Разочарования эти и читательские,
и авторские. Для начала я их перечислю:
1 - не реализм
2 - не магия
3 - не (настоящие) имена
4 - не деньги.
Вкратце поясню, о чем идет речь.
1 - не реализм: фэнтези уже
по названию есть фантастика, не "реализм" - в чем же разочарование? А в
том, что это-то мне и неудобно. Принято считать, что жанр будто нарочно
придуман для эскапизма и/или графомании - (начинающий) автор может не обременять
себя правдоподобием, серьезностью, "качеством", позволять себе любые выкрутасы,
а всю несусветность и прорехи списать на "фантастику". Так вот, совсем
не моя ситуация. Мне лично как раз гораздо легче и удобней писать прозу
именно реалистическую (интересующихся отсылаю хотя бы к "Дамским рассказам",
см. мою страничку).
Здесь я опираюсь на известное и мне, и читателю, и
могу опускать все необязательное, действуя - по аналогии с делами компьютерными
- "по умолчанию". К примеру, я могу просто написать: "Он вошел в гостиницу,
поднялся в лифте и прошел в номер". При этом, ни мне, ни читателю нет нужды
расписывать или представлять саму эту гостиницу, ее лифты и т.д. На чем-то
особо я могу остановиться, если оно именно особое - "посреди холла стоял
бюст Кинг Конга в натуральную величину": вот нигде не стоит, а здесь стоял,
- ну, а остальное не описывается, а раз так, то - по умолчанию - оно примерно
такое же, что обычно бывает. С фэнтези дело иначе. "Он зашел в гостиницу"
- а какая она? По умолчанию - "как везде"? В каком это "везде"? Да и с
чего бы той же гостинице быть обычной? Мир-то фантастический, волшебный!
Ни для себя самого, ни для читателя сослаться на обоим известное я здесь
(чаще всего) не могу. Проводить все через видение, хотя бы для себя? В
какой-то степени я это и делаю, но думаете, это так просто? Представить-то
надо еще не созданное, творящееся вот тут же из-под руки - а тут свои сильные
ограничения, в том числе и такой вещи, как мощность мозга. Да и просто
не успеть - итак, приходится опускать конкретность, плоть, видимость -
опускать, между прочим, в место довольно нехорошее, в некое вместилище
неразвитых форм и нераскрытых смыслов, в этакую морозилку творческих эмбрионов
(не называя хуже). От этого я лично при писании фэнтези чувствую себя довольно
бледно, неуверенно, межеумочно, а главное - ощущаю постоянную как бы недоработку
- недоработку, пожалуй, не чисто писательскую, а зрящую: работа в режиме
хронического "недосмотра". Отсюда двойственность - чисто как автор я вроде
и вкладывался, может, и не по максимуму, но уж всяко не халтурил - стесняться
нечего. А как видящий испытываю обескураживающее чувство серьезного поражения
(тут есть свои счастливые исключения, но подробно о том и другом будет
дальше, в основном разделе эссе).
Подытожим все. Итак, не с
"мистической", а именно с точки зрения опытной позитивной науки (т.е. такой
науки, что признает внешнюю действительность, "материальный мир") мы существуем
внутри какой-либо версии реальности, в каком-либо из возможных миров,
причем, создается этот мир/реальность как сознанием, так и внешней действительностью
(А если уж уточнять, я бы дополнил: причем, само сознавание есть попытка
эту самую версию реальности осуществить, реализовать.).
[15]
Но. Но если говорить именно
о книгах, то мне такие писать не хочется - точнее, хочется не совсем
такие. Точнее, совсем не такие.
В чем дело - тут некий рубеж,
развилка. Описанный тип литературы и, соответственно, тип самого литературного
действия, писания книги, трудносовместим с главным путем литературы, с
- так определю - магией (волшебством, чудесностью) собственно литературного
типа. Можно принять его вторичность сравнительно с "настоящей" магией,
настоящей магической практикой, в том числе с практикой виденья, визионерства,
как у Андреева. Можно настаивать на практиковании литературы как йоги,
т.е. сопряжении труда литературного и искательского - все так. Но уж если
хотеть (или быть вынужденным) писать книги "обычной" литературы, т.е.
не документальной, а художественной, "сочиненной", то там все не так -
иногда не совсем так, а иногда и совсем не так (сравнительно с литературой
магического документа).
Это прекрасно показывает
писательский опыт того же Даниила Андреева. Когда он пересказывает и осмысляет
увиденное в своих восхищеньях в иные миры, когда это "Роза мира", это одно.
