Фильчаков Владимир
Абсолютная власть

Lib.ru/Фантастика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
  • Комментарии: 2, последний от 04/06/2019.
  • © Copyright Фильчаков Владимир (bphill()mail.ru)
  • Размещен: 10/01/2007, изменен: 17/02/2009. 228k. Статистика.
  • Повесть: Фантастика
  • Не отсюда
  • Скачать FB2
    • Оценка: 7.07*12  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Тайники души.

    •   

    ... свет, который в тебе, не есть ли тьма?

    Евангелие от Луки, гл.11 ст. 35

       "У Фрейда". Мне очень понравилась вывеска заведения. Без перерывов и без выходных. Мало того - круглосуточно! Холодный вестибюль (это при тридцати пяти граду­сах снаружи), удобные кресла и небесной красоты девушка с длинными ногами и приветливой улыбкой.
       - Здравствуйте, - сказала девушка ангельским голосом. - Вы впервые у нас? Тогда почитайте наши проспекты.
       - Видите ли, - я как можно более солидно откашлялся. - Я у вас впер­вые, но мне не нужны проспекты. Гораздо лучше будет, если мне все расскаже­те вы.
       - С удовольствием, - чарующе улыбнулась девушка.
       Она села напротив меня в кресло, а я подумал, что к посетителям-женщи­нам, скорее всего выходит этакий мужественный атлет с широкими плечами и слегка небритый. Что же, иначе и быть не может. А еще я подумал, что стран­ная мысль пришла мне в голову при виде ее несказанно привлекательных бедер.
       - Прежде всего я хотела бы сказать, - начала девушка, - что то, что с вами произойдет, прими вы наше предложение, вовсе никакой не сон, не галлю­цинация и не гипноз. Мы называем это погружением. Это именно погружение, спуск в тайники вашей души. Это необычайно увлекательно, поверьте мне. Не было случая, чтобы кому-то не понравилось. Ведь все мы имеем маленькую сла­бость, согласитесь, кто-то в большей степени, кто-то - в меньшей. Мы любим самих себя. Однако должна предупредить, что в тайниках вашей души могут оказаться и невероятные приключения, и ужасы, и наслаждения, и страдания. Некоторые, как это ни покажется странным, находят наслаждение в страдании. Что именно с вами произойдет, я не знаю. Этого никто не может знать, даже вы, который, конечно же, знает себя лучше, чем кто бы то ни было. Однако могу с уверенностью утверждать, что практически все, кто побывал у нас, возвращаются сюда снова и снова.
       Она набрала воздуху в легкие, чтобы продолжить говорить, но тут я встрял с вопросом:
       - Говорят, вы делаете какие-то уколы?
       - Чего только про нас не говорят, - она тонко улыбнулась. - Я не назову это ложью, это просто досужие вымыслы тех, кто у нас не бывал. Мы просто встанем с вами, я возьму вас за руку, и мы пойдем.
       Девуш­ка светски улыбнулась.
       - Вместе?
       - Когда начнется погружение, вы останетесь один.
       - Жаль, - сказал я, глядя ей прямо в глаза.
       - И мне жаль, - равнодушно улыбнулась она. - Впрочем, как знать? Быть может, мы с вами встретимся там... - она неопределенно помахала рукой. - Ведь я теперь стала частичкой вашей души. Маленькой, - она показала пальца­ми с длинными пурпурными ногтями, какой маленькой, - но все же стала.
       - Как вас зовут? - спросил я.
       - Женя.
       - Очень приятно, Женя. А меня...
       - О, мы с вами еще познакомимся, - перебила Женя. - Ведь вы должны бу­дете подписать контракт. Все должно быть оговорено досконально, не так ли? Во исключение досадных недоразумений.
       Контракт тут же оказался у меня перед глазами. Я внимательно прочитал эту бумагу, общий смысл которой сводился к тому, что фирма не несет никакой ответственности, иначе говоря, перекладывает ее с себя на клиента, то есть на меня.
       - Странный какой контракт, - задумчиво сказал я, ставя свою подпись ус­лужливо поданной мне авторучкой. - Вы всерьез полагаете, что если вдруг клиент вознамерится оспорить что-то, взыскать с вас компенсацию за мораль­ный, скажем, ущерб, то вы сможете благодаря этой бумаге уйти от ответствен­ности?
       - Не знаю, - Женя пожала плечами. - Этот вопрос не ко мне. Это к нашему юристу. Если хотите, я могу вас с ним познакомить.
       - Вполне возможно, - холодно улыбнулся я, - что мне придется с ним ког­да-нибудь познакомиться. Но не сейчас. Сейчас я хочу потребить вашу так на­зываемую услугу, предварительно оплатив ее через кассу и получив квитанцию об оплате.
       Женя приняла деньги, сто долларов, выдала квитанцию и даже кассовый чек. Когда с формальностями было покончено, она встала, протянула мне руку, я вложил свои пальцы в ее прохладную ладонь, и мы пошли. Она открыла дверь, и мы оказались... на берегу моря. Я беспомощно оглянулся.
       - Это... уже?..
       - Нет еще. Вы любите море?
       - Да кто ж его не любит?
       - Не скажите. В нашей глуши, за тысячу километров от моря многие его просто в глаза не видели.
       - Я - видел.
       - Очень хорошо. Тогда идите.
       - Куда?
       - Куда глаза глядят.
       - Здорово как, - пробормотал я, вглядываясь в горизонт. - Куда глаза глядят. А глядят они у меня в море. Стало быть - туда и идти? Или туда? - я оглянулся на пальмы, скрывающие берег.
       Никто мне не ответил. Женя исчезла. И я пошел в море, прямо как был, в одежде. Но не поплыл, зайдя достаточно далеко, задержал дыхание и нырнул. Я шел под водой, погружаясь все глубже, потом повернулся, и поплыл на спи­не, едва шевеля руками и разглядывая водную поверхность. Как странно - мне не хотелось дышать. Это так неестественно - не дышать! И я начал дышать. Под водой! Ах, как приятно плыть в теплой ласковой воде, плыть и дышать во­дой! Это ни с чем не сравнимое наслаждение! Я плыл и плыл, наслаждаясь не­весомостью и покоем.
       Но, кажется, я уже приплыл куда-то - руки коснулись донного песка. Я встал на ноги и пошел. Я выходил из воды как Черномор, медленно и величест­венно. Ленивая волна ласкала гранитные камни совсем другого берега. Перед глазами вздымалась колоссальная гора, покрытая лесом, вершина ее пряталась в низких облаках. Меня встречали. На узкую полоску песчаного пляжа вышли загорелые люди в широких штанах, полуобнаженные и какие-то напуганные.
       Они завидели меня и вдруг, как по команде, упали ниц. Я постоял над ними и надменно сказал:
       - Пошли вон.
      
       Эпизод первый. Веление сердца.
      
       Не знаю, почему я сказал именно так, но никаких угрызений совести я не испытал. Люди бросились врассыпную, но не убежали далеко, прятались за кам­нями. Это мои слуги, мои рабы, которыми я могу повелевать. Меня захватило совершенно новое, доселе незнакомое мне чувство - чувство полной власти над этими людьми. От него закружилась голова, даже волосы вдруг зашевелились. Я глубоко вздохнул и огляделся кругом. Довольно улыбнулся, заметив, что голо­вы людей прятались, едва я поворачивался в их сторону. Я оглядел себя, стряхнул песчинки с рукава алого камзола и хлопнул в ладоши. Тотчас появил­ся богато украшенный портшез с пологом, который несли дюжие молодцы с бри­тыми головами. Мне подставили сложенные руки, по которым я взошел как по ступенькам.
       - Во дворец, - приказал я, и портшез тут же плавно закачался.
       Процессия состояла из носильщиков, рабов и полуголых турецких янычаров с ятаганами наголо, окруживших портшез.
       "Зарежут когда-нибудь" - подумал я, с опаской поглядывая на свирепые лица и сверкающие клинки. "Что у них там, под черепными коробками? Одному Богу известно".
       Меня пронесли по мраморным ступеням и я увидел свой дворец. Белый ка­мень, высокие колонны, стрельчатые окна. Нижние этажи увиты плющом. На крыльце меня встречал мой главный советник Никанор, одетый в длинный кам­зол, расшитый золотом. Позади его огромной каштановой бороды, почтительно склонившись предо мной, толпилась свита.
       - Ваше величие, - подобострастно выдохнул советник, кланяясь в пояс.
       Я едва кивнул ему и прошествовал мимо. Советник, ха-ха! Нужны мне его советы! Я сам, сам управляю этой страной! И все мои подданные являются мои­ми рабами. Зачем я держу советника? Для солидности. Соседние монархи дума­ют, что я весьма просвещенный правитель, что меня окружают умные люди, ко­торые, когда надо помогут, подскажут и направят. Глупцы! Меня окружают ра­бы, неспособные не то чтобы на совет, даже на простую мысль, в которой нет намека на еду. Рядом со мной идиоты и тупицы! Я один, единолично, справля­юсь с обязанностями царя, кабинета министров и парламента вместе взятых. Впрочем, ни кабинета, ни парламента в моем государстве нет и быть не может. Они мне просто не нужны! А советник выполняет роль мальчика на побегушках.
       Я прошествовал по колонному залу, мимо стоявших в ряд турок в белых чалмах и штанах с ятаганами на поясе. Передо мной распахнулись двери спаль­ни размером не больше баскетбольной площадки, маленькой и уютной. Я не люб­лю большие спальни. Никанор, например, ночует в помещении величиной с фут­больное поле. Дело вкуса.
       Я опустился на кровать. Тело мягко утонуло в пуховой пери­не. Надо немного отдохнуть перед важным делом. Скоро я выйду судить прес­тупников, а это весьма утомительно, хотя и доставляет удовольствие. Ка­кое-никакое, а развлечение. Скучно быть самодержцем. Не с кем словом пере­молвиться.
       И тут я насторожился. В комнате явно кто-то был. До меня донесся легкий шорох и шевеление воздуха. Я вскочил, сунул руку под подушку, сжал в руке узкий кинжал.
       - Кто здесь? - я не узнал своего голоса.
       - Ты боишься, властитель? - донесся до меня слабый шепот.
       Что-то замаячило у высокого окна, какое-то движение воздуха, как бывает летним днем над нагретой солнцем поверхностью. Моя рука, сжимающая кинжал, стала мокрой от пота.
       - Кто ты? - срываясь на хрип, спросил я. - Я тебя не вижу. Покажись!
       - Ты меня не видишь, - печально констатировал голос. - Что ж, так и должно быть. Тем не менее, я здесь. И с этим тебе придется считаться.
       - Какого дьявола! - я вспомнил о том, что я здесь царь и бог, и мне не пристало замирать от страха и сжимать влажною рукою нож под подушкой. - Стража! Ко мне!
       В спальню вбежали турки.
       - Взять его! - я указал туда, где то сгущался, то растворялся едва ви­димый призрак.
       У стражников сделались испуганные лица. Они таращили глаза на окно и не двигались с места. Я понял, что они ничего не видят.
       - Убирайтесь, - процедил я сквозь зубы, и янычары послушно исчезли.
       - Ты сказал "его" - послышался голос. - Почему ты решил, что я - мужчи­на?
       - Я не обязан отвечать на твои вопросы, - устало сказал я и вытащил ру­ку из-под подушки, незаметно вытерев ладонь о простыню. - Оставь меня. Я устал, и у меня впереди важные дела.
       - От чего ты устал? - мне показалось, что говоривший презрительно улыб­нулся. - От прогулки? От купания? От езды на носилках?
       - Наглец, - без выражения произнес я. - Твое счастье, что стража не ви­дит тебя, иначе вариться тебе в кипящем масле...
       - ...на медленном огне. Или ломать кости на дыбе, - подхватил голос. - Или жариться на сковороде. Что еще? Нет, властитель, это не мое счастье, что меня не видит стража. Это - твое счастье.
       - Вот как? - я тоже презрительно улыбнулся. - Это почему?
       - А ты подумай. Дай потрудиться своей голове.
       - Ты весьма непочтителен, - процедил я. - Пользуешься своей неосязае­мостью?
       - Конечно! - весело воскликнул голос. - Именно так! Я могу говорить те­бе все, что мне вздумается, все, что никто в этом мире никогда не осмелится не только сказать тебе, но даже и подумать без риска того, что его мысли кто-нибудь не подслушает, и не донесет на него в твою тайную полицию, а ты не можешь меня ни схватить, ни казнить, ни заткнуть мне рта. Ты против меня бессилен.
       - И что? - зло выкрикнул я. - Я должен тебя терпеть?
       - Не должен, - поправил голос. - Вынужден, так будет вернее.
       - А ночью ты тоже будешь говорить мне свои гадости?
       - Ночью я сплю. И потом, почему гадости?
       В общем-то, я не был сильно раздражен. У нас в роду у каждого венценосца был свой призрак. У моего прадеда, как гласит легенда, призраком была прек­расная девушка, в которую он безуспешно влюбился. Удивительно, что призрака так долго не было у меня. Теперь он появился - значит все в порядке.
       - Хорошо, - ворчливо сказал я. - Я сейчас уйду. Государственные дела, знаешь ли. Сегодня целых два преступника - кошмар! А ты оставайся здесь и приведи себя в порядок. Что за призрак, которого даже я толком не вижу? На­дувательство одно. Прими нормальный человеческий облик. Я хочу знать, кто ты - мужчина или женщина.
       Привидение засмеялось.
       - Я пойду с тобой.
       - Вот еще! - возмутился я. - Я приказываю тебе остаться!
       - Приказываешь? Ха-ха-ха! А если я ослушаюсь? Посадишь меня на кол? Или повесишь вниз головой? Вырвешь язык? Зальешь глотку расплавленным свин­цом?..
       - Гляди-ка, развеселился, - желчно остановил его я. - Можешь не сомне­ваться, я с удовольствием проделал бы с тобой все эти штуки. Тебе несказан­но повезло. Лучше не зли меня. Останься.
       Последнее слово я произнес едва не просительно и мысленно выругался.
       - Да я бы осталось, - задумчиво сказал голос. - Если бы ты попросил.
       - Вот еще! - я презрительно поджал губы. - Кто ты такой... Кто ты та­кое, чтобы я тебя просил? Очень жаль. Очень жаль, что я не могу содрать с тебя кожу и разрезать ее на ремни. Хочешь идти со мной? Иди. Но просить те­бя?! Этого не будет никогда!
       - Не будет?
       - И не мечтай! - отрезал я и подошел к зеркалу, чтобы привести себя в порядок перед выходом. Потом хлопнул в ладоши, созывая слуг: - Переодевать­ся!
       Тронный зал огромен. Дальняя его стена практически неразличима. По бо­кам стоят янычары, скрестив руки на груди и расставив ноги. Их кривые сабли тускло блестят. Окна задернуты золочеными занавесками от яркого солнца, в зале прохладно и тихо, хотя кругом полно народу - здесь стряпчие, дознава­тели, судьи, секретари, писари, все пышно разодеты, соответственно торжест­венности случая.
       Мой выход помпезен и ярок. На голове у меня золотая корона, в руках скипетр и держава. Громко трубят трубы, герольд извещает всех о моем прибы­тии. Присутствующие кланяются в пояс и остаются согнутыми все время, пока я иду, окруженный полуголыми черными охранниками через весь зал к циклопичес­кому трону из черного дерева, инкрустированного бриллиантами. Я усаживаюсь, опять трубят трубы и герольд провозглашает судилище открытым.
       Я очень люблю суд. Здесь, и только здесь я чувствую свою полную, абсо­лютную власть над людьми, над особо опасными преступниками, которые никогда не уходят из этого зала прощенными. Я наслаждаюсь этой властью, я ощущаю ее каждой клеточкой моего тела, каждым волоском, который шевелится от избытка чувств. Сейчас, сейчас, введут первого преступника, и я начну процесс.
       Секретарь почтительно подает мне свиток пергамента, на котором список судимых. Я читаю. Мужчина и женщина. Мужчина обвиняется в десяти убийствах на сексуальной почве, в том числе двух мальчиков десяти лет. Вина его неоп­ровержимо доказана - он пойман с поличным при попытке совершить очередное преступление. Женщина... Я перечитываю обвинение снова и снова, и не верю глазам. Преступление против кесаря, то есть меня! Это неслыханно! Эта жен­щина осмелилась говорить во всеуслышанье, что я сатрап и самодур! Далее на полстраницы следовали извинения составителей документа за то, что им пришлось привести здесь эти ужасные слова. Так. Это мы оставим на потом. Это мы прибережем напоследок, когда разделаемся с убийцей-растлителем.
       - Начинайте, - процедил я и секретарь сделал знак начальнику конвоя. Два кирасира ввели в зал бородатого мужчину, закованного в цепи, в изорванной одежде и окровавленного. Под глазом у него расплылся огромный синяк. Совершенно ублюдская рожа! Мужчина смотрел исподлобья, я бы даже сказал - смело. Немудрено, ведь смертная казнь ему уже обеспечена, будет он бояться меня, или нет. Кирасиры заставили его опуститься на колени перед троном, растянули ему руки цепями.
       Секретарь принялся читать длинный перечень обвинений, но я перебил его:
       - Дознавателя сюда!
       Тут же передо мной склонился судебный чиновник.
       - Доказано ли, что этот человек совершил все десять убийств?
       - Да, ваше величие, - тут же отозвался дознаватель. - Он сознался во всех преступлениях.
       - Под пыткой?
       - Да, ваше величие, под пыткой.
       - Признаешь ли ты себя виновным? - отнесся я к судимому.
       Тот с трудом поднял разбитую голову, криво усмехнулся, но сказал совсем не то, чего от него все ожидали:
       - Убьешь меня? Как я убил тех...
       В зале пронесся едва слышный вздох. В приступе ярости я выхватил у сто­ящего рядом янычара его ятаган, вскочил, подбежал к преступнику и замахнул­ся. В его глазах мелькнул животный ужас. Я уже хотел отсечь ему голову, когда почувствовал, что меня кто-то схватил за руку. В бешенстве я оглянул­ся, но никого не увидел. Между тем кто-то крепко держал меня за запястье.
       - Что такое? - пробормотал я, потрясенный.
       - Это я, - сказал голос. - Опусти саблю.
       Я долго пыхтел, пытаясь преодолеть силу призрака, но мне это не уда­лось. Заметив, что присутствующие смотрят на меня с удивлением, я прекратил сопротивление, опустил ятаган и прохрипел:
       - Перерыв. - И бросился вон.
       В комнате отдыха рядом с залом я сразу закричал:
       - Как ты посмело препятствовать мне в отправлении правосудия?!
       - Правосудия? - переспросил голос. - Ты называешь это правосудием? Опомнись, это же простое убийство! Ты убил бы его, и чем ты тогда отли­чался бы от него?
       - Это не твое дело! Он преступник и должен быть наказан!
       - Согласно, но зачем же самому казнить? Разве у тебя нет штатных пала­чей? Приговори его к смерти, и пусть палач сделает свое дело.
       - Ты противоречишь само себе, - я начал успокаиваться, сел в кресло и вытянул ноги. - Я или палач, какая разница кто его убьет. Это все равно бу­дет убийством.
       - Да, но убийством по закону, которое будет уже не убийством, а казнью. А это, согласись, не одно и то же.
       - Я не привык, чтобы мне перечили.
       - Конечно, ты не привык. Ты ведешь себя как сатрап и самодур.
       Я вздрогнул при этих словах.
       - Не смей так говорить! - закричал я, брызгая слюной. - Не смей, слы­шишь!
       - Я читало обвинения в списке, - тихо сказал голос. - Так говорила она, женщина, которую обвиняют. Ее зовут Анна.
       - И что? - ворчливо отозвался я. - Ты так проникновенно произнесло это имя, что мне захотелось расчувствоваться и пустить слезу. Но я не заплачу, и не мечтай!
       - Проникновенно? Я полагало, что мой голос бесплотный, как шелест листьев, и определить по нему интонацию невозможно. Но ты определил, как ни странно. Она очень красива.
       - Кто?
       - Анна.
       - И что? Мне простить ее? Она совершила преступление против власти и должна быть наказана, красива она или безобразна.
       - Безусловно, - прошелестел призрак и я уловил в его голосе издевку.
       - Перерыв закончен, - сухо сказал я и поднялся.
       В тронном зале было все по-прежнему. Все на местах, даже судимый, расп­ластанный у подножия трона.
       Я сел на неудобное сиденье и стал угрюмо смотреть на убийцу. Призрак испортил мне настроение. Нет уже того настроя, упоения властью. Проклятое привидение! Мне никто и никогда не перечил, не то, что хватал за руки во время суда! Я непроизвольно сжал кулаки и заметил страх в глазах преступника.
       - Признаешь свою вину? - с натугой спросил я. - Впрочем, это не сущест­венно. - Я поискал глазами секретаря. - Казнить его. Немедленно! Здесь! Сейчас!
       Секретарь взмахнул рукой и в зал вошел палач, полуголый здоровяк в красной маске, красных панталонах и красных же сапогах. В руках у него был блестящий закругленный топор. Откуда-то сбоку выдвинулась деревянная плаха, покрытая застарелыми пятнами крови, сопротивляющегося и хрипящего убийцу уложили на нее, палач взмахнул топором...
       Впервые вид крови не доставил мне удовольствия. А зрелище дергающегося в агонии обезглавленного тела вызвал отвращение. Нет, все-таки призрак сильно испортил мне настроение. Я отвернулся и сказал в сторону и без вся­кого энтузиазма:
       - Давайте следующего.
       Слуги еще затирали кровавую лужу, когда ввели девушку. Я взглянул на нее и почти физически ощутил удар в грудь. Да так и было на самом деле - это сердце толкнуло изнутри. Она не была напугана или напряжена, она просто стояла и с интересом разглядывала меня. У меня закружилась голова. Такой красивой девушки я никогда не видел. Я, я, к услугам которого каждую ночь были сотни, нет, тысячи красивейших женщин страны, опытные наложницы, рабы­ни, готовые исполнить любую, даже самую безумную прихоть, я никогда не ви­дел такой красоты.
       Кто-то закашлялся рядом, и тут же испуганно поперхнулся. Я даже не по­вернул головы. Кирасиры попытались поставить девушку на колени, но я сделал им знак, и они отступили.
       - Знаешь, кто я? - спросил я не своим голосом. Она не ответила, все так же смотрела на меня чистым взглядом. - Я тот самый сатрап и самодур.
       Она тряхнула головой, и я заметил, что ее светлые волосы доходят ей поч­ти до пояса. Я помолчал, ожидая ответа.
       - Почему ты не отвечаешь?
       Я заметил движение сзади и повернул голову. Ко мне склонялся секретарь.
       - Нижайше осмелюсь доложить, - зашептал он. - Девушка немая от рожде­ния, ваше величие.
       Я сглотнул неожиданно застрявший в горле комок и протянул руку. Кто-то вложил в нее свиток.
       - Здесь ясно написано, - угрожающе произнес я, - что она говорила во всеуслышанье. Я спрашиваю - как она могла говорить во всеуслышанье, если она нема от рождения?
       - Нижайше осмелюсь... - еще тише зашептал секретарь.
       - Что? Что ты там шепчешь?
       - Она показывала это знаками, ваше величие. У немых есть свои знаки...
       - Хорошо, - раздраженно перебил я. - Я вижу, что дело не завершено по­добающим образом. Дознавателя сюда!
       У моих ног оказался трясущийся от страха толстый человек.
       - Как же ты осмелился, - тихо, но грозно сказал я, и чиновник сжался в комок, трепеща, - как же ты осмелился представить на мой суд незакон­ченное дело? Отвечай!
       - Я... Э...
       - Никанор! - позвал я.
       - Да, ваше величие, - выдохнул Никанор где-то за спиной.
       - Дознавателя в карцер! - приказал я. - До тех пор, пока я про него не вспомню. И пусть молит Бога, чтобы это когда-нибудь произошло!
       - Слушаюсь, ваше величие.
       И тут я заметил, что девушка настойчиво делает какие-то знаки.
       - Что она хочет сказать? - спросил я.
       - Толмача сюда! - послышался сдавленный шепот Никанора. - Живо!
       - Вот как, - смиренно произнес я, любуясь девушкой. - Привели на суд обвиняемую, но не потрудились привести толмача. - Я тяжко вздохнул и спо­койно сказал: - Я же вам всем головы посрубаю. Самолично. Не надо толмача! Я и так понял, что она хочет сказать. Она просит пощадить дознавателя. Ну что ж. Я, сатрап и самодур, сегодня нахожусь в небывало благодуш­ном настроении. Тебя, кажется, зовут Анной? Как он обращался с тобой? Он тебя бил? Пытал? Издевался?
       Анна отчаянно замотала головой, а я наблюдал за дознавателем, который, конечно же, и бил, и пытал, и издевался - на его жирном лице все это отчет­ливо написано. И у нее вон какие синяки на руках.
       - Он обращался с тобой по-ангельски? - я снова вздохнул. - Это неправ­да. Но, как я уже сказал, у меня сегодня благодушное настроение. Я прощаю тебя, судейский. Ступай.
       Чиновник униженно пополз прочь, а я шепнул Никанору:
       - В карцер, все-таки, эту жирную свинью. Навечно!
       Девушка стояла счастливая. Я смотрел на нее, и у меня что-то пело в ду­ше, играла легкая музыка. Я ощущал небывалый подъем.
       - Судебное заседание откладывается, - сурово объявил я. - Надеюсь, тот дознаватель, который займет место предыдущего, справится с делом значитель­но лучше.
       - Никанор! - позвал я тихо. - Девушку поместить в зеленой гостиной. И стражу, чтобы не убежала. Кормить как принцессу. Обращаться как со мной.
       - Слушаюсь, ваше величие.
       Я покинул тронный зал и быстрым шагом направился в спальню. Бросился с разбегу на кровать и закрыл глаза.
       - Ба, кесарь, да ты влюбился! - прошелестело над ухом.
       - Отстань! - отмахнулся я. - Ты мне сейчас совсем не нужен.
       - А она и правда красива, - задумчиво молвил голос. - Впрочем, это дело вкуса. Лично на меня она не произвела такого впечатления, как на тебя. Кра­сивая девушка, да, не спорю. Но...
       - Заткнись, - вяло сказал я. - У нее глаза живые. Я никогда не видел таких живых глаз. И они синие. Синие!
       - Да, я заметило. Но синие глаза еще не означают...
       - Замолчи!
       - А ты попроси меня, попроси!
       - Ни за что! Можешь продолжать свою болтовню, если уж с этим ничего по­делать нельзя.
       - Упорный ты, кесарь, - вздохнул призрак.
       Вместо ответа я хлопнул в ладоши и приказал прислать ко мне Никанора.
       - Я надеюсь, - сказал я, - что в момент свидания ты исчезнешь отсюда?
       - Свидания? - оживилось привидение. - А что, будет свидание? Нет, ни за что не исчезну! Буду присутствовать!
       - А если я попрошу?
       - А ты не попросишь! Ты себя не переломишь.
       Вошел Никанор, склонился в низком поклоне.
       - Приведите сюда девушку, - приказал я. - И оставьте нас одних.
       - Слушаюсь, ваше величие.
       - Так попросишь или нет? - мне показалось, что бесплотный голос прозву­чал сурово.
       - Сначала скажи, зачем тебе это нужно?
       - Нужно. Мне это позарез нужно! Как зачем? Как зачем? Странный вопрос! Ты вспомни, ты за всю жизнь хоть раз кого-нибудь о чем-нибудь просил?
       Я задумался.
       - Нет, мне кажется, не просил. Я приказываю, и все выполняется. Но с то­бой - другое дело. Я не могу тебя казнить, не могу тебе приказать.
       - Значит, остается просить! - обрадовалось привидение.
       Я рассердился. Вот проклятая тварь! Я злобно спросил:
       - И в опочивальню со мной пойдешь?
       - А ты надеешься увести ее в опочивальню?
       - Мне стоит ей только приказать!
       - Боже, да ты собрался ее изнасиловать?!
       - Нет, почему, - смутился я, не узнавая себя. - Отчего ты так решило? Я не собираюсь насиловать. О, как ты мне надоел, проклятый призрак! Ты что, перевоспитать меня решил? Не выйдет!
       - Выйдет, - твердо сказал голос. - Попросишь. Не меня, так ее попро­сишь. Деваться тебе некуда, владыка. Возьмешь ее силой или по принуждению, и глаза ее погаснут. Тебе нужны ее безжизненные глаза? Вспомни всех блуд­ниц, которые перебывали у тебя в постели - ты видел хоть у одной из них жи­вые глаза? Хоть одна из них любила тебя?
       - Молчи, - беспомощно произнес я. - Со многими мне было хорошо.
       - А им? Им было с тобой хорошо?
       - Меня это не интересует!
       - А зря. На твоем месте я бы поинтересовалось.
       - Каждому лучше быть на своем месте, - надменно сказал я, - и не пре­тендовать на чужое.
       - Да я и не претендую, - смутился призрак. - Разве может призрак стать кесарем? Мне и в голову не приходило.
       - Да, - с издевкой произнес я, - это было бы необычайно весело - неви­димый кесарь. Я посмеялся бы от души.
       Двери распахнулись, и в комнату вошли стражники. Они вели закованную в цепи Анну.
       - Снимите цепи, - приказал я. - Никанор!
       Никанор вошел в спальню, поклонился.
       - Разве я не ясно выразился - обращаться как со мной? Ты видишь у меня на руках цепи? Еще одна такая ошибка, и я закую тебя вместо нее!
       Анна замотала головой, на лице ее отразилось страдание.
       - Ладно, ладно, - примирительно сказал я, поняв, что она заступалась за Никанора. - Никто его не собирается заковывать. - Ее лицо разгладилось, она улыбнулась. - Пока не собирается, - я сделал ударение на слове "пока" спе­циально для Никанора, который поклонился и ушел, сопровождаемый стражника­ми. - Сядь, - сказал я, указывая на диван с подушками. Она села, глядя на меня во все глаза, отчего у меня слегка шевелились волосы на всем теле, прижала одну из подушек к груди и стала настороженно следить за мной.
       - Не бойся меня, - как можно мягче сказал я, стараясь, чтобы голос не был хриплым. - Я не такой страшный, как ты предполагаешь. Кто научил тебя говорить те слова, за которые тебя привели на суд?
       - "Никто" - она отрицательно мотнула головой.
       - Стало быть, ты сама додумалась до этого? И что привело тебя к такому выводу?
       Она показала знаками, что рассказы людей, слухи, разговоры.
       - Вот как? - сказал я, возвышаясь над ней. - Значит, в народе ходят не­хорошие разговоры обо мне?
       - "Нет-нет! Плохих разговоров никто не ведет. Но этого и не надо, чтобы понять, что ты нехороший человек".
       - Пусть так, - согласился я, медленно садясь в кресло напротив, и не сводя с нее глаз. - Да, я жесток. Но правитель и должен быть жестоким. Ина­че ему не удержать власть, может начаться анархия, переворот за переворо­том, а это для народа хуже моей жестокости. Скажи, народ живет плохо?
       - "Народ живет бедно".
       - Народ живет плохо? - повторил я.
       - "Да".
       - Ты из бедной семьи? Не отвечай, я вижу по твоей одежде.
       - "Одежду у меня отобрали в тюрьме. Это арестантская одежда. У меня во­обще нет семьи".
       - Ты сирота. Жаль, что ты не испытала материнской ласки и отцовской ру­ки. Родители научили бы тебя, что говорить плохие слова о кесаре - это зна­чит кликать свою смерть.
       - "Ты убьешь меня?"
       - Будь моей женой, и я не убью тебя.
       Эти слова слетели у меня с уст непроизвольно, я не хотел их произно­сить, у меня даже дух захватило от неожиданности. Я отвернулся и загородил­ся от нее ладонями.
       - Не отвечай. Считай, что я не говорил этих слов. Ступай. Стража!
       Девушку увели, и я заметил ее умоляющий взгляд.
       - Ну, что ты скажешь? - спросил я, оглядываясь в поисках призрака.
       - Я потрясено.
       - Да, я знаю. Я сам потрясен. Я не хотел этого говорить, меня черт дер­нул...
       - Конечно, конечно. Когда люди хотят оправдать собственную глупость, они поминают черта и сваливают всю вину на него.
       - Хорошо, я сказал глупость, - молвил я с трудом.
       - Ты меняешься прямо на глазах, - засмеялось привидение. - Не прошло и полдня, как ты уже признаешься в собственной глупости. Мог ли ты подумать еще утром, что вечером сделаешь такое признание?
       - Просто я умный человек, а умный человек должен признавать свои ошиб­ки. Но не думаешь же ты, что я скажу подобное при Никаноре, например?
       - Конечно не думаю! Я тоже умный...призрак.
       - Что там за дверью? Какой-то шум?
       - Это Никанор. Он хочет войти, но не знает, как нарушить твой покой, поэтому производит легкий шум - он поскуливает от желания сообщить тебе что-то важное.
       - Никанор? Какого черта ему нужно?
       - Впусти его и узнаешь.
       Лицо Никанора было натурально белым, отчего его борода казалась черной.
       - Ваше величие, - прошептал он бескровными губами, пряча глаза. - Она хочет видеть вас.
       - Кто? - спросил я севшим голосом.
       - Анна, ваше величие.
       Никанор ожидал взрыва гнева, истерики, или холодного приказа "Отправ­ляйся в ад!", но совсем не того, что сделал я.
       - Хорошо, - сказал я. - Я приду к ней. Ступай, предупреди ее.
       Действительно, я очень изменился за этот день. Вот и мои подданные меня уже не узнают.
       - Как ты думаешь, - задумчиво сказал я призраку, когда Никанор ушел, стараясь не показывать на своем лице, как он безмерно удивлен. - Зачем она хочет видеть меня?
       - Ты так неожиданно прогнал ее, - с готовностью отозвался призрак, - что не дал ей выразить свое безусловное согласие стать твоей женой.
       - Иронизируешь, - с плохо сдерживаемым бешенством проговорил я. - А зря. Я ведь сказал уже, что сожалею о тех словах.
       - Вовсе нет. Я просто вдруг подумало о том, каких трудов стоило Анне уговорить Никанора войти к тебе, чтобы передать ее просьбу. Значит, она хо­чет сказать тебе что-то очень важное.
       - Я как-то не подумал об этом. Впрочем, я ведь приказал Никанору обра­щаться с ней так же, как со мной. Ничего удивительного.
       С этими словами я вышел из спальни и медленно пошел по широкому коридо­ру мимо портретов предков на стенах, в париках с буклями, с горящими глаза­ми истинных самодержцев, надменных и суровых, взирающих на меня с потрес­кавшихся холстов. Вот тот самый прадед, который влюбился в девушку-призра­ка. У него пронзительный взгляд и презрительно поджатые губы. Не похож ли я на него? Я остановился возле портрета, пристально посмотрел на прадеда и сказал:
       - Мы с тобой два сапога - пара. Ты влюбился в призрака, а я - в прес­тупницу. Боюсь, мне придется ее казнить. Что скажешь? Молчишь. Ты не можешь ответить потому, что ты давно мертв и твой прах рассыпался в гробу. Могу ли я не казнить ее? - Я помолчал, потом неожиданно для самого себя заорал в лицо предку: - Могу! Я могу все!
       Стоящий неподалеку янычар вздрогнул от неожиданности.
       - Что, басурман, - тихо сказал я. - Страшно? Не бойся. Я сегодня не та­кой как всегда. Я сегодня похож на ангела во плоти. И у меня такое чувство, что кто-то хочет этим воспользоваться в каких-то неизвестных мне корыстных целях.
       Черное лицо турка посерело, потому что он ничего не понял из моей тира­ды. Я взял у него с пояса кривой ятаган и пошел дальше. Стражники распахну­ли передо мной тяжелые створки дверей в гостиную. Анна поднялась мне навс­тречу. Вид у нее был такой, будто ей очень неуютно в роскошной комнате.
       - Зачем ты звала меня? - сурово спросил я, помахивая саблей.
       - " Ты правда хочешь, чтобы я стала твоей женой?"
       - Нет, - сказал я. - Я пошутил.
       Зачем, зачем я говорю так?
       - "Отпусти меня".
       - Отпусти? Что значит "отпусти"? Совсем? Но ты совершила преступление и должна быть наказана. Если я отпущу тебя, то кто станет бояться говорить то, что говорила ты? Каждый оборванец может прилюдно обозвать меня любым неприличным словом, сознавая, что за это ему ничего не будет. Что станет с государством после этого?
       - "Ты не понял меня. Отпусти меня отсюда, в тюрьму".
       - Вот как, - после минутного замешательства сдавленно произнес я. - Как это можно - отпустить в тюрьму? Разве тебе плохо здесь? Тебе хочется туда, где над тобой будут глумиться все, кому не лень?
       - "Да".
       - Вот как, - повторил я, чувствуя, как во мне закипает, грозя захлест­нуть, волна кровавого гнева. Я судорожно сжал рукоятку ятагана вспотевшей рукой. - В тюрьму? На поруганье тюремщикам?
       - "Да".
       То, что произошло дальше, было как вспышка, как взрыв, мгновенное ос­лепление. Я взмахнул ятаганом, и ее голова отлетела в сторону. Тело упало на кровать, обливая ее кровью.
       Я уронил саблю и стоял, тупо глядя на содеянное. Меня вдруг начала бить крупная дрожь. Я повернулся и направился к выходу на трясущихся ногах. При­дя в спальню, я медленно сел в кресло, глядя перед собой и ничего не видя. Дрожь прошла, ее место заступила холодная пустота.
       - Почему ты не остановил меня? - спросил я мертвым голосом.
       - Не успела, - прошептал призрак.
       И тут я увидел его. Это была... Анна! Она стала видимой на мгновение, но этого было достаточно.
       - Это ты? Ты - мой призрак?
       - Да.
       - Почему ты не остановила меня?
       - Что толку теперь об этом говорить? Зато теперь твое перевоспитание закончено.
       - Закончено? Нет! Не уходи! Ты ведь можешь вернуть все? Верни! Ведь ты можешь? Можешь?
       - Да, могу. Но твое время истекло. Ты должен вернуться.
       - Куда?
       - Туда, в свой мир. Путешествие окончено.
       - Но я прошу тебя! Слышишь, прошу!
       Я оглянулся. Исчезли стены, мебель, исчезло все. Я сидел в офисе фирмы "У Фрейда" и смотрел в стену. Сзади открылась дверь и кто-то вошел. Я ог­лянулся и долго не мог понять, почему в комнату вошла не Анна, которую я так хотел увидеть, а совсем другая девушка. Кто она такая? Ах, да, это Же­ня.
       Она села напротив, и мы долго молча смотрели друг на друга.
       - Я, пожалуй, пойду, - проговорил я наконец.
       - Да, конечно, - тут же согласилась Женя и встала.
       Но я остался сидеть.
       - Это будет сниться мне каждую ночь? - спросил я через минуту.
       - Вовсе нет, - мягко сказала Женя, глядя на меня с сочувствием. - Вы очень скоро забудете это. То есть не то, чтобы забудете, но станете отно­ситься к этому как ко сну. Не более того.
       - Спасибо, вы меня очень успокоили, - без выражения проговорил я. - Верните меня туда. Возьмите деньги. Вот, все возьмите, но верните меня ту­да.
       - Но это невозможно. Вы не сможете вернуться туда. Еще ни у кого не по­лучалось.
       - Вот как, - я опустил голову. - Тогда я, все-таки, пойду.
       - Да-да. До свидания.
       Я вышел в жаркую духовку раскаленного города, постоял возле машины, по­том сказал:
       - Неужели я такая сволочь?
       И сам себе ответил:
       - Это не я, это ОНО.
       И засмеялся идиотским смехом.
       Целую неделю я ходил под впечатлением. Грыз себя, глодал, корил. В жиз­ни я совсем не такой, совсем! Я - обычный человек, добропорядочный и зако­нопослушный, никаких преступных наклонностей у меня никогда не наблюдалось. Убить любимую девушку! Что может быть хуже?
       Когда угрызения совести стали невыносимыми, я решил, что клин нужно вы­шибать только клином, и направился в "У Фрейда". Меня встретила девушка, очень похожая на Женю, но это была не Женя. Я быстро заполнил контракт, заплатил и прошел в соседнюю комнату.
       Опять море, но на этот раз очень бурное. Ветер принялся рвать мои воло­сы, швырять в лицо песок, гнал в мою сторону высокие волны, которые бес­сильно разбивались на линии прибоя. Я отвернулся от моря и пошел вглубь бе­рега, мимо массивных пальмовых ног, по дорожке, посыпанной кирпичной крош­кой. Пройдя совсем немного, я увидел хорошо ухоженный парк с живыми изгоро­дями, яркими цветочными клумбами, скамьями и фонтаном, струи которого тре­пал ветер. Здесь было прохладно и не очень уютно. Я быстро миновал парк, вышел на городскую улицу с двухэтажными ярким домами, вбежал на крыльцо од­ного из них, поднялся на второй этаж и вошел в свою комнату в мансарде.
       Здесь очень просто - письменный стол, пара стульев с гнутыми ножками, книжная полка в полстены, этажерка, забитая журналами, плетеное кресло с наброшенным на спинку пледом. На стене висела небольшая картина в раме - дикий горный пейзаж, прорезанный ущельем. Пол застелен домотканой дорожной. Окно выходило в уютный дворик с цветущими липами.
       Я сел за стол, несколько минут посидел, глядя в одну точку, потом отк­рыл портативный компьютер "ноутбук", размял пальцы и принялся писать.
      
