Аннотация: Постапокалипсис. Последнее людское племя пробирается опасными улицами занесенной снегом Москвы к порталу, через который можно навсегда покинуть Землю...
Александр Бачило
ЗИМОГОРЫ
А как лес кончился, так и собачки побежали веселее. В полях снег убитый, мерзлый, окоренок катится, что по льду, за день верст по сорок отмахивали, ног не трудя. Одно плохо - край тут голодный. Охотой да шишкой не проживешь, разве что бродячую стаю лохмарей встретишь. Но их-то как раз надо стороной обходить...
По своей бы воле я в эти края, конечно, не потащился. Чего я тут не видал? Ям-ловушек? Обвалов на голову? Спасибо, мы люди лесные, нам оно ни к чему! Но прижало, что поделаешь. Никогда у нас легкого житьишка не было, а нынче и вовсе зябко стало. Вон она, Чертова Звезда, висит, на полнеба хвост раскинула. Среди бела дня ее видно, и ночью светит - хоть шишки собирай - а ни черта, сволочь, не греет. Как раз наоборот - с тех пор, как появилось это диво, что ни год, зимы все лютей. Прокентий говорит, что нам уже не угреться, не притерпеться к холодам. Пора съезжать. А ведь он даром не скажет, Прокентий. Башковитый парень, хоть и малахольный. Ну, значит, дорога теперь одна...
Тьфу ты, сорока! Чуть с окорёнка не спихнула! Всю мыслю сбила... И за что мне эта Зойка в поезжачие досталась? Самая шебутная девка в поселке!
Стена ей... До той стены еще день пути! Как не полтора... Однако же, и правда, сугроб впереди больно крут. Изогнулся дугой - ни дать, ни взять - стена. Невысокая, роста в три, хотя на глазок черт ее смерит - замело все. Увал и увал, только через каждые шагов тридцать - ложбинка. Что-то оно мне напоминает, никак не ухвачу. Поплутай-ка полвека по лесам, как я - еще и не то забудешь!
- Так объезжать будем, что ли? - сорока моя трещит. - Или перевалим?
- Придержи упряжку, - говорю.
Зойка соскочила, обдернула собачек. Встали. Поднялся и я - ох, скрипят мои косточки! Глянул туда-сюда. Конца-краю увалу не видно, замаешься объезжать. Помахал рукавицей. Задние окорята - а уж много за нами из ельника показалось - тоже давай осаживать. Упряжка Прокентия встала рядом. Поезжачий его Федюня собачек тормознул, не соскакивая. Мастер.
- Случилось что? - Прокентий спрашивает.
- Обсмотреться надо, - говорю. - Сугроб видишь?
Прокентий и сам уж, сощурясь, глядел на преграду.
- Ну и что там, под ним?
- А черт бы его знал! Знакомое что-то...
- Так знакомое или черт бы его знал?
Вот пристал! Сходи да пощупай сам! Как раз на обед какой-нибудь твари попадешь...
Но этого я, конечно, вслух говорить не стал. Наши, поселковые, меня еще до похода предупредили: за Прокентия отвечаешь головой. Не убережешь его - так не обижайся, дед. Камень на шею и в прорубь. Пугают... Будто я без них не понимаю, что Прокентия беречь надо. Потому как он - голова, без него поселку не спастись. Но это с одного боку глядя. А с другого поглядеть - он ведь дитё-дитем, Прокентий. Ни прокормить себя, ни от зверья отбиться, ни дорогу в лесу найти - малахольный, одно слово...
- Ладно, - говорю, - перевалим, помолясь.
И Зойке:
- Правь во-он туда, между ложбинами посередке.
Зойка пуговкой своей закрутила неодобрительно, тоже взад-вперед зыркает.
- А ложбинкой-то сподручнее! Крутяка такого нет. А посередке... втянут ли собачки?
- Ничего, - говорю. - ты поможешь.
Спорить еще со мной будет! Я же чую - снег в ложбинке рыхлый - провалишься вместе с окоренком, и собаки не отроют! Только вот спроси меня, откуда я это знаю - нет ответа.
И тут вдруг Прокентий выдал - я чуть в сугроб не сел.
- Больше всего, - говорит, - это похоже на поезд...
Ах ты ж, барсучина смышленый! И где он слов таких понабрался?! Поезд! Не зря, выходит, в землянке у матери книжки прятал, на растопку не давал! Другая-то молодежь давно и буквы разучилась рисовать, да и не умела, поди, никогда - зачем они в промысловом деле? А этот, вишь, начитанный!
Ведь и правда - вылитый состав на путях стоит! Только снегом занесен по крыши. Давненько я никаких поездов не видал! Пожалуй, с первого похода - ни разу...
- Надо бы глянуть, - говорю, - что там, в тех вагонах!
Встали табором под самым увалом, но собачек пока не откладывали - вдруг тикать придется? Я обсмотрелся кругом - никаких следов. Была не была!
- Вот здесь копайте, - говорю.
Помимо двоих мужиков с лопатами поставил еще троих - копейщиков. Мало ли что из такой берлоги может выскочить? Добро, если косман - зверь мелкий, бей его по сусалу, пока на горло не кинулся, и весь разговор. А если там лохмарь?
