Стрекотали кузнечики, пел жаворонок, гудели мухи. Солнце заглядывало в глаза, проникало между веками. Лежать было колко, - сухая трава старалась проткнуть кожу, залезть за шиворот, в рот и в нос.
Мы проспали до полудня. Нужно было вставать, идти.
- Пойдем, Витамин, - сказал я, вылезая из сена и отряхиваясь.
Пришлось снять рубашку и тщательно очистить ее от колючих травинок. Витамин сел, хмуро посмотрел на меня. Безнадежно сказал:
- Жрать-то как хочется!
- Да уж. Кроме воды ничего нет. - Я потряс фляжкой. Она была наполовину пуста. - Дотемна нужно найти жилье.
- Умный какой! - усмехнулся Витамин. - Занято все жилье.
- Брось! Мы достаточно далеко отошли от города. И потом - должно же нам хоть когда-нибудь повезти? Ну, не найдем, так снимем угол какой-нибудь. Сарай. Сеновал.
Витамин только вздохнул.
- Ну что ты вздыхаешь? - спросил я. - Как лошадь, честное слово. Пых! Пых! Тебя никто не тащил из города. Сидел бы себе...
Я подхватил вещевой мешок и зашагал по дороге, заросшей травой. Вскоре послышался топот - Витамин догонял. Я едва взглянул на него.
- Нам нужно держаться вместе, - глухо произнес он.
Я промолчал.
Мы идем по ровной местности, поэтому все время ощущаем себя как будто внутри круга, который движется вместе с нами. Вот в круг попадает осиновая роща, вот придорожные кусты, но в основном это поле, заросшее бурьяном. Слева от дороги тут и там попадаются телеграфные столбы. Большинство из них давно повалилось, но некоторые стоят как одинокие памятники, напоминая о былых временах - телефоне, радио и всемирной сети интернет. На обочине стоит спортивный BMW с выбитыми стеклами, но не проржавевший, Витамин несколько минут осматривает машину, вздыхает, охает. Она давно брошена. И нет здесь поблизости жилья, нет, люди возделали бы землю, засеяли бы ее пшеницей, или овсом, или рожью. В круге все время запустение, и становится удивительно, откуда берутся то тут, то там стога сена, заботливо уложенные, причем уложенные совсем недавно, потому что сено в них свежее.
Голод сводит живот, живот ощущает непрекращающийся спазм. Последнюю корку хлеба мы разделили с Витамином вчера в полдень, после этого пьем только воду, которой у нас осталось совсем мало.
Между тем погода портится. Поднимается ветер, наносит тучи с запада, обволакивает нас пыльными руками, забивает глаза песком. И почему все неприятности всегда приходят с запада? Начинает моросить дождь. Мы с тоской смотрим на небо. У нас нет ни зонтов, ни плащей, поэтому нам предстоит промокнуть до нитки. И негде найти убежище на ровной как стекло местности. У нас были плащи, но их украли в первой же пригородной деревне, где мы остановились перекусить. О, блаженные времена! У нас были тогда деньги, и мы могли позволить себе кружку молока и ломоть хлеба на обед.
Что гонит нас от города? Безысходность. Безработица, отсутствие всякой надежды на улучшение. Нас ссудили деньгами, собрали с миру по нитке. Никто и не думал тогда, что может быть еще хуже. Во всех деревнях на нас смотрели с подозрением, а таблички, которые мы вешали на шею ("Работаю за еду и ночлег") вызывали только презрительные усмешки. Работа была, но получить ее было невозможно. В одной деревне нас жестоко избили, когда мы попытались перебить цену и наняться перевозить навоз. У меня до сих пол болит ребро, и я подозреваю, что мне его сломали.
Нам пришлось свернуть с дороги к ближайшей осиновой роще, чтобы развести костер. Мы натащили кучу сухих сучьев, зажгли огонь и сидели возле костра, подставляя то один бок, то другой. Пока сушишь одну сторону, другая успевает намокнуть. Дождь разошелся не на шутку, с неба падают крупные капли, все вокруг намокает. Это худшее, что могло случиться с нами в пути. Скоро ночь, но нам не выспаться как следует.
Витамин приглушенно ругается, я молчу. В голове у меня все мысли намокли, сжались и не шевелятся. Я заворожено смотрю на огонь, краем уха слушая ворчание Витамина.
- ... высшая божья справедливость. Почему мы должны мокнуть под дождем в чистом поле, без еды, без крыши над головой, без надежды на лучшее?..
Я стараюсь не слушать, потому что выносить это нытье очень тяжело. Гораздо лучше сидеть без всяких мыслей... Нет, с одной мыслью - о том, что все когда-нибудь кончается. Кончится противный холодный дождь, засверкает солнышко, мы пойдем дальше. Кончится голод, и сбудутся тайные надежды - найти жилье и источник пропитания. Кончится все, в том числе и эта беспросветная жизнь...
Дождь прекратился только к утру. Я не слушал Витамина, он опять ворчал, на этот раз проклиная тот день и час, когда ему вздумалось увязаться за мной в это дурацкое путешествие.
- Я не пойду, - сказал Витамин неожиданно и посмотрел на меня исподлобья.
Я молча вскинул рюкзак и зашагал прочь.
Витамин чертыхнулся, но не сдвинулся с места. Я не оборачивался, просто шел и шел. Пусть остается. Я устал от его нытья. В конце концов, это он считает, что нам нужно держаться вместе, а не я.
