Lib.ru/Фантастика:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь]
Андрей Лях
СИНЕЛЬНИКОВ И хОлодильник
.
- Володя, - сказала Полина, - На эту куртку невозможно смотреть. Ты в ней как югославский партизан. Надо срочно покупать новую - или плащ, сейчас опять начинают носить плащи. В воскресенье поедем и посмотрим тебе что-нибудь.
Я слабо застонал.
* * *
Я иногда пытаюсь представить себе этого дебила - как он сидит в какой-то комнате, лицо бессмысленное, немолодой уже человек, и вот к нему заходит Старик, его отец - садится напротив, смотрит, пробует разговаривать с ним, или молчит... Странная история, странная женщина, странный ребенок. Все об этом знают, все Управление - но упаси боже спросить о чем-то самого Старика - нет уж, проще застрелиться.
Наверное, больше всего ему хочется, чтобы этот урод вдруг очнулся, просветлел разумом, заговорил... У всех своя мечта. Что ж, моя мечта намного проще и реальней - дом в какой-нибудь деревенской глуши, непременно лесной, огород с картошкой и все такое; не знаю, как уж там решат с частной собственностью эти волчары из Думы, но свой кусок земли я собираюсь отстаивать до последнего, и там умереть - желательно от старости, но можно и так - умру с оружием в руках на пороге собственного дома , если уж кто-то до меня доберется однажды - не всех же я поубивал, наверняка найдется какой-то племянник или троюродный брат, все тамошнее вахлачье друг другу какая-то родня. В общем, мне гораздо легче, чем Старику.
* * *
Старик, собственно, говоря, никакой не старик - ему едва шестьдесят, но с нашей зеленой сорокалетней точки зрения он выглядит седым мамонтом. Ко всему прочему, человек, овеянный легендами, всегда кажется старше - во всех делах участвовал, на всех войнах воевал, всех авторитетов знавал. Богун Георгий Глебович, бывший и будущий генерал (такое случается), а ныне полковник внутренних войск, старший, особо уполномоченный и так далее, начальник отдела. Отдел наш непростой, и внутренние войска тоже не случайно, но архивные истории я оставлю, как говорится, Дэвиду Копперфильду. Не фокуснику, а тому, настоящему. Для людей мы следователи с Петровки, убойный отдел. Коротко и ясно.
У нас, конечно, труп. И ладно бы труп, нет, горе какое, не знаю, как и сказать. Гражданин Гурский Станислав Игоревич, шестьдесят восьмого года рождения, ранее не судимый, найден мертвым у себя на кухне.
Найден-то найден, но не весь.
Понять действительно трудно. Похоже, что-то взорвалось на этой малогабаритной кухне одиннадцатого сентября в девять часов утра. И можно предположить, что в момент взрыва гражданин Гурский стоял возле холодильника. И вероятно, что взорвался сам холодильник, как ни дико это звучит.
Да-с, чудеса. Ядовито-зеленый финский холодильник "Ульмо". Первоначально имел необычную обтекаемую форму, напоминающую лежащую револьверную пулю, направленную на зрителя. Шедевр дизайна. Ныне покойный Гурский открыл выпуклую верхнюю дверцу, и тут пришло в действие неустановленное взрывное устройство. Гражданина Гурского со страшной силой ударило о холодильник. Верхняя панель, которая благодаря открытой дверце образовывала острый двугранный угол, сработала как топор и снесла Станиславу Игоревичу пол-черепа, пройдя между верхней и нижней челюстью. Слышали выражение "стоять на ушах"? Теперь я знаю, как это выглядит в натуре. Пол-головы Гурского стояло на зеленом покатом пластике, упираясь в него верхними зубами и мочками ушей, и таращилось на нас выпученными глазами - будто он с изумлением выглянул из воды.
Остальное, то есть шея и плечи, в полном порядке разместилось на первой полке, срезавшей грудную клетку на середине плеч. Шею венчала нижняя челюсть с оскаленными зубами, над которыми колом торчал замерзший язык. Ниже, на второй полке, творилась полная мешанина, и лишь возле регулятора к стенке прилипла растопыренная пятерня, на запястье которой бодро тикали часы фирмы "Ориент" производства Японии.
А еще ниже уже и вовсе ничего не было, потому что все та же неведомая сила сжала и скрутила морозильный отсек так, что холодильник стал похож на рюмку, из ножки которой черной изюминой выглядывал мотор компрессора.
Дальше все как раз очень понятно. Соседи услышали хлопок, посмотрели и увидели, что окно кухни отсутствует, после чего вызвали милицию. Теперь три загадки. Первая - части тела и все, что осталось от холодильника, откровенно замерзшие, а сравнительно недавно и вовсе обледенелые. Каким таким способом уже взорванный холодильник успел заморозить и себя, и все вокруг? Загадка вторая - кухню разнесло взрывом и вышибло окно. Куда это окно полетело? Вы будете очень смеяться, но окно влетело в н у т р ь - со всеми стеклопакетами и покореженным профилем фирмы "КВЕ". Такого не бывает, потому что не может быть никогда, но вот лежит на полу, и битые стекла отражают вспышки фотокамер. И третья загадка - откуда взялся Митрич?
Митрич в сыскном мире личность не менее знаменитая, чем наш Старик. Глядя, как они пожимают друг другу руки, я подумал, что концентрация живых легенд на этой злополучной кухне достигла предела. В какой-то книге описан механик такого редкостного таланта, что его все считали заместителем Бога по дизелям. Митрич - точно такой же заместитель по части того, что в просторечии именуют бомбами. О нем рассказывают сказки - тут и двести пятьдесят мин, которые он собственноручно снял в тоннеле под Салангом, и какая-то плавающая труба чуть ли не под Кремлем - верить ли, нет ли, не знаю, но эксперт он был экстра-класса, и говорили, что того, чего он не знает о детонаторах, запалах и таймерах, того и знать не надо. Однако, несмотря на колоссальные заслуги, Митрича не любили, ибо он был зацикленным фанатом своего дела - этих самых смертоносных механизмов, которые разгадывал, как кроссворды, а окружающих его при этом людей почитал за досадную, хотя и неизбежную помеху. Так он к ним и относился, и мало кто мог это вынести - по этой причине у него практически не было учеников. Народ терпел его лишь вследствие непререкаемости авторитета. Штука же заключалась в том, что Митрич давно уже был на пенсии, и обращались к нему лишь от великой беды.
Эта загадка, впрочем, тут же и разъяснилась. Оказывается, покойный господин Гурский, зверски расчлененный собственным холодильником, доводился зятем генерал-лейтенанту Волобуеву, который в последние годы летел, как горный орел, от одной вершины власти к другой. Узнав о случившемся, генерал сурово насупил брови и потребовал лучших из лучших. Так на кухне очутились мы со Стариком, а также эксперты тридцать четвертого отдела. Обалдев от увиденного, эксперты настолько растерялись - а над ними грозно витала волобуевская тень - что вызвали Митрича.
Тот повел себя как-то сонно. Нехотя прошелся по развороченному помещению, куда-то заглянул, что-то поковырял, потом всем велел выйти, а нам со Стариком - остаться. Сам сел на табуретку, жалобно скрипнувшую под его двухметровой тушей, и по привычке принялся осторожно массировать себе физиономию, словно опасаясь наткнуться там на взрыватель или растяжку.
