Кудряшов Кирилл Васильевич
Черное Безмолвие

Lib.ru/Фантастика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
  • Комментарии: 14, последний от 18/07/2013.
  • © Copyright Кудряшов Кирилл Васильевич (kudryshov@sombra.ru)
  • Обновлено: 12/04/2006. 298k. Статистика.
  • Глава: Фантастика
    • Оценка: 5.29*34  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Ядерная ночь. Мир, погруженный в Черное Безмолвие. Царство странных мутированных тварей, наводящих ужас на жителей подземных городов. Среди выжженных лесов и засыпанных черным снегом развалин можно встретить немногих. Это бегуны - люди, черпающие в радиации силу многократно превосходящую человеческую. Люди, о которых рассказывают легенды и которыми пугают детей. Люди ли они вообще?…
    •   Глава 1
      
      Грузовик надсадно ревет, перебираясь через очередной снежный занос. Впрочем, назвать снегом это темное нечто, скрипящее под колесами моего ЗИЛа - значит сильно приукрасить этот затянувшийся ночной кошмар. Быть может, даже превратить его в сказку... Сумрак вокруг меня кажется живым, обволакивающим мою машину, и даже мощные фары не способны заставить его отступить. А ведь по часам чуть больше полудня.... Мне не привыкать - вечная ночь давно стала для меня обычным явлением, а вот мой юный спутник, проведший, наверное, большую часть своей жизни в ярко освещенном бункере, со страхом выглядывает из окна.
      Никогда не поверю, что он ни разу не выбирался на поверхность. Не поверю, что он не знал, в какой цвет окрасила война когда-то голубое небо. Не поверю, и все тут - даже в подземные "муравейники" доходят вести о том, каково живется здесь, на поверхности.
      Но, Боже мой, до чего он испуган.
      - Парень, - окликаю его я, чтобы хоть как-то развеять молчание, - сколько тебе лет?
      Кажется, он даже не сразу понимает вопрос - на его лице смесь страха и любопытства, однако, первого все же больше.
      - Что вы спросили? - говорит он, наконец.
      - Сколько тебе лет? - повторяю я свой вопрос.
      - Двадцать, - немного подумав, говорит он. Гадает, зачем я спрашиваю его, или и в самом деле с трудом вспоминает, сколько зим прошло с его рождения. Календарных зим, разумеется. Этой черной зиме не видно конца и края.
      - И ты умеешь делать бомбы?
      - Умею, - с гордостью говорит он, и лицо его светлеет. - Я был лучшим в классе.
      - Ты знаешь, что тебя ждет? - неподходящая тема для невинного разговора, но я не могу не спросить. В самом деле, интересно, осознают ли оружейники, с чем им предстоит столкнуться? Понимают ли, что вся их оставшаяся жизнь пройдет близ ядерных бомб и, как следствие, при повышенном радиационном фоне. Отдают ли себе отчет в том, что сотворит с ними радиация?
      - Догадываюсь, - говорит он, мрачнея, но тут же вновь улыбается. - А вдруг я окажусь бегуном, как и вы?
      Мне хочется рассмеяться от его нелепой надежды, но смех почему-то застревает в горле. Грех смеяться над больными людьми.
      - Нас мало, - говорю я. - Очень мало. Я сама знаю в городе лишь четверых бегунов.
      - А в других городах? - спрашивает он.
      - Не знаю. Не была. Иногда мне кажется, что мы - последний город в этом мире.
      - Я так не думаю, - говорит он, одной этой фразой тут же выдавая себя как "подземного" интеллигента. - Должны же быть и другие. Ведь кто-то же продолжает воевать.
      - Я знаю только одно, - решительно говорю я, - американцы продолжают нас бомбить, а мы продолжаем бомбить их. Все! На этом мои знания о мире обрываются, да и твои, мне кажется, тоже. Связи нет - кругом магнитные поля. Отправиться в другой город могли бы, пожалуй, лишь безумцы да бегуны, среди которых, между прочим, безумцев нет. Поэтому мы и сидим здесь, продолжая отстреливаться в меру своих сил и отбивать их ракетные атаки. Для нас другого мира нет! Кстати, если бы тыл бегуном, то уже ощутил бы это. Здесь, в машине, радиационный фон уже гораздо выше, чем под землей.
      Он умолкает, и я понимаю, что сболтнула лишнего. Зря. Парень неглупый - по морде его вижу, и может далеко пойти. Кто знает, быть может, именно он изобретет что-то, что поможет пробить их противоракетную оборону. Быть может, именно он положит конец войне...
      Перемахнув через очередной снежный холм, скрывающий под собой развалины какого-то здания, я признаюсь себе, что в окончание войны я верю даже меньше, чем в то, что однажды мы установим связь с другим городом, также продолжающим воевать.
      Небо над нами вдруг словно раскалывается пополам от сильного грохота, заставив моего спутника вздрогнуть и покрепче вцепиться потными руками в дверную ручку.
      - Что это? - спрашивает он, - бомба?
      - Всего лишь гром, - говорю я. - Не вглядывайся в тучи, молний ты все равно не увидишь, слишком толстый слой пыли. Но грозы сейчас бывают очень часто. Ты что, никогда не слышал?
      - Вы же знаете, я жил в бункере. Там с трудом слышен взрыв, не говоря уже о простой грозе.
      - Знаю, - я вздыхаю, вспоминая о сыне, живущем в таких же подземных катакомбах, как и этот парнишка. И он словно угадывает мои мысли.
      - У вас есть дети?
      - Да, - с неохотой отвечаю я. - Сын. Коля. Живет в восьмом бункере.
      - Где это?
      - Там, - я неопределенно машу рукой куда-то на юго-запад, и парнишка понимает меня, несмотря на то, что мой голос тонет в громогласном рокоте неба.
      Какое-то время мы едем молча. Оба понимаем, что невольно задели чувства друг друга, и напряженно думаем, о чем бы поговорить еще. Точнее, думает он, а я - лишь наблюдаю за дорогой. То есть за пространством перед капотом моего грузовика, так как от дорог не осталось и следа еще в первый год войны, когда и были построены бункеры.
      С неба начинает сыпать снег. Настоящий белый снег, а не та черная труха, к которой я успела привыкнуть. Пожалуй, впервые за последние два месяца я вижу белый снег... Логично, ведь вот уже неделю, как над нами не рвались бомбы. Пыль и гарь осела, и вот вам результат. Белый снег... И если для меня он просто редкое явление, то для моего спутника и вовсе вселенское чудо.
      - Смотрите! - радостно кричит он, указывая вперед за невозможностью охватить взмахом руки в тесной кабине все пространство вокруг, одарившее нас, пусть на короткий миг, настоящим снегом. Таким, какой был до войны. - Снег! Снег! Настоящий снег!
      - Как на картинках, да? - спрашиваю я, ощущая гордость за то, что я живу на поверхности, а не отсиживаюсь в стальных бункерах, ожидая окончания войны. Ну, если быть точнее, то живу я все же в заводском бункере, а на поверхности работаю, но... Все равно этот черный мир - мой, а его - спрятан глубоко под землей, под толщей бетона и свинцовых листов.
      - Не издевайтесь, - парень вдруг становится серьезным. - Я еще помню снег. Я много раз играл в снежки, еще когда ходил в школу. Давно... До Дня Первой Атаки.
      - И не думала даже, - честно отвечаю я. - Я отнюдь не считаю тебя зеленым юнцом, который знает довоенную жизнь лишь по своим учебникам.
      Он умолкает, потупив взгляд в пол. И вновь молчание, нарушаемое лишь шорохом "дворников" по лобовому стеклу. Он думает, я слежу за дорогой.
      Впереди, на границе черной земли и белого воздуха, пропитанного снегом, мелькает едва различимая белая точка. Нет, не белая, серебристая, иначе свет фар так не заиграл бы на ней. Чисто инстинктивно я выпрямлюсь в водительском кресле, готовясь к худшему - что-то неизведанное, посреди "черного безмолвия" вполне может оказаться опасным. В радиоактивном мире возможно все.
      Мы приближаемся, и точка увеличивается в размерах. Переводя свои глаза на инфракрасное зрение, я вижу, что это человек. Человек в защитном костюме, стоящий на моем пути и терпеливо ожидающий чего-то. Или кого-то? Быть может, меня?
      Мародеры? Скорее всего, хоть и трудно поверить в то, что они пасли меня от самого бункера. Прикидывая все "за" и "против", я прихожу к выводу, что я им, в принципе, не нужна. Мой фургон пуст, и даже в кабине нет ни грамма продовольствия или лекарств, за которыми обычно охотятся эти одичавшие люди. Вот только они об этом не знают, и, следуя принципу Наполеона, "Ввязаться в бой, а ж потом думать, что делать дальше", наверняка сначала убьют нас, а уж затем станут осматривать машину в поисках добычи.
      - Там человек? - спрашивает меня парнишка, словно никогда не видел людей.
      - Да, - отвечаю я.
      - Это плохо?
      - Возможно.
      Кратко и лаконично. К чему ему знать о том, сколько наших, заводских, погибли от рук таких вот, медленно дичающих существ, некогда бывших людьми. Не стану же я рассказывать ему, как год назад на завод не вернулась колонна, отправившаяся в леса за черноземом, наткнувшись на хорошо вооруженную банду мародеров. Или о том, как пал третий бункер, взятый отрядом из полутора сотен человек. Эти мрази сумели каким-то образом приручить свору диких собак, большинство из которых родилось уже после начала войны и потому имело страшные мутации. Приручили и содержали их, словно сами не испытывали перебоев с едой, а затем, осадив бункер, отказавшийся принять эту банду, подорвали вход и впустили свою голодную свору внутрь.
      Сумевший выбраться из бункера гонец прибыл к нам за сутки до финального сражения у "тройки". Мы спешно собрали крупный отряд, и, несмотря на то, что практически оставили завод без защиты, на полном ходу полетели к бункеру. На полном ходу... На той максимальной скорости, которая возможна, когда пробираешься по снегу на грузовиках с обмотанными цепями колесами и нескольких вездеходах - ядерная ракета, рухнувшая на ближайшую к нам воинскую часть, не пощадила ни одного находившегося там танка, а в более отдаленные части мы тогда вырваться не рискнули. На дорогу ушло около шести часов, и когда мы, вконец измотанные долгим броском, добрались до "тройки", спасать уже было некого.
      Впрочем, командующий завода и так хвалил нас за ту операцию - мы потеряли всего десятерых из нашей сотни, зато подчистую выкосили всех мародеров. Отбили бункер, оставшийся практически нетронутым - они и не собирались его грабить, как раз наоборот, планировали закрепиться в нем. Вот только не спасли никого - погибли все жители "тройки", челюсти голодных псов-мутантов не пощадили даже пятерых грудничков.... Совсем маленьких детей, у двоих из которых даже не было отклонений - большая редкость в Черном Безмолвии, как мы зовем теперь этот радиоактивный заснеженный мир.
      Я не помню, скольких в тот день убила я, совершенно забыв об обязанностях командира своей десятки. Увидев у входа в "тройку" собак, завершающих свое кровавое пиршество, я рванулась из кабины, не взяв с собой даже огнестрельного оружия.... Я ворвалась в бункер первой, рубя и круша все вокруг, думая лишь о том, что эти твари могли атаковать не "тройку", а "восьмерку", в которой жил мой Коля. А когда почувствовала, что слабею, то просто выбежала наверх, скользя по залитому кровью полу, и раздевшись догола, натерлась колючим радиоактивным снегом...
      А дальше - вновь багровая темнота ярости и жажды смерти. Должно быть, другие испытывали примерно те же чувства, что и я, потому что не ушел никто. Ни одна собака, и ни один человек, между которыми мы, собственно говоря, и не делали разницы.
      Человек впереди поднял руки кверху и замахал ими, видимо предлагая мне остановиться и поговорить. Предлагая... Выбора у меня все равно нет - если это мародеры, то уйти от них на моем ЗИЛу мне вряд ли удастся. На такой дороге нас можно догнать и пешком, на снегоступах, а у них наверняка есть и снегоходы.
      У них... Где же остальные? Не может же он быть один! Должно быть, скрываются где-то, поодаль. Черт возьми, в этой сумрачной пурге я не вижу ничего дальше пары сотен метров.
      Я останавливаюсь в десятке метров от фигуры в скафандре и, не выключая передачи, начинаю рыться в бардачке. Если со мной что и случится, пусть парень уберется отсюда. Пусть спасется хотя бы он. Быть может, ему удастся добраться до завода и сообщить нашим о том, что в этом районе работает крупная банда мародеров. Именно крупная! Если их мало и они плохо подготовлены к бою, то им просто не взять меня - одинокий бегун на открытом пространстве, ставящий перед собой одну-единственную цель - выжить в Черном Безмолвии, куда опаснее целого отряда солдат.
      - Бомбодел, - обращаюсь я к своему спутнику, - как тебя зовут?
      - Антон, - отвечает он.
      - Красивое имя, - я ободряюще улыбаюсь ему. - Но Бомбодел мне нравится больше. Тебе подходит это прозвище.
      - Зовите меня как угодно, - отвечает он. - Хоть горшком, лишь бы не в печку.
      Мой Бомбодел оказался начитанным - эти слова из какой-то сказки, вот только не помню, из какой именно. Это хорошо, быть может, искусство и литература все же выживут, когда умрут все воины и закончится эта чертова война.
      - Хорошо. Слушай меня очень внимательно. Во-первых, - я кладу ему на колени заряженный "Макарыч", вытащенный из бардачка, - вот тебе оружие. Если со мной что-нибудь случится... В общем, ты меня понял. Во-вторых, опять-таки, если начнется заварушка, то просто срывайся отсюда с места в галоп. Я задержу их, а ты - уходи, бомбоделы нам нужны, да и вообще, нет смысла погибать вдвоем. Завод там, - я машу рукой вперед. - Примерно в двух часах ходу начнутся внешние посты, да и патрули не дремлют, так что мимо не проедешь. Ты, кстати, машину-то водить умеешь?
      Он отрицательно мотает головой, а затем, подумав, все же кивает.
      - Я видел, как вы это делаете. Справлюсь.
      Умный бомбодел, черт его дери.
      - Молодец. Ну я пошла.
      - А оружие? - спрашивает он, хватая меня за рукав. - Вам ведь нужно оружие! И защитный костюм! Там ведь рентген пятнадцать!
      Я смеюсь, абсолютно искренне и радостно. Он слышал лишь легенды о бегунах, но абсолютно не представляет, какие они в реальности.
      - Костюм, милый мой, это для тебя! - говорю я, кивая назад, где за сиденьями скрывается увесистый мешок. - На всякий случай. А мне он даже вреден. А оружие... тебе оно нужнее, чем мне, а второго пистолета у меня нет. Ничего, добуду снаружи, если этот тип окажется не один или рискнет напасть.
      Я рывком распахиваю дверь, и в кабину тут же врывается волна холодного воздуха, приносящая с собой рой маленьких снежинок. Совершенно некстати мне вспоминается, как в детстве я радовалась первому снегу... Как ловила на свою маленькую ладошку невесомые снежинки и слизывала их, ощущая приятный холодок на языке. Тридцать пять лет назад... В годы, когда я считала, что дедушка Ленин жил, жив и будет жить, что Советский Союз так и останется единым и нерушимым, и что ядерное оружие, в избытке "ковавшееся" на наших заводах - всего лишь сдерживающий фактор, и что оно никогда не будет использовано. Впрочем, в детстве я и знать не знала таких слов, как "сдерживающий фактор", и все мысли, что мелькают сейчас в моей голове, укладывались во всего одну строчку из песенки. "Пусть всегда будет солнце..."
      Уже много позже, лет через пятнадцать после тех памятных снежинок на моем языке, я узнала и другую песенку:
      
      В глубокой шахте, который год,
      Таится чудище - змей!
      Стальные нервы, стальная плоть,
      Стальная хватка когтей.
      Он копит силы, лениво ждет,
      Направив в небо радар.
      Одна ошибка, случайный взлет,
      И неизбежен удар!
      
      А еще десять лет спустя я узнала, что удар и в самом деле неизбежен. Был ли взлет первой ядерной ракеты случайным - я не знаю, но песня сбылась на все сто...
      Все, во что ты навеки влюблен
      Уничтожит разом,
      Тысячеглавый убийца-дракон.
      Должен быть повержен он...
      
