- Знаешь, - сказала Анжела, - мне надо с тобой серьезно поговорить.
"Не по тексту" - подумал я с тревогой, искоса взглянув на Светлану.
- Поговорить? - беспечно отозвался Альберт и легко рассмеялся. - Ну, поговори.
- Пожалуйста, - Анжела притопнула ножкой, - отнесись к разговору без смеха.
"Импровизация? - я незаметно вздохнул. - Ну-ну".
- Да я серьезен как никогда, - Альберт отставил ногу и шутовски повел рукой. - Говори, о женщина!
- Я ухожу от тебя, - Анжела отвернулась и немного ссутулилась.
- Вот как? - Альберт выпрямился, посмотрел на подругу немного свысока. - Уходишь? К кому?
- Почему сразу "к кому"? Ни к кому. Ухожу, и все. Так не бывает?
- Ну почему же, - Альберт насмешливо поклонился. - Сплошь и рядом. Более того, я не побоюсь этого слова, так бывает в большинстве случаев.
Анжела тяжело вздохнула.
- Ах, оставь этот тон! Все слишком серьезно. Я устала. Просто устала. От бесконечных переездов, от гостиничных номеров с обшарпанной мебелью, за которые дерут три шкуры, как за полулюксы, от бесконечных спектаклей...
- От меня, - глухо добавил Альберт.
Он отошел в дальний угол сцены, скрестил руки на груди и опустил голову. "Что делается! - подумал я весело. - Импровизируем, да как! В зрительном зале тишина. Прислушиваются, боятся проронить слово.
- Пойми меня правильно! - в отчаянии крикнула Анжела. - Я устала не от тебя, а от такой жизни...
- Тебе плохо со мной? - тихо проговорил Альберт.
Анжела опустила руки и сделалась похожей на стоящую в углу первоклассницу.
- Мне очень хорошо с тобой, - ответила она совершенно безнадежным тоном. - Если ты постель имеешь в виду. Но жизнь состоит не только из постели!
- Это Антон! - крикнул Альберт. - Это он, я видел, как ты на него смотрела!
- Не мой, - Альберт с достоинством покачал головой. - А твой.
- Перестань, - тихо повторила Анжела. - У тебя нет никакого повода для ревности, и ты это прекрасно понимаешь. Антона нет, это миф. А есть я и ты. И мы должны расстаться.
- Должны? - Альберт развел руками. - Кому?
- Мне, если хочешь.
Анжела устало опустилась на стул.
- Посмотри мне в глаза, - дрожащим голосом сказал Альберт. - Я хочу видеть твои глаза.
- Ах, какой же ты! - Анжела вскочила, постояла минуту, тяжело дыша и сжимая кулачки, и выбежала со сцены.
Альберт с достоинством поклонился. Зрители в темном зале зааплодировали. Я тоже поклонился, глядя вправо, туда, куда ушли Светлана с Анжелой, но они не вышли на последний поклон. Действительно, устала. Я слегка улыбнулся, помахал зрителям, заставил Альберта еще раз глубоко поклониться, что тот выполнил с необыкновенным изяществом, и медленно ушел за кулисы. Там я подхватил куклу подмышку и направился в гримерку.
Светлана сидела на стуле и выглядела совершенно измотанной. Я подошел, поцеловал ее в висок, положил Альберта на диванчик, рядом с Анжелой, и сказал:
- Все прекрасно, дорогая, но в следующий раз, когда захочешь импровизировать, хотя бы как-то намекни мне, чтобы я был готов.
- Я не импровизировала, - голос у Светланы был бесконечно усталый и чужой.
- Но этого текста нет в нашей пьесе...
- Как ты не поймешь! - Светлана потянулась к сигаретной пачке, лежащей на столике, чиркнула зажигалкой, и так глубоко затянулась, что при выдохе дым изо рта пошел не сразу. - Я говорила не с Альбертом. Я говорила с тобой.
Я придвинул стул, сел, обнял ее за плечи.
- Милая моя девочка, ты действительно устала. Тебе надо отдохнуть. А давай прервем турне, и махнем куда-нибудь...
Светлана вскочила, посмотрела безнадежно.
- Зачем ты это говоришь? Зачем? Сколько раз ты это повторял? А стоит мне согласиться, понадеяться, как все проходит само собой. Я успокаиваюсь, мы работаем дальше, ты забываешь об обещании...
- Но, дорогая, ты же прекрасно понимаешь, что мы не можем вот так взять и все бросить. У нас залы арендованы в разных городах, афиши расклеены, люди билеты купили...
- Я понимаю, - Светлана нервно затушила сигарету в пепельнице. - Я все понимаю. Но ты-то зачем все время обещаешь: бросим, махнем? В общем так. Я ухожу. Извини.
- Вот как...
До меня наконец дошел смысл происходящего, и словно ударило током - не больно, но очень неприятно. Я потряс кистями, помял лицо, к которому прилила кровь, прокашлялся.
- Бросаешь?
- Только не надо драматизировать! - Светлана закурила вторую сигарету.
- И что, - я старался казаться спокойным. - Правда нет никакого Птибурдукова?
- Какого Птибурдукова? А! Антон, Птибурдуков. Да нет никого, поверь. Понимаю, тебе трудно поверить, так вовсе не бывает сплошь и рядом, как ты врал на сцене, но поверь, заклинаю! Просто ухожу. Уеду подальше.
Светлана посмотрела на меня долгим взглядом, в котором пульсировало отчаяние.
- А как же я? Да что я, как же спектакли?
- Ты первоклассный невроспаст, справишься. Женским голосом поговоришь за меня.
- Спасибо на добром слове! - я раздражился не на шутку. - Ты меня бросаешь, и успокаиваешь тем, что я прекрасный невроспаст. А черт с ними, спектаклями. Давай, я брошу все...
Меня остановил взгляд Светланы, в котором я прочел: "Ничего ты не бросишь, для тебя обязательства перед чужими людьми важнее жены и семьи"... И я бессильно опустил руки.
Из-за занавески Светлана достала большой чемодан, и я поразился - значит, это не сиюминутный порыв, и она давно все решила. Решила уйти именно из театра, а не из гостиницы, даже велела принести чемодан сюда, а я был настолько слеп, что не заметил этого. Бросив на меня взгляд, полный жалости, она вышла. Я сидел, свесив руки, с совершенно пустой головой. Немного погодя в голове появились какие-то совершенно ненужные мысли о том, что надо идти в гостиницу и выспаться. Взгляд упал на диванчик, где лежали куклы. Анжела лежала на спине, сложив руки на животе, а Альберт - рядом, лицом вниз, и одна рука его обнимала подругу. Меня покоробила эта поза - он не должен ее обнимать! Я встал, и убрал Альберта на стул. Получилось, что они смотрели друг на друга. Это тоже не понравилось мне, и я повернул стул с Альбертом. Мне вдруг захотелось схватить Анжелу, грубо, за ногу, и вышвырнуть вон из гримерки, но я удержался, хоть и с большим трудом.
