Война

Наступление синих захлебнулось перед площадью. Квартал 102В,
первый из трех, оставшихся до президентского дворца, лежал перед
ними. Но этот квартал, о который уже сутки разбивались волны
неудержимого наступления, находился по ту сторону площади, а
войска зеленых имели место по эту. Посреди площади спокойно и
даже нагло, всем своим видом являя высокомерное, равно как и
хамское пренебрежение к героическим усилиям синих, стояли три
танка зеленых. Они были желтого цвета, лишь широкая
опознавательная полоса зеленого цвета презрительно глядела на
синих. Шесть стволов поливали золотым дождем подходящие к площади
улицы, фасады домов и саму площадь. Данае такое и не снилось.
Пули были из золота. Мостовые и фасады, от которых они
рикошетировали, - тоже. И каска тоже была из этого желтого
металла. Тело владельца каски, облаченное в синий комбинезон,
неторопливо ползло по водостоку. Спешить было некуда. Водосток
шел вдоль улицы, был достаточно глубок, чтобы защищать от пуль и,
судя по тому, что сумел разглядеть в бинокль ползущий человек,
мог позволить добраться по себе до площади. На площади имелась
целая сеть таких водостоков, и человек надеялся добраться по ним
до танков. Кроме автомата, человек тащил за собой четыре мощных
заряда; один из зарядов был запасным. Однако разглядеть в
бинокль, свободны ли водостоки на площади и можно ли подобраться
по ним к танкам, было невозможно. Человек надеялся на это, а в
том, что до площади он доберется благополучно, был уверен.

Однако метрах в ста от выхода на площадь водосток оказался
поврежден. Видимо, здесь вели орудийный огонь. Мостовая была
изрядно покорежена, на протяжении метра стенки сближались так,
что протиснуться было невозможно. Человек пожалел, что не
разглядел этого в бинокль - можно было бы подтащить домкрат или
выслать впереди себя саперов с их плазменными зубилами. В том,
что он не разглядел сужения, его вины не было - полированный
металл сильно бликовал, и никакой бинокль от этого не спасал. Он
и так владел этим древним инструментом лучше всех в роте. В
серьезных случаях применялось артиллерийское окрашивание -
выстрел снарядом, начиненным графитовым порошком. Но сейчас
оставалось только одно - рискнуть.

Хорошо хоть, что сужение было не по всей глубине водостока, а
ближе ко дну, и было оно не длинным - не более метра. Человек
поискал губами сосок - им кончалась трубка, шедшая от
командирского ранца, - и сделал два глотка кофе. Привкус
храбрости ощущался, пожалуй, слишком сильно. Опять ротный идеолог
перестарался и слишком много насыпал ее в котел. Проку с этих
бледно-розовых кристаллов не было ровно никакого, думал человек,
но порядок есть порядок, а идеолог есть идеолог. Мы же и без него
знаем, что дворец надо взять штурмом - нельзя же допустить, чтобы
над нами, синими, властвовали эти презренные зеленые. Последствия
чудовищных мутаций, лишь благодаря попустительству наших предков
размножившиеся и укоренившиеся в здоровом теле нашего общества,
грязные негодяи... человек подобрал ноги, оттолкнулся и одним
стремительным рывком перелетел через сужение водостока. Однако
электронное сканирующее устройство в танке оказалось на высоте.
Хотя и не на недосягаемой... веер пуль развернулся над
водостоком. Заметило, да, но поразить не успело. Теперь в танке
думали, что делать, а человек шустро полз вперед. Но думали в
танке недолго. Там быстро поняли, что такое водосток и как его
можно использовать. Мостовая вздрогнула. Пушка. И еще раз, ближе.
Они били по водостоку, в котором находился человек.
Микропроцессор в танке, конечно, был знаком с теорией игр.
Человек потянулся к командирскому ранцу, чтобы включить свой
бортовой вычислитель, но не успел. Взрывом его выбросило его из
водостока.

