Что останется после меня,
Что возьму я с собой... - Ю. Шевчук/
"- Мир, в котором я живу - жестокий мир. Очень умный, очень развитой и очень жестокий.
- Более жестокий, чем наш?
- Ты ошибаешься. Здесь нет настоящей жестокости. Здесь только непроходимая глупость. Непролазная.
- Ну, знаешь... - Мастер поймал себя на том, что ему хочется как-то парировать наезд на родную Землю. Но ничего толкового не придумал.
- Отсутствие интеллекта порождает бездумное насилие, - продолжал Тим. - А холодный разум возводит жестокость в закон..."
"Но ничто жестокое не бывает полезным"
Первое впечатление: он высокий, легкий и стройный. Красивый шаблонно и правильно - и чертами, и движениями. Только потом проступает: этот образцовый представитель обновленной расы еще и стар. Это пока не во внешности. Во взгляде, в пластике, в сухости пальцев, выкладывающих на стол мелкие предметы.
Очень трудно вбирать его взглядом, чутьем, внутренним "локатором" так, чтобы не попасться.
Матово-серый стандартный комбинезон, серо-пепельные пряди, небрежно схваченные у воротника непонятно чем. Жесткое, каменно-твердое что-то в очертании лица - нет, скорее кажется так, это каменное, холодное и сухое внутри.
- Вот, взгляните.
Тонкий светящийся контур, хрупкая старая вещь. Ее так трудно взять в руки, так трудно на нее смотреть и не выдавать волнения, что невольно сбиваешься на привычное, рабочее:
Иллюстрация 1 из личного архива Раэна Лаи Энтайо-Къерэн-до.
Материал: стандартная видеорамка средней емкости. Заполнена на 0.1%. На поверхность выведен одиночный снимок, данные аппарата, осуществлявшего фиксацию, удалены. Содержание - семь разумных особей на разном расстоянии от коммуникационной панели. Освещение искусственное.
Раэн Лаи Энтайо-Къерэн-до, глава планетарной службы связи
- Мое дело - рассказать, как все было? Я расскажу...
Первый снимок - это не я. Я его потом... позаимствовал, как ненужный. Когда его делали, я уже был, но сидел в другом месте и управлялся с совсем другой техникой, если ее можно так назвать. А это со станции, пробная картинка с какой-то ранней связи, зачем-то там понадобились все. И вот они - все. Потому и списал себе...
Вот эти трое не сыграли в истории, которую я хочу рассказать, значительной роли, хотя постоянно во всем участвовали. Дама на последнем десятке лет - главный санитарный врач. Субъект со скверным выражением лица - главный энергетик, и поверьте, что здесь он сильно постарался быть официально-бесстрастным. Вот эта особа, с буйными кудрями и многочисленными заколками - наш планетолог, и ничего милого на самом деле в ней не было, как и в планете.
За ней - приятный гражданин со знаками различия охранителя первого ранга - старший по безопасности. Его мы убили. Потом.
Про тех, что дальше, я буду рассказывать много. Или они про меня, я уж не знаю: то что я тогда видел, понял и запомнил - кто это? Они или я? Если от станции остается в памяти гулкий цветной коридор или клуб горячего воздуха в тамбуре, то не только в конструкции дело, вспоминающий тоже отражается в рассказе, как в куске обшивки - не полностью и в странном ракурсе...
Нездорового вида бугорчатая голова по центру - главный инженер проекта и сидит он там, потому что так посадили. Секретарь привел и посадил, и главинженер так и просидел, не двигаясь, весь сеанс связи, а потом его подняли и увели. Аккуратно подняли и медленно, осторожно увели. Выглядел он так - хуже нашей "живой массы" в палатах для безнадежных, - всегда, сколько я его видел. Все двадцать лет. Хотя чаще всего передвигался без посторонней помощи.
Вот этот вот крайне пожилой изысканно выглядящий господин, стоящий рядом с главным инженером - начальник Проекта. Очень подвижная сушеная рептилия в прекрасно сидящей униформе. Пять тысяч поколений достойных предков стоят за его плечами. Отпрыск старшей ветви Медного Дома Великого Круга Бытия Разумных, еще недавно - управляющий всеми владениями Дома в нашем секторе. Потом собственность частично изъяли на нужды выживания - и его самого вместе с ней. Но собственность по решению тогдашней правящей силы, а его по согласию, как ценный управленческий ресурс.
На заднем плане, нет, здесь нет сбоя, запись не шалит, пропорции не нарушены, там все правильно с ростом, я ей до подбородка не доставал. На голову выше самых высоких. С характерным лицевым углом и вообще углами, сектором обзора, скулами, подвеской челюсти... на руки тоже интересно посмотреть, у нормальных разумных так не получилось бы. Рассветный ужас из сказок. Не улыбается она, потому что автоматике распознавания все равно. Нам она улыбалась, нарочно, всеми клыками. Выбрык Обновления, дама с почти чистым фенотипом дарт'анг. Помощник главного инженера, "специалист по созданию жилплощади из чего начальство пошлет", старший формовщик. Если бы она не была настолько чужой - по виду и по всей биографии - быть бы ей, как единственному профессиональному формовщику на Проекте, старшей над всеми. Но об этом позже.
На этом изображении - вся верхушка Проекта, а Проект, как известно, состоял в преобразовании непригодной для обитания планеты под нужды эвакуации. С официальной историей Проекта можно ознакомиться в музее. Я туда не хожу, хотя и завещал им кое-что из сохранившегося у меня с тех пор. Вот, например...
Он встает. Я смотрю все. Запоминаю все. Как двигается - точно и отчетливо, будто мир повинуется ему и каждая молекула обязательно окажется там, где он ждет, как говорит - с ненатужной, но очень четкой артикуляцией профессионального связиста, привыкшего не требовать от техники слишком много. Он прав, от самого важного ничего не остается потом.
Помнить - необходимо.
Здесь о нем говорят так, как о моих - дома. Снизу вверх и не сравнивая. Он занимает место, куда не стремятся другие, потому что знают - их не хватит заполнить пустоту.
Он кладет передо мной матово-черный лист с серебряным просверком изображения и не ждет ничего, просто делает паузу на подробный взгляд.
И меня опять не хватает, чтобы осознать рисунок, и я запоминаю его профессиональной безличной памятью, чтобы потом - в одиночестве - извлечь оттуда и пережить.
Потому что это мое. Мои старшие. Мои корни. Зафиксированное время и место, где меня еще нет.
Иллюстрация 2 из личного архива Раэна Лаи Энтайо-Къерэн-до.
Материал: матированный черненый пластик с серебряной подложкой, маркировка "для вечного хранения". Инструмент: стандартное стило. Содержание: три разумных особи; набросок от руки. Стиль: не выражен.
Раэн Лаи Энтайо-Къерэн-до, глава планетарной службы связи
Дату я могу проставить, восстановив в памяти всю цепочку событий. Обстоятельства я помню: это было второе совещание, на котором я присутствовал в качестве мебели... в качестве совершенно ненужного им протоколиста и шифровальщика. На первом я еще опасался, сидел ровно, лист держал перед собой и не шевелился. На втором уже вовсю чиркал стилом по листу. На меня все равно никто не обращал внимания, по крайней мере, пока я сидел на своем месте и молчал. На нецелевое использование протокольного пластика им тоже было наплевать. На кристалл пишется - и ладно; хотя по правилам и положено дублировать, чтоб избежать позднейших подделок.
Тем более, что протоколировать, как положено, в реальном времени и без поправок, не было никакой возможности: госпожа старший формовщик принципиально изъяснялась на той помеси всех жаргонов и бранных выражений, которую я не рискнул бы представить пред очи планетарной администрации. Парадоксальным образом, понимать ее было несложно. Слышишь "тухлая гора мороженой речной рыбы" - сразу понимаешь, что речь идет о восьмой станции газосинтеза, потому что... какая же это восьмая станция, это действительно... оно самое. Личное имя, характеристика и уровень проблемности в одном выражении.
Уровень проблемности был у всего. Интересный уровень. Попробуйте перестроить, скажем, комплекс по производству тоннельных ремонтников и проходчиков, чтобы он делал матки синтезирующих станций? Не представляете? У нас тоже не смогли. Ни представить, ни сделать. Закопали эту идею. Знаете из чего получилось собрать? Из кулинарного комбината, из завода, который делал линии для переработки пищи. Тоже нетривиальным путем, но это как раз в музее есть. Работало оно так же, как его придумали... с тринадцатого на тридцать шестое. Ремонтировать нужно было почти в рабочем режиме. Автоматику для ремонта делали... о, вы меня поняли.
Тухлой речной рыбы вокруг - хоть жизнь в ней зарождайся.
Опять же, в музее вам с удовольствием, восторгом и преклонением перед деяниями предков и современников расскажут, что преобразовать планету с заданными характеристиками в заданный срок ресурсами единственной низкопромышленной системы считалось принципиально невозможным - а все-таки это сделали. Это правда. Астад, наш бывший дом, была предназначен для спокойной комфортной жизни. Самые ценные ресурсы - прекрасный климат, широкие зоны для заселения и щедрая растительность. На момент Сдвига в нашем распоряжении был необходимый для поддержания жизни минимум предприятий и техники и примерно 300 миллионов населения. Случись только обвал всех коммуникаций, перемещений, транспортировок и даже все те эпидемии и прочие несчастья и катастрофы - мы бы устояли. Но в нашей системе открылась новенькая "дырка" и пошел отсчет до разрушения планеты.
