозвучало без слов, на краткий миг призадумался, словно прикидывая - не много ли с него запросили, и затем добродушно покивал стратегу, признавая справедливость его требований.
       - Хорошо, - сказал Кромвель, пожал Стилгару руку, в сопровождении все так же хранящих молчание Фейда-Рауты и Алии проводил Стилгара до платформы, и уже усадив гостя на сидение, добавил еще два слова, совершенно сразившие фримена: "Я позвоню". На этом переговоры завершились.
       И далее на этой войне начались события, которые ныне трудно даже вообразить. Более всего восхищает легкость, с которой происходило общение враждующих сторон. Мало того, что переговоры между Стилгаром и Кромвелем шли по практически открытому каналу, курьеры пересекали линию фронта с почтовой регулярностью, а Фарух, случалось, дневал и ночевал в Генеральном Штабе конфедератов - это все забавные мелочи. Согласно имеющимся документам, только за последующие полтора года Кромвель и Стилгар встречались по крайней мере четырнадцать раз и проводили совместные военные советы. Читая стенограммы этих заседаний, можно лишь восхищаться тем единодушием, с каким маршал и императорский стратег с воспитательными целями орут сначала на Фейда-Рауту, а затем - на Джеруллу, а младшее и среднее поколение, преисполняясь друг к другу лучшими чувствами, дружно отругивается от начальственных стариков.
       К маю сложилась ситуация столь же простая, сколь и непостижимая, и таковой она оставалась еще долгие годы. Обеими враждебными армиями фактически командовал Кромвель, отдавая приказы как своему штабу, так и неприятельскому. Война приобрела некий образцово-показательный характер и стала похожа на учения - с той лишь разницей, что людей и вправду убивали. Впрочем, хайдарабадским горцам, землякам Стилгара, удивительным образом везло - соединения северных кланов маневрировали настолько удачно, так грамотно наносили удары и уходили из-под обстрелов, а вражеская авиация и артиллерия с таким постоянством промахивалась по ним, что их потери по сравнению с другими частями выглядели пренебрежительно малыми. Наступления, отступления, охваты и отходы чередовались в почти парадном ритме, а взаимодействие родов войск иначе как блестящим назвать нельзя.
       Дело неоднократно доходило до абсурда: например, на деньги Конфедерации Кромвель оснастил два полка императорских войск вертолетами Ми-2о26 и устроил экспериментальное сражение с собственными Ка-152. Для той же цели на заводах эмиратов было изготовлено двести Т-18о в их изначально древнем варианте. Кромвель и Стилгар лично наблюдали за ходом боя и затем обсуждали результаты, просматривая многочисленные видеозаписи. Судя по высказываниям, маршал остался недоволен.
       Таким образом, военные действия развивались необычайно успешно - битва следовала за битвой, бои дневные, ночные, переходы, броски следовали один за другим без малейшей заминки. В прессе все это освещалось чрезвычайно подробно, арракинская война усилиями обоих военачальников стала подлинным раем для журналистов - бывало, репортеров привозили на место за полчаса до начала операции и открывали огонь лишь после того, как операторы сообщали, что у них все готово. Напомню, однако, что кровь лилась самая настоящая.
      
       Кромвель, похоже, не шутя взял курс на преподавательскую карьеру в некой, пока что ему одному известной Академии. Держа слово, данное на Военном Совете, и демонстрируя лояльность к Конвенции, он привез на Дюну немеренное количество старинного оружия, заказывая его чуть ли не по музейным образцам, и примерно с марта двести двенадцатого года его странноватые военные эксперименты покинули испытательные стенды и полигоны, выйдя на поля реальных сражений. Результаты маршал подробно описывал в статьях, из которых впоследствии намеревался составить учебник - эту книгу Синельников предлагал назвать "Сборником убийственных курьезов".
       Изобретательность маршала и впрямь во многом носила парадоксальный характер. Накупив холодильных камер, Дж. Дж. снабдил каждую сферическим аккумулятором "быстрой накачки", неконтактным детонатором, и в таком виде расбросал по пустыне перед позициями Конфедерации. Экипажи имперских танков-антигравов этих холодильников даже не заметили, но изоляция силовых контуров, не вынеся молниеносного скачка температуры и давления, тут же приказала долго жить. Обнажившаяся горячая электроника в несколько секунд наглоталась песка, и треть двигателей немедленно разнесло, остальные же просто захлебнулись, а вслед за ними захлебнулась и атака - через сто метров машины на всем ходу беспомощно зарылись носовыми отсеками в землю и тут же были сожжены. Моторы вертолетов, уже озадачившие Стилгара у Двойного Клюва, не обратили ни малейшего внимания на массированные заграждения сарговых глушителей, способных развалить любую современную биомехнику, и в результате сотня кромвелевских "камовых", увешанных ракетами - излюбленный прием маршала - невообразимый численный перевес - оставив хрустящую корочку от дивизии охраны, сравняли с землей арракинский космопорт. И уж откровенно несерьезное, на первый взгляд, устройство - обрез противотанкового ружья, стреляющий так называемой ОТБ (фольклорная расшифровка "односекционная теплонаводящаяся болванка" достаточно близка к истине) - в две недели поставило под вопрос само существование федеральной авиации.
       Кромвелевское остроумие оказалось неистощимым на выдумки подобного рода, и как бы ни издевался Синельников - "Джон, а был еще такой отличный танк - Т-34, крутишь ручку, и он едет, ты попробуй" - маршальские монстры и монстрики обладали потрясающей эффективностью.
       Справедливости ради надо признать, что климат Арракиса действительно в огромной степени затруднял применение оружия последних поколений. В частности, жара и природные электростатические поля очень быстро выводили из строя грозные скорчеры, сплошь и рядом давая преимущество древним МГ-42, модернизированным ухищрениями чудодея-маршала под использование ортопириксилинового пороха и рассыпных лент. Муаддиб же, в свою очередь, нимало не озаботился ни адаптацией техники к экстремальным условиям пустыни, ни о должном обучении солдат владению этой техникой.
      
       И здесь, для очистки совести, я должен сделать еще одно отступление. Пожалуй, самой вопиющей военной ошибкой Муаддиба стало необъяснимое пренебрежение к авиации. Лишившись флота и, соответственно, всякой поддержки из космоса, Атридес занял странную позицию - что-то вроде "Ну и не надо, обойдусь". И действительно обошелся - вплоть до конца двести восемнадцатого года имперская авиация умудрилась просуществовать в традиционно-партизанских формах: необъятный парк орнитоптеров-легковесов - от новеньких до латаных-перлатаный ветеранов - "Хью", "Ирокезов", "Кобр", "Апачей", пара "трехсотпятидесяток" в качестве "летающих крепостей", да еще почти полное отсутствие каки-либо специальных командно-координационных структур. С силами ПВО и того хуже - сплошь переносные зенитно-ракетные комплексы и ни одного самолета вообще.
       Гильдийцы, зимой двести восемнадцатого года фактически забравшие в руки рычаги военной машины Империи, за оставленные им полгода толком даже не успели заткнуть основные дыры, а Муаддиб искренне полагал, что если у него теперь много дорогих самолетов и высокооплачиваемых летчиков, то волноваться больше не о чем. В итоге авиация северян предстала образованием дорогостоящим, объемным, но рыхлым, скверно организованным и малоуправляемым.
       Я не хочу превращать эти страницы ни в диссертацию, ни в военную летопись, и лишь замечу, что Кромвелю в данной ситуации было достаточно лишь правильно воспользоваться ошибками противника. Маршал, при всей любви к авангардистским изыскам, оставался еще и грамотным ремесленником, твердо держа в памяти азы своей профессии, некогда крепко вколоченные Стимфальской Военной Академией. Он знал, что на войне действуют законы и формулы, которые не обманешь, и что глупо ликовать по поводу двухсот новеньких "фантомов", если тебе нужно две тысячи. Никто не отменял зон, коридоров и эшелонов. И хотя в этот раз у маршала не было столь любезного его сердцу технического изобилия, и ему приходилось экономить и маневрировать, но все направления были прикрыты, резервы подготовлены к переброске, и командующий ВВС Эмиратов Гэбриэль Хендс, угрюмый и хладнокровный педант, дело знал и верил в Кромвеля с непоколебимостью фанатика. "Командир, - говорил Хендс, - как сантехник. Ему платят за то, что нет происшествий". Муаддибу масштабность финансовых вливаний не добавила соответствующего образования, и не доставила полководцев, хоть сколько-нибудь близких по уровню к Кромвелю и Хендсу. Поэтому не спрашивайте меня, как и почему федеральная авиация с таким позором уступила небо конфедератам.
      
       Естественно, что вокруг всех этих проблем неистово крутилась карусель прессы. Алия выступала с заявлениями, в которых горько сожалела о необходимости должным отвечать образом на агрессию со стороны оголтелой тирании, и всячески упирала на то, что Конфедерация свято соблюдает Конвенцию о запрете на современное оружие. Журналистов и инспекторов непрерывно возили по местам боев. Алия с праведным гневом отвергала все предложения о незаконной поставке оборонных систем, подпадающих под статьи о нераспространении, и неустанно требовала у парламента признания государственности и официальной отмены оружейного эмбарго в отношении Эмиратов. Великие Дома нехотя призадумались, но дело все же сдвинулось с мертвой точки, потому что практически сразу были введены ограничения по применению технических средств для императорской армии. Муаддиб и не подумал подчиниться, Алия же стояла насмерть: "Тысячи людей, - взывала она с телевизионных экранов, - гибнут лишь оттого, что бюрократические препоны не позволяют им защитить свою жизнь, и жизнь своих детей". И ландсраат сдался. Теперь Кромвель мог обрушить на Атридеса всю мощь новомодных арсеналов.
      
       Однако эта победа имела и отрицательную сторону. После того, как Великие Дома получили от Кромвеля, Алии и Феллах-эт-Дина, что было нужно, их интерес к войне в пустыне изрядно поостыл. Утративший ключевые позиции императорский трон на Дюне становится все более картонным, все более бутафорским, угрозы Муаддиба больше никого не пугают, и, даровав Эмиратам насущные права и свободы, парламентские лидеры предоставили арракинскому конфликту спокойно идти своим чередом, что тут же самым печальным образом сказалось на финансировании армии Конфедерации. В то же время Гильдия, для которой император ныне был единственным выходом к рычагам законодательной власти, вовсе не собиралась сокращать масштабы своей поддержки Атридесу. Изо всех уголков Вселенной на Дюну стекались фанатики и наемники, закупалось вооружение и снаряжение, шел поток продовольствия и медикаментов. Навигаторы и не думали сдавать без боя последний оплот своего тающего могущества.
       Такая перемена политических ветров заставляет и Кромвеля пересмотреть тактику. Маршал не из тех людей, которых легко застать врасплох или смутить нежданным поворотом судьбы. Если от него не требуют выполнения сроков, значит, он и в самом деле не станет спешить; Дж. Дж. сбавил обороты маховика военной машины и с еще большей увлеченностью погрузился в свои эксперименты, подняв их, благодаря Конвенции, на новый технологический уровень. Недостаток средств он компенсировал из собственных доходов от бурно развивавшейся джайпурской электронной промышленности; к этому моменту Кромвель решил приложить свои силы на ниве архитектуры и зодчества.
      
