Это самое место, которое ты называешь изгнанием, является родиной живущих здесь. И ничто не является несчастьем, если ты не считаешь его таковым, напротив же, кажется блаженным жребием все, что ты переносишь терпеливо... Есть ли что-нибудь более ценное для тебя, чем ты сам?
Боэций
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЯНТАРНОЕ МОРЕ
Всякое различие разъединяет, и все стремится к подобию; поэтому то, что стремится к чему-либо другому, по природе своей, очевидно, такое же, как то, к чему оно стремится.
Боэций
1
Тот памятный день начала лета тысяча девятьсот восемьдесят третьего года от Рождества Христова, день, в который мятежный крейсер "Дефендер" подверг бомбардировке гавань и нижний город Порт-Элизабета, дав тем самым толчок беспорядкам и смуте вначале на Нью-Айрленде, и затем и на материке - этот день леди Светлана не забыла до самой смерти, но совсем по другой причине...
Утро начиналось безмятежно и размеренно.
- Кофе, мэм! - ослепительно улыбаясь, впорхнула Люси. Зеленые глазки ее сияли. - Что желаете на завтрак?
Это был почти пароль, но Светлана решила уточнить:
- Милорд муж уехал?
- Да, мэм. Еще до рассвета.
- Что-то случилось?
- Я не знаю. Спросить у Филиппа?
- Не стоит, Люси. Последнее дело - лезть в дела мужа.
- О да, мэм. Итак, на завтрак?..
- Земляника, бананы, орехи, мороженое.
- Шоколад, мэм? Вчера привезли, наконец, тот, который вы любите.
- "Петровский"? Не может быть.
- Может, мэм.
Горький твердый палладийский шоколад был слабостью Светланы. Одной из маленьких простительных слабостей. Он имел вкус детства. На Нью-Айрленде и вообще в Мерриленде такого не делают. Здесь в ходу мягкие сорта с молоком и дольками засахаренных фруктов. Это тоже вкусно, но иначе, иначе...
- О, Люси! Я так долго ждала этого известия! Теперь все пойдет по-другому!..
Дурачась, она сказала эти слова - и кто же мог знать, что звучит пророчество?
- Ванна готова, мэм. Мэй тоже готова. Вам помочь?
- Побереги силы до тех пор, когда я стану бабушкой...
Нельзя, нельзя бросаться словами. Пониже горла тут же возник крошечный, но неприятный комочек. После двух лет замужества она так и не совершила того, чего от нее ждали и требовали, - и теперь уже не надеялась совершить. Констанс за спиной холодно и нагло говорила о разводе: по закону три года бездетности есть самое веское основание для одностороннего расторжения брака. Вся родня, весь этот несчастный баронский клан навалится на Сайруса и вынудит его подать прошение. Их можно понять: должен быть наследник...
Не сегодня. Об этом - не сегодня. И вообще - собственное тело подсказывало Светлане, что дело не в ней. По крайней мере, не в ней одной.
Холодно отзвонили часы. Половина чего-то.
Встаем.
А вставать не хотелось. Наоборот, хотелось лежать и слушать звуки, приходящие снаружи, из сада и далее: с площади, от почтовой станции, с вокзала. И, впав в полудрему, досмотреть тот сон, который...
Забыла.
Обидно. Сон был из тех редких снов, которые оставляют после себя множество взъерошенных мыслей и чувств, но сами - исчезают, испаряются, как пролитый эфир, и - не удержать, нет.
Жизнь - слишком скучная штука, чтобы еще и забывать взъерошенные сны. Тем более - жизнь в этом чистом, богатом, удобном, но, Боже мой, до чего размеренном и чопорном доме, где все известно наперед, где даже мухи в кружевных чепчиках...
Спасибо Люси - без нее хоть волком вой.
Ма-аленькой такой волчицей...
Светлана откинула покрывало и спустила ноги на пол. На мягкий болотного цвета ковер. Вот и с этим ковром: ей хотелось сине-белый, но кто ее спрашивал? Милорд муж распорядился...
Она нащупала плетеные домашние туфли, приняла от Люси халатик. Хуже всего, что эти мысли, когда-то стыдные и пугающие, стали почти привычными.
Одна услада - титул.
Леди Стэблфорд.
С заспанной и всем недовольной мордой. Смешно.
Ванна ждала: прекрасная дубовая лохань, полная горячей воды и взбитой душистой пены. И Мэй ждала, смуглая, голая, в кожаном блестящем передничке. И там, в воде, пахнущей бантусаном и яблоневым цветом, под крепкими и нежными руками ваннщицы, Светлана понемногу вернула себе легкое и даже приподнятое настроение забытого сна. Ну, разведется с ней Сайрус - и что? В двадцать лет жизнь не кончается, мир велик, городов много... Титул она потеряет? А видела я этот титул знаете где? Боцман Завитулько вам скажет.
Отец, конечно, расстроится. Что делать - не бывает же так, чтобы никто даже и не расстроился. И потом - целый год впереди, мало ли что может произойти за год?
Она не заметила, что последние слова произнесла вслух.
- Конечно, мэм, - отозвалась Мэй. - Но знаете, что я вам скажу? Лежачие камни обрастают мхом.
- Доля наша такая - лежачая...
- О да, мэм. По крайней мере, мужчины должны быть в этом уверены. Но это не значит, что лежать мы должны все время на одном месте.