И совсем другое, когда он пишет книги или стихи на эту тему, т.е. работает
не как документалист, а как писатель, сочинитель. В первом случае за его
словами и описаниями масштаб и собственное значение описываемых вещей,
запас их собственной сложности и глубины: Жругр-3 или картина схождения
Сталина в ад титаничны не потому, что Андреев их живописует поэтически
и титанически, а сами по себе, как факт, который достаточно лишь внятно
пересказать (как раз избегая поэтизаций и красочности). В случае же "нормальной"
прозы-поэзии, на первый план выходит другое - уже не сами вещи, явления,
не трансмиф (термин самого Андреева), а их передача и истолкование автором,
его способ осмыслить, его личное человеческое вложение, т.е. авторские
сочинения на темы мифа, включая сюда и эстетический план. И прямо скажу,
тут уже откровений нет - ни литературных, ни сверх-литературных. Да и то
сказать, Андрееву и так было дано столько сверх обычного литературного
виденья, что собственно литературный ресурс подключать было особо и незачем
(к книгам несравненного дона Карлоса это отностся в еще большей степени,
магический заряд "Икстлана" ощутимо выше "Сидхартхи" Германа Гессе - но
в чистой художественности превосходство у последнего.) Это другая сторона
дела - в литературе магического документа не используется, остается без
применения собственно литературный и в частности, фэнтазийный ресурс, собственные
возможности искусства слова, в том числе - магические. А это уже не дело,
жалко - пропадать добру или хуже - отсекать плодоносную ветвь.
Наконец, самой фэнтези, поворачивая
вопрос этой гранью, пожалуй, не особо-то и нужна реальная магия - я тут
могу сослаться на свой писательский опыт. Ну, ладно, я сам тот же профан
- о магии речь, однако дело ведь не в профанациях невежд (хотя без таковых
лучше бы все-таки обходиться). Скажем, приходилось касаться вещей, знакомых
в личном опыте, и все равно - отступать от факта, - т.е. не по невежеству.
Во-первых, эзотерика "по факту" не слишком-то вписывается - так же, как
настоящий ("реальный") нос в нарисованный портрет. Во-вторых, фэнтези это
просто не требуется. Ну, допустим, опишу я близко к реалу состязание двух
магов или сеанс ясновидения - а зачем? Не учебник же пишу (да и профессор
из меня), - ну, а фэнтези это ничего не добавляет. Если уж я свожу двух
титанов в поединке литературным образом, то чего, спрашивается, стесняться?
Пусть уж они не пучками силы друг друга тычут, а планетами друг в друга
швыряются! - балдеть так балдеть.
Или вот прекрасная книга,
"Шабоно" Флоринды Доннер. Книга-то прекрасная, и приключению автора можно
позавидовать. Но я бы эту книгу мог написать не выходя из комнаты - не
то что в бразильскую сельву не путешествуя. Дона-то Флоринда ограничена
фактом - было вот так... потом так... и вот так - и потому ни о чем из
ряда вон не врет. Но все это представимо и - это не вопрос самооценки -
довольно легко может быть проиграно и воображено в голове, у письменного
стола, - ну, детали бы другие вышли, и все. И знаний особых не нужно, можно
просто почитать антропологов и скомпоновать все правдоподобным образом,
в стилистике документа. И пусть читатель никоим образом не расценит дело
как похвальбу - суть в другом: надо задуматься - это ведь и есть возможности
собственно литературы. В самом деле - в одном случае надо предпринять вот
такое путешествие в жизни, в материальном мире - с сопутствующими ограничениями
и тягостями. В другом - достичь того же (речь именно о написании книги)
оставаясь у письменного стола. А доводы насчет даров - писательского, воображения,
интуиции и т.д. я здесь не принимаю - это для всякой хорошой книги требуется,
так что тут одно на одно. Что получается? Как принято это называть - более
прогрессивая технология, достижение того же ценой куда меньших усилий и
трат. Причем, какой ценой - ценой умственного усилия, - имеем ведь то самое
перемещение по вселенной силой мысли и (художественной) воли, о необходимости
которого - етс. Писатель-то у нас и на самом ведь деле магом оказывается
- правда, другим.
Я сейчас не буду поднимать
этот вопрос в полноте, во-первых, мы этого уже касались ранее, хотя бы
в гл. "ЛСС и ИСС" и "Сталкинг и сновидение", о том же я пробовал размышлять
в других эссе (см.
Поэзия:магия и
Поэзия:магический переход), а во-вторых, повторю, несмотря на все
эссе и размышления, я по-настоящему этого не понимаю. Во всяком случае,
располагаю на сей счет предположениями, догадками, а не точным знанием
(хотя бы и безмолвным, не выведенным из фактов, сущим). Но кое-что
подытожить можно, промежуточно.
1 - нельзя утверждать превосходство
литературы магического (и мистического) документа над литературой обычной
(художественной), и соответственно, считать путь такого документа магистралью
или способом решить наличные проблемы искусства. Уроки тут извлечь есть
какие, это другой вопрос. Но даже постановка собственных литературных занятий
как (духовной) практики, практикование искусства как йоги - сужу по своему
опыту - не отменяет, так сказать, обычной литературы и даже не слишком
ее меняет - книга остается, в общем-то, тем же сочинением. Выигрыш от такого
сопряжения есть, и мощный (так что усиленно рекомендую коллегам), но другой,
не прямой - попросту, выигрыш расширения сознания, личностного роста, повышение
той же энергии и просто знаний о мире, добавляется измерение - чудесность,
а с ней смех, неожиданность мира (взгляда) - ну и т.д. - а все это, конечно,
находит отдачу и в книгах. Но в mainstream (главное течение) литературы
это добавляет потоки, струи, - не меняя, однако, самого ее русла, собственно
этого мэйнстрима.