       Пустыню охватила строительная лихорадка. Ряды песчаных башен начали наступление на север. Башня - это весьма и весьма впечатляющее сооружение - громадная платформа на шести или восьми бетонных колоннах, поднимающих ее на высоту восьмидесяти - ста метров, основной заряд увлекаемых ветрами песчаных зерен проходил много ниже, не наметая барханов. На платформе размещался артиллерийский форт, способный действовать в автономных условиях круговой обороны, оснащенный, кроме пушек, ракет, пулеметов и еще Бог знает чего, еще посадочной площадкой, средствами спутниковой связи, очистки воздуха, и так далее. Имелись солидные запасы провианта и воды, по возможности бурили артезинскую скважину или подводили трубу из ближайшего подземного резервуара. Как правило, у башни были еще обширные подземные помещения, сообщающиеся с верхними при помощи лифтов в колоннах, и нередко - системы подземных ходов, уходивших к соседним башням, расположенных в пределах прямой видимости.
       Индустрия строительства башен стала одним из приоритетов экономики южан. Кромвель взялся опробовать действенность методики Ермолова - постепенного выдавливания противника, и, перегораживая пустыню, бетонные чудища начали подступать к крепостям Подковы. Практически неприступные, со всевидящей электроникой и огромной огневой мощью, они перекрыли все тайные и явные пути и тропы, и первая же попытка императорских ударных групп проскочить между ними привела к самым грустным результатам и подтвердила мрачные опасения Стилгара.
      
       Война, не потеряв ни крупицы своей жестокости и бессмысленности, сменила аллюр, перешла с галопа на шаг. Башни шли по пустыне, на земле и в воздухе неугомонный маршал бил и жег прототипы, бесплатно предоставленные восторженными фирмами, Конфедерация заняла Подкову, сражения поднялись из пустынь в горы, далеко позади остались Центральный Рифт и Бааль-Дахар, старшему сыну Алии и Синельникова, Василию, исполнилось шесть лет, его сестре Дарье - четыре года; эмигрантское правительство перестало быть эмигрантским и уже полновластно распоряжалось на землях Западного Рифта, и вот в мае двести девятнадцатого года перед армией конфедератов показались каменные лбы Хорремшаха.
      
       Семь лет, следуя скрытым от мира сценариям, война расползалась по Дюне, линия фронта уверенно продвигалась на север, и тут возникает естественный вопрос: а что же император? Как смотрел на все эти избиения по уговору ясновидящий Муаддиб?
       Невероятная военная ситуация, возникшая в результате предательского сговора Стилгара с Кромвелем, устраивала очень и очень многих. Лидеры ландсраата, загребая жар чужими руками, были весьма довольны темпами наступления торговой свободы и вперед подсчитывали финансовую и политическую прибыль. Старина Феллах-эт-Дин, сидя в Джайпуре, радовался золотому дождю инвестиций, превращавших его в богатейшего монарха Арракиса, и тому, что владения его неуклонно расширяются - такой власти не было ни у его отца, ни у деда. Наследник Джерулла, командующий правым флангом, со своими "бешеными львами", громил проклятых язычников по скалистым рубежам Западного Рифта, и был в полном восторге от того, что стяжал славу и почет, занимаясь любимым делом. В центре и на левом фланге Кромвель, обмениваясь любезностями со Стилгаром, с не меньшей увлеченностью выстраивал тактические эксперименты один диковинней другого, а очумелый Фейд-Раута, что носился по всем фронтам без руля и без ветрил со своим спецназом, ликовал по той причине, что наступает на любимые мозоли окаянному Атридесу, и просто визжал от счастья, видя растущие на горизонте стены Панджшера, заранее смакуя грядущую расправу с врагом. Что касается Алии, то она с удовольствием вошла в роль дипломата и телезвезды, и призывала к справедливости перед камерами прессы все артистичней и артистичней. Сам же главный автор всего этого спектакля, Стилгар, тоже был вполне счастлив, глядя, как война уходит все дальше и дальше от Хайдарабада, вновь чувствовал почву под ногами и верил в благосклонность небес.
       Но император? В это трудно поверить, но и Муаддиба, похоже, устраивало это фантасмагорическое положение вещей. Личина владыки, который, не взирая на злобу и коварство внешних и внутренних врагов, героически сражается на глазах всего мира, пришлась нашему великому артисту очень впору. В этот последний год светская жизнь в Арракине, как никогда, била ключом. Двор расширялся, кипели страсти, заворачивались интриги, карманный Совет Наибов принимал постановление за постановлением, император лично вникал во все дела. Именно к этому времени относятся вся мешанина историй о гнусностях, творимых лицеделом Скайтейлом и карликом Биджазом, заговоре принцессы Ирулэн и таинственным образом оживившихся агентах Бене Гессерит. Муаддиб мечется по окрестным съетчам, разыгрывая всевозможные сценки перед журналистами, в который раз вызывает из политического небытия давно ушедшую на покой долгожительницу Хелен Моахим (бедняге дорого обойдется эта реанимация), и с прежним пылом начинает нагонять на нее страху; он ведет какие-то многозначительные переговоры со случайно подвернувшимися и ничего не решающими людьми - словом, имитирует бурную деятельность.
       Эти суетливые потуги поддержать авторитет императорской власти тянутся до мая. В мае в дело вмешивается Гильдия Навигаторов. Этого участника арракинских игр авторы мифа о Муаддибе совершенно забыли, и очень напрасно. В то время сбрасывать гильдийцев со счетов было бы большой ошибкой - в начале двести девятнадцатого года они все еще представляли собой реальную силу. Вспомним, даже после того, как корабль спайсовой экономики пошел ко дну, а императора не стало, у Гильдии еще хватило резервов, чтобы одолеть конкурентов в борьбе за Всемирную Летную Ассоциацию и навигационные школы, так что за полгода до Хорамшахской битвы гильдийцы и подавно могли очень многое себе позволить. Как только фронт вышел за пределы Хаммады, Навигаторы нажали на все рычаги, чтобы вразумить императора и побудить его к действию.
       Собственно, давление на Муаддиба не прекращалось никогда - еще до войны, и все время войны полномочный представитель Союза безвылазно сидел в Арракине, и, не разбирая подходящих и не подходящих моментов, а также не гнушаясь никакими средствами, пытался направить имперскую политику в нужное Гильдии русло. Но появление противника в трех днях пути от Панджшера, последнего бастиона империи, заставило Гильдию ударить в набат. В Арракин прибыл сам Верховный Рулевой, и почти неделю, не жалея сил, вправлял Атридесу мозги. До нас не дошел текст кого-то конкретного совещания, на котором было принято решение о вербовке наемников, но сразу же после отбытия главы Гильдии Пол обратился к единоверцам по всему миру, призывая защитить законную власть императора и мессии.
       Все мероприятие было проведено, разумеется, исключительно на средства Союза - арракинский режим уже давным-давно не сводил концы с концами - военные расходы вчистую сожрали когда-то, казалось, бездонную императорскую казну. В какие миллиарды затея обошлась Навигаторам, подсчитать довольно трудно - слишком много было каналов - скрытых и явных, по которым шли деньги - да это сейчас и не столь важно. Для нас гораздо интереснее, сколько наемников доставили на Дюну по военно-религиозному мандату императора, и эти цифры можно назвать с известной точностью - пятьсот восемнадцать тысяч человек. Правда, и тут нет окончательной ясности, поскольку последний лихтер с людьми и вооружением был обстрелян и сожжен во время достопамятного штурма арракинского космодрома, и сколько человек спаслось, сколько было убито и ранено, сейчас узнать вряд ли возможно. Однако на сегодняшний день число, упомянутое в транспортных списках Гильдии - единственный островок определенности в полной статистической неразберихе последнего года империи.
       Дело в том, что до сих пор доподлинно неизвестно, сколько же народу и в каком составе участвовало в Хорремшахской битве. Даже сведения Гильдии тут мало могут помочь, поскольку в них никак не указаны те, кто прилетел на Дюну стихийно, без официального контракта - так называемые "самопалы" - зачастую полулегальным путем, по подложным документам или вообще без документов; кроме того, очень трудно сказать, кто из уже присутствовавших в те дни на Арракисе паломников тоже получил оружие - по самым первичным прикидкам из этих людей можно было составить отдельную армию.
       Но самое главное, что ни один историк доселе не выяснил, сколько же коренных фрименов, тех, кого можно с той или иной степенью уверенности назвать солдатами императора, Муаддиб вывел на Хорремшахское плоскогорье. Здесь уж не помогут никакие сводки и расчеты. Еще за много месяцев до сражения Арракин был переполнен потрепанными остатками частей, разбитых по всем фронтам и стекавшимся в столицу через Паншерское и Отмельское ущелья. Сюда входили и группировки мелких кланов, примкнувших к федералам уже в процессе боев, и так называемые ополченцы, и еще самый пестрый люд. Снабжение всей этой публики провиантом, оружием, боеприпасами проходило по батальонным и полковым спискам, достаточно маловнятным самим по себе, и к тому же, в горячке и хаосе тех дней, значительная часть этих списков была потеряна, так что большая часть муаддибова воинства легла в камни и песок Хорремшаха несчитанной и безымянной. Поэтому, исходя из всех имеющихся данных, очень примерно и с большой осторожностью, численность императорских войск можно определить в семьсот пятьдесят - восемьсот тысяч человек.
      
       Подобно многим и многим сражениям во многих и многих войнах, Хорремшахская битва произошла вовсе не потому, что этого требовала, скажем, стратегическая необходимость, или была завершена подготовка и перегруппировка войск, или найдена какая-то чрезвычайно удобная позиция. Ничего этого не было и в помине. Просто инерция военного мышления огромных масс людей, от рядового до полководца, накал страстей, дошедший до пика за годы войны, перешел тот рубеж, за которым, как говорят, пушки начинают стрелять сами собой. Армии сошлись лоб в лоб, и чего-то ждать и откладывать никто уже не мог и не хотел.
       Для северян хорремшахская позиция не имела ни малейшего смысла даже в случае самого благоприятного исхода - она гарантировала, во-первых, огромные и малооправданные потери, а во-вторых - невыполнение основной стратегической задачи - выбить кромвелевские войска из главных фортов и укреплений Подковы. Для императора было бы куда разумнее не спешить, закончить переформирование армии и затем, выйдя на равнину, ударить строго на юг, вдоль перешейка Защитной Стены. Никакие маршальские ухищрения не остановили бы тут имперских армад, и Подкова, скорее всего, еще раз сменила бы владельцев - но Муаддиб, завидев в поле силы злейшего врага, не справился с эмоциями.
       Была и еще одна, довольно весомая причина. Фанатики-добровольцы, привезенные в Арракин Гильдией, представляли собой немалую проблему - у императора не было другого выхода, кроме как немедленно бросить в бой эту шальную, набранную с бора да с сосенки ораву, поскольку ни создать из нее нормальные вооруженные формирования, ни поддерживать там должный боевой дух и дисциплину, ни даже толком прокормить не было уже никакой возможности.
       Кромвеля, безоговорочного победителя в хорремшахской битве, эта победа поставила в положение тоже не слишком выигрышное. Да, маршал ушел от разгрома и, что называется, уравнял шансы, но естественное и вполне предсказуемое отступление остатков войск Муаддиба на север через Панджшерское ущелье загадало южанам одну из самых неприятных загадок за все время войны и поставило перед необходимостью следующей битвы - Аракинского сражения. Окажись на месте Муаддиба человек с более крепкими нервами, решись он на контратаку - и, возможно, Кромвель за несколько часов лишился бы всех плодов столь страшной ценой купленной победы и очутился бы на пороге стратегической катастрофы.
      