Дуракам везет, - любил говорить старшина. Человека отбросило не
на мостовую и не к стене, где через секунду он был бы расстрелян,
и ему не разбило голову или спину об угол стены. Взрывной волной
обладателя синего комбинезона внесло в узкую щель между домами.
При этом угол одного дома пришелся на каску, другой - на ранец.
Каску сорвало, ранец раздавило. Когда человек пришел в себя, было
больно и полутемно. На части мостовой, видимой из щели,
наблюдалась воронка с рваными краями - листы металла стояли
дыбом. Последствия взрыва четырех зарядов, оставшихся в
водостоке. Глядя на листы золота толщиной в руку, смятые, как
туалетная бумага, человек подумал, что у танкистов были основания
не хотеть его визита. Автомата нигде видно не было, но в метре от
щели на мостовой лежала каска. Увидев ее со стороны, он сначала
не понял, что это не просто каска, а его каска, а когда понял, то
ощутил себя каким-то неодетым. Человек растерянно провел рукой по
лбу. Одно хорошее попадание... и порошок не понадобится. После
атаки мостовая всегда бликует меньше... Вверху виднелось уже
потемневшее небо. Человек поковылял вдоль щели. Через тридцать
метров обнаружился люк. Еще через тридцать метров стенки
сомкнулись тупиком. Человек вернулся к люку. Двенадцать болтов.
Открыл ранец. Рация была разбита в порошок, блок личного оружия -
тоже, блок питания - тоже (кофе пить больше не придется), аптечка
почти цела, инструмент цел. Человек взял в руки ключ. Болты
поддавались с трудом. Через полчаса люк открылся, повернувшись на
петлях. Человек шагнул в него. Пришлось высоко задрать ногу, и
все равно он задел окованным ботинком за край. Звук металла
странно прозвучал в тишине вечера. Шум боя утих... а доблестный
боец армии синих как-то этого даже не заметил. Над люком горела
красная лампочка. Он закрыл люк. Лампочка потухла, рычаги
уплотнения повернулись, зажглась зеленая. Автоматика работала.
Над головой матово светился плафон, а человек стоял и думал, что
ему делать дальше. Было совсем тихо - не щелкали реле, не
булькало в трубопроводах, не шуршал воздух в вентиляционных
каналах. Человеку надо было вернуться в расположение части и,
по-видимому, повторить попытку, воспользовавшись другим
водостоком. Вернуться по улице он не мог даже ночью -
инфракрасная оптика на танках видит ночью так же, как и днем.
Следовало искать пути внутри здания. Вокруг были стены, сзади
запорное устройство люка, впереди еще один люк. Двадцать минут -
и человек увидел коридор, который привел его еще к одному люку.
Этот открылся простым поворотом рукояти, но переступить порог
человек не посмел. В мире есть много такого, что он не видел.
Наверное, есть что-то, чем можно его удивить, и, быть может, есть
что-то, чем можно его испугать. Последнее, впрочем, вряд ли. Но
за этим люком, в его мертвом и холодном прямоугольнике с
потрескавшейся уплотнительной резинкой по краю, он увидел начало
и конец жизни. Ибо еще до Легиона, до школы командиров взводов,
до курсов военно-технической подготовки, до учебно-строевого
лагеря, когда он и его соратники еще не только не были мужчинами,
но не были даже юношами или мальчиками, а были лишь детьми и
путались под ногами древних бабок (ибо матери день и ночь ковали
победу на заводах оружия и боеприпасов), все они слышали легенду
об Эпохе Ржавого Железа, которая была до их золотой эры и которая
будет между нею и Концом. "Ржавое Железо, - говорили им, - тоже
металл, только не желтый, а красный с черным". И как раз таким
было прошлое и таким будет недолгое - может, час, может, день -
будущее. А потом наступит Конец. И как никто не мог объяснить,
что такое Ржавое Железо, так никто не мог объяснить, что такое
Конец. Было лишь известно, что именно в эпоху Ржавого Железа были
созданы золотые мостовые, и дома, и весь этот мир, в котором есть
все - любая еда, которую только можно вообразить, любая одежда,
любые вещи - и сколько угодно. Другое дело, что набитая вещами
квартира была где-то далеко и бывать в ней почти не приходилось.
Зато единственное, чего осталось добиться, - чтобы над нами не
властвовали зеленые. Или тогда было наоборот? Давно это было...

Итак, перед человеком была комната из Ржавого Железа. И другого
пути не было. Он поискал губами сосок, но не нашел, вспомнил, что
ранец разбит, и после некоторого раздумья переступил порог. И
увидел, что комната не пуста. Слева от люка сидел в кресле
старик. После довольно долгого молчания он слегка приоткрыл рот,
вздохнул и спросил: "Все воюете?" Человек кивнул. "Синие не
хотят, чтобы властвовали зеленые, или наоборот?" Человек
остолбенело молчал. "Раз в семь-десять лет... да, раз в
семь-десять лет меняется..." - "Мне надо выйти из этого здания в
обратную от площади сторону, - сказал человек. - И еще - с кем
ты, старик, с синими или с зелеными?" - "Я с моими книгами". -
"Что это значит?" - "Ты умеешь читать? - спросил старик,
подымаясь. - Ах, да, - продолжил он, - Устав общей военной
службы, Устав огневой и саперной подготовки, Устав общей и
специальной тактики..." Старик встал, вышел из комнаты через
обычную, хотя и железную дверь (а не через люк) и побрел по
короткому коридору. Человек шел за ним. Коридор кончился кабиной
лифта. Дверца закрылась, и кабина стала опускаться. Оба молчали.
Старик молчал, потому что ему пока не требовалось ничего
говорить, гость же молчал - и потому, что не мог решить, о чем
спросить раньше всего, и потому, что, не зная ничего о ситуации,
не мог ясно сформулировать ни одного вопроса. "Вы сформулируете
свои вопросы чуть позже, и тогда я вам на них отвечу", - внезапно
произнес старик. Они вошли в комнату.