- Что, дети мои, - сказал я с горечью, разглядывая то лицо Анжелы, то затылок Альберта. - Осиротели? Да-да, нас с вами бросили. Ее, видите ли, не устраивает наш образ жизни. Мы живем на колесах, в разъездах, а ей нужна спокойная жизнь, чтобы каждый день - одно и то же, пресно, скучно, но так приятно... Это она думает, что приятно. А в чем приятность, спрошу я вас? Чем она собирается жить? Устроится на службу? Но с ее образованием можно работать только в театре, где-нибудь за кулисами. Ну да, ну да! Вы скажете в голос, что она прекрасная актриса, и вполне найдет себе место в труппе. Это уж как повезет! И потом - она не станет служить в театре! Это ведь тоже гастроли, переезды, гостиницы с обшарпанной мебелью...
Меня вдруг словно ударили по голове изнутри - я вдруг подумал, что мужчин, которых любят, не бросают вот так. Значит, она не любит меня? Как же так? Столько лет вместе, она же говорила, что любит. Говорила, говорила! И не раз. Ей было хорошо со мной! Или она все разыгрывала?
- Но для чего? - продолжал я вслух. - Неужто для того, чтобы мне казалось, что я такой хороший любовник? Чтобы потешить мое мужское самолюбие?
Я задохнулся от этой мысли. Из глубины подсознания в меня вселялось кровавое чудовище, - гнев. Сейчас я начну крушить все вокруг, поломаю мебель и кукол, на изготовление которых ушло столько времени и кропотливого труда...
Я встретился взглядом с Анжелой, и мне показалось, что она улыбается. Это остановило меня. Гнев рухнул туда, откуда вылез.
- Ты улыбаешься, - сказал я, дрожа всем телом. - Почему, хотел бы я знать? Что хорошего ты находишь в этой ситуации?
- Нисколько я не улыбаюсь, - ответил я за Анжелу, стараясь говорить женским голосом. - Просто мне хотелось тебя успокоить, и это получилось. Ведь так?
Я промолчал. Достал сигарету из забытой Светланой пачки, повертел в пальцах, понюхал, сломал и бросил в пепельницу.
Надо идти. Она не бросила меня. Она вернется. Так не может быть, не должно быть! Она вернется. Это все спектакль, разыгранный для меня. Она ждет в гостинице, чтобы устало улыбнуться, сказать, что пошутила, что наша жизнь ей нравится, что, раз уж я не могу все бросить и уехать подальше от гастролей, спектаклей, гостиниц и неустроенного быта, то она подчинится, но это последнее предупреждение... И так далее. И все встанет на свои места. Завтра утром мы сядем в поезд, и поедем в соседний город, где нас ждет очередной номер с обшарпанной мебелью, неприветливая горничная, молчаливый охранник в вестибюле, который будет каждый раз проверять у нас гостевые карты, несмотря на то, что прекрасно запомнил наши лица, ресторан, где по вечерам бухает разудалая бессмысленная музыка, и тесная гримерка в провинциальном театре, где места хватает только нашим куклам...
Я уделял ей мало внимания, вот что. Когда я дарил ей цветы? Восьмого марта. О, это было так давно, ведь теперь ноябрь. Это непозволительно! Когда я говорил ей, что люблю? Что она очень красива? Не помню. Так нельзя, нельзя!
Но... Что, если это правда? Если она и впрямь ушла? А афиши-то, афиши? Светлана и Андрей Ростальские. Где Светлана? Директор очередного театра так и спросит в первую очередь. И переделать афиши никак не успеют! Мне придется говорить женским голосом за Анжелу. Смешно, честное слово... И потом, зритель ведь идет на Светлану и Андрея. А тут - один Андрей. Грустно это, господа. Придется работать с двумя куклами сразу, а в сценах, где у нас было четыре куклы... Мне нужен помощник! Я не справлюсь один! Или придется переписывать пьесы. Черт! Ах, как не вовремя! Ну не могла подождать две-три недели...
Меня разобрала злость. Я бережно положил Альберта в чемодан, накрыл его холстиной, и сверху бросил Анжелу. Мне не хотелось, чтоб они соприкасались.
Куклы у нас... у меня... особенные. Это не обычные марионетки с четырьмя ниточками, это сложные механизмы с такими же степенями свободы, как у человека. У них есть мимика, которой можно управлять особой ниточкой - кукла может улыбаться, огорчаться, грустить, гневаться, бояться, саркастически щуриться. Над каждой куклой я работал по полгода, просиживая до утра, недосыпал и недоедал, и... недолюбил. Выходит - виноват я? А кто ж еще! Я, я, моя вина.
Я отдал распоряжение отправить кукол в гостиницу, и внезапно испугался, что их у меня украдут. Это будет катастрофа! То, что ушла Светлана - не катастрофа, а вот если умыкнут кукол, тут-то мне и конец. Я отменил распоряжение, и сам взялся за ручку чемодана. Тяжелый.
Мне вызвали такси, и я кое-как дотащил чемодан до машины. Ну вот. Паранойя. Не хватало только страха перед ворами. Это все Светка, черт бы ее побрал! Нашла время. А пускай катится. Туда ей и дорога. У меня есть все - известность, поклонники... поклонницы. Да, у меня есть поклонницы! Среди них полно красивых девчонок, и я в два счета обзаведусь новой женой... Женой - да. Но помощницей - нет. Ее придется учить несколько лет. И потом - не каждому дано. Нужна особая гибкость рук, определенная ловкость. И актерский талант, в конце концов. Эх, придется переписывать пьесы...
Я ехал по осеннему городу, мимо проплывали дома, магазины, забрызганные шаловливым дождем. Блестела в свете фар дорога, наезжали и отваливались назад яркие витрины, сутулые прохожие. Машина попала в пробку, и я увидел за стеклом совершенно безнадежное лицо соседнего водителя. Он курил и стряхивал пепел в форточку, потом бросил окурок и зло вцепился в рулевое колесо. С другой стороны бухала музыка, сидели какие-то молодые люди, и их автомобиль напоминал ресторан, именно в тот момент, когда посетители уже напились, и официанты начинают этим беззастенчиво пользоваться. В зеркало заднего вида я видел равнодушные глаза моего водителя - он привык к пробкам в это время дня, когда все стремятся поскорее попасть домой, а ему еще работать и работать.
