Аннотация: Не фантастика. Но одна из лучших моих работ. Поэтому на этой стр. К тому же, в тексте - мамины сказки.
ЖИЗНЬ КОТА
- Именно такой!
Калачиком с детский кулачок, совсем не пушистый, с какой-то сморщеной голой кожей на морде, кот лежал под кроватью в закутке меж стеной и какой-то доской. Ничего котеночье-милого в нем не было, и Брат - тогда он еще не знал, что он Брат кота, но уже был им - Брат разглядывал кота с очень странным чувством.
- А другие где? - "котята" имел в виду Брат.
- А нет других, одним окотилась, - объяснил хозяин кошки.
- Стало быть... - и Брат вспомнил, как когда-то давно, подростком, он выбирал себе собаку, и тогда три овчаренка сбились в кучу посреди комнаты и дружно пищали, призывая нервничающую в подвале мать, а вот четвертая успела оползать комнату и теперь с интересом наблюдала сестер, укрывшись за ножкой стола. В тот раз Брат, выбрав было щенка поздоровей из трех пищащих, в последний момент догадался и схватился вот за ту, за ножкой стола. Собака действительно оказалась умной, хотя и излишне самостоятельной, на глаз Брата, но ведь сам выбирал - а вот теперь, теперь выбор был сделан заранее, раз один котенок, и Брат опознал в этом решение, которое ему полагалось принять. Но котенок был еще мал, брать рано, и вернувшись домой Брат рассказал, что котенок-то есть, посветлее, чем обычно у Марфы, но не такой, не белый и пушистый, как просила мать Брата, толстая старуха, Бабушка, как она велела звать себя постояльцам-корейцам, Гене и Розе.
- Именно такой! - одобрила Толстый Человек Бабушка месяц спустя, наклонясь и разглядывая котенка, мягко опущенного на пол рукой Брата.
Именно такой: пушистый, с белым пузиком и полосатым серо-черным чепраком на спине. Еще у кота были миленькие рыжие пятнышки на лапах и у носа, а сам нос был двуцветен - половина черная, а половина игрушечно-розовая. И конечно, мордочка была снизу белая, с такой же челкой на лбу, а вот выше шла серо-черная шапочка, с полосками.
А кот задрав голову стоял на вытертой дорожке у входа в комнату и, в свою очередь, сам разглядывал наклонившуюся над ним толстую старуху в очках. Ему было любопытно, и вероятно, он уже успел забыть, как запищал дорогой, когда скрылся из виду дом, откуда нес его Брат, и как Брат успокаивал, что ему, Барсику, у них - у Брата и Толстой Бабушки - будет хорошо.
- Марсик, Марсик, пойдем, - позвала меж тем толстая старуха в очках, подзывая котенка на кухню, где были килечьи головы в миске и разведенное сухое молоко - чего-то получше не припасли, завтра уж.
- Ну, Барсик, - согласилась Толстая Бабушка, и в квартире появился кот.
Да, вот именно: кот, а не котенок - уже кот, а не - потом, когда-нибудь кот. Имен и прозвищ у Барсика перебывало множество, по мере обнаружения разных черт и повадок - он был и барсуком, и Барчиком, и Ведеркиным - за пристрастие спать в оцинкованном ведре, и рыськой - из-за яростных нападений с поджатыми ушами, и даже "дамой, приятной во всех отношениях", это уж так называла его Толстая Бабушка, любуясь на спящую пушистую прелесть, - а вот при всем том он был сразу принят полноценно как кот - хотя Бабушка до последнего сомневалась, а не кошку ли ей подсунули, потому что не находила ярко выраженной половой обозначенности в положенном месте.
Повод для таких сомнений давала Бабушке также и неиссякаемая живость кота - ведь кошки, как известно, куда сноровистей котов, как и вообще в животном мире самки жизненней самцов, и Брат сам наблюдал, как у той же Марфы котята-кошки пушистыми клубочками катались по квартире, а юный кот, даром что крупнее, как полный тютя давал себя и объесть, и отодвинуть от миски, да и вообще не отличался проворством. Но принесенный котенок был шустрей любой кошки, что Брат приписывал его единственности - та сила, что от матери причиталось целому выводку котят, пришлось на него одного. Днем Барсик играл с людьми - когда не ел и не спал - а ночью резвился сам по себе, и уж тут бесился так, что со столов все летело на пол, порой со скатертью вместе, и до утра всякие ручки или коробочки, гоняемые котом, шоркали по полу.
Не меньше игровитости, кота отличала и поразительная обучаемость. В семье прежде жила не одна собака, и теперь Брат, мысленно сравнивая, пересмотрел свои воззрения и с удивлением заключил, что ум кошек - по крайней мере, вот этого котенка - повыше собачьего. Возможно, дело облегчалось тем, что кот отвел Брату роль наставника, "мамы", но так или иначе, хватало одного, редко двух уроков, чтобы установить правило или запрет - а вот собак-то приходилось именно натаскивать, дрессировать. Так, в поломанном тройнике, воткнутом в розетку над письменным столом Брата, в нижней части были оголены контакты, и когда кот пополз было по столу под этот тройник, Брат строго пресек это и воспретил, шлепнув слегка по морде. Очевидно, в отсутствие Брата Барсик все-таки проделал запретное ползание, потому что через несколько дней на глазах у Брата снова полез в недозволенное место, оборачиваясь и задорно поблескивая глазенками - "вот, ты запрещал, а у меня получается пролезть, смотри!" Пролезть-то получается, но и током ударить очень даже хорошо может получиться, и Брат не мешкая выдернул злосчастный тройник из розетки, наощупь воткнул шнур лампы, а потом уж нашлепал котовую морду - и после этого Барсик оставил свои проползновения: значит, и вправду нельзя - факт мироздания, подлежащий принятию. Еще Брата очень позабавило, как Барсик, понаблюдав за письменными трудами Брата, стал подражать ему, играя ручкой - и не то чтобы просто катал ее по столу, нет, он зажимал ручку между передними лапами и, удерживая вертикально, водил по столу, подражая движениям Брата и считая, очевидно, это одной из игр и пробуя ее на занимательность, - ну, а Брат посчитал это напоминанием, что он ведь и в самом деле со своим писанием - даже самым серьезным, "мыслительским", - занят людской, не кошачьей, но тоже игрой, и много хмыкал и посмеивался. И уж совсем кот изумил людей, когда совершенно самостоятельно, безо всякой натаски, стал приносить к их ногам всякие кидальные шарики, особенно контапку от ремня, которую очень любил гонять по дому из-за ее кожаности и удобного размера. "Прямо ловчий гепард", - говорил Брат, хотя это было не подношением добычи, а безмолвной просьбой снова бросить шарик, чтобы поймать его на лету или кинуться вдогонку.
Само собой, эта кипучая жизненность и смышленость быстро завоевали Барсику место в сердце и квартире Толстой Бабушки. Не долее трех дней продержался запрет на ночное посещение кухни, потом пала комната Брата и комната Розы с Геной, и вообще всякие запретные зоны исчезли, как молоко с блюдечка по отшлепывающему котовому язычку. Толстая Бабушка, надо сказать, любила, чтобы все было по ней, по е ё, это в общении быстротекущем и эпизодическом она была гибка и обходительна, выявляя качества отменного сталкера, а вот в соприкосновении долгосрочном, в проживании, являла образец великолепного мелюзгового тирана, добиваясь и в прямом натиске, и вымогая ползучей сапой - то есть, со страшной силой капая на мозги, чтобы все шло сообразно ее установлениям, а отклонения от того умело использовала как повод для бурного выяснения отношений.
Но кот - кот был другое. На кота проливались милости и щедроты. Под кота строился распорядок дня. Нужды кота почитались и предупреждались. Это Розе возбранялось в три часа ночи идти мимо Бабушки в ванну и это от Брата требовали побыстрее освободить кухню - а вот коту было невозбранно: он маленький.
Всё было дозволено коту, всё возможно. Прибежит Барсик и примется драть дермантин на стенке Бабушкина дивана - "весь диван изодрал". Залезет в горшок с цветком и начнет рыть землю - "Барсик, зачем ты герань разрыл?" Дожевывает Бабушка хлеб, а кот, чуя мясной запах и потрясенно не дождавшись своей доли, залезет ей в рот и вытащит кусок - "ну что, думал, колбаса? обманули!" Посрет Барсик и заскребет лапой пол в туалете - "посрал? ай да молодец, ай да умница!" Идет Гена из ванны, помывшись, с закатанными штанинами, сверкая голыми икрами, а Барсик как накинется сзади из засады, да как вцепится, да еще зубами прокусит до крови, и даже вскрикнет Гена от боли и, отшвырнув кота, юркнет скорей за дверь - "не смеет корейская нога пинать русского кота".
И не смела нога. "Барся", - присев над котом, теребила Барсиковы усы кореянка Роза, а кот, лежа на боку, упоенно дрыгал задними лапами, довольно-таки чувствительно царапая ступню, но обижаться было нельзя - кот маленький, кот играет, кот Бабушкин, а Бабушка умела заставить ходить по половице - впрочем, не придираясь по-пустому, а именно требуя, чтобы было по е ё, - и главное, чтобы никого домой не водили и закрывали дверь на кухню, когда готовят свои пахучие дальневосточные кушанья, а еще не пускали кота к себе. С этим непусканием неутомимо сражался кот, выслеживая миг неосторожно открытой двери и устремляясь туда с проворстовм, не дающим возможности перехвата. Иногда Толстая Бабушка смирялась с таким прорывом, но долго не находя кота в обозримости, мучилась сердцем - не подвергают ли там маленькую зверьку тайному мучению, и отправлялась к корейцам, выдворяя Барсика назад. Тогда кот принимался шерудить лапой, пытаясь открыть запертую дверь - очевидно, в самой запретности он находил какой-то вызов и упражнял волю, в опытном порядке нащупывая меру гибкости и упорства, наилучшую в этом обитаемом мире - и иногда, при неплотной затворенности, преуспевал и вновь прорывался к корейцам, шельмец. Иногда Барсик действительно выскакивал оттуда несколько шало, но уж вряд ли там его всерьез обижали - доброе было сердце у Розы, и Бабушку полюбила, и Брата, и Барсика заодно уж, хотя до того говорила Бабушке, что не любит кошек: "Собака хорошо, а кошка фыр-р, фыр-р, не люблю" - то есть, не нравится ей урчащее приставание кошек, а еще как-то рассказывала Бабушке, как принесла домой, маленькая, с улицы щенка и как мать ее отругала, потому что и так живут плохо, а еще этого кормить. И то ли просто совпало, то ли притащил Барсик в дом корейскую удачу, но пошла торговля у корейцев, и Роза принялась каждый раз приносить с рынка мороженку или плод какой, а еще пробовала угощала Брата с Бабушкой своей стряпней. Вообще-то, то, что Брат пробовал, было вкусно, но они с Бабушкой все же этой корейской кухни как-то опасались, и заметив это, а еще то, что подношениями Бабушка делится с Братом, Роза стала приносить с рынка по две мороженки или йогурта или там банана, чтобы обоим - сначала время от времени, а уж потом буквально каждый день и не хотела слушать увещевания Бабушки, что зачем деньги тратит. Мороженки Розины были в упаковке, и кот живо смекнул спешно бежать на хруст разрываемого целлофана - само собой, прежде всего вымогал свою долю у Бабушки, а уж потом трусил к Брату, тот давал поменьше, и все вылизав, кот бежал обратно к Бабушке. Та рассказыала: "Сегодня стала елочные игрушки перекладывать из кульков, зашуршала - ох, прибежал! - думал, мороженка" - и уже корейцы ушли, а кот еще долго так прибегал, до того привык.
