Прогулка с друзьями на машине

Машина неопределенно-серого цвета пробирается по городу.

Перед выездом мы некоторое время обсуждали, мыть ее или не мыть.
Потом осознали, что мыть, собственно говоря, почти что нечем, и
недоуменно замолчали. Зато я смонтировал на капоте то, что должно
было изображать пулемет. Конечно, "это" не могло стрелять, а если
бы и могло, то чем бы оно это делало? Но фактор неожиданности оно
успешно создавало. Впрочем, остолбенение, которое должно было бы
вызывать появление в городе движущейся машины, само по себе...
да. Важно было ехать неторопливо и уверенно.

Собственно, машины в городе были. Их обугленные остовы торчали у
тротуаров. А кое-где и посреди мостовых. Машин же, способных
двигаться, в городе не должно было быть. Ибо владельцы или,
точнее, обладатели машин город, естественно, покинули. Бензина в
городе тоже не было. Заметим, что одновременное исчерпание как
машин, так и бензина было загадкой только с точки зрения
социализма. С точки зрения капитализма все было вполне
естественно - если, скажем, бензина был избыток, то росла цена на
машины, при дефиците же бензина росла цена на него.
Действительно, под конец за канистру - я слышал - убивали.
Нормально.

Все это и обсуждали двое на переднем сиденье машины
неопределенно-серого цвета, пробиравшейся по городу... По городу.
А также обсуждали то, что никто уже давно не употреблял название
города. Действительно, отмирание всех связей с внешним миром
сделано употребление названия города ненужным. Город и город. Что
слышно в городе? Ты ходил сегодня в город? В городе сегодня
сильно стреляли?... То, что мы, едучи в машине, обсуждали столь
философские вопросы, означало, что прострация была еще не полна.
Впрочем, будь она полной, как бы мой друг вел машину? Ведь надо
было и объезжать кучи обгорелого металла. Машины стояли на
асфальте осями, как послушные слоны, подогнув колени, ибо колеса
сгорели. Впрочем, объезжать приходилось много чего... Путь
предстоял не ближний - через весь город.

Система не рухнула с визгом и грохотом, как то предсказывали
Кабаков и все прочие. Она сгнила стоя. И молча. Что и было - в
некотором смысле - хуже всего. Ибо визг и грохот послужил бы
причиной для - как говорят политики - массированной помощи со
стороны внешнего мира. А так... так все было "в порядке".
Политики занимались переговорами, экономисты просчитывали
варианты выхода из кризиса, понемножку поступала и помощь,
поступала - и неизвестно, куда девалась... впрочем, ее, видимо,
было просто мало. Конечно, в городе постреливали. И поколачивали
витрины. Точнее, уже не поколачивали - фанеру не очень-то
поколотишь. И слегка жгли машины. Ситуация, можно сказать,
устаканилась. Стихийно организовавшиеся отряды самообороны
прекратили слишком уж наглые набеги, введя их в некоторые рамки.
Попытки организации погромов - кроме первой - удалось подавить.
Налетчики и мародеры тоже усвоили правила игры... но в этих
правилах ничего не говорилось об одиноких машинах. С другой
стороны, пулемет. Правда, кое-что стреляющее у нас было. И от
простых, так сказать, шальных бандитов, мы бы отбились легко. Но
где их сейчас найдешь, шальных? Серьезные люди поодиночке давно
уже не ходили.

Почему мой друг не уехал из города много раньше? Это был вопрос
сложный. Не думаю, что ради спасения меня. Не думаю, впрочем, что
и от недостатка инициативы. Возможно, от любопытства. А скорее
всего - от смеси всех трех факторов. Должен честно признаться,
что у меня на первом месте было любопытство. На втором месте у
меня была общественная деятельность. Но... но вчера утром
раздался звонок. То есть, конечно, не звонок - телефоны уже
полгода, как не работали. Раздалось пение радиотелефона. Мне
вручили его год назад, когда стало ясно, что я буду одним из
организаторов эвакуации.