2 - это же справедливо и
в части фэнтези - бессмысленно ее судить по меркам магического документа,
она никогда до него не "дотянется", а если будет пытаться (ребячество),
то окажется тем более в жалком положении. Ее шанс - и потенциальный выигрыш
сравнительно с документом волшебным - другой: как раз тот, которым документ
не может воспользоваться по своей природе. Он не может сочинять, - а вот
фэнтези на то и существует. Проигрыш литературной реальности, той, что
создана книгой (фэнтези в частности), в том что это не настоящая реальность,
а вторичная, модель. Но: это же ее козырь, - именно то, для чего книга
нужна и даже незаменима - именно в качестве мифа, модели, инструмента.
Итак, что получаем. Осведомленность
в законах и практиках реальной магии вещь для писателя, тем более, фэнтазера,
полезная, а практикование искусства не как профессии (ремесла), а как искательства,
как йоги и вовсе плодотворна. Но ресурс литературы, в т.ч. фэнтези, не
столько в этой реальной - чужой - магии, а в своей собственной, незаемной,
в реализации собственных возможностей и шансов. Это закономерно подводит
нас к - хотя бы беглому - взгляду на эти возможности, к тому, что может
обычная (не документально-магическая) проза и поэзия.
Это - уже в отдельной главке,
но прежде чем ее начать, я сделаю паузу и проиллюстрирую свои положения
на примере именно фэнтези. Прикинем для нее ситуацию волшебного документа.
2 - далее, я различаю направление,
когда авторы пробуют модифицировать или просто приложить к современным
литературным задачам именно классическую фэнтези. Чтоб далеко не ходить
за примерами - таковы моя
"Инна" или
"Карл, герцог"
Александра Зорича.
В первом случае, автор (я) самим сюжетом вводит в достаточно плотное взаимодействие
миры "тот" и "этот", причем, "тот" мир, то бишь, чудесный - это мир как
раз фэнтазийный (а не, скажем, философско-мистический или научно-фантастический
или некий гибридный). У Зорича несколько хитрее - сам роман заслуживает
отдельного разговора, там есть о чем порассуждаеть, в частности - современность
и средневековье сталкиваются там друг с другом не в сюжете, а через язык:
к примеру, эпизод несостоявшегося набега дружины арабского рыцаря излагается
в терминах разборки современных "братков" - что, кстати, и в том, и в другом
времени может обнаружить много действительно общего и неожиданного (по
методу, т.е. как языковое (метафорическое) сопряжение двух разных рядов,
это та же поэзия - ну и, мной лично читалось почти как стихи.). Сюжетно
же в "Карле" сведены вместе (наложены друг на друга) миры исторический
и фэнтазийный, т.е. один из миров тоже наш, "этот", только прошлый, средневековый
- а изюминка-то в том, что ведь и фэнтези, как мы знаем, тоже приурочена
к этому времени. От "реалистической" (правдоподобной) фэнтези Мэри Стюарт
это отличается очень сильно. Вероятно, нелишне будет упомянуть, что сам
автор относит роман к жанру антиистории и писал книгу как рефутацию (реплику
в опровержение) "Имени Розы" (Эко, кстати, и я не люблю - просто не надо
литературоведение (даже очень хорошего полета) выдавать за литературу (даже
крайне занудную), это маленько разные дела). Короче, такое направление
имеет место быть, дает свои плоды - и надо думать, плодоносить еще будет,
возможности тут просторные.
3 - наконец, я отличаю от
первого и второго литературу, активно, плотно, привлекающую ресурс если
не собственно фэнтазийного, то, по крайней мере, фантастического (не научно-фантастического!),
но не создающую при этом романов-фэнтези. Это нужно пояснить.