Наконец мы выехали на свободную дорогу, таксист вдавил педаль в пол, и машина понеслась вперед.
Я не позволил швейцару дотронуться до чемодана, швейцар остался стоять совершенно ошеломленный, и только блестящая выучка не позволила ему покрутить пальцем у виска. Весь в поту, злой на Светлану, на себя, за что-то на швейцара, я поднялся к себе в номер, бросил чемодан у порога, упал в кресло и закрыл лицо руками. Так я просидел довольно долго, переваривая мысленную кашу в голове, которая становилась все беспорядочнее. Потом я встал, разделся, и, задевая углы и спотыкаясь о стулья, побрел в ванную, где бездумно принял душ, не замечая, что включил слишком горячую воду.
В Н-ске меня встречал Гедеон. Еще из окна вагона я увидел его, маленького, толстого, лысого, как всегда что-то жующего, на этот раз, кажется, чипсы. Рядом в ожидании стоял массивный носильщик с тусклой бляхой на груди. Гедеон заметил меня, страшно оживился, замахал руками, рассыпая чипсы из пакета, побежал за вагоном. Смешной человечек, местами даже чем-то неприятный, но изумительно честный. Я могу полностью полагаться на него. Он наш... Мой директор. Продюсер. Или импресарио, кому как больше нравится.
- Андрон! - кричал он, подпрыгивая, пока проводник поднимал подножку и протирал поручни. - Поезд опоздал на пятнадцать минут. Я перенервничал совсем! Но так же нельзя!
Он теребил проводника за лацкан кителя, заглядывал ему в глаза, словно требуя, чтобы тот оправдался за опоздание поезда.
- А где же Светочка, где моя дорогая девочка? Куда ты дел ее, Андрон? - Гедеон всплескивал руками и делал губы трубочкой. - Совсем несправедливо, что такая женщина досталась тебе, дурья голова. Отобью я ее у тебя...
- Стара шутка, Гедеон, - мрачно сказал я. - Да и теперь совсем не актуальная.
- Что ты такой хмурый? - спрашивал Гедеон, жестами давая указания носильщику. - Прямо лица нет. Гастроль в М-ске прошла неудачно?
- Более чем.
- Более чем - что? Более чем неудачно, или более чем удачно?
- Ах, оставь, Гедеон, - с горечью произнес я. - Голова болит.
Я отмахнулся от пакета чипсов, которыми он вознамерился меня угостить, и пошел вслед за носильщиком, размеренно вышагивающим по перрону вслед за тележкой с моими чемоданами.
- Мнмуа, - продолжая жевать, трещал Гедеон. - А что же Светочка? Не приехала?
Я остановился, резко повернулся к нему, отчего он отшатнулся в ужасе, и прошипел, стараясь, чтобы не слышали окружающие:
- Я тебе в гостинице все объясню, хорошо?
В номере я упал в кресло и закрыл глаза, а Гедеон, носясь по комнате, уже жевал какие-то бутерброды и кричал:
- Вы поссорились? Ай, как, мнмуа, нехорошо! Когда вы ссоритесь, мне бывает плохо. Я заболеваю, мнмуа. Я позвоню ей и, помирю вас. Старому Гедеону, мнмуа, не впервой мирить вас, обалдуев.
- Не звони, - вяло сказал я. Мне жутко не хотелось признаваться в том, что Светка бросила меня, и до последнего момента я надеялся, что Гедеон сделает эффектный жест, прокричит "Але-ап!" и из-за портьеры появится смущенная и радостная Светлана. Но этого все не было, и я понял, что мне придется рассказать все. - Она меня... бросила.
- Вот так-так! - Гедеон сделал большие глаза, на мгновение застыл и даже перестал жевать. - Ты не врешь? Вижу по тебе, что не врешь. Ай-ай-ай! Мнмуа...
Он опять забегал, уронил бутерброд, полез за ним под кровать, отряхнул его от пыли и откусил. Меня передернуло.
- Ай-ай-ай, - продолжал Гедеон, заканчивая с бутербродом и запихивая в рот жевательную резинку. Потом он остановился, постоял минуту, туго соображая что-то, резко повернулся: - Жрать хочется. Тебе хочется жрать? Или у тебя аппетит отбило?
Молодец, Гедеон. Хуже было бы, если б он принялся утешать.
- Пойдем, - я поднялся, скинул пальто, вошел в ванную вымыть руки. Крикнул, перекрывая шум воды: - Жена ушла, эка невидаль. Не подыхать же с голоду, в конце концов.
Я перепил. Иначе и быть не могло, мне хотелось избавиться от душевной тяжести и от полного разброда мыслей. Гедеон, как всегда суетился, пил, жевал, танцевал с какими-то девицами, которых упорно приглашал к нашему столику, вскакивал, садился, кричал что-то официанту, одновременно беседовал с бородатым соседом, рассказывал анекдоты, новости и последние сплетни из мира шоу-бизнеса, смеялся, тормошил меня, с кем-то знакомил, что-то втолковывал. В конце вечера он смотрел мутно, красными глазами, тяжело ворочал языком, и, как и следовало ожидать, исчез вместе с одной из девиц. Я же тупо просидел все время, глядя в одну точку, отвечая односложно и невпопад. Признаюсь, мне стоило больших усилий отвергнуть притязания второй девицы, страстно желающей забраться ко мне в постель. Я пришел в номер, упал на кровать как был, и заснул с уже больной головой.
Ночью меня разбудил глухой стук и приглушенный женский голос. Мне показалось, что стучали за стеной, в соседнем номере. Я повернулся на другой бок, но уснуть мне уже не удалось. Страшно болела голова. Я встал, принял противопохмельную таблетку, запив ее теплой ржавой водой из-под крана, и снова улегся. Но, едва я почувствовал, что начинаю засыпать, как стук повторился. Приглушенный женский голос позвал меня... Или мне показалось?
Я встал зачем-то, побродил по номеру, неизвестно для чего пнул чемодан, который вдруг ответил тем самым стуком. Женский голос сказал:
- Открой. Да открой же!
Скажу честно, у меня зашевелились волосы по всему телу.
- Кто это? - трусливо спросил я.
Но чемодан не отозвался.
- Белая горячка, что ли? Открою, а там чертики, один вспрыгнет мне на плечо, вот тут-то его и стану ловить, вот тут-то мне и конец.
Я присел на корточки возле чемодана, и долго смотрел на замки.