      Я встряхиваю головой, отгоняя навязчивые строки и воспоминания из детства. Что со мной? Уж не вздумала ли вся жизнь промелькнуть перед моими глазами, словно перед... Нет, не стоит упоминать ее имя, не то накличешь беду. В конце концов, быть может, это всего лишь заблудившийся человек, отбившийся от своей колонны, или пришедший из бункера. Да и вообще, не из таких передряг выбиралась. Вспомнить хотя бы ту же бойню в "тройке" или то, как в лесу, на охоте, на меня напала стая волков.... Справимся.
      Поддавшись внезапному порыву, я вытягиваю вперед руку и, поймав на нее несколько снежинок, отправляю их в рот, наслаждаясь легким холодком, поселившимся на языке.
      Оборачиваюсь, чтобы последний раз взглянуть на моего Бомбодела. Моя задача - доставить его на завод, и я сделаю это, даже если придется лечь здесь костьми. И пускай Сырецкий сколько его душе угодно уверяет меня, что жизнь бегуна бесценна, и я не имею права рисковать собой. Жизнь - моя, и мне решать, что с ней делать. Сейчас я хочу спасти этого паренька. Спасти любой ценой. А вдруг правда он будет тем или одним из тех, кто прекратит войну? Или вдруг он сумеет пережить ее и настрогает пяток маленьких, здоровеньких детей, без третьего глаза и пятой конечности? Для меня дети - это что-то из области фантастики. У меня есть Коля, и слава Богу, что я родила его до войны. Теперь с полной уверенностью можно говорить, что родить нормального ребенка мне не светит.... Пусть радиация и не убивает нас, бегунов, по крайней мере так, как обычных людей, но все же оказывает определенное действие на организм. И мутаций в нашем роду будет несравненно больше, чем в роду обычного человека. В тысячи раз больше!
      - Удачи, Антон, - говорю я. - И да поможет тебе Бог.
      - И да поможет вам Бог, - словно эхо откликается он. - Вера - вот единственное, что у нас осталось.
      Я спрыгиваю на снег, захлопнув за собой обитую свинцом дверь грузовика, и тут же начинаю отчетливо ощущать, как в меня вонзаются сотни тысяч мельчайших гамма квантов. Радиация... То, что убивает меня, но в то же время дает мне силу. Я ощущаю, как мои шаги по неглубоким сугробам, наметенных на прочном насте, становятся все более легкими и воздушными. Я едва касаюсь ногами черного снега с белой россыпью свежих снежинок, направляюсь к одинокой фигуре в защитном костюме, больше напоминающем скафандр астронавта. Мои чувства обостряются, откликаясь на свежую порцию энергии, влитой в меня вездесущей радиацией. Я на секунду останавливаюсь, чтобы прислушаться к тишине Черного Безмолвия...
      Тишина не полная. Где-то вдалеке рокочет гром - гроза ушла к северу, прочь от развалин моего города, когда-то бывшего столицей Сибири. На юге испускает свой боевой клич сокол-мутант - мы, жители поверхности, без труда отличаем крик здорового сокола от крика мутировавшего - у последнего он более хриплый и каркающий. Должно быть, сказывается строение клюва, в котором пробиваются зубы. Впрочем, обычных соколов я не слышала уже давно - должно быть, повымерли все.
      Я прислушиваюсь еще глубже - так глубоко, чтобы расслышать дыхание стоящего в паре метров от меня человека. Я не могу видеть его лица за отражающим свет фар стеклом шлема, поэтому не могу ничего сказать о нем - бегают ли в испуге его глаза, или, быть может, его губы сложились в холодную улыбку.... Но я слышу его дыхание. Неглубокое и частое. Просто устал или боится меня? Волнуется? Скорее всего.
      Я ухожу в мир слухового восприятия еще глубже, пытаясь различить дыхание других. Тех, кто, возможно, залег рядом с ним в снегу, в засаде. Ничего. Вернее, никого.
      Я делаю еще пару шагов к нему и поднимаю руку, приветствуя его. Он повторяет мой жест.
      - Кто вы? - говорю я.
      - Капитан Арсентьев, взвод охраны "пятерки".
      Пятый бункер. Расположен несколько севернее завода, почти на самой окраине того, что когда-то было городом. От завода всего километра четыре, поэтому "пятерка" всегда считала себя в наибольшей безопасности, чем все остальные. Хотя безопасность "пятерки" была весьма сомнительной. Да, в любой момент мы могли защитить их от мародеров или помочь чем-то еще, но и им же больше других доставалось от постоянных ракетных атак Штатов. И вообще, бомбили-то нас, завод, поэтому когда однажды наша система ПРО не пристреляется вовремя и пропустит ракету, "пятерка", скорее всего, канет в небытие вместе с нами.
      - Ирина Печерская. Отряд снабжения завода, - представилась я. Все уже давно привыкли употреблять вместо "Завода Ядерного оружия" просто "Завод". Все равно других заводов поблизости не было. Не было вообще. - Можно просто Ира, капитан. И мне было бы проще, если бы знала ваше имя.
      - Виктор, - он кивает, словно бы в знак благодарности за то, что мы с ним можем обойтись без излишнего официоза. Однако в его по-прежнему сбитом дыхании я не улавливаю ноток спокойствия. Он напряжен. Волнуется... Жаль, я не вижу его лица.
      - Как вы тут очутились, - спрашиваю я.
      - Быть может, продолжим в машине? - предлагает он, неуклюже кивая своим стеклянным шлемом на мой грузовик. - Вы ведь не одеты.
      Разумеется, он беспокоится не о том, что я могу замерзнуть на холодном ветру в своей легкой джинсовой куртке и десяток раз перештопанных кроссовках на босу ногу. По меркам нынешнего мира это мелочь. А вот то, что я стою в снегопад без антирадиационного костюма - может взволновать кого угодно. Двадцать минут на открытом воздухе, без защиты обитой свинцом кабины грузовика, и легкая форма лучевой болезни обеспечена... Сегодня, хоть снег чистый - я ощущаю это на том же уровне, на каком слышу дыхание моего собеседника. А вот попадешь под черный снегопад сразу после ракетной атаки - за час есть все шансы словить дозу под пятьсот-шестьсот рентген. Смертельную дозу для обычного человека... Бегуны могут восстановиться даже после трех-четырех тысяч рентген - пара килограммов сырого мяса или молока - и действие радиации проходит само, нанося лишь незначительный вред. Остаточную активность организма мы выводим спиртом. Древесным, слабой очистки.... Пожалуй, единственный плюс войны в том, что русские прекратили пить! Нет пшеницы, нет подобающего оборудования, так что завод может гнать лишь дешевый технический спирт, от которого косеют на третьем глотке самые ядреные алкоголики. Должно быть, спирт чем-то схож с радиацией, раз не причиняет вреда бегунам. Правда, и прилива сил от него не наступает, зато похмелье вполне реальное...
      - Не стоит беспокоиться обо мне, - говорю я, широко улыбаясь. - Здесь не такой уж высокий фон. Так что я предпочитаю вдумчиво побеседовать с вами, дабы узнать, кто вы такой, и либо подбросить вас до завода, куда я держу путь, либо убить здесь, на месте. Еще раз повторюсь, фон здесь не такой уж высокий, поэтому если есть желание, то можете снять скафандр и немного позагорать.
      Его дрожь я слышу даже через защитный костюм. Он напуган гораздо больше оставшегося в кабине Антона-Бомбодела, который вообще впервые выбрался на поверхность. Кажется, он соотнес, наконец, мою напускную беспечность с угрозой убить его и мою белозубую улыбку с бронзовым загаром на лице. Ядерным загаром. Я еще не видела ни одного человека с таким загаром, сохранившем себе зубы... Почему-то радиация первым делом действует именно на десны, заставляя зубы самостоятельно покидать рот...
      - Пожалуйста, не убивайте меня! - испуганно шепчет он, поворачиваясь, наконец, таким образом, чтобы свет фар не бил ему в лицо, и я могла его рассмотреть. - Выслушайте нас!
      Ого! Он определенно понял, с кем имеет дело. Бледен, словно фотонный отражатель "Першинга" - в сравнении с его лицом даже снег кажется сероватым. Хотя, быть может, так оно и есть. А вот кого это "ИХ" я должна выслушать? Дожидаться подкрепления я не собираюсь.
      Он медленно достает что-то из нагрудного кармана. Обычно в нем носят оружие... Его рука трясется от страха, поэтому получается у него достаточно паршивенько. Я неторопливо кладу руку на рукоять ножа, висящего на поясе. Его пистолет против моего охотничьего ножа... Силы не равны - у него просто нет шансов.
      - Пожалуйста, не убивайте меня! - повторяет он, и я вижу, как на его глаза наворачиваются слезы. Боже мой, до чего он боится!
      - Не стану, если вы немедленно передадите мне ваше оружие, и сложив руки за голову прошагаете под моим конвоем к машине, где нас встретит мой напарник.
      Его взгляд, на миг, избавляется от всеобъемлющего, почти священного страха передо мной. В нем появляется заинтересованность.
      - Он тоже бегун? - говорит он.
      - Нет, - коротко отвечаю я, жалея, что вообще заикнулась о Бомбоделе.
      - Жаль, - говорит он, и в этот миг, видимо, принимает решение. Должно быть, самое важное в его жизни, и уж точно самое последнее.
      Его рука резко вырывается из нагрудного кармана, но в ней зажат не пистолет, пользоваться которым в толстых свинцовых перчатках, кстати, практически невозможно. В его руке зажата сигнальная ракетница, и он, как и следовало ожидать, направляет ее не на меня, а вверх...
      За долю секунды, которая уходит у него на то, чтобы щелкнуть курком, я понимаю, как облажалась, и что уже поздно пытаться что-то менять. Вот, кто он... Не боец, не диверсант, и уж точно никакой не капитан из "пятерки". Фуражир, разведчик, которым не жаль пожертвовать. Аллигатор-альбинос, которого приносят в жертву, чтобы всем скопом накрыть крупную добычу. Его задача лишь подать сигнал о том, что в грузовике именно тот, кто нужен им, и готовиться к смерти. Интересно, он хотя бы будет сопротивляться?..
      Зеленая ракета разрезает небо пополам, взмывая ввысь. Ее видно издалека, даже в такой снегопад. Быть может, даже на заводе увидят эту вспышку и пошлют мобильный отряд на разведку. Вот только пока они дойдут, все будет уже кончено. Или я их, или они меня. Иного не дано.
      Ошалевшая от свободы ракета с радостным шипением уходит ввысь. Перпендикулярно ей по белой россыпи на черном насте, тоже шипя, но не от радости, а от ярости, бросаюсь вперед я, и несмотря на то, что все мои органы чувств нацелены сейчас на противника, а не на саму себя, что-то подсказывает мне, что я лечу быстрее ракеты.
      Отработанным до автоматизма движением я вырываю нож из ножен. Чуть искривленный охотничий нож, с которым мой отец ходил в леса задолго до войны. Нож, помнящий кровь волков, у которых еще не появились копыта, и мех белок, еще не ставших опаснее рыси.
      Я бросаюсь на Виктора, и проскальзываю у него под рукой, успев полоснуть ножом по тонкой свинцовой ткани кажущегося таким прочным защитного костюма. Раздается треск, совсем как от раздираемой сильными руками обычной ткани, а затем испуганный свистящий выдох, когда нож вспарывает моему противнику бок.
      Я торможу почти мгновенно, разворачиваюсь на месте, и с силой отталкиваюсь от наста, вновь бросаясь в атаку. На мгновение его взгляд встречается с моим, и в его глазах я читаю ужас и мольбу о пощаде. Пощады не будет! Не знаю, кого ты позвал сюда, но я порешу их всех вот этим самым ножом. За "тройку", за погибших друзей, за весь этот рухнувший мир!
      Удар-обманка в грудь, и он покупается на него, как подросток на школьной тренировке карате. Открывает голову, пропуская нацеленный в нее удар. И я бью, но не лезвием - со всего маху я врезаюсь в стекло шлема рукоятью ножа, кроша стекло на сотни мелких осколков, тут же впивающихся в его лицо.
      Он кричит от боли и падает на колени, пытаясь закрыть окровавленное лицо руками. Бормочет что-то бессвязное... Что ж, теперь я готова его выслушать. У него есть время на то, чтобы рассказать мне все как есть - кому он подал сигнал, и что им нужно от меня.
      Я замираю с ножом в руке в полуметре от него, занеся нож для удара. Даже будь у него оружие, в чем я лично сомневаюсь, он не усеет сделать и одного выстрела. Моя реакция сейчас быстрее пули...
      - Сколько их? - спрашиваю я, глядя на него сверху вниз.
      Он не понимает моего вопроса - лишь елозит по изуродованному лицу окровавленными руками.
      - Не убивайте меня... - бормочет он. - Не убивайте! Я не хотел! Мне приказали!
      - Сколько их? - я стараюсь, чтобы мой голос звучал как можно более сурово и безучастно, но мне это удается с трудом. Я уже слышу рев двигателей нескольких снегоходов в паре километров отсюда. Они будут здесь меньше чем через десять минут. Сколько снегоходов может быть у отряда мародеров? Два? Три? Пять? Десять?
      - Много! - выкрикивает Виктор, если его, конечно, в действительности зовут именно так. - Я не знаю точно!
      - Что им нужно от меня?! - в том, что именно от меня, я больше не сомневаюсь. Слишком явной была реакция этого ничтожества на то, что я бегун. А как он заинтересовался моим спутником, думая, что и он не обычный человек...
      - Я не знаю!
      Я бросаюсь вперед, срывая с него защитный костюм. Пусть подышит радиоактивным воздухом перед смертью. Пусть ощутит, как гамма кванты впиваются в его тело. Ловко орудую ножом, разрезая свинцовую ткань. Впрочем, видимо, недостаточно ловко, так как кое-где, вместе с костюмом, цепляю и его тело.
      Он воет от боли и страха и неуклюже размахивает руками, пытаясь отбиться от меня. Один раз ему все же удается задеть своей грязной рукой мне по лицу, и тогда я выворачиваю его локоть под прямым углом в обратную сторону. Вой становится громче, переходя в отчаянный визг.
      Обшариваю костюм. Так и есть, оружия ему с собой не дали. Зачем снабжать фуражира пистолетом, если ему все равно предстоит умереть, а оружие достанется мне. Логично, мать ихнюю.
      Из кабины ЗИЛа высовывается Бомбодел. Я вижу в его глазах вопрос, и не даю ему сказать ни слова.
      - У нас проблемы! - кричу я, перекрывая рокот работающего на холостом ходу грузовика. - Им нужна я, но и тебе они не дадут уйти. Когда они появятся и увидят меня, о тебе они, скорее всего, забудут - им будет не до того. Так что уезжай! Понял меня?!
      Он несколько раз кивает, демонстрируя мне, что осознал все в лучшем виде, и захлопывает дверцу. Жаль, но скорее всего ему не дадут уйти. Впрочем, я сделаю все от меня зависящее. Мне сказали доставить Бомбодела на завод, и я сделаю это.
      Рокот снегоходов становится ближе. Теперь за ним я различаю и шум двигателей нескольких грузовиков, или джипов. За мной идет целая армия! Снегоходы будут первыми, и будь я проклята, если к моменту появления грузовиков с основной массой бойцов, здесь останется кто-то живой.
      - Что им от меня нужно! - говорю, обращаясь к Виктору, пытающемуся устоять на четвереньках.
      - Я не знаю! - воет он в ответ. - Им нужен бегун, это все, что мне известно!
      Со всей силы я пинаю его ногой в лицо, чувствуя, как поддаются под моим ударом его зубы.
      - Откуда вы узнали мой маршрут?
      Он хнычет, закрывая рот ладонью, и я пинаю его снова. Удар приходится точно в правый глаз, превращая его в глубокую впадину.
      - Откуда вы узнали мой маршрут?!
      Теперь он может лишь завывать. Что ж, большего от него явно не добиться, да и, по большому счету, я знаю, все, что мне нужно. Где-то в высших эшелонах завода завелся предатель. Он-то и выдал мародерам, каким маршрутом двинусь я, забирая Бомбодела. Они хотят захватить бегуна, и, видимо, заставить его работать на них... Зачем - другой вопрос. Интересно еще, как они собираются заставить меня примкнуть к ним? К черту! Все равно этому не бывать!
      Виктор падает на снег бесформенной кучей. Информации с него больше не добиться, но это и не нужно. Он послужит для другой цели...
      Те, кто считает, что радиация не убивает бегунов, сильно ошибаются. Мы тоже подвластны губительному гамма-излучению, вот только несколько иначе, чем другие. Даже у обычного человека при воздействии мощного радиационного поля на короткий промежуток времени резко поднимается тонус. Его мышцы уже отслаиваются от кости, желудок уже переваривает поджелудочную железу, но человек не ощущает этого, находясь словно под действием наркотика. Энергия бьет из него через край... Все просто, под действием радиации, ионизирующей клетки живого существа, начинается массовое отторжение тканей. Организм не признает ионизированные клетки за свои и начинает лихорадочно уничтожать их, впитывая в себя их энергию, - отсюда и подъем сил. Вот только расплата за это слишком жестока...
      Бегуны менее восприимчивы к радиации. Наш организм тоже начинает отторгать сам себя, но гораздо медленнее, чем у обычного человека, и усвоение выделенной энергии идет достаточно быстро и полно. И главное - мы можем восстановиться после смертельной дозы всего за несколько часов - нужно лишь полноценное питание. Сырое мясо или молоко, клетки которого, словно строительный материал, "цементируют" наши собственные. Полезно мясо и во время действия гамма-квантов... В этом случае первыми страдают чужеродные клетки пищи, распадаясь и выделяя колоссальную энергию.
      Молоко или мясо... Молока я не видела уже года три, хотя первые два года войны многие ухитрялись держать в бункерах уцелевших коров, которых, впрочем, скоро стало попросту нечем кормить. А вот в мясе никогда не было недостатка, тем более что мой организм, пораженный радиацией, требует любого мяса! Главное, чтобы оно было сырым, и свежим! Именно поэтому о бегунах ходят легенды, одна страшнее другой.... И именно поэтому мой сын живет в "восьмерке", а не со мной...
      Нож врезается в шею Виктора, разрезая артерии. Фонтан крови бьет верх, и бардовые потеки тут же начинают расплываться на белом снегу. Еще слыша предсмертный хрип человека, я прижимаю его руки к земле, чтобы он, в конвульсиях, не закрыл ими разрезанное горло, и прикладываюсь губами к красному фонтану. Издалека, словно из другого мира, я слышу полный ужаса и отвращения вопль Бомбодела, которому в свете фар отчетливо видно, что я делаю. Ну и пусть! Всего несколько минут назад этот парень мечтал оказаться бегуном, как и я, воспринимая эту генетическую аномалию как спасение от радиации. Как возможность выживать в этом черном мире. Пусть знает!
      Иногда, возвращаясь на завод, мы слишком сильно поражены гамма-излучением. Нам нужно восстановиться, но мясо, даже самое жесткое - волчье или медвежье, всегда было дефицитом как в бункерах, так и у нас. И тогда мы вновь уходим за пределы внешних постов. Уходим на охоту, чтобы добыть себе свежего мяса, или, как это называем мы, клеточного материала. Иногда им становятся животные, иногда, гораздо реже, люди... Но мы никогда не едим своих! Иногда, когда я думаю о нас, бегунах, о нашем способе выживания в Черном Безмолвии, мне приходят на ум слова Пятницы из "Робинзона Крузо" Дефо... Пятница зовет Робинзона с собой, на свой остров, в мир дикарей и каннибалов, говоря, что ему там не причинят вреда. Робинзон сомневается, и тогда, желая оправдать каннибализм своих сородичей, Пятница на своем ломаном английском говорит: "Наши люди едят только... война". Только врагов, побежденных в бою.
      Не проходит и минуты, как фонтан затихает. Я втягиваю последние капли, которые могу высосать из страшной раны, и отрываюсь наконец от поверженного противника. Звучит до жути шаблонно - какой он, к черту, противник? Так, мелкое ничтожество.
      Бомбодел рывком трогается с места, видимо, не в силах больше видеть меня, высасывающую кровь человека, словно обычный кетчуп из горлышка бутылки. Пусть едет, я прикрою его. Сейчас, насытившись, я чувствую, что смогу справиться хоть с ротой вооруженных людей. Рев снегоходов приближается - ничего, пусть подойдут поближе. Мне это на руку.
      Я вновь опускаюсь на колени возле тела Виктора, и, вспоров ножом его живот, запускаю обе руки в зияющий, словно расщелина, разрез. Мне нужна печень...
      Отчетливо помню, как мне первый раз пришлось отведать человечины... Это было в первый год войны, и ни бункеров, ни завода тогда еще не было и в помине. Люди выживали небольшими стаями, делая набеги в поисках съестного друг на друга и на уцелевшие магазины, которые еще не успело занести черным снегом. К тому моменту я уже знала, что представляю из себя, хотя слова "бегун" в ту пору еще никто не произносил. В бегунах не было нужды, поскольку еще не требовались курьеры, способные добраться по Черному Безмолвию куда угодно, не рассыпавшись в прах под действием радиации.
      Коле было тогда всего шесть лет. Мы жили вдвоем, передвигаясь в грузовике, который я самолично обила свинцовыми пластинами, и я, время от времени, делала вылазки за едой. Чаще всего - на охоту, в то время вокруг в изобилии водилась дичающая и быстро мутирующая живность, вроде уцелевших в первые, самые страшные, атаки, коз, свиней и прочей домашней скотины.
      В тот день мне суждено было превратиться из охотника в дичь, ибо меня гнали пятеро крепких парней на снегоходах, как волки гонят лесного оленя. С воплями и радостным улюлюканьем, они мчались за мной по лесу, паля из всех стволов, совершенно не заботясь об экономии горючего или патронов. Должно быть, эта банда жила разбоем, убивая всех, кто попадался им на пути. Прообраз будущей касты мародеров - черных душ Черного Безмолвия, для которых нет ничего святого, зато есть одна цель - выжить любой ценой.
      Я выбилась из сил, несясь по тонкому насту и по гребням снежных дюн, едва касаясь их ногами в своем стремительном беге. Я, бегун, дитя радиоактивного мира, не могла уйти от погони, состоявшей из обычных людей! Я, мать, стремящаяся только к одному, спасти своего сына, убегала все дальше от него, не в силах ничего предпринять. Я не знала, зачем они гнались за мной - из пустой ли шалости хотели убить меня, или тренировались в искусстве охоты. Когда первая пуля оцарапала мне плечо, чуть повыше ключицы, я поняла, вдруг, что пора и мне потренироваться в охоте на бегущую цель.
      Я замерла за широким стволом сосны, и эти пятеро по инерции пролетели мимо. Они заметили мой маневр, но не успели развернуть свои снегоходы, давая мне секундную фору во времени. Лучше бы больше, но мне хватило и этого.
      Я взвилась в воздух и сбила ехавшего последнего со снегохода. Парень был облачен в тяжелый противорадиационный костюм, поэтому, даже обладай он моей силой и реакцией, уклониться от столь стремительного броска он бы не успел.
      Прижав его к земле, я сорвала шлем с его головы и приставила нож к его горлу, подняв глаза на остальных, вставших полукругом неподалеку.
      - Оружие на землю! - срывающимся голосом крикнула я, чувствуя, как мои легкие горят огнем. То ли от быстрого бега, то ли под действием радиации. - Отойти от снегоходов и не двигаться!
      Они не спешили выполнять мои требования, и я, поняв, что дальше ждать бессмысленно, одним быстрым движением перерезала парню глотку. Остальные четверо даже не успели вскинуть ружья, когда я метнулась к ним, всаживая нож в живот одному и, одновременно, вбивая стекло шлема в лицо другому.
      Третий успел поднять ружье, но прицелиться я ему не дала, ударив по стволу снизу вверх. Грянул выстрел, эхом прокатившийся по черному лесу, и заряд ушел вверх. Выбив ружье из его рук, я двинула прикладом ему по голове, отсылая в глубокий нокаут.
      - Стоять, тварь! - рявкнул на меня последний оставшийся на ногах. Я обернулась и увидела, что он стоит в десятке метров от меня, целясь мне в голову из "Макарова". Я буквально ощущала, как линия ствола заканчивается у меня между глаз... Промахнуться с такого расстояния не смог бы и ребенок, а в том состоянии, в котором я находилась сейчас, изнуренная погоней, я не смогла бы увернуться и от медленно ползущего грузовика, не говоря уже о пуле. Я должна была восстановить силы...
      - Стою, - сухо ответила я и нагнулась, вынимая нож из живота убитого мною охотника. Несколькими рывками я сорвала с него защитный костюм и, еще раз полоснув ножом, запустила руку в кровоточащую рану.
      - Что ты делаешь?! - испуганно заорал тот, и я улыбнулась, услышав в его голосе страх. Кажется, он только сейчас осознал, какой большой ошибкой было погнаться за мной.
      - Обедаю! - ответила я, вынимая из раны печень, и сжимая на ней зубы. По телу мгновенно разлилось облегчение, а следом за ним пришло осознание того, что я становлюсь сильнее за считанные секунды. Мясо действует на бегуна подобно здоровому сну на обычного человека...
      Он выстрелил, не целясь и, вскочив на свой снегоход, помчался прочь. Я даже не оглянулась. Зачем? Ведь я слышала, как дрожали его руки и как отчаянно билось сердце при виде того, как я жадно пожирала куски его умершего товарища. Он все равно не попал бы...
      Когда рев удаляющегося снегохода стал практически неразличим для уха обычного человека я, углубив порог восприятия, оторвалась от остывающего тела и помчалась следом, чувствуя внутри себя уже не обжигающий огонь, а теплое пламя домашнего очага. Теперь радиация была моей союзницей, дававшей мне силы, а Черное Безмолвие - ареной моей мести.
      Я догнала его спустя двадцать минут, бесшумно пронеслась мимо, лишь слегка задев его окровавленной рукой по лицу. Он закричал, поворачивая снегоход в сторону и влетая в дерево на полном ходу... Когда я подошла к нему, практически неразличимая в темноте, он лежал на спине, отчаянно молотя воздух руками. Он молил о пощаде, просил меня оставить его в покое, дать вернуться к его жене и ребенку.
      - А о моем сыне ты думал, когда гнал меня по лесу, словно дикую лань? - спросила я его, и он умолк, смирившись со своей участью. Но я не убила его, нет... Всего лишь раздела догола и, натерев его тело черным снегом, отпустила восвояси. Не знаю, далеко ли было до его лагеря, но даже если его пощадил мороз, и он добрался туда живым - вернулся он все равно не тем, кем был раньше. Радиация действует быстро...
      Встряхнув головой, я отгоняю от себя воспоминания и встаю на ноги, поудобнее перекидывая нож в ладони. Бомбодел уже достаточно далеко, и я боюсь, как бы мародеры не погнались за ним, не заметив меня. Если это случится, то у него не будет шанса спастись. И я бросаюсь вперед, до предела углубив порог восприятия. Я слышу, как хрустит каждая снежинка под моими ногами, чувствую слабину наста и, интуитивно выбирая самые надежные места, не бегу - лечу над землей.
      Снегоходы совсем рядом - свет фар бьет мне в лицо, и я физически ощущаю его тепло... Мародеры тоже видят меня и криками подбадривают друг друга. Охота... Совсем как тогда. Вот только теперь я умею убивать не только заблудших свиней. Впрочем, большой науки в том, чтобы убить человека нет, особенно когда понимаешь, что за человек перед тобой. Если мелкий и склизкий - раздавить, словно муху. Если сильный и свирепый - застрелить, словно тигра или гепарда...
      Я взмываю в воздух в гигантском прыжке, по инерции проносясь над самыми головами идущих первыми, и сбиваю со снегохода одного из мужчин почти в самом центре отряда. Их много, человек тридцать. Почти у каждого свой снегоход, и лишь некоторые сидят по двое. И все, вероятно, вооружены до зубов. Они тоже шли не на оленя охотиться - на опасную дичь. Даже не на тигра - на бегуна.
      Еще падая на землю, увлекая за собой человека, я всаживаю ему нож под ребра, и тут же отпускаю обмякшее тело. Секунда, и я снова на ногах, окруженная плотным кольцом снегоходов. Бежать поздно, да я и не собираюсь - философия боя: или я, или они. Нож - оружие, безусловно, действенное, особенно в руках бегуна, но нужно что-то помощнее...
      Вокруг затрещали выстрелы. Краем уха улавливая свист пуль, я отслеживаю линию огня. Бьют по ногам - значит я нужна им живой.... Бьют кучно, но бесталанно - все выстрелы уходят мимо. Да и вообще, глупое это занятие, стрелять по бегуну, затесавшемуся в кучу своих. Куда больше шансов попасть в своих парней, нежели в меня.
      Так и есть - раздаются несколько испуганных и удивленных возгласов, когда пули, выпущенные в меня, достигают цели. Пули-то, они ведь не люди - им все равно, в чью плоть вонзаться. Следом я слышу тихий щелчок, почти заглушаемый общей свалкой, а за ним - мощный рев в два голоса. Один из них - ревущий голос огня, это вспыхнул бензин из пробитого бензобака одного из снегоходов. Второй - голос человека, вовлеченного в смертельную пляску с пламенем. Рев боли...
      - Не стрелять! - орет кто-то. Мне остается лишь гадать, почему отдан этот приказ. Потому, что можно покалечить своих, или потому, что я нужна им живой, а в такой свалке трудно толком прицелиться.
      Меня обдает жаром от пылающего снегохода и я, метнувшись в сторону, одним ударом ножа облегчаю страдания пылающей человеческой фигуры. Пусть умрет быстро, не мучаясь в пламени.
      Кто-то пытается ударить меня прикладом "Калаша", и я, пригибаясь, всаживаю нож в пах противнику. Он беззвучно падает на колени, выпуская из рук автомат, который я тут же перехватываю за дуло. Ох, и в самом деле ребята не знали, на кого шли. Это на тигра нужно идти с ружьями и винтовками, а на бегуна - уж не обессудьте - с ножом, или вообще с голыми руками. Бегуна можно задавить только массой, а любое оружие он легко повернет против своих противников. Так, как сейчас это делаю я.
      Автомат дрожит в руках, выплевывая пулю за пулей, пока рожок не оказывается пуст. Быть может, у моей жертвы, держащейся за окровавленную промежность, есть запасной? Некогда искать, равно как некогда и подсчитывать выкошенных моей беглой очередью. С последним, правда, все более-менее ясно - полегло минимум пол-отряда. С размаху врезав рукоятью автомата по стеклу шлема его бывшего обладателя, я бросаюсь вперед, на уцелевших, двигаясь зигзагами и постоянно пригибаясь. Теперь, когда их ряды значительно поредели, стрелять в меня им будет значительно проще.
      Пылают снегоходы, стонут раненые люди, кричат от боли катающиеся по черному снегу горящие человеческие фигуры, человеческого в которых остается все меньше и меньше. Залегшие при моих первых выстрелах поднимаются с земли, выискивая меня взглядами.
      Один, похоже, увидел меня среди ярких отблесков пожара, правда, слишком поздно. Удар ноги вбивает осколки стекла в его раскрытый от удивления рот, а лезвие ножа довершает начатое. Парень падает, как подкошенный, и я наклоняюсь над ним, чтобы вынуть нож из его головы. Что поделаешь, у всех нас есть слабости. Моя слабость - этот нож, с которым я прошла всю войну. Крови на нем - немерено...
      Как оказывается, зря я в пылу боя слегка притормозилась из-за ножа. Слава Богу, что хоть уровень восприятия у меня по-прежнему много глубже обычного, и я успеваю услышать сухой щелчок пистолета. На грохот выстрела, растягивающийся для меня в ревущую мелодию, я уже не обращаю внимания, мгновенно обернувшись и отыскивая взглядом линию ствола. Природное чутье не подводит - я практически осязаю направление полета пули, хотя сама она еще не вырвалась из своей темницы. Я уклоняюсь чуть в сторону, совсем чуть-чуть, на несколько сантиметров - больше не успеть даже мне, с моей реакцией бегуна. Но этих нескольких сантиметров оказывается достаточно, чтобы спасти мне жизнь. Пуля со свистом проносится возле моего правого уха, обдав мое лицо жаром разогретого трением воздуха.
      Все, дорогой мой, второго шанса у тебя уже не будет.
      Так и не достав нож, я титаническим рывком оказываюсь возле стрелявшего в меня раньше, чем он успевает понять, что промахнулся. Логики тебе не хватает, приятель. Если бы ты попал, меня бы отбросило назад, и уж никак не вперед, не к тебе. Логики, и, естественно, реакции. Куда тебе тягаться с бегуном в его родной стихии, в Черном Безмолвии.
      В последний миг он понимает, что происходит, и неуклюже выставляет вперед руку, пытаясь поставить блок. В тот миг, когда мой удар ломает его руку словно сухую ветку, мне становится даже смешно - ставить блок от удара бегуна - все равно что защищаться фанерной стеной от бегущего на тебя носорога. Радиация здорово поднимает наш мышечный тонус...
      Он прижимает руку к груди, а я успеваю оглянуться. Окинуть поле боя взглядом, оценить положение. Опасности нет - в огненной суматохе меня пока просто не могут найти. Тогда так.... Не торопясь.
      Первым ударом я пробиваю его грудную клетку, ломая ребра и вонзая их острые края в его легкие. Вторым ударом выбиваю стекло шлема. Боже мой, неужели никто не понимает, насколько опасно это стекло в рукопашной схватке? Да, защищает от радиации, но, сойдясь с кем-то в бою, нужно думать не о ней, а о противнике! Снимай свой шлем, бросай его к чертям и дерись!
      Парень дергается, тянет руки к лицу, словно пытаясь его защитить. Поздно пить боржоми, когда почка отвалилась! Следующим ударом я ломаю ему трахею, и перехватив его руку, бросаю лицом в снег. Прощай!
      Я оборачиваюсь и сталкиваюсь лицом к лицу с высоким бородатым мужчиной в спортивном костюме. Без шлема, и даже без защитного костюма! Хоть кто-то здесь понимает, что такое настоящий бой... Его рука поднята над головой, и в ней он держит крепко зажатую РГДшку. Черт! Это тебе не автомат, который можно выбить из рук противника и направить на него же. Это граната, и траектория полета ее осколков, в отличие от траектории полета пули, непредсказуема абсолютно.
      Я до предела углубляю порог восприятия, вслушиваясь в биение его сердца. Боится ли он? Какие мысли сейчас роятся в его голове? Готов ли он умереть вместе со мной? Сердце бьется чуть быстрее, чем у человека в спокойном состоянии, но мое сейчас вообще готово выскочить из груди. Я не паникую, не волнуюсь, просто сказывается бешеный галоп навстречу отряду и разгоряченность боя. А его сердце лишь чуть-чуть выбивается из обычного ритма...
      Я замираю, готовая в любой момент броситься на него, или от него, и он, глядя на мою растерянность, улыбается. Не злорадной, а вполне доброй улыбкой.
      - Не боись, - посмеиваясь в бороду, говорит он, и кивает головой на гранату в своей руке. - Не рванет. Кольца в ней, правда, уже нет, но я держу крепко.
      - Не сомневаюсь, - говорю я, глядя ему прямо в глаза. Суровые такие глаза, без тени чувств, но не пустые. Вот только что же в них, какое чувство? Какие намерения? Не могу понять - вижу лишь отблески огня.
      - Поговорим? - говорит он.
      - Поговорим, - соглашаюсь я. Черт возьми, как же он сумел так близко ко мне подобраться? Заметь я его несколько секунд назад, у меня был бы шанс, и даже очень неплохой. Выбила бы гранату из его руки, швырнув в него чем-нибудь, бросилась бы бежать, на худой конец... А теперь мне и остается только разговаривать с ним, тянуть время.
      Хотя нет, время, похоже, тянет он. Уцелевшие от моего обстрела поднимаются на ноги, и начинают понемногу вновь понимать, что происходит и где они находятся. Высокую фигуру своего командира, а в том, что главный здесь он, я не сомневаюсь, они замечают без труда даже во всеобщей панике и среди столбов огня. Подтягиваются к нему, окружая нас неплотным кольцом... Человек десять, не больше. Больше половины отряда я уложила, но на подходе джипы, а за ними и грузовики с большим числом бойцов. Я отчетливо слышу приближающийся рокот моторов.
      - Зачем ты напала? - спрашивает он.
      - Я защищалась.
      - Но ты напала первой. Я хотел лишь поговорить.
      - И потому вы устроили засаду на моем пути?
      - А как еще ты предлагаешь остановить бегуна?
      - Не стоило даже пытаться меня останавливать. Себе дороже.
      Не знаю, кого я пытаюсь убедить в том, что ситуация у меня под контролем. Его или себя?
      - Ты убила многих моих людей, но я прощаю тебе даже это, - говорит он, и в глазах его мелькает тлеющий огонек презрения. - Естественный отбор. Те, кто погиб сейчас, должен был умереть. Выживает сильнейший.
      Я не знаю, что ответить ему. Что каждый человек достоин права жить? Что в Писании сказано "Не убий", и даже я, по мере своих сил, стараюсь соблюдать эту заповедь, несмотря на то, что получается у меня довольно паршиво? Не знаю.
      - Простить это имеет право только Господь, - отвечаю я, с вызовом глядя в его зеленые глаза, - или ты хочешь взять на себя его роль?
      Несколько секунд он молчит, обводя взглядом столпившихся вокруг нас людей, словно любуясь бликами огня на их стеклянных шлемах, а затем произносит, делая ударение на каждом слове:
      - Я хочу остановить войну.
      Я слышу, как по рядам его бойцов проносится восхищенный вздох. Нет, он не просто главный среди этих мародеров, он не командир - он вождь. Мощный харизматический лидер, подчинивший себе их волю.
      - Как? - помимо своего желания спрашиваю я. Я не верю ни одному его слову, но все же как приятно хоть секунду помечтать о том, что война кончится. Что прекратятся регулярные ракетные атаки, что нам не нужно будет больше прятаться в бункерах, ожидая ядерного взрыва у нас над головами...
      - Нужно уничтожить Штаты подобно тому, как мы прошлись по Китаю.
      Я смеюсь ему в лицо, давая выход скопившимся эмоциям. Уничтожить Штаты?! Ха! Мы пытаемся сделать это вот уже пять лет, регулярно отсылая по ним начиненные ураном и водородом ракеты. И они вот уже пять лет пытаются уничтожить нас, засыпая нас своими проклятыми "Першингами"! Без толку! Ядерная война зависла подобно маломощному компьютеру, затормозившись в своей срединной точке. Она уничтожила прежнюю жизнь, заставила ее мутировать и видоизменяться, но не смогла искоренить жизнь вообще. Сила действия оказалась, как всегда, равна силе противодействия - мощь крылатых ракет минус мощь противоракетной системы обороны равно нулю! Они не могут подорвать нас, так как ни одна из их ракет вот уже пять лет не может коснуться земли, а мы не можем подорвать их. Пат! И война идет, не давая нам высунуться из бункеров.
      - Уничтожить Штаты? - восклицаю я. - Всего-то? Подумаешь, мелочь - пробить их систему ПРО и грохнуть термоядерной бомбой по Вашингтону, если он, конечно, до сих пор существует! Запросто, как нефиг делать! Я служу в отряде снабжения завода, но это не значит, что я не знаю, что происходит в других службах и не понимаю хода войны. В ней нельзя победить, и лишь ты, обросший бородищей лесной мародер, можешь этого не понимать! Мы даже не знаем точно, кто бомбардирует нас, и потому наугад отсылаем ракеты на Денвер, который, как нам кажется, отвечает нам тем же. Быть может, Денвера больше нет. Быть может, его ПРО давно сгнила в подземных катакомбах, и город разворотила первая же ракета, выпущенная нами еще пять лет назад! А, быть может, Денвер жив, и продолжает отстреливаться, но не по нам, а, скажем, по Москве, думая, что это оттуда прилетают русские ракеты. Быть может, по нам бьет Омаха или Вашингтон, а, быть может, эти города давно лежат в руинах. А как тебе такой вариант, в котором живы ВСЕ города штатов, зато нет больше ни одной боевой точки по всей России, кроме нас? Вариант, в котором Новосибирск остался один против всей Америки? Вариант, в котором зализавшая раны Китайская армия, поредевшая на пару сотен миллионов, уже подбирается к нам с юга?
      Пройтись по Штатам так же, как мы прошлись по Китаю пять лет назад? Тоже запросто! Вот только соберем армию, миллионов так в тридцать, починим все развалившиеся танки, выкопаем из-под пятиметрового слоя снега "Катюши", пройдем по Черному Безмолвию до побережья Тихого океана... Или, быть может, Атлантика тебе больше по душе?
      Ну а дальше - совсем просто: переплываем океан, высаживаемся в Северной Америке и не оставляем от Штатов камня на камне. Правильно мыслю, да? Улавливаю ход твоих рассуждений?
      - Да.
      Он ответил просто и буднично, словно бы я не вылила на него ушат грязи, а высказала свое мнение по поводу недавно вышедшего фильма. Он даже не изменился в лице, выслушав мой монолог. Железная выдержка, черт его подери!
      - Примерно так, - продолжал он, упиваясь воцарившимся вокруг нас благоговейным молчанием. - Вот только нам не нужны танки и "Катюши", и Китай был сломлен не этим! И еще одно, ты - заводской снабженец, а я - солдат. Я был в Китае и могу тебе сказать, что война там велась не миллионными дивизиями и не штурмом крепостей. Китая не стало потому, что по нему прошлись парадным маршем два десятка человек, перепахивая страну ее же собственным ядерным плугом.
      Теперь и я смотрела на него с восхищением, которое грозило перейти в трепет, который испытывали перед ним его люди. Этот человек удивил меня уже дважды, первый раз - тем, что незаметно подобрался ко мне, второй - тем, что умеет драться и не боится радиации, а теперь еще и тем, что из его слов косвенно вытекает, что именно он в одиночку разнес пол-Китая, если не весь...
      Стоп! Двигается быстро и бесшумно, не боится радиации, отличный боец... Мое восхищение сменилось страхом. Неужели передо мной, зажав в руке гранату без чеки, стоит подобный мне?
      - Ты бегун? - спросила я, стараясь скрыть дрожь в голосе.
      - Да, - ответил он. - Теперь ты лучше понимаешь мой замысел?
      О да! Все встало на свои места. Банда мародеров, управляемая бегуном и хорошо осведомленная о моем маршруте. Он хочет остановить войну, и для этого ему нужна я... Нет, не я, а все мы. Все бегуны завода! Диверсионный отряд бегунов, который ворвется на территорию оборонных комплексов США и разнесет их в клочья! Пять-шесть бегунов стоят целого отряда "Морских котиков"... А потом Новосибирск просто ударит по беззащитному городу несколькими ракетами. И так в каждом штате. По всей стране! И войны больше нет!
      Стоп, а откуда наши ракетчики узнают, когда бить?! Связи нет - магнитные поля от постоянных ядерных взрывов не позволяют работать даже рации на расстоянии в две сотни метров.
      - Как мы сообщим своим, что ПРО ликвидирована? - спросила я и тут же прикусила язык. Ляпнула, черт возьми! И кто меня за язык тянул произнести это "Мы"?! А ему мои слова, естественно, понравились.... Словно бы я уже согласилась с его планом и предложила свои услуги в качестве диверсанта!
      - В этом основная сложность. Связаться с Россией у нас не будет никакой возможности. Остается лишь распланировать операцию с точностью до дня или, даже лучше, часа. Определиться, что за Н дней мы доберемся до США и в такой-то день ликвидируем ПРО, скажем, горячо любимого нами Денвера.
      Скользкий план, вилами на воде писанный. Я это вижу, а значит, должен видеть и он. Сколько нужно на восстановление системы? Если есть люди и материалы, то не больше суток. А если нет ни того, ни другого, но жить очень сильно хочется? Тоже не больше суток. Задержит нас на сутки шторм в океане, и придем мы как раз к тому моменту, когда наша ракета, призванная испепелить город, рванет над ним, подбитая Денверовской системой ПРО... Хотя, с другой стороны, пусть наши бомбоделы соберут побольше ракет, а ракетчики придержат их до поры до времени. И оговорить тогда нужно не день, а неделю, в течение которой американцам на головы будут сыпаться подарки. Что ни день, то ракета. Уж с точностью до недели-то мы можем прогнозировать, когда доберемся до Денвера? Правда, времени на отход у нас уже не останется. Так и накроют нас наши же, нашей же ракетой...
      - Ты со мной? - прямо спросил он, видя мои размышления.
      - Дай мне несколько дней на раздумье...
      Его рот скривился в ухмылке, на этот раз - по-настоящему злорадной.
      - У тебя есть минута, бегунья.
      - Ты хочешь принудить меня силой? - удивлению моему не было предела. Принудить к чему-то бегуна - это уже само по себе фантастика, даже если сделать это попытается другой бегун. Но заставить бегуна совершить невозможное, угрожая ему... Да, я тоже мечтаю об окончании войны. О том, что ядерная ночь развеется, словно дым, что мы с Колей, как и раньше, до первой ракеты, будем сидеть на лесной полянке, любуясь звездами. Мечтаю хотя бы о том, чтобы снова увидеть эти звезды, скрытые сейчас за тяжелыми черными тучами...
      - И много тебе будет толку от лазутчика, ненавидящего своего командира?
      - Мне плевать, как будешь относиться ко мне ты, или все остальные, кто пойдет со мной. Мы пойдем туда и уничтожим Штаты!
      Я вновь взглянула ему в глаза, и теперь уже испугалась по-настоящему. Ощутила в груди тот страх, который впервые испытала в тот день, когда раздела догола того парня, что вместе с компанией дружков гнал меня по лесу, словно дичь. Вот только тогда я испугалась не своих преследователей, а самой себя. Ненависти, проснувшейся во мне в тот миг, когда я впервые ощутила во рту вкус чужой крови. Испугалась зла и ненависти, долго таившихся в моей душе и вырвавшихся в то мгновение на свободу. Должно быть, этот страх, вперемешку с ненавистью, и увидел в моих глазах Коля, поэтому и не отрекся от меня, несмотря на то, что попросил поселить его в бункер. Отдельно от меня... И сейчас, находясь в плотном кольце врагов, слыша, как спрыгивают с подъезжающих грузовиков все новые и новые люди, я вновь боялась. Не смерти, не боли, а ненависти. Теперь уже не своей - ее я привыкла контролировать, выпуская на охоту, словно злую гончую собаку лишь время от времени. Меня испугала ненависть, светившаяся в глазах этого человека, и то, что к ней не примешивался страх.
      - Уничтожим, чтобы остановить войну? - спросила я, все так же глядя в его глаза и заранее зная ответ. Он не сможет соврать. Не сможет запутать меня псевдофилософской демагогией, чтобы скрыть от меня свои истинные мысли. Не сможет врать, когда тет-а-тет с ним, глаза в глаза, говорит равный ему, другой бегун. Не сможет, потому что не захочет. Я никогда не встречала подобных людей, но почему-то я уверена в том, что знаю, как он мыслит и о чем думает сейчас.
      - Да! - говорит он, а затем, выдержав театральную паузу, добавляет: - Чтобы остановить войну и взять власть в свои руки.
      Толпа вокруг радостно гудит, видимо, ощущая висящее в воздухе напряжение.
      - В твои руки? - не то спрашиваю, не то поправляю его я.
      - Да, - соглашается он. - Мира больше нет, и его нужно построить заново. Построить, избежав прошлых ошибок...
      Краем уха я услышала какой-то посторонний звук, шедший издалека, со стороны завода. Во время разговора с бегуном я инстинктивно уменьшала порог восприятия, чтобы сосредоточиться на нем, а не на всем, что происходит вокруг. Теперь же, напряженно вслушиваясь в Черное Безмолвие, я отрешилась от его голоса, до предела углубившись в мир звуков и шорохов. Сквозь биение почти полутора сотен сердец, сквозь дыхание врагов, треск пламени и рокот незаглушенных моторов, я отчетливо услышала вой сирены воздушной тревоги...
      Вот и порадовались мы с Бомбоделом белому снегу. Все, больше его не видать - вой сирены мог означать только одно, наши ПРОшники засекли приближающуюся ракету и готовят к старту свою ракету-перехватчик. Сейчас жизнь замирает и на заводе, и во всех бункерах, в которые по телеграфу передается сообщение о воздушной тревоге. Люди убирают подальше острые и легко бьющиеся предметы, закрепляют дорогое оборудование, прижимают к себе детей... Кто-то сейчас, наверное, успокаивает моего Колю, мол, не бойся, перехватчик собьет ракету на подлете, и термоядерный взрыв прогремит в воздухе. Хотя его-то как раз успокаивать не стоит - он этих взрывов навидался больше, чем испытатели на Новой Земле сорок-пятьдесят лет назад.
      План действий начал оформляться в моей голове спустя секунду после того, как я поняла, что слышу сирену. Мой собеседник, увлеченный описанием преимуществ своего правления на всей планете, похоже, пока еще не понял, что спустя несколько минут нас накроет атмосферным взрывом, но, безусловно поймет, когда увидит стартующий перехватчик. А увидит он обязательно - завод не так уж далеко, и огненная струя из сопла смотрится весьма впечатляюще на фоне черного неба, особенно в ИК-диапазоне, доступном бегунам. Впрочем, когда перехватчик стартует, будет уже поздно прятаться по укрытиям. Не добежать даже нам.
      План прост донельзя - когда небо над нами превратится в громадный пылающий костер, перебить всех, кого смогу, и броситься бежать к заводу. Единственная проблема - это бегун-командир, значит, придется посостязаться с ним в ловкости и силе. Женщина-снабженец против мужчины-воина. Кажется, силы не равны, но выбора нет.
      - Твой выбор?! - театрально вскинув голову, спрашивает меня бегун, - Ты со мной?!
      Краем глаза я замечаю стартовавший перехватчик. Ракета взмывает в небо, оставляя за собой сияющий след, и прочертив плавную дугу, заворачивает к нам - ее цель, естественно, приближается с запада. Делаю вид, что ничего не вижу и не слышу, что ужасно занята обдумыванием ответа на вопрос моего собеседника. Все еще надеюсь, что перехватчик ускользнет от его взгляда. Его люди не могут видеть струй огня, вырывающихся из дюз ракеты - плотные тучи и слой пыли в воздухе почти полностью гасят весь видимый диапазон уже через сотню метров. Видимый, но не инфракрасный...
      Он устремляет взгляд в небо, отслеживая путь ракеты. Поздно, увидел, теперь счет пошел на секунды. Он вслушивается в Черное Безмолвие и, наверняка, улавливает отзвуки сирены воздушной тревоги завода. На его лице играет снисходительная улыбка... истинный вождь народов. Мало нам Гитлера, Сталина и Уоллеса, развязавшего эту чертову войну.
      - Твой ответ, Ира?! - рявкает он, и мое сердце сжимается от предчувствия беды. Он знает мое имя! Что еще рассказал ему предатель внутри завода, выдавший мой маршрут?
      С запада приближается сияющая огненная точка - вражеская ракета. Идет высоко, почти теряясь в черных облаках, но уже начинает снижаться, причем все сильнее и сильнее. Без сомнения, направлена на нас... Навстречу ей несется перехватчик.
      - Мой ответ... - я медлю, видя, что люди вокруг нас зашевелились и зашептались. Они боятся... Оно понятно, ведь они не бегуны. Их убьет повышенный радиационный фон после взрыва, но это при условии, что они переживут сам взрыв, который раскатает нас всех по Черному Безмолвию. Можно, конечно, согласиться с ним, сказать, что за таким, как он, я пойду в огонь и в воду. Соврать, чтобы подождать более удобного момента для побега, но что-то подсказывает мне, что этот человек прочтет мою ложь в моих глазах. Услышит ее в каждом вздохе, в каждом ударе сердца. Он бегун, но, в отличие от меня ему помогали раскрыть свои способности.
      - Мой ответ - нет, - провозглашаю я, глядя в его глаза и стараясь заставить себя презрительно улыбнуться. - Я хочу остановить войну, но твой план просто притянут за уши!
      - Он сработает! - восклицает бегун. Кажется, он начинает злиться...
      - А если и сработает, то я не хочу, чтобы миром правил новый Уоллес.
      - Уоллес был кретином!
      - Ты не лучше.
      Он бросает последний взгляд на черное небо, в котором стремительно сближаются две точки, и вновь переводит взгляд на меня.
      - Всем отступать, - четко, по-военному, произносит он, и я даже сразу не понимаю, к кому он обращается. Однако его бойцы понимают все с первого слова. Давно ожидавшие этого приказа люди срываются со своих мест и несутся к машинам и снегоходам, подгоняемые страхом перед приближающейся ракетой. Атмосферный термоядерный взрыв, мегатонн этак в семьдесят - есть чего испугаться.
      - Ты не передумаешь?! - грозно спрашивает он.
      - Не дождешься.
      - Ты передумаешь, - утвердительно заявляет он. - Очень скоро.
      Мое сердце вновь сжимается от предчувствия беды. Что еще наболтал обо мне его информатор? Какой козырь он прячет в рукаве? Впрочем, мое сердце угадывает его слова за секунду до того, как он произносит их.
      - Встретимся в "восьмерке".
      "Восьмерка". Бункер, в котором живет мой сын... Ублюдок! Вот, значит, как ты собирался управлять мною, согласись я примкнуть к твоему отряду?! Угрозами и шантажом, используя против меня моего же сына?! Да, получается, что не так уж неуязвимы и бегуны, я, по крайней мере. У этого-то мерзавца, наверняка нет ни родных, ни близких, ни любимых. Идеальный вождь нации!
      Я нахожу в себе силы, чтобы удержаться на ногах после этого удара, и холодно, стараясь голосом не выдать своего волнения и страха, отвечаю ему:
      - Встретимся.
      Две ракеты прошли в нескольких сотнях метров друг от друга - видать, наши зенитчики все же плохо навелись на цель. Ничего, это еще не конец. Перехватчик ловит в объектив своей головки самонаведения тепловое излучение сопла ракеты и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, мчится за ней, наращивая скорость. Запас топлива в перехватчике куда меньше, чем в громадной крылатой ракете, но ему и Атлантику не пересекать, так что разогнаться он может себе позволить. Второй перехватчик взмывает над заводом и мчится к ракете - зенитчики решили не рисковать и все же пустить второй, на случай, если первый промахнется. Маловероятно, но все же... Нельзя позволить ракете коснуться земли, иначе - все! Мегатонный взрыв вызовет землетрясение, которое разнесет все подземные бункеры в радиусе полусотни километров. А так, двадцатью килотоннами в воздухе больше или меньше - особой роли не играет. Атмосферный взрыв не повредит подземным сооружениям.
      Бегун тоже переводит взгляд на взлетевшую ракету и, на долю секунды, забывает обо мне. Спасибо тебе, Господи! Мне этого достаточно. Я подбрасываю себя в воздух и в прыжке бью ногой по руке бегуна, сжимающей гранату. В цель! Она вылетает из его раскрывшегося от боли кулака и, кувыркаясь в воздухе, падает за его спиной.
      Я уклоняюсь от несущегося мне в лицо кулака и отпрыгиваю в сторону, опасаясь нового удара. Еще секунда, и рванет РГДшка... Мой противник припадает к земле, вслушиваясь в окружающие нас звуки. Одновременно мы слышим тихий щелчок внутри гранаты, а затем он тонет в рокоте взрыва, разворачивающегося для обычных людей подобно вспышке, и для нас - подобно облаку дыма.
      Нет, это гораздо глубже моего порога восприятия. Уследить за осколками гранаты не могу даже я. Интересно, насколько глубок порог восприятия того бегуна, ведь он тренировал его много дольше моего... Я успеваю заметить, как граната, разрываемая изнутри взрывом, разваливается на куски и как стартуют во все стороны осколки, набирающие скорость с каждой секундой, а затем облако сливается в мешанину даже для меня. Я припадаю к земле, слыша, как над моей головой проносятся куски металла, и перекатываюсь в сторону, уходя с примерной траектории их полета. С примерной траектории... Осколок пролетает у меня над левым ухом, другой больно впивается в плечо, к счастью, не задев кости. Кажется, все - хотя бы основной дождь сколков я пережила, мало-мальски правильно вычислив, в какую сторону он понесется. Интересно, а как там мой противник?
      Я поднимаюсь с земли с намерением оглядеться по сторонам и надеждой увидеть его искореженное взрывом тело, но нет! Он уже стоит рядом со мной, и я едва успеваю уклониться от его ноги, просвистевшей по воздуху прямо перед моим лицом. Отпрыгиваю назад, уклоняясь от новой возможной атаки, но он словно читает мои мысли и, делая резкий выпад вперед, бьет меня кулаком в раненое плечо. Чуть не потеряв равновесия, я блокирую его следующий удар, направленный в лицо, от чего все мои кости гудят, словно от столкновения с грузовиком, и бью сама, целясь в горло.
      Это напоминает боксерский поединок с тенью - там, где он только что стоял, мой кулак разрывает лишь холодный воздух Черного Безмолвия. Эта сволочь слишком быстра даже для меня. Где же он? Черт! За моей спиной! Быстро, ничего не скажешь.
      Удар, пришедшийся по позвоночнику, бросает меня на снег лицом вперед, заставив изогнуться в немыслимую дугу. Я перекатываюсь на спину, чувствуя, как по всему телу разливается острая, режущая боль, и успеваю заметить, как бегун темной молнией обрушивается на меня, целя локтем в солнечное сплетение. Такой удар прошибет насквозь и крепкого мужчину, особенно если его нанесет бегун... Сволочь, а ведь ты сказал, что мы с тобой встретимся возле "восьмерки". Видать, решил не ждать - добить прямо тут.
      Я уклоняюсь, и он всем корпусом врезается в черный снег, проламывая крепкий наст. Выигрыш в долю секунды, но спасибо и на этом - он слишком быстр для меня.
      Подскакиваю с земли и в тот момент, когда он уже готов подняться на ноги, таким же резким броском я со всей силы бью его ногой по ребрам. Бью так, что, кажется, сворачиваю на бок мысок своего кроссовка, а нога вспыхивает адской болью. Удар отбрасывает его в сторону и вновь швыряет на землю - получил, урод?! Не все тебе бить беззащитную женщину.
      И в этот момент небо над нами раскалывается, освещая Черное Безмолвие невообразимо ярким слепящим светом. Не знаю, какой из перехватчиков первым настиг ракету, но это и неважно - работу нашей ядерной ПРО я наблюдала не раз. Принцип действия очень прост - воздушный ядерный взрыв не нанесет вреда подземным объектам, поэтому нужно подорвать ракету еще в воздухе. Как взорвать ядерную ракету? Ее заряд не взрывается от удара и нагрева - уран и водород - это вам не порох или динамит. Единственный способ - это детонировать ее другим ядерным взрывом, происходящим в непосредственной близости от нее. И вот перехватчик настигает ракету и взрывает свой двадцатики-
      лотонный заряд. Огненный шар взрыва, температурой в десятки тысяч градусов, накрывает боеголовку вражеской ракеты... Цепная реакция перекидывается и на нее, и неважно, урановая ракета перед нами или водородная. Близкий ядерный взрыв способен запустить и термоядерную цепную реакцию, не зря же во всех водородных бомбах используются урановые запалы.
      Огненный шар от ядерного взрыва... или уже термоядерного, неважно, разрастается с поразительной скоростью.
      Я прикидываю расстояние от нас до места взрыва - по крайней мере самим шаром нас не накроет, хотя уже через пару секунд начнет припекать основательно.
      Ныряю в черный снег, стараясь зарыться в него с головой, уже напрочь забыв о своем противнике. Ему сейчас тоже не до меня, наверняка он сейчас занят тем же - мечтает скрыться куда-нибудь от испепеляющего света.
      Накрыло! Даже сквозь снег я чувствую страшный жар взрыва. Кажется, одежда на мне уже горит, но пламя тут же заливает талой водой. Когда вода вновь замерзнет, это место на несколько дней, до выпадения нового снега, превратится в громадный радиоактивный каток.
      Спина покрывается волдырями, заливающая меня вода разогревается градусов до шестидесяти, и теперь обжигает мои голые руки. Перекатываюсь на спину, отчасти чтобы сбить пламя, которое, возможно, гуляет у меня на спине, а отчасти для того, чтобы оценить размер пылающего шара на небе.
      Нормально, он уже достиг своего максимального размера и начинает уменьшаться в объеме. Утихает и жар, достигающий земли. Теперь на подходе кое-что пострашнее - взрывная волна, которая почти не ослабевает на таком расстоянии. Я уже слышу рокот несущегося на меня воздуха....
      Оглядываюсь по сторонам, выискивая взглядом своего противника. Вот он, катается по мокрому снегу, сбивая пламя со спины и волос. Видимо, не успел достаточно глубоко зарыться в снег. Не повезло.
      Ударная волна совсем рядом. Одним прыжком я подлетаю к парню, в голове которого торчит мой охотничий нож, и, ухватившись за рукоятку, резко дергаю вверх. Нож теплый - то ли позаимствовал тепло остывающего тела, то ли нагрелся от излучения взрыва. Теперь я могу даже различить слой более плотного воздуха, с бешеной скоростью несущийся на меня. Обычный человек не успел бы даже понять, что происходит, но мы, бегуны, отчетливо видим разницу в плотности воздуха. Эх, мне бы так и остаться оптиком, градиентные среды на глазок рассчитывать, так нет же, война...
      Когда ударная волна подкатывается ко мне почти вплотную, я резко подпрыгиваю вверх и группируюсь в прыжке, притягивая колени к голове. Лучше пусть меня шмякнет о землю и покатит дальше, ломая ребра и позвонки, чем размажет ударом по черному снегу, не дав даже шанса подняться. Противостоять ядерному взрыву невозможно... такой удар сворачивает на бок кабины автомобилей и разносит в клочья прочнейшие дома. Единственный шанс уцелеть - это превратиться в перекати-поле, которым ударная волна может играть сколько угодно... Пока не ослабнет окончательно.
      Накатило! Время прыжка я рассчитала правильно и свернуться в клубок успела секунда в секунду. Впрочем, нет, здесь счет идет отнюдь не на секунды, а на десятые, или сотые их доли. Взрывная волна подхватывает меня и швыряет о землю под небольшим углом...
      Снова повезло - меня бьет о землю не головой, а спиной, которая, правда, и так ужасно болит после драки с бегуном. Не помогло ни расслабление мышц, ни поза эмбриона - удар настолько силен, что я слышу, как хрустят мои шейные позвонки... Впрочем, по крайней мере, по первым ощущениям, ничего серьезного.
      Меня влечет, катит, волочит по мокрому черному снегу с бешеной скоростью, я даже не могу определить направление, в котором меня швырнуло взрывом. Надеюсь только, что того бегуна отшвырнуло прочь от меня - не хотелось бы, когда сила взрыва сойдет на нет, подняться с земли только для того, чтобы получить удар ножом в сердце.
      Со всего маху я налетаю поджатыми коленями на дерево, чудом устоявшее при взрыве. Все, на этом мой полет, видимо, закончен. Я обхватываю дерево руками, чувствуя, как сила, протащившая меня несколько сотен метров, проносится мимо. С запозданием приходит звуковая волна - страшный грохот раскалывает небо и мою голову... Не понимаю, как Бомбодел мог принять раскаты грома за этот чудовищный звук?...
      Поднимаюсь на ноги, ощупывая себя на предмет ранений. Несколько крупных ссадин и царапин, в основном на спине, коленях и локтях. Широкая рваная рана на правой руке - должно быть, меня зацепило о камень во время этого сумасшедшего полета. Можно сказать, что легко отделалась. Это мой третий раз в эпицентре взрыва - кажется, привыкаю помаленьку - в последний раз, когда я год назад оказалась застигнута воздушной атакой на охоте, меня швырнуло о сосну, сломав пять ребер и проломив череп в двух местах. До сих пор поражаюсь, как я тогда сумела доковылять до завода и выкарабкаться после операции на мозге, проводимой, мягко говоря, не в лучших условиях. Но врачи все же вытащили меня с того света... В самом деле, чудеса бывают - и тот, и сегодняшний случай тому подтверждения.
      Снова грохот, только на этот раз куда слабее. Волна сжатия - это увлеченный взрывной волной воздух откатился обратно. Вот этот грохот и в самом деле сравним с громовым раскатом и по силе и по тональности.
      Слева от меня, в нескольких километрах, в небе зияет дыра в облаках, разогнанных взрывом... И сквозь нее на Черное Безмолвие льется солнечный свет! Боже мой, до чего величественное зрелище! Ради такого стоило пережить пяток подобных полетов с приземлениями мордой в сосну... Прошлые два пережитых мной взрыва заставали меня ночью, поэтому никаких особенных изменений на небе я и не заметила - что черные облака, что черная ночь - не все ли равно? И вот теперь сквозь медленно затягивающуюся рваную рану облаков на землю проливается малая толика того солнечного света, что положен нам по замыслу матушки-природы. Того света, под которым мы могли бы загорать, валяясь на пляже, как когда-то давно, до войны, если бы три ядерные сверхдержавы практически одновременно не подняли бы в воздух своих ядерных "птичек".
      Меня одолевает жуткое чувство, что спустя несколько минут эта рана в облаках вновь затянется черным, а на меня так и не упало ни капли солнечного света... Я слишком далеко от места взрыва, и ни один лучик не долетает до меня! Я делаю пару шагов по направлению к лежащему вдалеке пятну света, но тут же одергиваю себя. Глупо. Безнадежно глупо и опасно нестись туда, словно угорелая, только ради того, чтобы на несколько минут искупнуться в солнечных лучах. Довольно и того, что меня озарил свет термоядерного взрыва - я, как бывший оптик, должна понимать, что по составу они практически равнозначны. Но Боже мой, до чего же хочется хоть минуту понежиться в настоящих солнечных лучах!
      Впрочем, рана в черных облаках и в самом деле затянется через пару минут. Исчезающая в ней громадина грибообразного облака взрыва уже начинает расползаться, и скоро затянет эту дыру в небе. Жаль... Позагорать под солнечными лучами мне не светит в ближайший десяток лет даже при условии, что этот взрыв будет последним в мире. Но нет, война не закончится ни сегодня, ни завтра и, по-видимому, вообще никогда. Пробить систему ядерной ПРО невозможно, а, значит, враждующие страны так и продолжат перестреливаться ядерными ракетами в надежде, что противника доконает ядерная ночь. Что расплодившиеся волки-мутанты прорвутся в заводские бункеры и перегрызут горло бомбоделам-ядерщикам....
      Ладно, к черту философские рассуждения об окончании войны. Все равно ни мне, ни даже Коле не светит жить в другом мире. Только Черное Безмолвие, воцарившееся повсеместно, на всей планете! Так что пока буду гордиться тем, что я - одна из немногих, кто может похвастаться бронзовым загаром, пусть и не солнечным, а ядерным.
      Я несколько раз сгибаю и разгибаю колени, проверяя подвижность суставов. Ничего не сломано, ничего не вывихнуто. Повезло... Говорят, Бог хранит дураков и пьяниц, интересно, к кому из них он относит меня, позволив выбраться живой из этой передряги? Хотя, может, я еще и не выбралась - нужно еще суметь добраться до завода живой.
      Оглядываюсь, выбирая направление. Кажется, восток - приблизительно там... И кажется, что завод приблизительно на востоке... Местность не узнать - голые стволы деревьев, когда-то служившие мне ориентиром, вырваны с корнем или просто сломаны, словно щепки. Видела я такие мертвые леса, и не раз, но вот чтобы взрыв сотворил его на моих глазах - такого еще не было.
      Срываюсь с места и бегу в выбранном направлении. Бегу легко, но по-человечески, ступая на снег всей ногой, а не касаясь его лишь кончиками пальцев. По-человечески, не по-бегуньи. Не углубляю больше порог восприятия, позволяя своему уху слышать лишь то, что доступно обычному человеку... ну, быть может, чуть-чуть побольше. Берегу силы. Боюсь, что не хватит меня на то, чтобы добежать до завода, под защиту прочных антирадиационных бункеров. Уровень радиации высок - это я чувствую, даже не используя свой потенциал. Что-то около сотни рентген в час... Правда, создается он за счет альфа-частиц, обильно бомбардирующих Черное Безмолвие после взрыва, которые распадутся в течение ближайшего часа. Правда, тогда на смену им придет гамма-излучение, куда менее интенсивное, всего под 30-50 рентген, зато и гораздо более опасное. Человек способен выдержать здесь не более трех часов, причем уже по истечении первого из них он ощутит все прелести острой лучевой болезни. Ощутит, как отслаиваются от костей его мышцы, как наполняется собственной кровью желудок, как выпадают зубы из кровоточащих десен.
      Мне все это тоже светит, но значительно позже, часов через шесть, и развиваться лучевая болезнь будет гораздо медленнее. Сначала радиация пожрет свежее мясо, съеденное мною недавно, превратит его в чистую энергию, которую я смогу использовать. Потом примется за мою собственную кровь, разлагая и ее. Медленно, но верно.... И вот тогда нужно будет срочно дезактивироваться - остановить действие радиации спиртом или наполнить желудок новым мясом, которое примет на себя удар гамма-частиц. Добраться бы до завода - там мне помогут. А сейчас, в этой выжженной взрывом черной пустыне, невозможно даже охотиться - дичь либо погибла, либо попряталась.
      Я бегу экономя силы - они мне еще потребуются в борьбе с радиацией. Бегу как обычный человек, делая не более чем десять-двенадцать километров в час. Ну, или почти как обычный человек, так как мне практически неведома усталость. Разве что если радиация истощит подаренный ею же запас сил...
      Бегу, держа направление на завод, не озираясь по сторонам и не оглядываясь. Сейчас бы поохотиться, догнать отряд мародеров, но нет, нельзя. С ними бегун, и если он не погиб, а в чудеса я не верю, то выстоять в схватке с ним я не в состоянии. Бежать к заводу, собрать отряд и выступить к "восьмерке". Спасать сына...
      