       Эпизод второй. Наслаждение.
      
       Закончив работу, я с наслаждением потянулся, удовлетворенно откинулся на спинку кресла и перечитал написанное. Потрясающе. Великолепно. Просто гениально! Ай, да я! Ай, да молодец! Какой слог! Предложения так и льются, одно за другим, без сучка и задоринки, глазу не на чем споткнуться. И все это написано сходу, безо всякой правки - раз! - и готово. Гений, ге­ний!
       Я подошел к окну, посмотрел на дворик, ярко освещенный солнцем. Ветер стих, и на город наваливалась жара. Я подумал о том, что сценарий получается отменный, работать осталось всего ничего, скоро можно будет браться за пос­тановку фильма. Деньги уже есть, актеры подобраны. Никто не посмел отка­заться, хотя для прочтения им была предложена лишь третья часть сценария. Еще бы! Сниматься у меня мечтает каждый.
       Я сам пишу сценарии, сам их же и снимаю. У меня есть все мыслимые и не­мыслимые награды за режиссуру и сценарии, мои актеры неизменно получают призы за актерские работы. И поэтому я богат. Я могу позволить себе роскош­ный дом, яхту, самые дорогие автомобили, но предпочитаю работать в тихом маленьком домике из пяти комнат с видом на дворик с липами.
       По вечерам у меня собирается компания - журналисты, писатели, режиссе­ры, из тех, кто сейчас не занят, да и будет ли занят когда-нибудь - неиз­вестно; бывают художники, композиторы, словом богема. Вот и сейчас в гости­ной толкутся несколько человек, приехавшие раньше времени. Я спускаюсь вниз, слышу повышенные голоса - о чем-то спорят. Они всегда спорят, это их духовный хлеб.
       В гостиной сидели четверо - это Яков, поэт, с позволения сказать, Вик­тор - неплохой оператор, Николай - кинокритик, и Татьяна, вечный помощник режиссера. Яков горячился, быстро расхаживал из угла в угол, размахивал пухлыми руками, ежеминутно поправлял неизменную, но совершенно неуместную галстук-бабочку, ерошил рыжую кудрявую шевелюру и кричал:
       - ... спорил и буду спорить! Да, это, если хотите, мой образ жизни! Я обожаю спорить! И при этом, заметьте, денег с вас не беру, хотя вы и проиг­рываете постоянно. Спор - это прекрасно. Спор - это адреналин в кровь, если хотите, спор это... Он вдруг замолчал, словно его сбили с мысли, и через мгновение сказал почти спокойно: - В споре рождается истина.
       - А вот с этим позвольте не согласиться, - как можно более ядовито ска­зал я, входя и здороваясь с каждым кивком головы.
       - Как!? - вскричал Яков. - Ты будешь оспаривать банальную истину?!
       - Не такая уж она банальная, - с усмешкой сказал я, усаживаясь в сво­бодное кресло и закидывая ногу на ногу, - и тем более не истина. Истина не может рождаться в спорах, она существует сама по себе.
       Яков открыл рот, не зная. что сказать, Татьяна глупо хихикнула, а Вик­тор вежливо поаплодировал. Я достал сигариллу, тонко улыбнулся, наслаждаясь замешательством, прикурил от зажигалки и затянулся ароматным дымом.
       - Да-да, дорогой друг Яша, - я выдохнул дым в его сторону. - Уж не ду­маешь ли ты, что в спорах, которые составляют основу твоей жизни, может вдруг взять и родиться какая-либо завалящая истина? И не обижайся, дружище, не только в твоих спорах никак не может произойти подобное событие, но и в чьих бы то ни было вообще. Истина она и есть истина, она не может зависеть от чьего бы то ни было мнения.
       - Ну хорошо, хорошо, - Яков опомнился, понял, что я не хочу его обидеть и успокоился. - Пусть так. Пусть. Фраза построена немного неверно. Но в ней ведь совсем не то имеется в виду! Рождается - значит, что спорящие приходят к истине во время спора.
       - И опять позволь не согласиться, - я вежливо улыбнулся. - Сплошь и ря­дом случается, что оба спорщика не правы - к какой истине они могут прийти, кроме как к ложной? Прочувствуй словосочетание - "ложная истина". Нонсенс? Еще какой! Так что твои спорщики не то что не могут родить истину, но и прийти к ней тоже, увы, не могут.
       Яков недоверчиво усмехнулся, тяжело ворочая мозгами и соображая, что бы такое мне возразить.
       - А в чем, собственно, дело? - поинтересовался я. - Из-за чего сыр-бор?
       - Да мы тут говорили о таланте, - пробасил Николай, длинным пальцем стряхивая пепел с папиросы.
       - О, о таланте! - усмехнулся я. - И что же такого вы говорили о талан­те?
       - Яков утверждает, что девяносто девять процентов таланта - это труд.
       - А один процент, стало быть - искра Божья? - засмеялся я. - Слыхал я, слыхал такую теорию.
       - Будешь оспаривать? - глядя исподлобья, тихо спросил Яков.
       - Всенепременно! - весело откликнулся я. - С точностью до наоборот! Один процент труда, а остальное - искра Божья. Суди сам, дорогой Яша. Если ремесленник будет трудиться, трудиться и трудиться, у него выйдет добротная вещь, прекрасная, крепкая, может быть, даже красивая, но... в ней будет все же чего-то не доставать, какого-то маленького штриха, изюминки, которую мо­жет внести талант одним движением руки.
       - А как же Лев Толстой? - радостно закричал Яков.
       - А что у нас с Толстым?
       - Лев Толстой подолгу сидел над каждой фразой, переделывал ее и так, и этак...
       - Ну, я в эти сказки не особенно-то верю, - сказал я. - Впрочем, даже если это и правда, то сам посуди - возьмись писать так, что всякая фраза в твоем романе будет размером с полстраницы, и написать такую фразу сразу в готовом виде - достаточно сложно даже для Толстого. Я утверждаю, что истин­ный талант пишет легко, из головы на лист, мгновенно, если только у него в данный момент есть вдохновение. Если вдохновения нет, тогда это труд, тяж­кий труд, и в итоге получается серость. Если вдохновение есть, тогда это не труд, тогда это наслаждение, это радость, это счастье...
       Я застыл, глядя куда-то мимо собеседников.
       - И что же? - услышал я голос Виктора. - Ты, видимо, так и пишешь?
       Я положил окурок в пепельницу, оглядел присутствующих, подмигнул смаз­ливой Татьяне, которая пожирала меня глазами в ожидании ответа.
       - Да, - сказал я. - Именно так я и пишу.
       - Ну конечно! - с шумом выдохнув, язвительно сказал Яков. - Мы же та­лантливы, мы иначе не можем.
       - Кто это - мы? - также язвительно поинтересовался я.
       - Мы - это вы, Юрий Леонидович, - ответствовал Яков. - Гений всех вре­мен и народов.
       - Да, я гений, - просто сказал я и подмигнул.
       Татьяна прыснула, Яков громко расхохотался.
       - Ладно, мне пора, - сказал он, отсмеявшись. - У меня еще куча дел се­годня. К вечеру загляну, и мы продолжим родовые схватки в поисках истины. Ха-ха-ха!
       - Я пойду принесу лед, - сказала Татьяна.
       - Я вам помогу, - с готовностью вызвался Николай.
       Они вышли. Виктор привстал, налил содовой воды из сифона, и сказал, глядя на меня в упор:
       - А ведь ты нисколько не шутил.
       - Еще бы! - отозвался я. - Это была именно та истина, которую так нас­тойчиво хотел родить Яков. Жаль, что он этого не понял.
       - Ну, и куда же подевалась твоя скромность?
       - А к черту ее! - засмеялся я. - Я - гений, и все тут.
       - Ну-ну, - недоверчиво произнес Виктор. - Назвать себя гением, конечно, никому не возбраняется, но истина ли это - покажет будущее. Ты всерьез уве­рен, что лет этак через сто кто-нибудь, кроме замшелых специалистов в об­ласти кинематографии будет помнить твое имя? Что какой-нибудь прыщавый юнец в двадцать втором веке при упоминании твоего имени скажет: "А, это тот? Его фильмы смотрятся сегодня так архаично."?
       - Это меня мало интересует. Меня интересует процесс творчества, который доставляет мне истинное, ни с чем не сравнимое наслаждение.
       - Ни с чем? Даже с сексом? - лукаво улыбнулся Виктор.
       - Что? Нашел с чем сравнивать! Впрочем... Это сродни с оргазмом! Осо­бенно когда смотришь на плоды труда. Нет, не труда - наслаждения! Эдакое послеоргазменное состояние...
       - Мда, - протянул Виктор. - Может быть, может быть.
       В гостиную вернулись Николай и Татьяна. Вид у них был несколько помя­тый. Сразу стало ясно, что они бурно целовались в кухне. Настолько бурно, что напрочь забыли, что пошли туда за льдом.
       - Сходили бы вы, ребята, за льдом, - сказал я вальяжно. - А то жарко, знаете ли. Да не смущайся ты, Танечка, все знают, чем вы занимаетесь с Ни­колаем в кухне.
       Николай смущенно крякнул, переглянулся с Татьяной, они рассмеялись и убежали.
       - Как дети, ей-богу, - сказал я.
       - Послушай, - начал Виктор. - А вот скажи мне, как тебе, с высоты твое­го гения, кажемся мы, простые смертные?
       - Ну, положим, и я не бессмертен...
       - Разве ты не понял, ЧТО я имею в виду?
       - Понял, понял, - с досадой произнес я. - Знаю, что еще не сделал че­го-то такого, что обессмертит мое имя. "Оскар" и "Пальмовая ветвь" еще не дает пропуска в круг избранных. Да мне, собственно, наплевать. Я уже гово­рил, что мне интересен сам процесс.
       - Не лги, - тихо сказал Виктор, и посмотрел мне в глаза. - Это неправ­да. Тот, кто не мечтает стать бессмертным, никогда им не станет. А ты меч­таешь! Не поверю, что не мечтаешь!
       - Ну и не верь!
       - Хорошо. Но ты не ответил на мой вопрос. Как тебе кажемся мы, осталь­ные?
       - Никак. Мне жаль вас. Только и всего.
       - Ему жаль нас! - воскликнул Виктор, с досадой хлопая себя по коленям. - Да это нам, нам жаль вас, гениев. Что бы ты ни говорил, ты должен рабо­тать, работать и работать, пусть для тебя это вовсе не работа, а один неп­рерывный оргазм, этакое семяизвержение разума! Пахать, вкалывать, света не видя!
       - Дорогой мой, - сказал я спокойно. - Не горячись. Мог бы и заметить, что я не пашу и не вкалываю. Я пишу быстро, снимаю тоже быстро. У меня пол­но свободного времени. И знаешь, как я чувствую себя тогда, когда не пишу, не оргазмирую, не снимаю? Я паршиво себя чувствую! Мне становится плохо от того, что приходится отдыхать! Я места себе не нахожу. Проводя время в праздности, я теряю в весе! Мне хочется рвать и метать. Тебе этого не по­нять. Ты хороший оператор, с тобой приятно работать, но, прости, в тебе нет полета, ты - ремесленник. В это слово я не вкладываю обидный смысл, не вы­тягивай лицо! Ремесло тоже прекрасно, и ты тоже мог бы испытывать наслажде­ние от своего труда. Мне, я повторяю, жаль тебя и всех вас именно за это, за то, что вы не испытываете того оргазма, который всегда испытываю я!
       - О чем так бурно спорим? - послышался голос Вадима, еще одного журна­листа, который вошел, как всегда, неопрятный, длинноволосый и противный.
       Я встал, собираясь уйти. Не могу сидеть с этим человеком чуть ли не на­едине. В большой компании его еще можно терпеть, но в малой...
       - Виктор тебе расскажет. А мне, извините, нужно отлучиться. Чувствуйте себя как дома, но и не забывайте, что вы в гостях.
       Я светски улыбнулся и покинул гостиную. Пережду в кабинете. Я поднялся наверх, в мансарду, и остановился на пороге. За моим столом сидел какой-то хлыщ, который прямо-таки едва не влез целиком в мой компьютер.
       - Алло, - сказал я, быстро овладев собой. - Для гостей есть гостиная, кухня и столовая. Здесь вам делать нечего.
       Хлыщ соскочил со стула, принялся кланяться. Одет он был не по сезону: высокие черные сапоги, черные панталоны и черная глухая сорочка с черными же кружевами.
       - Извиняться не буду, - заговорил хлыщ, дьявольски улыбаясь, - потому как с детства грешен, любопытен и нисколько этого не стыжусь. Хлебом не корми - дай заглянуть одним глазком в чужой компьютер. Или в рукопись, если она на бумаге. Просто эстетическое наслаждение испытываю от подглядывания, подслушивания и вынюхивания.
       - Каждому свое, - сказал я, разглядывая гостя.
       - Давайте присядем! - вскричал хлыщ, придвигая ко мне плетеное кресло и сам усаживаясь на стул. - В ногах правды нет, знаете ли. Неправды, впрочем, тоже нет, ха-ха!
       Мы сели друг против друга.
       - Ну-с, - сказал я, - и зачем вы подглядывали в мой компьютер? Кстати! Как вы его включили? Я специально на такой случай установил на нем па­роль...
       - Фи, пароль! - пренебрежительно махнул рукой гость. - Разве с этого нужно начинать, дорогой хозяин? Со знакомства нужно начинать, со знакомс­тва, поверьте мне!
       - Я вам верю, - холодно улыбнулся я. - Что ж, давайте знакомиться. Меня зовут...
       - О, не трудитесь, не трудитесь! Кто ж вас не знает, дражайший Юрий Ле­онидович! Да и мне было бы стыдно забраться в кабинет совершенно неизвест­ного мне человека. Впрочем, мне никогда не бывает стыдно. Позвольте предс­тавиться! - хлыщ вскочил, наотмашь снял воображаемую шляпу, взмахнул ею как штандартом и поклонился, стукнув лбом об пол (я ясно слышал стук! При этом он не сгибал ног!). - Меня зовут... Впрочем, я могу предоставить вам на вы­бор десяток имен, и, уверяю вас, все они подлинные! Ну вот, навскидку, одно из них, - он защелкал пальцами, вспоминая, - вот, пожалуйста, сатана, к ва­шим услугам. Еще меня называют дьяволом, чертом и так далее. При этом, за­метьте, что совершенно несправедливо, пишут мои имена с маленькой буквы. Из полного, так сказать, неуважения к моей скромной персоне. А зря! Зря, уве­ряю вас! Не уважать свою половину, это, согласитесь, дражайший хозяин, просто смешно. Это все равно, что не уважать самого себя. Но не в этом де­ло! Спасибо вам, спасибо!
       - Это за что? - опешил я.
       - Как за что?! За то, что вы не ищете у меня рогов, копыт, хвоста и то­му подобной чепухи. Впрочем, все это есть, есть! Никуда не денется. Имеет­ся, так сказать, в наличии! Но зачем же это, с позволения спросить, афиши­ровать, выпячивать и рекламировать всенародно? Скромность, скромность и скромность, вот что меня всегда отличало. Конечно тогда, когда я не подгля­дываю, подслушиваю или вынюхиваю! Ха-ха!
       - Что вам от меня нужно? - спросил я неузнаваемым голосом, чувствуя, как мурашки бегут по телу. Я, почему-то, сразу поверил, что передо мной дь­явол.
       - Это не мне от вас, а вам от меня нужно! - широко улыбнулся сатана. - Вы ведь совсем недавно утверждали, что вы гений? Ну так вот! Я предлагаю вам доказательство. Даже не вам, вам оно не нужно! Людям, вас окружающим. Духовное, так сказать, бессмертие. Хотите? Ну, я по лицу вижу, что хотите! И не бойтесь! Ничего страшного с вами не случится. Я не попрошу взамен вашу бессмертную душу и тому подобного. Вам не придется после смерти гореть в аду, или, чего доброго, работать там кочегаром. Ничего такого я не попрошу! Более того, я не попрошу взамен вообще ничего! Как вам такая перспектива? У меня и так будет очевидный профит - я получу наслаждение, наблюдая за вами. В порядке психологического, так сказать, эксперимента. Ну?
       - Согласен! - выдохнул я еле слышно.
       - Вот как? - весело вскричал сатана. - Правильно! Не раздумывая, раз! - и согласился! Вот это я уважаю! Не то, что некоторые - "Можно я подумаю?", да "Я не могу принять столь ответственное решение с кондачка" и так далее. Уважаю вас, Юрий Леонидович, очень уважаю. Ну, так владейте! А я пойду про­гуляюсь по сети. Интересная штучка у вас получилась - интернет!
       С этими словами он ткнул мышкой в панель задач, запустил Internet Exp­lorer и нырнул в экран как в окно. Его уменьшенная физиономия долго еще корчила мне рожи. Но потом исчезла и она.
       Я хотел было перекреститься, но передумал. Медленно встал, с опаской подошел к компьютеру, положил пальцы на клавиши. Пальцы слегка дрожали. Я открыл сценарий и попытался работать, но черт утащил с собой мое вдохнове­ние - кроме дрожи в руках и противной пустоты под ложечкой я ничего не ис­пытывал.
       В гостиной слышался шум очередной пустопорожней дискуссии - до меня до­летали два голоса - один принадлежал Игнатию Ломову, по прозвищу Лом, лите­ратору-борзописцу, а второй - Якову, который очень быстро обделал свои де­лишки, если они у него вообще были, и вернулся на место своего постоянного прикола - мою гостиную. Я вяло закрыл компьютер, посидел, чувствуя толчки крови в ушах, встал, решив, что долгое отсутствие хозяина на посиделках есть дурной тон, и вдруг на меня накатило. Ощущение было такое, словно меня с размаху швырнули в ледяную воду, а потом подняли на высоту десятого этажа и бросили вниз. Я почувствовал каждую клеточку своей кожи, которая пела и играла от счастья, каждый волосок, который шевелился в предвкушении необы­чайного наслаждения. Ай да черт, ай да сукин сын!
       Я быстро открыл компьютер и начал писать. Я не видел экрана, я не видел клавиатуры, я не видел своих рук. Я весь горел, кипел и струился. Ощущение было такое, какое я не испытывал прежде никогда.
       Я совершенно выдохся, написав две страницы. Посидел минуту, ловя пос­ледние отголоски испытанного наслаждения, потом импульсивно сорвался с мес­та, выбежал на лестницу и крикнул:
       - Витя! Иди сюда! Скорее!
       Виктор пришел через минуту, посмотрел на меня - я пританцовывал от не­терпения.
       - Скорее, скорее, - бормотал я лихорадочно. - Сядь и прочти последние две страницы. Я написал их в экстазе и черт меня раздери, если помню, что именно писал! Читай! Читай же!
       Виктор покачал головой, медленно подсел к столу. Я бегал по комнате, ломая пальцы. По прошествии мучительно долгого времени, показавшегося мне бесконечностью, Виктор протяжно вздохнул и посмотрел на меня как-то стран­но. Я испугался. Что такого накропал я в порыве безумной страсти?
       - Ну? - крикнул я в нетерпении.
       - Погоди, - отозвался Виктор. - Мне нужно перечитать еще раз.
       - Вот черт!
       Он читал бесконечно долго. Наконец откинулся на спинку, закрыл глаза.
       - Ну? - закричал я.
       Он встал, как сомнамбула, повернулся ко мне и неожиданно отвесил глубо­кий поясной поклон.
       - Что? Что? - бормотал я в исступлении.
       - Старик, ты действительно гений.
       Я бессильно опустился на стул. Мои мускулы отказались служить мне.
       - Я, пожалуй, пойду домой, - нервно сказал Виктор. - После того, что я прочел, слушать этих идиотов не достанет сил. - Он указал в сторону гости­ной.
       Я не мог даже кивнуть ему. Долго сидел, свесив руки между колен, и смот­рел в пустоту. Пришел в себя от какого-то поскуливания. Так скулит и цара­пает дверь собака, вернувшаяся с прогулки без хозяина.
       - Кто там? - я с трудом ворочал языком.
       - Это я, Яша. Пусти в святая святых.
       - Заходи, - вздохнул я.
       - Говорят, ты написал что-то сногсшибательное?
       - Кто говорит?
       - Витька сказал.
       - Болтун, - я слабо усмехнулся.
       - Дай почитать!
       Яков натянул на нос очки и впился глазами в экран. Он читал, чмокал, цокал языком, мычал что-то. Потом уставился на меня и шумно выдохнул:
       - Но это же не сценарий!
       - Что ты понимаешь в сценариях, - отмахнулся я.
       - Понимаю! Не считай меня идиотом! Что я, по-твоему, сценариев не чи­тал? Камера наезжает, отъезжает, крупный план, общий план, подробно, скуко­тища смертная читать. А у тебя беллетристика!
       - Дружище, но я же пишу для себя! Я прекрасно знаю, как это нужно снять. Да и Виктор не дурак, разбирается - где крупный план, где общий.
       - Ладно, ладно, - проворчал Яков, перечитывая сцену еще раз.
       - У меня болит голова, - соврал я. - Мне нужно прилечь. Ты уже начитал­ся?
       - Ухожу, ухожу. Уже ушел. Меня уже нет, - отрывисто бухал Яков, не ду­мая подниматься. - Чертовски интересная штука... А скажи-ка, брат, мои сти­хи тебе нравятся?
       - Тебе правду или соврать?
       - Ладно, не надо, - Яков поморщился, оторвал, наконец, взгляд от текс­та, уставился на меня. - Силен. Ох, силен. Пожалуй, ты и правда гений... Черт бы тебя побрал со всеми потрохами! - неожиданно заорал он, потом зак­рыл лицо руками и зарыдал.
       - Ну что ты, что ты? - растерянно причитал я, не зная, что делать. Я неуверенно прикоснулся к дрожащему плечу,
       - Ах, оставь! - закричал Яков. - Ты гений, а я бездарность. Я ремеслен­ник. Мои стихи правильные, выверенные, в них соблюдается размер. Ямб, хорей и амфибрахий мне в глотку! Но ни у кого они не вызовут ни слез, ни грусти, ни радости, ни сострадания! Они всем хороши, но в них не хватает одного мазка, того самого, который делает их талантливыми, гениальными. Вот как у тебя. Что случилось с тобой сегодня? Я читал твои сценарии, смотрел твои фильмы. Хвалил, и заслуженно! Но никогда, слышишь, никогда еще ты не подни­мался до таких высот! Черт возьми, черт возьми!
       Он схватил себя за кудри и так дернул, что я испугался за его шевелюру.
       - Перестань, - попросил я. - Что за истерика? Выпей воды, успокойся. - Я помолчал и неожиданно для себя добавил: - Продай душу дьяволу.
       - Да где, где его найти?! Я бы продал! Сразу, не раздумывая! На кой черт мне вечная жизнь в раю, которого, может быть, и нет вовсе? И что я там буду делать, в этом раю? Петь осанну? Да я петь не умею! Ангелы с ума сойдут от моего пения! Играть на райской лютне? И играть не умею! - он вдруг замолчал, посмотрел на меня мокрыми глазами и тихо молвил: - Ничего ведь не умею, как ни крути. Смешно.
       - Перестань, - повторил я. - Ты пишешь неплохие стихи. Что это ты вдруг самобичеванием занялся? Подумаешь, прочитал отрывок! Да я тебе сто таких отрывков покажу! - Я махнул рукой в сторону книжной полки.
       - Э, это не то! - так же тихо сказал Яков. - Эти все давно мертвы, а кто не мертв, тот далеко и я с тем не знаком. А ты - живой и рядом. Обидно мне, старик. Ну да ладно. Пойду. Я тебя отвлек, наверное. Извини за сопли.
       Он ушел. Я запер дверь в мансарду на ключ, чтобы меня больше никто не беспокоил и сел к столу. Пальцы сами потянулись к клавишам. Я снова ощутил подъем, кипение крови в жилах. Вот оно, наслаждение!
       Я писал и писал, я забыл о времени. Я не заметил, как вечер сменился ночью, я слышал, как кто-то барабанил в дверь, звал меня, но я только рыкал в ответ что-то нечленораздельное. Утро сменилось днем, а я все работал и работал. Меня захлестывало счастье, било через край, я задыхался от наслаж­дения, сердце билось так сильно, так неистово...
       Опомнился я через три дня. Сценарий был закончен. Три дня и три ночи без сна и отдыха я писал, испытывая ни с чем не сравнимое блаженство. Когда я поставил последнюю точку, у меня только и хватило сил, что дотащиться до спальни и упасть на кровать, не раздеваясь. Я тут же уплыл в странный, не­понятный сон. Будто я выхожу из какой-то прохладной конторы в страшный зной большого города, сажусь в раскаленный автомобиль, машинально завожу мотор, открываю все окна и жду, когда из кондиционера пойдет, наконец, холодный воздух.
       Черт возьми, да это никакой не сон! Это я пришел в себя после сеанса в "У Фрейда"! Кое-как я доезжаю до автостоянки, оставляю машину, возвращаюсь домой и бросаюсь на диван. Спать, спать, я так устал!
       Я пробовал писать после второго погружения, но получалась такая чушь, что меня тошнило. Я помнил сюжет, многие фразы из текста, но написать ниче­го не мог. Значит, мой писательский талант зарыт так глубоко, что мне не откопать его? Обидно. И главное, нет того хлыща в черном, который мог бы дать мне возможность добраться до моего собственного таланта...
       Моя жизнь скудна. Работа, коллеги, квартира разведенного холостяка, иногда бары и рестораны, которые уже надоели хуже горькой редьки. Может быть, она не столько скудна, сколько однообразна. И то, что я испытывал в "У Фрейда" не входило ни в какое сравнение с теми немудрящими развлечения­ми, которыми я скрашивал жизнь. Поэтому я понял, что буду ходить туда так часто, как только возможно.
       Женя сказала мне, что сеансы можно проводить только раз в неделю, при­чем плата может быть не более ста долларов за раз. Иначе, сказала она, я могу потерять различие между погружением и реальностью, впасть в транс и превратиться в душевнобольного, чего она никак не может допустить.
       Так что мне приходилось ждать целую неделю, которая казалась мне веч­ностью. И вот я опять в прохладном помещении, и опять навстречу мне выходит Женя.
       - Здравствуйте, Юрий Леонидович. Опять к нам?
       - А как же. Я теперь без вас как без рук, без ног - никуда. Скажите, это нарко­мания?
       - Ну, какая же это наркомания? Десять сеансов - вот максимум, что мы можем вам предложить. Технологией погружения не владеет, смею вас заверить, больше никто, поэтому никаких подпольных сеансов вам не найти. Так что вы без нас, действительно, не ходок.
       - Десять сеансов? - разочарованно протянул я.
       - Да, не более. Это закон. Причем его установило не государство, кото­рое, в лице чиновников, ничего не понимает в нашем деле, его установили мы сами. Да вам и не захочется, уверяю вас.
       - Как знать, как знать. Ладно, давайте ваш контракт.
       Я подписал бумаги и прошел в соседнюю комнату.
       Эпизод четвертый. Право на убийство.
      