       Очень трудно без карты представить себе сложившееся положение вещей, однако попытаюсь обрисовать ситуацию хотя в самом грубом и упрощенном виде. На севере, в кольце гор, имперская столица Арракин, где Муаддиб стараниями Гильдии собрал легионы наемников и религиозных фанатиков. Оттуда через горы на юго-запад выходит длинная крученая прорезь Панджшерского ущелья. Южнее, то есть ниже по карте - первые северные форты Укрепрайона Подковы, где сгруппировались основные силы южан. И Подкова, и Арракин с востока обрезаны шестисотметровым обрывом Защитной Стены, за которым начинаются бескрайние пески Большого Рифта. А на запад от этой линии противостояния простирается каменистое, безжизненное Хорремшахское нагорье, где пока что не было ни своих, ни чужих.
       Все это подробно было изображено на карте, которая висела в бункере Кромвеля, где маршал, узнав о том, что Муаддиб отвел войска от разгромленного космопорта, спешно собрал военный совет. Из других полководческих атрибутов там присутствовала все та же исполинских размеров деревянная указка, которую Дж.Дж. неизменно возил с собой.
       - Наш мальчик начал концентрацию войск, - такими словами маршал открыл совещание, - Значит, надо ждать событий. Хочу услышать ваше мнение.
       Мнения, хотя и разделились, но особым разнообразием не отличались. К тому же за всю военную семилетку почтенные наибы так и не уразумели нехитрой истины: Кромвелю на самом деле плевать на чужие мнения, просто, как хорошему артисту, ему нужна увертюра перед собственным выступлением. И пустынные лидеры заговорили на полном серьезе.
       Удалец Джерулла предлагал, используя преимущество в авиации, разнести Арракин с воздуха. Кромвель с сомнением покачал головой.
       - Сложный горный рельеф - это раз. Два - распыленность войск и обилие подземных укрытий. Очень мощная система ПВО - это три. Нет, Джерулла, выигрыш будет копеечным, а потери - значительными.
       Фейд-Раута, набычив сверкающую лысину, заявил, что он в гробу видал весь этот численный обвес и перевес и его люди готовы когтями выковырнуть Атридеса из Панджшера, после чего продемонстрировал эти самые когти и уставился на Кромвеля безумными глазами.
       Кромвель тоже уставился на него безумными глазами и закричал страшным шепотом:
       - Молчи, проклятый враг! Я тебе покажу Панджшер! Рехнулся совсем. Там стоят четыре армии, каждый дюйм простреливается, и рота может остановить дивизию. Лучше не зли меня... Будет, будет тебе Атридес, если только до той поры не спятишь.
       Кромвель выдержал паузу.
       - Вижу, господа, что вы надеетесь увильнуть от генерального сражения, и в чем-то вас даже понимаю. Но не выйдет. Сражение будет дано, и сейчас весь вопрос в том, что именно предпримет Муаддиб.
       Тут Дж. Дж. взял указку и вышел к карте. Прелюдия закончилась, вступала главная тема.
       - А предпримет он очень простую вещь. Выведет свои армии - то ли из Панджшерских ворот, то ли через Стеновые хребты, сейчас роли не играет - и пойдет на юг. Пойдет "свиньей", "клином", просто толпой - его чумовая орава маневра не понимает - короче, повалит напрямую к нашим базам.
       - Там мы их и закопаем, - не удержался Джерулла.
       - А вот это, мой дорогой, полная чушь. Их чуть не миллион, нас - едва ли двести тысяч, если учесть, что мы не можем снять гарнизоны с Башен. Две трети расстояния - в радиусе действия арракинской ПВО, плюс каждому уроду Муаддиб даст по "стингеру", плюс танки, артиллерия и черта в ступе только нет. Нам их не остановить. Вот в этом коридоре, между Хорремшахом и Стеной, Муаддиб запросто положит четыреста тысяч, чтобы загнать нас в Подкову, и у него останется еще четыреста, чтобы сбросить нас обратно в Хаммаду.
       - Но у башен в пустыне мы их все равно остановим? - несколько смутился Джерулла.
       - Да, и семь лет войны псу под хвост. Все наши усилия, все жертвы - все напрасно, мы снова в пустыне. А е м у Гильдия еще психов навезет. Вот это ты здорово придумал - хорошо, покойные предки тебя не слышат.
       - Джон, Джон, - не унимался Джерулла, - так если они пойдут клином, их можно взять в клещи с флангов, это же старинный прием!
       Тут Кромвель откровенно восхитился.
       - Молодец, Джерулла, просто молодец! Смотрите-ка, у нас молодежь читает книги и творчески мыслит! Джерулла, как только все закончится, обязательно пошлем тебя учиться в настоящую военную академию, у тебя талант! Вот только фланговых ударов нанести мы не можем - нет у нас флангов, Джерулла. С востока - обрыв в полкилометра, с запада - пустыня, ни баз, ни коммуникаций, и забрасывать туда войска - это просто отправить их под нож Муаддибу. Скажет он тебе за это большое человеческое "спасибо".
       Кромвель сделал паузу.
       - Неоспоримый факт - у противника колоссальный, неимоверный численный перевес. Если мы позволим Муаддибу пойти на юг и атаковать в лоб - все, нам крышка. Нас сметут, и никакая авиация нас не спасет. Выход только один - заставить его развернуть армию на запад, вот сюда, в Хорремшах. Увидев наши войска напротив Паншерских ворот, Муаддиб раздумывать не станет.
       - Это самоубийство, - тихо сказал Феллах-эт-Дин. - Или, во всяком случае, сумасшедший риск.
       - Это наша единственная надежда, - возразил Кромвель. - А рисковать нам придется в любом случае, так что лучше рискованная надежда, чем безнадежный риск. Здесь нет ничего нового. Этот фокус уже проделал в древности знаменитый полководец Кутузов и назвал его "Тарутинским маневром". При помощи этого маневра он разгромил величайшего завоевателя - Наполеона. Смотрите. Мы выводим седьмую, двенадцатую и шестнадцатую армии на запад - вот сюда. Императорские войска атакуют, они не сомневаются в своей мощи, их пятеро против одного. Но муаддибова орда практически неуправляема, там нет опытных командиров, они понимают только одно слово - вперед. И помчатся вперед, как ненормальные. А мы начнем отступать на восток, обратно к Подкове.
       Указка описала по карте пологую дугу.
       - Они идут за нами, и к вечеру первого дня все должно переместиться к северным фортам. Муаддиб будет в восторге - он загнал нас в угол. Чудесно. За ночь мы делаем второй переход - между фортами снова на запад.
       Указка изобразила полукруг в противоположную сторону.
       - Видите? Мы оказались у Муаддиба на правом фланге. Его войска стоят в голой пустыне, у наших стен, и вместо ПВО - сито. Крупноячеистое. Раздолье для авиации! На второй день, утром, накрываем все северные тылы его армии бомбовым ковром и начинаем штурмовку в южном направлении. Одновременно силами шестой и одиннадцатой армий, - указка перескочила на восток, - атакуем их левый фланг. Джерулла, вот твои клещи! На третий день группировки востока и запада должны соединиться здесь, в центральном Хорремшахе. Муаддиб в кольце и прижат к нашим фортам, которые он считает недостроенными.... нам придется его разочаровать. Гэйб, на твоих летчиков особая надежда. Я приказываю расстрелять весь боезапас, сжечь все наличное горючее. И избави бог, если на аэродромах останутся самолеты с ракетами, но без топлива, или в воздухе, но без патронов. Мы нуждаемся в дьявольском рационализме.
       Кромвель положил указку и сел.
       - Господа, у Кутузова во время его Тарутинского маневра была старинная ненадежная техника, допотопная ламповая связь и, насколько я могу судить, какая-то совершенно никудышняя авиация. Однако он победил. У нас первоклассная техника, великолепная связь и аваиация, которая не снилась ни Кутузову, ни Муаддибу. Мы побеждали семь лет. Победим и сейчас.
      
      
       Кромвелевские рискованные надежды полностью оправдались. Муаддиб, ослепленный яростью и, не внимая добрым советам, вывел свои рати из-за спасительных неприступных стен. Обманутый маршалом, он действительно повел легионы на запад и в самом деле возликовал, завидев впереди отроги Подковы. Ему казалось, что вот, еще немного, еще один решающий удар - и война выиграна; даже исчезновение Стилгара, который согласно своей приватной сделке с маршалом увел гвардию в Хайдарабад, императора не смутило. Но дальше... Дальше небо смешалось с землей, и невольно шла на ум шекспировская фраза: "Ад опустел. Все черти здесь".
       Единственным отклонением от сценария, не предусмотренным Кромвелем, оказалось то, что натиск "муаддибовых орд" оказался и впрямь слишком силен, и группировка Фейда-Рауты на левом, самом западном фланге, была отрезана и отброшена, и даже не на юг, как можно было предположить, а в прямо противоположном направлении - на север, в предгорья Бааль-Бека.
       Однако Харконнен, который при всей своей одержимости и жестокости отнюдь не был ни дураком, ни трусом, и не растерялся, а даже обрадовался возможности избавиться от опеки и поиграть в великого стратега. В голове барона диким коктейлем перемешалась бешеная злоба на Атридеса, жажда славы, Кромвель и Тарутинский маневр. Отойдя в горы и на некоторое время оторвавшись от преследователей, он собрал командиров и обратился к ним с такими словами:
       - Слушайте меня, волчьи дети, - сказал он, сжимая кулаки и озираясь воспаленным взглядом. - Этот дерьмовый ублюдок Атридес думает, что припер нас к горам, но мы впиндюрим ему Тарутинский маневр, о котором его вонючие козлы слыхом не слыхали. Этот маневр изобрел древнегреческий полководец Кутузов, и ни одна, вы слышите? - ни одна сволочь не могла его одолеть. Так же сделаем и мы, и свернем их поганые шеи. У Кутузова в его хреновой античности всего и было, что дюжина каких-то там расшлепанных грузовиков, а у нас в руках классное оружие, и ни один гавнюк от нас не уйдет!
       Оратор из Харконнена был хуже некуда, и кромвелевскую речь пересказал из рук вон плохо, но дело свое он знал. Отряд в основном состоял из бангалурских горцев, подданных его тестя шейха Бен-Ассадра, бойцов умелых и так же, как и их предводитель, ненавидящих северных язычников. Две дивизии арракинских наемников так навсегда и остались в баальбекских ущельях. Совершив по горам круг, и вновь увидев перед собой равнину - всю в черных дымах, но свободную от войск - Фейд зарычал, захохотал и потом приказал:
       - А вот теперь соедините меня с Главным.
      