      Свой грузовик я заметила примерно через час бега по Черному Безмолвию, растаявший снег которого начал, понемногу, подмерзать, вновь обращаясь в лед, так что я уже не бежала а, скорее, летела по гладкой поверхности этого гигантского катка. Бомбоделу, видимо, тоже приходилось несладко - вести машину по этой жути сумеет далеко не каждый а, учитывая, что он еще и первый раз за рулем, - эта поездочка с ее взрывами, гололедом, да еще и мной, поедающей человечину, наверняка показалась ему кромешным адом.
      Ускорившись и углубив порог, чтобы легче было нестись по льду, улавливая его малейшие неровности и дуновения попутного ветра, я бегу за грузовиком, уже предвкушая дальнейшее комфортное путешествие к заводу. Металлическая кабина худо-бедно но защитит от радиации, да и пронизывающий холод не будет больше хватать за верхушки легких. Конечно, бегуну холод не помеха, но для поддержания температуры тела на нужном уровне тоже требуется энергия, а это - вновь слабина перед надвигающейся лучевой болезнью.
      Грузовику досталось основательно - краска обгорела, фургон покорежен и погнут, особенно сверху, куда, видимо, и пришелся основной удар взрывной волны. Однако стекла каким-то чудом уцелели, хотя отсюда я не вижу, в каком состоянии лобовое. Но ведь цел, зараза, цел! Движок рычит, колеса крутятся - пережил мой ЗИЛок ядерную катавасию, а значит, защитил и Антона, спас от смерти!
      В общем-то, Бомбоделом я могла бы гордиться - шел он плавно и аккуратно, правда, уж больно медленно, да и не замечал ничего, что творилось у него за спиной. Я нагоняю грузовик и, без труда затаившись вне поля обзора боковых зеркал (в которые он наверняка и не смотрит), некоторое время скольжу, прицепившись к ЗИЛу позади него, а затем, убедившись в том, что Бомбодел смотрит лишь на дорогу перед собой, цепляясь за выступы фургона, приближаюсь к водительской двери. Детство в одном месте играет, черт меня дери! Пошутить решила...
      Я рывком открываю дверь и впрыгиваю в кабину с громогласным воплем "А-а-а-а, Бля!" Бомбодел дергается сначала ко мне, видимо намереваясь ударить меня чем-нибудь - отбиться, выкинуть меня из машины, но затем, бросив на меня один лишь взгляд, отшатывается назад, выпуская из рук руль. Мои рефлексы срабатывают безотказно - я хватаюсь за руль, выравнивая грузовик на скользком ледовом поле, и лишь затем в голову приходит мысль о том, как же жутко выглядит мой подопечный. Нос разбит, верхняя губа рассечена - видимо, его здорово тряхнуло взрывной волной и шибануло то ли об руль, то ли еще обо что.
      - Это вы... - с трудом выдавливает он из себя, сползая с ручки переключения скоростей на пассажирское сиденье. - Вы меня напугали...
      - Ясен пень, напугала! - бодро отвечаю я, стараясь напустить на себя веселый вид. - Так и было задумано.
      Одновременно до меня доходит и тот факт, что он ТОЛЬКО ЧТО понял, что перед ним я, а перед этим ведь сначала пытался сбить меня с подножки, а потом отскочил в сторону. Если он тогда еще не знал, что я - это я, то почему же не ударил?
      - Я вас не узнал, - отвечает он на мой незаданный вопрос. - Смотрю, в кабину ко мне лезет нечто - чуть не обделался со страху.
      Видимо, шок от пережитого добавил ему смелости. Раньше он не то что выразиться при мне не решался - вообще боялся открыть рот. А теперь, вот...
      Я ловлю свое отражение в зеркале заднего вида и сначала тоже не узнаю себя, затем, на секунду, пугаюсь, и лишь потом приходит облегчение, вместе с приступом гомерического хохота. Бомбодел с опаской косится на петляющий в моих руках руль и вообще, видимо, решает для себя, что взрывом мне окончательно стряхнуло мозги. Его реакция, в общем-то, понятна - когда на ходу в твой автомобиль впрыгивает окровавленное нечто, лицо, (или морда?) которого перемазано сажей вперемешку с запекшейся кровью - трудно узнать в этом существе твою недавнюю спутницу, с которой ты и знаком-то всего пару часов.
      - С вами все нормально? - спрашивает он наконец, чем окончательно добивает меня, и я вынуждена нажать на тормоз, чтобы не загнать грузовик в яму, сугроб или какую-нибудь скалу.
      - Нормально, - отвечаю наконец я. - Просто уж больно смешно мы с тобой выглядим. Тебя тоже вон как разукрасило! Что с тобой приключилось-то, пока меня рядом не было?
      Он, кажется, даже не обиделся на этот покровительственный тон или признал, что годится мне в сыновья не столько по возрасту, сколько по знанию этого мира.
      - Ну, я, в общем, ехал, как вы сказали, а потом шарахнуло.
      Коротко, но ясно. Вот только "шарахнуло" - это мягко сказано.
      - ...Меня повело влево и впечатало в какую-то скалу.
      Я, видимо, стукнулся обо что-то головой и потому потерял сознание. Не знаю, через сколько очнулся, но хоть очнулся - и на этом уже спасибо.
      Точно подмечено, парень. Спасибо, что жив остался. Немногие могут похвастаться тем, что оказались в эпицентре ядерного взрыва, пусть и под защитой грузовика, и выбрались живыми.
      - ...Ну, прикинул направление и поехал туда, куда, как мне казалось, вы указывали. А потом... Потом вы ко мне вломились!
      При воспоминании о том, как я "вломилась", меня снова пробивает смех.
      - Молодец, - говорю я. - Направление выбрал верное... Я ведь тебя догнала, идя к заводу, если, конечно, сама с пути не сбилась, а это просто нереально.
      Я снова трогаюсь с места, набирая куда большую скорость, чем та, с которой ехал Бомбодел. Он опасливо смотрит на спидометр, показывающий сто двадцать километров в час, а затем переводит взгляд на меня. Мол, не разобьемся? Я сбрасываю скорость, демонстративно указывая ему на спидометр - картина та же, стрелка намертво зависла на ста двадцати. На деле мы не делаем и шестидесяти. Антон тяжело вздыхает, но успокаивается.
      Впереди мелькает что-то необычное, и я вновь углубляю порог, всматриваясь в темноту. Точно, пост завода! Почти приехали.
      
      Глава 2
      
      Едва узнав меня в лицо, что было, надо сказать, весьма затруднительно, при том слое грязи, что лежал на мне, трое постовых засуетились, побросав все свои дела. Все втроем, сбивчиво объясняя что-то насчет слабого напора воды, они отвели нас умыться, затем один полез в гараж готовить к выходу снегоход, другой тут же сообразил нам горячего синтетического чаю, который тут же отогрел моего Бомбодела.
      Я косо взглянула на дымящуюся чашку, а затем перевела укоризненный взгляд на принесшего его постового.
      - Не мог водочки сообразить?! - недовольно бурчу я, изобразив на своем лице не то что недовольство, а просто слепую ярость, вызванную тем, что мне, герою, пережившему ядерный взрыв, прогремевший практически надо мной, отказываются поднести чарку водки.
      - У нас только технический, - испуганно бормочет постовой. - Оптику протирать! Откуда у нас пшеничный?!
      - Ясен пень, ниоткуда! - кажется, я разошлась уже и безо всякого спиртного. Давно забытый юношеский азарт, вызванный, вероятно, удачной шуткой над Бомбоделом (который от нее, правда, чуть копыта не отбросил), буквально бушует в крови. Теперь хочется поглумиться еще и над этими ребятами, которые хоть и живут на поверхности, но все равно не знают жизни. Впрочем, куда до меня даже десантникам из мобильного отряда? Никто не знает Черное Безмолвие лучше бегунов, и никого Черное Безмолвие не знает лучше, чем нас. Как там говорил Ницше?... "Если долго всматриваешься в Бездну, то Бездна начинает всматриваться в тебя"... Так или примерно так.
      - Кто ж вам, остолопам, даст протирать приборы пшеничным спиртом?! Технический свой неси. Тяпнем по маленькой?!
      Парень быстрым шагом несется к лестнице в "схоронку". Как сами постовые называют свой минибункер, в котором они пережидают такие вот воздушные атаки, как сегодняшняя.
      - Он у тебя хоть этиловый?! - спрашиваю я его, когда он появляется на поверхности вновь, неся в руках... Екарный бабай! - девятнадцатилитровую стеклянную бутыль спирта! Вот уж воистину была бы катастрофа, шарахни та ракета по поверхности земли - землетрясением наверняка разнесло бы это сокровище.
      - Этиловый! - испуганно отвечает он.
      Я кошусь на Бомбодела. Интересно, он понимает, что вся моя злость - напускная, или думает, что я всерьез могу порешить постовых из-за того, что мне не предложили выпить? Нет, сидит и спокойно попивает чай. О чем он там думает - черт его знает, но вроде бы особо плохих мыслей ему в голову не лезет. Странно. Мне бы обязательно лезли, находись я в компании с каннибалом.
      - Хорошо, - умиротворенно отвечаю я, всем своим видом демонстрируя, "Не боись, не съем", и с удовольствием опрокидываю стопку технического спирта, в котором, если присмотреться, плавает легкая взвесь опилок.
      Тут же начинаю ощущать, как отпускает меня напряжение последних часов. Как уходит из тела предательская радиация, одновременно дарующая силы и убивающая изнутри. Как я вновь становлюсь обычным человеком... или почти обычным - даже легкое превышение уровня радиации над предельно допустимым вызывает во мне прилив сил, которыми надо лишь суметь воспользоваться. Но в сравнении с бесшабашным бегом по Черному Безмолвию, с поединком с другим бегуном или ударом взрывной волны, которого не вынесло бы ни одно живое существо на свете, сейчас я и в самом деле больше не была бегуном. Перевязанные раны практически не давали о себе знать, по телу разливалось приятное тепло, дарованное спиртом.
      - Два алкоголика водку лакали... - декламирую вдруг я. - В ней оказался цианистый калий. Пьяные были, не поняли шутки - у алкашей из железа желудки.
      Антон не реагирует на шутку практически никак - даже не улыбнулся. Как сидел, так и продолжает сидеть, попивая чай.
      - Снегоход готов, - это врывается в каморку постовой в защитном костюме. - Заправлен и ждет вас. Для Антона Сергеевича подготовили защитный костюм, если хотите - можем найти и еще один для вас?
      Ух ты, ешкин кот, мой Бомбодел быстро успел стать для них уважаемой фигурой. Впрочем, бомбоделов я и сама очень уважаю, а этого - в особенности.
      - Спасибо. Вот только я поеду без защиты, - абсолютно искренне говорю я, уже не пытаясь подзуживать приютивших нас постовых. - Дайте нам еще десять минут, и мы выезжаем. Хорошо?
      Парень кивает и спешит ретироваться - для них я не просто авторитет, а что-то вроде архангела. Правой руки Бога. Нет, лучше левой, ведь я - жестокий архангел. Наверное, ангел смерти. Забавные мысли лезут в голову, если у человека по правую руку - Бог, а по левую - Дьявол, то кто же стоит по левую руку у самого Бога? Или нет там никого?
      Однако прежде чем рвануть на двухкилометровый заезд до завода, не лишним будет побеседовать с Бомбоделом с глазу на глаз. Успокоить его, что ли, после того, что он видел... Не хочется что-то, чтобы за моей спиной сидел человек, считающий меня чудовищем и жестоким убийцей. Даже если таковой я и являюсь на самом деле. Не хочется....
      - Антон, ты в Бога веришь? - издалека начинаю я.
      Он неохотно отрывается от созерцания дымящейся чашки чая, но все же отвечает.
      - Да.
      - А в Высшую Справедливость? В то, что каждому воздастся и на Земле, и на Небе по его заслугам? Веришь в то, что все, что ни делается - все к лучшему?
      Он немного ошарашен таким обстрелом вопросами, но все же отвечает, немного подумав:
      - Верю. Верю в то, что неисповедимы пути Господни, вот только, что все к лучшему - не совсем. Я бы сказал, что все, что ни делается - все не зря. Все так задумано Там, Наверху, и нам об этом не стоит и задумываться, ведь Божий промысел понять мы все равно не сможем.
      - Хорошо сказано, - соглашаюсь я. - Значит, ты веришь и в то, что я убивала сегодня не потому, что мне так захотелось, а потому, что Господь хотел, чтобы я убивала?
      Его зрачки сужаются не то от злости, не то от испуга. Не ожидал он такого поворота беседы... Ой, не ожидал...
      - Я верю в то, - холодно отвечает он, - что вы убивали, чтобы спасти свою шкуру, ну и мою, конечно, за компанию.
      Идиот! Будь я одна, я бы не стала ввязываться в драку. Им не догнать бегуна в его Доме - Черном Безмолвии, а уж если бы и догнали - быстро пожалели бы об этом. Но устраивать побоище я бы не стала, это точно.
      - Верю в то, - продолжает Бомбодел, - что все, убитые вами, погибли не зря, что так было надо. Но знаете, во что я не могу поверить при всем моем желании? В то, что Бог создал вас по образу и подобию своему. Людей - да, но не бегунов. Он не допустил бы существования на Земле людей, питающихся себе подобными!
      - Значит, бегуны - от Дьявола?
      - Если он существует, то да.
      - А если нет?
      - Если нет, то... То тогда существование бегунов говорит о том, что Бог отвернулся от нас, забыл о своих детях. Он не позволил бы бегунам быть такими, какие они есть.
      Теперь уже я злюсь по-настоящему. Он не понимает! Не хочет понять, что и мне не доставляет особого удовольствия жить с клеймом "каннибал" на лбу, что и я не хочу убивать ради того, чтобы жить самой, не хочу жить по Закону Джунглей! Впрочем, джунглей теперь нет, и Закон Джунглей теперь именуется Законом Черного Безмолвия. И у меня нет выбора - жить так, или никак, а я ненавижу, когда кто-то, пусть даже и сам Бог, решает за меня, что мне делать и как жить дальше. Ненавижу! И ведь еще совсем недавно он сам мечтал о том, чтобы оказаться бегуном! Вот оно, как все повернулось в его душе, едва он увидел отрицательные стороны нашей жизни.
      - А если бегуны - последний шанс человечества? Новая ветвь эволюции, позволяющая жить в Черном Безмолвии? Ведь когда отступили моря, рыбы вышли на сушу, когда пришли ледники - мамонты обросли шерстью, - говорю я.
      - А если вы - кара, наложенная на нас Богом? Господь обещал не судить больше Землю водой и устроил нам суд огнем - ядерной войной. А тех, кто выживет, уничтожат бегуны! Может, вы и не порождения Ада, а Божьи твари, как и все мы, но ведь все в этом мире служит Богу, и не все из этого мне нравится.
      - Я спасла тебе жизнь?! - выкрикиваю я, поднимаясь из-за стола, и тут же сажусь обратно, поняв, что своими словами он сам завел себя в тупик. - То есть, как бы ни были чудовищны на твой взгляд бегуны, мы все равно Божьи твари? Все, что ни делается, все не зря?!
      - Да, - он сникает. - Все не зря.... Но не все к лучшему!
      - Вставай, поехали, - говорю я, чуть улыбнувшись ему. В самом деле, что бы он там ни думал, я, ведь, не чудовище. Да и вообще, если Господь и создал бегунов затем, чтобы они стали орудием его Суда, то нам об этом думать все равно не стоит. Бесполезно! Нам не понять Божий промысел.
      Я выхожу на мороз, и Бомбодел, на ходу натягивая громоздкий антирадиационный костюм, пытается попасть ногами в штанины из свинцовой ткани. Сажусь на снегоход и поворачиваю ключ зажигания, не считая нужным даже попрощаться с пригревшими нас постовыми. В конце концов это часть их службы. И мы, и они, солдаты, пусть у меня и нет воинского звания, и вообще я числюсь не в боевом отряде, а в отряде снабжения. Бомбодел садится позади меня, держа в руках шлем, и прежде чем надеть его, трогает меня за плечо.
      - Что?! - перекрикивая рокот снегохода, рычу я, обернувшись.
      - Ира, знаете... - я почувствовала легкий укол в сердце - первый раз он назвал меня по имени. - Вы не подумайте, я не забуду о том, что вы спасли мне жизнь. Никогда...
      - Ты доверяешь мне? - смягчившись, спрашиваю я.
      - Я боюсь вас, - отвечает он, но, чуть подумав, добавляет: - Но доверяю.
      Это-то мне и нужно. Не любовь, не дружба - доверие.
      - Поехали! - кричу я, рывком трогаясь с места, и, заломив крутой вираж, даже машу рукой двум вышедшим на мороз постовым, на радостях... - Эй, ребята! Наша служба и опасна и трудна?!..
      Один из них робко машет мне в ответ. То ли боятся меня, то ли просто не поняли шутки. Но главное - и они доверяют мне. Боятся так, что никогда не рискнут даже пожать мне руку - вдруг вопьюсь в нее зубами, но если я прикажу - пойдут за мной в огонь и в воду. Впрочем, в огне они уже побывали, прямо сегодня.
      
