До самой смерти

                         Моему другу Игорю С., участнику


                         Все умолкнет вокруг.
                         Только черный буксир закричит
                         Посредине реки,
                         Иссупленно борясь с темнотою,
                         И летящая ночь
                         Эту бедную жизнь обручит
                         С красотою твоей
                         И с посмертной моей правотою.

                            И.Бродский "Стансы городу"

1

Остекленевшие взгляды были направлены на информационные панели.
Люди смотрели на мелькание цветов и фигур, время от времени
замершие толпы взрывались истерическим хохотом.

Человек шел мимо информационных панелей и застывших толп. Он знал
этих людей, знал, чем они живут, что думают и чувствуют, и - по
крайней мере, так ему казалось - мог их понять. Во всяком случае,
его этому учили, учили долго и старательно, он был хорошим
учеником и сдал уже почти все экзамены. Сегодняшний был
последним.

Да, он мог быть своим для этих людей, когда они были в тоске и в
радости, пьяные и трезвые, работающие до пота и бездельничающие.
Но сейчас ему было нехорошо. Совсем нехорошо... зрелище сотен и
тысяч, остолбеневших перед мелькающими картинами... А как невинно
выглядело задание - пройти пешком по Главному проспекту.
Незнакомый человек, попросивший прикурить два часа назад,
повертел в руках сигарету, назвал в определенной
последовательности и с заданными паузами их марку и название
фирмы-изготовителя и добавил еще совсем, казалось бы,
бессмысленные фразы о том, от чего и как их следует зажигать...
Но все эти фразы и все эти паузы были кодом. Он мысленно
расшифровал сообщение, понял его, обусловленно ответил и
отправился выполнять задание.

Проспект был длинным, шел второй час маршрута, и чем дальше, тем
ярче становились изображения и тем барабаннее было музыкальное
сопровождение. Оставалось уже немного... да, непростым оказался
последний экзамен. Болото, болото, о ужас, только что слюни по
подбородку не стекают, а, нет - вон и слюни. И ведь это каждый
вечер, каждый день, каждый год, десятки, а может, и сотни лет...
Он многое видел, научился жалеть и временами даже любить этих
людей. В самом свинском их виде, на самом дне бездонного их
падения он умел увидеть что-то человеческое, увидеть и извлечь.
Не зря его готовили столько лет. Организация существовала для
людей, и те, кто состоял в ней, воспитывали в тех, кто хотел в
нее вступить, жалость и любовь, ибо ненависть годится только для
разрушения, а одно разрушение, без любви и жалости, создает
проблем больше, чем решает.

И он думал, что уже научился этому, но сейчас все рухнуло. Любую
грязь и мерзость он мог понять, но он не мог вместить в себя
зрелище толп, остолбеневших перед мерзкой рекламой, глотающих
похабные и тупые шутки вперемежку с красивой - и видимой ими
только на экранах - жизнью. И все это перемежалось мордобоем,
называвшимся спортом, и кадрами, изображавшими доблестные победы
над другими народами. Кровь, голые бабы, сладкая жизнь, опять
кровь, марширующие колонны и хрип лозунгов.

Однако он закончил маршрут, ни разу не закрыв глаз и не
отвернувшись. Поднялся по лестнице, открыл дверь. В неярком свете
пыльной лампочки он увидел пожилого человека, неторопливо
вытиравшего суставом пальца угол левого глаза. Старик посмотрел
на вошедшего и все понял по его сжатым губам и напряженной
фигуре. "Ну, он еще не потерян, - подумал старик, - год или два,
и можно будет экзаменовать этого мальчика еще раз..." И еще: "Мир
все же меняется к лучшему - ведь были, рассказывают, времена,
когда человека, идущего мимо панелей, а не стоящего перед ними,
немедленно схватили бы агенты спецслужбы..."

Да, это мрачный сон - но это не сон персонажа, не сон героя
нашего будущего времени, это лишь сон автора. Во времени, о
котором сейчас начнется рассказ, ни героям, ни мудрецам уже не
снились такие сны. Они не знали, что такое "сладкая жизнь" и что
такое "организация". Давно потухли информационные панели. А с
тем, что пришло им на смену, бороться было, кажется, некому.

2

Сегодня он сумел пройти по коридору еще 60 метров. Одна из дверей
оказалась легкопреодолимой - его остановила вторая, с номерным
замком и сигнализацией о неправильном наборе. Это была работа на
час или на два, но сегодня этого часа или двух у него уже не
было. После окончания рабочего дня в коридоры и комнаты
напускался ядовитый газ, а противогаз он никак не мог доделать.
Заниматься этим следовало на работе, так как через
металлоискатель, рентген, раздевание и омовение на входе пронести
что-либо было трудно. Впрочем, его учитель делал и это. Когда-то
в древности при входе на предприятие душ был с мылом, для чистоты
производства, но мыло за полвека сильно подорожало и его
отменили. Впрочем, пока люди мылись, их одежда проходила
обработку мощным растворителем. Поэтому пуговицы, молнии,
застежки, пояса, иные металлические, пластмассовые и деревянные
детали иметь не полагалось. Равно как и отвороты, манжеты,
воротники и карманы, в которых могла таиться грязь. Но работали в
этой одежде люди, и даже для тех, кто прошел спецобработку два и
три раза - а уж по разу проходили ее все, - не все еще было
потеряно. Не было потеряно все и для него. Первым это обнаружил
учитель. Сейчас он уже не помнил, с чего началось их знакомство,
но позже ему много раз доводилось видеть учителя за работой.
Иногда он пытался показать людям их жизнь как бы со стороны.
Например, люди употребляют слово "человек". Что они под этим
подразумевают?

Что вы чувствуете, произнося слово "человек"? Да полно, человек
ли ты? - говорил учитель. Когда каждое - нет, не каждое, и
ужас-то весь в том, что и неизвестно, какое именно - слово твое
слышат. Когда каждое - или не каждое, разница ли - движение твое
видят. Человек ли ты, когда создал приборы, следящие за каждым
шагом твоим? И приборы весь рабочий день читают показания
приборов и не знают, быть может, - слабое утешение, - какие
приборы следят за ними. Когда давно уже не в книге судеб, а в
твоем ДЕЛЕ записано все, что было и будет с тобой? Когда
размножающиеся - не половым путем, а путем убеждения -
люди-машины окружают тебя? Машина не может победить человека -
только сломать может, ты же побежден почти, значит, и не человек
уже почти, а машина ты сам. Где те кусочки сердца и мозга твоего,
оставшиеся человеческими, - да и остались ли? И разве только
спецодежда твоя правильного цвета? Сам ты, шкура твоя и кишки
твои насквозь правильные...

Такие - или подобные им - слова учителя помогали ему иногда
находить тех, кому он был еще нужен, а уже найденным - обретать
силы для жизни и работы. А требовалось этих сил - и тогда, и
сейчас - много.

Время шло. Он взрослел, опыт его рос. За последние пять лет он
изготовил семь приспособлений для вскрытия различных номерных
замков и отключения блокировок и сигнализаций, устройство для
преодоления инфракрасных барьеров (на таком барьере погиб его
учитель) и прибор для отключения микроволновой защиты. Свой
личный "творческий план квартала" (составлять планы, как и все,
он привык с пеленок, а почему план так называется, не знал, как и
все) он выполнил полностью - пройдено 225 метров коридоров и
обследовано 12 человек. Он ловил их в коридоре в момент курения,
а иногда и в момент поглощения пищи, хотя второе было
небезопасно. "В это время у всякого существа повышается
агрессивность", - учил его покойный друг. - "Да, но и внимание
тоже", - отвечал он. Так и спорили, а с прошлого года спорить
стало не с кем...

Что же случайно и что закономерно в нашем мире... лучшем из
миров, как говаривал учитель. Что он имел в виду? Все вокруг -
продукт развития, глупые следствия глупых причин, либо
случайности, объявленные единственно правильными. Человек ищет
простоты, машина же вообще не способна на понимание сложного и
нового и поэтому обязательно будет все упрощать и сводить к
старому, то есть простому. И раз все, что есть, единственно
правильное, то все неправильное надо уничтожать. Ну, это уже
было. А сейчас все правильное, говорил учитель, и все в порядке.
И ведь это вовсе не изменится, если каким-то чудом люди и будут
когда-нибудь жить благополучнее и сытнее. Так что все
закономерно, но учителя убила все-таки случайная ошибка...

Когда сработала защита, они сразу поняли, что все кончено, хотя
внешне ничего не произошло. Лишь замкнулись контакты реле, и он в
электробинокль это увидел. Когда через два часа в месте приема
пищи его учитель и друг спокойно положил пропуск в приемную щель,
из люка не вылезла миска, да и пропуск не показался обратно.
Впрочем, его учитель и друг знал, видимо, как это бывает, и даже
не подставил руку. Без пропуска выйти с предприятия было
невозможно, а противогазов они тогда делать еще не умели. Учитель
оставил ему инструменты, кое-какие карты, их последнее достижение
- электробинокль - и самое ценное - опыт. Он тоже кое-что оставил
бы своим ученикам, если бы они у него были. А умер учитель
счастливым, он сам это сказал, когда они прощались, и пояснил:
"Бывало, что такие, как мы с тобой, уходили, создав два-три
инструмента или разведав один коридор. Сам видишь, я успел
больше".

Как-то раз, пересекая с учителем некий участок, он увидел, как
тот, прежде чем открыть дверь, поставил перед собой лист
пластика, накинул себе и ему на грудь кусок странной ткани,
потом, когда дверь открылась, осторожно сделал шажок вперед,
вышел из-за листа, закрыл за собой дверь, убрал лист и двинулся
вперед. На вопрос пояснил, что этот участок контролируется
ультразвуковым излучением. Если просто открыть дверь - отраженный
сигнал в этом месте пропадет, поэтому нужен лист, а для нас -
неотражающая ткань, чтобы локатор нас не засек... пощупай, какая
она... - он какое-то время искал слово, - пушистая...

В конце сегодняшних 60 метров он нашел дохлую крысу.
Автоматические уборщики были выключены 15 лет назад (он еще
помнил те времена) для экономии электроэнергии. "Крыска-то еще
свежая", - отметил он мимоходом. Как и его учитель, он был
наделен странным даром - по выражению глаз человека мог
определять глубину спецобработки. Обработка была делом тонким и
при слишком большой глубине превращала людей в идиотов, чего
старались, по-видимому, избегать, а при умеренной глубине
умственные способности страдали тоже умеренно, от чего особого
вреда не было, но иногда способность критического восприятия
действительности частично сохранялась, да и совесть затиралась не
до конца. Вот таких людей он и пытался находить. Иногда это ему
удавалось, но работа была трудная. "Вот был бы жив учитель, -
думал он временами, - помог бы". Учитель знал, как расположены
многие коридоры, залы и комнаты в корпусе, знал множество разных
систем замков, запоров и защит, умел даже проходить через замки с
динамическими паролями. Не все, увы, успел он поведать ученику.
Учитель верил, как и многие до него, что у спрута есть сердце, и
мечтал добраться до того самого зала с той самой машиной и,
помедлив, быть может, лишь секунду - первый раз в жизни, для
торжественности, - опустить рубильник.

Ученик пытался следовать ему, шагая по мусору и битому стеклу,
переступая через дохлых крыс - проникать в комнаты, отсеки,
коридоры, залы, блоки, разговаривать с людьми, искать тех, в ком
спецобработка погасила не все. Он мечтал о том, что найдет
ученика, воспитает ученика, воспитает из него мудрого и сильного
бойца, борца с машинами и системой, отдаст ему инструменты и
приборы, передаст ему все и всему научит, а тот найдет сердце и
опустит рубильник. В то, что это удастся сделать ему самому, он
не верил.

Искать было трудно - люди в большинстве своем шли мимо, даже не
стараясь не замечать, а просто не замечая. Когда он сокрушался по
этому поводу, учитель, раздраженный приставаниями, говорил
примерно так: "Милый мой, мы уже давно проголосовали за
единогласие. Не надо хотеть ответа - нашьют на рукав значок "не
наш", и будут тебя добрые граждане не впускать в транспортное
средство и влезать впереди тебя в очереди в столовой. А сейчас
хорошо - никто тебя не замечает..." - и учитель слегка
оскаливался, что заменяло ему, по-видимому, улыбку. Что означает
надпись "не наш", он объяснял не вполне понятно.

Когда-то он был найден и пробужден им, учителем и другом, а
точнее - невзрачным лысоватеньким мужчиной, работавшим за
соседним столом, а позже оказавшимся учителем и ставшим другом.
После пробуждения последовало то, что он про себя называл "теория
системы". Этот теоретический урок мог длиться годами. Учитель
как-то сказал: "Плохо, когда наука остается только теоретической,
но практика может дорого обойтись неловкому ученику, не так ли?
Впрочем, терпение - это тоже ведь практика".

