КАЙЛ ИТОРР

     АДОВ ПЛАМЕНЬ (фрагмент романа)


     Я  не приму корону до тех пор,  пока не пойму:  человек ли развращает
власть, или власть - человека.
     [Карл Эдвард Вагнер "Дорога Королей"]


     Сказание. Последний поход Тристрама

     ...Жил в юго-восточной Логрии отважный рыцарь Тристрам,  и среди всех
воителей Круглого Стола не было равных ему ни в храбрости, ни в силе, ни в
доблести,  кроме одного только Ланселота,  славнейшего из славных. Служил,
однако,  храбрый Тристрам не Артуру Пендрагону,  верховному королю Логрии.
Меч  его  принадлежал Марку,  правителю Гитина,  дальнему родичу артуровой
супруги Гвиневер...
     Так  обыкновенно начинаются  легенды  об  этом  великом  рыцаре,  чья
история наверняка известна многим достаточно хорошо,  чтобы  лишний раз  к
ней не возвращаться. О рыцаре, чье имя, наряду с именем жены короля Марка,
златокудрой Изельде,  давно  стало нарицательным.  И  обозначают два  этих
имени,  произнесенные вместе,  одновременно  несколько  видов  любви  -  и
пьяняще-счастливую, и грустную неразделенную, и губительную для обоих.
     Но здесь речь не об этом.
     ...Не  раз король пытался избавиться от  своего верного,  но  слишком
могучего вассала, отправляя его свершать все новые и новые подвиги, однако
доблестный рыцарь сокрушал все преграды, возвращаясь с победой. Да и много
ли сыщется в мире такого, что не под силу тому, кто одолел черного дракона
Морхальта и стал другом красного дракона Пендрагона!..
     Так  говорили о  Марке и  Тристраме.  Так некогда говорили в  древней
Элладе о микенском ванакте Эврисфее и Геракле.  Так,  возможно, говорили о
самом Артуре Пендрагоне и  Ланселоте Озерном.  Так могли бы сказать даже о
римском диктаторе Сулле Счастливом и  юном Гае Кесаре из рода Юлиев.  Люди
часто  любят строить сомнительные аналогии,  особенно когда для  этого нет
никаких оснований.
     Но здесь речь, опять же, не об этом.
     Здесь -  о  том,  что  обыкновенно сказителями упоминается с  крайней
неохотой и вскользь.  О том,  как и почему погиб славный Тристрам. Точнее,
почему он  был обречен погибнуть,  ведь чья именно рука и  в  какое именно
место нанесла удар -  важно только для  любителей совершенной исторической
точности, а в легендах как раз ей-то и не место.
     Итак,  если  мысленно  перенестись немного  назад,  в  год  524-й  по
христианскому летосчислению -  пускай сей календарь и не в ходу у западных
гэлов,  ни тогда,  ни теперь,  - можно услышать нечто интересное. Конечно,
если знать, где и как слушать...

     Было их двое на этой земле, лишь двое - она и он.
     Было их двое: она - во мгле, он - светом и тьмой рожден.
     Мглистой прохладой ласкали глаза под темным златом бровей,
     И если ее проливалась слеза - он кровью платил своей.

     Но пока его не узнает она -
          ее не узнает он.
     И черная встала меж ними стена,
          чье имя - Морхальт-дракон.

     Было их двое на острове том, в броне, что темна как ночь.
     И только один, человек иль дракон, уйдет невозбранно прочь.
     Было их двое, остался - один. Весь в ранах и без меча,
     Черной заре путь закрыл паладин, прогнавший из глаз печаль.

     И тогда могла бы понять она,
          зачем он ушел из тьмы.
     Но кровавая взмыла над ними волна
          артуровой войны.

     Было их двое пред Круглым Столом, красный дракон Пендрагон -
     И рыцарь, что спас Камелота престол, клыком кабана уязвлен.
     Было их двое, вассал и король. Король - и чужой вассал.
     Каждый из них отыграл свою роль, и полдень багряным стал.

     Хоть другой ласкает тело ее,
          она мыслью была лишь с ним.
     Но напоено ядом седое копье -
          и не жить уже вместе им.

     Было их двое, король и вассал. И отдал король приказ:
     "Белый саксонский дракон восстал и грозою идет на нас."
     На север уехал в далекий поход рыцарь из Лионесс...
     Месяц прошел, и полгода, и год. И все не приходит весть.

     Жены привычны своих ждать мужей,
          а девы - своих женихов,
     Неспешно ведя счет оставшихся дней
          и свой защищая кров...

     Было их двое, и белый дракон со стяга рычит на дождь.
     Хенгист, что саксов наследовал трон, и Хорса, военный вождь.
     Было их двое, драконьих детей, что вышли наперерез
     Белому вестнику смерти своей, Тристану из Лионесс...

     А старый дракон, что остался жить,
          уж с югом войны не вел.
     Лишь поклялся убийце за все отплатить,
          и в зимнее небо ушел...

     Слухи ходили от северных скал до ласковых южных морей,
     Слухи о битве, в которой металл был мягче, чем крылья фей,
     Оба ль они там конец свой нашли, или один - как узнать?
     Или сошлись - и потом разошлись, властные сами решать?

     Но она верила в лучший удел,
          и год за годом ждала,
     Что небо пришлет соловьиную трель,
          и спрыгнет рыцарь с седла...

     Слухи сказаньями стали потом, мифами, детской мечтой.
     Каждый желает, чтоб звался "дракон" сраженный его рукой.
     Каждый желает, чтоб любящий взгляд (пускай и чужой жены)
     Встречал, когда он возвратится назад с очередной войны...

     Дикий яблонев цвет, и ладья без весла,
          и безмолвный хрустальный грот.
     Далеко-далеко с ним Исильд уплыла,
          и дракон больше их не найдет...

     ...Тристрам так и не вернулся в Гитин.  Одни говорили,  что белорукая
Изельде,  саксонская  принцесса  и  колдунья,  всадила  меж  ребер  рыцаря
осиновый кол,  чтобы выбить из  его  сердца любовь к  Изельде Златокудрой,
освобождая там  место для себя.  Другие уверяли,  будто Тристрам победил и
белого дракона саксов, после чего, смертельно раненный, улегся в ладью без
руля и  ветрил,  и отплыл на волшебный Авалон в ароматах яблоневого цвета.
Третьи мрачно сообщали, что непобедимый герой Тристрам был ранен священной
реликвией саксонских королей,  золотым копьем,  истинное острие которого в
старые времена сделали не из железа и не из бронзы,  а из ядовитых львиных
когтей;  Тристрам разметал саксонскую армию, устранив нависшую над Логрией
угрозу великой войны с северными врагами, а после - умер от ран. Четвертые
же -  потешались над ними над всеми,  напоминая,  что Изельде Златокудрая,
тот самый символ "вечной любви" Тристрама,  прожила с Марком Гитинским еще
семь лет и померла родами,  ни разу не вспоминая о существовании какого-то
там рыцаря...
     Так о Тристраме рассказывали не барды и менестрели.  Так рассказывали
люди, обычные люди, которые знали и уважали легенды, но не стремились сами
творить их.  Люди эти не  пытались убедить ни самих себя,  ни других,  что
слова их непременно будут услышаны и восхвалены грядущими поколениями. Они
даже не  пытались выдать свои повествования за  чистую правду,  которая-де
противоречила легендам, созданным по заказу владык.
     Они просто рассказывали байки.
     ...Говорили еще,  будто  Артур Пендрагон,  прослышав о  предательском
деянии Марка и гибели Тристрама, приказал Вивиане, Хозяйке Озера, наложить
проклятье на всех виновных. Однако волшебница отказала владыке Логрии, ибо
виновные, по ее словам, покарали себя сами.
     - А последнюю кару,  - добавила она, когда король ее уже не слышал, -
свершит меч Тристрама, восстав из тьмы и пламени во имя спасения того, что
назовут любовью...

     Вместо пролога. Рука Ноденса

     Этот край стал единой державой довольно давно.  Когда Бран,  Аларик и
остальные вожди  Большой  Орды,  сокрушив предпоследние легионы защитников
италийской столицы некогда могучей Империи,  занимались много более важным
делом,  чем  собственно  планирование предстоящего сражения  -  а  именно,
договаривались,  кому  какие кварталы Великого Города потрошить,  дабы  не
создавать ненужных междоусобиц до  полной и  окончательной победы,  -  так
вот,  в  эти  исторической важности дни  младший  кентурион гастатов Лотар
поднял мятеж против богоравного кесаря (тому, впрочем, уже было все равно)
и увел около двух сотен солдат Альпийского легиона на северо-запад. Сам по
рождению горец из  Урия,  Лотар сумел провести их  сквозь ущелья,  где под
обвалами не  раз гибли целые когорты (разумеется,  не  без помощи коренных
жителей  альпийских нагорий,  которые  любили  развлечения для  изображать
скальных духов, злобных и кровожадных). Легионеры Лотара без особого труда
захватили с полдюжины поселений восточных гэлов и укрепились там.
     Этот случай никак не стал бы зародышем новой державы,  первого детища
умирающей Империи,  не  втрескайся Лотар по  уши в  старшую дочку местного
друида,  Морврин МакКолль.  Легионеры часто  выдвигались вглубь Галлии,  и
поначалу их походам всякий раз сопутствовал успех -  и всякий раз гэлы,  в
обычное время  живущие раздробленными кланами,  если  не  вовсе отдельными
родами или семьями,  заключали военный союз "пока имперцы не закончатся" и
дружно вышибали захватчиков.
     По  непонятной причине знаменитый принцип "Divide et umpera" на гэлах
срабатывал плохо. То есть он работал прекрасно, покуда речь шла о надежной
защите рубежей Pax Mediterrania:  не  столь трудно было,  заранее прощупав
почву,  подкупить или задобрить кланы,  враждебные тому вождю, который как
раз планировал пробиться в  Империю и  всласть там покуролесить,  -  после
такого в доме потенциального грабителя начиналось примерно то же самое,  и
ему более было не  до  вторжений.  Но когда речь заходила о  захвате чужой
земли  -  земли,  которую  варвары-гэлы  невесть почему  считали своей,  -
бесполезны становились и угрозы,  и посулы,  и подкупы.  Оставалось только
говорить языком igni et ferro, языком силы.
     Варвары уступали победоносному воинству Pax  Mediterrania в  основных
разделах военной науки, среди них отродясь не бывало ни латинских tactici,
ни  эллинских strategos.  И  тем не  менее,  понятия не  имея о  тонкостях
военной науки, ремесло военное гэлы знали отменно - то есть умели драться.
К тому же они превосходили легионеров числом,  да и клинки вождей и лучших
воителей гэльских кланов обыкновенно бывали получше мечей имперской ковки.
А  уж что касаемо доблести -  даже женщины и  дети варваров,  когда нужно,
брались  за  оружие,  и  ненамного отставали в  сражении от  своих  мужей,
братьев и отцов...
     Ну так вот,  став женихом этой девчонки, Морврин, имперский захватчик
и  узурпатор Лотар чуть ли не в одночасье обратился для гэлов в их родича.
Нет, с родичем драться оно конечно можно, внутриклановые усобицы случались
едва ли не чаще, чем стычки между кланами, - но для такой драки никому и в
голову  не  придет  просить у  соседа поддержки!  Родня  промеж себя  сама
разберется, в этом обычаи гэлов не расходились с имперскими порядками.
     ...Ну  а  дочка  друида уродилась весьма неглупой особой и  вскорости
нацепила на  Лотара ошейник,  предоставив бывшему кентуриону считать,  что
это он тут командует.  И поскольку все дружно согласились,  что плохой мир
будет правильнее хорошей ссоры, между чужаками-имперцами и гэлами медленно
начало устанавливаться нечто вроде добрососедских отношений,  а  там и  до
дружбы недалеко.
     Многие легионеры,  последовав доброму примеру начальника, также взяли
себе в жены местных девушек.  Разумеется,  на всех в округе не хватало, но
тут  уже воинская смекалка Лотара подсказала решение.  Несколько набегов в
соседские земли -  к гэлам,  саксам и альмам, - быстро исправили ситуацию.
Сотрудники демографической конторы в Медиолане наверняка одобрили бы такой
ход событий.
     Смекалка состояла не столько в том, чтобы утащить у соседей несколько
десятков девиц и женщин, сколько в правильном выборе этих самых соседей. В
походе  на  Средиземноморскую Империю участвовали все  племена варварского
севера,  но  далеко не  каждый клан гэлов,  не каждый род саксов и  альмов
отдал своих сыновей под начало Аларика,  Брана,  Ульфгара и  прочих вождей
Большой Орды;  исключением стали  разве только готы  с  Истра и  вандалы с
Рейна,  которые под предлогом этого похода перебрались на юг всем народом.
Лотару лишь оставалось выбрать тех,  кто УЧАСТВОВАЛ в походе: пускай, мол,
не  забывают,  что набеги-налеты за  славой и  богатой добычей -  оно дело
нужное,  правильное и  полезное,  да только свои-то дома и  семьи защищать
следует прежде всего...
     Подобный  гений  стратегии  и  жизненной  мудрости  понравился  новым
родичам Лотара,  и тесть-друид,  сменив холодный гнев на столь же холодную
милость,  предложил кентуриону:  попробуй завоевать себе титул правителя -
подлинного правителя,  к  которому благоволят небеса,  а  не  узурпатора и
захватчика,  какого лишь терпят, пока лучшего не появится. Лотар хмыкнул -
всякий, кто не происходит из знатного рода, и тем не менее сумел завоевать
для себя корону,  благословлен небесами ab initio,  - однако друида все же
выслушал.  Объяснения пришлись ему по душе,  и бравый кентурион, изобразив
на  щите  с  помощью жены  и  тестя  знаки седого Ноденса,  в  одиночестве
отправился в  поход,  дабы  свершить  великий  подвиг...  Какой  именно  -
считалось не  то чтобы великой тайной,  но поскольку ныне существует самое
малое  дюжина версий,  одинаково интересных,  но  достоверных в  различной
степени - по-видимому, правды уже не доискаться. Да это и не важно, важнее
то,  что подлинный правитель-рикс - это непременно герой, которому царский
венец дан небесами в  награду за подвиги.  Такому правителю подчиняются не
из страха,  а из чувства долга, и даже если сам рикс правит не столь мудро
и праведно, как его предшественники - это ему обычно прощается.
     Когда Лотар возвратился с  победой,  знаком его  власти стал скипетр,
стилизованный под  серебряную руку,  старинный  атрибут  Ноденса,  хозяина
Серых  равнин  и  покровителя героев.  Ноденса  Аргентлама,  как  называли
сурового гэльского бога изучавшие жизнь варваров имперские хронисты.  Сами
гэлы именовали его - Нуаду Ллау Эрайнт.
     Таков  же  был  и  официальный титул короля-рикса Лотара.  Серебряная
Рука.
     Но  благодаря  горловому акценту  восточных гэлов  и  густой  примеси
легионерской Latina vulgata титул  этот  вскоре сам  собой  слился в  одно
слово. Ллорайнт, а чуть позднее - Lorraine, Лоррейн.
     Так  и  возникло название державы,  которая вклинилась между родовыми
землями гэлов, италийцев, саксов и альмов, и доселе находится там...

     Исторический экскурс  сей  приведен не  для  развертывания обширной и
детальной  экспозиции грядущего  сюжета,  но  единственно для  иллюстрации
того, как день сегодняшний бывает связан с позавчерашним.
     В основном - крайне слабо.

     Ступень первая. Корона Льва

     Мертвецы, не ведая усталости, шагали за ним по пятам.
     Он спотыкался,  падал, обдирая в кровь руки и лицо, снова ковылял, не
в состоянии бежать, а лишенные жизни серые силуэты надвигались, глухо урча
и  протягивая в сторону добычи неуклюжие руки.  Нет,  не руки,  чудовищные
лапы,  ногти обратились в настоящие когти, и хотя гниющая мертвая плоть не
могла дать настоящих крепких мускулов -  зато те  мышцы и  жилы,  что пока
сохранились, усталости не ведали.
     Он упал в последний раз, и первый из мертвецов заворчал и вцепился...
     ...Он проснулся от собственного вопля.
     Кошмар.
     Всего лишь дурной сон.
     - "Pater noster qui es in caelis..." -  начал было он,  голос дрожал,
слова выскальзывали из памяти.
     Деревянный брус щеколды треснул, дверь распахнулась.
     В слабом лунном свете виднелся серый силуэт, и за ним - еще, и еще...
     Слов не осталось, он просто вопил, дергался, метался...
     Совсем не долго.

     * * *

     Дрын крутанулся в руках толстого монаха и разнес беспокойного скелета
по  косточкам.  Лучница поднялась с  земли,  чуть кривясь от боли в  левом
боку, куда пришелся удар дубины.
     - Поосторожнее,  Мари,  - проскрипел толстяк. - Вечно тебя заносит...
Сама видишь, стрелы против них почти бесполезны.
     - Святой отец,  не  впадайте в  грех  гордыни,  превознося достижения
небесной мудрости над потребностями земной юдоли, - язвительно проговорила
девушка.  - Кроме того, уж черепушку-то разнести из лука можно. Это любого
обычно... успокаивает.
     Монах не стал спорить:  острый язычок Марион был ему хорошо известен.
Один только Робин мог совладать с ней, да и то не всегда.
     - Надо возвращаться,  -  сказал он.  -  Все что нужно, узнали. Работы
слишком много на двоих и совсем неподходяще для всех.
     Девушка кивнула.
     - Да,  Тромм,  берем обычную компанию.  Робин, Малыш Йэн... ну может,
еще Хельми да  Алан.  Остальным лучше бы оставаться на месте,  ведь это...
поручение запросто может оказаться ловушкой.

     * * *

     Таверна пустовала.  Хозяин  Огден,  в  бороде которого с  каждым днем
прибавлялось седины,  с угрюмой аккуратностью протирал столы.  Обычно этим
занималась Джиллан,  но девчонка сейчас все время тратила на хворую бабку,
и  Огден управлялся сам.  Да и к чему помощники -  Тристрам почти опустел,
даже путников уже неделю нет. С тех пор, как...
     Дверь скрипнула,  трактирщик поднял глаза.  В  дверном проеме,  почти
заполняя его собой,  стоял светловолосый громила.  Физиономия гостя не раз
водила близкое знакомство с кулаками, палками и иными твердыми предметами,
но когда на ней, как сейчас, светилась щербатая ухмылка - выглядел громила
почему-то вовсе не грозным и страшным, так, милый рубаха-парень.
     - Да  у  вас здесь что,  мертвое царство?  -  подивился он,  привычно
пригибаясь, чтобы не снести лбом притолоку, и вошел внутрь.
     - Почти что, - ответил Огден. - Ты тут недавно?
     - Ну.  Только прибыл,  дай,  думаю, горло промочу, а тут... Есть хоть
чего выпить?
     - Немного есть пока...  -  Трактирщик откинул крышку погреба и извлек
бочонок,  наполненный примерно на четверть. - Прошлогоднее светлое, больше
не осталось. Уж извини.
     Опорожнив  в  два  глотка  большую  кружку,  здоровяк  удовлетворенно
крякнул.  Пиво промыло глотку и благополучно попало в желудок,  после чего
мысли посетителя обратились к другим, менее приятным вопросам.
     - Да что тут творится-то, бес ему в печенку?
     Огден вздохнул.
     - Сядь, попробую объяснить. Хотя одному святому Райнальду ведомо, что
за чертовщина здесь, вокруг...
     - Не знаю как Райнальду, - послышался голос со стороны двери, - а вот
мне бы хотелось послушать.
     - Так заходи,  Робин,  -  не оборачиваясь,  бросил громила,  -  а ты,
старина, валяй, рассказывай.
     Без  дальнейших упрашиваний новый  гость  -  парень  среднего  роста,
темноволосый,  в  куртке из плотного зеленого сукна,  с  коротким мечом на
поясе, - скользнул к столу и сел. Не спрашивая позволения, подвинул к себе
кружку,  наполнил,  отхлебнул,  поморщился,  но продолжал потягивать пиво,
пока Огден вел свой рассказ.