Разрыли без ошибки - прямо до двери докопались. Натуральный пассажирский вагон, дверь не на замке, примерзла, правда, но кое-как отколупнули, толкнули - открылась.
Прокентий было полез первым, да я на него прицыкнул. Он хоть и голова, а настоящего поезда сроду не видал. Не говоря уж про живого лохмаря. Случись что, кого в прорубь спустят? Вот то-то. Значит, и охотой я командую.
Долго слушали, не ворочается ли там, в темноте, туша, не стучат ли когти по полу. Но было тихо. Эх, раскопать бы окна, дать свету! Да провозишься с раскопками как раз до ночи. Обойдемся факелом.
Ну и двинулся я по вагону первым. Хорошо, он не купейный, а из одних перегородок с полками, забыл уж, как зовут такие. Полвека прошло, как люди с Земли ушли, тогда же и поезда встали, электричество кончилось, бензины-керосины всякие - некому вырабатывать и не для кого. Только такие зимогоры упрямые, как в нашем поселке, и остались, и то не все. Ну да ничего, перебились и без цивилизации, и без Станции вашей спасительной, пропади она пропадом. Алёну у меня забрала... Да. Полвека...
А пыли в вагоне не много накопилось. И то сказать - какая пыль, когда на дворе круглый год зима, и сугроб выше крыши? Тишина и покой. Как в гробу...
И только это я подумал, как вдруг Витька-копейщик как заорет:
- Лохмарь!
Тут и я увидел - далеко впереди два огонька вспыхнули. У меня прямо сердце обмерло - так и есть, лохмарёвы глаза! Не найти в наших краях зверюги страшнее - хитрый, силищи страшной и вечно голодный. Выследит в лесу - и поминай, как звали. Редко когда отбиться удается, да и то если артелью. А тут, в узком проходе, какая артель?
Как дунут мои копейщики назад, к выходу, только топот стоит! Хотел и я поворачивать оглобли, да что-то странное вдруг померещилось. Чего это у лохмаря, подлеца, глазенки из стороны в сторону забегали? Пригляделся, помахал факелом и все понял.
Подошел ближе - ну, точно. В последнем закутке верхняя полка поднята, под ней - продолговатое зеркало с трещиной - от мороза, наверное, раскололось - и теперь в нем не один факел отражается, а как бы два.
Витька-копейщик и остальные в тамбуре столпились, шеи вытянули.
- Чего было-то? - спрашивают.
- Зеркало, - говорю.
- Какое такое зеркало? - глазами лупают.
Вот и толкуй с ними.
- Распрягайте, - командую. - Здесь и заночуем. Пещера удобная...
Ночью приснился мне стук колес. Уютно так. Вроде и на боку лежишь, а сам знаешь, что едешь - прямо до места довезут. Тут подходит Алёна и возле меня садится.
- Попей чаю, - говорит. - Скоро станция.
- А куда это мы едем? - спрашиваю.
Алёна помолчала, вздохнула.
- Я тут выхожу, Глеб. А тебе дальше ехать.
- Как так выходишь?! - не понимаю. - Зачем?
- Родители говорят, здесь больше нельзя жить. Станция нас всех переправит на другую планету. Ты с нами не хочешь - значит, пора прощаться...
Встала и ушла.
Я с полки вскочил, за ней бросился, а она уж в дальнем конце вагона!
- Стой! - кричу что есть силы. - Вернись! Это смерть!
Бегу, бегу за ней, а вагон все длиннее, снег в проход заметает, на полу лед скользкий, бежать не дает. А она все дальше...
- Послушай меня, Алёнушка! - реву уже в голос. - Это не для людей станция! И планета не для нас! Вы там шагу не ступите! Пропадете! Вернись! Не бросай!
Но она уже в тамбур выходит и дверь за собой прикрывает. А из крайнего купе навстречу мне вылезает черная туша с горящими глазами... Пытаюсь ухватиться за что-нибудь, чтобы остановиться, да руки промахиваются, а ноги все скользят, несут прямо в пасть. Тут вагон покачнулся, полетел я вверх тормашками, головой ударился... и проснулся.
Лежу на полу, с полки зипун свисает, которым укрывался, а в проходе Зойка стоит со свечкой.
- Ты чего, дед?
Поднялся я, потрогал голову. На лбу шишка, морда мокрая, но не кровь. Слезы.
- Ничего, - говорю. - Запнулся в темноте. Иди, спи.
Она зевнула, ушла, а я накинул зипун и заковылял к выходу. В коленках ломит, в спине стреляет, в башке гудит. Постоял со сторожами у костра, дымной травы потянул, на Звезду посмотрел...
Полвека не видал Алёны. А снится чуть не каждую ночь. На самом-то деле все, конечно, не так было. На поезде - это мы с ней еще детьми ездили, на море, с родителями. А на Станцию ее без меня увезли. Обманом. Сказали, что я уже уехал. И как она поверила?! Ведь клялись - только вместе! Видно, от холода и любовь в спячку впадает...