Учитель, конечно, многого не знал. Или он не все говорил ученику?
Скорее всего, не знал... наверное, многого не знал никто, и уж
совершенно точно, что никто не знал всего. Учитель говорил, что
создание различных видов незнания - одно из основных свойств
системы. Учитель любил точность, а точных знаний было мало. Были
навыки. Главные - навык работать, навык не думать ни о чем, кроме
работы, навык ничем не интересоваться. А кроме всех этих навыков,
позволяющих жить или, как говорил учитель, выживать, было желание
понять, направленное, несмотря на спецобработку, в определенное
русло. И был соответствующий навык.

"Самое главное в окружающем мире, - говорил учитель, - это то,
что изменяется он медленно по сравнению с надежностью защиты. А
именно - достаточно медленно, чтобы до первой ошибки мы его
успевали хоть немного познать. Ибо о второй ошибке никто не
слышал. А то, что в месте приема пищи нет второго блюда, - не
совсем понятно шутил учитель, - позволяет сосредоточиться на
нашей основной задаче: не надо тратить силы на выбор..." Что он
называл вторым блюдом? Если он имел в виду еще одну порцию, то
при чем здесь выбор? Выбор мог бы быть при двух вариантах одной и
той же порции... но что такое два варианта одного и того же?

"Самым сложным в обучении, - говорил учитель, - является не
открытие истины и не пробуждение. Самое сложное - открыв истину,
возбудить активность, а не закрепить пассивность, данную нам от
природы. И эту активность надо правильно направить - на действие,
медленное и терпеливое, а не на яркую, но бесполезную вспышку.
Ведь ее, собственно говоря, некому увидеть, друг мой!"

"Познаешь ты истину, и истина сделает тебя свободным, - говорил,
улыбаясь, учитель. - Казалось бы, свобода - возможность выбора
при наличии информации о его последствиях. Но тогда получается,
что знание истины не делает свободным? С другой стороны,
возможность выбора у людей есть всегда, да и информация о его
последствиях имеется. Но почему-то жизнь не считают свободной.
Что же такое свобода?" - учитель не отвечал на этот вопрос; он
вообще не очень любил обсуждать философские вопросы, предпочитая
их задавать, то ли для демонстрации их бесполезности, то ли для
развлечения ученика. Иногда - очень редко - учитель сидел, глядя
в голую стену перед собой. Кто знает, что он видел в это время?
Может быть, тот самый рубильник? Какие сцены разыгрывались перед
его остекленевшим взором? Или, может быть, он думал о философских
вопросах?

Выйдя за проходную, они бросались бежать в разные стороны.
Отчасти - чтобы успеть выспаться дома, отчасти - по привычке. В
разные стороны же бежали потому, что жили в разных местах и
ездили на разных транспортах. Вот утром бежали не по привычке, а
чтобы успеть. Опоздание грозило уменьшением порции в столовой...

Однажды он спросил учителя: "Почему каждый седьмой день пища в
столовой немного... - он поискал слово и не нашел, - другая?"
"Это называется, - пояснил учитель, - другой вкус. Когда-то раз в
неделю и пища была другой, называлось это "воскресный обед". На
вопрос, что такое "воскресный обед", учитель недоуменно пожал
плечами, а через пару дней заметил, что есть такая легенда...
якобы на некоторых предприятиях и, может быть, когда-то и на
нашем, люди не работали раз в семь дней, и это называлось
"воскресенье".

В транспортном средстве не всегда удавалось забиться в угол.
Иногда доставалось место у входа, где сильно дуло и вдобавок
приходилось крепко держаться за поручень, чтобы не вылететь при
толчке. Когда-то входы закрывались подвижными заслонками, и тогда
их называли дверями. Согласно воспоминаниям учителя, эти заслонки
были сняты еще давно, в годы его юности, когда участились случаи
поломки этих заслонок во время наполнения и опорожнения
транспортных средств.

Добежав до остановки транспорта, он становился в очередь,
стометровым шлангом вившуюся у остановки.

"Когда-то, - рассказывал учитель, - народ был серый,
недисциплинированный, в очереди стоять не умели, толпой в
общественный транспорт лезли, топтали упавших, рвались внутрь и
не давали выходить оттуда, не люди, звери... - учитель качал
огорченно головой. - А сейчас? Тихо, аккуратно,
дисциплинированно, один за другим, четко, как зубья одной
шестеренки". Учитель говорил с радостным подъемом... впрочем, он
часто говорил с радостным подъемом... говорил и разглядывал
собеседника.

Под подошвами поскрипывал песок. Голубая краска на стене висела
клочьями. Когда-то оптические датчики распознавали несовпадение
цвета комбинезона и цвета стен в коридоре и фиксировали наличие
человека не в своем секторе. Но однажды не нашлось нужной краски,
покрасили другой, система завыла всеми сиренами, пришлось ее
отключить. С тех пор ее и не включали, а комбинезонами заведовал,
видимо, другой отдел, их и не сменили. Это и была система -
сочетание повсеместного контроля и повсеместной халатности. К
этому надо было привыкнуть, это надо было принять, не понимая, с
этим надо было сжиться, дать этому проникнуть в интуицию, в
подсознание. Задачей обучения было, в частности, сделать так,
чтобы эта алогичность стала естественной, до того, как обучаемый
познавал логику. Иначе бесплодные, изматывающие и учителя, и
ученика попытки понять логику системы могли длиться годами. У
системы не было логики, было нагромождение глупости и жестокости,
ошибок и несогласованности. Понять это было невозможно, но
понимание и не требовалось. Это нужно было впитать.

Учитель понимал, что его ученик сам станет скоро учителем, и
готовил его к этому, то есть рассказывал иногда, как он его
обучал... Другого способа подготовки учителя из ученика он не
знал, да и был ли другой способ?

Дойдя до двери, бывший ученик вынул из кармана две коробочки и
прижал к ней. Это была уникальная вещь... ультразвуковой
кодосчитыватель. На дисплее загорелись четыре цифры. Он нажал эти
цифры на замке, дверь скрипнула и открылась. Через эту дверь он
проходил не первый раз, сложного тут ничего не было, просто цифры
время от времени менялись. В некоторых типах замков применение
ультразвукового кодосчитывателя могло вызвать помеху в линии
связи. Помеха же могла вызвать срабатывание защиты, а что за этим
следует, он уже знал...Вторая коробочка и содержала генератор,
который наводил в линии противофазную помеху и тем самым
компенсировал первую. Но этот генератор еще ни разу не был
опробован в натурных условиях. На макете он срабатывал хорошо...
Следующая дверь имела замок, срабатывающий от кода на магнитной
карточке, которую имел каждый работающий в данном секторе. Ну,
эти-то устройства он научился преодолевать еще в юности...


В наушнике запищало. Коридор был перегорожен контуром
металлоискателя. Приемник, вмонтированный в наушник, принимал
излучение контура и предупреждал: с металлическими предметами
идти нельзя. В принципе, внутри предприятия такие контуры были
вроде бы ни к чему. Одна из версий состояла в том, что когда-то в
этих местах были проходные, потом здание перестроили, а контуры
остались. Но эта версия - как, впрочем, и все остальные - не
имела никакого значения. Значение имело лишь то, что контуры были
и что их надо было преодолевать. Способ преодоления был основан
на том, что схема имела большую постоянную времени и на очень
быстрое прохождение металлического предмета через контур не
успевала отреагировать.

Он вынул из карманов (их не должно было быть на входе в
предприятие, а внутри многие носили пояса с кармашками для
инструментов, пропуска, сигарет, мыла и других мелочей) все
металлические предметы и сложил их в матерчатый мешочек на
резиновой ленте. Затем свинтил из четырех текстолитовых стержней
трехметровый прут, растянул им ленту так, что мешочек оказался на
одном ее конце, и положил прут вдоль прохода. Затем он прошел
через зону действия контура, нагнулся, дотронулся рукой до прута,
уперся в него ладонью, а пальцем потянул за веревочную петельку.
Крючок, натягивавший ленту, освободил ее, мешок свистнул в
воздухе и оказался пойман правой рукой.

Так, турникет. Путь перегораживают два луча, ближний и дальний.
Человек, не вставивший пропуск в щель и перекрывший сначала
первый, а потом второй луч, вызывал закрытие турникета и
включение сигнала тревоги. Можно было бы считать код
"обслуживающий персонал", с которым можно было проходить через
турникеты данной зоны даже без фиксации прохождения машиной. Но
был и другой путь, такой простой, что он, увидев первый раз, как
учитель проходит турникет, засмеялся. Учитель сначала не понял,
решил, что это нервный срыв. Поняв же, улыбнулся... редкий
случай. В тот раз учитель протянул руку и перекрыл сначала
второй, дальний луч. Потом он меланхолично прошел сквозь
безмолвствующий турникет. Да, все было просто... Но ведь это надо
было знать - знать, что именно таково свойство схемы, управляющей
турникетом. Может быть, кто-то когда-то заплатил за это знание
жизнью. А вот турникеты на входе преодолевать он еще не научился.

Люди жили и умирали, не зная, что за стеной, что за соседней
дверью, что в метре от них, не зная и - как правило - не
интересуясь. Однажды учителю довелось вскрыть сложный замок,
оказалось - в кладовую с мылом. Он принес тогда целый ящик, что,
как, впрочем, и все остальное, не вызвало никакой реакции у
сослуживцев. Никто не донес (специальный телефон для доносов
стоял посреди комнаты), но никто и не попросил кусочек помыться.
Что поделаешь... Или вместе с совестью у них стерли и
брезгливость?

А у телефона висела табличка "телефон для специальных сообщений -
001, использовать для посторонних разговоров категорически
воспрещается". Между тем, как сказал ему однажды учитель, эти
телефоны допускали соединения и с другими номерами, и даже более
того - именно разговоры с этих телефонов вроде бы не
контролировались. Сногсшибательное открытие... но как его
применить? Те несколько сотен метров коридоров, которые удалось
им освоить, всегда было проще пройти еще раз, чтобы поговорить с
тем или иным человеком... риск телефонного звонка был больше.
Правда, однажды учитель сказал: есть легенда, что через
телефонную сеть можно связываться с вычислительными машинами...
Не успел... или не успел рассказать? Или шутил? Да нет, учитель
не был юмористом; скорее, обыкновенно он был уныл и скучен. Зато
то, что он говорил, воспринималось серьезно. Иногда, однако, на
него находило. "Мы с вами, друзья мои, - говорил он на всю
комнату, - занимаемся спецтематикой. Вы не знаете, что это
значит? Как, никто? А я знаю. Это значит, что делаем мы
специзделия для спецприменения, спецприборы спецназначения.
Следовательно, получаем мы спецмыло и моемся спецводой. Сидим в
спецкорпусе, работаем на спецстенде в спецбункере, говорим по
спецсвязи. Да и сами мы специзделия спецназначения, хорошо хоть
не в спецсортир ходим и не спецкалом". Народ - хохотать... да,
чувство анального юмора спецобработка не ослабляла. Спецюмора -
сказал бы учитель.

Позже он понял, что этот похабный и грубый юмор тоже не был
случаен. Учитель ерничал, дурачился, да все приглядывался - не
мелькнет? Нет, не мелькнуло... Ему, ученику, везло. То ли он был
обаятельнее учителя, то ли вид у него был более внушающий
доверие... Но пробуждение, особенно первичное, давалось ему
хорошо. Ведь он не просто так преодолевал эти коридоры, не
стремился к риску просто ради риска. Вовсе нет. Такое же гудение
и моргание люминесцентных ламп, такие же ржавые урны и лица,
почти всегда такие же... почти... И даже манера гасить окурок
различалась у этих людей больше, чем выражение глаз. Встречал ли
он в жизни других? Существуют ли они? И если он завтра опустит
рубильник самой главной машины - откуда возникнут люди, к которым
шел этими коридорами его учитель, и учитель его учителя, и все,
кто был до них?

Спина очередного собеседника скрылась за дверью. Щелкнул замок.
Человек потушил окурок... кажется, этот ничего не понял... еще
сигарета зря. Человек посмотрел на часы - пора назад. Он ушел от
своего места на 270 метров, все их надо пройти обратно, а коды
могли смениться, конец дня скоро, лежать же рядом с крыской не
хочется. Он встал и пошел обратно. Сегодня его ждало "ночное
дежурство". Это означало, что ему надлежит свернуть перед
проходной налево и, дважды предъявив автоматам пропуск, пройти в
специальный зал, где стояли столики и кресла. Столики эти учитель
называл странным словом "журнальные", а что это значит, объяснить
не мог. Через примерно два часа можно было получить по миске еды
и бирочке с номером комнаты. Съев еду, следовало войти в комнату
с этим номером (двери выходили в зал со столиками) и лечь спать.

Два часа, проводимые в зале, были хорошим временем для разговоров
с людьми. Ночь, огонек сигареты... ожидание основной части
ночного дежурства... В свое время, когда он вступил в надлежащий
возраст, учитель объяснил ему все и обо всем предупредил.