По расчетам, Сдвиг до нас дойти не должен был. По расчетам, нас могло слегка задеть возмущениями... поколения через два. "Какие к рыбе расчеты? - удивлялась госпожа Нийе. - Как на них можно было полагаться? В скольких измерениях они делаются? Э? То-то и оно, что нужно еще два, по меньшей мере, это и мне видно, а я не физик, я так." И никто ни разу не ответил ей, что тухлой речной рыбе место в компосте, а не в словаре разумного существа, потому что расчетам нашим было место там же. Нас застали врасплох. Несколько десятков лет и на месте системы останутся одни камешки, и еще пыль, нельзя забывать про пыль.
Впрочем, это я излагаю общеизвестные истины, да еще и на уровне развивающих программ для малышей. Общеизвестен - но гораздо менее популярен и едва упомянут в мемориальной экспозиции - и другой факт: основная часть преобразования была совершена силами неграждан и лиц, временно лишенных прав. Той самой "живой массы".
Кстати, к ним относился и я.
Я не был ни сенсом, ни носителем злополучного экстрасенсорного потенциала, склонным к заболеванию "бешенством сенсов", хотя до совершеннолетия, пока не устоялся тип, заставил поволноваться всю семью - но после него меня называли эталонным образцом обновленной расы. У меня даже имя было первым по частотности среди ровесников. Обычное, нередкое имя. Обычная для моего поколения и положения биография. Родился, учился в общедоступной школе, тестировался, играл в популярные игры, читал признанные полезными книги, занимался спортом в городском центре, поступил во второй по статусу университет планеты.
Я не был криминальным преступником. Я даже не принадлежал ни к Медному Дому, ни к планетарной администрации. До ареста я был студентом, которого очень мало интересовали политика, свары Дома и Администрации, активисты, оппозиционеры, коалиционеры, патриоты, сторонники большого рывка, сторонники и противники уничтожения потенциально опасных, и прочая... пена. Я учился на инженера-энергетика (занятия шли почти без перебоев), собирался добиваться назначения на Маре, куда молодых пускали крайне неохотно (я только потом узнал, почему), развлекался в свободное время (его было мало), не слишком печалился из-за постоянного роста ограничений на все (надо - значит, надо).
В тот раз я просто остановился поглазеть на демонстрацию и послушать девизы, а когда мне под ноги свалился какой-то парень, преследуемый охранителем, я охранителя... скажем так, остановил и уронил. Не по каким-то разумным или достойным соображениям. Просто он замахнулся на меня парализатором, а мне совершенно не хотелось получать крайне болезненный останавливающий импульс. Я торопился в спортивный комплекс на встречу со своей командой. Недаром с детства мне говорили, что я порывист как девчонка и через это качество попаду в беду - вот и попал. Охранителей поблизости оказалось десятка полтора и ударов я в итоге получил куда больше. К тому же, меня арестовали за компанию со всеми прочими.
Несмотря на все объяснения и извинения, к вечеру меня не выпустили. Хотя все происходящее - включая мое совершенно случайное появление на месте событий - было зафиксировано с сотни ракурсов, мне, тем не менее, вменили участие в беспорядках и нападение на охранителя, несущего службу.
Потом-потом-потом я узнал, что оказался едва ли не первым, может быть вторым - или пятым. Администрация решила, что дальше будет только хуже - и ужесточила правила, как раз для таких, как я, кто случайно включился. Предполагала она, что нас будет больше, и хотела отвадить заранее от любого сопротивления. Бьют - не дергайся, жди выяснения. Правило ввели и до охранителей донесли, а до тех граждан, что мирно шли по улице - не успели. Квалификатор определил мои действия как преступление, а попросить ее сверить время было некому. Я не знал о том, что нужно просить - она не знала о том, что я не знал. Хотя не очень-то она и хотела знать и разбираться. Я ей сразу чем-то не понравился. Это было взаимно.
Мне могло бы повезти с судьей - обычно рассмотрением занимались судьи из Домов или коалиций, не слишком дружественных с квалификаторами. Но на тот момент я уже был, откровенно говоря, не вполне в себе - не в медицинском смысле, а в смысле благоразумия. Череда вопиющих несправедливостей и предвзятостей, нелепые подозрения и обвинения, откровенное желание представить меня каким-то антиобщественным чудовищем - хотя я точно знал, что с детства не позволил себе ни одной неправильной мысли, я даже мечтал всю жизнь отдать именно служению обществу, я хотел строить на Маре, - все это было слишком. Главное, меня никто не слушал. Мне никто не давал объясниться. А еще в досудебном накопителе я познакомился со многими ровесниками... и не все из них до ареста были такими слепыми и глухими к творящемуся вокруг дураками.
В общем, все неправильные мысли, которых я себе не позволял, оказывается, лежали очень близко к поверхности. К сожалению, особенно близко - к поверхности языка. Так что, когда мне все-таки дали слово, я - удивляясь сам себе - услышал, как из меня, трепеща перепонками, выпархивает весь список недоумений и негодований, накопившийся лет с пяти. Я даже не знал, что столько помню. И не думал, что так близко к сердцу принял уроки риторики. И уж точно не предполагал, что могу так орать.
Будь я зрителем, я бы - без всякой предвзятости - решил, что имею дело с настоящим диссидентом. В тот момент - непременно. Потом я такой ошибки не сделал бы. Настоящий диссидент не стал бы переходить на рев там, где это может только испортить дело, настоящий диссидент знал бы про новый закон, потому что социальный преступник просто обязан узнавать о таких вещах раньше охранителей, он понял бы связь между ужесточением правил, грызней в администрации и нуждой Проекта в разумных. Настоящий диссидент - это специализированная профессия, этому нужно долго учиться, а я так и не вышел из подмастерьев, даже потом.
О родителях я не думал - дурак. Они, конечно, принимали все возможные меры, но меня уже подхватило потоком и потащило, и принесло прямиком на Маре.
То, что я там увидел... то, что происходило со мной, вокруг меня, об меня, во мне - сделало бы настоящим, убежденным антиобщественным преступником любого, кто выжил бы. По дороге я еще предполагал, что неполный курс по большим энергетическим установкам может пригодиться, несколько раз напоминал об этом - и меня действительно распределили на энергостанцию. В роли... оператора ремонтного бота. Ручного оператора. Это до сих пор представляется мне воплощением абсурда, хотя с тех пор я заучил и даже привык понимать цепочку "блок управления чинится - работы вести нужно - пусть ремонт ведет живой, пока его не сменит автомат". Разумный работает неисчислимо хуже, медленнее, ошибается неисчислимо чаще - но он работает, а сломанный автомат стоит. Он работает - пусть и недолго, - даже если у него разряжен генератор индивидуальной защиты, а энергостанция фонит впятеро выше допустимой нормы. Хотя такое на моей памяти случалось нечасто.
Почему станции фонили? Потому что собирали их из подручных материалов, и не для всего находилась замена. Почему разряжались генераторы? Потому что мы производили и чинили их опять-таки сами, на оборудовании, наскоро переделанном из невесть чего. Из недавних автоматов спортивного инвентаря, например.
На всей Астад было две полностью автоматизированные большие силовые установки и для их обслуживания хватало автоматов, управляемых автоматом же со спутника. Как на всех нормальных планетах вплоть до Сдвига. Обслуживанием установок до Сдвига занимались ремонтники, находившиеся в том же секторе... всего-то через "дырку".
Потом мы копировали эти автоматы из имевшихся материалов, но всегда чего-то не хватало и нельзя было добыть на всей планете.
Это был очередной скучный экскурс в историю того, как у нас не было совершенно ничего для преобразования.
Живые существа у нас были. Многим "внизу" - так в Проекте называли базовую планету, ту, которой предстояло рассыпаться в прах, они были "низ", мы - "верх", многим внизу казалось, что живых у нас даже больше, чем нужно, и раз уж все равно предстоит начинать на новом месте, то не грех избавиться от всякого балласта, до которого раньше не доходили руки, да и совесть не позволяла - разумные, говорящие, граждане... Просто так не вычеркнешь. И неизвестно, как надолго закрылись "дырки". Завтра откроются - и что? Говорить, что Великий Круг Бытия Разумных распался навсегда - преступный пессимизм. Вести себя так, словно он и впрямь распался, и над нами, за нами больше никого нет... то ли прагматизм, то ли недальновидность.
Теперь у руководства был повод избавиться от соперников, противников и конкурентов. Да что там, у них даже причина была. Потому что - я уже говорил - живой даже без генератора защиты способен проработать некоторое время. А два живых - в два с половиной раза дольше.
Мне могло не повезти, если бы у меня что-то сломалось. Мне могло повезти немного больше, если бы кадровики добрались до моего дела раньше. Партия была большая, ее плохо отсортировали внизу, к такой небрежности в Проекте привыкли и заново просеивали присланных, когда находилось время, отлавливая полезных работников. Я со своим незаконченным был полезным, полезней многих. Но вышло все в третью сторону.
У меня не сломался пояс с защитой. У меня не сломался ремонтный бот. У нас у всех сломалась эта мороженая энергостанция. Всех, кто был на поверхности, слизнуло в долю мгновения, но моя смена сидела в бараках глубоко под землей, точнее, под скалами. Когда нас наконец-то откопали, вывезли и подлечили, я самоуверенно уповал на место сотника и определенные поблажки. Вместо этого мне велели прямо из госпиталя отправляться в управление.