     * * *

     ...Марион была внучкой одного из младших сыновей Магнуса, Готторма, и
прозывалась  спервоначалу "леди  Марион".  В  смуте,  что  последовала  за
распадом Новой  Империи,  даже  столь  отдаленное родство могло  послужить
надежной опорой  претенденту на  престол любого из  Четырех Королевств,  в
крайнем случае -  на титул герцога или князя.  Казалось бы, участь ее была
предрешена:  выйти замуж за достойного, надеть царский венец или княжескую
диадему и править вверенным ей и мужу краем мудро и справедливо, то есть в
меру своих способностей.
     Вот только Марион никогда не  желала восседать на  троне,  помахивать
скипетром и вершить державные дела. Связавшись с шайкой малолетних "лесных
удальцов",  в  четырнадцать лет  она  удрала из  дому и  пустилась во  все
тяжкие.  Научилась бить белку за сто шагов,  а  оленя -  с  четырехсот;  в
подарок на  шестнадцатый день  рождения Робин,  атаман  ватаги,  преподнес
девушке лук,  сделанный эльфами Альбиона.  Стоило это ему, вероятно, почти
всей его доли годовой добычи, но атаман не вел счета деньгам...

     ...Йэн,  несмотря на рост и  могучее сложение,  был не старше Робина,
которому не  столь  давно  стукнуло двадцать четыре.  Родом  откуда-то  из
западной Галлии,  он толком не помнил собственного дома;  с детства бродил
где  вздумается,  добывая пропитание когда  честным трудом,  когда обычным
грабежом.  Йэн одинаково легко управлялся с  топором дровосека,  кузнечным
молотом и  громадной дубиной,  которую отчего-то звал "посохом пилигрима".
Великан-гэл  оказался сущей находкой для  веселой компании Ротта -  Хельми
Красного, - которая наводила шорох в поселениях, на лесных тропах и горных
дорожках Швица, Шваба, Бауэра, Рейнланда, Вестфалии, Лоррейна и франкского
Альмейна. Чуть позднее, когда отряд возглавил Добрый Робин, Вильхельм Ротт
и Малыш Йэн стали его первыми помощниками...

     ...Тромм не  был рукоположен и  носить звание "святого отца" не  имел
права.  Преподобный Освальд, аббат Вестмюнстера, был крайне низкого мнения
о будущих служителях святой церкви, которые нарушают обеты воздержания, не
соблюдают пост  и  подают своим поведением дурной пример всем  прихожанам,
тогда как священнику,  напротив, надлежит быть для них образцом смирения и
праведности.  После недолгих разбирательств причетник Тромм был  изгнан из
монастыря и  исключен из  списков ордена блаженного Бенедикта.  Исключен -
заочно,  потому как  упомянутый причетник скрылся,  не  дожидаясь суда,  и
попутно прихватил с собой кое-что из церковной утвари и облачения.
     На бродячих монахов разбойники нападают нечасто, но Тромму однажды не
повезло. Или напротив, повезло чрезвычайно - ибо среди шатии, что вывалила
на  швабскую дорогу,  был  Малыш  Йэн,  который предложил служителю святой
церкви честный выбор.  Мол,  выкладывай какое ни  есть золотишко сразу,  и
тогда уйдешь целым и  невредимым,  с  полным нашим уважением;  ну  а  если
желаешь обороняться -  ты, отче, вижу, крепкий малый, - что ж, пожалуйста,
тогда  в  обмен на  свои  богатства ты  получишь пригоршню синяков и  пару
трещин в  ребрах,  кости обещаю не ломать.  Монах возвел очи горе,  вверяя
себя воле всевышнего, после чего так саданул Йэна под ложечку, что тот сел
и таращился на драчливого "пилигрима" с минуту,  прежде чем смог вымолвить
хоть  слово.  Не  столь  много времени спустя они  стали лучшими друзьями;
зачисленный в  шайку  Робина  Тромм  принял на  свои  мощные плечи  тяжкую
обязанность -  заботу о  духовном воспитании "вольных лесничих",  дабы  не
погрязли они в ересях, что распространялись по землям Европы, аки чума...

     ...Робин, как и Марион, принадлежал к знати, но не к самой старшей ее
ветви.  В  роду Лох-Лей многие имели рыцарские шпоры и пояс,  но знамени и
герба добиться не пришлось никому. Нельзя, правда, сказать, чтобы добиться
этих почестей так уж старались -  вассальные обеты,  лены,  феоды и прочие
атрибуты рыцарства как объединяющего символа общества в Лоррейне далеко не
столь распространились, как у их соседей с севера, востока и юга - саксов,
альмов,  франков и  италийцев.  По  этой  части  Лоррейн оказался ближе  к
западным соседям, гэлам.
     Тем  не  менее,  Робин  искренне полагал  себя  рыцарем  и  держаться
старался так,  как оно и подобает настоящему рыцарю.  Лет до двенадцати. А
потом...  потом  банда солдат удачи походя разорила старый замок Худ,  где
жила семья Робина,  и ушла на север, оставив позади огонь, несколько тел и
израненного мальчишку, сброшенного со стены в замковый ров.
     Как он выжил,  Робин никому и никогда не рассказывал. Однако неполных
четыре  месяца спустя юный  оборванец с  седыми висками пробрался в  замок
Гисборн, отхватил у командира охраны (который ранее был главарем той банды
наемников) уши и  нос,  а двух других участников былой потехи пригвоздил к
стене казармы их  собственными пиками.  Сэр Ги  Гисборн объявил награду за
голову наглеца, только за наградой той так никто и не явился. Кроме самого
Робина, однако это уже совсем другая история...

     Четверо из  шести  вожаков известной на  пол-Европы "вольной компании
хранителей лесных угодий" не просто так разгуливали по городку со странным
названием Тристрам.  Задавая  вопросы,  они  зачастую  уже  знали  ответы.
Заглядывая в тайники -  догадывались,  что именно там найдут. И продолжали
поиски, если называть это таким образом.
     Они  делали все это,  потому что сейчас -  были не  вожаками "вольной
компании",  а  чем-то  вроде  совсем иной  вольной компании -  наемниками.
Платили им не золотом и серебром, требовали - не снести чью-то голову и не
взять цитадель;  однако чувствовали они себя именно наемниками.  Солдатами
удачи.  А точнее, солдатами неудачи, потому что не по доброй воле пришлось
взяться за такое...
     Знали об этом лишь они четверо, да еще двое других предводителей, что
пока оставались в лесу, с отрядом, - Алан-из-Лощины и Красный Хельми, Алан
Таль и Вильхельм Ротт. И те, кто отдал приказ. "Лесная вольница" не ведала
ничего,  и  проведать никак не должна была.  Для разбойников-головорезов в
этом деле места просто не имелось.
     Задание не нравилось никому из них,  еще меньше нравилось чувствовать
себя подчиненными кому-то.  Потому ведь все они когда-то  и  ушли в  леса,
став изгоями и разбойниками, чтобы не зваться "слугами".
     Но выбора - не было.

     * * *

     - Значит,  говоришь,  дело вышло такое, - подытожил Робин, - этот ваш
епископ -  как  там его звать,  Лазарус?  -  ушел вниз с  отрядом храмовой
стражи,  да так и  не вышел.  И  с  тех самых пор по округе начала шастать
нечисть, верно?
     - Все  точно.  Хуже того,  неделю назад тут неподалеку король Леорикс
охотился,  сыну показывал,  как на медведя ходить... Вот ночью эта нечисть
принца Альбрехта и уволокла.
     - Львенка?!  -  присвистнул Йэн. - Вот гадство... Но охота охотой, ну
хоть какая-то охрана у мальца должна была быть!
     - Вроде была.  Трупы их нашли, один успел сказать, что видел... Ясное
дело,  Леорикс взбесился - Королю-Льву и по малым поводам много не надо, а
тут такое, - ну и рванул в подземелья почитай в одиночку. Там и сгинул.
     Робин покачал головой.
     - Ну,  даже и не знаю... Король-Лев был лучшим из всех рыцарей, какие
мне попадались. Мы ж встречались как-то, помнишь, Йэн?
     - Угу,  как же.  Едет, понимаешь, по закоулочкам такой себе детинушка
локтей пяти с гаком, и думает: раз он в черных доспехах без герба, так его
никто не узнает.  А что во всей Европе людей размеров Леорикса наперечет -
это ему в голову не приходит...
     Трактирщик осторожно усмехнулся.  Робин,  однако,  нахмурился и  стал
загибать  пальцы,  что-то  подсчитывая и  беззвучно шевеля  губами.  Потом
коротко кивнул.
     - Можно попробовать.  Йэн,  я тут по дороге кузню видел, она же вроде
как и  оружейная -  загляни да  сообрази насчет всякого разного.  Ты  себе
хотел эту,  как его...  бриганду заказать, ну так вперед. Я пока вернусь к
нашим архаровцам, предупрежу кого следует.
     - Уже,  -  послышался сиплый голос из  открытой двери.  -  Марион все
сделает. Мы с ней только что из собора.
     - И что там, Тромм?
     - Как  и  говорили.  Рассадник нечисти.  Поймать  бы  строителя этого
гнезда да  повыдергивать ему  все  что  не  след...  -  Монах плюхнулся на
скамью,  перебросив Йэну посох. - Держи свой дрын; как будешь в оружейне -
прихвати для меня булаву понадежнее,  и щит какой-нибудь. С дубиной там не
очень повоюешь.
     Малыш  Йэн  фыркнул,  встал  и  выразительно качнул  тяжелым  дубовым
посохом, окованным на конце железом.
     - Это вот получше и палицы, и щита. Но как хошь. Еще что?
     - Посмотри,  не сыщется ли болтов,  - сказал Робин. - Стрелы-то у нас
есть, а вот Алану с его новым арбалетом...

     * * *

     Городок и  в  лучшие-то  времена можно было за полчаса обойти кругом.
Теперь жилых домов в  нем  оставалось едва полдюжины.  Да  еще на  острове
посреди речки почему-то высилась одинокая развалюха,  над которой курилась
струйка дыма.
     - Огден, а там кто живет? - кивнул Робин в сторону хижины.
     - Ведьма.  Да не,  ты не думай,  она не из тех,  за кем эти Ловчие из
"Молота" охотятся. Так, травами целебными промышляла всегда да заговорами.
У нашего-то лекаря, Пепина, любые раны да болезни в момент заживали, а вот
сглаз снять,  оберег сварганить для  удачной охоты или чего еще такого,  -
тут Адрея мастерица. Коли вы впрямь решились ТУДА... поговори с ней, авось
да поможет чем.  -  Трактирщик потеребил бороду. - Правду сказать, наши-то
ее всегда побаивались, хотя видит небо, от нее они только добро и видели.
     - Схожу, - согласился Робин. - Тромм, ты как?
     - Негоже  смиренному служителю Господа  нашего  вступать в  сделки  с
приспешниками Врага,  каковые  под  личиной  ворожеев  да  колдунов  имеют
обыкновение скрываться,  -  изрек монах,  важно поднимаясь. - Не я с тобой
иду, сын мой, а ты сопровождаешь меня.
     Добрый Робин,  предводитель разбойничьего отряда, за чью голову среди
франков обещали от ста до двухсот крон,  а  в Бауэре -  равный вес золота,
усмехнулся и преувеличенно низко поклонился своему "духовному наставнику",
после чего оба покинули таверну.
     Мостков через речку перекинуть никто не удосужился -  видимо,  вода в
Мозеле не поднималась особенно высоко даже по весне,  сейчас же через брод
без труда мог пройти и пятилетний ребенок. Как минимум один такой ребенок,
кстати говоря, уже прошел: светлоголовая девчушка, что-то напевая себе под
нос,  сидела по самые уши в  высокой траве и  увлеченно играла с  куклами,
изображая,  похоже, ни много ни мало как цельный королевский двор в лицах,
со  всеми  интригами,  балами,  турнирами и  сплетнями.  Она  не  заметила
незнакомцев,  проходивших в двух шагах от ее укрытия, а ни Тромм, ни Робин
не собирались зря мешать ее важным делам.
     На  пороге  хижины  сидела,  плетя  кошачью колыбельку,  черноволосая
женщина средних лет, с необычно белой для крестьянки кожей. Простое темное
платье из обычного домотканого холста, но на плечи накинута богатая шаль -
синий персидский шелк с золотом;  крепкие чулки и башмаки,  как у любой из
деревенских хозяек среднего достатка, а на груди - брошка и пара булавок с
сапфирами, за которые купеческий обоз со всем товаром купить можно.
     - Посмотрели и будет,  -  не поднимая взгляда, проговорила женщина. -
Коли есть что сказать, вперед, а нет - не держу, дорога открыта.
     - Правду ли говорят... - начал было Тромм.
     Тут Робин,  у которого предчувствия работала значительно лучше языка,
прервал монаха:
     - Ты -  Адрея,  которую здесь называют ведьмой?  Нам сказали,  что ты
можешь помочь тем, кто собирается ВНИЗ.
     - Так меня действительно зовут,  -  молвила Адрея, - и помочь таким я
тоже могу.  Если у них есть чем думать. Дуракам-то помогать без толку... -
Угольной  молнией  сверкнул взгляд  из-под  занавеса распущенных волос,  и
ведьма тут же вновь опустила голову,  хотя навряд ли от смущения. - Добрый
Робин,  значит,  да Тромм-Забияка. Вам бы я охотно помогла; только ведь вы
уже решили идти туда, а значит, не отговорить...
     - О  чем ты?  -  Тромм отнюдь не  стыдился своего прозвища,  но чтобы
первый встречный-поперечный узнавал его с  одного взгляда -  такого он  не
любил. - Ты что, знаешь об этом соборе что-то?
     - А чего ж не знать. Найти бы того, кто его возводил, да оторвать все
лишнее, начиная с головы - а еще лучше, этой самой головой заканчивая...
     Услышав из  уст Адреи свое же  недавнее пожелание,  монах не то чтобы
вовсе отбросил подозрительность, но спросил уже без напускного презрения:
     - Расскажи -  если можешь, конечно. Мудрость небесная порой нуждается
в поддержке мудрости земной.
     Ведьма вновь сверкнула очами,  которые оказались уже  не  черными,  а
темно-синими, чуть заметно улыбнулась и пожала плечами.
     - Могу и рассказать,  ничего трудного тут нет. Но показать, оно и мне
проще будет, и вам полезнее. Коли не боитесь.
     Тромм  возмущенно перекрестился массивными дубовыми четками,  которые
использовал главным  образом в  драке,  вместо  кастета,  и  выпятил грудь
колесом (увы, объемистое брюхо слегка подпортило бравый вид монаха). Робин
хмыкнул и наклонил голову.
     - Давай. Если это поможет.
     Когда Адрея выпрямилась во  весь рост,  она  оказалась на  пол-ладони
выше их обоих,  что, впрочем, удивления не вызвало - ни Робин, ни Тромм не
числились среди великанов,  не  то  что Йэн и  Хельми.  Ведьма удалилась в
хижину  и  через  несколько минут  снова  появилась снаружи,  в  руках  ее
покачивался начищенный до блеска медный котелок,  воды в котором было чуть
больше  половины.  В  прозрачную жидкость  ведьма  бросила  щепотку-другую
сушеных трав и порошков, и добавила несколько невнятных слов. Монах - так,
на всякий случай - перекрестил Адрею и ее котелок, прошептав часть молитвы
об  изгнании злых  сил,  сколько сумел  припомнить.  Когда в  Вестмюнстере
читали лекции об экзорцизме,  причетник Тромм зачастую мирно спал, так что
теперь он больше полагался не на свою память,  а на милосердие Господа, Он
безусловно видит и ведает нужду смиренного грешника и не откажет снизойти,
если это действительно нужно...  а слова -  они всего лишь слова,  они для
людей, а Тот, Кто наверху, и так поймет.
     Ни одна злая сила не объявилась,  и Тромм несколько успокоился.  Быть
может,  эта  дщерь Евы не  столь глубоко погрязла в  грехах и  ее  незачем
причислять к ворожеям, каковых надлежит не оставлять в живых...
     - Одна из многих ошибок переводчиков Завета, - заметила на это Адрея,
продолжая помешивать воду в котелке.  -  В оригинале-то, на языке Нефилим,
написано  -  "M'khashespah lo-tichayyah",  на  латыни  этому  следовало бы
звучать как  "Venefici non retinebintur in  vita".  "Отравители не  должны
оставаться живыми",  то  есть...  А  многомудрый Иероним,  когда переводил
святые писания на  язык  Империи,  поставил в  этом  месте  "Maleficos non
patieris vivere",  "Колдунам не позволяй существовать". Что вы наверняка и
слышали, когда священники говорили о Слове Божьем...
     - Ты богохульствуешь!
     - Думай как хочешь.  Правду словами не укрыть. Слова - они всего лишь
слова и для людей...
     - Оставь,  Тромм,  - вступился Лох-Лей, - не время для этого. Да и не
место...
     Монах с запозданием осознал, что обсуждать тонкости Святого Писания с
ведьмой (которая наверняка к тому же еретичка),  в ее собственном доме, да
еще в  тот самый момент,  когда она ворожит для них и  в помощь им,  -  не
самая умная вещь на  свете,  ведь имеется зло куда зловреднее каких-то там
ересей... Адрея усмехнулась и также не стала продолжать спор.
     - Смотрите внимательно, - сказала она, - и лучше не двигайтесь.
     Вода подернулась серебристым налетом. Затем почернела.

     ...Волосатые существа,  больше похожие на обезьян,  чем на людей. Две
тяжеленные дубины в  их  руках сталкиваются с  оглушительным треском.  Еще
удар,  и  еще...  Наконец сучковатая дубина глубоко раздирает одному левое
плечо, раненый припадает на колено; его противник, со светлой уверенностью
чувствуя себя  победителем,  заносит оружие для  последнего удара  -  и  с
воплем  падает,  повергнутый наземь взмахом лапы  молодого пещерного льва,
который возжелал присоединиться к чужой забаве...
     ...Сутулое и кривоногое создание очень отдаленно напоминает человека.
Грубо обколотый камень со сквозной дырой насажен на палку и примотан к ней
полосками кожи.  Каменный топор  с  хрустом пробивает череп.  Победитель с
горделивым рыком наступает на труп врага - и белокрылая дева-ангел вручает
ему знак власти,  массивный нефритовый жезл,  в  который вставлены львиные
клыки...
     ...Медный молот  высекает из  белого утеса  снопы  разноцветных искр;
кружа подобно хороводу, они поднимаются все выше и выше, к угольно-черному
небосводу,  который доселе не  ведал и  не желал ведать иных оттенков.  От
ударов  утес  крошится,   из  его  глубин  начинают  проступать  очертания
человеческой фигуры.  Вот человек виден почти целиком, лишь кисти и ступни
его  по-прежнему заключены в  каменное узилище.  Человек открывает глаза и
пытается произнести что-то,  но  молот  с  размаху  бьет  его  в  грудь  и
застревает там.  Из раны толчками струится кровь - сперва темно-багряная и
густая как патока, затем красная, чуть пожиже, алая, словно вино, розовая,
как окрашенная рассветом вода -  и наконец,  ослепительно-золотая, которая
уже не течет,  а кипит, испаряясь сама собою. Безликий молотобоец выдирает
свое орудие из раны и брезгливо швыряет его в небеса.  Окровавленный молот
прошибает дыру в хрустальном своде,  теряя при этом рукоять,  и становится
дарующим свет и тепло солнцем...
     ...Черный от  старости,  но покуда острый и  прочный бронзовый клинок
вонзается меж  лопаток высокой фигуры,  протыкая мантию,  желтую и  серую.
Возглас изумления? предсмертный хрип? Из раны веером брызжет пламя. Убийце
недостает ловкости и  проворства,  руки его обращаются в бесполезные куски
плохо прожаренной плоти;  которыми,  однако,  ему  еще  предстоит возвести
храм,  точнее, гробницу, куда только и можно поместить убитого, потому что
земля не сможет носить его после смерти, как носила при жизни...
     ...Железная дверь отходит от  серого скального косяка с  истерическим
визгом ржавых петель.  Трехрогий череп,  насаженный на  хрустальный шпиль,
весело улыбается тем, кто посмел потревожить Нижний Мир - наивные, они так
надеялись на  защиту  символа,  золотом  вышитого  на  их  белых  одеждах.
Крестовидного символа, похожего на искаженный знак солнца...