      
      Глава 3
      
      Летим! Снегоход несется по Черному Безмолвию, едва касаясь его своими гусеницами, - совсем как я всего пару часов назад. Грузовик оставили постовым - через несколько часов придет новая смена, а старая отгонит его на завод, в ремонт, а нам нужно как можно быстрее добраться в заводской бункер, повидаться с Сырецким, директором завода. Когда-то, до войны, быть директором завода означало воровать, заниматься переговорами с партнерами да отдавать распоряжения: того уволить, а тому - дать премию. Теперь же Петр Михайлович, согласившись занять это место, фактически принял на себя не только завод, а весь город целиком. Нет, города, конечно, давно нет, от него осталось одно название да одиннадцать бункеров с населением под тысячу человек максимум каждый. Он отвечает и за жизнедеятельность завода, и за обороноспособность города как от заморской опасности в виде воздушных атак, так и от опасности местной, в виде мародеров, к которым теперь примкнул и один бегун.
      Нужно уговорить Сырецкого отправить мобильный отряд на защиту "восьмерки". Телеграмму с поста я уже дала - короткую и сжатую: "востриков антон со мной тчк столкнулась с крупным отрядом мародеров тчк с ними обученный бегун тчк по моим сведениям возможно нападение на восьмерку тчк". Эта телеграмма уже наверняка у него на столе, и он уже сейчас думает, что теперь делать, Сырецкий вообще мужик толковый - с ним приятно иметь дело. Думает быстро, решения принимает кардинальные и, как правило, верные... Ему бы дар бегуна - цены бы ему не было.
      Кстати, о бегунах... Слова моего Бомбодела крепко запали мне в душу, и сейчас, когда мы с каждой секундой все ближе к заводу, к дому, когда голова не занята единственно важной проблемой Черного Безмолвия - как выжить, я думаю о том, прав ли он?
      Новый шаг эволюции? Нет, вряд ли. Генетическое отклонение, появившееся на почве повышенного радиационного фона. Мой отец, например, работал в Семипалатинске снабженцем, как и я здесь и сейчас. Вот только в те времена задачи снабженцев были несколько иными... Но и его не миновало облучение, вызвавшее, видимо, какие-то отклонения в ДНК. Но все это - лишь мои домыслы, не более того. Серьезных исследований бегунов никто и никогда не проводил - просто некогда было. О нас узнали (или мы узнали о себе) уже после начала войны, когда мир вокруг обратился в Безмолвие и мы, однажды выйдя на охоту, обнаружили, что можем бежать быстрее волка и видеть лучше сокола. Хотя нет, раз бегун-мародер воевал в Китае, значит, о его существовании узнали до войны. Возможно... Быть может, он открыл в себе дар в тот миг, когда по нам шарахнула первая атомная бомба, и тут же записался добровольцем на китайский фронт. Все может быть, и быть все может, и лишь того не может быть, чего, быть может, быть не может... Все остальное может быть. Довоенная присказка, идеально подходящая под описание моего нового не очень хорошего знакомца. Кто он и откуда взялся? Неизвестно. Чего добивается? Ну, это приблизительно понятно. А вот что с ним делать?... ладно, разберемся.
      Но, вновь к нашим баранам, в смысле - бегунам. Почему мы такие, какие мы есть, не знает никто. Большинство связывает наше появление с радиоактивным фоном, но при этом никто не имеет ни малейшего понятия, как действует радиация. Нет, азбучные истины учебника физики знают все, или почти все. Гамма-частица или нейтрон, пролетая сквозь живую ткань, ионизирует молекулы воды в клетке, в результате чего организм отторгает видоизмененные клетки, разом перестав считать их своими. Это и есть лучевая болезнь, признаки которой всем очень хорошо известны. Выпадение волос, зубов, разложение тканей... В общем, организм превращается в некое подобие цитоплазмы, расползаясь на глазах. А вот более тонкие аспекты действия радиации? Почему легкое облучение может вызвать рак, притом что уже назревшую раковую опухоль нередко выжигают все той же радиацией - лучевой терапией? Она лечит или все же калечит? Или тут знаменитый принцип "Клин клином", или его обрусевший вариант "Против лома нет приема, окромя другого лома"? Почему на ранних стадиях сильной лучевой болезни у человека происходит общий подъем тонуса, в определенном приближении сравнимый с углублением порога чувствительности у бегуна? Выброс энергии, спровоцированный тем, что организм разлагает сам себя? "Пойду собаке хвост отрежу, чтобы было что ей на ужин дать"? Может, и так. По крайней мере, углубленный порог бегунов все объясняют именно так, да и я придерживаюсь этого мнения. Но точно не знает никто.
      Действие радиации вызывает у нас, в первую очередь, углубление порога чувствительности. Улучшается координация, быстрее аккомодируют глаза, даже мозг, кажется, быстрее принимает решения, хотя это, наверное, уже следствие, а не симптом. Даже физические силы и те увеличиваются, правда, не столь значительно, как все остальное, так что скорость действия бегуна все же не поспевает за скоростью его реакции. При высоком облучении мы можем отследить полет пули, но вот увернуться от нее - уже нет. Другое дело - еще до того, как она вылетит из оружия, определить, найти, ощутить линию ствола и просто уйти с ее дороги. На это нашей скорости хватает с лихвой, но это, по сути, состязание с реакцией человека, а не со скоростью пули.
      Возрастает и выносливость - мы можем пробегать невероятно длинные дистанции, практически не чувствуя усталости. Расплата приходит потом, когда организм изматывает себя до предела, расходуя абсолютно все ресурсы. В этом действие радиации для нас сходно с действием обезболивающего - боль не уходит, она по-прежнему терзает тело, но ее импульсы больше не могут пробиться к коре головного мозга... За это нас и зовут бегунами, и потому мы работаем именно снабженцами, хотя солдаты из нас так же отменные. Мы идеальные курьеры, готовые пробегать, проноситься по Черному Безмолвию сотни километров, не обращая внимания на холод и радиацию....
      Каменные стены периметра завода, неподвластные даже для ядерного взрыва, вырастают перед нами словно из-под земли. Я сбавляю ход и, полуобернувшись, подмигиваю Антону, мол, не боись, почти дома. Западные ворота медленно открываются перед нами, и вместо громадных створок перед нами появляется первый внутренний пост охраны - десяток солдат, хорошо вооруженных и обученных.
      - Пропуск! - гаркает рослый детинушка-десятник, и я, остановившись возле него, залезаю рукой во внутренний карман. Десятник мгновенно напрягается, готовый к любой неожиданности - вдруг я достану из кармана пистолет... Он, безусловно, узнал меня - слишком часто я проезжаю через эти ворота, да и вообще, слишком уж заметная я личность, но ведет себя так, как будто перед ним случайный путник. Такова уж служба на внутренних постах, служить гранью, на которой заканчивается Черное Безмолвие, как бы ему ни хотелось пробиться на территорию завода.
      - Ирина Печерская, снабженец, - представляюсь я, улыбаясь, но без иронии в голосе. Меня отнюдь не смешит его излишняя предосторожность. Собственно, мне она и не кажется излишней - как человек, часто бывающий в Безмолвии, я понимаю, что ОТТУДА может придти все что угодно. Начиная от свирепых мародеров и заканчивая такой живностью, что и в кошмарном сне не приснится. Моя улыбка - лишь дань уважения ему и его ребятам, да и просто попытка передать хоть частичку своего хорошего настроения.
      Он берет мой пропуск и вдумчиво сравнивает мою фотографию на нем с моим реальным профилем. Неужели встречался с аморфами Безмолвия? Если и да, то должен знать, что они хоть и в состоянии придать себе абсолютно любую форму, то делают это непроизвольно, принимая внешний облик объекта своей охоты, да и вообще, аморфы неразумны, что, впрочем, не делает их менее опасными.
      - Проезжайте, - десятник берет под козырек. На его лице не отражается и тени эмоций. В самом деле, отличный солдат...
      - Так точно! - в тон ему отвечаю я, трогая снегоход.
      Мы въезжаем в завод...
      Я не вижу лица Бомбодела, но чувствуя, как его руки сильнее сжимаются на моих плечах, догадываюсь, как он должен сейчас выглядеть. Лично меня величие завода уже давно не впечатляет - будучи охотником и, практически, обитая в Безмолвии, я видела пейзажи, гораздо сильнее потрясающие воображение. Громадный карьер, созданный термоядерной бомбой, достигшей земли в самом начале боевых действий, и даже гигантское поселение термитоподобных тараканов, высотой под пять-шесть метров - все это производит на меня гораздо большее впечатление, нежели творение человеческих рук - бункер завода с вздымающимися в небо бурнусами пара от ядерного реактора.
      На площади около двадцати квадратных километров, окруженной неприступными каменными стенами, воздвигнутыми пять лет назад в самом начале войны, раскинулись громадной сетью ангары с автомобилями, комнаты дезактивации и хлипкие метеорологические башни, сметаемые едва ли не каждой ядерной атакой врага. Повсюду сновали люди, отчего завод приобретал сходство с растревоженным муравейником - восстанавливали постройки, уничтоженные пронесшейся над заводом ударной волной. Большинство башен метеорологов валялись на земле, сложенные, словно карточные домики - аппаратуру с них снимали загодя, при первых звуках сирены, поэтому о вышках никто, собственно, и не беспокоился, так как установить эти пластиковые дуры заново было делом не более чем пары часов.
      МАЗ, размахивая стрелой подъемного крана, ворочал тяжелые каменные глыбы, видимо, сорвавшиеся с западной стены при взрыве. Два из пяти, имевшихся у завода "БЕЛАЗа", спешили к стене с полными кузовами глины, укрепляя внутреннюю насыпь. Работа шла вовсю...
      Все еще дымились ракетные шахты в центре укреплений - именно оттуда стартовали ракеты-перехватчики, обдав пламенем из дюз и без того выжженную почву вокруг.
      В принципе, я понимаю восторг, охвативший Антона при виде этого людского муравейника, - он не видел ничего, крупнее своего бункера, в котором ютится от силы семьсот-восемьсот человек, в то время, как здесь обитают около семи тысяч. При этом, в бункере все лишь живут, а здесь же буквально каждый выполняет определенную работу, отсюда и впечатление, что абсолютно каждый человек завода ежесекундно мчится куда-то, выполняя что-то неимоверно важно и жизненно необходимое для выживания всего города.
      То ли еще будет с ним, когда он окажется под землей, где и находятся основные постройки - жилой комплекс завода, громадина ядерного реактора, цеха сборки боеголовок и ракет... Все это, большей частью созданное еще до войны, уходит под землю на глубину более пятнадцати метров, образуя многоуровневую систему ходов.... Черт, ну почему при мысли о заводе так упорно напрашивается аналогия с муравейником? Видимо, сходство и в самом деле есть.
      - Вы... Вы давно здесь? - с трудом сдерживая свой юношеский, почти детский восторг, спрашивает Бомбодел.
      - Да, - отвечаю я. - Что-то около трех с половиной лет. Юбилеи не отмечала, да и новоселья не праздновала, так что точно не скажу.
      - Здесь всегда было так... Так здорово?!
      - Нет, не всегда. Стены возвели года три назад, после того, как на завод сквозь его хлипкие ограждения, проникла стая волков. Тогда погибли шесть человек, среди которых был и один из ведущих ядерщиков тех лет. После этого завод и стал отрезанной от мира крепостью... Ну и, естественно, все эти ангары тоже не сразу строились. Прежние наземные постройки, те, что были до войны, разметало первым же взрывом, да и многие подземные пострадали при первой атаке...
      - Я видел первую атаку, - говорит Антон, мрачнея. -Я хорошо помню ее. Мне тогда было четырнадцать... Я решил, что это - конец света.
      - Так и было, - отвечаю я. - Конец света, начало Черного Безмолвия.
      - Века бегунов...
      Да что ж тебе приелись бегуны-то, а? Прямо как мне сравнение завода с муравейником... Век бегунов... Век Безмолвия, и все тут! Бегунов слишком мало, чтобы нас можно было считать силой. Будет больше - вот тогда и поговорим, вот только меня к тому времени в живых уже не будет.
      - Оставь бегунов в покое, - как можно мягче отвечаю я. - Как-нибудь еще встретимся с тобой, поговорим на эту тему. А пока - тебе в отдел кадров... Прямо и за восемнадцатым ангаром - налево, табличка во всю дверь с этой надписью.
      - А что такое отдел кадров? - спрашивает он. Нет, не смеется, не издевается, правда не знает.
      - Дань уважения прошлому. Одно название, не более того. Место, где тебя встретят и типа примут на работу. Определят, в какой отдел ты лучше всего годишься, пропишут в жилом секторе... В общем, на месте разберешься. А мне пора на аудиенцию к Сырецкому. Поживешь с мое, быть может, тоже станешь у него званым гостем.
      Он делает пару шагов в указанном мною направлении. Я стою на месте, провожая его взглядом. Жду, когда же он обернется, и он оборачивается.
      - Спасибо, - говорит он.
      - За что?
      - За все. За то, что спасли мне жизнь, за то, что показали Безмолвие. За то, что развеяли мою мечту стать бегуном...
      Ах ты маленький засранец! Мечту я его, видите ли, развеяла. А тебе что, кто-то говорил, что быть бегуном - это сплошная сказка? Неуязвимость, скорость и свобода? Интересно, что же ты понял, встретив на своем пути меня?! Мне хочется высказать ему все это, но я молчу...
      - ...И за то, что показали мне, что чудовища тоже бывают милыми.
      Вот те раз! Муж, конечно, именовал меня "моя милая сволочь", за что не раз получал от меня подушкой по физиономии, но вот "милое чудовище" - это даже для меня что-то новенькое.
      Антон поворачивается, чтобы уйти, и я говорю ему вслед:
      - Ты еще не видел аморфов и медведей! Вот это - чудовища.
      - Я уверен, таких красивых, как вы, мне больше не увидеть, - отвечает он, не оборачиваясь.
      Интересно, был ли это комплимент? Ладно, не последний раз видимся, я на тебе еще отыграюсь за сравнение меня с аморфами.... Однако с тех пор, как мне стукнуло тридцать пять, я могу перечесть по пальцам, когда меня называли красивой. Или дело не во мне, а в войне?... Припоминаю фразу из Белянина: "Ну, если выбирать между ней и ядерной войной".... Нашим мужчинам выбирать не приходится.
      Бодро вышагав двадцать два лестничных пролета, я оказываюсь возле крепкой стальной двери - кабинет Сырецкого располагался в глубочайшем подвале, повредить которому могло бы разве что точечное попадание термоядерной ракеты в бункер завода (хотя разве можно упоминать рядом два термина: "термоядерный взрыв" и "точечный удар"?). И эта дверь - еще не вход в его кабинет, она ведет лишь в прихожую, в которой постоянно дежурят четверо охранников. Бывшие десантники, за предвоенные годы прошли столько горячих точек, что только диву даешься - где они столько локальных конфликтов надыбали... Серьезные ребята. Я приветливо улыбаюсь им, и они кивают мне в ответ. Здесь пропуска не спрашивают, по крайней мере, у меня. Хорошо еще, что меня теперь можно узнать - лицо не покрывает слой запекшейся крови и грязи, одежду я, конечно, ухайдокала, как могла, катясь кубарем по Черному Безмолвию, но все равно похожа на человека, а не на заблудшего аморфа с лицевым тиком.
      Охранник, стоящий у двери в дальнем углу прихожей, даже берет под козырек, когда я подхожу к нему.
      - Петр Михайлович ждет вас. Просил проводить к нему, как только вы появитесь.
      - Спасибо за заботу, - отвечаю я. Проводить меня, как только я появлюсь?! Посмотрела бы я на то, как ты, хваленый спецназовец умершего мира, остановишь бегунью, сыну которой грозит опасность! Не пришло еще то время, когда начальство будет заставлять бегунов ждать в приемной.
      Вхожу. В кабинете, возможно, последнем рабочем кабинете в городе, меня уже ждут четверо. О том, что именно ЖДУТ, можно догадаться по их лицам, обращенным ко мне. На всех них отчетливо читается: "Ну наконец-то".
      Сырецкий восседает за столом, поправляя очки, видимо, чтобы лучше меня рассмотреть. Трое бегунов поднимаются со стульев, приветствуя меня молчаливым кивком головы. В этом кивке не только шаблонное "Добрый день, коллега", но и понятное только нам "С возвращением, Ира. Могла, ведь, и не вернуться. Молодец!" Уважение... Вот что читаю я в их взглядах.
      Катя Таранова, липовый снабженец, но неплохой курьер - боится даже взять в руки оружие. Однажды я спасла ее от нападения медведя - бедняжку просто парализовало от страха, когда это шестилапое чудовище, неожиданно возникшее перед ее грузовиком, разнесло стекло кабины, пытаясь добраться до пищи, то есть до нее. Я едва успела разрядить свой дробовик в голову этому монстру... Катя же даже и не подумала о том, чтобы подхватить с пассажирского сиденья "Калашников". Люблю ее как человека, но вот как бегуна, как снабженца... Нет. С такой фамилией быть всего лишь трусоватой девчушкой - угораздило же.
      Толя Сотников - совсем еще юнец, всего двадцать три года, но уже успел стать настоящим жителем Черного Безмолвия. Вот уж на кого я бы положилась полностью. Молодость в сочетании с немалым опытом, приобретенным на охоте в Безмолвии, делают его отменным охотником и бойцом.
      Марат Юдусов - некогда житель Казахстана, успевший перебраться в Новосибирск буквально за неделю до войны. Открыв в себе способности бегуна, примкнул к банде мародеров, долгое время терроризировавшей разрушенный город. Однако, когда с подачи Сырецкого, стали разворачивать строительство бункеров, когда были созданы мобильные отряды и десятки охранных патрулей - Марат, видимо, смекнувший, что восстанавливающийся правопорядок (или его подобие) может добраться и до него, быстренько сдал нам всю шайку, в которой уже успел достичь некоторых высот, и переметнулся к Сырецкому, в снабженцы. Научиться уважать его как человека я так и не смогла. Раскаявшийся преступник... Раскаявшийся ли? Без него мы еще долго ловили бы банду порознь, так - покончили со всеми разом... Предатель, сдавший своих, пусть они и были не более чем грабителями и убийцами. Не люблю людей, готовых так резко сменить линию поведения, если не линию жизни. На серьезной охоте или на задании мне куда спокойнее будет все-таки с Катей, нежели с ним. Она, конечно, не в состоянии прикрыть тылы, наоборот, за ней самой нужно постоянно приглядывать, чтобы не полезла "целоваться "с аморфом, но, по крайней мере, сама она никогда не нанесет удара в спину.
      Пятого бегуна завода, Сереги Никитина, почему-то нет... Видимо, на охоте или еще где. Вот уж кого я бы хотела сейчас увидеть, так это его! Но, видимо, не судьба.
      - Здравствуй, Ирочка, - улыбается мне Сырецкий, но в его улыбке сквозит напряженность. - Мы получили твою депешу. Теперь присядь и, будь добра, расскажи нам обо всем более подробно.
      Он кивает Толе, и тот, поняв шефа с полувзгляда, уступает мне свой стул, отойдя в сторонку за новым для себя. Я сажусь, наслаждаясь мгновениями покоя, когда не нужно никуда торопиться и нестись, спасаясь от погони или преследуя добычу.
      - Сначала вы ответьте мне на один вопрос, - говорю я, - Петр Михайлович, кто знал о том, куда и зачем я еду? Другими словами, кто знал мой маршрут? Кто знал, что я направляюсь в "четверку" за Антоном?
      Сырецкий мрачнеет, он всегда все схватывает на лету...
      - Ты думаешь, что кто-то сдал твои координаты мародерам?
      - Я не думаю, я знаю. Тот бегун знал обо мне все - кто я, как меня зовут, что я ела на завтрак, и в каком бункере живет мой сын!
      - Поэтому ты предполагаешь нападение на "восьмерку"?
      - Не совсем так. Я не предполагаю - он сам сказал мне "Увидимся в "восьмерке", или что-то в этом роде. Так кто знал маршрут моего передвижения?!
      Я вглядываюсь в лица бегунов, уж они-то все знали точно. Кто сдал меня мародерам? Подлец Марат решил взяться за старое? Катя сболтнула кому-то во время сексуальных утех? Толя... Нет, Толя не мог точно.
      Все они насторожены, все озадачены, но никто не испуган. Никого не страшит разоблачение. По крайней мере, мне так кажется - я лишь бегун, который улавливает изменения в дыхании или биении сердца лучше любого детектора лжи. Лишь бегун, не Бог... Да и слаба я сейчас - уровень радиации здесь близок к нормальному, так что мой порог чувствительности лишь чуть выше, чем порог обычного человека. Непривычно и страшно... Может, поэтому мы предпочитаем Черное Безмолвие?
      - Все мы, - Сырецкий обводит нас широким жестом. - Шеф "четверки" знал лишь то, что мы послали человека за его инженером....
      - Человека или бегуна? - уточняю я. - Он знал, кто придет за Антоном? Мародеры ждали именно бегуна, хотя полной уверенности у них не было.
      - Человека, - ответил он, на мгновение задумавшись. - В телеграмме я не вдавался в подробности. Я просто сообщил, что за Востриковым приедет мой человек.
      - Ясно. Еще?
      - Все сотники - они вообще в курсе всех дел завода.
      - Сколько?
      - Их семеро. Знали все. Быть может, они могли передать карту с проложенным маршрутом кому-то из десятников. Так, на всякий случай, если тебя придется искать.
      - Меня однажды уже искали, - зло отвечаю я. - Помогло?
      - Тогда мы не знали даже примерного района поиска но, если помнишь, отрядили чуть ли не всех боеспособных людей.
      - Ага, а я, еле живая, сама доползла до внешнего поста!
      - Ира?! - повышает голос Сырецкий, - мы будем ругаться или работать? Будем вспоминать, как тебе тогда не повезло, как ты едва не погибла после накрывшего тебя взрыва, или подумаем о том, что делать с новым противником?
      - Второе, Петр Михайлович, - недовольно бурчу я. - Простите, я просто очень устала.
      - Чувствуется, - вставляет слово Катя, разряжая сгустившуюся атмосферу.
      - В общем, ползавода, - подвожу итог я, - и еще значительная часть людей в "четверке". Так?
      - Получается, что так. Может, перед тем как искать предателя, ты поделишься нами тем, что с тобой произошло?
      И так всегда. Почему-то, разваривая с Сырецким, я всегда чувствую себя не всемогущим бегуном, а нашкодившим ребенком. Однажды я задала этот вопрос Сереге Никитину, так он, гад, ответил, что вполне логично предположить, что это оттого, что я и в самом деле нашкодивший ребенок. Мне без копеек сорок, а я - ребенок?!
      Успокоившись и отдышавшись, ближайшие тридцать минут я рассказываю в деталях о происшедшем, начиная с того момента, как мы обнаружили засаду на нашем пути. Когда я, наконец, умолкаю, все четверо, кажется, смотрят в одну точку, силясь постичь методику мышления коллективного разума. Не могу быть уверена в том, что мысли всех их бегут в одном направлении, но думают они точно об одном - извечный русский вопрос, коснувшийся теперь даже казахстанца Марата. "Что делать?" Я решаю высказаться первой.
      - Петр Михайлович, - говорю я, - не стоит ли выслать мобильный отряд к "восьмерке"? Возможно, мародеры уже оправились от взрыва и движутся туда. Включим в отряд двух, нет, лучше трех бегунов. Меня, Толю и Сергея...
      - Сергей в Безмолвии. Восстанавливает связь с "пятеркой" и, попутно, охотится.
      - Разрыв проводов после взрыва?
      Все почему-то молчат. Вообще, такое бывало редко - телеграфные провода, соединяющие "пятерку" и завод, проложены под землей, и на моей памяти всего трижды взрывы прерывали связь.
      - Нет, Ира, - нарушает тишину Марат, - Обрыв связи обнаружили примерно четыре часа назад. Сергей отправился в Безмолвие почти сразу.
      - То есть, он был снаружи во время взрыва?!
      Снова молчание. К черту слова, все ясно и так.
      - И до сих пор не вернулся?
      Молчание. Лишь Сырецкий чуть склонил голову.
      - Нужно отправляться искать его! Сейчас же!
      - В свете рассказанного тобой... - начинает Сырецкий, - в общем, я предполагаю, что цель твоих мародеров вовсе не "восьмерка". ...Или не только она.
      - Им нужны бегуны, - говорю я и тут же осекаюсь. - Сергей?!
      - Возможно. Возможно и то, что "пятерки" больше нет.
      Все снова молчат, сочувственно глядя на меня. Идиотское чувство, когда все вокруг знают хоть ненамного, но больше тебя...
      Что делать? Разделить мобильный отряд на две части и половину отправить на поиски Сереги и на разведку, что случилось с "пятеркой", а половину - к "восьмерке", встретить врагов, если они еще не там? Кажется, логично. Остается убедить в этом Сырецкого.
      - Петр Михайлович, - начинаю я, - а что, если разделить мобильный отряд и...
      - Ира, - перебивает меня Сырецкий, - какова численность мародеров?
      - Меня атаковали человек сто - сто пятьдесят. Я вывела из строя как минимум пятнадцать, да еще и взрыв.... Они были в самом пекле, пусть и под защитой грузовиков. Я думаю, их не больше сотни. Опасность представляет, разве что, их командир - он стоит еще сотни людей.
      - Ира, ты меня не поняла, - терпеливо, словно ребенку, объясняет он. - Ты знаешь, сколько ВООБЩЕ было мародеров?
      Теперь я понимаю, о чем он.
      - Не знаю, - признаю я. - Но вы правы, вряд ли он бросил на меня все свои силы. Тогда тем более нужно срочно выдвигаться к "восьмерке"!
      - Нет. Нельзя! Что если все это - лишь отвлекающий маневр? Чего он хочет?!
      - Перетянуть на свою сторону несколько бегунов.
      - Бери глобальнее, Ира! Чего он хочет?!
      - Остановить войну. Уничтожить Америку. Стать новым повелителем мира!
      - Браво! И что ему для этого нужно? Не бегуны, Ира, что еще?
      - Ракеты, - убитым голосом шепчу я. - Термоядерные боеголовки, координаты целей, обслуживающий персонал... Завод...
      Помоги нам, Господи! Ядерный потенциал завода в руках психа с непомерными амбициями. В руках ненормального бегуна!
      Сырецкий поднимается из-за стола и отходит в угол, прижав к уху телефонную трубку.
      - Объявить всеобщую мобилизацию... Возможность нападения на завод... Возможность диверсионной операции... Подготовить мобильный отряд к выступлению, предупредить все внешние посты...
      А что если мародеры и в самом деле шли за мной по пятам? Если они уже здесь, готовятся штурмовать стены завода?
      - Толя... - шепчу я ему на ухо, - пойдем, поищем Сергея.
      - Всеобщая мобилизация... - не то размышляет, не то отнекивается он. - Мы нужны здесь, на заводе. Но, с другой стороны...
      - Если бы ты потерялся в Безмолвии, мы с Серегой плюнули бы и на завод, и на всех мародеров Безмолвия. Пошли.
      Он кивает и поднимается из-за стола. Вслед за ним встает Марат.
      - Я с вами.
      Мы с Толей переглядываемся. Кажется, он разделяет мои опасения относительно него - кому еще оказаться информатором мародеров, как не бывшему преступнику?
      - Нет, - веско говорит Толя. - Останешься здесь. На Катю надежды мало, а во время боя может потребоваться помощь бегуна.
      Марат открывает рот, чтобы ответить, но не находит слов. Кивает, соглашаясь. Катя вообще молчит в сторонке, тихая, словно мышь. Напугана и растеряна - когда была захвачена "тройка", она так и не решилась примкнуть к мобильному отряду, выехавшему на помощь осажденному бункеру.
      - Через тридцать минут у северных ворот, - бросает мне Толя, неуловимым движением исчезая в дверном проеме. Я хочу последовать за ним, но меня останавливает гневный окрик Сырецкого.
      - Куда собрались?! - яростно кричит он, - в "пятерку"?
      - Если потребуется, - спокойно отвечаю я. - Но мы надеемся, что связь прервалась по естественным причинам, напавший на меня отряд мародеров был малочислен, а Никитин лишь контужен взрывом и лежит сейчас где-то в Безмолвии, как когда-то лежала я.
      - Я, кажется, вас не отпускал, - уже тише говорит он, но в его глазах я вижу понимание того, что мы с Толей правы.
      - Так отпустите, - неожиданно встревает в нашу полусерьезную перебранку Катя. - Если Сергей жив, мы должны спасти его. Узнать, что случилось в бункере.
      Сырецкий тяжело вздыхает. Так, словно не отпускает на задание бегуна, а отправляет на войну своего единственного сына.
      - Хорошо... Ира, возьми инструменты - по пути восстановите связь. Если есть с кем связываться, конечно.
      Он не был с нами в "тройке", но видел фотографии побоища, устроенного там мародерами и кровавого пиршества собак. Он знает, с чем мы столкнулись в захваченном бункере, и прекрасно понимает, что подобная картина может ждать нас и в "пятерке".
      Я киваю и выхожу из кабинета, направляясь в "оружейку" - за инструментами и оружием. Одно плохо - после этого сумасшедшего дня мне даже не дали отдохнуть. Не то чтобы силы на исходе - бегунам это вообще не грозит, если, как говорил Винни-Пух, "вовремя не подкрепиться", просто устала голова. Мозгу ведь тоже требуется отдых, даже если этим отдыхом будет полный кошмаров сон, а другого у меня, надо сказать, не было уже пять лет...
      
