Ашкинази Леонид Александрович
Случайность

Lib.ru/Фантастика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Ашкинази Леонид Александрович (leonid2047@gmail.com)
  • Размещен: 28/10/2006, изменен: 03/04/2013. 15k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
  • История
  •  Ваша оценка:
  • Аннотация:

  • Случайность
    
                                        Памяти эпохи и ее инженеров
    
    На сей раз Ивана Михайловича спасла случайность. Показалось, что в
    тапочек попал камешек. Он переменил положение ноги и тела и
    прислонился к недостроенной кирпичной стенке, намереваясь задрать
    ногу, снять тапочек и вытряхнуть камешек, пока в ведро наливается
    вода. И тотчас рядом упал кирпич. Он чуть-чуть подпрыгнул на
    сырой земле и замер. Иван Михайлович не стал обходить стену с
    обратной стороны и проверять, нет ли там злоумышленника, ибо
    злоумышленник мог просто ударить его кирпичом, что было бы
    гораздо надежнее. Не стал он и кричать; для людей, знающих его,
    сама мысль о том, что И.М. может кричать, показалось бы предельно
    глупой; но мысль о крике мелькнула в его голове, пока он глядел
    на подпрыгнувший кирпич. Это было некое мгновенное размышление на
    тему о том, что именно мог бы крикнуть человек в такой ситуации,
    и ехидный смешок по поводу найденного ответа - "спасите,
    вероятность"! Несмотря на то, что размышление это было перемешано
    с мыслью "почва глинистая" по поводу упругости соударения, его
    следует признать для нашего героя довольно абстрактным.
    Особенность его психики состояла в том, что абстрактные мысли (за
    одним исключением, о котором будет сказано далее) приходили ему в
    голову в моменты особенно конкретные. Например, когда сорвался со
    станины пятитонный ротор новой электрической машины и плавно
    взлетел вверх, проломив потолок машинного зала. Падение обратно
    могло "иметь место", как написали бы потом в акте, - подумал он
    (и точно, позже так и написали, вернее, он сам и написал), - в
    любую точку машинного зала, так что можно было не бежать (ибо где
    он сейчас летит - видно через непрозрачную крышу не было), а если
    даже ОН и промахнется, то, скорее всего, вышка или лагерь (они-то
    не промахнутся...). Ротор промахнулся на тридцать метров, а в
    лагерь Иван Михайлович не попал - на дворе был июнь 1941 года.
    Впрочем, позже он все же туда попал, и это оказалось вторым его
    лагерем, но, собственно говоря, я только хотел сказать, что
    размышление о будущем акте и содержащихся в нем формулировках
    было довольно абстрактным для той конкретной ситуации.
    
    Впрочем, одновременно с этой мыслью он вычислил время полета,
    чтобы не ждать понапрасну момента падения, и когда через крышу
    ворвался второй поток света, не без удовлетворения отметил, что
    почти не ошибся. Позже, через 6 лет, это вычисление спасло ему
    жизнь.
    
    А теперь "конкретный момент" (это выражение, как и некоторые,
    приведенные в кавычках ниже, я заимствовал у нашего героя)
    кончился, и абстрактное рассуждение о кирпиче, вероятности и
    глине завершилось. Он завинтил кран, поднял ведро и понес его на
    второй этаж дома, где он, его дочь - точнее, его "дочь от первой
    жены" (о смысле уточнения речь пойдет позже), - ее муж, их двое
    детей - его, стало быть, внуки - проводили два летних месяца. Они
    - как кандидаты наук, он - как работающий персональный пенсионер
    соответствующего значения. Шума волн Балтийского моря слышно не
    было - в тихую погоду море было тихим, а при ветре звук волн
    заглушали звуки сосен.
    
