КАЙЛ ИТОРР

     ОРУЖИЕ БОГИНИ


     Говорят, что будущее - у богов на коленях; но я не знаю этих богов.
     [Генри Лайон Олди "Герой должен быть один"]

     Светильник в шатре погас.
     Прошуршали ковры, хрустнула трава, примятая грузным телом.
     Боковой клапан  шатра  приоткрылся на  ширину ладони,  впуская внутрь
ночную прохладу и полоску серебристого света.
     Сквозь нестройные вопли цикад и еще менее мелодичный гомон, какого не
может не быть посреди военного лагеря, донеслись новые нотки. Шепот, тихие
смешки,  вздохи - не усталые зевки или сонный храп, нет, вздохи того рода,
которые сами собой переходят в стоны наслаждения.
     Двое  стрелков из  отряда Парящего Орла,  которым этой  ночью  выпало
нести  дозор  у  шатра военачальника,  переглянулись и  молча отступили на
несколько шагов.  Чем  меньше  они  будут  обращать  внимание на  то,  что
происходит внутри, тем лучше.
     Потому что второго входа шатер не имел.
     Потому что когда дозорные заступали на  пост,  они видели,  как слуга
доставил легкий ужин -  рисовые колобки и сладкие гранаты, - и долил масло
в светильник. Потом слуга ушел и больше к Гур-Ашеру никто не входил. И все
же...
     И все же дозорные слышали то, что слышали, а еще они служили у Ашвена
Гур-Ашера не первый год и слышали такое не в первый раз. И знали, что хотя
об  их  предводителе бродит много слухов,  добавлять в  этот костер еще  и
своих -  не принесет никакой пользы ни им,  ни ему, а вот повредить может.
Им,  не Гур-Ашеру,  он ведь даже прозвище свое носил с  большей гордостью,
чем иные носят платье с царского плеча.
     И то,  царь -  он берет себе имя божества-покровителя страны,  однако
рождается и умирает как обычный человек.  А ратха-тар Ашвен, военачальник,
ровесник нынешнего царя,  приходился ему  дядей по  матери;  в  детстве он
расквасил будущему Артха-вану нос и  получил в ответ подбитый глаз.  Сведя
столь близкое знакомство с  божеством,  трепетать перед таковым уже как-то
незачем.
     Зато воинское прозвище Гур-Ашер,  Секира Богини Ашеры -  это заслуга,
это гораздо больше,  чем любое платье, будь оно хоть царским подарением, -
прозвище не снимешь и не украдешь. И заработать его стократ труднее.
     Ну а частью прозвища были слухи о том, что в иные ночи богиня, словно
воин, спит со своим оружием...

     - Извращенцы, - заметила она.
     - Кто?
     - Да твои люди, которые в карауле.
     - Вроде бы нет, не больше других. С чего ты взяла?
     - А почему они думают, что воину полагается спать со своим оружием?
     Гур-Ашер ухмыльнулся.
     - По  уставу не полагается,  нет такого распоряжения;  но если оружие
хорошее, так правильнее. Привыкаешь. И украсть его труднее.
     - Извращенцы, - повторила она. - Спать с оружием - холодное, жесткое,
царапается, после все ребра в синяках...
     - Ты случайно с крокодилом не перепутала?  Это он холодный, жесткий и
все прочее... нет, конечно, кому с кем спать удобнее...
     - Вот превращу тебя в крокодила, будешь знать...
     - Так кто тут говорил об извращениях, а?
     - Не знаю, но что-то там такое жесткое...
     - А потом кто-то царапается...