      
      Глава 4
      
      Северные ворота мало чем отличаются от западных. Все те же громадные стены, те же ангары для техники, разве что самой техники несколько меньше. Западные ворота выходят на основной маршрут, ведущий к Ядерному карьеру, где добывается уран, и посему техники возле них сгруппировано несколько больше. За северными же воротами открывается лишь чудовищное и всеобъемлющее Черное Безмолвие, да "пятерка" в пяти-шести километрах от завода...
      Толя уже ждет меня. Глядя на него, я, с одной стороны, завидую ему, а с другой - глубоко сочувствую. Ему чуть больше двадцати лет, расцвет молодости... Он силен, быстр и умен, причем все эти качества многократно усилены способностями бегуна. Будущее за такими, как он или, быть может, именно за ним. Но, с другой стороны, хотел ли он этого? Мечтал ли в детстве о том, чтобы стать охотником Черного Безмолвия? О том, чтобы быть кумиром молодежи и, одновременно, тем, чьим именем матери пугают маленьких детей. "Вот не будешь есть суп из липовой коры - позову страшного дядьку Толю-бегуна. Отдам тебя ему..." Да, нас боготворят, но еще больше боятся. Наверное, так и должно быть - люди всегда обожествляли кого-либо. Деревянных идолов, пророков... Поклонялись Христу. Но никогда еще божество не сходило со своего постамента, чтобы ворваться в толпу людей.
      Моя юность прошла в довоенные годы, когда казалось, что солнце будет сиять над головой вечно, что тьма - это лишь время суток, и что зима в Сибири всего полгода. Толе повезло меньше - когда я заканчивала институт, наслаждаясь всеми прелестями молодой студенческой жизни, он еще пешком под стол ходил. Он не видел, и никогда не увидит той юности, в которой ошибка не влечет за собой смерть.
      Но нельзя жить прошлым - оно уже ушло. Нельзя жить будущим - его еще нет, и, в нашем случае, быть может, никогда и не будет. Нужно жить настоящим, а настоящее принадлежит Толе и, в меньшей степени, мне. Ну и неизвестному бегуну-мародеру, конечно.... А вот это уже плохо.
      - Пошли, - вместо приветствия говорит мне Толя. В Безмолвии слова вообще излишни.
      - Пошли, - соглашаюсь я. - Пойдем отвоевывать настоящее.
      Он удивленно смотрит на меня, но вопроса так и не задает. Быть может, понял, быть может, просто счел это моим очередным ребячеством.
      Двумя облачками темноты мы скользнули за ворота, выходя на просторы Безмолвия. Одновременно мы нагибаемся, набирая в пригоршни черный, радиоактивный снег, разминаем его в руках, чувствуя, как по пальцам скользит холодная вода... Как ладони покрываются черными разводами стекающей с них грязи. Мы глубоко вдыхаем, приноравливаясь к холодному воздуху Безмолвия, подготавливая наши тела к поддержанию температуры на нужном уровне.
      Углубляем порог чувствительности, начиная видеть четче и ярче, слышать звуки, недоступные никому, осязать каждую снежинку под ногами... Мы выходим на охоту.
      - Нужно поесть, - шепчет Толя, и его шепот кажется мне рокочущим громом.
      - Нужно, - соглашаюсь я.
      Мы срываемся с места, несясь не в сторону "пятерки", а немного западнее - к ближайшему лесу. Холодный ветер свистит в ушах, снег взрывается коротким сухим треском под ногами... Мы слышим треск каждой снежинки, по даже нам самим непонятным признакам мы безошибочно определяем, что перед нами - твердый наст, или же яма, засыпанная рыхлым снегом. Мы обоняем тончайшие запахи, исходящие из леса, слышим, как высоко над нами поносится орел, высматривающий своим инфракрасным зрением добычу на черном снегу, по отпечатку лапы определяем, что около двух часов назад здесь прошел взрослый медведь... Он не мог уйти слишком далеко. Он и станет нашей добычей. Поодиночке мы, быть может, и не рискнули бы встретиться в Безмолвии с одним из самых жутких его порождений - шестилапым медведем, но сейчас, во-первых, нас двое, а во-вторых, у нас слишком мало времени для того, чтобы выбрать дичь попроще.
      - Далеко, - шепчет Толя. - Уходит на запад.
      - Догоним, - отзываюсь я. - Я выдохнусь нескоро. Сегодня уже ела...
      - А я - нет.
      Толя слабеет. Значит, несмотря на его молодость и силу, сегодняшнее настоящее принадлежит мне.
      Мы несемся по Черному Безмолвию, умело лавируя между деревьями. Пару раз мы отвлекаемся на новый след - один раз нашу дорогу пересек след пятиногого лося, но след слишком давний, чтобы мы рискнули сойти со своего. А второй - след рыси, шарахнувшейся в сторону от идущего напролом по лесу медведя. Рысь - дичь слишком мелкая для нас двоих, хотя одна я бы на нее позарилась с удовольствием.
      Трижды мы сбивались со следа, пролетая мимо, когда медведь делал резкие повороты в стороны. Последний раз мы наткнулись на отчетливые следы крови на черном снегу - видимо, медведь задрал здесь маленького оленя. Сожрал целиком - от несчастного существа остались в буквальном смысле лишь рожки да ножки. Запах крови забил все остальные, поэтому мы с огромным трудом вновь находим след медведя...
      Теперь, вдоволь наевшись, он стал тяжелее на подъем. Шел медленно, не торопясь, словно прогуливаясь по мертвому лесу. Следы перед нами были совсем свежими, оставленными менее чем четверть часа назад.
      - Выдыхаюсь, - прошелестел на бегу Толя. - Скорей бы.
      - Если хочешь - остановись. Я догоню его и прикончу.
      - Нет. Я еще не начал вариться, пока я только на исходе.
      Под "вариться" мы понимаем то самое состояние, когда радиация начинает разлагать наши собственные ткани. Внешне - практически никаких изменений, но на деле ты начинаешь распадаться на запчасти...
      Где-то впереди отчетливо раздается боевой рев медведя. Должно быть, хищная зверюга вновь напала на кого-то.
      - Давай, Толя! Давай! - кричу я, чувствуя, что я и сама приближаюсь к грани "варения". Я еще не на пределе, но близка к нему. В животе разрастается сосущая пустота, взгляд затуманивается по краям поля зрения... Устаю...
      Вот он! Жуткая тварь, когда-то бывшая героем русских народных сказок. Существо, охота на которое на Руси издавна считалась признаком мужества - на медведей ходили с рогатиной, с ножом, потом уже - с ружьями. У нас, конечно, по пистолету на поясе, а у Толи - еще и короткоствольный УЗИ, но мы, переглянувшись, единогласно приходим к решению беречь патроны. Несмотря на свои колоссальные размеры и силу, медведь - это еще не самое страшное, что может встретиться в Безмолвии. Самое страшное, как ни крути - люди.
      Медведь не нападает - он всего лишь ревет, отгоняя кружащих вокруг него трех неимоверно тощих волков. Волки, как ни странно, вполне нормальные - не мутировавшие и не приспособившиеся к новым условиям. Наверное, потому и такие тощие - удивительно, как им удалось выжить в Безмолвии так долго.
      Поднявшись на задние лапы, медведь отчаянно ревет, выразительно размахивая в воздухе четырьмя передними.
      Не пытается атаковать, хотя один лишь удар лапы мог бы забросить любого из этих трех волков на самое высокое дерево.
      Толя выхватывает нож. Я следую его примеру, зажав в левой руке нож, а в правой - отвертку. Инструмент инструментом, но в бою с таким чудовищем может оказаться едва ли не полезнее ножа.
      - Начали, - кричу я, непроизвольно принимая на себя руководство охотой. Сейчас Толя слабее меня, значит, командую я. Закон джунглей, мать его!
      Углубив порог до предела, мы бросаемся вперед, полосуя ножами по сухожильям на передних лапах медведя. Один заход с двух фронтов, и нижние лапы повисают безвольными плетями, а его рев переходит в отчаянный рык. Тварь готова драться.
      Мы тоже готовы.
      - Еще раз! - кричу я, и мы налетаем на медведя вновь. Я пролетаю под самой лапой, готовой опуститься мне на голову, и полосую ножом чуть ниже плеча зверя. Видимо, то же самое без труда успевает проделать и Толя, так как медведь вертится волчком, не зная, чью голову проломить первой. Попытайся, Топтыгин! Хозяева Безмолвия - мы, несмотря на твой двухметровый рост и могучие клыки!
      - По ногам!
      Мы бросаемся вперед, пригнувшись для нового удара. Задние лапы медведя гораздо менее уязвимы - больше слой жира, который нужно преодолеть, чтобы впиться ножом в связки, труднее отыскать сами связки в гуще шерсти... Но это финальный удар. Поверженный с колонноподобных конечностей, медведь практически не опасен.
      Уклоняясь от лязгающих в нескольких сантиметрах от моего лица зубов животного, обдающего меня отвратительным запахом из пасти, я практически распластываюсь по снегу, нанося удар по голени зверя. Уже проносясь мимо, я замечаю, что медвежья туша с ревом заваливается на меня, видимо решив размазать по насту своим весом. Отчаянно перебирая ногами, я успеваю выскользнуть из-под него раньше, чем медведь успевает погрести меня под собой. Челюсти лязгают в опасной близости от моих ног, и я, приняв, наконец, вертикальное положение, отскакиваю в сторону... налетая на осмелевших волков, рискнувших подойти ближе в надежде, что и им перепадет кусок мяса побежденного. Впрочем, волкам сугубо фиолетово, кем ужинать - мной или медведем. Они набрасываются на меня всем скопом, почти одновременно в прыжке отрываясь от земли.
      Первого я встречаю в полете ударом кулака под челюсть, и он летит по инерции дальше, мимо меня. Второму всаживаю отвертку в глаз, и, уворачиваясь и от уже мертвого волка, и от третьего, пока еще находящегося в полном здравии, падаю на снег, моментально откатываясь в сторону.
      Волки, несмотря на свою неприспособленность к Безмолвию, оказываются ребятами не промах. За те доли секунды, что я трачу на то, чтобы подняться на ноги, третий уже успевает вновь прицелиться и прыгнуть на меня, а первый, сраженный моим апперкотом, уже пытается подняться. Первый мой рефлекс - вырвать из кобуры пистолет и всадить все шесть пуль в оскаленную волчью пасть. Но нет, патроны на заводе, конечно, не редкость, но все же товар дефицитный. Да и не нам, бегунам, тратить их попусту. Я хватаю волка в полете за горло, со всего маху обрушивая его на землю, и распарываю ножом горло. Фонтан крови окатывает меня теплым ливнем, и я оборачиваюсь к последнему уцелевшему волку, краем глаза отмечая, что Толя крутится вокруг медведя, ища момент, чтобы нанести решающий удар. Он логично рассудил, что помощь в схватке с волками мне не нужна - будь они мутантами - другое дело, а эти тощие существа с огромным трудом тянули на хищников.
      - Ну что, тварь?! - говорю я скалящемуся на меня волку, - у тебя есть выбор, броситься на меня и налететь на нож или тихонько подождать в сторонке, пожирая тела своих собратьев, пока мы заканчиваем с Топтыгиным.
      Никогда не верила в разумность диких животных, но этот волк понял меня. Вряд ли слова, вряд ли даже интонацию. Он ухватил главное - суть ситуации, в которое ему отводилась лишь роль слабой жертвы. Жалобно заскулив, он отползает чуть в сторону, словно понимая и то, что я не нападу на него... Умная зверюга...
      В принципе, добей я еще и этого волка, мяса их троих нам с Толей вполне хватило бы, чтобы насытиться. Вот только жалко и как-то неправильно было оставлять живым покалеченного медведя, которого теперь загрызет первая же белка, если раньше он не умрет от голода. Начал охоту - доводи ее до конца, да и мясо медведя более питательно...
      Вырвав отвертку из головы волка, я бросаюсь к Толе, по-прежнему кружащему вокруг медведя, так и не найдя возможности перерезать ему горло или всадить нож в сердце.
      - Третий волк? - бросает он мне на ходу, передав этой фразой абсолютно все, что хотел.
      - Не опасен. Пусть живет, - отвечаю я.
      Затормозив на мгновение свой бешеный вальс, Толя бросает нож, целя в голову поверженного зверя. Удар приходится точно в лоб, и нож, распоров толстую шкуру, отлетает в сторону - чтобы пробить черепушку этого монстра, нужно что-то сродни выстрелу из гранатомета.
      - Черт! - Толя отскакивает в сторону, уклоняясь от лязгающих челюстей зверя. Медведь, даже лишенный возможности подняться на ноги, остается страшным противником, действующим с поразительным для его размеров проворством.
      - Отвлекай его! - кричу я, вприпрыжку обходя медведя, приближаясь к его мохнатой голове, дергающейся то в одну сторону, то в другую, в зависимости от того, куда в этот момент движется Толя.
      Толя начинает выделывать круги и кренделя перед самыми передними лапами зверюги, одновременно подкрадываясь к лежащему на снегу ножу. Медведь ревет, безуспешно пытаясь достать его зубами, изгибаясь под невероятными углами, но по-прежнему не давая мне возможности нанести удар в шею. Я примеряюсь, чтобы броситься в атаку, чтобы поточнее располосовать горло зверя...
      И тут происходит невероятное - забытый мною волк, которого я совершенно не брала в расчет, бросается к нам, и в тот момент, когда я уже готова всадить в шею медведя одновременно и нож, и отвертку, волк прыгает на грудь зверя, впиваясь зубами в его аорту.
      Брызжет кровь, не понять, чья - то ли медведя, то ли и без того полудохлого волка. Казавшийся вечным рев чудовища сменяется громким бульканьем, сопровождающимся гортанным хрипом. Громадные лапы дрожат мелкой дрожью, взметают снег вокруг мохнатого тела, и опадают, чтобы больше никогда не подняться. Медведь издает последний хрип, пытается вдохнуть воздух разорванной глоткой и наконец отходит в мир иной.
      Толя поднимает свой нож и замирает в позе дискобола, готовый в любой момент или броситься на волка, или встретить его ударом ножа. Более-менее точно его позу копирую я, уже не зная, чего ожидать от этого хищника, сначала показавшегося мне слабым и больным санитаром леса (если не сказать, падальщиком), а теперь загрызшим свирепого медведя. Пусть почти обездвиженного, но все же могучего лесного исполина. Чудовище Черного Безмолвия.
      Волк поднял окровавленную морду, обводя нас взглядом, и тихо тявкнул, спрыгнув с туши медведя, словно уступая нам добычу.
      Я перевожу взгляд с волка на Толю и вижу в его глазах то же непонимание и даже испуг. Ну нет уж, чего же тут бояться? Странный волк, не более того. Понял, что мы можем убить и его, и потому уходит, уступая добычу более сильному хищнику, то есть нам. Или, быть может, решил отойти в сторонку и дождаться окончания нашей трапезы, чтобы потом вдоволь наесться тем, что останется после нас? Наверное, понимает, что мы не можем съесть такую громадную тушу.
      Стоп! Он волк. Он не понимает! Не понимает ничего! Не может понимать!
      - Не бойтесь, - раздается вдруг спокойный и уверенный голос, и, несмотря на то, что я отчетливо слышу, что говорящий стоит слева от меня, все равно перевожу взгляд обратно на волка и с ужасом слежу за его пастью - не он ли решил заговорить с нами, прочтя наши мысли.
      Я отпрыгиваю назад, на ходу выхватывая пистолет, - к черту экономию патронов - и замираю в таком положении, чтобы держать в поле зрения и волка, и появившегося из леса человека. Краем глаза замечаю, что Толя среагировал точно так же, и теперь стоит, держа незнакомца на прицеле УЗИ.
      В десятке метров от нас, почти сливаясь с лесным фоном, стоит человек. Нормально сложенный, на первый взгляд - невооруженный (руки его сложены на груди, и в них не видно оружия), обычный такой человек. Ничего примечательного, кроме того, что мы в получасе езды на снегоходе от завода и почти на таком же расстоянии от "пятерки", в самом сердце Черного Безмолвия, пышущего радиацией после ядерной атаки, а на нем нет защитного костюма.
      Он делает шаг к нам, и мой палец самопроизвольно усиливает давление на курок. Не стоит на месте и волк... Вот только он подходит к нашему гостю, и садится на снег у его ног, словно признав давнего хозяина.
      - Не бойтесь, - повторяет человек. - Он не причинит вам вреда. И никто не причинит, пока вы со мной.
      - Кто вы? - спрашиваю я, до предела углубляя порог. Более или менее отчетливо я различаю его лицо. Гладко выбрит, что невообразимая редкость для мужчин в Безмолвии - бриться и некогда, и попросту нечем. Ничем не примечательные черты лица, как говорится, без особых примет, и глаза... В темноте Безмолвия я не вижу их цвета, зато без труда читаю их выражение. Это добрые глаза... Завораживающие, приятные, чарующие.... Глядя в них, я расслабляюсь и ослабляю давление пальца на курок. Нельзя стрелять в обладателя таких глаз, это было бы неправильно! Нельзя лишать мир той красоты и глубины, что я вижу в них.
      - Я не смог остановить медведя, - продолжает, тем временем, незнакомец, в голосе которого отчетливо слышатся извиняющиеся нотки. - Его разум был затуманен яростью боя. Хорошо, что рядом оказался этот волк, и я смог попросить его защитить вас.
      - Защитить от чего? - подает голос Толя. - От медведя? Ты хоть знаешь, с кем говоришь?
      Незнакомец поднимает глаза к небу и почти беззвучно шевелит губами, но мы прекрасно слышим его тихий шепот.
      - Женщина бросается на медведя, падая ему на грудь и одновременно полосуя ножом по его мохнатой шее. Кровь. Много крови... Артерия разрезана, и медведю уже не жить. Это понимают все, даже он. Не удивляйтесь, как только что удивлялись тому, что может мыслить волк - медведь осознает, что жить ему осталось не больше минуты - ровно столько времени потребуется, чтобы остановилось его могучее сердце. Ровно столько времени отпущено ему, чтобы отомстить за себя. И он успеет!
      От слов незнакомца меня бросает в дрожь. Не знаю, кто он - поэт или писатель, раз так мастерски владеет словом, нагоняя на меня непередаваемую жуть. Не знаю, сколько ему осталось жить, находясь под действием радиации без костюма. Не знаю, как близко к нам он находился во время схватки с медведем и волками, раз видел и сумел предугадать мой маневр - я действительно собиралась броситься медведю на грудь, чтобы оттуда достать его ножом. Не знаю, и мне все равно. Важным остается только то, что он только что блестяще и захватывающе описал события, которые вполне могли произойти, не вмешайся волк в мой поединок со зверем. Описал так, что заставил меня поверить его словам! И важно то, что он намеревается продолжить свой рассказ, финал которого я угадываю без труда.
      - Медведь из последних сил вытягивает голову вперед, - продолжает незнакомец, - вонзая зубы в прекрасное лицо своей жертвы. Сминая его, словно мокрую бумагу... Разрывая в клочья.
      - Прекрати! - кричу я, и моя рука вновь силится спустить курок. Только потом, спустя несколько секунд, я осознаю, что только что мне был отвешен мощный комплимент на счет прекрасного лица... Но сейчас мне хочется только одного, чтобы он замолчал! Перестал описывать неслучившиеся события так, словно был их свидетелем.
      - Хорошо, я умолкаю, - смиренно заявляет незнакомец. - Не стреляй, бегунья. Не надо.
      Господи, ну почему мне сегодня так везет на людей, знающих, кто я? И кто передо мной теперь? Еще один маньяк из отряда мародеров? Кстати, о маньяках и моем везении - ведь он, как и я, чувствует себя своим в Безмолвии, и не носит защитного костюма. Что, опять?! Хватит с меня бегунов на сегодня!
      - Ты бегун? - прямо спрашиваю я.
      - Нет, - глядя мне в глаза, отвечает он.
      Толя, видимо, думает о том же, о чем и я.
      - Не ври, приятель, - говорит он. - Если ты не бегун, то должен бы уже начать растекаться под действием радиации! Ты в Черном Безмолвии, а оно не терпит людей.
      - Черное Безмолвие? - растягивая слова, произносит он и одновременно делает шаг ко мне. - Значит, так вы теперь называете этот мир? Черное Безмолвие... Раньше вы называли его просто Миром, а еще задолго до этого, он именовался Эдемом. А теперь - Черное Безмолвие?... В самом деле, жизнь переменчива.
      Еще два шага в мою сторону, и он замирает на месте, давая мне возможность рассмотреть его лицо. Он красив, но это не традиционная мужская красота, в которой лицо будто бы вытесано топором, и не женственная, с ее плавными изгибами черт. Он сочетает в себе и ту, и другую. И Инь, и Янь... Должно быть, с подобных людей художники древности рисовали иконы... Нет, он определенно не мог быть одним из мародеров!
      - Хватит заговаривать мне зубы! - ревет Толя, на которого божественная красота незнакомца не производит, похоже, никакого впечатления. - Здесь могут выжить только бегуны да зверье, подобное этому! - он кивает головой в сторону тела медведя. - Кто ты?
      - Можете называть меня Эзуком, если для вас так важны имена.
      - Что за идиотское имя?!
      - Спокойно, Толя, - говорю я, опуская оружие. - Он друг.
      - Откуда ты знаешь? Ты знакома с ним?
      - Нет, но я знаю, что это так.
      - Послушайте вашу даму, она хорошо разбирается в людях, - так же спокойно и разборчиво произносит Эзук, словно перед ним не стоит сейчас испуганный бегун, сжимающий в дрожащих руках УЗИ. Да, именно испуганный - Толю, при всей его силе и выносливости, можно напугать только неизвестностью. Как, впрочем, и меня.
      - Толя, опусти оружие, - я подхожу к нему и кладу руку на его плечо. - Все в порядке.
      - Я не причиню вам вреда, - подтверждает Эзук. - И мой друг тоже.
      Я перевожу взгляд на волка, смирно сидящего у его ног. Неужели волков можно приручить? Ведь приручили же их люди древности? Приручили, одомашнили, и именно от этих лесных охотников пошел род собак. Теперь процесс пошел в обратном направлении - одичавшие собаки стали едва ли не более опасны, нежели волки. Быть может, нам пора повернуть это вспять? Вновь приняться за волков.
      Толя нехотя опускает автомат и с еще большей неохотой прячет его за ремень. Если я все же ошиблась, и этот загадочный Эзук вооружен - сейчас нас не спасет даже реакция бегуна. Мы не успеем вытащить оружие...
      - Я безоружен, - словно читая мои мысли, говорит он. - Я пришел помочь.
      - А мы - поужинать, - ворчит Толя, и опускается на колени возле туши медведя, сжимая в руках нож.
      - Не хочешь примкнуть к нашей трапезе, Эзук? - спрашиваю я, театральным жестом указывая на медведя. - Мы с удовольствием разделим ее с тобой и с твоим другом... В благодарность за помощь.
      - Спасибо, Ирина. Я вынужден отклонить ваше предложение, ибо мне по вкусу лишь пища духовная. Но мой друг с удовольствием перекусит вместе с вами.
      Получив молчаливое одобрение от хозяина и Толи, вовсю орудовавшего ножом, волк вцепляется в лапищу медведя, отрывая клочья мыса. Екарный бабай, впервые в жизни ем вместе с животным!
      Повернувшись спиной к Эзуку, словно стесняясь того, что мне предстоит сделать, я отрезаю ножом солидный кусок мяса и впиваюсь в него зубами. Эзук стоит позади меня, молчаливо наблюдая за нашим ужином, и мне неловко от его взгляда. Нет, я не боюсь того, что загадочный и абсолютно незнакомый мне человек стоит у меня за спиной - я уверена, что Толя не спускает с него взгляда и в любую секунду готов прикрыть меня... или отомстить за мою смерть - уж как повезет. Меня коробит от другого - словно я делаю что-то запретное. Чувствую себя школьницей, впервые занимающейся сексом у себя дома, и ежесекундно думающей о том, что вот-вот с работы должны вернуться родители. Я, человек... нет, бегун, ем мясо только что убитого медведя вместе с подобным мне и лесным волком! А за моей спиной стоит человек с божественными чертами лица и, быть может, неодобрительно качает головой, тихо думая про себя, куда же катится мир, некогда именовавшийся Эдемом, а теперь - Черным Безмолвием.
      Это только в книжках о Тарзане кажется романтичным - пойти на охоту с ножом в руке, поставить ногу на горло поверженному врагу и прокричать на весь мир о своей победе, а затем - впиться зубами в свежее мясо. Закон Джунглей, Закон Безмолвия - суров, прост и справедлив. Убивай только для пропитания или для того, чтобы самому не стать едой. Но это не путь человека. Это путь зверя, наделенного лишь животными инстинктами. Да, человеческие законы несовершенны, и, зачастую, несправедливы, но они ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ. Безмолвие же отнимает у нас право быть людьми.
      Тот свод человеческих законов, что всегда был единственно правильным, запрещает убивать вообще. "Не убий..." - сказал нам Господь.
      Это-то меня и тревожит - Эзук, стоящий за моей спиной, не притронулся к мясу. Он остался человеком, а я - превращаюсь в животное. Как там говорил про нас Бомбодел? Бегуны - жители Черного Безмолвия... Его духи, его Боги... Может ли Бог пасть ниже человека? Может, если человек падет ниже зверья.
      Наконец насытившись, а если быть точнее, то ощутив, что высосанные Безмолвием силы восстанавливаются, я обернулась к Эзуку. Он стоял в той же позе, что и десять минут назад, когда я принялась за медведя. Стоял и смотрел на меня своими глубокими, чистыми глазами, цвет которых я так и не могла разобрать в темноте.
      - Может, теперь, в более спокойно обстановке, ты расскажешь нам о том, кто ты такой? - спросила я.
      - Нет, Ира. Не расскажу. Ты не поймешь.
      - А откуда ты знаешь мое имя, ты можешь сказать? - то, что он уже вторично обращается ко мне по имени, доходит до меня только сейчас.
      - Могу, - просто отвечает он. - Оно написано у тебя на лице.
      - Как это понимать?
      - Очень просто, каждый человек, хочет он того или не хочет, соответствует своему имени. Имя, словно звезда, будет освещать всю твою жизнь, покачиваясь над твоей головой на небосклоне. Даже более того, что бы ни думали твои родители, давая тебе имя, как бы долго ни выбирали его - они не знают одного: имя предопределено заранее и они не в силах этого изменить. Весь их выбор - лишь Божья дань уважения человеческому стремлению к самостоятельности. Ты Ирина потому, что ты - Ирина.
      - То есть ты хочешь сказать, что не знаешь меня? Не слышал обо мне? Что просто увидел меня и понял, как меня зовут?
      - Можно сказать и так, - примирительно заключает Эзук. - А твоего спутника зовут Анатолий.
      Это был не вопрос, а всего лишь утверждение. Толя поднялся, вытирая кровь с лица, и подошел к нам.
      - Мое имя тоже написано у меня на лице? - спросил он.
      - Не на лице. В душе. Лицо - лишь зеркало внутреннего мира, - мягко поправил его Эзук.
      - А что написано на душе у тебя, Эзук? Извини, я не умею читать души так, как ты, да и имя твое кажется мне загадочным. Так будь добр, удовлетвори мое любопытство! Скажи, кто ты и откуда.
      Весь этот напыщенный монолог не производит на нашего нового знакомого ни малейшего впечатления.
      - Это имя не есть истинное, - привычно ответил он. - А истинное имя вы пока не в состоянии прочесть. И это хорошо...
      - Да кто ты, черт возьми?! - взорвался Толя, демонстративно положив руку на рукоять УЗИ.
      - Я тот, кто спас жизнь твоей спутнице. Тебе этого мало, Анатолий?
      - Откуда я знаю, что ты спас ей жизнь? Это с твоих красивых и длинных слов выходит, что медведь разорвал бы ее на кусочки, а я знаю Иру уже больше трех лет - таких зверюг она душила голыми руками!
      Перебор, конечно, но мне все равно приятно. Я не спорю с Толей, предоставив эту прерогативу Эзуку, который, как мне кажется, в сотни раз сильнее меня в полемике.
      - Я видел, что медведь убьет ее.
      - Это тоже было написано у нее в душе?
      - Нет, это было написано на ее судьбе.
      Толя ненадолго умолкает, не в силах возразить что-то против такого аргумента. Против человека, который утверждает, что может читать не только души, но и судьбы!
      - Ты, значит, и судьбы читать умеешь? Как черным по белому? А переписать страничку в книге судеб ты бы мог?
      - Мог, Толя, - неохотно соглашается Эзук, впервые за время всего разговора проявивший какие-либо эмоции, кроме спокойного и уверенного добродушия. - Мог бы переписать хоть ее всю, но не стану этого делать. Ибо корректировать судьбу мира можно лишь с позволения Божьего, и сказано в Библии: "Не искушай Господа своего".
      - Я не прошу переписать судьбу мира, - с издевкой спрашивает Толя. - Я прошу переписать судьбу конкретного человека, то есть меня.
      - Судьба каждого человека - есть кусочек судьбы мира. Они слишком тесно взаимосвязаны, чтобы изменить одну из них, не задев другую. Ты определяешь мир, мир определяет тебя.... Ты не знал, Анатолий?
      - Иди ты к черту, хренов теолог, - бурчит себе под нос окончательно сбитый с толку Толя. - Скажи хоть, чего тебе надо?
      - Помочь вам, - просто отвечает Эзук.
      - Ты помог, - вмешиваюсь в разговор мужчин я. - Что дальше?
      - Помочь вам еще раз.
      - И каким же образом?
      - Еще раз спасти от смерти вас обоих.
      Мы с Толей ошалело переглядываемся, и во взгляде каждого из нас можно прочесть: "Ну и замашки!" Спасти бегуна от смерти?... Это даже покруче, чем мечта любого мародера - "Убить бегуна".
      - И где же нас ждет Костлявая? - спрашиваю я.
      - В пятом бункере, - скорбно сложив руки на груди отвечает он. - Бункера больше нет, он захвачен людьми Мадьяра.
      - Кто такой Мадьяр?
      - Павел Мадьяров. Бывший лейтенант вооруженных сил России. Бывший - не потому, что был отправлен в отставку, а потому, что вооруженных сил не стало в принципе. Во время боевых действий на Северном Кавказе при применении снарядов из обедненного урана, что, естественно, было санкционировано свыше, но нигде и никогда не упоминалось, Мадьяр впервые обнаружил, что, подержав в руках такой снаряд, может настроить свой слух так, чтобы слышать ультразвук. Начал экспериментировать со своим новым талантом и понял, что, натеревшись порошком из обедненного урана, может обогнать идущий на полном ходу танк. Доложил об этом своему начальству, после чего получил повышение и был переведен в особое отделение, состоящее из нескольких десятков подобных ему.
      - Бегунов? - выдохнул Толя.
      - Да, вы называете их именно так. Надо сказать, меткое название - в других городах то же самое явление называли суперменами, летучими мышами, инфралюдьми и ночными кошками. Название "Ночные кошки", надо сказать, пошло именно из армии - именно так назывался этот экспериментальный отряд.
      - Откуда ты все это знаешь? - задаю я, наконец, тот вопрос, который следовало бы задать сразу же после его слов о падении "пятерки".
      - Вы же бегуны, - улыбается он, - вот и используйте свои способности по назначению. Обо всем этом говорит Черное Безмолвие. Воздух пропитан вестями, и нужно лишь уметь их слышать. Кому, как не вам, слышащим ультразвук и видящим инфракрасный свет, говорить с Безмолвием?
      Мы молчим и, должно быть, выглядим пристыженными - мол он, называющий себя человеком, слышит то, что недоступно нам. Но в наших головах вертятся сейчас совершенно иные мысли. Как? Откуда? Почему он знает о нас и о падении "пятерки"? Ведь все эти разговоры о голосе Безмолвия - полная чушь, и в самом деле, кому, как не нам, знать это. Но... Эзук знает, кто мы, знает о Мадьяре, если его и в самом деле зовут именно так, знает о захвате "пятерки"... Как?
      - И что планирует Мадьяр в дальнейшем? - спрашиваю я, думая о том, что этот вопрос нужно было задать сразу же, не гадая о том, кто такой Эзук, и откуда он знает о последних событиях.
      - Ему нужны бегуны для нападения на Штаты и, естественно, ядерный арсенал завода. Вооружившись в пятом бункере, он двинет к заводу всех своих людей. Да, собственно, уже и двинул. Максимум через час они будут у северных ворот и обрушатся на завод всем скопом.
      - Сколько их? - спрашивает Толя. Нет, все-таки не снабженец он. Солдат...
      - Три с лишним сотни.
      - Помимо Мадьяра среди них есть бегуны?
      - Еще двое. Не менее сильные и тренированные, чем он. Его сослуживцы из "Ночных кошек".
      Толя зло бьет себя кулаком правой руки по раскрытой ладони правой. Я понимаю его чувства - трое хорошо обученных бегунов-диверсантов, атакующих завод вместе с оравой обычных людей... Приятного мало.
      - А теперь - последний вопрос... - Толя делает шаг к Эзуку, а затем молниеносным движением выхватывает нож и приставляет к его горлу. - Кто ты, и зачем ты все это рассказываешь нам? Только не надо больше говорить про голос Безмолвия и про твое желание бескорыстно спасти нам жизнь. Понял?
      Эзук кивает. В его глазах не видно и тени испуга - он все так же спокоен и рассудителен.
      - Ты все сказал сам, Анатолий. Мне нечего добавить к твоим словам. Ты же запретил мне говорить правду.
      Издав протяжный стон, Толя отпускает Эзука и прячет нож в ножны.
      - О, Боже мой! - бормочет он, - да что ты за урод-то такой, а? Откуда ты на мою голову?!
      Меня осеняет догадка, и я говорю, обращаясь к Эзуку:
      - А что с Сергеем?
      - С Сергеем? - непонимающе переспрашивает он.
      - Еще одним бегуном из нашей команды. Он отправился в "пятерку", когда связь оборвалась. Так, для профилактики - проверить, что к чему. Попутно должен был восстановить связь. Он не вернулся... Мы предполагаем, что его накрыло взрывом... В общем, могло что-то случиться и... - я теряюсь окончательно. Мне не хочется даже думать о том, что Серега мог погибнуть, а уж высказывать эту мысль вслух - Боже упаси.
      - Понятно... - задумчиво произносит Эзук, и на его лице читается удивление и непонимание. - Нет, о нем я ничего не знаю.
      - Что, Безмолвие молчит? - с издевкой спрашивает Толя.
      - Оно никогда не молчит, - отвечает он, - но далеко не всегда отвечает на мои вопросы. Я попробую что-нибудь выяснить.
      Сидящий у его ног волк дает о себе знать низким гортанным рычанием. Шерсть зверя встает дыбом, и он, затравленно озираясь, прижимается к ногам Эзука.
      - Что? - спрашивает Толя не то у волка, не то у человека.
      - Белки, - отвечает Эзук. - Где-то рядом промчалась стая белок.
      - Где-то рядом? - уточняю я. - Или эти отродья идут за нами?
      Эзук прислушивается, склонив голову набок. Волк, кажется, готов зарыться в снег по самую макушку. Мы с Толей тоже чувствуем себя не очень уютно, так как уже не раз сталкивались с мутировавшими белками Безмолвия. По одной эти твари неопасны, но в том-то и дело, что они редко охотятся в одиночку. Стая из 30-40 особей способна обратить в бегство и стаю волков, и даже медведя, имевшего наглость оказаться на их пути. Немногие сейчас помнят о том, что до войны не белки охотились за нами, а мы за ними... Тогда они были очаровательными пушистыми созданиями, и каждый ребенок мечтал покормить их орешками с руки. Теперь же, когда зелени и орехов в лесах практически не осталось - лишь подснежные мхи, которыми питаются немногочисленные олени, лоси и мелкие грызуны, белки переключились на мясную пищу. Ну а поняв, что в одиночку им не завалить даже крысу, сплотились в стаи, организованные по принципу волчьих. Теперь эти хищные голодные существа, увидев протянутую им ладонь с орешками, без раздумий откусят человеку несколько пальцев, не притронувшись к угощению.
      - Они идут сюда, - говорит наконец Эзук. - Идут на запах крови...
      - Тогда нам здесь больше нечего делать, - с сожалением покосившись на тушу медведя, констатирует Толя. - Понеслись.
      Я киваю ему и поворачиваюсь к Эзуку, успокаивающего волка, гладя его по загривку.
      - Эзук, ты пойдешь с нами?
      - Извини, Ира, но нет. У меня есть другие дела. В частности - найти твоего Сергея.
      - А белки? Беги! Даже если ты - человек, а не бегун, у тебя еще есть шанс спастись.
      - Они не тронут меня, Ира... Беги. Сейчас нам с тобой не по пути, но мы еще увидимся. Обязательно...
      Я улыбаюсь ему, в душе думая о том, что спасибо еще, что он не добавил "Увидимся в "восьмерке". Ну не идут у меня из головы эти слова Мадьяра, и все тут. Да, логично предположить, что это лишь провокация, призванная заставить меня уговорить Сырецкого оттянуть наших бойцов прочь от завода, но... Материнское сердце - это не литературный оборот, это диагноз.
      - Ира! - окликает меня Толя. - Бежим!
      - Бежим.
      Мы срываемся с места, наслаждаясь бурлящей в наших жилах силой. Ноги несут нас сами, автоматически выбирая дорогу. Деревья, кажется, сами уходят с нашего пути, раньше, чем мы успеваем даже подумать о том, как обогнуть их. Белки остаются далеко позади, как и Эзук, рискнувший остаться наедине с этими дьявольскими отродьями. Как-то уж больно легко мы оставили на верную смерть человека, помогшего нам и, быть может, спасшего нам жизни. Хотя нет, на душе спокойно, как будто так и должно быть. Ну не может он быть человеком - бегун он или кто-то еще - не знаю, но человек не смог бы выжить без костюма в Черном Безмолвии, да еще и сразу после ядерной атаки Денвера.
      Наверное, он сейчас, так же, как и мы, несется прочь от стаи голодных белок. Хочется верить, что бежит он на северо-восток, по направлению к "пятерке", разыскивать Сергея, как и обещал.
      Мы несемся к заводу, и я, следуя по пятам за Толей, обдумываю, что мы скажем Сырецкому. Как объясним свое скорое возвращение? Расскажем, что встретили в Безмолвии таинственного незнакомца с загадочным именем Эзук, рассказавшего нам о планах мародеров? Расскажем и о том, что он приручил немутировавшего волка и с его помощью помог нам завалить медведя? Фантастика... Стоп. Что он там говорил еще? Что пытался контролировать медведя, но тот был опьянен сражением и потому не послушался его... Не цитата, но приблизительно верно. Получается, что наш Эзук еще и сумасшедший, считающий, что может управлять животными? Говорить с ними? Нет, с волком у него это получалось неплохо, но если разобраться, то кто такой волк? Та же собака, только еще не одомашненная.
      Сумасшедший... да я в этом и не сомневалась. "Безмолвие не молчит никогда. Оно просто не всегда отвечает на мои вопросы." Чушь!
      Толя машет рукой куда-то направо и сворачивает в указанную им сторону. Правильно, нечего проноситься под самым носом у врага, который уже наверняка находится на подступах к северным воротам. Войдем через западные...
      Спустя пятнадцать минут сумасшедшего бега, на который способны лишь наевшиеся досыта бегуны, мы влетаем в ворота завода, за которыми нас ожидает не просто пара охранников, как обычно, а целый взвод бойцов в защитных костюмах и с автоматами в руках.
      - Ваши пропуска! - гаркает нам в лицо стоящий на воротах, и десяток "Калашей" тут же оказываются нацеленными в нашу сторону.
      - Держи, - говорю я в ответ. - Что происходит?
      - Мародеры, -лаконично отвечает он.
      Нам возвращают пропуска, и мы несемся дальше, в сторону входа в жилой бункер...
      