Физиономия у него довольно любопытная. Есть люди, которых брей, не брей, все равно у них какой-то заросший вид, будто у старых барсуков. Митрич как раз и был таким космачом, а по причине преклонных лет уже даже не седым, как выразился классик, а каким-то зеленым, отчего изрядно смахивал на лешего. Его маленькие глазки казались крошечными озерцами среди мха.
- Ну вот что, голуби, - сказал Митрич, когда мы уселись напротив него. - Вы про это не думайте и думать забудьте.
- Это как же? - поинтересовался Старик.
- А вот так же. Скоро здесь будет ФСБ, и вас за милую душу отстранят. Не вашего это ума дело.
Старик только покачал головой.
- Ладно, Митрич, ты у нас пророк Моисей великий, верим тебе, но все же скажи нам, простым смертным, свое веское слово - что здесь за хреновина? И почему нас отстранят?
- Потому что здесь слово и дело государево. Чудо произошло. Промысел Божий. Ну, Бога теперь нет, а следующий за Богом - государь. Вот он и будет разбираться, то есть ФСБ. Хорошо, не кривите рожи, объясню. Тут, Георгий, вакуумный взрыв был. Приличной силы взрыв. Смотрите.
Он неожиданно легко поднялся, шагнул к стене, открыл нож и выковырнул гнутый, с приросшим обломком шпаклевки, саморез.
- Из двери эту железяку вырвало, из короба, - толстый палец Митрича указал за наши спины. - Вон откуда прилетела. Соображаете? Здесь силища была - ого-го. Но нет такой бомбы в природе. И быть не может.
- Какк это - взрыв был, а бомбы нет? - не удержался я.
Митрич хмуро покосился на меня - это мол, что еще за мелюзга.
- Будь это нормальная вакуумная бомба, сейчас тут было бы все черно от сажи. Все до кирпича прогорело бы - чтобы шуруп-то из стены вырвать. И окно засосало. А ты хоть одну опалинку здесь видишь? Да что здесь - пол-дома бы черным стояло. А в гостиной стакана с места не сдвинуто. Это раз. Два: бомба - это машина. Большая. Железная. Где она? Где днище трехдюймовое? Где хоть что? Нету. И не ищите. Словом...
Тут Митрич поднялся.
... звоните куда следует, и поезжайте домой. - Он снова поднял палец. - Ваш парень отменил законы физики. Не вам такого ловить. Но ежели вдруг поймаете - обязательно приведите ко мне. Очень мне хочется с ним поговорить.
И ушел. Я даже позавидовал. Свободный человек.
Старик достал сигареты, лязгнул своей древней облезлой зажигалкой.
- Значит, гений тут у нас, вот оно что, - произнес он задумчиво. - Знаешь, Володь, а пойдем-ка мы с тобой поедим. Меня ведь с дежурства сорвали. Через час его жена с дачи приедет, а вести с ней разговоры на голодный желудок что-то не хочется.
В гостиной, раскрыв ноутбук, над записной книжкой Гурского колдовал Игорек, он же капитан Ивлев, наша научная надежда и опора. Еще совсем недавно он казался в отделе человеком случайным и временным. Однажды Старик сказал:
- Нам нужен интеллектуал.
- Зачем? - помнится, удивился я.
- У всех есть, значит, и нам придется заводить, - несколько туманно пояснил Старик. - Не хочу, чтобы над нами потешались, что, мол, за подразделение, пара горлохватов, старый и молодой. Хватит мотаться за Интернетом на четвертый этаж и консультироваться у девочек. Пусть будет свой специалист.
Так в отделе появился Игорек - юноша не совсем от мира сего, сын своей мамы, в достатке снабжавшей его бутербродами - в том числе и с осетриной - на все случаи жизни. Он закончил физтех, потом еще что-то, и неисповедимыми путями попал к нам; на раскрытие преступлений смотрел как на научную головоломку и искал алгоритм, к тому же еще умудрялся учиться в юридическом на вечернем, что при нашем режиме уже чудо. Что ж, нормальных людей в фирме не держат. Врач, учитель, сыщик - это не профессия, это диагноз. Главное не то, что ты псих, главное - держаться своей палаты.
То, что Игорек из нашей палаты, я понял, как ни странно, во время одного отмечания - кстати, у меня дома. Когда под столом стало больше бутылок, чем на столе, Старик потверже уселся на стуле, закурил и сказал:
- Включаю тут как-то телевизор. Вижу надпись - "линейный продюсер". Почему он такой линейный? И по какой линии?
Игорек, в борьбе с центром тяжести упершийся локтями в стол, решил, что это вопрос к нему, как к научному консультанту.
- Линейными бывают мыши и крысы, шеф. Это потомство одной пары... скажем, мыши, выведенные специально для определенных экспериментов... ну, для опытов по иммунологии нужны мыши с одними свойствами, а для онкологии - с другими...
Тут он попытался подпереть голову, но промахнулся подбородком мимо руки.
- Но вот что странно - неужели продюсеры размножаются с такой скоростью, что за время перестройки их успели вывести целую линию? Они чертовски дорого стоят... Может, их клонируют?
- Это тоже дорого, - после минутного раздумья ответил я.
- Все проще, ребята, - отозвался Старик. - Их привезли из-за границы.
- Кто привез?
- Как кто? Олигарх. За бешеные деньги. Теперь он их тут разводит. С целью незаконной наживы...
В ту пору в отделе работало двенадцать человек. Где они теперь? Алик Румянцев и Гоша Слуцкий в Чечне, по контракту. Серега Бессарабов ушел в какую-то фирму по спецтехнике. Остальные... Бог весть. Сокращения, семья, дети, деньги и еще раз деньги. Кто-то спился, кто-то уехал в Краснодар. Подставлять шкуру под пули за ментовскую зарплату желающих немного. Если вы еще не поняли, то мы трое - Старик, Игорек и я - это на сегодня и есть отдел. Такие дела. Нам, правда, обещают... давно обещают. А пока - легендарный волкодав, чудаковатый майор и интеллектуальный капитан. Вот тебе и железная рука закона.
- Игорь, мы идем есть, ты как? - спросил Старик.
- Я из дома, - откликнулся Игорек, не отрываясь от монитора, - Идите, идите. Тут кое-что интересное.
Всегда у него что-то интересное. Ладно. Через дорогу нашлась какая-то пельменная, мы набрали кто чего, цены не то, что в центре, и я по всегдашней странной ассоциации вспомнил ту сосисочную в Лужниках, где Старик впервые заговорил со мной всерьез. Тогда, тоже, кстати, осенью, в одном живописном лужниковском подвале, когда чертоломы из доблестного СОБРа пошли, по милому обыкновению, не в ту сторону, и мы с квадратным человеком по имени Саня Буек основательно поменяли друг другу конфигурацию как фаса, так и профиля, и совсем уже собрались дырявить и то, и другое, как вдруг на плечи Сане прямо с потолка спрыгнул Старик. И встал обеими ногами, едва не отдавив уши. Саня Буек настолько удивился, что только запрокинул голову и спросил:
- А?
Но Старик ничего отвечать не стал, а выпустил ему в башку две обоймы из своих любимых ТТ - есть у него странное патриотическое пристрастие к этой одноразовой рухляди. Пули пробуравили Саню насквозь, пройдя вдоль позвоночника, и последняя, как уверяли подоспевшие, наконец, собровцы, насмерть придавила в подполе мышь, вконец ошалевшую от этого переполоха.