- Какого черта! Никого там нет, кроме механических кукол с веревочками на вагах. Вот возьму, и открою.
И я открыл крышку. В чемодане все было так, как и должно быть - Анжела и Альберт лежали, разделенные холстиной. Я закрыл крышку, и тут же в чемодане снова застучали, он даже слегка качнулся. Я тут же открыл его снова, вытащил Альберта, его вага запуталась в нитях Анжелы, мне пришлось повозиться, пока я разделил их. Альберта я положил на кресло, Анжелу накрыл холстиной и запер в чемодане. Посидел рядом еще немного, прислушиваясь, но никаких звуков слышно больше не было. Я подошел к окну, долго смотрел на снег, таявший на мокром асфальте, на ртутный фонарь, освещавший автомобильную стоянку, на решетчатый забор, собачью будку и сторожку, окно которой тускло светилось голубым телевизионным огнем. Снег вдруг усилился, посыпались густые хлопья, будто кто-то очень большой распотрошил в небесах пуховую подушку, да не одну.
Наконец я отвернулся от окна и посмотрел на чемодан. Хороший, старый фибровый друг, потертый, как моя жизнь, прочный и легкий, надежный как Гедеон, ящик с ручкой стоял в коридоре номера и молчал, как и положено неодушевленному предмету. Зато Альберт улыбался, и его улыбка показалась мне презрительной. Я быстро подбежал к нему, дернул за нитку, и улыбка исчезла с искусственного лица, Альберт стал грустен, я бы даже сказал - подавлен.
- Вот так-то, - сказал я ему. - А то разулыбался тут, когда у меня трещит голова, и вообще. Не до улыбок, приятель. Хотя тебе, конечно, наплевать.
Я разделся и лег под одеяло. Вскоре я заснул, и мне приснилось выступление, причем Светлана норовила бросить Анжелу и сбежать со сцены, а Гедеон удерживал ее в кулисах и выталкивал назад. Глазки при этом у него были сальные. Впрочем, они у него всегда сальные. Полный провал, подумал я, и полетел куда-то в душную и тесную темноту без сновидений.
Утром притащился Гедеон, румяный, веселый, благоухающий каким-то особым ароматом, в котором смешивалась свежесть лугов, пряность лесов и совсем чуть-чуть перегара. Вот человек, никогда не страдающий с похмелья. Он выдернул меня из постели, заставил умыться, побриться, надушиться, и потащил завтракать.
Иногда я от него устаю. Но сейчас, если бы его не было, мне пришлось бы туго. Он заполнял собой пустоту, возникшую после ухода Светланы, и теперь его не было слишком много, как раньше. Этот человек ведет себя в ресторанах не как завсегдатай, а как хозяин. Когда он появляется, сонные официанты делаются сосредоточенными и угодливыми, все начинает крутиться вокруг нашего столика, даже повар выглядывает из кухни, чтобы посмотреть на Гедеона, доволен ли он поданным блюдом. Мы завтракаем, а поодаль дежурят два официанта на подхвате, потому что в любую минуту Гедеон может позвать мановением руки. Платит он не скупясь, и официанты всегда могут рассчитывать на щедрые чаевые.
- Андрон, - говорил он, жуя, запивая еду минеральной водой и одновременно разговаривая с кем-то по телефону. - Мы вчера, ммнуа, совершенно очаровательно оторвались. Ммнуа, да, вы правильно поняли, отдельная гримерка... Ммнуа, девчонка попалась совершенно отвязная. А ты свою куда дел? Ммнуа, дорогая Мария Сергеевна, вы зря беспокоитесь, все будет, ммнуа, в лучшем виде. Андрон, уже просочились слухи...
- Какие слухи? - равнодушно спрашиваю я, думая только о своей больной голове. Мог бы не спрашивать, все равно Гедеон не слышит. Да и так понятно, какие слухи - что Светлана сбежала.
- Нет-нет, ммнуа! Я вас уверяю... Андрон, она предлагает тебе помощницу!
- Кто? - тупо спрашиваю я.
- Ммнуа, он справится! Человек!
- Чего изволите?
- Тащи еще воды, воды, сухо, как в Каракумах. Это я не вам, не вам, боже упаси! Так до встречи вечером, дражайшая Мария Сергеевна. Всех благ! Где вода?!
Вода доставляется к столику с пугающей быстротой.
- Хорошо с тобой, Гедеон, по ресторанам ходить, - скомканным голосом говорю я, ковыряясь в тарелке. - Тебя обслуживают как миллионщика до революции. А я позавчера чуть ли не весь гонорар им раздал, так хоть кто-нибудь меня приветствовал, когда я там появился наутро? Нет, зато вокруг тебя все крутятся.
- Ты раздал весь гонорар? Ммнуа, ты кутишь как купец. Не хватало только медведей и цыган. Ммнуа, все дело в поведении. Ты их робеешь, и они это чувствуют. А с ними надо по-барски, цыкать на них побольше, ну и все такое.
Он молчит несколько мгновений, обгладывая куриную ножку. Потом продолжает:
- Я ей сказал, что ты справишься. Тебе ведь не нужна помощница?
- Не смеши, Гедеон. Недели две пройдет, пока она поймет, как управлять куклами. А тексты учить?
- Ну да, ну да. Я так и сказал - справится. Ну, ты слышал. Я сегодня спал плохо. Кто-то стучал, бубнил за стеной. Ты не слыхал?
- Слыхал, - кисло ответил я. - Женщина какая-то. Мне показалось, все меня звала. Или какого-то другого Андрея.
- Что? Нет, это мужик. Я думал ты. Ноет так, я подумал, ты по Светке убиваешься.
- Я похож на...
- Похож, - уверенно отрезал Гедеон, и припечатал ладонью с перстнем по столу. Перстень стукнул по дереву как пуля.
- Это я с похмелья.
- Посмотри на меня! - Гедеон придвинулся вплотную, так, что мне пришлось отстраниться. - Ну, посмотри, посмотри, ммнуа! Пили вместе, и я пил больше тебя. Сегодня я - огурец, а ты - тряпка. Ммнуа, возьми себя в руки. Сегодня твой день. Ты должен быть на высоте, быть за двоих. Какое, ммнуа, похмелье? Пей воду!