      
      Глава 5
      
      Да.... Еще час с небольшим назад завод, восстанавливающийся после ядерной атаки, казался мне человеческим муравейником. Жизнь бурлит, все бегут, спешат, торопятся, перетаскивают различные соломинки и зернышки. Теперь я вижу, что тот, прежний содом, мог сравниться разве что с муравейником во время летней жары. По сравнению с тем, что творится на заводе сейчас, предыдущая суматоха кажется образцом тишины и покоя!
      Повсюду оружие. Автоматы, гранаты, базуки, пулеметы... Ревет БТР, пробивающийся сквозь разномастную человеческую толпу к северным воротам. Подъемные краны исчезли, и теперь их стрелы колышутся где-то возле северной стены - видимо, там наращивают укрепления.
      Четверо парней, судя по лицам, ни разу в жизни не стрелявших из огнестрельного оружия, тащат громадный авиационный пулемет, снятый нами во время вылазки в Бердскую воинскую часть. Воистину, война на подходе...
      Тут же я замечаю джип Сырецкого, из которого в мегафон во всю глотку вещает сам Петр Михайлович, требующий что-то куда-то подкатить, где-то развернуть оружие и т.д. Словно он не начальник завода, отвечающий за технологический процесс изготовления оружейного плутония и урана, а бравый полевой командир. Впрочем, за пять лет война действительно превратила его из бюрократа в профессионального военного.
      Я на ходу догоняю джип и, распахнув дверцу, прыгаю на заднее сиденье - передние заняты Сырецким и его водителем Костей. Слева тот же маневр повторяет Толя, приземляясь на сиденье рядом со мной.
      Костя испуганно оборачивается - мало ли, что за звери вваливаются в его машину, но Сырецкий тут же кладет руку ему на плечо.
      - Веди машину и не отвлекайся, - говорит он, - а то еще задавишь кого-нибудь ненароком.
      Бегунам он перестал удивляться уже давно...
      - Докладывайте, - четко и по военному требует он.
      - "Пятерки" больше нет, - говорит Толя. - Захвачена мародерами. Все население, скорее всего, убито.
      - Скорее всего? То есть точно вы не знаете?
      - Не знаем, - соглашаюсь я.
      - Кто нам противостоит? Вы выяснили что-нибудь о нашем новом знакомце, бегуне?
      - Отряд, численностью около трехсот человек. Хорошо вооружены. Не местные - видимо, пришли издалека. Люди сплотились под командованием трех бегунов, в частности - Павла Мадьярова по прозвищу Мадьяр. Бывшего лейтенанта команды "Ночных кошек" - боевого подразделения бегунов, созданного еще до войны.
      - Триста человек, говоришь... - бурчит Сырецкий и тут же, подхватив с приборной доски микрофон, ревет в динамики: - Куда вы ставите миномет? По своим стрелять? Метров на пятьдесят назад - палить будете оттуда!
      - Триста.
      - Значит, они задумали какой-то обходной маневр. С севера на нас идет не больше двух сотен.
      - Как дела там? - Толя неопределенно машет рукой за стену.
      - Северных внешних постов больше нет. Мародеры вашего Мадьяра смели их даже без потерь. С остальными постами связь пока есть. Не докладывают ничего необычного, не замечают никаких поползновений противника... Со всех сторон, кроме севера, пока тихо, что меня и смущает. Вы говорите, что их триста человек, а высланные на разведку ребята утверждают, что не более двухсот. Возможные варианты объяснения - вы ошибаетесь, разведчики ошибаются, еще сотня осталась в бункере и, наконец, самый мерзкий вариант - еще сотня заходит с другой стороны, готовясь к внезапному удару. Какой вариант вы, господа бегуны, считаете наиболее вероятным?
      - Последний, - тут же отвечает Толя, еще не привыкший к манере Сырецкого задавать риторические вопросы.
      - Кстати, откуда информация о количестве бойцов этого Мадьяра?
      Мы переглядываемся, не спеша рассказывать о событиях последнего часа.
      - Что молчим? - спрашивает Сырецкий, интуитивно чувствующий, что мы что-то скрываем. - Вы были в "пятерке"?
      - Нет, Петр Михайлович, - отвечаю я.
      - Тогда откуда информация о численности противника? - он срывается на крик: - С неба на голову упала?
      - Почти так.... - соглашается Толя.
      В течение следующих десяти минут мы пересказываем историю своей охоты на медведя и встречи с Эзуком, в процессе чего Сырецкий лишь тихо шевелит губами, беззвучно поминая наших матерей, краснеет, бледнеет и, наконец, зеленеет.
      - После чего мы отправляемся на завод, а он остается там, видимо, встречать белок, - заканчивает Толя.
      - Правильно ли я вас понял, господа бегуны? - тихо начинает Сырецкий. - Вы встретили в лесу человека, не боящегося радиации, и при том утверждающего, что он не бегун? Так? Выслушали его рассказ о Мадьяре и отпустили на все четыре стороны, поверив, что он пойдет не в лагерь мародеров, чтобы доложить о вас, а сломя голову помчится на поиски Никитина, которого он никогда в глаза не видел? Из чистого альтруизма бросится его спасать!
      - Примерно так, - тихо отвечаю я.
      - И вы ему поверили? Бегуну, утверждающему, что он человек?
      - А если он все же не бегун? - с вызовом спросила я.
      - А кто? Человек, как говорит он сам? Человек, как и вы, живущий в Безмолвии?
      Толя задумался, что-то припоминая, а затем многозначительно изрек:
      - А он, как я помню, и не говорил, что он человек. Он утверждал лишь, что он не бегун... По крайней мере, я так помню...
      - Ну и кто же ваш Эзук, если он не человек и не бегун? Господь Бог?
      - Не поминайте имя Господа всуе, - бурчит Толя, ставший религиозным задолго до нас всех. После начала войны, чтобы верить хоть во что-то, почти все население города решило, вдруг, стать убежденными христианами. Толю воспитывали в почтении к Богу с детства, и потому он был гораздо менее терпим ко всему, что мог счесть богохульством, нежели любой из нас.
      - Остынь, Толя, - миролюбиво говорит Сырецкий. -Не о том речь. Я просто пытаюсь понять, почему вы не просто отпустили этого Эзука, но еще и поверили ему?
      - Просто потому, что он не врал, - говорю я.
      - Да почему ты так в этом уверена? - кричит Сырецкий, простирая к небу руки и забыв, что находится не на открытом пространстве, а в автомобиле.
      - Потому, что я смотрела ему в глаза, когда он говорил со мной! Он не врал, я знаю это!
      Сырецкий хочет сказать что-то еще, но тут, резво потеснив мою задницу с сиденья, в машину вваливается Катя Таранова, наша трусоватая бегунья.
      - Петр Михайлович, - кричит она, отчего мое правое ухо тут же намертво закладывает. - Они идут!
      - Костя, поворачивай к воротам, - требует Сырецкий и тут же хватается за ручку над дверью, так как джип резко кренится налево, когда водитель лихо заворачивает руль.
      - Где Марат? - спрашиваю я у Кати.
      - Уже там, у ворот. Мародеры перешли в наступление...
      - Ничего. Мы их встретим, - зло шепчет Толя. - Припомним им и тебя, и уж точно Серегу...
      Минут через пять мы уже карабкаемся по предательски шатающейся лестнице на крепостные стены завода, к наблюдательному пункту. Внизу, метрах в десяти под нами, начинается Черное Безмолвие. Молчаливое, жуткое и безграничное.... Я протягиваю руку Сырецкому, который, облачившись в свой защитный костюм, выглядит теперь усталым и разбитым. Его движения замедленны, поле зрения ограничено, зато он будет жить... Радиация не доберется до его тела. Теперь мы вчетвером, расталкивая и без того охотно расступающихся солдат, подходим к краю обзорной площадки.
      Мимо меня пробегает молодой парнишка, лет двадцати, в костюме, но без шлема. Я, едва увидев это, хватаю его за локоть.
      - Ты что, псих, парень? - кричу я в его незащищенное лицо. - Почему без шлема?! Марш вниз!
      Он дрожит, боясь пошевелиться - слишком велик страх перед бегунами, но ему на выручку тут же приходит Сырецкий, голос которого едва слышен из-под скафандра.
      - Оставь его в покое, Ира, - требует он. - Костюмов-то на всех не хватает, а уж о шлемах я и вообще молчу. По тревоге подняты все, кто хоть раз держал в руках оружие, которого, слава Богу, в достатке. Всем, кто без костюмов, отдан приказ менять одежду каждые полчаса, а тем, кому просто не хватило шлемов, - раз в те же полчаса тщательно умываться.
      - Если позволят мародеры, - подводит итог Толя и тянет меня за руку к краю смотровой площадки. - Пошли, Ира. Все равно половина здесь сегодня поляжет.
      Я подчиняюсь, но от его слов мне, прожженному снегом Безмолвия бегуну, становится ужасно холодно в груди... Кто мне все они? Все эти солдаты и простые работники завода, сегодня вышедшие к его стенам? Никто. Даже Антон-Бомбодел, который, я надеюсь, сидит сейчас в своем бункере и не помышляет о том, чтобы подняться наверх, - кто он мне? Случайный попутчик, не более того. Но отчего же он так запал мне в душу? Отчего мне так жаль этого молодого солдатика, который за ближайшие несколько часов загорит дочерна и, быть может, ночью ему останется лишь сплевывать кровь, сочащуюся из десен, да выдирать пальцами шатающиеся зубы....
      Положив руки на холодные стальные перила, я углубляю порог восприятия, всматриваясь в Черное Безмолвие, прямая видимость в котором для обычного человека ограничена десятком метров.
      Вон они, примерно в пятистах-семистах от завода. Не знаю точно, сколько их, и как наша разведка ухитрилась проскочить мимо Мадьяра с его чутьем прирожденного бойца, но, кажется, численность врага указана приблизительно верно. Идут развернутой цепью - впереди автоматчики с ночными прицелами, за ними шеренга грузовиков - многие из них с фургонами, в которых наверняка находятся люди, многие - бортовые с установленными в кузовах минометами и пулеметными турелями. Кое-где, среди громадных ЗИЛов и КАМАЗов, виднеются джипы с легкими турелями ближнего радиуса поражения на крышах, тоже с ПНВ1 , так что в ближнем бою к этим джипам лучше не приближаться. Грозно ревя, ползут к заводу два БТРа, на броне которых восседают автоматчики. Наводит на нас свое дуло доисторический Т-34, заставляя меня поразиться, где они только откопали этого динозавра?! Замыкают колонну около сотни людей. Все при оружии - видимо, нехватки стволов мадьяровцы также не испытывают, но по крайней мере, ПНВ у идущих в хвосте, один на пятерых, не больше. Но главное - количество защитных костюмов примерно такое же, как и ночных прицелов. Один на пятерых! То ли им плевать на то, что они погибнут, сожженные невидимым огнем Безмолвия, то ли эти ребята рассчитывают на короткий бой, за время которого они не успеют словить смертельную дозу?
      Они же захватили "Пятерку"! Там должно было быть несколько сотен костюмов, никак не меньше! Тогда почему мадьяровцы идут по Безмолвию без защиты?!
      - Что скажете? - спрашивает нас Сырецкий, опуская "Сову"2 и с явным облегчением вновь надевающий на голову шлем.
      - Серьезная команда, - отвечает Толя. - Не первый раз в бою и не первый раз работают в условиях Безмолвия. Наверняка попытаются проломить стену или ворота и пустить в брешь бронетехнику. Если накроем БТРы до того, как они подберутся к нам вплотную, - есть шанс на победу. Впрочем, он и так есть, если Мадьяр, конечно, не задумал какой-нибудь хитрости.
      - А он задумал, - добавляю я, вспоминая безжалостный холодный взгляд этого солдата.
      - Что стоим? - как бы невзначай бросает Толя Сырецкому. - Кого ждем? Пора начинать атаку. Корректировщики на стенах?
      Петр Михайлович молчит, обводя взглядом стоящих вокруг солдат.
      - Корректировщики на стенах? - повторяет Толя свой вопрос, обращаясь уже к ним.
      - Да, - следует наконец ответ.
      - Тогда вперед, и с песней! Минометный огонь сконцентрировать на брониках. Зенитная установка еще жива?
      - Жива, - на сей раз отвечает Сырецкий, чувствуя, что роль командира в этом сражении постепенно уплывает из его рук.
      - Послать к ней дополнительный расчет! Сконцентрировать огонь зенитки на джипах и бортовиках. Если фургоны прорвутся - не беда, встретим их внутри. Главное - не пустить на территорию завода легкую, маневренную технику. С пехотинцами как-нибудь справимся.
      - Сколько у нас людей? - спрашиваю я.
      - У стены сейчас порядка пяти сотен. Еще сотни три - в резерве.
      - Мобильный отряд?
      - Рассредоточен у ворот. Я отдал приказ, если мадьяровцы прорвутся внутрь - перейти в контратаку.
      Краем глаза я отмечаю, что командиры отрядов и расчетов, собравшиеся вокруг нас на смотровой, зашевелились, отдавая приказы или спускаясь вниз, к своим бойцам.
      Справа от нас заговорил миномет, оглушительно рявкнув, словно пытаясь своим раскатистым басом отпугнуть врага. Мина, прочертив в воздухе параболу, ухнула в сотне метров от мадьяровцев, не нанеся им ровным счетом никакого вреда. Ничего, первый выстрел всегда в молоко, а дальше корректировщики укажут верную траекторию стрельбы.
      - Петр Михайлович, - обратился к Сырецкому один из командиров, - мне кажется, вам лучше спуститься со стены.
      - Точно, - подтвердил Толя. - Спускайтесь вниз, а то накроет шальным осколком.
      Вновь грянул миномет, на этот раз другой, расположенный еще дальше от нас. Снова недолет, но на этот раз меньше. То ли наши стрелки начали лучше целиться, то ли мадьяровцы подошли ближе.
      Три бортовика противника отделились от общей линии, занимая позицию для прикрытия. Нестройным хором гаркнули три миномета, отсылая мины за стены завода. Три взрыва, разделенные по времени парой секунд, грянули достаточно близко к стене, внеся сумятицу в стройные ряды солдат. Большинство тут же залегли на землю, поняв, что в стенах завода они подвергаются едва ли не большей опасности, чем снаружи.
      Огрызнулась шквальным огнем зенитка, поливая свинцом приближающиеся грузовики противника. Защелкали снайперские винтовки с ночными прицелами, и почти тут же один из фургонов исчез в вихре пламени - я даже не успела понять, кто накрыл его. То ли снайперы, то ли зенитчики шмольнули крупнокалиберным снарядом.
      - По бортовым бейте! - кричит Толя, непонятно к кому обращаясь. - Если они прорвутся - нас всех положат из пулеметов!
      Почти одновременно вступили в бой еще семь наших минометов, залпы которых кучно ложились вокруг приближающегося к воротам Т-34. Одна из мин разорвалась почти под самой мордой танка, и он замер на секунду, словно оправляясь от контузии, а затем вновь двинулся вперед.
      Бой начался...
      Пехотинцы Мадьяра двинулись вперед, укрываясь за фургонами и непрерывно поливая стены автоматным огнем. Несколько пуль просвистели в опасной близости от смотровой, гулко отрикошетив от камней.
      Еще один вражеский бортовик замер на месте, ощетинившись винтовками и без устали отсылая в нашу сторону смертоносные мины. Одна из них разорвалась прямо на стене, сбросив вниз полдюжины уже, вероятно, мертвых солдат. На это тут же ответила наша зенитка, удачно прицелившись и прошив грузовик короткой, но мощной очередью. Вспышка, и он исчез в вихре пламени, моментально пожравшем и людей, и боезапас.
      Танк упорно продвигался к нашим воротам. Его орудия молчали до тех пор, пока он не подобрался на дистанцию около двадцати метров, став практически неуязвимым для обстреливающих его минометов. Остановившись в "мертвой зоне" минометного обстрела он величественно качнул башней, прицеливаясь, и послал тяжелый бронебойный снаряд в створки ворот.
      Когда создавались стены завода, они проектировались, в первую очередь, как защита от немногочисленных пеших отрядов мародеров и, конечно же, от животных Черного Безмолвия, в первый год войны ставших настоящим бедствием. Ворота, обшитые стальными листами, были достаточно крепки для того, чтобы выдержать взрыв гранаты или мины, в непосредственной близости от них, но на точный удар бронебойного снаряда с небольшой дистанции их не рассчитывали, да и рассчитать не могли. Ворота вырвало, вместе с куском стены и, переворачивая в воздухе, протащило еще с сотню метров, пока они не замерли, налетев на будку какого-то складского помещения.
      - Да стреляйте же! - орет Толя. - Накройте минометами БТРы! Через минуту вы уже и этого сделать не сможете!
      Кто-то из стоявших рядом людей, услышав его слова, отдал приказ по рации, и тут же огонь всех минометов переключился на броники, забыв про бортовые грузовики прикрытия. Минута, и один из них замер на месте, дымя разнесенным взрывом двигателем.
      Точное попадание из вражеского миномета разносит в клочья один из наших минометных расчетов.
      Второй БТР вкатывается в "мертвую зону" и начинает обстреливать стены из пулемета.
      Мадьяровские пехотинцы уже в опасной близости от развороченных танком ворот. Сам танк величаво вползает в образовавшуюся брешь... Инициатива в руках Мадьяра...
      - Ира, за мной! - командует Толя и бросается вниз со стены, едва придерживаясь руками за поручни лестницы.
      Я следую за ним, спускаясь вниз тем же манером, на полном автопилоте выискивая глазами Сырецкого - куда же делся наш бравый начальник.
      Уже изрядно поредевший от минометного обстрела мобильный отряд неорганизованно, видимо, лишенный командира, бросается к воротам, навстречу танку. Я едва успеваю припомнить что-то, когда-то давно услышанное от Сергея, о заминированных воротах, когда Толя уже бросается наперерез ребятам.
      - Стоять! - кричит он. - Все на землю! Сюрпризы еще не кончились!
      - Давай! - слышу я усиленный громкоговорителем голос Сырецкого, и поняв, что сейчас произойдет, падаю на землю.
      От взрыва содрогается, наверное, весь завод, до самых глубин своих ядерных бункеров, когда кто-то приводит в действие последний рубеж внешней линии обороны завода. По центру ворот заложена тяжелая мина, которая, взорвавшись, подбрасывает махину танка в воздух, разрывая на части и его, и оказавшихся рядом солдат. Как наших, так и мадьяровских.
      Я оказываюсь на ногах раньше Толи и тут же бросаюсь вперед, забыв о нем, ударном отряде, и наших солдатах вообще. Я бегун! Я работаю одна... В крайнем случае, вместе с другими бегунами.
      - Вперед! - командует за моей спиной Толя, и солдаты поднимаются с земли, следом за мной бросаясь к воротам. - Ира! Подожди!
      Нет, ждать я не собираюсь. На ходу проверяя свой автомат, я проскакиваю ворота и тут же сталкиваюсь с вползающим в них БТРом. Машина прет вперед, не обращая на меня никакого внимания... Естественно, что ей, бронированной дуре, какой-то человечишко, оказавшийся на ее пути? А зря...
      Одним прыжком я вспархиваю на броню и дергаю обеими руками люк. Жаль! Как бы просто все было, не будь он намертво заперт изнутри - откинуть его в сторону, полоснуть вниз автоматной очередью и нестись дальше, передав броник нашим парням из ударного. Не вышло...
      - Ира! Лови! - я оборачиваюсь на крик и вижу Марата, швыряющего что-то в меня. Рефлексы срабатывают безотказно, и раньше, чем я понимаю, что он бросил мне артиллерийскую мину, она уже в моих руках. Сердце мгновенно ухает в пятки, а в сознании проносится жуткая картина - меня разрывает на куски мощным взрывом, а Марат, довольно улыбнувшись, убегает к своим, к Мадьяру... Вот, значит, кто был предателем! Вот, кто сдал мой маршрут мародерам! Сволочь!
      Я стою на броне БТРа, словно окаменев. И сжимая в руках мину, гадаю, активирована она или нет. Проходит секунда, другая, и я, глядя на Марата, вижу, как вытягивается его лицо.
      - Чего ждешь?! - кричит он. - Бей!
      Осознание проносится в моей голове молнией, и я была бы готова облегченно засмеяться, не разверзнись вокруг меня ад войны. Мина не активирована! Марат не предатель! А я стою, как дура, на бронике, вместо того, чтобы рвануть этой миной его чертов люк!
      Из ворот выбегает Толя, за ним появляются ребята из мобильного отряда.
      - Назад! - кричу я, со всей силы ударяя хвостовой частью мины о броню, и припечатываю ее под ручку люка. Что дальше? Точно помню, что активируют мину сильным ударом по задней части, а потом - швыряют в противника. Это в отсутствии миномета, разумеется, который, в принципе, и создан для того, чтобы делать это все за меня. Но минировать таким образом броник на моей памяти еще никто не пытался. Активированная мина взрывается от детонации? Что мне, теперь, пнуть ее ногой? Или через несколько секунд после активации она рванет сама? Тогда интересно, что мне делать теперь и сколько мне осталось жить? Чертова женская интуиция - сначала делаю то, что кажется мне правильным, а только потом думаю, на кой я это сделала.
      - Что стоишь?! - испуганно кричит Марат. - Сейчас рванет!
      С броника меня сдувает словно ветром, настолько быстро я отпрыгиваю в сторону. Приземлившись на землю и больно ударившись спиной обо что-то твердое, оказавшееся чьим-то брошенным "Калашом", я пару раз перекатываюсь через себя и замираю лицом вниз, ожидая взрыва.
      Грянуло! Вокруг идет стрельба, где-то впереди и позади меня рвутся мины и гранаты, но раздавшийся совсем рядом взрыв я без труда выделяю из общей какофонии. Я поднимаюсь на ноги и бросаюсь к БТРу, чтобы довершить начатое, но Марат и Толя уже на нем. Одновременно швыряют в сорванный люк гранаты и соскакивают на землю, залегая у самых колес машины.
      Видимо, кто-то из мадьяровцев, сидящих сейчас в бронике, успел оклематься от взрыва моей мины и попытаться выбросить гранаты обратно. Одну успел, а вот на вторую сил, видимо, не хватило.
      Граната стрелой взмывает над БТРом, разрываясь в воздухе и осыпая нас дождем осколков. Мой порог на пределе, поэтому я успеваю прикинуть "мертвую зону", и бросаюсь под колеса машины, уклоняясь от бьющих по земле осколков. Второй взрыв гулко отдается в стальном брюхе броника, кромсая в капусту сидевших там людей.
      Мы втроем поднимаемся почти одновременно, осматриваем поверженное стальное чудовище, а затем Толя вскидывает руку в приветственном салюте мне и Марату. Мы, стоя по разные стороны машины, салютуем ему в ответ, и Безмолвие оглашается восторженным "Ура!" бойцов мобильного отряда.
      - Вперед! - командует Толя, и солдаты, на ходу перестраиваясь в цепь, устремляются вслед за ним, навстречу приближающейся цепи мадьяровцев.
      Обежав дымящий броник, ко мне подбегает Марат, закопченное лицо которого озаряет радостная улыбка.
      - Чего ж ты, дура, на броник полезла?! - спрашивает он, подавая мне две гранаты и револьвер, то ли взятые со склада, то ли уже снятые с кого-то. - В дедушку Ленина поиграть решила? "Это что за старичок лезет на броневичок?"
      - Отвали, - бурчу я, прекрасно понимая, что даже его "Дура" в данной ситуации - комплимент. - Вижу, прет на меня махина. Чего, думаю, прет?! Вот я и полезла.
      В десятке метров от нас ухает мина, обдавая нас фонтаном грязного снега, и мы инстинктивно пригибаемся, матерясь сквозь зубы.
      - Займемся их прикрытием? - предлагаю я. - В паре сотен метров от завода они расставили бортовики с минометами и турелями.
      - Расхерачим, - выносит вердикт Марат, и мы устремляемся на поле боя, ракетами врезаясь в воздух Безмолвия, поминутно уклоняясь от наведенных на нас стволов и полосуя автоматными очередями направо и налево.
      Наша артиллерия молчит. То ли все наши минометы выведены из строя, то ли просто прекратили стрелять, опасаясь попасть в своих. Лишь зенитка продолжает огрызаться огнем на приближающиеся к заводу грузовики, рубя их на части точными очередями. Зато вражеские минометы бьют вовсю, целясь за стену завода и по укреплениям, расположенным на самой стене. Смотровой площадки больше нет, навсегда умолкли несколько пулеметных турелей, установленных на стене, а мадьяровцы продолжают стрелять, не обращая внимания на то, что очень часто их мины рвутся в опасной близости от своих же солдат, идущих на приступ.
      Странная эта война... Что-то среднее между средневековой бойней, когда бойцы шли на приступ лишь с мечами и щитами, и высокотехнологичной войной, с тяжелой техникой, самоходными орудиями и т.д. Артиллерия есть и у нас и у противника, но ударная сила все равно люди. А уж чем они вооружены - копьями или "Калашами" - не так уж и важно.
      Для полного сходства со штурмом средневековой крепости не хватает только лучников, осыпающих врага горящими стрелами. Но вместо них у нас, пожалуй, минометчики, стрелы которых жалят несколько больнее.
      Из раскуроченных ворот завода выдвигается громадина нашего БТРа, усыпанная солдатами, направо и налево поливающих огнем из автоматов все живое. А за ним!.. Матерь Божья, вот уж чего не ожидала увидеть, так это "Ланд Круизера" Сырецкого, из каждого окна которого выглядывает ствол УЗИ или "Калаша". Бодрый бас Петра Михайловича разносится по всему полю боя, призывая "Не отступать и не сдаваться!", "Бить врага до последнего" и т.д., а иногда выкрикивающий чисто русские проклятия, когда вражеская мина разрывалась в опасной близости от него, или автоматная очередь ложилась в самую дверцу. И это я, видите ли, решила поиграть в дедушку Ленина?!
      - Ира! Сзади! - кричит Марат, и я, оборачиваясь, успеваю заметить метрах в пяти направленный мне в голову ствол винтовки. Успеваю отметить даже то, что мой противник без костюма и целит в меня через ночной прицел.
      Молниеносно ухожу вправо - зрачок винтовки смещается за мной. Пригибаюсь - враг не спешит нажать на курок, ждет, когда со стопроцентной уверенностью будет знать, что цель не уйдет. А цель - это я, черт возьми! Замираю на месте, провоцируя его на выстрел. Парень волнуется. Тяжело и хрипло дышит, глаз, смотрящий на меня через прицел, подергивается в нервном тике. Понял, сволочь, с кем имеешь дело? Да я таких, как ты, на завтрак ем, в прямом смысле слова!
      Его палец чуть сильнее давит на курок - он готовится выстрелить, но все еще боится моего молниеносного броска, которым я без труда вырвусь с линии огня. Я чуть смещаюсь влево - совсем чуть-чуть, но очень резко и неожиданно, и нервы парня не выдерживают. Он давит на курок, дернув винтовку влево, вслед за мной. Зря! Секунда, и я уже в прежнем положении, а пуля со свистом рассекает воздух там, где только что находилась моя голова. Надо отдать должное стрелку - последний в своей жизни выстрел он сделал великолепно, но... Промахнулся.
      Разделявшие нас пять метров я преодолеваю в полсекунды и резко рублю ребром ладони по его кадыку. Парень падает, захлебываясь собственной кровью. Извини, дорогой, но тебе и так не долго оставалось. Сколько ты в Безмолвии без костюма? Час? Два? Больше? Я просто облегчила тебе смерть.
      Оглядываюсь, оценивая, насколько изменилось положение за те секунды, что я потратила на этого недоделанного снайпера. Не сильно. Вот только Марата больше нигде не видно. Ушел, сволочь, оставив меня на прицеле винтовки. Даже не удосужился проверить, справилась ли я. Настолько верит в меня? Ему настолько безразлично, умру я или останусь в живых? Или он хочет моей смерти? Нет, в таком случае он не предупредил бы о грозящей опасности. Толя или Сергей обязательно прикрыли бы мне спину, да и я поступила бы так же. А этот бывший мародер просто умчался куда-то, бросив меня на поле боя.
      Впереди оглушительно взрывается грузовик с минометом. По крайней мере, становится ясно, куда умчался Марат. Обидно, блин, я ведь тоже хочу что-нибудь сегодня разнести. Поквитаться с Мадьяром за ту встречу в Безмолвии.
      Здесь народу становится меньше. Если позади меня идет жестокая сеча, в которую вклинился и Толя, ведущий мобильный отряд - элитное подразделение завода, наших лучших парней, то впереди - лишь несколько десятков человек, охраняющих четыре-пять грузовиков, обеспечивающих прикрытие артиллерией, да открытый джип со скорострельным пулеметом, являющийся главным оборонным звеном этой импровизированной батареи.
      И он как раз едет на меня, не прекращая стрельбы, разворачивая турель в мою сторону... Уклон, прыжок, перекат... Пулеметная очередь ложится под моими ногами, а я вновь на ногах и несусь навстречу джипу, спешно разворачивающим пулемет в обратную сторону. Прикидываю свою скорость, скорость, с которой солдаты поворачивают громадину турели... Результат благоприятный... Не для них.
      Свернув в сторону перед самым джипом, едва не угодив ему под колеса и пропустив пулеметную очередь над своей головой, я запрыгиваю в кузов, одновременно выхватывая данный мне Маратом пистолет. Первый выстрел приходится в голову ближайшего солдата, снеся бедолаге половину лица. Второй уходит в молоко - мадьяровец успевает поднырнуть под мою руку, поймав ее в захват. Думаешь, что справишься с женщиной? Удачи...
      Джип петляет из стороны в сторону - водитель, совершенно забыв о дороге (которой, в принципе, и так нет), одной рукой удерживает руль, а другой пытается прицелиться в меня из "Макарова". На ходу, по колдобинам наста Безмолвия, да еще и стараясь не попасть в своего... И тебе удачи.
      Я падаю на спину, опрокидывая держащего меня в захвате солдата на себя - пусть на время побудет моим живыми щитом, одновременно выставляя вперед колено. Беднягу выгибает дугой, когда я упираюсь коленом ему в спину, и теперь уже он, а не я, пытается освободиться, чтобы выхватить из кобуры пистолет.
      Не успеешь, бедолага... Я впиваюсь зубами в его шею, перекусывая шейную артерию. Фонтан крови бьет мне в лицо, и я непроизвольно ослабляю хватку, обхватывая губами этот источник живительной энергии. Источник силы бегуна...
      Водитель кричит в суеверном ужасе, видя, как ворвавшаяся в его машину женщина, словно обезумевший зверь сосет кровь его товарища. О, батенька, да вы, видать, не местный. Не слышали легенд о бегунах, ходящих среди мародеров. То мы приходим по ночам, тихо врываясь в землянки и высасывая всю кровь до последней капли, то подкарауливаем вышедших на охоту и вырываем им сердца, подчиняя, таким образом, себе их души. У каждого из нас есть ожерелье из ушей наших жертв, а больше всего мы любим кровь новорожденных младенцев.
      Я отталкиваю солдата, визжащего от боли и пытающегося зажать рукой рваную рану на шее, и поворачиваюсь к водителю. На долю секунды мне кажется, что он каким-то непостижимым образом навел на меня три пистолета одновременно, но тут же я понимаю, что пистолет один, а еще два черных зрачка - это его глаза, полностью лишенные смысла и проблесков сознания. Бедняга просто сошел с ума от страха.
      Пистолет находится всего в десятке сантиметров от моей головы, но я точно знаю, что он не нажмет на курок. Читаю это в его пустых глазах, слышу в биении его сердца и в хриплом дыхании уже начавших разлагаться под действием радиации легких.
      - Стреляй, сволочь! - ору я, брызгая на него каплями крови со своих губ. - Стреляй или выметайся!
      Джип на полном ходу летит прямо в гущу сражения - туда, где вовсю стрекочут автоматы, где пули ложатся кучно, словно капли дождя. Туда, где даже реакция бегуна не поможет мне избежать смерти.
      Водитель кивает, видимо поняв наконец, чего я хочу от него, и не удосужившись даже открыть дверцу, переваливается через нее, мешком падая на землю. Прямо под колеса своей же машины...
      Джип подбрасывает, когда его колеса вдавливают в твердый наст голову водителя. На секунду мне кажется даже, что я слышу его отчаянный крик, но я не могу поручиться за то, что кричал именно он. Несколько пуль ударяются о капот машины, еще одна проносится мимо моего уха, обдав его жаром бешеного полета. Нет, в гущу боя меня что-то не тянет - один раз я уже прорвалась через это побоище и могу принести гораздо больше пользы здесь, в тылу врага, разобравшись с артиллерией.
      Я перепрыгиваю на место водителя, и, не удосужившись даже сбавить ход, резко разворачиваю машину обратно. Задние колеса джипа взбивают наст позади меня, и я лечу обратно к нещадно обстреливающим наши позиции минометчикам. Человеческая бойня остается позади меня - стихают крики людей, перемежающих рукопашную схватку с короткими перестрелками. Еще несколько пуль со звоном рикошетят от захваченной мной турели, и я выхожу из зоны огня.
      - Марат! - кричу я, завидев знакомую фигуру, наворачивающую круги вокруг бортового КАМАЗа, гарнизон которого непрерывно палит из всех стволов, отстреливаясь от атакующего их бегуна. - Марат! Сюда!
      Он оборачивается лишь на долю секунды, чтобы понять, зачем я зову его, а затем, умело уклонившись он выпущенной в него очереди, зигзагами бросается ко мне. Позади него гулко разрывается граната - то ли его, то ли брошенная защитниками грузовика с минометом.
      - Держи руль прямо! - кричит он на бегу, несясь почти лоб в лоб со мой.
      Да у меня, собственно, и в мыслях не было куда-то сворачивать. Марат словно взлетает, отрываясь от земли в гигантском прыжке, и, перелетев через раму давно почившего с миром лобового стекла джипа, на лету цепляется за ствол турели, приземляясь на ноги позади меня.
      - Горячий, скотина! - бормочет он, потирая руки. Видимо, ствол пулемета, еще совсем недавно посылавшего в меня сотни пуль, не успел остыть даже на холоде Безмолвия.
      - Становись к турели, - говорю я, не обращая внимания на его слова. - Прижучим этот грузовик! Сейчас идем прямо, а потом я резко ухожу влево. Будь готов в этот момент полоснуть по бакам.
      - Понял. Только сильно близко к ним не сворачивай, а то не зацепят из автоматов, так нароет взрывом боекомплекта.
      Я утапливаю педаль акселератора в пол, несясь к обреченному грузовику. За моей спиной в руках Марата оживает пулемет, от отдачи которого содрогается вся машина.
      КАМАЗ, словно еж, ощетинивается вспышками выстрелов. Стартует из жерла миномета очередная мина, уносясь за стены завода... Надо отдать должное этим мадьяровцам, даже понимая, что наш пулемет через пару секунд разнесет их на мелкие кусочки, они продолжают бить по заводу, прикрывая своих. Выполнять свой долг, как бы пафосно это не звучало.
      Я пригибаюсь к рулю, слыша, как впиваются пули в каркас турели. Марату хорошо, он защищен стальным щитом турели, а мне какого?
      - Ира! Влево! - кричит он, когда до грузовика остается метров двадцать.
      - А попадешь?
      - Хрен его знает! Но если ты не свернешь, то точно попадут они!
      Я выворачиваю руль влево, чувствуя, как машина подчиняется мне, буксуя в насте. Только бы не застрять, а то нас пришпилят к этому джипу, как коллекционных бабочек!
      Обошлось. Мы несемся теперь параллельно КАМАЗу, отчего мне становится еще хуже - теперь пули бьются в правую дверь, бодро пролетая над ней.
      - Стреляй, твою мать! - кричу я, буквально ныряя под сиденье и держа педаль газа рукой, так как моя нога коленкой впирается в мой же подбородок.
      Пулемет строчит не переставая. На несколько секунд мне кажется, что сейчас мы или врежемся куда-то, так как я, скрючившись под приборной доской, совершенно не вижу, куда мы едем, или мадьяровцы все же накроют нас прицельным огнем, пробив бензобак. Но мои страхи напрасны - секунду спустя за моей спиной раздается мощный взрыв, а за ним следует целая серия - это взрывается боекомплект миномета.
      - По танку вдарила болванка! - радостно восклицает Марат. Надо же, не я одна здесь увлекалась до войны русским роком. - Вылезай, Ирусь, полюбуйся на костер!
      Костер и в самом деле хорош. Грузовик полыхает, словно разверзшийся кратер вулкана, и в этом пожаре периодически разрываются мины и гранаты, разбрасывая веер искр и раскаленных осколков. В стороны от грузовика живыми факелами разбегаются горящие люди. Многие падают на снег и начинают кататься по нему, пытаясь сбить пламя... В инфракрасном диапазоне картина пылающего грузовика выглядит еще более впечатляющей.
      Я остановилась и привстала над сиденьем, не думая о шальных пулях, которые вполне могли настигнуть меня с поля боя.
      - Добей их, - сказала я, указывая Марату на корчащиеся на снегу фигуры. - Пара очередей, и пусть не мучаются.
      - Нет, - неожиданно жестко отвечает он. - Пусть горят.
      Я смотрю на него и читаю в его взгляде ненависть, обращенную не только к этим горящим фигурам, но даже и ко мне.
      - Зачем ты жалеешь их? - спрашивает он.
      - Потому, что они живые люди.
      - А мы с тобой - живые бегуны. И живы мы не их стараниями!
      - Марат, ты же был когда-то таким же, как они. Мародером...
      - Я никогда не был таким! Они ничтожества!
      - Ты считаешь себя выше их? - спрашиваю я, начиная понимать, почему Марат переметнулся на нашу сторону. Он просто хотел быть на стороне победителя, и поняв, что завод, сформировавший вокруг себя мощный костяк, стал более серьезной силой, чем самые крепкие отряды мародеров, перешел к нам.
      - Да.
      - Ты считаешь себя Богом?
      Он стушевался, спрятав глаза в пол.
      - Ты считаешь себя Богом? - повторяю я свой вопрос.
      - В некотором роде - да, - отвечает наконец Марат. - Да. Мы - Боги Безмолвия.
      - Мы дьяволы, Марат, - говорю я, усаживаясь на сиденье и нажимая на газ. - Дьяволы. Люциферы. Дети утренней звезды. Держи турель, заходим на тот ЗИЛ...
      Впрочем, до ЗИЛа мы домчаться не успеваем. Его разносит в пылающие щепки наш БТР, на броне которого гордо восседает Толя с трофейной "Мухой" в руках.
      - Как дела? - кричит он.
      - Ничего, - отвечаю я, утирая с лица кровь убитого мною в джипе солдата, - ликвидировали две огневые точки.
      - Мы тоже добили две. Но грузовики с артиллерией все прибывают - едут со стороны "Пятерки", так что наша разведка их проглядела. Вооружение - минометы и несколько зениток. Крошат наших с большого расстояния.
      - Как дела у завода?
      - Ворота до сих пор держат, еще никто не прошел. Зенитку, правда, доканали - прямое попадание из миномета.
      Но мадьяровцев мы пока держим на расстоянии. Кроме того, что они пробили ворота своим танком, больше они ничего не добились.
      - Но они все еще наступают? - вступает в разговор Марат.
      - Не то чтобы наступают, но и назад не откатываются. Окопались в сотне метров от завода и упорно держатся. Наши отошли назад, под защиту стен, хотя под таким обстрелом, - он указывает рукой на то и дело устремляющиеся в небо мины, - защита из них хреновая.
      - Так брось на прикрытие Мадьяра мобильный отряд! - говорю я. - Мы сметем их к чертовой бабушке.
      - Ребят и так много полегло, так что я отозвал "мобильный" обратно в завод. Мадьяровцы прочно держат нас под обстрелом, и прорваться через их окопавшихся ребят без потерь будет невозможно. Мы прошли на БТРе, как нож сквозь масло, но так то на бронике! Без такой защиты ребята просто все полягут!
      В нескольких метрах от нас рвется мина, и мы падаем ничком. Должно быть, противник заметил нас, прорвавшихся к его линии прикрытия, и перевел огонь на нас.
      - Погнали! - орет Толя, стуча кулаком по броне. - Накроем их первыми.