В эту ночь ему приснился (что вообще бывало с ним крайне редко)
сон. Бежит лента, вертятся колеса, идут по транспортеру некрупные
лохматые животные, память подсказывает слово - бараны, зеленеет
на ленте травка, светит баранам солнышко - киловаттная лампа,
ждут бараны ножа. Конвейер бежит баранам навстречу, а они по нему
с той же скоростью вперед, вперед и вперед, к сияющей вершине.
Шагают в ногу и воз тянут. Киловаттное солнышко лучше темноты за
ножом. А с чем воз, не знают. Может, с бараниной, может, с
ножами. Не видать воза, сзади он. Повернуться хочется,
посмотреть. Раз повернулся баран - кнута получил, два повернулся
- без травы остался, три повернулся - нечего поворачивать стало.
Темнота... потом видит... большой курчавый баран, хозяин самого
верхнего этажа... спрашивает: "Чего желаешь?" - и мекает
одобрительно - молодец, мол, не робей уж и теперь... и баран,
смелости неслыханной набравшись, блеет тихонько: "Пристегните воз
спереди, пожалуйста, очень посмотреть хочется, с чем воз тот..."

Проснулся он от вкуса холодной резины. Наконечник, имитирующий
губы, был уже прижат, давление ритмично сменялось разрежением, а
холодный резиновый стержень ритмично всовывался в рот и убирался
обратно. Еще лет пять назад он был теплым, с электроподогревом,
но потом ради экономии электроэнергии нагрев отключили. Мягкие
щупальца схватили член, натянули спермоприемник и начали
стимуляцию. Сопротивляться было бесполезно - щупальца мгновенно
прижали бы его к кровати, а это затянуло бы процедуру. Впрочем,
находились любители... Ради развлечения он считал движения.
Учитель говорил, что вести не сбиваясь два счета в такой ситуации
- хорошая тренировка. Ага, вот и эякуляция. Наконечник чмокнул
последний раз и втянулся в гнездо, щупальца скатали
спермоприемник и протерли пенис марлей, смоченной марганцовкой.
Когда-то учитель сказал - придумай, как установить, чем смочена
марля... что после дойки. Он придумал и заслужил первую - и одну
из немногих - похвалу. Учитель был на них скуповат. Ну что же,
теперь можно спать дальше. Он повернулся спиной к стене и
мгновенно заснул.

Проснулся он, как всегда, за десять минут до сирены. За ночное
дежурство полагался отгул. Можно было пойти в местопроживание и
пролежать весь день на полу (кровать автоматически убиралась - из
гигиенических соображений - в стену), можно было израсходовать
один из талонов на "напиток счастья" и пролежать весь день там
же, но в блаженном состоянии. Вечером пришла бы та, которая в
этом году делила с ним кров и готовила еду. Днем она тоже
работала - тоже, наверное, под землей, тоже, наверное, за тремя
проходными. Ночью, проверив, надежно ли надет презерватив,
пускала его к себе. Иметь принудительный аборт без анестезии
никому не хочется. Правда, после него, как было известно, женщина
не привлекалась больше к ночным дежурствам (у них они,
естественно, были тоже; кому чью сперму впрыскивать, решали
машины). Многие, не желая рисковать, удовлетворяли желания друг
друга иными методами. Женщины, желавшие прекратить деторождение,
шли на принудительный аборт сознательно - другого способа не
было.

Он много раз пытался пробудить их, своих ночных подруг, но это ни
разу не удавалось. На самом дне своего сердца, если позволительно
назвать это сердцем, под расползающимися трупами дохлых крыс,
сизым ядовитым туманом в коридорах и плевками, свисающими с краев
урн в курилках, он хранил надежду, что когда-нибудь учитель
расскажет ему, расскажет... да! учитель сумел и это - каким-то
образом установить, какая система фиксирует смену женщины в
комнате, и за день до того, как она должна была смениться
(признаком была неурочная замена подстилки и ткани для
укрывания), по линии связи отправлялся сигнал, что женщина уже
сменилась. Учитель имел то, чего не имели люди даже в сказках -
постоянную женщину. Он никогда не видел ее и даже не мог
представить себе - маленькая? большая? худая? толстая?
темноволосая? светлая? - просто не было в словаре его этих слов,
ведь для того, чтобы назвать, надо сначала разделить, а все
сожительницы, делившие с ним кров и еду, сливались в единую
аморфную массу, которую венчали тупо глядящие в потолок вторичные
половые признаки.

Но он не брал отгулов, а предпочитал копить их. Зачем?.. "Если
оставлен сантиметр свободы, не пренебрегай и им", - говорил
учитель. Поэтому, встав, застелив кровать, которая утонула в
нише, и одевшись, он не пошел к проходной, а просто приступил к
работе. Как вчера, как неделю, месяц, год, десять лет назад...

3

Шли годы. Он сумел выполнить завещание учителя - прошел по всему
кольцу коридоров, опоясывающему корпус, и проник во все комнаты и
помещения по обе стороны этих коридоров. Он создал автоматический
прибор для топографической съемки (комбинация сканирующего
лазерного дальномера и гирокомпаса), фиксировавший пройденный
маршрут и размеры коридоров и помещений.

Он вычислил количество людей, работавших в освоенной им части
здания, количество людей, проходивших через проходные, и
количество людей, посещавших места приема пищи. Потом он нанес
данные топосъемки на бумагу и обнаружил пустоту в центре плана,
людей же было в самый раз. Он понял - это площадь, занятая теми
машинами, которые управляют всем. Туда и надо было проникнуть.

Вчера ученик хорошо допек его вопросами, обычными вопросами
молодых... но теперь он не мог заснуть и размышлял. Машины могут
все - не могут лишь размножаться и рождать новые идеи. И даже
если они когда-нибудь освоят первое - а он и его покойный учитель
считали, что рано или поздно это произойдет (если не произошло
уже) - то делать настоящих людей все равно будет надо - как
источник новых идей. Учитель считал, что вся надежда только на
это - на то, что стабилизировать внешний мир невозможно, и
возникновение новых ситуаций будет требовать новых идей, а для
этого будут требоваться люди, настоящие живые люди. Да,
действительно, - подумал он с легким удивлением, - для работы
нужны люди". И он тоже? Трудно вести две работы... да, но ведь
другого-то выхода нет, не так ли? При таком режиме, если хочешь
успешно работать, надо беречь здоровье. И он старался его беречь,
ложиться спать пораньше, лишая своих сожительниц законного
удовольствия. Но сегодня, а точнее - вчера ученик задал ему
вопросы... и вот он ворочался и не засыпал, хотя окна в
местопроживании по другую сторону транспортной магистрали уже
потухли.

Все мы создаем то или иное оружие. Отсюда можно вывести всю
остальную нашу жизнь. Действительно, если все усилия общества
тратятся на вооружение, то от всех людей надо добиваться, чтобы
они возможно больше обществу давали и возможно меньше у него
брали. Отсюда сразу следует необходимость полного нивелирования -
все, что поставлено на конвейер, дешево. Поэтому, как утверждал
учитель, так плохо работают образование и медицина. Хорошее
образование и хорошая медицина индивидуальны, наше же образование
- выучивание наизусть простейших правил арифметики, а медицина -
таблетки. Стандартизуется все - режим работы, одежда, вкусы,
интересы, мысли и чувства. Правда, человек, поставленный в
стандартные условия, хуже работает, но зато он дешево стоит. Для
того же, чтобы человек работал хорошо, надо создать совсем другие
условия - мы, наверное, и не вполне понимаем, какие. Ясно,
впрочем, что стоят такие условия дорого. В целом такая система,
далекая от стандартизации, может оказаться и эффективнее -
работают-то люди лучше. Но для пробы уже не остается ни сил, ни
смелости - все потеряно на пути всеобщего нивелирования. Потеряны
в основном и те, кто может все это понять. Стандартизация -
воронка, из которой нет возврата...

Но зачем мы создаем столько оружия? Оно применяется для
вооруженной борьбы. С кем? С врагами, которые, как известно,
окружают нас со всех сторон. Почему же они не нападают на нас?
Видимо, они недостаточно сильны. Почему же мы не нападаем на них
или иным путем не заставляем их отказаться от агрессивных
намерений? Видимо, и мы недостаточно сильны. Значит, у нас с ними
уже многие десятилетия - или века? - силы в равновесии? Но двое
не могут долго бежать рядом. Может быть, дело в чем-то другом?

Кровать скрипела при каждом движении, сожительница тихо
посапывала во сне. В чем же дело? Есть ли они, эти внешние враги?
Если нет, значит - у нас есть внутренние враги? Если есть, то что
будет, когда кто-то изобретет то, что машина машин сочтет
перевешивающим фактором? И, решив, что пора побеждать, отдаст
сумасшедшие команды... А быть может, бесконечное развитие
вооружения само к этому приведет? Как говорил учитель, "сила
вещей". Трудно отделаться от чувства, что миллионы пуль, снарядов
и ракет хотят лететь...

Он стиснул зубы и тут же вспомнил шутку учителя: "Зубы даются
человеку только два раза". Куда же заведет сила вещей, сила
всесильной машины, набирающей ход от года к году? Когда машина
ввергнет мир в еще больший страх, еще большую ложь и еще больший
хаос? Когда услышим мы последний стук колес, суматошный стук
колес эвакуационных составов, и вой, последний вой сирен и бомб?
Когда мы затеряемся в общем кошмаре, не оставив следа, каплей
дождя, падающей в общий огонь? Он смотрел в темноту. Квадраты
окон на мертвых фасадах... их не было видно, хотя они были где-то
рядом. "Что ж, - подумал он, - жизни не составит труда нас
потерять: мы и так почти неотличимы". Мысль эта была в некотором
смысле крамольна - ведь люди различались многочисленными
номерами, индексами, группами, - но в полусне он этой
крамольности даже не ощутил. Что же до философских упражнений
любимого ученика - хорошо, что философом его ученик все-таки не
станет. Честно говоря, он вообще не любил теоретиков, знатоков
логики и философии, умевших говорить умно, убедительно и красиво.
Иногда он встречался с ними в своих блужданиях по коридорам и
комнатам. Они легко - кажется, иногда лишь ради шутки - разбивали
его доводы, доказывая, что ничего иного быть не может, а то, что
есть - лучшее из того, что бывает. Ему же было не смешно. И
человеку действия нужна какая-то мысленная, внутренняя опора. Сам
же он не был силен в логических построениях; знал два-три десятка
простых рассуждений, способных зародить сомнение, а если оно уже
было, помочь ему подрасти на миллиметр. Он сознавал, что даже
ученики его учеников не увидят того, что учитель многозначительно
и кратко называл "конец", хотя сформулировать более или менее
точно, что это такое, он бы не взялся. Но формулировки не
требовалось - это была область веры, а не знания. Каким-то
непостижимым для него самого способом он легко соединял в себе
неумение сформулировать, что такое конец, с пониманием его
недостижимости и со стремлением к концу, понимая под этим, а
вернее, ощущая под этим, - рубильник в руке и черную, маслянисто
блестящую ручку, плавно идущую вниз. Но он не был склонен к
рефлексии, и это парадоксальное соединение не привлекало его
внимания.

Работы же было много, точнее - сколько угодно, и когда он знал,
что надо делать в данный момент, а знал он это почти всегда, он
делал, не вдаваясь в философские рассуждения. А на теоретиков был
обижен - будучи, как правило, умнее его, а зачастую являясь, в
его представлении, просто-таки очень умными людьми, они не только
не работали над задачей практически, но даже и головой своей не
желали ему помочь. Впрочем, думая так, он часто ошибался - над
одной задачей можно работать по-разному, да и умнее его они были
не всегда.

Одним из свойств системы было то, что сея страх и недоверие, она
разобщала людей. Любой контакт был риском. Но, как говорил
учитель, рискуем мы даже в сортире - вдруг от натуги сосудик в
мозгу лопнет, да враз помрешь? Жизнь без риска вообще невозможна,
вопрос в другом - ради чего рисковать. Он вот рискует уже много
лет и пока что без последствий. А период увлечения философией у
ученика пройдет, в основном это практик, как и должно было быть.
Практиком он и станет, борцом с машинами. И уже засыпая, он
подумал на грани сна и яви - учитель как-то сказал: "А откуда мы
знаем, что наверху машины?"

За прошедшие годы он накопил много полезных навыков и создал
много полезных приборов. Правда, учеников он воспитал только двух
(один из них погиб), зато, в отличие от учителя, бойца старой
школы, хранившего всю информацию в голове, он изложил свой опыт
на бумаге. И это учебное пособие, и многочисленные приборы и
устройства, созданные им для преодоления турникетов, барьеров,
замков, блокировок и защит, не должны были пропасть зря в случае
его гибели. И теперь он начал попытки проникновения внутрь кольца
коридоров. Примерно через год это ему удалось.