На входе в большой комплекс сняли биометрию и выдали документы. Я долго смотрел на себя - Раэн Лаи из свободной семьи Лаи; возраст - 31 год, считай, год как росянка слизнула; допуск - салатовый, светленький, то есть первой категории, но слабый, перекрываемый; должность: связист-шифровальщик-наблюдатель. Придан - ярко-зеленая полоса. Руководству Проекта.
Я... хотел отказаться. Залепить чипом в морду первому, кто пришел бы за мной. До аварии, сразу после аварии, я бы упал в обморок от счастья: здесь хотя бы тепло и теперь я по праву, по какой-то непонятной благой ошибке буду здесь, где тепло, и не тошнит круглые сутки от фона станции и поля пояса. Но я был из госпиталя - согревшийся, отоспавшийся, отъевшийся. С торчащими костями и высохшей до состояния чешуи кожей, но уже достаточно обнаглевший, чтобы бурлить желанием сказать руководству прямо в лица, что они убийцы, пожиратели разумных и нет таких слов, чтобы описать их точно. Что их именами будут браниться только самые закоренелые негодяи. И так далее. Что лучше я замерзну или сдохну под землей - я уже, можно сказать, сдох: когда нас откопали, мы были совершенно готовы к тому, что мы останемся здесь навсегда, а разбор завалов признают нерентабельным, такое бывало, - чем переступлю общий с ними порог. Я хотел... и почти даже собрался.
За всем этим я не заметил, как оказался перед стеной, а стена отошла в сторону. Внутри было совсем тепло, дышать оказалось приятно, мне сказали сесть и подождать - я сел. И заснул. Меня накормили в госпитале перед выездом, за злостью я совсем забыл об этом, иначе дал бы поправку на сонливость.
А так я проснулся от того, что старик сидел напротив и смотрел на меня. Даже не старик, а не знаю, как сказать. Не бывает столько, не живут, не ходят, не сидят, не улыбаются... у него зубов нет, отдельных, то есть, зубов, у него зубчатые костяные пластины там, как у первопредков. И глаза с двойным веком.
У него еще и перепонки были (и надеюсь, до сих пор есть), но возраст (очень большой) не имел к этому прямого отношения. Просто верхний этаж Медного Дома настороженно относился к манипуляциям с базовыми параметрами вида и позицию свою обозначал, в частности, собственным фенотипом. Настолько приближенным к старому, насколько позволял закон об Обновлении. Как оказалось после Сдвига, они были правы - а до того их считали консерваторами, готовыми скорее вымереть, чем измениться. Некоторые Дома отнеслись к возможности заимствовать преимущества у иных рас с большим энтузиазмом.
Но этого я тогда не знал и сначала решил, что старик мне снится. Тем более, что и говорил он что-то из области сна.
- ... довольно коротко знаком с вашей бабушкой, ваша достопочтенная матушка сочла этот случай достаточной причиной, чтобы вспомнить о моем существовании и напомнить мне о своем. Я согласился с ней. Теперь вы будете работать у меня и более не причините ей беспокойства.
С собственным сном я пререкаться не хотел. Поэтому просто почтительно вскинул голову и молчал, разглядывая стенку за его спиной - как если бы встретился с настоящим стариком с верхушки Дома. А он продолжил:
- Поэтому сядьте... или как вам удобно - и напишите ей письмо.
- Как? - спросил я, удивленно хлопая глазами. "Как вам удобно" я еще понял, они чаще работали стоя, чем сидя. Написать? Записать на кристалл - или...
- При помощи рук и письменных принадлежностей, - почти не меняя тона сказал старик. Зазор между "почти" и "не меняя" был очень ощутим. - Права на личные переговоры у вас нет и не будет, но я могу передать рукописный лист со своими грузами.
Шифровальщик и связист без права на переговоры, надо же.
Впрочем, этому я не удивился. Вряд ли они хотят, чтобы дома узнали, как здесь идет формовка и сколько она стоит. Я же говорил, плохим я был диссидентом, мне и сейчас требуется три-четыре круга, чтобы осознать очередную рыбу во всей ее многожаберной полноте. Тогда... Но я достаточно проснулся, чтобы понимать - родители совершили чудо и этим чудом я разбрасываться не имею права. Тем более, что их благополучие, кажется, теперь зависит от моего "хорошего поведения". Так думал я-сын-и-добрый-мальчик. А тот я, что родился в зале суда, уже шептал второму: здесь можно многое узнать, здесь можно во многом разобраться и, если уж рисковать, то ради возможности убить одним взрывом всю нынешнюю систему.
Так я думал тогда... был почти прав.
Я слушаю. Я смотрю.
Скупые жесты, обнажающие суть говорящего: эти руки избегают привычных жестов, потому что сроднились со сложными архаичными системами управления, где каждое движение - информация. Ровный, округлый и тяжелый набор интонаций, камешков-окатышей, вылизанных эпохами подо льдом. Это опыт, рабочий и личный. Точность тона, взвешенность жеста.
Рассказ его, непривычно бедный на образы, сухой и формальный, все равно жжется внутри. Ирония, которой он переполнен, шуршит и скрежещет, словно кто-то скребет камнем по металлу. Она не столько слышна, сколько ощущается внутри, словно глотаешь горстями песок здешних оранжевых пустынь.
Безумие повествования... я напоминаю себе, что здесь, на осколках Великого Круга, случалось даже и не такое.
Раэн Лаи, связист опорной базы Проекта
У "дырки", связывавшей нас с низом, было достаточно четкое расписание проходимости. Она относилась к пульсирующим, с рабочим периодом примерно в половину годового цикла. Поэтому первые транспортировки после очередного открытия всегда были очень напряженными. Все грузы, которые полгода ждали по ту сторону, нам отправляли сразу после нескольких пробных прогонов - чтобы освободить транспорты и продолжить поставки.
Еще в первый свой аврал я узнал, что внизу считают вполне допустимым в качестве второй-третьей пробы отправлять автономные транспорты с "живой массой", а только потом уже ценные грузы. В этот же аврал мы так не досчитались очередной партии живой силы. Конечно, случился скандал, но по моим меркам - совершенно недостаточный для события. Для руководства Проекта это почти ничего не значило.
А вот шум, который поднялся, когда выяснилось, что очередной отправкой к нам прибывает не восемь, а сорок одна с половиной тысяча только на первом корабле...
Еще в коридоре я услышал громкий голос нашей формовщицы-дартэ:
- Да отправьте их обратно! Так и скажите - я еще этих не доела!
Странно сказать, но от этих шуток по-настоящему дергались. Может быть, от того, что как-то очень легко вспоминалось, что дарт'анг в основе - хищники, степные, загонные, жившие семейными группами, небольшими, и, соответственно, не имевшие никаких запретов на поедание разумных. Что и проявилось во всей красе, когда их ареал встретился с нашим ареалом - исходно обитателей мелководья, всеядных, живущих распределенными кланами... мы их так боялись, что чуть не истребили, получив такую возможность. Когда встретились второй раз, истреблять не стали, даже во время Обновления включили в наши базовые характеристики все то, что сочли полезным. Многое включили. Но бояться, оказывается, не перестали.
Мне понадобилось много лет, чтобы понять: ни фенотип, ни сомнительные шуточки в несколько утрированном стиле первобытного хищника, ни даже определенные особенности психики, свойственные фенотипу, не делали госпожу Нийе дарт'анг. Не больше, чем некоторые черты внешности начальника Проекта делали его древним предком в чистом виде. Мы все принадлежали к единой общности обновленных разумных. Но тогда мне казалось, что она выплыла откуда-то из древних сказок и кошмаров: те, кто приходят на рассвете, в самое холодное время, и убивают. В пищу.
Мы все были одной крови, и те, что внизу - тоже. Вот с этим смириться оказалось труднее всего. Лиловая грива и мослы, или перепонки и зубные пластины - мелкие внешние приметы. Способность набить транспорты живой массой примерно впятеро против того, что мог принять Проект - куда более серьезное отличие, даже если речь о настоящем расходном материале, с которым мы тоже сталкивались. И расходовали, да.
Некоторые присланные заслуживали только одного определения - "грязь". Но, по правде говоря, их не набиралось и пятой части. Больше было таких, как я - проходивших мимо, недовольных несправедливостью, возмущенных злоупотреблениями. Я уж не говорю о "потенциально опасных", которых удаляли из общества и лишали прав просто в силу наличия в анализах определенных признаков. Как будто они или их родители могли отвечать за ошибки ученых, допущенные уже века назад, во время Обновления... хотя и те ученые не могли ничего знать о будущем Сдвиге и его последствиях. Они просто спасали нас от медленного, но статистически неизбежного вымирания. Я не мог их винить, но я не мог и смириться с тем, что вся тяжесть последствий множественных ошибок и невозможностей предугадать и спрогнозировать отдаленные события рушится на граждан, не совершивших - и даже не пытавшихся совершать - чего-то дурного, не противопоставлявших свои интересы общему выживанию и вообще не позволявших себе ничего антиобщественного.