     Несколько лет назад земной бог Артха-ван снарядил поход в южные края.
Тысячи полторы бойцов,  войско не великое, но и не сказать чтобы малое. Не
для захвата земель, скорее в набег.
     Сам Ашвен был старшим над тремя сотнями Медной стражи,  а начальником
похода царь назначил Баравеша, матерого зубра многих сражений. В тот день,
однако,  опыт  подвел  ветерана-воеводу:  хитрые южные  степняки ничуть не
походили на  храбрых и  безрассудных северян-горцев,  и  Баравеш со своими
колесницами чересчур увлекся преследованием. Кочевники заманили ратха-тара
в удобную ложбину, обошли справа и слева, сомкнув клешни, и засыпали целым
градом дротиков. Броня у воинов-колесничих была самой лучшей, вот только у
скакунов ее не имелось...  их-то первым делом и остановили. Потом степняки
попросту взяли в кольцо всю сотню Белых колесниц и задавили числом.  Пешие
панцирники - Медная стража - и легковооруженные Волки, Львы и Орлы спешили
как могли,  но прибыли на место побоища слишком поздно;  южане содрали все
ценности,  какие успели, и ускользнули в степные просторы. Преследовать их
выносливых скакунов пехоте было не под силу.
     Из пятерых авра-тари, отрядных предводителей, Ашвен оказался не самым
старшим и  опытным,  но  зато самым высокородным.  Опять же Медные стражи,
краса и  гордость Артхи...  в общем,  скипетр ратха-тара поднял именно он.
Воины  ждали приказа поворачивать,  вернуться было  бы  разумно,  в  конце
концов,  в  неудаче виноват старый Баравеш,  тогда  как  Ашвен просто спас
всех,  кого еще можно спасти... да, разумно. Но молодой военачальник решил
иначе и скипетр его указал на юго-восток.  В степь, только ближе к холмам,
за  которыми текла  могучая  река  Прат  и  поднимались поселения соседней
державы.
     День -  для  походов и  смертных схваток,  ночь -  для  жизнетворного
отдыха, таков всегдашний обычай воинов-ветеранов, "живущих с копья". Ашвен
от  него отступил:  по  приказанию ратха-тара лагерь разбили еще засветло,
зато в середине ночи войско свернуло шатры и двинулось дальше. И незадолго
до рассвета лазутчики-Львы заметили неподалеку стойбище кочевников.
     Привычные к набегам и засадам степняки не знали правильного строевого
боя, и шеренги воинов Артхи для них стали несокрушимой стеной. Сдаться или
умереть -  иного выбора Ашвен-мститель им  не  дал.  Лишь немногим удалось
вырваться из кольца. Их не преследовали.
     Вот теперь,  сложив достойный курган из  вражеских голов,  можно было
возвращаться домой и  докладывать царю о  победе.  Но  прежде -  разобрать
добычу. Как полагается, по обычаю и закону.
     Сперва всю добычу распределили на  три доли:  "небесная",  "людская",
"серебряная".  В  "небесную" долю вошли знамена,  лошади и колесницы (их у
южан нашлось всего две и обе парадные, не боевые), в "людскую" - пленники,
способные работать на земле и по хозяйству,  а "серебром" звали все прочие
ценности и вообще все, что можно было оценить в серебре.
     "Небесная" доля  и  треть  "серебра"  предназначались в  дар  земному
божеству Артха-вану и  жрецам богов-небожителей;  "людская" доля и  шестая
часть  "серебра" отходили общинам  Артхи,  которые  кормили  всю  державу.
Остальное же  "серебро" участники похода по  праву  поделили между  собой:
шестая часть -  ратха-тару,  шестая часть -  другим авра-тари, и остаток -
воинам, которые рисковали своей головой, чтобы это серебро добыть.
     В  груде  добычи Ашвен  приметил секиру с  лезвием-полумесяцем черной
бронзы, потребовал это оружие себе и получил. Следующим же утром он раздал
воинам две  трети своей доли,  сказав,  что его секира и  так ценнее,  чем
золотой слиток, равный ей по весу.
     Многие пленницы-южанки,  прежде чем отправиться работать на  общинные
наделы,  могли скрасить победоносным воителям Артхи ночку-другую.  Обычная
участь взятых в  плен;  а кто предпочел нож в горло,  те уже его получили.
Ратха-тар  мог выбрать лучших из  пленниц для себя,  хотя бы  на  обратную
дорогу, однако не сделал этого.
     Ашвен был женат, но прежде это его не останавливало.
     И теперь причина крылась совсем в ином.
     Войско,  отягощенное приятным  грузом  добычи,  медленно  двигалось к
рубежам родного края.  По  ночам  избранные степнячки -  вопреки воинскому
обычаю,  зато по  обычаю женскому,  -  работали в  шатрах авра-тари и  под
общими навесами у  воинов Артхи.  Тоже в  своем роде жизнетворный отдых...
Предводитель же спал один.  Вернее,  входил в свой шатер один и выходил из
него в  одиночестве.  Дозорные могли бы услышать кое-что занятное,  однако
предпочитали не прислушиваться.
     А  по возвращении Ашвен воздвиг у себя в доме алтарь богини,  которую
назвал Ашерой, и на все вопросы ответил, что именно она даровала ему такую
нужную победу.  Если же кто хочет узнать больше -  вот секира Ашеры,  и  в
руках  Ашвена  она  любому объяснит все  непонятное.  Почему-то  уходить в
поисках тайных знаний на Серые равнины не захотелось никому.