Видя восприимчивость Барсика, Брат сильно огорчался, что эта доверчивая готовность освоить новое пропадает как-то впустую. Именно теперь, в пору этой отзывчивости к познанию, так чувствовал Брат, кота можно было научить чему угодно, чему-то очень важному, лучшему - тому, возможно, что так долго ждут звери от человека и что он сам о себе еще не очень-то знает. А то что же это, - вспоминал Брат Хлебниковский "Сад", отнимаем зверей у леса, развиться их природной науке не позволяем, а уж коли не даем прорасти их чудесным возможностям, так, значит, надо предложить свое, что-то еще чудесней! Но Брат тоже был из несведущих - обычным искателем на ступени самых первых предвосхищений и проникновений, и теперь он только угадывал эту великую возможность и невольно сожалел об упускаемом шансе. Блестели глазенки кота, - не ночным мерцанием, а игровитым, когда тем больше сияния, чем хитроумней и дерзостней затеянная каверза, и Брат пленялся и одновременно не верил своим глазам: то был блеск нагваля, то был Дух, сознание - и что мог предложить ему Брат? Поиграть веревочкой? Впрочем, кот-то играл - и если Брат не имел чему научить кота, то, наблюдая его охотничьи повадки, немало извлек для себя - так, Барсик пускался в атаку только тогда, когда сам ее подготовил, а до того игнорировал всякое пододвигание приманки под нос, это уж став взрослым он позволял себе импровизации, молниеносно когтя появившуюся в пределах досягаемости добычу.
- Ты бы продал Барсика за миллион долларов? - спрашивала Толстая Бабушка.
- Да я его бы и за сотню продал, - отвечал Брат. - Ну, в хорошие руки только, конечно.
- Вот ты какой, - сокрушалась Бабушка. - Нет, нельзя: он член! - подразумевалось: семьи. Про себя же у людей давно уже было решено, что они в этой семье Бабушка и Брат: - Ну что, брат кот? как дела? - спрашивал Брат кота у кота-брата.
Одно, одно омрачало хрустальную Бабушкину радость от котового проживания: кот не урчал, а стало быть, не мог побаловать людей очевидным - ухослышным - свидетельством своего расположения и ответного приятия членов семьи. Дело тут было в поврежденных голосовых связках, - очевидно, мать неаккуратно таскала котенка, задевая клычком горлышко, хозяин Марфы признавался, что у них уже бывали из-за того случаи безголосости у котят. И когда кот забирался к кому-нибудь на колени, то убеждаться в Барсиковой ласковости приходилось на ощупь, приложив палец под голову и осязая довольно-таки сильную вибрацию котового горла. А уж мяукал кот и вовсе сипленько: слышалось не звучное "мяу", а шепелявое "мя", и кот, уяснив, что его обычно не слышат, научился проситься к Брату в комнату - а дверь прикрывалась плотно - не звуковым, а зрительным сигналом: просовывал под дверь лапку и держал, пока Брат не заметит. Брат, впрочем, сам научился шепотом произносить это "мя", получалось шепеляво и одновременно громко - и надо же, кот откликался. Привыкнув, Брат и в гостях приветствовал хозяйских кошек тем же сиплым "мя!", забывая, что у них-то с гласностью порядок, и заставляя животных недоуменно таращиться на столь странный акцент.
Летом Брат стал выводить кота на улицу. Ошеломленный столь беспримерным увеличением мира, Барсик приходил в чрезвычайное возбуждение и начинал носиться из конца в конец разведанного участка новооткрытой суши - из цветника в цветник, что находились по обе стороны от крыльца. "Барсик, Барсик!" - звал Брат и шевелил перед носом кота какой-нибудь веточкой, пытаясь перебить эту переполошенность - и на миг это удавалось, кот отвлекался, во взгляд возращалась осмысленность, в движения - плавность, но потом глаза вновь округлялись и теряли блеск, и начиналось прежнее мельтешение вдоль стены. Это было, считая безголосость, вторым слабым местом кота - захлест эмоций, слабый самоконтроль, отсутствие выдержки - в пиковых ситуациях Барсик легко впадал в крайность, рыбирая решения предельного регистра - бегство, нападение - и не умел держать центр. С другой стороны, а где - или у кого - мог тому научиться кот? Разве что у умной кошки - и таковую местное кошачье сообщество отрядило шустрому котенку в качестве добровольной наставницы.
Старожил двора - Брат не знал ее имени, но давно видел в окрестностях - умная кошка чрезвычайно заинтересовалась новобранцем. Но взбудораженный Барсик, а пребывал он в той самой взъяренности обилием мира, выгибал спину и угрожающе надвигался, и не дал к себе подступиться, и даже загнал кошку под машину. Однако кошка, очевидно, положила своей обязанностью опекать несмышленыша, а была она очень умна. Брат наблюдал, как она переходит улицу - кошка делала это на слух, подходила к краю мостовой и наклоняла ухо в направлении, откуда появлялись машины. Определив, что опасности нет, она резво, но не опрометью, направлялась на противоположную сторону, где-то на трети пути останавливалась и снова слушала улицу - и Брат сам видел, как кошка вернулась назад с треть-дороги, предпочтя перестраховаться, потому что поток машин покатил лишь спустя минуту.
Накануне у Брата было видение, как кот сверзился с тополя. Так и произошло, - правда, не сразу: когда кот вскочил на тополь - не на увиденный Братом, а на соседний - и стал карабкаться вверх, умная кошка запрыгнула на ствол следом и лапой за хвост стянула Барсика вниз. Можно было думать, что предостережение отработано, но как бы не так. Днем позже Барсик снова полез на тополь, уже тот самый. Умной кошки рядом не случилось, а Брат опоздал перехватить и нарочно отошел, опасаясь, что если он будет пытаться согнать кота вниз, тот заберется еще выше. Стервец метнулся-таки вверх по стволу, но сорвался с гладкой коры, только веточки затрещали, шмякнулся на землю, вывихнул ногу, сказал "мя", был обнюхан еще одной дворовой кошкой и унесен домой Братом, которому Толстая Бабушка устроила разнос, что проглядел кота.
Нога зажила быстро, прогулки продолжились, и на одной из них умная кошка стала играть с котом в пятнашки. Игру затеял кот: символически вопроизвел атаку на кошку и отбежал, легши под ноги Брату - очевидно, решил им прикрыться на первый случай. Кошка приняла приглашение - и приблизившись, лапой задела кота, а потом отбежала сама и стала ждать ответа Барсика. Так они перебегАлись один к другому несколько раз, и Брат заметил, что умная кошка уводит котенка все дальше по двору - как показалось Брату, желая ознакомить его с местностью.
Но Барсик почему-то не слишком признавал умную кошку как наставницу - в этом качестве он предназначил себе рыжего кота, мужского вождя кошачьего сообщества. В садике, недалеко от дома, куда Брат и Бабушка часто ходили с котом, рос клен, не слишком высокий и с наклоненным стволом, как раз такой, чтобы безопасно можно было полазить. Барсик, однако, накануне не мог с него спуститься - может, просто не хотел, так что Брату пришлось самому забираться и скидывать горе-верхолаза на руки Бабушке. Встретив после того в садике рыжего кота, Барсик долго вертелся возле, а потом рыжий кот забрался на ту самую развилку и грациозно спустился вниз - не по-медвежьи, а на манер куницы или генеты - лапами и мордой вперед, - и сразу же, как ушел рыжий кот, все это повторил Барсик. Как они поняли друг друга? Зверьки даже не нюхались и уж точно не вступали ни в какие перемяукивания, вообще как бы не замечали друг друга. Стало быть, был какой-то способ прямой передачи желаний и нежеланий - может быть, тот же, каким люди понимают друг друга без слов. Что до рыжего кота, то Барсик стал пускаться в форменное преследование при каждой встрече, ходя за ним тенью и наблюдая все действия - а Брат наблюдал, как одна любопытная кошка, дымчато-полосатая, что крутила шуры-муры с котом такой же расцветки, отрывалась от ритуальных игрищ и сверху, с забора, жадно изучала пробегающего под ней незнакомого котенка. В конце концов Барсик нарвался на трепку, когда попробовал полюбопыствовать какой-то встречной кошкой - рыжий кот в прыжке сшиб Барсика со ствола, где тот пытался укрыться, и повалял по земле. Вновь захромавший Барсик отошел, припадая на ушибленную ногу, а рыжий кот снова приступил к нему, пренебрегая Барсиковым грозным шипением, но тут уж вмешался Брат - нечестно, котенок и так отступил, к тому же, хромает - и Брат вицей стегнул рыжего по яйцам. Рыжий кот описал по двору широкий круг и убрался прочь. Больше он не решался трогать Барсика - иногда хотел, но взглядывал на Брата, возвышающегося поблизости, и оставлял пагубное намерение.
А Брат позже как-то видел, как рыжий кот вместе с умной кошкой, два местных авторитета, загнали на дерево какого-то пришлого кота, - кажется, он просто потерялся и прибился в этот двор за неимением чего-то лучшего. Теперь заблудший жался ко краю полого растущего кленового ствола, а рыжий кот и за ним умная кошка сидели в паре метров - не торопясь, спокойные, уверенные в себе, - с явным ожиданием вручения верительных грамот и рассказа о своих обстоятельствах от пришельца. Потом Брат еще видел, как этого пришлеца преследует другой местный кот, когтя сзади лапой и предлагая померяться силой - этот задира, как заметил ранее Брат, был как раз из неуважаемых во дворе, но теперь этот забитый кот повстречал кого-то, еще более напуганного и растерянного, чем он сам, и спешил самоутвердиться - и Брат невольно подумал, что и тут все как у людей.
Враги наступали со всех сторон: справа подбежал большой черный кот, про которого Толстой Бабушке одна старуха рассказывала, что он большой драчун и бьет всех котов, прямо надвигался на Барсика ушастый спаниэль, сзади была проволочная сетка забора, но и за ней обнюхивала Барсика через проволоку подоспевшая любопытная кошка - та, что раньше разглядывала Барсика со штакетника сверху. Черный драчливый кот, не обращая внимания на собаку рядом с ним, тянул к Барсику лапу - и Барсик, подражая взрослому, тоже храбро протянул лапой в сторону черного кота. Очевидно, это был ритуал знакомства бойцов - и черного кота не смущало то, что он заманивал в драку несмышленыша, вдвое его меньше. Меж тем, спаниэль присунул морду чуть ли не вплотную, - видимо, пес жил с кошкой и привык дружить с этим племенем, чего не мог знать Барсик - и на виляния хвостом и желание познакомиться кот отвечал боевой стойкой и выражением - на морде - свирепой решимости постоять за себя. А меж тем слева уже выбралась из-под забора любопытная кошка и тоже приблизилась к коту - и вздыбленный Барсик сделал несколько предупредительных напрыгиваний в ее сторону. Любопытная кошка зарычала и отбежала в сторону, продолжая наблюдать за происходящим, а Брат удивился - он впервые слышал, как рычат кошки - совершенно по-собачьи. Все же ситуация выходила чересчур напряженной - черный кот явно предвкушал потасовку, а глупая собака только мешала, встревая со своим непрошенным дружелюбием в чужую игру.
- Давай-ка его унесем, - предложил Брат Толстой Бабушке, поднял котенка, и они трое покинули чужой двор.