Я, когда узнал, бросился догонять. А на чем догонять? Поезда уже не ходили, машины вдоль дорог стояли брошенные. На велосипеде в пургу далеко не уедешь. Доковылял кое-как пешком за три дня, мы тогда недалеко от города жили. Да все равно поздно. Люди, которые на Станцию не успели, уже назад бежали. А за ними...
Ох, и дураки же мы были до того дня! За год-то в телевизоре профессора все толковали о Спасении. Дескать, в каждом большом городе появились Станции - это, судя по всему, любезные господа пришельцы предлагают всем желающим переселиться на более благоустроенную планету, поскольку, дескать, на Земле ожидается значительное похолодание. Чертова Звезда или как они там ее называли, своим хвостом Солнце загораживает и улетать не собирается - на круговую орбиту, мол, села - прямо против Земли. Свет через тот хвост проходит, а тепло задерживается. В общем, мудрено как-то объясняли, но им верили. Как тут не поверишь, когда и вправду холода, что ни год, все больше от весны отхватывают? Да и осень к июлю ползет, в августе снег ложится. Не говоря уж про самую зиму - носу из берлоги не высунешь. Все и ломанулись на Станции - спасаться. А нет бы друг друга спросить: ты его видел хоть одного, того пришельца сердобольного? Ты там бывал, на той планете, где нам рай заготовлен?
Да какие уж тут вопросы, когда задницу подмораживает! Все побросали и сбежали. И ни один не вернулся...
- Дед, ты тут? - зойкин голос за спиной.
Вот неугомонная душа!
- Ну, чего тебе? Дрыхни, знай, запрягать скоро!
Вижу, мнется.
- Там это.... Скворбчит что-то.
- Как так - скворбчит?
Она, бестолочь, пятерней шевелит.
- Ну, тихонько так - дыр, дыр - будто издаля. Хотела Федюне сказать, да его на месте нет, к собакам, наверное, пошел в тот вагон.
- Так его собаки, поди, и чешутся. А ты сразу - скворбчит...
- Нет, дед. Это не собаки. Послушал бы ты, что ли...
Вижу, надо идти, не отвяжется. Ох, шебута на мою голову! Вернулся в вагон.
- Показывай, - ворчу, в котором месте у тебя скворбчит...
И вдруг сам услыхал: дыр, дыр - глухо, будто сквозь землю. Я сейчас плюх на пол и ухо приложил - через рукавичку, конечно, а то потом с мясом отдерешь, от мерзлого-то. Прислушался к нутру земному, а там буровля стоит! Будто кто коловорот в бревно вкручивает - дыр да дыр, дыр да дыр... Ох, знакомы мне сверлильщики эти!
Разбросали головни подальше, кострище снежком присыпали. Ждем. Тут уж как доведется: либо бежать, манатки похватав, либо притаиться и не отсвечивать. Бежать, похоже, поздно, самое время Богу помолиться - авось царапуха мимо пройдет. А все-таки боязно. Целую ночь костром землю грели - вдруг почует? Правда, знающие люди говорят, она больше на открытый огонь бросается - такая у царапухи особенность. Однако же и хлебалом щелкать не приходится, кто ее, тварину, знает, что ей в ганглию взбредет...
- Плохо дело, - Витька-копейщик сипит.
- Чего еще?
- Головня тлеет.
Пригляделся - и правда, огонек вдалеке. Ребята поленья-то раскидали, а притушить не постарались, как следует, вот и раздуло.
- Пойти, притоптать, что ли? - Леханя молодой спрашивает.
- Сиди ты, топтун! - отмахиваюсь.
Сроду меня чуйка не подводила, и теперь знаю - совсем близко царапуха. Ломанется с-под наста - вякнуть не успеешь.
- А ведь там ходит кто-то, - Витька в поле уставился. - Вона!
Этого еще не хватало! Кому бы там ходить? Все наши в вагоне, только сторожа в дверях сгрудились. И не окликнешь ведь! У царапухи ухо в полтулова, остальное - пасть. Кричать при ней никак нельзя. Костя Глиняный так-то крикнул раз, и ага. Разверзлось под ногами, вроде погреба - и нет человека...
Весь поселок про тот случай знает, никому в башку не вскочит разгуливать, когда царапуха низом идет. А уж огонь запалить в такой час и вовсе ни один не осмелится. Разве псих какой, вовсе без понятия...
И только я про это подумал, как меня тут же и осенило. Зойка!
Расплескать твою простоквашу! То-то я давно сорочьего треску не слышу! Как же это она мимо меня в поле выбралась? Ну, не дура набитая, а? Пропадет ни за понюшку, из-за одного только шила в заднице! Эх, Зойка, Зойка...
- Давайте в вагон, - шепчу сторожам. - Нечего здесь больше торчать.
Послушались. Только через плечо в поле оглядываются да вздыхают. Поздно теперь вздыхать! Смотреть надо было, кто мимо вас ходит...
- И дверь за собой на замок заприте, - добавляю. - Но тихонько, чтоб без скрипу!
Витька остановился, смотрит на меня.
- Ты чего задумал, дед?
- Не твоя забота. Прячьтесь, сказал!