Закончив свой акробатический этюд, Старик подобрал меня с пола и повел в сосисочную на предмет выяснения отношений.
Разговаривает Старик довольно своеобразно. За долгие годы общения с артистически темпераментными персонажами, имеющими за душой в среднем пять классов образования, он наработал особый стиль речи - лаконичный, во многом даже афористичный, с формулировками и определениями, упрощенными до предельной доступности, и главное - с убедительностью почти гипнотической, полной неколебимой веры в собственную правоту. Опять же, из соображений доходчивости, Старик каждое слово выговаривает с мхатовской отчетливостью, а если учесть, что его шероховатый баритон не имеет ни малейшего предела громкости, и даже самый громовой рык сохраняет еще неисчерпаемый резерв мощности, то можно понять, что его личность неотразимо действовала на истеричные уголовные натуры.
Увы, как и всякий жаргон, такая манера общения становится со временем совершенно неискоренимой. Правда, на нас, как на скокарей и медвежатников, Глебыч никогда не орал, но менторский тон отца-командира, толкующего зеленым несмышленышам прописные истины, доставал весь отдел всегда и везде; страсть к поучениям росла в Старике год от года.
- Я хочу, чтобы ты остался в отделе, - сказал он, уставившись колючими бледно-голубыми глазами в мою переломанную физиономию. - И потому тебе надо уяснить некоторые вещи.
Тут он вывалил на сосиску чудовищное количество горчицы совершенно неприличного цвета. Я смотрел туманным взглядом, в голове у меня аукало и откликалось.
- Есть вера, есть религия и есть церковь. Это три отдельные, никак не связанные между собой вещи. В нашем деле есть справедливость, законность и начальство. Это три окружности, которые образуют - и то не всегда - очень узкий сектор пересечения. Вот в этом секторе мы и должны действовать. По возможности.
- А кто главнее из этих трех? - пробормотал я.
- Все главнее, - строго ответил Старик. - Начнешь исходить из чистой справедливости - сам станешь преступником. Соблюдешь голую законность - люди тебя проклянут. Будешь слушать одно начальство - погубишь душу.
Он так и сказал - "погубишь душу". Я потом пересказал этот разговор Игорьку.
- Это не окружности, друг мой, это сферы, - ответил наш интеллектуал. Поэтому фигура их пересечения еще сложнее. Гораздо, гораздо сложнее, старина.
* * *
- Володя, - сказала Полина, - Этот жуткий топчан - просто стыд и позор. Пьеса Горького "На дне". Тебе нужен нормальный диван с ящиком для белья. Субботу посвящаем мебельным.
Я слабо застонал.
* * *
У Игорька потрясающая записная книжка - натуральная кожа, никель, гнездо для настоящей перьевой паркеровской ручки. Ивлевы. Старинный дворянский, да что там, графский род. Однако на этот раз наш мыслитель даже не открыл свой тисненый раритет.
- Глухо, господа. Откровенно глухо. Гурский работал в фирме "Химатекс" - неофициальный дистрибьютер зарубежных автомобильных фирм, проще говоря, перекупали запчасти для иномарок. Ну, еще что-то строили в Подмосковье. Фирма дышала на ладан и практически уже вылетела в трубу. Никаких конкурентов, никаких злопыхателей. По отзывам коллег, Гурский был человеком очень спокойным, даже флегматичным... любимым его рабочим местом был диван. Врагам взяться неоткуда. Последние полгода семья жила на зарплату жены, она архитектор. - Игорек движением плеч изобразил непередаваемое разочарование. - Словом, зацепок никаких. Единственно что, два дня назад у них были гости, но и жена, и те, кого я успел расспросить, утверждают, что холодильник в это время стоял нераспакованный. Можно, конечно, покопать дальше...
- Ладно, - сказал Старик, - посмотрим. Что у тебя, Володя?
- А у меня, господа, сенсация. И если бы не бардак в документации, оглоушил бы я вас по полной программе. Но и того что есть, думаю, хватит. Сначала ерунда. Есть "Ульмо" большие и "Ульмо" маленькие, ни один еще не взрывался, и страна Суоми плющеными финнами не завалена. Все холодильники из этой партии продавала компания "Эсмеральда", торгует она на Горбушке, ну, и много еще чего.
- Давай про то, что не ерунда, - предложил Старик.
- Так вот. В этот день было продано два холодильника по одному и тому же адресу - Свободный проспект, восемнадцать. В один и тот же подъезд. Различались только квартиры и этаж. В сто восемьдесят седьмой жил Гурский, а выше, в сто девяносто третьей, в пентхаузе, угадайте кто? Кирилл Григорьевич Паперный, более известный по кличке Папа. К сожалению, на чеках и накладных нет номеров, но даю на отсечение какое угодно место, что грузчики перепутали холодильники - к Гурскому попало то, что предназначалось Папе.
Старик посмотрел на меня с явным неодобрением.
- Может, да, может, нет. Про совпадения в нашем деле можно книгу писать. Теперь я вам кое-что расскажу. И даже покажу. Был у меня разговор с фээсбешниками. Во-первых, нас пока не тронут, у них там свои заморочки. Во-вторых, как выяснилось, это не первый взрыв. Да, дети мои.
- Господи, какой же?
- Четвертый. Точно такой же фокус выкинули две микроволновки и муфельная печь.
Игорек покачал головой:
- Что за восстание бытовой техники?
- И кого же там зарубило? - спросил я.
- Значит, так. Первой, полгода назад взбесилась микроволновая печь в Хамовниках. Некоего господина Логвинова, сорока шести лет фигурным образом прожарило насквозь. За ним, через две недели, последовал господин Каменцев, тоже, кстати, сорока шести лет - картина аналогичная - разгромленная кухня и фрагментарно пропеченный, как пирожок, человек. Третий - совсем недавно, месяц назад - пенсионер Минашин у себя в гараже на Красноказарменной включил печь. Уцелели ботинки и левая рука.
- Не вижу связи, - возразил Игорек, - Мало ли где что взорвется!
- Во всех случаях работали электроприборы. Во всех случаях их действия загадочным образом вышло за рамки допустимого. Во всех случаях никаких разумных объяснений не найдено.
- Это еще не доказательство, - упорствовал интеллектуал.
- Верно, - на удивление легко согласился Старик. - Но посмотрите-ка вот сюда.
Он разложил перед нами на столе фотографии - три снимка с той ни с чем не сравнимой казенной желтизной, которая даже без масштабной линейки выдает произведения официальных экспертов. На всех трех картинках было изображено что-то наподобие лунной поверхности с конической ямой в центре, на одной яма выглядела несколько оплывшей, но родство с остальными было несомненным.
- Даже не ломайте голову, - ласково сказал Старик, - Все равно не догадаетесь. Это, дети мои, как считают знающие люди, след сверла - видимо, от электродрели. Эти же люди утверждают, что сверло во всех случаях было одно и то же. Первое такое углубление обнаружили на печи с Фрунзенской, на задней крышке. Ни конструктивной особенностью, ни причиной несчастья эта щербатина не является. Вторая насечка - с Плющихи, из квартиры Логвинова. Третью господа федеральные эксперты искали целый день, поскольку муфельную печь разнесло и расплавило. Как видите, нашли.