     Равной Тебе - в поднебесных просторах ввек не бывало и нет,
     Очи Твои - смоляные озера, кудри Твои - лунный свет,
     Ветром одеты шелка Твоей кожи, тьмою объят гордый стан,
     Зов Твой - и шепот любовный на ложе, и боевой барабан,
     В жизни и в смерти меж небом и твердью воля пребудет Твоя,
     Ты - это счастье, и боль, и ненастье, Ты - это суть бытия...

     - Я пришла бы и без заклинаний. Тебе они ни к чему.
     - А я думал,  на небожителей заклинания не действуют. Это нам, убогим
смертным,  порой  приходится обвешиваться амулетами-талисманами-оберегами,
зажигать свечи и курения,  чтоб изгнать злых духов, а остриженные волосы и
ногти - сжигать без остатка, иначе порчу наведут... это мы колдунов должны
бояться, вам-то что?
     - Глупый ты.  Колдуны не про нас,  а вот заклинания для того и нужны,
чтобы мы услышали зов и обратили внимание на того, кто зовет.
     - А. То есть это как сигнальный барабан или рог.
     - Зови как хочешь. Тебе такие слова ни к чему, мы и без них связаны.
     Гур-Ашер взял ее ладони в  свои.  Прохладные,  тонкие,  но достаточно
сильные пальцы ответили на пожатие.
     - Кто может связать богиню?
     - Ну,  -  протянула она, - мог бы и попробовать. Я слышала, некоторые
любят именно так.
     - А еще некоторые предпочитают женщинам коз.
     - Козлы, наверное?