Но черный кот последовал за Барсиком, и когда кота спустили на траву, снова приступил со своими маневрами. Барсик не уходил с рубежа, но, видимо, чувствовал угрозу и постепенно терял уверенность. Приходилось вмешаться:
- Барсик, Барсик! - позвал Брат - и кот - пожалуй, в первый раз за все время - с готовностью откликнулся. До тех пор его надо было дозываться, даже чтобы угостить вкусненьким, кот любил следовать своим внутренным решениям, а не побуждениям извне. Но теперь Барсик сразу воспользовался предлогом, чтобы оставить место на ринге, и побежал к Брату, доверчиво глядя ему в глаза: дескать, не отступил, а - позвали, - и у Брата осталось отчетливое чувство, что хитрость эта была проделана совершенно сознательно. А Толстая Бабушка взяла вичку и прогнала драчливого кота прочь. И правильно - чего это на маленьких!
- В морду мне метит, - распознал Брат, наблюдая с дивана, как разгорается сверкание в глазах кота, внизу у ног людей приготовившегося к прыжку. Барсик очень долго прилаживался, переминался с лапы на лапу, а потом пушистой молнией взлетел по дивану и, погасив уже скорость, мягко ударился лапками в лицо Брату.
- Угадал, - прокомментировала сидящая рядом Толстая Бабушка.
Но это было больше, чем угадкой - каким-то образом Брат понимал и ощущал намерения и душевные движения кота, а тот, в свою очередь, умел почувствовать ожидания людей и, хотя не всегда немедленно, откликался. К примеру, иной раз, когда Брат нагибался в прихожей зашнуровать кроссовки, Барсик пользовался этим, чтобы вспрыгнуть ему на спину, а оттуда перемахивал на вешалку. Брат не учил тому, но когда захотел показать гостям этот трюк, то Барсик отозвался сразу же, едва Брат, наклонясь у дверей, похлопал себя по спине. Затем, безошибочно чуя желание старших похвастаться его игровитостью, кот стал дожидаться наклонения гостевых спин и смело взмахивал по ним на вешалку, сбрасывая на пол головные уборы и лапой играя, если кто из гостей тянулся за своей шапкой или шляпкой. Иногда подобное уловление пожеланий протекало с задержкой, то есть Брату надо было наперед что-то подумать или представить, а час-три-день спустя Барсик проделывал именно это. Возможно, - размышлял Брат, - это потому что у их мозгов мощность меньше, ну, как в компьютере - раз процессор попроще, то и времени больше уходит - пока маленькая головешка эту мыслеграмму расшифрует, время-то и... Но такое соображение не стыковалось с мгновенным бессловесным взаимопониманием в других случаях, и Брат лишь принимал его факт и понятия не имел о причинах, он только удивлялся иной раз, почему образ человека из его сна вдруг моментально свертывается, как картинка на телеэкране, становясь по пробуждении котишкой на столе.
- Ну же, - подбадривал Брат незадачливого следопыта, присев на корточки и подсаживая кота на колено, чтобы было сподручней допрыгнуть до подоконника - это было уже следуюшей весной, кот сиганул на навес, что шел под окнами во всю длину дома, а потом растерялся, не получивши еще опыта своей взрослой силы и пока по-котеночьи оценивая расстояния и свою собственную прыгучесть. Это было оборотной, слабой стороной обучаемости у людей - в доле случаев, Барсик слишком держался линии уже усвоенного и неохотно от нее отклонялся. Вот и теперь, на навес-то выпустили - какая-никакая, а площадка для поисков и прогулок, а потом Брату пришлось вылазить самому и объяснять коту, что высота подоконника ему вполне по силам и если он не запрыгивал туда раньше, то не потому что невозможно, а просто не было случая. Урок Брат повторил уже в квартире, посадивши кота к подоконнику и понуждая запрыгнуть, что кот и проделал, слегка поупрямившись - но при том, поменял направление и запрыгнул все же на стол, а не на подоконник - высота была такая же, зато получалось, что решил сам, по его, а не по чужому. От второго же прыжка Барсик уклонился мягко, но непреклонно - разлегся на полу мешком, саботируя дальнейшие упражнения: он все уже понял и не собирался потакать ненужному. И действительно, с тех пор кот с навеса запрыгивал в окно сам, да и к соседям наведывался, а однажды принес и положил к ногам Бабушки пойманного им большого жука. Жука Толстая Бабушка, повизжав, выкинула на асфальт - всяких жук-олень-рогач-носорог, окромя тараканов, она боялась до смерти, но все равно была очень растрогана - ну как же, подношение, хотел порадовать.
Ничего себе шалость, взять да прыгнуть на лицо спящему Брату! Хорошо еще, c головой закутывался во сне Брат, от комаров и мух закрывался, а то бы прямо по рту потоптались наглые немытые лапы. Прыгнув же, убегал Барсик - знал, что делал, озоровал - ночью не прыгал, а днем, когда Брат на полчаса ложился подремать - впрочем, бывало и Бабушке на лицо прыгал. Утрами же было другое, тогда Брат еще не вставал рано - давал время корейцам собраться на рынок, поэтому до восьми лежал, не на работу, куда торопиться, да и кот тогда еще не обзавелся привычкой спать с людьми, это уж потом повадился - и чаще прилегал в ноги Брату, а не Толстой Бабушке, а та радовалась котовому прилеганию, поощряла, оглаживала кота, хотя и неудобно ей было ночью - ноги затекали, повернуться боялась - ну, как же милого друга потревожить? Брат моностих сочинил: "Кот в ноги лег - тепло от кота!". Что правда, то правда, умел погреть котишка больное колено или, опять же, ступни, когда никак не согревались при простуде какой-нибудь. Но Брат-то с котом не как Бабушка - надо, так и повернется, и на пол спихнет. И заметил Брат: приспособился кот - когда Брат поворачивался, поднимался и переступал на кровати, пропуская на другое место ноги Брата, а потом снова приваливался к Брату, пушистая грелка, а вот под одеяло не шел, как иные коты любят, впрочем, этого и Брат не хотел. Но это ночью, потом, а в первое лето кот утрами навещал Брата и очень любил проказу: стукнет спящего лапой по лбу - и дёру. Брат остерегался, что кот сдуру по глазам может царапнуть, и стал угадывать эту непрошенную побудку - еще хвостатый будильник в комнату идет, а Брат уж проснулся, почувствовал, закроет простыней лоб и глаза - а кот тогда лапой по носу, да еще как-то раз когти не убрал, в пол-носа царапина была.
- Ну, а где же они у него? - в который раз недоумевала Толстая Бабушка, зрительным способом не выявляя у кота мужских половых признаков. - Должны же вырасти, он ведь большой уже! Может, это Марфа, а не Барсик?
Осмотр она производила, положив кота себе на колени животом вверх. Кот покорно лежал, слушал - и вдруг выставил из мохнатого чехольчика остренький красный член.
Брат хохотал в совершенном восторге:
- А это ты видела? Убедил теперь?
- Фу, бессовестный! - и Бабушка смахнула кота на пол. Этот случай она потом вспоминала часто: да уж, доказал - понял ведь!
Барсик же не то чтобы понял, а скорее, как бывало, угадал, чего от него хотят, воспринял передаваемое - и откликнулся на запрос. После этого Толстая Бабушка принялась шутливо пугать кота, уложив на колени:
- Ну что, отрежем яйки? А? Отрежем?
Кот цепенел. Один раз она действительно чуть не отрезала мужское сокровище, по ошибке, - нащупала на животе катышек свалявшейся шерсти, а такие она выстригала, пушистая шерсть легко сбивалась в этакий войлок - ну, и теперь тоже собиралась остричь, да неудобно было, Брата позвала, чтоб он стриганул.
- Ты что, старая! - возмутился Брат. - Это же яйцо! Ты поосторожней ножницами-то, а то...
Верно, ошибиться легко было - шерсть длинная, густая, другие коты идут, так у них под хвостом сразу яйца видать, а у Барсика так никогда и не стало видно - штанами все закрывалось, даже у взрослого. Бабушка рассказывала Брату:
- Стала ему расчесывать живот расческой, случайно яйцо задела - посмотрел!
Осенью вернулась с дачи Крыска - так в дому меж собой иной раз называли соседку, а потому называли так, что Крысой она была по гороскопу. Когда поселилась, то долго искала подступ к Толстой Бабушке, нравилась та ей, а Брат знал из восточного гороскопа, что "крыса очарована обезьяной" - Обезьяной же, и хитрожопейшей, была Толстая Бабушка, и на основании видимого расположения к ней Брат предположительно и вычислил соседкин знак - как-то явно напрашивалось. По наводке Брата Бабушка как-то затеяла разговор насчет гороскопов, и что же? - Крысой соседка и оказалась, а по месяцу Скорпионом, как и сама Толстая Бабушка. И Брат посоветовал Бабушке: "Ты с ней дружи, дружи, у вас совместимость хорошая" - и стала Бабушка дружить, а до того сторонилась. Крыска прямо до неправдоподобия подтверждала облик, приписанный ей восточными звездочетами, - вот вроде зыбкая это вещь, гороскопы, а уж тут сходилось, ничего не скажешь, - а именно, Бабушкина соседка была расчетлива, оборотиста и сентиментальна одновременно. Эта расчетливость сильно сердила Толстую Бабушку - дело в том, что завязав дружбу по сердечной склонности, соседка немедля нагрузила ее практическим применением. Много чего тут было - и размещение коробок с разным добром в Бабушкиной квартире, а то у Крыски не повернуться, и присмотр за ее квартирой, за квартирантами, пущенными на лето, и совместные походы в Крыскин гараж, на яму, достать и принести то-другое, и даже включение света вечером, чтобы Вале открыть дверь в освещенную квартиру, ну, а главное, Брат с Толстой Бабушкой крепко выручали Крыску с Тобиком, собачонкой, подобранной на улице - выгуливали его раз в день, потому что днем не было Вали дома, у сына сидела с его собакой, а то если с Боем никого не оставить, то пес начинал кидаться на дверь и портить мебель, стресс был у собаки от одиночества, вот и приходилось ездить караулить чужую собаку, а свою поручать соседям. Бабушку почему-то больше всего сердило всучивание ей на лето соседкиных вещей, хотя тут-то какой труд - подержать у себя пару кулей или коробок, еще не нравилось, что Крыска слушать про чужие горести не умела, только начнет Бабушка, а та перебивает: "Это что, а вот у меня..." - и уж не остановить, - а еще сильно надоело в конце концов гулять с Тобиком, - это да, это и Брату обрыдло, но не в том была обида, не в самих трудах на Крыску, а то Бабушке не нравилось, что та к ней идет с корыстью - а Бабушке хотелось, чтоб ее чтили бескорыстно, вот как Роза: ее никто не заставлял с этими мороженками, отказывалась Бабушка, а та все равно принесет и на табурет положит у дивана.