Там оказались еще одно кольцо из коридоров и комнаты по его
сторонам, своя столовая и своя проходная (выводившая с
предприятия по другому тоннелю). К тому времени он раскодировал
систему, подававшую с проходной сигнал о входе и выходе
сотрудников с предприятия, и мог оставаться на ночь, сымитировав
этот сигнал. То, что сожительница тосковала в одиночестве,
трогало его мало. Конечно, в противогазе работать было неудобно,
но защищал он хорошо. С первой моделью как раз и погиб один из
его учеников. Вторая модель оказалась удачнее, он проводил в
противогазе и целые ночи. То, что после такой ночи приходилось
спать днем на рабочем месте, никому и ничему не мешало. Хуже было
то, что ночью приходилось работать с инфракрасной подсветкой и в
инфракрасных очках. Тем не менее, работа вечером и по ночам резко
ускорила исследования. Второе кольцо он изучил за четыре месяца и
установил, что внутри него тоже имеется помещение. Но и
количество людей, работавших вдоль второго кольца, было меньше,
чем посещавших столовую. Площадь, оставшаяся свободной, не могла
быть занята еще одним коридором - для этого она была слишком
мала. Значит, там все-таки была машина, а люди ее обслуживали.
Этим людям могла оказаться небезразличной его попытка выключить
машину, и пришлось потратить месяц на изготовление оружия.
Остановить его будет трудно, хотя он и будет один. Один - потому
что из этой экспедиции возврата, скорее всего, не будет, и как
сумеют воспользоваться всеобщим хаосом другие, - он уже не
увидит.

Учитель никогда не пользовался оружием, не пытался его достать
или изготовить. "По существу, это бесполезно, - отвечал он на
вопросы ученика. - Ну, что ты сделаешь? Уничтожишь три-пять
автоматов, взорвешь две-три двери? Но ведь после этого ты уже не
сделаешь ничего... Учти еще, что владение оружием направляет твои
мысли в новом направлении. Древние называли его, кажется,
манихейством. Ты начинаешь думать о том, как уничтожить все
вокруг - или посредством самоподдерживающейся ядерной реакции,
или путем самораспространяющейся (через какое-то летучее
вещество) перестройки биосинтеза, или путем преодоления
энергетического барьера между нашим и другим устойчивым
состоянием пространства. Конечно, когда горит дом, обнажаются и
чердаки, и подвалы, и парадные лестницы, и выгребные ямы. В
последние дни мира мы увидим его структуру и его истинных хозяев,
но применить это знание мы уже не сможем. Конечно, то, что
погибнут плохие, может и нравиться, но ведь погибнут и невинные,
а виноватые не получат по заслугам, потому что никто не взвесит
их личную вину. Да и как ее взвесить?" Задав этот философский
вопрос, учитель улыбался, показывая желтые зубы...

А теперь ученик учителя шел к цели и не думал всерьез о
возвращении или о гибели - мысль о том, что конец системы, конец
машинократии, тупого, сонного и покорного единства, близок,
владела им. Сказывалась и некоторая эмоциональность, большая, чем
у учителя. "Какая цепь побед, - думал он, - небольших, маленьких
и совсем ничтожных, какая цепь людей - борцов с системой,
бесчисленные разговоры с людьми - в коридорах, в курилках, в
столовой... что будут делать эти люди, когда погаснут лампочки,
когда остановятся колеса, рычаги и шестерни, когда все, все..."
Все кончится? Сумел ли он - и другие, подобные ему - подготовить
их? И к чему подготовить?

А может быть, в последних конвульсиях издыхающая машина заполнит
помещения ядовитым газом? Или вообще все взорвет? Такие мысли
даже не приходили ему в голову - он был слишком захвачен
моментом. Пути назад не было. Наступило утро. Мысленно он уже не
раз проделывал этот путь - последний путь - по коридорам внешнего
кольца, мимо заплеванных урн, дохлых крыс и разбитого
оборудования, через неприметную дверь со сложнейшим, отнявшим у
него когда-то неделю работы, замком и - как всегда - табличкой
"вход воспрещен", криво висящей на одном гвозде, по коридорам
внутреннего круга, мимо куч каких-то бумаг, сломанных приборов и
ободранных стен. Все шло гладко. Турникеты открывались, замки
срабатывали, защиты отключались. "Навык есть, - подумал он, - вот
и пригодилось... Я волнуюсь?" - мелькнула мысль. Он остановился,
дождался, пока замедлится пульс, положил левую руку на оружие и
начал набирать шифр на последней двери. Секунда, другая... дверь
открылась. Стена! Нет, вторая дверь и хрип в динамике! Голос
испорченного магнитофона гаркает: "Назови пароль!" Железо, листы,
заклепки в два ряда, в середине ручка. А дверь сзади - боковым
зрением - закрывается. Через зал все равно идти с излучателем -
начать сейчас?! - но хрип и шум в динамике - что, и здесь все
сломано? - он протягивает левую руку вперед, нажимает на ручку
двери, и она открывается.

Зал. Размер - точно, как на схеме. Затылки. В ряд затылки за
столами. Машины нет. Кто-то спит. Кто-то пишет. Кто-то что-то
листает. Люди. Затылки. Никаких машин. Только люди. Сидящий за
ближайшим столом отрывает голову от рук и тупо смотрит на него.
Вспотевший со сна лоб. Бессмысленный взгляд. Роняет голову
обратно. Люди... Значит... значит, опять работа. И он вспоминает
слова, которые иногда повторял учитель: "Говорили - до первой
крови, оказалось [Оказалось?] - до самой смерти".

4

Впрочем, до смерти оказалось, по-видимому, больше, чем ему
казалось за час до той двери. И теперь, через два года после
магнитофонного хрипа и ржавого ряда заклепок он с легкой и,
конечно, лишь внутренней усмешкой вспоминал сердцебиение утром
того дня. Да, это было весьма романтично...

Он до сих пор изредка с удовлетворением вспоминал своего учителя.
В его манерах и способах общения было много приятного... И чем
дальше уходил он от своего учителя по избранной - жизнью или им
самим? - дороге, тем милее были ему эти воспоминания. Но дорога
эта была с односторонним движением, и воспоминания становились
все реже. Одержимость не повлияла на его облик - глаза не горели
лихорадочным блеском, лоб не избороздили морщины. Скорее напротив
- от года к году его лицо становилось все менее и менее
выразительным, манеры - все более холодными, речь - равнодушной.
Время поработало над ним, хотя он этого почти не замечал. Чувства
умирали медленно. Как-то он услышал, что ученик (у которого уже
были свои ученики, из молодых, но он их знал плохо) назвал его за
глаза "сфинксом", но не обиделся. Может быть, просто не понял?
Нет, он понял смысл, хотя слова этого не знал, и это дало ему
право "не понять". Мастерство его росло от месяца к месяцу. Он
нашел сектор, где занимались микропроцессорами и, внедрившись в
систему выдачи рабочих заданий, сделал так, что был спроектирован
и изготовлен специализированный микропроцессор для управления
диагностирующими приборами и посылки имитационных сигналов.
Турникеты, барьеры, контуры, блокировки и защиты не были больше
для него препятствиями. Он совершенно прекратил заниматься
работой - той, которая предназначалась ему системой, и полностью
посвятил себя исследованию самой системы.

Внешнее кольцо населяли исполнители. И хотя среди них были
начальники, заметно выделявшиеся размерами столов и их
захламленностью, они тоже были лишь исполнителями. Признаком
исполнителя была односторонняя служебная связь. Между собой
исполнители имели, конечно, двусторонние связи, но эти связи были
эпизодичны. Устойчивые потоки сообщений шли только из внутреннего
кольца, обратный поток отсутствовал. Установить этот факт
оказалось легко - всего лишь поставив регистраторы на каналы
связи. Набрав большую статистику и окончательно удостоверившись в
наблюдаемом, он приступил к детальному исследованию внутреннего
кольца. В нем ситуация оказалась аналогичной. Эти люди тоже были
исполнителями, то есть не они решали, что и как делать - это
решали другие. Они же были лишь источником управляющих сигналов
по отношению к внешнему кольцу, да порция еды в месте кормления
была у них больше - почти в полтора раза. Получали они ее в двух
мисках, что, кстати, и поразило его больше всего при первом
посещении внутреннего кольца. Зрелище было - для обитателей
внешнего кольца - действительно парадоксальное. Зачем две миски?
Или... или это и было "второе блюдо"?

Более года он тщательно исследовал внутреннее кольцо, пытаясь
понять, чем все-таки эти люди отличались от его соседей.
Иллюзорное представление, что начальники отличаются от
подчиненных, не хотело сдаваться. И все-таки единственное
отличие, которое он обнаружил, состояло в том, что глубина
спецобработки была у людей этого круга больше. Восприимчивость к
чужим мыслям, отличавшимся от своих, отсутствовала почти
совершенно. Может быть, спецобработка бывала различной, и
кандидаты "внутрь" обрабатывались тщательнее? Может быть, дело
было в чисто психологических различиях, и внутреннее кольцо
населяли те, кто оказался восприимчивее к спецобработке? В
поисках ответа он обратился к психологии, но и тут его ждало
разочарование - психологически все были равны. Ответ пришел
совершенно случайно.

Однажды после обеда у всех сотрудников начались боли в желудке, у
некоторых - рвота. Он поговорил с учеником, и тот вспомнил, что
пища показалась ему какой-то... необычной. Он вернулся к месту
раздачи питания и, первый раз в жизни применив свои умения для
получения пищи, добыл миску и унес содержимое с собой. Через три
дня, когда результаты химанализа этой порции и еды за два
последующих дня уже лежали перед ним, он с мимолетным
удовлетворением отметил, что отсутствие жадности к еде сослужило
ему в жизни неплохую службу. Иначе он давно бы брал в столовой по
две миски. Компонентом еды было некое, явно не имевшее отношения
к еде, вещество. "Все ясно, - подумал он, - это психотропное
средство, и оно вводится в еду в дозе, не замечаемой человеком,
но подавляющей способность мыслить критически. В тот день что-то
сломалось и концентрация случайно оказалась завышенной. А в двух
мисках доза была, как легко догадаться, вдвое больше. Поэтому
люди становились еще тупее. Что ж, - подумал он с усмешкой, -
где-то едят по три миски?" Сигналы управления поступали во
внутреннее кольцо из комнаты за железной дверью. Пора было
приступать к тщательному ее изучению.

Сейчас, как и два года назад, ему начало казаться, что разгадка
близка. Больше двух мисок на самом деле не съешь, так что в
комнате за дверью надо искать нечто качественно иное. Как
возникают там команды, управляющие предприятием? Казалось
странным, что все делалось без вычислительных машин, и это
наталкивало на мысль, что и туда команды приходят откуда-то еще.
Однажды, в те давние времена, когда он задавал учителю
философские вопросы, тот сказал: "Злобный демон, командующий
человечеством из-за шелковой занавески? - слишком примитивно. Сон
разума рождает чудовищ, друг мой..." Он не понял архаичного или
просто малоупотребительного оборота, и спросил учителя, что
значит "человечество". Тот пожал плечами: "Как что?.. люди... вот
ты, я, они все, - он повел головой на сослуживцев, - наше
предприятие... ну, другие предприятия..."

Итак, где и как рождаются команды? Кто на самом деле решает, что
и как делать? Конечно, по формулировке этот вопрос был, как он
говорил, "философским". Но решить его было необходимо, чтобы
найти сердце, источник команд, источник дурмана.

"У всего есть начало и конец, - говорил он своему единственному
ученику и его ученикам. - Наша задача - найти начало и сделать
конец". "Нет, - возражал ему ученик, - начала есть у процессов, а
жизнь коротка, мы не видим процессов, а лишь состояния. У
состояний нет начал". "Да, - отвечал он, - коротка, и философские
разговоры ее не удлиняют, но у состояния может быть конец - иначе
мы вообще бы не знали, что такое процесс, - и достижение этого
конца - наша задача". Ученик его понимал, хотя и спорил, но
ученики его ученика понимали уже плохо. Они словно мыслили уже
немножко по-другому и немножко о другом. Сходились же все на том,
что для любого действия в имеющихся условиях нужна техника,
умения, навыки и знание системы. В этих вопросах равного ему не
было, ученики умели многое, а что они еще не освоили, тому он их
научит. Время есть.