Светлана вдруг покраснела. Сон вспомнился. Медведь. Молодой медведь. Она занималась с ним любовью.
- Что я скажу, миледи, - Мэй понизила голос. - Это все только кажется сложным. И страшным. Вы уж мне поверьте. Уж это-то я знаю.
- Нет, Мэй, нет...
- Так вот сразу и нет. Вы поразмыслите тихонечко. Главное ведь - никому никакого убытка, а лишь одно сплошное удовольствие и исполнение желаний.
- Не надо, Мэй. Даже слышать о таком не хочу.
- Словом, как надумаете - шепните мне или Люси. Мы ведь вас любим. Правда же.
Мэй размяла ее на жесткой кушетке, помогла одеться в домашний костюм: широкие льняные штаны и льняную же блузу цвета морской травы с пепельно-серой отделкой. Волосы, заколотые на время купания, Мэй распустила и стала расчесывать тяжелым серебряным гребнем. Сидя перед опотевшим по краям зеркалом, Светлана смотрела на себя - и нравилась себе. Да, чуть бледноватое лицо, и больше, чем хотелось бы, веснушек на щеках, и скулы напоминают о далеких татарских предках - но зато глаза! Зато волосы! Если вот так наклонить голову и взмахнуть ресницами, у мужчин сразу слабеют колени. Ах, говорил ей тогда, перед свадьбой, Левушка Каульбарс: в такие глаза - как в омут!.. Где он теперь, Левушка? Вправду, как в омут. Тихо, в ночь, втайне от всех ушли тогда кильботы...
А в волосы влюбился Сайрус. Не во всю ее - только в волосы. Вот они - бронзовая волна. Недолго длилась влюбленность, да кончилась свадьбой. Именно - кончилась. Любовь так и не пришла, и семьи не получилось, и вот живут приветливо, но отдельно друг от друга два человека, играющие в общность душ да изредка дополняющие какие-то гимнастические упражнения в постели...
За завтраком Светлана спросила утренние газеты. Итак, что делается в мире, пока мы спим? "Морнинг экспресс" повествовала о небывалом по дерзости ограблении почтового поезда, явлении Пресвятой Девы в семейной часовне виконтов Росли, возвращении экспедиции Брезара, пытавшейся подняться вверх по Таранусу, сорокачасовом полете монгольфьера "Гэллант игл" с тремя аэронавтами... А также о начале гастролей петербургского театра мод "Амфитрита"! Новейшие фасоны, прекрасные ткани, коллекция шляпок, мехов и обуви из "Корабельного пассажа"!!!
Эта новость затмевала все.
Что в Сайрусе совершенно замечательно - так это полное отсутствие скупости. Поэтому и родственники, кстати, считают его белой вороной и смотрят чуть косо. Другое дело, что он совершенно не умеет тратить деньги. Он делает это так же равнодушно, как ест, ведет дела, пишет письма, беседует не о флоте и занимается любовью.
- Люси! - и у Люси сразу же начинают чуть иначе блестеть глаза. - Одеваться! Мы едем в "Торговый двор"!
Нельзя же, в самом деле, появиться на людях в платье, в котором тебя уже видели...
Глеб перегнулся через парапет и посмотрел вниз. Кажущиеся маленькими волны с шорохом накатывались на каменистую полоску пляжа, проваливались - и уступали место следующим. Иногда как бы крошечные камешки вдруг срывались с места и шустро мчались куда-то: рогатые крабы рылись в порах этого естественного фильтра и, понятно, получали свое. У крабов были весьма ощутимые преимущества перед ним, Глебом Мариным, выпускником престижной школы Джессапп...
Последние полгода он доучивался лишь благодаря доброму к нему расположению совета попечителей и директора мистера Трэйна. Ты закончишь курс, юноша, и получишь диплом, это я тебе гарантирую, сказал мистер Трэйн тогда, после так страшно несостоявшихся рождественских каникул, но больше ничего я тебе гарантировать не могу. Я буду работать ночами, сэр, сказал Глеб, чтобы... Нет, юноша, мы этого не допустим, - и Глебу показалось, что мистер Трэйн улыбнулся.
И вот приходится начинать буквально с нуля: имея в кармане шесть фунтов четыре шиллинга, в школьном ранце - смену белья и диплом с золотой печатью, в голове - неясный гул, а в сердце - страх и неуверенность... и не имея: крыши над головой, родственников, знакомых (хороших), рекомендательных писем, планов, особых на что-то надежд...
Но небо было ослепительно-синим, и ветер дул в спину. Темная полоска гор на островах Виктории и Роэл-Оук угадывалась на горизонте, и на фоне ее выделялись паруса скользящего к югу, на материк, многомачтового барка. Паруса малых судов и лодок теснились в Коммерческой гавани, а прямо напротив Глеба стоял на якорях старый крейсер "Дефендер", стационер: сын директора Трэйна служил на нем лейтенантом, и офицеры корабля бывали гостями школы. В конце концов, наймусь в матросы, с усмешкой подумал Глеб. Почему нет?
Он оттолкнулся от парапета и уже хотел было идти - все равно куда - как вдруг заметил неясное движение внизу, среди камней. Вернулся и стал искать взглядом то, что на миг привлекло внимание.