      
       Итак, утром восемнадцатого августа армия Муаддиба тремя колоннами вышла из Панджшерских ворот. Видеозаписи со спутников, дошедшие до нас в немалом количестве, позволяют ясно судить, что эти три колонны, распределяясь по нагорью, должны были образовать два фланга и центр - правое крыло уходило на запад, вдоль предгорий, вероятно, с целью обогнуть укрепления "линии Муаддиба", центр двинулся прямо на форты Подковы, а левый фланг пошел вдоль Защитной стены, поворачивая к югу - по всей видимости, с целью замкнуть кольцо окружения с востока, то есть со стороны Хайдарабада.
       Можно лишь догадываться (никто из оставивших какие-либо воспоминания военачальников ни словом ни обмолвился об этом), какие же конкретно задачи ставил стратегический план Муаддиба. Очевидно, что император рассчитывал лобовым ударом выбить противника из недостроенных, как полагал Атридес, Северных фортов и охватить всю группировку конфедератов с запада и с востока.
       Корпус Стилгара должен был пройти еще восточнее, на Бааль-Дахар, и отрезать войска Алии от Центрального Рифта, а также, видимо, в случае необходимости, поддержать ушедший в прорыв левый фланг.
       Ничего, кроме сумбура и по-детски нетерпеливого стремления как можно быстрее напасть на ненавистного врага, в этом замысле найти невозможно. Вывести толпу людей, пусть даже и очень большую, на голый каменный стол Хорремшаха, где без взрывчатки нечего и думать о мало-мальски пригодном окопе, без должного прикрытия авиации и ПВО, с минимумом артиллерии и танков, со скверно налаженной связью и снабжением, практически без резервов - и все это под бомбы и ракеты куда более технически оснащенного неприятеля, имеющего поблизости хорошо укрепленные опорные базы - подобная тактика отдает чистым безумием.
       До самого конца сражения император не знал об измене Стилгара, и на протяжении трех суток непрерывно пытался связаться с его группировкой. Между тем фрименский стратег еще пятнадцатого числа, выведя свои войска через Отмели на восток, обратился к солдатам с речью, объявив, что переходит на сторону Алии и Конфедерации, после чего затворился в Хайдарабаде, готовясь к возможной обороне. Готовя различные варианты, Стилгар проделал что-то наподобие инспекционного рейда по окрестным съетчам - впоследствии это небольшая поездка вошла в официальный миф как легенда об оппозиции старого военачальника и его скитаниям по заброшенным пещерам.
      
       Несогласованность в командовании и плохая организация, помноженные на колоссальную численность наспех собранного имперского воинства, незамедлительно породили массу нестыковок и неурядиц в духе бессмертного Гашека. Например, на видеозаписи из космоса отлично видно, как легион Салема, составлявший едва ли не треть центральной колонны, едва успев отойти на десять миль от Панджшерских ворот, по каким-то загадочным причинам неожиданно вновь повернул на север и затем, ломая строй, взял курс на запад. Дальнейшая судьба этих частей не менее своеобразна - двигаясь вдоль предгорий Гиндукуша, они как раз и столкнулись с авангардом левого фланга конфедератов под командованием Фейда Харконнена, и в итоге завязавшегося боя оба соединения очутились глубоко в северных ущельях, так и не добравшись до поля генерального сражения.
      
       Императорскими силами в отсутствие Стилгара командовал генерал-лейтенант Памбург - тот самый Памбург, который, будучи полковником, так невежливо раскритиковал план первого муаддибова рейда через южные отроги Центрального Рифта. Видимо, несмотря на раздражение, император признал правоту непочтительного офицера и, скрепя сердце, от великой нужды в грамотных командирах, сделал его заместителем Стилгара. Памбург, невольник контракта, отказаться не мог, и вот теперь перед ним встала неблагодарная задача вести императорскую армию на форты Конфедерации.
       Имеющиеся записи и стенограммы показывают, что генерал-наемник прекрасно осознавал всю отчаянность затеи, во главе которой находился, и ясно отдавал себе отчет, что у него в распоряжении только одна попытка. Если пятикратное численное превосходство - единственный козырь федералов - сразу, с первого же захода не даст нужного эффекта, если стратегическое преимущество не будет завоевано в первые же часы, на всех имперских замыслах можно ставить жирный кровавый крест.
       И Памбург не пожалел сил, и в какой-то момент он был так близок к заветной цели, что, казалось - еще немного, и чаша весов военной удачи бесповоротно склонится на сторону северян. Под шквальным огнем, выстилая пустыню трупами, фримены ухитрились подобраться к вожделенным фортам почти вплотную. Памбургу не хватило буквально ста метров, чтобы по горам убитых и развороченным чревам самоходных "мамонтов" ворваться в первые капониры. Если бы федеральным войскам это удалось, участь кромвелевской армии была бы самая незавидная - в таком случае уже сами южане оказались бы в чистом поле без прикрытия, фронт был бы неизбежно прорван, маршалу пришлось бы раньше времени бросать в бой всю авиацию и резервы, что автоматически хоронило любые надежды на контрнаступление, и дальше трудно даже вообразить, чем все могло кончиться.
       Но "линия Муаддиба" устояла под натиском собственного создателя. Потери оказались таковы, что Памбургу было страшно слушать доклады. К девяти вечера темп атаки резко упал, штурм выдохся и угас. Памбург приказал прекратить огонь и отойти. В свете ламп штабного танка он хмуро уставился на карту. Здесь нет связи, там пропала целая дивизия, тут кончились боеприпасы. Заместители и адъютанты тоже настороженно замолкли - даже самому одурелому фанатику было понятно, что сражение проиграно. Но как сказать об этом императору, сидящему здесь же, рядом, в полушаге от командующего?
       Муаддиб был единственным, кто сохранял оптимизм.
       - Поздравляю вас, генерал, - сказал он. - Вы слышите? Они молчат. Все. Завтра мы войдем в их казематы, и потом будем оплакивать наших братьев. Да, скорбь наша безмерна. Но великое дело сделано. Мы снова хозяева нашей земли...
       Памбург действительно не знал, на что решиться. По всем законам следовало начинать отвод войск и перегруппировку. Но фронт превратился в кашу, управляемость армии упала до нуля, надо восстанавливать коммуникации, иначе отступление обернется хаосом и крахом. А вдруг и в самом деле нанесенный удар оказался смертельным? Вдруг этот безумец прав, и завтра будет достаточно небольшого усилия, чтобы занять эти проклятые бетонные гнезда? Провести хоть сколько-нибудь серьезную разведку Памбург не мог: у него не было ни времени, ни нужных людей, а то, что спутниковому наблюдению верить нельзя, он уже понял. Что ж, в худшем случае ему суждено умереть в этих чертовых песках. Генерал угрюмо повернулся к императору.
       - Ваше величество, если завтра мы сумеем поднять солдат в атаку, то предпримем еще одну попытку.
       Муаддиб засмеялся, похлопал его по плечу и пошел подышать вольным воздухом пустыни. Словно в наполеоновские времена, в войне наступил ночной перерыв.
       Но напрасно императорский стратег доверился ночной тишине. В пустынном безмолвии бурлили события. Кромвель перегруппировал силы, и войска Конфедерации, ушедшие в проходы между фортами, соединились с дождавшимися своего часа резервами и спешным порядком направились на запад. Чтобы не выдать себя противнику, они описали почти двухсоткилометровую дугу, и уже к двум часам ночи оказались у переднего края правого фланга императорской армии, где перед началом наступления их даже успели накормить.
       По некоторым данным, как раз на правый фланг генерал Памбург собирался с утра пораньше перенести главное направление атаки, и даже отдал на этот счет какие-то распоряжения. Однако очень скоро эти замыслы оказались безжалостно развеяны. При первых лучах рассвета, совсем недалеко от Памбурга, Дж. Дж. надел наушники, поправил переговорник и произнес кодовую фразу, мрачный юмор которой, как всегда, сумел оценить один Синельников.
       -Артиллеристы, - вкрадчиво проворковал маршал, - Кромвель дал приказ...
       Сразу после этих слов земля дрогнула. Сначала заревела артиллерия, затем небо потемнело от "милей" и "акул"; оставляя дымные хвосты, полетели ракеты, завыли волчьим воем электронные пулеметы, и конфедераты перешли в наступление. На левый фланг Муаддиба, нацеленный на самое опасное с точки зрения Кромвеля, южное направление, маршал обрушил практически всю авиацию - бомбардировщики стратегические, фронтовые, штурмовики и истребители всех классов. Главный компьютер распределял их по секторам, эшелонам, бомбовым квадратам, они поднимались с восточных баз, шли по траверзу Северной Защитной стены и над целями, освобождая кассеты от смертоносного груза, встречались с другой волной, взлетевшей с западных аэродромов. Приземлившись на противоположных базах, самолеты с максимальной быстротой заправлялись горючим, загружали боезапас, и вновь уходили в небо, сменяя возвращавшихся товарищей и укладывая бомбы в оставленные предыдущей волной промежутки.
       Одновременно проснулись и форты Подковы, упершись в которые, все еще стоял центр императорской армии. Памбург срочно приказал поднять сдвоенный разведывательный зонд-робот. Высота для детального анализа была маловата, но картина не нуждалась в комментариях: на западе поднималась черная стена - это горела техника правого фланга, на востоке - коричнево-рыжая стена, буря, поднятая непрерывной бомбежкой левого фланга. Памбург повернулся к императору:
       - Ваше величество, велите командовать отступление. Правый фланг разгромлен и бежит, через два часа противник займет Киликату. С левым флангом нет связи, меньше чем через час бомбардировщики будут здесь. Конфедерация полностью контролирует "Соллекс"...
       - Стилгар...
       - Стилгар или предал нас, или уничтожен. В любом случае ему к нам не успеть. Если не отступить немедленно, самое позднее, через четыре часа мы будем отрезаны. И... тогда все. Надо попытаться спасти то, что осталось.
       Сколько раз за последнее время Муаддиб слышал эту фразу - "спасти то, что осталось"! Сначала - власть в империи, потом - саму империю, потом - Арракин, и, наконец - горстку самых верных соратников и собственную голову.
       - Отступаем, - шепотом сказал Муаддиб.
       Атридесу, как всегда, повезло. Он успел со своими людьми добежать до Панджшера, прежде чем огненные челюсти окружения окончательно сомкнулись. Какая часть имперского воинства вернулась в Арракин, опять-таки сказать очень трудно. На совещании в знаменитой палатке Кромвель называет цифры в двадцать тысяч, ничем, однако, эти данные не подкрепляя. По сведениям представителей Красного Креста, вернувшихся в Арракин с гуманитарной помощью сразу после взятия столицы, уцелевших участников сражения было никак не менее сорока, а может быть, даже шестидесяти тысяч. В списках же Комиссии по эвакуации можно найти указания на примерно сто тысяч. Все здесь неопределенно, отрывочно, все сообщения противоречат друг другу, и тем не менее эти цифры со всей беспощадностью приводят нас к единственному выводу: Хорремшахская битва унесла жизни по крайней мере пятисот тысяч человек. По самым скромным оценкам.
      