Притянул за ними дверь. Авось, отсидятся. Царапуха, конечно, как в раж войдет, так и железо разгрызет, не побрезгует. Только сейчас у нее посподручней добыча есть - дура молодая да дурак старый.
А небо уж сереет, к рассвету дело, только чую, не всем нынче рассвет увидать доведется. Пригляделся снова к огоньку, что в поле тлеет, да и двинул на него легкой походочкой. Ох, коленочки мои, суставчики заколдобленные! Кой черт легкой походочкой! Шкандыбаю, как могу, со стороны на сторону переваливаюсь. А наст, сука - скрип да скрип - как нарочно зверя подманивает. На все поле визг морозный стоит с-под валенок, всякая тварь его за версту слышит. Кроме Зойки. Вижу, маячит в полумраке на том же месте, ни назад, ни вперед. Поняла, что ли, про царапуху-то?
Ага, как же, поняла она. Во весь голос вдруг:
- Дед, это ты? Беги сюда, чего тут есть!
Я на нее машу рукавицами - молчи, мол, окаянная! А сам думаю, ох, не надо мне к ней бежать. Как раз наоборот. Остановился и давай приплясывать на месте, да с покриком, потому как терять мне больше нечего.
- Зойка! - кричу. - Матерь твою, равнобедренную! Отползай от огня, подлюка рыжая! Не слышишь, что ли - царапуха идет!
Ору этак да приплясываю. А сам-то все жду. Как треснет сейчас наст под ногами, как раззявится глотка бездонная, алмазным зубом отороченная - только меня и видели!
- Да хватит тебе скакать, - спокойно вдруг говорит знакомый голос. - Нету здесь никакой царапухи.
Если бы прямо сейчас звериная пасть с-под снега вылезла, так не за ноги бы меня ухватила, а за задницу, потому как я, где стоял, там и сел.
Прокентий!
Гляжу, и правда - двое их там топчется. Да и не дивно - вот уж два пима на одну ногу! Оба без понятия и опаски, как только живы до сих пор?
- Ну, даешь, разлюбезный, - вежливо так говорю, а голос не слушается, петуха пускает. - Ты-то как здесь?
А мы, - говорит, - через другой вагон вышли.
- Как это - вышли? - в толк не возьму. - Там же сугроб!
- Ну, что ж, что сугроб, - плечом дергает. - Сугроб ведь и прорыть можно...
Тут только, в рассветошной уж серости, заметил я в руке у него рогатину под широкий клинок, рессорный. Такая рогатина и на место лопаты сгодится. Меня прямо подбросило - вскочил, как молодой.
- Так это ты, злодей, наст буровил?!
Лучше бы меня царапуха съела, ей-Богу! Это что ж теперь будет? Со смеху помрет весь народ поселковый: дед-то, проводник-то наш, многознатец и ведун хренов - Прокентия за царапуху принял!
- Да подойди ты! - Зойка машет. - Чего встал там?
Тоже змеища еще. Один раз на позор выставила, так мало ей.
- Спасибо, - говорю, - не интересуюсь. Если у тебя опять в котором-то месте скворбчит, так ты кавалеру предъявляй, а с меня ваших хиханек хватит!
Однако, вижу, не хохочут.
- Будет тебе ворчать, дед, - Прокентий супится. - Не я наст буровил. Тут дело серьезное. Сам посмотри.
И пальцем себе под ноги тычет.
Ну, что станешь с ними делать?
Подхожу, наклоняюсь, разглядываю... И жгучим паром меня прошибает, хоть и студено в поле.
Потому как от хвоста поезда, мимо нас, да прямехонько к лесу уходит глубокий, свежий след лохмаря. А в следу - кровь. И рукавица валяется. По заплатам судя - Федюни-поезжачего рукавица...
На следующий день - солнышко наше смурное еще доверху не добралось - а дорога пошла совсем другая. То окорята все по увалам прыгали, а тут пришлось огибать целые горы - видно, большие дома под снегом.
- Не гони, - говорю Зойке. - Как бы в подвал какой не ухнуть.
Пошла ватага помедленнее. Ничего, тише едешь - дальше будешь. А то раскатишься этак-то, да прямо в стаю и въедешь. Тут вообще надо ухо востро держать - не один зверь тобой закусит, так другой подкрадется. Эх, Федюня, Федюня... Прости старого дурака, не уберег. Лохмарь-то, выходит, всю ночь рядом с нами сидел, таился, и собаки его не почуяли. Отчего-то они инопланетную тварь никогда не облаивают, робеют, что ли? Пробеги стороной белка какая-нибудь или барсук - концерту было бы на всю округу. А на этих молчат, будто так и надо. Ну, конечно, что ж! Новые хозяева здешних мест...
Удивлялись поначалу такой напасти, откуда, мол, неведомое зверье лезет? Только, как зима прочно установилась, тогда и поняли, для чего нужны были все эти Станции и сама Чертова Звезда с хвостом. Это не на той планете для нас курорт устроили! Это на нашей - для них! Как поперли лохмари, косманы, мехоеды, царапухи, рытвинники - и какой только твари не по паре, а то и по стае! Большие и маленькие, напористые, злобные, ненасытные. Сразу стало ясно, что мы для них никакие не жертвы стихии, и не спасать они нас явились. Мы для ихнего зверья - горячие блюда, и только. Ухватил, кого поближе, и волоки на обед!