     * * *

     Хризвальд,  чаще прозываемый в округе просто Грызем, росту был скорее
среднего,  но  сложением громиле-Йэну не уступал.  Усы и  бороду кузнец не
носил,  предпочитая бриться,  голова его много лет как облысела, зато ниже
шеи он почти весь зарос темной шерстью. Местами на торсе и руках светились
подпалины - и то, с огнем да железом работая, трудно от таких уберечься. А
кузнец еще и разгуливал голым по пояс -  жарко, видать, ему было. Особенно
у наковальни.
     - Бригантина, значит, - протянул Хризвальд. - Муторная это штуковина,
а на тебя так вообще... попробуй лучше вот это.
     Йэн не без сомнений посмотрел на кузнеца, однако отказываться не стал
и  попробовал влезть в предложенный жилет.  Удивительно,  в плечах обновка
оказалась как раз, и даже чуть длиннее, чем нужно. Прочная кожа, усыпанная
мелкими железными пластинками,  и от палицы укроет,  и от меча,  и даже от
топора.  Не хуже кольчуги или альмейнской "дощатой" брони.  Не чета полным
доспехам,  понятно,  ну так нельзя ведь все сразу иметь, тем паче доспехов
таких тоже - не у каждого десятого рыцаря водится.
     - Это кто ж такого росту-то сыскался? - спросил Малыш Йэн.
     - А сам не докумекаешь? Леорикс, кому еще. Это была его запасная... я
подлатал чуток, полдюжины бляшек заменил да скрепы в поясе. На, возьми еще
шлем.
     Нахлобучив войлочный колпак,  Йэн  надел  сверху  и  вторую  обновку.
Железная шапка  немного сжимала виски,  но  была  определенно удобнее того
котелка, который он обычно одалживал у Тромма.
     Кстати, о Тромме...
     - Грызь, а щита какого и палицы у тебя не найдется?
     - Ща глянем...  булава точно была,  - волосатые руки кузнеца извлекли
из  сундука маленькую,  метательную палицу,  затем добрались и  до  оружия
посолиднее.  -  Держи.  Щит есть, но он не очень... Каркас там уже старый,
если что - долго в бою не продержится.
     - Все лучше, чем ничего, - Йэн сунул булаву и небольшой круглый щит в
мешок. - Ну, спасибо. Выручил. Жаль, болтов нет.
     - Сделать-то я мог бы, да ведь тебе сейчас...
     - Не мне. Ну, неважно. Если чего нужно - свистни, всегда помогу.
     Еще  раз они обменялись рукопожатием,  способным сплющить подкову,  и
распрощались.
     Малыш Йэн неспешно зашагал на окраину Тристрама, к опушке леса; место
встречи  было  назначено именно  там.  Хризвальд-Грызь  задумчиво запустил
пальцы в заросли шерсти на груди, почесался, хмыкнул и скрылся в кузне.

     * * *

     - Не,  я туда не пойду,  - отказался Алан. - Мы с Миком тут приглядим
за порядком,  пусть Ротт развлекается.  А, Хельми? Ты все жаловался, что я
самые интересные дела перехватываю, ну так вот тебе работенка.
     Бывший  атаман  хмуро  взглянул  на  менестреля единственным здоровым
глазом (мелочь,  на днях с Йэном выясняли, кто на дубинках лучший). Увидел
он,  как и ожидал,  весьма ехидную ухмылочку.  Никаких сомнений, его опять
нагло перехитрили.
     Впрочем,  Вильхельм не возражал. Приключения - вот главное, ради чего
он  вообще вел "неправедную" разбойную жизнь.  Не  из-за  денег,  их-то за
чертову дюжину лет Ротт скопил достаточно,  чтобы выкупить у какого-нибудь
тана-голодранца из Вестфалии или Фризии небольшой замок.  Придет день, так
он и поступит.  Лет где-нибудь через двадцать. А пока что - следовало идти
навстречу всякому событию, какое только могло приключиться, пусть даже это
почти наверняка окажется очередная неприятность.
     "Приключиться",  по  мнению Вильхельма,  весьма далекого от тонкостей
италийской лженауки "линхвистики",  значило совершенно не то же самое, что
"произойти",  и относилось только к вещам, которые попадались далеко не на
каждом шагу.  Ни повеление Святоши Яна и  епископа Хюммеля,  ни ситуация в
Тристраме к таким не относились - даже если Марион, по своему обыкновению,
все чуть-чуть приукрашивает (дабы не  оскорблять ее словами "нагло врет" -
это  чревато).  Само поручение,  тщательно скрываемое от  остальной шайки,
саксу не  нравилось чрезвычайно,  но  уж  коли за  него пришлось взяться -
получить от этого надо все что только возможно и невозможно.
     - Добро,  -  бросил Ротт.  -  Тогда ватага пока  побудет на  тебе.  В
крупные дела не ввязывайтесь,  а  по мелочи -  сам смекнешь,  не маленький
вроде как. Мари, ты остаешься?
     - Еще чего!  -  раздалось из шалаша.  -  Попробуй только меня туда не
пустить - прирежу, клянусь всеми святыми! - Выскочив наружу, Марион обвела
картинно-сердитым  прищуром  толпу  разбойников,  держа  кинжал  наготове.
Кое-кто ухмылялся,  кое-кто откровенно гоготал,  но перечить ей не стал ни
один; себе дороже.
     Девушка успела переодеться,  на ней теперь поблескивала кольчужка,  с
рукавами до  локтя  и  усиленным плетением на  груди и  плечах.  Несколько
месяцев назад шайка Робина "раздела" византийский обоз,  и  Марион в  счет
своей доли добычи позаимствовала у  раненого оруженосца его  броню;  юнец,
понятно,  не  соглашался,  однако нож у  горла быстро растолковал будущему
византийскому "паладину",  что жизнь,  она будет немного ценнее кошелька и
доспехов.  Подходящие  для  женщин  кольчуги  встречались нечасто,  посему
приобретением своим Марион весьма дорожила и  надевала отнюдь не в  каждую
"экспедицию". Как раз теперешняя затея, впрочем, была не "каждой"...
     - Ну, вырядилась, - фыркнул Алан, который брони не признавал и считал
поэтому всех  закованных в  доспехи жалкими трусами (в  первую очередь сие
касалось рыцарского сословия). - Прямо-таки картинку рисовать можно.
     - Хочешь - рисуй, - отрезала девушка, - не возражаю. Как-нибудь потом
займемся, как время будет - напомнишь.
     Менестрель покачал головой.

     Раз у тана брабантского, Роя,
     Умыкнули жену два героя.
     Утром воры к ногам
     Его бросились - тан,
     Мы не вынесем этого воя!

     Стишки Алана,  может,  и  не  были  образцами изящного искусства,  но
народу нравились.  Сама Марион не выдержала и  рассмеялась,  разбойники же
просто легли от хохота.

     * * *

     - Это старое место.  СТАРОЕ, Робин. Под собором - подземные коридоры,
проложенные теми, кто старше человека...
     - Черви.
     - Не  знаю,  да  и  тебе не советую доискиваться.  И  в  глубине этих
коридоров что-то упрятано.  А может быть, КТО-ТО. Мне ведомо многое, но не
это.  Прими совет: когда почувствуешь, что впереди ждет разгадка - беги со
всех ног!
     - Трусостью не одержать побед, Адрея, - заметил Тромм.
     Ведьма скрестила руки на груди.
     - Только идиот лезет на рожон.
     - Или герой, - усмехнулся Робин.
     - А  это одно и то же.  Герой -  это идиот,  которому посчастливилось
вернуться живым и выдумать сказку о своем подвиге.  Я,  знаешь ли, не могу
ожидать, что мне каждый раз повезет настолько. Конечно, если ты всякий раз
на  трех  игральных костях выкидываешь девятнадцать,  тебе  мои  советы не
нужны.
     - Все-все, сдаюсь! - поднял руки вверх Робин. - Чем ты еще можешь нам
помочь?  Историей этих подземелий пусть летописцы занимаются, нам она едва
ли пригодится.
     - Полезным может оказаться все,  ну да речь не о том... Достаточно ли
крепка в тебе вера, Тромм?
     Монах, поджав губы, покосился на ведьму, но решил ответить честно.
     - Не знаю.  Своих обетов я  не нарушаю,  а  уж о заслугах моих судить
только Господу.
     - Я тебе не мать-исповедница. - Адрея вздохнула, покопалась в поясном
кошеле и  извлекла самую обычную на  вид костяную иголку.  -  Скажи лучше,
удержишь ли ты в себе...  средство,  который может оказаться спасительным,
если применять его с  умом и  расчетом,  но может и принести немало вреда,
если попадет не в те руки?
     - Я никогда не предавал чужих тайн!
     - Повторяю,  я  тебе не  исповедница.  Ты обладаешь даром,  способным
пригодиться ТАМ,  внизу.  Это твой дар,  не мой - но двери его замкнуты, и
сам ты долго бы еще подбирал к ним ключики,  а я знаю, как открывать такие
запоры. Дар этот сможет сохранить жизнь и тебе, и кому-то из твоих друзей,
а может статься,  и нечто большее,  чем жизнь.  Но нужна твердость и вера,
или дар обернется проклятьем.
     Тромм почувствовал,  что во рту у него начался пожар, как утром после
большой попойки;  в  голове застучало,  но голос монаха звучал по-прежнему
спокойно.
     - Можешь показать?
     Вместо  ответа  ведьма  выбросила вооруженную иголкой руку  вперед  и
больно кольнула Тромма в грудь, против сердца.
     - In nomine Uni mori sanctum est!
     "Умереть во имя Единого - свято." - эхом отозвалось в ушах монаха.
     - Что за... - он было отскочил, но сразу же понял, ЧТО. Знание теперь
было с ним...  да оно,  по правде говоря, всегда было с ним. Даже до того,
как община в Вестмюнстере приняла в свои ряды молодого послушника.
     - Только против тех,  кого уже нельзя вернуть обратно,  -  с  нажимом
проговорила Адрея. - Иначе станешь таким же.

     * * *

     Когда  гости  ушли  достаточно  далеко,  ведьма  небрежно  выплеснула
"варево" в речку -  ничего опаснее лютиков, подорожника, ржавчины, песка и
мела она в котелок не подсыпала.  Сейчас - нужды не было. И так все видно.
Лучше бы не видеть,  конечно,  да только это ничем не поможет, а так - кто
знает?
     В  пустом котелке тоже  можно многое увидеть.  Хотя бы  о  тех,  кого
потянуло обратиться к ней за помощью.

     Вот - "Добрый Робин", последний сын старого рода Лох-Лей, - рыжий лис
с  двумя  белыми полосками вдоль  пушистого хвоста;  вертит им  туда-сюда,
следы заметает.  Пока от гончих да охотников уходить надо,  все в порядке,
но  стоит в  ловушку угодить -  и  прости-прощай шкурка родная,  пойдет на
воротник чьей-нибудь жене...  А  капкан уже снаряжен,  зубьями железными в
кустах скалится -  и ты,  дурень-лис,  ведь прямиком к нему бежишь, думая,
что сам выбираешь свой путь!..
     Вот  -   Забияка  Тромм,   большой  и   осторожный  еж,   блуждает  в
предрассветном тумане  и  ждет  непонятно чего.  Направо пойдет  -  обрыв,
налево -  тоже, а вперед боязно. Иголки встопорщил, попробуй только тронь!
- а  не понимает,  что никому и  трогать-то его не нужно,  в ручей спихнул
ногой,  и вся недолга. Если помешает, если слишком задержится на тропинке,
где многие ходят босиком и опасаются наколоться...

     * * *

     Скелеты подобрались бесшумно.
     Или при жизни они были охотниками и следопытами, или смерть и то, что
случилось потом,  подарила им схожие способности,  - но передвигались они,
словно скользя над землей,  даже пыль не скрипела,  а  уж ее здесь имелось
вдосталь.  У  людей,  впрочем,  хватало более  насущных забот,  кроме  как
выяснять,  почему ходячие мертвецы-"беспокойники" именно такие,  какие они
есть; и первой заботой было - выжить.
     Марион приходилось труднее всего:  девушка умела драться,  и сабля ее
не  раз  уже доказывала это всем,  кто засомневается.  Увы,  никто не  мог
заранее знать,  что против беспокойников не только стрелы бесполезны,  а и
острый византийский клинок,  даже в  умелых руках.  Резать на голых костях
было попросту нечего,  а  дробить их -  не столько проворство требовалось,
сколько грубая сила.  Хорошо хоть,  кольчуга спасла, и пока Марион кое-как
отмахивалась от  двух  скелетов,  Вильхельм и  Йэн  разобрались со  своими
противниками и пришли ей на помощь.  Топор Ротта - тяжелый, односторонний,
на длинной рукояти,  -  оказался не менее хорош в  такой драке,  чем посох
Йэна или  булава Тромма.  Монах и  Робин,  двигаясь бок о  бок,  пробивали
дорогу,  остальные прикрывали им спину; испанский меч Робина беспокойников
пронимал не  действеннее сабли  Марион,  зато  короткий посох со  свинцом,
залитым в оба конца,  крушил голые кости с одного удара. Надежный аргумент
и для живых, и для мертвых.
     "Бывают аргументы весомые,  а  бывают -  увесистые,"  -  шутил иногда
Алан, когда слышал подобные утверждения. А слышал он их часто, ибо чуть ли
не  на  каждом привале веселая компания архаровцев обсуждала,  шумно и  "в
лицах",  насколько действенно то или иное оружие в  том или ином случае...
"Архаровцами" шайку окрестил мельник Мик, уверяя, что на языке Загорья это
значит "горные орлы".
     Покончив с отрядом скелетов, они остановились передохнуть.
     - Мне это кажется, или тут становится темнее? - заметил Ротт.
     - Пес его знает,  -  ответил Йэн.  - Ну, если темнота - самое худшее,
что нас ждет...
     - Не худшее, - проворчал Тромм, снова поднимая булаву.
     Откуда-то вывалилась фигура, очень похожая на предыдущих скелетов, но
у этого беспокойника кости прикрывал панцирь из кожи и металлических блях,
а в руках были круглый щит и секира. В глазницах мертвеца мерцали багровые
искры.
     Секира поднялась и указала на Вильхельма.
     - Вызов на поединок? - хмыкнул Робин.
     - Пусть,  -  буркнул Красный Хельми, отпихивая Йэна, чтобы освободить
место для замаха топором. - Он хочет драки - он ее получит.
     Секира  беспокойника рванулась вперед,  целя  в  основание шеи;  Ротт
отклонился,  ударил  сбоку,  но  наткнулся на  вовремя  подставленный щит.
Мертвец ловко  развернулся,  уводя оружие противника в  сторону,  выпустил
секиру,  скользнул рукой к поясу и всадил между ребер разбойника нож. Сакс
покачнулся,  отмахиваясь топором, однако мертвец отскочил и подхватил свое
оружие еще до того, как у Вильхельма окончательно подкосились ноги.
     - А, раздроби кости твоей плешивой мамаши святой Дунстан! - выкрикнул
монах,  швырнув булаву в  мертвого бойца.  Тот легко уклонился,  но  тут с
ладони Тромма сорвался сгусток голубовато-белого света  и  разнес мертвеца
даже не  на  части -  в  пыль.  Зазубренная секира и  помятый панцирь одно
краткое мгновение висели в  воздухе,  потом  с  лязгом упали  на  каменные
плиты.  Туда же повалился и щит, блеснув остатками белой эмали на черном -
остатки креста, какой носили воины храма.
     Марион первой подоспела к упавшему.  Ротт оказался жив, даже сознания
не потерял;  рана смертельной не была,  хотя наверняка болела зверски. Вот
только сил у  могучего разбойника оставалось меньше,  чем у  котенка,  и с
каждым мгновением сил этих убывало...
     - Выбираемся наверх,  живее,  -  приказал  Робин.  -  Мари,  указывай
дорогу. Йэн - неси его, мы прикроем тыл.

     * * *

     Над  вычерченной в  песке  схемой зависли тощие  руки  с  обломанными
ногтями.   Несколько  камешков-фишек  пришлось  выбросить,  но  в  резерве
оставалось еще достаточно. Более чем достаточно.
     Игрок покосился на  кучку мелкой речной гальки и  хихикнул.  Здесь на
любое войско хватит, да только нет войску хода в Тристрам. Не заметит его,
мимо по  дороге пройдет.  На  пергаментах -  все  как полагается,  вот он,
городок Тристрам из Страсбургской епархии,  вот chartea всего района,  вот
список обо всех податях,  Тристрам везде там отмечен как полагается;  обоз
купеческий будет проходить, путник какой, один или с компанией - все честь
по чести,  городок как городок.  Маленький,  бедный, почти что деревня, ну
так и место ни для перекрестка торговых путей не годится, ни для постройки
цитадели,  чтобы там сидел какой барон с  гарнизоном и оборонял край...  А
будет мимо войско идти - не увидит ничего. Речка течет, развалюха какая-то
на островке стоит - и все.
     Удачное место.
     Не  зря сюда Тристрам из Лионесс сквозь саксонские армады пробивался.
Пробился. И не ушел.
     Удачное место...
     Подброшенный медный грош  завертелся в  воздухе и  упал  на  середину
схемы.  Изображение почти стерлось,  но  еще  можно было  разобрать голову
римского орла и выбитую дату - DXXIV Anno Domini.

     * * *

     Пепин понял все сразу, объяснений не понадобилось.
     - Клади на лавку,  осторожнее... девочка, ты останься, поможешь, а вы
все - пшли вон отсель!
     Марион спорить не стала,  хотя не любила,  когда ее звали "девочкой".
Впрочем,  лекарю простительно -  лет ему было хорошо за  семьдесят,  он бы
Огдена-трактирщика не постеснялся "пареньком" назвать. Хотя руки Пепина не
дрожали, сутулость не выглядела печальным следствием преклонного возраста,
а морщин на узком лице насчитывалось немногим больше, чем у того же Ротта,
- лекарь был очень стар.  На  голове почти не  осталось волос,  жидковатая
бородка  белела  свежевыпавшим снегом,  а  бледно-зеленые,  чуть  навыкате
глаза...  Не  то чтобы они были "источниками вековой мудрости",  как порой
выражались сказители, но говорили о возрасте своего хозяина больше, нежели
все остальное вместе взятое.
     Скупыми,  выверенными до  мелочей  движениями  Пепин  разодрал  кусок
полотна на полосы, окунул одну в резко пахнущий спиртом прозрачный раствор
и бросил через плечо:
     - Вынимай нож, только медленно!
     Марион  послушно потянула за  рукоять.  Ротт  захрипел,  сжимая  края
лавки,  но не пошевелился.  Когда острие вышло из раны, лекарь присыпал ее
каким-то порошком и приказал раненому:
     - А  теперь стисни покрепче зубы -  и  не  попусти тебя святой Эгмонт
даже вздохнуть, пока не скажу!
     Вильхельм кивнул,  и  тогда Пепин запустил в  рану  палец,  обернутый
проспиртованной полосой ткани.  Ноги  Ротта дернулись,  лицо исказилось от
боли;  лекарь осторожно вытащил окровавленный палец, показав вцепившийся в
полотно осколок металла.
     - Теперь все хорошо.  Заканчивай перевязку,  девочка -  а  ты  можешь
возблагодарить своего покровителя,  что  жив остался.  Знаю я  эти клинки,
будь они прокляты...  Еще когда служил в войсках Магнуса, у меня друг умер
от такой раны.
     Пока Марион бинтовала грудь сакса,  Пепин швырнул ткань в  камин,  на
тлеющие угли.  С  шипением полыхнуло пламя,  затем в  камине вновь остался
лишь ровный, красно-серый жар.
     - Кто... - выдохнул Вильхельм, закашлялся, сплюнул и вновь заговорил:
- Кто делал такие клинки?
     - Храмовый орден.  Говорят,  италийцы этому  у  мавров научились,  но
думаю,  врут.  "Перст Господа" называется -  у такого ножа хрупкое острие,
оно от  удара обламывается и  остается в  ране.  Если не извлечь сразу же,
уйдет  вглубь и  пропорет все,  что  только можно.  Человек и  умирает,  а
храмовники с соболезнованиями кивают: Господня кара, мол...
     Ротт  скривился,  потом озабоченно нахмурился.  У  Марион округлились
глаза,  рука сама собой потянулась ко рту -  подавить возглас,  что рвался
наружу.  Обоим  им  живо  представилась фигура  беспокойника  в  орденском
панцире -  и не рядового брата-воина,  щиты с храмовым крестом имели право
носить лишь сержанты и командиры постарше...