       После бегства императора сражение не завершилось. К вечеру второго дня левый фланг под командованием Кромвеля, правый фланг Джеруллы и выдвинувшийся из фортов центр Феллах-эт-Дина, как и предсказывал Памбург, соединились у Панджшерских ворот. Всю ночь и третий день шла настоящая бойня. Ни о каком организованном сопротивлении северян речи уже не было. Кромвель собирал разрозненные группы войск - в том числе и неожиданно выпутавшегося из своих ущелий закопченного Харконнена - еще сутки, и помчался в Хайдарабад, где, обуреваемый сомнениями, его ожидал Стилгар.
      
       Шейх переживал, наверное, одну из самых тяжелых недель в своей жизни. Он сделал ставку, и теперь ему оставалось только наблюдать, как решается его судьба. Перед началом сражения стратег связался с Кромвелем и сказал:
       - Дай на Хайдарабад реальную картинку.
       Маршал не возражал, север Центрального Рифта отгородили экранирующим полем, чтобы никто в припадке патриотизма не надумал просветить императора о настоящем положении вещей, и "Соллекс" направленным лучом погнал в горную столицу отчет в реальном масштабе времени.
       Город припал к телевизорам. Ни один чемпионат мира, никакой финал нигде и никогда не смотрели с таким неотрывным вниманием. Последняя впавшая в маразм старуха понимала: если Конфедерация проиграет сражение, мстительный император, в назидание прочим, вырежет Хайдарабад до последнего младенца. К вечеру первого дня атмосфера накалилась до предела. Армия Муаддиба затопила равнину, как море, и грозила вот-вот захлестнуть хрупкий пунктир укреплений конфедератов. Перед громадным экраном у дома Стилгара стояла в угрюмом безмолвии целая толпа, и лишь изредка кто-то вполголоса, словно на похоронах, произносил какое-нибудь замечание. Напротив, на крыше, старший сын Стилгара - будущий король Фарух Первый - дремал у пулемета. Никто еще не предложил принести Муаддибу голову Стилгара на палке и пасть императору в ноги, моля о прощении, но напряжение росло с каждым часом.
       Наступившая ночь прибавила Стилгару немало седых волос, но утром по городу прокатился единый не то вздох, не то стон. Императорская армия начала таять на глазах. Ее скрывали облака дыма и пыли, а потом из этих облаков никто уже не выходил. К полудню Хайдарабад охватило настоящее ликование - с песнями, плясками, стрельбой в воздух и восторженными воплями: "Стилгар, Стилгар!". Ко всему прочему, каждый невольно думал о том, что сейчас он сам, его отец, сын, брат мог бы запросто быть там, где земля и камень кипели, как масло на сковородке, и не оставалось места ничему живому.
       Стилгар первый раз за все время перевел дух и тут только почувствовал, как у него над бровью бьется мускул. Эмир понял, что победил. Он спас Хайдарабад, спас своих людей, и на его руках нет братской крови. Он чист. Теперь надо ждать, что скажут Кромвель и Алия.
      
       Через три дня объявился и Кромвель. Послав Фейда-Рауту на перехват возможного прорыва остатков федеральных войск на восток, через Отмельские ущелья, маршал вскоре пожаловал сам, так что под стенами Хайдарабада в одночасье вырос целый военный лагерь.
       Стилгару вдруг вновь стало страшно. Кто теперь помешает Серебряному вспомнить, что здесь, за стенами - вражеское гнездо и главнокомандующий вражеской армии, второй человек в империи? Кромвель больше не нуждается в услугах сановного предателя, тот выполнил свое предназначение. Поэтому, отправляясь с первым визитом к новоявленным союзникам, эмир принял все меры предосторожности - Фарух, наследник, остался дома, готовый в случае неблагоприятного развития событий бежать в горы в сопровождении верных людей, а с собой к Кромвелю Стилгар захватил младшего - Нияза.
       Впрочем, быстро выяснилось, что почтенный шейх и тут волновался напрасно. Пробравшись на джипе через муравейник походной суеты лагеря к маршальской палатке, Стилгар был встречен Кромвелем так, словно они расстались полчаса назад, в самый разгар хотя и деловой, но чрезвычайно интересной беседы. Первым делом, вместе с напитками и закусками, Дж.Дж. вывалил на стол перед стратегом кучу бумаг, и Стилгар убедился, что по той, первоначальной сделке, условия которой он когда-то сам назвал в подземельях Джайпура, ему заплачено сполна и даже с лихвой. Перед ним лежали проекты указов, впрочем, уже подписанных Алией и, следовательно, имеющие статус закона. Эти бумаги делали Стилгара полновластным правителем Хайдарабада с правом наследственной передачи власти, даровали всем его солдатам пенсию, компенсацию и много еще чего, а кроме того, хайдарабадские кланы получали в бессрочное владение огромный кусок земли на севере Центрального Рифта, что, учитывая многосложное, веками установленное размежевание пустыни, звучало несколько загадочно. Вдобавок, Стилгар, в награду за свое двурушничество, получал пакет акций всевозможных компаний, инвестировавших деньги в промышленность Дюны, дьявольски сложные права арендодателя на девяносто девять лет, пост премьер-министра в новом правительстве, должность начальника неких туманных сил самообороны, и так далее. Ни о чем подобном Абу-Резуни не думал и не гадал, и беглые пояснения Кромвеля - тот как раз находил положение вполне закономерным и естественным - слушал с плохо скрытой оторопью.
       Покончив со всеми этими "пустяками и формальностями", маршал в быстром темпе перешел к делу. Постукивая карандашом по списку лидеров и авторитетных людей из различных родов и кланов, Дж.Дж. стал расспрашивать, кто есть кто и кого для какой должности Стилгар мог бы рекомендовать. Стратег, собираясь с мыслями, начал осторожно отвечать, и тут поймал восторженный взгляд Нияза. Мальчишка смотрел на родителя в полном восхищении - еще бы, его родной отец вместе с самым страшным воином мира, вышедшим из преисподней, решает судьбы главных людей планеты!
       Вскоре появилась Алия, и разговор принял другое направление - компания с живостью принялась обсуждать подробности назначенной на завтра церемонии официального прибытия Алии в Хайдарабад, подписания договора и последующих торжеств. Они говорят о построении гвардии, о банкете, даже о цвете платья госпожи президента, а в это время Фейд Харконнен в Отмельском ущелье, втиснувшись лицом в резину дальномера, хищным взором пожирает императорский дворец и почти слышит тот звук, с которым всадит кинжал в глотку ныне еще живому и царствующему Полу Атридесу.
      
       На следующий день ворота Хайдарабада распахнулись, и на вычищенный камень главной улицы, в белом, до пят, одеянии, вступила Алия. Вступила одна, без всякого сопровождения - вся ее армия стояла в ста шагах за спиной новой властительницы Дюны. Навстречу ей, тоже один, вышел Стилгар и величественно поклонился, затем одну руку приложил к груди, а вторую простер куда-то неопределенно к центру города. Тут-то и грянуло. Заревела, загомонила толпа, разделенная надвое цепочками стражи, в воздух поднялись тысячи рук, задудели дудки, загремели бубны... всего и не различишь. Вслед за Алией в Хайдарабад вошла гвардия, за ней - депутация старейшин, а дальше толпа вдруг начала затихать и очень скоро замолчала совсем - странным, затаенным молчанием, и даже слегка подалась назад и в стороны.
       По пустому проходу, заложив руки за спину, неторопливо шел Кромвель. Он равнодушно посматривал перед собой и вокруг, было ясно, что мысли его витают где-то далеко, и все происходящее занимает маршала в чрезвычайно малой степени. Но люди, глазевшие на него отовсюду, видели совсем иное. Перед ними был сам дьявол, воскресший Тамерлан, показавший нации, рожденной и жившей для войны, что она ничего о войне не знает. Этот высокий седой старик был некой страшной силой, сокрушившей непобедимого Муаддиба и опрокинувшей весь известный этим людям мир. Теперь этот демон проходил от них в пяти шагах, они смотрели, не могли насмотреться, и в их головах уже клубились фантастические подробности будущих легенд.
      
       После кошмарной хорремшахской бойни, перешедшей потом в столь же кошмарную резню, в Арракин с Муаддибом вернулось не более двадцати тысяч человек - покалеченных, оглушенных и полностью деморализованных. Раскаленные ветра Хорремшаха без остатка развеяли боевой дух. Все понимали, что Муаддиб из благословения превратился в проклятие. До нас не дошло упоминаний или слухов об антиимператорском заговоре в среде высшего офицерства, но всякое управление было утеряно, войска больше никому и ничему не подчинялись. Страх и смятение рождали невероятные идеи - сдаться на милость Алии, обратиться к посредничеству Гильдии, и так далее. Сам Муаддиб пребывал в таком состоянии, что ближайшее окружение даже не решалось показать его командирам.
       Самое смешное, однако, заключалось в том, что положение вовсе не было таким уж безнадежным. Арракин, защищенный кольцевой цепью гор, оставался городом, практически нетронутым войной. Система противовоздушной обороны, которой справедливо опасался Кромвель, сохраняла боеспособность буквально до последнего часа. Провианта, боеприпасов и ГСМ защитникам столицы хватило бы как минимум на год самой отчаянной осады, то же относится к госпиталям, лекарствам и прочему. Более того. Еще три дня после Хорремшаха оставалась открытой дорога на Хайдарабад, на которой вообще не было никаких войск.
       У Атридеса были все возможности, дав войскам несколько дней на отдых, пополнение и переформирование, нанести ответный удар через никем не занятый Панджшер. Кромвелевские армии, в полном беспорядке раскиданные по пустыне - без припасов, зачастую без патронов, без поддержки с воздуха - эти армии представляли собой легкую добычу, и будь на месте Муаддиба все тот же Дж. Дж., он не упустил бы подобного шанса и сравнял счет.
       Этот стиль мышления и сыграл с маршалом скверную шутку. Не в силах представить себе, как можно все бросить и не воспользоваться преимуществами такой великолепной позиции, как Арракин и Панджшер, Кромвель принял коматозное состояние Муаддиба за некое изощренное коварство, а развал армии северян - за военную хитрость. После Хорремшаха маршал мог войти в Арракин в сопровождении одного ординарца и спокойно забрать все, что там было, включая императора - но Кромвелю это просто не пришло в голову, и война продолжалась, хотя противника как такового уже не существовало.
      