Гедеон категорически запрещает похмеляться. Всегда. И он прав. Не хватало только запить с горя. С горя? Интересно, можно ли охарактеризовать мое состояние словом "горе"? Ни в коем случае! Пусто, плохо, да, но горе? И я беру себя в руки, выпрямляюсь, и стараюсь смотреть на официантов гордо, не робеть перед ними. Гедеон же рассказывает свежий анекдот, смеется, булькая и колыхаясь, лицо его тонет в жирном небритом подбородке, глазки становятся маслеными. Я улыбаюсь. Анекдот, как всегда, скабрезный, других Гедеон не знает, или не хочет знать, он даже девушкам рассказывает такие, и они хохочут вместе с ним. Девчонки лезут к нему, как мухи на липучую бумагу. Еще бы! Барин, этакий уверенный, с деньгами, волосатый, настоящий самец. При нем я, как досадное приложение. Мне бы тоже доставались девчонки, как говорится, "с его плеча", если б не Светлана. Теперь ее нет, и Гедеон будет подсовывать мне одну краше другой. Вчера такая попытка и была сделана. Не вышло. Ну, все еще впереди.
После завтрака Гедеон отправляет меня отдохнуть, сам же бежит по каким-то многочисленным делам, которые у него никогда не кончаются. Нет, все-таки его слишком много, и мне, действительно, нужно от него отдохнуть. Я возвращаюсь в номер, сажусь в кресло и закрываю глаза. Вечером выступление. Пьесы не переписаны, придется импровизировать. А, не впервой, прорвемся.
Кажется, я засыпаю. Сквозь сон слышу глухой стук и голос, как из-под подушки:
- Открой, я задыхаюсь! Открой!
- Чемодан стучит, - говорю я себе, и меня вдруг разбирает смех. - Чемодан! Ха-ха-ха!
- Что ты смеешься? Мне не до смеха. Открой. Пожалуйста.
Я открываю глаза, вздыхаю, с опаской поглядываю на чемодан. Надо открыть. Для того, хотя бы, чтоб убедиться, что там только безжизненная кукла.
- Нет, ну что же, - говорю громко, притворно-бодрым голосом, - если вежливо просят, отчего бы не открыть?
Открываю крышку с опаской. На меня смотрят глаза Анжелы, как и следовало ожидать.
- Ну? - спрашиваю ее. - Открыл. И что?
- Спасибо, - ворчливо произношу женским голосом в ответ. - Я уж думала, так и задохнусь здесь. Что стоишь, как истукан? Помоги даме подняться.
Я беру вагу, поднимаю Анжелу, она потягивается.
- Полежал бы сам в чемодане, - Анжела недовольно морщится. - Небось, в другой раз не закрывал бы крышку.
- Ах, извини, подруга, - я еле сдерживаю смех, представив себя со стороны. - Больше не буду закрывать.
Анжела поправляет волосы, произносит смущенно:
- Что смотришь? Я заспанная, замученная, отвернись.
- Вот еще! - возмущаюсь я. - Тогда я не буду тебя видеть.
- Я этого и добиваюсь, - Анжела, казалось, возмущена моей недогадливостью.
- Но я не смогу тобой управлять.
- Я сама могу собой управлять.
Я возмущенно бросаю вагу, и Анжела падает, на секунду, правда, задержавшись на ногах. Или мне показалось? Укладываю куклу в чемодан и закрываю крышку. Подумав немного, оставляю замки незапертыми. Не могу сказать - почему.
Это уход Светланы так на меня подействовал, не иначе. Слышатся звуки. То, чего нет. Постой, а Гедеон? Он, кажется, слышал мужской голос?
Я брожу по номеру, барабаню пальцами по стеклу, разглядываю стоянку под окном, смотрю на тяжелое неприветливое небо. Мне нужно с кем-то поговорить. Только не с Гедеоном! Но с кем, с кем? Я выбегаю в коридор, смотрю на уходящий в перспективу параллелепипед с прямоугольниками дверей. Никого. Смешно. Можно подумать, если бы я встретил кого-нибудь, то говорил бы с ним. Или с ней? Я возвращаюсь в номер, смотрю на Альберта, развалившегося на кресле, мне кажется, он ухмыляется, глядя на меня, и я быстро достаю из чемодана холстину и накрываю куклу. Нет, и не с ним мне хочется поговорить. Остается Анжела. Я долго стою над чемоданом, шевеля губами, и стараясь поймать расползающиеся мысли, потом достаю куклу, привычно устраиваю вагу в руках...
- Что, - Анжела подняла глаза, - соскучился?
- Ах, оставь! Представляешь, поговорить не с кем. А знаешь, я всегда страдал от того, что не кем поговорить. Светка меня не слушала, она была больше занята собой...
- Как и ты - собой.
- Но-но! - прикрикнул я. - Вот только не надо упреков, я их достаточно наслушался. С Гедеоном разговаривать - все равно, что с телевизором, по которому показывают ток-шоу. Нет, он может заткнуться на некоторое время, даже перестать жевать, выслушает, но скажет что-нибудь вроде "возьми себя в руки", или "ты - тряпка". Вот он же не тряпка, а я...
- И ты решил поговорить со мной?
- А почему нет? То есть - с самим собой, конечно. А ты у меня будешь создавать иллюзию...
Анжела дернула головой, и мне показалось, что это не мое движение. Я опешил, потом осторожно сказал:
- Ну ладно, ладно. Буду разговаривать с тобой.
Я помолчал, собираясь с мыслями.
- Светка ушла, - у меня на глаза навернулись слезы, я чуть не всхлипнул, но сдержался. - Нет, я бы понял, если б она к кому-то ушла. Не простил бы, но понял. А тут... Ушла в никуда, ни к кому. Так не бывает! Это как же ее достала наша жизнь? Это ж надо было ненавидеть ее, жизнь, копить ненависть, а мне ничем не показывать. Нет, конечно, она намекала, просила съездить куда-нибудь, говорила что-то. Но так же не делают! Хотя бы пришла и сказала: вот тебе последнее предупреждение...
- Китайское? - перебила Анжела. Она села на чемодан, закинула ногу на ногу и сложила руки на коленке.
- Да ладно, китайское... Предупреждение, оно должно было быть. А так не делают!
- Выходит - делают. А я рада, что она ушла.
Анжела вскинула голову, тряхнула длинными волосами и лучезарно улыбнулась.
- Это почему?
- А ты до сих пор не понял, что она тебе не пара? Ты - человек творческий, для тебя быт - что-то второстепенное, которое где-то там, иногда досадно покалывает, но в общем можно наплевать. А для нее быт - основное. Ты говоришь - она ненавидела эту жизнь. Именно так. Тихо ненавидела. Для нее главное - семья, покой, размеренное существование, предсказуемость, чтобы сегодня было как вчера, а завтра - как сегодня. Ей нужен дом, а не гостиница, тебе же на дом плевать.