Педагогика - дело важное, а в свободное от нее время он начал
детальное изучение комнаты за железной дверью, центрального зала.
Но его действительно блестящая техника не помогла ему решить эту
задачу. В центральном зале люди были так же невосприимчивы, как и
во внутреннем кольце, в столовой же они получали те же самые две
миски. Правда, у них были больше столы, и сидели они не на
стульях, а на мягких креслах на колесиках, но вряд ли это имело
значение. Поразительно было то, что никаких каналов связи с
гипотетическим "верхом" он не обнаружил. Невероятно, но факт -
решения рождались здесь, в этом зале. И он провел многие дни,
прохаживаясь вдоль столов, иногда незаметно сидя или стоя где-то
в уголке, иногда с деловитым видом стоя или сидя рядом с другими.
Его никто не замечал - впрочем, они и друг друга воспринимали
как-то неотчетливо. В остальном же эти люди были как люди: они
работали, спали, ели, подшивали бумаги, составляли списки,
реестры и справки, комплектовали дела и картотеки, нумеровали,
сортировали, вносили изменения и коррективы, ставили папки на
полки и снимали их оттуда, разговаривали и курили. В отличие от
остальных помещений, здесь курили не выходя, прямо под огромным
плакатом "Курить строго воспрещается! Курите только в отведенном
месте". Но отведенного места он не нашел. Он изучал все это целый
год, пытаясь все-таки понять, где начало. Но начала не было. И
тем не менее оно должно было быть здесь - никаких команд со
стороны сюда не поступало.

В итоге он начал склоняться к мысли, что глупости, которые
говорили ученики, - не совсем глупости. Что искать начало
состояния в пространстве так же бесполезно, как и во времени, что
система возникает не благодаря внешнему толчку - началу, а сама
по себе и существует сама по себе, подчиняясь своим законам,
являющимся результатом психологических законов, по которым
действуют отдельные люди, и неведомых законов, по которым из
действий людей возникает общее - система. Теперь он понял истоки
двух наиболее распространенных ошибок "теоретиков". Одни считали,
что нет ничего, кроме психологии людей, и знание ее позволяет все
понять и неплохо устроиться в жизни. Ну что ж, они иногда бывали
правы - как все, кто ошибается в целом. Другие считали, что нет
никаких законов, кроме общесистемных, и познание оных сорвет
покровы со всех тайн природы и общества. И если первая ошибка
была следствием бегства от жизни в довольно-таки уютную -
насколько это вообще возможно - нору, то вторая - в аскетическое,
зато очень научное местопроживание с дырявой крышей. Впрочем, как
сказали ему однажды ученики, понимание всех ошибок всех
теоретиков вносит меньший вклад в теорию, чем эти ошибки. Истина
рождается из синтеза односторонних, но развитых взглядов, а не
создается как всесторонняя, но неглубокая теория. На это он вынул
из кармана и показал ученикам новую модель кодосчитывателя,
которая за три метра до замка считывала его шифр и с расстояния в
один метр автоматически посылала сигнал, открывавший дверь. Это
был, конечно, убедительный аргумент...

Признание того факта, что система не имела сердца, далось ему
тяжело. Субъективно это было страшное крушение, хотя все его
знания и навыки, огромный опыт, ученик и ученики его ученика -
все это было, оставалось, действовало. Десятки людей обрели
какую-то жизнь, какое-то общение с себе подобными, какую-то
маленькую надежду - непонятно даже на что, но ведь и "надежда
вообще" помогает жить или - ведь и этого не могли сделать все
остальные, лишенные воли, - сознательно уйти из жизни. Да, такие
случаи бывали - знание имеет и оборотную сторону... тогда он
говорил, что надо сделать, чтобы была польза и для остальных;
были дела сомнительные или настолько рискованные, что ему было
жалко посылать на них учеников. Но лично для него, считавшего всю
жизнь, что сердце есть, и бредившего зрелищем черной ручки
последнего рубильника, плывущей вниз в темноте, пронизываемой
желтыми вспышками выстрелов, это был моральный конец. Что надо
было делать дальше? Совершенствовать технику? Вместе с учениками
его ученика разрабатывать теорию системы, пытаясь понять, где в
ее шестеренки лучше всего сыпать камешки? Работать с людьми,
совершенствуя методы "пробуждения"? Все это были, несомненно,
важные задачи, но, кажется, уже не для него. Моральным стержнем,
осью, опорой была для него - сознавал он это или нет - надежда
найти сердце.

5

Один из учеников, совершенствуя лазерный дальномер (он дал ему
это задание просто как упражнение), обнаружил, что съемка,
сделанная им когда-то, не совсем точна. А именно: в одном месте
стена центрального зала была заметно толще, чем в остальных.
Изучая это место, он обнаружил, что при прикосновении в
определенной последовательности к четырем точкам на стене она
отодвигается, открывая вход в лифт.

Когда метровый кусок стены бесшумно отполз, открыв деревянную
кабину, мутную лампу на потолке, табличку "грузоподъемность лифта
/ четыре человека / НЕ БОЛЕЕ / провоз груза запрещен" и кнопку,
торчащую посреди левой стены, он - может быть, впервые за всю
жизнь? - испугался. Когда-то учитель сказал ему - есть древняя
легенда, гласящая: "тот, кто найдет лифт, узнает то, что лучше
было бы ему не узнавать". На вопрос, что такое лифт, учитель
замялся. В старых домах на окраине города были лифты, но те
районы были практически недоступны, поскольку транспорт добирался
до них слишком долго... ребенком учитель видел лифт и даже,
кажется, ездил в нем. Позже врачи доказали, что человеку полезнее
ходить по лестницам, а не ездить в лифтах, и для экономии
электроэнергии лифты отключили, а в новых местопроживаниях их и
не делали вовсе. Через каждые десять этажей из стены торчала
бетонная плита, на которой можно было сидеть, а по полу шел
желобок для окурков. Когда-то по желобкам текла вода, уносившая
окурки, но как раз в год гибели учителя воду перекрыли, и теперь
все жители по очереди их убирали. Или не убирали. Город был весь
загажен человеческими выделениями и временами казался ему одним
огромным человеческим выделением.

Однако того, что учитель помнил и рассказывал о лифтах, было
достаточно, чтобы теперь сразу стало понятно, что за дверь
открылась. Жизнь давала ему шанс. Медлить было нельзя - система
могла обнаружить, что лифт открыли и не воспользовались, система
могла не открыть лифт вторично, открытие двери вообще могло быть
случайностью. К счастью, идя обследовать стену, он взял с собой
основные приборы и приспособления, и возвращаться ему было,
строго говоря, незачем, хотя подсознание и искало причин для
этого. Он обернулся, кивнул на прощание ученику и вошел в кабину.
Дверь закрылась. Он помедлил четыре секунды - стандартное время
срабатывания автоматов системы. Кабина стояла. Тогда он нажал
кнопку, успел оценить ускорение, скорость... и кабина
затормозила. Он умножил скорость на время и понял, что кабина
проехала лишь несколько метров - короче говоря, один этаж. Дверь
лифта открылась. Он сделал шаг вперед, дверь закрылась за ним. Он
на мгновение обернулся. Здесь дверь не была замаскирована, и даже
кнопка торчала, и табличка "вызов лифта" висела, и уголок ее был
отколот... "Все, как дома", - облегченно подумал он.

Он не знал другой логики, кроме логики того мира, из которого
пришел; и, подчиняясь этой логике, он пошел вперед - стоящий
человек подозрителен, если он стоит не около урны. Он шел, а
ученик слушал; в наушнике шуршало и поскрипывало... учитель шел,
видимо, по коридору; не было никаких тревожных звуков...
Передатчик в браслете учителя работал прекрасно, как, впрочем, и
все приборы, которые он делал.

Он прошел по второму этажу около ста метров, и если бы не кабина
лифта, оставшаяся сзади, то что бы отличало этаж от родного?
Такая же облупленная краска, мусор, скрип под ногами. А вот и
курилка, с противопожарной целью обитая железными листами, как и
в родных краях... Двое сидят, курят и о чем-то увлеченно
беседуют.

Телефон в ухе ученика затих. "Ясно, - подумал тот, - учитель
дошел до курилки".

Учитель сел на скамейку и закурил. Один из собеседников, для
убедительности постукивая себя кулаком по колену и время от
времени затягиваясь, говорил: "Ну и что? Ну не можем мы уже
сколько-то веков понять, как работает общество, откуда в нем
берутся команды и как из людей получается коллектив. Ну, создали
мы с этой целью целый подопытный этаж с подопытными людьми. Ну,
угрохали уйму ресурсов. Ну и что? Все равно ничего не можем
понять..." Другой возразил: "И все-таки, коллега, вы не будете
оспаривать то утверждение, что почти все, что мы знаем об
обществе, мы узнали благодаря экспериментальному этажу? И я
думаю, что еще лет двадцать-тридцать - и мы разберемся, в общих
чертах, как работает общество"...

Учитель докурил, аккуратно потушил папироску о край урны и пошел
обратно. Ученик слушал скрип в телефоне... Учитель нажал на
кнопку под табличкой "вызов лифта". Дверь открылась, он вошел,
дверь закрылась, он нажал кнопку на стене кабины, и кабина пошла
вниз. Мутная лампочка висела над головой.

И ничто нам не мило, кроме поля боя при лунном свете, - вспомнил
он.

Кабина остановилась, дверь открылась, и он увидел прищуренные от
волнения глаза ученика.

Говорили - до первой крови, оказалось - до самой смерти...

6

Он смотрел в ободранный до блеска бетонный потолок над головой и
пытался понять, чем эта история со вторым этажом так потрясла
его. То, что он ощутил себя объектом эксперимента? Да нет... весь
этот эксперимент давно заглох, люди жили сами по себе и были
игрушкой лишь системы, а не других людей, и для чувства личной
обиды вроде бы не было оснований. То, что кто-то знает больше
него? Да нет... очевидно, что кто-то знает больше него, да и
всегда это было очевидно. Может быть, само по себе это и не
обидно, а обидно то, что знание недоступно и сделано как можно
более недоступным, но ведь и это было всегда и всегда было ясно и
известно. Может быть, то, что люди оказались игрушкой какой-то
группы людей и, сами того не зная, служили каким-то целям? Но
ведь это и есть эксперимент, не так ли? Нет, не совсем,
эксперимент - это чтобы что-то узнать, и когда другой человек,
ученик, задает вопрос - это ведь тоже, чтобы узнать? А вот
служение цели...

Бетонный потолок над головой блестел потому, что раз в год его
драили до блеска металлическими щетками. Когда-то было
установлено, что из гигиенических соображений надо раз в год
красить потолок. Но толстый слой краски отваливался, старую
краску надо было обдирать. А тут как раз и краска кончилась,
красить перестали, а щетки не кончились, и драили потолок
по-прежнему. Фонарь на транспортной магистрали моргал, и
ободранный металлической щеткой бетон поблескивал.

Итак, служение цели, служение цели. Почему эти слова так
неприятны? Но, с другой стороны, он сам ведь тоже служит какой-то
цели? А какой? Впрочем, в цели ли дело? Или в том, кто ее ставит?
Или шире - откуда она? Нет, цель всегда кто-то ставит, она ведь
не существует, как ткань для укрывания (он нащупал кусок ткани,
лежавший на нем) или лежанка (он пощупал доски под собой), цель -
это формулировка, слова, утверждения... а это может порождаться
только людьми. Так вот, кто ставит. Если сам - не обидно. Если
другие - обидно. Всегда ли? Да нет, конечно... Вот ученики на
него вроде бы не обижаются. А если они ему цель укажут? Но они
ведь не знают. О! Они не знают, а поставят - обидно, а я знаю, и
им не обидно. То есть они верят, что я что-то знаю и могу
поставить цель. И поэтому им не обидно. А могу ли? Это потом.
Сейчас другое - вот если человек верит, что другой может
поставить, то не обидно. А я не верю, что люди, которые ставят
жизненные цели, могут это делать. Вот... Не верю я, что надо
готовиться к войне, что надо день и ночь вооружаться, не верю,
что на нас должны напасть, а если даже и нападут, то что хуже
этой жизни? Уничтожать нас нецелесообразно, а жить хуже можно ли?
Наверное, можно, но ведь даже мы не говорим, что они прикуют нас
к рабочему месту и урежут порции в месте питания. А если мы этого
не говорим, то это о чем-то говорит... Стоп. Но разве нам ставят
цель? Разве все это - не железная закономерность? А если так, на
кого обижаться? Вот я обиделся на верхний этаж. А опять же,
почему? Да, был когда-то человек, которому пришла в голову мысль
- сделать натурную модель, эксперимент на людях. Он ее высказал.
И была подготовлена почва - были люди, готовые подхватить. И
подхватили... Кто виноват? И все, и никто. Точнее, все, кто мог
поступить иначе. А что значит - мог? Если все было ему ясно и
просто, и не задумался он ни на секунду - значит, не мог, не было
у него свободы воли и делал он, "что параллелограмм сил
прикажет", как шутил учитель, а вот если был у человека момент
колебания, момент сомнения - значит, выбирал он и мог выбрать -
тогда человек он, со свободой воли, но тогда уж и с
ответственностью. А с верхним этажом все ясно - не обижаться
надо, а изучать их; виноватых же пусть ищут теоретики. Наверное,
такие теоретики среди младших найдутся... Интересно, почему они
так отличаются от меня? В том ли дело, что я чуть-чуть защитил их
от системы, дал им возможность жить чуть более по-человечески,
думать не только о производственном задании и миске с питанием?
Или просто накопилось какое-то их количество - и возникла
микроструктура, со своим климатом, с общением, с возможностью
жить, думать, не преодолевая страх и сомнение перед каждой
фразой?