       Это было что-то вроде большой приемной важного начальника, слабо осве­щенное лампой на столе секретаря. Как я тут же понял, приемная мэра. У большого окна стояло несколько мужчин. Они были все одинаковые - одного возраста - около пятидесяти, одинаково одетые - черные брюки, белые сорочки с расстегнутыми воротами, галстуки с отпущенными узлами, - одинаково корот­ко стриженые под бобрик. Только один из них был одет в форму генерала мили­ции. Они напряженно вглядывались в густеющий мрак за окном.
       - Проклятье! - сдавленно сказал мэр. - Именно сейчас! Проморгали! - он повернулся к генералу, который под его взглядом зябко повел плечами и от­вернулся. - Черт бы побрал этих шахидов! Что теперь делать прикажете? Тра­вить газом, как в Москве на Дубровке? Опять больше сотни погибших. Сколько там человек? Ах, да, я уже спрашивал. Черт, черт, черт! Почему у тебя по улицам разъезжают грузовики с взрывчаткой? - заорал он на генерала. Тот вытянулся во фрунт и тупо молчал. - Не знаешь, - почти спокойно сказал мэр и хрустнул суставами пальцев. - Дайте закурить! Ну вот! Вот! Сразу потянули портсигары! А я две недели как бросил. Искусители хреновы!
       Однако он взял сигарету, с сомнением подержал в руках и швырнул в пе­пельницу на столе секретаря. Зазвонил телефон. Откуда-то вынырнул референт, молодой парень, поднял трубку.
       - Виталий Иванович, - сказал он испуганно. - Президент.
       Присутствующие вытянулись в струнку, замерли.
       - Да, - сказал мэр, приняв трубку влажною рукою. Потом он долго молчал, слушая. - Да. Слушаюсь.
       Он вернул телефон секретарю, оглядел подчиненных.
       - Ну вот, - проворчал он через минуту. - Навязали нам какого-то Головлева. Он примет командование, видите ли. Кто такой этот Головлев? Что, ник­то не знает? Молодцы, нечего сказать!
       - Это я, - сказал я, выходя из темного угла.
       Все вздрогнули и уставились на меня как на чудо.
       - Полковник Головлев, командир отряда "Зет". - Я протянул свое удосто­верение и один из мужчин взял его у меня. Книжечка пошла по рукам, ее при­дирчиво осмотрели все по очереди и вернули мне.
       - Ну и что? - брюзгливо сказал мэр. - Будете командовать?
       - Всенепременно! - я вежливо поклонился. - А пока - доложите обстанов­ку. - В последние слова я вложил как можно больше металла.
       На меня посмотрели с уважением. По знаку мэра генерал откашлялся и на­чал:
       - Террористы захватили здание театра. Число их не известно, предположи­тельно до двадцати пяти человек. Приехали на трех микроавтобусах. Также на стоянке стоит минигрузовик грузоподъемностью две тонны, предположительно на нем террористы привезли взрывчатку и оружие. В зале около тысячи человек зрителей, плюс актеры и обслуживающий персонал театра, это еще около сотни человек. Переговорщики ходили в здание дважды. Сейчас они тоже находятся там. Информация скудная. В зал их не пустили, они разговаривали с тремя террористами, у них пояса шахидов, автоматы, пистолеты. Террористы требуют вывести войска из Чечни, отказываются вести переговоры, хотя и беседуют с переговорщиками. Угрожают взорвать здание театра.
       - Так, - сказал я. - Ну что ж, информация исчерпывающая. Когда должны вернуться переговорщики?
       - С минуты на минуту.
       - Хорошо. Подождем.
       Минут через десять принесли весть о возвращении переговорщиков. Инфор­мации они не добавили. Я сказал:
       - Итак, господа, слушайте меня внимательно. Все ваши люди, окружившие здание, должны замереть и не двигаться. Ни под каким видом не двигаться! - мой голос зловеще прозвенел в полумраке.
       - И что будет? - угрюмо спросил мэр. - Где ваши люди?
       - Они уже в здании.
       - Что?! Как?! - мэр едва не задохнулся от удивления. - Ничего не пони­маю! Театр окружен. Мышь не проскочит! А вы утверждаете, что ваши люди на­ходятся в здании. Это бред!
       - И тем не менее, - я тонко улыбнулся. - Отдайте распоряжения своим костоломам, чтобы сидели тихо!
       - Это вы группу "Альфа" называете костоломами? - попробовал возмутиться генерал.
       - Я не знаю, кто у вас там, возле здания. Это меня не интересует. Сей­час мои ребята начнут работать, и я требую, чтобы им не мешали.
       - Погодите, погодите! - встрепенулся мэр. - Так это правда? Ваши люди уже там? Но каким образом? Ладно, это не важно! Так что, значит, штурм?
       Я стукнул по микрофону, зацепленному у меня за ухо, и сказал:
       - "Зет два", как слышите меня?
       - Слышу хорошо, - отозвался в наушнике голос лейтенанта Серова.
       - Начинайте.
       - Понял вас, начинаю.
       - Ну вот, - сказал я, оглядывая вытянутые лица. - Теперь нам остается только ждать.
       - Что значит "ждать"? - вспылил мэр. - Я кто вам здесь? Я мэр, чтоб вы знали. И я должен знать - будет штурм?
       - Штурма не будет, - сказал я успокаивающе. - Мои ребята не штурмуют никогда.
       - А что, в таком случае они будут делать?
       - Они возьмут террористов измором, - улыбнулся я. - Должны же эти шахи­ды что-то есть и пить? Запасов театрального буфета надолго не хватит, вот они и сдадутся... вам.
       - Вы мне арапа не заправляйте тут! - заорал мэр. - Измором! Здесь вам не дурачки какие сидят!
       - Будем ждать, - с нажимом сказал я, сел на стул, сложил руки на груди и закрыл глаза. Я почти физически ощущал возмущение мэра, он стоял передо мной и шумно дышал. - И не стойте тут! - сказал я жестко, открывая один глаз. - Так я вам все и выложил! А если у шахидов здесь жучок сидит и сту­чит им?
       - Что? - мэр растерянно захлопал глазами. - Какой жучок? Кто стучит?
       Я промолчал. Мне было наплевать на жучков и бандитских осведомителей - мои парни давно уже включили глушилку для сотовых телефонов и перерезали телефонные провода, идущие в театр. Шахиды были обречены. Мои парни в плен не берут. Никого. И никогда.
       Я сам предложил создать такую группу. Такие победы над террористами, какая была в Москве на Дубровке, могут вызывать только огорчение. Люди гиб­нуть не должны! Если хотя бы один человек погиб, говорить о победе нельзя, нельзя! А сколько тогда погибло?
       Я написал президенту письмо, в котором предлагал создать отряд именно для таких случаев - случаев захвата заложников. Я сделал конкретные предло­жения - сколько это будет стоить государству, в какие сроки я обязуюсь под­готовить отряд, и что и кто мне для этого нужен. Письмо переслали в ФСБ, ме­ня вызвали туда и я начал работать.
       Прежде всего, я поехал по элитным воинским частям вербовать парней. Вер­бовать было совсем нетрудно, потому что я предлагал месячную зарплату в пять тысяч долларов, но мне нужны были отборные парни, не простые, а безуп­речно здоровые, с безупречной репутацией и безупречной генетикой. Я разра­ботал тесты на физическую выносливость и умственное развитие, и оказалось, что в полном объеме эти тесты может пройти только один из тысячи. После кропотливой работы я отобрал три десятка парней и увез их на одну из воен­ных баз, где они должны были тренироваться, и где я должен был выбрать из них десяток молодцев, которые и составили бы отряд "Зет".
       Я затребовал себе специалистов по восточным единоборствам и нинцзюцу. У нас, благодаря американским фильмам сложилось превратное представление о нинцзя. Мы даже переделали название, стали называть их нинзя, и считаем, что нинцзя обязательно умеет каратэ, кунг фу, таэквондо и много гитик. В то время как нинцзюцу - это искусство быть невидимым, не более того. Нинцзя должен уметь незаметно пробраться в стан врага, выведать все секреты и так­же незаметно убраться восвояси. Таким образом, мои парни должны были стать невидимками. И в этом им должен был помочь сверхсекретный костюм, разрабо­танный в недрах наших спецслужб, "Мимикрон", который принимает цвет поверх­ности, когда к ней прислоняется одетый в него человек. Словом, мимикрия. Ну, а если ребят обнаружат, что весьма маловероятно, но, все-таки, возмож­но, тогда им, конечно, пригодятся навыки восточных единоборств. Среди пре­подавателей был специалист и по самбо, и по дзю-до. Еще преподаватели по топографии, спецы по подземным коммуникациям, по связи, преподаватели арабских и кавказских языков, и много, много других.
       Я сразу сказал парням - хорошей жизни не ждите. За такую зарплату вам придется пахать и пахать шестнадцать часов в сутки. Учеба, тренировки, сно­ва учеба и опять тренировки. До седьмого пота, до крови из носа, до тошно­ты. Зато вы у меня станете выносливыми, тренированными, пролезете в любую щелочку, куда и кошка не протиснется, и убьете любое количество проклятых тварей - террористов. Я сразу вытребовал парням лицензию на убийство. Нег­ласную, конечно, никто вам не признается, что дал письменное разрешение убивать, но кредо моего отряда - ни одной живой твари после операции.
       Я не заметил, как заснул. Перед глазами у меня появилась какая-то ре­шетка в палец толщиной, она закрывает выход в темный узкий коридор, по бо­кам которого идут толстые кабели. Решетка заперта на замок. Базукин непрос­тительно долго возится с ним. Наконец створка бесшумно распахивается на предусмотрительно смазанных петлях, мы проникаем в коридор, который закан­чивается тупиком. В потолке - люк, закрытый тяжелой чугунной крышкой. Авде­ев просовывает в щель тонкий жгут перископа, на экранчике прибора в его ру­ках видна пустая комната.
       - Ребята, - скомандовал я. - Вдвоем - раз! - подняли.
       Парни с едва слышным шумом сдвинули крышку в сторону. Мы вошли в ком­нату, захламленную какими-то фанерными щитами, мусором и битым кирпичом. Типичное подвальное помещение, заброшенное и никому не нужное. Однако тяже­лая дверь заперта на врезной замок. Авдеев запустил перископный жгут в за­мочную скважину. На экранчике комната, заваленная старой мебелью, тряпками и обломками декораций из давно прошедших спектаклей. Посередине сидел часо­вой. Это бородатый террорист в камуфляжной форме. Судя по всему, он не сов­сем трезв, клюет носом и изо всех сил старается не уснуть.
       Авдеев знаками показал, что может снять его через скважину. Я кивнул. Авдеев приладил к скважине духовую трубку. Через секунду террорист мертв, но выглядит так, будто он наконец-таки уснул. Базукин приступает к открытию замка. Через несколько секунд мы в комнате.
       За второй дверью слышен голос. Кто-то напевает заунывную песню на непо­нятном языке. Авдеев опять воспользовался перископом. Следующее помещение было большое, скорее всего, это был склад старого театрального реквизита. Здесь трое мужчин за столом играли в карты, еще один сидел на полу, свесив руки между колен, и пел. Я сделал знак Авдееву, тот подошел к самой двери и сказал по чеченски, с протяжным стоном:
       - Зайди сюда!
       Пение снаружи смолкло, но через мгновение возобновилось.
       - Зайди сюда, шакал! - повторил Авдеев.
       - За шакала ответишь, - отозвался певец и открыл дверь.
       Он тут же упал с громким стуком. За дверью весело рассмеялись, прокри­чали что-то вроде того, что молодец, Ахмед, успокоил пьяницу.
       Авдеев уже пускал газ через щель. Мы надели противогазы и вошли в склад. Террористы бессильно висели на стульях, парализованные.
       - Прикончите их, - приказал я.
       Авдеев и Базукин деловито и хладнокровно выполнили приказ. За следующей дверью была лестница на первый этаж.
       - "Зет два" - главному, - сказал я в микрофон. - Выходим на первый этаж. Пять тварей в аду.
       - Спасибо, Серов, - отозвался главный. - Кузьмин и Панкратов тоже по­добрались к первому. Работайте.
       - Черт возьми! - сдавленно сказал кто-то над ухом. - Так вы штурмуете?! Вы понимаете, что в любую минуту они могут взорвать свои проклятые бомбы?! Вы штурмуете? Почему вы не можете ответить прямо?
       Я открыл глаза, посмотрел на говорившего. Это мэр, потный и взволнован­ный.
       - Успокойтесь, - мягко сказал я. - Присядьте, и я вам все объясню.
       Мэр тяжело опустился на стул. Было видно, что он сильно переживает слу­чившееся и находится на грани нервного срыва. Во рту он перекатывал что-то твердое, видимо валидол.
       - Видите ли, - начал я, - мы не штурмуем. Мы просачиваемся сквозь все щели тихо и незаметно и ликвидируем всех тварей, попадающихся на пути. Ре­бята вышли на первый этаж. До конца операции осталось не больше часа. Про­чесать все помещения, выйти в зал и перестрелять террористов.
       - Но как? - тихо сказал мэр. В глазах его появилась надежда.
       - Очень просто. Вот, например, вы и ваши товарищи заметили, как я вошел в помещение? Вы не увидели и не услышали. Так же и террористы. Это называ­ется нинцзюцу - искусство быть невидимым. И неслышимым.
       - Хорошо, - прошептал мэр, и лицо его разгладилось.
       - Простите, - вмешался в разговор генерал. Он стоял неподалеку и все слышал. - Но террористов нужно брать живыми. Их нужно судить.
       - Ах, оставь, Петрович! - с досадой отмахнулся мэр. - Судить да рядить! Полковник правильно делает - чик! - и нет проблемы. Посадишь его, он то сбежит, то еще что-нибудь. Отсидит, выйдет, и опять за старое. А так - все шито-крыто. Ладно, - сказал мэр, поворачиваясь ко мне и неуверенно трогая мой рукав. - Отдыхайте.
       Я кивнул и закрыл глаза.
       - Контролирую освещение, - послышался голос в наушнике. Это Петров.
       - Хорошо, Петров, - сказал я. - Не трогай его ни под каким видом. А то, не дай Бог, дернется кто из тварей и нажмет кнопку.
       - Слушаюсь.
       Мы пользуемся кодированной связью. Подслушать нас нельзя, в наушниках будет слышен только скрежет и гул.
       Мы вышли на второй этаж. Все помещения первого этажа прочесаны, все твари ликвидированы. Второй этаж освещен очень скудно - террористы разбили все лампочки, опасаясь снайперов. Еще бы - почти вся боковая наружная стена стеклянная.
       Двигаемся быстро, короткими перебежками. Пробежал, прислонился к стене и стал почти невидимым. Подходим к очередной двери, Авдеев исследует поме­щение перископом, запускает газ, через тридцать секунд входим, добиваем двух тварей, двигаемся дальше.
       Наконец находим лестницу, ведущую в ложу осветителей. Авдеев медленно поднимается, мы ждем. Через минуту поступает сообщение, что снял одну тварь и владеет ложей. Поднимаемся к нему. Сообщаю главному и остальным. Кузьмин тоже вошел в противоположную ложу. Панкратов прочесывает второй этаж. Огля­дываем зал через перископ. Зал почти темный, горят только два потолочных светильника. Зрители спят сидя. Вычленяем среди них шахидов - спасибо им за то, что позаботились одеться в черное. По проходу ходят два часовых с авто­матами. Посреди зала огромный заряд взрывчатки, размером в полчеловека. Возле него сидят двое шахидов. Балкон и ложи пусты. Всего двенадцать тва­рей. Ждем. Панкратов сообщает, что второй этаж чист.
       - Приготовились, - говорю я. - Начинаем на счет три. Раз. Два. Три!
       На то, чтобы бесшумно расстрелять всех шахидов патронами с цианидом уходит не более десяти секунд. Никто из зрителей даже не проснулся.
       - "Зет три" - говорю Кузьмину. - Оставь человека контролировать зал. Остальные на зачистку. Авдеев! Ты здесь. Базукин - за мной.
       Через полчаса операция завершена. Обезврежен главарь банды. Докладываю главному.
       - Отлично, - отвечает главный. - Уходите.
       - Ну, вот и все, - сообщил я мэру. - Через пять минут можете входить. Только помните - в помещениях театра, кроме зрительного зала, парализующий газ, который еще не выветрился, так что поосторожнее там. И саперов первыми запустите. Ну, вы понимаете, что к чему. Все лавры вам, господин генерал, пользуйтесь. Какую великолепную операцию вы проделали! Так и доложите пре­зиденту. А меня и моих парней здесь не было. Вы слышите? Знаете, что такое государственная тайна? Ну и чудно. Засим - прощайте. - Я натянул на лицо маску "Мимикрона" и включил костюм. У всех сделались большие глаза. Мэр по­дошел ко мне, протянул руку пощупать, действительно ли я исчез.
       - Ам! - сказал я, он вздрогнул и убрал руку.
       Мой уход из приемной выглядел примерно как смазанное движение очень го­рячего воздуха в летний зной над жестяным покрытием. Люблю дешевые эффекты!

    * * *

       Я развернул газету и стал читать, попыхивая сигаретой.
       "Захват театра. Быль и небылицы.
       Вчера поздно ночью заложники, захваченные бандой террористов в городс­ком театре, были освобождены. Люди заснули пленными, а проснулись свободны­ми. Все террористы уничтожены. Пострадавших среди заложников нет. Как ут­верждают официальные источники в аппарате мэра, была проведена молниеносная операция по освобождению людей. Не сделано ни одного выстрела. Ваш коррес­пондент поинтересовался у пресс-секретаря, каким образом удалось провести такую удивительную операцию? Может быть, террористы сами сдались властям? Ответ пресс-секретаря был очень уклончивым. По существу, на вопрос он не ответил прямо, принялся расписывать заслуги спецслужб.
       Вообще, проведенная операция вызывает очень много вопросов. Поступила непроверенная информация, что в помещениях театра был нервно-паралитический газ, однако все заложники в один голос утверждают, что в зале, где они на­ходились, никакого газа не ощущалось. Людям можно верить, все они здоровы и бодры, несмотря на пережитый стресс после двухдневного пребывания под дула­ми автоматов.
       Вашему корреспонденту удалось поговорить с одним из заложников, который не спал во время освобождения. Это Иван Заливакин, рабочий лопастного заво­да. Вот что он говорит:
       - Да, я не спал. Все кругом спали, большинство шахидов тоже. По залу ходили двое или трое бандитов с автоматами. Все было тихо. И тут послыша­лись выстрелы.
       - Так выстрелы, все-таки, были? Официально утверждается, что никто не стрелял.
       - Это были легкие, едва слышные хлопки. Очевидно, стреляли из оружия с глушителями. Часовые в зале принялись крутить головами в поисках источника звука, но ничего не обнаружили. И тут же упали на пол. Я сидел, ни жив, ни мертв. Ну, думаю, штурм начался. Сейчас газ пустят и хана нам всем. Однако все было тихо, и воздух чистый... То есть воняло, конечно, люди ходили в оркестровую яму... Но газа не было. Потом я осмелился привстать и оглядеться. Все шахиды лежали мертвые. Мертвого всегда можно отличить от спящего. Стре­ляли, видимо, не пулями, а какими-то короткими стрелами с ампулами. Я ви­дел, невдалеке от меня сидел шахид в черном, ему в шею попало. Я разбудил соседа, сказал ему, что все мертвы, можно убираться потихоньку, но тут в зал вошли люди в масках и мы с соседом юркнули под сиденья, думали, сейчас стрелять начнут, или что. Но никто больше не стрелял. Вошедшие озирались, как мне показалось, удивленно и покачивали головами. Начали будить людей, да тут многие и сами проснулись. Вот и все. Стали проверять документы, что­бы кто из террористов не затесался в ряды заложников.
       Итак, операция вызывает много вопросов. Почему вошедшие в зал люди ози­рались удивленно? Не указывает ли это на то, что не они перестреляли шахи­дов? В таком случае, куда делись те, кто это сделал? И как они проникли в здание, которое наверняка тщательно охранялось террористами?
       Мне не удалось поговорить с командиром группы "Альфа". Он уклонился от встречи с журналистами. С бойцами "Альфы" поговорить, конечно же, не дали. Я так и не дознался, куда делись трупы террористов, проводилась ли меди­цинская экспертиза, и какова причина смерти шахидов.
       Как видим, вопросов много, а ответов на них нет. Официальные круги или отмалчиваются, или уходят от ответа, или несут полную околесицу. Все лавры достались генералу Лавронникову и его ведомству. Но на лице генерала не за­метно радости от победы. А не поднесли ли ему эту победу на блюдечке?"
       Тайна тайной, но все всегда становится явным. Скоро, скоро пойдут слухи про отряд "Зет". Несколько таких операций, и террористы начнут бояться не­известно чего - полумифического, невидимого и неслышимого отряда, который непременно (вот она, неотвратимость наказания!) придет и перережет глотки. Побольше таких статей, всякого рода журналистских расследований, проблемных передач и тому подобное.
       Нас похвалил президент. Но не этим я был доволен. И даже не тем, что президент пообещал выплатить премии за удачное освобождение заложников. Я был доволен тем, что наконец-то у нас в стране появился отряд, который пос­тавит непреодолимый заслон тварям, воюющим с безоружными женщинами, стари­ками и детьми.
      