Бедный парень. Он всего боится. Боится остаться один. Умереть с голоду. Боится того, что его кости могут остаться в этом поле и его плотью полакомятся стервятники. Я же дошел до такого состояния (или довел себя?), когда бояться нечего. Единственное, что может вывести меня из равнодушного созерцания, это боль. Пожалуй, боль - это то, чего я еще боюсь. На остальное мне наплевать. Я устал. Мои ноги сбиты в кровь и намертво прикипели коростами к ботинкам. Носки прохудились и ниже щиколоток напоминают несколько дыр, связанных нитками. Желудок стервозно напоминает о себе каждое мгновение, ноги гудят от ходьбы, спина онемела, и ее как будто не существует. Если бы сейчас грянул гром, и молния поразила меня, я улыбнулся бы и сказал: Слава тебе, Господи! Нет, я сказал бы не так, потому что я не верую в Господа. Не может существовать Бог, которому наплевать на человечество, и на меня, как на представителя оного. Витамин верует, а я - нет. Он считает, что Господь наслал на нас испытание, и проверяет нас на прочность. Чушь. Я не просил об испытании. Я мирно жил в городе, имел работу, семью, какой-никакой достаток, когда Витаминову Богу вздумалось в одночасье отнять все это у меня и устроить мне испытание.
На эту тему мы однажды поспорили с Витамином. Это случилось тогда, когда он заявил, что Бог наказывает нас за грехи наши, наслав на нас катастрофу. Я возразил ему, что, наказывая меня за мои грехи, которые у меня, безусловно, имеются, Бог зачем-то убил не меня, а мою семью.
Вера в Бога не нужна мне. Мне все равно. Я не хочу проходить это испытание, и, если Бог существует, он должен покарать меня смертью. Я не боюсь смерти. Но мне и на это наплевать. Бога нет, потому что смерти тоже нет. Однажды я так и сказал Витамину. Он испугался за меня поначалу, но, поразмыслив, объявил, что если Бог не убивает меня, значит я ему еще нужен для каких-то неведомых нам целей. Это тоже чушь. Я не нужен никому, даже самому себе.
Я не боюсь остаться один, поэтому иду и не оборачиваюсь. Что-то подсказывает мне, что Витамин плетется следом, избегая догнать меня и показаться на глаза. Ему стыдно. Вот еще одно чувство, которого я лишился в результате испытания. Мне не стыдно. Если Витамин отстанет и потеряется, совесть не будет грызть меня и мешать спать по ночам. Я ведь всего лишь терплю своего спутника. Я пытался прогнать его, но он упорно твердил, что вдвоем веселее и менее опасно.
Круг, в центре которого я нахожусь, начал изгибаться. Передняя часть его полезла вверх, вздулась холмами, поросшими лесом. Дорога ведет в лес, я вступаю в него, и круг исчезает. Сзади слышится топот - меня догоняет Витамин. Я слегка улыбаюсь. Оказывается, я почувствовал удовлетворение. Выходит, если бы Витамин потерялся, я был бы разочарован? Выходит так. Но не думаю, что надолго. Потом я подумал, что фляжка у нас одна на двоих, и находится у меня в рюкзаке. Что стало бы с Витамином, если бы мы расстались? Но и эта мысль не вызвала у меня никаких чувств.
- Нам нужно держаться вместе, - угрюмо произнес Витамин, сверкая глазами.
- Да, конечно, - равнодушно ответил я и зашагал дальше.
Нас обступали разлапистые толстые сосны. В лесу дорога совсем не заросла травой, и казалось, что по ней ездили совсем недавно. Мне показалось даже, что я заметил следы колес на еще влажной земле.
- Следы! - подтвердил Витамин, вглядываясь в землю. - Здесь совсем недавно проехала телега. Уже после дождя!
- Вот как, - я остановился, огляделся.
Низкорослый кустарник обступал дорогу. Я принюхался. Пахнуло дымком.
- Люди! - произнес я хрипло. - Жилье! Там!
Я не испытал радости. Скорее меня кольнуло тревожной иглой. Люди. Они совсем не те, что были до катастрофы. Убить могут запросто. Не говоря уже о том, что избить могут, опять же, запросто, для развлечения и веселья. Если убьют - ладно, но у меня до сих пор болит ребро, сломанное в Урядниково, так, кажется, называлась та деревня, где нас с Витамином изметелили за здорово живешь. А боли я не люблю. Или я об этом уже говорил?
Я порылся в рюкзаке, и вытащил смятую картонку, на которой углем было написано: "Работаю за еду и ночлег". К ней была привязана медная проволока. Я надел картонку на шею, взглянул на Витамина. Тот тоже прилаживал табличку на грудь.
- Идем, - сказал я, и мы пошли по дороге вглубь леса.
Деревня оказалась почти рядом. На обочине валялся прогнивший столб с заржавленным дорожным знаком, на котором еще можно было разобрать: "с. Кормилово". Несколько десятков добротных домов располагались на высоком берегу реки. Донесся запах дыма и чего-то жареного и необъяснимо вкусного.
- Мясо! - сглотнув, прохрипел Витамин. - И название у деревушки... многообещающее.
Я тоже сглотнул, зачем-то оглянулся на лес, и пошел вперед, придерживая картонку, чтобы ее не задирал поднявшийся ветер. В глухом заборе, окружавшем ближайший дом, открылась калитка и выглянула толстая румяная баба, одетая в кирзовые сапоги, цветастую юбку и белую посконную рубаху. На голове у нее красовался черный платок в мелкий белый горошек. Баба уперла руки в боки и с интересом разглядывала нас. Мы приблизились, и молча остановились. За забором два раза глухо и солидно гавкнула собака и этот голос показался мне голосом важного собачьего джентльмена.
