Миднайт

Жанр некролога - странный жанр. Формально это перечень достижений,
побед и попутно претерпленных мытарств дорогого покойного, а на
самом деле - извинения, что были подлецами, свиньями и т.п. по
отношению к нему. Или, как минимум, недостаточно любили. Но ты не
позволил бы по отношению к себе ничего плохого, что же до любви - то я
любил тебя ровно настолько, насколько ты позволял. А позволял ты не
очень.

Посмотрев ночью в окно, мы часто могли видеть - почти что на
расстоянии вытянутой руки, из окна первого этажа, - как по дорожке,
опоясывающей газоны и дома нашего кондоминиума, обходит вверенную
его попечению, надзору и заботе территорию длинный и худощавый
черный кот с несимметрично белыми кончиками лап, с белой же, как это и
положено по протоколу, грудкой и асимметрично бело-черной загадочной
мордочкой. В гостеприимном полумраке плавно колыхались вибриссы...

Миднайт - теперь вам понятно, почему его так называли - никогда не
ночевал в домах. Столовался он у нескольких людей, по одному ему
известному алгоритму посещая их - кого ежедневно, кого через день, кого
раз в неделю. Ел немного. Некоторым - далеко не всем и не сразу -
разрешал интимности: например, погладить. Кое-кому - совсем уж
немногим - разрешал взять себя на руки. По крайней мере, он разрешал
это Д., дочери г-жи М. Свое благоволение к разным людям выражал
весьма индивидуально и зачастую странно. Например, имел привычку
ждать на газоне, напротив последнего пустого места для парковки, когда
приедет г-жа М. (она зачастую возвращалась с работы весьма поздно), а,
дождавшись, когда ее "субару-легаси", урча, въедет на место, и зашуршит,
остывая, кондиционер, вставал и растворялся во тьме. Это-то было
довольно понятно, но когда упомянутая М. уехала на две недели,
Миднайт пришел в ее комнату, сел под ее кроватью и довольно долго - он,
вообще не любивший бывать в домах, - сидел под оной кроватью. Не
исключено, что он пытался применить свою кошачью магию, чтобы
приманить г-жу М. Но авиакомпания "Дельта" оказалась достаточно
сильна, и магия сработала с задержкой. Упомянутая "субару", урча, встала
на свое место через две недели. Кот, надо полагать, саркастически
усмехнулся. Он - хотя и с задержкой - добился своего.

На его кошачьей морде не отражалось обычно никаких эмоций. Увидев
нечто новое - нового человека или известного ему человека, но на новом
месте, кот останавливался и долго внимательно это изучал. Похоже, что
он не просто разглядывал, а подвергал осмыслению, встраивал в свою
картину мира. Странную, с человеческой точки зрения, картину, в
которой были трава, люди, мыши, кошки, кошачьи консервы, дома,
дорожки и тропинки, по которым совершаются обходы домов, деревья,
ветер, шорох листьев, белки, птицы, Солнце, Луна, облака, звезды. В этом
мире не было других городов, других стран - впрочем, не было и понятия
"страна", - морей и океанов - но была, скорее всего одна река, не было
политики, бизнеса, войн, торговли и многого другого. Зато в нем были
любовь и дружба, мужчины и женщины и, надо полагать, хорошие дети,
было понятие "моя территория", понятия "верность", "честь", "совесть",
"долг" и еще многое другое.

И еще в нем были прожитые годы. Его биография прослеживалась на 17
лет в прошлое, причем человек, "получивший" его от предыдущего
"хозяина", утверждал, что в тот момент кот уже не был молод. Итак, не
менее 21 года, что соответствует страшно сказать скольким человеческим.
Но дело не в этом, а в том, что наш герой, американский, вернее,
ньюджерсийский кот, был истинным американцем, можно сказать,
эталоном пожилого американца, можно даже сказать точнее -
американского старика. Подтянутого, элегантного, чуть не сказал
"розовощекого", кряхтя, но не жалуясь, путешествующего по миру и
городу, с ажиотажем, слегка умеренным (все-таки!) возрастом,
участвующего в общественной жизни - страны, города, кондоминиума.

Мяукал Миднайт чрезвычайно редко и на обычное кошачье "мяу" это не
было похоже - скорее на некое хриплое носовое (м)ааа. Этот звук означал
высокую степень желания донести нечто до окружающих. Как правило -
желание получить кусочек жареной курятины или индюшатины. Когда г-
жа М. жарила какую-либо из оных птиц, Миднайт приходил, вспрыгивал
на окно и своим хриплым "(м)ааа" предлагал поднять сетку. Затем
спрыгивал в кухню и отправлялся на обход квартиры. Работа - сначала.
Кроме того, он был уверен, что г-жа М. и ее домочадцы сами догадаются
дать ему эту восхитительно пахнущую еду. Естественно, он не ошибался.

В остальном же вкусы г-на М. были непредсказуемы. Одну и ту же еду он
иногда ел, а иногда и нет - но если и ел, то всегда понемногу. Несколько
странной была его реакция на молоко - когда ему его наливали, он
всячески демонстрировал свое желание его получить, но получив - не пил.
Возможно, он его просто не любил - а хотеть считал должным: все-таки
кот. Возраст проявлялся, скорее всего, в некой неторопливости, хотя при
необходимости Миднайт мог и быстро бежать, и лихо прыгать - как
вверх, так и вниз. Но без необходимости он этого не делал, а в сильную
жару любил полежать в тенечке. Иногда он задумывался перед тем, как
вспрыгнуть на окно со двора, и если я это замечал, то открывал ему дверь.
Когда однажды я, заметив определенную неуверенность, снял его с окна и
аккуратно опустил на пол, кот подчинился. Но сделал вид, что ничего не
произошло. И правда, с котом ведь не может такого произойти.

Миднайт  прожил  большую  и  хорошую  кошачью  жизнь. А когда она подошла к
неизбежному  пока  что  для  всех  нас концу, люди - некоторые из тех, кого 
он любил и кто любил его, - оставались с ним.  Тут  можно  вспомнить 
гениальный рассказ "Эпос хищника", хотя эти люди вряд ли читали данный 
рассказ. Впрочем, не это важно.

В большой и хорошей кошачьей жизни были кошки и котята, были любовь, 
верность и благодарность, были жареные курицы и индейки, были плавно 
въезжающая на свое парковочное место "субару-легаси", г-жа М., выходящая
из нее, и ее дочь Д., которой Миднайт разрешал брать себя на руки...