Тщательно изучая свою биографию, вижу, что не везде временная
ткань вполне однородна. Где-то потерян час, где-то день... и
странным образом эти темные провалы во времени совпадают с
некоторыми внутренними изменениями во мне самом. Что происходило
в эти часы или дни? Иногда к моим воспоминаниям о событиях, в
которых вполне уверен, примешиваются картины, представляющиеся
странными. Каждая из них логична и связна внутри себя, но как не
похожа она на весь остальной мир! Помню мир, в котором две луны
сменяли друг друга на небе, и так же закономерно, как пепельный
свет сменялся розовым, таял твердый и замерзал жидкий галлий,
пропитывавший все щели скального массива. Замерзая, он
увеличивался в объеме, как и вода, куски скалы откалывались и
падали вниз, на плато. Я был этим плато, и этот мир учил меня,
что и в мире разумных, мыслящих и ощущающих боль камней есть
непреложные законы, по которым движутся две луны, тает галлиевый
лед, падают и ранят камни. Кажется, этот мир научил меня
немногому... и я вернулся из него с чувством неудовлетворенности,
и печалью, и смутным, еле угадывающимся ощущением того, что Тот,
по чьей воле я попал в мир двух лун, тоже остался не
удовлетворен.

Но были и другие миры. В некоторых из них ощущал себя чужаком,
настолько чужим, что о том, кто был в этом мире, мог говорить
только "оно" или "он". Когда ощущал что-то родственное между тем
миром, в который попадал, и мной, мог говорить "человек". И сам
мир в этом случае было вспоминать легче, да и, пожалуй, приятнее.
Так я вспоминал шумные компании, застолья и всякие коллективные
мероприятия, в которые имел несчастье попадать. Конечно, тот
"человек", которым был там, возвращаясь оттуда, чувствовал, что
кое-чем обогатился, кое-что узнал новое. Но все-таки этот мир,
мир группового общения, в который судьба часто помещала меня, был
мне чужд. Он был чужд настолько, что сам ощущал это, и
недоумевающий и раздраженный взгляд этого мира я временами
замечал на себе.

Из более поздних путешествий хорошо помню один мирок, в котором
были дом, и сад, и некая машина с тремя ручками и экраном. Раз в
день садился к ней, надевал шлем, выбирал точку в мозгу ручками
"X,Y,Z", и на экране начинал жить, двигаться и дышать мир моей
памяти. Я же должен был понимать, объяснять, интерпретировать
происходящее... На воротах сада висела вывеска "карантин". Я
вышел однажды за ворота, обернулся, прочитал вывеску и вернулся.
Если для этого мира я заразный, то, наверное, не стоит... А сбоку
стояла модель мозга и "проработанные" мной зоны голубели. А те,
которые еще ждали меня, были желтые, и оранжевые, и красные... И
часто желтые краснели, когда подбирался к ним, и казалось, что
мой мозг пылает в темноте красным - цветом опасности. Это и была
опасность. "Проработанные" участки не стирались, да и зачем?
Познанная опасность не опасна. Я знал, что, когда сотру все
желтое и красное, карантин кончится; человек, познавший себя,
выйдет в мир. Но где-то на половине пути не выдержал. Слишком
сильно пылали кошмары по ночам, слишком сильно хотелось убежать
из кресла у экрана. Может быть, я бы и выдержал. Но, видимо, Тот,
кто раздает лики и роли, счел, что с меня хватит. По сей день
надеюсь, что еще вернусь в этот "карантин".