- Ага, - сказала баба, прочитав наши таблички. - А что умеете делать?
- А что надо-то? - спросил Витамин, ноздри которого непроизвольно раздувались, втягивая завораживающий запах жареного мяса.
- Забор у мене на заднем дворе завалился, - сказал баба. - Сумеете починить?
- Отчего не починить? - с готовностью отозвался Витамин и двинулся к калитке.
Баба встретила его огромной грудью. Витамин смущенно остановился, скосил глаза в сторону, призывая на помощь меня.
- Гм, - сказал я. - Мы люди мирные, никого не обидим...
- Ха! - перебила баба. - Обидят оне!
Она показала Витамину огромный кулак и процедила сквозь зубы:
- Попробуй только обидеть, я тебя так обижу, что мамку родную забудешь. Почините забор, - накормлю и ночлег дам. А не почините... - она опять показала кулак.
- Ну понятно, - смиренно сказал Витамин. - Вас как зовут-то... сударыня?
Я замолчал, увидев огромную собаку, которая стояла перед нами без всякой цепи. Лохматое чудище было серым с коричневыми подпалинами и смотрело на нас недобрыми черными глазами. У меня сделалось нехорошо внизу живота, - я почему-то подумал, что чудовище может откусить мне яйца.
- Полкан, не трогать! - негромко сказала хозяйка.
Полкан сел на задние лапы и высунул язык. Уж точно, бабу с такой псиной не обидишь, - стоит хозяйке сказать "Ату их, ату!", и Полкан кого угодно разорвет на мелкие куски.
Там по земле ходило несколько белых кур, рядом стоял на одной ноге петух с красно-синим хвостом и багровым гребнем, и поглядывал на нас гордым глазом.
- Мать твою! - прошептал Витамин.
- Ну, чего встали? - грозно спросила Прасковья Ильинична.
- Да вот, куры, - заискивающе улыбаясь, проговорил Витамин.
- Куры, куры, - ворчливо сказала хозяйка. - Кур не видали, что ль? Садитесь пока тут, - она кивнула на деревянную скамью возле дома, перед которой стоял дощатый струганый стол, - а я струмент мужнин принесу.
Мы уселись, и я спросил у Витамина:
- Как думаешь, сколько мы прошли?
- От города? Черт его знает. Если километров тридцать-сорок в день, то не меньше пятисот.
- Далеко, - согласился я. - Тут и слыхом не слыхивали ни о чем. О голоде-то точно.
- Куры ходят! - громким шепотом поведал Витамин и принялся пересчитывать. - Семь штук! Я сейчас ума решусь! И мясом пахнет, мясом! Жареным.
- Это не здесь. Это от соседей несет.
На просторном дворе стояла низенькая банька, за плетнем угадывался огород, слева были сарай, загон для скота и курятник. В углу двора высился колодезный журавль, напоминающий комара, уткнувшего хоботок в землю. Левая стена забора была обсажена молодыми кленами. Появилась хозяйка. В руках у нее был плотницкий ящик, из которого торчали рукояти молотка и топора.
- Вот, - сказала она, поставив ящик на землю. В нем густо звякнули гвозди.
- Айда за мной! - Прасковья Ильинична махнула рукой, приглашая следовать за ней. Мы обошли загон для скота и увидели небольшое поле, засеянное невысокими растениями с необычайно большими мясистыми листьями и желтыми цветками, между которых деловито гудели пчелы. Дальше стояла стена подсолнечника в человеческий рост. Еще дальше, на холме, виднелся погост. К запаху навоза из загона примешивался сладковато-горький запах странных растений. Двор от поля отделял прясельный забор. Два столба прогнили и держались только на подпорках.
- Вот вам, - сказала Прасковья Ильинична. - Вон там бревна. Выберите самые крепкие. Вот лопата. Работайте.
- А, это... - Витамин указал на странные растения. - Это вот что? В жизни не видал.
- Табак это. Пасынковать уж надобно.
- Пасынковать?
- Ну да, пасынки обрывать. Да ты работай, работай.
Она ушла.
- Табак... - произнес Витамин и так закатил глаза, что мне показалось, он собирается хлопнуться в обморок. - Сколько я уж не курил? А как его курить-то? Помнится, в сигаретах не такой табак, желтый.
- Так его сушат, наверное. Ладно, хватит болтать. Жрать хочется, сил нет. Давай работать.
Мы выбрали среди кучи бревен два самых крепких, разобрали старый забор, вкопали новые столбы. Часа через два работа была закончена. Хозяйка наведывалась к нам каждые десять минут, поглядывала, как идут дела. Когда мы закончили, она подергала прясло, одобрительно кивнула, и позвала нас обедать.
На столе стояла тарелка с помидорами и огурцами, перья зеленого лука. В другой тарелке лежал хлеб, от которого шел пьянящий дух давно забытого лакомства. Стояла также кринка с молоком и две глиняные кружки.
- Вы вот что, - сказала хозяйка, глядя, как мы восторженно смотрим на еду. - Давно голодуете, ешьте осторожно, не то заворот кишок случится, а дохтура у нас нету.
- Как же вы без доктора? - поинтересовался Витамин, набивая рот хлебом и закрывая глаза от удовольствия.