Тут Старик сделал жест, который можно видеть у крупье в казино и выложил на стол четвертую фотографию.
- А вот теперь попытайтесь ответить - что у меня здесь?
Думаю, мы с Игорьком поняли одновременно, и кажется, обоим стало нехорошо.
- Вы угадали, - кивнул мэтр русского сыска. - Это с компрессора нашего холодильника.
Мы едва не столкнулись лбами. Да. Все та же коническая засверловка.
- Ой, мама, - тихо сказал Игорек, - Как же мне это не нравится.
* * *
- Володя, - сказала Полина, - Мы уже говорили об этом ужасном линолеуме в коридоре. У тебя же лежит плитка, надо купить только смеси. Давай в выходные или как-нибудь вечером начнем потихоньку обдирать.
Я слабо застонал.
* * *
Я вышел из Управления, пересек улицу и побрел к бульвару в надежде как-то собраться с мыслями и проветрить мозги - но не тут-то было. Меньше чем через минуту возле меня беззвучно затормозил белый "линкольн" - не то длиномернное чудище, которое нам чаще приходится видеть в кино, чем в жизни, покороче, но махина той же фирмы и той же наглой роскоши. Передняя дверца распахнулась, и передо мной вырос человек, при виде которого Майк Тайсон заплакал бы и убежал - помесь шкафа и гориллы. Он открыл передо мной заднюю дверь машины и мрачно произнес: "Вас приглашают в салон", при этом левой рукой произвел некое подгребающее движение. Рука его по размеру являла собой нечто среднее между лопатой и экскаваторным ковшом, и я понял, что не моим габаритам противостоять этой мощи, а потому сделал то, что сделал бы на моем месте любой здравомыслящий гражданин - поднырнул под его лапищу, по возможности увлекая ее за собой, и упер этому быку в лопатку ствол казенного "вальтера".
- Руки на машину, дядя, - сказал я как можно душевнее. - И ради бога не дергайся.
То ли парня чему-то уже научил горький опыт, то ли у него были вполне конкретные инструкции, но он без разговоров подчинился, оставив меня, как писали в старинных романах, в весьма щекотливой ситуации - с пистолетом в одной руке и удостоверением в другой ждать посреди улицы, кто еще и с какой пушкой вылезет из этого чертова лимузина.
Впрочем, как раз ждать-то мне и не пришлось. После секундной заминки открылась вторая дверь, и из нее вышел высокий пожилой человек с лысым, шишковатым черепом, странно узкими челюстями и неправдоподобно аккуратной щеточкой седых усов.
- Коля, посиди пока в машине, - очень спокойно сказал он. - А мы с товарищем уполномоченным пройдемся немного по бульвару. Не возражаете, Владимир Викторович?
Это и был Папа, он же Паперный Кирилл Григорьевич, сорок первого года рождения, ранее судимый, уроженец города Черновцы.
Старик строго-настрого запретил нам употреблять выражения из русской народной фени типа "пахан", "толковище", "общак" и так далее. "Если от кого услышу "забить стрелку", - говорил он, - я ему такую стрелку в одно место забью, что мало не покажется. У вас есть язык Пушкина и Толстого. Вот на нем и извольте объясняться. Пока он еще существует". Поэтому в рассказе о Папе я постараюсь придерживаться максимально литературный словосочетаний.
Папа фигура весьма и весьма любопытная. Например, он единственный из известных мне людей, у которого есть три различные, причем совершенно официальные биографии. Согласно первой из них, в семьдесят втором году в далеких северных краях группа чем-то недовольных граждан затолкала Папу в стальную бочку и там превратила в окрошку при помощи бензопилы "Дружба". Вторая утверждает, что после этого, уже в восьмидесятом, его расстреляли из трех стволов вместе с машиной и шофером, после чего сожгли в этой машине, чему было множество свидетелей. Это, однако, не помешало Папе и по сию пору жить в Москве и успешно заниматься своим бизнесом.
Бизнес у Папы такой. Многие уважаемые граждане, отправляясь на некоторое время в отдаленные места нашей необъятной Родины, где им предстоит носить довольно однообразную униформу, оставляют на Папу управление серьезными и подчас поставленными с большим размахом делами. Так же поступают и некоторые другие авторитетные люди, которые пока никуда не уезжают, но по каким-то причинам не хотят сами решать свои финансовые вопросы. Из получаемых доходов Папа платит адвокатам, прокурорам, надзирателям и так далее, а также организует моральную и материальную поддержку лицам, пребывающим далеко от дома. Круг папиных интересов не ограничивается Россией, или даже СНГ, господин Паперный регулярно бывает за границей, и вполне сносно объясняется по-английски и по-немецки, каковые языки выучил самостоятельно. На собственные же деньги он единолично содержит детский дом в родных Черновцах.
* * *
- Володя, - сказала Полина, - Ну как ты питаешься? Что толку в этих твоих синтетических витаминах? Сейчас осень, столько свежих овощей!
- Полина, ну когда мне возиться с разносолами? Домой приходишь ночь-полночь, если не утром, сварил пельмени и упал замертво.
- Хорошо, я сама буду готовить тебе салаты.
Я слабо застонал.
* * *
Папа назвал имя. Чхаидзе Реваз Автандилович, более известный как Абрек - это, по словам Папы ("С моих слов записано верно..."), и есть наш новоявленный мастер холодильных агрегатов с пониженным содержанием фреона. Знаем, знаем. Безбашенный тип, папин конкурент и соперник, давно метит на его место, хотя какой, к черту, из этого бесноватого менеджер и бухгалтер? Паперный уж по крайней мере человек вменяемый. Выражался в этот раз как-то расплывчато, хотя обычно формулирует свои требования жестко и конкретно; Абрека трогать не велит, но и сам на разборку его не тащит - какая-то в державе датской гниль.
Итак, из паранормального морозильного хаоса выступила фигура... во мгле заката, в руке граната...Что сей сон предвещает? Как пить дать, какую-то безобразную сцену со скандалом и пальбой, не иначе...
* * *
Что верно, то верно, нет новых преступлений, все уже было, значит, надо идти в техническую библиотеку и смотреть - где и почему взрывались холодильники, печки, стиральные машины и пылесосы.
Да, но в библиотеке сидит Полина. А Полина...Ох, это история непростая.
Все Управление знает, что у нас в библиотеке работает дочь ныне в бозе почившего генерала Воропаева; как говорили, "того самого" Воропаева - начальника и знаменитости, одного из тех зубров, чья бурная милицейская биография уходила корнями в романтическую местность под названием Туркестан, а также в организацию с неприятным названием НКВД. Дальше, естественным образом, КГБ, потом - ФСБ, и в конце концов - ЦКБ. Но прежде чем испустить боевой дух, он, при помощи испытанных в сражениях друзей, поднял свою дочь (которая по возрасту годилась ему во внучки) до капитанского звания и пристроил на работу в Управление. Почему не в Контору - понятия не имею.
Дальше начинались уже откровенные сплетни, неизменно сопровождающие всевозможных сыновей, внуков и племянников. Де-Полина Воропаева зануда и стерва, каких свет не видывал, всех затерроризировала, у нее ни друзей, ни подруг, непомерное самомнение, и вообще не человек, а бревно, сделанное из ядовитого дерева анчар; а уж про ее собаку рассказывали такое, что уж и вовсе ни в какие ворота.