Когда ночь прошла и начался день, он занялся изучением верхнего
этажа. Посвятив этому делу месяц, он пришел к выводу, что
первоначальное впечатление было правильным - верхний этаж ничем
не отличался от нижнего. Ничем существенным - ибо еда там была
сытнее и вкуснее (он не сразу вспомнил это слово, а замер на три
секунды с ложкой). Ели там, кстати, не из мисок, а из... - он
опять не сразу вспомнил слово, - тарелок, причем двух разных
размеров. Впрочем, сам факт наличия двух посудин его уже не
поразил. Было там и несколько малых мест приема пищи, в которых
люди пили что-то желто-зеленого цвета из стаканов. Его это
удивило, так как раньше он видел, как пили из стаканов только
воду и "напиток счастья", а эти жидкости были бесцветными. Он
услышал, как "это" называли "чай", и сумел попробовать его; вкус
оказался, впрочем, довольно неприятным.

Но важнее было другое. Верхний этаж вовсе не жил интересом к
нижнему и даже не занимался изучением работы системы на его
примере. Это было интересно маленькой группе, а остальным все это
было безразлично. Люди, как и внизу, жили работой, говорили о
работе, а точнее - о цели, объединявшей всех, о своем неудержимом
стремлении к ней. И то, что он сразу наткнулся на двух членов той
маленькой группы, изучавшей нижний этаж, было лишь случайностью -
хоть и забавной, но лишь направившей его мысли на неверный путь.
Истина была здесь, но в чем она состояла? Он начал устанавливать
в верхнем этаже регистраторы, автоматически принимавшие все
акустические и электромагнитные сигналы и записывавшие текст,
если в нем были ключевые слова. Количество информации росло, но
нового понимания не возникало. Он и сам не понимал как следует,
что именно ищет, но знал, что при тщательном поиске что-то
найдет. Он стал брать с собой учеников, и как-то раз один из них
высказал предположение, что ключевые слова, заложенные в память
регистраторов, слишком хорошо отражают имеющиеся представления о
том, что надо искать. А представление это неверно, и надо искать
непосредственно место накопления и хранения информации - может
быть, оно есть.

Да, такое место было, и это оказалась единственная незапертая
дверь на всем этаже, и она же - единственная дверь с табличкой,
на которой были не цифры, а буквы. На табличке было написано
"Библиотека". Что-то мелькнуло в подсознании - вроде бы учитель
когда-то произносил это слово.

Они вошли и обнаружили зал с терминалами. Информация хранилась в
вычислительной машине. Каждый терминал был отгорожен от другого
занавеской, а общение с системой начиналось с того, что она
запрашивала целую систему паролей. Но ведь регистратор можно
установить и прямо на терминал, не так ли? А поскольку
микропроцессор регистратора работает быстрее пальцев человека и,
как выяснилось, быстрее центральной вычислительной машины
(техника все-таки не стоит на месте), то уже через месяц он мог
получать от машины разнообразную информацию. В случаях же, когда
информация была не доступна непосредственно, он извлекал ее,
задавая машине задачи, требовавшие для решения искомую
информацию, или с помощью другой информации, но связанной с
необходимой. Например, один из учеников по данным о калорийности
рационов и чистых веществ вычислил содержание воды в еде, и
выяснил, что на верхнем этаже оно почти вдвое меньше, чем на
нижнем. Видимо, поэтому на верхнем этаже и пили этот самый "чай".

В результате всех стараний ему удалось извлечь из машины
"каталог" информации. И тут стало не до шуток. Он сумел
удержаться, когда под каким-то четырехзначным номером мелькнуло
название "Анализ состояния экономики и вооружения предполагаемых
противников", и когда увидел заголовок "Система подготовки кадров
и анализ ее уязвимости для антисистемных тенденций", и когда
увидел текст "Рост генетического груза популяции, неэффективность
применяемых мер борьбы и прогноз на ближайшие 50 лет". Но когда
он увидел название "Краткая история зарождения, возникновения и
развития системы и системности", палец его опустился на кнопку.
Подрагивавший от жадности палец...

Но лучше бы он этого не делал. Просидев за экраном 4 часа, он
узнал, что...

а) что системы в современном понимании этого слова существовали
не всегда - когда-то люди просто жили и работали, и, поскольку
человек имел дело в основном с природой, было очевидно или почти
очевидно (ибо природа ведет себя традиционно), что и как делать,
управлять обществом не требовалось - и людьми, стало быть, тоже,
а вся необходимая информация была заложена в традициях, и человек
усваивал ее в процессе роста;

б) что неравенство среди людей существовало всегда - из-за того,
что люди рождаются разными; рано или поздно эти малые флуктуации
сливались в большую, так называемую "уединенную волну", и она
оказывалась устойчивой на протяжении жизни более чем одного
поколения - это и было расслоение общества и возникновение
верхушки, стоящей у власти;

в) что, оторвавшись от природы - ибо эта "уединенная волна"
общалась с природой только через низы, а сама только управляла, -
она потеряла способность регулировать взаимоотношения общества с
природой, посвятив себя подчинению низов и борьбе с другими
системами;

г) что неоднократно имели место недовольства низов, которые
кончались волнениями и их успокоением (в этом месте он вызвал на
боковой экран кривую численности населения, наложил на нее
постоянный прирост, вычел, получил убыль в годы успокоения
волнений и, увидев проценты, не поверил своим глазам);

д) и, наконец, что по мнению автора, базирующемуся на результатах
машинного моделирования и натурного эксперимента (тут он напрягся
- речь шла о нем, о его этаже) система была вполне устойчива к
внутренним возмущениям, а последствия внешнего возмущения, то
есть столкновения систем, предсказать невозможно, ибо с
улучшением вооружения предполагаемые последствия растут, а
вероятность столкновения убывает так, что психологическая
напряженность в обществе поддерживается на постоянном уровне.

Дочитав до этого места, он решил покурить, что бывало с ним
крайне редко - обычно он курил только "для разговора". Сидя на
железной решетчатой (для уменьшения теплоотвода) скамейке и куря,
он было несколько успокоился, но судьба приберегала маленький
сюрприз.

Вернувшись за терминал, он обнаружил, что в отчете есть
приложение, в котором автор отчета излагал предварительные
результаты последних экспериментов по влиянию уровня
психологической напряженности на генетический дрейф. Согласно
этим данным, наличие напряженности порядка имеющейся вызывало
примерно однопроцентный годовой рост генетически отягощенных
деторождений. Это была половина наблюдаемой величины, вторую
автор относил за счет загрязнения атмосферы и чужеродных добавок
в продукты питания. Правда, со второй, хотя бы в принципе, можно
было бороться...

На экране опять мелькали заголовки, но читать их было некому.
Увидь его в этом состоянии ученики, они, пожалуй, поразились бы.
Остекленевший взгляд был направлен куда-то за экран... Но если бы
он мог посмотреть на себя со стороны в этот момент, то отметил бы
несомненное сходство взгляда человека, сидящего за дисплеем, с
тем взглядом, который иногда направлял в стену учитель. Но сейчас
ему было не до интроспекции. Он впервые ощутил, что люди - это не
только ученики. Так и крысу человек замечает лишь тогда, когда ее
давит на его глазах транспортное средство и крысиные кишки
вылезают из ее рта на мостовую. Человечество могло гордиться: он
его заметил, когда транспортное средство - система - еще не
довело до конца свое дело.

Ученики почувствовали, что учитель откопал что-то необычное. Но
ему было не до разговоров. Вторая победа обернулась ничем -
проникновение в память машин кончилось тем же, чем и
проникновение в верхний этаж - он узнал, что есть, но не понял,
что надо делать.

Когда он вышел с предприятия, лунный свет тканью для укрывания
лежал на мостовой. Только ткань не бывает такого цвета - привычно
возразил он себе.

И ничто нам не мило, кроме поля боя при лунном свете, - с
ужасом вспомнил он учителя - человечество лежало в
местопроживаниях, окурки громоздились в углах, и лишь небо было
не бетонное, - и увидел двух крыс, деловито бежавших вдоль
тротуара. Лирика лунного света и поля боя умирала на глазах...

7

Однако надо было как-то жить, что-то делать дальше и чем-то
заниматься. Как, что и чем - вот в этом и состоял вопрос, но
прежде чем его решить, надо было его поставить. А поскольку
решать вопрос, что делать, ему никогда не приходилось, то и
ставить его он не умел. И пока что просто жил, общался с людьми -
с учеником и его учениками. Он узнавал новый для него мир - мир
людей, и этот мир оказался небезынтересен. Ему показалось
забавным даже такое дикое занятие, как "сказки на ночь". Еще
недавно он счел бы его настолько глупым, что не стал бы тратить
время на оценку - просто прошел бы мимо. Теперь же, заметив
группу людей, сидевших вокруг урны, он подсел к ним и оказался
рядом с одним из учеников. Теперь он называл их всех учениками. И
они не возражали.

Один из присутствующих, делая паузы для затяжек, рассказывал
сказку о некоем предприятии, где в заднюю часть комбинезонов всех
работающих были вшиты металлические пластинки, а в стульях
имелись контакты, машина фиксировала пребывание человека на
рабочем месте и, если время перекуров и туалетов превышало десять
минут в день, уменьшала порцию еды. Другой из присутствовавших
заметил, что это должно ускорять вылечивание поноса. Рассказчик
кивнул и продолжил повествование тем, как некоторые приспособили
горшки под стульями и креслами и на сэкономленное время курили.
После паузы другой, прокашлявшись, рассказал легенду о городе, в
котором абсолютно все двери открывались с помощью магнитных
карточек с шифрами, а шифры меняла центральная машина. Однажды
ночью машина сломалась, и никто не смог войти ни в одно
предприятие, ни в одно местопроживание, ни даже в транспорт.
Жители, лишенные пищи, вымерли. Третий рассказал о предприятии, в
котором все общение людей происходило только через сеть
вычислительных машин, причем словарь - перечень слов, которые
принимала машина, - из года в год уменьшался. После этой истории
все разошлись по своим местам. Позже ученик сообщил ему, что
такие сборища происходили регулярно, и среди тех, кто оставался
на ночные дежурства, назывались они "сказки на ночь", и один из
учеников вел даже архив. Тематик было две. Они чередовались, быть
может, и случайно, но в каждый конкретный вечер в каждой
конкретной группе собравшихся тематика была одна. И если первая
несла компенсаторные функции, и это он мог понять, то вторая уж
совсем поразила его. Рассказывались истории о том, как где-то
вырвали из лап машины девушку, обреченную на смерть из-за
пропуска, вложенного в щель турникета не той стороной, как где-то
целый год подкармливали человека, наказанного системой за
двадцатиминутную задержку в туалете, как кто-то сумел так
обмануть машину, что имел постоянную женщину. В герое последнего
рассказа он узнал своего учителя... оказалось весьма забавно
услышать легенду о человеке, которого он знал лично. Или были еще
такие?

Атмосфера этих сборищ была, в общем, чужда ему, но бежать от
чего-то он не видел причин, а бежать к чему-то не мог, так как не
знал, к чему бежать. В одной из легенд говорилось о
спецобработке, превращающей людей в идиотов, не отличающих
женщину от доильной машины. Он насторожился... из рассказанной
легенды и реакции на нее окружающих было видно, что в
существование спецобработки они не верят. На следующий день он
спросил ученика:

- Что известно о спецобработке?
- А-а... вы про вчерашний разговор? Так это же сказка, кто в них
всерьез верит...

Они шли по коридору, под подошвами хрустело стекло. Когда-то в
этом коридоре было что-то разбито, и за год - или десять лет? -
подметки превратили осколки в мелкий стеклянный порошок.

- А были ли попытки выяснить, в каком возрасте и как она
производится? - спросил он. Ученик покачал головой.

- Она никак не производится, ее просто нет и никогда не было.
Людей воспитывает, делает тупыми рабами сама жизнь, все, что они
видят кругом и, в первую очередь, поступки окружающих их людей.
Если мы действуем хоть в чем-то не как все, то это уже влияет на
окружающих.

Однако поверить, что нет того, в существование чего он верил всю
сознательную жизнь, было нелегко.

- Откуда вы знаете, что спецобработки нет? - продолжал он
настаивать.