- А помер. - Прасковья Ильинична присела на крыльцо, по-бабьи сложила руки на животе. Где теперь другого взять? Нынче дохтуров на улице не валяется, не то, что в ранешное время. А вы, часом, не дохтуры?
- Неет, - Витамин разочарованно вздохнул. - Мы починители заборов.
Хозяйка улыбнулась шутке.
- А как вас величают-то, болезные?
- Меня зовут Витами... Виталий, а его - Сергей.
- А что это у Сергея глаза такие?
- Какие у него глаза?
- Такие... Мертвые.
- А я и есть мертвый, - сказал я и сделал страшное лицо.
Баба отшатнулась было, но, увидев наши улыбки, тоже заулыбалась.
- Матушка-благодетельница, - пропел Витамин, подчищая со стола хлебные крошки, - спасибо тебе за хлеб-соль...
- Какая я тебе матушка, - Прасковья Ильинична кокетливо стрельнула глазами, - я моложе тебя, чай. Ладно. Пойду баню вам истоплю.
- А что, - Витамин мечтательно закатил глаза. - Вот возьму и женюсь. Она ж вдовая, вроде? Чувствуется в усадьбе отсутствие мужской руки. Корова, поди, есть, на выпасе. А? Может телочка еще? Куры. Петух вон какой. Его бы в суп. А?
- Ты очень быстро все сожрешь, - усмехнулся я.
- Ну, нет. Я хозяйственный. Я работать стану. Вон, табак, как это, пасынковать. В огороде ковыряться. Не, все сразу не сожру. Постепенно.
- Эй, болезные! - хозяйка выглянула из бани. - Чего расселись? Воды натаскайте-ка!
Потом мы помылись в бане, поужинали и сидели на скамье, вытянув ноги и осоловев от сытости.
И тут трижды гавкнул Полкан, загремело кольцо на калитке. Пришла соседка, веселая разбитная бабенка, с миловидным лицом. Одета она была точно так же, как и наша хозяйка, с той лишь разницей, что на ногах у нее были калоши. Соседка была тоньше Прасковьи Ильиничны раза в три. Она стрельнула в нашу сторону глазами, словно сверкнула солнечным зайчиком, махнула юбкой и вбежала в избу. Хозяйка последовала за ней. Очень долго мы слышали частое "тра-та-та" гостьи и редкое "бу-бу-бу" хозяйки.
За забором послышался требовательный утиный гвалт, словно началось собрание акционеров прибыльной компании. Я отворил калитку, и мимо меня бросилась во двор стая утят, почти взрослых, сопровождаемых важным селезнем и развалистой мамашей-уткой.
- Утки! - радостно завопил Витамин, размахивая руками с таким видом, будто собрался ловить маленьких вертких птиц.
Хозяйка вышла на крыльцо, вынесла тазик, полный пшеницы, сделал знак, чтобы мы накормили утят. Витамин взял тазик, поставил на землю и едва успел отскочить, чтобы ринувшаяся стая не сбила его с ног.
- Ух ты, - радостно сказал Витамин. - Чуть руки не оторвали.
Мы наслаждались чудесным летним вечером. Солнце садилось где-то за домом, и мы смотрели на восток, мимо пригона, туда, где из-за подсолнухов вылезала бледная луна. Послышалось многоголосое мычание, топот десятков копыт и хлопанье бича. За забором густо и требовательно промычала корова. Женщины вышли на крыльцо.
- Эй, Сергей! - сказал Прасковья Ильинична, - отвори-ка калитку!
Я поднялся и выполнил приказ. Мимо меня прошествовала огромная корова, бока ее были раздуты до такой степени, что она едва протиснулась в калитку. Она остановилась, вытянула шею и протяжно замычала на луну. От нее пахло парным молоком. Следом во двор вошел молоденький бычок с короткими рожками, глянул на меня красным глазом.
- Эй, Виталий! - скомандовала хозяйка. - Два ведра воды, живо!
Виталий проворно побежал к журавлю.
- Ишь ты! - весело сказала гостья, снова сверкнув зайчиком. - Какие у тебя работники проворные! Мне б таких! Не одолжишь хотя бы одного на пару деньков?
И, не дожидаясь ответа, побежала к себе, встречать своих коров.
- Ну, я же говорил! - Витамин поглядел на меня победно. - Корова и телок. А бока какие - видал? Ведра полтора молока будет, не меньше.
- Ну, уж, полтора, - усомнился я.
Маня дала почти полное ведро. Прасковья Ильинична процедила молоко сквозь марлю, налила нам по кружке, сама присела на крыльцо.
- Слыхали про торговцев временем? - спросила неожиданно.
- Слыхали, - с готовностью отозвался Витамин. - Это такие шарлатаны, которые дурят простаков почем зря.
- Какие такие шалатаны? - хозяйка удивленно захлопала глазами.
- Ну, это которые обманывают честной народ.
- А, а я думала, ты не по-нашему заговорил. Говорят, пришел один в деревню. С востока. Инопланетник. Немой, слепой. С ним толмач. Сказывают, они мысли друг у друга читают. Ну, стало быть, толмач толкует, что тот думает. Мож и вранье это все. Как ты говоришь - шалатаны? Может быть, да. Первый раз, говорят, бесплатно. А захочешь, значит еще, - плати. Оне у Михеича остановились. Это через три дома отсюда. Схожу вечерком, как по дому управлюсь.
- А мне можно с вами? - подскочил Витамин.
- Ишь, какой шустрый! - хозяйка покачала головой. - Ну, хочешь, так пойдем. А ты что же? - обратилась она ко мне.