     Ур-Артха радушно принимала у  себя  многих богов,  в  здешних обычаях
было -  в  обычные дни воздавать почести своим небесным покровителям,  а в
праздник не пренебрегать и другими небожителями.  Ибо слишком много помощи
свыше не бывает.
     Ашера,  Свет Сражений и  Тьма Страстей,  пришла в  город у священного
водоема с юго-запада,  с берегов великого соленого озера;  тем не менее, у
нее быстро нашлись свои почитатели и в Артхе.  Отыскался и верховный жрец,
который построил для  богини прекрасный мраморный жертвенник,  а  над  ним
воздвиг кипарисовую статую  в  три  людских роста,  и  не  пожалел красок,
расписав деревянную плоть священными узорами.
     Когда Ашвен обходил храмы Ур-Артхи,  он заглянул и в святилище Ашеры.
Прежде  он  не  почитал чужеземную богиню  воинской стойкости и  любовного
пыла,  однако такое рвение молодого военачальника не  показалось странным.
Он  вернулся с  победой и  ценной добычей,  Артха-ван  благосклонно принял
"небесные" дары и утвердил авра-тара Медной стражи Ашвена в высоком звании
ратха-тара, военачальника, который подчиняется лишь небесам и самому царю,
- подобную удачу надо закреплять жертвами всем возможным богам. А то вдруг
обидятся и отнимут сперва удачу,  а потом и голову...  кто скуп на жертвы,
тот оскорбляет небожителей, не воздавая им того, что положено по обычаю.
     Ратха-тар  Ашвен  не  скупился:  в  кувшин для  приношений со  звоном
сыпались кусочки серебра,  на  жертвенниках разливались ароматы сандаловых
веток  и  розового  масла,  щекотала ноздри  жаренная в  священных сухарях
поросятина.  И в храм Ашеры Ашвен наверняка зашел без задней мысли,  желая
воздать должное и этой богине.
     Трое стражей-Серебряных услышали шум и вовремя вбежали в храм.  Ашвен
был силен,  но  стражей все-таки было трое,  и  они сумели вырвать из  его
пальцев жреца Ашеры.  Тот даже не  остался калекой,  хотя пролежал пластом
недели полторы, а потом еще два месяца не мог говорить.
     - Ну  и  за  что  ты  его?  -  спросил авра-тар  Нуриллек,  начальник
Серебряных,  когда дежурные стражи притащили к нему именитого преступника.
- Характер у алтарных святош не мед,  сам знаю, но как раз Белиашер особых
хлопот прежде не доставлял. У его богини постоянных поклонников не много и
старик знает свое место.
     - Он  оскорбляет Богиню,  -  мрачно заявил Ашвен.  -  Он думает,  что
святилище возведено для него,  а  не для Ее славы.  Или же Белиашер глух и
слеп, но такой не может и не должен звать себя Ее предстоятелем.
     Нуриллек аж рот разинул от удивления: добрыми знакомыми он и Ашвен не
были, но друг друга знали неплохо. Вроде бы. Общее звание, близкий возраст
и  происхождение,  несколько раз встречались на пирах у царя,  приятелей и
общих родичей... Великой набожности за Ашвеном прежде не водилось никогда.
     - Надумал податься в  служки-жрецы,  сменить копье на витой посох?  -
выдохнул авра-тар Серебряной стражи.
     Ашвен взглянул в угол за спиной собеседника;  Нуриллек обернулся,  но
там,  конечно же,  никого не было -  стояла у  стены секира черной бронзы,
которую Ашвен сдал его людям, и все.
     - Нет, такое не про меня, - наконец ответил ратха-тар. - Я послужу Ей
иначе.
     Нуриллек передернул плечами и решил дальше не спрашивать.
     ...Собирать судилище не требовалось, преступник свою вину не отрицал,
а  иных  обвинений жрец Ашеры против него не  выдвинул.  Шесть полновесных
слитков Ашвен  выплатил Белиашеру,  законное возмещение за  малый телесный
ущерб и обиду,  три слитка передал в казну Серебряных как храмовой стражи,
штраф за нарушение порядка,  и еще три отошло в сокровищницу Ур-Артхи. Тем
дело и кончилось.
     Если же Артха-ван и добился бОльшего от своего дяди-сверстника, ни он
сам, ни Ашвен об этом не распространялись.

     - Секира Ашеры.
     - Да, это я.
     - Сколько походов ты совершил за эти годы?
     - Дюжины две. Может, немного больше.
     - И всегда побеждал?
     - Ну,  разгромлен не был ни разу -  моя голова еще на плечах и скальп
тоже на месте.
     - Как ты думаешь, почему так?
     Гур-Ашер провел ладонью по ее волосам.
     - Если скажу "потому что ты мне помогала", ты обидишься.
     - Это еще почему?
     - Потому что боги не помогают тому, кто сам ничего не умеет. Не могла
же ты выбрать ничтожество, которое без поддержки свыше шагу не ступит; это
было бы недостойно тебя.
     - Лесть тебе не поможет.
     - Вот чего никогда не умел, так это льстить. Прежний Артха-ван, и тот
обижался. Спасибо племяннику, заступился...
     - Ладно-ладно. Так почему же ты такой хороший воевода?
     - Потому что я знаю свое дело.
     - А почему тогда ты - Секира Ашеры?
     - Потому что так и есть.
     - Но ведь ты не ладишь со жрецами Ашеры,  и сколько бы ни получала от
твоих походов Артха -  в святилища Ашеры идет лишь обычная доля,  от твоих
побед они становятся не богаче, чем от побед любого другого военачальника.
     - А разве Ашере нужны богатые святилища и восторженные жрецы?
     - Ты еще скажи,  что храмы вообще никому не нужны и поклоняться богам
не следует.
     - Не скажу. Это нужно. Только не богам, а нам самим. Небожители - они
на небесах, а храмы - здесь, внизу. Для нас.
     - Ты слишком много говоришь.
     - Могу и помолчать.
     Она надула губки.
     - И вот так всегда. Клещами из него вытягивай...
     - Зачем тебе клещи? Все, что тебе нужно, ты и так получишь.