     * * *

     - Хватит, - Робин рубанул воздух ребром ладони. - Никакого мне больше
геройства.  Двигаем напролом,  как таран,  крушим всех и вся. Тромм, ежели
вдруг что - не стесняйся... ну ты понял, о чем я.
     - Верно! - поддержал Йэн. - Мари, а ты бы лучше вовсе не высовывалась
- укрывайся между нами да  из лука бей.  Если там не только такие мертвяки
шастают... не убьешь, так хоть отвлечешь и нам поможешь.
     Ротт фыркнул.
     - Одно сражение видел, так уже великим тактиком себя возомнил!
     - Почему вдруг одно?  -  притворно обиделся Малыш.  - И вовсе даже не
одно,  а целых три! Штурм Донаркейля, битва под Рейнхембахом и заварушка в
Зеленой лощине,  или  как  ее  -  ну,  еще  когда Алан там  жил...  Вполне
приличные сражения - скажешь, нет?
     Вильхельм махнул рукой. Переспорить гэла, если тот твердо намеревался
стоять на  своем,  мало  кто  мог.  Даже  если повод для  препирательств -
разбитая скорлупа выеденного два года назад гусиного яйца.

     ...Темные  помещения собора дышали тяжкой угрозой,  воздух словно был
полон незримых глаз, хлеставших по спинам тех, кто вновь посмел осквернить
своим присутствием это  некогда святое место.  Тьма становилась все гуще и
осязаемее,  и хотя на пути их не попадался пока ни один ходячий скелет или
иные беспокойники -  Тромм уже  почти готов был  взять назад свое недавнее
заявление,  что тут ожидает нечто похуже темноты. То есть монах ни разу не
сомневался, что такое "нечто похуже" вполне возможно, но ему казалось, что
если это самое Нечто вылезет наружу...
     Додумать эту мысль он не успел.
     Было по-прежнему темно.  Давний запах тлена и пыли не исчез и даже не
стал слабее,  но к нему добавился новый.  Малоприятный,  но знакомый.  Так
могло бы вонять на заброшенной скотобойне.
     Потом  смрад  крови  и  гнили ударил почти осязаемым потоком.  Марион
вскрикнула и пустила стрелу.  Почти сразу,  словно цель находилась шагах в
десяти,  раздался  звук  входящего  в  плоть  наконечника  и  раздраженное
ворчание.
     - Yin Lles! - раздалось непонятно откуда.
     Люди  оказались  в  центре  светового  колокола,  шагов  пятнадцати в
поперечнике и  восьми -  в  высоту.  За  чертой света,  едва  различимое в
полумраке, высилось Нечто.
     Живущие в темноте обычно не любят даже неяркого освещения, однако это
создание было исключением. Все так же ворча, Оно сделало пару шагов вперед
- и остановилось, давая пришельцам возможность насладиться созерцанием Его
облика.  Поскольку,  по  Его мнению,  сие зрелище было последним,  что они
увидят в этой жизни...
     - Назад! - хлестнул по нервам приказ Ротта.
     Ноги кормят не  только волка,  но  и  его  друзей-приятелей -  лесных
разбойников.  Вряд ли  сами чемпионы легендарной Олимпии в  состязаниях по
бегу смогли бы  одолеть полторы сотни шагов по коридорам быстрее,  чем это
проделали Робин и его компания. Световой конус скользил за ними.
     Существо,  невзирая на габариты,  вовсе не было неуклюжим,  и  восьми
шагов форы  Тромму,  который мчался последним,  едва-едва  хватило,  чтобы
проскользнуть  в  дверь-решетку,.   Йэн  с  лязгом  задвинул  засов,  люди
почувствовали себя почти в  безопасности и  взглянули на Существо уже не с
глубинным ужасом, а прикидывая, как бы понадежнее уложить такую тварь.
     Существо взирало на них с ответным голодным интересом.
     Когтистые лапы - достаточно мощные, чтобы разодрать пополам взрослого
быка,  -  сомкнулись на  железных прутьях  и  потянули.  Раздался жалобный
скрип;  мастер,  который ковал  решетку,  навряд ли  предназначал ей  роль
крепостных ворот, и уж конечно понятия не имел о таких вот Существах.
     - Ну все, - заявила Марион, - ты меня достал.
     И всадила в грудь Существа стрелу.  В упор,  из восьмидесятифунтового
лука -  ни  кольчуга,  ни  броня-бригантина вроде той,  что Йэн носил,  ни
вымоченный в соляном растворе холщовый панцирь, ни даже более устойчивые к
стрелам чешуйчатые и  дощатые латы хозяина не  уберегли бы.  Цельнокованая
кираса,  и то подалась бы,  приди наконечник не под углом,  а прямо.  А уж
человека без брони такой выстрел прошил бы навылет.
     Стрела утонула в  бурой  плоти  на  пол-древка;  Существо раздраженно
рыкнуло,  почесалось,  словно после  комариного укуса,  и  снова принялось
раздвигать решетку.
     - А ну, вместе!
     Вторая  стрела  ударила в  морду,  похожую на  помесь свиного рыла  с
помятой  ослиной  задницей.  Марион  метила  в  глаз,  но  промахнулась  и
раскроила Существу нос и скулу (конечно,  если это были именно нос и скула
- на человеческие они походили весьма мало). Робин полоснул мечом по одной
лапе,  Ротт всадил топор в  другую -  лезвие частично ударило по решетке и
получило несколько зазубрин,  но и Существу явно досталось. Отдернув лапы,
Оно  задумчиво вылизало раны длинным,  более чем  в  локоть языком (кровь,
густая и черная, остановилась почти мгновенно); и пока Марион доставала из
колчана следующую стрелу, в правой лапе Существа откуда-то возникло оружие
пренеприятного облика.  Так мог бы выглядеть мясницкий топорик-секач, если
бы мяснику требовалось разделывать цельную китовую тушу.
     Марион выстрелила опять,  поразив на  сей  раз  шею  Мясника.  Тот не
обратил на это никакого внимания,  занес свой секач -  и с размаху рубанул
по двери.  Решетка простонала,  раскроенная чуть ли не наполовину. Еще два
таких удара - и...
     - Йэх-хха!  -  выдохнул Йэн, который успел выкатиться сквозь пролом -
для него-то и такая дыра была достаточно широка, - и обрушил свой посох на
"ногу" Существа, под колено.
     Удар такой мощи сметал закованного в латы рыцаря либо с лошади,  либо
вместе с  лошадью.  У  Мясника не хватило наглости устоять на ногах,  и Он
покачнутся,  едва не  рухнув.  Секач вновь взмыл в  воздух,  целясь уже  в
Малыша Йэна,  но  тут  вновь сказала свое  "тванг" тетива лука Марион -  и
стрела пронзила запястье Существа, пройдя навылет. Жуткое оружие выпало из
руки Мясника;  Йэн ударил вторично,  в  ту  же ногу.  На этот раз Существо
грузно повалилось -  и тогда Ротт,  который выскочил следом,  раскрутил на
бегу свой топор и  всадил лезвие Ему в затылок.  Мгновением позже подоспел
Робин, вонзив клинок куда-то в спину Мясника.
     Даже демон от  такого подох бы  на месте.  Существо,  истекая вонючей
слизью,  начало приподниматься.  Булава Тромма обрушилась на  разбитый уже
затылок,  но  Мясник словно не  заметил и  этого.  Малыш Йэн въехал концом
посоха Ему в физиономию;  клыки Существа сомкнулись и зажали тяжелый дрын,
будто в тисках. Дубовый посох в ладонь толщиной хрустнул как гнилая палка.
Опять поразили цель топор Вильхельма,  булава монаха и  меч Робина,  опять
Мясник лишь заворчал в  ответ на  раны.  Тромм уже  было собрался УДАРИТЬ,
однако тут  Йэн  воткнул обломок посоха в  горло Существа -  как раз туда,
куда угодила одна из стрел Марион,  -  и с силой провернул его там. Раз, и
еще раз.
     Жуткие когти Мясника,  которые уже почти сомкнулись на  плечах Малыша
Йэна,  пробороздили леориксову броню -  и  бессильно опустились.  Испустив
последнюю порцию вони, тело осело наземь.

     * * *

     - Взят первый. Счет открыт.
     - Не будешь спорить, что чистой тут победу не назвать?
     - Не буду; никакого договора я не желал об этом заключать.
     - И полагаешь, им пройти удастся до самого конца?
     - Навряд ли,  Из.  Но пусть пока идут. Уж разобраться сумеем мы, кого
отвергнет НИЗ...

     * * *

     Темнота не то чтобы исчезла вовсе,  но как-то боязливо попряталась по
углам-закоулкам.  К победителям Мясника никто и подойти не смел, даже если
какая-то  нечисть в  соборе еще обитала.  В  последнем,  впрочем,  вряд ли
усомнился бы  сам Томай Неверующий.  Однако у  исследователей почему-то не
возникало никакого желания положиться на миролюбие здешних... жителей.
     Взамен  сломанного оружия  Йэн,  орудуя  секачом Мясника,  вырубил из
решетки железный прут  длиной в  два  с  половиной локтя и  толщиной около
полутора пальцев.  Для  лучшего захвата он  обмотал тряпкой один конец,  и
получилась неплохая палица.  Сам  трофейный секач годился разве только "на
похвастаться" при случае:  слишком уж массивный и  тяжелый даже для Малыша
Йэна,  но бросать добычу гэл не стал и приспособил за спину.  Похвастаться
таким - уже немало, для такого и потрудиться не грех.
     В  верхних помещениях собора не содержалось более ничего интересного.
Строительство успели завершить лишь наполовину, в том смысле, что от Храма
Господня тут была разве что оболочка.  И то - лишенная драгоценной мишуры,
которая,  быть может,  сама-то святостью и не обладает,  зато способствует
созданию ореола таковой.
     Во   время   оно   альмейнская  ветвь   святой   церкви,   ревностная
блюстительница заветов патриарха Ария, яростно боролась против превращения
Божьих  обителей  в   ларцы  с  золотыми  побрякушками,   и  требовала  от
священнослужителей соблюдения,  прежде всего, обетов бедности и смирения -
требовала этого настолько сурово,  что строгие арианские прелаты частенько
взирали сквозь  пальцы  на  менее  значимые,  с  их  точки  зрения,  обеты
воздержания и  целомудрия.  Но  после того,  как  четыре разнородные ветви
христианства сплелись,  так сказать,  в цельный венок,  помпезная пышность
италийских и,  особенно,  византийских церковных  обычаев  возобладала над
простыми  и  почти  аскетичными привычками  альмейнских священников.  И  к
моменту крещения языческого Лоррейна, на двенадцатую осень после воцарения
Магнуса  на  престоле  франков,  любая  Обитель  Господня -  от  последней
придорожной часовенки  до  кафедрального собора,  -  просто  обязана  была
смотреться  чеканной  золотой  кроной  среди  навозной  кучи  всех  прочих
строений округи.  Теперь,  полных три четверти века спустя, трудно назвать
причины   добавления  сего   неписанного  правила   в   каноны   церковной
архитектуры, но соблюдалось оно тщательнее многих старых традиций. Включая
десять заповедей,  не  говоря уж о  менее известных законах,  изложенных в
тексте Завета.
     Тем  более странно,  как-то  отстраненно размышлял Тромм,  видеть эти
стены непристойно голыми.  Храмы неоднократно грабили; церковь сулила кары
Господни на  головы  еретиков-воров,  предавала проклятью их  потомство до
седьмого колена,  провозглашала анафемы,  -  это все, разумеется, помимо и
сверх мер воздействия физического, на которые князья церкви, будучи такими
же земными князьями,  как герцоги и таны, будучи такой же, как они, опорой
земных законов,  конечно же, не скупились... Да, храмы грабили, обдирая со
стен эту самую "драгоценную мишуру", видя в ней не более чем уйму золота и
серебра,  которое так просто расплавить и обратить в звонкую монету;  но в
том-то и дело,  что эти стены никто никогда не обдирал,  они были голыми с
самого начала.  На них никогда не было мозаичных изразцов и вызолоченных и
посеребренных барельефов со сценами из жития святых; никогда не стояли тут
фигуры ангелов,  Христа и  мадонны из  слоновой кости  и  красного дерева,
никогда не  оживляли скупую  и  строгую внутренность собора  просветляющие
душу рисунки-витражи из цветного венецианского стекла, никогда не стерегли
покой мертвых плиты из драгоценной яшмы и мрамора...
     Он остановился.
     Поскольку монах шел впереди,  как бы указывая дорогу,  остановились и
остальные.  Робин  медленно,  осторожно  осмотрелся,  не  обнаружил ничего
подозрительного, перемигнулся с Роттом, получил в ответ молчаливое пожатие
плечами и вопросительно пихнул в бок монаха - что такое, мол.
     - Усыпальница,  - выдохнул Тромм. - Ну конечно же! Идиот, как я сразу
не догадался!
     - Думаешь,  там...  - Робин не закончил - ему тоже вспомнился ведьмин
котел и то,  что они там увидели.  -  Так, всем приготовиться. Монах, тебе
особо.

     ...Алтарь  скорее  походил на  простой жертвенник языческих времен  -
строгая усеченная пирамида на четыре грани,  и  даже равносторонний крест,
врезанный в  верхнюю часть  алтаря,  представлялся не  символом распятия и
воскресения,  а простым знаком солнца,  какие известны по всей Галлии.  На
западе, где доселе в почете старые боги, знак в форме такого креста отнюдь
не зовут крестом -  да и  Лоррейн узрел свет Истинной Веры не столь давно,
чтобы  потерять возможность видеть  что-либо  помимо  этого  света.  Тромм
привычно перекрестился,  вознеся  краткую  молитву  святому  Дунстану -  и
вместо хотя бы  малой толики небесной благодати ощутил холодное презрение,
исходящее...
     - Осторожно!
     Но Йэн уже открывал двери усыпальницы.

     * * *

     Кровь смывает и позор, и доблесть.
     В смерть, как в жизнь, нагими входим мы.
     И химера, что зовется "совесть",
     И седой укоры старины, -
     Не слышны они за той чертою,
     Что нельзя живому пересечь.
     Что нас ждет - мгновение покоя,
     Или вечность новых страшных сеч?

     Все, что нами пережито прежде,
     Все, что нам готовят впереди, -
     Это нить по имени Надежда,
     Что ведет нас дальше по Пути.
     Кровь смывает радость и невзгоды,
     Память тонет в алой глубине...
     Смерть пришла, приняв у жизни роды,
     Получая павших на войне...

     * * *

     Скелет  восстал из  открытого гроба,  поднимая меч.  Ржавый двуручный
клинок с хрустом переломился.
     Страж гробницы не  отступил и  встретил незваных гостей со  сломанным
мечом в  костлявой деснице.  Видно,  он  был полностью солидарен с  первым
паладином и полководцем Магнуса, Браном О'Доннелом, который часто заявлял:
лучше сломанный клинок, чем вовсе никакого.
     - Это же... - прошептала Марион.
     Похожий меч все они видели в деле, однако оружие мало что доказывало.
Да,  тяжелый двуручник альмейнского образца,  штука редкая - мало кому под
силу такой таскать, - но ведь не меч они искали здесь.
     Куда  важнее был  массивный обруч,  что  венчал череп стража-скелета.
Широкий обруч из  нарочито тусклой,  словно бы покрытой копотью бронзы,  с
вызолоченными львиными  лапами,  которые  приходятся хозяину  на  виски  -
точнее,  туда, где у человека должны быть виски, в голове стража там зияли
два отверстия...
     - Клянусь распятием, Корона Льва!.. - воскликнул Лох-Лей.
     Марион эхом отозвалась:
     - Леорикс!..
     Скелет  остановился.  Опустил  обломок  меча.  Медленно,  поскрипывая
суставами,  шагнул вперед и склонился над Робином -  ростом он превосходил
Малыша Йэна на добрую ладонь, именно таким при жизни был Король-Лев.
     Вожак разбойников убрал меч  в  ножны,  опустился на  правое колено и
покорно наклонил голову.  Этого правителя он  был  готов приветствовать по
всем  правилам этикета,  жив  он  там  или  мертв.  Марион последовала его
примеру,  Йэн  и  Вильхельм ограничились неловкими поклонами.  Тромм также
решил поклониться,  однако все же был готов в любой момент воспользоваться
новообретенным умением.  Живого Леорикса он уважал,  и  весьма,  -  и  как
короля,  и  как доброго собутыльника и соратника,  когда еще не знал,  что
перед ним рикс Лоррейна, - но теперь перед ним был мертвец, беспокойник, а
сходиться с такими ближе необходимого Тромм нисколько не собирался.
     Скол меча уперся в  каменные плиты и  процарапал черту.  Еще одну,  и
еще.  Наконец скелет отступил назад,  к  гробу,  и скрестил лишенные плоти
руки на груди.
     - "COLPA", - прочел монах, - "Рази"?..
     Тромм  перевел взгляд на  Короля-Льва  (теперь-то  он  был  абсолютно
уверен,  перед ними стоял именно владыка Лоррейна).  Тот кивнул с какой-то
мрачной торжественностью.
     - Requiescatis in  pacem,  Rex Lorraines,  -  вздохнул монах и  нанес
удар. - Amen.