Я пожал плечами.
- Пойдешь с нами, - тоном, не терпящим возражений, сказала Прасковья Ильинична, и припечатала ладонью по столу. - Негоже мне одной гулять с Виталькой. Пересуды пойдут.
Я снова пожал плечами. Пойду, отчего не сходить. Не пересудов она боится, а оставлять меня одного в усадьбе. Даром, что есть Полкан, которому достаточно сказать одно слово, и я не смогу даже пошевелиться.
Дом Михеича, казалось, был специально предназначен для деревенских посиделок. В огромном дворе было понаставлено множество скамеек, на которых сидели преимущественно женщины старшего возраста. Были тут несколько парней и девиц, они очень оживленно разговаривали и даже хохотали, за что на них непрерывно шикали. Сидел в окружении немолодых девушек усатый деревенский гармонист лет семидесяти, с лицом, словно сделанным из гофрированного картона, курил самокрутку. Девушки лузгали семечки и смотрели на мир с коровьей тоской. При нашем появлении они заметно оживились и принялись прихорашиваться.
Среди присутствующих было заметно некоторое движение, как в очереди. Часто открывалась входная дверь, из нее кто-нибудь выходил, а в нее тут же кто-нибудь входил. Мы пристроились на одной из скамей, к нам тут же подскочила соседка, и, стреляя глазами, завела с нашей хозяйкой какой-то бесконечный разговор на деревенские вечные темы. Я сразу перестал понимать, о чем они говорят. В это время гармонист встрепенулся, тряхнул седой головой, растянул меха гармони, и стало заметно, что он изрядно пьян. Он заиграл что-то излишне веселое, и это было так же неуместно, как на похоронах. Однако, вполне могло случиться, что какая-нибудь стареющая девушка выскочит в круг, закричит "И-и-и-эх! и пустится в пляс, и мне, почему-то, не хотелось этого. Ничего подобного не произошло, гармонист поиграл немного и скуксился, безвольно опустив руки.
Судя по всему, торговец временем хорошо знал свое дело и был весьма проворен - в избе дольше, чем на две минуты никто не задерживался. Совсем скоро туда вошла Прасковья Ильинична, и соседка, сдерживаемая ее монументальным присутствием, принялась за нас всерьез. Девушки вокруг гармониста бросали на нее завистливые взгляды.
- А чего это такие молодые и красивые в наших краях делают? И чего это вы к Парашке прибились? Шли бы ко мне, у меня работы невпроворот, и еда есть, а ночлег какой - ух! И забор поправить, и крышу перекрыть, и погреб выкопать. Парашка вас, небось, на сеновале уложит, с нее станется. А вы, небось, давно на простынях не спали, подушки не нюхали. Худые какие, как смертушка, доходяги совсем. Парашка баба прижимистая, она вас досыта не накормит, ступайте ко мне... Меня Настасьей кличут, я вдовствую давно уж....
Она трещала без умолку, а я с интересом наблюдал за Витамином. В начале речи он приободрился, набрал воздуху в грудь, расправил плечи, но постепенно, видя, что вставить словечко ему не удастся, выпустил воздух, ссутулился и стал поглядывать вокруг с тоской.
Между тем начало темнеть, вечер плавно переходил в ночь. На небе радостно вылуплялись звезды.
Соседка еще что-то трещала, мы молчали, понимая, что она - существо самодостаточное, и наши ответы ей вовсе не нужны. Более того, мы начали даже перешептываться. Наконец появилась Прасковья Ильинична, на лице которой было написано горькое разочарование. Витамин искоса взглянул на нее, встал.
- Ну, не поминайте лихом, - он подмигнул и скрылся за дверью.
- Ну, что там, что там? - набросилась на Прасковью Ильиничну Настасья.
- Дык... это... - растерянно произнесла наша хозяйка. - Я че-то не поняла...
- Вот и я тоже, - затараторила Настасья. - Ниче не поняла - кто, откуда и зачем. Я ему говорю...
- Да погоди ты! - с досадой остановила ее Прасковья.
Она хотела что-то сказать, вздохнула, задержала воздух, но потом махнула рукой. Гармонист, словно по сигналу, опять встрепенулся, грянул какой-то военный марш, причем вид у него был такой, будто во время паузы он принял на грудь еще граммов двести. И опять гармонь не завела никого. Старик поиграл, поиграл, причем марш постепенно превращался в протяжную мелодию, плюнул и отвернулся. В это время появился Витамин с лицом человека, которому сквозь замочную скважину показали десяток голых баб.
- Иди, - Прасковья больно ткнула меня локтем в бок.
В избе было сумрачно и почти пусто. На скамье у противоположной стены сидел инопланетник с лицом, похожим на сваренную в мундире картофелину. Как мне показалось, глаза у него были затянуты кожаной перепонкой. На нем был грубый домотканый балахон. На полу, скрестив ноги по-турецки, сидел мужчина лет тридцати пяти, худой, безволосый, с узким и длинным лицом и совершенно безумными глазами, одетый в такой же балахон, по всей видимости, толмач. Он посмотрел на меня, и моя душа ушла в пятки. Спокойно, сказал я себе, бояться нечего. Мне ли пристало бояться? Я выдержал взгляд.
- Садись, добрый человек, - глухим, будто удар кувалды по земле, голосом произнес толмач. - Будем знакомы. Меня зовут Борис. Садись, садись. Рацна посмотрит на тебя немного, чтобы составить для тебя узор.