И ведь не права была Бабушка в своих обидах - во-первых, от Крыски тоже добра было много, мало что ли она подарила - и сумок джинсовых, хороших, без сносу, и курток таких же несколько, Брату и внукам Бабушкиным, и стелек отличных много пар, сама всё шила - на продажу на рынке, и хорошо брали, даже пенсию с книжки не снимала Крыска, а еще овощами делилась с дачи, и ягоды посылала с оказией, смородины по ведру каждое лето, и угостить Бабушку всегда любила стряпней своей, а еще с соседкиного телефона Бабушка дочери звонила или Брат куда ему надо, не надо бы и считаться - кто кому чего, а главное - совсем не в корысти дело-то, Крыска и без выгоды могла порадеть ближнему - как-то раз вообще постороннюю женщину у себя три месяца держала, пожалела за ее злосчастные обстоятельства - ну, а женщина та, уж как водится, аферисткой оказалась, умела пронять людей на жалость - правда, Крыска-таки, уходя из дому, на ключ ее запирала. Так что просто расположенность, склад такой практический был у Крыски - ну, видит, что вот, в руки прямо плывет возможность пользу устроить, а ей ведь на самом деле надо, вот и устраивала. Объяснял все это Брат Бабушке, да она и сама понимала, а все равно сердилась: "Ну, вот не может она..." - и как-то в сердцах даже сказку написала про толстую - а сама-то уж не тоньше стала - и неряшливую Крысу, как та Крота обставила. А Крыска-то и две рубашки в больницу потом дала, и сама сколько раз приходила сидела, и на похороны дала двести рублей, и к телефону звала, когда звонили чуть не в час ночи... Да и в конце-то концов, у кого нет недостатков - "хороших нет, все люди" - такой афоризм Брат как-то раз услыхал у народа. Но Толстая Бабушка, как по опыту вывел Брат, чисто энергетически нуждалась в периодическом бурном выяснении отношений, чтобы кто-нибудь был перед ней неправ, а она в сражении восстановила попранные права - и иногда Брат имитировал участие в таких разборках, но поскольку калач он был тертый, то поживиться им Бабушке не слишком удавалось, так что оставалось язвительно ворчать на соседей: не то чтобы Толстая Бабушка не могла поругаться, могла, еще как, но тут уж в ней верх над Скорпионом брала Обезьяна - с дерева наблюдала за схваткой тигров, это уж приходя домой она делилась с Братом: "Вот такая-то с той-то подруги, стояли разговаривали вместе, а как та ушла, она всю ее обосрала". Но дальше Брата Бабушка никому не передавала, умна была, с обезьяньей ловкостью все скругляла и поставить себя умела, - а с другой стороны, зато и пламя-то, пар, раж в себе оставляла и жалящую язвительность Скорпионову внутрь себя обращала, а это ведь психосоматику нехорошую дает. "Сколько энергии-то", - восхищался Брат при вспышках Толстой Бабушки и приобняв за плечи, сверху - на голову выше был - изрекал: "Гнев - это желание сражаться, но с тем ли ты сражаешься и за то?" - и обезоруживал, умиротворял домовоительницу - ценила ум и смешное, меткое слово любила, да и сама восхитительно высказаться могла, а энергии у ней действительно было много - Брат вздыхал: "Да, будь у меня столько, я бы не то что Тапахрицей, а Чубайсом в РАО ЕЭС сидел!"
Да, так Крыска - во-первых, Тобик раньше любил забежать к Брату и Бабушке в дом - за своих держал, а тут не пошел, не видел кота, а чуял только - и все равно, сразу признал, что тут уже чужое, нет ему ходу, хозяин есть, забито. Во-вторых, Крыска, уже после всех перетаскиваний вещей из машины наверх, зашла к Бабушке и первый раз увидела на коробе кота, в прихожей у двери, а кот всегда там позицию занимал при звонках в дверь - не удрать в подъезд, так хоть полюбопытствовать на пришедших. Лицо Крыскино приняло выражение той детской зависти, что проступает на лице, когда другому куплено что-то красивое или вкусное, а у тебя нету. "Так от него ведь шерсти много", - "Ничего не много, я его отеребливаю все время!" - "А куда он ходит, это ведь такая возня, песок в коробку все время новый сыпать". - "Зачем песок, мы ему каретку купили", - и Бабушка споро слазила в ванную и показала каретку с решеткой-надставкой. Не сумевши принизить достоинств пушистого Бабушкиного приобретения, Крыска сказала, что заведет такого же - это при Тобике? тебе его мало? не уживутся же! - не уживутся, - признала и Крыска, Тобик на старости стал совсем недружелюбен и даже с Боем на даче - обоих брала Крыска - постоянно грызся, а был вдесятеро меньше. И удалилась Крыска с тем же выражением ревнивой зависти на лице, но то ее утешало, что кот - глухонемой, как неудачно выразилась Толстая Бабушка, а сделала она это по своей привычке выставлять болячки и напасти, чтобы побудить окружающих к сочувствию и содействию - и такая жизненная стратегия заставляла Брата содрогаться: сочувствие вещь фальшивая, а показывать свои больные места и вообще опасно, жизнь тетка жестокая, по ним же и приложится - да ведь горбатого могила исправит, любила себя пожалеть Толстая Бабушка и других в это вовлечь старалась, - и только головой тряс Брат, негодуя: ну зачем, зачем выполнять делание несчастья, если счастливо жить куда лучше? А что в-третьих, насчет Крыски-то, теперь, иногда пуская Крыскино мясо к себе в морозилку, Бабушка отрезала тут-там по болоньке, незаметной висюльке, мясной полоске - себе никогда не стала бы, а Барсику. Лиха беда начало - потом, бывало, и сама соседкин холодильник навещала, и если видела, что можно чуток срезать, то и там срезала. "Барчику мясо украла", - заговорщицки-радостно, как об удачной проделке, сообщала Бабушка Брату - и из-за толстых стекол испускала взор восьмилетней школьницы, которая напроказничала с вареньем, а потом ловко выкрутилась и смеется, "тащится" втайне, празднуя свой выигрыш. С этой озорницей-первоклассницей легко было Брату, союзницей ему была против остальных: паникер, нытик, мелюзговый тиран, другие ипостаси Бабушкины - совладай-ка с ними со всеми в одиночку, ну, конечно, и по уму рассудить могла Бабушка, и по совести, если только себе не потакала, а уж это любила.
Вершиной ее драматического искусства Брат по праву считал сценку, произошедшую по возвращении из больницы после удаления катаракты во втором глазу, это было еще до кота. Про свое лечение Бабушка уже успела рассказать тому-другому в подъезде, но, видимо, считала это событие слишком значимым и не снискавшим еще должного общественного признания. Она заклеила левое стекло своих очков лейкопластырем и почаще стала выглядывать в подъезд на звуки шагов.
- А зачем вы лейкопластырем стекло в очках заклеили? - удивилась пришедшая с каким-то соседским делом Крыска.
- Не хочу, чтобы меня спрашивали, что у меня с глазом, - выдала исчерпывающее объяснение Толстая Бабушка.
Брат, стоявший у Бабушки за плечом, так и покатился, а Крыска, тоже отменный сталкер, женщина ж, только наскоро отмерила понимающий взгляд Брату, и сочуственно закивала головой.
Этой же осенью Барсик стал топтаться. Сперва забирался на руку Брату, вертелся, пристраивался, а Брат не сразу понял - забавно было, поднимет кота на руке-локте, а коту неудобно, он и спрыгнет. Барсик попробовал забираться на Бабушкин ватный халат, Розин подарок, на спинке дивана оставляемый, но тут уж старшие поняли, что к чему, и с халата Бабушка кота погнала. У Брата на кровати валялось желтое покрывало, иногда он под ним дремал - это-то покрывало и повадился топтать Барсик. Делал это кот с большим воодушевлением и очень долго: сначала закусывал середку покрывала и начинал сучить ногами, поворачиваясь на месте справа-налево, из покрывала скручивалась этакая кулема, и тогда кот начинал ее разматывать, поворачиваясь в другую сторону, и так мотал витки то посолонь, то против солнца и наконец спрыгивал с кровати на пол, почему-то непременно стаскивая за собой и покрывало, кулемой скрученное - может, просто челюсти сводило, не сразу разжать мог, в раже-то, - а уж потом уходил прочь, равнодушный к предмету своей любви.
Бабушка повадилась было усовещать кота - придет, сядет на табуретку у письменного стола, нагнется ко кровати и выговаривает:
- Тебе не стыдно? А? Не стыдно? Чем ты это занимаешься? А? Бессовестный!
Кот не находил нужным отвлекаться - и то сказать, нельзя, дело-то первостепеннной важности - и продолжал сучить ногами, кругообразно топча Дуньку и лишь изредка бросая на Бабушку равнодушный взгляд. Но уж этот вуайеризм Брат пресекал и выпроваживал Бабушку:
- Иди, иди давай - не мешай! Человек работает!
И пресек Брат - перестала Бабушка ходить смотреть на котовое дрочканье. А желтое покрывало она прозвала Дульсинеей - ну, а Брат опростил это до Дуньки, а раз Дунька, то и Евдокия. Теперь, когда Бабушка окликала Брата с дивана: "Где Барсик?", тот отвечал:
- Трудится. - Или: - С Евдокеюшкой!
В конце концов Бабушка приняла Барсикову Дульсинею, даже хвалить стала:
- Мне, конечно, не нравится, что он топчется, но вот догадался же он, нашел же выход! Нет, умный кот! умный!
Умный кот на первых порах топтался по четыре раза за вечер и восхищал Брата совсем не умом. "Да, - думал Брат, - я в его годы так не мог - чтоб четыре раза почти подряд! Это ведь по сорока минут топтаться - как его ноги держат!"
Конечно, Брат прибеднялся - в юные годы и у него были сопоставимые рекорды. Юность, юность!.. Гормоны! Интерес новизны! Эстафетная палочка новой жизни! Первое прикосновение пальчиком к щелке!.. и не только пальчиком!.. и не только к щелке! эх!.. где ты, романтика? - скрученной Дунькой на полу валяешься, оттоптана и позабыта!..
Весной кот чего-то заболел. Если чумка кошачья, то где бы и заразиться мог? Всю зиму дома сидел, близко никаких кошек не было. Правда, по подъезду иногда спускался поссать на первом этаже у батареи кастрированный кот Шура, пугливый, толстый, непушистый, но хозяйкой все равно любимый. Роза очень смеялась, когда Толстая Бабушка показывала ей Шуру на лестнице и говорила, что этого кота тоже зовут Саша. Но и с Шурой не нюхался Барсик, а вот что-то занемог, не ел почти, в ведро забирался в ванной, клубком сворачивался и спал все дни. А у Брата самого была тяжелая неделя - подрядился у приятеля в магазине продавать всякую музыку на кассетах, и боком ему такая торговля вышла: и накололи, один псевдокраснопиджачник, кидала, гондурас, и как-то подвымотался, смены длинные, только ночевал дома.
Утром же, как началась выходная неделя, в комнату Брата вошла Толстая Бабушка и заявила:
- Саша, у Барсика стригучий лишай, его надо умерщвлять!
А кот днем раньше как будто бы начал поправляться, поел, из ванной на подоконник перебрался.
- Какой еще лишай!
- Вот, смотри! - и Бабушка показала проплешины около ушей, - места, где у кошек отродясь шерсть прорежена. Ненаблюдательны люди - и Брат так и не смог точно вспомнить, как тут у кота росло раньше и как вообще у кошек обстоит с шерстью на лбу над глазами. Вроде и знал, что от природы здесь залысины, а уверенности не было.
Пока взрослые обсуждали Барсиков лишай, кот носился по квратире, с подоконника на диван, с дивана на ковер, к потолку и обратно, бесился, совсем как в прошлое лето котенком, и то и дело взглядывал в глаза людям - и у Брата возникло отчетливое чувство, будто кот понимает, что люди обсуждают его болезнь, и нарочно показывает - да вот же я, здоровенький, живенький, уже поправился - не надо меня умерщвлять!
В газете разыскали вызов ветеринара на дом, и в отсутствие Брата частнопрактикующий ветврач явился осмотреть Барсика. Сначала он ничего не нашел, потом на трех волосках в микроскопе обнаружил какой-то грибок, прописал мазь, содрал сто рублей - по нынешнему доллару почти пятьсот - сел на велосипед и поехал назад, в офис за два квартала. Да еще предложил Бабушке охолостить честного кота.
- Себе отрежь, - ответила Бабушка - ветеринар дико посмотрел на нее.