     Переход. Коронация

     Верден гудел,  как  пчелиный улей,  только вместо меда  и  воска  тут
копились слухи и предположения.  То есть никто особенно не сомневался, что
на престол сядет принц Ян,  также известный в народе как Святоша.  Нет, не
личные достоинства принца были причиной такой уверенности - Ян поспокойнее
и более рассудителен,  чем его сводный брат Леорикс,  но во всем остальном
Льву несомненно уступал. И уж конечно Святоша будет править не потому, что
больше некому:  даже если сын  Леорикса,  Альбрехт-Львенок,  действительно
погиб,  да упасут от такого все святые, - Ян не единственный в роду Лотара
Хромого,  у  кого есть права на лоррейнский трон.  А ведь есть еще и такие
потомки Лотара Хромого, которые более близкие родичи и покойному Леориксу,
и  его папеньке,  другому Лотару,  а  что их матери и  отцы не произносили
брачных обетов у  алтарей святой церкви -  так  ведь  в  законах Лоррейна,
составленных как  смесь  гэльских  и  франкских  обычаев  с  италийскими и
альмейнскими сводами права,  сей юридический казус прописан далеко не  так
прочно, как в Италии или у византийцев.
     И  все-таки борьбы за  престол не будет.  За место у  престола и  при
дворе - да, конечно, это как водится, но не за сам престол. Ибо в Лоррейне
есть другие претенденты на корону,  однако нету сил, способных соперничать
с теми, которые поддерживают Яна.
     Силы эти не скрывались.
     Не  к  лицу  такое  его  преосвященной  светлости  Хюммелю,  епископу
Верденскому,  святейшему и  бесспорному главе лоррейнской церкви во  всем,
кроме разве что титула,  -  каковой безусловно придет, как только сойдет в
могилу  архиепископ  Лудуна,  девяностолетний Эрвард.  Споспешествовать же
этому Хюммель подчеркнуто не желал: зачем? он не торопится, он и подождать
может,  истинная власть и  так в  его руках,  и князья лоррейнской церкви,
когда придет время, назовут именно его имя, ибо других не знают.
     До  недавнего времени от света скрывалась другая сила,  ее величество
королева-мать  Изельде,  третья  и  последняя  жена  Лотара  Святомордого,
которая настолько прочно держала в  своих руках двор,  что  умудрилась это
заглазное прозвище старого  короля  сделать его  официальным титулом,  еще
пока тело ее  покойного мужа только готовили к  погребению.  До  недавнего
времени -  да,  но не теперь. Ведь маменька всегда будет всячески помогать
любимому и ненаглядному сыночку,  и уж конечно,  убедит своего любовника -
ах,  простите великодушно,  верного и  преданного друга,  -  сделать то же
самое...
     Потому-то они Яна Святошу и поддерживали.  Потому-то он и будет новым
риксом.
     Нет, вопрос престолонаследия был скорее не "кто", а "как". Об этом-то
и  спорили,  на это-то и  делали ставки,  где из рук в  руки могло перейти
скромное состояние.
     Взойти на  престол,  принять звание рикса -  означает,  в  частности,
принять в  свои руки символ власти над  искомым краем.  А  тут имели место
некоторые... загвоздки. Цепочка которых тянулась уже лет так триста...
     Если вкратце, дело было так:
     - Самая  древняя  из  регалий лоррейнских владык,  скипетр Серебряной
Руки,  была  украдена  ловким  арденнским воришкой,  и  когда  прознатчики
незадачливого Хильдебранда-Растяпы (это прозвище в  летописи вошло еще при
его  жизни) взяли  похитителя,  Рука  Ноденса уже  оказалась перепродана в
Альбион,  таинственному древнему племени  Рожденных-под-Звездами,  которых
гэлы  называли эльфами,  служители церкви  -  демонами,  а  прочие  вообще
старались лишний раз не поминать.  Разумеется,  вора прилюдно и устрашающе
казнили, но скипетра это не вернуло.
     - Хильдебранд  заказал  у  италийских  мастеров  новый  скипетр,   из
драгоценного горного хрусталя, однако уже его дочери Катрин вновь довелось
выбирать для Лоррейна символ власти -  из-за небрежности слуги от скипетра
осталась лишь  жалкая  кучка  осколков (виновника,  естественно,  запороли
насмерть, но это уже ничего не могло поправить).
     - Катрин избрала Солнечный венец, и обруч чистого золота с орнаментом
в  виде  солнечных дисков  и  лучей  служил лоррейнским правителям полтора
столетия,  пока  меч  Магнуса  не  разрубил его  вместе  с  черепом  Ивина
Дальнозоркого.  Сверхъестественное  умение  рикса  прозревать  находящееся
вдали не предупредило его:  ты совершишь роковую ошибку,  о король, предав
Магнуса Франкского в  его походе против саксов.  Кампанию Магнус проиграл,
однако обрушился затем на  вероломного соратника силами чуть  ли  не  всех
франков и альмов,  и присоединил к своей Новой Империи почти весь Лоррейн,
за вычетом горной Аосты. Впрочем, несколько лет спустя император франков и
ее включил в  состав вассального королевства,  наследником которого сделал
малолетнего Лотара, сына Ивина.
     - Новая Империя мирно распалась после смерти Магнуса,  не  сразу,  но
довольно быстро. Лотар Хромой положил символом Возрожденного Лоррейна царя
зверей,  льва,  и  вручил мастерам самолично сделанные наброски для нового
герба,  знамени и  короны.  От  Лотара Хромого трон перешел к  старшей его
дочери,  Элен, а от той - к единственному ее сыну, Лотару, отцу Леорикса и
Яна (а также полудюжины незаконных детей обоего пола). И вот теперь Корона
Льва, разделив судьбу прошлых регалий лоррейнских монархов, похоже, канула
в небытие вместе с Леориксом...
     Леорикс на месте Яна,  не мудрствуя лукаво, положил бы новым символом
власти в  Лоррейне меч или рыцарскую пику.  Королю-воину иного в голову не
пришло бы.  Но Ян,  которого с детства готовили в служители церкви, и лишь
случай решил иначе... что-то придумает он?
     Вот об этом и спорили.

     В Вердене любили спорить.
     В Вердене прекрасно понимали, как же им повезло, что трон перейдет из
рук в руки без гражданской войны и смуты,  какие раз за разом сотрясают ту
же Италию,  и  гэльские края,  и саксонские княжества.  Оттого-то и делали
ставки по пустячному в общем поводу,  и знали,  что даже проиграв - сильно
печалиться не будут.  Золото и серебро -  это всего лишь золото и серебро,
их можно растратить, скопить и растратить снова.
     Война потребует иной платы, и хотя для любого воина, солдата и рыцаря
плата эта привычная и не самая высокая в мире - но раз уж есть возможность
не  платить и  получить то  же самое мирным путем,  глупо спорить с  таким
подарком судьбы.  Пусть на трон садится тот, кто может сесть. Если править
он будет дурно,  если Лоррейну покажется,  что новый рикс недостоин своего
титула -  вот тогда и грянет война, чтобы снять с него этот титул вместе с
головой, а пока... пока пусть все будет так, как будет.
     Нестройно прогудели трубы.  Ворота  дворца  отворились,  приглашенные
почтить своим присутствием коронацию устремились внутрь. Устремились и те,
кого  не  пригласили,   однако  алебарды  гвардейцев  быстро  восстановили
порядок.  Охотников переть грудью на  острия в  толпе не  оказалось,  чему
гвардейцы только порадовались.  Кому оно нужно,  побоище в день восшествия
на престол нового владыки?..

     * * *

     Изельде почти никогда не  была настоящей королевой.  Лотар женился на
семнадцатилетней дочери аахенского тана после того,  как  его вторая жена,
Берта,  умерла родами (девочка,  Карен,  выжила,  но  пару  лет  спустя не
перенесла лихорадки).  Вначале Изельде полагала, что сумеет обуздать этого
лоррейнского кабана или хотя бы найти с ним общий язык,  но вскоре поняла,
что от кабана Лотар унаследовал не только некоторые черты внешности,  но и
упрямство.  Изельде была  необходима ему  как  красивая кукла и  наглядное
свидетельство  того,  что  пятидесятидвухлетний  монарх  еще  кое  на  что
способен (как будто другие наглядные свидетельства не бегали чуть ли не по
каждому городу Лоррейна!)  -  ничего иного Лотар от  нее  не  требовал,  и
ничего иного не позволял.
     Вскоре  родился Ян,  Лотар  немного угомонился и  предоставил Изельде
самой себе.  Пять лет спустя он благополучно сошел в могилу. Трон после не
очень долгих споров занял Леорикс,  четвертый из  сыновей Лотара от первой
жены, Денны. В линии претендентов Леорикс шел вторым (двое старших братьев
и сестра умерли еще до того),  однако убедил непосредственного наследника,
Эрвина,  отказаться от родового права в его пользу.  Потому что иначе, без
обиняков дал  понять Леорикс,  получишь вызов на  поединок до  смерти -  а
молодой Лев  уже  тогда  владел любым  оружием лучше  многих ветеранов.  У
которых, собственно, и учился.
     Эрвин,  не  желая  умирать раньше  назначенного ему  срока,  отошел в
сторону,  Леорикса короновали столь подходящей ему  Короной Льва.  Изельде
окончательно ушла в  тень -  Леорикс ничего против нее не имел,  просто ни
королева-мачеха, ни маленький Ян ему были не нужны.
     Зачем Льву понадобился трон,  Изельде никогда не понимала.  Ощущением
самой власти он не наслаждался,  бремя государственных забот тянул честно,
но без горячего азарта, какой бывает, когда разбираешься со сложным делом,
которое никто  до  тебя  разрешить не  мог;  ну  а  восседать в  неудобном
золоченом кресле единственно ради того,  чтобы прозываться Dux  Bellorum -
кроме войн,  Леорикс практически ничем не  интересовался,  -  какой в  том
смысл?  Эрвин,  стань он  риксом,  сам назначил бы  младшего брата на пост
главнокомандующего,  вручив серебряный шлем и  щит -  они и  шли Льву куда
больше королевских регалий...
     Но  как бы  то  ни  было,  а  за двенадцать лет правления Короля-Льва
Изельде успела так поднатореть в дворцовых интригах, что решилась устроить
переворот и  взять власть в свои руки -  от имени Яна,  который номинально
займет  трон.  Сперва  она  потихоньку устранила прочих законных отпрысков
Лотара,  что  было,  в  общем-то,  безопасно,  если  действовать с  умом и
тонкостью -  а это Изельде умела. Потом попробовала нанести решающий удар,
освободив престол Лоррейна.  Это было чуть больше пяти лет назад,  Изельде
рассчитывала стать регентом от  имени несовершеннолетнего Яна;  но заговор
сорвался,  Король-Лев  вопреки всем  стараниям благополучно возвратился из
Эрушалайма -  и полетели головы.  К счастью для Изельде, голова прецептора
храмовников Тарнхальда,  Альбрехта де  Меельсхазена,  слетела  без  долгих
разбирательств, уж слишком глубоко он влез и слишком явно подставился, - а
из всех заговорщиков один только глава храмовников знал о роли Изельде как
вдохновляющей силы заговора...
     В  теперешнем исчезновении Леорикса прямой ее  вины не  было,  однако
упустить такой случай Изельде никак не  могла.  Семнадцатилетний Ян  сразу
занял бы трон,  а что без слова своей дорогой любимой мамочки он и пальцем
не пошевелит -  кто об этом знает,  кроме нее самой и Хюммеля,  который ей
обязан епископской митрой,  жизнью и  кое-чем  еще?  Ни  одна живая душа в
королевстве не  видела в  Изельде личности.  О,  она могла бы показать им,
НАСКОЛЬКО они ошибаются, вполне могла... да только значительно лучше будет
- молча заниматься своим делом.  Триумф без  зрителей мало чего стоит,  но
раскрытая не вовремя тайна стоит еще меньше.
     А тайна была из числа тех,  что убивает. Верно, прямой вины Изельде в
том, что случилось с Леориксом, не было.
     Однако посмей кто-либо из умеющих чуять запах лжи спросить королеву о
том,  имеет ли она отношение к происшедшему,  -  по Вердену прокатилась бы
настоящая волна паники. А то и волна крови.

     * * *

     - Зачем явилась? - хмуро вопросил через решетку старший надзиратель.
     - Читать  умеешь?  -  Марион  извлекла из  широкого рукава пергамент.
Оттиск  перстня-печатки  Хюммеля страж  сразу  узнал,  и  дверь  открылась
мгновенно.
     Как  ни  странно,  надзиратель оказался  немного  грамотен,  и  после
десятиминутной борьбы  с  текстом  одержал  славную победу.  Удовольствия,
правда, эта победа ему не доставила.
     - Освободить этих головорезов Хорта и Виклифа? Но зачем?
     - Ты  меня спрашиваешь?  Епископ мне не говорил.  -  Марион не лгала,
Хюммель ее  в  глаза не видел -  все дела велись через Робина.  -  Ты как,
будешь выполнять приказ его светлости, или...
     Что последует за "или", тюремщик хорошо знал. Очень хорошо. Даже если
сам никогда с этими последствиями не встречался.
     - Щас приведу, - буркнул он и скрылся в темноте верденских застенков,
куда девушка и  не собиралась следовать за ним.  У нее была дополнительная
задача,  которую выполнить надлежало как  раз таки без свидетелей.  Нельзя
ведь  при  них  снимать слепок с  замочной скважины...  Да,  сейчас Марион
пришла сюда с письменным приказом об освобождении,  но в другой раз такого
приказа может и не последовать. А вытащить кого-то из верденских застенков
- это потруднее, чем в них попасть...
     Не  прошло и  получаса,  как  появились Виклиф-Нюхач  и  Хорт-Вепрь -
закованных в кандалы, их подталкивали в спину два надзирателями. Грязные и
ободранные,  они все же были живы. Уже хорошо: Тромм опасался, что Хюммель
давно успел отправить обоих на виселицу и  попросту подставляет того,  кто
заявится с приказом об освобождении.  Что ж,  монах ошибался не раз, ну да
эта ошибка его не огорчит.
     - Идем, - приказала она бывшим узникам.
     Еще не вполне осознав, что свободны, те пошли за ней.
     Разбойники,  два  месяца сидевшие в  темных подземельях,  от  света и
воздуха ослепли и  опьянели,  слышать -  слышали,  и даже понимали,  а вот
признать Марион пока не  могли.  Чему она  была только рада.  Хотя на  нее
розыск никогда не объявляли,  в отличие от Робина,  Ротта,  Йэна, Тромма и
даже Алана, - лишний раз светиться не стоило. Совсем не стоило.
     Не  потому,  что  без  нее  некому будет разведывать потайные ходы  в
цитадели и  сокровищницы различных замков,  входя  через  главные ворота в
числе обычных гостей.  Марион нравилось ходить по  краю пропасти,  которую
никто, кроме нее, не видит, - однако еще больше ей нравилось просто жить.

     * * *

     Поохали-поахали, радостно поздравили друг друга и самих себя, взаимно
похлопали всех по  всем частям тела (от чего Марион уклонилась,  ибо такое
позволяла лишь Робину и,  порой, Алану). Затем Робин приказал двигать куда
подальше от  Вердена.  Лучше бы к  Тристраму,  где осталась вся шайка,  но
главное - убраться от места коронации.
     - Зачем?  Думаешь,  первым указом Яна  будет "немедля изловить Робина
Доброго"?  -  Йэн  презрительно сплюнул,  сбив неосторожно поднявшийся над
травой подорожник.  -  Ну, благодарен по гроб жизни он нам, ясное дело, не
будет, даже Леорикс бы не стал...
     - Я не знаю,  зачем,  -  оборвал Робин.  -  Знаю только,  что надо. И
поживее, слышите?
     Этого Йэну хватило.  Особенно суеверным он  не  был,  но  о  полезном
умении Робина предчувствовать опасность знал по  опыту.  Как и  остальные.
Потому,  храня настороженное молчание, компания двинулась на восток, вдоль
тракта,  ведущего в  Альмейн -  как  раз  неподалеку от  него располагался
Тристрам. В трех днях пути, около развилки, что уводила к Страсбургу.
     Естественно,  пилить три  дня без передышки разбойники не  желали,  и
остановились в  знакомой придорожной гостинице,  хозяйка  которой,  Велма,
кое-чем  была  обязана "вольной компании" Робина,  а  точнее,  Ротта,  это
случилось еще  в  его  бытность  вожаком.  Вильхельм сразу  же  поднялся с
хозяйкой наверх,  в ее комнату, отрабатывать приют для всей оравы; прочие,
весело перемигиваясь, уплели сытный ужин и уже было собирались отправиться
на боковую, как вдруг...
     - Слышали?  -  Марион спрыгнула с колен Робина и скользнула к окну. -
Точно, скачут! Галопом летят прямо... Гвардия, клянусь святой Диланой!
     - Выметаемся, - кивнул Робин в сторону черного хода. - Не знаю уж, по
наши души али нет, но рисковать...
     - Я пока останусь,  -  упрямо сказала девушка.  -  Предупрежу Хельми.
Возьми мой лук,  Робин. Прикинусь местной... заодно разузнаю, в чем штука.
Меня ж никто не знает, ничего страшного.
     Спорить было явно не  время,  тем  более,  что Марион уже взлетела по
лестнице и  стучалась к хозяйке.  Едва последний из разбойников прикрыл за
собой заднюю калитку,  как в зал, едва не сорвав с петель прочную переднюю
дверь,  ввалился капрал. Весь взмыленный, как и его лошадь. Пятерка солдат
моментально оцепила зал, перекрыв черный ход и окна, прощупывая колючими и
настороженными взорами  всех,  кого  угораздило сегодня  оказаться  здесь.
Капрал,  с  одного  взгляда выделив Марион  в  закапанном жиром  переднике
служанки (девушка порадовалась, что успела прихватить с вешалки эту тряпку
для маскировки), хрипло спросил:
     - Здесь были Робин и его шайка?
     Марион сделала круглые глаза.
     - Нет, господин капитан, с полгода уж никого из них тут не видели. От
сестры недавно слышала - она в Аосте скобяную лавку держит, бывали, может,
Элен,  третий дом у северных ворот?  - что Алан-Менестрель вовсе подался в
Италию...
     Гвардеец с досадой сплюнул.
     - Проклятье святого Ги на голову этих тупорылых!..  Слушай,  девка, а
ты мне не заливаешь?
     - Да  как  посмела бы  я,  господин?..  -  Марион присела в  глубоком
реверансе; полезно, что на ней вместо "охотничьего костюма" сейчас обычное
платье,  с  вырезом и  стянутым с  боков лифом,  так что мужикам есть куда
поглазеть и  отвлечься от  совершенно лишних и  посторонних мыслей.  -  Не
встречала я их тут. Конечно, только ежели впотьмах мимо прошли, тогда...
     - А где Велма?  -  Ничего удивительного,  ее все знали,  кто хоть раз
проходил мимо постоялого двора.
     - Так недужна она,  капитан, с полудня пластом лежит... Но коли надо,
пособлю ей спуститься, она то же самое скажет.
     Капрал махнул рукой.
     - Пес с  ним.  Все одно этого дьявола ночью не догнать...  Спутался с
Малым Народцем, его только святой Эбен теперь взял бы...
     - А  что  такого  случилось-то?   -  Марион  надеялась,  что  тон  ее
достаточно  похож  на  интонацию  деревенской кумушки-сплетницы,  которая,
чтобы свежие новости вызнать,  со смертного одра поднимется. - Неужто этот
охальник ажно во дворец-то пробрался?
     Гвардеец с  секунду раздумывал,  стоит  рассказывать или  нет,  потом
решил,  что  слухи  все  равно  к  утру  доберутся сюда,  потом  припомнил
строжайший приказ "молчать как рыба об  лед",  потом посмотрел на поспешно
поднесенную Марион большую кружку с добрым темным элем...
     - Святоша-Ян мертв, - проговорил он, утирая усы. - Прямо на коронации
умер.  Хюммель только корону на  него надел,  а  Ян  зенки-то закатил и...
Поговаривали, яд, сперва стали грешить на Хюммеля. После уж сообразили: на
короне  проклятье лежало.  Епископ чуть  не  рыдает,  признался -  это  он
пообещал Доброму Робину награду,  коли тот разыщет,  куда покойный Леорикс
задевал корону...  Вот  и  разыскал,  скотина паршивая,  -  самому ничего,
Хюммеля, видать, сан защитил, а Ян... Э, да что Ян! Теперь же, считай, все
королевство проклято!
     Марион  не  понадобилось делать  испуганный  вид.  Она  действительно
перепугалась.  ТАКОГО переплета с ними точно еще не случалось...  это тебе
не замок Гисборн грабить, пробравшись потайным ходом...
     За такой "подвиг" с них живьем спустят шкуры,  если только поймают, а
ловить будут. Усердно. И укрыться негде, слишком многие - и сами они в том
числе - верят, что корона есть сакральный знак связи правителя с небесами.
И  понять,  что собой символизирует проклятая корона,  -  тут много ума не
нужно...