- Это не так сложно, учитель, - ответил ученик. - Вся система
работы с детьми, от рождения до прихода на работу, протекает под
контролем того или иного предприятия. При каждом есть родильный
корпус, блок выращивания и сектор обучения. Мы с этой системой не
сталкиваемся, а женщины, работающие рядом с нами, периодически
направляются в эти подразделения - на месяц или год. Вы, учитель,
извините за критику, брезгуете контактами с женщинами... а мы
нет, и можем твердо сказать - никакой спецобработки нет.

Учитель помолчал и спросил:

- Итак, единственное воздействие - добавка к еде? А почему она не
на всех действует?
- Никаких добавок нет, учитель.
- Это то есть как??
- Та добавка, что вы когда-то обнаружили, - это вовсе не
психотропное средство. Это просто для увеличения вдвое количества
воды, вводимой в еду, без нарушения внешнего вида и вкуса.
- Если вы во всем этом так уверены, почему не сказали раньше?
- Вы занимались другими вопросами, учитель, и вряд ли стали бы
нас слушать...

Так в три фразы рушится система взглядов, строившаяся годами.
Видимо, что-то все же мелькнуло на его лишенном выражения лице,
потому что ученик быстро добавил:

- Вся эта информация, учитель, была получена только благодаря
разработанным вами методам и приборам...

Это, конечно, утешало.

- Но что же тогда создает людей, таких, каковы они есть? Неужели
просто жизнь, тупая и скотоподобная жизнь вокруг, от родильного
стола до упаковочного цеха? - спросил он ученика.

- Мы не знаем другой версии, - был ответ.

- Но тогда в вашей жизни нет цели, - спросил учитель, - то есть
стремления к разрушению системы, а есть только смысл - создавать
помехи системе и - насколько позволяет цена своей жизни и степень
риска - идти против нее?

- Не совсем так, - был ответ. - Есть и цель, и смысл: цель -
чтобы люди жили по-человечески, и смысл - движение к этой цели.
Философские споры занимают нас больше, чем вас, учитель, но все
же меньше, чем вы думаете. Во всяком случае в споры о смысле и
цели мы уже давно не вдаемся, решив, что смысл - это движение к
цели, а цель - результат реализации смысла. Мы не увидим конца
системы, разве что тотального... но мы к нему не стремимся,
напротив, с такими настроениями мы боремся; стало быть, надо не
только стремиться к цели - разрушению, но и работать для смысла -
делая людей и жизнь более человеческими.

- То есть вы считаете необходимым, - последовал вопрос учителя, -
облегчать, насколько возможно, жизнь тех людей, что есть, но ведь
этот смысл противоречит цели - измученные и озверевшие люди
скорее восстанут... впрочем, - продолжил он, - теперь я знаю, что
при восстаниях измученных и озверевших кровь лилась рекой, а то,
что получалось после, бывало еще страшнее и омерзительнее. Только
рост общего уровня культуры способен что-то изменить. Иначе на
развалинах старых мерзостей возникнут новые, еще более
совершенные. Ученик кивнул.

Они дошли до курилки и сели покурить. И он вспомнил, что среди
сказок, рассказывавшихся на ночь, были и такие, которые содержали
намеки - или надежду? - на существование иных миров. Человек,
если он перед сном повторит себе несколько раз, что должен
проснуться в определенное время, обычно просыпается в это время.
Что будет, если решить проснуться в 25 часов? Была сказка, что
это путь... Но нужна вера, полная и абсолютная вера. Позже ученик
подтвердил, что такой эксперимент делался, один из младших
учеников был загипнотизирован, подвергнут внушению на пробуждение
в 25 часов и, когда на часах высветилось 24-00, исчез. Больше его
никто никогда не видел. Вспомнив эту историю, он задал себе
вопрос: "Почему никто не последовал за ним? Что удержало учеников
в этом, стремительно идущем к гибели, мире? То, что для
самостоятельного перехода не хватало веры и надо было
подвергаться гипнозу? Или то, что они не знали, останутся ли и
там учениками, друзьями по несчастью и борьбе?" Вопрос о том, что
удержало его, он себе не задал.

Он сидел и думал - ну что ж, милый разговорчик... Однажды он
услышал, что в другие миры ходит лифт в каком-то высоком доме,
если нажать кнопку самого верхнего этажа, а при подходе к этому
этажу успеть нажать кнопку "отмена". Тогда лифт не сможет
остановиться на этом этаже, а других не останется, и лифт уйдет в
иные миры.

"Мой кругозор слегка расширился, - подумал он. - Ну-ну... И ведь
все, что я услышал - следствие моей работы, только следствие не
логическое, а следствие-действие, ведь узнали и поняли все это
люди, которых я воспитал. - Думая это, он забывал, что цепь
преемственности могла оборваться на нем, имей он лишь на одного
ученика меньше. - Но ведь дело не в этом, дело в том, что делать
дальше."

- А кстати, - обратился он к ученику, - скажите, что вы знаете о
нашем этаже? Есть ли еще группы, подобные вашей?
- Нет, - последовал ответ, - мы объединяем всех, кто хочет
действовать совместно. Есть еще довольно значительное количество
"созерцателей", многое понимающих, но на действия не
отваживающихся. Они знают и уважают нас, мы знаем и не осуждаем
их; каждому - груз по силам.
- Узнали ли вы что-нибудь новое о верхнем этаже?
- Почти ничего, - последовал ответ, - это действительно общество,
во многом подобное нашему, тоскливо-безобразное, как и мы,
занимающееся конструированием новейших способов уничтожения себе
подобных и соревнующееся в этом с другими предприятиями.
Действительно, как вы когда-то обнаружили, в этом обществе
нашлась группа, которая пыталась его изучить и создала для этого
экспериментальный этаж, то есть нас. Оказалось, что в ходе
эволюции мы пришли к тому же состоянию, что и они, но это ровно
ничего не прояснило, так как работающая модель явления в их
понимании не есть "понимание". Они ищут другого понимания... а мы
сознаем, что другого понимания нет и интегрирование действий
отдельных людей в системе есть такая же операция, как
интегрирование вообще... ведь не ищут же, куда деваются
конкретные бесконечно малые в результате интегрирования, а при
анализе общества почему-то хотят понять, как именно влияют на
итог отдельные бесконечно малые.

Ирония судьбы - это понимание было достигнуто на нижнем этаже.
Они одновременно улыбнулись - им в головы пришла одна и та же
мысль: что, если сообщить это понимание верхнему этажу?

В эту ночь он снизошел до того, что после акта попытался
приласкать свою сожительницу. И вспомнил ту ткань, которая
поглощала ультразвук. Он и хранил ее - в память об учителе.

Конечно, что делать дальше, было по-прежнему неясно, но зато
стало более или менее понятно, что было уже сделано. Он и не
заметил, что впервые в жизни думал о том, что сделали другие.
Апофеозом коллективизма назвать это, впрочем, было трудно -
вокруг лежал мир, в котором никто никому не верил и каждый
каждого боялся. За редкими исключениями. С этой мыслью он заснул,
и ему приснился сон.

Он умирает и попадает на самый верхний этаж. Встречает его хозяин
этажа и спрашивает: "Чего хочешь?" А он, естественно, не знает,
что отвечать. Хозяин ждет, и вот приходит ответ: "Хочу знать, как
устроена система". Говорит он это и чувствует, что вроде бы
повторяется, что когда-то уже говорил это. И верно, слышит в
ответ: "Повторяешься ты, да и ненадолго хватит тебе этого знания;
вот узнаешь - для меня такое несложно, - а что дальше делать
будешь?" А он опять не знает, что отвечать. "А что ты делать
умеешь?" - спрашивает собеседник. "Работать могу", - отвечает он.
"Хорошо, - говорит хозяин самого верхнего этажа, - будет тебе
теплое, чистое и светлое помещение, еды и питья досыта, приборы
да инструменты любые, и работай, над чем пожелаешь. Над чем
работать будешь?" И начинает понимать он, что не сможет жить в
таких условиях, потому что целью работа может быть, а смыслом -
нет. Смысл в людях, а разве работа его для людей? А другой работы
не знает он. "Поздновато же ты сообразил это, - говорит
собеседник, - да и не без посторонней помощи, ну да ладно, сойдет
и так..." "А могу я иной работе выучиться?" - спрашивает он и
видит, что качает головой собеседник: "Вроде бы можешь, да вот от
ответственности бежать человека недостойно... да и неотделим ты,
сын мой, от лунного твоего света. Что бы ты стал без него
делать?"

При этих словах он проснулся. Было мерзко во рту и - он этого
очень не любил - сильно хотелось по нужде. Жил он в этом смысле
неудобно - в самом конце коридора. Лунный свет шлагбаумами
пересекал пол и стену. Из приоткрытых дверей доносился храп и
редкие всхлипы. Любители свежего воздуха не закрывали на ночь
дверей - коридор ночью вентилировался, а комнаты отапливались. В
месте оправления он оказался не одинок - на левой (традиционно
женской) стороне кто-то сидел у дальней от входа стены. Когда-то,
рассказывал учитель, женские и мужские туалеты были раздельно...
Когда он спросил учителя: "Зачем?" - тот слегка усмехнулся,
показав желтые зубы, и ничего не ответил. Ответ на этот вопрос
учитель унес с собой. "Впрочем, после этого дурацкого сна, -
подумал он, - можно задуматься, лучше ли ему там, куда он его
унес".

Зажурчало. Когда он, натянув комбинезон, выходил из места
оправления, то в дверях почти столкнулся с женщиной, что была в
дальнем конце. Скользнув по нему взглядом, она издала еле слышный
непонятный звук и схватила его за рукав комбинезона.

- Ты - ученик?

Пахло хлоркой. При тусклом свете плафона было видно, что она
черноволоса и плотно сложена. Только одна женщина могла это
сказать. Женщина учителя. И тут он услышал вой сирен и увидел,
что шлагбаумы лунного света, прорезающие коридор, шевелятся. Свет
луны мешался со светом прожекторов. "Комната?" - шепнул он
быстро. - "Тридцать один", - ответила женщина. - "Быстро оденься,
вещи с собой, жди", - отрубил он и побежал по коридору. Свет
качался, мелькали нумерованные двери...

И ничего нам не мило кроме поля боя при лунном свете, -

вспомнил не вовремя он. Мелькнула дверь, содержимое прикроватной
тумбочки распихивается по карманам

Говорили - до первой крови, оказалось - до самой смерти, -

додумывает он, выскакивая в коридор, и продолжает про себя
злобно: "А как же, говорили, очень приятно поговорили вчера, а
что с того?" - и резко крутнувшись, влетает в дверь с табличкой
31. Она уже стоит, спокойная, чуть улыбаясь даже, а вспышки
голубого света и вой сирен заливают комнату. И чернота между
вспышками кажется еще чернее...

8

К исходу четвертого дня он понял, что из города им не уйти. Нет,
они не дошли до отвесных стен или рвов, залитых кислотой. Но они
не дошли и ни до чего такого, что позволило бы надеяться на конец
заплеванного асфальта, куч отбросов у стен и глянцевых потеков на
стенах домов и мостовых - дождя не было уже неделю... Город,
город, человеческое выделение... Ветер нес белесую мелкую пыль,
наметая ее у нелепых двадцатисантиметровых железных полос -
учитель называл их монорельсами и утверждал, что когда-то они
использовались для движения транспортных средств.

Когда они спускались по лестнице между голых бетонных стен,
прерываемых черными провалами коридоров, он ожидал самого
худшего. Что окажется заблокирован выход из местопроживания. Что
структура строения изменилась, и что выхода вообще не будет
(такие случаи упоминались в легендах). Что ему потребуется
техника, которой не было - все осталось на предприятии, из
тумбочки он выгреб лишь сигареты, зажигалку, пачку жетонов на
"напиток счастья" и пропуск (конечно, самодельный), позволявший
входить на предприятие в любое время и без регистрации прохода
(сигнал о его проходе в надлежащее время давало специальное
устройство). Он шел вниз по лестнице и впервые в жизни слышал за
собой - вне предприятия - шаги не совсем чужого человека; эта
мысль успела прийти ему в голову, но поразиться данному факту он
не успел - лестница кончилась. Они вышли на еле освещенную
магистраль и увидели метание прожекторов, услышали взвизги сирен
и еще какие-то странные звуки. Минуту они стояли, прислушиваясь,
надеясь что-то уловить в бестолковом вое. Потом женщина
приблизилась к нему и встала справа, вплотную. Как бы в ответ на
это что-то громыхнуло, и вспышка медленно разлилась на полнеба,
так что стали видны плоские клочья облаков. Тогда они повернулись
спинами к зареву и пошли. Его опыт теперь мало что стоил, ученики
и умная техника остались позади.