Кота неделю донимали, мазая вокруг ушей йодом и "Микосептином", а никакого лишая и грибка, конечно, не было. Брат так и не понял, зачем Бабушке понадобилось изобретать этот мнимый лишай - и заключил, что то была полусознательная провокация с целью проверки Братовых чувств коту:
- Это так кота любишь? - укоряла Бабушка, встречая в иных случаях отказ потрафить милому другу - катышки там выстричь или речную рыбешку посмотреть в магазине.
Бабушка-то любила - и мало-помалу ее воспитание, а то есть ее потакание, начали пересиливать природную расположенность и здоровые наклонности кошачьего племени. Брат вообще определял ее линию как неуклонное растление. Кот, поначалу оставляющий без внимания все попытки Толстой Бабушки привлечь к себе его внимание, мало-помалу приучился вести себя сообразно ее линии. Он обучился пугаться громких окриков, а заодно всяких стуков, хлопаний, гроханий, поскольку за ними, даже если и не в адрес кота, следовало выражение Бабушкиного неудовольствия - лопнувшая на улице автобусная шина, упавшая миска и тому подобные неожиданности заставляли тревожную Бабушку ругаться и сердиться, а поскольку кот был уже вовлечен Бабушкой в соучастие ее переживаниям, то и ему приходилось это участие как-то обозначать - удирать, прятаться, запрыгивать на шкафчики от расправы или угрозы. Конечно, тут не было настоящего страха - запрыгнув на шифонер или вешалку, кот оттуда лапой играл с мнимо карающей дланью, и собственно шлепков за побег в подъезд или разрытый горшок кот не боялся, но вот нести зеркальную повинность, то есть отражать Бабушкины действия и настроения, ему-таки теперь приходилось.
В конце концов кот освоил науку подлаживания и умащивания - он стал забираться на колени к Бабушке, ложиться на бок и урчать, неслышно, но усердно, а лапами время от времени поцарапывал Бабушкины грудь и живот. Это Бабушку очень умиляло, хотя она и понимала:
- Да себя, себя, это он себя любит! - возражала она на замечания Брата - дескать, вот как кот тебя любит. И все равно бывала тронута и долго оглаживала и трепала милого друга, приговаривая: - Забрался? Ну? Жопа! А ты мне нужен? А? Барсучок! Ох ты жопа! Да люблю, люблю! - и снова гладила пушистую спинку и почесывала бороду.
Бабушка еще пыталась научить кота лизать ее в щеку, по-собачьи, но уж это кот не принимал - отворачивался и отпихивался лапой, на что Бабушка радовалась:
- Он мне морщинки лапой разглаживает! - но фигушки, какие морщинки, просто не хотел - а ведь понимал, чего от него ждут и в считанных случаях, по настроению, исполнял - так, когда Брат ездил в Москву получить деньги за рассказ от одной заковыристой бабы и вернулся на четвертый день, то кот, притихший от долгой разлуки и поднесенный к Братовой щеке, мягко укусил ее - ну, а уж Бабушке какая радость была от этих редких признаний!
Наиболее очевидно растление кота простиралось, естественно, в область его пищевых повадок. Если в первый день пребывания на земле Брата и Толстой Старухи кот, вопреки сытому раздутому пузику, сожрал все килькины головы в чашке, то теперь и самое кильку загребал лапой, выразительно глядя в глаза Толстой Бабушке, а уж если снисходил, разнообразия ради, до кильки, то сжевывал тушки, роняя килечьи головы на пол и в миску. Такими были воспитательные последствия проживания в одних стенах с Толстой Бабушкой, а еще миновавшая прожорливость поры быстрого роста. Умерившаяся способность кота к поглощению пищи просто не справлялась с размерами баловства и потакания, что готова была расточить на него Толстая Бабушка - не сенбернар же, маленькая зверька, и хотя, нарочно обученный Бабушкой, Барсик шел на кухню и залезши на стул цеплял Толстую Старуху лапой во время разделки мяса, из кусков болоньки, кинутых ему, кот съедал один-два, а остальное оставлял втуне и снова вспрыгивал на табуретку, чтобы повторить усвоенный ритуал - а меж тем, Брат хорошо помнил, как получив в первый раз мясной обрезок, кот добрые полчаса гонял его по комнате, толкая лапой туда-сюда или подкидывая в воздух и когтя на лету, и это была не просто игра - котом руководило великое правило: всякая пища должна быть оплачена работой тела. Но у Барсика просто не было возможности исполнять этот закон здоровья, и бегал он теперь больше по утрам и сам по себе, проносясь мимо шевелящейся веревочки и катящихся кидальных шариков, когда кто-нибудь из семьи пробовал поиграть с ним в этот час.
- Говно выбегивает, - говорила Бабушка или просто: - Выбегивает, - точно определяя суть происходящего, а Барсик, побегав, действительно шел в ванную, и уж потом, опроставшись, вразвалочку отправлялся на кухню к чашке.
Брат записывал в дневнике: "Сегодня захожу в ванную - в закутке сидит кот и срет. Обычно он стесняется при нас, а тут я его застал. Ну, тоже сел на унитаз. Кот на меня глядит, а я на него. Обычно я долго, а тут быстро. Посрали, я подтерся, а кот лапой заскреб. Главное, дружненько так." Кот, и правда, почему-то избегал отправлять нужду при людях, что, согласно расспросам Брата, для кошек было совсем не свойственно. Но Барсик с очень большой неохотой, только уж при неотложной припертости, заходил в ванную, если там кто-то уже находился, и поссав-посрав торопился уйти, хотя обычно, справив нужду в одиночестве, кот настойчиво тряс лапой каретку, громыхая на всю квартиру, пока Брат или Толстая Старуха не приходили сполоснуть посудину.
- Поссал, - определяла Бабушка по звуку, так как говешки кот обычно просто загребал лапой, не сотрясая ванночку.
- Так чего ж ты сидишь? - побуждал Толстую Старуху Брат, наступательно опережая ее повеление убрать за котом.
- Сам иди, - вяло возражала Бабушка, не переставая, однако, прислушиваться к призывам из ванной.
- Изнемогает животное! - и Человек Бабушка не выдерживала, отправляясь выливать напруженное или снаряжая на выручку Брата.
Вообще, выведению шлаков из организма Барсик придавал большое значение и имел на сей счет незыблимые принципы. Так, он строго разграничивал нужду малую и большую и каретку использовал исключительно для жидких выделений. Что же до выделений относительно твердых, то под них кот отводил другое место, под ванной, и в этом была первоначальная ошибка старших. Заметив, что кот облюбовал для сральни дальний угол под ванной, люди долго попускали этому, и уж потом Толстый Человек Бабушка наказала Брату соорудить загородку из досок. Первое столкновение с загородкой создало для Барсика шоковую ситуацию. Брат в это время мылся в ванне и наблюдал, как кот несколько раз забегал и выбегал обратно, и наконец, влетев в ванную, чистоплотное животное завизжало - не может же оно вот так взять и нагадить в неправильном месте, а сил терпеть тоже уже не осталось!
- Барсик, - позвал Брат и пошевелил рукой, привлекая внимание кота к свободному промежутку между днищем ванны и стеной, где коту вполне просторно было развернуться и куда уже была постелена клееночка.
Барсик наклонил голову, взвешивая предложение, пару раз дернул хвостом, признавая справедливость доводов Брата, и, успокоившись, отправился в закуток. Спустя полгода загородку разобрали, но кот уже узаконил простенок для положенных нужд, к тому же, и сам подрос, и вопрос был решен окончательно, а кстати, и клееночку убрали за ненадобностью и неудобностью - говешки кота были сухонькими, и убирать их было одно удовольствие - взять да смести веником на совок, а то еще возиться с клеенкой.
Проблемы возникали, лишь когда Толстая Бабушка давала коту выпить лишку молока, пренебрегая увещеваниями Брата, что эта пища Барсику уже не по возрасту и ведет к дрисне. Кот, действительно, мог от того дрискануть или же обзавестись прилипшей к штанам (меховой опушке тыльной стороны ног) мокрой говешкой. Ее выстригали, а испачканную котовую жопку мыли - разумеется, собственноручно Бабушка, а Брат придерживал кота на трапике. Кот в ту пору еще не обзавелся водонеприязнью, и спокойно лежал на трапике задраным хвостом к смесителю, блестя глазами и озираясь по сторонам с выражением изумления и восторга, а то есть не вполне понимая назначение производимой процедуры, но одобряя ее.
Но если с "посрать" у Барсика все обстояло ко всеобщему согласию, то нассать он мог под порогом у закрытой или даже полуприкрытой двери, поскольку котам, как известно, присуще делать метки. С другой стороны, метки эти встречали возражения со стороны остальных членов семьи, и Барсик живо уяснил соотнесенность запертой двери и отсутствия выговора за напруженную лужицу - он, поврозслев, стал специально дожидаться, когда дверь закрывалась на крючок, и тогда шел к двери туалета ссать: а чё? а кто? я что ль виноват - закрыто было! Это дало Толстой Бабушке отличный новый повод для мелюзговой тирании в отношении Брата, потому что тот, действительно, с утра сидел на горшке долго, а потом еще и лез в ванну для водных процедур.
- Пусти кота! - колотила Толстая Бабушка в дверь, уловив царапанье. - Уже пять минут скоблится, а ты все сидишь!
Брат, досадуя вслух или молча, отпирал защелку и пускал, но кот, как правило, лишь обходил ванную, не присаживаясь на каретку, и снова удалялся, а когда Брат, сделав вывод о ложной тревоге, снова запирался на защелку, вышедший прочь кот мог пристроиться к двери и напрудить. Поэтому Бабушка требовала, чтобы Брат держал дверь открытой, но Брат не соглашался на публичное отправление функций выделения, твердо держась интимности в этом вопросе - и возможно, у людей и перенял эту привычку кот. Достигнутый компромисс состоял в том, что Брат приотворял дверь позже, уже залазя в ванну. Он предавался излюбленному полосканию, сначала в холодной воде, что принято считать упражнением воли закаленных людей, а на самом деле приятная штука. Но потом Брат настраивался на беседу с Богом и любил подольше посмаковать это, тоже очень приятное, занятие, а плескаться час в холоде все-таки как-то уже не в кайф, и потому Брат пускал воду горячую. Шумел кран, лилась вода, унося скверну сего дольнего мира, позвякивала через стену Бабушка кастрюлями на кухне, а к Брату с благой вестью слетал с небеси Бог и присаживался на край ванны.
Принято думать, что Божье слово непременно возвещает что-то космическое и эпохальное - возможно, наверное. Но Брату кота Бог сообщал такое, что иной раз тот буквально выпадывал из ванны, но, участливо поддержанный вышней рукой, успевал схватиться за батарею и оседал на дно ванны, держась за живот.
- Это еще что, - добавлял Бог, довольный произведенным впечатлением. - А то вот есть, слышал, поди, Рогфейер. С ним знаешь что было...
И Бог сообщал, как однажды ладонь одного из финансовых столпов обрела непроизвольную способность телекинетически извлекать сама из себя материальный предмет, имеющий неотличимое сходство с собачьим отростком, а выявляла миллионерская ладонь эту мистическую способность во время рукопожатия, которым вышеназванный миллионер демократически обменивался со своими собеседниками, включая собственных подчиненных, деловых партнеров, госчиновников и знаменитых иностранцев. Живописал всю историю, как-никак, Сам Бог Своим Божьим Словом, и в уме Брата вспыхивала отчетливая картинка, от чего минуту-пять-десять он пребывал в состоянии этакого смехового просветления и только мотал головой, и трясся от хохота. Удовольствие это было абсолютным и самодостаточным, и Брату, собственно, уже незачем было записывать увиденное, он свое уже получил, но, видимо, это было нужно Богу, поэтому Брат, хоть и без великой охоты, переносил позже благую весть на бумагу - а если не переносил, то это и по жизни, и по самочувствию отзывалось как-то нехорошо, и Брат наконец уяснил, что надо творить богоугодное и не выделываться со своей засраной нравственностью, которая Богу на фиг не нужна. И Бог не оставлял Брата:
- Слушай, а давай-ка его отпедерируем, - предлагал он другой раз.