- Так-то оно так, - промычал я. - А вот радоваться тут нечему.
- А тебе и не надо радоваться. За тебя радоваться буду я.
Я посмотрел на Анжелу - она улыбалась, глядя куда-то мимо меня. Вот как. Она будет радоваться за меня. И это я сам все придумал и высказал?
Я покачал головой и опустил вагу в руки Анжеле. Она осталась сидеть. В этом не было бы ничего удивительного, если бы я не знал ее устройства. Дело в том, что ее суставы, точнее шарниры, были очень подвижными, для того, чтобы легко управлять движениями, и во время представления шарниры не заедали. Вот так посадить куклу было можно, конечно, и она могла просидеть так несколько секунд в неустойчивом равновесии, но сидеть долго... Это все равно как если поставить торчком карандаш. Какое-то время простоит, но обязательно свалится.
Я стоял и смотрел на Анжелу, а она смотрела на меня. Меня вдруг обуял мистический ужас - мне показалось, что она живая, и совершенно не нуждается ни в ваге, ни в нитях. Я малодушно отвернулся, не выдержав ее взгляда, а кода повернулся вновь, она уже неловко лежала спиной на крышке. Я тихо выдохнул, и оставил ее как есть, хотя мне хотелось поправить ее, не оставлять в неудобной позе. Я превращаюсь в маленькую девочку, - умильно подумал я. - Мне кукла кажется живой. Хочется ухаживать за ней, как за ребенком, холить и лелеять...
Я медленно отошел к кровати, лег, стараясь не смотреть на куклу. Очень скоро я заснул. Мне казалось, что возле меня кто-то ходит, мягко ступая, чтобы не разбудить. Но вот движение прекратилось, как мне показалось, совсем рядом, и я открыл глаза. Прямо перед собой я увидел глаза Анжелы!
- Спи, спи, - сказала она. - Я не хотела тебя будить.
Что-то в ее лице показалось мне непривычным, но я никак не мог понять - что. И вдруг понял - это было человеческое лицо! Как бы ни было искусно сделано лицо куклы, оно оставалось кукольным, а здесь я видел перед собой женщину. Я приподнялся на локте и посмотрел на чемодан - Анжела лежала в той же неудобной позе, в какой я ее оставил, и я вдруг почувствовал угрызение совести. Ей неловко так лежать! Я встал и положил куклу удобнее, вытянув ноги, причем прикосновение к ее ногам вызвало во мне смутный и непонятный трепет.
Я вспомнил, как делал эти ноги... ножки, скажем так. Знакомый художник нарисовал эскиз, и мне он сразу понравился. Если бы это была женщина, она была бы очень красива. В ней все смотрелось гармонично. Есть такие женщины, их называют "куколками". Они смазливы, прекрасно сложены и вызывают у всех встречных мужчин неясное томление и желание оглянуться. Анжела не была "смазливой" в истинном смысле слова, но ножки у нее оказались идеальными. Светлана даже ревновала меня к ней! Она старалась говорить об этом шутливо, но я видел, что ее ревность на грани настоящей. Я любовно оглаживал ножки Анжелы, когда шлифовал их, когда обтягивал их "кожей" из силикона, и Света все это видела. У нас даже был крупный разговор на эту тему.
- Ты относишься к ней с такой любовью, - раздраженно сказала она. - Как ни к одной кукле. Как к женщине!
- Света, помилуй, к какой женщине, у нее росту девяносто сантиметров. Она карлица.
- Карлица, - проворчала Светлана. - Ты оглаживаешь ее с таким выражением лица, словно она совсем не карлица, а любовница.
- Смеешься? Что, ты когда-то замечала у меня тягу к резиновым женщинам?
- Она не резиновая.
- Конечно нет. Она деревянная, металлическая и пластмассовая. А волосы у нее будут настоящими. Смотри.
И я показал ей русую косу, выкупленную мною у скупщиков волос. Светлана презрительно сморщилась и отвернулась.
Я никогда не относился к Анжеле как к женщине. Для меня она была, скорее, как творение для мастера, которым он любуется и восторгается. Но я заметил, что если раньше Светлана часто называла меня гением, который талантлив во всем - от изготовления кукол до управления ими на сцене, то после появления Анжелы она перестала так говорить. Возможно, то, что ей приходилось управлять Анжелой, которую она втайне, скорее всего, ненавидела, было еще одной причиной, истощившей ее терпение.
Я снова заснул, и опять увидел Анжелу. Она подошла к кровати, присела на корточки, сложила руки на постели и принялась мен разглядывать. Я видел ее легкую улыбку, ее руку, слегка касавшуюся моих волос. Я испытал неведомые до сих пор ощущения - это было похоже на то, как если бы я стоял на краю крыши, и никакое ограждение не отделяло меня от пропасти. Сердце забилось толчками, и мне вдруг показалось, что я всю жизнь любил эту женщину. Я открыл глаза, и увидел лицо Анжелы и ее совершенно счастливый взгляд.
- Прости, я разбудила тебя, - сказала она, сильно смутившись. - Ты так сладко спал, а мне было так хорошо смотреть на тебя. Прости. Я пойду в душ.
Она отошла, открыла дверь в ванную, и я услышал, как щелкнул шпингалет. Вскоре в ванной зашумела вода. Тут мой взгляд упал на чемодан, на котором продолжала лежать кукла. Я сел на кровати, тряхнул головой, чтобы сбросить сон, не отпускающий меня даже после пробуждения. Подошел, потрогал куклу. В ванной продолжала шуметь вода. Мне показалось, я даже услышал мурлыканье купающейся в струях женщины. И опять у меня зашевелились волосы по всему телу. Я поднял руку к ручке двери, и застыл так на несколько мгновений, прислушиваясь к себе. Я хотел, чтобы там, в ванной, действительно принимала душ женщина. Хмыкнув, я решительно рванул дверь. В ванной было пусто, но вода хлестала из душа и брызгала на пол, где уже скопилась приличная лужа. Завернув краны, я вздохнул, посмотрел на Анжелу, подумал, и спрятал ее в чемодан. Замки запирать не стал. Посмотрел на часы - было два часа пополудни. Пора бы пообедать.
Хорошо, что Гедеон где-то запропастился, мне не хотелось видеть его сейчас. Я посмотрел на себя в зеркало в прихожей - там отражался несколько напуганный человек тридцати восьми лет, немного взъерошенный и слегка припухший ото сна. Гедеон очень чувствительный. Он наверняка поймет, что со мной что-то произошло, и пустится в расспросы, а мне бы этого не хотелось.