     Ступень вторая. Пламя

     Спрыгнув с  седла,  рыцарь всадил в землю меч,  преклонил колени пред
импровизированным крестом и  повторил свой обет,  как делал уже не  раз за
последние месяцы.  Слова шли от  чистого сердца,  он  ничего не  скрывал и
ничего более не просил, потому что ничего иного не желал.
     Небеса, как всегда, молчали.
     Рыцарь оставался в позе смирения до самого заката,  пока была надежда
на ответ, но не получил его и на этот раз.
     Затем он расседлал коня, пустил его пастись, а сам снял шлем, повесил
его на рукоять меча и запалил костер.  В рыжеватом свете пламени открылось
лицо довольно молодого человека,  однако золотисто-русые волосы на  висках
были  тронуты  сединой,  а  лоб  прорезала глубокая складка;  следы  горя,
которому бессильны были противостоять вся его доблесть,  честь и отвага...
Лат он,  как и большинство странствующих рыцарей,  не носил, ограничиваясь
прочной курткой из воловьей кожи с нашитыми поверх железными пластинками и
кольцами,  причем железо это  отнюдь не  было надраено до  блеска.  Только
шпоры  на  каблуках и  бляхи широкого рыцарского пояса отсвечивали бледным
золотом в пляшущих бликах костра.
     Поужинав  краюхой  хлеба,   остатками  пойманного  вчера   кролика  и
луковицей,  он допил вино из фляги и наполнил ее водой из ручейка.  Завтра
появится какой-нибудь городок,  там можно будет разжиться снедью... а нет,
тоже не беда,  умереть с голоду в лоррейнских лесах мог кто угодно,  но не
он.  "Кому суждено болтаться на виселице,  тот не утонет",  порой говорили
бывалые люди.  Лично о себе рыцарь твердо знал, что погибнет в бою. Причем
не от секиры,  копья, стрелы или палицы, - его поразят мечом. Но не таким,
как  его  собственный;  рыцарь давно уже  видел этот клинок во  снах,  так
отчетливо, словно наяву: не прямой двуострый меч, какой знала и ценила вся
Европа,  не тяжелый тесак-фальчион, какими порой любили рубиться италийцы,
не  хищная  фальката иберов  в  виде  широкого серпа,  даже  не  изогнутая
полумесяцем сабля  полудиких кочевников Загорья  или  клюв-ятаган  жителей
дальних азиатских степей.  Он видел -  двуручная,  в  черно-желтую полоску
рукоять  с  ехидным  оскалом золотой драконьей морды;  золоченые иероглифы
узкой  лентой  струились по  лакированной черноте деревянных ножен;  слабо
искривленное, отдаленно похожее на косу лезвие вороненой стали; взмах, что
опережает и  взор,  и мысль -  и тело,  его тело,  рассеченное от плеча до
бедра,  пыльным мешком оседает наземь еще  до  того,  как  выступит первая
капля крови...
     Сон  рассеялся сам  собою.  Не  открывая глаз,  он  повернулся набок,
словно случайно кладя ладонь на рукоять кинжала.  Тишина. Осторожно встал,
готовый броситься либо наземь,  либо в сторону подкрадывающегося из засады
врага.  Но  вокруг не  было  никого,  да  и  Борн де  Трир,  верный боевой
соратник,  мирно  дремал,  опустив голову.  Однако  рыцарь привык доверять
ощущениям,  пускай и  столь неясным,  потому нацепил шлем  и  обнажил меч,
оставив ножны все  так же  воткнутыми в  землю.  Сцепил ладони на  эфесе и
направил острие к темному небу, подернутому седой пленкой облаков.
     Даже сквозь кожу перчаток он ощутил жар,  исходящий от навершья меча,
где хранился единственный его талисман,  не считая нательного крестика.  В
могущество  святых  мощей,  щепок  креста  Господня  или  камней  из  стен
Соломонова храма  рыцарь  не  очень-то  верил,  повидав немало шарлатанов,
которые уверяли,  что лишь их реликвии -  истинно подлинные,  а все прочие
торговцы таковыми -  жулики и  обманщики...  Но  то,  что скрывал тайник в
рукояти его меча, было по-настоящему святым. Святым для него и ни для кого
больше.
     Рукоять стала  такой  горячей,  как  если  бы  рыцарь держал за  бока
котелок с кипящей водой.  Стиснув зубы, он стоял, не опуская клинка. Так с
ним уже бывало;  нечасто,  но бывало.  Только стойкость, только вера могли
помочь сейчас. Рыцарь помнил, что произошло в первый раз, когда он едва не
сдался потоку боли, и был готов на все, чтобы это не случилось вторично.
     Пришедшее из  горячего марева  видение  скорее  удивило  его,  нежели
заставило встревожиться. Потому что у видения на сей раз было лицо, и лицо
вполне узнаваемое.
     - Прости меня,  Ровин,  -  прошептал рыцарь.  -  Снова я  предаю твою
память... и теперь, увы, на верный путь мне не вернуться.
     "Cum di benedicto, Wilfrid", - послышался тихий женский голос.
     Он не знал,  было ли все это на самом деле,  или просто пригрезилось,
потому что он хотел, очень хотел услышать что-нибудь именно в этом роде? И
именно от той, прядь чьих волос хранил как талисман?..
     Вильфрид осторожно сдвинул защелку и  еще осторожнее открыл коробочку
тайника.  В  раскрытую ладонь  вместо  золотистого локона  потекла струйка
пепла.

     * * *

     Когда переполох прекратился и  люди смогли осознать,  что  остались в
живых (по крайней мере,  пока),  Хаген,  старшина обоза, взял вожжи в свои
руки.  Со  свойственным многим северянам презрением к  чинам и  титулам он
приказал всем пассажирам (сиречь тем,  кто прибился к обозу ради не всегда
правдивого  ощущения  безопасности путешествия в  большой  компании)  живо
выметаться из повозок и освободить место для раненых.  Одна из пассажирок,
впрочем,  была удостоена более вежливого обращения,  однако не потому, что
седоусый Хаген признал ее.  Дело было скорее в  тех  обстоятельствах,  при
которых он ее увидел в прошлый раз.
     Человек,  которого за  шиворот вытянули с  того света,  навряд ли  не
запомнит того,  кто  сделал такое.  Если  не  вовсе лишен признательности.
Хагена мало волновали разные там тонкие материи,  но  собственную шкуру он
ценил весьма - другой-то не имелось. Неудивительно, что ради этой лекарки,
Рейвик (или как там ее) старый сакс был на многое готов. И уж обращаться с
молодой женщиной как с  собственной любимой дочкой -  что,  в  самом деле,
могло быть проще?..
     Сама Рейвик его,  очевидно, не узнала, да и не до того ей было. Хаген
не обиделся - у них обоих сейчас дел хватало.

     Альмы звали ее - Ребекка, и так же или очень похоже звучало ее имя на
родственных диалектах франков и саксов.  Но ее собственные предки говорили
иначе. Ривке.
     Имена она помнила.
     Лица - нет, не всегда, по крайней мере почти не держала в памяти всех
тех,  кого спасло ее  целительное искусство.  Такого она не могла при всем
желании. Слишком уж много их было, этих лиц.
     Запоминались те,  кого спасти не удалось.  И  не то чтобы Ривке этого
так уж хотелось, но на своих ошибках надо учиться. Не все оплошности можно
исправить,  зато их  можно не  повторить.  Если запомнить,  чего именно не
следует повторять.
     Когда Ривке говорили,  что  кому-то  помочь уже нельзя,  целительница
только  досадливо отмахивалась и  бралась за  работу.  И  иногда поднимала
человека со  смертного ложа -  разумеется,  не за минуту и  даже не за два
часа,  как  потом говорили спасенные,  но  поднимала.  Кое-кто  называл ее
ведьмой -  произнося это слово очень тихим и неразборчивым шепотом,  чтобы
слух не дошел до одного их этих самых спасенных. Потому как случись такое,
любителю поиграть с огнем за чужой счет немедля свернули бы шею.

     "Поиграть с  огнем" в  данном случае было  вовсе не  иносказанием.  К
надменным  обладателям  чародейских  и  сходных  способностей отношение  у
простого люда  было  всегда сродни боязливой осторожности и  бессловесному
почтению,  причем последнее чаще порождалось именно первым.  Иные из  этих
обладателей,  случалось,  заходили  в  своем  высокомерии слишком  далеко,
буквально ТРЕБУЯ поклонения,  присваивая себе титул Властелина, к каковому
титулу  обыкновенно добавлялась пара-тройка эпитетов,  как  то  "Грозный",
"Ужасный", "Безжалостный", или попросту "Великий". На любого такого всегда
находилась управа, обыкновенно - в лице выходца из доведенного до отчаяния
простого люда,  который пробирался всеми правдами и  неправдами пред темны
очи  Властелина и  высказывал ему все,  что о  нем думают окружающие.  Сия
неприглядная правда  должна была  повергнуть Властелина в  прах;  если  же
этого не происходило,  герой делал вывод, что Властелин носит свой высокий
титул совершенно незаслуженно,  после чего пускал в  дело верный свой меч,
топор или что у  него там при себе имелось.  Понятное дело,  герои нередко
умирали,  не доводя дело до конца, но в конце концов очередному "спасителю
человечества от  сил зла" удавалось нанести завершающий удар.  Рассказы об
этой последней битве мгновенно облетали всю округу, обрастая дюжинами всех
мыслимых и  немыслимых подробностей,  и  в  конце концов,  попадая в  руки
мастера слов, становились подлинными мифами...
     Да,  так  было всегда.  Эти правила игры принимались и  чародеями,  и
простыми смертными.  Но  чуть более ста  лет  назад,  когда святая церковь
наконец покончила с внутренними неурядицами и стала единой,  в игру Власти
и Властелина вступила новая сила. Вступила с барабанным грохотом, мычанием
медных  труб  и  заунывным стоном  прочих музыкальных инструментов.  Новая
сила,  которая звала себя -  святая церковь.  Желающая ли власти для себя,
как  полагали многие,  отрицающая ли  всякую земную власть,  помимо власти
царя небесного и  его вассалов,  как заверяли сами Несущие Слово Божие,  -
важно не это.
     Важно  то,  что  бороться  с  властью  и  Властелинами церковь  сочла
необходимым,  используя при этом методы более чем странные.  В самом деле,
ну разве правильно это - рубить крепкую яблоню только потому, что часть ее
плодов,  упав на землю,  начала гнить? А именно такую политику неуклонно и
последовательно проводили  в  жизнь  избранные  служители  святой  церкви,
окрестившие свое детище "Malleus Maleficorum".
     Первоначально для  объединения  убежденных  борцов  с  Властелинами в
частности  и   злокозненными  чародеями  вообще   предполагалось  название
"Inquisitio Sanctum", однако альмейнские иерархи убедили своих италийских,
испанских и византийских собратьев,  что имя -  особенно имя столь важного
ордена -  должно звучать уже само по себе; "Святое Расследование" - ну что
в этом особенного, кто пойдет сражаться с силами тьмы с подобным кличем на
устах?  а вот "Молот Злодеев" одним только своим названием привлечет сотни
жаждущих  сразиться с  этими  злодеями под  знамена  матери-церкви.  Ну  а
свидетельствами своей успешной работы "Молот" считал трупы тех, кто погряз
в  инфернальном зле чародейства,  и степень успеха в основном определялась
как  раз количеством этих трупов.  Посему малейший слух о  том,  что некая
персона  занимается  колдовством,   волшебством,   ведовством,   ворожбой,
гаданием на чайных листьях, руноплетением, астромантией или тому подобными
штучками-дрючками   обыкновенно  завершался  маленьким  мирным   сожжением
еретика-малефика,  либо  громким повешеньем малефика,  который раскаялся в
грехах своих и публично отрекся от всех сатанинских покровителей.  Иногда,
делая  уступку  местным  обычаям,  вместо  сожжения применяли иной  способ
казни:  выправляли жилы на колесе,  сажали на кол,  варили в масле, живьем
раздирали между молодыми деревьями,  и тому подобное.  Ибо для закоренелых
еретиков ни одна казнь не может зваться слишком жестокой, считали мудрые и
милосердные основатели Malleus Maleficorum...

     Нет,  обо  всем этом Ривке как  раз  не  думала.  Хотя некогда крупно
пострадала от  рьяных Ловчих "Молота",  не случись одного хорошего друга -
спалили бы ее на медленном огне без всякого снисхождения.  Однако даже это
испытание не  заставило ее  скрывать свой дар.  Ривке по-прежнему исцеляла
всех, кто нуждался в ее помощи, прекрасно зная, что во всякий час...
     Но добрые дела сослужили Ривке не менее добрую службу: ни один слух о
сверхъестественном умении целительницы попросту не  достиг ушей  охотников
за колдунами.  А если и достиг - помнящие добро люди быстро пообрывали эти
уши.
     Возможно, вместе с головами.
     Для гарантии.

     * * *

     Кошель рыцаря содержал больше меди, чем серебра, да и медных-то монет
в  нем было меньше полудюжины.  И все же Вильфрид остановился на постоялом
дворе,  беспрекословно выложил грабительскую плату за прокорм коня и  уход
за ним (хозяин с большим подозрением относился и к саксам,  и к рыцарям, а
уж  сакс  при  рыцарском поясе и  шпорах подозрения заслуживал вдвойне) и,
попивая эль, прислушался к разговорам.
     Слухи о  смерти Леорикса лишь  заставили Вильфрида хмыкнуть.  Сколько
уже раз Короля-Льва зачисляли в  мертвецы!  Только за те годы,  когда юный
Вильфрид был его оруженосцем, такое случалось раз пятнадцать. Слухи о том,
что Святоша Ян,  сводный брат Леорикса,  помышляет о  коронации,  также не
были чем-то новым,  Яна прочили на трон Лоррейна еще пять лет назад, когда
Король-Лев "слегка задержался",  год не возвращаясь из дальних странствий.
Да  и  кого  на  престол сажать,  если не  последнего единокровного брата!
Конечно,  Лотар Святомордый оставил еще с  полдюжины бастардов,  но хотя и
знать,  и  жены  простили старому  королю  подобное пренебрежение законами
священного брака (с кем,  в  конце-то концов,  не случается!),  права этих
детей в отношении наследования всерьез не рассматривались. Скорее уж трон,
случись что с Яном,  займет кто-нибудь из прямых потомков Лотара Хромого -
в одном только Лоррейне их было не меньше десятка,  а уж если по окрестным
княжествам пошарить...
     Король-Лев был не  слишком умелым правителем,  ему бы во главе войска
идти  на  штурм вражеской твердыни,  либо с  горсткой соратников оборонять
собственную крепость,  -  о  большем Леорикс и  не  мечтал.  Ну  разве что
настоящая баталия,  когда  с  каждой  стороны  бранного  поля  развеваются
плюмажи и  знамена не менее пятидесяти тысяч лучших воителей любой державы
(неважно,  христианской или не очень),  - ради такого Король-Лев, пожалуй,
отдал бы свой титул, да вот только никто не предлагал.
     Однако  зловредной судьбе  не  было  угодно  даровать  Леориксу столь
сладостного удела.  То есть в битвах-то он не раз бывал, провел славную (и
безуспешную) кампанию в  Загорье;  даже  принял участие в,  мягко  говоря,
сомнительном походе византийцев и  италийцев к  Гробу Господнему.  Таковой
предполагалось вместе со всем стольным градом Эрушалаймом передать в более
достойные,  сиречь  христианские руки,  да  только Нефилим,  хозяева Земли
Обетованной,  придерживались другого  мнения  -  и  христианское  воинство
столкнулось  не  с  горсткой  высокоученых знатоков  книжной  премудрости,
которые и копье-то за нужный конец держать не умеют, а с армией дамасского
эмира,  присланной для захвата той же самой земли... И пока христианские и
мусульманские воители резали друг друга на куски,  Нефилим спокойно стояли
в  стороне,  как делали всегда.  А потом от имени командиров обоих воинств
отправили послания в Византий и Багдад, мол, дело сделано и справедливость
восстановлена.  А  как-то так само собой получилось,  что все,  кто жаждал
славы и  сражений,  уже друг друга зарезали и со славою упокоились в Земле
Обетованной,  а  те,  кто  предпочитал более  материальную добычу  в  виде
золота, земель и титулов, в неразберихе приказов и волокиты растратили все
потребные для такого силы.  Так восстановилась справедливость, а подложные
послания,  донесения и отчеты обернулись чистой правдой...  В общем,  хотя
битв и  сражений Королю-Льву выпало немало,  но все это было далеко не то,
чего он желал на самом деле...
     Обеспокоил Вильфрида  третий  слух,  который  хоть  и  был  связан  с
первыми, но рассказывал его другой человек.
     - Слышали, небось, об отряде Доброго Робина? Ну так парочку его ребят
взяли с месяц назад,  и объявили, что их повесят, ежели Робин не явится ко
дворцу лично и  не  поднесет епископу Хюммелю Корону Льва,  чтобы тот  мог
нацепить ее на Яна!
     Робина Лох-Лей в  свое время Вильфрид встречал,  и повидал в деле его
"веселую компанию".  Вообще говоря, тогда же их встретил и Леорикс, причем
сошедшийся с разбойниками довольно близко -  он даже возглавлял их в одной
стычке.  Когда  они  сражались против другого,  более опасного разбойника,
который хоть и  носил баронское звание,  но  от  законов рыцарской чести и
родовых обычаев отошел много дальше рыцарей большой дороги...
     И  все-таки  даже "добрые" разбойники остаются разбойниками,  которые
прежде  всего  соблюдают свои  законы лесного братства,  а  уж  потом  все
остальные,  если те  не слишком им мешают.  Выкупить жизнь и  свободу двух
своих людей ценой Короны Льва - на такое Добрый Робин может и пойти...
     Он  уехал так скоро,  как только смог.  Где искать Робина,  Вильфрид,
естественно,  не  ведал.  Где сейчас обретается Леорикс,  он тоже не знал,
однако на этот вопрос ответ можно было найти.
     Когда рядом не  было никого,  рыцарь вытащил из-за  голенища стилет в
ножнах, закрыл глаза, обнажил клинок - и положил его на ладонь. Щекотка...
дрожь... Острие указывало на юго-восток и подрагивало даже тогда, когда он
перехватил стилет за рукоять. Из рук не рвалось, но дрожало ощутимо.
     Леорикс был  близко.  Оружие подосланного убийцы-ассассина,  которого
Вильфрид в свое время разрубил на кусочки,  спасая господина,  чувствовало
жертву.  Жертву,  которую было призвано уничтожить. Неважно, что и хозяина
стилета,  и кузнеца,  который его сделал,  и даже заказчика этого убийства
много лет  не  было среди живых.  Убить оружие сложнее,  чем человека -  а
главное,  к чему его убивать,  когда без участия человека самый острый меч
не опаснее метлы?
     "Что ж,  клинок зла  хоть раз  послужит делу добра,"  -  чуть заметно
усмехнулся рыцарь.  Видит небо,  у  него  оставалось так  мало поводов для
веселья -  и  было  бы  просто грешно отказывать себе в  этом удовольствии
сейчас.