    Он был Инженер, один из представителей вымирающего племени
    Инженеров. Дело вовсе не в том, с какой буквы писать это слово,
    дело в том, что он умел все. С какой бы буквы оно ни начиналось.
    Окончил он ХЭТИ (Харьковский электротехнический) в те годы, когда
    выходец из семьи служащих (отец - бухгалтер, мать - хирург) мог
    поступить туда только на вечерний. В детстве ему повезло - он не
    пережил ни одного погрома и в жизнь вошел с уверенностью, что
    человек может все. Электротехническое образование было у него
    первым, второе же - двигатели внутреннего сгорания, паровые котлы
    и транспорт - он получил в первом лагере. Выбор был прост - или
    общие работы, или отвечать за все перечисленное. Второе, впрочем,
    могло кончиться еще хуже, чем первое - при любой неудаче. Но
    умные люди (то есть начальник лагеря) по-дружески посоветовали
    выбрать второе. А третье образование он получил в армии, сначала
    ремонтируя самолеты, от которых, наверное, отказались бы даже
    военные хирурги, включая его мать, вернувшуюся с войны с
    несколькими орденами, а потом принимая самолеты, которые
    поступали по ленд-лизу. Там он написал свой первый (и почти что
    последний, ибо был по натуре практиком) печатный труд -
    инструкцию по регулировке двигателя "Аэрокобры". Позже его
    начальник, стуча рукояткой пистолета по столу, заставил врачей
    положить своего зама, старшего лейтенанта Ивана Михайловича, в
    переполненную больницу. Маленькая язвочка на носу, из-за которой
    сам старлей стеснялся беспокоить медслужбу (а медслужба имела в
    виду, что на войне язвочки не лечат, да и больница переполнена)
    оказалась - да-с, рачком-с, который был вылечен бесследно -
    точнее, беспоследственно - весьма болезненными инъекциями
    какой-то ярко-синей жидкости. Муж дочки "от первой жены" Ивана
    Михайловича был сыном этого бывшего начальника, и звали его
    Иваном - в честь нашего героя, что, впрочем, не удивительно. В те
    времена имена детям давали родители, а не бабушки и дедушки, и не
    по именам киноактеров или былинных героев, а по именам друзей.
    Так что к своим внукам И.М. имел двойное касательство.
    
    Кстати, там же он научился и пилотировать самолет. Не
    профессионально, но... одним словом началось с того, что был
    момент, как сказали бы сейчас - "производственная необходимость".
    Только сейчас по ней - и по предварительному согласованию с
    работником - отзывают из отпуска; а тогда садились за штурвал
    самолета. Ну, было кое-что сломано в самолете, заменить было
    нечем, пока подвезут - минимум неделю, максимум - как раз до
    райских ворот, а пилот ревмя ревет, ну он отремонтировал
    по-своему. Начальник запретил: "Самолет развалится"; он:
    "Клянусь, полетит нормально"; тот: "Пилотов гробить не дам!"; он
    в кабину, фонарем хлопнул и - вперед. Пока оппонент орал: "Под
    расстрел пойдешь, дурак!" - взлетел, сделал два круга, не дыша
    сел. Ну, конечно, пошел чистить сортиры, только больше одного
    раза не успел - приехал командующий, ему доложили, пришлось
    доставать нашего героя из ямы и срочно отмывать. Но награды не
    последовало. Ниточка - что был в лагере - тянулась, войну кончил
    без орденов (медалей, правда имел полный бюст), потом всплыло то
    дело с взлетевшим ротором, и хоть его - уже гражданский -
    начальник и спустил с лестницы пришедшего к нему потом каяться
    доносителя (поступок тоже весьма по тем временам неординарный, на
    начальников нашему герою везло), но пришлось И.М. получать,
    считайте, четвертое инженерное образование, на сей раз -
    строительное.
    
    По этому поводу. Много лет спустя очередной его начальник,
    главный конструктор крупного завода и доктор технических наук
    получил госпремию за новую серию электродвигателей да и пропил ее
    всю целиком со всеми своими соавторами, сотрудниками и
    соратниками - за один вечер. Был полный ресторан, на нос пришлось
    чуть более стакана, так что дело опять же не в алкоголе, а, если
    угодно, в "нешкурничестве натуры". На этом выпивоне был и наш
    герой. Вообще он - что довольно странно для человека его
    биографии - не пил и не курил, но такой случай... Короче, ему с
    непривычки оказалось достаточно и стакана - конечно, только для
    того, чтобы расчувствоваться. Слегка - то есть на одну фразу:
    "Если бы до коммунизма можно было построить мост"... - и после
    мгновенно наступившей тишины добавить: "Или, скажем, тоннель...".
    Люди, кое-что слышавшие о его биографии, мгновенно навострили все
    уши. Но зря. Продолжения не последовало.
    