Фантастики в литературе очень
много, самой разнообразной и разноплановой. Естественно, все схемы - это
всего лишь схемы, и попытки накрыть Единое сеткой классификаций дело неблагодарное
(впрочем, кое-какой улов принести это может, - другое дело, что никак не
самое Единое - тут уж...). Я просто на пальцах изложу, о чем идет речь
- что "считается", а что "не считается". Не считается, помимо направления
НФ, все то, когда фантастика используется как прием, условность, без претензий
представить какой-либо (художественный) мир как существующий на самом деле
- хотя бы в рамках самой книги, в правилах, принятых самим автором. Не
считается также, когда какой-либо фантастический (вымышленый) мир хотя
и мыслится как целостный, действительно существующий, но не наделяется
чудесной, волшебной природой. Так, город Глупов Салтыкова-Щедрина - это,
конечно, целостный художественный мир, развернутый, хорошо исследованный
- и мир, фантастичный отнюдь не в сторону "научности". Но не фэнтези -
поскольку образует с нормальной реальностью пару иного типа, нежели фэнтези:
здесь миры - реальность и ее сатирическое, гиперболическое отражение, а
не - реальность и иная (чудесная) реальность. Или мир Александра Грина
- по очень многим признакам это близко к фэнтези, все так, но - мир подразумевается
как "земной", посюсторонний; Зурбаган Грина - это как бы еще одна Австралия,
только расположенная где-то в европейских широтах. Конечно, его Бегущая
по волнам - это уже гостья из другого мира, но именно гостья - а гостит-то
она в нашем мире.
Ну, а "считается", т.е. выделяется
мной как актуальное атакующее направление, литература:
во-первых, всерьез достраивающая
к нашей реальности реальность параллельную, причем,
во-вторых, природа этой ино-реальности
если не фантазийна, то так или иначе волшебна, сверхъестественна.
Ну и, в третьих, пожалуй,
то, что построение такой сверх- или пара- реальности не есть чисто условный
прием или разовый эпизод, а выполняется достаточно основательно, как архитектонический
принцип.
Так, в "Белой гвардии" Булгакова
этого нет - сама-то сверх-реальность вполне подходит под все описанное
выше, но дана слишком бегло, не образуя структурно пару с дневной реальностью,
а отсюда и воспринимается как феномен не бытия, но сознания - мало ли де
что набредится. Вот "Мастер и Маргарита" - тут уж не пара эпизодов, а самое
существо книги. Сказать иначе, речь идет о литературе, всерьез и основательно
исследующей (воссоздающей) реальность в ее сопряжении с иной, и именно
чудесной пара-реальностью, но эта чудесная реальность не фэнтазийна (чудесна
на какой-либо другой лад). [48]
Что это дает самой чудесности,
не берусь судить (впрочем, догадки уместны). Автору же это дает относительно
контролируемый и безопасный способ сообщения с иной реальностью, в виде
рассмотренного выше литературного варианта сновидения. Считать ли это
практикой собственно в сновидении - другой вопрос, - отчасти, пожалуй,
да, считать можно. Могу судить хотя бы потому, что писание книг такого
рода ОС облегчает (в отличие от тех же размыслительных эссе - ой, какая
гиря), но дело даже не в этом. Суть в другом - просто так ничего не пишется
и не выдумывается, - если, как полагают несведущие, раз фантастика, то
сиди и ври все, что лезет в голову, - если идти таким путем, то в лучшем
случае выйдет мыльная опера, вроде того, как произошло с "Хрониками Эмбера"
после начальных приличных томов - а в худшем случае еще и этого не выйдет.
В полноценном же сновидении, конечно, все иначе - дело не в пресловутом
"труде", а в том, что принимая какую-либо версию реальности, пусть изначально
искусственную, сугубо как модель, после все равно приходится - в настоящем
случае - проследить ее развертку, произвести настоящий опыт - полноценно
воображенный или продуманный. Осознать действительные двери, точки входа-выхода
в реальную, а не модельную чудесность при этом, конечно, чаще не удается,
но это в общем-то задача скорее побочная - важнее к ним все подключить,
сознавая то или нет.
Ну, а реальности это дает
многое - момент истины, обозначая самую суть. Здесь прямое соответствие
с поэзией, - напоминаю рассмотренный чуть выше пример. Если с этих позиций
оценить, к примеру, опыты Пелевина, скажем, его "Принца Госплана", то там
все достаточно похоже. Вопрос опять-таки не в том, действительно ли существуют
- где-то-сь - те виртуальные миры, в которые погружены герои книги, такой
ли характер носит реальное взаимодействие с таковыми и т.п. Я не исключаю
и этого - т.е. существования где-то на тонком плане, как принято это с
умным видом величать в терминах эзотерики, буквально в описанном виде этих
вот мысленно-виртуальных реальностей, даже могу принять, что и сообщение
таковых суб-реальностей с реальностью нашей протекает вполне на описанный
манер, но - как и в примере со стихотворением - это все же вторично. Ну,
нет таковых - или существуют они совсем в ином формате, важно-то не это
- важно то, что в нашей реальности действительно сущестует все то, что
- беря план посюстороннего - описано в "Принце". Играли советские чиновники,
партийно-правительственные руководители в новомодные компьютерные игрушки?
Играли. Были эти игрушки американскими и, соответственно, изображали те
же американо-советские конфликты - на про-американский, разумеется, манер?
Изображали. Выпадал играющий из реальности нашей и хотя бы в определенном
смысле впадал в реальность виртуальную? Впадал. А во всем этом не было
ли массы комического, идиотического, а то и мистического и т.п.? Было.