     Поход в Хаттушу получился тяжким.  Добычу взяли воистину царскую,  но
из двадцати тысяч воинов четырнадцать оставили свои кости в чужом краю.
     Гур-Ашер делал все,  чтобы сохранить хотя бы тех, кто уцелел, устоял,
выдержал.  Колесницы хатти волна за волной шли в бой,  у Львов давно вышли
все дротики,  у Орлов подходили к концу стрелы. Медные стражи, прикрытые с
боков  остатками Белых и  Лесных Волков,  кое-как  удерживали проход между
холмами. Колесницы не могли обойти заслон - мешали склоны, с налету смести
его таранным ударом -  не  давал завал обломков и  тел,  ну а  среди пеших
воинов Хаттуши строй-в-строй  с  панцирниками-Медными могли сойтись только
блестящие Сыны  Солнца.  Личная охрана царей  Хаттуши.  Шлемы  и  щиты  их
сверкали позолотой,  однако  Сыны  Солнца  не  поэтому  звались блестящими
воителями.  Стойкость, силу и умение свое они доказывали во многих битвах,
подтвердили и теперь.
     Золоченая броня  сверкала далеко  не  так  ярко,  как  несколько дней
назад,  но боевой дух и упорство врагов оставались прежними. Гур-Ашер чуял
это, как и все ветераны, которым доводилось противостоять атаке панцирного
строя.
     Сверху и слева пращники-Вороны осыпали хатти дождем из снарядов -  уж
в камнях-то недостатка на горных склонах не было, - но пробить литые шлемы
и окованные щиты не могли. Только задержать, только заставить Сынов Солнца
хоть  сколько-нибудь сбиться с  шага,  чтобы копейный удар  в  щиты Медных
стражей стал  не  единым  кулаком осадного тарана,  а  частым градом малых
ударов, против которого стена щитов уж точно устоит.
     Устояла, хотя Медная стража и подалась назад, прогнулась в середине.
     Справа и слева палицы Волков, усеянные бронзовыми шипами, рушились на
шлемы  хатти.  Сыны  Солнца перехватывали копья под  наконечник и,  словно
кинжалы,  вгоняли под ребра противнику,  -  такого не выдерживала и медная
чешуя, а тем более кожаный нагрудник Волков, - но двуручные палицы били из
второй,  из третьей шеренги,  и  всякий,  кто оседал наземь -  мертвый ли,
раненый или оглушенный,  - все равно становился кровавой грязью под ногами
друзей и врагов.
     Под градом камней, остановленный сопротивлением Лесных Волков, правый
край  Сынов  Солнца подался назад,  поднимая щиты,  и  топоры-клювы Медной
стражи немедля врубились им в ноги, вскрывая поножи спереди и сбоку.
     Резня кипела; Гур-Ашер стоял, опираясь на секиру.
     Обоз с добычей за его спиной уходил все дальше.
     А потом гнусаво завопил рог и хатти отхлынули назад; золотистая волна
с шапками кровавой пены.
     Волки  опустили палицы,  грузно  опираясь на  древки.  Медные  стражи
позволили себе  опустить щиты нижним краем на  землю,  расслабить затекшие
плечи. Раненые заковыляли назад, не опасаясь разорвать строй; там, позади,
можно и  раны перетянуть,  и сбросить панцирь,  все равно кого достало как
следует, уже не боец, во всяком случае не сегодня.
     Впереди,  среди  хатти,  строй которых уже  обратился в  вялую толпу,
Ашвен уловил движение. Шагнул, отодвигая плечом воинов - ратха-тару обычно
не место в первой шеренге,  однако сейчас, когда битва прервалась и прямая
опасность не угрожала, можно было взглянуть собственными глазами.
     Он  не увидел ничего особенного.  Так же как и  сам Ашвен,  раздвигая
ряды обширного воинства хатти,  вперед продвигалась колесница.  Одноосная,
легкая.  Не золотая царская, не красная боевая - полосатая, черно-белая. В