Да, вон там, на границе воды и камней, справа, довольно далеко - мелькнуло что-то светлое. Потом еще. Он пошел в ту сторону, стараясь не отрывать взгляда. Мешали растущие на обрыве кусты черной аралии - но как раз там, где надо, был просвет.
Застрявшее меж камней, опутанное водорослями, колыхалось в волнах тело человека.
Вот это да! Глеб огляделся. Он знал, что в подобных случаях следует немедленно позвать полицию. Но в такую рань на бульваре не было не то что констебля - вообще никого! За час, что прошел с момента его торжественного прибытия на Приморский вокзал - а бульвар начинался непосредственно от привокзальной площади, - и до сего мгновения Глебу встретились три человека, из них двое - дворники. И вот четвертый - покойник. К чему бы это?
Тем временем покойник сделал бессильно-судорожное движение, пытаясь уцепиться хоть за что-нибудь и выбраться из воды, и Глеб понял, что искать констебля некогда.
Спуск к воде был шагах в ста. Крутая полуразрушенная каменная лестница. От нижней ее трети вообще мало что осталось - поработали весенние шторма. Но Глеб ссыпался по ней, как горошина, и запрыгал по камням, думая лишь об одном: не подвернуть ногу. Ногу. Тогда все... Он добежал быстрее, чем рассчитывал. А может быть, ему так показалось.
Человек, застрявший в каменной щели, из последних сил удерживал лицо над водой. Глеб упал на колени, схватил его за плечи, и человек вдруг вскрикнул и обмяк. Он был тяжелый и скользкий, и не раз вырывался из рук, но Глеб все-таки выволок его на сухое место. И, обессилев, сел рядом.
Стоп! Надо же что-то делать... Он стал лихорадочно перебирать в памяти свои знания и полузнания, применимые к подобному случаю.
Он наглотался воды... волны захлестывали его с головой, и он вполне мог наглотаться воды... повернуть лицом вниз и вызвать рвоту. Ага. Ну и тяжелый же ты... Теперь свести локти и начать их поднимать...
Фонтан!
Опустили локти... С воем пошел воздух. Ребра хрустят?
Все равно - еще раз. И еще. И еще.
Фонтаны слабели. Еще чуть-чуть...
Отдохнем.
Зашевелился. Приподнялся - и с воплем схватился за бок.
Но - смотрит. Что-то хочет сказать.
Только сейчас Глеб смог разглядеть, кого именно выволок из воды. Мужчина явно старше и крупнее его самого - хотя Глеб далеко не малыш, шесть футов сто восемьдесят фунтов, вице-чемпион по плаванию. Лицо мужчины породистое, узкое, подбородок выдается вперед - и вся правая половина этого лица превращена в сплошной кровоподтек. По разодранной рубашке расплываются красные пятна. И изо рта - тоже струйка крови. Кроме рубашки на нем черные с серебряным галуном брюки флотского офицера...
- Кто вы? - наклонился Глеб. Яростно билось сердце. - Что произошло?
Вместо ответа человек отвернулся, одной рукой оперся о землю, другой обхватил себя поперек груди - и его стало рвать. Наверное, ему было очень больно, потому что он кричал.
Именно в этот миг Глеб будто бы проснулся. Запах чужой рвоты пробил дыру в его непрочной броне...
...ты знаешь, что мы с тобой сотворим, русская срань, но страх исчез, и Глеб стал драться - драться так, как дрался бы в свой смертный час, - и они не выдержали, они ведь хотели только позабавиться, эти четверо, но вот потом - потом ушли все силы, и он сидел на грязном полу и блевал от запаха мочи, пива и собственного пота...
...и возникло вдруг странное чувство: вплавленности себя в этот кусочек мира на стыке трех стихий, и все вокруг было чудовищно реальным, преувеличенно выпуклым и плотным, а сам он, напротив, кончался сразу под кожей, и что находится в глубине его тела, не знал никто. В музее янтаря он видел глыбы с ящерками и громадными стрекозами внутри - и там у них, в их остановленном времени, было, видимо, то же самое: невозможно сгустившийся и ароматный воздух, и мелькание пятен света и полутьмы снаружи воздуха. И только что смерть посетила это место, побыла и удалилась без звука - значит, опять какая-то грань, какая-то точка перемены...
Он весь внутри шарахнулся от этой мысли, но тут же забыл обо всем, потому что человек - офицер - всем корпусом развернулся к нему и, с трудом выталкивая из себя звуки, сказал:
- Ххо... тхы? Студенх?
Через секунду Глеб понял его.
- Я школьник. Я из школы Джессапп, знаете?
Показалось, что офицер кивнул утвердительно. А может быть, просто сглотнул.
- Майхик, бехи... кх кхоменданту порта... кхмм! Пехедай: мяхешш на "Дефенхехе"... кхмм!.. Кхоманхихх убит, офихэххы под ареххом. Вохх, дерхы... - он вынул из кармана и вложил Глебу в руку мокрый кожаный бумажник. - Там мой хэтон...
- Что там?
- Хэтон... аа, ххехт...
- Я вас не оставлю, - сказал Глеб. - Вам нужен врач.
- Вхемени нех, - почти спокойно сказал офицер. - Бехи.
- Вам не подняться одному. Там очень круто и не за что держаться.
- Не спохь, - сказал офицер. - Дотехпью. Увихехх хонсхебъя - скхажешь ему. Вхе, бехи. Помнихь, ххто скахать?