- Что и требовалось доказать. И последний вопрос - а каким образом удалось
это показать Пелевину? Через обличение, философствование, лирические обращения
к читателю, проработку психологического облика героев и проч.? Нет - через
подстановку (подстройку) к реальности обычной, здешней, реальности параллельной,
- и скорее, не виртуальной, а все же именно чудесной, волшебной. {Еще самый чуток о Пелевине см. в прим.{7}} Это можно
проследить и на всех других книгах, использующих принцип двух реальностей
- это же в "Белке" Кима, это же в "Альтисте Данилове", "Мастере и Маргарите"
и т.д. Сила, таким образом, не в том, достоверна ли сама по себе выстроенная
автором параллельная реальность, а в том, что она позволяет достоверно
обнажить реально имеющиеся моменты и планы иррационального, странного,
смешного, а то и воистину чудесного в нашей реальности.
Итак, еще раз: истинность
чудесного в пара-реальной прозе (фантастике) не в том, что оно изображается
достоверно, по факту - это может быть, а может и не быть, а в том, что
его наличие (в произведении) действительно позволяет осознать, т.е. войти
в соприкосновение с таковым планом (иррациональным, чудесным) в нашей реальности.
Это та же метафора, только развернутая, сравнительно с поэзией, на иных
планах и, обычно, другими средствами - в частности, более подробно, основательно,
проработанно - ну, на то и проза с ее объемностью. Здесь совпадение с поэзией
не просто в методе - по сути, это именно поэзия, только осуществленная
в иных - прозаических и развернутых, протяженных - формах.
Надо ли добавлять, что -
как и со всем остальным - сам по себе метод еще ничего не гарантирует,
так же, как и писание в рифму или "образно" еще не дает стихов. Вопрос,
каковы конечные результаты приложения такого метода. А тут таки требуется,
кроме пахать (труд) и иметь расположенность (талант), еще многое разное,
например, все же очень даже нелишне хоть немножечко упираться в эзотерику,
а главное - все-таки ну вот никак не обойтись без толики чуда, в этом-то
и состоит "небесное заземление", пресловутые точки входа-выхода. Но уж
в чем-чем, а в этом пара-реальная проза отнюдь не уникальна, - не то что
искусство, а никакое бытие без этого, "толики чуда", состояться не может.
Все это я пишу единственно с целью не быть понятым превратно - в том смысле,
что вот де, господа, найден и всесторонне обоснован надлежащий и единственно
верный способ писать правильные книги, правильно отображающие положение
дел. Что де к тому автор эссе неуклонно подводил читателя. Нет. Некоторый
личный итог в этом, пожалуй, и впрямь есть - свои недоумения и неудовольствия
я как литератор, действительно, во многом разрешил и кое-что для себя уяснил.
Но литературу мое для-себя-открытие не начинает и не заканчивает - это
только заканчивает мое эссе, в основном.
По логике, здесь надо бы
закруглиться, а если уж продолжать, то перейти к более подробному и углубленному
рассмотрению самой этой пара-реальной прозы - названные мною книги, к примеру,
ведь не только сходны, но и различны между собой, и тут есть что понять
и увидеть. Однако я не буду делать ни того, ни другого. Такое вдумчивое
внятное исследование вещь долгая и непростая, а мне и это-то эссе надоело
не знаю как (да и не особо интересно - легче попробовать живьем, чем рассусоливать).
Но и закругляться рано - мне еще осталось кое-что сказать, правда, уже
не о би-реальной фантастике. Продолжение у меня другое - о литературе
просто реалистической или, так сказать, не пара-, а моно-реальной. Точнее
сказать, о литературе, где эта самая чудесная параллельная реальность
присутствует... отсутствуя. Как такое может быть? Сейчас увидим.
Проделаем мысленный опыт.
Предположим, автор пишет сказочную повесть или снимает фильм, где фантастические
герои - положим, Кощей Бессмертный и Баба Яга - действуют в нашей нефантастической
повседневности, занимаясь у нас своим злым инфернальным делом. Кощей, скажем,
порабощает мирных обывателей к их погибели, а Яга кушает невинных деток.
Происходит сопряжение двух реальностей, сказочной и несказочной, и потустороннее,
таким образом, являет себя как посюстороннее, реально присутствующее. Допустим,
автор хочет снизить степень вымышленности и противоречия законам нашего
мира и решает получше вписать сказку в не-сказку - его герои занимаются
все тем же, но уже по законам нашей реальности: положим, Кощей садится
за чиновничий стол и административным образом ловит подчиненных в свою
инфернальную паутину, а Баба Яга морит деток в качестве наемной няни. Уже
почти реальность, правда? Убавим еще толику фантастичности: автор оставляет
героям лишь сказочные имена (или, в фильме, волшебный облик) - сказочность
и вовсе балансирует на грани простой метафоры или аллегории (хотя, впрочем,
можно прописать все так, что герои будут оставаться собой, настоящими,
а не фигуральными Ягой и Кощеем). Здесь мы все еще можем видеть, угадывать,
что кощеевские и бабыежкины действия, вопреки облеченности в правдоподобный
реальный вид, на самом деле есть действия не просто злые, а потусторонние,
инфернальные - фантастические: что разговор с подчиненным о дисциплине
и зарплате лишь прикрытие, кажимость, а реально производится как раз душехищение
и умерщвление - во всяком случае, так прочесть книгу возможность остается.