Я быстро спустился в ресторан. В этот час здесь было совсем пусто. Из музыкального центра доносилась негромкая музыка, какой-то весьма приятный баритон пел что-то о своей любви. Просидев минуты три, я забеспокоился, принялся озираться в поисках официанта, и крикнул, стараясь подражать Гедеону:
- Человек!
Никто не отозвался на призыв, я было хотел крикнуть громче, как вдруг увидел девушку, идущую по залу. Она шла вполоборота ко мне, направляясь к столику у окна. Девушка была где-то не здесь, она смотрела и не видела, даже наткнулась на один из стульев, далеко отставленный от стола. Проходя мимо, она посмотрела на меня как на предмет обстановки и неожиданно выронила маленькую сумочку. Я быстро наклонился и подал сумочку ей.
- Спасибо, - сказала она, опять скользнув по мне равнодушным взглядом.
Девушка села, положила сумочку на столик, и стала смотреть в окно. А в это время зал начал наполняться народом. Появилась пожилая и очень респектабельная пара, несколько молодых людей спортивного вида, потасканная женщина лет сорока, с мешками под глазами. Выбежали официантки, одна из них подошла ко мне и приняла заказ. Я же не спускал глаз с девушки. Крашеная блондинка. Корни волос у нее темные, русые, как у Анжелы. Но Анжела намного красивее. Эта девушка милая, но красавицей ее не назовешь. Высока, стройна, но отсутствующий взгляд портит ее. Я бы предпочел, чтобы глаза у нее блестели, и тогда, пожалуй, она стала бы очень привлекательной. Пожалуй, не менее привлекательной, чем Анжела.
Черт возьми, я все время сравниваю ее с Анжелой, и где-то в глубине сознания у меня теплится страшная мысль о том, что мне очень хочется, чтобы Анжела была женщиной!
Принесли заказ, я и принялся за еду. Девушка тоже ела, вяло, нехотя. Пожалуй, ее тоже бросили, подумал я. Парень ушел к другой, это ясно как день. А ведь из этого может получиться знакомство. И мне, и ей нужно утешение... Но я не мог заставить себя заговорить с ней. О, если бы на моем месте был Гедеон, он уже болтал бы с ней по-дружески, как давно знакомый, но я не из тех, кто выбирает женщин, а из тех, кого выбирают женщины...
Обед так и прошел. Я порывался встать и подойти, но каждый раз меня что-то удерживало. Возможно то, что она не обращала на меня никакого внимания, думала о своем. Доев, я медленно поднялся и пошел к выходу, втайне надеясь, что девушка окликнет меня, но этого, конечно, не произошло.
В номере все было спокойно. Я проверил, не вылезла ли Анжела из чемодана, усмехнулся снам, и стал думать о предстоящем представлении.
Марионетки нынче не в моде. Нынче в моде полуголые девицы и женоподобные мальчики, поющие об однополой любви. Как говорит Гедеон, "происходит пропаганда педерастии" (он произносит "пидорасии"), и человеку нормальной сексуальной ориентации на эстраду не прорваться, а если и прорвешься, сдохнешь от скуки среди педерастов. Поначалу у меня был пятиминутный номер в перерыве между выступлениями каких-то не то девиц, не то мальчиков, самозабвенно открывающих рот под фонограмму. Постепенно меня заметили, появилась даже группа людей, которая ходила специально "на меня". Я познакомился с Светланой, и номер расширился до пятнадцати минут. Когда мы попали "под крыло" Гедеона, и он занялся нашей "раскруткой", мы перестали выступать в перерывах и, по словам Гедеона, теперь "имеем собственное шоу". Мы играли несколько коротких пьес, главным в которых была пластика кукол, а точнее, наше умение ими управлять. Публика шла "на нас" как на цирковое представление, как на особый номер, в котором можно увидеть то, что никто более в мире не делает.
Я, конечно, помню все слова Светланы, и мне нетрудно будет их произносить, но управлять придется одновременно двумя куклами. Однажды Светлана слегла с температурой, охрипла, и несколько дней мне пришлось делать то, что я собирался повторить сегодня, то есть выступать одному. Ничего, справлюсь.
Я подошел к чемодану, и достал Анжелу. Она открыла глаза, подняла на меня томный взгляд, вздохнула и провела рукой по глазам.
- Анжела, радость моя, - сказал я ласково, - сегодня у нас трудный вечер. Поможешь мне?
- Ты имеешь в виду, что Светланы нет? А, ерунда. Не впервой. Только у меня к тебе просьба. Произноси мои слова нормальным голосом, не утоньшай его. Это же театр, люди поймут и примут твой голос как есть. Не надо изображать из себя трансвестита.
Я закашлялся. Вышло так, будто это произнесла сама Анжела, независимо от меня. Ни о чем подобном я даже не думал! Или мне показалось, что не думал?
- То есть, - осторожно сказал я, пристально глядя на нее, - сейчас, когда я говорю за тебя тонким голосом, я изображаю из себя трансвестита?
Ну-ка, что она ответит? - подумал я и в который раз сегодня волосы зашевелились у меня по всему телу.
- Не придирайся к словам. - У Анжелы в руках оказалась пилочка для ногтей, она принялась сосредоточенно подправлять ногти на левой руке. Я смотрел на эту пилочку и чувствовал, что схожу с ума. Воля ваша, господа, но никаких предметов не могло появляться в руках у куклы просто так, за здорово живешь. Между тем Анжела продолжала: - Говори нормальным голосом, только и всего.
- А, может быть, ты сама будешь говорить, своим голосом? - вкрадчиво спросил я.
- Буду. Но не сейчас. Немного погодя.
Я опустил Анжелу на чемодан, оставив ее сидеть, и строго сказал:
- И оставь эту привычку смотреть на меня, когда я сплю.
- Тебе неприятно?
- Да, ты пугаешь меня.
- Хорошо, милый, - она улыбнулась и помахала мне рукой.
Я посмотрел на нее с ужасом - дело в том, что я уже положил вагу, и Анжела не могла двигаться... Сердце стукнуло о ребра, я отвернулся, сглотнул комок, сел, вскочил, принялся ходить из угла в угол. При этом я мог поклясться, что Анжела закинула ногу на ногу, сцепила пальцы на коленке, и наблюдает за мной, напоминая влюбленную женщину. Я приблизился, толкнул ее в плечо, но она не упала, только удивленно подняла глаза.