Иногда, в попытках все это осознать, я пытался поставить себя на место планетарной администрации. Да, еще одна вспышка "бешенства сенсов" могла бы доконать инфраструктуру и лишить нас последней надежды на переселение. Да, если можно выявить критерии предрасположенности, за этими особями надо присматривать, держать их под контролем, проверять... может быть, даже изолировать. Это понятно, это само собой разумеется. Но тогдашняя рабочая гипотеза гласила, что вероятность новой вспышки напрямую связана с напряженностью поля. Чем больше потенциальных сенсов, тем выше риск их заболевания... и не меня спрашивайте, почему тогда их нужно было вывозить на Проект, а не просто избавляться от них внизу. Это - одно из тех самых различий, которые гораздо важнее формы челюстей или рук.
Я думал - и в один прекрасный день в моих файлах, в верхней стопке, обнаружился документ, которого я не заказывал. И допуска к нему не имел. Карта характеристик. Оказывается, особи с соответствующим фенотипом не только потенциально подвержены бешенству. Они еще и лучше восстанавливаются, надежней чувствуют опасность, удачней ориентируются в пространстве и, в среднем, дольше живут в тяжелых условиях. Вот и все, вот и всей причины. Страх и выгода. Прежде чем сочинять сложное, ищи простое. Чтобы найти простое, разберись, где оно может лежать. Я уже говорил, что враг государства - это профессия, требующая долгого обучения и полной самоотдачи?
Но даже тогда я понимал, что сумей я проследить документ до источника, я пришел бы в ведомство главного инженера. Все остальные вели беседу иначе.
Говорить с главинженером о деле невозможно. При виде чего-то, похожего на официальное лицо любого звания, главинженер становится лицом прозрачен, в движениях обморочен, голову задирает - вот оно, горло мое, вот подбородок беззащитный, бейте меня, ешьте меня - а весь оставшийся ресурс тратит на то, чтобы высокое лицо не сердилось на него сей секунд и запомнило неопасным на будущее. Поглядишь и не поймешь, как эта аморфная биомасса умудрилась попасть сюда с таким ярлыком в деле... потом сунешь любопытный нос в само дело... и обнаружишь, что оно не закрыто. И любой интересующийся может прочесть там, что главный наш инженер - свободный и полноправный гражданин... однако. Был подвергнут незаконному аресту и следствию - реабилитирован. И две пометки о полном отсутствии сотрудничества. Сначала со следствием, незаконным. Потом со следствием по делу следствия. Раз и два. Глазам своим не поверишь, потом поверишь. Решишь: глаза не врут, а пометки врут, зачем-то она там нужны. Потом проверишь расписание работ - а в нем ни следа того, на что главинженер вчера соглашался. Соглашался, глаза закатывал, руки за спину прятал, цепенел весь. Но нету. Послезавтра - то же самое: обморок, согласие, пустота. А... а потом ты экономишь время и спрашиваешь знающих работников. И узнаешь, что любой запрос нужно делать письменно - тогда быстро получишь вежливый обоснованный отказ. Или согласие, но это в одном случае из ста, если твое предложение как-то вписывается в Проект. Если нет, пиши пропало - полный отказ от сотрудничества.
Высунувшись из личного дела главного инженера, я долго недоумевал и не понимал, как так можно. Если бы мне только дали возможность восстановить справедливость, вернуть себе полные права и честное имя, добиться наказания квалификатора моего дела!.. Не мог себе представить, что бы могло заставить меня отказаться. Может быть, до того самого дежурства и не мог.
К тому моменту, к моей пятой авральной транспортировке, я уже был даже не связистом и шифровальщиком, а старшим в тройке - фактически, начальником секретариата. Знал и видел достаточно много, хотя меня по-прежнему начинали замечать только когда что-нибудь шло неправильно, и забывали тут же после восстановления порядка.
В общем, госпожа Нийе со свойственным ей на полной громкости особо заметным странным выговором (клыки, строение гортани) и акцентом (весьма удаленный от нас сектор), еще в общем спокойно требовала вернуть корабль с внеплановой живой массой обратно. Было даже немного забавно. Пока ей с управляющего поста не ответили, что если мы не посадим транспорт у себя, то они уронят его либо на поверхность, либо на ближайшую звезду, либо вообще не потрудятся даже куда-то ронять. Пусть себе плывет, куда велят ему законы движения тел в системе...
И мы почему-то поняли, что это не шутка.
Не ответ на сомнительные шутки нашей госпожи Нийе. Тому слушающему у "дырки", который отдает команды на мозг транспорта - ему все равно, и если мы не возьмем управление на себя, он так и поступит.
У меня не было никаких сомнений в том, что нужно делать. Сказать этой болотной грязи все, что следует, и взять корабль, и посадить, и разбираться, что же делать с этими присланными.
У всех, кроме моих подчиненных, сомнения были. И поэтому руководство Проекта мне опять разонравилось, всерьез и надолго.
Потому что руководство Проекта - я надеялся, что трое-четверо из семи - но быстро стало ясно, нет, все шестеро - вцепилось в каждую букву зубами, когтями и пластинами. Нет. Нам негде их принять. У нас нет персонала, чтобы их принять. У нас нет модулей. У нас нет техники. У нас нет еды. Пускать без техники? И без еды. Пока не выработаются, да? А логистику этого решения вы себе представляете? Нет? Не ваша компетенция? Поверьте, наша. Нам будет проще и дешевле, если вы их выбросите. Мы потратим меньше, мы задержим работы на меньшее время. Да, вы правильно поняли, вы задержите работы. Нельзя погнать сорок живых на участок, где по расчетам должно работать восемь - и не задержать работы.
И вы себе представляете утилизацию? Санитарную обстановку? А если мы не всех вовремя найдем?
Только главный инженер, разумеется, молчал. Сидел у меня, в приемной, слушал переговоры по отдельному каналу и некрасиво хлопал ртом. Я его не теребил, радовался, что он хотя бы молчит, не то что эти... а потом подумал: вот для этого он и молчит. Чтоб все его молчание понимали в какую-то приятную и выгодную ему сторону.
Потом обругал себя и нырнул в документацию, посмотреть, не приказал ли главинженер за это время - развернуть, рассчитать, разместить... - письменно и тихо, как он любит. Нет. Пусто. Не шестеро. Семеро. Все.
На той стороне давят - не возьмете рабочие руки, урежем снабжение.
Снабжение чего? Проекта? Ну да, ну да. И нет, это не рабочие руки, это фактор риска. Если планетарная администрация хочет на этот риск идти... пусть идет. У себя.
Закончилось дело тем, что наши выторговали себе срочную доставку нужного оборудования и еще длинный список разных предметов и выгод в обмен на принятие уже посаженных на транспорты особей. То есть, их попросту подкупили. Не лично, интересами дела, но все равно было противно. И, главное, я не понимал, кому морочат голову. Еда? Синтезаторы работают. Размещение? Поставить времянки и накрыть их полем - тоже недолго. Сами себе построят, в конце концов. Персонал? Ну повысить опытных до десятников. Все можно было бы решить. Я сам мог бы решить. Я даже сам мог бы этим заняться, уже представлял, как что делается.
В какой-то по счету паузе в переговорах я даже высунулся с этим предложением. И получил от госпожи Нийе такую оплеуху, что пролетел через всю приемную, и ухо она мне когтями задела. Без пояснений, только что-то оскорбительное прорычала.
Я разозлился даже - они нас не слышали. Зачем же было - так?
Перерыв закрылся - а они опять дудеть: этих, так и быть, примем, со скрипом, со смазкой... но больше - не возьмем. Даже со смазкой. График дороже всего, сами знаете.
А когда канал закрылся, охранитель наш - первым, чтобы не подумали чего - руки за голову завел и сказал:
- Если у них вооруженный иерархический конфликт, то все равно еще пришлют. Если нет, может, обойдется.
Это даже я сразу понял. И если б не сидел, упал бы. Он говорит "если" - значит, не знает. Не проинформировали его о состоянии дел внизу. Не прислали пакет. Охранителю. Безопаснику.
- Значит, от следующего попробуем отказаться. И посмотрим.
Я, кажется, издал какой-то звук - потому что далее все руководство, минус главинженер, конечно, выражало мне разнообразное неудовольствие. Из содержательной части я узнал, что я ничтожество, голова которого так плотно набита чушью, что туда не входит ни толики ума и опыта, что меня не должно быть ни видно, ни слышно, что я забываюсь и мне нужно немедленно вспомнить о своем возрасте, положении и заслугах, а также, что я не имею ни малейшего морального права столь дурно думать о заслуженных, уважаемых гражданах вшестеро старше себя - поскольку эти граждане собираются демонстративно отправить к светилу не транспорт, но набор сигналов, его имитирующий... а заодно проследить, будут ли за этим наблюдать, насколько внимательно, и что последует потом.
В общем, мой писк был не к месту.
Объяснений потом я просил у безопасника. По тому же принципу - если двое о сомнительном говорят, это заговор, если особь к охранителю обращается - это запрос на дозволенную информацию. Он на меня посмотрел, будто у меня жабры на лбу выросли, и руками развел. Мол, подумай сам, сколько от Проекта зависит. И еще подумай, с каких это пор низ такие серьезные вещи с нами согласовывать отказывается. С техникой - понятно. Не могут они дать больше, чем у них есть, им собственную инфраструктуру тоже держать нужно, рухнет раньше расчетного - никакого переселения. Но массу зачем сюда гнать таким объемом - и это первая бабочка же, пробная. Они сами не понимают, что у нас ни рук, ни времени их отходы перерабатывать? Если это еще отходы... И с каких пор низ нам информацию обрезает? Всегда наоборот было. Вот и посмотрим.