- Мятеж на "Дефендере". Командир убит. Кто вы?
- Хоххэтах Стэбхоххт.
- Лорд Стэблфорд?
Офицер кивнул.
- Я понял вас, милорд. Я все передам. Но, может быть, все-таки?..
- Нех.
Несколько раз оглянувшись, Глеб добрался до лестницы - и понял, что зря пытался настоять на своем. Даже в одиночку - было трудно. Три десятка футов скользких от песка и неустойчивых руин. Как он умудрился спуститься здесь?..
Он перелез через решеточку, запиравшую лестницу, и под неодобрительным взглядом какой-то няни с коляской бросился бежать по бульвару. Комендатура порта - в той стороне... Проклятье: ни одного полицейского, лишь няни с колясками, да пожилые джентльмены, да мальчишки с газетами... Наконец в боковой аллее мелькнул белый пробковый шлем.
- Констебль!..
Долгие минуты на объяснения. Зато потом - трель свистков, и конные, и фаэтон: "Гониии!.." - и кучер испуганно озирается на усатого констебля со свирепыми фарфоровыми глазами, и клены по сторонам. "Берегиииись!" - на повороте Глеба бросает на констебля, а тот ничего не замечает, лишь смотрит перед собой, и до Глеба опять с запозданием - в который раз сегодня с опозданием! - доходит: мятеж на "Дефендере"! Командир убит! На улицах неистовая толкотня, все мечутся, выкрики продавцов газет: "Дерзкое ограбление почтового поезда!" И из-за этого стоит кричать?.. Рыжие и полосатые тенты над витринами, цветные огни и тени за стеклами. Как же это: мятеж на "Дефендере"? Зачем? И - что будет? Что-то будет, что-то будет, что-то будет - отлетает от стен звук подков. "Беррррегись!" Тихая аллея, вязы и дубы, и в конце ее - особняк красного кирпича...
Увы, с дерзким налетом на "Торговый двор" и его ближайшие окрестности пришлось повременить, ибо заявились - по-родственному, без предуведомления - Констанс с мужем Лоуэллом. Узнав, что Сайруса нет, они вознамерились его ждать. Не замечай нас, дорогая, мы найдем, чем заняться в этом доме, правда ведь, Ло. Конечно-конечно, очень не хотелось бы тебя стеснять... Все равно неизбежно требовалось отсидеть сорок пять минут, мило щебеча. Сегодня Констанс более чем когда-либо напоминала растревоженное осиное гнездо. Чувство опасности, исходящее от этой немолодой, но все еще привлекательной и красивой дамы, было острым, ни на чем реальном не основанным - и потому тревожащим вдвойне. Светлане приходилось неотрывно следить за голосом и руками. И надеяться на то, что Констанс с высоты своего возраста (а тридцать семь прожитых лет, господа, это не шутка, нет!) не сумеет оценить Светланину сообразительность и пренебрежение общепринятыми нормами - не в поведении, упаси Господи, - в оценках, всего лишь в оценках. Ну и что? - часто говорила про себя Светлана, восклицая хором с остальными: "Ах, какой пассаж!" И - наоборот...
Светка, ну что ты ломаешься? - убеждал ее отец. - Лучшего все равно не найдешь. Упустишь счастье - не поймаешь...
Это точно, - сказала она тогда. - В конце концов, что я теряю?
Она действительно не потеряла ничего.
Бедный папка, любимый ты мой, ты просто устал, ты вымотался весь, тебя допекли безденежье и безнадежность - а тут подвернулся случай хотя бы дочь упрятать под теплую крышу. Да, и дом, и тепло, и надежные стены... но зачем называть это счастьем? Это лишь отсутствие неудобств, долина меж двух перевалов. Правда, люди и живут-то в основном в долинах...
Как ты там, папка? Здоров ли? Три месяца, как вошел в порт "Ривольт", привезя целую пачку писем. Когда ждать следующих? Или уже, наконец - сам? Вернулся же Брезар - а он отплыл позже. Правда, и путь его был короче...
- ...просто невозможно видеть, дорогая, как очаровательны бывают эти щенки, беспородные тварюшки, и как Юкка понимает, что согрешила, прячет глаза - а из побега вернулась с такой мордой, с такими глазами, что хотелось ей сказать: "Съешь лимон!" - так вот, щенки просто очаровательные, о-ча-ро-вательные! И теперь проблема...
Одни у нас проблемы, мрачно подумала Светлана, ладно, вы щенков утопите, чтобы не мучились от своей беспородности, а меня куда денете? Самой, что ли, утопиться? Как бы славненько было...
Она вдруг - что-то подбросило ее - вскочила и оказалась у окна, рядом с Констанс - щека к щеке. У подъезда разворачивалась чужая карета, лошади ржали, а двое полицейских, придерживая под локти, вели осторожно - Сайруса! Чужой черный плащ был на нем, и чужая рука в перчатке показалась из окна кареты, махнула и исчезла.
Тонкий, немощный, почти предсмертный взмах.
И одновременно, как бы дан был сигнал этим взмахом - долетел растертый дистанцией гром, его отголоски, и снова гром, однократный, упругий. Задребезжали стекла.
- Странно, - сказала Констанс. - Они никогда не дружили.