     * * *

     Городок Тристрам,  коли верить легенде,  был основан одним из рыцарей
Круглого Стола. Тех самых.
     Обоз прошел мимо,  не останавливаясь,  разве что воды набрали. Ривке,
однако, покинула телегу. Здесь она должна была задержаться.
     Городок казался покинутым.  Тут  не  так  уж  давно жило более тысячи
человек,  теперь же  -  едва  дюжина,  судя по  тому,  сколько домов имели
нежилой вид.  И еще чувствовалось НЕЧТО... Ривке затруднялась сказать, что
именно,  но  знала точно:  дольше необходимого задерживаться она  здесь не
станет.  Даже на минуту. Закончит дело - и уйдет, хоть бы и в одиночестве.
На дороге ее ждет в  худшем случае встреча с рыцарями этой большой дороги,
сиречь грабителями,  так ведь грабители -  люди,  простые и понятные,  кто
хуже,  кто лучше;  управиться с  ними можно,  если знать как,  а  Ривке не
первый день жила на свете.  Тристрам же выглядел вскрытой могилой, готовой
в  любой  миг  сомкнуться над  головой неосторожного путника,  любопытство
которого превзошло осторожность...
     "Сюда, - пришел ободряющий Зов. - Не бойся. Днем здесь тихо."
     Перебравшись через неширокий и  до крайности мелкий рукав речки,  что
носила имя Мозель,  Ривке оказалась перед старой хижиной.  Вернее, за ней,
потому что вход находился с противоположной стороны. Еще несколько шагов -
и она нашла то, ради чего пришла сюда. Точнее, ту.
     - Как тебя зовут,  дитя?  -  Женщина не выглядела такой уж старой;  с
некоторой натяжкой,  Ривке могла бы  дать ей  лет сорок,  причем сорок лет
сытой и  спокойной жизни,  без скорбей и  излишних забот.  А  то некоторым
достается настолько суровый удел,  что они в  пятнадцать на  все пятьдесят
смотрятся...  Тон,  однако, у женщины был таким, словно двадцатипятилетняя
Ривке была моложе нее самое меньшее впятеро.
     - Ребекка,  госпожа Адрея.  -  Поскольку вопрос был  задан  на  языке
Альмейна, Ривке назвалась именно так.
     Адрея вдруг хихикнула.
     - Ривке,  ну зачем же искажать свое имя в угоду чужому наречию, - это
уже было сказано на довольно чистом арамейском. - Неужто ты думаешь, что я
не узнаю истинную кровь?
     - Не уверена, что понимаю.
     - Значит, Мириам умолчала обо мне. Чрезмерная предосторожность...
     У Ривке чуть расширились глаза.
     - Но...  как?!  Пятнадцать лет назад Мириам была уже совсем старухой,
не могла же ты быть той самой...
     - Могла и  была.  Это  я  обучала ее,  как  она обучала тебя.  Хочешь
понять, почему я так выгляжу - зайди внутрь.
     Ривке не без опаски переступила порог.  Навстречу из полумрака хижины
шагнула темная фигура, окруженная огненным ореолом. Ривке отпрянула назад,
то же самое сделала и фигура.
     Сообразив,  в  чем  тут штука,  девушка негромко рассмеялась и  снова
двинулась вперед -  медленно,  чтобы  успеть рассмотреть свое  отражение в
подробностях. Однако подробностей не было - только языки пламени, неслышно
смеясь, колыхались вокруг ее темного силуэта.
     - Видишь цвета? - спросила Адрея.
     - Оранжевый, чуть-чуть зеленого и голубого, золотистый...
     - Внимательнее и глубже.
     Ривке послушно всмотрелась.
     - Прозрачный белый -  не  как  снег,  скорее что-то  вроде прозрачной
слоновой кости... Искры красного, черного и янтарного... Вроде бы все.
     Адрея вздохнула.
     - Жаль, времени мало, я б научила тебя видеть как следует, зрением ты
не обделена...  Впрочем,  ладно,  главное для тебя сейчас - суметь кое-чем
воспользоваться. Видеть потом научишься сама, пока что - учись смотреть.
     - Смотреть куда?
     - В пламя. Оно - это ты.
     Девушка мало  что  поняла,  но  честно попыталась отождествить себя с
огненным хороводом.  Если здесь,  вокруг головы,  больше всего голубого, а
сердце окружено белым...  И тут ее, что называется, осенило - в пламени на
мгновение мелькнул золотисто-лиловый росчерк, подобный молнии.
     - Zohar. Сияние.
     - "Опасное сияние", - кивнула Адрея. - Ты не столь невежественна, как
считаешь сама.
     - Но ведь я никогда не видела этой книги!
     - А тебе и не нужно.  Это знание у тебя в крови, и я не шучу. Ты ведь
не из Нефилим,  ты из Ивриим.  Не Сошедшая,  а Перешедшая.  Думаешь, племя
Исра-Эль  давно  исчезло,  растворилось среди более сильных и  напористых?
Нет,  дитя.  Бог Яхве действительно некогда избрал Себе воинов, нарекши их
род -  Воины Бога,  Исра-Эль;  да  только воинству Его не должно выступать
стройными  шеренгами  на  равнину  Мегиддо  в  ожидании  Последней  Битвы.
Когда-нибудь,  если верить пророкам, настанет черед и для этого, но избрал
Он воинов Своих не затем.  Вы,  ваш народ...  вы нужны были Ему -  и нужны
посейчас,  -  чтобы сражаться так,  как  только и  может сражаться горстка
воинов в окружении противника, который многократно превосходит числом и не
испытывает нужды в средствах. Guerillas.
     Последнее слово было испанским,  однако Ривке хорошо знала этот язык;
значило оно -  тех, кто ведет войну скрытую и скрытную, тех, кто не ведает
условного деления на "честный" и "нечестный" бой,  тех,  кто сражается без
надежды на славу,  почести и богатства,  даже без надежды на лучшую жизнь.
Тех,  кто ведет войну не ради победы -  а  ради того,  чтобы враг потерпел
поражение.
     Девушка чуть не села.  ТАКОГО ни один из толкователей-geonim уж точно
не говорил!
     - И не скажет.
     - А почему я должна верить тебе?
     - Мне ты как раз ничего не должна.  В том числе - и верить. Верь себе
одной,  и то с оглядкой -  тогда не обманешься.  -  Адрея вновь хихикнула,
темно-синие  ее  глаза  стали  почти  сапфировыми.   -  Правда,  иной  раз
обмануться стоит.
     - Почему ты рассказываешь мне это?
     - Просто так.  Чтобы ты поняла:  то,  во что веришь ты сама, и то, во
что верят другие,  может не  просто не  совпадать,  но  и  не иметь ничего
общего с тем,  что есть на самом деле. И, ради всех Богов - не спрашивай у
меня, что это значит, "на самом деле"!

     * * *

     Вильфрид остановился на перекрестке совсем не потому,  что сомневался
в  выборе верного направления.  Для таких вот сомневающихся тут специально
стоял старинный камень-указатель (как раз о  таких говорилось в легенде об
Артуре:   "Прямо  поедешь  -  добро  потеряешь,  направо  поедешь  -  коня
потеряешь,  налево поедешь -  дома  прибью.  Твоя Гвиневер.").  Надпись на
камне была более полезной, нежели в легенде, и сообщала, что одна из дорог
ведет  к  Вердену,  а  вторая  -  в  Страсбург через  Тристрам.  Рыцарь  в
указателях не нуждался, у него собственный был - стилет, который тянул его
как раз по направлению к Тристраму.
     Остановил Вильфрида самым аккуратным образом нацеленный в  его  грудь
легкий урийский арбалет и вежливый оклик хозяина этого арбалета - "кошелек
или жизнь".  Как минимум еще двое наблюдали из кустов, готовые, если надо,
из зрителей перейти в участники традиционного спектакля; рыцарю совершенно
не хотелось рисковать своей шкурой без нужды.
     Отцепив кошель, он бросил его арбалетчику.
     - Это что,  все?  -  засомневался тот, даже не потрудившись подобрать
приобретение, весьма малую ценность которого явно оценил с одного взгляда.
- А как насчет чего-нибудь посерьезнее? Камешки в сапогах прячешь, небось,
а в воротнике цепочку какую золотую зашил...
     Вильфрид  рассмеялся.   Громко,  искренне  -  давно  уже  он  так  не
веселился.
     - Шпоры и пояс просто позолочены,  -  наконец ответил он.  -  Клянусь
святым Ги,  парень, я б сам не отказался от пары драгоценных побрякушек; в
случае чего пояс бы не пришлось затягивать.
     Разбойник разочарованно опустил арбалет и разрядил его.
     - Опять паладин-голодранец попался...
     Клинок Вильфрида мгновенно вылетел из ножен и  пощекотал ухо чересчур
разговорчивого разбойника.
     - Будь повежливее, приятель, - сделал рыцарь строгое внушение, убирая
меч в ножны. - Сегодня я добрый, но в другой раз...
     - Добрый,  добрый,  - поспешно согласился арбалетчик, - ну в точности
как наш атаман...
     Ага, подумал Вильфрид.
     - Атаман? Робин Лох-Лей? Он-то мне и нужен.
     - Да ну? Постой-постой... где ж это я тебя видел-то...
     Рыцарь подозревал,  где именно.  Замок Донаркейль,  где его держали в
плену,  как раз и  штурмовала шайка Доброго Робина -  при поддержке самого
Леорикса,  который  хоть  и  был  один,  под  безымянной личиной бродячего
Черного Рыцаря,  но  даже  в  одиночку Король-Лев  стоил добрых двух дюжин
бойцов. Вильфриду физиономия парня не казалась знакомой, однако это ничего
не значило.
     - Ха,  вспомнил!  -  Разбойник ухмыльнулся -  широко,  с неподдельной
радостью.  - Сэр Вильфрид из Ивинге, сын Седрика Роттервальдского. Как же,
помню,  хорошо ты  тогда разделался с  тем  храмовником,  Вильбуром...  на
турнире в Аосте почти все наши на тебя ставили.
     - А раз вспомнил - проводи-ка меня к Робину, будь любезен.
     - Никак невозможно, добрый сэр. Нет его сейчас, отправился куда-то на
запад.  Должен через несколько дней вернуться, хочешь - обожди. Поживешь у
нас, стол и кров в счет старого знакомства - каков у нас кров, ты, правда,
сам знаешь, но пояс затягивать не придется, обещаю...
     Рыцарь, поразмыслив, кивнул.
     - Добро.   Принимаю  приглашение.   Веди...  кстати,  приятель,  тебя
звать-то как? Мне просто для удобства обращения.
     - Хошь -  просто Аланом зови,  хошь -  Аланом-из-Лощины.  Мне  едино.
Идем,  сэр рыцарь, только с лошадки-то слезь - тропинка у нас не так чтобы
шибко наезженная.
     - Это конь,  а не лошадь,  и зовут его Борн де Трир. С ним обращаться
следует куда вежливее, чем со мной - я-то отходчивый, а он нет.
     Алан  кивнул,  не  слишком удивленный.  О  рыцарских боевых  скакунах
ходили легенды, и в этих легендах было куда больше правды, нежели вымысла.
Вероятно,  вильфридов конь и  не  мог  вынести ударом копыт,  как тараном,
крепостные ворота,  но  наверняка  обладал  многими  полезными в  сражении
качествами.  Проще было поверить в это, нежели усомниться в словах рыцаря.
Проще - и безопаснее.

     * * *

     Девчушка уже не могла рыдать и  только всхлипывала.  Ривке опустилась
перед малышкой на колени, вытерла заплаканную мордочку и ласково спросила:
     - Что стряслось, Селия? Кто тебя обидел?
     Слезы снова хлынули потоком.
     - Те-е-о... они забра-али-и Тео... плохи-и-и-е-е...
     В  конце концов Ривке удалось уяснить,  что "они" отобрали у  девочки
маленького плюшевого медвежонка и  утащили его  с  собой.  Куда и  зачем -
малышка толком не могла сказать.  Бред какой-то,  подумала бы Ривке,  если
бы...  если бы не странные,  совсем свежие отпечатки на взрыхленной почве,
которых тут  еще  утром  не  было.  А  перед тем  по  земле словно бороной
прошлись,  причем так  тщательно,  как  обыкновенно на  гречишном поле  не
делают.
     Девушка  задумчиво  шла  по  этим  следам,  что  уводили  к  большому
муравейнику,  и  вдруг осознала,  что  муравейник становится все  больше и
больше,  вырастая прямо на глазах...  нет,  это не муравейник рос, это она
уменьшалась!
     Развернувшись,  Ривке  бросилась бежать.  Странное колдовство немедля
потеряло силу,  она вновь была такой,  как прежде. С облегчением вздохнув,
девушка обернулась, чтобы посмотреть на странное место чуть повнимательнее
- с  безопасного расстояния,  -  и едва не столкнулась нос к носу с жутким
шестилапым чудищем,  какого даже  составители откровенно неправдоподобного
"Bestiarium Irreales" не сподобились бы выдумать.
     Уже  потом  Ривке  сообразила,  что  чудище  было  обыкновенным рыжим
муравьем,  только почему-то  размером с  хорошего быка.  В  тот момент она
просто  завизжала.  Да  так,  что  чудище  присело на  четыре задние лапы,
настороженно  пощелкивая  во   все  стороны  усами  и   готовясь  отражать
неведомую, непонятную опасность. Однако опасность пришла с неожиданной для
него стороны -  до полусмерти перепуганная Ривке каким-то чудом вспомнила,
что  "она  есть пламя",  и  ударила клинком из  этого пламени,  без  труда
разрубив голову чудовищного муравья.
     - Ну,  знаешь!  -  раздался возмущенный голос Адреи.  - Не для того я
объясняла,  кто ты такая и  что умеешь,  чтобы ты тут из себя родную дочку
архангела Микаэля строила!
     - Да никого я не строю, - отмахнулась Ривке.
     - Тогда скажи на  милость,  зачем эти громкие и  яркие представления?
Убиваешь,  так убивай, тихо и неприметно. А такое - просто путеводный маяк
для Ловчих.  Им плевать,  как ты используешь силу:  если получат хоть тень
свидетельства,  что она у тебя есть - считай, костер обеспечен. Не боишься
их?
     - Не боялась и не боюсь.
     - Храбро.  Глупо,  но храбро. Ну а теперь посмотрись-ка в зеркало еще
разок.
     Ривке  вновь  увидела вокруг себя  огненные языки,  такие же,  как  в
первый раз...  нет,  не  такие  же!  Вместо трех  язычков красного пламени
теперь было лишь два.
     - Поняла?
     - Но это же значит...
     - Точно. Чем больше тратишь, тем меньше остается. Вроде тех же денег.
Только если ты окажешься без денег,  это еще далеко не конец света,  новые
можно заработать,  да и без них проживешь,  если умеешь;  но если иссякнет
сила,  ты всем сердцем пожелаешь,  чтобы этот конец наступил, однако он не
придет...
     Ривке упрямо вскинула голову.
     - Значит, так и будет. Если трястись над каждой искрой и никому ее не
отдавать - какой прок от силы?
     - Ровно такой же, как если разбрасывать ее направо и налево, не думая
о последствиях. Но в первом случае куда меньше вреда.
     Переспорить Адрею  не  удавалось даже  Адептам Грауторма,  мастерам и
магического искусства,  и  сугубо  тайной  эллинской  науки  "болтологии",
именуемой также  схоластикой;  позднее сию  науку переняли и  небезуспешно
применили в деле христианские проповедники.  Так что с Ривке ведьма сейчас
не спорила,  ЭТО для нее спором не было.  Так, просто вела легкий разговор
на общие темы.
     Девушка осознала это и изменила тон:
     - Хорошо, а как надо?
     - Смотри в зеркало, - прежним менторским тоном приказала Адрея.

     ...Смотри,  девочка,  да повнимательнее -  авось увидишь себя,  какой
можешь стать, если только захочешь. Что тебе титулы да богатства, что тебе
даже царский венец! - пламя не носит корон, Ривке из Лудуна, а ты - пламя,
чистое,  зажженное небесной молнией, ты перепрыгиваешь по ветвям деревьев,
оставляя на них свою метку, но не сжигая дотла... если только какое-нибудь
из  деревьев не  попытается тебя удержать силой,  вот тогда пламя обнажает
вторую свою сторону - разрушительную...

     * * *

     Жизнь в  разбойничьем лагере протекала на редкость мирно.  Охотились,
ягоды,  грибы  да  корешки собирали,  отсыпались -  то  ли  после  прежних
передряг,  то ли готовясь к новым,  а скорее,  и то и другое одновременно.
Конечно, дозорных выставили со всех сторон, и путников порой останавливали
с  благой целью  облегчить их  слишком тяжелые кошельки.  Но  этими делами
занималась любая  банда,  лесная вольница Робина Лох-Лей  всегда славилась
более крупными "операциями".  У  Вильфрида и  раньше возникало подозрение,
что  без  Робина и  его  таланта организовать людей  этот  отряд вскорости
обратился бы в  две-три рядовых шайки,  какие заканчивают или на виселице,
или на каторге - невелика разница, впрочем. И теперь он еще раз уверился в
этом: временные командиры вольницы, Мик-Мельник и Алан Таль, дисциплину-то
поддерживали, чтобы люди не разбрелись и не зарвались, но не более.
     Делать,  кроме  как  ждать,  пока  атаман вернется,  было  решительно
нечего.  Бездельничать сакс не  любил,  а  посему на  следующее утро после
"поселения",  как рассвело,  отправился побродить по окрестностям. То есть
это  он  сказал "побродить";  сам-то  Вильфрид точно знал,  куда  и  зачем
направляется,  но  не  считал необходимым сообщать об  этом  всему  свету.
Просто по старой привычке.

     ...Мозель  был  не  особенно полноводен,  рыцарю  не  составило труда
перебраться на  тот  берег -  вода  приходилась лишь  немногим выше пояса.
Преодолев  небольшой,   скользкий  скат,  он  обнаружил  сразу  три  вещи.
Во-первых,  это оказался на  самом деле остров,  отделенный от  берега (и,
соответственно,  от городка,  названного в  честь рыцаря Тристрама) узкой,
мелкой протокой.  Во-вторых,  на острове кто-то жил, поскольку на северной
его  оконечности прилепилась хижина,  над  которой вяло  курился дымок.  И
в-третьих,  не  далее как в  полудюжине шагов от  него стояла,  по-кошачьи
зажмурившись и подставив улыбающееся лицо лучам утреннего солнца...
     - Ребекка!
     Девушка   вздрогнула,   выстрелила  испуганным  взглядом  в   сторону
неожиданного возгласа,  и сразу же расслабилась.  Улыбка вновь осветила ее
лицо.
     - Приятный сюрприз,  сэр Вильфрид Ивинге. - Ни мягкий акцент, ни сама
она ничуть не изменились за пять лет.  - В добром ли здравии твоя супруга,
леди Ровин?
     Рана уже не болела так,  как в первые месяцы.  Однако лицо рыцаря все
равно выдало достаточно,  чтобы Ребекка поняла:  увы, не суждено было этим
двоим "жить долго и счастливо".
     - Ровин...  умерла семь  месяцев назад...  -  запнувшись,  проговорил
Вильфрид.  -  Вроде от горячки...  не знаю.  Лекари, священники, - все без
пользы оказалось. И не шарлатаны, а сделать ничего не смогли.
     - Прости,  пожалуйста, - тихо произнесла девушка. - Мне жаль, что так
получилось... будь я тогда там...
     Рыцарь покачал головой.
     - Меня ты  спасла,  но  то  была лишь обычная рана от обычного копья.
Ровин же забрали...  -  он не договорил. - Аббат Колгрим сказал, что это -
расчет, расплата за...
     - Не верю, Вильфрид, - твердо заявила Ребекка.
     - Я  тоже не верю,  -  почти шепотом согласился он.  -  Не может,  не
должен Суд Стали,  Суд Чести взыскивать плату -  да  еще ТАКУЮ плату...  Я
защищал тебя не от воли Господней,  а от ордена храма. И защитил, доказав,
что никакая ты не колдунья...
     Девушка вздохнула
     - Таким,  как они -  ничего не  докажешь.  Ни  словами,  ни  мечом...
Ловчие,  гончие псы  Malleus Maleficorum,  изничтожают всех  и  вся,  кого
только заподозрят в колдовстве.  А они с храмовниками одного поля ягоды...
уж и не знаю, кто из них хуже.
     - Ну нет,  Вильбура я терпеть не мог,  но он был рыцарем,  пусть даже
храмовником и франком.  А Ловчие...  то, что мне о них доводилось слышать,
чертовски малоприятно...  Но,  во  имя  святой  Диланы!  -  вскипел  вдруг
Вильфрид, - неужто нельзя поговорить ни о чем другом? Пять лет не виделись
все-таки!