Наконец, были миры, настолько близкие, что, думая обо "мне" в
этих мирах, мог говорить "я". В одном из этих миров я жил на
берегу моря, быстроходный катер стоял у пирса, скрытого за
скалами, и попадая в город, чувствовал себя немножко чужаком. Я
всегда мечтал чувствовать себя в городе чужаком, а своим был в
невидимой с моря и недоступной с берега вилле. И полностью
автоматическая бытовая техника и линия связи, соединявшая меня с
библиотеками, вычислительными сетями и издательствами всего
цивилизованного мира, легко заменяли почти весь этот мир. А в
получасе пути был город, веселый, красочный и шумный приморский
город, в котором смуглые девочки в кафе были готовы принести кофе
и, не спрашивая, кто он и откуда, этот иностранец, разделить с
ним счастье любви. Этот мир научил меня, пожалуй, многому; и в
том числе тому, что этот вид любви - не единственный.

Некоторые из миров, в которых побывал, вспоминать оказывалось
настолько приятно, что я делал это регулярно. И с каждым разом
вспоминал все новые и новые подробности, и "я", тот я, который
был там, становился мне все ближе. И все-таки ни в один из этих
миров я не хотел бы вернуться навсегда. Хотя со временем, может
быть... Особенно в город у моря и в невидимую с моря виллу.
Иногда же, по мере того, как раз за разом все глубже погружался
в воспоминания об одном из миров, куда меня забрасывала, как
говорят люди, случайность - подразумевая под этим то, что они не
в силах понять, -  переходил с употребления слова "человек" на
"я". Пожалуй, пора сделать это и сейчас.

Итак, лифт остановился, дверь открылась, старик вышел, и я за
ним. Мы оказались в комнате, три стены которой были заняты
полками с книгами. Нельзя сказать, чтобы видел мало книг в
жизни. Меня учили всяким наукам - математике, физике, химии,
программированию, многим техническим дисциплинам, наконец,
всяческим военным наукам - стратегии, тактике, артиллерии,
разведке, фортификации и много еще чему. Так что шутка старика
насчет умения читать Уставы была, мягко говоря, не смешной. Хотя,
конечно, Уставов я прочел тоже немало, да и знал их, конечно,
лучше всего остального. Впрочем, хорошо знал все, чему нас
учили: командир должен всегда учить своих людей, - говорили нам,
- а для того, чтобы учить, надо прежде всего хорошо знать. Так
что читать умел.

Хотя, конечно, так много книг сразу... но дело не в этом. Старик
прошаркал в угол и сел на табуретик, а я стоял и думал: что меня
удивило? Что в этих книгах показалось странным... даже диким...
о! Понял. Они были разные. Больше и меньше, толще и тоньше, и
корешки у них были разных цветов, с надписями и без, а кое-где
надписи были сделаны от руки, хотя и довольно аккуратно. Наши
книги были все одинаковые - каждая рассчитана на годичный курс
обучения: 4 тома математики, 4 тома физики, 2 тома химии, 4 тома
программирования, по тому общей стратегии и тактики, 12 томов
ведения боевых действий и так далее. Все в черных переплетах, все
с названием и цифрой года обучения на корешке. Все такие
знакомые... Здесь не было цифр на корешках... нет, кое-где
были... а черных переплетов... нет, вон и вон... разные они были.
И это было тем, что меня так удивило? Ведь понимаю же, что лица
людей разные, и характеры, и рост, хотя комбинезоны у всех синие.
Правда, разного размера. Так почему бы и книгам... Что же
удивительного? Неужели все-таки то, что у них разные обложки? Ну,
а например, люди... если бы увидел мой взвод, одетый
по-разному, что бы сделал? А как по-разному? Ну, например,
часть в боевых комбинезонах, а часть в рабочих. Или часть в
полной форме, а часть в спортивно-выходной? Ну, наверное,
удивился бы... так и от разных книг удивился. А вот если бы
увидел свой взвод в зеленых комбинезонах, наверное, решил бы,
что у меня сломалось цветное зрение! Я внутренне усмехнулся и
огляделся кругом. Да, три стены занимали книги. В углу сидел
старик, который привел меня сюда, на четвертой стене, той, через
дверь в которой мы вошли... я замер, пораженный. Слышать-то об
этом слышал, среди учащихся командирских курсов об этом говорили,
но не видел ее никогда. На стене висела карта. И это не была
карта города! Синий прямоугольник, рассеченный черной
координатной сеткой, два больших зелено-коричневых пятна,
занимающих около трети всей площади. Я помнил, что одно из них
называется Наш Материк, а другое, чуть побольше, Их Остров. Что
на Нашем Материке Наше Государство, в котором есть все, надо
только отобрать власть у захвативших ее зеленых, а на Их Острове
ничего нет и все плохо, но до них нам дела нет.