Сделаем последний шаг - автор убирает сказочное именование и облик, придает
героям вполне земную внешность. Как теперь опознать потустороннесть, сказочность
персонажей? А никак. Практически. Это уже под силу только сведущим - тем,
кто видит или хотя бы просто знаком с ходом создания сказки-несказки.
Простой же читатель, возможно, и содрогнется от зловещести описанного,
возможно, даже отдаленно угадает что-то потустороннее зачатком шестого
чувства - но не осознает этого. В его сознании книга будет о начальнике-деспоте
и злобной няньке - или, может быть, просто "о жизни": дескать, реализм.
Полагаю, моя мысль уже понятна:
текст выше грубо описывает развитие литературы - от мифов про богов и демонов
к Толстому и Фолкнеру {8}.
"С "Заметками на полях" я
в главном скорее согласен, и мой четвертичный (Толстой - Горбатов - Санни
- я) комментарий идет не вразрез, а скорее вдогонку, - кое-что я хотел
бы уточнить, дополнить и истолковать в иной системе описания. Но сначала
пара возразительных замечаний.
[1]:
>>А Дмитрий Горбатов даже
не вставил его в схему. Хотя, мысль о России и Западе, на мой взгляд, верна.
А на мой взгляд, в молоко.
XIX век не XX. Америка была молодой, провинциальной, малокультурной и скорее
бедной страной (сидела в долгах у Европы), почти что "развивающейся" -
на родовитого и молодцеватого "Вронского" она никак не тянула, разве что
на бедного и неотесанного родственника-провинциала. Россия же была по уши
в Европе, железного занавеса не было. Профессор отдавал паспорт дворнику,
чтобы тот прогулялся до участка и сделал ему загранпаспорт. Безо всяких
там шенгенских (или какие там сейчас) виз. Не думаю, что можно приписывать
Толстому маету интеллигентсткими комплексами столетней будущности. Трудно
болеть телеманией до изобретения телевизора.
[2]:
>>Мне отмщение, и Аз воздам"
- что бы это значило?
Что значит - "мне отмщение"
- вопроса ни у кого не возникает:
тут все лежит на поверхности.
А вот "Аз воздам"...
Почему же, вопрос возникает.
Насколько я понимаю, это церковнославянское выражение исходит из уст Божьих
(Мне и Аз). Означает же оно примерно "Я покараю (отомщу), Я и награжу (воздам)"
- не вы, люди, а - Я. Т.е. провозглашается первенство суда небесного над
земным, - окончательное воздаяние там (как говорится, "им судия Бог").
Отсюда, не согласен с нижеследующим положением:
>>А тут уже надо знать любовь
Толстого к мессианству, к
поучительству. Он как бы
простирает перст в сторону Анны: "Се - грешница!"
- нет, наоборот, на уровне
оценок и установок сознательных, Толстой Анну из "юрисдикции" земной
морали скорее выводит и сильно заступается - так сказать, чисто по-человечески
(но не как писатель!).
====
А вот далее у меня уже уточнения
вдогонку. С тем, что "...
>> Левин прошел через эту
гордыню (которую он, конечно, сам до
конца не осозновал), но он
сумел вырваться из "не хочу показаться
смешным" - в награду он получил
Кити и ее любовь. И пришел, в
результате, - к Богу. Или,
во всяком случае, к душевному
спокойствию.
Кити вырвалась из "не хочу
показаться смешной" (после
предательства Вронского)
- благодаря общению с Варенькой: через
религию. "
я согласен и вполне готов
признать это ключевым пунктом всего романа. Как и с тем, что роман есть
смысл просмотреть с т.з. "отмщения и воздаяния" - вообще, для меня была
любопытна мысль, что тут тоже перебор "цепочки зла" (вот в "Купоне" это
уже в открытую) - пожалуй, да, так.
Но вот что надо, считаю,
принять во внимание: писательский метод и личностную человеческую позицию
писателя. Они вообще далеко не всегда согласованы, а иногда и в жутком
конфликте. В случае Толстого, на мой взгляд, конфликта нет, но есть, так
сказать, не-поспевание - попросту, Толстой-писатель забирает глубже и дальше,
чем удается Толстому-личности - Толстому-мыслителю, если угодно (хотя он
и тут не так слаб, как принято думать. Просто интеллект слабей натуры -
это уж в природе вещей).
Относительно Толстого-писателя
- я, пожалуй, согласен с классическими оценками - "срывание всех и всяческих
масок" и соответственно, определение его писательской манеры как отрицающей.