       Эпизод пятый. Первый на Марсе.
      
       Мы уже полгода болтались в космосе. Экспедиция на Марс, будь она нелад­на совсем. Экипаж подбирали лучшие психологи по результатам многочисленных тестов. Выходило, что мы трое как нельзя лучше подходили друг другу. Два американца, Энтони и Джон, и я. По тестам было все хорошо, даже более чем, но попробуй, поживи шесть месяцев в замкнутом пространстве размером с мало­габаритную двухкомнатную квартиру! К концу полета мы тихо сходили с ума друг от друга. Больше всего меня раздражал Энтони. Бреясь по утрам, он всегда мычал одну и ту же мелодию. Однажды он спел нам эту песню, там было что-то про вольный ветер, вольного парня, которого полюбила вольная девуш­ка. Песня как песня, но когда слышишь ее ежедневно в течение ста восьмидесяти с лишним суток... Джона тоже раздражала эта мелодия, хоть он и старался не подавать виду. Я всегда пытался мысленно отключиться, когда Энтони начинал бриться, представлял себе, что я нажимаю кнопку на пульте, и звук исчезает, и мне это часто удавалось, особенно в начале полета. Но теперь песня звуча­ла уже у меня в голове, и, как я ни пытался не слышать ее, она лезла во все щели моей измученной души.
       Джон раздражал меня своей привычкой разглядывать себя в зеркале. Он мог делать это часами. Какое-нибудь мифическое пятнышко на лице, зародыш буду­щего прыщика, приводило его в ужас. Он травил его лосьонами, даже пользо­вался втихаря неприкосновенным запасом спирта, чтобы прижечь, придавить и уничтожить. А еще он заводил разговоры о том, как за ним будут увиваться девушки, когда он вернется, овеянный космической славой первого человека, ступившего на Марс. Эту тему он просто обожал, и мы с Эн­тони тихо матерились, я по-русски, Энтони по-английски, когда Джон живопи­сал нам, как он будет выбирать себе подругу, и какая она будет. Этакая Бар­би с длинными ногами, огромной грудью и осиной талией. Мне, в отместку, хо­телось завести себе в подружки маленькую и толстую русскую бабу, которая будет уметь стряпать блины и ставить русский квас, который я обожаю.
       Вполне возможно, что и я, в свою очередь, чем-то выводил из себя своих напарников, но они молчали, ничем не давая понять, что им во мне что-то не нравится.
       Энтони жутко завидовал мне и Джону, хотя и не подавал виду. Он должен был оставаться на орбите вокруг Марса, как командир корабля, в то время как мы будем спускаться на поверхность для высадки. Я завидовал Джону, который и должен был стать тем самым первым человеком на Марсе, черт бы его побрал совсем. Я имею в виду Джона, а не Марс.
       Марс приближался так медленно, что хотелось открыть люк и бежать бегом, чтобы ускорить встречу. Наконец мы провели последние корректировки курса и стали ждать, когда планета сорвет нас с гиперболической орбиты и заставит вращаться вокруг себя. В этот день все заметно волновались. Если в расчетах окажется хоть маленькая ошибка, мы пронесемся мимо, Марс забросит нас в сторону Юпитера, а уж вернуться оттуда нам никак не удастся - не достанет горючего. Мы провели сеанс связи с Землей. Это веселая штука - сеанс связи. Джон говорит что-нибудь в микрофон, а потом мы ждем семь минут, пока придет ответ - три с половиной минуты на то, чтобы наше сообщение дошло до Земли, три с половиной минуты на то, чтобы ответ дошел до нас. Диалог получается примерно такой:
       Джон. Земля, Земля, я "Марсолет", как слышите меня? Прием.
       Энтони. Сегодня опять буду смотреть "Звездные войны", Нравится мне этот фильм, черт его раздери!
       Я. И охота тебе смотреть эту муру?
       Энтони. Почему мура? Классный фильм.
       Я. Какой же классный? Ты погляди, как они там летают, с какой скоростью мимо друг друга. И представь, какие перегрузки они должны испытывать при разворотах. Да их сплющило бы в лепешку!
       Энтони. Ах, Юри, не будь таким занудой! Если все показывать правильно, как тогда выглядел бы космический бой? Это была бы жуткая скука! А твой лю­бимый фильм какой?
       Я. Никакой.
       Энтони. Разве так можно? А книжка? Любимая книжка? Тоже нет? Ну, знаешь ли... Так нельзя! А композитор? А художник?
       Я. А у тебя кто любимый художник? Он что рисует? Комиксы?
       Энтони. А хоть бы и комиксы. Но у меня он хотя бы есть.
       Я. У меня тоже есть. Куинджи. Слыхал?
       Энтони (уважительно). Нет, не слыхал. Он кто? Еврей?
       Я. Он обрусевший грек. И книжка любимая у меня есть, и фильм. Только мне не хочется об этом говорить...
       Земля. "Марсолет", я Земля, слышу вас хорошо. Прием.
       Я отлетаю в сторону, делая вид, что обиделся. Энтони замучил всех "Звездными войнами". За время полета он посмотрел их раз пятьдесят. Видео­магнитофон у нас один, а спрятаться особо негде, вот и мы с Джоном были вы­нуждены смотреть вместе с Энтони. Джон любил смотреть мультфильмы про Тома и Джерри. Ну ладно бы раз в неделю, но каждый день... Я же не отдавал предпоч­тения ничему, практически ничего не смотрел.
       Вот так мы и летели себе к Марсу. Интересно сделалось тогда, когда Марс можно стало рассматривать в бинокль. Каждый из нас, если был свободен от вахты, прилипал к иллюминатору и до боли в глазах вглядывался в поверхность планеты.
       - Где каналы? - возмущался Джон. - Почему я не вижу каналов?
       - А их нет, - с тайным злорадством отвечал я. - Их давно уж не видно. Да и были ли они вообще? Первые телескопы были такими несовершенными.
       - А я утверждаю, что не Марсе есть жизнь! - горячился Джон. - Вот уви­дите - мы высадимся и найдем жизнь!
       - Ну-ну, - скептически осаживал его я. Мы и так уже герои - никто из людей так близко не приближался к Марсу. Если мы еще высадимся на планету, то наши имена навеки будут высечены на скрижалях истории космонавтики. Ну а если мы еще откроем на Марсе жизнь... Нам воздвигнут памятники! В полный рост.
       - Я не понимаю твоей иронии, Юри, - говорил Джон. - Такое впечатление, что тебе вовсе не хочется высаживаться на планету. Давай скажем Земле, что ты неважно себя чувствуешь, и ты останешься на орбите?
       - Ну уж нет! Я прекрасно себя чувствую, если не считать запора, но вы тоже мучаетесь запорами - это последствия многомесячного принятия консерви­рованной пищи. Мы все в равном положении. Но свое право высадиться на пла­нету я буду отстаивать с оружием в руках. Одним словом - не зли меня - убью!
       Мы смеемся шутке и оставляем эту тему. Но в моей голове появляется дь­явольская мысль. Я гоню ее, топчу, засовываю как можно глубже, но она высо­вывается и вертится в голове. Мысль подленькая - нужно сделать так, чтобы Джон не смог стать первым человеком, ступившим на поверхность Марса. Он сейчас подсказал метод для осуществления этой мысли - сделать так, чтобы Джон неважно почувствовал себя перед высадкой.
       Но это же свинство! Это подлость! Хуже этого ничего нет! Ладно, ладно. Не думать об этом!
       Очень легко сказать - не думать об этом! Именно об этом только и дума­ется! В эту ночь я не могу заснуть, вращаюсь в своей подвесной кровати как волчок. Ну надо же такому случиться! Зачем, зачем Джон подсказал мне эту идею? И тут меня прошибает холодный пот - а если эта мысль запала и Энтони? Он может исполнить ее по отношению ко мне! Кто знает, что на уме у этого американца? Через несколько часов я практически убедил себя в том, что Эн­тони начал строить козни против меня и мне нужно быть начеку.
       Вот так, запросто, я заработал себе навязчивую идею.
       Сегодня мы должны перейти на круговую орбиту. Джон весь день торчит у клавиатуры бортового компьютера, в тысячный раз проверяет параметры траек­тории. По его расчетам все должно пройти нормально. Я не выспавшийся, злой, да тут еще волнение по поводу орбиты, и ночные мысли, которые сидели в голове как заноза...
       Уф, на круговую перешли. Слава Богу! Энтони, как только переход совер­шился, принялся нервно болтать, у него открылось что-то в организме и его понесло. О чем он только не говорил! И о том, что его папа будет им гор­диться, и о том, что все будут просить у него автографы, и о том, что Марс - необычайно красивая планета. В числе прочего заявил:
       - Черт возьми, ребята, как я вам завидую! И тебе, Джон, и тебе, Юри. Эх! Полетите туда, к марсианам и марсианкам, а мне болтаться здесь.
       Он расчувствовался немного, вытер слезинку обшлагом рукава. Джон пос­мотрел на него сурово и сказал:
       - Завидовать - глупо.
       А я весь подобрался внутри. Вот! Именно этого я и боялся! Завидует! Еще как завидует! Настолько, что высказал это вслух. Так-так. Теперь мне при­дется держать ухо востро. Во-первых, каждую тубу с питанием проверять, не наколота ли шприцем, во-вторых, каждый глоток из шланга делать и бояться, а не намазан ли мундштук каким-нибудь слабительным. Почему я этого боялся? Ну как же! Ведь у меня в голове созрел дьявольский план. Я думал о том, что проколю тубу с супом, например, иглой, и через шприц введу в него слаби­тельное, которое мы употребляем в малых количествах. Одной капли этой штуки хватает на то, чтобы тебя пронесло со скоростью воды в водопаде, а я наме­ревался вколоть туда целый кубик. Не сейчас, а когда мы с Джоном останемся одни. Его скрутит, он будет сидеть в сортире, привязанный к унитазу в пря­мом и переносном смысле, ему придется доложить на Землю. Можно, конечно, питьевой мундштук помазать, но это малоэффективно.
       Сволочь я, сволочь! Такую подлость задумал. Но уж очень хочется быть первым. Это просто наваждение какое-то. Если я буду вторым, никогда себе не прощу, что не сделал-таки ничего, чтобы стать первым. Почему Джон? Кто его выбрал? Почему он должен стать первым? Чем я хуже него? Вот так ложатся карты судьбы. Кто сейчас помнит имя второго человека, ступившего на Луну? А Нейла Армстронга помнят все. Я хочу быть первым! Хочу!
       И никто же не узнает! Джон ничего не почувствует - лекарство без вкуса и без запаха, его можно пить как воду, зато потом начинается такое брожение в организме, что только держись! Никто не узнает.
       Да, а вдруг Джон заподозрил что-то и тоже теперь начеку? Вдруг он ос­мотрит тубу, увидит прокол и не станет есть? Ну что ж, не станет, так не станет, значит не судьба. Значить быть мне вторым. Джона будут качать, но­сить на руках, приглашать повсюду и брать у него автографы, а на нас с Эн­тони никто и не взглянет. Нет, я немного перегнул. У нас тоже будут просить автографы и приглашать на телепередачи, но основная слава достанется Джону. А за что? За то, что кто-то там решил, что первым должен быть американец? С какой стати? Какими политическими соображениями руководствовались на Земле, когда принимали решение? Да никакими, скорее всего, просто наши вложили в проект гораздо меньше денег, мы же бедные, нищие, даром что с ракетами. Первым должен быть русский! Это я так решил, я! Я уверен, что меня одобрят на­ши. Вздор, кто меня будет одобрять? У Джона сделалось расстройство желудка, он прикипел к унитазу. Не ждать же, когда он придет в себя. Режим посадки расписан по минутам. После посадки мы ровно сутки привыкаем к силе тяжести - за полгода невесомости мускулы атрофировались, несмотря на то, что мы старались поддерживать их на тренажерах. Потом Джон должен открыть люк и выйти на поверхность. Все это будет фиксировать видеокамера, которую мы вывесим на специальном шесте. Потом он вернется, пробыв на поверхности не более минуты. Через час (только через час! Я же просто с ума сойду за этот час!) Он выйдет второй раз, и, следом за ним - я. Какая сволочь придумала этот час? В общей сложности мы пробудем на поверхности одни земные сутки. Потом старт, и прощай, красная планета!
       Того времени, что мы будем сидеть, привыкая к силе тяжести, мне должно с избытком хватить на то, чтобы вколоть в тубу слабительного и подсунуть ее Джону.
       А сейчас мы готовимся к переходу в посадочный модуль. Проверяем, чтобы все было в норме - продукты, вода, горючее, приборы, исправность систем. Мо­дуль снаряжен для посадки еще на Земле, но мы очень тщательно проверяем все в сотый раз, потому что от этого сооружения зависит наша жизнь.
       Наконец мы переходим, прощаемся с Энтони и задраиваем люк. Кабина поса­дочного модуля чуть больше легкового автомобиля. Здесь же, за спинками кре­сел, располагается тот самый пресловутый унитаз, который поможет мне сделать так, чтобы первым человеком, вышедшим на поверхность Марса, стал русский, то есть я.
       Вот вам роль вещей в истории! Унитаз. Очко, охватывающее задницу, и от­сасывающее продукты жизнедеятельности в условиях невесомости.
       Боже мой! Неужели я сделаю это? Сделаю, сделаю, вот и склянка со слаби­тельным во внутреннем кармане комбинезона, и шприц там же. Игла тонкая, прокол получится почти незаметным. Боже, прости мою душу грешную! Иначе го­реть мне в аду!
       Модуль отделяется от корабля, мы готовимся к перегрузкам, пристегиваем ремни. Джон переговаривается с Энтони, я сосредоточенно молчу, раздумывая о том, как мне получше обстряпать мое гнусное дельце. Морально я уже почти готов к преступлению... Бог мой, кто произнес это слово - преступление? Ка­кое же это преступление?! Это невинная шалость ради того, чтобы стать пер­вым! Я ведь никого не убиваю, не краду... Крадешь, еще как крадешь! Крадешь чужую славу, присваиваешь то, что тебе не принадлежит. Ну хорошо, хорошо! Не буду я ничего делать. Просижу в модуле, пока Джон будет топтаться по марсианскому песку, радостно гукать и передавать приветы всем грудастым девчонкам Земли. А потом всю жизнь буду кусать локти.
       Вспомни, вспомни, что тебе перед полетом сказал Григорий Петрович, ру­ководитель проекта с российской стороны.
       - Жалко, Юра, что первым будет не наш человек. Ох, как жалко!
       И при этом так многозначительно на меня посмотрел! Очень многозначи­тельно! Или это мне сейчас так кажется?
       Нас начинает жутко трясти - входим в плотные слои атмосферы. Закрываю глаза и молю Бога о том, чтобы не случилось ничего, чтобы оставил нас в жи­вых, дал долететь до поверхности и мягко приземлиться. Боже, дай сесть спокойно!
       В иллюминаторах бушует пламя, двигатели натужно ревут, тормозя, я счи­таю про себя секунды. Тело непослушно, на него навалилась дикая тяжесть, которая не дает дышать. Сердце бьется еле-еле, оно привыкло к невесомости, ему тяжело гонять кровь по такому тяжелому телу. Перед глазами разноцветные круги, я не могу поднять веки, как гоголевский Вий. Поднимите мне веки! Когда же кончится эта пытка?
       - Высота тридцать километров, - слышу будничный голос Джона. - Стано­вимся на крыло.
       Тяжесть еще более увеличивается, в посадочном модуле что-то трещит. Это конструкция крыльев выдвигается из корпуса и принимает нагрузку на себя.
       - Джон, а Джон, - говорю я, с трудом ворочая непослушным языком. - А если бы на Марсе вдруг не оказалось атмосферы?
       - С чего бы это? - недоуменно отвечает Джон.
       - Ну, так получилось бы. Вдруг ученые ошиблись?
       - Чепуха! Что это тебе в голову пришло?
       - Да так. Со страху, наверное.
       - Ты про страх молчи лучше. Астронавту бояться не пристало.
       - Ты не боишься, что ли?
       - Боюсь, - сознается Джон. - Поджилки трясутся так, что зуб на зуб не попадает.
       Я открываю глаза и скашиваю их на него - шутит или правду говорит? У него стиснуты зубы, и лоб покрыт крупными каплями пота. Руки лежат на штур­вале, сжимая его так, что будь он непрочным, давно бы разлетелся.
       - Не дрейфь, приятель, - говорю ему. - Бог не выдаст, свинья не съест.
       - Какая свинья?
       - Это поговорка у нас такая. Сажай эту штуку уже! Сколько можно лететь?
       - Высота двадцать километров, - говорит Джон. - Ты, штурман, делом бы занялся лучше, чем про свинью болтать. Свиньи мясо не едят.
       - Еще как едят. Они все жрут, что ни попадя. Они же свиньи.
       - Ты говоришь как еврей, - смеется Джон. - У нас сосед был, дядя Аарон, он точь-в-точь как ты говорил. А может быть ты мусульманин? Они тоже свини­ну не едят.
       - Я православный, - вздыхаю я. - Самый что ни на есть. Во имя отца и сына, и святого духа.
       - Аминь, - смеется Джон. - Что-то я не видел, чтобы ты молился. У пра­вославных, я слыхал, икона должна быть, чтоб ей молиться.
       - У меня есть икона. Она у меня вот здесь. - Я похлопал по груди. - А молиться можно и так, чтоб никто не замечал. Для этого не надо складывать руки как вы с Энтони, склонять голову и бормотать что-то себе под нос перед каждым завтраком.
       - Конечно, - вежливо соглашается Джон. - Каждый молится по-своему. Вы­сота - десять километров.
       - Вот теперь можно и мне поработать, - говорю я.
       Под нами сильно пересеченная местность, я вижу ее на экране локатора.
       - Придется тебе, Джон, садиться на вершине горного пика, - говорю я.
       Джон скашивает глаза на экран.
       - Ничего. Надо будет - сядем.
       - На карте это место называется долина Маринера, - сообщаю я. - Что-то у меня совсем другое представление о долинах. Долина - это ровная поверх­ность, равнинная река, пойменный луг, трава-мурава и плакучие ивы над во­дой. А здесь - рытвина на рытвине, овраг на овраге. О, вот и речка. Сухое русло. По нему когда-то бежали потоки серной кислоты.
       - Почему кислоты?
       - Да так. Фантазирую. Ты бы затормозил здесь.
       - Скорость слишком высока. Мы же не на автомобиле. Высота - пять кило­метров.
       - Тормози, Джонни, не мучай меня. Хочу на твердь земную. Тошнит уже от космоса.
       - Сейчас, сейчас. Глиссада - двадцать градусов. Высота - три километра.
       - Мама моя, неужто скоро сядем?
       Я сжимаю подлокотники кресла, к горлу подступает комок от волнения. Собственно, этот комок появился сразу после начала торможения, но теперь он заявил о себе во всю.
       - Становлюсь на огонь, - говорит Джон через минуту.
       Это означает, что наш аппарат превращается в самолет вертикальной по­садки и может зависнуть над поверхностью. Лихорадочно кручу верньеры обзор­ного устройства в поисках ровной площадки, но на экране только нагроможде­ния камней. Модуль зависает и начинает медленно двигаться над скалами.
       - Ну? - говорит Джон нетерпеливо. - У тебя есть пять минут.
       Но через пять минут по-прежнему сесть негде. Джон стискивает зубы и со­общает, что горючее на пределе, еще две минуты и назад нам уже не долететь. Он преувеличивает, конечно, но его можно понять - он нервничает и готов сесть на вершину скалы. Однако площадка все же находится. Джон опускает мо­дуль с креном в десять градусов и выключает двигатель.
       - Мама, - говорю я. - Добрались.
       Мы прилипаем к иллюминаторам, не обращая внимания на то, что сила тя­жести сдавливает нас так, что трудно дышать. Площадка размером с небольшой дворик, чуть побольше баскетбольной, наш модуль занял ее почти всю. Кругом громоздятся скалы красно-бурого цвета, похоже, из песчаника. Небо почти чер­ное, с едва заметным фиолетовым отливом. При посадке мы почти не подняли пыли, она быстро осела.
       - Юра, - сдавленно говорит Джон. - Поздравляю тебя.
       Мы обнимаемся, похлопываем друг друга по плечам, кажется даже пускаем слезу. В эту минуту я люблю Джона и думаю о том, что никогда не сделаю про­кола в тубе. Никогда! Он заслужил быть первым!
       - Командир, - радостно говорит Джон, обращаясь к Энтони. - Мы сели!
       Энтони лопочет что-то радостно-сопливое, мы его не слушаем. Делаем пер­вые фотографии поверхности, я выпускаю шест с видеокамерой, поднимаю его как можно выше, мы видим на мониторе наш обгорелый челнок, окруженный ска­лами. Похоже, мы стоим на песчаной подстилке из красного песка.
       - Давай выйдем, а? - вдохновенно предлагаю Джону. - Вместе, а?
       Натыкаюсь на его сразу похолодевший взгляд.
       - Что ты, Юра, - он смотрит удивленно. - А как же приказ?
       Черт бы тебя побрал! Американец чертов! Приказ для него - закон, и не моги его ослушаться. Ему и в голову не придет похулиганить! Эх! Нет, доро­гой, я задуманное выполню! Сидеть тебе на горшке до самого взлета!
       Целые сутки сидеть и не иметь возможности выйти! Да я за эти сутки пять раз продырявлю тубу и накачаю туда пять лошадиных доз!
       Самое смешное, что я так и делаю. Кто знает, что взбредет в голову Джо­ну относительно еды - он всеяден и предпочтения ничему не отдает. Да и как можно выбрать что-то среди консервированной и запаянной в тюбики еды? Единственное, что американцы любят - это гамбургеры и хот-доги, а этого в тюбиках нет. Я накалываю суп, котлеты, картофельное пюре, копченую грудин­ку. Это происходит тогда, когда Джон спит, а я стою на вахте. Самому бы не наесться ненароком! А то будем драться за горшок, вместо того, чтобы стать марсианскими первопроходцами.
       Перед первым уколом я надолго задумываюсь. Никогда еще не делал подлос­тей. Может быть и не стоит начинать? Брось, это не подлость, а военная хит­рость! Никто ведь не называет полководцев, например, подлецами, хотя они сплошь и рядом подличали. Ну что может быть подлее Троянского коня? А разве этично сохранять в резерве свежие силы, в то время как противник с открытым забралом прет на вы? Хорошо ли было заманивать тяжелых тевтонских рыцарей на тонкий лед Чудского озера? Военная хитрость. Вот и весь сказ.
       Успокоив таким образом свою совесть, я сделал черное дело и стал ждать. Джон проснулся, умылся, почистил зубы, напевая какую-то ковбойскую песенку времен покорения Техаса, и уселся завтракать.
       В каждую тубу я вкатил по капле, чтобы Джон ничего не заподозрил. У не­го открылся волчий аппетит. Ох, не к добру ему так захотелось кушать! Он смел все, что я для него приготовил. Слабительное действует в течение часа, а через два часа ему выходить наружу.
       В общем, случилось все, как я задумал. Джона скрутило, я сообщил Энтони, тот проинформировал Землю, оттуда пришел приказ Джона лечить, а на поверх­ность выходить мне. Перед тем, как открыть люк, я оглянулся. Джон сидел на горшке и мучился, глядя на меня глазами ягненка, ведомого на заклание. По-моему, он что-то подозревал, но ничего не говорил.
       И вот я спускаюсь по лесенке. Весь мир следит за мной. Я спускаюсь на­рочито медленно, понимая, что сигнал до Земли идет более трех минут. Я пом­ню, как вел себя Армстронг, сходя на лунную поверхность. Он сделал отпеча­ток ноги и быстро вернулся в модуль. Я же решил действовать совершенно про­тивоположным образом. Я встал одной ногой на песок, показал камере большой палец и поставил вторую ногу. Потоптался, счастливо глядя из-за стекла шле­ма, помахал руками, послал несколько воздушных поцелуев. За спиной у меня были приторочены два небольших шеста с российским и американским флагами, я отвязал их и по очереди воткнул в песок. Излишне говорить, что первым я воткнул российский флаг!
       Теперь можно и оглядеться. До тех пор, пока не придет раздраженный ок­рик с Земли, что мне пора возвращаться в кабину, у меня было три с полови­ной минуты. Ничего интересного. Ни травинки, ни кус­тика. Песок и камни. Я вздохнул, набрал песку в ладонь и высыпал его, пог­лядывая в камеру. Все. Первый человек на Марсе - я. И уже никто и ничто не в силах этого изменить. И я полез вверх по лесенке в кабину.
       Джону стало немного получше, он принял слоновью дозу закрепляющего и теперь запор на трое суток ему обеспечен.
       - Ну как там? - спрашивает он.
       Вид у него - не приведи Господь. И не столько от слабости кишечника, сколько от сознания того, что он продристал свое первенство. Все равно это станет известно, слишком много людей посвящены в эту тайну, мы ведь были вынуждены доложить на Землю все как есть. Каково ему будет после возвраще­ния? Вот какой ценой я купил себе победу!
       - Пустыня, - отвечаю я. - Никакой жизни не видно. Правда, дальше пятиде­сяти метров не заглянешь. Ну, как ты теперь думаешь - есть жизнь на Марсе?
       Он пожимает плечами. От его недавнего энтузиазма не осталось и следа. Через два часа мы получаем разрешение покинуть модуль вместе. Первым спускается Джон, я великодушно предоставил ему это право. Мы берем пробы грунта, собираем небольшие камешки. Поднимаемся на скалы, чтобы заглянуть подальше. Сколько хватает глаз - пустыня. И тут я замечаю на краю зрения, справа, какое-то движение. Что-то мелькнуло над камнем и скрылось. Что это было? Птица?
       - Ты видел? - спрашиваю Джона.
       - Что?
       - Да нет, ничего, - медленно отвечаю я. - Показалось, наверное.
       Солнце начинает склоняться. Оно маленькое, желтое и ослепительно злое. Мы продолжаем собирать образцы - нам разрешено взять с собой более пятиде­сяти килограммов. Я опять замечаю движение - что-то мелькает, на этот раз слева, я резко поворачиваюсь, но уже ничего нет. Это было что-то серое, я уверен. Джон по-прежнему ничего не замечает, он увлечен работой и своими невеселыми мыслями.
       Что мне, мерещится? Я бросаю работу, оглядываю окрестности. Никого и ничего. Джон тем временем перемещается к высокой скале, на вершине которой лежит камень размером со стиральную машину. Не ходил бы он туда, - думаю я, поглядывая на камень. А то еще свалится. Как бы в подтверждение моей трево­ги налетает порыв ветра, бросает мне в стекло горсть песка. Я защищаюсь ру­кой, машинально, ведь я под герметически закрытым шлемом. И опять вижу, как что-то мелькнуло, на этот раз у того самого камня. И камень начинает па­дать!
       - Джон! - заорал я и бросился к нему.
       До него было метров пятнадцать, я бежал что есть силы, и, как мне каза­лось, успевал. Джон оглянулся на меня и начал привставать. Камни посыпались у него из рук. Он не понимал, почему я кричу и несусь со всех ног к нему. Когда до него начало доходить, он взглянул наверх, но было уже поздно. Он не успел бы отскочить! Я налетел на него, стараясь оттолкнуть от опасного места. Джон оказался слишком тяжелым для меня - он отлетел в сторону, но я остался на месте, размахивая руками. И тут камень накрыл меня. Резкая жут­кая боль и... темнота...
       Я вышел из комнаты, посмотрел по сторонам, ничего и никого не замечая.
       - Юрий Леонидович, - послышался голос Жени. - Что с вами?
       - Ах, это вы, - я тяжело опустился на стул, посмотрел на нее, вспомнил, как управлял ее телом и слегка улыбнулся. - Понимаете ли, только что на меня свалился камень и раздавил в лепешку. Все тело болит.
       - Мда, сочувствую.
       - Спасибо. Я еще ни разу не погибал.
       - И что там, после смерти? Говорят, тоннель какой-то?
       - Не знаю, - я пожал плечами. - Мне не дали досмотреть. Пренеприятней­шие ощущения, доложу я вам.
       - Еще бы.
       - Знаете что? - я наклонился к ней, любуясь ее ногами. - А давайте поу­жинаем вместе. Вы ведь, как я понимаю, сейчас закрываетесь? Ну вот и отлич­но. Так поедете со мной?
       Я, почему-то был уверен, что она откажется. Однако она благодарно улыб­нулась и согласилась. Ах, да, тогда, на третьем сеансе это ведь была вовсе не она. Это был я! Чертовщина какая!
       Мы поехали в небольшой уютный ресторанчик за три квартала отсюда, ма­ленький, но достаточно дорогой и изысканный, чтобы туда не захаживали бед­ные студенты и люди малого достатка. Обед прошел очень весело. Женя расска­зала несколько историй, происшедших с клиентами, достаточно веселых, и, как ей казалось, поучительных. Я сделал вывод, что они в фирме прекрасно знают, что именно происходит на сеансах, только не подают виду. Но если так, то она должна знать, что было со мной на третьем сеансе!
       Подумав об этом, я вздрогнул и выронил вилку.
       - Что с вами?
       - Ничего, это я все вспоминаю свою гибель. Впечатление на всю жизнь.
       Она поняла, что я солгал, я заметил это по ее лицу. Зачем она согласилась поужинать? Не для того ли, чтобы доказать, что она не такая, какой я ее увидел? Посмотрим.
       После ужина я вызвался проводить ее, довез до подъезда. Дом был старый, подъезд темный, с выломанной дверью.
       - Я провожу вас до квартиры. А то, неровен час, какой наркоман встре­тится.
       Она согласилась, и мы поднялись на площадку третьего этажа. Здесь горе­ла грязная тусклая лампочка, на давно небеленной стене красовалась выцара­панная надпись "Колька и Ванька - лохи". Она остановилась перед своей дверью, повернулась ко мне. В глазах ее была какая-то неловкость.
       - Ну, я пойду. Меня мама ждет. И младший брат. Ему тринадцать лет. Она посмотрела на меня с таким видом, будто извинялась за то, что не может пригласить меня к себе.
       - А поедемте ко мне! - неожиданно для себя бухнул я и похолодел. - У меня решительно никого нет. Я вас прекраснейшим вином угощу.
       Она взглянула на меня, и в ее глазах я прочел: "Вы можете думать обо мне все, что угодно, но разве одного ужина в ресторане достаточно, чтобы улечься к вам в постель?" Мы очень долго смотрели друг на друга, и я ста­рался, чтобы она не увидела в моих глазах ничего, кроме сожаления и извине­ний. Потом она повернулась и ушла.
       Эпизод шестой. Террорист.
      