Светлана разжала руку. На портьере там, где она держала, остались резкие морщины. Оттолкнувшись от подоконника, она понеслась к двери, по лестнице вниз, вниз... Сайрус шел ей навстречу, шел почти сам, живой, грязный, злой.
- Сай... рус!..
- Только не трогай меня! - испуганно. - У меня... - скривился на один бок, прижал ладонь к груди.
- Ребра у него поломаны, мэм, - прогудел один из полицейских. - Доктор приедет сейчас, а пока - не найдется ли у вас капельки бренди? Бренди - лучшее, что придумано для того, чтобы снять боль и успокоиться...
Вся прислуга уже высыпала в холл, даже поварята, и стояла неподвижно в почтительном отдалении. И Сайрус стоял, окруженный ими, большой и темный, и Светлана вдруг почувствовала страшный запах моря, запах обнажившегося морского дна, исходящий от него, и обернулась в отчаянии.
- Бенни! Ты слышал, что сказал сержант?! Бренди, мигом! И бокал! - она почти визжала.
- Если мне будет позволено... - возникла ниоткуда Мэй.
- Да, Мэй? Что?
- Я могу помочь хозяину. Пока приедет доктор...
- Говори. И делай. Делай же...
- Пусть все лишние уйдут. Люси, широких бинтов - побольше.
Она поставила перед Сайрусом стул, простой деревянный стул с прямой низкой спинкой. Взяла его за руки, показала, как опереться и как стоять. Тут подоспел Бенни с бутылкой и бокалом, и Светлана из своих рук выпоила ему полпинты неразбавленного. Бутылку она, не глядя, сунула констеблю. Тем временем Мэй сняла с Сайруса рубашку, и Светлана чуть не закричала: на ребрах багровели страшные кровоподтеки, местами запеклась черная корка. Мэй бестрепетно бегала пальцами по всему этому, и Сайрус вздрагивал, как нервная лошадь.
- Дышите, милорд. Ровно и не слишком глубоко...
Дышать, наверное, было трудно, но бренди уже начало оказывать свое благотворное действие: Сайрус чуть расслабился, переступил с ноги на ногу; на левой, незадетой щеке появился румянец.
- Могло быть хуже, милорд, - сказала наконец Мэй. - Теперь выдохните и старайтесь дышать животом.
Она быстро и ловко перебинтовала его от подмышек до талии, помогла надеть мягкий пуловер, на плечи набросила теплый халат.
- Теперь, милорд, можно и в кресло. Лежать вам пока нельзя...
- Спасибо, Мэй, - негромко сказал Сайрус.
- Я тебя провожу, - сказала незаметная до сих пор Констанс. - А ты, дорогая, распорядись здесь, - бросила она Светлане.
- Да, конечно...
Надо еще что-то делать, да? Она стояла, вдруг разом перестав что-либо понимать...
- Миледи, - констебль с рукой под козырек, седоватые усы. - Имеем честь откланяться...
- Постойте, не уходите... - она прижала пальцы к вискам. - Я, извините, так напугалась, что... Почему это все? Что произошло?
- Ваш муж тонул, миледи. Его вытащил из воды какой-то школьник. Лорд отправил мальчика с важным поручением, но он, думаю, зайдет и сюда, поскольку у него бумаги лорда.
- Тонул? - Светлана покачала головой. - Этого не может быть. Мой муж плавает, как рыба.
- Возможно, миледи. Но предварительно он был избит и брошен с борта крейсера "Дефендер".
- Что? Как это может?..
- На крейсере мятеж, миледи. И, боюсь, вам не мешало бы до прояснения ситуации перебраться куда-нибудь за город.
- Так это что - пираты?
- Хуже пиратов, миледи. Похоже, что это бредуны. [В Мерриленде их называли "кейджибер" или "кейфджибер", что означает "болтающий под кейфом", "бормочущий спьяну", "стукнутый". Палладийцы создали кальку: "бредун". Этим словом мы и будем пользоваться. (Здесь и далее прим. авт.)]
- Извините - кто?
- Бредуны. О, миледи, если вы о них не знаете, то лучше и не знать. Однако воспользуйтесь моим советом - уезжайте. Сержант Райт, всегда к вашим услугам, миледи.
- Да, сержант, видимо... впрочем, не знаю. Спасибо вам, спасибо...
Дать ему что-нибудь? Нет, не то. Но что-то же нужно сделать... Деньги? Ни в коем случае. На память?.. Бренди?..
- Вы, наверное, голодны...
- Что вы, миледи, еще утро.
- Это ничего не значит. Бенни!
Но опытный Бенни уже и сам скользил сюда с плетеной корзинкой, прикрытой салфеткой, и из-под салфетки остро выступали горлышки бутылок.
- Несу, хозяйка...
Дом качнуло. Наверху лопнули стекла. С грохотом обрушился тяжелый портрет на лестнице.
- Прощайте, миледи, - откозырял сержант Райт. - Надеюсь, вам никогда больше не потребуется наша помощь... Дуглас!
Он повернулся и быстрым шагом направился к двери. Его напарник, прихватив корзинку, по-армейски щелкнул каблуками и последовал за сержантом. Коллинз, привратник, запер за ними дверь.
Лишь короткий миг Светлана мешкала - забежать в комнату к мужу. Избитому, чудом избежавшему смерти... Но ноги сами вынесли ее на третий этаж, теперь по коридору налево, еще раз налево - и винтовая лестница в башню.