- Как, дон-Хуана?!. - моргал в остолбенении Брат. - Обидится же!
- Наоборот, спасибо скажет! - наслаждаясь замешательством Брата возражал Бог. - Мы же ему степень свободы увеличим! А то все как на икону - дон Хуан, дон Хуан... А он раз и...
Брат, под диктовку Бога, записывал рассказ про тантрическую магию, педерируя хотя и не дон-Хуана, но все равно великих и волшебных гуру, а заодно уж включал в историю тихого корейца Костю, в корействе Ку Цура, который к тому времени сменил ушедших с квартиры Розу и Гену и которого Бог подсказал Брату малость попревращать в кота - ну, а где кот, там и Бабушка.
На этот рассказ Толстая Бабушка сочла необходимым написать опровержение - сказку под названием "Гусыч и Берлиоз". Гусычем был Брат, из-за псевдонима Густав Густов, так он подписывал статейки в местной автогазете, а вот почему кот оказался Берлиозом, этого и Бабушка не могла объяснить - "Мастера и Маргариту" она так и не прочитала, не признавала Булгакова - да что Булгакова, она и Толстого критиковала, классический был вкус у Бабушки, Лермонтовым и Гоголем заканчивался - ну, а творения Брата она и подавно не признавала и читать не желала, даже если бралась, что-нибудь да мешало - то шрифт нечеткий, то голова болит, и про Куцурову тантрическую магию Бабушка прочитала втихаря, ненароком. Дело тут было в отторжении Братова писательства, не нравилось Бабушке, особенно стихосложение - ей хотелось, чтобы он стал сельским учителем - "вот идет по деревне, и все здороваются", а мечта такая была, очевидно, потому, что в свое время сама Бабушка училась в педучилище, да не доучилась - да уж, мечта Бабушкина, а отдуваться Брату - идет по деревне и все... вяяяяяя. Но в общем, Брата устраивало это оттеснение его писательства в слепую зону - как бы нету, а на нет и суда нет, а то ведь надо принимать, что вот, сын может, - а она, стало быть, нет, что он прав - а она, стало быть, перед ним ошибалась - болезненно все это было для Бабушки, она даже в лице нерадостно переменилась, когда Брат однажды сообщил, что его книгой стали в издательстве заниматься, всерьез уже. Вообще, по Бабушкиной литературной критичности Брат опознавал писательскую ревность, она особенно свойственна писателям начинающим - им надо свое против чужого отстоять - или писателям неудавшимся - ну, а тем уж чем-нибудь да надо утешаться. А коли есть ревность, значит есть пусть не дар, но задаток - и что же, поощренная Братом, Бабушка вовсю принялась писать сказки. Не все уцелели, особенно Брат жалел сказку про паучка Петю, как он путешествовал на луну и обратно - поздно узнал, что написана такая сказка, да выброшена в ведро. Сказка если выбрасывалась, то так, чтобы сверху из ведра было можно достать незапачканную - да вот беда, вынесено было уже ведро, а заново писать не стала Бабушка. Пропала сказка.
Что до кота, то литературные материи его вряд ли интересовали, зато сильно интересовала вода и ванна. В котёнстве Барсик совершенно не боялся воды, вопреки общепринятому мнению о кошачьей водобоязни. Нет, коту она была в диковинку и в радость - принесет, бывало, бабушка таз воды к дивану помыть ступни, а кот заберется в таз и ходит, пузом касаясь мокрого и таращась на блики, покачивающиеся с водой. А то на ведро поломойное встанет и лапой болтает - что это за субстанция такая - прозрачная, вроде нету, и мокрая - значит, есть! Когда же кот подрос, то стал запрыгивать и в ванну. Там он мог часами сидеть у водосточной дырки, наблюдая, как шевелится внизу вот это мокрое и уже не прозрачное, а мутное существо - и иногда пробовал цеплять лапой. Эта загадка природы навсегда осталась для Барсика предметом нескончаемого любопытства - уже и годы спустя он мог вот так же часами просиживать у дырки. А может, кот принимал ее за норку и караулил, не появится ли кто? Короче, ванну кот полюбил и порой даже спал там, клубочком свернувшись на дне и пренебрегая неудобством намоченной шерсти. Ну, а когда утром ванну занимал Брат, то кот вскакивал на бортик и начинал расхаживать туда-сюда, не смущаясь Божьим присутствием - умные существа один другому не мешали, кот Бога не замечал, а Бог пропускал кота пройти и снова присаживался на край и продолжал возвещать Брату Свое Слово. Барсик же то играл со струей из крана, то просто садился и наблюдал за полосканиями Брата, а уж когда тот поднимался из обмелевшей ванны, то кот спрыгивал на дно и расхаживал взад-вперед в теплом и мокром. Он и мыть себя позволял Бабушке - видимо, в кайф было - лежал себе на трапике, а Бабушка поливала душем.
Но как-то раз Гена пустил в ванную очень горячую воду и набежало до краев. Кот наведался в еще открытую ванную и, видимо, по обыкновению сиганул на бортик, а может сразу через него, на дно. Брат не видел этого - он видел только, как из ванной заполошно выбежал кот, на морде которого застыло выражение неподдельного кошачьего горя. Вода с кота бежала ручьем, и о произошедшем легко было догадаться - ухнул, козел, с головой в горячую воду, - что называется, принял ванну! С тех пор Барсик стал бояться воды и уже не давал мыть себе жопку - впрочем, и говешки к шерсти уже не прилипали. Спустя сколько-то месяцев кот снова стал забираться в ванну, но теперь уже сначала вставал на задние лапы и старался заглянуть через борт - нет ли там чего, а уж потом запрыгивал на бортик. И у дырки дежурить снова принялся, а вот воды все-таки стал побаиваться. Разлюбил.
Еще одно важное происшествие с ванной - важное скорее для людей, чем для кота, - случилось, когда однажды утром Толстая Бабушка обнаружила в ней мышь. Пушистая, не в серой, а черной шерстке, - очевидно, то был еще мышиный детеныш - мышка сновала по дну ванны, поглядывая вверх, не умея выбраться по крутой стенке, не зная, чего ожидать, и мешая страх с любопытством. Собственно, отчасти из-за мышей в свое время и завели кота - в ту пору на нижнем этаже делали большой ремонт, вскрывали полы, и мыши ринулись вверх по перекрытиям и всем щелям. А под ванной, в месте, куда никак нельзя было дотянуться, как раз и была такая щель, и заделать ее не было возможности не снимая с места ванну или не долбя стену со стороны кухни - ни с тем, ни с другим Брат связываться не собирался - "ага, лежи больше", - корила Толстая Бабушка. С появлением кота мыши просто ушли - кстати, и ремонт внизу закончился, - и вот какую-то юную и неопытную занесло в дом, да еще в ванну.
Кот спал. Кота принесли, предвкушая его радость от возможности поохотиться и свое удовольствия от его нового подвига. Брат поставил кота на доски над ванной, и Барсик спрыгнул и убежал на подоконник.
- Не увидел он ее, что ли? - досадовал Брат и снова принес кота. На сей раз он направил его морду в сторону мыши - вот, гляди - и сбросил на дно. Игнорируя мышь, метнувшуюся у него прямо из-под лапы, кот возмущенно выпрыгнул из ванны и вновь убежал. Мышь пришлось убивать Брату, веником, исполнять котовую службу, но не в том было огорчение, а в том, что в коте обманулись. "Мыши испугался", - ворчала и Бабушка - хотя тут, видимо, был не испуг, а отказ. Никак того не ожидали - ведь шустрый, и за воробьями охотился, и жука с навеса принес, и на скоблящие звуки, нарочно скребла Бабушка или Брат матрац, всегда прибегал - уверен был Брат, что поймает кот мышь. Не стал! Бабушка по заказу Брата сшила черную мышку из тряпья, в натуральную величину, с хвостиком, но даже игрушечной мышью кот играл нехотя, с каким-то отвращением - не нравилось. А Брат помнил, как когда-то на заимку, где он студентом по ночам сторожил, принесли в цех кошечку, котенка еще - а крысы там просто кишели. Вдвое меньше была Барсика, сидела облизывала крохотные лапки, Брат еще думал, что кошечку-то саму там съедят. И что же? - каждое утро в цеху рабочие стали находить по две-три задавленных крысы - вот что такое кошка-охотница! А этот... Нет, ну это что за блядство - мышей не ловить!
Бабушка защищала кота: "Взяли, разбудили, принесли сонного..." Кот был не виноват. Зачем кот, если есть Брат? Это с ним Бабушка производила разбирательства и учиняла критику, по всем жизненным пунктам осуждая позицию Брата. Брат не хотел жениться, Брат не искал работу - шабашки не в счет, Брат был лентяй и лежебока, Брат был неряха, Брат маялся дурью со своим писательством, - ебнутый, короче. "Да, - с готовностью соглашался Брат, - таков я. Но чего ж ты хочешь от ебнутого?" Список Бабушкиных хотений был велик, но, в общем, сводился к тому, чтобы у дочери, сына и внуков все было хорошо - а это исполнить Брату было всяко не по силам. Неисполненные хотения заменялись претензиями: "В школу идти не хочешь, работу искать не хочешь, пенсия у меня маленькая... На писульки надеешься? Не накормят они тебя, не нужны они никому!" Писульки ко времени кота Брата подкармливали как раз более всего другого - он и сценаристом поработал в местной телекомпании на рекламе, и в той же автогазетке получал строчно, даже продал пару рассказов в местную эротическую газету, это до кота еще. Но Толстая Бабушка, исполняя карму, прололжала насылать порчу с прилежностью истинного мелюзгового тиранчика - причем, и эти сцены разыгрывая обаятельно и остроумно. "Сколько мы можем держать корейцев... Барашек плохо ходит, нету его!"
Барашком были подношения Крыски, а потом и Розины, не только ее мороженки - Роза подарила много: и двои шерстяные гетры, одни сама связала, и туфли Брату, и два халата Бабушке, и еще разные одежные мелочи. По-семейному это назвалось барашком, из-за сказки про то, как на деревне парни пошли искать клад и пригласили одного мужичка, а тот отказался: дескать, чего искать, будет на то Божья воля, так и в окно бросит. Кладоискатели нашли в лесу только задранного барана и со зла кинули мужику в окно - вот, мол, на тебе Божий дар. Мужик утром обнаружил тушу, стал убирать - посыпались золотые монеты. Брату сказка была в новинку, Бабушка-то слыхала, а в семье появилось словечко "барашек" - шла Бабушка от Крыски со стельками для внука и объявляла: "Барашка подкинули".