       Через неделю мы встретились как ни в чем ни бывало. Она посмотрела на меня благожелательно и вежливо улыбнулась, я улыбнулся в ответ. Красивая девчонка, - подумал я равнодушно, выполняя формальности. Но... Не интересная. Она думает, я стану ухаживать за ней, домогаться ее благосклонности? И не подумаю! Она красивая, но холодная как статуя. У кого возникнет желание ухаживать за изваянием? Впрочем, очень даже может и возникнуть, допускаю. Но - не у меня. Она не интересна мне.
       Обменявшись дежурными фразами, мы расстались. Я прошел в комнату для сеанса, а она опустила голову к бумагам.
       Я вошел и растворился в воздухе. Я не видел ни рук, ни ног, ни туловища. Вот как? Невидимка? И хорошо! Помнится, в детстве я мечтал быть невидимкой. Я хотел подшучивать над товарищами, над учителями, и, стыдно сказать, незаметно воровать сладости из магазина. Теперь же мне ничего воровать не хотелось. Я огляделся. Убогая комнатенка. Топчан в углу, покрытый цветастыми тряпками, облупленный стол с отставшим пластиком, мутное зеркало над избитой чугунной раковиной с одиноким краном, из которого мерно капала вода, скрипучий табурет, вешалка с убогой одежонкой бедняка, облезлая деревянная тумбочка. Я сел на табурет и вздохнул. Между прочим, табурет не заскрипел, как я ожидал по его виду. В комнате было оконце с подъемной рамой. Я выглянул в него, увидел двор, завешенный сохнущим бельем, услышал пронзительный женский голос, распекавший какого-то пацана.
       Не понимаю. Кто я? Невидимка. Но почему? Не для того же, чтобы воровать конфеты!
       Послышались шаги, звякнул замок, дверь отворилась, и в комнату вошел молодой человек, очень коротко постриженный, с густой черной бородой, смуглый, с волосатой грудью, видневшейся в распахнутом вороте рубахи и волосатыми руками. Он повалился на топчан и застонал. Меня он, конечно же, не заметил. Я удивленно разглядывал его.
       - Шайтан! - неожиданно сказал он и я вздрогнул. - Я давно уже готов к делу! Я хочу сделать дело, но мне не дают. Почему? - он судорожно схватил драную подушку и прижал ее к груди. В глазах его светились слезы. - Почему? Для чего меня берегут, как говорит Ахмет? Мои братья и сестры уже давно в раю, а я ... Я все еще здесь. Почему меня так наказали? Я тоже хочу в рай! Дайте мне взрывчатку, и я взорву сонмы неверных! Они все, все отправятся в ад! А я - в рай. Убивать неверных - благое дело, угодное аллаху. - Он закусил подушку, и одна из слезинок скатилась по щеке.
       Я все понял. Это - террорист-смертник, готовый на террористический акт. Он плачет о том, что его время взорвать сотни ни в чем не повинных людей еще не пришло. Вот так так! Я ненавижу терроризм. Это для меня как Чубайс для коммунистов. И тут вдруг - вот один из них, передо мной! Несколько минут я собирался с мыслями, потом сурово сказал:
       - Аслан! - и откуда у меня в голове взялось это имя?
       Он вздрогнул, принялся озираться.
       - Не смотри по сторонам. Ты не увидишь меня.
       - Кто ты? - прохрипел он испуганно. - Шайтан?
       - Нет.
       - Аллах?! - ахнул он. - Пророк?
       - Тебе не дано знать - кто я. Оставь попытки дознаться.
       - Ты не аллах и не пророк. Почему я должен слушать тебя?
       - Потому, что тебе придется слушать. Ты заткнешь уши, но все равно будешь слышать. Ты уйдешь - я пойду за тобой. Ты будешь петь, кричать, но все равно услышишь меня. Смирись с этим.
       - Почему я должен смириться? Не хочу слушать тебя, ты шайтан!
       - Шайтан не я, а ты.
       - Что?! - он выпустил подушку и уставился в мою сторону черными глазами. - Как я могу быть шайтаном?
       - Ты - злой.
       - Я?! Да, я злой. Я злой к неверным. Я ненавижу их.
       - За что?
       - За все.
       - Кто-то из неверных убил близкого тебе человека? Надругался над твоей сестрой? Бил тебя? Что такого сделали тебе неверные, что ты так ненавидишь их?
       - Они убили моего дядю. И троюродного брата.
       - Как убили? Взорвали? Казнили?
       - На войне.
       - На войне? Так почему же ты не берешь оружие и не идешь воевать? Почему ты хочешь убить тех людей, которые непричастны к смерти твоих близких? Женщин и детей?
       - Пусть страдают их близкие, как страдаю я. - Он взглянул исподлобья.
       - Все дело в том, что будут страдать не те, кого бы ты хотел заставить страдать.
       - Это все слова! - рассердился он. - Демагогия! Ты - неверный и хочешь свернуть меня с пути истинного.
       - А кто сказал тебе, что твой путь истинный? Ахмет? Он воюет не своими руками, а руками таких как ты, глупых мальчиков и девочек. Он воюет и присваивает себе огромные деньги. Знаешь ли ты, что у него есть вилла на Багамских островах? Видел бы ты ее!
       - Ты лжешь! - вскричал Аслан. Он был искренне обижен за Ахмета.
       - Я никогда не лгу, - тихо ответил я. - Спроси у него и посмотри, какие при этом будут у него глаза.
       - Я не стану спрашивать! Ахмет беден, как и все мы. Он живет тем, что ему приносят сердобольные женщины!
       - Ты наивен, как и все вы. Ты веришь, что тебя, убийцу, аллах пустит в рай?
       - Да! Убийство неверных угодно аллаху!
       - Это тебе сам аллах сказал? Или, опять-таки, Ахмет?
       - Я не стану тебя слушать! Замолчи! - он схватил тряпки с топчана и заткнул уши.
       Я промолчал. Он посидел минуту, потом медленно опустил руки.
       - Ты здесь?
       - Да.
       - Ты замолчал потому, что я приказал?
       - Глупый, - рассмеялся я. - Ты не можешь мне приказать.
       Он насупился, стал кривить губы.
       - Не говори так больше, - попросил через минуту.
       - Этого я тебе обещать не могу, - я вздохнул, пожал невидимыми плечами.
       - Пожалуйста.
       - И не проси. Ахмет - нехороший человек. Он наживается на крови и страданиях. Идя вслед за ним, ты не попадешь в рай.
       - А куда же я попаду?
       - Никуда.
       - Ты сам не знаешь - куда! - он усмехнулся. - Поэтому не говоришь. А раз не знаешь, то и не смущай меня.
       - Твоя вера так непрочна, что ее может смутить бесплотный призрак?
       - Моя вера тверда как скала! - Он выпрямился, постучал себя в грудь. - Ее ничто не может смутить. Ахмет не аллах и не пророк, но я люблю его как брата, как отца, потому, что он делает правое дело.
       - А ты, все-таки, спроси его, где он был в прошлом месяце - уж не на вилле ли своей?
       - Вздор! Нет у него никакой виллы!
       - Ты боишься его?
       - Вот еще! Я никого не боюсь, кроме аллаха.
       - Почему же не хочешь спросить?
       - Не считай меня трусом, - с нажимом сказал Аслан. - Я никогда не был трусом.
       - Тогда спроси!
       - И спрошу! Прямо сейчас пойду и спрошу!
       Он сорвался с места, с шумом хлопнул дверью, я едва успел проскочить вслед за ним. Он шел быстро, почти переходя на бег. Его путь лежал по узким улочкам, мощеным желтым кирпичом, мимо глинобитных зданий, мимо мутных арыков, мимо женщин в чадрах с кувшинами на головах, мимо стариков, сухих и изможденных, чья жизнь, казалось, питается только солнцем, стоящим в зените и немилосердно жгущим пыльную землю. Он прошел мимо блок-поста, мимо бронетранспортера, на котором сидел здоровенный десантник и поигрывал ножом. Он посмотрел на Аслана, показал на него пальцем, сказал "Пух!" и захохотал. Аслан пошел дальше, скрипя зубами.
       Он подошел к воротам в высоком глухом заборе, его окликнул человек с автоматом под широкой и длинной рубахой, кивнул ему, приглашая пройти. Аслан вбежал в ворота, быстро направился к приземистому большому зданию, вбежал на крыльцо. Здесь его встретил еще один часовой, тоже кивнул. Аслан вошел внутрь и оказался в плохо освещенной комнате с низким потолком. Здесь стоял длинный деревянный стол, за ним сидели трое мужчин в камуфляжной форме, что-то ели. Ахмет вскинул глаза, посмотрел на Аслана. Тот ел мясо, отрезая его длинным блестящим ножом с ложбинкой для стока крови.
       - Что с тобой, брат? - спросил Ахмет. - На тебе лица нет. Случилось что?
       - Нет, - сказал Аслан, переводя дыхание. - Пришел вот спросить кое что.
       Сидящие за столом повернулись, уставились на него, одинаково черные, бородатые, страшные.
       - Ну, спроси,- разрешил Ахмет. Двое других ухмыльнулись.
       - Правда ли, что у тебя на Багамах есть богатая вилла? - выпалил Аслан.
       Ахмет хорошо владел собой - он ни чем не дал понять, что встревожен.
       - Кто тебе сказал такое? - спросил он зловеще. Двое других многозначительно переглянулись.
       - Неважно! Ты на вопрос ответь!
       - Нет, это важно! - грозно сказал Ахмет и с силой воткнул нож в столешницу. - Я отрезал бы лгуну его поганый язык! Вот и ответ на твой вопрос.
       - Хорошо, - сказал Аслан. - Я спросил, ты ответил.
       Он вышел за дверь. Я немного задержался, и видел, как Ахмет кивнул одному из громил, и тот начал подниматься. Я быстро догнал Аслана, шепнул ему:
       - Беги. За тобой идет один из подручных Ахмета. Тебя убьют! Беги!
       - Отстань! - отмахнулся Аслан. - Ты слышал, что сказал Ахмет? У него нет никакой виллы!
       - И ты поверил на слово?! Боже мой, какой ты наивный! Тогда скажи, зачем Ахмет послал за тобой своего клеврета? Уж не от того ли, что опасается за твою жизнь?
       Аслан оглянулся, но никого не увидел за спиной.
       - Ты опять лжешь! - устало сказал он.
       - Беги, дурачок, беги! - в отчаянии закричал я. - Умрешь ведь ни за понюшку табаку!
       Аслан невольно прибавил шагу, спеша в свою каморку. Он вбежал в комнату, запер дверь, сел на топчан и сложил руки на коленях.
       - Ну что? - спросил я. - Так и будешь ждать смерти? Слышишь шаги по лестнице? Это он. Прыгай в окно.
       К двери подошли и тихо постучали.
       - Аслаан, - протяжно позвал разбойничий голос. - Ты дома? Открой.
       - Это ты, Азиз? - спросил Аслан. - Что тебе нужно?
       Аслан запустил руку под топчан, вытащил оттуда сверток промасленной бумаги, завернул в тряпицу, положил за пазуху и открыл окно.
       - Уходи, Азиз, - устало сказал он, спустив ноги наружу. - Я устал и спать хочу. Завтра поговорим.
       - Что ты, Аслан, - пел фальшивый голос за дверью. - До завтра ждать никак невозможно. Ахмет просил передать тебе, что подобрал для тебя подходящее дело.
       Аслан остановился, прислушался.
       - Не слушай, - свистел я ему в ухо. - Это ложь! Ты узнал тайну Ахмета и надеешься остаться в живых?
       Но Аслан упрямо тряхнул головой, вернулся в комнату, разорвал свой пакет, в котором оказались две гранаты и пластиковый пакет с взрывчаткой, положил пакет на топчан, сел, загородив его спиной, вынул чеку из гранаты и зажал рычажок в руке.
       - Входи, Азиз.
       Азиз нажал на дверь, хлипкий крючок отлетел и громила вошел в комнату, ненатурально улыбаясь. Одну руку он прятал за спиной. Я заглянул и увидел огромный десантный нож.
       - Аслан, - начал Азиз сладким голосом. - Не понимаю, что за недоверие такое? То ты пристаешь к Ахмету с глупыми вопросами, то не пускаешь меня в дом. Негостеприимно это, дорогой Аслан.
       - У него нож в руке, - шепнул я Аслану.
       - Негостеприимно, говоришь? - Аслан криво усмехнулся. - А приходить в дом с ножом в руке - это хорошо?
       - Вай, с каким ножом? - Азиз слегка смутился, но тут же оправился. - Нет ножа, видишь? - Он показал руки, успев заткнуть нож за пояс.
       - Повернись!
       - Вай, дорогой, зачем обижаешь? Гость в дом, а хозяин встречает такими словами.
       - Так что за дело Ахмет обещал?
       - Дело хорошее, не сомневайся. Взорвешь рынок завтра в обед. Там народу будет много, хороший взрыв получится.
       - Рынок? Да кто ж меня подпустит к рынку с взрывчаткой? Там солдаты каждого ощупывают.
       - Ну, не пустят, взорвешь солдат. Так им и надо!
       - Избавиться хотите? - хмуро спросил Аслан.
       - Что ты, дорогой, как избавиться, зачем избавиться? - начал юлить Азиз. Ты же давно - дела просишь, вот тебе и дело по плечу. Только ты можешь на рынок проникнуть. Другому не удастся, ты же знаешь. Многие пробовали.
       - А если я... тебя взорву? - Аслан показал гранату и чеку, отодвинулся и Азиз увидел взрывчатку. У него в глазах мелькнул животный ужас.
       - Эй, ты что? С ума сошел, да? Вставь чеку, прошу тебя! Ну что я тебе плохого сделал? Я же хороший, мы же с тобой всегда дружили...
       - Заткнись, - сурово сказал Аслан и Азиз послушно замолчал. - Говори - есть у Ахмета вилла?
       - Не знаю я ни про какую виллу, - заныл Азиз.
       Было неимоверно противно видеть, как здоровый мужчина превращается в тряпку, ноет и клянчит. У него было умоляющее выражение лица. Аслан сделал вид, что бросает гранату ему, тот шарахнулся, глаза у него стали безумными.
       - Не убивай, - прошептал он трясущимися губами. - Я жить хочу...
       - Если хочешь жить, тогда очень медленно достань нож из-за спины и отдай мне. И помни - одно резкое движение, и мы с тобой отправимся к праотцам.
       Азиз выполнил приказ, отдал нож трясущейся рукой.
       - А теперь - говори, приказал Аслан, но тут раздался телефонный звонок. - Это у тебя? Ответь. Скажи Ахмету, что ты меня убил.
       Азиз поспешно достал из нагрудного кармана трубку.
       - Да. Да, это я. Да. Все сделано, Ахмет.
       - А теперь - говори! - повторил Аслан. Все говори, что знаешь. Есть вилла или нет? Не мнись! Ведешь себя как неразумная женщина! Так есть?
       - Ну есть, есть, - неохотно согласился громила. - Ну и что? Эй, эй! Ты не отпускай гранату! Ну да - и что? Какое тебе дело до его виллы?
       - Как какое? Как какое? Он же всем говорил, что беден, как и мы все, поэтому он с нами. Что он сам тоже скоро умрет смертью шахида. Выходит - он лгал? Молчи, я теперь и сам вижу - лгал. Значит, он загребает жар чужими руками? Он и не собирался умирать, он пользовался такими как я. Мой брат погиб, моя сестра. Для чего? Молчишь? Для того, чтобы Ахмет наживался на этом деле, получая деньги от неизвестных хозяев?
       Аслан замолчал и задумался. Азиз, не отрываясь, смотрел на его руку с гранатой.
       - Мне придется тебя убить, - задумчиво сказал Аслан через минуту.
       - Зачем?!
       - Иначе ты расскажешь Ахмету, что я остался в живых.
       - Я не расскажу! Я буду молчать! - громила молитвенно сложил руки.
       Дальше все произошло очень быстро. Аслан резко выбросил вперед левую руку, в которой держал нож Азиза, мелькнуло лезвие, и Азиз, хрипя, повалился на пол - нож вошел ему в горло. Я отвернулся.
       - Ты убил его, - сказал я вскоре.
       - Да, - просто ответил Аслан, возвращая на место чеку. - Мне нужно выиграть время
       - Тебя затравят.
       - Нет. У меня есть план.
       С этими словами он взял нож Азиза и принялся деловито отрезать его голову. Я отвернулся, и меня замутило.
       - Подарочек Ахмету, - усмехнулся Аслан, искоса поглядывая в мою сторону.
       - Ну и дикари же вы, - прошептал я, но Аслан услышал.
       - А ты, видно, христианин? - он усмехнулся, отер пот со лба. - Как же ты докатился до жизни такой - стал призраком?
       - Да, - сказал я. - У нас с вами совершенно различные понятия о добре и зле.
       Аслан отрезал, наконец, голову, поднял ее за бороду, показал мне. Я старался не смотреть. Он взял с топчана дырявое покрывало, положил в него голову, завязал. Достал из тумбочки котомку, сложил в нее свои боеприпасы, прихватил телефонную трубку.
       - Я пошел.
       - Куда? К Ахмету?
       - Что я, похож на слабоумного?
       - Вполне.
       Он засмеялся, махнул рукой.
       - Ты ведь со мной?
       Я не ответил, выскользнул вслед за ним. Аслан навесил замок, кивнул в сторону комнаты и сказал, скалясь:
       - Скоро он так завоняет, что сбежится вся улица.
       - Очень смешно. Ты убийца.
       - Мной руководила рука аллаха.
       Я молча пожал плечами. Доказывать что бы то ни было ему бесполезно. Это все равно, что пенять судье на то, что он лишает свободы некоторых вполне приличных людей.
       Аслан долго петлял по узким улочкам, оглядываясь, не идет ли кто за ним.
       - Что ты озираешься? - прошептал я. - Я же с тобой, я все вижу. За тобой никого нет.
       - Хвоста нет, - засмеялся он. - Как в шпионских книжках.
       - Ты читал шпионские книжки?
       - Ну да. А что в этом такого? Читал. Больше того - они мне нравились. До тех пор, пока я не вырос.
       - И не попал под влияние Ахмета.
       - Ну, вроде того. Все, пришли.
       Он постучал в дверь, которая была в глухой стене, за дверью послышался старческий голос:
       - Кто там?
       - Это я, тетя Зейнаб.
       - Болван! - зашипел я. - Притащился к собственной тете! Тебя будут искать здесь в первую очередь!
       - Она мне не тетя. Она мать моего школьного друга.
       - Какая разница! Тебе вообще нужно уносить ноги из города, а ты шляешься с таким грузом в руках. А если патруль остановит?
       - Не остановил же.
       Отворилась дверь, и мы вошли в маленькую комнатку, заставленную убогой мебелью. Маленькая старушка приветливо улыбалась Аслану.
       - Тетя Зейнаб, я побуду у тебя некоторое время?
       - Конечно, сынок. Проходи в комнату Махмуда.
       Комната Махмуда так мала, что не нужно сильно вытягивать руки, чтобы коснуться противоположных стен. Здесь чисто и аккуратно, железная койка застелена покрывалом, в углу стоит миниатюрный угловой столик, над ним, на стене, прикреплена фотография бойкого кудрявого мальчишки.
       - Махмуд погиб в прошлом году, - хмуро сообщил Аслан.
       - Тоже террорист?
       - Это вы называете нас террористами. Мы мстители.
       - Ну да, ну да. И за что мстите?
       - Ты видел как я живу? Видишь, как жил Махмуд? Как живет его мать? Разве это жизнь? Это жалкое существование. Мы хотим жить так же как вы, лучше вас!
       - Так вот в чем дело! Элементарная зависть! Хотите жить так же, как мы? Ну так работайте!
       - Ты думаешь, мы лентяи? Ты думаешь, я не работал, мои предки не работали? Все гнули спину до седьмого пота. И что в результате? Бедность и нищета. А тут еще пришли вы и стали учить нас, как надо жить. Вы сами-то не умеете жить, а туда же, беретесь учить других! Вот если бы американцы пришли и стали учить, их бы послушали! А вас...Вы стали убивать наших мужчин, женщин и детей, мы стали мстить.
       - Но почему вы мстите так? Исподтишка? Возьмите оружие и воюйте, как подобает мужчинам, лицом к лицу!
       - Мы воевали! Но вы загнали нас в горы. Мы не умеем воевать так, как вы. Мы умеем воевать по-своему. И хватит об этом! Ахмет казался нам таким же, как мы, бедняком. Но он нехороший человек, и он умрет. Ты называешь меня убийцей? Пусть так. Но это угодно аллаху.
       - Откуда ты знаешь, что угодно аллаху?! Ты говорил с ним? Откуда ты можешь знать помыслы Бога?
       - Не разводи демагогию.
       Сказав это, Аслан достал из-под койки картонную коробку, в которой оказались какие-то провода, кнопки, зажимы, инструменты, и принялся что-то мастерить из своей взрывчатки и гранат.
       - Что ты делаешь?
       - Взрывное устройство. Меня научили этому в горах арабские наемники. Был бы ты человеком, помог бы мне осуществить мой план. А так... Какой толк от призрака, которого даже увидеть нельзя? Приходится рассчитывать только на себя.
       - Расскажи свой план.
       - Я отправлю Ахмету голову Азиза, начиненную взрывчаткой.
       - Как отправишь - по почте?
       - Нет, с посыльным.
       - И кто станет посыльным? Подучишь какого-нибудь мальца, которого не жалко?
       - А хоть бы и так. Тебе что за дело?
       - Сложный план. Не нравится он мне совершенно! Может возникнуть очень много препятствий, которые ты не в силах предусмотреть. Не проще ли сдать Ахмета властям? Его ищут по горам, а он сидит себе преспокойно в городе и жрет мясо с ножа.
       - Сдать властям? Ты за кого меня принимаешь?! Был бы ты человек, я бы с тобой подрался за такие слова!
       Зазвонил телефон.
       - Наконец-то! - прошептал Аслан. - А то ведь я номера не знаю.
       - Да, - сказал он, искусно подражая голосу Азиза. - Да, это я. Слушай, Ахмет, у этого шакала оказался приятель, с которым он беседовал перед тем, как я перерезал ему глотку. Я сейчас иду за ним, выбираю удобный случай. Не беспокойся. Все будет сделано. Почему не доложил? Да некогда было, шел по людным улицам. Все, отбой. - Он отключил телефон и сказал с ненавистью: - Шакал паршивый! Смерть тебя уже дожидается. Гореть тебе в аду.
       - Вместе будете гореть, - ввернул я. - В одном костре.
       - Э, оставь! - отмахнулся он. - Ты болтун.
       - А ты - самонадеянный болван! Вообразил, что знает волю аллаха. Вообразил, что прав, а все остальные -нет. Вершитель судеб хренов!
       - Ругайся, ругайся, - криво улыбнулся он. - А я буду делать свое дело.
       Через некоторое время он закончил работу, большую часть которой я не видел, потому что она состояла из извлечения мозгов Азиза и закладывания вместо них взрывчатого вещества. Он упаковал голову в покрывало и вышел из дома, сердечно попрощавшись с тетей Зейнаб.
       Шли мы совсем недолго. Аслан постучался в дверь одного из домов, ему открыл маленький мальчишка, грязный, взъерошенный, босоногий и сопливый. На вид ему было лет шесть-семь. Он поминутно вытирал нос рукавом.
       - Русланчик, - сладко сказал Аслан. - У меня к тебе дело. Хочешь заработать монету? он показал мальчишке блестящий доллар.
       - Кто ж не хочет, - шмыгнул носом пацан. У него в глазах загорелся алчный огонь.
       - Снеси этот мешок дяде Ахмету. Только не ему самому, а охраннику отдай. Скажи, Азиз велел передать. Сам, мол, Азиз не может, преследует одного шакала. Запомнил? Повтори.
       Мальчишка повторил все слово в слово.
       - Да гляди, не смотри что там, в мешке. Много будешь знать - мало проживешь.
       - Ладно! - важно сказал мальчишка. - Что я, маленький, что ли, не понимаю?
       Он с достоинством аксакала принял мешок и степенно пошел по улице.
       - Отдашь, и бегом назад! - сказал Аслан ему вслед. - Я долго ждать не стану.
       - Ты с ума сошел, мусульманин! - зашипел я, когда мальчишка уже не мог меня слышать. - Втягивать в такое дело малолетку - это грех. Он же обязательно посмотрит - что там, в мешке!
       - Не посмотрит, - убежденно сказал Аслан. - Ты не понимаешь, что значит слово мужчины.
       - Какой мужчина? Какой мужчина? Он же сопляк совсем. Любопытен как черт! Посмотрит! Как пить дать, посмотрит!
       - Ты, невидимка, не понимаешь если чего - молчал бы, что ли. Мелешь языком как женщина.
       - Мужчины они! Поглядите на них! - я не на шутку рассердился. - Мужчины пацанов в пекло не посылают! Не посылают! Мужчины сами в пекло лезут! Меня с женщиной сравнивает, а сам - трус! Трус! Жалко, что я не человек, а то я бы морду тебе побил! Вот так вы и воюете! Ребенка послал к головорезам! Да ему же голову оторвут, и как звать не спросят!
       - Замолчи! - зашипел Аслан. Его тоже вывели из себя мои речи. - Кого я еще пошлю? Тетю Зейнаб? А остальные связаны так или иначе с Ахметом. Руслан тебе не пацан, а мужчина, джигит! И не сует нос туда, куда не нужно. Он отдаст мешок охраннику, тот, конечно, посмотрит - что там? - а в это время Руслан уже два квартала пробежит. Ему же монету поскорее получить хочется!
       - Посмотрит, конечно посмотрит! - горячился я. - И увидит твою бомбу!
       - Не увидит! Я ее хорошо замаскировал! Я знаю в этом толк! А еще я знаю людей! Им и в голову не придет, что в голове взрывчатка. Вот представь - охранник заглянул в мешок, а там голова Азиза, приближенного Ахмета. Думаешь, охранник его любит, этого шакала Азиза? Он его ненавидит лютой ненавистью! Он у него девушку отбил в прошлом году. Станет он в его башке копаться? Да ни за что! Потащит сразу Ахмету. Ахмет придет в ярость, будет рвать и метать, тут бомба и взорвется.
       - А если она в руках мальца взорвется? От тряски, от толчка? Ты же не предупредил его о том, ЧТО там? Вдруг он ею в футбол начнет играть?
       - В футбол? - Аслан засомневался. - Нет, не начнет. Не думаю. Нет, точно - не начнет. Русланка не такой.
       - А если? Что тогда?
       Аслан долго думал, морщил лоб.
       - Тогда, тогда. Вот пристал. На все воля аллаха!
       Я задохнулся от возмущения и замолчал. Мне вдруг пришло в голову, что восток - это совсем другая цивилизация, совсем другая мораль. Погибнет пацан - воля аллаха. Погибнет Ахмет - воля аллаха. Погибнет Аслан - тоже воля аллаха. А люди, стало быть - только орудия его? И человеческая жизнь ничего не стоит?
       Аслан бесцельно слонялся по улице, поджидая Руслана. Его не было довольно долго. И вот мы услышали в той стороне сильный взрыв.
       - Сработало! - Аслан деловито и нервно потер руки. - А вот и Русланчик!
       - Аслан, гони скорее доллар! - закричал еще издали мальчишка. Там рвануло где-то - побегу смотреть.
       - Держи! - Аслан швырнул монету, которую мальчишка ловко поймал.
       - Пойду и я посмотрю, - прошептал Аслан и неспешно направился вслед за пацаном.
       Я покачал головой и поплелся за ним. Этот план, который я изначально считал идиотским и совершенно безнравственным, похоже, удался, вне зависимости от того, погиб Ахмет или остался цел.
       Дом Ахмета был оцеплен за два квартала. Солдаты никого не подпускали близко. Там работала пожарная машина, из выбитых окон валил дым. Голосили женщины, молча стояли мужчины. Аслан долго отирался в толпе, слушал разговоры, и я вместе с ним. Мы поняли, что план Аслана удался полностью. Ахмет погиб, его тело уже опознали. Погибли еще трое, тело одного из них разорвало на куски, а другого Аслан узнал сам, когда его выносили на носилках. Лицо погибшего было закрыто простыней, но Аслан узнал хромовые сапоги, которым многие завидовали. Это был тот самый охранник.
       - Аллах акбар! - прошептал террорист и стал выбираться из толпы.
       И тут его окликнули. Это оказался Руслан. Он подошел с заговорщическим видом и тихо проговорил:
       - Эй, что это там взорвалось, а? Уж не твоя ли посылка?
       При этом глаза у мальчишки были прищуренные, хитрые и многозначительные.
       - Неосторожно обращались с взрывчаткой, - нехотя ответил Аслан, останавливаясь.
       - Рассказывай! - хохотнул Руслан. - Бабушке своей расскажи на ночь. Лучше гони-ка десятку, за молчание.
       Аслан присел на корточки, поманил мальчишку пальцем поближе, крепко ухватил его за ухо и начал цедить сквозь зубы, выкручивая ухо:
       - А ты, стало быть, меня шантажировать вздумал? Ох, неправильно ты решил, ох неправильно! Потому как если это моя посылка взорвалась, то ты являешься прямым соучастником. Кто посылку в дом доставил? Ты. Ты и есть прямой убийца. Я тебя выгораживать не стану за твое малолетство. И пойдешь ты в колонию для несовершеннолетних, где из тебя женщину в два счета сделают. Так что молчи, сволочь, молчи, шакал, молчи, грязь! Никому не смей и пискнуть! Понял меня, или тебе ухо совсем оторвать?
       - Понял, - промямлил мальчишка сквозь слезы, непроизвольно льющиеся из глаз от боли. - Отпусти.
       Аслан отпустил, наконец, ухо, мальчишка схватился за него, но я успел заметить, какое оно красное и опухшее.
       - Продаст он тебя, - с сомнением сказал я. - За одно ухо только.
       - Ты бы продал? - Аслан скривил губы.
       Я не ответил.
       - Что ты собираешься теперь делать? - спросил я через минуту.
       - То же, что и делал.
       - А что ты делал? Насколько я помню, ты готовился совершить террористический акт.
       - Вот именно этим я и займусь! - он повернулся и пошел в сторону от места взрыва.
       Я долго не находил, что сказать. У меня все слова вылетели из головы. Я был просто потрясен. Но, по размышлении, понял, что для Аслана ничего особенного ведь не произошло. То, что человек, которому он верил, оказался просто стяжателем и подонком, его возмутило, конечно, но основ не подорвало. Тот путь, которым он шел до того, как узнал правду об Ахмете, был правильным, угодным аллаху. Зачем же сворачивать в сторону, если встретил на дороге шакала, которого можно убить и пойти дальше?
       Я вспомнил, как спокойно этот молодой человек прирезал громилу Азиза, как невозмутимо отрезал у трупа голову, как деловито извлек из черепа мозги и вложил на их место взрывчатку. Я вспомнил это и меня передернуло. Нет, нужно с этим что-то делать!
       Я догнал Аслана и начал:
       - Послушай. Неужели ты еще не понял, что терроризм выгоден именно таким, как Ахмет? Они идут по вашим трупам к своей цели - нажить богатство и потом, в старости, с усмешкой вспоминать, сколько наивных глупцов отдали жизнь за то, чтобы они жили сладко и сытно. Мало того, что глупцы отдали свои жизни, так они потянули за собой сотни, тысячи других, не сделавших никому ничего плохого!
       Аслан остановился, повернулся ко мне и горячо возразил:
       - Убивать неверных - угодно аллаху. - А то, что к правому делу присасываются такие пиявки как Ахмет... Что ж, это всегда было. Это неизбежно.
       - Ты коран-то хоть читал? Угодно аллаху! А как же заповедь "не убий"? Есть в коране такая заповедь?
       - Есть, - согласился Аслан. - Но к неверным она не относится.
       Мне осталось только плюнуть и замолчать. После долгой паузы я сказал мрачно:
       - У тебя и взрывчатки-то больше нет.
       - Ха-ха-ха! - рассмеялся Аслан. - У меня есть деньги. Не у меня, конечно, у наших ребят. Это деньги на благое дело. А деньги - та же взрывчатка. Я пойду и куплю ее у ваших же солдат. А теперь подумай - кто из нас убийца? Я или солдат, продавший мне взрывчатку? Причем этот солдат прекрасно знает, что я покупаю у него пластид не для того, чтобы глушить рыбу в пригородном пруду. - Аслан развеселился, стал размахивать руками. - Солдатик, не продавай гранаты, а то от них же и примешь смерть свою! - пропел он старушечьим голосом. - Нет, продам! - пробасил юношеским баском. - Маму родную продам, сестру продам, себя продам, все с себя продам, потому что это не мое, это казенное. Гранаты? Бери! Патроны? Сколько угодно! Автоматы? Хоть вагон вывози. Только бабки давай, бабки! - Он посмотрел мимо меня и продолжал своим голосом: - Так кто из нас сволочь? Из них половина на игле, они за дозу все сделают! Бомбу атомную хочешь? Запросто! Вопрос только в цене.
       - Ладно, сволочей везде полно, в том числе и у вас, как ты имел случай убедиться. Накупил оружия? Ну хорошо, иди, воюй! Залезь в окоп, стреляй по солдатам, раз ты их так ненавидишь. Зачем идти на рынок и взрывать бомбу там, где полно твоих соплеменников? Свои-то в чем виноваты?
       - Они с вашими сотрудничают. Предатели. Как можно воевать с вами, если нас так мало?..
       - А почему вас так мало, ты не задумывался? Не потому ли, что вы от народа давно оторвались, ненавистью своей ослепленные? Опомнитесь!
       Я замолчал, потому что Аслан постучался в дверь дома тети Зейнаб. Старушка радушно пропустила его в дом. Он прошел в комнату Махмуда, притворил дверь, залез под кровать и вытащил картонную коробку с детскими игрушками. Тут были старые поломанные машинки еще советского производства и одна тряпичная кукла со стертым лицом. Аслан извлек из-под игрушек пластиковый сверток, положил на столик. Я пригляделся. Да это же пояс шахида! Под пластиком угадывались шурупы, гайки, металлические шарики.
       - Сволочь ты, Аслан! - горько сказал я. - Мать друга - и то для тебя игрушка. Придут с обыском, посадят старушку ни за что.
       - Приходили уже, когда Махмуд погиб, - усмехнулся Аслан. - Они ленивые, два раза в один и тот же дом с обыском не ходят.
       - На людей тебе наплевать, - продолжал я, - так хоть о себе подумай. Женился бы, нарожал детей, и зажил себе в почете и уважении...
       - И в непроходимой бедности. Оглянись кругом! Разруха. Нищета. Голод. Люди живут как попало. Нет уж, я лучше в рай.
       - Да не пустят в рай со свиным рылом! - устало сказал я. - Тебя даже в ад не пустят, помяни мое слово! Вот запомни, запомни, что я говорю! Даже в ад тебя не пустят. В распыл! В расход! В небытие! Уничтожат тебя...
       - А ты злой, - засмеялся Аслан. - Пожалуй, злее меня будешь.
       Я осекся. Кто согрешил в помыслах своих, тот согрешил перед Богом. Пусть идет. Могу ли я как-нибудь помешать? А вот сейчас увидим.
       Я пошел следом за ним. Судя по всему, Аслан держал путь к городскому рынку. Дело к вечеру, и народу там, скорее всего, немного. На подступах к рынку стоял бронетранспортер, в его тени сидели трое солдат, играли в карты. На Аслана они даже не взглянули. Я подбежал к солдатам и сказал:
       - Видите того парня в длинной рубахе? Это террорист, у него пояс со взрывчаткой.
       Солдаты переглянулись, принялись озираться.
       - Да верьте вы, верьте! Хватайте его, а то уйдет!
       - Сам хватай, - ошарашенно сказал один из солдат, постарше.
       Они бросили карты, встали на ноги.
       Аслан почти вошел в рыночные ворота, когда его, все-таки, окликнули:
       - Эй, парень! Да-да, ты! Стой-ка. Иди сюда.
       "Эх, черт, не так нужно действовать! - подумал я. - Он ведь может привести в действие свою адскую машину..."
       Именно так и произошло. Поняв, что его сейчас либо станут обыскивать, либо сразу пристрелят, Аслан нажал кнопку, и произошел взрыв. Сквозь меня пролетели куски его разорванного тела. Я закрыл глаза и пошел прочь, чтобы не видеть крови...
      