Я принимал в этом участие - прямое, потому что к тому времени вся наша связь, вся телеметрия, все дистанционное управление, все упиралось в меня. Я не греб под себя, не создавал территории... тогда, потом было иначе. Но началось с того, что я хотел разобраться, почему не сработала система раннего предупреждения на нашем блоке. А она сработала. Сигнал не дошел до нас, шутки местного, на три четверти отсутствующего магнитного поля. Так случалось. Часто случалось. Проблемой занимались, но я думал, что... недостаточно интенсивно. К тому моменту, когда случился кризис, нам удалось срезать количество ошибок на одну пятую, а потери - на треть. Побочный эффект - внутри системы мы могли "показать" что угодно и почти кому угодно.
Это было бы замечательное зрелище - в другие времена, для других разумных. Мне жалко, что в музее этой записи нет, вам бы в самый раз. Как транспорт - сплющенное металлическое зернышко - одна за другой теряет направляющие, заваливается на бок, ловит этим боком дополнительный, лишний, вражеский импульс - и уходит... в сторону светила. На Проекте нет установок, способных его подхватить. Вот за этой невинной желтой черточкой он - потерян, потому что уже не догнать, не взять на буксир, не снять хотя бы часть массы на грузовики - все окончательно безнадежно задолго до того, как он достигнет короны. Но глаза почему-то следят... ждут.
Мы следили не почему-то. А потому что хотели знать - что скажут, что сделают зрители спектакля.
Я напоминаю себе о том, что знаю о других осколках. О массовых убийствах во времена "бешенства сенсов". О целых планетах, оставленных на вымирание от голода либо эпидемий новых, неизвестных никому болезней. О восстании разных подразделений охранителей, о сражениях Домов между собой. Мне требуется пауза, во время которой господин Лаи Энтайо-Къерэн-до заваривает горячее питье, чтобы поймать терпкое, травяное, с привкусом ветра, которого здесь еще нет, послевкусие - и неправильность, которая скрежетала в рассказе.
То, что делалось на обломках Великого Круга, делалось в безумии, заливающем глаза кровью. То, что делалось на Астад, делалось в как бы здравом уме - и оттого припахивало донной слизью, мутным отстоем.
Раэн Лаи, старший связист опорной базы Проекта
Их ответный ход был, возможно, логичным - но для семи... для шести, потому что главный инженер был верен себе, опытных руководителей оказался не менее неожиданным, чем для меня, малолетнего ничтожества с головой, забитой чушью. Среди чуши, которую нужно было выбросить, освободив место для понимания происходящего, кажется, числилось все, чему меня учили с первого слова. От уважения к вышестоящим, старшим и более опытным, до подчинения общественным ценностям и целям. Оказывается, два года в бараке и пять лет в приемной руководителя Проекта еще не лишили меня этих уважения и готовности подчиниться. Оказывается, я был еще наивен и совершенно не готов вступить на путь диссидента. Но госпожа квалификатор была, должно быть, мудра и прозорлива - провидела на семь лет вперед, что получится из законопослушного студента с идеалами.
Нам - ну, точнее, руководству, но я же при всем присутствовал, так что считал себя соучастником, - сообщили, что мы стали объектом расследования. Предварительная квалификация: "Преднамеренное выведение из строя уникального невосстановимого оборудования (транспорт, 1 ед.) при полном осознании наносимого обществу ущерба".
- И что... мы должны были делать? - спрашивал я, потому что как младший и низший имел право спрашивать. Право дурака.
- Вероятно, - задумчиво ответила планетолог, - высадить их на поверхность без защиты, мелкими группами.
- Почему мелкими...
- Чтобы не повредить ценный шлюз.
- Между прочим, сознательный ущерб, нанесенный имуществу Проекта, это... - сказал
безопасник.
- Статья 8а часть первая чрезвычайного кодекса - и карается такое социально безответственное дело пожизненной высылкой. Сюда.
Госпожа Нийе улыбается всем нам.
- Это следующий ход, это просто следующий ход.
Я уже мог представить себе развитие событий. Всю верхушку Проекта осудят заочно, сменят им статус на негражданский. Кого-то, может быть, скинут пониже. Энергетика, госпожу Нийе и руководителя, возможно не тронут. Хотя и насчет последнего не стоит быть уверенным. Для этого надо проанализировать состав партии, "отправленной на светило", и расспросить кое-кого из них. Может быть, сейчас у власти оказалась группировка планетарной администрации.
Лично я мог упасть только обратно в ремонтники - если повезет, в десятники. Конечно, эта перспектива меня не слишком воодушевляла. Но господину главному инженеру я уж тем более не желал вернуться обратно в барак, тем более, что он уже провел там несколько лет ни за что.
А прочие останутся на своих местах и будут выполнять свои обязанности уже в качестве искупления вины перед обществом и под угрозой окончательного лишения права на использование общественных ресурсов.
Сюда пришлют новое начальство, новое начальство будет по определению хуже разбираться в деле - лучшие все уже здесь, у него не будет опыта, примут его... без излишнего дружелюбия. В общем, кто бы ни приехал, ему-ей-им придется куда больше полагаться на "низ", вести свою политику не получится. А у нас - тем более. И все мы будем заняты друг другом, так что у нас не останется времени на...
Что делала эта техника, пока из нее не выкроили ремонтный бот? Задавала лишние вопросы.
Какие? У них там внизу за этот год "дырка" в системе самозаклеилась... или наоборот?
Все это меня испугало. Более чем испугало. Даже не тем, что лично я, со всей моей нежной шкуркой, выпаду к вечному холоду, излучениям, защитным полям, недостатку воды и личного пространства, к обезличенной жестокости старших и истощающим попыткам удержаться на грани разума. Хотя и этого мне не хотелось. До желания забиться в дальний угол, спрятать голову между коленок и не шевелиться. Но глупое, подлое безумие, которым веяло снизу, пугало еще больше. Не так страшно просто умереть, как умереть без цели и смысла, ради ничего.
- Можно же вернуть эту канистру?.. - спросил я у всех и ни у кого.
На меня опять посмотрели как на недоумка. Уже не ругали, только посмотрели.
Только старик не смотрел, он глядел в стену, не на экраны, не на приборную, а на слепую крашеную часть, я только видел, как у него слегка шевелится горло, и мне все время казалось, что на нем должно быть больше складок, словно резонатор там должен быть... Глупая мысль и не смешная - но тут я понял, откуда она. Старик держал голову ровно. Не подбородком вверх - в позе подчинения, не вниз - упрямо, тогда бы складки, конечно, были. Ровно, будто ничего не произошло.
Я и правда недоумок. Если пришлют комиссию и новое начальство, транспорт и живую силу с транспорта они обнаружат быстро. Где мы их тут спрячем?
- О-о-отличная идея! - почти пропела госпожа Нийе. - В интересном свете мы себя выставим. Жалостливые и трусливые. Вот вам и подбородок, вот вам и подреберье - бейте, куда изволите. Может быть, кому-нибудь эта идея нравится?
Никому не нравится.
Никому не хочется быть законопослушными гражданами, жалостливыми и трусливыми. Никому не хочется сдавать "низу" сэкономленную массу. Никому не хочется уступать сразу и во всем. Внизу, наверное, решили, что не успевают с эвакуацией. Может быть, на самом деле не успевают, если дырка растет быстрее расчетного, был конфликт или новый приступ "бешенства", а то и все сразу.
О том, что там творится, не говорят нашему охранителю. Либо его группировка проигрывает, кстати, неплохо бы проверить, к чьему кругу он принадлежит... - я уже на тот момент втянулся в игру и помимо злости, меня переполнял азарт, - либо внизу, наконец, разобрались, кому принадлежит лояльность господина охранителя? Либо там происходит что-то масштабное, выходящее за рамки любых предположений. Судя по выходке с "погубленным транспортом" это действительно так. Во всех остальных вариантах в формулировке в первую очередь значилось бы "самовольное прекращение жизнедеятельности лиц с ограниченными правами (43 тыс. ед.)" - то есть, массовое убийство без единой разумной причины. Транспорт так, довесок.
И этот вариант тоже был бы нестерпимым - потому что в любом терпимом нас попробовали бы остановить раньше. Приказ отдать - точно успели бы.
- Что вы им сказали в прошлый раз? - спросила госпожа Нийе.
- Что я не ручаюсь за обстановку и контроль и что техническое руководство в связи со спецификой работы оперирует смещенной системой ценностей и пойдет на любые меры, чтобы не снижать эффективность. - процитировал безопасник.
И они ему поверили. Река-река, они ему поверили.
Могу только предполагать, в каких цветах представил внизу наше текущее состояние господин охранитель. Вероятно, господин начальник Проекта получил полную копию этого донесения. Это, конечно, тоже мои предположения: меня они в известность не ставили. Официальную переписку я оформлял, шифровал, отправлял, получал и расшифровывал. Внутренние переговоры меня не касались. В любом случае, мои мрачные прогнозы сбылись на две трети.
После множественных объяснений по связи - половину "открытого сезона" я передавал туда-сюда вопросы, показания, отчеты и прочее, - восемнадцать участников оказались заочно квалифицированы как антиобщественные преступники. Судьи сняли обвинения с троих: двух диспетчеров и одного настройщика оборудования, которые даже не дежурили в тот день. Остальные - все руководство и восемь оказавшихся в тот день поблизости (операторы, связисты и даже один дежурный медик), - получили свои вердикты.