На смотровой площадке уже кто-то был, и Светлана поняла это за секунду до того, как увидела широкую спину, обтянутую серым твидом. Мужчина обернулся - почему-то испуганно. Это был Лоуэлл. В руке его чернел большой морской бинокль. Молча, не говоря ни слова, он протянул бинокль Светлане и отодвинулся в сторону, как бы освобождая ей место для наблюдения - хотя у перил могло поместиться пятеро в ряд. Светлана приняла бинокль, но к глазам его не поднесла - смотрела поверх. Смотрела и не могла поверить себе.
К моменту, когда перед ним оказался действительно что-то решающий человек, Глеб успел раскалиться добела. Три раза ему уже пришлось рассказать в подробностях, кто он такой и почему оказался в ранний час на Приморском бульваре, и как увидел лорда Стэблфорда, и что лорд сказал ему - слово в слово... И вот, наконец, цель достигнута: этот не отправит его в "комнату восемнадцатую на третьем этаже"... чтоб им провалиться всем вместе и каждому в отдельности.
Полковник Вильямс, представился ему этот человек, но одет он был в штатское платье: пиджачную пару прекрасного шитья и из материала, какого Глеб в жизни не видел: гладкого, серебристо-серого с легким бирюзовым оттенком. В складках оттенок проступал отчетливее. Было полковнику на вид лет пятьдесят, и лицо его, острое, обветренное, не по сезону загорелое, внушало уважение и доверие. Черные пристальные глаза глядели спокойно и умно. Но было в этом лице что-то еще, что пряталось до худших времен...
- Понятно, мой друг, - сказал полковник, дослушав до конца. - Что ж, это заслуживает того, чтобы отправить офицера для проверки сообщения - и не потому, что мы не доверяем тебе или, не дай Бог, лорду, а лишь потому, что события такого масштаба и такого накала страстей почти всегда неверно воспринимаются свидетелями и участниками их. Проверки, даже сопряженные с огромным риском, необходимы.
Глеб почувствовал, что у него спирает дыхание. Он, именно он сам должен отправиться на мятежный крейсер в качестве парламентера. И...
- Скажи-ка, дружок, - продолжал полковник, - а не сын ли ты Бориса Ивановича Марина?
- Что? - не ожидал такого поворота разговора Глеб. - То есть... да, конечно.
- Я всей душой сочувствую тебе. Это был великий человек, и гибель его - огромный удар для... для многих. Как же ты намерен жить теперь?
Глеб ответил не сразу. Но ответил.
- Мне восемнадцать лет, - сказал он. - В Палладии в восемнадцать уже можно иметь первый офицерский чин. У меня отличный диплом одной из лучших школ Острова. Я люблю работать. Надеюсь, что через три года у меня будет достаточно средств, чтобы продолжить образование.
- И кем же ты намереваешься стать?
- Картографом, сэр.
- Значит - по стопам отца?
- Именно так, сэр.
- Понятно. Но это, так сказать, отдаленная перспектива. Где ты намерен, скажем, ночевать сегодня?
- Сниму комнату, сэр. На первое время деньги у меня есть.
- Это хорошо... но... Ладно, сделаем так: если тебя подопрет по-настоящему и не к кому будет обратиться, найдешь в Коммерческой гавани трактирчик "Белый тигр". Содержит его папаша Стив, одноглазый пират. Скажешь ему, что ты пришел к белому тигру от черного. Черный - это я. Легко запомнить. Там тебе будет и койка, и еда, и работа, и помощь - все, что понадобится.
- Какая помощь?
- Любая. Но, повторяю, это - на крайний случай. Когда больше некуда будет пойти. Кстати, ты не голоден?
- Сэр? Но ведь...
- Мятеж? Он подождет, - и усмехнулся. - Шучу. Просто мои люди еще не прибыли. И вообще - стоит ли суетиться? Раз уж мятеж начался - он начался. Затягивание времени только в нашу пользу. Да, забери вот это, - полковник протянул Глебу бумажник. - Вернешь лорду сам. Кстати, советую тебе познакомиться с этим человеком. Капитан может многое.
- Сэр, я могу обратиться с просьбой?
- А почему так торжественно?
- Не знаю... Сэр, я хотел бы принять участие в разведке на крейсер.
Полковник потрогал подбородок.
- Это было бы справедливо, дружок, - сказал он. - Но это дело для профессионалов. Нам с тобой, несчастным аматерам, рассчитывать особо не на что. Впрочем, я боюсь, что это не последний мятеж в твоей жизни.
- Но чего же хотят мятежники?
- Именно эти - еще не знаю. Как правило, последние годы они недовольны жизнью вообще и правительством в частности. Но бывают и причины куда более скромные. Скажем, трехдневные беспорядки в гарнизоне острова Каверинг произошли из-за плохого кока и садиста-сержанта...
В дверь коротко постучали, и вошел пожилой лысый лейтенант с седой бородкой.
- Они выкинули флаг мятежа, господин полковник, - задыхаясь, сказал он. - И передали семафором вот это. - В руке его дрожал сложенный пополам лист бумаги.
Полковник развернул его - бумага захрустела, - пробежал глазами текст. Потом прочел еще раз и еще. Задумчиво перевел взгляд на лейтенанта.