       Эпизод седьмой. Призрак любви.
      
       Весна пришла, и все стало хорошо. Растаял снег, ярче засияло солнышко, городские птицы начали свои брачные танцы, засветились внутренним светом молодые лица людей. И скоро пришло волшебное время, лучше которого нет для меня - та пора, когда на деревьях распускаются листочки. Они проклевываются из почек клейкие, ярко-зеленые, робкие, и улицы покрываются зеленым муаром, словно кто-то раскрасил их разведенной акварельной краской. Это время, когда становится трудно дышать от предчувствия. Что-то должно произойти, просто не может не произойти, обязательно произойдет! Я верю, я надеюсь! Я предчувствую любовь. Она где-то рядом, ходит невдалеке, ждет меня, а я никак не могу с ней встретиться.
       Я брожу по улицам и заглядываю в глаза встречным девушкам. Но никто не смотрит на меня так, как смотрела Анна. Где вы, живые глаза, которые отражают живую душу? Я ищу вас, я хочу посмотреть в вас и испытать то волшебное чувство, которое я убил, взмахнув ятаганом. Никто не смотрит на меня. Никто не видит меня. Потому, что я невидим. Я - воздух, я - ветер, я - солнце. Я - капля первого дождя, упавшая на твое лицо, теплая и мокрая, которую ты смахнула рукой.
       Но - вот она! Я искал, и я нашел! Она шла мне навстречу, и сердце снова толкнулось изнутри. Анна, Анна, посмотри на меня, я здесь! Но она не видит меня, проходит мимо, пронося свой взгляд рядом со мной. Меня обдает теплой волной, сердце снова стукает и бьется неровно.
       Но я теперь не отстану от тебя! Я стану твоей тенью, верной собачонкой, я буду ходить за тобой как на веревочке!
       Теперь ты совсем другая. Ты одета в джинсы и цветную распашонку, на ногах у тебя кроссовки, в руках сумочка, такая маленькая, что в ней не поместится и пудреница. Теперь у тебя не такие длинные волосы, как были тогда. И вообще, это не ты. Ты - не Анна, ты лишь немного похожа на нее, и то только глазами, синими и широко распахнутыми. Сквозь них светится твоя душа, такая же, как у той, которую я так любил когда-то...
       Я иду за тобой, я купаюсь в воздухе, который струится за тобой, я слышу тонкий, едва уловимый запах твоих волос. И я начинаю любить тебя. Я чувствую тебя, я вижу тебя, какая ты. Ты - такая же, как твой взгляд - открытая и добрая. Я поднимаюсь вслед за тобой по лестнице светлого и чистого подъезда, где на площадках стоят фикусы в кадках, а перед каждой дверью лежит яркий домотканый половичок. Ты открываешь дверь, входишь в квартиру, которую снимаешь вместе с двумя подругами. Вернее, они тебе вовсе не подруги, а так, хорошие знакомые.
       Как хорошо, что никого нет! Ты садишься на свою кровать, которая стоит у окна, она скрипит, поет какую-то песню. Что, ты плачешь? По твоей щеке скатывается слеза! Я высушу ее, я съем ее губами, ты почувствуешь лишь легкое прикосновение, как дыхание спящего ребенка.
       Как жаль, что я бесплотен! Я успокоил бы тебя, взял твои руки в свои, заглянул бы в глаза... Но ты что-то почувствовала, в твоих глазах светится удивление. Куда делась слезинка, скатившаяся по щеке? Куда она исчезла? Ты даже оглядываешься в поисках того, кто убрал слезинку поцелуем. Но никого нет в комнате, кроме меня, а меня ты увидеть не можешь - как жаль!
       - Я знаю, ты где-то здесь, - говоришь ты, глядя мимо меня. - Я чувствую тебя. Почему я не вижу тебя?
       Я пугаюсь сначала. Но почему, собственно? Невидимку нельзя увидеть, но можно почувствовать. Да, я здесь, с тобой. Я рядом. Ты улыбаешься, но при этом смотришь мимо, как слепая. Я не выдерживаю близости с тобой, твоего запаха, который сводит меня с ума, я обволакиваю тебя, я ласкаю тебя... Ты чувствуешь мои ласки, встаешь, вытягиваешься, показывая мне свою чудесную фигуру, грудь, поворачиваешься спиной, я провожу рукой по ложбинке, ты вздрагиваешь, подставляешь шею для поцелуев.
      -- Подожди, милый, - шепчешь ты исступленно, - я сейчас.
       Ты выскальзываешь из объятий, оставляя меня одного, тяжело дышащего, с протянутыми руками, еще хранящими твое тепло.
      -- Мне надо принять душ. Ты подождешь?
       Нет! Нет!!! Я пойду с тобой. Я не могу ждать!
       Ты пытаешься не пустить меня в ванную, но я проникаю сквозь щели. Меня не остановить! Я буду мыть тебя, я превращусь в воду, и буду обтекать твою нежную кожу. И я так и делаю. Вот ты вся передо мной, на тебе больше нет одежды.
      -- Почему ты здесь? - шепчешь ты. - Уходи. Уходи, прошу тебя.
       Но ты знаешь, что я не уйду. Более того, ты не хочешь, чтобы я уходил. Я льюсь на тебя водой, я касаюсь всем телом каждой клеточки твоей кожи. Ты шепчешь что-то, но я не могу и не хочу понимать, что именно. Я обнимаю тебя, прикасаюсь губами к мокрой коже, мои руки скользят по тебе, едва касаясь, и эта легкая ласка сводит тебя с ума.
      -- Да. Да! Да!!! - твой шепот становится громче, вот он уже перекрывает шум воды в трубах.
       Я целую твое тело, опускаюсь все ниже, я ласкаю твои ноги, я оборачиваюсь вокруг тебя ласкающей все тело полосой. Ты тоже ласкаешь меня, твои руки обнимают пустоту, твои губы отвечают на мои поцелуи все более страстно.
      -- Пойдем, - шепчу я, и мне кажется, что ты слышишь меня, потому что киваешь в ответ.
       Мы выходим как есть, мокрые, и оставляем следы на полу. Ты замечаешь мои следы, улыбаешься. Значит я, все-таки, существую!
      -- Конечно, существуешь, милый! - шепчешь ты.
       Ты срываешь с постели покрывало, мы ложимся и сливаемся в долгом поцелуе...
       Но... что это? Щелкает замок, слышны шаги.
      -- Лидка пришла... - шепчешь ты разочарованно. В твоих глазах слезы.
       Мне хочется убить эту Лидку, которая появилась так не вовремя. Очарование улетучивается, возбуждение спадает. Я утекаю в форточку, шепнув напоследок, что обязательно вернусь.

    * * *

       И надо же так случиться, что я забыл, где твой дом. Помню, что где-то здесь, в этом квартале, но какой именно - хоть убей! Я никогда не запоминаю дорогу. Но я терпеливый. Я буду витать здесь целую вечность, ждать тебя. И я дождусь!
       Но проходит несколько дней, тебя все нет, и я начинаю сомневаться - тот ли это квартал, не перепутал ли я. Но я упорно хожу здесь, мне нравится этот район, ты не можешь жить в других кварталах, твое место здесь. Тебя нет, и меня охватывает такая тоска, какой я никогда не знал. Небо кажется мне серым, листва - бурой, люди - угрюмыми и раздраженными. Портится погода, солидарная со мной - на небо наползают тучи, становится тускло и безрадостно. Накрапывает дождь, мелкий и холодный, люди прячутся поз зонтами, спешат, минуя меня, проходя сквозь меня. А тебя все нет, ты исчезла, я потерял тебя... Сгорбившись, я брожу по мокрым улицам, заглядывая в лица прохожих, и эти лица еще больше укрепляют мою тоску. Ни у кого нет живых глаз! Все глаза потухшие, ни у кого не горит огонек, не светится радость, желание жить, наслаждение окружающим миром, жизнью. Ни у кого в глазах не горит любовь... Как же так? Неужели все кругом задавлены бытом, проблемами, нуждой? Неужели никто не может улыбнуться весне, дождю, солнцу, облакам? Не может быть! Здесь, вокруг столько любви! Она во мне, и я подарю ее вам.
       Я распрямляю спину, смотрю на людей и начинаю светиться любовью. Я озаряю своим светом каждого прохожего, я слегка подталкиваю их ветром, шевелю им волосы. И вот не стало задавленных бытом и проблемами, загорелись глаза, поднялись головы, глубже задышали груди, засветилась на лицах любовь.
       Люди, сограждане дорогие! Поймите, в этом мире имеет значение только любовь! Ничто другое не важно, не существенно, не интересно. Деньги, власть, слава, престиж, образ жизни, все это тлен, прах и суета. Любовь, и только любовь! Любите друг друга! Муж, возвращаясь с работы, купи жене хоть самый дешевый цветок, принеси в дом улыбку и радостное настроение! Жена, встреть мужа приветливо, обними и поцелуй, прижмись к нему и прошепчи на ухо слова любви. Дети, любите родителей, любите себя, любите всех! Прочь вражда, ненависть, недоброжелательство, зависть! Я раздам вам свою любовь по крупице, и каждая крупица пусть взрастет в вас живым чувством!
       И люди начинают оглядываться, и улыбаются друг другу, и смотрят удивленно - что случилось с этим миром, откуда сияет солнце, если на небе тучи? И почему вдруг захотелось чего-то, и сам не поймешь - чего именно, и откуда взялось томление в груди и предчувствие чего-то хорошего, которое непременно должно произойти?
       У меня снова стукает сердце. Да! Ты не могла не откликнуться на такой призыв! Ты пришла. Я вижу тебя, я спешу к тебе, облетая радостно-удивленных прохожих, они смотрят на тебя и видят, как из тебя струится свет любви.
       Я обволакиваю твою шею, твои руки, я целую тебя. А ты стоишь, слегка раскинув руки и подставляешь тело для поцелуев. Ты закрыла глаза от восторга. Нет! Нет! Открой их! Твои глаза чудесны, прекрасны и неповторимы.
       Сегодня мы не пойдем к тебе домой. Нет, я не хочу, чтобы кто-то грубо вмешался в нашу с тобой любовь, испортил очарование. Я унесу тебя к морю, в безлюдное место, где никто и никогда не сможет нам помешать. Я беру тебя за руку, мы взлетаем над городом, ты испуганно прижимаешься ко мне, я ободряюще пожимаю твою ладошку. Прочь из душного города, отравленного выхлопными газами! Туда, где бьются волны, летят соленые брызги, дует морской ветер, кричат чайки, а на горизонте виден белый парус. Мы опускаемся на песок, ты радостно бежишь к воде, скидывая туфли, вбегаешь в волну, она охватывает тебя. Это я, я ласкаю тебя водой, я обнимаю тебя, я снимаю с тебя одежду и начинаю целовать. Ты соленая и необычайно вкусная, ты кружишь мне голову, я схожу с ума. Ты обнимаешь меня, я чувствую твои прохладные руки, которые едва прикасаются к моей коже, они необычайно мягкие и нежные. Я никогда не встречал еще таких рук. Я целую их, они красивые и тонкие, с длинными пальцами, и мизинец вздрагивает от прикосновения. Твои губы целуют меня в ответ, прикасаются ко мне, они пьют меня, и я растворяюсь в тебе. Мы опускаемся на дно, мы можем дышать под водой - это ведь так просто и естественно - дышать под водой. Мы сливаемся с тобой в единое целое, мы становимся соленой водой любви...
       Потом я выношу тебя на берег, обессиленную и счастливую. Ты обнимаешь меня за шею и шепчешь что-то бессвязное и ласковое. Я кладу тебя на песок и рассматриваю твои глаза.
       И что же я вижу в них? Себя! Я отражаюсь в твоих глазах! Значит я существую на самом деле, я не призрак, не привидение? Я поворачиваю глаза и вижу свои руки, ноги, всего себя, прижавшегося к тебе.
       - Как удивительно, - шепчу я тебе на ухо. - Я снова обрел себя, я стал видимым. Это ты, это сделал ты! Твоя любовь была так сильна, ты так хотела этого, что я снова стал человеком.
      -- Да, - просто отвечаешь ты и улыбаешься.
       Твоя улыбка - это чудо, это счастье. Ты и я, мы вместе, отныне и навсегда...
       В этом мире имеет значение только любовь!
      
       Эпизод девятый. Шанс как ставка в карточной игре.
      