упряжке две лошади, черная под белой попоной и белая под черной.
     Колесница выдвинулась из толпы воинов Хаттуши и  неторопливо покатила
вперед,  к строю Гур-Ашера. Остановилась шагов за триста, вне досягаемости
пращного броска. Хороший лучник-Орел мог бы достать, но стрел не было.
     А потом...
     Ашвен не  понял,  что произошло -  просто воины Артхи,  все как один,
сдавленно вздохнули. Кто потянулся за оберегом, кто выпустил оружие.
     Так не смотрят на вражеское войско или на его предводителя.
     Так смотрят на собственную смерть.
     Смерть эта -  обыкновенная черно-белая колесница,  на которой,  кроме
возницы,  был еще один, причем ни на одном из них Ашвен не видел блестящих
панцирных блях и  шлемов,  -  все так же  неторопливо двигалась вперед,  к
строю воинов Гур-Ашера,  да только строем он уже не был.  Дрожащие цепочки
людей,  толкни -  упадут...  А за колесницей - в полусотне шагов, не желая
приближаться к  ней,  но  и  не слишком отставая,  -  шагало войско хатти,
постепенно возвращаясь в боевой порядок.
     Гур-Ашер понятия не имел,  что за колдовство тут творится и почему на
него оно не подействовало. Он просто сунул секиру за пояс, перехватывая из
левой руки копье, и...
     ...и увидел Смерть.
     Она  шла навстречу,  легкая как туман,  ростом подобная горе,  черные
провалы глазниц в  белом черепе бесстрастно смотрели на всех и каждого,  и
твердо обещали,  что уйти не удастся никому, что обороны от кривого лезвия
в деснице Ее - нет и быть не может...
     Копье,  такое  надежное  и  совершенно  бесполезное,  Ашвен  выронил;
бронзовый наконечник звякнул о камень. Правая рука бессильно опустилась.
     На обух секиры.
     И  наваждение сгинуло -  перед ним  снова была черно-белая колесница,
уже всего-то в сотне шагов от воинов Артхи, которые разве что в обморок не
падали.  Кое-кто,  впрочем,  уже рухнул на  колени.  Люди Ашвена не бежали
только потому, что от ужаса им и ноги отказали.
     Ратха-тар бросил щит - очень уж он будет мешать сейчас. Извлек секиру
и перебросил в свободную левую руку.  Глубоко вдохнул, медленно выдохнул и
ринулся навстречу черно-белой колеснице.
     Удивился ли кто-то его самоубийственному рывку, Ашвен не видел. Не до
того.
     Сотня шагов по скользким от крови камням,  правой рукой рвануть вожжи
от себя, сбивая лошадям шаг...
     Секира Ашеры не промахнулась.
     Вынуть вожжи из  мертвой уже руки и  развернуть легкую колесницу было
делом недолгим.
     Время застыло.
     Потом придушенно всхлипнул рог и доблестные воители Солнечной Хаттуши
показали Гур-Ашеру, что бегать они тоже умеют, да еще как!
     Ашвен провел ладонью по бороде и остановил колесницу.  Затем водрузил
на нее убитых;  стоймя,  привязав возницу к передку,  а его напарника -  к
правому  бортику,  за  стопорный рычаг.  Пришлось пожертвовать собственным
поясом и  кинжалом,  не искать же сейчас веревку и более простой способ ее
закрепить...  Вожжи Гур-Ашер  вложил в  руку мертвого возницы и,  направив
морды лошадей в спину удаляющимся хатти, слегка подхлестнул их.
     Черно-белая колесница отправилась в последний путь.
     А Гур-Ашера ждало его войско,  очнувшееся от чар, и - путь на родину.
Теперь уже точно на родину.  Теперь уже точно никто им не помешает, и все,
кто  не  умрет от  сегодняшних ран,  выживут и  получат свою  долю добычи.
Потому что смертная схватка - завершена, день близится к исходу, и впереди
лишь ночь и даруемый ею жизнетворный отдых... так или иначе.