       После битвы на всем пространстве пустыни творилось нечто невообразимое; не будет большим преувеличением сказать, что в образовавшемся хаосе вообще было непросто разобрать, кто же победил. Множество подразделений в трехсуточной горячке боя оказалось Бог знает где без горючего, провианта, воды, и, что хуже всего, без связи. Войска Фейда-Рауты, прорвавшиеся на северо-запад, застряли в ущельях Хасан-Дага и, несмотря на свирепые приказы Кромвеля, никак не могли повернуть на восток, к Арракину; авиация, спалив в воздухе основные, резервные и аварийные запасы горючего и, расстреляв "до железки" боеприпасы, временно перестала существовать как род войск, будучи в полном беспорядке рассеяна по периметру и самим полям сражений.
       Кромвель сутки отсидел в операторской, не снимая наушников, и пытаясь даже не столько навести порядок, сколько понять положение вещей - кто, где и как, и еще сутки мотался на гравицикле по оказавшимся в отрыве от основных сил частям. Лишь через два дня в армии началось какое-то согласованное движение - убитых и раненых повезли на юг, топливо, запчасти и боеприпасы - на север, а поредевшие разрозненные войска потянулись туда, куда их направляли приказы.
       Двадцать пятого августа командиры собрались на совещание в самом Хорремшахе, в неказистой залатанной палатке, где и находилась ставка главнокомандующего. Стали выясняться интересные вещи. Муаддиб со своей гвардией - не то десять, не то двадцать тысяч человек - сумел-таки вырваться из кольца, и, поднявшись по Панджшерскому ущелью, ушел в защищенный горами Арракин, где и засел с неясными пока намерениями. Зато Беназиз-аль-Рахим, фанатичный глава фрименской диаспоры на Караим-Тетра, попал в плен со всей своей четырехтысячной группировкой. Его краткие теледебаты с Кромвелем впоследствии имел удовольствие наблюдать весь мир.
       - Чего ты хочешь, Серебряный? - с достоинством спросил Беназиз - видимо, он надеялся, что Кромвель собирается как-то его использовать для переговоров с фрименскими общинами за пределами Дюны. - Мы в твоих руках.
       - Как чего? - наивно удивился маршал. - Того же, чего и вы. Вы ведь пришли сюда умереть за Муаддиба?
       - Мы пришли сюда сражаться за Муаддиба, - с гордым спокойствием отвечал Беназиз.
       - Нет-нет-нет, - радостно воскликнул Кромвель и даже с отеческим добродушием погрозил собеседнику пальцем. - Ты просто позабыл. Дайте запись.
       Маршал подготовился к разговору. На кассете Беназиз-аль-Рахим неистово раздирал горло криком: "Умрем за Лизан-аль-Гаиба! Умрем за Муаддиба!"
       - Вот видишь, - добродушно попенял ему Дж. Дж. - Нехорошо иметь такую короткую память.
       Горделивое спокойствие слетело с Беназиза одним махом. Он мгновенно сделался покорным и раболепным, и завилял с некой ласковой хитрецой, но перехитрить и перелукавить маршала бело делом нелегким.
       - Беназиз, что же ты не был таким вежливым раньше? Не надо, не надо, не огорчай меня. Ты хотел умереть, и те, кого ты привел с собой, тоже хотели умереть. Вот вы и умрете. - и обратился уже к кому-то в сторону. - Убейте их.
      
       Южане, чьи потери тоже были немалыми, переживали небывалый подъем. "Зверь в берлоге!" - говорили все, в том числе и командиры, собравшиеся на совет в потрепанной палатке с земляным полом.
       Кромвель первым делом охладил их пыл.
       - Не вижу особых поводов для восторга, - сухо произнес он. - Да, мы держим Муаддиба за горло - но и он держит нас. Мальчик оказался умнее, чем я думал... его отступление в Арракин - сильный ход, очень сильный.
       - Мы ударим через Панджшер, и будем в Арракине через два дня, - сказал кто-то.
       - На том свете вы будете через два дня, - с душевной теплотой возразил Кромвель. - Такой бросок имел бы смысл, если бы мы ворвались в Арракин на плечах противника - но мы упустили время. Суньтесь-ка теперь в этот проход, там под каждым камнем - мина, а за каждым кустом - снайпер. Муаддиб не дурак и, разумеется, успел подготовиться. С ним не то двадцать, не то тридцать тысяч лучших солдат империи, у которых было время придти в себя. Космодрома у них, правда, больше нет, зато есть практически неприступная позиция горах и сколько угодно оружия. А у нас нет авиации, зато есть толпы полуживых людей. Попробуем угадать, что этот шальной парень предпримет...
       Знаменитая указка прошлась по карте.
       - Он может спуститься через Панджшер и атаковать части Феллах-эт-Дина. Они на марше, растянуты, боеприпасы на нуле - бери голыми руками. Дальше - смотрите - он повернет на юг и упрется в левый фланг Джеруллы. Простите, ваше высочество, но в такой ситуации он ваших горцев опрокинет. А там перед ним уже ни одного солдата, Муаддиб перевалит Саланг и послезавтра будет в Хайдарабаде. Начинай все сначала!
       Указка встала вертикально.
       - То же самое, если он спустится с Защитной стены и зайдет в лоб - хрен редьки не слаще, мы опять-таки не успеваем помочь Джерулле.
       И вариант последний. Атридес вообще не затевает никакого сражения, а машет нам ручкой и уходит на восток через Отмельские ущелья. Мы мчимся вдогонку, а именно эта ситуация и назвается "ищи ветра в поле".
       Тут маршал указку отложил.
       - Фейд, барон ты наш дорогой, на тебя возлагается самая сложная задача. Знаю, что замучены, знаю, что мало людей, но выхода нет. Обойдешь весь этот южный клин и займешь Отмели. Играй там в какие хочешь игры, но на восток они пройти не должны. Постараюсь как можно быстрее организовать тебе прикрытие с воздуха. Но смотри - в Арракин ни ногой. Я тебя, черта, знаю. По ущельям лазай как угодно, но западнее - ни шагу. Потерпи, Фейд, осталось чуть-чуть. Муаддиб нужен живой и невредимый, потом живьем его ешь, но до этого - гляди у меня.
       Дальше. На север он точно не двинет, там непроходимое высокогорье, и эта дорога никуда не ведет. Но на юг он пойти может. Джерулла. Поднимай своих егерей. Лезете на южную Защитную стену. Встаньте там и стойте. Воздушный мост наладим дня через три-четыре. Знаю, что если до этого вы там с ним встретитесь, ни один из вас не вернется. Да, посылаю вас на смерть, и ничего поделать не могу.
       Джерулла лишь презрительно фыркнул.
       - Теперь мы с вами, Феллах. Западный Панджшер штурмовать все-таки придется. Если Муаддиб выскочит на равнину - пиши пропало. Посмотрим на эти скалы - так ли уж хорошо он там все укрепил... И делать все надо, к сожалению, немедленно, пока юноша нас не опередил. Перекроем ему путь на запад, и начнем потихонечку, без спешки, шаг за шагом двигаться к Арракину.
      
       Дело довольно споро пошло на лад: Фейд-Раута в два дня перебросил своих живорезов-огнеедов в Отмели, поиграл там в казаки-разбойники с какими-то случайными отрядами, и еще через сутки вышел едва ли не на окраину Арракина; приникнув к дальномеру, он никак не мог насытить свой безумный взор видом императорского дворца. Искушение было велико, но все же страх перед Кромвелем перевесил честолюбие барона - Фейд очень хорошо знал, что в случае невыполнения приказа маршал без церемоний отправит ослушника составить компанию покойному дяде.
       Горные егеря, как Кромвель именовал фанатиков Джеруллы, отправившиеся по воле главнокомандующего на смерть, попали отнюдь не в пекло, а на курорт. Не встретив в горах никакого противника, они со вкусом устроились в недавно образовавшихся альпийских лугах над Арракином, и в свое удовольствие отсыпались и отъедались благодаря воздушному мосту, который Дж. Дж. действительно устроил для них, причем даже раньше срока.
       Даже ужасный Панджшер не преподнес особенных сюрпризов. Нижнюю часть ущелья разминировали, выставили посты и дозоры, и занялись размещением войск в ожидании супостата.
       Но супостат не подавал признаков жизни. Ко второму сентября перегруппировка войск и переброска авиации была завершена. Кромвель снова собрал всех в той же палатке.
       - Итак, господа, - сказал он, - баки заправлены, бомбовые кассеты заряжены. Начинаем веселье. Первой, в четыре утра, идет эскадрилья "Мираж", за ней - "Тени". Они проходят через Паншер и зажигают Нижний город. Мне надо, чтобы к рассвету он уже догорел, потому что бомбить в дыму и прыгать среди пожаров нам совершенно ни к чему. В семь над Арракином - три волны челночников, двадцать минут, и побежали. Барон, входите в город с востока и сразу поворачиваете на юг, в обход императорского дворца. Джерулла, твоя задача - как можно быстрее спуститься со стен и вот тут встретиться с Фейдом. Здесь-то Муаддиб наверняка и собрал всех своих горлохватов. Сколько? Кто их считал... Завязываете бой по меридиану и не рветесь в западный сектор - это наша с Феллахом забота. Соединяемся здесь и блокируем дворец. Дальше в игру вступает артиллерия, и там видно будет... Открытым остается юго-восток, главный обрыв Стены... очень мне это не нравится, но послать туда некого, а близко подтягивать второй эшелон нельзя - слишком велик риск. Фейд, еще раз - Атридес должен выглядеть так, чтобы его не стыдно было показать репортерам. Потом - твоя воля, но до подписания чтоб он мне был как картинка. Я не приму никаких извинений.
      
       Увы, всем этим многообещающим планам не было дано осуществиться. Обе эскадрильи, успешно миновав Паншерское ущелье, расстреляли город ракетами, учинив страшнейший переполох, и сообщили по радио, что кроме отдельных выстрелов переносных комплексов, активности ПВО не отмечено.
       - Атридес умнеет на глазах, - проворчал Кромвель. - Н-да, мальчик не спешит демонстрировать мне свои зенитные ухищрения, бережет их для дела. Молодец, молодец... Дай-ка мне наших челноков. Танго-три, я Чарли-один, пятиминутная готовность. Парни, запускайте моторы, ждать больше нечего.
       Но бомбардировщики в тот день так и не поднялись в воздух. Буквально через три минуты пришло сообщение:
       - Чарли-один, я Фокстрот-пять, на юго-восточном уступе группа людей с белым флагом.
       - Это что за чудеса, - пробормотал Дж. Дж. - Прорыв? Рехнулись они, что ли? Фокстрот-пять, я Чарли-один, сколько их?
       - Я Фокстрот-пять, их четверо, один из них - император.
       - Что? Фокстрот, повторите еще раз, не понял!
       - Повторяю - с ними император.
       Тут Кромвель вымолвил горячее словцо, каркнул "Спасибо, Фокстрот-пять, продолжайте наблюдение", и перешел на другую волну.
       - Кавалерия, планы меняются, "Мираж", как меня слышите, срочно изолировать юго-восточный уступ, захватите оборудование для экспресс-анализа ДНК. Фейд, барон чертов, Атридес выскочил на восточный уступ - перехвати его немедленно, и живым, слышишь ты, живым! Я сейчас вылетаю! - и, бросив наушники, заорал. - "Харриер" мне, живо! Отменить атаку! Ждать указаний!
      