А потом я ее увидел. И это, я вам доложу, было зрелище. За офисным столом фирмы "Олденгленд" сидела сказочная русская красавица самого грозного вида. Ей бы только кокошник... да нет, ни кокошник, а старинный граненый шлем со стальной стрелой над переносицей - была в незапамятные времена какая-то Василиса Микулишна, которая громила врагов мечом и шестопером - черт знает, что это такое.
Как бы получше объяснить. Полина не толстая, ни чудовищно здоровенная, хотя, что говорить, девушка рослая и широкая в кости - но дело не в этом. Дело в том, что в ней ощущается и отчетливо от нее исходит некая древняя богатырская сила, былинная мощь, словно память о временах Добрыни Никитича и князя Владимира. Дикая энергия, как выразились бы некоторые мои знакомые. Также вспоминаются динозавры.
Вот такое чудо. Серые глаза с поволокой, нос - иконописно-прямой, русые волосы собраны в хвост, которому быть бы косой до пят и толщиной в руку, если не в ногу обычного человека, ледяной тон и капитанские погоны, которые по звездности немногим уступают Большой Медведице. Да-с, ледяной тон и сверхчеловеческое презрение. Сам не знаю почему, но все это меня настроило на самый жизнерадостный лад, и с места в карьер я начал строить рожи и сыпать самыми идиотскими комплиментами, какие только приходили в голову. В каждый свой приход я останавливался на каком-то одном фрагменте - то мне особенно нравилось левое ухо, то правое, то шея, то цвет волос, то ресницы, и так далее. Не заходя, естественно, за известные границы, я исторгал потоки всевозможной ахинеи; когда объекты кончались, я переключался на себя и расписывал собственные страдания и восторги. Все это, разумеется, было неприкрытым глумлением, поскольку я и не думал таить веселья, и ответом мне всегда был каменный взгляд - или металлический - как у Минина и Пожарского или, скажем, Рабочего и Колхозницы.
Естественно, такие хиханьки да хаханьки могли кончиться для меня скандалом и взбучкой, но вот что странно и многозначительно: я был твердо уверен, что ничего мне за все это скоморошество не будет, что-то в ее непроницаемом лице говорило об этом, какая-то беззащитность меж бровей... Где было мое чувство опасности? Да, крепок задним умом русский человек.
Эта ситуация тянулась и тянулась, перейдя в форму традиционной дурацкой игры, но с какого-то момента начались перемены. Во время моих словоизлияний Василиса Микулишна, хотя по-прежнему и смотрела сквозь меня и вбок, но стала подозрительно сопеть. Но и это меня, самонадеянного болвана, не насторожило!
Как часто самым удивительным чудом бывает собственная глупость.
Дело было зимой, а летом повезли нас на природу, в какой-то пансионат, на семинар МЧС, где нам рассказывали о террористах, плотинах и электростанциях. Подробностей не помню, а помню пьянку и шашлыки. Там же оказалась и Полина. Я увидел ее со спины, и узнал не то что с первого взгляда, а с первой четверти взгляда. Была на ней белая футболка, дававшая представление об этой спине в натуральную величину, и я тут же загрустил. Было ясно, что никакие тренажерные залы и тренировки не дадут мне такой спины; чем-то могучим, первобытным веяло от этой монументальности, и дальше мне почему-то вспомнился давно забытый стишок:
Железяку
На пузяку
Гоп!
Да, как говорит Старик, Володя, бесконтрольные ассоциации тебя погубят.
Тут она повернулась ко мне лицом. Серые глаза очутились совсем близко, я мог разглядеть каждую ресничку, и Полина снизошла до улыбки. Я тоже изобразил идиотически-приветственную мину и по хорошему мужскому обычаю от глаз скользнул взглядом ниже.
Боже мой.
Наряд ее, несмотря на все соблюдение приличий, спереди был не менее легкомысленным, чем сзади, и задним числом я понял, что форменный китель - идеальная маскировка не только для пистолетов и магнитофонов. Пара Царь-пушек уставилась на меня во всем грозном величии. Царь-пушка - это орудие, стреляющее громадными ядрами, предназначенными проламывать крепостные стены. Я и почувствовал себя проломленной крепостной стеной. Дыхание у меня сперло, и я засопел не хуже, чем Полина. В ее улыбке проступило некоторое смущение, и красавица меня покинула, она командовала каким-то импровизированным бегом в мешках, молодецки поглядывая из-под козырька камуфляжной кепки и не выпуская изо рта никелированный свисток. Выглядела она при этом совершенно на своем месте. Смутное, тоскливое чувство пришло вдруг ко мне - будто я по незнакомой дороге заехал черт знает куда.
Шутить дальше охота у меня пропала, но как-то за случайное неосторожное слово я вдруг налетел на заправский выговор, во время которого Полина обозвала меня серьезным человеком, а поведение - недостойным. Говорила она как-то нервно, сбивчиво, и я затих уже совершенно, за справками посылал Игорька, и это, как выяснилось, было последним промахом в цепи фатального идиотизма.
Бывает так, что в затмении критической ситуации человек, словно специально, совершает ошибку за ошибкой, каждая из которых шаг за шагом подводит его к роковому финалу. Я, правда, что-то почувствовал, но поздно, камень покатился с горы, ситуация, как говорится, вышла из-под контроля, я угодил в течение, которое несло меня, нисколько не спрашивая моего согласия.
По Управлению пошли гулять слухи, что и без того упертая Полина окончательно озверела, отшила бедолагу Синельникова, афганского ветерана, сердца у нее нет, парень и так с большими закосами, а теперь с горя как бы вообще не тронулся. Полина, ясное дело, все это слышала. И вот таинственным образом, без всякого нашего вмешательства, по воле общественного сознания и коллективного разума между нами образовалась какая-то связь, словно мы были заговорщиками или приговоренными за одно преступление. Не скажу, когда именно, но с некоего дня и часа мы, словно Тристан и Изольда, начали ощущать некую обреченность - говорю мы, потому что каждый явственно ощущал это в другом.
И следующий визит в библиотеку окончательно сокрушил основы моего существования. И идти было нельзя, и не идти нельзя... Войдя, я уже смутился. Прежние шутки уже никак не шли на язык. Но мне и говорить не пришлось. Полина тут же поднялась мне навстречу.
- Владимир, нам следует объясниться.
И повела меня в комнату для работы с документами, за противоатомного вида стальную дверь, рассчитанную на прямое попадание чего угодно. Там она взяла меня за руку выше локтя своими богатырскими пальцами. Сопротивление бесполезно, заметил как-то Георг Ом. Именно так он бы и выразился в данном случае.
Сопела она еще громче, чем обычно, и объяснение в любви начала с нотации.
- Владимир, вы очень легкомысленны. Я долго не могла понять, ваша манера разговора граничит... но это неважно... словом, я верю в искренность ваших слов. Ваши выражения наивны, но чувствую, что они от чистого сердца...
Меня между лопаток продрал мороз: у нее на глазах показались слезы. Я проклял собственную тупость - с непоправимым опозданием до меня, наконец, дошло, что все мои дурацкие шуточки она воспринимала всерьез!
- Мне было очень непросто, - каменные пальцы массировали мне бицепс, и я чувствовал себя героем Робера Мерля, - Я пережила тяжелый период...
Соболиные брови сдвинулись, в голосе проступила хрипотца, взгляд вновь устремился в неведомые дали.