      Я тоже не намерена дожидаться, пока меня прихлопнут, словно сонную муху, замершую на стекле. Я не муха, я оса - привыкла жалить сама, не дожидаясь атаки.
      Джип срывается с места и несется в противоположную сторону от броника Толи - лучше атаковать разные цели.
      - Марат, как там, патронов еще много?
      - На пару целей хватит, - весело отвечает он, словно уже позабыв о нашей стычке минутной давности, и бодро затягивает: - Делаю я левый поворот... Я теперь палач, а не пилот... Нагибаюсь над прицелом, и ракеты мчатся к цели - впереди еще один заход.
      Вот прибило его на "Чижа" то...
      - Дальше не пой, - говорю я, - сам знаешь, какие там строки.
      - Вижу в небе белую черту... КАМАЗ Мадьяра теряет высоту! - Марат закатывается веселым смехом, которому вторю и я.
      Бред! Мы, два, казалось бы, мирных снабженца, несемся по Безмолвию на джипе с пулеметной турелью, кроша врагов в мелкую лапшу, при этом распевая какие-то дебильные песни о летающих КАМАЗах, и радостно смеясь. Война, а мы ведем себя, словно дети, вышедшие во двор поиграть в снежки. Или это какой-то защитный механизм, чтобы не сойти с ума от всего этого? Эх, дедушка Фрейд, что ж ты умер так рано, не дождавшись ядерной войны, в который ты бы так пригодился?..
      С наскоку мы подбиваем еще один грузовик, как раз тот, что перевел минометный огонь на нас. Ошибка его была в том, что палить он продолжил не по Толиному бронику, а по нам - подвижному джипу, за рулем которого сидела я. При моем пороге чувствительности предугадать, куда упадет выпущенная мина, не составляло никаких проблем, так что подобрались мы к нему за пару минут и накрыли огнем из турели, разметав всех солдат, а уж затем подбив бензобак.
      Атакуем второй грузовик, но проносимся мимо, не причинив ему особого вреда. Достижением можно считать разве что то, что этот миномет перестал бить по заводу - мадьяровцы залегли на платформу, чтобы не попасть под наши пули. Второй заход тоже не приносит пользы - пули прошибают бензобак, но, он, почему-то, не желает взрываться. То ли бензина слишком много, то ли наоборот мало - совершенно не помню, в каком случае невозможно вызвать детонацию выстрелом.
      - Ира, патроны на исходе! - кричит мне Марат, перекрикивая грохочущий стрекот турели.
      - Поняла. Еще на один заход хватит?
      - Хватит.
      - Тогда вперед! Коси солдат, подорвать грузовик нам, похоже, не удастся.
      - Еще посмотрим! Сверни как можно ближе от него - идеально будет пройти в метре или даже меньше.
      - Зачем? - кричу я, но Марат не отвечает, снова наводя турель на грузовик. - Ладно! Хрен с тобой! Поняла!
      На полном ходу мы разворачиваемся меньше, чем в метре от платформы, и Марат, отпустив гашетку раскаленного от стрельбы пулемета, швыряет в кузов две РГДшки.
      - Ира, гони!
      Повторять два раза мне не нужно - мало того, что в мою дверцу градом хлещут пули, так еще и одна за другой взрываются гранаты, увлекая в огненную свистопляску весь боезапас расчета.
      - Есть! Есть! Есть! - радостно кричит Марат, глядя на полыхающий грузовик. - Ирусь, ты прирожденный гонщик.
      - А ты - Анка пулеметчица, - без тени улыбки парирую я, прислушиваясь.
      Сначала мне кажется, что мои силы просто на исходе, и порог чувствительности упал до состояния нормального человека. Мне кажется, что я перестала слышать то, что происходит вокруг. Далекий свист пуль, крики умирающих людей, рокот Толиного БТРа, кружащего вокруг минометчиков в сотне метров от нас. Мне кажется, что битва затихла и все замерло...
      Я прислушиваюсь к более близким звукам - стуку сердца Марата, треску горящей краски на грузовике, шороху снега под колесами останавливающегося джипа. Нет, мой порог восприятия в порядке, на прежнем уровне. Я не оглохла, меня не контузило взрывом - все нормально, коме того, что сражение утихло. Никто больше не стреляет, и не ревут моторы...
      - Что происходит, - тихо спрашивает Марат. - Почему так тихо?..
      - Откуда я знаю?..
      Но нет, тишина Безмолвия неполная. Она наполнена шуршанием и тихим писком, раздающимся откуда-то справа. Я поворачиваю голову в ту сторону и замираю с открытым ртом. До сих пор я считала, что первая ядерная атака - самое неожиданное и жуткое событие в моей жизни, которое навеки оставит отпечаток в душе. Но за пять лет видение разлетающихся в разные стороны бетонных блоков, из которых состоял когда-то мой дом, потускнело и пожухло, а картина, открывшаяся передо мой сейчас, была яркой, живой, и от того еще более фантастической.
      - Какого хрена?... - прошептал Марат, вцепившись в турель, видимо, чтобы не упасть.
      По направлению к заводу, через поле, ставшее полем битвы, двигался отряд... белок! Маленькие длиннохвостые хищники медленно и уверенно двигались в сторону северных ворот завода, угрожающе шипя на солдат, оказавшихся в опасной близости от них. Я попыталась считать их, но сбилась со счета - на первый взгляд казалось, что эта пушистая армия насчитывает не меньше тысячи мохнатых зверушек. На второй показалось, что их еще больше...
      Солдаты, как наши, так и мадьяровские, расступались, пропуская это бесчисленное воинство, широким ковром раскинувшееся по простору Безмолвия. Вражда была забыта - люди вырывали друг у друга ночные прицелы, чтобы получше рассмотреть невиданное зрелище беличьего марша.
      Наши ребята медленно, словно завороженные, отступали к заводу. Мадьяровцы просто расступались в стороны. Утихли минометные залпы, замолчали пулеметы и зенитки - всеобщее внимание было сосредоточено на белках, медленно пересекающих поле боя.
      - А это еще кто?! - воскликнул Марат, указывая куда-то в центр ковра из белок. Я отслеживаю направление, и удивленное восклицание вырывается и из моей груди. Эту горделивую осанку, эти широкие плечи и размеренную походку я узнаю теперь где угодно, даже среди многотысячной толпы, немыслимой в Безмолвии.
      Эзук! Наш лесной друг, по его словам, спасший меня от смерти в медвежьих объятиях! Он шел к заводу, окруженный сотнями белок так, словно прогуливался в компании друзей, а не шел по полю боя, наводненному вооруженными солдатами и хищными маленькими зверьками, которые, подобно пираньям, готовы порвать на куски любого за считанные секунды.
      И главное - Эзук нес кого-то на руках. Чье-то тело, безвольно качающееся при каждом его шаге. Увы, с такого расстояния даже мой порог чувствительности не позволял разглядеть лицо этого человека, но шестое чувство подсказало мне, кто это. Эзук сдержал слово - нашел Сергея!
      - Марат, за мной, - говорю я, выпрыгивая из джипа и шагая к Эзуку.
      - Там же белки... - выдыхает он, но все же следует моему примеру, выходя из машины.
      Белки... Единственные существа, которых боятся бегуны. Благодаря нашей ловкости и реакции нам случалось выходить победителями из рукопашных схваток с отрядами мародеров, стаями волков и одинокими медведями-шатунами. Мы бежим лишь от аморфов - не потому, что боимся, а потому, что даже прикосновение к этому существу вызывает омерзение, и от белок. От белок - уже именно из-за чувства страха, охватывающего нас при виде их громадных стай, покрывающих деревья живым ковром.
      - За мной! - одними губами повторяю я, шагая наперерез беличьему воинству, шествующему по Безмолвию. Я не решаюсь переходить на бег... Эти пушистые чудовища пока настроены довольно мирно, но кто знает, что может произойти, сделай кто-то хоть одно резкое движение.
      Мы идем, расталкивая солдат, замерших с оружием в руках. Как своих, так и чужих. И ни те, ни другие не обращают на нас ровным счетом никакого внимания. Не могу сказать, что бой окончен, но, по крайней мере, перемирие можно считать состоявшимся. Спасибо Эзуку и за это... Ну и, конечно, за Сергея, если это в самом деле он покоится на его руках.
      Он замечает нас и кивает мне головой. Мне... Не знаю как, но я понимаю, что этот кивок адресован мне одной на всем просторе пустоши перед северными воротами. Я медленно поднимаю руку, и плавно машу ему, также в знак приветствия.
      Черный колышущийся ковер из белок расстилается уже прямо у моих ног. Я заношу ногу для очередного шага и понимаю, что опустить ее мне уже некуда - полтора десятка метров, отделяющие меня от Эзука, сплошь покрыты белками, сопровождающими его к заводу.
      - Расступитесь, твари... - шепчу я, опуская ногу прямо на черные спины белок. И живой ковер расступается под моими шагами, покорно давая мне дорогу. Ну, или почти покорно... Одна белка, не успевшая увильнуть в сторону от моего ботинка и оказавшаяся прижатой к черному снегу за хвост, отчаянно шипит, поднявшись на задние лапы с явным намерением вцепиться мне в щиколотку. Я испуганно отдергиваю ногу, и белка тут же спешит ретироваться, все так же злобно и недовольно шипя, демонстрируя мне свои длинные острые зубы.
      Шаг, еще один... Белки позволяют мне пройти, давая дорогу. Я оборачиваюсь, чтобы узнать, как дела у Марата, и вижу, что черный ковер тут же смыкается за моей спиной.
      - Ира! - шепчет Марат. - Я не могу!
      - Иди по ним, и они разойдутся, - говорю я в ответ, сама не очень-то веря в свои слова. То, что белки пропустили меня, вовсе не означает что они не будут возражать и против кроссовок Марата.
      - Нет, - пятясь назад бормочет он. - Я не могу! Уж лучше сожрать живого аморфа...
      Я не настаиваю, тем более что меня больше занимает вопрос, как бы мне самой пробраться к Эзуку, от которого меня отделяет всего несколько метров. Единственная проблема в том, что он, словно по инерции, продолжает двигаться вместе с потоком белок, понемногу отдаляясь от меня. Больше всего мне сейчас хочется взглянуть на него - в его светлые глаза, заряжающие уверенностью и силой, а также рассмотреть, кого он несет на руках, но я боюсь даже отвести взгляд от колышущейся массы под моими ногами.
      Шаг, еще наг...
      - Ира, не бойся, - подбадривает меня Эзук тихим и вкрадчивым голосом. - Они не тронут тебя.
      - Охотно верю, - бормочу я в ответ, вспоминая, как эти твари на моих глазах разорвали пять человек из отряда снабжения, отобрав у нас всю добычу, и как я сама неслась по Безмолвию, преследуемая полусотней этих дьявольских созданий. А сейчас их больше... Гораздо больше! Даже затрудняюсь сказать, во сколько раз.
      Шаг, еще шаг...
      Беличий ковер, наконец, заканчивается, и я оказываюсь в небольшом круге свободного от белок пространства вокруг Эзука. Только теперь я отваживаюсь поднять глаза от земли и взглянуть... Взглянуть на Сергея, безжизненной куклой лежащей на руках Эзука.
      Обычный человек мог бы принять его за мертвого - не шевелятся губы, не вздымается грудь. Даже сердце бьется едва-едва, так что пульс наверняка можно было бы прощупать с трудом. Будь мы в освещенном помещении, обычный человек так же заметил бы и неестественную бледность его лица, и чуть кровоточащие десны - первый симптом тяжелой лучевой болезни. Но в темноте Безмолвия цвет лица не разобрать. Его могу увидеть только я, углубив порог зрения и нырнув в инфракрасную область спектра. Сергей холоден, словно лед - я не вижу бега горячей крови в капиллярах под кожей лица. Я с трудом слышу его сердце, с трудом различаю его дыхание на фоне холодного воздуха. Но все же он жив, пусть и страшно избит, отморожен и облучен.
      - Где ты нашел его? - спрашиваю я, заглянув в глаза Эзука. Жаль, мое инфракрасное зрение не дает возможности определить их цвет.
      - Об этом позже, - отвечает он. - Когда мы будем в безопасности...
      До ворот завода, перед которыми лежит на боку дымящийся танк и копошатся вокруг трофейного БТРа солдаты, остается не больше полусотни метров. И только сейчас я понимаю, какой опасности мы подвергаемся. Кто-нибудь из солдат, неважно, с чьей стороны, вполне может шарахнуть по нам из миномета. А что, их вполне можно понять - Мадьяровцы могут выстрелить просто с перепугу, а наши - увидев, что в ворота завода намеревается тихо и мирно втечь беличье воинство. Уж если бегуны боятся этих адских созданий, то что говорить о простых людях? Сомневаюсь, чтобы они горели желанием пустить эту свору в завод. Да и я, кстати говоря, тоже...
      - Эзук, - говорю я, - ты ведь не собираешься провести этих тварей в завод?
      Опоясывающие нас кольцом белки неожиданно поднимаются на задние лапы, громко шипя на нас. Хотя нет, вернее, на меня одну. Могут ли они понимать человеческую речь? Или, хотя бы, чувствовать интонацию?
      - Тише, Ира, тише. Пусть они и твари, но твари Божьи, как и все мы.
      Белки утихают, вновь опускаясь на все четыре лапы и продолжают свое шествие, гордо вытянув пушистые хвосты.
      - Нет, конечно, - продолжает он, - они проводят нас только до ворот, а потом уйдут восвояси.
      - Как ты управляешь ими?
      - Я не управляю. Я просто попросил их проводить меня.
      - Они не причинят никому вреда?
      - Нет. Я попросил их и об этом.
      Бред! Форменный бред! Попросить белок Безмолвия не убивать людей... Он или чудотворец, или сумасшедший. Скорее второе, о Боже мой, почему же так хочется верить в первое?!
      До ворот остается совсем немного. Проем занят полутора десятками солдат, разглядывающих нас в объективы ночных прицелов и биноклей. Они удивлены, поражены, но не опускают автоматов, нацеленных на нас.
      - Не стреляйте! - кричу я. - Это друзья.
      Реакции не видно - автоматы не уставились своими черными зрачками в пол, но и огонь открывать никто не спешит. Интересно, почему я сказала "друзья"? Кого имела в виду? Себя и Эзука? Сергея и Эзука? Не могла же я даже подсознательно иметь в виду белок?
      Зато отчетливо заметна реакция на мои слова среди черных чудовищ. Они зашевелились, выбиваясь из строя, сталкиваясь друг с другом и скаля зубы.
      - Не делай резких движений, - тихо шепчет Эзук. - Не кричи. Они этого не любят... Им по душе тишина и покой...
      Тишина и покой... Самые страшные убийцы Безмолвия, налетающие, словно ураган, сопровождая свое появление невероятным шумом и визгом! Они любят тишину и покой? Бред!
      Белки останавливаются, перестраиваясь, словно гвардейцы на строевой подготовке. Растягиваются в широкую цепь, давая нам проход к воротам завода. Наконец-то наши ребята опустили автоматы - поняли, что эта орава белок не собирается входить в ворота.
      - Пойдем, - говорит Эзук и делает шаг вперед, выходя из окружения своей страшной свиты. Я оказываюсь позади него, отставая на один-два шага.
      Где-то далеко, в центре поля боя, где стояли, замерев друг напротив друга, мародеры и защитники завода, раздается яростный крик, за которым следует автоматная очередь. И тут же Безмолвие оживает, наполнившись криками и выстрелами.
      Я слышу глухой удар где-то вдалеке, а за ним без труда узнаю характерный свист летящей к цели мины. Эзук продолжает идти впереди меня так, словно бы ничего не случилось или, по крайней мере, все происходящее его просто не касается. Он не обращает никакого внимания на то, что белки за его спиной поднимаются на задние лапы, шипя и клацая зубами. Их черные морды подняты вверх - даже они понимают, откуда следует ждать опасности.
      Я замираю на месте и, подобно белкам, всматриваюсь в абсолютно черное небо, непроизвольно заглянув за границу видимого спектра. Я в инфракрасном диапазоне и теперь могу различать яркие вспышки выстрелов, поглощаемые атмосферой в видимом спектре. Вижу я и рассеянные пятна солнечного света на черных тучах, закрывающих собой небо целиком и полностью. Вижу и мину, рассекающую воздух и оставляющую за собой светящийся теплом свет.
      Вижу, и без труда определяю траекторию... Она ударит точно по беличьему ковру, раскинувшемуся позади меня.
      - На землю! - кричу я и молниеносным броском прыгаю на Эзука, сбивая его с ног.
      Лежа ничком на земле, я слышу, как белки разбегаются в разные стороны... Что это? Инфракрасное зрение, как у меня, или просто шестое чувство, предупреждающее этих тварей об опасности? Какая разница, все равно среагировали они слишком поздно.
      Разрывается в каких-нибудь пяти метрах от нас - все же траекторию я определила недостаточно верно, - обдав меня, прикрывающую спину Эзука, фонтаном черного снега, осколками и кровью белок, перемешанной в жуткий компот с их шерстью, костями и внутренностями.
      - Нет! - кричит Эзук, яростным движением сбрасывая меня со своей спины. - Нет! Нет! Нет! Нет!
      Его крик срывается на протяжный стон, и Эзук, едва поднявшись на ноги, начинает заваливаться на спину, словно подкошенный чьим-то умелым выстрелом. Впрочем, в первое мгновение я решила, что так и есть.
      Безмолвие обратилось в ад. Беличий ковер, распавшись на отдельные группы, по десятку белок в каждой, расползался по полю боя с невероятной скоростью. Боже мой, да сколько же их? Не сотня, не две - гораздо больше. Словно все исчадья ада, обитавшие в Безмолвии, в один миг решили выбраться к стенам завода.
      Люди, отчаянно крича, падали, погребенные под чудовищной лавиной черных тел. Белки, якобы любившие тишину и покой, теперь, видимо, вспомнили о другом своем увлечении - крови.
      Орава из полутора-двух десятков этих существ, отбежав в сторону, вдруг развернулась и, словно поняв, что за сметенными воротами дичи несравненно больше, бросилась к нам.
      - Унесите их! - кричу я солдатам, стоящим в проеме ворот, имя в виду, естественно, Сергея и Эзука. Эзука и Сергея... Черт! Не время думать о том, кто из них стал для меня дороже. Я должна спасти обоих!
      Мои руки тянутся к поясу, но не находят там ничего примечательного, кроме моей собственной талии. Револьвер? Гранаты? Где я потеряла все это? "Калаш", кажется, остался где-то в джипе, а другое вооружение? Все-таки я снабженец, а не солдат, как бы не хвалил меня Сырецкий за ратные подвиги.
      Я оборачиваюсь, чтобы увидеть, что парни уже подбежали к нам и взваливают себе не плечи моих друзей.
      - Уносите! Я их задержу!
      Задержу... Задержу?... Интересно, как и чем? Голыми руками? Просить оружие у кого-нибудь из наших парней уже поздно - несущаяся первой белка отрывается в прыжке от земли, целясь мне в лицо. Спорить готова, что от такого удара не уклонился бы и гепард.
      Еще секунда, и ее острые зубы вопьются мне в глаз... Как-то слышала легенду о том, что своими бритвами-зубами белка, вцепившись человеку в загривок, может прокусить насквозь позвоночник!
      - Уносите! - в последний раз успеваю крикнуть я и ту же молниеносно выбрасываю руку вперед, на лету хватая чертову тварь за глотку.
      Белка извивается в моих руках, силясь дотянуться до запястья, но я уже размахиваюсь, швыряя ее в других наступающих чудовищ. Еще одна сметена точным ударом, и обе белки катятся по насту, корчась от боли.
      Две в ауте, но атакующая меня стая просто не замечает этого. Да и в самом деле, какая разница, одной белкой больше, одной меньше. Этих тварей здесь сотни, и слава Богу, что меня выбрали своей мишенью лишь два десятка из них.
      Их атака похожа на одновременный запуск множества крылатых ракет, что я когда-то видела в каком-то фильме. Белки не прыгают - они взлетают, стартуют, отрываясь от земли, подобно нашим ракетам-перехватчикам. Вот только перехватчиком сегодня работаю я.
      Порог восприятия углублен до предела, все мышцы напряжена, как у удава, изготовившегося для броска. Я растворяюсь в воздухе, уклоняясь от укусов беснующихся вокруг меня белок. Их зубы лязгают возле самого моего лица, но укусить меня не удается ни разу. Одна белка виснет у меня на ноге, прокусив ботинок и слегка задев ногу - размахиваюсь ногой, одновременно сбивая ударом с разворота атакующую меня белку и пытаясь стряхнуть ту, что повисла на мне мертвым грузом. Бесполезно - ее челюсти, наверное, удастся разжать теперь только ломом. Бультерьер хренов! Изловчившись, я хватаю белку чуть выше задних лап и резко дергаю, разрывая ее пополам... Голова же твари так и остается висеть у меня на ботинке.
      Еще одна вцепляется когтями в мою руку, но, не удержавшись, соскальзывает с нее, оставляя глубокие борозды на коже. Я стряхиваю ее и впечатываю ногой в снег, одновременно уклоняясь от другой.
      Рядом со мной ложится автоматная очередь, распугивая белок, брызжущих в разные стороны от выстрелов. Кажется, они не хуже бегунов ощущают линию ствола и уходят от огня. Но главное, что они все-таки уходят. Я сворачиваю шею еще одной, отшвыривая еще трепыхающееся тело в сторону, и оборачиваюсь, чтобы поблагодарить моего спасителя и предупредить, чтобы не вздумал больше палить по мне, когда я ношусь, словно ветер, уворачиваясь от белок, - так и убить недолго! Трудно предположить, в какой точке пространства окажется в следующий момент бегун с предельным порогом восприятия...
      Передо мной стоит Марат, с окровавленного лица которого полосками свисает содранная кожа. В его руке дымится УЗИ.
      - Жива? - спрашивает он.
      - Нет, - отвечаю я.
      Эзука и Сергея уже внесли в завод и, наверное, волокут сейчас в госпиталь, в жилой бункер. Только бы никакая сволочь не шварканула по ним из миномета... Хотя мадьяровцам сейчас не до этого - они в панике отступают, теснимые со всех сторон полчищами белок. Немало досталось и нашим парням - они бегут к заводу, гонимые этими проклятыми созданиями, и то и дело кто-то, отставший от остальных, оказывается погребенным под живым черным ковром. Кажется, что само Безмолвие ожило, наказывая людей за затеянную на его просторах кровавую бойню. А может, так оно и есть? Не спроста же Эзук говорил, что слышит голос Безмолвия...
      На всех парах мчится к заводу БТР, на броне которого восседает Толя, яростно полосующий из автомата по преследующей его беличьей армии. Иногда наиболее рьяная белка ухитрялась запрыгнуть на броник, и тогда Толя перехватывал автомат за ствол и прикладом впечатывал отродье в сталь.
      К воротам со всех сторон стекались люди, преследуемые белками... Еще минута, и весь этот бедлам ворвется на территорию завода. Этим людям все равно конец - они не успеют запереться в бункерах, а лишь приведут за собой этих хвостатых чудовищ...
      Были бы целы ворота - еще был бы шанс... Хотя нет, стены не так уж высоки, и сделаны на скорую ногу из гранитных блоков и крупных камней, так что, при желании, по ним мог бы взобраться и человек, не говоря уже о ловких и проворных белках.
      Я смотрю на Марата и читаю в его глазах то же, о чем только что думала сама. Это конец. Еще минута, и белки ворвутся на завод, довершив то, что не смог сделать Мадьяр со всем его вооруженным воинством. Спасибо, Эзук, угораздило же тебя взять в сопровождающие именно этих чудовищ! Ну неужели ты не мог прихватить с собой полк волков или роту медведей? Они бы защитили тебя в пути ничуть не хуже. Почему надо было брать в свои телохранители целую дивизию белок?!
      Прямо на меня летит солдат, далеко оторвавшийся и от остальных и, как следствие, от волны белок, преследующей их. Несется вперед, не глядя себе под ноги, и потому он не замечает меня до тех пор, пока я не хватаю его за локоть, разворачивая к себе лицом.
      - Стоять! - ору я, сопровождая свои слова увесистым тычком под ребра. - Бежать с поля боя? Сдать оружие!
      Дрожа всем телом, парень бросает мне в руки свой автомат, и, почувствовав, что моя хватка ослабла, вырывается и с прежней скоростью несется дальше.
      Я переключаю автомат на стрельбу длинными очередями и оборачиваюсь к Марату, все так же сжимающему в руках свой УЗИ. Удивительно, но он ждет моих слов. Так, словно это не я недавно с наитупейшим лицом взирала на готовую взорваться артиллерийскую мину.
      - Ну что? - спрашиваю я. - Пошли?
      Он не отвечает. Просто кивает головой.
      До бегущей к нам толпы людей остается не больше десятка метров.
      - Вперед! - реву я, срываясь с места, и, одним махом прорываясь через толпу, оказываюсь лицом к лицу с оравой белок. Марат оказывается рядом со мной на долю секунды позже...
      Мы давим на курки, и белки замедляют свое движение, натыкаясь на горы трупов своих сотоварищей, расшвыриваемых в разные стороны нашими беглыми очередями.
      Я не герой, как, наверное, и Марат, который удивил меня тем, что встал рядом со мной в этой схватке, финал которой известен заведомо. Я не думаю, что наше вмешательство поможет остальным спастись. Не питаю иллюзий относительно того, что мы можем остановить белок. Нет! Задержать их на несколько секунд, чтобы потом быть разорванными на куски - вот все, чего мы можем добиться.
      Просто это единственное, что мы могли сделать, оказавшись лицом к лицу с ордой этих тварей. Они все равно настигнут нас, прорвавшись на завод. Разбегутся по бункерам, убивая всех, кто встанет у них на пути, и никто и никогда не сможет их остановить. Они уйдут, лишь уничтожив всех...
      Это единственное, что остается мне, не желающей бежать, слыша, как белки наступают мне на пятки. Если смерть рядом - лучше встретить ее грудью, как бы пошло это не звучало в устах женщины. И Марат, как мне кажется, думает так же. Пусть он предатель, пусть подлец, переметнувшийся на нашу сторону из вполне прозаических побуждений, - сегодня он показал себя бойцом, готовым умереть с оружием в руках.
      Мой автомат кашляет в последний раз и умолкает. Черт! Откуда же мне было знать, что в его обойме практически ничего не осталось? А этот ублюдок, у которого я его выхватила, мог бы и предупредить. Останусь в живых - найду и отрежу яйца! Все зубы повыбиваю... Мечты, мечты... Все это мне точно не светит, потому что спустя пару секунд меня разорвут на части полчища разъяренных белок! Живи солдатик, радуйся жизни, думая о том, что мою жизнь ты укоротил как минимум на полминуты. Впрочем, и тебе не так уж много отпущено. Белки рядом...
      Белки огибают нас, беря в клещи. Умные твари! Как будто чувствуют, что отстреливаться нам уже почти нечем. Наверняка в УЗИ Марата тоже последние патроны. Так и есть! Его автомат умолкает, и мы остаемся в окружении армии белок - на таком же пятачке залитого кровью снега, какой они оставляли вокруг Эзука, провожая его к воротам. Вот только Эзука они охраняли, а нами намерены закусить. Знать бы то слово, которым он приворожил это черное воинство... Хотя, и оно действовало на этих хищников до первого выстрела. До первой капли крови, брызнувшей на черный снег Безмолвия.
      Мы окружены! Со всех сторон на нас смотрят злые красные глаза. Повсюду только чуть подергивающиеся черные носы да острые зубы, готовые располосовать нас, словно мочалки.
      Я оглядываюсь назад и с удивлением вижу, что белки остановились, оставив в покое убегавших солдат, и возвращаются к остальным, сжавшим нас плотным кольцом. Почему-то они не идут на завод - им больше по душе мы!
      - Гениальная была идея, - зло шипит на меня Марат. - У этих тварей, кажется, и в мыслях не было брать завод. Зато мы с тобой, как дебилы, ломанулись в самую их гущу. Сидели бы сейчас спокойно в лазарете, да раны зализывали.
      Он кривится от боли, трогая рукой свисающий со щеки лоскут кожи, видимо содранный острыми беличьими зубами.
      - По-моему, не все так просто, - так же шепотом отвечаю я. - По-моему, не будь здесь нас, они были бы уже в заводе!
      - Это по-твоему. А белки придерживаются того же мнения?
      - Скоро узнаем. Ей-богу, не понимаю, чего они ждут. Почему не нападают?
      Белки и в самом деле не торопятся превращать нас в десертную закуску. Их злые глаза-бусинки буравят нас тяжелым взглядом, но не более того. Они не приближаются, не атакуют, хотя мы сейчас лакомая добыча.
      У меня в голове возникает идея, не менее бредовая, чем предыдущая - кинутся в гущу белок.
      - Марат, - шепчу я, - только не делай резких движений!
      Я поднимаю ногу в воздух и делаю шаг в сторону ворот. Шагаю, закрыв глаза, надеясь только на то, что белки расступятся, как и в прошлый раз, пропуская меня.
      Под моей опускающейся ногой что-то отвратительно хрустит, издав тонкий противный писк, и я чувствую, что наступаю не на ровную поверхность наста, присыпанного легким снежком, а на что-то мягкое, податливое...
      На белку!
      - Боже... - шепчет Марат. - Спаси хотя бы наши души...
      Я боюсь открывать глаза. Не хочу видеть, как эти твари накинутся на меня. Не хочу смотреть в глаза смерти... А ведь еще минуту назад я гордо уверяла саму себя, что хочу встретить ее грудью!
      Вот теперь я боюсь! Тогда, в гуще боя, расшвыривая в разные стороны десятки белок, кромсая их автоматными очередями, бояться было просто некогда. А сейчас страх пришел. Пришел, чтобы поселиться в моем сердце. Я не хочу умирать! И особенно не хочу умирать ТАК...
      Белка хрипит под моей ногой. Вот сейчас... Сейчас вся эта туча накинется на нас... сейчас...
      Ничего не происходит.
      - Ира... - шепчет мне Марат, - я не знаю, что происходит, но шагай-ка ты лучше дальше, пока это что-то не передумало и не начало происходить по-другому.
      Честно признаться, смысл сказанного до меня не совсем доходит, как, видимо, и до самого Марата, голос которого дрожит от страха ничуть не меньше, чем мои руки или ноги. Но я все же открываю глаза, поборов свой страх.
      Картина не изменилась - кажется, несколько сотен белок окружают нас, не предпринимая никаких действий, а под моей ногой чуть подрагивает черный хвост раздавленной мною твари.
      Я делаю еще шаг, надеясь, что белки расступятся передо мной. Заношу ногу над головой одной из них. Касаюсь подошвой ее черной шерсти. Белка шипит, но не яростно, а как-то жалобно и плаксиво, и ее шипение плавно переходит в тихий писк, похожий на детский плач. Остальные переводят взгляд с нее на меня, но не бросаются, не взмывают в воздух, целясь мне в лицо или шею. Не делают ничего! И белка, над которой занесен мой ботинок, сидит на снегу, опустив голову и закрыв глаза. Не нападает. Не убегает. Готовится к смерти, совсем как я несколько секунд назад.
      - Господи, что происходит! - в отчаянии говорю я, затравленно оглядывая беличью свору. При звуках моего голоса белки вздрагивают, поднимают морды кверху, и снова прижимаются к насту в ожидании чего-то.
      - Я так не могу!
      Я убираю ногу, возвращаясь в свободный от белок круг.
      Я не могу раздавить это отродье!
      Белка открывает сначала один глаз, потом второй, и я готова поклясться, что в них на долю секунды мелькает радость избавления. Или показалось? Тварь снова припадает к земле, словно готовясь броситься на меня, но так и замирает в этой позе.
      - Уходите! - говорю я, отчего-то надеясь, что белки, готовые умереть под моими ногами, послушаются моего приказа. - Уходите отсюда! Прочь!
      Белки удивленно вскидывают морды, поводят ушами, но не двигаются с места. Идти по трупам? Не в фигуральном смысле, а в прямом? Нет уж, увольте.
      Я замечаю какое-то движение на стене и перевожу взгляд туда. Благо, мы не достаточно далеко от завода, так что даже без углубления порога можно разглядеть несколько человеческих фигур, поднявшихся на то место, что совсем недавно было смотровой площадкой. Теперь это уродливая выбоина в стене, не лишившаяся, правда, своих прежних функций.
      Но это без углубления порога видны лишь неясные человеческие фигуры. Переходя в инфракрасный диапазон, я отчетливо различаю и их лица. Толя, Сырецкий и... Эзук! Значит, оклемался уже? Вышел из обморока? Рядом с ними еще несколько старшин-десятников, но я даже не помню их имен...
      - Ира, Марат, как вы там?! - разносится по Безмолвию усиленный мегафоном голос Сырецкого, от чего белки моментально оживают, приходя в движение всей своей массой.
      - Идиот! - бормочет Марат. - Кому он орет?! Белкам? Мы его и так прекрасно услышали бы.
      Пока я раздумываю, отматерить Сырецкого за то, что он нарушает столь ценимый проклятыми белками покой, или все же не рисковать орать благим матом в окружении этой черной массы, бесцеремонно оттолкнув Петра Михайловича, к краю площадки подходит Эзук и простирает руки к небу.
      - Отец мой! - говорит он, не обращая внимания ни на кого. - Помоги!
      Честно признаться, втайне я надеюсь, что молитва Эзука возымеет силу. Что небеса разверзнутся, и мощный вихрь перенесет нас на стену завода, словно домик с Элли и Тотошкой. Или нет, лучше пусть разверзнется земля, и поглотит этих тварей без следа.
      Разумеется, ничего не происходит. Даже белки, столь чувствительные к любому звуку, никак не реагируют на его слова.
      - Отец мой! - кричит Эзук, видимо для пущей убедительности потрясая руками, - Отец мой, молю тебя! Помоги!
      - А ведь он к Богу обращается... - словно сам себе говорит Марат.
      - И что? Это испытание твоей веры? - решаю позубоскалить я, прекрасно зная, что Марат, в отличие даже от меня, и уж тем более Толи, так и не уверовал по-настоящему.
      - Мне плевать на веру, Ира. А вот ему, по-моему, нет. Это испытание ЕГО веры, и, мне кажется, вся она теперь рассыплется в прах.
      Пожалуй, это еще и испытание моей веры. Не в Бога - она несколько отличается от той, что проповедует архиепископ Димитрий, сам же себя и произведший в этот духовный сан. Моей веры в Эзука...
      Он вырывает у Сырецкого мегафон, и что есть мочи орет в него, оглашая Безмолвие рокочущим металлическим гласом, усиленным электроникой.
      - Отец мой небесный! Помоги!
      Марат смеется, как ни парадоксален этот смех в том положении, в каком мы с ним оказались. Но я его вполне понимаю. Если Бог не слышит молитвы малыша, упрашивающего подарить ему на день рождения новую пожарную машину, нужно просто крикнуть погромче! С малышами это всегда срабатывает, хоть они и зачастую не понимают, что Господь видит и слышит все, а вот папа в соседней комнате вполне может оказаться немного глуховат.
      Но Боже мой, как мне хочется, чтобы Бог услышал его...
      И вдруг смех Марата обрывается - белки словно оживают вокруг нас. Поднимаются на задние лапы, распушивают свои длинные черные хвосты, что всегда было признаком злости этих животных. Их шипение и писк сливаются в монотонный шорох, заполняющий собой все - и Безмолвие, и наши головы...
      - Нам конец, - бормочу я, в который раз за этот день думая про себя: "Спасибо, Эзук! Удружил".
      Белки срываются с места. Стартуют, накрывая нас подобной цунами черной волной, скрывая от нас даже скудный свет Безмолвия. Мне становится трудно дышать - масса белок наваливается на меня, лишая воздуха. Я даже не думаю сопротивляться, всецело покорившись судьбе. Этот конец - логическое завершение сегодняшнего сумасшедшего дня. В этом есть даже некая ирония - спастись живой от ядерного взрыва и пасть жертвой его творений, мутировавших белок... Жаль только, что я не успею попрощаться с Колей...
      Я чувствую, как когти маленьких чудовищ разрывают одежду на моей спине, но... Они вовсе не пытаются добраться до моего тела! Они просто царапают меня, пробегая по мне! Эта мысль посещает мою голову, но никак не желает в ней укореняться. Я просто не могу поверить в то, что белки не набросились на меня, а всего лишь сбили с ног, уходя всей стаей прочь от завода!
      Последняя белка проносится по мне, наградив еще несколькими бороздами на спине, и я, наконец, вновь могу вдохнуть пропитанный гарью воздух. Я жива!
      Я поднимаюсь на ноги, видя, что рядом со мной лежит на снегу Марат, ошалело мотая головой. Вижу удаляющуюся в сторону леса, вглубь Безмолвия, громадную стаю белок, едва не довершившую начатое сегодня Мадьяром. И вижу, как прямо на меня громадными прыжками несется белка, видимо отставшая от своих сородичей... Тварь намеревается пробежать в нескольких шагах от меня...
      Повинуясь внезапному импульсу, я прыгаю на нее, прижимая к земле своим телом и хватая обеими руками за шею и хвост. Удивительно, но она даже не пытается вырваться или цапнуть меня, словно смирившись со своей судьбой.
      Я вновь поднимаюсь на ноги, держа белку в вытянутой руке.
      - Ну что, тварюшка, будем кусаться?
      Черные глаза-бусинки внимательно наблюдают за мной. В них нет ярости, нет страха - только любопытство. Задолго до войны мне случалось кормить белок в лесу. Тогдашних белок, бывших еще милыми рыжими зверушками, которые с опаской брали орехи с моих детских ладоней. И взгляд этой белки напомнил мне то время, когда по лесу можно было гулять, вдыхая запах свежей хвои, опасаясь разве что надоедливых комаров, а никак не беличьих стай и омерзительных аморфов... Ее глаза не были глазами дикого животного - она словно просила, чтобы ее пригрели, накормили и... приручили. Но только не возвращали назад в Черное Безмолвие, где она вновь будет вынуждена стать такой же, как и остальные ее сородичи.
      - Значит, не будем, - отвечаю я сама себе и разжимаю руку, подставляя белке другую.
      Она поводит головой, словно разминая сжатую мной шею, и присаживается на моей ладони, деловито обнюхивая ее. Совсем как до войны... Вот только эта белка будет потяжелее свои рыжих сородичей. Как-никак для охоты на волков или людей нужна более развитая, мощная мускулатура, нежели для беззаботной беготни по еловым веткам и кромсания шишек своими зубами.
      - Пойдешь со мной? - спрашиваю я.
      Естественно, белка не отвечает, да, собственно, это риторический вопрос.
      - Ира, ты как? - спрашивает Марат, отряхиваясь от налипшего снега.
      - Нормально, - отвечаю я, водя перед собой рукой и оглядывая замершую на моей ладони белку. Бедняга испуганно смотрит на Марата... Интересно, откуда такое доверие ко мне, если другого человека она жутко боится?
      - Стряхни эту тварь, - говорит он. - Жаль, пристрелить нечем.
      - Нечем, и не надо, - категорично отвечаю я. - Она будет жить со мной.
      Марат даже не пытается спорить. Он принимает МОЮ белку как свершившийся факт, лишь зло бормочет:
      - Тогда ко мне ты и близко не подойдешь!
      - Не больно-то и хотелось, - беззлобно отвечаю я, улыбаясь.
      На полном ходу к нам несется УАЗик, выхватывая светом фар окровавленные трупы на черном снегу, впереди него, отрываясь с каждой секундой, летят, едва касаясь ногами земли, Толя и Катя.
      Только сейчас я понимаю, что все закончилось. Мадьяровцы отбиты, белки ушли, а за нами - избитыми, покусанными и исцарапанными до костей, спешит помощь, которая отвезет нас в жилой бункер завода, заботливо уложит в лазарет и напоит спиртом для дезактивации.
      В моих глазах темнеет, и я чувствую, как Безмолвие плывет вокруг меня. Я падаю в чьи-то заботливо подставленные руки, и последнее, что я слышу перед тем, как окончательно потерять сознание, - это злобное беличье шипение и отборный русский мат Марата.
      