- Комендант знает это, мистер Пэтт?
- Разумеется, сэр.
- Похоже на то, что эту похлебку нам придется есть вязальной спицей... - он поморщился. - Что у нас есть, мистер Пэтт?
- От вашего имени я распорядился доставить триста винтовок Янсена и шестьдесят ящиков патронов. Когда крейсер откроет огонь, многие мужчины придут сюда. Им нужно будет дать оружие.
- Этого мало...
- Другого нет, вы знаете это, сэр.
- Вы не поняли меня, мистер Пэтт. Винтовки - мера против возможного десанта и бунта в предместьях. Но не против военного корабля.
- Вы правы, сэр. Но, боюсь, у нас нет ни малейшей возможности нанести урон военному кораблю. По крайней мере, днем.
- А ночью?
- Ночью можно будет попробовать взять корабль на абордаж со шлюпок, сэр. Аналогично бою в Форт-Соммерсе, сэр, в тысяча девятьсот первом году. Тогда палладийские фрегаты "Гектор" и "Аякс"...
- Помню. Итак, если на крейсере около шестисот человек команда, а для успешного боя требуется трехкратное преимущество, то понадобится лодок...
- Этого я не учел, сэр. Да, это нереально.
- Господин полковник! - голос Глеба вдруг зазвенел. - Если мы заговорили о компании девятьсот первого года, то разрешите мне напомнить обстоятельства гибели эскадры адмирала Меллоуза. Четыре корабля ее заперли в порт Хлебный - и все они были уничтожены в одну ночь с помощью обычных рыбацких лодок, груженных селитрой с жиром. Был штиль и туман...
- Вряд ли мы дождемся штиля и тумана. Здесь не Жемчужное море...
- Это так, сэр. Но у причала я видел паровые катера.
Полковник и лейтенант переглянулись.
- Это интересная мысль, сэр, - медленно сказал лейтенант Пэтт.
- Интересная она или нет, - сказал полковник, как-то иначе глядя на Глеба, - но она прозвучала... Ты молодец, сынок. Твой отец мог бы гордиться тобой. Мистер Пэтт, займитесь этим вплотную. До вечера все должно быть готово. Вы знаете, кого привлечь.
- Разумеется, сэр.
Он повернулся и вышел - мешковатый, неуклюжий, покачивающийся, короткий и толстый.
- А теперь, сынок, извини, - сказал полковник, - но мне следует делать мое дело. Не знаю, каковы твои планы: я посоветовал бы тебе нанести визит лорду Стэблфорду. Потом, если хочешь, можешь вернуться сюда. По крайней мере, винтовку ты здесь получишь. И мой тебе совет: если начнется стрельба, не беги на выстрелы. Договорились? Ну, спасибо тебе, - и он протянул Глебу руку.
- За что, сэр? - пожал плечами Глеб. - Сообщение мое запоздало... да и сделать, я вижу, ничего нельзя.
- Не суди поспешно, - усмехнулся полковник. - В истории Транквилиума удался всего один мятеж - позже его назвали Свержением. Ты знаешь, где живет капитан?
- Нет, сэр.
- Айрис-Хилл, рядом с почтовой станцией. Иди. Думаю, мы еще встретимся - и не один раз.
Глеб повернулся, чтобы уйти - и, пока разворачивался, успел увидеть, как меняется выражение лица полковника. Полковник смотрел уже мимо него, и - будто бы в огонь.
Там, где аллея выходила на проспект, Глеба застал первый выстрел орудия крейсера. Но в тот момент он не понял природы этого упруго-раскатистого грома.
У красно-белого столба стоял всего один экипаж: легкий кабриолет на тонких колесах, запряженный мышастой кобылой. За кучера сидел мальчишка лет тринадцати в пыльном котелке.
- Эй, кэбби! - махнул рукой Глеб. - На Айрис-Хилл.
- Шиллинг два пенса, - не моргнув глазом, назвал цену мальчишка.
- Я же не говорю: туда и обратно, - возразил Глеб. - Шесть пенсов, красная цена.
- Тогда шиллинг четыре, - мальчишка отвернулся и стал изучать панораму проспекта.
- Ты сошел с ума?
- А за меньшее никто не повезет, так-то. Чего туда возить? Тама все на своих катаются, значится - пустым возвертаться. Ищи дураков, во-он их сколь собралось, - мальчишка кивнул на пустую стоянку.
- А, дьявол... Ладно, поехали.
- Денежки вперед, господин ученик.
- Ну, это уж... - задохнулся Глеб.
Однако тронулись. Кобыла шла легкой рысью, гуттаперчевые шины производили звук, удивительно похожий на шорох расшиваемой форштевнем воды.
- Поверху ехать или понизу, а?
- Так, чтобы быстрее, - прошипел Глеб.
- Значится, поверху. Не люблю я поверху, скуучно...
- А я тебя не песни петь нанял.
Мальчишка молча свернул на Парк-авеню - и это их спасло.