-...После смерти отца... все нас сразу забыли... даже выгнали из гаража...мы с мамой остались вдвоем... и один человек тоже... Я очень ему верила, но оказалось, что ему была нужна не я, не наши отношения, а карьера, влияние отца... Я была в трансе целый год, даже больше, у меня очень изменилось отношение к людям, я стала другой за это время... Мне казалось, что я уже никогда не смогу... не смогу чувствовать ничего... ничего такого. Но вы... Владимир, вы простой, хороший человек... немного грубоватый... Я начала понимать, что вы мне нужны... как странно... и я могу быть нужной... Я не совсем еще готова, но... я согласна на ваши предложения... то есть мы можем обсудить.
Она замолчала, брови уже совершенно сошлись в трагическом изгибе, и я ощутил то, что в готических романах именуют "неописуемым ужасом". Ей нравилось страдать! Этот плезиозавр (чемпионка Управления по плаванию) необратимо и со вкусом вошел в роль жертвы, гордой и отринутой! Такие люди страшны для окружающих. По спине у меня бежала ледяная струя, серые очи затмили мне белый свет, и свободной рукой Полина сделала движение того же свойства, что и громила, который попытался затолкнуть меня в папин "линкольн" - видимо, у всех великанов одна манера: красавица подгребла меня, словно лопатой снегоуборочной машины, и в этот раз от друга-"вальтера" помощи ждать было бесполезно, разве что застрелиться. Я очутился в пылких объятиях, чувствуя себя поэтическим зябким стебельком. Надо было целоваться, и я ее поцеловал, и обнял, что было сил, чтобы уж не ударить в грязь лицом - но куда там! И ростом и плечами природа меня как будто не обидела, но тут нужен был прямой Илья Муромец. Все же мои усилия не прошли даром, потому что когда через минуту мы перевели дух, глаза у Полины горели нешуточным огнем. Второй акт она начала без промедления.
- Мы можем перейти на "ты"... Володя, тебе необходимо избавиться от этих ужасных маек, ты в них ходишь зимой и летом. Потом, тебе бы очень пошло пальто - хорошее, длинное, например, из черного кашемира...
Я застонал уже без всякого стеснения. Длань Командора снова решительно овладела моей хрупкой конечностью, морщинка меж бровей демонстрировала неподдельное сострадание, но вся фигура дышала радостным спокойствием свежеобретенного амплуа.
- Володя, ты вырос без родителей... самообразовался... это замечательно, но все же тебе нужна женская направляющая рука... для некоторой корректировки вкуса... смягчения манер... Я хочу тебе помочь...
Из библиотеки я вышел как Гамлет после встречи с тенью отца - глаза квадратные, волосы дыбом.
* * *
- Итак, - сказал Игорек, сосредоточенно разливая перцовку в разнокалиберные стаканы, - хрестоматийная ситуация. Он был титулярный советник, она - генеральская дочь.
- Женись, - торжественно распорядился Старик, подцепляя на вилку крохотный мадьярский огурец. - Все равно никого и ничего лучше не найдешь. Потому что ты - никто. Не котируешься. Потому что не менеджер по покупке и продаже китайского барахла. И я не котируюсь. Нас выбросили на помойку...
- Справедливо подмечено... Я вот тут посчитал, - Игорек принялся вычерчивать на столе какие-то невидимые цифры, - мое обучение обошлось как минимум в три миллиона долларов, я физик-теоретик хорошей школы... А институт арендован, там вьетнамцы шьют джинсы, и добро бы джинсы, так нет, просто дерьмо какое-то... А ты? Что ты получил за свой Афганистан? Болезни и ранения?
Но Старик, зачем-то тыча пальцем в этикетку на бутылке, упорно гнул свою линию:
- Однажды закончится нефть, а с ней - китайское барахло. И все эти мальчики и девочки, у которых ни образования, ни профессии - а к тому времени они уже перестанут быть мальчиками и девочками - точно так же окажутся на улице... и им будет еще хуже, чем нам теперь. Правда, есть шанс, что мы этого не увидим.
Вывод из этого он делал несколько неожиданный:
- Так что не думай ни о чем, женись на Полине. Унаследуй Воропаевское наследство... полторы табуретки в два ряда... Он был честный, такой же дурак, как и мы с тобой... палач, разумеется, но честный. Не воровал.... сталинский сокол...
После этих слов Игорек пригорюнился:
- Вот, где же справедливость? Девушка редкой, именно редкой красоты - что она в тебе нашла? Ну что в тебе особенного, кроме вот этой кошмарной небритой шеи?
- Игорь Вячеславович, - сухо заметил я, - Я жду от вас интеллектуальной поддержки, а не пьяной ругани.
Игорек согласно кивнул и явственно собрался с силами.
- Почему так мало удачных браков? Это же элементарная математическая закономерность. Даже не теория вероятности. Берем самый простой пример. Скажем, тебе нравятся девушки, у которых: а - попа треугольной формы, б - которые хорошо готовят лазанью, ц - любят, скажем, Цвейга. Теперь все просто. Ты встречаешь девушку, у которой треугольная попа. Но готовить лазанью она не умеет и не любит. У второй - попа какая надо, и готовит неплохо, но ни о каком Цвейге слыхом не слыхала. А еще одна знает Цвейга, но попа у нее квадратная! Понимаешь? Какова вероятность, что все три качества совпадут в одном человеке? Но даже если и совпали - какие шансы у тебя этого человека встретить? Плохие шансы. Идешь на компромисс... Разговариваешь о Цвейге с одной, попой любуешься с другой, а кормит тебя третья... Лебедь, рак и щука...Супружеская измена, скандал, развод. Помнишь рассуждение о взаимосвязи церкви, религии и веры? Здесь та же история. Любовь, влюбленность и семейная жизнь - это три разные вещи, и очень маловероятно попасть в их пересечение.
- Я не хочу изменять своей женщине.
- Извини, но деваться тебе некуда. Людей соединяет Бог. Некоторых соединяет последовательно, некоторых - параллельно. Вот ты соединен параллельно с двумя женщинами - элементарная физика... Так что...Босс прав, женись на Полине и не думай ни о чем, все равно ситуация безнадежная... Ладно, пусть тебе сказочно повезло, и у тебя все совпало... Хорошо. Но есть еще фактор времени. Даже если из твоей избранницы с годами не вырастет дракон - а поди-ка, определи заранее - значит, она с годами превратится в старого товарища... согласно Ремарку и Стругацким... в бугристых воспоминаниях об удаленных кистах... И каково тебе будет спать со старым товарищем?
Но такого Старик стерпеть уже никак не мог.
- Вы двое молодых дураков, и не знаете, что такое настоящая любовь! Вы хотите только потреблять, и сожалеете о том, что не можете потреблять идеально. Ваш идеализм - это самый махровый эгоизм. Вопрос же совершенно в другом - что ты можешь дать любимому человеку? Как ему служить? Это иная плоскость бытия, до которой вы, обалдуи, еще не доросли!
* * *
- Ты когда-нибудь слышал о физике Пономареве? - спросила Полина.
* * *
- А где мебель? - спросила Полина.
- Ну как где? Стол есть, диван... ну, это мой диван... стеллажи с книгами - что еще?
- А почему стены белые? Как в больнице.