"Мама, чего ты хочешь?" - спрашивал Брат на Бабушкины приставания. "Хочу творогу со сметаной, хочу пирога с горбушей, пельменей домашних, шанег с картошкой, сыру, колбасы ветчинной хорошей, окорока, болгарских маринованных помидорчиков, куриных окорочков, жареных в майонезе, китайской лапши с пряностями! - и сияла под очками мечта, излагаемая с неотразимостью детской невинной просьбы. - ТощО мне, голодаем же мы!" Но Брат знал, что они живут хорошо и счастливо, а в доме, где кот загребает лапой мясные болоньки и шкурку от горбуши, не голодают. "Не гневи ты Небо, - урезонивал Брат, - ведь ты прямо как будто несчастье выпрашиваешь!" "По-твоему, мы хорошо живем?" "А еще бы нет. Мы каждый день едим, у нас есть крыша над головой, мы здоро..." От таких речей Бабушка свирепела, а еще ее начинало ломать, когда Брат садился за кухонный стол и составлял бюджет на новый месяц. Выслушивая цифры планируемого рациона и усматривая свое обделение в горбуше или колбасе, Бабушка сердилась и уходила на диван - не хочу-де слушать, во всем готов уже отказать, Плюшкин. Толстую Бабушку не обделяли, и одной рыбины горбуши, любила ее Бабушка, на неделю вполне хватало, но Бабушке так не нравилось, а нравилось, чтобы придти в магазин и покупать все, что увидела и захотелось. Однако по магазинам уже давно ходил Брат, покупая нужное и по средствам, а непосредственный Человек Бабушка сосредоточилась на внутрихозяйственных трудах, стирая, готовя, по два раза на дню подмывая кухню, стряпая - и очень даже превкусно, пирог с горбушей или пирожки с печенкой, где сейчас такие поешь, или с клюквой пирожки, а то еще сдобные маленькие рогалики, виточки с вареньем, угощенные Братом женщины на работе всегда рецепт спрашивали, - что говорить, хорошо жили, дружно, с веселым сердцем, и действительно, не надо бы сердить Небо, Брат бы обиделся на его месте - впрочем, оно уж всякого от людей успело наслушаться и прощало, не забывало Брата и Бабушку. Когда требовалась какая-нибудь работа по литературной части, Небо приглашало Брата зайти в квартиру ко Крыске и включить телек на канале, который не ловился дома, - и как раз в момент объявления конкурса на новой местной телекомпании - и участвовал Брат, и первый приз выигрывал, пылесос-часы-фрукты-чай-кофе, приятно вспомнить, а главное, завязывал знакомство и устраивался на фирму, а когда в этой телекомпании начинали делить власть и все летело под откос и денег который месяц не платили, а взять негде было, то проходил мимо старинный школьный друг, как раз когда Брат в окно выставлялся, и заходил в гости и послушав про обстоятельства Брата, а Брат и в голове не держал, просто так рассказывал, - доставал друг сотню баксов и оставлял так, просто чтоб выручить, а потом сей же год Небо посылало корейцев Бабушке на квартиру, не столь уж много они платили, но все ведь деньги - как бы вместо ежемесячной Братовой зарплаты, пособие, гарантия, а сверх того уж как получится. Имя Гены, как подглядела Бабушка в паспорте, по-настоящему было что-то вроде Хуан - и Брат потом говорил знакомым, что его кормит Хуан: "Я же не сказал - дон Хуан. Просто Хуан." Просто Хуан, посланный просто Небом, потом привел в дом просто Розу, а уж та истинно ангел была - умом-то Брат понимал, а почувствовал уж потом, спустя время: что за долги кармические им с Бабушкой возвращались, да и то не в точности почувствовал, а астрально - это не объяснить, испытать надо. Хорошие люди, дай им Будда по вере их в новой жизни, а в этой хотя бы торговли хорошей - ну, а если мы что задолжали, то отдадим, не заржавеет.
Так что Небо дружественно было к Брату с Бабушкой - свое было, ближнее, Митра, Макрай. Да Бабушка, воспитуемая Братом, и сама это признавала, - особенно, своего пирога с горбушей накушавшись, просто норов свой не могла обуздать. Тоска брала Бабушку ни с того ни с сего, радости не было в жизни, а чем порадоваться? - вкусненьким. И Брат вывел насчет того теорию: что имеется тут пирамида энергий, телесно-душевно-духовных, много ярусов, и когда человек не кормит себя вот этими верхними, душевно-духовными энергиями, то стало быть, приходится все перегонять снизу, из пищи почерпать, а это невыгодно, в смысле конвертации - пищевых калорий съешь тысячу, а выход наверх будет в одну душевную калорию, а в духовную так и вовсе одна сотая - это ж сколько жрать-то придется! От того и толстеют. Но как было обратить Толстую Бабушку к духовным практикам и самодисциплине? Брат и сам с этим плюхался, чего там, а уж Бабушку и за рекап усадить не мог, а чего бы проще. "Видимо, - потом уж заключил Брат, - действительно заманивать сюда надо, исподволь так". Вот и получалось - энергии у Бабушки много, а все подрезается индульгенцией. Она и в лес с Братом отправившись начинала жаловаться не пройдя и полсотни метров от дороги - ой, плохо, нет грибов, сердится на них лес. Нельзя так с лесом! Ты зайди, поздоровайся, назовись, пожелай блага всему произрастанию и обитанию, особо - хозяйке и хозяину, объясни, с какой нуждой явился, извинись заранее за потоптанных мурашек и травинки - и уж сколько дадут собрать, за то и спасибо. "Мама, мы же только в лес зашли", - вразумляет Брат - все равно стонет Бабушка: нет грибов. Как нет? По ведру домой несли - это из пригородного исхоженного всеми леса. "Любит тебя лес", - признавала Толстая Бабушка, - да и Бабушку любил, уж поблагодарить на прощание и она понимала. А как-то, давно, курили еще тогда оба, сели отдохнуть на пеньки, она взяла да спросила: "Как думаешь, а чем тут лесной дедушко питается?" - а Брата и дернуло: "Да говном, наверное, всяким". "Нет, ты что? Грибочками, ягодками, корешками..." - завертелась Бабушка и полпачки сигарет на пеньке оставила - дедушке покурить. И что ты скажешь? Вроде бы просто некак, как свой двор знал Брат этот бор, а ведь колесо сделали на обратном пути, поплутали-таки. Нет, лес обижать нельзя - а уж Небо-то!
Враг напал внезапно, без повода, вероломно, со спины - и застав Барсика врасплох, успел повалять его в траве, прежде чем вмешалась Бабушка и разняла драчунов. Врагом был пестрый кот - новый вожак двора, вместо пропавших куда-то прошлогодних рыжего и черного котов. Пестрый был детсадовский - жил там вместе с умной кошкой, но, видимо, не был ей сын, и Брат помнил, как прошлое лето Барсик прикрывался от этого детсадовского кота, держась ближе к рыжему: рыжему коту отвлекаться на котенка было ниже достоинства, а вот на пестрого детсадовского он выставлял грозное око, и тот, обозначив позой "а я что, я просто иду себе", по кривой обходил младшего и старшего и направлялся в свой садик. Теперь же защитой Барсика была Толстая Бабушка, но она оплошала, проглядела угрозу, а прозошло это уже следующим летом, когда возобновились прогулки с котом. Кот в первый же раз умчался с умной кошкой, и хорошо, она сама его привела назад, пяти минут не прошло, а то где бы искать потом. Отпускать кота было исключено, для Бабушки, сердце бы все равно не выдержало, всю ночь бы на улицу ходила кота смотреть. И опасно - машины, собаки, бомжи, мальчишки жестокие - нет, нельзя. Таким образом, коту отныне светили лишь прогулки по навесу, но Брат подсказал Бабушке сшить шлейку - объяснил, куда что приделать - собаку державши, знал это - и Бабушка сшила из голубой тесемки шлейку с завязками. В ней-то теперь и гулял кот, уже почти всегда с Бабушкой. Наскучив ходить по траве за котом - кот не собака, за человеком бок-о-бок трусить не станет - Бабушка брала Барсика на руки, на плечо, мордой назад, и уносила домой или присаживалась на скамейку. Бабушкиного кота стали знать все старухи окрест, с Бабушкой они общались охотно, но Барсик, даром такой ласковый и понятливый дома, их к себе не очень-то и подпускал - мог укусить или цапнуть лапой за непрошенные поглаживания. Ну, а когда гулял с Братом, то пользовался возможностью и принимался за исследование окрестностей, и, как понял Брат, кот запоминал местность, потому что в следующий раз отправлялся изучать кусты-дорожки уже вокруг другого дома.
Конечно, это все же не было настоящей школой жизни. Рыжий кот - не тот, другой, немного моложе Барсика, отпускаемый из дому своей хозяйкой, на примеривания Врага умел отвечать боевой стойкой и до конца держал паузу - а ведь был слабей Барсика и при встречах с ним старался обойти стороной. Барсик же сам лез ко Врагу - зачем, спрашивается? - а когда услышал предупредительный звучок, то стушевался и - в этот раз проглядел уже Брат - сам был атакован, кинулся бежать, был настигнут, отбросил Врага ударом задним лап - ну, так встань теперь, вздыбь спину и грозно тряси башкой! дескать, только сунься! - нет, снова бежать, заполошный! и куда бежать - хоть бы под Братову защиту! - и опять настиг Барсика Враг, только очаянное мявканье донеслось до Брата из-за угла. Брат поспел к моменту, когда Враг рысцой трусил по двору, уже не преследуя Барсика, а Барсик бежал с другой стороны дома с дикими глазами, бездумно, оглушенный своим страхом, совершенно потеряв центр. Вот так же он запаниковал потом на плече у Бабушки, завидев большого пса. Сиди он у Бабушки - и никакой опасности, но кот спрыгнул на землю и попытался удрать к дереву, а пес, привлеченный бегущей приманкой, естественно, напал и даже успел куснуть пушистого беглеца. Кота отобрали, хозяина собаки дружно принялись ругать старухи, а Толстая Бабушка была еще и исцарапана мил-другом. Пришедщий домой Брат выслушал историю и отправился со словом утешения к коту. Барсик лежал на подоконнике раскрытого окна на боку и дышал, высунув язычок - не отошел еще, переживал произошедшее. Стресс был у кота.
- Ну что, досталось? - и Брат потрепал брата-кота по загривку, а кот вдруг совершенно по-человечески тяжело вздохнул - да уж, еле ушел. Козел!
Свою неудачу с Врагом Барсик переживал тяжело, даже как-то приболел от того и целый месяц не топтал Дуньку. Видимо, слишком много пляшет от гормонов, - сделал Брат вывод позже. Не в трусости было дело - очевидно, кот физиологически считал себя неготовым вступать в схватку с Врагом - неготовым не по силам, а по зрелости. Видимо, в этой ситуации для него было предпочтительней получить трепку без боя, нежели проиграть бой. А вот через два года, когда на прогулках Барсик стал делать метки через каждые двадцать метров, то повстречав какого-то неизвестного кота, сам грозно закрутил башкой, а кот был покрупнее Барсика, но, видимо, моложе - и отступил. Этого кота Барсик позже и потрепал, упустил Брат поводок ("Да пусть, пусть расслабится!" - дружно закричал двор), - ну, а в этот раз бегство противника кот отпраздновал тем, что четыре раза за вечер топтал Дуньку. Как не топтать - герой! "А вот интересно, - размышлял Брат, - как с этим у спортсменов? Ну, у мужиков-то примерно так же, а вот у женщин? Выиграли матч - и компас на койку кажет, а продули, так и... А может, наоборот, утешиться хочется? Интересно, изучал это кто-нибудь?"