- Ты командир взвода Кин из 1-й роты 17-го ударного батальона? -
  внезапно обратился ко мне старик.
- Да, - ответил я. Откуда он меня знает?!
- В учебном комбинате второй ступени математику преподавал старший
  командир предмета Раф?
- Да.
- Так... а физику на подготовительном пехотно-техническом отделении
  старший командир предмета Грищ?
- Да.
- Ну... ммм... давно это было, - старик приспустил веки и сдержанно
  вздохнул. - Ты меня, конечно, не помнишь... да и вспомнил тебя, Кин,
  с некоторым трудом... Я тоже когда-то учил тебя, хотя и совсем
  недолго... а в комбинате третьей ступени ты был во взводе старшего
  командира Зуса?

Я кивнул.

- Мы не знаем, - продолжал старик, - что и как влияет на человека...
  может быть, у кого он учился, может быть, с кем дружил...
- Что?
- Ну, с кем проводил личное время, ваш час после ужина. Так вот, не
  знаем... вернее, знаем плохо. Но ты не испугался ржавой комнаты, а
  ведь из твоих бойцов ни один не осмелился бы переступить ее порог,
  даже если сзади его поливали бы из огнемета.
- Что?
- Ну, шланг, из которого льется горючее, и его поджигают, понимаешь?

Я передернулся.

- Вот видишь, а из твоих командиров ни один бы не отреагировал,
  как ты, они бы спросили, где нажимать, чтобы лилось лучше. Вы
  ведь безумно любите порядок, проследить по бумагам за судьбой
  человека легко. Только вот гибнут люди очень быстро, не успевают
  наткнуться на нас.
- Но если это надо... почему же нельзя просто привести сюда?
- Ох, если бы мы знали это... Куда-то человека можно привести,
  куда-то он должен придти сам. Что-то рассказывают учителя, что-то
  друзья... а чему-то человек должен сам научиться. Мы даже не
  знаем, где граница между "научили" и "научился". Может быть, этой
  границы и вовсе нет...

Дверь - не та, через которую мы вошли, а другая, узкая деревянная
дверка между полками, открылась, и вошла женщина. Не обратив на
меня внимания, она подошла к старику и что-то спросила его
вполголоса. Он протянул руку в направлении одной из полок и
сказал что-то вроде "Возьми вон ту, зеленый переплет... нет,
правее". Женщина взяла книгу, сдержанно кивнула и вышла.

- С девочками приходится работать, - сказал старик и вздохнул...
- Эта женщина умеет читать?
- Это не женщина, Кин, а девочка. Слова можно применять не только
  для обозначения пола, но и для обозначения возраста. А читать она
  умеет не хуже тебя.
- Читать учат по-настоящему только командный состав. Рядовым же
  достаточно упрощенной коммуникации. По крайней мере, нас так
  учили. Ну, а женщинам...
- Оказывается, можно научить читать и женщину... и потом,
  мальчики попадают к нам вообще очень редко - за ними гораздо
  больше надзора.
- Ну и что?
- А то, что если пропадает девочка, на это часто вообще никто не
  обращает внимания: женщина не солдат, и, стало быть, не очень
  нужна обществу. А мальчики нужны. Ведь в борьбе за власть
  расходуются в основном мужчины. Чтобы получить мальчика, нужно
  редкое стечение обстоятельств - чтобы произошла, например, такая
  авария, что ребенок остался в живых, но узнать об этом было
  невозможно, и чтобы мы успели его подобрать. Увы, - старик
  показал глазами на Карту, - до моря далеко.
- До моря?
- До большой синей воды... - вздохнул старик. - А знаешь, Кин, -
  старик оживился, - я знаю человека, который его видел! До моря
  ведь недалеко, тысяча километров, судя по карте. Двадцать лет
  назад некий сумасшедший угнал танк... в одной из этих книг о том
  рассказано. Он даже сумел вернуться и написать о путешествии
  книгу... это удивительный человек, Кин! С ним так интересно
  разговаривать! Очень у него голова хорошо работает. Как ты бы
  сказал - мощный бортовой процессор.
- Не понял.
- Это так, шутка. Так вот, до моря далеко, имитировать утопление
  негде, приток личного состава мал - в итоге учим читать девочек.
- А зачем? И еще - что такое утопление?
- Когда человек лезет в воду, Кин, он иногда из нее не вылезает,
  тонет. Если его быстро подхватить, то можно поместить в подводную
  камеру с воздухом и потом доставить на сушу. Лет тридцать назад
  один наш гений носился с такой идеей. А учим читать - чтобы
  читали. Умение читать не заложено в биологии человека, это часть
  культуры, и достаточно одного нечитающего поколения, чтобы с
  чтением было покончено.
- Ну, и что с того?.. Кстати, это неверно, то есть, может быть, и
  верно, но ведь нас тоже научили читать.
- Вас научили усваивать информацию. Да и то очень малый круг ее.
  Например, что вы знаете о том, что человек чувствует?
- У нас были курсы "Психология руководства подразделением в бою".
- О да, курсы у вас были. А что чувствую, когда говорю с
  тобой?.. То-то. Чувства бывают не только в бою, командир Кин. А
  что вы знаете о том, что было десять или сто... или тысячу лет
  назад? Впрочем, этого и мы не знаем. Даже то, что записано,
  бывает непросто прочитать, а прочитав, бывает нелегко понять.
- Почему?
- Ну, хотя бы потому, что неясен смысл слов. Вот ты же не все
  слова понимаешь, которые я употребляю.
- Так что же - память о том, что было, можно сохранить, только
  сохранив кусочек того, что было?
- В каком-то смысле да. А поскольку в полном виде это невозможно,
  то и понимание истории в полном виде невозможно. Но надо
  стараться. Однако целый час непотребления вашего кофе из ранца
  благотворно сказывается...
- Мы считаем, что это влияет только на солдат. Но, значит...
- А солдаты считают, что это вообще не влияет, а точнее - вообще
  ничего не считают. Они ползут и прихлебывают... и вы
  прихлебываете и ползете.
- Ну хорошо. Это, в конце концов, не столь важно.
- Хорошенькое "неважно"...
- А если важно, почему бы это не уничтожить?
- Что "это"? - спросил старик.
- Ну... кофе.
- А как?