Одного только не пойму - ведь на самой крайней полке не Федюня спал, а я. Как же так меня судьба миновала? Опять повезло.
Я молодой еще был, когда первый раз с лохмарем нос к носу встретился. Ну, как встретился? Валежник в лесу собирал, вязанки лыком обматывал. Вдруг как жахнуло по загривку - аж искры из глаз.
Очнулся, а меня кто-то за ногу волочит, мордой по снегу. От когтей следы до сих пор на ляжке остались. Подстерег меня лохмарь да, видно, решил впрок заготовить, на месте не сожрал. Только то и спасло. А второе мое счастье, что дед Касьян набрел на прикоп. Он тоже валежину в лесу собирал. Видит - струйка пара из сугроба поднимается, ну и смекнул, что к чему. У пришлой-то зверни пар из пасти не идет, больно кровь у ней холодна.
Уж как он, Касьян, меня до поселка пёр, не могу вам сказать, не знаю. Помню только, что снова мордой по снегу, ну да за это я на него не в обиде. Он же меня и выходил, не дал в горячке зачахнуть, отпоил травами. Природный был дед, не нам чета. До самой смерти в снегу рылся каждое лето, а находил-таки целебные травки. А как начнет чего рассказывать - заслушаешься. Байки, сказки да присказки знал - и все с толком, все к случаю. Много чего я у деда Касьяна понабрался. Поселковые смеются, что я нынче и говорю, как он. Так что ж, годами-то и я теперь дед, кой-чему и сам научился за полвека зимования да бедования. А времена бывали - ох, лихие! Иной раз думалось - конец приходит поселку, изведут, твари.
А все-таки, не поели до последнего. Хрен вам! Если бы не холода, мы бы еще посмотрели, за кем эта земля останется! Да вот беда - уж больно студено стало в последнее время. Значит, пора искать спасения. А где искать? Там, откуда беда пришла - больше-то негде. Сумасбродство, конечно, на верную смерть идем. Но ведь продержались как-то пятьдесят лет? На что-то дана человеку голова? У вас Станции-хренанции, ладно, зато у нас - Прокентий. И его Машина.
Окоренок Прокентия поравнялся с нами. Новый, на место Федюни, поезжачий Санёк кричал на собачек, вразумлял их остолом сбоку - чтоб не задирались с нашей упряжкой. Да только не особо его собачки слушались - не привыкли еще. Сам Прокентий ехал чуть не стоя - всматривался в дальние холмы.
- Ты когда думаешь Машину собирать? - спрашиваю.
- Как можно позже, - хмурится. - Тащить-то на себе придется.
- Как бы стаю не прозевать, - предупреждаю. - Налетят лохмари - гайки крутить некогда будет.
- Знаю, дед, знаю! - отмахивается. - Дай хоть в город въехать!
Приподнялся и я, гляжу из-под рукавицы.
- В город, говоришь? Ну так вот он тебе - город!
Прокентий чуть с окоренка не слетел, так растаращился.
- Где город? Где?!
- А вон, видишь, полоса белесая над увалами?
- Ничего я не вижу, - ворчит. - Снег и снег...
Потом вдруг:
- А, нет! Вижу! И что это за полоса?
- А это, - говорю, - МКАД...
Привал решили сделать на Речном Вокзале. Обзор хороший - домов вокруг мало, и дровишками можно разжиться - когда-то парк тут был вдоль воды. С виду-то нынче что вокзал, что кинозал - сугроб-сугробом, шпиль в морозы рассыпался, звезда отвалилась. Но башенка еще торчит голым боком с-под снега. Кабы не в городе, так прямо царское место - заройся и живи. Но не дадут ведь, племя живоглотское!
Ладно, подошли мы вдвоем с Витькой-копейщиком бережно к вокзалу. Свежих следов вокруг не видать - и то хлеб. Полезли наверх. Намело так, что, вроде, не шибко круто лезть, однако запыхался я, как Савраска.
Тоже вот, деда Касьяна присказка - запыхался, мол, как Савраска. А что за Савраска - так я и не узнал у него. Собачья кличка, наверное. И ведь сучья ж натура! Ползешь, карабкаешься - вся спина мокрая, а ветерок наверху такой продирает, что зубы ломит. Вот и пойми, согрелся или замерз.
Взобрались, значит, к самой башне. Отгребли малость на балкончике, послушали у двери - не дверь, а название одно, две обгрызенных доски и жердина наискось. Внутри, вроде, тихо, но нынче уж меня тишиной не купишь. В поезде тоже тихо было, а что вышло?
Ну да нам внутрь лезть и не надо. Ватагу я под берег послал, пусть пока на льду перекантуются. Ничего, потерпят, нашему брату, зимогору, к стуже не привыкать. А собачек можно и в упряжке покормить, не откладывая. Только обзору такого со льда, конечно, не будет Там хоть широко, а низко. Тушино видно, а Сокол - хрен.
Потому я и полез на башню, и Витьку взял. Глаза-то мои совсем не годящие, считай - полторы пары на двоих.