       Я долго привыкал к темноте после яркого света. Большая зала, освещенная всего несколькими свечами в огромных канделябрах. Стены обшиты панелями черного дерева, окна закрыты тяжелыми портьерами. Канделябры окружали карточный стол под зеленым сукном. За столом сидели трое. Один совсем юнец, лет шестнадцати, с нервным подвижным лицом и юношескими прыщами на щеках. Второй постарше, лет тридцати, с острым взглядом и тонкими губами. Третий - пожилой джентльмен. Именно джентльмен - седовласый холеный красавец в добротном костюме, c брильянтом на пальце. Он опирался на трость, поставив ее между колен. Лица их показались мне знакомыми, из разряда тех, о которых думаешь, что где-то их встречал, но где и когда - вспомнить невозможно. В зале пылал камин, в углу стояли внушительных размеров напольные часы с гирями и тускло блестевшим маятником. Вдоль стены вытянулся темный буфет в старинном стиле. Я заметил на дверцах вырезанные черные фигурки.
       - Проходите и садитесь, - послышался тихий голос сзади.
       Я оглянулся и увидел подтянутого и чопорного молодого человека, затянутого во все черное, с предупредительной полуулыбкой на лице. Он напоминал распорядителя на каком-нибудь помпезном торжестве. Я послушался, подошел к столу, и сел на свободный стул с высокой резной спинкой.
       - Господа, - сказал распорядитель. - Вы собрались здесь, чтобы попытать удачу. Одному из вас, подчеркиваю, только одному из вас будет предоставлен шанс. Какой именно шанс, я не скажу. Но, как вы сами понимаете, шанс - это не такая вещь, которая дается сплошь и рядом. За шанс вам предстоит побороться. Совершенно не важно, каким образом вы решите, кто из вас достоин шанса. Вы можете просто договориться, бросить жребий, разыграть право на шанс в карты, в домино или в рулетку. Важно только, чтобы трое из вас сказали: четвертый получает шанс. Причем если хотя бы у одного из вас возникнут сомнения в правильности решения, оно может быть опротестовано с правом наложения вето. Любой из вас может хоть тут же отказаться от участия в конкурсе - назовем это так, - тогда шанс разыграют оставшиеся. Теперь я удаляюсь. Вы остаетесь для совещания. Позвоните, когда будете готовы объявить победителя. К вашим услугам бар, буфет. Туалет вот за этой дверью. Хочу пожелать удачи каждому из вас.
       Он поставил на стол маленький серебряный колокольчик. Юноша тут же потянулся к колокольчику, чтобы рассмотреть его поближе, но натолкнулся на укоризненный взгляд джентльмена и смущенно убрал руку.
       Распорядитель вышел. Несколько минут прошло в молчании, причем юноша два раза порывался что-то сказать и уже открывал рот, но так ничего и не сказал.
       - Ну что же, - наконец заговорил джентльмен. - Я полагаю, нелишне будет спросить у каждого из нас - не желает ли он выйти из... конкурса? - он обвел взглядом присутствующих. Юноша презрительно фыркнул и отвернулся, тридцатилетний отрицательно покачал головой, я коротко сказал "Нет". Джентльмен достал из внутреннего кармана кожаный портсигар, извлек сигару и миниатюрный ножичек. Обрезал кончик сигары, прикурил от свечи, выпустил облако дыма под потолок и сказал: - Ну что же. Я нисколько не сомневался в вашем ответе. Теперь, когда мы выяснили, что все будут участвовать в... конкурсе, нелишне будет познакомиться. Позвольте представиться. Петр Власович Рубалов, генерал в отставке. - Он повернулся ко мне.
       - Юрий Леонидович Головлев, - сказал я, стараясь говорить солидно.
       - Иван Сергеевич Кузовых, - сказал тридцатилетний и закашлялся.
       - Алексей Юрьевич Бобров, - представился юноша. - Можно без церемоний, просто Леша.
       - Очень хорошо, - генерал выпустил еще одно облако дыма. До меня донесся запах его табака, и мне стало ясно, что генерал курит очень дорогие сигары. - Теперь осталось решить, каким именно образом мы выберем победителя. Я полагаю, что жребий едва ли кого-нибудь устроит.
       - Еще бы! - фыркнул Леша и смущенно отвернулся, встретив взгляд генерала.
       - Да, конечно, - веско сказал я. - Жребий - это слепая игра случая. А давайте сыграем в карты? Надеюсь, все умеют играть в преферанс?
       - Вот еще! - возмутился Леша. - Я, как раз, и не умею.
       - Но, молодой человек, - сказал Кузовых. - Это же так просто! Я вас в два счета научу. И потом, - добавил он, заговорщически подмигнув, - новичкам везет. Разве вы не знаете?
       - Господа, - сказал генерал. - Позвольте вам напомнить, что решения в нашей компании должны приниматься единогласно. Я тоже готов проголосовать за преферанс, но если Алеша возражает...
       - Да нет, - неуверенно произнес юноша. - Я, в принципе, согласен.
       - Что значит - в принципе? - не отступал генерал. - Вы должны сказать твердо - да или нет.
       - Ну, да, - неохотно произнес Леша.
       - Вот так-то лучше, - удовлетворенно сказал генерал. - Иван Сергеевич, будьте так любезны, посвятите Алешу в азы игры, пока мы с Юрием Леонидовичем обследуем погреба. Я имею в виду бар и буфет.
       Я с готовностью последовал за ним, и, пока Кузовых что-то бубнил за столом, мы с генералом выяснили, что в буфете полным-полно всякой снеди, в основном консервированной, а в баре - каких только душа не пожелает горячительных и прохладительных напитков.
       - Мда, - задумчиво произнес генерал. - Устроено весьма основательно. Но я не об этом хотел с вами поговорить. Мне хочется знать, какого рода шанс нам предлагают. Вы не осведомлены в этом?
       - Нет, к сожалению, - я покачал головой. - Более того, у меня даже предположений никаких нет. Точнее - есть, но их слишком много.
       - Вот и у меня тоже, - генерал зажег потухшую сигару, и я опять ощутил приятный запах хорошего табаку. - Приходит на ум все что угодно. Теряюсь в догадках. Именно поэтому мы с вами и поборемся за этот шанс, не так ли?
       - Непременно, - улыбнулся я. - Шансы, как справедливо было замечено совсем недавно, на каждом углу не раздаются. И какой бы он ни был, мы с вами, разумеется, за него повоюем.
       Генерал испытующе разглядывал меня. Под его тяжелым взглядом мне почудилось, что он вот-вот предложит мне сделку, что-то вроде того, что мы с ним будем показывать друг другу знаками, какие карты лежат в прикупе, когда дойдет очередь до раздачи. Но генерал закончил поедать меня взглядом, опустил глаза и глухо сказал:
       - Мда... А не хотите ли выпить чего-нибудь?
       - С удовольствием! Глоток какого-нибудь легкого вина. Нам ведь нужна ясная голова, не так ли?
       Генерал достал бутылку грузинского "Саперави", я кивнул. Он ловко вытащил пробку пробочником, разлил темное вино в высокие бокалы. Мы отпили по глотку. Я подумал о том, согласился бы я с его предложением, будь оно сформулировано вслух, или нет, и не нашел ответа.
       Прихватив бутылку и еще два стакана, мы вернулись к столу.
       - В принципе все, - объявил Кузовых. - Наш юный друг рвется в бой.
       - Никуда я не рвусь, - угрюмо сказал Леша. - Бой, тоже мне. Вот если бы мы на шпагах дрались, или на кулаках...
       - Помилуйте, Алеша! - укоризненно сказал Петр Власович. - На кулаках. Тогда у вас было бы очевидное преимущество передо мной. А это несправедливо.
       - А сейчас преимущество у всех вас передо мной, - не сдавался Алексей.
       - Ну, тогда давайте обсудим дальше, как выявить победителя, - холодно сказал генерал.
       - Да ладно, что уж там, - махнул рукой Леша. - Я согласен. Иван Сергеевич мне все толково объяснил. Ничего сложного, в самом деле. Взятки, распасы, мизера. Больше всего мне нравится то, что козырей я могу объявлять сам.
       - Ну вот и отлично, - генерал разлил вино по стаканам.
       - Мне бы лучше... пива! - сказал Леша.
       - Пива? Так сходите к бару, там его много.
       - Ну-с, господа, - сказал генерал, держа стакан в вытянутой руке. - За удачу. Она нам сегодня не помешает.
       Я пригубил вино и подумал, а не договорились ли Кузовых с Лешей о том, о чем не посмели договориться мы с генералом?
       - До скольких играем в пуле, господа? - деловито осведомился Иван Сергеевич, тасуя колоду.
       - Я полагаю, до пятидесяти, - полувопросительно, полуутвердительно ответил я. - Чтобы исключить досадные случайности.
       - На том и порешим, - оглядев собравшихся орлиным взором, сказал Петр Стасович.
       Игра началась вяло - мы присматривались друг к другу. Я больше смотрел на лица, на глаза партнеров, чем в карты. Легко читаемое лицо у Леши - на нем видны все эмоции - пришла хорошая карта - лицо светлеет, плохая - мрачнеет. Когда он на раздаче, по его физиономии очень легко определить что в прикупе. Правда две семерки в прикупе он считает плохой картой, но ведь это до поры, до времени, пока не начали играть мизера. У Ивана Сергеевич эмоции посдержаннее, но и он плохо контролирует их. Образец - генерал. На его солдатском лице не отражается ничего, оно бесстрастное, я бы даже сказал постное. Выигрывая, он никак не выражает радости, проигрывая, не крякает с досады, не бросает карты и не морщится недовольно. Я стараюсь во всем подражать ему.
       И вот очередная раздача. Я на прикупе. Кладу карты на сукно и смотрю на партнеров. Леша сразу говорит "пас" и с досадой бросает карты. Иван Сергеевич долго смотрит, прикидывает так и этак, шепчет что-то, подсчитывает в уме, потом выдает:
       - Шесть пик.
       - А я уж подумал, что вы на десятерную зарядились, - усмехается Леша.
       Генерал молчит, смотрит на меня. От его пристального взгляда мне становится не по себе. Он явно что-то ждет от меня. Что именно? У меня на руках восьмерка червей и дама бубен. Мне нужно как-то сказать ему об этом? Но мы не условились о знаках! Как я покажу ему карты? Его взгляд становится невыносимым. Черт побери! Я прикладываю руку к сердцу, потом кладу ее на стол и слегка поднимаю два пальца. Сердце - это черви, а два пальца - вторая карта снизу, то есть восьмерка. Поймет или нет? Генерал тут же глухо произносит:
       - Мизер, господа, - он делает ударение на втором слоге, и от этого его заявление звучит весьма внушительно.
       - Ого! - восклицает Леша, потирая руки. - Сыграем мизер! А что у нас в прикупе?
       - Погодите, Алеша, - говорит генерал, и голос его слегка дрожит. - Иван Сергеевич не сказал еще своего слова.
       - Пас, - с сожалением произносит Кузовых.
       Я медленно открываю прикуп, начиная с бубновой дамы. При этом не свожу глаз с генерала.
       - Ух! - восклицает Леша. - Дама на мизере! Ну-ну!
       Вспотевшей от волнения рукой я открываю червонную восьмерку. Даже в бесстрастных глазах генерала мелькает что-то, я не пойму что, но, мне кажется, это благодарность.
       Восьмерка пришлась ему как нельзя кстати. Я вижу это с первого взгляда, когда Леша и Иван Сергеевич "ложатся", то есть открывают свои карты после того, как генерал делает снос. Но у генерала есть еще одна "дыра" в трефах, и... Я смотрю на расклад. Чтобы поймать генерала, нужен выход от Ивана Сергеевича, а передаться ему Леша может только через трефы, что выгодно генералу, так как он при этом может снести свою трефовую даму.
       - Поздравляю, Петр Стасович, - говорю я, - ваш мизер не ловится.
       - Спасибо, Юрий Леонидович, - тепло отзывается генерал, и я не пойму, за что он благодарит, за поздравление, или за то, что я выдал ему прикуп.
       Иван Сергеевич согласно кивает, записывает генералу десять очков в пулю.
       - Погодите, погодите! - пугается Леша. - Я не понял - почему?
       - Я вам сейчас объясню, - с готовностью отзывается Иван Сергеевич.
       - Не устроить ли нам перерыв? - спрашиваю я.
       Никто не возражает. Я отхожу к бару, наливаю немного вина. Генерал не подходит ко мне, оставаясь сидеть за столом и пуская дым неизвестно какой по счету сигары.
       Черт возьми! А что, если кто-то заметит, и нас обвинят в жульничестве? Это будет крайне неприятно...
       Игра продолжается. Некоторое время мы играем сосредоточенно, молча, даже Леша затихает, поняв, наконец, что за простотой правил кроется высокоинтеллектуальная игра, для которой шум - такой же враг, как жена и скатерть. Он попытался сыграть мизер и получил две взятки. Он крайне расстроен, на что Иван Сергеевич успокаивает его, говоря о том, что обычно новички на мизерах ловят целые "паровозы", а он, Леша, очень легко отделался. Я бросаю взгляд на пулю, вижу, что выигрывает пока генерал, следом иду я, а Леша последний, как и следовало ожидать. Преферанс - это не та игра, где везет новичкам. Это игра для опытных игроков.
       Всю игру я жду удобного момента. Жду, когда у меня соберется мизерная карта и можно будет взглядом спросить у генерала, что в прикупе. Я уже дважды играл мизера. Один раз удачно, а в другой мне пришлось взять взятку. И вот он, случай. Неловленные длинные пики, семерка, девятка, дама в трефах и семерка с валетом в червах. Дыры достаточно существенные, чтобы не рисковать, но... Что скажете, генерал? Я смотрю на его равнодушное лицо, он смотрит на меня в ответ. Ну? Давайте же, генерал, подайте знак! Нет, я вижу, что генерал тоже человек. Он волнуется! На лбу у него выступили мелкие, едва заметные капельки пота. Ну что, господин генерал? Долго мне еще ждать? Ведь если у вас в прикупе крупные бубны, мне ни в коем случае не следует идти на мизер! Я чувствую себя неуютно, у меня струйка пота стекает по спине, несмотря на то, что в комнате довольно прохладно - огонь в камине давно погас, и никто не позаботился о том, чтобы поддержать его. Нет, генерал, так дело не пойдет! Вы у меня в долгу, а долг платежом красен. Почему вы так неподвижны? Разве вы не хотите подсказать мне прикуп? Ваш взгляд начал ускользать от моего! Значит, вы приняли решение не в мою пользу? Ну что ж, очень хорошо. Вы пожалеете об этом, господин генерал!
       - Пас, - говорю я, ощущая бесконечную усталость
       Мы играем распасы, и я не беру ни одной взятки. Зато генерал хватает две на своем прикупе - у него оказались дама и туз в бубнах. Я очень рад. Так вам и надо, сударь!
       Игра близится к завершению. У меня, генерала и Ивана Сергеевича пули почти закрыты, Леша плетется в хвосте, пока еще не понимая, что безнадежно проиграл. Ведь скоро ему начнут "помогать", естественно не бескорыстно.
       Первым закрывается Кузовых. Он радуется этому, но, как оказалось, преждевременно. Дальше игра у него совершенно не идет. Играет кто угодно, только не он. Вторым закрываюсь я, сыграв восьмерную на трефах. И вот наступает момент моего триумфа. Я на раздаче, а у генерала, похоже, опять мизерная карта. Он не сводит с меня глаз, он надеется на меня! После того, как он промолчал? Нет уж, дудки, господин хороший! А, впрочем - я подскажу. Почему бы не подсказать? Я делаю осторожные знаки, показывая, что у меня на руках девятка червей и десятка треф. Генерал тут же объявляет мизер. Но у меня совсем другие карты! Я с наслаждением наблюдаю за лицом генерала, когда он видит, что его обманули. Последствия для него ужасны - он получает три взятки и тридцать очков в гору! После этого я стараюсь не встречаться с ним глазами, хоть я ни в чем не виноват. Мы же не договаривались жульничать! Более того, я подсказал ему однажды, а он - нет. Быть может, он решил, что я вовсе и не подсказывал в первый раз? Во всяком случае - это его проблемы, а не мои.
       Игра заканчивается только через час. Иван Сергеевич подсчитывает результаты, мы навалились на стол, и почти касаемся головами, чтобы хорошо видеть подсчет. Я выиграл! У меня больше всех! Следом идет Кузовых, отстав от меня на десять вистов, потом генерал, и последним - Леша.
       - Ну вот, - недовольно мычит последний. - Я так и думал. Новичкам везет, новичкам везет! Играть надо уметь! А я и не умею совсем.
       - Вы хотите оспорить результаты игры? - спрашивает генерал, и в голосе его сквозит надежда на удовлетворительный ответ.
       - Ничего я не хочу, - бурчит в ответ Леша. - Точнее хочу. Уйти отсюда.
       Генерал отворачивается, и я почти физически чувствую его досаду.
       - Быть может, вы оспорите результаты, Петр Стасович? - спрашиваю я.
       Генерал делает паузу несколько большую, чем следовало, и все сразу поворачиваются к нему.
       - Нет, что вы, - слегка смущаясь, говорит он наконец.
       - А вы, Иван Сергеевич? - интересуюсь я.
       - Мне кажется, все было честно.
       - Ну вот и хорошо, - удовлетворенно говорю я и звоню в серебряный колокольчик.
       Распорядитель входит не сразу. Оглядывает нас и спрашивает:
       - Вы готовы назвать победителя?
       - Да, - отвечает генерал на правах старшего. - Это Юрий Леонидович.
       - Кто-нибудь возражает?
       - Да что там возражать, - бубнит Леша. - Он всех обул.
       - Обул? - улыбается распорядитель. - Смешно. Иван Сергеевич?
       Кузовых только пожимает плечами.
       - Итак, Юрий Леонидович, - распорядитель поворачивается ко мне. - Идемте.
       Только сейчас я почувствовал волнение и холод в груди. Распорядитель повел меня по коридору, отделанному черным деревом, остановился перед торцовой дверью.
       - Туда вы пойдете один. Когда будете проходить через дверь, думайте о том, какой шанс вам хотелось бы получить. Я не могу дать вам инструкций. Вы все должны понять сами. А если не поймете - не обессудьте - сами виноваты. А теперь - прощайте.
       Он повернулся и пошел назад по коридору. Я беспомощно протянул руку, но тут же бессильно уронил ее. Думайте о том, какой шанс вам хотелось бы получить. Думай, голова, думай, картуз куплю. Какой картуз? Что тебе в жизни не хватает? Любви? Женщин? Денег? Свободы? Счастья? Всего! Мне не хватает всего! Вот за этим я и пойду в ту дверь.
       Яркий свет резанул по глазам, я зажмурился. Я стою перед небольшим зеркалом в ванной. Перед зеркалом полочка из плексигласа, на ней зубная паста "Поморин", стаканчик с зубными щетками. Боже мой! Это же моя ванная! Точнее - наша! И это зеркало я помню - сейчас деревянная основа от него валяется на даче, и само зеркало тоже там, облезлое и пожелтевшее... Но вот оно висит на стене, а стена выбеленная голубоватой известкой. Но, позвольте! Я сам лично выложил ее кафельной плиткой несколько лет назад! И тут я посмотрел на свое лицо. Меня словно током ударило, волосы зашевелились по всему телу. Это я лет в восемь-девять!
       - Юра, ты скоро? - послышался из коридора голос мамы и я вздрогнул.
       - Да, сейчас, - сказал я детским голосом.
       Вот тебе и шанс! Нужно что-то изменить в своей жизни, стать в чем-то другим, тогда тебе будет радость и счастье, много денег и машин.
       Я вышел из ванной, большими глазами посмотрел на маму, которой в это время было лет тридцать, не больше. Какая красивая женщина! - мелькнуло у меня в голове, и я смутился, отвел глаза. Сумасшедшая смесь детской психики и взрослой! Я помню, что мама всегда нравилась мне. Да разве могло быть иначе?
       - Собирайся быстрее, - сказала мама, накрашивая губы, - а то опоздаешь, и Галина Гавриловна опять будет говорить мне на собрании, что ты несобранный и безответственный.
       Вот. Несобранный и безответственный. Но это же неправда! Я никогда таким не был! Почему меня в детстве все ругали, поучали, читали нотации, говорили, что я безалаберный? Не потому ли, чтобы я как раз таким и не стал? Нет, неправда! Я никогда не был безалаберным!
       Во мне взыграла детская обида, и я внутренне улыбнулся.
       Я всегда ответственно подходил к домашним заданиям в школе... Нет, вру. Бывали моменты, когда дела обстояли столь плохо, что за меня брался папа. Он начинал проверять, как я выполнил задания и гонять меня, если ему казалось, что я был недостаточно добросовестен. Но это было потом, в более старших классах. А сейчас я учусь всего лишь во втором. И что же? Мне нужно стать более сосредоточенным? Это и есть мой шанс? Какие глупости! Если человеку все время твердить "Стань хорошим, стань хорошим!", разве он станет лучше?
       Я медленно бреду в школу. Хорошо, что иду один, мой приятель Вовка сегодня ушел раньше - он дежурный по классу. Мне бы не хотелось разговаривать сейчас с кем-то. Нужно привыкнуть к моему новому положению.
       Сумасшедшая смесь! Я поймал себя на том, что с восхищением смотрю на прошедшую мимо девушку. Ей лет двадцать! Она, конечно же, меня не заметила, точнее, не обратила внимания на мелюзгу, которая едва достает ей до пояса. Вот так всегда. Пока ты мал, девушки тебя не замечают потому, что им не хочется смотреть вниз, когда ты вырос, они не замечают тебя потому, что у тебя на лице прыщи, или потому, что у тебя нос картошкой, или еще по какой-то причине, а когда ты начинаешь стариться, они не замечают тебя тем более.
       Дело идет к лету, на деревьях появляется первая зелень. Сегодня жарко, я в белой рубашке, брюках и сандалиях. На левой стороне груди у меня приколота октябрятская звездочка с Вовой-херувимчиком, в руке портфель с книжками.
       Мимо пробегает стайка девчонок из второго "б". Они хихикают, глядя на меня, будто знают обо мне что-то такое, чего не знаю я сам. Я иду нарочито медленно, стараясь привыкнуть к себе новому. Я опять опоздаю, и Галина Гавриловна будет недовольна.
       Никогда раньше я не хотел вернуться в детство. Для меня детство - не такая уж светлая пора. Наверное, потому, что юность затмила детство в воспоминаниях. Вот в юность я вернулся бы с удовольствием. А тут - восемь лет.
       Звонок звенит, когда я только подхожу к школьному двору. Ватага мальчишек, игравших в салочки на школьном стадионе, срывается с места и несется в школу. Я же не тороплюсь. Мне, собственно, наплевать, ЧТО обо мне подумает Галина Гавриловна. Я не люблю ее, она не любит меня, так, терпим друг друга, потому что вынуждены. В прошлом году, в той, взрослой жизни, мы встретились с ней случайно, пытались поговорить, но дальше дежурных фраз о том, где кто из одноклассников коротает свою жизнь, дело не пошло. Мы расстались, недовольные друг другом, а я еще и недовольный собой. Пусть жалуется родителям. Родители, конечно же, будут читать мне долгие нотации, но я привык к ним, привык как к неизбежности вроде ежедневного захода солнца. Или это я сейчас так думаю?
       Я захожу в класс с опущенной головой.
       - Головлев, - обессиленно говорит Галина Гавриловна, глядя на меня поверх очков. - Ну что с тобой делать, Головлев?
       - Расстрелять! - скромно советую я. Класс хохочет, Галина Гавриловна с неудовольствием стучит линейкой по столу.
       - Умный какой стал, - она поджимает губы.
       Я разглядываю ее исподтишка. Она некрасива и, как я сейчас понимаю, не очень умна. И не совсем на своем месте.
       - Садись, - разрешает она, наконец, но обязательно добавляет в спину: - Я буду разговаривать с твоими родителями.
       "Разговаривать с родителями, - думаю я, - это все, что вы умеете. Вашего мизерного педагогического таланта не хватает на то, чтобы справиться с таким, в общем-то, послушным мальчиком, как я. Что уж говорить о таком хулигане, как Брынзик? На него вы давно махнули рукой".
       Я прохожу на свое место, и мое сердце замирает. Как я мог забыть! Я ведь сижу с девочкой, в которую безнадежно влюблен! Среди мальчишек считается, что если ты сидишь за одной партой с девчонкой, значит, ты наказан так, что хуже быть уже не может. Маленькие глупенькие мальчишки! Я и тогда не считал так, потому что был без памяти влюблен, а сейчас и подавно! Я сажусь на парту и с интересом разглядываю девочку. Ее зовут Валя. Сейчас, с высоты моего возраста она кажется мне обыкновенной девчонкой, не очень-то и привлекательной. Бывают девочки хорошенькие с раннего детства, этакие куколки, а Валя не такая. Я смотрю на ее руки, обнаженные по локоть. Тогда, в детстве, я с ума сходил от цвета ее загорелой кожи. Особенно мне нравились светлые волоски, покрывающие руки. Сейчас же я посмотрел на них совершенно равнодушно. Меня, взрослого мужчину в теле ребенка, не интересуют малолетние девочки.
       Валя заметила мой взгляд, повернулась, показала язык и сказала:
       - Ну, что уставился?
       Я и не подумал отводить глаз. Напротив, я смотрел и смотрел на нее. Она начала чувствовать себя неуютно, принялась ерзать, озираться, покраснела, побледнела.
       - Ну что ты? - спросила, наконец, беспомощно, и в глазах ее мелькнуло что-то знакомое, только я никак не мог понять, что именно.
       Я отвел взгляд. Десятки раз я отвечал на чей-то настойчивый взгляд пристальным взглядом, и всегда побеждал. Люди смущаются, не знают, куда деться, отворачиваются. И вот я применил такой прием к маленькой девочке... Нехорошо, Юра, нехорошо...
       Я вдруг ощутил острую скуку. Мне скучно среди детей, среди их желаний и стремлений, среди их возни, шуточек, в их учебе и развлечениях.
       - Топоркова, - послышался голос Галины Гавриловны. - Что там у тебя?
       - Ничего, - тихо ответила девочка, и мне вдруг стало жалко ее до слез. Какой же я бесчувственный болван! Победил девчонку взглядом. Придурок!
       Топоркова. Мне безумно нравилось когда-то в ней все, особенно эта звучная фамилия. Я хотел, чтобы и у меня была такая, потому что мне не нравилась собственная. Еще бы, из-за нее меня в детстве звали Голым! Помнится, даже мечтал жениться на Вальке и взять ее фамилию...
       Мне вдруг сделалось нехорошо. Жениться на Вальке Топорковой. Бред! А вдруг это и есть мой шанс? Ну-ка, кем она стала сейчас, во взрослой жизни? Я мало о ней знаю, после четвертого класса она переехала в другой район, стала ходить в другую школу, и с тех пор я ее не видел. До меня даже не доходили слухи о ней, поскольку я потерял всякую связь с одноклассниками начальной школы.
       Постой, что значит - жениться? Как я могу жениться в восемь лет? Ну, не жениться, так хотя бы не терять связь. Поженитесь, когда подрастете. Неужели это и есть мой шанс? Почему бы нет? Это круто изменит мою жизнь, я стану совсем другим человеком. Но будет ли мне от этого радость и счастье - большой вопрос. Какой вопрос? Какой вопрос! Если это и есть мой шанс, никаких вопросов возникать не должно!
       - Головлев! - ворвался в мои размышления раздраженный голос. Галина Гавриловна стояла надо мной и смотрела с неудовольствием. Я встал, по привычке опустил голову, потом подумал, и гордо поднял ее. - О чем мечтаем, Головлев?
       - Вам, Галина Гавриловна как сказать - правду, или соврать?
       Класс притих. ТАК учительнице еще не отвечали. Она растерялась на мгновение, заглянув в мои глаза, которые я и не думал прятать. Потом оправилась, поморщилась.
       - Садись, Головлев. Мечтать будешь дома. - И пошла к доске.
       - Юрка, а Юрка! - послышалось сзади. Это Вовка Панов, мой приятель, и, как я думал тогда, мой лучший друг. - А о чем ты мечтаешь, а?
       Я отвернулся, сзади приглушенно засмеялись. Валька бросила на меня заинтересованный взгляд. Вот. Теперь весь класс будет мучиться над вопросом, о чем же именно мечтает Юрка Головлев. Так я им и сказал! Задразнят женихом и невестой.
       Я не слышал, что говорит Галина Гавриловна. Более того, я не понимал, на каком уроке нахожусь. Все мои мысли сосредоточились на Вальке Топорковой. Распорядитель сказал, что я сам все пойму, а если не пойму, пенять придется на себя. А если я ошибусь? Это же не просто так - изменить свою жизнь. А вдруг она изменится так, что я потом взвою?
       - Юра, а Юра, - услышал я голос Вали. - Почему ты на меня так смотришь?
       Я вернулся в действительность, и сердце у меня стукнуло изнутри. Я увидел взгляд Анны! Эти глаза ни с какими другими спутать нельзя! Анна... Валя... О, Боже!
       Я не помню, как пролетели уроки. Домой мы возвращались вместе. Я нес ее портфель и говорил, говорил. Сейчас уже я не могу вспомнить, какой вздор я нес, но она слушала меня, широко распахнув свои чудесные глаза. Я заглядывал в них и чувствовал себя необычайно счастливым. Я знаю, как изменить свою жизнь. И, мне кажется, я это сделаю.
       Именно с такой мыслью я вышел из комнаты, почти не взглянул на Женю, которая тут же подняла на меня глаза. Я чувствовал необычайный подъем. Меня ждет она. Она... И не важно как ее зовут, Валя, Аня, или совсем по другому. Она отличается от всех своим взглядом, который она дарит мне и только мне. Пока в ее глазах горит этот огонь, я буду любить ее, боготворить ее, и никогда, никогда не потеряю.
       Я вышел из конторы, выключил сигнализацию своего "Бентли", сел в удобное кресло, подставил лицо струям холодного воздуха из кондиционера и улыбнулся. И пусть Мормон катится ко всем чертям. Что я, не проживу без его десяти миллионов долларов? Я нутром чувствую сомнительность сделки, а чутье меня еще ни разу не подводило. Моя финансовая империя не развалится от того, что я потеряю десяток миллионов. Я завел мотор, вырулил на дорогу и поехал домой.
       Передо мной распахнулись ворота и я въехал во двор с фонтаном, в котором плавали золотые рыбки. Бросил машину возле крыльца, легко взбежал наверх, тренированное тело с радостью преодолевало ступени. Скорее, на второй этаж! Вот и спальня. Я открыл дверь. Она сидела на нашей огромной кровати и расчесывала волосы.
       - Валя... - неуверенно сказал я.
       - А, это ты милый, - послышался равнодушный голос. - Милый, мне нужно пять тысяч на операцию.
       - Ты... заболела?
       - Заболела? - она повернулась ко мне, и я увидел лицо стареющей женщины с потухшими глазами, озабоченное чем угодно, кроме моего прихода. - Скорее это ты заболел, милый. Перегрелся на работе? Операция по омоложению. Посмотри на меня - я совсем старуха. Мне скоро стукнет сорок! Я с ума сойду. Сорок лет! Это что же, я разменяю пятый десяток? - она капризно поджала губки, а я пытался узнать в ней ту Валю, которой так восхищался в детстве. Узнать ее было почти невозможно.
       - Я тебя и так люблю, - тихо сказал я, пытаясь поймать тот взгляд, ради которого я жил все это время.
       - Ах, оставь ты свою романтику! Бизнесмену даже как-то и не к лицу. Так ты дашь мне пять тысяч?
       - Конечно, какой разговор, - тихо сказал я, доставая чековую книжку.
       Я подписал чек, получил холодный поцелуй в щеку, и вышел из спальни. Я был уничтожен, раздавлен, мне хотелось скулить как побитой собаке. Выходит, не бывает так, чтоб и здоров, и силен, и богат, и счастлив в одном лице? Я закрыл глаза, сжал кулаки и изо всей силы ударил по стене. Перед глазами оказался длинный коридор, отделанный черным деревом, в конце него открылась дверь и ко мне стал приближаться мужчина в черном. Распорядитель?
       - Вы? - только и смог вымолвить я, загораясь надеждой.
       - Да. Что, Юрий Леонидович, вы использовали свой шанс?
       - Думаю, да.
       - Тогда идите, - он махнул рукой в ту сторону, откуда пришел.
       Я вышел в противоположную дверь, посмотрел на Женю, которая сидела за столиком с каким-то цветным журналом в руках, и у меня опять стукнуло сердце. Вот он, еще один взгляд. Тот же взгляд, беспомощно-распахнутый, тянущийся к тебе, тревожный и зовущий, взгляд открытой души, светящейся в глазах. Я медленно опустился на стул.
       - Кто вы? - спросил я срывающимся голосом.
       - Меня зовут Женя, - в ее глазах мелькнул испуг.
       - Теперь вас зовут Женя, - пробормотал я еле слышно. - Это судьба?
       - Что вы такое говорите, Юрий Леонидович? - пролепетала она.
       - Женя, поедемте со мной! - горячо сказал я, схватив ее руку. - Поедемте! Бросайте работу, все бросайте! Я хочу угостить вас ужином. И, обещаю, что этот ужин не станет поводом затащить вас в мою постель!
       - Что вы такое говорите? - еле слышно повторила она.
       А я погибал в ее взгляде, я держал ее руку, и во мне все горело адским пламенем. Почему, почему я не замечал этого взгляда раньше? Почему я прозрел только сейчас?
       Я так и не выпустил ее руку. Мы шли по коридору, она заглянула в кабинет к начальнику, чтобы отпроситься, а я все держал ее ладонь и наслаждался ее теплом. Потом мы сели в мою старенькую "Мазду" и поехали в ресторан. И я молил Бога только об одном - чтобы этот взгляд не пропал, не исчез, а всегда оставался со мной...
      
       Эпизод десятый. В аду вам всегда рады!
      