Последовала пауза. Я думал, "как", и не мог придумать. Уж
чего-чего, а этого напитка всегда хватает. Впрочем, чего у нас не
хватает? Только власти. Да и времени на пользование этим всем,
чего так много. Отпуск - две недели в году. Да и то пользовались
им не все, ведь за боевые действия в отпуске идет тройная оплата.

- Кажется, не могу придумать. Но тогда получается, что вообще
  изменить ничего нельзя?
- А зачем менять?
- Как зачем? Людей все-таки жалко.
- Да, вас учили "при возможности беречь личный состав".
- Да не только поэтому, просто жалко и все...
- Если перестать одурманивать человека, ему делается очень плохо.
  Такие эксперименты делались много раз. Переносят это только те,
  кто не менее четверти всего критического срока общался с учителем
  из наших. А таких учителей очень мало. И таких людей, стало быть,
  тоже.
- Что такое "критический срок", и что значит "учитель из наших"?
- Критический срок - это десять лет, с пяти до пятнадцати. А
  учителя из наших... это те, кто учит читать, а не усваивать
  информацию.
- А с годами количество... учителей, ну и учеников... растет или
  уменьшается?
- Спасибо, что не уменьшается. С ростом нынче сложно.
- А если все рухнет?

Старик сделал длинную паузу. Потом слегка скривившись, будто
собираясь совершить что-то не очень, в его понимании, хорошее,
спросил:

- Хочешь, освобожу твое подсознание?
- Зачем... и что это значит?
- Ах, ты все-таки спросил "и что это значит"? Чтобы узнать, чего
  ты хочешь на самом деле.
- Давайте попробуем.

Старик протянул кружку с какой-то жидкостью, и я выпил. Я услышал
сильный шум, поле зрения сузилось, потом все заволокло серой
пеленой. Когда пришел в себя, была ночь и я полз по водостоку.
Пролезши очередные два десятка метров, включил инфракрасный
бинокль и увидел танки. Обшивка светилась в районе двигательного
отсека. Я подтянул к себе фауст-пускатель, выдвинул опоры и начал
его устанавливать. Спокойно и методично, как на учениях, ввел
заряд в приемный порт и установил дальность. Сейчас. Сейчас мы
все это вычистим. От предвкушения сладко кружилась голова. Я уже
видел ослепительную вспышку, застывшие в ужасе черные провалы
улиц, сияющие стены домов и медленно, очень медленно
выворачивающиеся наизнанку десятисантиметровые золотые плиты
площади. Мягким движением положил палец на кнопку "пуск" и
секунду помедлил. Перед моим взором сворачивались, как
оперативный план квартала, в трубочку, в тонкую пластиковую
трубочку плиты металла, дома, улицы, и еще почувствовал, что
так же можно поступить и со всем городом, если взять заряд
помощнее. А может быть, и вообще со всем...

Пробуждение было неприятным. Болела голова и тошнило, как после
напитка забвения (признаться, я его не любил и отдавал свою дозу
солдатам взвода, что они воспринимали с недоумением, но
оставались довольны). Старик наблюдал за мной с интересом и
легкой брезгливостью.