     - Я всегда знала, что в тебе это есть.
     - Что - это?
     - Это, - она согнутым пальцем постучала ему по лбу, - и это, - ладонь
ее  легла ему на середину груди,  и  хотя пальцы были прохладными,  внутри
сразу стало теплее.
     - А еще -  это,  - он взглядом указал на секиру с лезвием-полумесяцем
из черной бронзы.  Оружие, отмытое от крови и заново наточенное, покоилось
у ложа.
     - "Это",  - передразнила она, - сделали обычные люди. Они выплавили и
выковали обычный металл и  отточили его,  они взяли обыкновенную деревяшку
потверже и  вырезали рукоять,  а  потом насадили на нее лезвие и  укрепили
клиньями.  Для красоты добавили узор на обухе -  обыкновенный орнамент,  в
каком  бесполезно искать  скрытый  смысл.  Хорошее оружие,  но  найдется и
получше;  приятный узор, строгий и простой, опять-таки, имеются красивее и
более изысканные. Нет, это - в тебе и только в тебе.
     - Ты права.  Во мне.  И все-таки - именно это, - он снова взглянул на
молчаливую секиру.
     - Но...
     - Ты  права,  дело во мне,  убивает не оружие и  не кузнец-оружейник.
Убивает воин,  в чьих руках оружие.  Я.  Гур-Ашер, Секира Ашеры. Вот это и
есть во мне. Это и есть - я. Поэтому и...
     - Что -  поэтому?  Ведь не секира твоя свалила... их. Ты это сделал и
только ты.
     - Именно так,  это сделал я,  а не моя секира.  А я - Секира Ашеры, и
значит,  сделала это сама Ашера. Старый Белиашер первым об этом возопит, и
остальные жрецы поддержат. Мол, ночь старше дня, а страсть сильнее смерти.
Сам Артха-ван против их слова не пойдет, да и не надо оно ему.
     - А тебе? Неужели ты так и хочешь всю жизнь...
     - Такая жизнь по мне, - повел плечами Гур-Ашер.
     - Но в тебе есть большее, то, о чем многие мечтают, то, за что многие
пожертвовали бы богатствами, близкими и друзьями...
     - Мне-то что?  У  меня и  так есть все,  чего я  хочу.  А понадобится
больше, добуду.
     Она закусила губу.
     - Тогда нам  недолго быть вместе...  я  не  могу открыть для тебя то,
чего ты сам не желаешь принимать.
     - Мы вместе всегда, когда хотим этого. Чего еще желать?
     Она вскочила.
     - Думаешь, сказал два слова - и я навсегда привязана к тебе?
     Он  приподнялся на  локте,  серебристый отблеск луны отражался в  его
глазах.
     - Ты приходишь сама,  и  никакой власти над тобой у меня нет.  Потому
что решает не секира, а воин.
     Она сделала шаг назад, облитая призрачными лучами.
     - Я уйду и не вернусь.  Ни днем,  ни ночью,  которая старше. Но... ты
сам можешь подняться ко мне, если...
     Он встал,  его ладонь закрыла ей рот.  Потом руки легли на плечи,  на
затылок, на спину, а дыхание стало общим.
     Над шатром светила молодая луна.
     Ее черный двойник, насаженный на рукоять, покоился у ложа.

     В жизни и в смерти меж небом и твердью воля пребудет Твоя,
     Ты - это счастье, и боль, и ненастье, Ты - это суть бытия...

     К О Н Е Ц