- Не туда смотришь, - в бок его пихаю. - Дорога нам эвон куда! Гляди внимательно, да запоминай, чтобы потом не плутать.
Только вижу - не слушает он, щурится в ту сторону, откуда пришли.
- Чего это там? - бормочет. - Дед, ты глянь!
Вот недотыкомка! Да если бы я мог сам разглядеть, я бы тебя сюда и не гонял! Таращусь, перемаргиваюсь с глазу на глаз, а ни черта не разобрать. Точка какая-то там вдалеке, откуда наш след окореночный идет. Сослепу невесть что чудится. Будто... нет, и говорить не буду. Не выспался я прошлой ночью, вот и мерещится.
А этот долбень, как назло, молчит, как снегу в рот набрал. Иной раз помолчать надо, так его, бывает, не заткнешь.
- Да говори ж ты, асмодей! - ругаюсь. - Чего там? Знакомого приметил?
- Вроде того, - кивает. - Век бы его не видать...
Витьку на горе оставив для догляда, и свой зипун ему оставив, чтоб не мерз, скатился я кубарем к нашим на лёд. Так и так, рассказываю. Вчерашний лохмарь за нами идет.
Прокентий хмурится, плашки от Машины на шпильку собирает.
- А с чего ты взял, что это вчерашний? - рассуждает. - Может, местный? Мало ли их тут, в городе? Станция близко.
Ну ты погляди на него! Сроду живого лохмаря не видал, а туда же, с охотником спорит!
- Ты, - говорю, - свое дело ведай, а в охотничье не встревай! Я, хоть глазами слаб, а разбираюсь, поди, давно лохмарь по следу идет или только что учуял. Машину скоро соберешь?
Руками разводит.
- Только начал. Надо повозиться.
Вот то-то - повозиться! Предупреждал же - некогда будет гайки крутить!
Ладно, кликнул я копейщиков, велел набрать дреколья в запас, отпрячь собак, которые позлее, и повел кругом вокзала назад по окореночному следу - в перехват зверя. Витька с горы семафорит, указует - совсем, мол, близко зверь, рукой подать, бери его в клешню, братва! Ишь, раздухарился, Чапаев! С верхотуры-то легко клешню показывать. Сколько тех клешней лохмарь пообкусывает, пока его копьями забьешь? Не знал бы я точно, что он один, разве отважился бы охоту без Машины начинать? Да и на одного бы не полез, когда б не нужда. Если можешь тихо от лохмаря свинтить - не раздумывай. Вот главная заповедь охотника.
Но сейчас деваться некуда. Подберется зверь к ватаге, кинется на баб с детишками - много ты с ним в толчее навоюешь? Потому идем навстречу.
- А ну, разберись в цепь! - командую. - И шуму побольше. Может, сам уйдет...
Мужики давай палками стучать, голосить, кто во что, а я громче всех - затянул старинную нашу песню охотного копейщика:
"Гоп-стоп, Семен , засунь ей под ребро!"
Ребята подхватили, раскатили в двадцать глоток, так что и страх прошел. Идем, как в атаку на пулемет.
И что ты думаешь? Помогло! Обогнули вокзал, смотрим - нет нигде лохмаря! Поле ровное, без бугорка, без колдобинки, только кленовые верхушки над сугробом торчат. Где же зверь?
Оглядываюсь на башенку, свищу Витьке - сверху-то, небось, виднее, куда лохмарь девался. Да где там! И маковки витькиной не видать. Задубел, что ли, на ветру, уши греет?
- Вот он, след-то, - Леханя молодой показывает.
Смотрю -точно. Цепочка жиденькая тянется полем, еле-еле так по насту когтями царапнуто, а все-таки различимо. Лохмарь тут резко в сторону взял - должно, песню услыхал - и утащился куда-то в сторону холмов - домов бывших. Робеет, скотина! Не азартно ему в одиночку на артель переть.
- Пойдем за ним? - Леханя спрашивает.
Ну уж нет. Отогнали - и ладно. Подвиги нам сейчас ни к чему, вот будет Машина - тогда милости просим.
- А дед-то наш голосист, - Никитка Кочкин посмеивается. - Так песню орал, что и лохмарь испугался!
- Да, может, он старый дедов знакомый, - Леханя тоже скалится. - По голосу узнал, и убрался от греха подальше!
Ржут. Как поняли, что не надо больше шеи под лохмариные когти подставлять, так, вишь, разобрало их. Бывает.
- Ну-ка, ты, прыткой, - Лехане говорю, - беги, смени Витьку на башне! А то он примерз там, поди, задницей до кирпичей... Да гляди в оба, не в затишке хоронись! Прозеваешь зверя - шкуру спущу! Вояки, матерь вашу...
Полез Леханя на гору, а мы, остальные, тем же порядком назад двинулись, но - с оглядкой. Неспокойно что-то у меня на душе. Скорее бы уж Прокентий с Машиной заканчивал! Валить отсюда надо, пока беды не приключилось!
И как в воду глядел. Полдороги не прошли, вижу - несется Леханя во всю прыть с горы обратно, а в руках у него - прямо тошно мне стало - витькина шапка!