Парк-авеню можно было пересечь от края до края, так и не поняв, что находишься в городе. По обе стороны дороги за широкими, выложенными светлой плиткой тротуарами начинался ухоженный лес, изредка прорезываемый аллеями. Пожалуй, лишь стоящие у дороги почтовые ящики с известными многим фамилиями да изредка проступающие где-то меж стволами неясные постройки, которые вполне могли оказаться и миражем, обманом зрения, свидетельствовали: здесь живут, и живут хорошо. Несколько раз открывалось вдруг что-то странное и прекрасное: то висячий белый балкон, то поросшая мхом стена из дикого камня, то мраморная статуя - одна среди деревьев... И дважды выплывали как бы из ничего, из ниоткуда ведущие и в никуда уходящие каменные лестницы справа и слева: та, что уходила вверх, - темная, почти черная, диабазовая, а та, что вниз, к старому городу, к порту, к морю, - бело-розовая, мраморная. Движение здесь было редким: несколько карет и колясок навстречу - и солдатик в синем мундире ополченческой кавалерии, верхами обогнавший их. Это было до моста, а потом начался мост.
О, мост через реку Шейди - это гордость меррилендских инженеров на много лет вперед. И в Старом мире немного найдется равных ему - не размерами, по красотой. Его не сравнить, конечно, с мостами Нового Петербурга, особенно с Солнечной Аркой через Баян - но там совсем другая красота. Здесь же - предельный лаконизм и строгость форм, и лишь одно излишество позволили себе строители: пригласили скульптора, чтобы высек барельефы первых президентов: Робинса и Броди. Да на середине пролета, там, где тросы почти касались настила, устроен был полукруглый балкон, с которого открывался великолепный вид на долину Шейди, нижний город, порт...
- Стой! - крикнул Глеб. Но и без его окрика мальчишка натянул вожжи...
Отсюда было видно все. "Дефендер", держась меньше чем в полумиле от берега, шел в сторону Коммерческой гавани под стакселями, брамселями и гаф-триселем. Внезапно два столба белого дыма вырвались из портов орудийного каземата - косо вверх - и две белые линии стали вычерчиваться на синем небесноморском фоне. Достигнув немалой высоты, они приостановились как бы в раздумье, а потом весело и согласно ринулись, наращивая скорость, вниз, к городу, к кварталам, к крышам, к людям - и там, где они соприкоснулись с землей и с тем, что на земле стояло, блеснул грязный огонь и вспухли, как бы вывернувшись наизнанку из самих себя, тучи дыма. Из туч медленно выплыли какие-то обломки и лоскуты и надолго повисли. Потом донесся плотный сдвоенный грохот. А через секунду из расползшейся тучи вырос столб белого пламени, доставший до неба...
Мальчишка визжал, крутя кнутом над головой, и кабриолет несся так, что ветер набивался в рот и нос и не давал выдохнуть. Глеб до судороги вцепился в сиденье, чтобы не вылететь - а мост качался, и качался, и качался...
Да, сверху это было почти красиво. Крейсер - в бинокль был виден красный флаг на мачте, и Лоуэлл объяснил, что это флаг мятежа, - крейсер плавно скользил по глади залива, подгоняемый свежим кухулином, легко разворачивался оверштаг и скользил обратно - и время от времени выплескивал из одного или двух орудий струи дыма, расползавшиеся красивыми клубами, после чего в городе еще что-то рушилось, взрывалось или вспыхивало пожаром. Пылали пакгаузы порта, черный дым стелился над водой. Потом Светлана увидела, как вдали, в стороне доков, возникло какое-то движение. Но лишь через полчаса стало ясно, что это такое.
Едва полз, жидко дымя кургузой трубой, плоский, похожий на утюжок пароходик. С крейсера вряд ли видели его из-за дыма горящих пакгаузов...
Никто в этот час не знал о мятеже больше того, что знал капитан канонерской лодки "Блокхед" Майкл Абрахамс. Ему сообщил племянник, морской кадет, сбежавший с мятежного корабля еще до того, как на его палубу ступил лорд Сайрус. Перепуганный насмерть увиденным и услышанным, мальчишка три часа вплавь добирался до дядюшки. Капитан Абрахамс выслушал его молча, а потом собрал всю свою стояночную команду: четверых пожилых мичманов. Выслушав неутешительные сообщения относительно стадии ремонта машин, согласно покивал и приказал разводить пары в единственном пригодном для этого котле. На одном котле и двух цилиндрах машины "Блокхед" мог дать три с половиной узла. Но хуже всего было то, что в погребах имелось лишь по две конические бомбы на каждое из двух орудий и по полукартузу пороха на каждую бомбу. Это значило, что стосорокафунтовые орудия канонерки могли сделать либо по одному выстрелу на дистанцию в полторы мили, либо по два на восемь кабельтовых. Ни комендант порта, ни полковник Вильямс не брали в расчет "Блокхед", поскольку были убеждены в его полной разобранности и безоружности. Как не знали они и того, что капитан Абрахамс потерял семью при налете пиратов на Пикси в пятьдесят девятом...
Это было почти нереально: пока там, за окнами, взбесившийся крейсер расстреливает беззащитный город, - сидеть, вытянув ноги, у низкого столика и, отказавшись от сигар, потягивать бергамотовый чай со сливками. Стекла вздрагивали от взрывов...
- В двенадцать лет я впервые прочел "Там, за Эриданом"... - лорд Сайрус уже освоился с новым способом разговаривать: почти не раскрывая рта и не шевеля губами: это было не слишком красиво, но понять его не составляло труда. - С тех пор имя вашего отца для меня свято. Как жаль, что он ушел в политику: весь мир потерял от этого, не только Палладия...