Выражаясь языком известного учения, таков его сталкинг: следопытский,
ис-следовательский план при воссоздании человеческих отношений. Здесь,
насколько я понимаю дело, обстоит так: есть, с одной стороны, разного рода
личные и социальные установки, - так сказать, область человеческого soft'а,
- это примерно роли в театре, принятые на себя чаще бессознательно или
полусознательно. Ну и, как в театре, все решает - в обычном случае и чаще
всего - роль, маска (написано в пьесе - "он угодничает" - ну, он и угодничает.
Так называемое личное и неповторимое - это уже в пределах роли.). А есть,
с другой стороны, сам человек, это гораздо больше роли, но, увы, обычно
это не осознается - более, того, маску-то как правило и принимают за "я"
(ну и, отсюда многие недоразумения, столь же забавные, сколь и плачевные
- "самое главное - быть самим собой", "человек создан по образу и подобию
Божьему": это вот тот блюющий с балкона хмырь подобие Божье?!. м-да...
короче, капитальнейшая путаница в адресах, дойдут руки, я о том попробую
написать эссе с названием "Друг директора"). Короче, маска к человеку сильно
прирастает, и не он ей, а она им хорошо пользуется, заставляя лелеять и
защищать себя (ведь это же неповторимая "я сама"!) - и не мой только опыт
горестных наблюдений приводит к выводу, что ничто человек так не защищает,
как свою собственную порабощенность. В лучшем случае можно наблюдать бунт,
бессмысленный (не зрячий и управляемый) и бестолковый (водка, игла етс.).
Момент истины, акт действительно человеческий - это не просто действия
"не по софту", а действия, сопровождаемые человеческим выбором, решением.
И Толстой-сталкер, Толстой-писатель
здесь очень зорок и беспощаден - пожалуй, он как раз это и отслеживает
постоянно, отношения человека со своей маской, его и ее решения - и - критерий
истины практика - последствия того. Это как бы опыт исследовательских наблюдений
- и естественно, наиболее познавательны для того критические состояния.
Обнаруживает Толстой все то, о чем мной сказано выше - что человек крайне
редко поступает не по сценарию, что "аплодисменты" за образцовое исполнение
роли вещь крайне эфемерная (положено впасть в ярость за супружескую измену
- ну, впадем, хотя и жена давно не любима, и ярости настоящей нет), а вот
тупики, в которые это загоняет, более чем тягостны, что мертвое заставляет
служить себе живое, что на поле друг против друга стоят две шеренги здоровых
веселых мужиков, у которых нет причин и желания убивать друг друга, но
которые будут убивать, если так решат два каких-то коронованных шута, что
- обнаруживает Толстой - паяц Николай I, который корчит из себя слугу страны
и закона и посылает карателей на чеченские аулы, на самом деле, конечно,
тиран, но тиран мелюзговый в силу заурядной и маломерной душевной природы,
однако - и это другая сторона дела - Шамиль, который с ним воюет, тоже
никакой не борец за свободу, а такой же тиран, людоед и паяц, который однако
- клоунада не кончилась - записан в святые как имам и воин Аллаха (эта
старая история не перестает оставаться новой), что вообще это корчанье
из себя и перед друг другом всех этих святых, борцов за, людей долга, примерных
жен и т.д. вещь совершенно никчемная и за ней обнаруживается даже не порок
или там дьявольские наущения, а просто пустота и что нечто подлинное, живое,
не-пустое, тогда и проявляется, когда люди догадываются дать ему место
- а для этого надо отступиться от маски, от роли - вот как это в примерах,
приводимых Санни (а можно и много другого вспомнить, например, сцены созерцания,
не-участия в жизненной гонке - так подслушивается ночной разговор Наташи
Ростовой и т.д.). Добавлю еще, что когда человек "вырывается из "не хочу
показаться смешным", то это как раз миг истинного смеха - того вот, Заратуштровского,
свободного. И дай Бог нам всем им смеяться как можно чаще!
Но есть ведь еще и Толстой-мыслитель,
который имеет на руках все то, что доставил ему Толстой-писатель и чем
ему надо как-то распорядиться. Все описанное выше он более или менее осознает.