Я поискал глазами, на что сесть, не нашел, сел посреди горницы, также как толмач, скрестив ноги. Инопланетник смотрел на меня несколько томительных секунд, в течение которых что-то шевельнулось во мне - не то страх, которого, как я думал, уже нет в моей душе, не то надежда на чудо. Потом он вытянул руки, обтянутые печеной кожей, и в них оказалась круглая дощечка вроде уменьшенного гончарного круга или крышки от бочонка. В дощечке были выдавлены углубления, в которые торговец начал вставлять разноцветные шарики. Делал он это необычайно быстро, доставая шарики как будто из воздуха. Я заворожено следил за руками, краем глаза заметив, что Борис закрыл свои ненормальные глаза и принялся тихо мычать какую-то неведомую мне мелодию. Наконец все углубления оказались заполненными, инопланетник повернул дощечку вертикально, и ни один шарик не выпал. Круг оказался у меня перед лицом и начал вращаться. Цветные полосы превратились в черные, что-то мелькнуло у меня перед глазами, я отшатнулся.
- Ты что, Михайлов? - произнес женский голос. - Сиди спокойно, твоя очередь на укол еще не подошла.
Я поднял голову и увидел женщину в коротком белом халате, открывающим полные бедра, с металлической коробкой от шприцев в руках. Это Маша, медицинская сестра. Ей около сорока лет, но она до сих пор воображает себя вертихвосткой и заигрывает с больными. Я находился в больничной палате. Стены были выкрашены голубой краской, в палате стояло четыре кровати, на которых лежали люди в полосатых пижамах. Все они были плохо выбриты, но на этом их сходство кончалось. Двое на дальних от окна кроватях, помоложе, лет двадцати-двадцати пяти. Напротив меня, у окна, лежал мужчина средних лет. Четвертым был я.
Я вспомнил. Такое было со мной. Меня привезли с аппендицитом, сделали операцию, положили в эту палату, где я тихо сходил с ума от скуки.
- Михайлов! - раздался голос Маши. - К тебе жена с сыном.
Если бы моя койка неожиданно провалилась в преисподнюю, а меня тряхнуло током так, что волосы встали дыбом, тогда, возможно, был бы тот же эффект. Боже мой! Я ведь лежал в больнице еще до катастрофы! Ну конечно, конечно! Хочу ли я увидеть жену и сына? Что за вопрос! Превозмогая боль, я поднялся на локтях и с нетерпением ждал, когда дверь отворится, и они войдут... И дверь поехала на петлях, и вместо нее перед глазами зарябили цветные полосы, которые вскоре разорвались, и стало видно, что это шарики торговца временем на крутящемся диске.
Диск остановился и исчез в складках балахона инопланетника. Я сидел и не знал что сказать. По-моему, я не дышал.
- Спасибо тебе, добрый человек, - проговорил Борис. - Если понравилось, приходи еще. Приноси продукты, какие сможешь.
"Сволочи!" - прокричал я мысленно. "Прервать на таком месте! Да за это убивать надо!"
Но вслух ничего не сказал, поднялся на слабых ногах и медленно пошел к выходу.
- Мы пробудем здесь несколько дней, - провожал меня голос толмача, сухой и бесплотный, словно механический. - Заходи. И помни, что нет на свете ничего дороже времени.
Я вышел во двор, все так же заполненный людьми. Солнце село уже давно, небо потемнело, будто на него набросили черную вуаль. Луна окрасила двор в оловянные тона. Тут и там проклевывались звезды, делая небо глубже. Гармонист играл что-то залихватское, две разбитные бабенки отплясывали, стуча каблуками в землю и махая платочками. Выражение их лиц было такое, словно они раздумывали над тем, как бы поскорее и без хлопот отдаться кому-нибудь. Настасья, по обыкновению, что-то трещала. Прасковья лузгала семечки и не слушала. Витамин сидел, подперев подбородок рукой, и смотрел куда-то в бесконечность. Настасья взглянула на меня и замерла, оборвав речь на полуслове. Повернули головы и Витамин с Прасковьей. Я подошел, сел, свесил руки между колен.
- Что, что? - с придыханием спросила Настасья.
Я пожал плечами, сказал, ни на кого не глядя:
- Прасковья Ильинична, ночлег мы заработали?
- Ну.
- Можно пойти спать?
Она поджала губы, поднялась, возвышаясь надо мной как семипалубный пароход, двинулась к воротам. Нехотя встали и мы с Витамином. Я услышал, как одна из молодых женщин произнесла:
- Оне городския, оне на нас ужо и не посмотрят.
Витамин остановился, очнулся от раздумий, вскинул голову:
- Ну, отчего же не посмотрят? Очень даже посмотрят! Серег, ты иди. Я скоро буду. Жди меня на сеновале!
Женщины прыснули. Я вышел вслед за Прасковьей.
Потом Прасковья кормила меня куриным супом, овощами, наливала браги, шипучей и острой. Я подозревал, что она имеет на меня виды, но мне это было совершенно безразлично. Я сидел, погруженный в думы и никак не реагировал на нехитрые женские уловки: она распустила волосы по плечам (волосы у нее, кстати сказать, были пышные, вьющиеся и, как будто мелированные - светло-желтые и каштановые), невзначай касалась меня то локтем, то коленом. Я захмелел и рассказал ей про жену и сына, точнее о том, как их потерял, а в конце рассказа так стукнул кулаком по столу и так закусил губу, что она поняла - от меня ждать нечего, во всяком случае, сегодня.