- Это символ счастья. Когда я лежал в госпитале в Термезе, там была вот такая же белая стена. И это было самое счастливое время в моей жизни - я лежал и смотрел на эту стену. Ну, и сделал тут белые стены - вдруг тоже принесут счастье.
- Ты был в Афганистане... Долго?
- Почти десять лет.
- Как это?
- Не знаю, как об этом рассказать... Сначала восточные единоборства, потом спецшкола, потом спецназ, и вдруг я стал воином-интернационалистом. Такой вот сюрприз меня ждал в жаркой стране под названием Гиндукуш... Говорил я этому долдону - нельзя, нельзя! Нет, вперед, орлы... Короче, контузия. И очутился я в яме. С проточным дерьмом и черте чем еще. Год там отсидел. Керим этот парня звали, что довольно смешно звучит в данной ситуации. Обижал он меня, прямо надо сказать. Издевался. В свободное от хозяйства время. На востоке на этот счет много чего придумано, друзей там нет, там только хозяева и рабы, вертикаль, никаких горизонталей...
Общался я там с крысами, и, хочешь верь, хочешь нет, многому у них научился. Умные зверьки. Главное в нашем деле - чистить шерсть. Каждый день, а лучше чаще. Если перестал чиститься - все, считай погиб. Я теперь понимаю, почему в концлагерях было так важно чистить зубы. И делать зарядку. Перестал за собой следить - значит, сдался, значит, конец. Я там оклемался в этой яме, пришел в себя... А через год Керим надумал меня продать. Он бы и раньше продал, да что-то все не выходило. Я к тому времени и язык понимать начал. Потом-то я совсем хорошо заговорил, способности у меня оказались... Словом, продали меня, запихнули в "ровер" - тут-то я и сбежал. На этом же "ровере" и уехал. Они-то меня так, за полутруп считали.
Дальше начались приключения. Жил в норе, бродил, как шакал, вокруг жилищ... Представь, некоторые меня жалели. Подкормился я слегка и двинулся обратно.
- В Россию?
- Да нет, к Кериму.
- Зачем?
- Хороший вопрос. У меня от этого сидения крыша слегка поехала. Что-то в мозгах переключилось. Я и помню-то не все, а что помню - как и не со мной было. Ну, как будто совсем другой человек. Это не красивые слова и не метафора поэтическая, а самая что ни на есть правда. Проще говоря, двинулся. Рассудком. И опомнился не скоро... Ну, думаю, Керим, пора нам с тобой потолковать... о смысле жизни. Горы я уже знал, оружие достал... пришло время.
Тут еще вот какая штука. У меня после контузии и ямы этой проклятой небывалая интуиция образовалась. Когда вылез, запросто чувствовал, целятся в меня откуда-то или нет, опасно в каком-то месте, или можно не волноваться. Там же темно, только клок неба с овчинку над головой, долетают какие-то звуки, обрывки слов... Вот сидишь, прислушиваешься, трясешься от страха...Так вообрази, к концу срока я уже элементарно распознавал, скажем, кто к Кериму приехал, зачем, какая у них степень родства, и кто в каком настроении.
То же и с обонянием. Год я нюхал эту вонь аммиачную, и потом, на воле, какие хочешь запахи разбирал и точно мог сказать, где кто был и сколько дней назад. Так что зюскиндовский парфюмер - никакая не выдумка, человек все может.
Дальше уж не знаю, стоит ли рассказывать... Много глупостей и гадостей я натворил, пока был не в себе. Были, правда, и забавные моменты. Как-то я надумал устроить Кериму такой сюрприз: выставить на заборе головы... ммм... некоторых его родственников. В Чернобыле теперь говорят - одна голова хорошо, а две - лучше. В Гиндукуше рассуждают так же. И вот, представь себе, такое затруднение: во всей округе - ни одного кола или даже самой захудалой палки. Там ведь ни деревьев, ни кустарников, да какое там - травинки не отыщешь. Все проклял. Ладно, думаю, насажу на автоматные штыки - еще интереснее. Но автоматов навалом, а штыков, как назло, опять нет! Без холодильника мой сюрприз и двух дней не протянет...Насилу отыскал, за деньги, четыре симоновских карабина, китайцы по лицензии лепят... Соорудил инсталляцию. Керим оценил.
Собрал он родню и знакомых - всего человек семьдесят, черте откуда съехались - и давай меня ловить. Гонялись за мной полгода.. В итоге остались мы вдвоем с Керимом. Тут он тоже слегка умом тронулся. Стал бродить, как потерянный. Я всем местным твердо заявил: не обижайтесь ребята, но кто его приютит, перестреляю со всей семьей. Народ от него шарахнулся. Некоторые, правда, решили, что я шучу. Пришлось объяснять.
Потом, чувствую, пора ставить точку - сколько можно прятаться по норам и Бог знает кем прикидываться. Но как быть? Просто пристрелить этого недоумка? Нельзя, репутация - публика меня объявила шайтаном, словно я и не человек вовсе, и ждет чего-то немыслимого. Ладно, думаю, хорошо, будет вам немыслимое.
Нанял я "дефендер" с прицепом - местное ведро с болтами - "ровер"-то мой к тому времени уже превратили в решето - съездил в Пешавар - это в Пакистане - купил старую ванну, сварочный аппарат, трубы, наручники и четыреста литров оливкового масла. Да, еще два баллона с газом. Соорудил что-то вроде котла и сварил этого Керима живьем в оливковом масле. Спросил его на прощанье - Керим, не жалеешь, что так со мной обошелся? Он ничего умнее не придумал, как сказать в духе клуба рабочей молодежи, что, дескать, жалеет, что сразу меня не убил. Деревня, ну что они могут изобрести... Заглох в Афгане родник народного творчества. Запах был тошнотворный, но собаки и коршуны жрали его так, что больно было смотреть. Все драные, бедолаги, голодные... Знал бы, что так понравится, я бы им еще кого-нибудь сварил, масла и газа еще полно оставалось. А другим впредь наука - не сажай русского человека в яму. Осерчает.
Полина вдруг вскочила.
- Где тут у тебя включается свет? - и умчалась в ванную. Когда вернулась, во взгляде у нее прибавилось задумчивости, но слушала она по-прежнему внимательно.
- Потом я малость отошел, и теперь даже стыдно, что такие глупости затевал... Попробовал вернуться в Россию - но выяснилось, что Родина-мать вовсе не горит желанием приголубить своих блудных сыновей. Таких как я, по Афганистану набралось немало, и никто не спешил разбираться, как так вышло, что войска ушли, а мы почему-то остались.
Наши-то ушли, но война от этого не кончилась. Она только пуще разгорелась. Пуштуны режут таджиков, таджики - узбеков, паншеры и хазарийцы режут всех подряд, шииты, сунниты, черта в ступе - словом, веселье на всю катушку. И уж не знаю, почему, но очень они все полюбили русское оружие. Не надо им ни американского, не надо немецкого - вынь да положь советское - ну, не считая "стингеров". А так - даже Усама Бен Ладен с АКСом не расстается. Короче, в Россию меня не пустили, но ответственные товарищи, оставленные в Афганистане на произвол судьбы для дальнейшей помощи братскому народу, предложили мне работу по месту жительства. И стал я возить по Гиндукушу и окрестностям всякие пулеметы-минометы родного ижевского производства.