Ну, а что делать-то? (русский вопрос - и кстати, вопрос хороший). В доступе
- христианская традиция, вообще религия - к ней Толстой и обращается, тем
более что всякая, вероятно, религия действительно может снабдить способом
из этого порабощения маской ("гордыни") выйти (т.е. содержит в себе и учения,
и техники, позволяющие при желании это сделать). Вот здесь-то у писателя-Толстого
и Толстого-моралиста начинается разлад. Помочь-то религия может, да вот
что-то плохо помогает - и писатель-Толстой здесь по-прежнему беспощаден
и не дает никаких потачек (хоть "Отца Сергия" вспомнить или "Свет во тьме
светит" - где он и себя ведь не жалеет). Как писатель, как сталкер Толстой
не может не обнаружить, что и в религии и даже подвижничестве получается
все то же отправление роли и что верить тому так же глупо, как просить
исцеления у артиста, игравшего на сцене роль апостола. Слишком очевидно,
что и в большом театре, в человеческом, это лишь роль - которую в орлянку
разыграли меж собой двенадцать собравшихся кардиналов или там на собрании
святейшего синода, а Иисус или Будда именно явились миру - потому что являлись
Иисусом или Буддой. Толстой пробует наитруднейшее - отодвинуть официоз
и сам, вне догм, вне социальной клоунады, жить религиозно. Ну и, не слишком
успевает - вновь получается та же роль, маска (не трогая "прегрешения").
И я, пожалуй, согласен с Владимиром Соловьевым, что лучше уж ему было взять
другого - т.е. Будду, нежели рассудочным образом пытаться обосновать
полезность христианства и правильность "добра". Пожалуй что, для отрицающего
и безжалостного сталкинга Толстого было бы плодотворней опереться скорее
на традиции Востока (я уж молчу про толтекскую традицию) - они тоже забирали
очень далеко и тот же буддизм построен скорее на отрицании, однако же -
сумел развернуть это в нечто позитивное, обращенное к, а не от человека.
В этом, мне представляется, критический пункт, на котором Толстой-мыслитель,
так сказал, пробуксовывал и не мог "догнать" себя как писателя. <...>"
- Из этой реплики я сам себе
уяснил, как можно кратко определить разницу сталкинга Достоевского и Толстого.
Примерно так: Толстой исследует взаимоотношения человека и его роли, его
маски - выявляет это скорее во внешней реальности, а Достоевский исследует
скорее собственно свойства маски и поэтому залазит в реальность внутреннюю,
т.е. вникает в подполье, в комплексы, в душевные узлы и т.д. Правда, к
тому, что мы знаем об обоих, это верное замечание ничего не добавляет -
факт из давноизвестных.
Как автобиографическая, эта книга представляет собой литературный вариант рекапа, перепросмотра - и, соответственно, в этом отношении почти документальна. НО - вот дальше-то самое интересное. Как это обнаруживал каждый практикующий перепросмотр, одним из его итогов (и признаком успешности, правильности его выполнения) является проявление в своем прошлом разных скрытых моментов, до того не осознаваемых. Моментом истины может быть открытие действительного отношения к тебе со стороны твоих близких или причины какой-либо жизненной ошибки или уловление и вовсе магических планов, проявившихся в том или ином повороте судьбы. Короче, вскрывается как бы план той самой второй реальности, если и не обязательно мистического рода, то существующей параллельно с реальностью осознаваемой. Так вот, Ирина - ничего, кстати, не ведая об этом самом рекапе (знаю из общения) - воссоздает эти моменты истины, план скрыто существующего, через введение в ткань документального повествования "мистического" измерения. А именно, ее героиню по жизни сопровождает как знание прошлого воплощения (относительно которого героиня и сверяет свое настоящее), так существующие почти физически два иномирных спутника, - этакий аналог знаменитых союзников, - ну и, еще есть Дар и управление сновидениями. Вот этот-то мистический план и выступает в роли тех самых открываемых над-смыслов, моментов истины, обнаружение которых и составляет одну из главных задач перепросмотра. Как ни странно, выполняется это по ходу книги очень органично, два полюса - документальный реализм и мистическая сверх-реальность - взаимодействуют на удивление слаженно и плодотворно. Как мог видеть читатель, над сопряжением этих планов я и сам поломал голову - и как теоретик, и в практике, как автор, но такой вот, я бы сказал - по-женски (гениально) - простой способ мне даже не приходил в голову, - а точнее, я отметал его как нереализуемый. Тем большее восхищение и уважение вызывает у меня эта книга (ну и, сама ее красивущая создательница, разумеется). Что же до "Позови меня трижды", то эта книга, я считаю, прекрасный современный роман, появление которого я опять-таки полагал маловероятным, о чем как-то высказывался в личной переписке - но однако же, обнаружил опровержение и по этому пункту (что меня только радует).
Добавлю еще, переводя на упоминаемого ниже Пелевина. Вот тут все наоборот - книги этого автора мне очень близки и сильно нравятся. Но их эвристичность поэтому для меня лично совершенно нулевая - все это я знаю (и умею как автор) и без Пелевина, все же лубочный буддизм "Чапаева и Пустоты" это, мягко говоря, классом пониже, нежели оригинальные тексты, скажем, Нагарджуны (это не наезд, а констатация факта - Пелевин же не философскую работу писал, претензии нет). Вероятно, здесь все дело в мужском ключе, в каком изначально ставится задача - что должно быть "умно", "трансцендентально", "художественно", "глубоко" и т.д. Открытием же оказывается, что все может быть просто, очень просто, по-женски просто - а вот это-то и не приходит в умную голову мужчины.