      
      Глава 6
      
      Память возвращается с трудом. Голова не то чтобы раскалывается - так, слегка потрескивает, словно дрова в камине...
      Я открываю глаза и тут же зажмуриваю их от яркого света, бьющего мне в глаза.
      - Проснулась наша принцесса! - радостно восклицает кто-то рядом со мной, и я узнаю голос Сергея. Теперь уже события вчерашнего (сегодняшнего? позавчерашнего?) дня всплывают в у меня в голове полностью. Он же был ранен и достаточно долго пролежал в Безмолвии без сознания, впитав в себя сотни тысяч радиоактивных частиц.
      - Подъем, Ирочка, - это уже Толя... До чего приятно слышать, как тебя называют уменьшительно-ласкательным именем, когда тебе без одного года сорок....
      - Отвалите от меня! - сонно бормочу я, прикрывая ладонями глаза и пытаясь разомкнуть веки. Теперь свет уже не кажется мне таким уж ярким, но все же по глазам режет. - Где я?
      - В лазарете, - отвечает мне женский голос, в котором я узнаю Катю. - Ты как?
      - Нормально, - я, наконец, ухитряюсь продрать глаза и оглядываю ребят с явным интересом и замешательством. Должно быть, вид у меня как у неопохмеленного алкоголика, так как ухмыляющийся Сергей, перебинтованный, словно мумия тещи фараона, тут же предлагает мне:
      - Может, рассольчику?
      - А ты разденься, может, вырвет, - парирую я.
      Взрыв хохота, больно отдающий мне по ушам, становится наградой за отвешенную колкость.
      - Я бы разделся, - отвечает он, - да у меня тут все в первичной упаковке.
      Воистину, как в упаковке! Перебинтован он по уши, зато выглядит счастливым, словно нашкодивший ребенок.
      Вдруг что-то черное бросается на меня с потолка. Инстинкт, выработанный за пять лет существования в Безмолвии, не подводит, и раньше, чем это что-то плюхается на кровать, я уже лежу на полу, готовая в случае малейшей опасности занять круговую оборону и перебить максимальное количество врагов раньше, чем они сумеют добраться до меня.
      Новый взрыв хохота - смеется весь "бегуний лазарет", как окрестили заводчане эту комнату, в которой всегда отлеживались после своих многочисленных вылазок одни лишь бегуны - вряд ли на всем заводе нашелся бы кто-то, кто согласился бы полежать на больничной койке рядом с бегуном, восстанавливающимся после лучевой болезни... То есть в тот момент, когда ему как никогда нужно свежее мясо...
      И, в общем-то, верно смеются - какие уж тут враги, в окружении друзей? Несмотря на то что уровень радиации значительно ниже предельно допустимого, а, значит, мой порог чувствительности лишь немногим выше, чем у обычного человека, я молниеносно оборачиваюсь к своей койке. На ней восседает моя новая знакомая, черная белка, и таращит на меня удивленные и испуганные глазенки.
      - Тьфу, дура! - ругаюсь я, - напугала меня, зараза.
      - Точно, зараза! - соглашается Марат, демонстрируя забинтованный палец. - Когда там, перед воротами, ты, как заправская мадемуазеля, грохнулась в обморок, я с дуру решил тебя подхватить, хотя сам готов был завалиться тут же. Так эта тварь так тяпнула меня за палец, что я тебя чуть не выронил на валяющиеся у меня под ногами чьи-то кишки.
      - Фу! Марат! - возмущается Катя, сидящая рядом с Сергеем. - Избавь меня от подробностей!
      - Да он только для тебя их и говорит, чистюля ты наша, - успокаивает ее Сергей. - Не обращай внимания, и наш грубиян очень быстро умолкнет.
      Я присаживаюсь на кровать и протягиваю к белке руку, желая не то погладить, не то просто проверить, укусит она меня или нет. Нет, не кусает! Она вздрагивает, когда я прикасаюсь к ее жесткой шерстке - видимо, настолько непривычны для нее прикосновения человека, - но затем успокаивается и позволяет мне погладить ее и почесать за ушами.
      - Ух ты! - восхищается Катя. - А на меня она только шипела!
      - А как она сюда-то попала? - спрашиваю я одновременно у всех.
      - Так ты ж не дослушала! - продолжает Марат. - Тяпнула она меня, значится, за палец, уселась к тебе не плечо и шипит, скотина... Мол, не трогай ее, и все тут. Словно боялась за тебя, что ли? Ну, мне то как-то побоку, какие нежные чувства вы друг к другу питаете, я ее шибанул кулаком так, что она метра три только по воздуху летела, да метра два еще по снегу юзом прошла, и все! Белка встала, отряхнулась, пошипела на меня для профилактики и уселась в метре от нас. Тут подбежал Толян, хотел пристрелить эту зверюгу, но я вовремя его остановил.
      - Ты? - удивляюсь я. - Ты спас жизнь этой зверушке?
      - Ну да, я. А почему бы и нет? Ты ведь тогда сказала, что хочешь, чтобы она жила с тобой, а я вижу, как она тебя защищает. Укусила меня, прошла за нами в завод, хотя, я видел, дрожала, как осиновый лист. И все время была рядом с тобой, словно ты ее чем-то приворожила. Тебя на осмотр - она за тобой. Людей сторонится, меня, после того удара, вообще близко не подпускает, но идет следом за твоей каталкой, как привязанная. Словно собачка на поводке, честное слово! Ну и вот, тебя привезли сюда, к нам - Толян матерится, говорит, что нечего тут делать этой хищнице, что она нам всем горло перегрызет, как только мы уснем, а я ему - нет, она Ирку охранять будет!
      - Ну да, - вмешивается в наш разговор Толя, - прямо так он и сказал. Верь ему, конечно! Говорит: "Толя, не трогай эту гадину! Я ее сам придушить хочу за то, что она мне там, в Безмолвии, чуть яйца не отхватила!" Ой? Катенька, прости, пожалуйста!
      Любопытно, почему он не извиняется передо мной? Я что, не леди? Ну ладно, какая из меня леди... но ведь все же женщина? Вроде как да. Да и из Катерины леди выйдет препаршивенькая. Так почему же она при каждом мате надувает губки, которые, в отличие от моих, так, наверное, ни разу и не были разбиты в кровь, в то время как я стала для этих мужиков фактически "своим парнем"? Слава Богу, хоть отливать при мне они пока что стесняются! Разве что Сергей в моем присутствии ведет себя мало-мальски прилично... Ну оно и логично - не могу же я и для него быть "своим парнем"? - со "своими парнями" не спят.
      А еще мне интересно, почему я, в отличие от Кати, отношусь ко всему этому вполне нормально? Почему я при случае могу приложить того же Толю крепким словцом, а при надобности - еще и добавить между глаз? Такова "се ля ви", как говорят у них...
      - Да пошел ты! - беззлобно отмахивается от Толи Марат. - В общем, вот! Когда тебя привезли сюда, в палату, я уговорил Сашку пустить сюда и белку. Она тут же взгромоздилась на лампу над тобой и прикорнула там.
      - И сколько я уже здесь? - спрашиваю я.
      - Кать? Ты тут единственная, кто все это время бодрствовал. Сколько мы здесь?
      - Почти одиннадцать часов, - отвечает Катя, сверившись со своими наручными часами.
      Окончательно открыв глаза, из которых начисто улетучился белый туман сна, который правильнее было бы назвать глухой отключкой, я оглядываю палату. Пять кроватей - в аккурат для пяти бегунов. И вот они все - все оказались в лазарете после побоища, учиненного Мадьяром.
      Я - поцарапанная, побитая, вся в синяках и уже, можно сказать, отошедшая от сражения. Диагноз, доктор? Легко отделалась.
      Толя. Примерно в том же состоянии, что и я. Тугая повязка на предплечье - должно быть, пулевое ранение. Даже не бледен - тоже все в порядке. Диагноз, доктор? Жить будет.
      Марат. Сидит ко мне лицом, поэтому я не вижу его спины, которая, как я помню, здорово искромсана белками. Наверное, поэтому он надел рубаху - не хочет демонстрировать нам свои бинты. А вот такое лицо не спрячешь... Повязка с трудом держится на лейкопластыре - белки здорово располосовали ему физиогномию. Буквально чуть не сняли кожу живьем. Такой шрам не исчезнет никогда... Но жить тоже будет - вон с каким аппетитом уплетает сырое мясо, закусывая его синтетическим хлебом. Восстанавливает силы...
      Катя. А что ей будет? Катя - она и в Африке Катя. Белок она видела только издали - разве что мою, видимо, пыталась покормить с руки, за что наверняка и получила. Правильно, не фиг трогать мою белку, особенно тем, кто не был там, за стеной. Не видел полчища ее сородичей, сметающие две сошедшиеся в бою армии.
      "Армии", конечно, громко сказано - по количеству ни та, ни другая сторона на армию не тянула, а вот по сути - вполне.
      Сергей - вот уж кому досталось так досталось. Перебинтован весь, подчастую! Интересно, что произошло с ним там, в Безмолвии, в то время, как я развлекалась то с гранатой Мадьяра, то с ядерной бомбой американцев? Расспрошу попозже.
      Эзук... Черт возьми, какой же из меня бегун, если до меня с самого начала не доходит, что Катя не ранена и, следовательно, не занимает койку - сидит рядом с Сергеем. А при этом заняты все пять коек!
      Эзук лежит возле дальней стены, отвернувшись от нас, накрывшись с головой одеялом и, кажется, не слышит ничего, что тут происходит.
      - Что с ним? - спрашиваю я, кивая головой в его сторону.
      - Черт его знает! - с явной неприязнью отвечает мне Марат. - Как мы сюда пришли... То есть кто-то сам пришел, а кого-то привезли, что сути дела не меняет, так он и улегся там, подальше от нас. Улегся, отвернулся и то ли спит, то ли медитирует. Мне тут Толя про него маленько рассказал, так я теперь вообще к нему подходить побаиваюсь...
      - Эзук, - тихо зову я, делая шаг к нему. Моя белка спрыгивает с койки и бежит по полу за мной, словно поняв, куда я направляюсь. - Эзук, ты спишь?
      По едва различимому вздоху я понимаю, что нет.
      - С тобой все хорошо?
      - Да, - отвечает он, сдвигая оделяло вниз и открывая свои черные вьющиеся волосы. - Со мной все будет в порядке... Со временем.
      Белка впрыгивает к нему на постель, но Эзук не обращает на нее внимания, и зверушка замирает у него на плече. Значит, доверяет... как и мне.
      - Что с тобой происходит?! - почти зло спрашиваю я.
      - Оставь его, Ира, - говорит Толя. - Он привел белок!..
      Это звучит как приговор, и я понимаю Толины чувства. Да, благодаря этому нашествию мы выиграли бой с мадьяровцами, но я не сомневаюсь, что мы бы выиграли его и так, причем с куда меньшими потерями. Но я не могу злиться на него за это. Звучит банально, но он привел это черное воинство вовсе не для того, чтобы сражаться, а просто для того, чтобы спокойно пронести в завод Сергея... И это ему почти удалось.
      - Сережа... - тихо говорю я, глядя ему в глаза и ища сочувствия и понимания хотя бы в них. - Ты тоже против нас?
      - Что значит "против нас"? - спрашивает он, и в его глазах сверкает недобрый огонек ревности. - Против кого это, "нас"? Никто из нас не против кого-либо и даже не против него... Но главное, Ира, мы все ЗА тебя! Мы все желаем тебе добра!
      - А ему? Эзуку?
      - А ему мы вообще ничего не желаем, - подводит итог Сергей. - Он привел белок...
      Это и в самом деле приговор!
      - Но он же не виноват в том, что...
      Я не успеваю договорить - Эзук рывком поднимается на кровати, поворачиваясь к нам лицом. Теперь я, наконец-то, вижу его глаза. Голубые! И глубокие-глубокие... Глаза-озера, на дне которых плещется печаль, чуть подернутая дымкой сомнения.
      - Нет, виноват! - почти кричит он. - Виноват!
      Я вижу, как напряглись бегуны, когда он подскочил с койки. Они во всем привыкли видеть опасность, и даже сейчас, в тишине и покое "лазарета" ощущение того, что они в Безмолвии, где опасность таится за каждым снежным барханом, не покидает их. Да о чем я - я и сама такая же! Когда пару минут назад позади меня спрыгнула на кровать моя белка, я на полном автомате потянулась к бедру, где должен был висеть пистолет. Уверена, будь он там, так же на автомате я бы выхватила его и прицелилась. Быть может, даже выстрелила, а уже потом стала бы выяснять, в кого стреляю.
      - Успокойся и сядь, - веско говорит Толя, принимая молчаливо отданное ему главенство. На день раньше так среагировал бы Сергей, но сейчас он слаб и ранен. - Никто тебя ни в чем не обвиняет.
      - А зря! - уже тише говорит Эзук. - Я виноват! Я не смог объяснить им, что люди не враги.
      Я опускаюсь на кровать рядом с ним и кладу ему руку на плечо, испытывая при этом необычайный трепет. Как будто я прикасаюсь к чему-то нереальному, не принадлежащему этому миру...
      Я вижу глаза Сергея, в которых уже не мелькает - вовсю скачет недобрый огонек, но мне плевать. Он не прав! Весь мир, давно сошедший с ума, не прав, а я - права! Эзук ни в чем не виноват, и я должна защитить его. От бегунов, от оравы белок, от самого себя наконец.
      - Эзук, - на удивление миролюбиво говорит Марат, - я все никак не могу понять, ты и в самом деле можешь управлять зверьем?
      - Не совсем так, - успокоившись в моих объятиях, словно маленький ребенок, отвечает он, - я не могу никем управлять, но я могу говорить с ними. Могу просить, уговаривать, советовать...
      - И ты попросил белок сопровождать тебя... и Серегу к заводу?
      Гнев в глазах Сергея гаснет. Все-таки я не ошиблась в нем - он все же вспомнил, кому обязан своей жизнью.
      - Да.
      - А потом они почему-то вышли из-под контроля?
      - Да не было никакого контроля. Они шли со мной потому, что я их об этом попросил. А когда в них начали стрелять - они испугались и напали на людей.
      - Значит, ты мог бы и попросить эту стаю ворваться в лагерь Мадьяра и перебить всех, кого они там найдут? - продолжает Марат.
      - Нет. Не мог.
      - Почему?
      - Потому, что не мог!
      Исчерпывающий ответ, но Марат придерживается иного мнения.
      - Не мог или не захотел?
      - Не мог! - кричит Эзук, заставив меня вздрогнуть, а белку, сидящую рядом с ним, - ощетиниться. - НЕ МОГ! Не мог, потому что НЕЛЬЗЯ убивать людей! Жизнь дана Господом, и не нам отнимать этот дар!
      Марат, похоже, не ожидал такого напора. Он, наконец, умолкает - успокаивается и Эзук, голова которого снова опускается мне на плечо, вызывая необъяснимую дрожь во всем теле. Я робею перед ним...
      - Оставьте его в покое! - требовательно говорю я. Никто не возражает, и я, медленно поднявшись с постели, добавляю, обращаясь уже к самому Эзуку: - А ты не кори себя. Ты сделал все, что мог.
      - Не все, - говорит он. - Остальное сделала ты.
      - Что я сделала? - удивленно спрашиваю я, но Эзук явно не намерен отвечать на мои вопросы. Он вновь ложится на койку и поворачивается к стенке, всем своим видом показывая, что ему нужно побыть наедине с собой. Ладно, отдыхай...
      - Ира, ты, может, кушать хочешь? - спохватывается, наконец, Катя, которая, видимо, и была приставлена к нам именно для того, чтобы подкармливать нас, да поддерживать боевой дух.
      - Естественно, хочу, - зло бросаю я.
      - Сейчас принесу! - и Катя исчезает в дверях "лазарета" со свойственной бегунам расторопностью и грацией.
      - И белке моей что-нибудь пожрать захвати! - кричу я ей вслед в надежде, что ее острый слух выхватит мои слова из общего фона больничного гама.
      Спустя десяток минут мы уже вовсю ужинаем (судя по часам сейчас именно ужин, хотя мои биологические часы после долгого сна требуют только завтрак), уплетая слабо прожаренное мясо - фирменное блюдо, которое готовят исключительно для бегунов. На фоне этого божественного вкуса как-то не особо подташнивает даже от синтетического хлеба, в котором, в отличие от мяса, вообще нет ничего натурального!
      Не принимают участия в общем пиршестве и восстановлении сил лишь двое. Катя, которая, видимо, мало того что сыта, так еще и блюдет фигуру, которая у нее, в ее двадцать восемь, гораздо шире, чем у меня, в мои без копеек сорок. "Не едите, мадам? Блюдете фигуру? Но ведь чтобы блюсти вашу фигуру, нужно есть, есть и еще раз есть!
      Ну а Эзук, видимо, ушел глубоко в себя, и на мое искреннее приглашение к столу среагировал точно так же, как и на рожденное Серегой из чувства вежливости и благодарности. То есть никак!
      Для моей белки Катя принесла заднюю часть маленького поросенка, и та с удовольствием накинулась на свежее мясо, уплетая его за обе щеки. Естественно, оголодала бедняжка. Никто из этих балбесов, разумеется, не додумался покормить несчастное животное, пока она бдительно охраняла мой сон. Единственное, на что могло хватить ума у Кати, так это попытаться погладить эту дичку, которая, естественно, попыталась отхватить ей кусок пальца. Вряд ли от голода - скорее просто так, из озорства.
      - Ира, - бурчит Марат, отодвигая глиняную тарелку в сторону, - а как ты свою питомицу назовешь?
      - Назову? - удивляюсь я. - Да, надо как-то тебя назвать...
      Я провожу рукой по шерстке белки, и она, на этот раз, вообще не реагирует на мое прикосновение. Привыкла, что ли? В самом деле, имя ей дать надо - не век же бедолагу называть "Моя белка".
      - Может, Бела? - предлагает Катя, вновь протягивая к ней руку. Ну не понимаю я этого детского желания погладить зверушку! Правильно! Чего и ожидали! - Катя с воплем отдергивает руку за миг до того, как "Бела" вонзает в нее зубы. Не фиг трогать мою белку, да еще и давать ей идиотские имена.
      - Какая же она Бела, если она черная, как уголь? - возражает Марат.
      - Тогда Сера, - смеется Сергей.
      - Уголек, - бросает Толя.
      - Чернушка, - вновь иронизирует Сергей.
      - Тогда уж бублик, - вторит ему Марат.
      - Почему Бублик?
      - На ту же букву, что и Белка начинается.
      Нет, ну в самом деле, дурачатся, словно дети. А ведь еще и суток не прошло, как они, в дыму и крови, ангелами смерти носились по полю боя, убивая и готовые в любой момент умереть сами. Ну, кроме Кати, разумеется.
      - Да уймитесь вы все! - заражаясь общим весельем, смеюсь я. - Моя белка, мне и решать!
      Словно в подтверждение моих слов Моя Белка отрывается от свининки и задумчиво смотрит мне в глаза. Как будто понимает, что речь идет о ней.
      - Буду звать ее Вика. Виктория! В честь сегодняшней победы.
      Ребята мрачнеют при воспоминании о сражении, но лишь на несколько секунд. Никто из нас не погиб в бою, не был разорван белками на части, как десятки простых солдат - бегуны оказались слишком серьезной добычей даже для громадной стаи белок. Ну а простые люди никак не попадают в категорию тех, о ком мы будем тосковать и кого еще долго будем поминать, не чокаясь поднимая кружки со спиртом. Так что я имею полное право назвать белку Викторией.
      Ведь мы победили? Победили. И даже более того, победила лично я - сознание этого прочно поселилось в душе, но я, как ни странно, сама толком не могу понять, откуда во мне это чувство гордости собой.
      - Ну что, Вика значит Вика, - смеется Сергей. - Добро пожаловать в команду бегунов.
      Вика не обращает на него ни малейшего внимания, уплетая мясо. Маленькая хищница... А что, ты мне начинаешь нравиться.
      Спустя минут пять в "лазарет" вваливается непомерно огромный Сашка - главный врач завода, который ввиду своей разбитной натуры рубахи-парня так и не смог стать Александром Николаевичем для всех нас. Да и вообще, все это обращение на "вы", по имени-отчеству - в наше время, во время нескончаемой и бесперспективной ядерной войны, давно превратилось из вежливого обращения в символ неприятия человека. К друзьям просто по определению обращаешься на "ты", а вот к тем, кто тебе неприятен, к кому как-то не лежит душа - именно так, с официозом и нарочитой демонстративностью. Исключение - пожалуй, лишь Сырецкий. Вот к нему я, да и все мы, наверное, испытываем глубокое уважение.
      - Ну, как дела у больных?! - рокочет он прокуренным басом - Сашка так и не бросил курить даже во время войны, по-прежнему доставая сигареты из каких-то одному ему известных запасов. И не сознается ведь, гад! Сколько раз Толя выпрашивал у него хоть одну сигаретку - бесполезно. На все один ответ: "Это последняя!" На следующий день появляется еще пара последних, потом еще и еще...
      - Нормально, Саш, - улыбаясь, отвечаю я. - Только что проснулась после всех тех успокоительных, что ты мне вколол.
      - А что, были какие-то симптомы? - тут же нахмурился он. - Откуда ты знаешь, что я тебе что-то колол?
      - Дедуктивный метод, Ватсон, когда рука в локте не сгибается - это или от пули, или от твоего укола. Эффект один.
      Все, кроме, разумеется, Эзука и самого Сашки, радостного гогочут - Сашкина манера ставить уколы вошла в историю завода, и, наверное, если эта чертова война когда-нибудь закончится, будет вписана в историю города и обведена траурной рамкой. В вену Сашок всегда попадает раза с третьего, а при попытке засадить шприц в задницу обязательно попадает если не в кость, то уж в нервное окончание - точно.
      - Не хрен, на хрен! - ворчит он, раздавая раненым термометры и обводя всех нас дозиметром. - Я врач, а не медсестра. Найдите мне сестру - будут вам нормальные уколы.
      - Не ворчи, Санек, - успокаивает его Сергей, - ты лучше расскажи, как дела снаружи. А то ты загнал нас в эту комнатенку и не выпускаешь. Мы даже последних новостей не знаем.
      - Так у вас же Катерина есть, - удивляется он, продолжая обход с дозиметром. - Что же она вам ничего не рассказывает.
      - А мне никто ничего не говорит, - оправдывается Катя.
      - Ну да, - бурчу я, - тебя бы сам Сырецкий поймал на лестнице, и принялся тебе рассказывать, что да как происходит в его епархии.
      - Ладно, ладно, отстаньте от девушки, - вступается за нее Сашка. - Уровень радиации на каждом из вас много ниже опасного, так что карантин я снимаю. Можете бродить по заводу сколько душе угодно. Ну а из новостей - в принципе, ничего определенного. Мобильный отряд догнал и перебил все оставшееся воинство Мадьяра. Спаслись лишь единицы. Наши потери - чуть больше сотни человек... За всю бойню, разумеется, а не за тот рейд. Ну и еще с полста раненых, которыми я сейчас занимаюсь. Про пораженных лучевой болезнью я и вообще молчу - их сотни! Моя бы воля - я бы наших бойцов собственноручно поперебил! Рвутся в бой так, что даже двери закрыть забывают! Раненых заносили - все в снегу да всяких ошмотьях. А вы знаете, как эти ошмотья фонят? Вы-то знаете, наверное, вы же бегуны. Слава Богу, нормальные люди не знают... Оружие, тоже - в снегу изваляют и тащут обратно на склад. А там, в такой суматохе, кто додумается дозиметром провести? Черта с два! Ну и результат - сейчас весь заводской бункер фонит едва ли не сильнее, чем само Безмолвие! Да вы, наверное, и сами это чувствуете...
      - Чувствуем, - подтверждает Толя. - Я думал, мне мерещится, что у меня порог сам собой подскакивает.
      - Вот то-то и оно. Бегаем сейчас, с ног сбились, дезактивируя этот чертов завод. Всех, кто на ногах, заставляю полы драить. Ничего, скоро закончим, и все войдет в обычный ритм жизни...
      - Надеюсь, - говорю я. - Но что-то сомневаюсь.
      - Ладно тебе, Ира, - Сашка вдумчиво смотрит на наши термометры, удовлетворенно крякает и собирается уходить. - Отбились же...
      - Надеюсь...
      Дверь за Сашкой закрывается, и в "лазарете" ненадолго устанавливается почти полная тишина.
      - Хороший он все же мужик, - озвучивает общие мысли Сергей. - Понимающий... И нас не боится.
      Это уж точно. Редко кто смотрит на нас, бегунов, как на обычных людей, у которых могут быть свои проблемы, свои вкусы, желания и страхи. Для большинства мы - супермены, или, точнее - суперзлодеи, которые, волею судьбы, на их стороне. И каждый из них боится, что однажды бегуны могут обратить свой гнев и на него...
      Это плата за нашу способность жить в Безмолвии. За право быть его богами, или, как думаю я, дьяволами. Одиночество в любой толпе, которая тут же расступится, опасаясь контакта с нами, словно с зачумленными.
      Одиночество...
      У нас есть лишь мы, да несколько десятков людей, подобных Сырецкому или Сашке. А тяжелее всех, наверное, приходится Кате, у которой нет даже нас, ведь никто и никогда не воспринимал ее всерьез. Толя, Сергей и я всегда были сплоченной командой. Марат из-за своего темного прошлого всегда стоял несколько особнячком. Теперь, наверное, нас станет четверо - после боя с мадьяровцами я смогу без колебаний повернуться к нему спиной. А Катя как была бесполезным придатком к нашему отряду снабженцев, так им и останется. Она бегун - этого не отнять, но членом команды ей не быть никогда.
      Интересно, понимает ли это она сама?..
      - Ира, а почему ты думаешь... В общем, почему ты сказала "Надеюсь"? - спрашивает Сергей. - У тебя что, есть какие-то сомнения?
      - Да. Самое главное - Мадьяр-то еще жив.
      - Мы не знаем. Может, он и другие его бегуны загрызены белками.
      - Нет. В это я точно не верю. Во-первых, ты не видел Мадьяра в деле. Уж если мы с Маратом устояли против этих тварей, то он бы точно стер их ластиком...
      - Но ты же справилась с ним? - уточняет Толя. - Ведь так?
      - Не справилась, а унесла ноги, да и то еле-еле. Ты не видел его глаз! Он может убить одним только взглядом! Для него не важны даже жизни его людей, не говоря уже о наших, и он, в былые годы, укладывал штабелями трупы китайцев, защищавших ядерные базы. А там, сам понимаешь, стояли спецназовцы, ничуть не хуже тех, что дежурят у нас на воротах. Нет, я уверена, белки Мадьяру не страшны.
      И знаете, что еще - я уверена, что ни его, ни других "Ночных кошек" у стен завода не было, уж не знаю почему.
      - Может, мы просто не столкнулись с ними?
      - Нет! Толь, ты сам себя со стороны в бою видел? А нас с Маратом, когда мы неслись на джипе с турелью? Да вокруг горел даже снег! Согласись, нас было трудно не заметить? Так то мы, а то профессиональные спецназовцы, "Ночные кошки". Ребята Мадьяра прошли бы сквозь наши ряды, как нож сквозь масло. Да и стали бы они терпеть нас, крушащих их парней? Черта с два! Если бы Мадьяр был там, на поле боя, он непременно вышел бы на нас.
      Ребята молчат, анализируя сказанное мною. Даже Эзук бросил созерцание голубой стены "лазарета" и обернулся к нам, глядя на меня своими грустными глазами.
      - И самое интересное, - решаю я добить их неоспоримыми доводами, - мы знаем, что отряд Мадьяра насчитывал три сотни человек. К заводу двинулись только две из них. Вопрос, где остальные, включая, естественно, и самого Мадьяра. Подозреваю, что именно с этим отрядом я и столкнулась незадолго до ядерной атаки, причем бегун среди них был только один - сам Мадьяр. И глупо было бы надеяться, что все они погибли при взрыве. Поражены лучевой болезнью - может быть, и то вряд ли - все они были в костюмах, в отличие от тех смертников, что атаковали завод. Уж если выжила я, то они-то, прикрытые грузовиками, уцелели и подавно. Логично?
      - Логично, - неохотно признает Сергей. - Пожалуй, ты права. Но тогда где остальные? Где другой, меньший отряд, во главе которого стоит, видимо, сам Мадьяр? И, наконец, последний вопрос - я был возле "пятерки", когда Сырецкий отправил меня туда из-за обрыва связи. Видел, как бункер превратился в муравейник - столько людей сновали по нему туда-сюда, вынося оттуда оружие. Но я не разведчик, я снабженец, и посему, сидя там по уши в снегу, я не мог сосчитать даже приблизительно, скольких я видел. Так откуда у тебя такая уверенность в том, что численность войска Мадьяра именно три сотни человек, а не больше или не меньше?
      Я не успеваю ответить, как в разговор влезает Толя, которого мягко говоря, я совсем не просила комментировать происходящее.
      - Оттуда, что нам сказал он, - Толя указывает на Эзука, в глазах которого не отражается ничего. Словно он ждал этих слов и был готов к ним.
      Сергей смеется сухим неестественным смехом, который тут же обрывается, стоит мне взглянуть ему в глаза.
      - Да, - говорю я, - так сказал Эзук, и я верю ему. Он знает, что говорит.
      - И можно узнать, откуда такие сведения? - с издевкой спрашивает Сергей.
      Я молчу, так как элементарно не могу понять, кому адресован этот вопрос - мне или Эзуку. Наверное, все-таки Эзуку, так как он решает ответить.
      - Я знаю это со слов самого Мадьярова, - говорит он.
      В "лазарете" повисает тяжелая, жуткая тишина, от одного прикосновения к которой кожа по всему телу покрывается мурашками. Во взглядах ребят немой вопрос, который очень приблизительно можно прочесть как "Какого хрена?!" - универсальное русское выражение, которое означает одновременно все что угодно и, при этом, может не означать ничего. Пожалуй, не изменилось лишь Катино лицо, так и оставшееся беспристрастным. Она мало что понимает в этом разговоре, а посему не может понять тихого ужаса мужчин, узнавших, что их давний знакомый побывал в стане врага, но ни словом об этом не обмолвился. Почему? Возможно, потому, что он шпион?..
      Возможность того, что Эзук на стороне Мадьяра исключаю, пожалуй, только я одна. Но и я не могу понять, почему он не сказал об этом раньше.
      - Так какого хрена?... - пытается выразить свою мысль Марат, но умокает на полуслове, не в силах собрать мысли воедино. Но, тем не менее, Эзук понимает его вопрос.
      - А вы не спрашивали. - просто отвечает он. Без вызова, без сарказма в голосе. Просто, как будто отвечает на дежурное "Как дела?"
      - Твою мать! - восклицает Толя, - тогда в Безмолвии, при нашей первой встрече, когда ты, как ты нас уверял, спас Иру от медведя... Что ты мне сказал, когда я спросил, откуда ты все это знаешь? Помнишь?! Ты сказал, что слышишь Голос Безмолвия! И где же теперь твой Голос?
      - Мадьяров - тоже часть Безмолвия, - все также невозмутимо отвечает Эзук.
      - Да он же псих! - взрывается Толя. - Долбаный псих, который сам не понимает, какую околесицу несет!
      - Толя... - осаживает его Сергей, моментально оценивший ситуацию. - Псих - не псих, это мы потом выясним.
      А сейчас, Эзук, будь добр, расскажи нам об этом своем знакомстве с Мадьяром. Без прикрас, без Голоса Безмолвия и без загадок. Идет?
      - Хорошо.
      И Эзук рассказывает, а мы тихо внимаем, устав даже удивляться. Рассказывает о том, как четыре дня назад, гуляя по лесу (мы даже не пытаемся уточнить, какого дьявола ему приспичило гулять по Безмолвию, по которому даже мы редко решаемся пройти без оружия в руках), наткнулся на отряд хорошо вооруженных людей, которые тут же взяли его на прицел. Эзук не пытался сопротивляться, видимо сочтя это неплохим дополнением к своей прогулке, и позволил отконвоировать себя в лагерь Мадьяра, располагавшийся почти десятью километрами севернее "пятерки". Там его отвели прямо к Мадьяру, видимо заинтересовавшись человеком, который "гуляет" по Безмолвию, не озаботясь даже наличием защитного костюма, и Мадьяр, "почему-то" решил, что перед ним бегун.
      "Почему-то" - это со слов Эзука, который абсолютно искренне недоумевал, почему никто вокруг не хочет признать, что он самый обыкновенный человек, а вовсе не "Ночная кошка".
      - Он долго расспрашивал меня, что я знаю о заводе, так как считал меня одним из вас, - говорит Эзук. - А потом, поняв свою ошибку, поделился со мной своими планами по уничтожению Америки. Я никак не мог понять, при чем тут я, так как я не бегун, и помочь ему ничем не могу. Да и вообще, мои убеждения запрещают мне убивать даже животных, не говоря уже о человеке.
      Все мы в этот миг переживаем момент короткого телепатического единения, так как у всех в голове рождается одна и та же фраза: "Ага, конечно!" - так как мы-то знаем, что бегун без свежего мяса превращается в мясо третьей свежести спустя каких-то пару часов.
      - Мадьяров смеялся надо мной, и в тот момент показался мне вполне приличным и очень интересным человеком.
      - Уж этого-то у него не отнять, - встреваю я, и тут же умолкаю под неодобрительными взглядами ребят.
      - Ну и, - продолжает Эзук, - он предложил мне остаться у него в гостях на неопределенный срок. Пока я не приму решения отправиться с ним в Америку, я могу быть его гостем и чувствовать себя как дома. Я и остался... Всего на один день, так как на следующий, за завтраком, он рассказал мне о своих планах более подробно. О том, что хочет заставить работать на себя нескольких бегунов завода, и с их помощью, или без нее, захватить завод и, естественно, его ядерный центр, чтобы нанести удар по Америке. И я ушел... Остальное вы знаете.
      - То есть как ушел? - удивленно переспрашивает Марат. - Просто встал и ушел, даже спасибо за гостеприимство не сказав? Насколько я понимаю, Мадьяр не из тех людей, которые просто так отпустят своего "гостя", особенно если он - бегун, необходимый ему для того, чтобы уничтожить Штаты.
      - Да, но я-то не бегун... - возражает Эзук, и Марат закатывает глаза к потолку.
      - Кто ты - мы уж как-нибудь потом выясним, - Сергей предупреждающе поднимает руку, не давая Марату возможности сказать еще что-нибудь, - не в том сейчас дело. Нам больше интересно, как ты ушел от них?
      - Ну, когда я сказал, что хочу уйти, Мадьяров вспылил и сказал, что никуда меня не отпустит. Меня посадили под замок в тот же фургон, где я провел ночь до этого, вот только теперь я был не гостем, а пленником. Но мне не нравилось находиться взаперти, и я помолился Господу, чтобы он помог мне уйти. И Господь послал мне на помощь моих лесных друзей...
      - Лесных друзей - это кого?
      - Нескольких волков и одного медведя, который и помог мне выбраться из фургона.
      Мы недоуменно переглядываемся, хотя и самолично видели, как Эзук управлялся с громадной беличьей стаей. Такое все равно не укладывалось в голове.
      - И ты ушел? - спрашивает Сергей. - Просто так взял и ушел?
      - Да.
      Мы молчим, переваривая информацию. Первым ее усваивает, естественно, Сергей.
      - Скажи-ка, Эзук, а Мадьяр не упоминал при тебе, каким образом он собирается заставить нас работать на него, и откуда у него информация о бегунах завода вообще?
      - Не знаю, откуда он знает о вас - об этом мы не говорили. Но Мадьяров нарисовал мне подробные психологические портреты каждого из вас.
      - Зачем? - вырывается у меня. - Зачем он все это говорил тебе?
      Эзук неопределенно пожимает плечами.
      - Мы просто говорили. О Безмолвии, о "Ночных кошках", о бегунах... И как-то невзначай он рассказал мне о вас. О том, что вы любите, кого ненавидите...
      - Продолжай, - Сергей напрягается, вслушиваясь в каждое слово. - Как он собирался влиять на нас.
      - Меньше всего опасений у него вызывали вы, Марат. Мадьяров рассчитывал просто подкупить вас. Прельстить славой, победами и властью. Он был уверен, что вы клюнете на это.
      - Сволочь! - восклицает Марат. - Я не продаюсь!
      - Теперь я это знаю, - успокаивает его Эзук. - И все остальные тоже. Боюсь, что и Мадьяров это уже понял и ищет на вас новую управу. Ключ ко всем остальным - Ирина. Саму ее он рассчитывал переманить на свою сторону, используя ее сына. Вы, Сергей, не оставите ее и пойдете следом. Единственный, на кого у него не было конкретных планов - это вы, Анатолий. Вы сам по себе, никому не подчиняетесь, и ничем не обременены. Шанс был пятьдесят на пятьдесят - перейдете ли вы на его сторону, вместе с остальными. Впрочем, Мадьярову было бы достаточно переманить всего трех бегунов завода - по его мнению, вшестером вы бы свернули горы.
      И снова "лазарет" погружается в тишину. Мы обдумываем услышанное. Каждый думает о том, как, в самом деле, легко нами управлять - и в первую очередь такие мысли лезут в мою голову. Коля... Как там дела в "восьмерке"...
      - А я? - вдруг спрашивает молчавшая до этого момента Катя. - А что насчет меня?
      - Извини, Катя, - грубо осаживает ее Марат, - но ты ему на фиг не нужна, потому как толку с тебя, как с мухи в тарелке.
      - Марат! - восклицает Сергей, и тот умолкает, поняв его с полуслова.
      - Эзук, а как ты думаешь, были ли слова Мадьяра о том, что он пойдет в бункер за моим сыном, чисто отвлекающим маневром? - спрашиваю вдруг я. - Ну, чтобы я подняла мобильный отряд и помчалась на помощь "восьмерке", лишив завод значительной части солдат и вооружения...
      - Не знаю, - подумав, отвечает он. - Мадьяров сумасшедший, и никогда нельзя быть точно уверенным в том, что именно он задумал и каковы его планы на ближайшие несколько часов. Он переменчив, как погода.
      - Устаревшее выражение, - машинально отмечает Толя. - Сейчас погода постоянна, как геморрой в заднице. Снег, снег, а за ним - снова снег. Сколько мы дождя не видели?
      - Три года, - так же машинально отвечает Сергей, наверняка думающий в этот момент о чем-то, никак не связанным с дождями. - Значит, Земля все больше остывает. Или, может, в тот день была сильная солнечная вспышка - облака нагрелись, и вот результат.
      - Да о чем вы, вообще, говорите! - взрываюсь я. - Какой снег?! Какая вспышка! Там мой сын, понимаете?!
      Мой мозг, кажется, начинает работать на повышенных оборотах, и в голове, из сумбура и бардака, выстраивается вполне определенная закономерность...
      - Не хватает ста человек из группы Мадьяра? - сама себя спрашиваю я, не замечая, что все смотрят на меня. Не замечая жалости в их глазах... - Ста человек и его самого.
      Громко взывает сирена воздушной тревоги...
      - Все, - тихо, тоже сам себе, говорит Сергей. - Кончилось перемирие. Неделю нас не бомбили... Опять началось.
      Я не слышу ни его, ни воя сирены. Мои мысли заняты другим.
      - ...Значит, эта сотня либо скрывается в лесу, ожидая новой атаки, либо... Либо они сейчас на пути к "восьмерке".
      - Ира, ты думаешь, ты так важна Мадьяру, - спрашивает Сергей. - Важна настолько, чтобы он бросил большую часть своего отряда на смерть у стен завода, чтобы отвлечь тебя от похищения твоего сына?
      - Не знаю!!! - я обхватываю голову руками, и Вика испуганно отпрыгивает от меня, словно ощутив, какая буря бушует в моей душе.
      Дверь "лазарета" распахивается, и в ней, загораживая едва ли не весь обзор, возникает Сашкина голова.
      - Народ! - кричит он, без труда перекрывая своим баском шум людей в коридоре, - воздушная тревога.
      - Ну и хрен с ней, - апатично отвечает Толя, не сводя с меня глаз. - Мы же под землей.
      - По инструкции положено всех больных переправить в убежище, - оправдывается доктор.
      - Чтобы когда там обвалится потолок, погибли все и сразу?
      - Ну что ты, Толик... - обижается Сашка. - Просто Сырецкий мне опять пендель вставит.
      - Саш, да оставь ты нас в покое! - кричит на него Сергей. - Мы что, ракетную атаку первый раз переживаем? Пять лет нас бомбят, а ты мне про какое-то убежище! Да никто уже не идет в твое убежище, никому оно на фиг не надо! Все тихо сидят, пьют чай, придерживают бьющиеся предметы и ждут, когда наш перехватчик саданет по их ракете. Мы же под землей - что здесь, что в убежище, один хрен! Если перехватчик хоть раз промахнется - нам всем каюк. И вам, в убежище, и нам, на три яруса выше. Ну а если все как обычно - тряхнет и утихнет.
      Сашка молча закрывает дверь, вымещая обиду на ком-то из подопечных, попавших ему под руку. И черт с ним! Не до него сейчас.
      - А я все же пойду в убежище, - говорит Катя, поднимаясь с кровати. Никто не останавливает ее. Никто даже не смотрит в ее сторону. Пусть идет...
      Дверь хлопает еще раз - теперь уже закрываясь за Катей.
      - А если все-таки?... - говорю я. - Если Мадьяр сейчас уже там?
      - Тогда "восьмерке" конец. Пленных они не берут - я видел, что стало с "пятеркой".
      - Надо ехать туда, - подытоживаю я.
      Я оглядываю ребят. После того, что сказал Эзук (он тоже, кажется, включился в процесс обсуждения плана компании - по крайней мере, он не выглядит отстраненным от мира), они серьезно обдумывают мои слова. Все мы нужны Мадьяру, и он пойдет на все, чтобы заполучить нас в свои ряды в качестве послушных рабов.
      - А может, я это... Того... - неуклюже предлагает Марат.
      - Чего "Того"? - зло спрашивает Сергей.
      - Ну, это... В общем, может я пойду к нему? Скажу, что хочу примкнуть к его банде, а потом, когда будет возможность, просто прикончу этого урода.
      Глаза Сергея наливаются злостью.
      - Че, услышал, что тебя переманить хотят, и тут же собрался к Мадьяру в гости? Бросить нас хочешь, крыса?!
      - Серега, ты меня за крысу не держи! - взвивается оскорбленный Марат, и теперь они стоят посреди "лазарета", словно гориллы, готовые сойтись в драке. - Я сегодня там, в Безмолвии, жизнью рисковал, за тебя, между прочим! Рожу мне располосовали как надо! Так что, бочку на меня не кати - я свой, и вас не брошу.
      - А чего ж ты тогда к Мадьяру собрался?!
      - Сказал же тебе, дебилу, хочу влиться в его банду. Убить его самого, и его парней - сколько получится.
      - Да сядьте вы! - кричу я, понимая, что если не вмешаться, они сейчас и в самом деле передерутся. - Марат дело говорит, только не к месту. Нам сейчас думать надо о том, что с "восьмеркой" делать. Если он хоть пальцем моего Колю тронет, я к нему сама приеду, на грузовике... А в кузов боеголовку перехватчика положу, посерьезнее. Чтоб лес вокруг меня на полста километров выкосило. Так что, Марат, иди туда, но не сейчас. Я тебе верю. Был бы предателем - ушел бы тайком...
      Мужчины усаживаются обратно на кровати, зло зыркая друг на друга глазами и беззвучно шевеля губами под вой сирены воздушной тревоги.
      - Сережа, уймись, - продолжаю я. - Скажи лучше, ты со мной?
      - Ты, я так понимаю, все равно отправишься к "восьмерке"?
      - Да. Там мой сын!
      - Тогда я с тобой, - говорит Сергей. - Тебя ж на минуту оставить нельзя! То на аморфа напорешься, то белку в завод притащишь.
      Вика сидит на постели рядом со мной, явно считая себя полноправным членом "бегуньего лазарета", а вот про ту историю с аморфом мне и вспоминать-то не хочется. Тварь запрыгнула в кузов моего бортовика и принялась жрать все, что попадалось ей под руку. Охота в тот день была более чем удачная, поэтому на завод мы везли тонны полторы-две оленины, крольчатины и даже свинины. Ну и, само собой, что к пище, которой касался аморф, пусть она хоть в жерле реактора будет сварена, никто и никогда уже не притронется. Мой напарник, пятидесятилетний снабженец Василий, и так сидел всю дорогу, оцепенев от страха - еще бы, отправиться на охоту вдвоем с бегуном. А тут еще и аморф к нам в кузов залез. Патроны мы тогда извели все подчистую - не даром же столько дичи настреляли.... В общем, я замолотила чертову тварь прикладом винтовки. Сшибла урода с кузова и буквально раскатала по снегу. Разорвала на части, в то время, как этот гад Василий уже подъезжал к заводу, крича постовым, что бегунью сожрал аморф.
      Толя с Сергеем сломя голову понеслись в Безмолвие выпотрашивать мои недопереваренные останки из этой разросшейся амебы, и тут им навстречу появляюсь я. И не просто появляюсь - когда это я просто так появлялась? Спрыгиваю с дерева Сергею на шею. Пошутила... У него рефлексы - будь здоров... Так приложил меня головой о ствол, что на завод меня вносили без сознания. Зато потом сам признавался, что в тот момент его чуть кондратий не хватил.
      И несмотря на все это, он со мной...
      - Толя, а ты? - спрашиваю я. - Поедешь с нами?
      Как же приятно произносить это "с нами"! Знать, что я уже не одна...
      - Спрашиваешь! У меня в "восьмерке" бывшая любовница живет. Стерва, конечно, но не отдавать же ее Мадьяру. Или моя, или ничья.
      - Марат?
      - Я с вами. Там буду действовать по обстоятельствам - или зарою этого ублюдка в снег на месте, или в самом деле внедрюсь к нему в банду, и уж там, как ты говорила, пригоню им грузовик с активированным перехватчиком. Чтоб рвануло на все Безмолвие!
      Грохот и взрывная волна ядерной атаки доходят до нас практически одновременно - должно быть, перехватчик поймал боеголовку достаточно близко от завода, так что временной интервал между ними не успел сильно увеличиться. Приглушенный рокот докатывается до нас даже сквозь толщу земли и бетона, а за ним следует глухой удар, заставляющий содрогнуться стены "лазарета", а нас - броситься ловить стеклянную посуду, норовящую слететь со стола на пол.
      - Не хило... - бурчит Сергей. - Близко рванула...
      К постоянным ядерным атакам мы привыкли настолько, что начинаем считать их чем-то обыденным и закономерным. Раз в день, иногда раз в два дня, Штаты выпускают по нам ракету, в тщетной надежде заткнуть наконец непокорный Новосибирск. Иногда бывало и по четыре ракеты на день - тогда мы просто не выбираемся из бункеров, ожидая, когда же они успокоятся. Бывали и затишья на неделю, на две, когда мы уже готовы были отпраздновать, что наша ракета добралась наконец до Денвера... Но все оказывается куда более прозаическим - американцы, вероятно, просто копят побольше ракет. И после затишья, обычно, следует мощный обстрел.
      Но мы тоже не дураки - редко когда к старту готовы меньше трех десятков перехватчиков одновременно. Больший приоритет, естественно, на их изготовление, чем на баллистические ракеты с мощными боеголовками. Оборона важнее нападения, тем более что нападение все равно практически лишено шанса на успех.
      Наконец-то умолкает донельзя надоевшая сирена воздушной тревоги.
      - Эзук, - зову я. - А ты с нами?
      Сергей недовольно смотрит на меня, но сказать что-либо не решается.
      - Нет, Ира, - отвечает он. - Я не пойду с вами, но мысленно буду рядом... Мне нужно отдохнуть и о многом подумать.
      - И послушать голос Безмолвия? - не упускает случая съязвить Толя.
      - И послушать голос Безмолвия, - соглашается Эзук. - Вы даже не представляете, как он иногда красив.
      - Сережа, а ты что, так и поедешь? - запоздало спохватываюсь я. - Ты же ранен!
      - А что мне сделается? На подходе к "восьмерке" поохотимся, чтобы в случае драки быть в лучшей форме, и все. Солдат, как говорится, должен наводить страх на врага, а страшнее меня сейчас, когда я похож не то на мумию, не то на рулон обоев, никого и быть не может.
      Мужчины поправляют повязки, оценивают уже начавшие затягиваться раны - еще одно преимущество бегунов - наш организм гораздо быстрее восстанавливается и после воздействия радиации, и после обычного ранения, и натягивают на бинты подобия больничных халатов, сшитые местными умельцами.
      - Сейчас в оружейку, - командует Сергей. - Оденемся, возьмем оружия, сколько можем унести, и рванем в гараж за снегоходами. Поедем на них - нам важна скорость, а не количество груза. Что нам везти-то, кроме "Калашей" да мешка рожков с патронами?
      - А кто нам их даст без визы Сырецкого? - спрашивает Толя. - Мы же не пойдем к нему докладываться, что решили вчетвером отбить "восьмерку" от Мадьяра?
      - Кстати, а как он? - спрашиваю я.
      - Толком не знаю, но вроде все нормально. Катя мимолетом видела, что его отводили в палату, но вроде ничего серьезного. Может быть, облучение, может, легкое ранение... но факт, что он шел сам, пусть и в сопровождении.
      Сергей подмигивает мне.
      - А что, нам нужна его виза? Да в гараже нам готовы будут отдать все, что угодно, чтобы мы только свалили от них подальше! Вообразите себе: четверо голодных бегунов сбегают из "лазарета", чтобы попить свежей кровушки! Человеческой, ибо любая другая давно перестала им помогать! И что, по-вашему, сделает охрана гаража, когда мы скажем им, что выходим на охоту? Предложит нам скушать пару заводчан или вообще, в порыве благородства, отрежут кусок от собственной задницы? По-моему, они с удовольствием дадут нам все, что угодно, чтобы мы только отправились обедать в другое место.
      Марат громко и радостно смеется. Он уже предвкушает испуг на лицах солдат и обыкновенных механиков, которые всегда обходили нас стороной. Он наслаждается ролью местного монстра, которого боятся, и в то же время боготворят. А вот мне эта роль, почему-то, осточертела.
      - Трудно быть Богом? - шепчу я ему на ухо, и Марат замолкает.
      - Ира, ты опять? - зло шепчет он в ответ.
      - Да, - соглашаюсь я. - Опять. Я просто не могу понять, за что ты так презираешь обычных людей? Если бы не эта чертова война, ты бы сейчас сам был одним из них, не зная, во что может превратить тебя радиация.
      - Иди к черту! - бурчит он, и делает шаг в сторону от меня.
      Сергей выходит в дверь первым. За ним идет Толя, затем Марат... но он не успевает переступить порога.
      
      
      Полный тест романа читайте в книге "Черное Безмолвие" вышедшей в свет в 2006г. в издательстве "Корпорация "Сомбра"
      
      
  • Комментарии: 14, последний от 18/07/2013.
  • © Copyright Кудряшов Кирилл Васильевич (kudryshov@sombra.ru)
  • Обновлено: 12/04/2006. 298k. Статистика.
  • Глава: Фантастика
    • Оценка: 5.29*34  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.