    Так что инженерных образований у него было около четырех, и
    единственное, что он не взялся бы строить, - атомный реактор.
    Хотя иногда добросовестный специалист полезнее узкого, и лично я
    бы рискнул ему сие поручить. По крайней мере, крыша над известным
    реактором была бы сделана из того, из чего надо, а не из того, из
    чего... И то барахло, которое надо было в него - не знаю уж, лить
    или сыпать, чтобы там все прекратилось, - тоже было бы запасено в
    положенном количестве и качестве, а не в виде справок о
    невозможности поставки в срок. Думаю, впрочем, что где-то рядом
    мирно ждал бы в мешках своего часа и 100%-ный запас. Иван
    Михайлович любил надежность - это был в основном результат
    третьего и четвертого образований. Кстати - четвертое он получил
    вместо расстрела за тот ротор. Ниточка дотянулась! Одни воевали,
    другие, как говорится, ковали победу в тылу, третьи просто
    голодали - но умирали людьми, а четвертые шили дела, обычно в
    сытости и тепле. Они, кстати, все еще ходят среди вас, стоят в
    одной с вами очереди за колбасой, хотя и берут ее часто без
    очереди. Так вот, ниточка дотянулась, но наш герой сумел
    доказать, что он не виноват (помните тот расчет?) - и это спасло
    его от вышки, то есть от уранового рудника. "Вверху обломок
    колокольни, внизу урановые штольни", - но эта цитата не из него,
    стихов он не писал. Попади он туда, его бы не спасло даже то, что
    он не пил и не курил.
    
    А с внучками он много и полезно проводил время, читая им весьма
    содержательные лекции обо всем окружающем - об электрических
    двигателях и линиях электропередач, об автомобилях и тепловозах,
    о самолетах и вертолетах, о мостах и тоннелях. Техника в его
    исполнении оживала и драматизировалась, любую вещь он видел и
    показывал одновременно и в ее функционировании, и в ее истории.
    Младшая дочь время от времени перебивала его воплями "красивая
    палка" или "красивый камень", демонстрируя очередную палку или
    камень. Насчет красоты он ничего разумного сказать не мог, это
    правда. Но старшей все эти лекции были уже почти впору.
    
    А поскольку Иван Михайлович регулярно покупал и читал книги серии
    "Библиотечка Кванта" и журналы "Наука и жизнь" и "В мире науки",
    то на вопрос "откуда взялся мир" или "как узнать, что мы не спим"
    тоже мог ответить. Был он вульгарный материалист, то есть мог
    объяснить все на свете и все - сугубо материально. Что и делал.
    Иногда его объяснения были совершенно гениальны - например, он
    объяснял внучкам, что кошки любят, когда их гладят по лбу,
    потому, что лбом они терлись о маму, когда сосали молоко. В силу
    своего материализма он был чужд исторической и этической
    тематики. Хотя он знал и все, что сейчас опубликовано, и кое-что
    из того, что не опубликовано, и никогда опубликовано не будет.
    Знал как человек, прошедший, подобно геологическому буру, почти
    все слои общества - от полкового клозета и лагерей до
    зам.нач.главка, "персонального" и, наконец, "заслуженного". Он
    знал даже и то, что никогда не было написано и никогда не будет
    написано.
    
    И это последнее "никогда", смею вас заверить, - самое страшное.
    Написано не будет потому, что эпоха, затравившая почти всех своих
    поэтов, убившая или надевшая хомут почти на всех своих писателей
    и ученых, сделала еще и другое - она убила почти все поэтическое
    в людях, убила желание думать и делиться своими мыслями. Даже в
    постели человек не был в безопасности, даже собственный ребенок
    мог донести.
    
    И поэтому Иван Михайлович был не очень близок с молодыми; они
    любили умно обо всем поговорить, но он, проживший, считая
    "сознательные годы", в десять, а переживший в сто раз больше них,
    предпочитал гулять с внучками. Плавал он неплохо, фигуру имел
    (для своих лет, конечно) вполне терпимую, и дамы на Рижском
    взморье его очень даже замечали. Некоторые даже бескорыстно.
    Правда он был разборчив и, что самое ужасное (поскольку
    нетрадиционное), - с самого начала давал понять, что это не
    всерьез. И.М. любил ясность. Но и на этих условиях находились.
    Немалую роль в этом играло отношение к нему детей - когда он
    бывал на пляже, вокруг него всегда собиралась небольшая стайка.
    Не одна одинокая мать была готова взойти на любой костер за
    "серьезное продолжение". Но этого не происходило.
    