Зато новое руководство нам не прислали и в графике поставок не произошло никаких существенных изменений. И до самого конца открытого сезона нам не присылали лишней живой силы.
Наш охранитель был подозрительно доволен происходящим, и тут-то я его вычислил сам, без подсказок. С момента начала разбирательства у нас остался один канал связи и все сотрудники были лишены возможности вести частные переговоры. Все тщательно записывалось и сохранялось. Все, кто имел желание доносить на нашего охранителя, лишились такой возможности - и, главное, все совершенно официально, легально и добронамеренно: в целях пресечения возможных препятствий следствию. Мало ли кто решит воспользоваться связью с родней внизу в личных корыстных целях? Попросту говоря, пожалуется высокорожденному дедушке или влиятельной бабушке на произвол?
Такого допустить нельзя. Ни в коем случае. Мы и не допускали.
Там, где мой дом, где его надводная часть, можно уложить его в три слова: ветер, солнце и океан. Здесь, где мои корни, это песок, лед и тишина. Тишина, потому что слишком мало еще воздуха. Нечем дышать, нечему перекладывать в новый узор полосатые пески. Там, куда могли бы протянуться мои корни, больше нет ничего. Пояс обломков.
Они говорят, что успели в срок, до срока. Мне все труднее слушать ровно, принимая, не споря с уже случившимся. Слушать-учиться, вкладывать в свой опыт. Слушать, не выпадая в привычный, безэмоциональный рабочий режим. Я - дознаватель. Кажется, у господина Лаи Энтайо-Къерэн-до некоторая позволительная предвзятость к моим коллегам. Слушать и не сбиться на безоценочное, глухое запоминание.
Мне дорого все, что здесь звучит - но трудно принимать весь яд в воде у моих корней. Может ли инстинкт выживания, слепая страсть, не полностью подчинить себе разум, а бросить на него тень, войти в каждое решение не как необходимость, а как... искушение? Может ли это быть болезнью, передающейся от разумного к разумному?
Раэн Лаи, старший связист опорной базы Проекта
Тогда же я узнал, что случилось внизу. Не снизу узнал, из служебной переписки - раньше она до меня не доходила. Эти данные не сообщали никому из тех, кто работал с системами связи. И никому из тех, кто регулярно контактировал со связистами - на всякий случай. И вообще почти никому. Наши охранители, еще после первого случая взяли в обработку всех новоприбывших. Все сорок с лишним тысяч. За полгода можно составить связную картину, даже если разумные знают мало. Дырка не заклеилась, наоборот, развитие пошло быстрей расчетного. Ненамного, но при одном из вариантов, одном из двух вероятных вариантов, внизу никак не успевали эвакуировать больше половины населения. Вариантов рассматривалось много, но кого-то в администрации очень манила идея - бросить лишних, и они не смогли этого скрыть. А возможно - не захотели. Утечка, взрыв, мятеж, подавление, силовой контроль над всей территорией и всеми частными станциями. По закону о чрезвычайном положении.
За декаду или две до открытия следующего сезона транспортировки мы лишились главного врача. И формально, и фактически это было самоубийство в традициях верхушки Дома: у нас вышел из строя очередной энергоблок и госпожа Ирьен лично возглавила работы, что было ей и не по чину, и не по возрасту, и отработала две полных смены подряд. Объяснения руководитель Проекта получил позже, отсроченным сообщением. Формулировки я сначала не знал, но общий смысл - "не хочу и не могу ни участвовать, ни присутствовать при второй серии этих торгов", - быстро расползся по всему Проекту.
Горькая новость, а вот у младшего персонала в коридорах глаза стали как-то ярче. И я знал телом, что под куполами то же самое. Две вещи им сказали сразу: что администрация не собирается просто так уступать, сдаваться, списывать в мусор, и что даже это положение кое-кто нашел для себя нестерпимым и невыносимым. Старая школа.
В тот же день старик позвал меня к себе. Не совсем к себе, а в тот рабочий закуток, выгородку аппаратной, где он обычно сидел - и даже часто спал. В аппаратной - самое мощное все, с четверной надежностью. Дома для персоны его уровня продублировали бы... дома оно бы не ломалось. Когда в голове разделились "низ" - и "дом"? Ведь разделились, задолго до того, как тусклое чечевичное зернышко слилось с короной светила. Дом - нестрашное теплое место, где я жил - или считал, что жил. И "низ" - источник безумия и несправедливости, сознательных помех. Потом я нашел подходящее слово. Оно называлось - "враг".
Вспомнив слово, я вспомнил и его первоначальное значение: так называли древних диких дарт'анг. Тех, кто приходит на рассвете и убивает спящих. Разумные нашего племени не использовали это слово друг для друга, но я был прав. Внизу были враги.
Я думаю, все дело было в этом слове.
Старик показал мне записку и сказал:
- Это не входит в ваши служебные обязанности, но я прошу вас отправить это вниз, от своего имени. Допустим, содержимое разгласили сотрудники госпожи Ирьен, а вы, будучи потрясены происшествием, и обнаружив, что никто не собирается о нем докладывать, взяли это на себя.
Я закрыл глаза, открыл их, снова закрыл - ну неужто они там не знают, что будет испытывать разумное существо в этом положении? Чем предсмертная записка доктора может их удивить?
- Удивить? Вряд ли. Отрезвить - возможно. Заставить их понять, что еще нажим-другой и они начнут быстро терять персонал. Средний и высший. Незаменимый.
Я еще подумал, что госпожа Ирьен и хотела, чтобы ее записка полетела туда, вниз. А как - в виде несмываемого оскорбления или иначе, решать нам. Иначе она бы сама ее отправила. Еще я подумал: это было красиво. Той красотой отдаленных и ближних последствий, многой пользы даже из последней слабости, которую сразу опознают на верхних этажах Домов, а я, потомственный независимый гражданин, только учился распознавать в поступках.
Под куполами будут помнить, на какой работе она ушла и почему. Забудут, что ей оставались считанные годы жизни, а это запомнят. Внизу останутся жить с запятнанными именами, потому что госпожа Ирьен прожила безупречную жизнь. Это было не вполне новым для меня - печальная красота целесообразного поступка, - но я считал, что в жизни так редко кто поступает, только в древних поучительных историях. А они так на самом деле жили. И я не мог не чувствовать восхищения и зависти. Но не только. Теперь я боялся за старика.
Я поднял голову, соглашаясь, а потом - страх вел меня нужной дорогой - спросил: если они идут на запах живого, на запах крови, не сочтут ли они мой поступок... слабостью. А меня - тонким местом, уязвимой зоной, куда можно ударить.
- Надеюсь, сочтут. Они больше не верят нашим охранителям, а их собственные верные, здесь есть такие, потеряли прямой доступ к связи. Если они сами найдут кандидата и обернут к себе или сломают, они до какой-то степени станут доверять тому, что он говорит.
Старшие и высокопоставленные, которым я пытался служить, всегда так говорили между собой - что-то подразумевая, и постоянно полагая, что собеседник их понимает. Я не понимал, возраст, происхождение и положение мне позволяли переспрашивать.
- Но... они меня не нашли.
- Еще не нашли. Когда вы отправите записку вниз, вы - с точки зрения Проекта - совершите легкое служебное нарушение и продемонстрируете готовность руководствоваться собственным мнением, неудивительную для асоциального субъекта. Внизу могут попробовать приобрести вашу лояльность, если они чуть умнее, или надавить на вас, если они чуть глупее.
Они попробовали, конечно, и они вовсе не были глупы. Со мной не торговались. Меня не пытались завлечь возвратом гражданских прав в обмен на сотрудничество. Мне даже выразили легкое недоумение и туманное сомнение в том, что я действую по своей инициативе.
От меня, как понял, ждали - я примусь доказывать, что готов отдать им свою лояльность. Может быть, там были еще какие-то ступени, перспективы и повороты. Но я на этом уровне коммуникаций чувствовал себя так, словно угодил в самый дальний сектор нашего некогда громадного государства, и вынужден там говорить на местном сленге, интуитивно угадывая основные понятия.
Поэтому я вернулся к Старику.
А старик позвал, нет, не охранителя - госпожу Нийе. Охранителю они потом сообщали, что ушло вниз, но не как и не через кого. И не все. Иногда я присутствовал.
Госпожа Нийе шипела, разводила когтистыми руками:
- Думаете, я хорошо понимаю в этих играх?
- Думаю, что хорошо.
- Меня бы тогда здесь не было, если бы я понимала.
- Вы живы.
- Аргумент, с которым не поспоришь.
Ей не хотелось, но она придумывала мне очередное письмо, потом его правил старик, потом я пересказывал его своими словами, пока оно не становилось моими словами.
Госпожа Нийе действительно хорошо в этом понимала: мне верили. Верили до самого конца.