Постелила она мне на сеновале, как и предсказывала Настасья. Я не был в претензии. Упал на одеяло, покрытое простыней, и тут же заснул. Под утро меня растолкал Витамин.
- Дрыхнешь? - прошептал он. - О, да от тебя брагой несет за версту! Хорошо провел время? А я - скверно. Было три бабы, и ни одна не дала, представляешь.
- А может, потому и не дали, что их было три? - сказал я, зевая. - Ну, представь, - как бы они тебе все втроем давали? Тут вряд ли слыхали про французскую любовь.
- Да, пожалуй, - задумчиво произнес Витамин. - А знаешь, почему тут мужиков нету? Когда эта херня случилась, ну, катастрофа, они все на ярмарке были, в Красноянске. На "ярманке", как они говорят. От Красноянска мокрого места не осталось. Ну, и от мужиков, соответственно. А этот Красноянск здесь недалеко, километров сорок пять. И "ярманки" там проводят два раза в год. По привычке. Там, говорят, многое заново отстроилось. Город. А?
- Ну что ж, - сказал я. - Выгонят отсюда, пойдем в город.
- Чего это выгонят? Погоди, погоди. Ты что, плохо ублажил хозяйку?
- Честно сказать, я ее вообще не ублажал.
- Ну и дурак, батенька! - Витамин хлопнул рукой по коленке. - Эх, надо было мне пойти. Хотя она на тебя больше поглядывает. Ну, я же говорю - дурак. Ладно, спи. Утро вечера мудренее.
Утром Прасковья молча бросила на стол краюху хлеба и стукнула кринкой с молоком. Постояла, посмотрела, как мы усаживаемся, буркнула:
- Сегодня табак пасынковать будете.
И ушла, махнув подолом. Значит, мы становились постоянными работниками? Это хорошо.
Дальше были одуряющий запах табака, гудение пчел и пасынки, от которых скоро начало рябить в глазах.
К обеду мы закончили работу. Я ел мало, отложил свою долю овощей и сваренных вкрутую яиц.
- Что, насытился уже? - спросил Витамин. - Или ты... Понимаю, понимаю. Ты хочешь продукты торговцу временем отнести? Что, зацепила тебя реклама?
- Реклама?
- А что? Конечно. Меня тоже зацепило, но я отношусь к этому более сдержанно. Все киношки в жизни не пересмотришь. Как со всеми женщинами не переспишь.
К вечеру следующего дня у меня скопилось достаточно продуктов для похода к торговцу. Я заметил, что и Витамин тоже утаивает от хозяйки еду, но ничего не сказал. И вот я иду с рюкзаком к дому Михеича, который, к слову, и есть тот самый пьяный гармонист. Он и сейчас нетрезв, терзает гармошку со слезой в правом глазу. Народу во дворе немного, человек пять-шесть молодух, и, когда я вхожу, все глаза устремляются на меня, и я чувствую себя как на арене цирка перед особо трудным трюком. Присаживаюсь на скамейку рядом с гармонистом, рюкзак с продуктами укладываю на колени и смущенно спрашиваю:
- А что торговец? Дома ли?
Михеич вскидывает на меня мутный глаз, бормочет заплетающимся языком:
- Дома, дома. Слыхал в детстве сказку такую? Попросилась лиса к зайцу переночевать, да зайца и выгнала. На сеновале ночую! - он резко сжал мехи гармони, она жалобно всхлипнула. - Нет, ну конечно! Я десятую часть у него выторговал. Не без того. А что я? Не человек, что ли? Я тоже пить-есть хочу. Ступай, чего рассиживаться.
Женщины перешептывались, поглядывая на меня.
Я встал и пошел в дом.
- Здравствуй, добрый человек, - приветствовал меня Борис.
- Здравствуйте.
В доме опять было сумрачно. Инопланетник сидел на полу, глядел на меня глазами-перепонками.
- Положи то, что принес, на пол, - велел толмач.
Я развязал мешок, высыпал продукты.
- Хорошо. Целой жизни на это не купишь, но некоторое время...
- А можно мне туда же, где я был в прошлый раз?
- А где ты был в прошлый раз?
- Больница... Когда мне аппендицит вырезали... Ну, он знает.
- Эх, добрый человек, если б мы всегда оказывались там, где хотим...
- Понятно. Значит нельзя?
- Теоретически возможно, - Борис посмотрел на меня, и у меня снова душа ушла в пятки. - Но маловероятно. Вот тебе пример. Ты стреляешь из пистолета в лист жести... В листе образуется отверстие. Сможешь ли ты, выстрелив второй раз, попасть точно в это отверстие? Чтобы оно не расширилось ни на ангстрем? Знаешь, что такое ангстрем?
- Я понял, понял, - сказал я. Этот тип чем-то раздражал меня. - Начнем, пожалуй?
- Рацна сейчас отдыхает. Других посетителей нет. Погоди немного.
- Сколько?
- Дай ему пять минут. Это ведь немного? А пока я скоротаю время умною беседою. Знаешь ли ты, чего хочешь?
- Думаю, да.
- А я думаю - нет.
- Вот как? Почему?
- Человек редко знает, чего хочет. - Борис на корточках переместился ближе ко мне, взял с пола помидор, потер его о рукав и надкусил. При этом лицо его не изменилось. - Ты не исключение. Скорее, наоборот - ты-то как раз и не знаешь, чего хочешь. Ты пришел сюда в надежде на чудо, но ты не веришь, что оно возможно. Таково свойство практического человека. Он не верит в чудеса, но в глубине души надеется на них, причем, надежда эта сильнее, чем у тех, кто в чудеса верит.