    Сдержанность его отношения к молодым отчасти объяснялась, как это
    ни странно, их специальностями. Дочь его занималась системным
    программированием и математической логикой. Он оказался способен
    понять, что такое системное программирование, но полагал, что
    логика существует только одна - логичная. Он даже не выделял
    понятие диалектической логики, а слова "логика революции"
    воспринимал как поэтический - то есть бессмысленный - образ. Он
    полагал, что если бы крестьяне доили коров так же тщательно, как
    философы - государство, то молоко бы текло реками. Возможно, он
    был и прав. Связей между философией и политикой и между
    философией и лагерями он не усматривал. С дочкиной специальностью
    его примирила только успешная защита - почему-то этот вид
    лампасов он, относившийся с брезгливой усмешкой ко всем знакам
    отличия и различия, не только допускал, но даже уважал. Что же до
    ее мужа, то он занимался микроэлектроникой, а наш герой считал,
    что любую вещь можно разобрать, починить и собрать, а то, с чем
    это сделать нельзя, как бы не существует. Единственное исключение
    он делал для электронных ламп (так как в детстве был
    радиолюбителем), и то с некоторым трудом.
    
    Что же касается его дочери "от первой жены", то это был сложный
    момент в его длинной и богатой событиями биографии. В те недолгие
    месяцы, когда его Дело, очухавшись от Салюта Победы, шло по
    следу, он успел то, что не успел за предшествующие годы. Но 47-ой
    год перечеркнул эту, еще не написанную, страницу книги жизни.
    Однако женщина успела родить. Как принято говорить, девочка
    "чудом выжила" и, вернувшись из детского лагеря "Долинки", нашла
    отца. Ей помогла феноменальная память, ибо в 7 лет она помнила
    дом, где жила в 3 года и смогла его найти. Остальное было проще.
    Искать мать, точнее, ее могилу было бесполезно - данный женский
    лагерь этого сервиса своим клиенткам не предоставлял. Однако
    женщина, которая дала жизнь этой - и всем соответствующим
    последующим - жизням, так недолго была его женой... да и от нее,
    собственно, ничего не осталось, кроме этого ребенка и имени. Ее
    родных (что, конечно, удлинило бы наш рассказ) он разыскивать
    даже и не пытался, в анкетах писал точно и полно - благо, эта
    точность и полнота умещалась в одну строку. Как у великих людей
    прошедших веков, у этой женщины после годов рождения и смерти
    стояли знаки вопроса - он знал, сколько ей лет, но дату уточнить
    не успел, да и документами они обзавестись не позаботились. Как,
    впрочем, и всем остальным. Он и уточнял - первая жена. Ибо его
    знакомые 50-х и 60-х годов занимали место в его жизни по
    два-три-четыре года, то есть куда больше. Вопрос о том, занимали
    ли они место в его сердце и какое именно, очень сложен. Решить мы
    его, наверное, не сможем.
    
    Единственная же абстрактная мысль, которая часто посещает Ивана
    Михайловича вне связи с падающими мимо его головы неаккуратно
    положенными кирпичами, и о которой я обещал рассказать, состоит в
    следующем - что в этом мире случайно и что закономерно? Вот
    скажем, кирпич, - думает он, навинчивая на свой "Зенит-ЕМ"
    телеобъектив, - ведь не толкни я стену, он бы не упал, а толкни
    я, не отойдя на шаг, упал бы на голову, но не отойдя, я бы не
    толкнул... Он задерживает дыхание и жмет на затвор. Рука его
    тверда. На день рождения "дети" подарили ему "Зенит 19". В него
    он заряжает теперь цветную пленку. Снимает же он природу, детей,
    людей... Его снимки иногда публикуются, его двигатели всегда
    надежно вертятся, и он не без удовольствия провожает взглядом
    женщин на пляжах Майори и Дубулты. Надежно стоят его мосты и
    тоннели, и кто-то где-то в бездонных подвалах одного из трех
    домов на площади Дзержинского хранит вечно их список. Давно лежат
    в земле - и никто не знает, где - его самолеты, его товарищи,
    мать его ребенка. Днем внучки слушают его рассказы, ночью светят
    звезды, время идет.
    

  • Оставить комментарий
  • © Copyright Ашкинази Леонид Александрович (leonid2047@gmail.com)
  • Обновлено: 03/04/2013. 15k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.