       Очевидцы рассказывают, что Фейд Харконнен как ошпаренный кинулся к гравициклу и взмыл в небо, не обращая внимания на крики и панику охраны; через две минуты стартовал и маршал, едва не спалив вошедшую в историю командирскую палатку - но оба опоздали. Пол Атридес успел доиграть последнюю театральную сцену в своей жизни. В полной парадной форме, с тремя золотыми валиками на погонах и переговорником за ухом, он подошел к краю уступа и произнес трагическим шепотом: "У меня одна просьба - не убивайте их. Здесь нет их вины", после чего шагнул вниз с четырехсотметрового обрыва.
       Через минуту из-за скал вылетел Фейд-Раута, заложил сумасшедший вираж, словно вознамерившись разбить машину о базальтовые стены, и без малого грохнулся о камни рядом с императором. Соскочив с сидения, барон подбежал к трупу и стал его лихорадочно ощупывать и тормошить. Поздно, поздно. Муаддиб был явно и безнадежно мертв, затылок размозжен, позвоночник переломан, тело сплющено ударом.
       - Мразь! - в бешенстве закричал Харконнен, пиная безжизненную плоть. - Ублюдок!
       Он чувствовал себя ограбленным.
       Фейд выхватил фрименский вакидзаси и в бессильной ярости полоснул Атридеса по лицу. Кровь потекла, но императору уже было все равно. Барон с силой швырнул меч об осыпь.
       С громовым ревом, вздымая тучи песка, в двух шагах от него сел маршальский "Харриер". Подняв фонарь, Кромвель сказал: "Эй, кто-нибудь" и спрыгнул на чьи-то подставленные руки и плечи.
       - А, дьявол, - сказал он, приблизившись. - Все-таки эта скотина сумела испортить нам праздник... Клеопатра хренова... Ну как же так... Ну не доглядели...
       Фейд лишь по-звериному заворчал от злости и издалека замахнулся на поверженного врага.
       - Прекратите, барон, что за ребячество, - вяло пожурил его Кромвель. - Ну что же... да. Примите мои глубочайшие извинения за несдержанное обещание, боюсь, поединок не состоится, потрясен, каюсь, форс-мажорные обстоятельства. Кстати, поздравляю с возвращением ваших законных владений на Арракисе, в городе вовсю сдаются.
       Фейд в ответ лишь еще раз непристойно выругался, поднял далеко отлетевший кинжал и зашагал прочь. Кромвель удрученно покачал головой, глядя на тело.
       - Дженкинс, привезли аппаратуру? Проведите идентификацию, и отвезите его на базу, в Хорамшах, в холодильник. А вы, господа, не стойте тут как истуканы... достоитесь до червя... У нас сегодня много дел.
      
       Такая мистическая личность, как Муаддиб, не могла не оставить после себя положенного количества легенд и преданий. И действительно, императора после смерти сопровождает целый шлейф различных невероятных историй - на двух из них придется остановиться, ибо они поистине пережили свою эпоху.
       Первая совершенно очевидна и неизменно сопутствует всем почившим тиранам, властителям, вождям, царькам, а также пиратским капитанам. Она гласит, что незадолго до кончины император в каком-то укромном месте спрятал какие-то несметные сокровища.
       Правда, любители поисков таинственных сундуков в романтических пещерах сразу попадают в довольно затруднительное положение. Дело в том, что за все время правления Муаддиба никто и нигде на Дюне не видел не единой пригоршни алмазов, рубинов, или, скажем, штабеля золотых слитков. Пол Атридес любил власть и ее атрибуты великой любовью, но к материальным символам богатства был абсолютно равнодушен; он обожал помпезную архитектуру и тяжелые дорогие ткани, в которых являлся толпам фанатиков, однако едва ли кто-то может припомнить хоть один перстень у него на руке. Он был артистом, но никак не накопителем. Единственная коллекция драгоценных украшений в Арракине, принадлежавшая императрице Ирулэн, была осмотрительно вывезена еще до войны; все деньги на императорских счетах присутствовали в чисто виртуальном виде, а все вещественное золото-валютное обеспечение хранилось в иностранных банках очень далеко от Дюны, и неудобство подобной системы Муаддиб ощутил в полной мере, столкнувшись с противодействием ландсраата. К тому же, к концу войны дом Атридесов был практически банкротом, и даже легендарный трон из хагальского кварца был заложен и перезаложен.
       Но мало кто всерьез надеется раскопать в пустыне некие груды золота. Нет, наши кладоискатели жаждут богатства иного рода - того, что и составило славу императора. Естественно, это спайс - смысл существования и единственное сокровище Дюны, и неудивительно, что первое, приходящее в голову - это мысль о том, что владыка спайса успел захоронить в секретном подземелье безмерные запасы бесценного зелья - чтобы потом, вернувшись, вновь обеспечить себе силу и власть.
       Нечего и говорить, что эту же выигрышную для себя линию гнут и авторы официальных мифов, причем их герои умудряются заветную сокровищницу находить - забавно, что ее часто изображают в виде стеллажей с бочками - можно подумать, что Пол Муаддиб был любителем засолки огурчиков. А поскольку единственным известным публике местом на Арракисе является съетч Табр, то, разумеется, все чудеса спайсового изобилия туда и помещают.
      
       Напомню, что съетч Табр - это два очень скромных по масштабам коридора (один около восьмидесяти метров, второй - около ста), прорубленные в скалах южнее Защитной Стены. Туристический автобус идет туда из Арракина чуть больше часа. Эта близость к столице сыграла в судьбе съетча весьма печальную роль - перфораторы кандидатов на роль новых монте-кристо превратили его когда-то аккуратные стены в сплошные дыры и провалы, и ямы эти, как правило, доверху забиты пустыми пластиковыми бутылками и обертками от гамбургеров, которые многие привозят с собой из города, а многие покупают здесь же, у входа. Увы, мусор - единственное, что можно отыскать в табровских скалах, и не только там.
       Весь фокус в том, что спайс - вещество, практически не поддающееся хранению. Природный необработанный спайс, извлеченный из песчаного ложа - так называемая "смолка" - сохраняет свойства примерно полторы недели, в зависимости от качества партии, что и определяет графики всех добывающих маршрутов. Первично обогащенный спайс - знаменитые брикеты - держится несколько дольше, при благоприятных условиях - около месяца, после чего годится разве что на удобрения. Даже глубоко переработанный спайс, уже в кристаллическом виде, при самом оптимальном режиме способен пролежать лишь полгода - и то, к концу этого срока его цена падает на порядок.
       Но спайс никто и никогда не хранил, тем более так долго - подобно электроэнергии в древности, он незамедлительно потреблялся в тех же количествах, что и производился. Конвейер добычи и поставок - как официальных, так и контрабандных - был отлажен настолько, что никаких задержек и необходимости хоть в сколько-то длительном хранении просто не возникало - именно эта практика и порождала панику при малейших перебоях в поступлениях.
       Самое же главное, что никаких предприятий по переработке спайса или неких спайсовых закромов на Дюне никогда не было, и никому не приходило в голову их строить. Едва ли кто из фрименов вообще хоть раз в жизни видел порошковый дозированный меланж. Единственные потребители готового зелья на Арракисе - Рулевые Союза - на поверхность планеты даже не спускались, а население, этот удивительный народ наркоманов и воинов, для своих нужд - ежедневной "подкачки" и наркотических оргий - вполне обходился так называемой "водой жизни" - раствором метаболитов эмбриона Червя, специально утопленного в воде.
       Культура разведения крошечных Шай-Хулудов у всех племен Арракиса возведена в ранг вековой традиции и, кстати, не требует каких-то особенных усилий, так что свежая специя в идеальном для использования виде у пустынного жителя всегда под рукой. В этом смысле фримены поступают подобно тому практичному фермеру, который доил свою скотину по мере надобности, здраво рассуждая, что внутри коровы молоко не прокиснет.
       Но даже если представить себе, что пророк Муаддиб, заранее предвидя все бедствия и потрясения военного времени, каким-то неясным путем, на неведомо откуда взявшиеся деньги, все же завез на Дюну кем-то произведенную многотонную массу спайса, то что же дальше? Для хранения любой значительной партии наркотика необходим целый хладокомбинат - с криостатами, компьютерами, штатом персонала, и главное - мощным энергетическим оборудованием. Когда, где, в каких глубинах ухитрился император скрыть махину такого технического комплекса? Да и зачем? Максимум через семь-восемь месяцев стратегический запас пусть даже очень дорогого меланжа превращается в бесполезный минерал, и уже во времена Муаддиба самая удачливая добыча на Арракисе утратила рентабельность. Посему возможность через многие столетия отыскать в пустыне заветный клад арракинского владыки остается только у чудаковатых героев дюнной саги, рожденных прихотливым воображением сценаристов.
      