Энтайо Къерэн, член Медного Дома Великого Круга Бытия Разумных
Когда я дорос до второй школы, меня больше всего удивило, что я вообще вырос, проснулся, научился говорить "я". Слишком много дней, оставшихся в серебряной паутине чужого зрения, чужих чувств, желаний. Слишком много дней бегства в сон от тела, которое невозможно было не слышать, и которое не хотело просто держать меня на плоскости, где остальные разумные. Тело плавилось в изменениях, разум с трудом учился выталкивать чужое и чужих. Их было мало вокруг меня, меньше чем обычно вокруг правнука главы Дома, но все равно тишины и пустоты в гулких коридорах, под сводчатыми потолками древнего каменного дома было недостаточно. Я пил их, как воду, и всегда было мало - как одинокого скольжения на подошвах по черному полированному камню в серебряных прожилках толщиной в волосок, как попыток поймать себя за "я". Они всегда прерывались одним: страшным, вибрирующим в костях воем предупредительной сирены. Очередное землетрясение.
Поля удерживали дом. Я знал, что у меня есть такое же простое назначение - когда я стану исправным, я тоже буду держать Дом. Поля вырабатывали генераторы. Один из предков, тот, что исчез еще до того, как я - внезапно и рывком - вырос и очнулся, - однажды сказал мне, что я все верно понимаю, но генератор такого поля у меня внутри, и очень важно, чтобы он был мощный: непросто удержать целый Дом, даже сложнее, чем этот, каменный, который нельзя обойти по периметру даже за половину дня.
Я понял предка правильно как раз перед второй школой, когда узнал - не услышал, а понял, разобрал и вложил в себя, - почему сирена звучит все чаще. Почему дома скоро не будет, а будет ли Дом, зависит только от меня.
Раэн Лаи, старший связист опорной базы Проекта
Личная история госпожи Нийе, даже со всеми лакунами и умолчаниями, была бы более уместна в древних легендах и преданиях. Она родилась на столичной планете, достаточно близко к вершинам правящего Дома, чтобы ей, невзирая на внешний вид и базовые параметры, выдали полные права. Почти полные - "без разрешения на воспроизводство". Определенно не "слава Обновлению", но "слава Правящим". Тем не менее, отпрыска куда более стандартно выглядящих родителей услали подальше - сначала в космическое училище охранителей, потом в гвардию. Оттуда ее по окончанию стандартного тридцатилетнего контракта попросили удалиться. В полсотни с небольшим оказаться не на службе и нежеланной дома - сомнительное удовольствие, но госпожа Нийе не пала духом: она пошла учиться на формовщика. После чего работала на окраине обитаемой галактики, почти за границами Великого Круга Бытия Разумных, пока тот проект не закрыли за недостатком ресурсов.
Госпожа Нийе - чьей работой были довольны - получила право приобрести некоторую часть техники, не подлежавшей эвакуации, и оказалась счастливой владелицей хорошо оборудованного катера. В нем она и следовала к новому месту работы, когда их канал разрезало очередным эхом Сдвига. Большой транспортник, по всей видимости, погиб, а госпожу Нийе, к ее счастливому изумлению, выбросило в нашем пространстве. В нашем - это значит внизу.
Теперь представьте себе состояние администрации, на которую из черных небес падает - в наших-то обстоятельствах - настоящий формовщик. Со специализированным образованием и опытом успешной работы.
Когда у нас от всей системы "дырок", соединявшей Великий Круг Бытия Разумных, осталась одна, работающая половину года, и та ведет в необитаемую систему, где торчит одна-единственная планета, на которой еще при правлении прошлого Дома начали формовку, да после Сдвига окончательно забросили. Не последний шанс, а так... издевательство. Потому что ни ресурсов, ни специалистов.
Падает и оказывается... абсолютно невыносимым. Даже не так, как невыносимы родившиеся на верхних уровнях правящего Дома, а как, должно быть, чистокровные дарт'анг, родившиеся там же и еще недавно лепившие своими лапами целую планету, как пирожок. Например, совершенно не разделяет установившегося взгляда на "бешенство сенсов" и принимаемые профилактические меры - посему администрацию клеймит такими выражениями, которых на планете и не слыхали, но подозревают, что это несмываемые оскорбления.
Нельзя выгнать, нельзя убить, нельзя... ничего нельзя - пострадают драгоценные знания, драгоценный разум. Можно только - почти силой - вытолкнуть на Проект как только это станет возможно, и вытолкнуть не руководителем, а подчиненной при двух старших, и надеяться, что они удержат чудовище в руках. Впрочем, если и не удержат - кого она там будет разлагать - неграждан?
В начале пути наивен был не только я. Не только мы. Те-кто-внизу, враги, тоже были неопытны - или не так еще плохи.
Что госпожа Нийе скрыла какую-то, не последнюю, часть своей личной истории, очевидно было всем, кто общался с ней хотя бы недолго. Я предполагал и догадывался, что в этой истории были и какие-то криминальные эпизоды, судя по манерам госпожи Нийе, но держал свои соображения при себе. Не хотел ни вновь получать когтями по ушам, ни стать источником сплетен и домыслов.
Обстоятельства ее счастливого попадания в нашу систему тоже выпадали за границы вероятного. Автоматический транспорт для переноса через "дырку" не был оборудован ничем, кроме генераторов полей, и пассажиры сидели во время переноса в своих транспортах. Бывает? Конечно. Сдвиг настиг или "дырка" испортилась только что. Бывает? Конечно. Все погибли, и только один катер с пассажиром уцелел? Ну... допустим. Пассажир достаточно опытен, чтобы на катере добраться до обитаемой планеты? Отчего же нет, если пассажир отслужил полный контракт в космической гвардии охранителей. А вот чтоб все вместе...
Хотя на Сдвиге бывало и не такое.
Только госпожа Нийе все равно походила на разумного, по определению перпендикулярного к любой власти. Опытного, со стажем, бунтовщика... какими я их представлял, конечно. И то, что она терпела двоих над собой, объяснялось лишь тем, что подчинение ее было сугубо формальным.
Так мне казалось тогда. Потом... тоже казалось. А сейчас я думаю, что им быстро стало все равно, кто тут кому и по какой линии подчиняется, формально или не очень. Я бы понял быстрее, если бы попробовал поставить себя на их место - но я не пробовал, у меня не было и не могло быть таких мыслей. Я мог восхищаться, презирать, ненавидеть, даже бояться за них - но не сопоставлять.
В положенный срок связь прервалась, и мы спокойно работали половину года. Наши привычные катастрофы, дефициты и проблемы не отягощались безумием извне. Но все преходяще, и тревога, и покой - и половина года прошла.
В качестве очередного ответного - или первого в этом раунде - хода снизу прислали нам три транспорта добровольцев. В процессе переговоров выяснилось, что незваные и ненужные добровольцы поголовно поражены в правах и выбрали работу на Маре в качестве искупления вины перед обществом, но все равно они добровольцы и ни возврату, ни отправке к солнечной короне не подлежат. Примите, выгрузите, транспорты верните. И если вы попробуете проделать что-то, подобное прошлогодней выходке, то следующим же проходом к вам отправится три корабля отборной гвардии охранителей.
Мы приняли. Купола, обогреватели и пищевые синтезаторы отжирали не так уж много энергии - были бы участки, где можно безопасно строить. Теперь они были. Мы приняли - и начали расспросы о происходящем внизу.
Там все было плохо. Расчеты подтвердились. Сроки сокращались. Что-то, понятное только нашему планетологу, происходило с ядром планеты; а вот последствия - землетрясения и постоянные техногенные катастрофы, - были понятны всем нам. Выражались они не только в потерях, но и в снижении объемов ожидаемых поставок.
Но здесь, на Маре еще почти не было атмосферы, почвы, достаточного количества воды, средняя температура и солнечное излучение не позволяли находиться на поверхности без куполов, а ресурсы - расселить примерно 200 миллионов под землей или под куполами, не подвергая их серьезной опасности.
Вот еще что заметили наши охранители: в последних партиях сильно изменился состав. Это, в общем, и мне было видно без всякого анализа статистики. В моей партии разной грязи было куда больше; а теперь убийц, мародеров и мошенников ликвидировали прямо внизу. Абсолютное большинство в партиях последних трех лет составляли либо участники беспорядков, либо жертвы грызни между Домом и администрацией. Либо просто случайные прохожие вроде меня.
Где-то через две недели после прибытия кадровики начали отбор. Добровольцев. Из добровольцев. В новую, вернее, резко расширяющуюся Спасательную службу. В предвидении растущей - по числу участников - необходимости в соответствующих операциях. Разнообразных - включая контроль персонала и целый ряд других задач, подразумевающих использование техники. С воздушной у нас было не очень хорошо. С наземной - получше, наземную мы уже делали свою. Впрочем, контроль над станциями несколько микшировал положение... с авиацией. Противометеоритную защиту было несложно переориентировать на решение других задач, да и системы, призванные облегчить посадку, на многое годились, помимо непосредственного назначения. В спасатели шли охотно. Хорошая мотивация - две трети дела, а мотивировали "добровольцев" интенсивно. Внизу.
- Вам доводилось участвовать в крупномасштабных операциях? - спросил как-то старик госпожу Нийе.
Вопрос резонный, тридцать лет в охранителях в не самые спокойные времена.
- Нет, увы. Я занималась только финансированием таких операций.
Странный ответ, с учетом ее специализации. Не правда ли?
Присланных добровольцев, которые не подошли под требования Спасательной службы, старик велел задействовать на строительстве предприятий. Сначала построить, потом работать на том, что построили. Добывать сырье, перерабатывать его. Производить необходимое: оборудование, ремонтное оборудование, расходные материалы, сырье. Все это напоминало назидательно-развлекательные интерактивки по выживанию для школьников из серии "Один на необитаемой планете". Только у нас информаторий был побольше, чем у спасательного катера, а задачи посложнее чем "построить передатчик и дожить до прибытия спасателей".