       В ветвях цветущей яблони выводил рулады соловей. Легкий приятный вете­рок шевелил мои волосы. Я сидел под деревьями на плетеном стуле за плетеным столом, на котором возвышались заплесневелые винные бутылки, ваза с фрукта­ми и сифон с газированной водой. По синему небу проплывали редкие облака. Рядом со мной стоял мой личный секретарь и терпеливо ждал, когда я соблагово­лю обратить на него внимание. Краем глаза я давно видел его - в небесно-го­лубой тунике, застегнутой пряжкой с бриллиантом, в греческих сандалиях на босу ногу. Наконец я благосклонно взглянул на него. Он сразу встрепенулся и заговорил, словно его включили:
       - ... триста двадцать пять человек, сударь. Прибыли сию минуту и ожида­ют распоряжений.
       - Ну почему так много? - недовольно спросил я. Потом вздохнул обреченно и сказал: - Петр уже смотрел дела?
       - Конечно, - отозвался секретарь.
       - Мне кажется, у нас в последнее время стало очень много работы. Вы не находите? Наверху стали слишком разборчивы. Раньше к нам попадали только отпетые негодяи, теперь же шлют всех подряд. Что вы думаете об этом?
       - Я согласен с вами, сударь, - секретарь с достоинством поклонился. - Совершенно возмутительное положение! У них там стало совсем пусто! - Он наклонился ко мне и доверительно прошептал, загородясь ладонью: - Может быть нам пожаловаться?
       - Фи! - сказал я, и лицо секретаря вытянулось и сделалось постным. - Вы что, не знаете, как там относятся к жалобам? Их попросту игнорируют! Они там считают, что мы сами должны регулировать отношения с верхом. В чем-то, - я поднял палец и покачал им перед носом секретаря, который следил за ним глазами, - в чем-то они правы. Поэтому жаловаться мы не станем. А вот инс­пекцию наверх снарядим непременно. Вы ее и возглавите! Возьмите пару чинов­ников из тех, что еще не заплыли жиром на работе, и отправляйтесь. Проверь­те каждое дело! Сидите там вплоть до второго сошествия, но найдите наруше­ния. Вот тогда... - я сжал кулак и помахал им, - вот тогда им не отвертеть­ся! Триста двадцать пять человек! Это же уму непостижимо! Да! А сколько всего?
       - Восемьсот шестьдесят четыре.
       - Гм. Так какого же черта? Инспекция отменяется. Не хватало только, чтобы под нас начали копать. Ступайте. И предупредите страждущих, что я сейчас буду.
       Какой дурак! Надо подобрать себе другого секретаря. Так и под монастырь подведет! Соглашается со всем. Не видит, что я просто ворчу?
       Я допил остатки вина в бокале, закусил кусочком банана и поднялся. Нуж­но идти, встречать грешников.
       Народ собрался на большой поляне приемов. Еще издали я услышал гул мно­жества голосов. Попав сюда после чистилища, грешники расслабились, успокои­лись и оживленно разговаривали, обсуждая цветущий сад, траву-мураву, голу­бое небо и заливающегося невидимого соловья. Их не смущал уже свирепый вид черных чертей из конвоя, стоящих неподвижно по кругу со скрещенными на гру­ди руками и их кривые сабли, которые с легкостью разваливают человеческое тело пополам. Грешники были уже переодеты в туники и сандалии, многие из них оглядывали себя и даже смеялись.
       Я взошел на деревянный помост, вскинул руки и шум стих.
       - Дорогие мои! - начал я сладким голосом. - Вы, конечно, рады, что здесь нет сковородок со шкворчащим маслом, котлов с кипятком, тяжелых сво­дов подземелья и тому подобной чепухи. Уверяю вас, телесные страдания вам ни в коем случае не грозят.
       По толпе пролетел облегченный вздох.
       - Но расслабляться не следует! - я возвысил голос, и толпа снова стихла.
       - Очень скоро любой из вас падет на колени и начнет умолять, чтобы его жа­рили на вертеле, варили в котле или распиливали на куски двуручной пилой. Но все просьбы ваши будут тщетны! - мой голос гремел, и грешники все ниже и ниже склоняли головы. - Каждый из вас много грешил при жизни. Настало время платить по счетам. Причем грешили вы всего одну человеческую жизнь, а расп­лачиваться будете вечно. Только не надо сетовать на несправедливость! Вас предупреждали. Кто из вас не слышал проповедей священников? Кто из вас не отмахивался с досадой от того, кто пытался наставить вас на путь истинный? Не лгали вам святые отцы!
       Итак, ваш удел - страдание. Вслушайтесь в себя - что вы больше всего не любите, что ненавидите, от чего вас воротит как от дерьма? Вслушайтесь и трепещите - именно этим вам придется заниматься вечно! - Я несколько убавил голос, заговорил ровно, но со значением: - Я хочу, чтобы вы прочувствовали это слово - "вечно". Изо дня в день, изо дня в день, без перерывов и выход­ных. Хуже однообразия на свете только вечное однообразие, и вам оно дано в наказание.
       Что-то мешало мне. Было в толпе грешников какое-то пятно на общем фоне, но я никак не мог понять, что это такое. Я говорил, и ощущал неудобство. Мне понадобилось немало времени, чтобы понять, что на меня кто-то присталь­но смотрит. Чьи-то глаза неотрывно следили за мной, в то время как все го­ловы были понуро склонены.
       - Здесь, в аду, нет помилования. Раскаявшись, вы можете проклясть себя за совершенные преступления, но вам это не поможет. Ни о малейшем смягчении наказания не может быть и речи. Я знаю, что многие из вас подали прошения о помиловании и переводе наверх, в рай. Вы сетуете на несправедливость и хо­тите облегчить свою участь. Я рассмотрю все прошения. Но не обольщайтесь. Из практики известно, что только одно прошение из тысячи достойно того, чтобы удовлетворить его. - Я увидел, наконец, того, кто не спускал с меня глаз - мужчину царственного вида, который стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на меня. - Нет, даже не так. Не удовлетворить, а задуматься о том, чтобы его удовлетворить. Сейчас ступайте. Здесь очень ровный климат и ни­когда не идет дождь, если этого не захочу я. Поэтому располагайтесь под открытым небом, отдыхайте и ждите назначения наказания.
       Я сошел с помоста и направился к себе. Сел и знаком подозвал секретаря.
       - Сколько прошений подано?
       - Триста двадцать четыре, сударь.
       - Сколько?! Вот как. Существует человек, которому наказание не кажется чрезмерным. Зовите-ка его сюда. Я хочу говорить с ним.
       Он явился через минуту. Тот самый, кто разглядывал меня во время речи.
       - Садитесь, - предложил я. - Мне очень знакомо ваше лицо. Да-да, вы тот самый кесарь, который убил любимую девушку. Ну что ж. Угощайтесь. Наливайте вино, кушайте фрукты. Я хочу побеседовать с вами.
       - О чем?
       - О том, что вы не подали прошение о помиловании. Почему? Вы считаете, что достойны наказания?
       - Наказание достойно меня, - надменно сказал он.
       - Пусть так, - согласился я. - Это сути дела не меняет. Значит, вы по­корно отдаетесь в руки правосудия?
       - Разве это правосудие? - усмехнулся он. - Это чистой воды экзекуция длиною в вечность.
       - И это пусть так, - опять согласился я. - Но почему бы вам хотя бы не попытаться избавиться от этой экзекуции?
       - Понимаете, - кесарь опять усмехнулся. - Вы не сможете наказать меня больше того, чем я сам себя наказал. После того, как я убил ее, я умер. Не физически, духовно. Тело еще теплилось, казнило и приказывало, совершало нужные для государства действия, принимало посланников, вершило судьбы и наслаждалось властью, но душа... Душа умерла. Вместо нее осталось пепелище и головешки. Вы не сможете наказать меня больше.
       - Вы ошибаетесь, - я тоже усмехнулся. - Прежде всего, вам следует уяс­нить, что вы разговариваете сейчас не с ровней, а с лицом, облеченным властью, гораздо большей, чем вы можете себе представить. Я могу несравненно больше, чем мне, скажем так, хотелось бы. Утверждая, что я не смогу нака­зать вас более того, чем вы уже наказаны, вы делаете ошибку, меряя мое мо­гущество на свой аршин. Я могу навскидку предложить вам два варианта, один из которых вы, скорее всего, отвергнете, или примете с радостью - я недоста­точно хорошо знаю вас, чтобы судить об этом - а другой покажется вам нас­только страшным, что вы подадите-таки мне прошение. Но не то прошение, ко­торое подали все те, кто сейчас отдыхает в адском саду, а совершенно противоположное. Итак, вариант пер­вый - полное небытие. Смерть души. Черт меня раздери! Что может быть ужас­ней? Но в вашем положении это было бы избавлением. Что скажете?
       - А второй вариант?
       - Э, так дело не пойдет! - я засмеялся и погрозил ему пальцем. - Выбора вам я не предоставлю. Отвечайте - вы согласны на небытие?
       Он очень долго думал, опустив глаза. Я терпеливо ждал, не торопя его, с тихим весельем наблюдая за маячившим невдалеке секретарем, у которого летел ко всем чертям дневной график. Он корчил страшные отчаянные рожи и делал какие-то непонятные знаки. Я должен был сейчас рассматривать прошения, а не развлекаться беседою с убийцей-кесарем.
       Я выпил вина, съел кусочек ананаса и благожелательно поглядывал на ке­саря, сморщившего лоб в тяжком раздумье. Наконец он очнулся от размышле­ний, посмотрел на меня безумными глазами, схватил бутылку за горло, налил себе полный стакан и залпом осушил его.
       - Нет! - произнес хрипло, с надрывом. - Хотя бы потому, чтобы узнать второй вариант.
       - Зря, - сказал я разочарованно. - Потому что второй вариант гораздо хуже первого. Итак, небытие мы оставляем. - Я сделал вид, будто сминаю лист бумаги и бросаю прочь. - Второй вариант вам не понравится, уверяю вас! Что ж, вы сами выбрали себе наказание...
       - Вы же не дали мне выбора!
       - Вот такой я нехороший! - засмеялся я. - Это в моем духе, уверяю вас. Я отправляю вас в рай. Наслаждайтесь. Веселитесь, Тешьте свое тело негою и наслаждениями. И смотрите сны о том, как убиваете свою любимую! Ах, как я хорошо придумал! Ай, да я!
       Он бросился ко мне через стол, опрокидывая бутылки и стаканы. Я не ше­лохнулся, только лицо мое сделалось каменным. Его отшвырнуло шагов на де­сять, а сверху еще и припечатало крепким ананасом. Мановением руки я восс­тановил порядок - поднял стол, бутылки встали на место, по пути всасывая пролитое вино.
       - Ананас вам в подарок, - сказал я. - Вы эти царские замашки оставьте. Глупо, уверяю вас. Когда-то объем вашей власти был достаточно велик, не спорю, но вам не причинить мне вреда. Даже не пытайтесь. Вы приговаривае­тесь к ссылке в рай. И пусть там лопнут от злости, когда узнают, кого полу­чили! Ха-ха-ха! Что?
       - Убейте, - прохрипел кесарь, кусая губы.
       - Убить вас? Нет. Вы отказались от предложения спервоначалу, пеняйте на себя.
       - Иезуит!
       - Ха-ха-ха! Вы думаете, что оскорбляете меня. Поверьте, иезуиты были просто агнцами божь­ими по сравнению со мной! Они и помыслить не могли о ТАКОМ коварстве!
       - А если я... попрошу вас?
       - И как это будет выглядеть? Бухнетесь на колени, станете лобызать мои сандалии? Понимаете, чтобы просить, нужно предполагать какую-то толику ми­лосердия во мне. Все просители считают, что могут разжалобить меня история­ми о глубоком раскаянии, о том, что они уже понесли наказание в сердце сво­ем. Чушь! Я не на йоту не верю ни вам, ни кому бы то ни было! Попадая сюда, вы попадаете в руки к безжалостному и неумолимому палачу, у которого желез­ное сердце и каменная душа. Вам не разжалобить меня. Но я внемлю голосу ра­зума. Если вам удастся логически убедить меня в том, что я должен оставить вас здесь, тогда радуйтесь! Вам дать подумать или попробуете прямо сейчас?
       - Но ведь это противоестественно - адские муки в раю!
       - Ну да, это будет весело.
       - Весело для кого?
       - Для меня, конечно же!
       - То есть вам совершенно наплевать на меня, на служителей рая, вообще на всех?
       - Грубовато сказано, - улыбнулся я, - но, в принципе, верно. Как вы тонко изволили подметить - наплевать. Да вы просто умница! Аргумент бит. От него камня на камне не осталось.
       - У меня нет больше аргументов, - угрюмо сказал кесарь. - Если вам нап­левать на всех, тогда какого ж черта вы играете в канцелярию? Прошения, по­милования. Это просто чепуха какая-то!
       - Не скажите! Давайте будем считать, что вы подали мне прошение. Я его рассматриваю. Но, поскольку я абсолютно, слышите - абсолютно беспристрас­тен, то слезы, мольбы и прочая сопливая чепуха на меня никоим образом не действуют. Я ведь говорил вам уже об этом. Убедите меня, что я должен удовлетворить вашу просьбу, представьте мне аргументы, которые я не смогу опровергнуть, и она бу­дет удовлетворена.
       - Я ни в чем не стану вас убеждать, - сказал кесарь и поднялся. - Рай, так рай. Мне, собственно, все равно.
       - Посмотрим, как вам станет все равно, когда вы поймете, куда попали! - засмеялся я. - Сядьте, беседа еще не закончена. Скажу вам по секрету, - я приложил палец к губам и комически оглянулся, не подслушивает ли кто. - Рай это не такая уж веселая штука. Там от тоски можно сдохнуть в два счета. Так что не сокрушайтесь сильно.
       - Что-то я не пойму, - пробормотал кесарь, - вы то ссылаете меня вечно наслаждаться, то убеждаете в том, что там скука смертная. В какой момент вы говорите правду?
       - А в любой! - веселясь, воскликнул я. - Я и там прав, и сям прав! И потом - это для меня скучно, а вам, может быть покажется наоборот. Никогда не знаешь, как отреагирует человек в той или иной ситуации. Хорошо. Подытожим. Прошения вы не подаете? Правильно. Потому как разумных аргументов в его пользу привести не можете. Ну и ступайте себе... в рай! Ха-ха-ха!
       Кесарь презрительно усмехнулся и ушел. Я подозвал секретаря, который чуть не плакал.
       - Ну что вы, - укоризненно сказал я. - Распорядок нарушен?
       - Ко всем чертям!
       - Не беда. Сколько у меня осталось времени на рассмотрение жалоб?
       - Полминуты, сударь! - в отчаянии воскликнул секретарь. - Никак не ус­петь...
       - Вы полагаете? - я насмешливо посмотрел на него. - Очень просто! Мы откажем всем!
       - Как?! - ужаснулся секретарь. - Всем? Не глядя?
       - А кто нас может упрекнуть?
       Целую минуту секретарь соображал с мукой на лице. Наконец просветлел, хохотнул, и убежал в канцелярию оформлять бумаги. А я хлопнул в ладоши, со­зывая слуг. Слуги тут же явились с подносами, на которых дымились только что приготовленные блюда. Я отдал должное трапезе. Молодой барашек с китайскими грибами, индейка в имбирной глазури, краб, запеченный в сыре, мусс из омара и лосося в абрикосово-малиновом желе, стейк из тунца под дынным соусом, красная и черная икра. Вина из старых бутылок, темных от времени - испанский херес времен Колумба, итальянское кьянти, бургундское. И русская водка из запотевшего графина. От каждого блюда я откусывал по маленькому кусочку, из каждой бутылки выпивал по глотку, только водки выпил целый лафитник, и, тем не менее, к концу обеда я был неимоверно сыт и порядком пьян.
       - Уф, - сказал я, - чревоугодие и пьянство тоже грех. Гореть тебе в аду, сатана! Ха-ха-ха!
       Послышались шаги. Ко мне подходил режиссер и сценарист.
       - Что? - благодушно сказал я. - Кто вас сюда пустил?
       - Никто, я сам, - нервно отозвался режиссер, с вожделением поглядывая на стол.
       - Что ж, присаживайтесь, раз такое дело. Угощайтесь.
       Режиссер схватил гусиную ножку, рулетик, кусок стерляди и затолкал все это в рот одновременно.
       - Что, плохо кормят?
       - Мумммм-ааа-муммм-муу.
       - Сочувствую. Но здесь ведь не санаторий, как вы понимаете. Вас кормят сытно, но невкусно. Никаких гастрономических излишеств. Что привело вас ко мне?
       - Почему я здесь?
       - Ну, дорогой мой! - я всплеснул руками. - Вам ли задавать этот вопрос! Вы продали душу дьяволу, вполне закономерно, что вы оказались здесь. Где же еще?
       - Но он обещал, что ничего не потребует взамен!
       - И вы ему поверили?! Как вы простодушны! Поверить сатане, черту, иску­сителю, который с три короба наврет, чтобы обмануть! Он вас обманул! Ай-ай-ай!
       - Послушайте, - растерялся режиссер. - Но я же не делал ничего плохого! Я писал сценарии и ставил по ним фильмы! Я никого не убил, не растлил, не украл, не ограбил, даже прелюбодействовал в меру! Я чтил заповеди!
       - Вы ханжа, сударь! - радостно объявил я. - Вы совершили едва ли не са­мый страшный грех и теперь сидите здесь, разыгрываете передо мной оскорб­ленную невинность и хлопаете глазами! Открою вам небольшой секрет. Что се­годня за день! Ха-ха! Я только и делаю, что выбалтываю секреты. Направо и налево! Смешно! Так о чем это я? Ах, да! Убийство может быть нужно для ка­ких-то высших целей. - Я ткнул пальцем в небо и скроил многозначительную мину. - Поэтому убийство, конечно, вещь отвратительная, но не настолько, чтобы карать за нее со всею возможною жестокостью. Кстати! Только что, за полчаса до вашего прихода, я спровадил отсюда в рай одного такого - он убил возлюбленную, вообразите. Уверяю вас, это было не единственное его преступ­ление. Но продать душу дьяволу - кощунственно! И вам нет никаких оправда­ний! То, что вы хотели писать лучше, писать гениально, не умаляет вашего преступления. Все это гордыня. Желание стать значительным, возвыситься. А это у нас наказуемо. У вас есть еще вопросы?
       Сценарист сидел, угрюмо опустив голову. Он даже перестал жевать, одна щека у него была оттопырена.
       - Ну-ну, - сказал я ободряюще. - Не стоит так огорчаться по пустякам. Вспомните, как вас чтят оставшиеся в живых, как ставят вам памятники, назы­вают вашим именем улицы, проводят чтения и сетуют на несправедливую судьбу, вырвавшую вас из их рядов. Разве это не тешит более вашего самолюбия?
       - Представьте - не тешит! - вскричал сценарист. - Теперь - совсем дру­гое дело!
       - Ну, дорогой мой! Надо было раньше думать! А теперь уж поздно.
       - Не такого я хотел бессмертия, - прошептал он.
       - Конечно, - согласился я. - ТАКОГО бессмертия никто не хочет. Все хо­тят ходить увитые лаврами и раздавать автографы. И еще при этом иметь моло­дое тело. Смешно, вы вдумайтесь. Представления живых о загробной жизни весьма определенны, но совершенно далеки от истины...
       - Никогда не верил в загробную жизнь! - вскричал сценарист. Он проже­вал, наконец, кусок, и с натугой проглотил его.
       - А это и не нужно, верить. Есть множество вещей, в которые не то что вы один, все вокруг не верят, а они, тем не менее, существуют. Я, например, - я показал ему сначала одну щеку, потом другую. - Или, скажем, инопланетя­не. Это понятие затерли до дыр, ошельмовали, превратили едва ли не в руга­тельное и кончили тем, что перестали в них верить. А они, тем не менее...
       - Есть?
       - Ну конечно! А вас разве это интересует... сейчас?
       - Да нет, - взгляд сценариста, было загоревшийся, снова погас. - Сейчас мне все равно.
       - Ну, вот и хорошо. Я приступаю к десерту, а вам пора. Ваше прошение, как вы понимаете, отклонено.
       Сценарист тяжело поднялся, бросил на меня взгляд, в котором смешались сожаление, ненависть, мольба и проклятье. Но что мне было до его проклятий! Здесь я, и только я могу проклинать. И горе тому, кого это коснется!
       На десерт у меня было полно всяких вкусностей - персиковый пирог, крем из белого шоколада с клубникой, ликерный торт, сливочная карамель с орехами пекан, пахлава... Наслаждаясь апельсиново-шоколадным муссом, я подумал, что пора бы появиться еще одному со­беседнику. Он тут же замаячил среди деревьев.
       - А, это вы, полковник! - радушно приветствовал его я. - Располагай­тесь. Отведайте сладостей. Развлеките меня беседою. Скучно, дорогой полков­ник, скучно. Работаешь как вол, разбираешь дурацкие прошения... Вы ведь то­же подавали, не так ли? Ну так вот. Дурацкие, поверьте мне. Ваше тоже та­кое, не ухмыляйтесь. Да-да, дорогой друг, здесь привыкли называть вещи сво­ими именами. Здесь не до светских уверток, лжи и ханжества. Ну, посудите сами. Вы всю жизнь убивали... Пусть не сами! Я согласен. Но это же еще ху­же! Отдавать приказы на убийство... Бррр! Знаю, знаю, что вы скажете. Это была война с терроризмом. А на войне - как на войне. Позвольте вас уверить, что война - это зло, а посему вы были распространителем, и, я не побоюсь этого слова - рассадником зла на земле. Что ж вы после этого хотите? Да, я понимаю, что за всю жизнь вы старались делать только хорошее, убивать тва­рей, которые воюют с безоружными женщинами и детьми. Но взгляните на дело с другой стороны. Терроризм порожден совсем другой цивилизацией, нежели ваша. Эта цивилизация отстала от вас в развитии, плетется в хвосте, облизывается на ваши богатства, живет бедно, чтобы не сказать больше, голодает, не имеет элементарных удобств, которыми в изобилии снабжены вы. Что она может против вас? Она не умеет воевать, не может взять в руки оружие и пойти против ва­шей военной машины. Она не может производить оружие в таких масштабах, в каких это с легкостью делаете вы. Пример - Чечня. Она попыталась воевать, и вы ее раздавили. Весь исламский мир финансировал войну, но деньги деньгами, а воевать против вас достаточно тяжело. Вот эта цивилизация и пытается вас укусить. Это похоже на Моську, которая кусает проходящего мимо слона. Бес­силие слабого. И вы, вместо того, чтобы вникнуть в беды соседней цивилиза­ции, благополучно не замечали ее существования, пока она не напомнила о се­бе укусом в задницу. А когда вас укусили, вы, опять таки, не дол­го думая, принялись лупить направо и налево, в надежде, что зацепите Мось­ку. Ан нет! Моська-то уже спряталась и готовится к следующей вылазке. И так будет до тех пор, пока вы не поймете, что ваша сила не в том, чтобы лупить, а в том, чтобы вытащить соседнюю цивилизацию за уши и поставить ее рядом с собой. А вы говорите - творили добро. Нет, нет, и тысячу раз нет! Вы творили зло, вы множили его. Поэтому вы здесь.
       Полковник молчал. Я подождал немного и продолжал:
       - Так-то вы развлекаете меня беседою? Ну что ж, тогда я попробую разв­лечь вас. Хотите фруктов? А вкусить плодов от древа познания добра и зла?
       Он взглянул заинтересованно.
       - Ну конечно! - вскричал я. - Я опытный искуситель и знаю, чем соблаз­нять! Пойдемте!
       - Куда? - хрипло спросил полковник, волнуясь. - В рай?
       - Ха-ха-ха! Ну и весельчак же вы! - сказал я. - Сегодня я всем открываю секреты. Открою и вам один. Нет никакого рая! Миф это все и сотрясение воз­духа! Ну что вы застыли, как истукан? Идемте же! Здесь рядом. Идемте, идем­те! Я пошутил. Ну что вы, в самом деле?
       - Вы не шутили, - глухо сказал полковник, еле передвигая ватные ноги.
       - Ну, не воспринимайте все так близко к сердцу. Я имел в виду, что рай - это разновидность ада, в котором совсем другие наказания, только и всего. Собственно говоря, наказание у всех одно, что у праведников, что у грешников - вечная жизнь. У меня, кстати, тоже. Устаешь, знаете ли. Чертовски устаешь! Да тут что угодно может взбесить. Я не люблю маринованных угрей и устриц. Так вообразите, каждый день приносят на обед! Я уж троих поваров сослал, и шестерых слуг - все равно несут! У них, видите ли, свое представ­ление об изысканной пище.
       - Куда сослали? В рай? - полковник сделал попытку улыбнуться.
       Я остановился, с интересом взглянул на него и без улыбки сказал:
       - А вы и впрямь весельчак. Да вот, мы уже и пришли. Как изволите видеть - маленькая поляночка, и небольшое деревце. Ничего интересного с виду. Яб­локи еще зеленые, набьют оскомину в два счета. Но - тем не менее! Вкусите, дорогой друг, вкусите!
       Полковник с сомнением посмотрел на зеленые плоды, нерешительно притро­нулся к одному, отдернул руку.
       - Смелее! - подбодрил я. - Разве вы не хотите узнать, что такое добро и что такое зло? Многие дорого бы дали, что откусить от такого яблочка! Да вот, возьмите! - Я сорвал яблоко и протянул ему. Берите, берите! Оно не червивое.
       Он несмело взял плод, и рука его дрожала. Долго разглядывал яблоко, по­том решительно поднес ко рту и откусил почти половину. Я зааплодировал.
       - Браво, полковник! Жуйте, жуйте! И проглотите. Уверяю вас, не отрави­тесь. Разве только ядом добра. Ха-ха-ха!
       Он проглотил кусок и зажмурился, очевидно, ожидая озарения.
       - Чего вы ждете? - поинтересовался я. - Думаете, знание снизойдет на вас в виде сияющей девы в белых одеждах? Оно уже внутри вас, вам нужно только покопаться в памяти. Кстати, там же, внутри вас и абсолютная истина, которой так добивались некоторые пылкие философы. Как видите, это одно и тоже.
       - Да, - хрипло промолвил полковник. - Я вижу. Неужели это так и есть?
       - Да, дорогой друг. Абсолютная истина заключается в том, что никакого добра не существует. Добро - это малое количество зла. Или, в идеале - от­сутствие его.
       - Не может быть, - прошептал полковник.
       - Не огорчайтесь. Вы прямо с лица спали. Я утешу вас. Если бы вы вели праведный образ жизни и попали в рай, вы узнали бы совершенно противополож­ное. Никакого зла не существует. Зло - это малое количество добра. Или, в худшем случае, отсутствие его. Как вам это? Ха-ха-ха!
       - Так какая же это абсолютная истина? - вскричал полковник.
       - Согласен с вами - никакая. Если уж быть математически точным, это от­носительная истина. Весь фокус в том, что истина у каждого своя. Но принцип у всех один. Вот так-то.
       - Зачем же тогда все это? Ад, рай, наказания, вечная жизнь?
       - А зачем вообще жизнь? Все имеет какой-то смысл, даже самая глупая глупость. А все это, как вы изволили выразиться, далеко не глупость.
       - Наказание неадекватно преступлению. Пусть я творил зло. Но это зло было частью добра. Значит, оно было нужно? Разве есть в мире что-нибудь аб­солютно бесполезное?
       - Бесполезного - нет. Вредное - есть.
       - Хорошо. Я служил орудием, сдерживающим терроризм.
       - Дорогой полковник! Я согласен с вами! Именно поэтому вы и получите достаточно мягкое наказание. Неадекватное? Помилуйте! Вас никто не убьет, никто не ос­тавит ваших близких без отца, мужа и брата, поскольку они уже остались без них, вас, который убивал, оставлял жен вдовами, а детей сиротами, никто не станет мучить физически. Неадекватное? Именно так, но не в том смысле, ко­торый вкладываете в это слово вы. Наказание очень мягкое! Вот вам и весь сказ!
       - Я убивал убийц, - хрипло выдавил полковник.
       - Конечно, конечно! - Я вежливо улыбнулся. - Вы решили, что убивать убийц благое дело. Кто-нибудь решает для себя, что убивать проституток - благое дело. Или наркоманов, например. Так появляется убийца-маньяк. Чем вы отличаетесь от маньяка?
       - Но мне это право дал президент! - в отчаянии выкрикнул он.
       - Ну, с вашим президентом мы еще встретимся, уверяю вас. Когда придет его время.
       Он посмотрел на меня безумными глазами и промолчал.
       - Идите, - мягко сказал я. - Вам пора.
       Он ушел, тяжело ступая и сгорбившись.
       - Уверяю вас, дорогой полковник, - прошептал я вслед, - что с террорис­тами у нас разговоров вообще не бывает. И наказываем их так, что вы содрогнулись бы.
       Я подозвал секретаря, который маячил в отдалении.
       - Что там у нас по расписанию?
       - Развлечения, сударь.
       - Отлично. Ступайте.
       Я сел в любимое плетеное кресло, откинулся на спинку и закрыл глаза. Умный человек всегда найдет развлечение. Нап­ример - в размышлении. Именно этим я и собирался заняться.
       Но мне не удалось предаться размышлениям. Я услышал шаги и открыл глаза. Ко мне подходил... мой двойник.
       - А, это ты, - лениво сказал я. - Что, надоело в раю? Захотелось острых ощущений?
       - Брось, - поморщился он, усаживаясь на второе кресло и наливая себе вина. - Ты же прекрасно знаешь, что нет у тебя здесь никаких острых ощущений. - Он приподнял бокал, качнул им в мою сторону, я вежливо кивнул. - Захотелось поговорить, только и всего. Скучно. Знаю, знаю, что ты скажешь. Все равно скучно. У меня эти лица уже вот где, - он чиркнул ладонью по горлу. Вечное блаженство! Их начинает тошнить от него через две недели.
       - Не за этим ты пришел, - задумчиво произнес я, изучая его лицо, похожее на мое, как если бы я видел его в зеркале. - Не дури мне голову, старичок, лучше говори прямо.
       - Скучно с тобой, - засмеялся он. - От тебя не спрячешь истинных намерений.
       - От тебя тоже.
       - Ну да, ну да. - Он покивал, обмакнул губы в вино, посмотрел прямо. - Давай меняться.
       - И, батенька! Опять?! Месяца не прошло.
       - Как не прошло? Неужто? Мне кажется - целая вечность минула. А?
       - Двадцать два дня, - я благожелательно посмотрел на него.
       - Целая вечность, - упрямо повторил он.
       - Не произноси этого слова. Знаешь что? А ты поменяйся с кем-нибудь из грешников!
       - Издеваешься, - вздохнул он. - Стоит мне это сделать, и назад я уже не вернусь. Никто не захочет меняться обратно.
       - Ты уверен?
       - Нет, конечно! Я ни в чем не уверен! Но меняться с ними - слуга покорный. Твоим грешникам не лучше чем моим.
       - Ладно, - я привстал, налил себе вина. - Меняться, так меняться.
       - Ура! - шепотом закончил он, и мы рассмеялись.
      
      
       Я вышел из конторы, посмотрел на закатное солнце, улыбнулся чему-то - я не смог бы сказать - чему именно, открыл дверь, посадил в свою "Мазду" Женю, и мы поехали домой. После того, что произошло со мной сегодня, мне больше не хотелось возвращаться в "У Фрейда". Женя была права, когда говорила, что мне не захочется. Впрочем, может быть, это только сейчас. Что будет потом, я не знал. Как знать, чего мне захочется завтра. Или послезавтра.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       29
      
      
      
      
  • Комментарии: 2, последний от 04/06/2019.
  • © Copyright Фильчаков Владимир (bphill()mail.ru)
  • Обновлено: 17/02/2009. 228k. Статистика.
  • Повесть: Фантастика
    • Оценка: 7.07*12  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.