Подбежал, задыхается, глаза дикие.
- Нету его там! - хрипит. - И дверь сломана...
Смолянкой много, конечно, не осветишь. Ступеньки кое-как видно - и скажи спасибо. Спускаемся друг за другом - я, следом Леханя, потом братья Кочкины - Данила с Никитой. Последним шаркает Гришка Перебейнос - старый хрен, вроде меня, но жилистый, а самое дорогое, что молчун. Сказано идти - идет. Скажут стой - будет стоять. С умными советами не лезет. Умной тут уже есть один...
Остальных копейщиков я отослал ватагу охранять - мало ли что? Чую, однако, молодые сзади сопят неодобрительно, не нравится им этот наш поход впятером. Как будто мне самому нравится! Но в тесноте да еще в потемках что пятеро, что двадцатеро - один хрен. А только Витьку я просто так не брошу. Вдруг жив? Надо хоть попытаться спасти. Меня самого когда-то так же спасли...
Лесенка узка да крута, винтом уходит в темень преисподнюю, а по сторонам здоровенные железяки обындевелые, тяги да колеса. Я поначалу удивлялся, что за нагромождение такое, а потом вспомнил: башня-то с часами! Вот это самое их нутро и есть.
Пониже часов раздалась лестница вширь, из башни выбрались на этаж. Гулко тут, пусто, а простору! Ребята мои этакой амбарины отродясь не видали. Дальних углов совсем не разглядеть - тьма! И черт ее знает, чего там, в той тьме, притаилось. Вижу, оробели совсем, только Гришка равнодушно глядит, дескать, видали мы вокзалы и побольше этого.
Ну а я сейчас на карачки - ох, позвоночки мои хрустячие! - и носом в пол, следов ищу. Натоптано немало кругом, да пыль мерзлая что камень - никак не разобрать, кто топтался. Не мог же один лохмарь столько наследить! А главное - царапин от когтей не видать. Эге, думаю, уж не косманов ли стая Витьку моего утащила?
Косман - зверь не так чтобы крупный, одолеть его можно. Когда один на один. Но стаей порвет и лохмаря. А второе - подкрадывается, гад, неслышно, лапы-то у него широкие, мягкие. Кинется сзади- и чирикнуть не успеешь. Да... Если косманы тут затесались, то дело безнадежное - живьем сожрут. Одно непонятно - где же кровь? Косман, он первым делом глотку рвет, а потом уж в нору тащит. Что-то не то...
- Дымком, однако, тянет... - говорит вдруг Гришка.
Я обернулся, гляжу на него снизу вверх, как на явление - чего это разговорился молчун? Смолянка коптит - ясно, что дымком, не одеколоном! Но Гришка, хоть и не великого ума мужик, а в охотничьем деле охулки не даст.
- Дымок-то кленовый... - добавляет.
Тут и до меня дошло. Подхватился я, и снова на лестницу - вниз, на первый этаж. Пацаны за мной топочут уж не таясь - тоже, видно сообразили, что к чему.
Выбежали прямо к кострищу посреди зала. Угли теплые еще, хоть и водой залиты. Только что здесь был кто-то, у костра грелся. Не лохмари с косманами, конечно, а самые, что ни наесть, натуральные люди. Хомы, мать их, сапиенсы, как Прокентий говорит...
Лет пять уж не видал я живого человека, чтоб не из нашего поселка. Были соседи, да пресеклись. Кто померз, кого зверь поел, а некоторые просто - снялись с места и ушли куда-то, судьбы своей искать. Так же вот, как и мы ушли. Но чего они прячутся? Мы с соседями всегда мирно жили, а у этих что на уме? И главное - где Витька?
Смотрю - Леханя вдруг замахал на всех руками, будто журавель крыльями, Данилке Кочкину рот пятерней закрывает - нишкни, мол, цыц!
Прислушался я - ничего. Смолянка трещит тихонько и больше ни звука, как в могиле. Но Леханя упорно куда-то в угол таращится, а нам, не оборачиваясь, пальцы скрюченные показывает, на манер грабли.
Ох ты, мать честная! Действительно, цыц! Медленно - медленно пару шагов сделав, и я, наконец, разглядел. В стене, по-над самым полом, круглая дыра, по краям щербленая, будто шестеренка отпечаталась. Царапухин ход!
Я по первому-то испугу чуть смолянку не погасил - огонь же! Но сообразил вовремя - скворбчания не слышно. Стало быть - ход не свежий, может, день ему, а может, год. Место тихое, бесснежное... Это наверху следы до первой поземки живут, а здесь все сохранно, как в холодильнике. Был когда-то такой агрегат - холодильник. Сейчас и не объяснишь, зачем...
- Не теряй штаны, ребята! - нарочно во весь голос да пободрее гаркаю. - Та царапуха, что нас заглотит, пока далеко ползает. Поживем еще. А вот люди наверняка этой норой и ушли, больше некуда...