Мы обретали автономность. С разрешения снизу: нужно было восполнять потери и недопоставки. Нам даже слали уцелевшее оборудование с разрушенных заводов.
Старик сказал: нам повезло, что верхушку Дома и не меньше половины ведущих в планетарной выбило еще при первом конфликте, том, который мы пропустили. Если бы там распоряжался кто-то тоже неразумный, но немного более опытный, они бы пришли к нам почти в открытую, объяснили, что вынуждены начать раньше графика, а несколько лет спустя загрузили бы транспорт-другой войсками вместо добровольцев и мы бы квакнуть не успели. Или вызвали бы меня вниз на совещание, как в первые годы... Может быть, еще попробуют, но теперь я заболею или даже умру, а при других обстоятельствах я мог бы поехать.
Это были хорошие, ровные годы. Почти ровные. Проблем, конечно, было очень много, особенно - связанных с новичками, особенно с полноправными новичками, которых делалось все больше, и каждому нужно было предоставить достаточно безопасное и высокое место. И нас по-прежнему закидывали транспортами с живой массой, и по-прежнему я играл в осведомителя.
Иногда я думал, что в игре не две стороны, а три... и одна из них я. Мне задавали вопросы, осторожно, расплывчато, но все же задавали - и так мы узнавали, что их интересует, что они хотят перепроверить, где - возможно - они опять не поверили нашей службе безопасности. Госпожа Нийе писала ответные рапорты - и так уже я узнавал, что хочет "спустить вниз" руководство Проекта. Мы редко лгали прямо - только если ложь можно было списать на недостаточную информированность "молодого связиста", на слухи, на заблуждения. Редко прямо, но очень много по мелочи. Из рапортов вставал достаточно цельный образ Проекта, но как бы сдвинутый... там мы были разобщенней. Уязвимей. Теряли больше. Больше делали грубой силой. Меньше доверяли. Местами - вообще не доверяли. В рапортах мы были Проектом, который сжег тот транспорт.
Я долго не понимал, зачем это нам. Зато я довольно быстро понял, что моя роль луча-передатчика позволяет мне узнавать наши дела больше, и глубже, и подробней, чем я мог просто на своем месте. Скоро это знание стало влиять на мои решения, сначала на технические, потом и не только.
Очень много работы, много перемен... но в том периоде было какое-то спокойствие ровного скольжения по льду. Да, мы придумали, как можно развлекаться на замерзшей воде, это было очень дешево и очень весело...
Он произносит "мы придумали", я слышу "я". Не потому, что он говорит "я", а потому что так есть. Он придумал. Я знаю, вижу, как. Замерзшая вода мешала, с ее свойствами боролись. Потом кто-то сказал: что если сделать наоборот? Не прекращать, а усилить. И показал. Показалось странным, но странного и слепленного наугад и так было много. Попробовали. Как постоянный личный вид транспорта не прижилось, как развлечение осталось... движение, скольжение, полет, искры, холод-не-как-враг, скорость-как-источник-тепла. Не уничтожай - воспользуйся. Он сказал, сделал - и забыл.
Раэн Лаи, старший связист опорной базы Проекта
- Господин руководитель, это работник станции синтеза N17, негражданин N...
Меня оборвали взмахом руки, и я заткнулся. Мне кивком указали встать к стене, и я встал, приняв позу уважения и покорности. А негражданину указали на подушку-трансформер на полу. Я осознал и свою ошибку, и жест, и значение стиля Домов в поведении старика, пока добытый мной под дальним куполом полузамерзший-полувысушенный разумный осторожно устраивался поудобнее.
Тут, в сравнении, становится видно, что пришедший моложе старика... но не намного.
- Мне не дали прочесть ваш рапорт, - скривил губы Старик, - Тот, за который вас лишили гражданства. Мне не дали прочесть ваш рапорт... и прислали сюда вас, сменив фамилию и личный номер. Вам настолько хотелось посмотреть на наши дела с самого дна?
- Вам так кажется?
- Вы не назвали себя на станции.
Тут я едва подбородок к горлу не опустил. Я на станции в свое время язык чуть не стер, объясняя, кто я по образованию и как могу быть полезен. По профилю. И полетел в ремонтники. А поскольку я и потом по специальности не работал ни дня, то вариантов я видел три. Первый, самый вероятный: зашивались они тогда на станции, расписывали руки по заказам, а со всем остальным разбирались потом, когда время появлялось. Второй: что все они заметили, но госпожа квалификатор как-то в чипе отметила особую мою антисоциальность - и тогда этой отметке поверили. И третий, что я с моим профильным, моим криком, моим дурацким арестом, безумным приговором и просьбами семьи, взятыми вместе, выглядел идеальным внедренцем в вакууме - одним из тех, кому наш безопасник всякие случаи устраивал. Мне не устроили, а просто погнали в грязное опасное место, посмотреть, что я стану там делать...
А гость - и по обращению Старика, весьма уважаемый гость, - тем временем улыбался и кивал, а мне велели подавать горячие напитки и даже позволили быть третьим за низким столиком. Старик, определенно, решил перевоспитать меня в традициях Дома, что для меня, потомственного внедомового, было немного забавным и очень трудным - да и для него, наверное, непростым делом. Этакий сугроб, не впитавший с рождения основных норм этикета, и все делает невпопад - говорит, молчит, садится, встает...
- Этот выход всегда оставался со мной, - говорит гость. - Но еще в сортировочной я предположил, что смогу сделать здесь свое последнее исследование. Если успею.
- Уважаемый Сэндо, - я надеюсь, что не промахнулся ни с обращением к не гражданину, ни с паузой для комментария, - работал в обслуживании поселения при станции синтеза.
Что это значит, старик поймет сам. Если начать ему говорить все вслух - мол, в цеху, в паре с ботом или на линии, у исследователя не было бы материала, а вот в поселке, где обитали полные граждане, этого материала полным-полно... - он не только оборвет, но еще и рассердится. Зубы, дескать, не затупились, жевать сам умею.
- Cкажите, - говорит уважаемый Сэндо, - чем вас так заинтересовала моя скромная работа? Насколько я могу судить, над вашим Проектом работает талантливый, хотя несколько... нетерпеливый социолог-практик. Я даже не знал, что в нашем секторе остались такие - разве что я плохо смотрел.
Гость принадлежал к такой же семье, что и моя: потомственно независимой, ни формально, ни неформально не примыкавшей ни к Медному Дому, ни к администрации. На нашей невезучей планете примерно половина всех разумных и всей собственности принадлежала Дому, а две трети оставшихся образовывали почти что Дом - Администрацию. Мы стояли сами по себе, не пользовались ничьим покровительством и не были обязаны никому лояльностью. До Сдвига это положение было весьма выгодным, хотя и несколько рискованным. В последние сто лет дела обстояли сильно иначе и я не сталкивался с высокопоставленными лицами с обеих сторон. Но гость родился раньше, а потому лучше умел и понимать таких, как старик и говорить на их языке.
Разливая по чашечкам горячий травяной настой, я любовался обоими. Не разговор, а представление.
Вот Старик склоняет голову к плечу: откровенно выражает недоумение. Значит, просит объясниться. Чувства свои он прекрасно умеет скрывать, значит, это выказанное недоумение - само по себе реплика.
Вот гость чуть приподнимает подбородок - еще не извинение, но легкое смущение. Пауза: сомнение. В чем именно - это для меня уже было слишком сложно.
- Хорошо заварено, - похвалил старик поданный мной настой. - Чувствую себя как дома.
Гость сделал первый глоток.
Я догадался - уважаемый Сэндо сомневался, можно ли отвечать прямо и вслух, и получил подтверждение: можно.
- Я отслеживал вашу работу с самого начала, с поправками на ошибки. Вы могли исходно чуть снизить процент технологических потерь, если бы вместо четырехчасовых смен ввели полуторачасовые с соответствующим перерывом и ротацией по участкам, но вы рискнули - и оказались правы, разумным легче иметь дело не с дискретными операциями, а с целостными объектами, чинить робота, а не цепь - и технику безопасности они усвоили быстрее, и групповая идентичность с замечательной скоростью начала формироваться, в том числе и вокруг опасности, сложности рабочего процесса. Мои коллеги в самом начале ожидали не менее чем двадцатипроцентной смертности, связанной с потерей места в мире и способности жить, я был несколько более оптимистичен, но вы ликвидировали эту проблему как проблему в первые два года. Сколько у вас сейчас "замерзает" в первый сезон? Единицы на тысячи? На планете - больше.
- Призна-аться вам, - тянет старик, - все это приятно слышать, ведь мы подходили ко всем вопросам с технологической точки зрения. На Проекте еще не работали социологи. Не работали по профессии. - Шуточки... - Поэтому я так заинтересован в ваших выводах.
- Вы недооцениваете себя,- отзывается сушеный разумный тоном, который даже я могу расшифровать как "не вводите меня в заблуждение". - Повышенная информированность - обо всех процессах, обо всех сложностях, с первых дней. Вам не удалось полностью прибить культуру слухов, но вы хотя бы дали ей направление. Вы даже, простите, вашу войну вели в открытом эфире, во что на планете до сих пор не могут поверить.
Какую войну?