- Неужели "сворачивающийся свиток" - это действительно архетип?
  Ведь две с лишним тысячи лет, это же подумать страшно, -
  пробормотал он и, увидев, что я вполне пришел в себя, продолжил,
  - вот оно, командир Кин, твое подсознательное желание, и,
  признаюсь, оно не оригинально - свернуть картину этого мира, как
  старый свиток или, как еще говорили древние, "опустить занавес".
  Сделать-то это можно, друг мой, да только кто поднимать будет...
  Небеса разума разворачиваются над каждым миром, быть может, и
  единожды, кто знает...

Старик замолчал. Я понял не все, что он сказал, но ощутил смысл.
Да, я хотел, чтобы все это погибло. Видимо, так. Но этому меня не
учили - ни, так сказать, просто учителя, ни эти "другие". Что ж,
логика привела меня к этому выводу? Или просто желание увидеть
мир вокруг чистым, а не заваленным исполненными желаниями?
Увидеть что-то иное, кроме золотых мостовых, залитых кровью? Но
не понимал - нет, понимал, но не ощущал, - что, смыв горячей
водой с едким мылом эту грязь с прозрачного стекла, не увижу за
ним другого мира, и даже разбив это стекло - если оно есть, -
ничего не найду за ним. Нет, хуже! Эта грязь - не грязь на
стекле, это и есть этот мир. И никогда не вымыть его, потому что
вымыть, смыть, уничтожить - все одно. Ну как, - с усмешкой
подумал еще, - если бы сказать: чтобы после атаки не было
крови, выкачайте ее из личного состава заранее...

На этом мысли кончились. Мозг наполнили пустота и ужас. Кажется, я
слишком много узнал...

- Утешься тем, что эсхатологические мотивы, желание уничтожить
  мир, это не от дурного в тебе, а от хорошего. Ты хочешь
  уничтожить плохое, но это не добавка к миру, а его свойство - ну,
  как вес у металла или прозрачность у стекла. Хочешь жить для
  хорошего, живи с плохим. А уничтожив все плохое - уничтожишь
  вообще все: и возможность хорошего в том числе. А так, глядишь,
  кому-то чем-то помог, сказал, спросил, вот человек и задумался.
  Может, и нам когда-то поможешь.
- Мне - туда? И опять... - я не мог договорить до конца фразу.

Можно, можно терпеть в себе такое подсознание, но сознательно
погружаться в мир, так гадко на него похожий, опять пить напиток
храбрости, ползти и стрелять, маршировать и отвоевывать власть у
зеленых или у кого там еще?

- Ты можешь остаться здесь, - сказал старик. - Дело найдется. Но
  человек, действующий там... впрочем, это много труднее. Ведь тебе
  действительно придется стрелять. И твердо знать, в кого - в
  зеленых. А что до вмешательства в окружающий мир, так вмешаешься
  сильно - сразу и погибнешь, не будешь вмешиваться - зачем болты
  крутил? Сохраняя мир, сохраняя культуру, Кин, ты сохраняешь
  возможность. Хотя бы возможность того, что кто-то сможет
  сохранять ее и дальше. А свернуть свиток можно всегда, да только
  кто разворачивать будет? Что же до вмешательства в мир, выбирай
  среднее... старайся быть умным и осторожным. Не мало, не много, а
  сколько надо. Ты не будешь совсем одинок в том мире. Я подам тебе
  весточку. А может, еще и увидимся.


Я полз по водостоку, а надо мной гремел бой. Мостовая
вздрагивала. Сейчас будет поворот, его надо проскочить быстро. Я
подобрал ноги и рванулся как только мог быстро и аккуратно - но
все-таки на какую-то долю секунды мой комбинезон, синий, синий
комбинезон мелькнул среди золота. Автомат, сканирующий поле боя,
не оплошал. Средний танк повел стволом. Удар. Меня поволокло по
водостоку, я вжимался в дно, чтобы горячий воздух не выбросил
меня на мостовую, а сверху сыпалась золотая пыль. Я начал
стряхивать ее с комбинезона, а она почему-то не стряхивалась, а
только размазывалась по нему, размазывалась, размазывалась...

Я провел еще два раза ладонью по ткани, смахивая мел, поднял
глаза к аудитории и продолжил...

- По случаю праздника следующего занятия у нас не будет.
  Поздравляю вас с праздником. - (Пауза). - Я имею в виду только
  то, что отсутствие занятия для вас всегда праздник.