       Вторая легенда - а точнее, целый букет легенд - тоже не блещет оригинальностью, но, во-первых, гораздо лиричнее, а во-вторых, отыскать в ней концы и начала намного труднее. Если отбросить откровенный вздор и чепуху в разноголосице рассказчиков, то можно вычленить примерно следующую историю: двадцать первого августа, как раз на второй день Хорремшахской битвы, любимая наложница императора Чани Кайнз родила двух близнецов, мальчика и девочку, после чего умерла. Детей назвали соответственно Лето (в честь покойного деда) и Ганима.
       Эта версия (повторю еще раз - одна из многих) тоже, естественно, успела обрасти невероятными подробностями. Дело происходит, само собой, в съетче Табр - ну не знают наши сочинители никакого другого места на Дюне! При родах будто бы присутствовали оба любимца авторов официального мифа - карлик Биджаз и тлелаксианец Скайтейл, с ними - клон-гхола Дункана Айдахо, позже вдруг присоединяется и начинает исступленно стонать таинственным образом помолодевшая Алия, и в конце концов - сам император, который вступает в телепатический контакт с новорожденным сыном и, немного поразмыслив, проделывает свой коронный трюк - метание ножа - и убивает Скайтейла. Бог знает почему, но наши писатели очень любят, чтобы Муаддиб бросал нож, заставляют его блистать этим искусством при всяком удобном и не слишком удобном случае, и настаивают, что едва ли не в этом-то и состоял главный талант императора. То, что Атридес находился в это время за сотни километров от возлюбленной, на поле Хорремшахской битвы, наших сочинителей не смущает. Вероятно, они полагают, что для хорошего метателя ножа это не препятствие. А уж откуда взялась Алия, лучше вообще не спрашивать.
       Напомню читателю, что ни во время войны, ни после нее, никто и нигде на Дюне ничего не видел и не слышал о детях Муаддиба, и лишь четверть века спустя по разным уголкам Вселенной стали время от времени появляться разного рода таинственные личности, именовавшие себя Лето-Вторым и Ганимой, и рассказывавшие всевозможные удивительные истории о собственном рождении, детстве и дальнейшей судьбе. Никто из них, однако, так и не сумел привести сколько-нибудь убедительных доказательств в подтверждение своих слов, в том числе и доказательств генетических. Тем не менее версия с близнецами долгое время имела хождение, и впоследствии перекочевала на страницы книг и сценариев по одной причине - она единственная имела под собой документальное основание.
       Таких документов два. Это свидетельства двух людей, зафиксированные журналистами канала ТВС ровно через неделю после взятия Арракина. Придворная повивальная бабка Фарида и телохранитель - не то Мурад, не то Муртаза-аль-Сайялык, в на удивление схожих выражениях утверждают одно и то же: да, Чани родила двух детей и скончалась во время родов. Само собой, ни о каких карликах и гхолах не упоминается.
       Что ж, рассмотрим эти странности поближе. Последние четыре года лечащим врачом Чани был Фил Коллинз из Медицинского университета Массачусетса - ученый с именем и репутацией, не вызывающими в мире никаких сомнений, автор более ста научных работ. Его ассистентами в это время были доктор медицины Сьюзен Шейдеманн, гинеколог, и гематолог Бозо Баррет, тоже достаточно известный специалист. Чани была безнадежно больна редкой формой лейкемии, и Муаддиб, надо отдать ему должное, не жалел для нее средств ни на светил мирового уровня, ни на лекарства, ни на лечебное оборудование. Прямо скажем, бабка Фарида плохо вписывается в эту картину. Насколько можно судить по истории болезни, врачи сделали все, что было в их силах, но второго августа (т.е. более чем за две недели до Хорремшаха) Чани умерла. Этот печальный исход был предрешен давно и, думаю, медики были бы изрядно озадачены, узнай они, что, оказывается, внучка Пардота Кайнза, уже много месяцев подключенная в своих арракинских апартаментах к приборам искусственного дыхания и кровезамещения, вдруг очутилась в какой-то глухой пещере и перед смертью разродилась двойней.
       Вообще, людей, близко окружавших императора и его подругу в последний год, было на удивление немного - даже включая поваров, охрану и трех названных врачей, никак не более восьмидесяти человек. О них известно практически все: имена прошлые и настоящие, прозвища, возраст, происхождение, родственники, и так далее, и тому подобное. Данные приходов, уходов, стенограммы разговоров, протоколы - многотомные досье, жизнь "ближнего круга" расписана буквально по часам. Там нет только одного человека (и, боюсь, искать его бесполезно) - как легко догадаться, нет повивальной бабки Фариды. Сопоставив все доныне известные факты, беру на себя смелость утверждать, что ее никогда и не было.
       А вот Муртаза-аль-Сайялык действительно был, это не фантом и не выдумка, а вполне реальная личность. Был он начальником, как теперь сказали бы, императорской фельдегерской службы, командиром особо доверенных военных курьеров, и по всем свидетельствам - фанатиком, безгранично преданным Муаддибу. Его заявлению, казалось бы, можно верить, если бы не одно "но". Весь месяц до Хорремшахской битвы Муртаза был прикомандирован к Стилгару и провел это время - т. е. отрезок, включающий как официальную смерть Чани, так и загадочные роды - в Хайдарабаде, где наложница императора была всего раз в жизни, и то ребенком. Уже во время сражения (тут множество свидетелей называют время, и довольно точно) Муртаза, бежав от изменника Стилгара, пытался добраться до императора и даже успел организовать небольшой отряд из каких-то групп, отступавших на восток вдоль уступа Защитной Стены. Менее чем через час этот отряд попал под артобстрел идущих к Панджшеру частей Джеруллы, и храбрец Муртаза был убит. После битвы он был найден одним из первых, опознан и отправлен для захоронения на родину.
       Согласитесь, что даже для самого закаленного воина довольно сложно наблюдать за рождением наследников престола в съетче Табр, находясь за пятьсот миль от этого места и будучи бесспорным трупом, располосованным осколками. Еще труднее давать на эту тему интервью в Арракине, в то время как твое тело уже две недели как лежит в каменной могиле на родовом кладбище под Бааль-Дахаром.
       Нет. Не будем строить иллюзий. Не было никаких детей. Пол Муаддиб оставил после себя лишь ворох плоских претенциозных афоризмов, да бесконечно лживую легенду о себе самом.
      
       В июне двести девятнадцатого года, по существовавшему законодательству, на Дюне был введен двухлетний карантин, и затем, на так называемых "императорских владениях" - то есть на землях Арракина - был введен режим парламентского протектората. Как и следовало ожидать, главой карантинной администрации, а затем и протектором была назначена Алия - и в дальнейшем, подобно леди Джессике на Каладане, сестра Муаддиба в той или иной форме сохраняла власть над арракинским Магрибом до глубокой старости. Удача сопутствовала ей и в семейной жизни - у нее было четверо детей, одиннадцать внуков, и она еще успела понянчить трех правнуков.
       Что же касается самих императорских земель, плоскогорий Западного Рифта, то они после войны окончательно обезлюдели, и большую их часть скупил Фейд Харконнен - под успешно разрастающиеся производства - барон вознамерился сделать свое имя символом лучшей в мире электроники. Впрочем, на Дюне он бывал редко. Согласно легенде, до глубины души уязвленный тем, что Атридес ускользнул от праведного возмездия, Фейд-Раута все же попытался отыграться и получить от смерти врага хоть какое-то удовлетворение. То ли договорившись с Кромвелем, то ли заплатив кому-то громадные деньги, Фейд выкрал голову Муаддиба и самолично выварил из нее череп. Этот череп он якобы вмонтировал в изготовленный по специальному заказу унитаз, сконструированный таким образом, что нечистоты стекали прямо через останки императора. Правда это, или злая сказка, достоверно не известно, поскольку Фейд предпочитал наслаждаться своим запоздалым мщением втайне от мира.
       Сам Кромвель тоже вскоре покинул Дюну, отбыв в неизвестном направлении так же скрытно, как и появился, не оставив никаких документальных свидетельств своего пребывания на Арракисе. Незадолго до отъезда маршала, Синельников поинтересовался, не собирается ли тот и впрямь сменить рискованное военное ремесло на преподавательскую карьеру. Дж. Дж., привычно оскалившись, посмотрел на него с тем неизменным весельем во взоре, которое заставляло задуматься о вирусной природе шизофрении.
       - Нет... мне кажется, я еще не готов уйти на покой. У меня вот тут контракт - флот, много авиации, силовые коридоры... надоели мне карбюраторы и танки, где надо крутить ручку. Я еще немножко повоюю.
       С тем Кромвель исчез и, возможно, воюет где-то до сих пор - спрос на его таланты не снижается ни в какие времена.
       Кто действительно покинул поля сражений ради учебной кафедры - это противник маршала в Хорремшахской битве, генерал-лейтетнант Памбург. Отпущенный Кромвелем после взятия Арракина под честное слово, генерал вернулся на Землю, ни в каких войнах больше не участвовал, а преподавал военную топографию в Бостонском Высшем военном училище, написав, в отличие от легкомысленного маршала, несколько учебников и пособий, и сейчас еще пользующихся заслуженным уважением. По словам коллег и учеников, Памбург очень не любил вспоминать ни саму Дюну, ни арракинскую кампанию девятнадцатого года.
       Гильдия Навигаторов, как ни удивительно, смогла пережить крушение спайсового мира и даже удержала многие позиции в летном деле, но увы, безвозвратно лишившись как былого могущества, так и магического ореола. Если не считать стандартного политического закулисья, где правят бал исключительно деньги, Гильдия превратилась во вполне обычный профсоюз пилотов и объединенную администрацию летных школ. Судьбы же мутантов-навигаторов сложились куда печальней - компьютерное переоснащение флотов оставило их без работы и, выбитые из привычной жизненной колеи, они начали чахнуть и умирать, несмотря на тот достаток и даже роскошь, которыми были обеспечены до конца дней. Уцелели и прожили свой век с избытком лишь те, кто остался верен навигаторскому делу - группа Рулевых высших ступеней посвящения во главе с командором Эдриком. Махнув рукой - точнее, ластом - на самолюбие, они согласились водить корабли по новым тарифам, выкупили у судовладельцев хорошо знакомые лихтеровозы, и стали независимыми шкиперами, бороздящими космос по фрахту. Эти старички-капитаны едва ли не вдвое пережили своих ушедших в оставку коллег, и уже более полувека спустя после смерти императора Муаддиба, дедушка Эдрик, ввалившись на заседание ландсраата в своем хрустальном, похожем на трамвайный вагон, саркофаге, за версту разящим спайсом, закатил Валуа-младшему страшнейший скандал из-за новой сетки портовых сборов.
       Владимир Синельников, до конца дней не покинув Дюны, дожил до преклонных лет. В сопровождении верного Аристарха, и, не расставаясь с записной книжкой, он до последних дней путешествовал по пустыне, пользуясь непререкаемым авторитетом среди всех без исключения родов и племен; до сих пор на Арракисе существует свод легенд и преданий о мудрости и подвигах Пустынного Проповедника. И сегодня по всему Восточному Рифту фримены, некогда обученные Владимиром "вестсайдскому шагу", с жаром отплясывают лайн-данс, а в Хайдарабаде можно услышать старинную русскую песню "Вот "боинг" с горочки спустился". В Хаммаде Синельников организовал единственный на планете биосферный заповедник, сотрудники которого уверяют, что сумели сохранить хотя и очень разреженную, но воспроизводящуюся популяцию песчаного червя, и что меж безжизненных остовов кромвелевских башен некоторым посчастливилось видеть след Шай-Хулуда. Если это и в самом деле так, то менее чем через тысячу лет, когда утратившие ледовые доспехи полюса Арракиса вновь отправятся навстречу оси вращения, и пустыня вернется в свои права и пределы, черви опять двинутся в путь на север, изрыгая кислород и рождая спайс, можно будет вновь поменять законы звездоплавания, основать новую империю с новым императором, начать новую войну и пригласить для этого нового маршала. Вероятно, все так и произойдет - разве что маршал, скорее всего, будет прежним.
      
       Апрель 2005 г.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       101
      
      
      
      
  • © Copyright Лях Андрей Георгиевич (bandicut@mail.ru)
  • Обновлено: 20/04/2010. 473k. Статистика.
  • Повесть: Фантастика
    • Оценка: 6.01*11  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.