Дело, в общем, не трудное - главное, не напутай с деньгами и не ленись пересчитывать ящики. Ну, и еще будь готов, что тебя в скором времени убьют. Я покрутился года два, поездил с караванами - называется "экспедирование груза", а я, значит, экспедитор - всякое повидал, и потом решил, что пора сворачивать лавочку. Совсем уже собрался попытать счастья в Канаде - туда всех брали, даже таких, как я - но тут принесло талибов.
Это еще не был талибан в полную силу, так, юнцы-семинаристы, пакистанские разбойники с большой дороги, только что и умели, что бороду в керосиновую лампу засовывать - есть у них такая любимая примочка. Но они настраивали народ против американцев, и нашим ответственным товарищам это очень понравилось. Почем было знать, что лекарство окажется хуже болезни... Верховодили в наших краях трое бездельников - Малик, Джавахир и Абдульбари. Меня к ним и отправили, потому что им тоже, как ты понимаешь, требовалось оружие. Заезжал и одноглазый Омар, пламенный борец. Занудный дядька, очень меня не любил. Уперся, кровь из носу - прими ислам. Точно пристрелил бы, да я ему для дела был нужен.
На какое-то время договорились. Их больше всего волновало, не христианин ли я. Нет, говорю - а у меня в то время и правда отношения с Богом расстроились. Сидение в яме сильно способствует атеизму. Они спрашивают - кто же ты? Отвечаю - язычник. И в каких же богов ты веришь? Ну как - в Зевса, Даждьбога, Перуна. Что это за вера? Простая - молитвы и жертвоприношения. Это их почему-то успокоило - черт с тобой, говорят, посмотрим, но готовься, мы тебе все равно устроим духовное одоление. Даже собака-язычник может послужить делу Аллаха...
Я попросил, и мне из Союза привезли "Евгения Онегина". Читаю вслух и бью поклоны. Что, говорят, за книга? Священная? Конечно, отвечаю, священная, написал мученик за веру, христианин-то, скотина, и убил его из шестнадцатимиллиметрового, сенатор, сволочь французская... Таким макаром я всего "Онегина" выучил наизусть - с предисловием и комментариями, шпарил с любого места. Коран я тоже употреблял. И представь, вокруг меня секта какая-то начала образовываться - расскажи да расскажи, приходят слушать, хоть ни бельмеса не понимают. Я всякие ритуалы изобретал - гонимы вешними лучами с окрестных гор уже снега... Религия - опиум народа. Ясное дело, потерпели бы меня, потерпели, а потом показательно прикончили, какой я там ни будь военный советник, но тут надо мной сжалились и разрешили вернуться в Россию.
Приехал. Ни кола, ни двора, еще бы - десять лет на том свете - в одной рубашке и филькина грамота из госпиталя - того, с белыми стенами. В институте восстановиться - об этом и речи нет... Знаешь, что больше всего меня потрясло? Дискотеки. Там война - ни конца, ни края, а тут танцы-пляски и диск-жокеи. Первое время никак это у меня в голове не укладывалось. В Контору меня не взяли, одиозная личность, пойдешь, спрашивают, в оперативники? Пойду, куда деваться. Посадили в оружейную комнату, дали ключи и отвертки, собирай, разбирай, ремонтируй, записывай. Я человек по натуре механический, к оружию привычный, был даже рад. Так все было тихо и хорошо...
А в ту пору как раз брали Муската, в Лианозове. Он там целую армию завел, погнали всех, и кто-то из начальства возмутился - что это в такой момент боевой офицер сидит в оружейном обезьяннике как Чарли Гордон. Пусть-де захватит, что там есть под рукой, и со всеми в Лианозово.
- Я знаю, - сказала Полина. - По всему Управлению слухи ходили.
Вот уж не думал, что она в курсе той давней истории. Какие были слухи, тоже представляю; когда там же, в Лианозове, уже после всего пили вместе с "Альфой", один усач все никак не мог успокоиться: "Ну, извини, брат, чуть опоздали, ну бывает... Но, мужики, что я видел! Кухонным ножом, простым кухонным ножом... Прямо слалом! Они палят в него с четырех сторон, а он между ними танцует вальс Штрауса! Я ахнуть не успел, а на полу уже четыре трупа кашляют...Ты объясни, земляк, как это сквозь тебя пули пролетают?"
- Почему ты не стрелял? - спросила Полина.
- Интересно, что ты об этом спрашиваешь... Такой же вопрос мне задал Старик, во время нашей с ним первой встречи... Да, вот не стрелял. Баранов режут... есть такая поговорка... Прости, это у меня сохранились восточные замашки. Просто был не в настроении. Стало противно. Какое-то деревенское вахлачье, быдло, еле грамоту осилили, натянули джинсы, навешали на себя американские бирюльки и возомнили себя крутыми. Кухонный нож для таких в самый раз. Да и сунули мне дурацкий "макаров", его и в руки-то брать пакостно...
- А что ты ответил Богуну?
- Да, в общем, то же самое, и, наверное, в чем-то угадал, потому что в группу-то он меня взял, но дидактики его я уже в тот раз наслушался. Россия-де сильна провинцией, и за такой подход москвичей и ненавидят по всей стране. А "макаров" - самый надежный пистолет в мире.
- А ты что?
- А я говорю - кирпич еще надежнее, товарищ полковник. И смазка на морозе в нем не загустевает. Что касается провинции - против ничего не имею, но провинциальности не выношу, это точно. Потому что провинциальность - это основа для фанатизма. Даже если у этого парня в голове что-то есть, и он не просто конченый деревенский идиот, все равно, у него в детстве был какой-нибудь дядя Яков, или дядя Мехмед, который в пять лет объяснил ему, что в жизни правильно, а что нет. И вот эти объяснения уже ничем и никогда не вытравишь - дай этому провинциалу хоть двадцать образований и степеней, все равно в глубине души он будет верить, что истина в последней инстанции - это как раз те наставления дяди Якова, а нас с нашими философиями можно в лучшем случае пожалеть, потому что в нашем детстве не было такого дяди. Страшнее кошки зверя нет. И никогда ничего такому типу не докажешь. Иметь дело с такими физически опасно.
Разговор пресекся. Близился момент истины, который я старался оттянуть всеми силами - до желудочных колик не хотелось приступать к объяснениям, но деваться было некуда. Полина со своей драматической складкой между бровей сидела напротив, вся какая-то широкая, в громадных серых глазах застыл вопрос, толщи русых волос шлемом вокруг головы... Эх, пропади ты все пропадом...
- Полина... Я, наверное, виноват перед тобой... Да что с меня взять, я теперь конченый псих после всех своих приключений, обо мне так и говорят. Я ущербный, чокнутый и нуждаюсь и верю точно таким же чокнутым... А ты совершенно нормальная девушка, у тебя должна быть нормальная семья, дети и все такое. Ну куда тебе со мной? Знаешь, у меня есть такое правило: рисковать только собственной шкурой. Я не имею права уродовать тебе жизнь. У меня такой план: подкопить денег и поселиться где-нибудь в глуши, в лесу, завести огород... и никому не мешать.
Полина помолчала, ухватила себя за подбородок, словно проверяя, на месте ли он, потом горестно вздохнула. Мне почему-то вспомнилось детство, Приокско-Террасный заповедник, осень, листопад и зубр, к которому я по юной своей глупости рискнул подойти вплотную. Он тоже вздохнул, и меня заметно качнуло горячей воздушной волной. Бесконтрольные ассоциации. Прав Старик.