Идем ходко, тропа чистая, за царапухой грунтов наваленных не остается, куда уж она их девает - Бог ведает. Тут главное - с разгону в гнездо ее не вывалиться - большая неприятность будет. Потому слушаю в три уха, смотрю в три глаза, смолянки меняю часто. А ход-то не короток! Поди, разбери, куда приведет. Но если люди тут один раз прошли, как-нибудь пройдут и в другой.
Обожди, не торопись, говорю себе. Не так все просто. Что это за люди, до того бесстрашные, что и царапухи не боятся? Уж не сами ли...
Чуть смолянкой не обжегся от такой догадки. А что? Никто ведь отродясь тех пришельцев не видал. Одни только разговоры, что, мол, пришельцы. Прилетели, понаставили своих станций и гонят к нам тварей стадами. А зачем, почему - спросить некого. Не лохмари же это все затеяли - тем лишь бы утробу набить.
Прокентий все мечтает встретиться с настоящими хозяевами... Эх, надо было его с собой взять! Да теперь уж поздно, придется своим умом доходить. Ничего, как-нибудь. Мне тоже давно охота с ними потолковать. Разобраться, указать на ошибки - дескать, погорячились вы, братцы, планета, извиняемся, занята, приструните зверинец свой. И насчет Алёны спросить...
Но только это подумал, слышу - шум впереди, крики, да гулко так, будто ход незаметно обратно к вокзалу привел. Замерли, прислушиваемся. А там рев стоит, галдеж многолюдный, да с матами!
Нет, думаю, не сегодня еще пришельцев повидать доведется. Свои во что-то вляпались, землянские. Что тут делать? На помощь бежать очертя голову боязно - как раз сам вляпаепшься.
Остальным махнул, чтоб оставались на месте, пока не позову.
Двинулись мы с Гришкой чуть не ползком, без огня, наощупь. Пока ползли, шум, вроде, униматься стал, а там и совсем смолк. Тихо, как в коробочке. Только не верю я в тишину. Молчат - ладно, но кто молчит? Почему? Ушел или, наоборот, затаился, новой поживы ждет? Того и гляди, в темноте упрешься носом прямо в лохмариное брюхо. До чего ж неуютно!
- Повидняло, - шепчет вдруг Гришка.
Вот человек! Говорит редко, но каждое слово - золото. Меня-то совсем было пробрало, чуть назад не поворотил от страха. А как он сказал, так и сам вижу - дальний отсвет стену лижет, и путь во мраке проступает кое-как. Скоро ход царапухин кончился, вышли в громадную хоромину с колоннами. Поодаль на полу факел лежит, догорает, от него и свет. И никого. Что же за место такое? Никак не соображу. Подошел я, поднял факел, раздул поярче. Зал длинный, в темноту уходит. За колоннами, вдоль стен, широкие черные канавы, дна не видать. На стенах кое-где еще плитка держится, а по ней - буквы! "Р", "Е"... "О"...
Оглядываюсь на Перебейноса, а тому будто и не в диковинку.
- Метро, - говорит. - "Речной вокзал". Я отсюда с родителями на дачу ездил...
Вон чего вспомнил, хрен старый! Дачник выискался! Ты лучше скажи, кого тут только что грызли, да откуда нам самим беды ждать!
Однако же, оглядываясь по сторонам, и сам я припомнил, как бывал тут в давние времена. Да не один. По этим вот самым кубикам на полу наши ноги рядом шли. И опять я здесь. А ее уж полвека, как нет...
- Мужики! Сюда! - вдруг проскрипело из канавы.
Я так и подпрыгнул. Витька! Подбежали к краю платформы, заглянули - лежит между ржавыми рельсами, по рукам-ногам связанный, но живой, сучий хвост!
Вытащили мы его с Гришкой, развязали, согнули ноги, разогнули руки, помогли подняться. Шатается и даже пованивает неумеренно, но довольный, слезы рукавом утирает.
- Ну, рассказывай, - требую, - как дело было.
- Некогда вспоминать, мужики! - волнуется. - Надо нам этих обогнать, хоть подохнуть! Не успеем на Станцию раньше - все пропало!
- Да кого - этих-то? Кто они такие?
- А черт их знает, - отмахивается. - Деревенские какие-то. Тоже на Станцию идут, переправиться хотят. Но только знают они секрет. Станция-то, оказывается, работает впересменку. То наших туда запускает, то, наоборот, ихних оттуда. Не успеешь в свою смену - попрут навстречу лохмари, царапухи да косманы - подъедят с пуговками. Вот и торопятся мужики...
- А тебя зачем взяли? - спрашиваю.
Витьку перетряхнуло по плечам.
- Сначала убить хотели. Потом говорят, жить хочешь - беги с нами. Ну и побежал, куда деваться? До этого места своими ногами дошел. А тут вдруг заметили, что лохмарь за нами идет. Ну и решили откупиться подарочком...
- Эх, люди... - Гришка вздыхает.
- Ну, а спасся-то как? - спрашиваю.
Витька головой мотает.
- Сам не пойму. Лохмарь здоровый, ростом под потолок, глаза горят, как уголья... Я его сразу узнал - тот самый, что Федюню задрал. Подошел, обнюхал на мне зипун... Я уж и с белым светом попрощался...
- То-то я и чую. От зипуна твоим прощанием пахнет...