     * * *

     Ривке никогда и не надеялась...  то есть нет, надеялась, конечно, что
рыцарь из Ивинге когда-нибудь станет ей не только другом. Она надеялась на
это,  примерно как  вор  надеется однажды найти на  дороге мешок новеньких
цехинов.  Да,  он  из благородного саксонского рода,  а  она -  Ивриим,  у
которых "благородства" не  существует (точнее,  оно не исчисляется теми же
критериями,  что у  прочих народов Европы,  слишком давние корни имеет это
племя -  каждый из  них,  ныне  живущих,  имеет в  предках не  одну дюжину
героев,  царей и вдохновленных Богом пророков).  Да, он христианин, верный
сын церкви,  он блюдет заповеди и почитает обычаи; а она - Ивриим, которых
сия  святая церковь ставит на  одну ступень с  неверными-язычниками,  лишь
немногим выше еретиков. Все это было между ними.
     А еще между ними было то, что следовало бы назвать "влечением", когда
двое сходятся неосознанно, повинуясь некоему зову, велению - сердца, души,
какой-то третьей силы...
     А еще между ними был старый замок Донаркейль в порубежьи в предгорьях
Швица,  где их  обоих держали в  плену барон-разбойник Фрон де  Беф и  его
сообщники -  рыцарь-храмовник Вильбур и  мятежный сенешаль Лоррейна Морайг
Брасс;  замок Донаркейль,  под обугленными развалинами которого нашли свой
последний приют и  барон,  и  сенешаль,  и несчастный Ицхак -  старый отец
Ривке.
     А  еще  между ними были разложенный костер,  что ожидал только искры,
дабы  принять  колдунью в  свои  горячие  объятия,  и  священное ристалище
Тарнхальд,  вокруг  которого  в  мрачном  безмолвии стояли  стражи  храма,
солдаты Леорикса и толпа простолюдинов.  Ристалище,  где за жизнь, честь и
свободу  девицы-Ивриим  бились  насмерть доблестные христианские воители -
оруженосец Короля-Льва,  сэр  Вильфрид Ивинге,  который еще  не  полностью
оправился от ран,  и сильнейший из лоррейнских рыцарей храма, сэр Бриан де
Вод-Вильбур... покрытое белым песком ристалище, на которое пролилась кровь
храмовника,   отменив  вынесенный  судом  Malleus  Maleficorum  вердикт  о
сожжении колдуньи Ребекки, именуемой также Ребеккой из Лудуна.
     А  еще  между ними  была  царственная леди  Ровин,  прямая наследница
королевского рода Элезингов,  леди Ровин,  которую Вильфрид Ивинге любил с
детства,  настолько любил, что рискнул отцовским гневом и наследством, ибо
у отца были иные представления о том,  за кого надлежит выйти замуж дочери
саксонских королей,  раз уж тану Роттервальда выпало быть ее воспитателем.
Ривке не завидовала ни ее благородству,  ни красоте,  ни положению, потому
что не считала себя ни ниже,  ни хуже,  а обладать высокой царской властью
никогда не жаждала;  но она не могла не завидовать дару любви, полученному
Ровин от сына тана Седрика.
     А  еще между ними -  и вот это Ривке просто обязана была похоронить в
себе, - встала смерть Ровин.
     Правду  сказали Вильфриду,  его  жена  не  умерла бы,  не  защищай он
колдунью на Божьем Суде,  на Суде Стали.  На суровом суде,  который всегда
выносит справедливый приговор, который не зависит от улик и доказательств,
что позволяют несовершенному человеческому правосудию на краткое мгновение
приподнять повязку с глаз Фемиды;  и приговор этот всегда и неукоснительно
приводится в исполнение.  Иной раз - руками людей, которые не подозревают,
что  стали  вершителями высшей воли.  Иной  раз  -  руками людей,  которые
прекрасно знали,  что  и  почему делают.  Иногда же  -  вовсе обходясь без
посредников-смертных,  без содействия этих мощных, но очень уж своенравных
и непослушных инструментов.
     Леди  Ровин  умерла,  потому  что  девица-Ивриим  Ребекка из  Лудуна,
несправедливо обвиненная в колдовстве -  что неопровержимо доказал на Суде
Стали своим копьем и мечом сэр Вильфрид Ивинге, - БЫЛА колдуньей...

     * * *

     - Я не могу считать твой ход обманным.
     - Прекрасно, не считай. Лишь результат покажет, кто достоин.
     - Слишком рано. Еще закрыты створки Белых Врат.
     - Откроют -  поздно будет, Вир. Не стоит все ставить на один коронный
трюк.
     - Сам  знаю.  Но  без трех бочонков крови -  меня достанет Повелитель
Мух...

     * * *

     Нора,  судя  по  виду,  уходила глубоко.  Рыцарю не  очень хотелось -
точнее,  очень НЕ хотелось,  -  лезть туда.  Однако отказать Ребекке он не
мог.  И  тем более не  мог -  отпустить ее в  логово неведомой опасности в
одиночестве;  уговорить же дочь Ивриим не соваться,  куда не надо,  было и
вовсе делом невозможным.
     (Особенно -  потому,  что  она  сама не  знала,  зачем ей  туда надо.
"Потянуло",  только и понимала девушка.  Знала, что это глупо, себе в этом
призналась, но другие подобного от нее не услышат!)
     Подготовив связку факелов,  Вильфрид съехал по осыпающемуся земляному
склону, все время держа руку вблизи от кинжала, не обнаружил внизу близкой
опасности и дважды свистнул, разрешая спускаться Ребекке. Отряхнув платье,
девушка осмотрелась.  Ни следа камня или дерева,  лишь плотная, утоптанная
глина.  Четыре прохода,  уходящие куда-то в темноту; два из них достаточно
велики,  чтобы  следовать по  ним  вдвоем,  третий -  даже  обширнее,  там
свободно проехал бы и верховой.  Четвертый -  просто лаз, вроде звериного:
по всей вероятности, его можно было преодолеть ползком. Если только дальше
он  не  сужался.  Если в  тесноте этого лаза не поджидает своего звездного
часа какая-нибудь тварь,  достаточно мелкая, чтобы свободно там драться, и
достаточно злобная и  сильная,  чтобы  покончить с  человеком,  когда  тот
застрянет.
     - Туда,  -  указала Ривке на самый большой проход. Гигантские муравьи
могли пройти и  по двум меньшим,  но встречаться с ними там было бы весьма
нежелательно.  Она не  была воительницей,  однако уж столько-то в  тактике
сражений понять могла.
     Когда света стало слишком мало,  рыцарь высек искру,  запалил факел и
передал его  спутнице.  Ривке не  стала говорить,  что могла бы  создать и
свет, и огонь самостоятельно. Незачем.
     Проход,  расширяясь,  уводил все глубже и  глубже.  Откуда-то спереди
стали  доноситься  шуршание,  пощелкивание и  скрипы.  Навстречу  пока  не
попадалось ни  одной  живой  (или  мертвой)  души,  но  Вильфрида  это  не
обнадежило. "Легче в начале - труднее в конце", говаривал Седрик, и рыцарь
по собственному опыту знал правдивость отцовской фразы. Впрочем, появилась
она  задолго  до  Седрика,   но  кто  был  настоящим  автором,   владетель
Роттервальда не знал, да и знать не хотел.
     И  когда  неверный свет  факела  наконец  выхватил из  темноты  некое
шевеление,  Вильфрид испустил вздох облегчения. Муравей, пусть и размерами
с крупного быка, был ему не страшен.
     Нападать первым рыцарь не  стал.  Когда  огромное насекомое,  раскрыв
"челюсти",   качнулось  в  сторону  незваных  гостей,  Вильфрид  аккуратно
полоснул его по морде, отсекая левый ус. Нет, он не знал, что эти отростки
для значительной части насекомых -  как глаза для людей;  просто уж больно
соблазнительная мишень  попалась.  Второй удар  разрубил хитиновый панцирь
муравья сразу за головой; затем рыцарь отразил щитом выпад челюстей, вновь
всадил меч  в  рану  и  как  следует поковырял там,  как  будто  не  плоть
противника резал,  а копал траншею походной лопаткой. Тут Ривке подскочила
и  ткнула  факелом  в  основание последнего уса.  Муравей что-то  невнятно
проскрежетал (впрочем,  язык насекомых людям все  равно известен не  был),
взвился на дыбы,  как раненый конь, впечатался головой в свод тоннеля... и
рухнул.
     - И много тут таких? - спросил Вильфрид, глядя на труп.
     Ответа он  в  общем-то  не ждал;  Ривке и  не ответила.  Она зачем-то
склонилась над мертвым муравьем, изучая лужицу жидкости с острым ароматом.
Из человека крови вытекало куда больше, почему-то подумал рыцарь.
     - Запах,  -  наконец  сказала девушка,  окуная  в  жидкость несколько
тряпиц.  -  На, пристрой на пояс или еще куда. Авось не будут принимать за
чужих, если что. Глаз-то у них нет... должны же как-то своих различать.
     Вильфрид кивнул,  хотя  и  не  совсем понял Ребекку,  и  повязал одну
тряпицу на пояс,  вторую -  на предплечье,  третью -  на колено. Запах был
резким, но не слишком неприятным. Терпеть можно.
     Ривке  также  нацепила  на  платье  пару  тряпок,  смоченных "кровью"
муравья, и указала вперед.
     - Идем. Уже чувствую, не так много осталось.
     Действительно,  не  прошло и  нескольких минут,  как догорающий факел
озарил вход в пещерку из молочно-белого хрусталя.
     "Ближе," - пришел зов.
     - Стоять! - одновременно воскликнула Ребекка.
     Рыцарь,  впрочем,  и  сам  не  собирался  подчиняться неизвестно чьим
словам.  Которые вдобавок и  словами-то  не  являлись,  потому что не были
сказаны вслух...
     - Выходи, - тихо, уверенно приказала Ривке.
     Свет  от  двух  факелов  скрестился  на  рваном  черном  отверстии  в
дымчато-белой поверхности.  Внутри послышался шорох. Но и только - никто и
ничто наружу не лезло.
     - Выкурить? - спросил Вильфрид.
     - Надо бы,  но  как?..  Даже не думай!  -  заявила она,  когда рыцарь
выразительно качнул мечом. - Вот выберется, тогда...
     - Хорошо,  -  согласился сакс,  вытащил из связки новый факел,  зажег
его, а старый швырнул в черный проем.

     * * *

     Смерть не бывает легкой, суть ее - боль и страх.
     Пусть не бывает долгим путь в первозданный прах,
     Пусть не бывает долгим путь в вековечный мрак...
     Смерть - не бывает легкой, коль умирает враг.

     Верить в удел загробный - это игра живых.
     Мертвые цену крови знают без всяких книг...
     Мертвые цену крови платят в последний миг,
     Верить в удел загробный времени нет у них.

     Дверь отворив однажды, можно идти всегда.
     Только пройдет не каждый вихри огня и льда.
     Только пройдет - не каждый, даже имея Дар,
     Дверь отворив однажды в ту роковую даль...

     Смерть не бывает легкой. Легких путей тут нет.
     Много не будет толку в час проживать сто лет,
     Много не будет толку в прошлом искать ответ...
     Смерть не бывает легкой, коль угасает свет.

     * * *

     Из  муравейника вырвался столб искрящегося пламени.  Адрея безнадежно
прищелкнула языком,  потом нахмурилась.  Следов использования силы в  этом
огне не  было.  Странно.  С  другой стороны,  даже приятно:  раз  уж  она,
находясь в  двух шагах,  не может ощутить силу,  ни одному из Ловчих этого
также не удастся. Если там вообще есть сила. А если нет, еще лучше.
     "Можешь  не  делать  -  не  делай",  говорила ее  старая  наставница,
Вэл-Эдх,  которая до  последних своих дней  отстаивала свободу лигурийской
пущи:  сперва от  иберов,  потом от  воинов Империи,  потом от испанцев...
Касалось это "делай",  конечно же,  использования силы,  хотя ведьма порой
думала,  что лигурийская пословица может быть отнесена вообще ко  всему на
свете.
     Правда,  это  была лишь половина пословицы -  еще Вэл-Эдх,  вздохнув,
добавляла:  "А  уж  коли делаешь -  делай раз и  навсегда".  Тоже не самая
глупая манера действовать.
     Что  ж,  коли Ривке уже теперь усвоила правила Вэл-Эдх,  она достойна
большего,  нежели Адрея собиралась передать ей вначале. Конечно, не вообще
всего,  что  Адрея подарить могла,  доверять Ивриим слишком много было  бы
ошибкой...  но  все же  -  большего,  чем получила от нее любая из прежних
учениц. Потому как более чем вероятно, что она - последняя.
     Ведьма  постелила рогожку под  осиной  и  села,  прислонясь спиной  к
надежному стволу.  Ждать предстояло самое малое до утра,  а  в ее возрасте
совершенно незачем мариновать себе одно место в холодной росе.  Целительна
это роса,  целительна, тут Пепин прав, но любое лекарство в большой дозе -
тот же яд. Даже плохонький знахарь это ведает, а Пепин был вовсе не плох.

     ...Пепин Легкая Рука,  надежный табурет, на который можно сесть, дать
передохнуть ногам  и  потом  продолжать путь,  а  он  -  останется стоять,
поджидая следующего,  кто  будет  нуждаться в  отдыхе.  А  если  вдруг кто
попытается этот табурет использовать как оружие в трактирной потасовке, то
сам же  и  уронит себе на  голову.  Тяжел больно да  неподатлив,  для чего
сделан - тем и занимается. Ему хватает...

     * * *

     Ривке откашлялась и наконец смогла протереть глаза.  Закопченное лицо
ее  спутника,  сперва искаженное тревожной гримасой,  расслабилось.  Белые
зубы сверкнули в усмешке.
     - Ох,  видела бы ты себя,  - молвил он. - Точно как абиссинка, волосы
только длинноваты.
     - На себя посмотри сперва,  -  фыркнула девушка.  -  Черно-рыжих и  в
преисподней-то не сыщешь.
     Покончив тем самым с взаимными комплиментами по поводу внешности, оба
сосредоточились на  том,  что  осталось от  пещерки  из  белого  хрусталя,
который явно не был хрусталем (а теперь уже -  и  белым).  Воткнув факел в
стороне, Вильфрид подкрался к спекшейся, дымящейся груде, на всякий случай
прикрываясь щитом. Ткнул острием меча. Вонь горелого мяса усилилась, но не
более.
     - Если хочешь копаться в  этом,  лучше бы сходить за мотыгой...  -  с
досадой заявил он, оборачиваясь.
     - Осторожно! - вскрикнула Ривке.
     Рыцарь  инстинктивно поднял щит,  но  удар,  которого он  заметить не
успел, пришелся в голову. Вильфрид зашатался и рухнул.
     "Ближе,"  -  приказало  Существо,  похожее  на  гигантского богомола,
черно-зеленого, покрытого кое-где багряными бородавками.
     Ривке заколебалась.
     Богомол  неловко  подцепил когтями длинный меч  и  приставил к  груди
лежащего.  Конечно,  меч был обычный,  северного типа,  с закругленным для
режущих ударов кончиком,  колоть им неудобно... но рисковать девушка никак
не могла.  Вызывая в  сердце образ бледно-оранжевого целительного пламени,
она шагнула к Существу - только так можно было добраться до рыцаря.
     Наклонилась,  осторожно пощупала пульс на  шее.  Жив,  хвала небесам.
Осторожно, чтобы ни искорки не вырвалось наружу...
     "Ближе," - вновь потребовал Богомол, словно не зная других слов. Хотя
и  это  было  не  словом,   только  мысленным  приказом.   На  сей  раз  -
действительно приказом.  Потому что на шее Ривке словно затянулась петля и
подтянула ее вперед.
     Девушка сделала еще шаг,  но  не прямо к  Существу.  Она обходила его
слева направо,  упорно борясь с  превосходящей силой,  уступая за  раз  не
больше ладони,  а то и не приближаясь к центру смертельной спирали даже на
пол-пальца.  Однако Богомол не  ведал усталости,  он все тянул и  тянул на
себя незримую веревку.  Еще один виток, последними крохами сознания решила
Ривке, и...
     ...остро  отточенный метательный топор,  сверкнув  в  бликах  факела,
отсек лапу Существа,  в  которой был  зажат меч.  Богомол развернулся всем
телом,  но  Вильфрид успел раньше и  подхватил оружие,  брезгливо стряхнув
обрубленную конечность.  Удар Существа пришелся в  щит и  оставил заметную
вмятину; клинок описал коварную петлю, рассекая вторую лапу.
     Высвобожденная из  мысленных пут,  Ребекка  отскочила,  споткнулась и
кувыркнулась куда-то в сторону.
     - Я в порядке, - тотчас донесся ее голос, - бей, Ивинге!
     Рыцарь оскалился в  лицо  чудовищу,  если  считать лицом безжизненную
бородавчатую маску,  и направил конец меча в подбрюшье.  Хитин был крепок,
однако добрая лоррейнская сталь оказалась крепче.
     "Ближе," - снова приказал Богомол, опираясь на одну лапу и надкрылья,
и изготовив к удару три покуда целых конечности.
     - Ровин! - заорал Вильфрид, бросаясь вперед.
     Выпады  Существа  были  подобны  зазубренным молниям,  но  рыцарь  не
уступил ни в скорости, ни в точности. Меч рассек одну лапу, выщербил хитин
на туловище,  пробороздил "шею" и уткнулся в жвалы.  Хр-румк!  Отскочивший
Вильфрид полубезумным взглядом уставился на косо обломанную полосу стали.
     - Не надо!  -  закричала Ребекка, когда рыцарь отбросил измятый щит и
левой рукой извлек из сапога стилет.
     - Ивинге!!!
     Боевой клич Вильфрида оглушил ее,  но  не  Богомола;  тот  с  той  же
бесстрастностью готовился нанести встречный удар.  Готовился - и не успел,
потому что бросок рыцаря проворством был подобен знаменитым боевым прыжкам
героев гэльских легенд -  еще  тех,  дохристианских времен.  Кулэйнов Пес,
Фион Могучерукий,  Килох Свинопас,  -  призраки их смотрели сейчас в спину
рыцаря из Ивинге и одобрительно улыбались...
     Обломок меча впился в "плечо" Существа,  крошась сам и кроша хитин, а
стилет вонзился в безликую голову,  прямо над жвалами. Повиснув всей своей
тяжестью на  рукояти стилета,  Вильфрид разворотил всю переднюю часть тела
Богомола,  не  обращая  внимания на  раны,  которые умирающее чудовище еще
наносило ему...

     * * *

     - А  у  меня для тебя вот что есть,  -  улыбнулась девушка,  извлекая
из-за спины потрепанного, недавно отмытого медвежонка.
     - Ой,  Тео!  - завизжала Селия, бросаясь к своему верному другу. - Ты
живой!
     Прижав к щеке плюшевую игрушку,  малышка прислушалась к слышным одной
ей словам,  поцеловала медвежонка.  Ривке, по-прежнему мягко улыбаясь, уже
уходила, когда Селия вдруг строго сказала:
     - Тео,  а это что за бяка?  А ну выкинь немедленно!  Вот так, хороший
мой, не надо с собой тащить что попало...
     "Бяка" тихо звякнула,  падая на землю.  Девочка побежала к  реке,  то
ласково тиская медвежонка,  то читая ему выговоры. Ривке подняла "бяку", и
холодок пробежал у нее по спине.
     Каким-то  чудом к  шерсти Тео,  которого она откопала в  муравейнике,
прицепилась медная бляшка в форме рогатого черепа.  Маленькая, чуть больше
ногтя,  но сделанная чрезвычайно искусно и тонко. Девушке показалось... да
нет, она просто была уверена, что этот череп является ключом.
     Ключом от  неких  дверей,  которые открывать нельзя,  но  как  видно,
придется.
     Ключом,  которого не  было,  не  могло быть на игрушечном медвежонке,
которого она вот только что сама оттирала в реке илом и песком. Не бывает,
не может такого быть.
     И когда случается то, чего быть не может...
     Теперь понятно,  почему ее потянуло в  это гнездо...  Ривке с  тоской
подумала,  что куда проще,  легче,  человечнее было бы - вообще никогда не
связываться с этой "силой",  чем бы она ни являлась на самом деле, никогда
не слышать о ней, не видеть пламени.
     Однако проклинать свой странный дар не  стала.  Ибо прежде всего была
чистокровной Ивриим,  а  это племя две с половиной тысячи лет как живет по
принципу: все, что ни делается, делается к лучшему. Пока этот принцип себя
вполне оправдывал -  Ивриим пережили многих из тех, кто пытался внушить им
иные, правильные понятия о верном способе восприятия жизни... Разве только
Нефилим,  которые были еще старше, покуда жили и здравствовали - но только
потому, что они и сами придерживались того же образа мыслей.

     (конец фрагмента)