Гибли кошки. Не вернулся с дачи драчливый черный кот. Попал под машину Рыжик, ровесник Барсика, - видимо, не нашлось для него умной кошки, чтобы преподать курс перехода улицы. Пропала и сама умная кошка - Брат видел из окна, как она бежит через дорогу на ту сторону и вдруг подумал, стал знать, что этот поход у нее последний - а умная кошка не знала этого. Может, это было не колесо грузовика, а собачьи клыки или крысиный яд в зря съеденной приманке, но каково бы ни было орудие смерти, жизненный опыт и чуткое ухо не помогли кошке, в тяжбе за жизнь смерть посчитала эти доводы пренебрежимыми, и кошка уже не вернулась с той стороны. И грудью, встав на дыбы и выставив перед собой лапы с выпущенными когтями, приняла смерть какая-то неизвестная кошка, не в силах бежать из окружения своры бродячих собак - закаленных и безжалостных бойцов за помойку и место под солнцем. Куда-то пропал и Враг, вероятней всего, тоже погиб, потому что из детсада его никто не гнал, а сам убегать он был не дурак - не Барсик, который при первой возможности нырял в щель открытых дверей и мчался вниз к выходу из подъезда. И получалось, что школа-то жизни она школа, но с точки зрения выживания, а ведь по-земному именно этот счет последний, Барсик лучше распоряжался отведенным ему шансом, а уличные кошки быстро истощали свою удачу, свой личный счет в банке жизни, подвергая ее слишком частым испытаниям и тратя слишком значительные суммы.
Меж тем с Бабушкиной квартиры ушли Роза с Геной, а потом и сменившие их Костя с Тоней, потому что китайский рынок перенесли на окраину, злые языки это решение мэра объясняли желанием отодвинуть конкурентов - ему-де принадлежит универмаг в центре, а китайский дешевый рынок сбивает торговлю. Как бы то ни было, требовалось восполнить потерянный источник дохода, а после ангела Розы Бабушка не могла ужиться уже ни с кем - она, пожалуй, и сама не сознавала этого, но в сердце Бабушки тлело ожидание даруемой мороженки, а мороженка та была не мороженка, а знак любви, иносказательное признание. Но пускаемые для пробы ближние зарубежцы были скупы, сами норовили устроить все на дармовщинку, и дарить мороженку никому из них и в голову бы не пришло - а Брат подсказывать не стал, нечего. Так что Брат с Бабушкой перестали пускать на квартиру, и тогда Брат махнул рукой на работу интеллигентную, такой не отламывалось, и устроился сторожем на автостоянку. Не шибко и искал - всего-то потребовалась пара звонков, случайных - Небо и теперь подставило свое плечо. Бабушке не нравилось, тревожилась за Брата, но это бы ничего, а вот приходилось приворовывать, иначе бы Брат невольно закладывал напарников, выставляя честные цифры и тем самым высвечивая левые пути своих сменщиков. Теперь идя утром с работы Брат покупал по пути колбасу и картошку, а остальное откладывал в семейную кубышку. Больше всего забавляло - такова уж ирония нашей перевернутой жизни, - что самый жирный и практически непроверяемый навар приходился именно на те ночи, когда делались проверки. Брат с удовольствием показывал машины на стоянке, менеджер Дима карандашом производил сличение с журналом, устанавливал стопроцентное совпадение факта и акта и отбывал со словом поощрения, а про себя - явно огорченный неловом. Брат пересчитывал закроенные деньги и гадал: "Может, ему просто отстегивать надо?" И хотя все это было забавно, доходно, да и выходила этакая тренировка в сталкинге, Брату тоже не нравилось, затягивало это - придешь на смену и начинаешь рассчитывать, сколько удастся нагнать в этот раз, - надлежало же ничего не ждать, а просто позволить приплыть в руки тому, чему предстоит приплыть. Так что ленивый Брат устроился еще и дворником, а потом к этому добавилась шабашка на выборах, опять же, не интеллигентская, не статеечки, а чернорабочая - пикеты, листовки там раздать, - ну, а еще была литература и пару раз в неделю Интернет, хорошая штука, разместив там кое-что из своих вещей Брат прямо гору с сердца спихнул: если что есть у него хорошее, а ведь есть, то вот, пожалуйста, людям открыто.
В свой срок закончились выборы, с них да со сторожевания помаленьку накопилось на старенький компьютер, и Брат ушел с автостоянки, оставил пытать воровское счастье деду, сменщику, которого сильно уважал за мастеровитость, а пуще того за кураж его мошеннический, за безупречную жадность - на глазах Брата, не прячась, росчерком пера отправлял дед в свой карман по три сотни, получив с водителя долг, а в журнале исправлял - и исправлял-то по-детстки, но сходило с рук, хлопал ушами менеджер Дима, не тех и не так проверял - а вот дед проверял записи сменщиков и в похожем случае высчитывал, сколько закроенных денег на его смены пришлось и требовал своей доли, если кому другому удавалось хапнуть. Мало того что первый вор, так сам же и стучать начал на своих напарников, в журнале подчеркивал записи криводушные и знаки вопроса ставил - видимо, не мог с собой сладить, ну как же такое вынести, что не ему одному, а еще кому-то накапало левых денег, да и заложить, похоже, в радость было, для советского-то человека. На зоне такому бы недолго живым ходить, а здесь в доверие попал, средоточил в своих руках взимание платы с постоянных клиентов - ну и, прилипло, надо понимать, к рукам-то. И Брат иной раз думал, что наверху как внизу, а люди везде одинаковы - так, наверно, и в правительстве с этим точно так же: кто больше всех ворует, тот и по бумагам министерским всех честнее выходит - да поди, еще сам и стучит на других на манер деда, - да уж, русский прогресс, и смех, и грех.
Ну да что нам министры, "негру политика", насрать на них, о коте и Толстой Бабушке речь. А Бабушка повадилась ходить с Братом на участок, с метлой, посильным ей инструментом - Братову раздвигу она и поднять не могла, но от стены, где лопатой неудобно брать, снег отметала - ну и, тоже прок. Когда же пригрело красное солнышко, Бабушка и вовсе вперед Брата стала убегать с метелкой. Брату это было не сильно нужно, он потом без Бабушки один мел три участка, а тут двое на один двор, но Толстой Бабушке это было в радость - при деле оказывалась, вместе и почти наравне с Братом, нужная, и опять же, случай представлялся вернуть себе командные высоты: эту кучу собери, из тех кустов вымети. Не противился Брат, рад был за Бабушку - человек в работе полноценней себя чувствует, а уж осенью, в листопад, он и вовсю за руку уводил Бабушку с участка - остановиться не могла, нравилось листья по земле заметать, но хорошего-то помаленьку, ударит-ка снова в спину, застонет же. Толстая Бабушка сердилась на Брата и яростно колотила метлой в землю, требуя продолжения работы, а Брат с удовольствием отмечал, что не иссяк, не иссяк еще Бабушкин запас сил, стара, да не слаба еще - и слава Богу. И семейная пара дворников - две метлы, железный совок, бачок и Бабушкина легкая коробка - возвращалась с участка, образцово исполнив благородный труд водворения чистоты. "Пат и Паташонок", - говорила Бабушка, подразумевая комплекцию их двоих и внешний вид. А Брат целовал Бабушку в седенькую и лысенькую голову, ради того прикрываемую платком даже дома, и говорил: "Хороший и толстый друг" - или: "Не забуду ваш труд". Последнее тоже было из семейных крылатых фраз, это, как и "стресс у собаки", вошло через Крыску: один раз ее угораздило пригласить на дачу пьющую бабу, помочь с огородом летом. Пьющая женщина - тощая, очкастая, "Проблема", такое прозвище Валя с Бабушкой ей потом дали, устроила дебош в первую же неделю и была отчислена Крыской в город. Не смутясь тем, она позже пришла и к Бабушке, передать через нее письмо Крыске, а в письме среди прочего было предложение: "Не забудьте мой труд" - в смысле, вознаграждение за него. "Не забудьте" было подчеркнуто одной чертой, "мой" - двумя, а "труд" аж тремя чертами. Так и стали после говорить Брат и Бабушка, ну, а кот ничего не говорил, лежал на Братовом проигрывателе и приветственно вытягивал лапу при приближении старших, эту лапку Брат трепал и приговаривал: "Брат пришел, и коту радость", а кот спрыгивал на пол и отправлялся на кухню напомнить Бабушке о почетной обязанности кормить котов.
Однако платили за метлу мало, лишь потом расценки подняли до сносных, и Брату пришлось бы действительно тощо, но произошло неизбежное: как-то он дал в Интернет рассказ, из тех вот, Божьих, про корейскую педерацию как раз - и рассказ был замечен и напечатан порнографической газетой. Заплатили очень даже неплохо, просили слать еще, и так напечатали несколько рассказов с Божьим словом, таких же, да дамский рассказ, это уж в бабском журнальчике, и получилось так, что Брат оказался вдруг не любителем, а профессиональным писателем, поскольку печатки кормили лучше, чем метла и даже автостоянка. Брат давно уж прикидывал, что, по идее-то, должен быть спрос на его книгу со смехом Божьим, но, видно, Небо лучше знало сроки, и только сейчас открывало миру Божье слово, в смысле, печатным образом. Сокрушался ли Брат, что его глагол звучит со страниц порнографического издания? Конечно, нет, - а удивлялся и того меньше. Это редактор думал, что сила тут в "высокохудожественном раскрытии темы основного инстинкта", а Брат знал, что причина даже не так в его веселом сердце, а просто люди любят, когда с ними разговаривает Бог. Лишь с виду кажется, будто они стараются оградиться от Бога - воюют, религию придумали, богатство, науку опасную, дома вот взрывают - ну прямо зажмурились, отвернулись, руки прижали к ушам и бубнят: "Не слушаю-не слушаю-не слушаю!.." - а вот и неправда, сквозь жмурочку, сквозь щелочку, а слушают, ведь каждому хочется, чтоб с ним говорил Бог, только чтоб на самом деле, а не казенный - и уж когда на самом деле, то все и всё слышат.
В общем, Братова печатаемость для него событием не стала - а вот для Бабушки очень даже. Присылаемые из редакции номера эротического издания Бабушка читала от корки до корки - пропуская, опять же, лишь рассказы Брата, хотя они-то были совсем невинны - а потом, все так же громко плюясь, ахая и неприлично выражаясь, еще и садилась отгадывать - консультируясь у Брата - порнографический кроссворд. "Что такое дефлорация?" - "Лишение девственности". - "Да? А кто тогда тот, кто производит дефлорацию?" - "А сколько букв?" - "Восемь". - "Целколом, наверное". - "Целк... Тьфу, блять, еще это загадывают!.. подходит..." Потом Бабушка нашла выход - пропускала неприличное и отгадывала прочее - любила кроссворды и отгадывала много, блистая иной раз эрудицией совсем неожиданной - а как же, любознательна ведь была, пытлива, сметлива, сообразно обезьяньему зодиаку своему. В отличие от Бабушки, Брат не читал порнографическую газету: кто, с кем, в какую дырку - про это уж давно было читано, а теперь и вообще скучно. Посмеяться, в письменном виде, одно, в крайнем случае, девок красивых поразглядывать, а читать? Это уж для подростков или вот наших замечательных пенсионерок, им пользительно, а Брату интересно было другое, эзотерическое, но сюда он Бабушку не пускал, все равно бесполезно, не в коня корм. Не то чтобы деревья в лесу рассказывали что-то очень необычное и чудесное - да нет, ничего такого космического, а наоборот, все очень приземленное - вот, весна, надо гнать из земли сок и снова жить, но чудесным и необычным было то, как это удавалось услышать, а еще Брат понимал, что его суета нигде и никому не нужна, и даже мысли об этом были все той же суетой, но понимание это уравнивало его жизнь со всякой другой, а поэтому делало ее столь же важной - и это успокаивало, с запасом, этак вглубь.