- Чудеса? Нет, я не думаю, что Рацна может сотворить то чудо, которого я хочу.
- Зачем же ты тогда пришел, если его не в силах сотворить Рацна? Что может быть глупее бесплодных мечтаний? Можно сколько угодно мечтать, палец о палец не ударив для воплощения мечты...
- А если ударить палец? - перебил я.
- Тогда это будет уже не мечта, а цель. Хотя бы раз ударив палец о палец, ты сделаешь маленький шажок навстречу цели.
При этих словах толмач взялся за принесенные мною продукты вплотную. Он съел хлеб, помидоры, огурцы, яйца, принялся за зеленые яблоки.
- Значит, мечтать вредно?
- Ну, если ты так ставишь вопрос, то да. Вредно для того, кто мечтает.
- А есть ли способ превратить в цель несбыточную мечту?
- Несбыточную? А можно пример несбыточной мечты?
- Ну... - я замялся. - Например, если я хочу, чтобы Луна улетела прочь от Земли.
Борис улыбнулся. И тут я понял, что меня так раздражало в нем. Безумные, как мне казалось, глаза и вполне разумные речи. Саркастическая улыбка в сочетании с таким взглядом давала жуткую картину. Толмач посмотрел на меня и, в то же время, мимо меня, и мне опять сделалось не по себе.
- Тогда тебе нужно начать изучать основы небесной механики, - сказал он, отодвигаясь назад, к стене.
- Зачем?
- Чтобы понять, как это сделать.
- Но это же невозможно!
- Что невозможно? Понять?
Я замолчал, обдумывая, как возразить.
- А если я, изучив основы небесной механики, пойму, что сделать это невозможно?
- Тогда, - Борис пожал плечами, - ты не достигнешь своей цели.
- Только и всего?
Он не ответил.
- Ты изучал философию? - спросил я.
- "Все мы учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь" - ответил он цитатой. - Скажи, разве разумным может быть только человек, изучавший философию? Я знаком с работами некоторых мыслителей. Все они понимают мир по-разному. И объясняют его с разных сторон. Иногда им удается приблизиться к истине, но они словно боятся этого, и сразу убегают. Как ребенок, которого любопытство влечет в семейный склеп, но когда он там оказывается, малейший шорох приводит его в такой ужас, что он улепетывает со всех ног, и в его шевелюре появляется два-три седых волоска. Но мы увлеклись. Рацна готов составить для тебя узор.
- Подождите, - я протянул к Борису руку, пытаясь остановить, потому что он уже начал закрывать глаза, чтобы отрешиться от всего. - А можно ли сделать так, чтобы не вернуться из... путешествия? То есть оттуда, куда отправляет Рацна.
Он все-таки закрыл глаза и расслабленно ответил вопросом на вопрос:
- Это у тебя мечта или цель?
"Черт возьми!" - подумал я. - "Так возможно это, или нет?"
- Возможно, невозможно, - Борис вяло взмахнул узкой рукой. - Если заранее задуматься о том, что есть что-то невозможное, то не стоит и задаваться какой-либо особенной целью. Ставьте перед собой реальные, на ваш взгляд, задачи. Найти жилье и пропитание, например.
Кончики губ у него дрогнули, изображая улыбку. Я отвернулся. Рацна уже раскладывал шарики.
Я сидел на высоком лесистом холме, который круто обрывался с одной стороны к широкой реке. За рекой тянулся бесконечный луг, с высоты напоминающий тщательно подстриженный газон. На горизонте громоздились горы, вершины которых были покрыты снегом. За моей спиной теснились мрачные деревья.
- Красиво здесь? - послышался знакомый голос. На фоне деревьев стоял Борис и смотрел вдаль.
- Красиво, - ответил я.
Борис подошел и сел рядом, скрестив ноги.
- Так тебе нравится здесь? - спросил он после минутного молчания.
- Ну, вообще-то да, - неуверенно ответил я.
- Остался бы здесь... навсегда?
- Не знаю, - я поежился. - Понимаете, мне ведь все равно. После того, что случилось когда-то, меня уже ничего не интересует. Вы ведь тоже пережили катастрофу?
Борис улыбнулся, пожал плечами, не отрывая взгляда от какой-то точки на горизонте.
- Это было похоже на ссылку на другую планету. В один миг исчезла большая часть города. Исчезла совершенно необъяснимо, будто какое-то огромное животное наступило на него и сплющило в лепешку. - Я сглотнул комок и продолжал, нервно ломая пальцы. - Кстати, это одна из версий катастрофы, какой бы она ни казалась нелепой. У меня погибли... нет, я хочу считать, что не погибли, а исчезли жена и сын. Мне хочется думать, что они перенеслись куда-то, где живут в такой же ссылке, как и я. Мне так легче, хоть немного, но легче, иначе я давно сошел бы с ума. Кто-то взял и оторвал лучшую часть моей жизни как лист бумаги. Оторвал без объяснений. Я понял бы, если бы произошла ядерная война, экологическая катастрофа, нашествие инопланетников, или на землю свалился бы огромный метеорит. Это было бы ужасно, но понятно. Был бы шум, взрывы, кровь. То, что произошло, ни один умник на Земле объяснить не в состоянии. Существует десять более-менее правдоподобных версий происшедшего. Десять! Меня не устраивает ни одна из них! Все произошло тихо, в долю секунды. Вот город был, вот была моя семья, и через мгновение их не стало.