Я сбежал в ванную, заперся, и долго сидел, пытаясь сообразить, как так получается, что сны пробрались в мою жизнь и переплелись с нею. Между тем за дверью раздались шаги - по номеру ходила женщина в туфельках на высоких каблуках, я явственно слышал их стук. Чтобы заглушить эти звуки, я открыл краны, и в ванну полилась вода. Я разделся, залез под колючие струи и начал мыться. Намылившись с ног до головы, я застыл - мне пришла в голову дикая мысль, что сейчас дверь откроется и войдет нагая Анжела, залезет в ванну и станет меня мыть. Я испытал жуткое возбуждение пополам со страхом, отчего мое сердце едва не остановилось. Быстро смыл с себя пену, и сел на край ванны. Дверь заперта изнутри, нужно ее открыть, тогда Анжела сможет войти. Я отпер задвижку и стал ждать.
Прошло несколько минут, и я принялся вытираться. Я сумасшедший. Вообразил, что Анжела войдет, и мы займемся с ней... Это ж надо! Идиотизм. Сумасшествие. Неужто на меня так подействовал Светланин уход? Я оделся и вышел. Анжела беспомощно лежала на полу в нелепой позе, как и должно быть. Спокойно, спокойно, все мне только кажется, просто я излишне впечатлительный, и у меня богатое воображение.
Остаток дня я провел в каком-то странном состоянии - я перескакивал с мысли на мысль, заставлял себя думать о чем-нибудь другом, но постоянно скатывался на то, что хотел в ванной - что Анжела войдет, и... Эта мысль выедала меня изнутри, пожирала мне нервы, и от этого сердце то пекло адской жарой, то охватывало адским же холодом. Я подходил к Анжеле, которой опять придал нормальное положение, смотрел на нее долгим взглядом, отходил, бродил по комнате. Я сходил с ума... И когда в дверь властно постучали, и голос Гедеона велел мне немедленно отпереть, я едва не закричал от радости. Не знаю, что удержало меня от того, чтобы броситься ему на шею. Гедеон подозрительно посмотрел на меня, а я представил, как выгляжу со стороны и поежился.
- Ты какой-то забитый и запуганный, ммнуа, - жуя, по обыкновению, сказал Гедеон. - Рассказывай. На тебя наехали рэкетиры? Ты продул в карты, ммнуа, страшную сумму денег? Ты украл воровской общак?
- Да нет, Гедеон, ничего такого, - пробормотал я, краснея. - Просто как-то нездоровится.
- Озноб? Простуда? Недомогание? - спрашивал Гедеон, вытирая лицо несвежим носовым платком. - Ммнуа. Нет? Какого ж рожна? Ты, часом, ума не решился?
- Вроде нет.
- Ну, так и выкинь весь этот бред, ммнуа, из головы. До спектакля полтора часа, ты должен быть в форме. Сегодня твой день, и ты должен...
- А, Гедеон, брось ты это! Никому я не должен. Выступлю как всегда. Когда я плохо выступал?
- Ты наплюй на Светку, вот что, ммнуа, - Гедеон очень удобно и основательно устроился в кресле. - Я же понимаю, ты из-за нее все. Я тебе десять таких Светок достану, и всех одновременно, ммнуа. Хочешь?
- Одновременно? Пожалуй, нет. Я же не половой гигант. - Я подумал и добавил: - Как ты.
- Остришь, да? Это, ммнуа, хорошо. Это признак. Что у тебя куклы разбросаны?
- Проверял. Чтоб шарниры работали, и все такое.
- Ну-ну. В общем, Андрон. Еще два городишки, и назад, в столицу. Надоело скитаться? А, ну-ну. Ладно, я побежал, ммнуа, у меня еще куча дел. Да, поезд у меня в половине первого ночи, так что я буду на спектакле до конца. А потом - в кабак, к девчонкам. До поезда. А?
- Естественно, - без энтузиазма ответил я.
- Но-но, - строго сказал Гедеон. - Это не естественно, но необходимо. Понял?
И он выбежал прочь. В номере словно побывал вихрь - залетел, поднял все, перевернул вверх дном, и улетел. Я упал в кресло и закрыл глаза. Просидел так несколько минут, а когда открыл, перед лицом у меня опять маячило лицо Анжелы.
- Черт! - выругался я. - Ведь просил же...
- Извини, - хрипло прошептала Анжела, не отходя. - Мне так нравится смотреть на тебя, когда ты спишь.
- Кто ты? - со страхом спросил я, отворачиваясь от ее дыхания.
- Меня зовут Анжела, - голос у нее был развратный, соблазняющий, и от этого голоса я поплыл. Подумал, что если она вдруг поцелует меня, то я за себя не ручаюсь. Мне казалось, что от ее поцелуя меня начнет трясти как от гальванического разряда. И она поцеловала, но я почувствовал себя парализованным. Не было сил поднять руки, не было сил отвернуться от огромных глаз, не было сил обнять ее. Анжела отошла, повернулась вполоборота, посмотрела лукаво.
- Кто ты? - повторил я вопрос.
- Сегодня у нас спектакль. Тебе будет трудно, но я помогу.
- И чем же отличается настоящая женщина от ненастоящей? - Я скептически посмотрел на нее.
- Настоящая всегда добивается того, чего хочет. И кого хочет.
Я посмотрел на чемодан. Куклы там не было.
- Как тебе это удается? - спросил я.
- Что ты имеешь в виду? - она проследила за моим взглядом. - Ах, это. Это ты у себя спроси.
И она рассмеялась. Я закрыл глаза. У меня не было сил смотреть на нее. Что-то неестественное было в этой женщине, ведь я знал, что она кукла. Куколка. Красотка, которую я сделал своими руками по эскизу полупьяного художника, знающего толк в женской красоте.
Стоило мне в очередной раз открыть глаза, как все встало на свои места, а наваждение исчезло. Я схватил Анжелу, грубо запихнул в чемодан и запер замки.
- Сиди там, - сказал я, и голос у меня сорвался на хрип. - Не вылезай до спектакля.
Перед спектаклем позвонил Гедеон, предупредил, что за чемоданом с куклами придет посыльный. Тут же этот посыльный и явился - юнец пренеприятного вида, с пушком на прыщавом подбородке, весь какой-то неухоженный и неопрятный. Я подозрительно посмотрел на него, но страха потерять кукол не испытал. Тем более что сам я буду идти следом. Юнец подхватил чемодан, и мы выступили в поход к театру. До театра было не более ста шагов, и вскоре мы были на месте.
Гримерка мне понравилась. Чистая и уютная. По ее виду можно было догадаться, что хозяин - мужчина. Зеркало, столик для грима, пустой платяной шкаф, в углу которого валялся старый пыльный башмак, два табурета и удобный стул - вот и вся обстановка.