"Так, - прикинул я, - не мало ли им сказал и не много ли?
Кажется, в самый раз".

* * *

Я живу, работаю, учу школьников физике, встречаюсь с друзьями,
читаю книги, слушаю музыку, общаюсь с женщинами и делаю многое
другое.

При тщательном размышлении нахожу ряд общих черт между тем
миром, который называю основным, и теми, в которые попадаю на
некоторое время. Все они какие-то логически неполные,
неполноценные. Как в мире золотых мостовых проводили люди свои
две отпускные недели в ломящихся от удобств виллах? Отпуск они
брали крайне редко - все-таки тройная оплата. Но те, которые
брали, не возвращались в нашу часть. Как нам говорили, они
переходили в другие. Почему? Что происходило на "Их Острове",
почему мы об этом ничего не знали? Об этом ничего не знал и
старик. Существовал ли вообще "Их Остров"? Старик говорил, что,
согласно легендам, там жили кровожадные существа, когда-то
хотевшие поработить нас. Соответствовала ли эта легенда истине?
Если да, куда делась с годами их воинственность? Насколько вообще
соответствовала действительности та карта?

Много неясностей было и в остальных мирах. А уж в основном-то
мире... Куда ни посмотри, воротит с души. Почему "основной" мир
так же нереален, как "временные"? Без всякой логики и связи
появляются и исчезают люди и идеи. Кукольный театр, сумасшедший
режиссер, актеры, не могущие связать двух своих слов, по
дебильности забывающие половину выученного. Может быть, мир,
который называю "настоящим", - тоже временный, только забыл,
откуда в него попал? Вот было бы здорово, если бы в своих
странствиях прошел по "кольцу" миров! Но пока этого не
произошло. Из "временных" я всегда возвращался в "основной", и
это довод за то, что он как-то выделен. Ближе всего к переходу из
одного "временного" мира в другой, как кажется, был в
"карантине", но оттуда сбежал. Будет ли предоставлена еще
попытка?

Существует ли в действительности "действительный мир" (хотя,
может быть, это не тот, который называю основным)? Если да, то
можно искать, чему в действительности соответствует тот или иной
"временный" мир и, наблюдая миры "временные", делать какие-то
выводы о тенденциях развития мира "основного". Если же
"основного" мира не существует и все наблюдаемые мною миры
равноправны, то понять, куда идет развитие, можно, опять же,
наблюдая эти миры, только не как тени основного, а просто как
разные воплощения некоей общей сущности, стоящей за ними. Какова
же она?

Я живу со смутным предчувствием каких-то дальнейших путешествий.
Ну что ж, я готов. Какое-то из этих путешествий может оказаться и
последним. Следует ли из этого, что должен жить, не имея
привязанностей в этом мире? Нет, отчего же. Но просто должен
понимать, что все это может кончиться в любую секунду. И поэтому
мысль надо додумывать до конца и доносить до людей, и чувство
нельзя обрывать на полпути, и женщине тоже нужно дарить
удовольствие. Ведь завтра, быть может, там щелкнет тумблер. Кто
же перекинет его?

* * *

Он сидит перед большим экраном, охватывающим его с трех сторон, и
видит жизнь, как течет она и как все изменяется. А что куда течет
и что как изменяется, в чем-то зависит от положения тумблеров на
пульте. А в чем-то от Судьбы, Мойр, Дао, Скандх... Он смотрит на
экран... иногда хочется плакать, иногда смеяться... плакать чаще.
Иногда, после колебаний, он кладет палец на тумблер и, еще чуть
помедлив, перекидывает его.

И если мы не знаем, в конце концов, есть ли кто-то перед экраном
и тумблерами - и это даже облегчает жизнь, - то ведь Он твердо
знает, что он есть, а значит, может быть, где-то еще тоже есть
экраны, рядом или вверху - кто знает. Трудно любить в таких
условиях, да и что такое любовь?

Это может быть помощь, может быть сострадание, может быть
наказание... только железная логика не может быть любовью. И не с
железной логикой попадаю я из Вселенной во Вселенную, из мира в
мир. Я, может быть, плохо понимаю, какой замысел стоит за этим -
возможно, что и никакого. Не совсем уверен в чувствах, которые
за этим стоят, - может быть, это и любовь. Но знаю, что есть
что-то, кроме железной логики, что движет миром. Ибо если этого
нет, и человек - лишь деталь бесконечной железной логической
машины, то человек ли он? Тогда он - лишь рычажок в машинке,
которая отстучит "конец" перед тем, как волна жара,
расплывающегося от возносящегося в стратосферу гриба, расплавит
ее.