Женщина чувствовала себя в городе много свободнее него. Она умела
на расстоянии и без приборов отличать проволоку под напряжением
от мертвой и успешно предугадывала моменты появления облаков
ядовитого газа из амбразур на перекрестках. Когда им все же
пришлось пересекать газовую завесу - зеленое облако низко висело
над землей, касаясь вздыбленного асфальта - она сняла с себя
часть одежды, обмотала ему и себе голову, легла на мостовую и
поползла, держа его за руку. Ползти по этой мостовой было
достаточно неприятно и одетому. Он полз и пытался понять, что это
было за чувство... Когда она сняла куртку и кофту, солнце
освещало ее сзади. Он увидел золотистый контур вдоль щеки и
темные пятна теней. Ему захотелось отвести глаза - с чего бы? Он
ведь и на жизнь - любую, - и на ее прекращение - и не раз -
смотрел спокойно. Конечно, переползание под облаком ядовитого
газа с головой, обмотанной женской, с каким-то теплым запахом -
то был не только запах пота, - кофтой, не располагало к
углубленному самоанализу, но он был все-таки человеком дела, а
других дел, кроме самоанализа, пока не было.

Но и там, за рвотного цвета и вкуса туманом, они не нашли ничего
нового. Такие же загаженные магистрали, десятиэтажные стеллажи
местопроживаний, люди с остекленевшими от спешки глазами, давка в
редких магазинах. Разве что в этом районе люди были одеты ярче,
но в цветах было что-то болезненное, навязчивые сочетания
вызывали желание отвернуться. В следующем районе, опять за такой
же газовой завесой, они обнаружили еще вдобавок и рупоры на всех
столбах. Бравурная музыка гремела и бухала из них. В центре
района находилось, естественно, предприятие. Оно властвовало - к
нему стекались в утренних сумерках, от него бежали в сумерках
вечерних. К центру же тяготели и магазины, и места коллективных
увеселений. Вообще, эти места полагалось посещать регулярно, но
можно было просто откупиться, отдав пару жетонов на "напиток
счастья". Эти жетоны, а их все получали ежемесячно, можно было
обменять на любые другие - на еду и одежду; откуда брались эти,
он не знал - ни он, ни кто-либо из его учеников никогда не
получали их. Им все давала работа - еду и спецодежду, для работы
и для свободного времени.

Итак, в центре было предприятие, вокруг - жизнь, вокруг -
помойки, места для жилья и сна в вонючем забытьи, запахе хлорки и
напиточном перегаре - при плохой вентиляции, или в холоде - при
хорошей. Ближе к окраине района здания стояли все реже и реже,
множились плеши пустырей, ямы, забитые ржавым железом, неглубокие
овраги с ручейками сточных вод и желтой пеной по краям; несколько
раз они видели трупы. Большинство были лежалые, один - женский, с
явными следами насилия - более свежий. Кончался каждый район
полосой ядовитого газа, ею же начинался следующий. В большинстве
районов люди плохо понимали человеческую речь, но пузырьки с
напитком в обмен на еду брали охотно. Пузырьков этих набрала еще
в своем районе женщина, истратив часть талонов. На четвертый день
им попалось особенно высокое здание с работающим лифтом (здания с
лифтами, но не работающими, они встречали уже не раз). Увидев
кнопки на стенке, он удивился - кто бы мог подумать, что число
этажей может быть трехзначным? Лифт скрипнул и сдвинулся с места.
Медленно гасли и зажигались огоньки в окошках с цифрами. "Мог бы
покурить, - подумал он, - кстати, и урна стоит". Он заглянул в
нее, и зрелище пустой урны поразило его своей парадоксальностью.
Лифт остановился, дверь открылась.

Они вышли в коридор. Двери комнат были распахнуты, всюду
запустение, пыль, какие-то обломки... Было холодно, дуло из
разбитых окон. Но солнце еще не село, и можно было видеть, что до
горизонта тянется город. Они обогнули лифтовый ствол, заходя в
комнаты. Во всех окнах было то же самое. Если бы это был человек
обычный, слабый, как все, можно было бы сказать - у него
подкосились ноги. Но этот человек был сделан из другого
материала. Он всегда знал, что надо делать, или хотя бы - как
действовать; хотя сейчас... это было многовато даже для него.

Увидеть, узнать, что то место, где ты жил, боролся, терял
учеников и еще на что-то надеялся, - не последняя сточная канава
в огромном и совсем не похожем на канаву мире, а ничем не
выделенная куча гниющих отбросов в огромной мусорной свалке? Он
поднял с пола стул с отломанной ножкой, прислонил его к стене,
сел, посмотрел на женщину, опустил веки и сказал: "Расскажи
мне... об учителе". Как раненное животное, он уползал в нору, в
воспоминания. Женщина села на матрас, лежавший в углу комнаты;
глаза ее слегка расширились, лицо замерло. Она медленно открыла
рот и вздохнула...

- Если у тебя сейчас нет времени слушать, ученик, - заговорила
она, - скажи ей "расскажи позже" - она замолчит, а позже по фразе
"расскажи мне об учителе" начнет сначала.

Ученик замер. Происходило нечто странное. Женщина говорила
голосом, похожим на голос учителя - конечно, более высоким, но
строй фраз, интонации - все было так похоже, что напоминало сон.

- Это моя женщина, - продолжила женщина после паузы, - о
существовании которой ты знал, но боялся спросить. Я
загипнотизировал ее, под гипнозом она запомнила мое послание к
тебе и по фразе "расскажи мне об учителе" повторит его. Прежде
всего - ваша встреча не случайна. Я не могу вполне управлять
системой перевода женщин, но сделал так, что из моего
местопроживания она будет переведена навсегда в твой коридор. Вы
будете иногда встречаться, не узнавая друг друга. Твое мастерство
растет с годами, и есть надежда, что система не сожрет тебя так
просто, как меня. Рост мастерства привлечет к тебе молодежь, ты
станешь учителем, задатки у тебя для этого есть, а став учителем,
ты начнешь расти и как человек. Наступит день, когда ты дорастешь
до своего будущего, а свойство нашего мира таково, что именно
тогда - и только тогда - оно тебе и откроется.

Запомни это, это очень важно. Не думай, что будущее
предопределено: например, постоянную женщину может иметь лишь
человек, который верит в такую возможность и готов к ней, но
именно тогда он начинает различать женщин, и не всякая становится
ему равно желанна или равно противна. Так что смотри на нее как
на мое письмо и как на друга - письма надежнее и друга вернее
тебе не найти. Остальное - как повезет. Я бы мог передать тебе
свое послание многими способами, но если для людей нашей системы
и возможно еще спасение - не пойми это так, что оно возможно для
живущих сегодня, такое мнение было бы ошибочно, - то путь к нему
лежит не через миллионы мисок с едой. Путь к спасению, если он и
есть, идет через человека, поэтому мое послание устроено так, что
лишь став определенным человеком, ты получишь его. Пока это
звучит для тебя загадочно, но сейчас я все объясню. Правда, в
момент вашей встречи что-то произошло? Наверное, не
землетрясение, но уж сирены и свет ночью или тьма днем были
наверняка.

Есть разные миры и много легенд о них. Может быть, эти легенды
тебе уже известны, может быть, еще нет. Наш мир устроен так, что
внутренний мир людей - во многом и есть мир, в котором они живут.
Загаженные магистрали и совмещенные туалеты - это и есть их
внутренний мир. Предприятия - материальная жизнь общества, их и
ее изменить очень нелегко. Но человек, поверивший в то, что
женщина может быть постоянной, может иметь ее. Бесполезно одному
верить в чистые улицы - они создаются верой многих людей. Но если
ты веришь во что-то хорошее и не скрываешь своей веры, она влияет
на окружающих тебя людей. Не спрашивай меня, велико ли это
влияние - я этого не знаю, но знание в данном случае ничем бы нам
и не помогло. Действуй - верь и помогай верить другим. Ваша вера,
может быть, что-то изменит. Ведь и действий нет без веры, правда?

Путь отказа от борьбы - он всегда нам доступен. И многие им
пользуются. Свойство нашего мира - связь веры с реальностью -
источник надежды. Ведь вполне могло случиться, что такой связи в
нашем мире и не было бы - и надежды тогда не было бы совсем.
Может быть и так, что наш мир эволюционирует в сторону ослабления
этой связи, и отпущенное нам - мне, тебе, твоим ученикам - время
меньше, чем мы думаем. Людей в нашем мире не так уж много, чтобы
можно было считать социальные законы действующими независимо от
действий этих людей. Те, кто что-то понял и обрел тем самым
свободу воли, несут тем самым ответственность за остальных. И
даже если законы все равно приведут мир людей в никуда, то путь
этот идет через гибель конкретных людей - и за них-то и несут
ответственность те, кто может ее нести. А может быть, законы
природы и не так жестоки.

В любом случае - то, что ты, мой ученик, можешь сделать, ни я, ни
кто-либо другой за тебя не сделает. Люди - даже такие, как мы,
которых и назвать-то так язык не поворачивается - вовсе не
взаимозаменяемы. Тем более, что есть легенда, как машина пыталась
подбирать пары самцов и самок для создания максимально послушного
потомства, но пришлось перейти на искусственное оплодотворение,
так как с соответствующими самками не хотели совокупляться даже
соответствующие самцы и наоборот. Тогда пары для совместного
жилья стали подбирать по максимальной суммарной удовлетворенности
общества, с учетом средней потребности в новизне, а сперму для
оплодотворения подбирать по послушности потомства. Впрочем, это
лишь легенда.

Когда-то разные предприятия были на самом деле разными странами,
которые говорили всякие хорошие слова, на деле же готовились к
войне, разрабатывая смертоносное оружие, трясясь от ненависти и
страха, и больше всего - от ненависти верхов к низам и страха
верхов за свою хорошую жизнь и за возможность повелевать низами.
Покопайся в старых блоках памяти вычислительных машин, ты найдешь
много интересного. Можно много заниматься теорией системы, и я
надеюсь, что твои ученики делают это. Но ты не теоретик. Ты -
боец; счастлив человек, следующий своему призванию; мудр человек,
знающий его. Я позволю себе шутку - женская память, даже под
гипнозом, ограничена. Я редко шутил с тобой, еще реже тебя
хвалил. Теперь ты сам учитель, и не осудишь меня - я делал то,
что было нужно для мира, а значит - и для тебя. Я уже сказал, что
есть легенды о других мирах. Не спрашивай меня, есть ли путь
туда. Я не уношу ответ с собой - я просто его не знаю. Ты можешь
искать эти пути, но тогда сотри мое письмо, сказав этой женщине
фразу: "Забудь все, что ты знаешь об учителе". Мне, впрочем,
кажется, что сейчас - еще больше, чем раньше - ты нужен этому
миру. И, может быть, этой женщине.

Женщина замолчала. Солнце садилось. Дымы предприятий и угластые
контуры бетонных коробок местопроживаний опоясывали мир вдоль
горизонта. Красные отблески лежали на пустырях, мешаясь с черными
тенями.

Утром из бетонной трехсотметровой коробки вышли на магистраль два
человека. Мужчина взял женщину за руку, и они направились в
обратный путь. Они, кажется, действительно были еще нужны этому
миру и друг другу. Ветер гнал клочья мусора вдоль магистрали.
Белесая пыль лежала вдоль ржавых монорельсов. Солнце еле
угадывалось в серой дымке.

И ничто нам не мило, кроме поля боя при лунном свете, -

вспомнил он с некоторой внутренней усмешкой: жизнь оказалась
несколько менее романтичной.

Говорили - до первой крови, оказалось - до самой смерти, -

додумал он, и увидел, что женщина перевела взгляд с мира на него,
и услышал вопрос: "Мы ведь не скоро еще умрем, правда?"

Оказывается, он произнес эти странные слова вслух.

9

Прошло сорок лет. Давно уже были наши герои лишь персонажами
легенд. Накопление генетического груза, несмотря на селекцию
новорожденных, сделало свое дело - общество разлагалось на
глазах. Одному из соседних предприятий оказалось достаточным
провозгласить лозунг "Очистим землю от ублюдков" и пересечь
границу. Началась паника. Остальные соседи соблюдали нейтралитет
- бежать было некуда. Последние ученики попытались захватить
власть и возглавить сопротивление, но это повлекло лишь
многочисленные жертвы среди обитателей нижнего этажа, так как
противогазов на всех не хватило. Впрочем, так они погибли бы лишь
сорока восемью часами позже.

В огне и ядовитом газе, а еще больше - в хаосе и панике гибло то
немногое, что можно было назвать цивилизацией. И те, кто прожил
на час или два дольше остальных, увидели сильных мира сего,
хозяев верхнего этажа, которые всегда имели досыта еды и напитка,
но гибнуть не хотели еще больше, чем остальные. Впрочем, и
завоевателям было несладко - генетика давно привела и их на край
гибели, и хоть они надеялись победоносной войной и последующим
скрещиванием оттянуть свой конец, но биология - у нее было иное
мнение - поставила точку. Или, если вам больше нравятся
театральные приемы - закрыла занавес. Впрочем, все едино.

Небо свернулось, как свиток, некому прочесть письмена на нем,
через миллион лет природа, может быть, повторит попытку...