* * *

Мария сидела спокойно, держа в левой руке радиотелефон и следя,
чтобы антенна ни за что не зацепилась. Старшая смотрела злым и
внимательным взглядом перед собой. Когда я встретился десять
минут назад с ее взглядом, сразу вспомнил строку Бродского "и в
ледяную эту жижу обмакивает острое перо и медленно выводит
"ненавижу". Еле удержался от того, чтобы процитировать. Взгляд
дочери был острым, как перо, а за стеклами машины была эта
самая... ледяная. Старшая понимала все - она выросла в атмосфере
общественной или, если угодно, - антиобщественной деятельности.
Когда первое, что выучивает ребенок, - не говорить с чужими о
доме. Кто бывает, что читают, где бывают, о чем говорят...
Младшая была еще не совсем взрослой. Она даже временами
улыбалась. Она всегда любила ездить с этим человеком в машине, но
- и это было следствием не возраста, а внутреннего устройства -
не из-за машины, а из-за него. А Мария и мой друг были еще и, так
сказать, коллегами. Он был в недавнем прошлом руководителем ее
диссертации. В далеком двухлетнем прошлом...

Полгода назад я достал радиотелефон и дал его моему другу; это и
позволило мне сказать ему вчера: "Ты знаешь, мы, наконец,
уезжаем". Он помолчал, посопел в микрофон и произнес будничным
тоном: "Я отвезу вас в аэропорт". Конечно, это уменьшало
опасность - для нас. Но увеличивало - для него. И, кроме того,
бензин. Вчера радиотелефон сказал: "Последний самолет завтра в
19.00. Мы вывезли всех, кроме тех, кто отказался наотрез и
окончательно. Места для эвакуаторов зарезервированы. Для Вас,
Леонид - 4 места. К сожалению, транспорта внутри города у нас не
осталось. Вы сможете добраться сами?" Пока я остолбенело
переваривал сказанное (до аэропорта было 50 км) радиотелефон
добавил: "До пересечения шоссе с кольцевой дорогой они пришлют из
аэропорта автобус со своей охраной. За всеми. Но до кольцевой
надо добираться самим". Пауза. "Хорошо, - сказал я в запотевшую
трубку. - Хорошо, мы доберемся". "В 17.30 на пересечении, -
произнес голос. - Вы меня хорошо слышите, Леонид? В 17.30 на
пересечении". "Слышу, хорошо," - подтвердил я.

Мы собирались молча. О чем было, собственно, разговаривать?
Книги, пластинки и кассеты давно были отосланы, одежда - на себя,
остальное - остающимся. Маша надела на себя все свои
драгоценности - два колечка: одно с аметистом, другое - с
аквамарином. Я положил в карман коротковолновый приемник, в
другой - пистолет. Нас ждали другие одежды, другая мебель, другой
дом, другая еда, другая работа, другие люди, другой мир. Дети
взяли свои рюкзачки - с игрушками, семейным архивом (сотней писем
и пакетом фотографий). И еще мы взяли термос с кофе, заваренным,
"как в старые времена" - для нашего друга Толи, который вел
машину.

Спустились вниз и поехали.

* * *

Улицы пустынны. За полчаса видели много если пять человек. Выдуло
все - снега почти и нет. Два раза ехали ну чисто по катку. Метров
двести... водопровод где-то лопнул, ну и вода замерзла. Потому,
кстати, и воду отключили. Спазм сосудов у Города. А что, если я
предложу Толе вместе с нами в самолет? А ребенка взять на колени.
Жест вежливости. Но он откажется... почему? Что он тут забыл? Все
города мира одинаковы. А уж университетские-то кампусы... Ну и
жил бы в таком, разрабатывал бы свои биг программ системз. И
вообще - есть ли специальность, более космополитичная, чем
софтвер? А спроси я его - промолчит. Между прочим, то, что он с
риском для себя отвозит нас в аэропорт, - для него еще одно
основание, чтобы остаться. Так сказать, психологически - это его
расплата с проблемой эмиграции. Или репатриации, как говорят наши
идеологи. Когда год назад стало ясно, что финиш близок, я
попытался сказать Маше что-то насчет того, чтобы ей с детьми
уехать... За много лет я могу пересчитать по пальцам одной руки
случаи, когда Маша со мной не соглашалась. Собственно, она даже
не спорила - мне и так все становилось ясно. Женщины это умеют.
Стало мне все ясно и на этот раз. И то сказать - без ее головы я
стоил много меньше. Как сказал бы американец - "мозг, надежный
как хронометр за тысячу долларов". А дети? Старшая была бы
обижена насмерть. Она считала себя - в общественном смысле - ну,
чуть ли не ровней нам. Отправлять одну младшую? Тоже как-то не
по-товарищески...

Я сунул дочери приемник "...Испанские войска заканчивают ликвидацию
последних баз баскских сепаратистов. Успешные действия курдских
вооруженных отрядов на севере Ирана. ЦРУ обнародовало список советских
ядерных специалистов, бежавших из России и участвующих сейчас в
создании ядерного оружия в странах третьего мира. Сегодня ВВС Израиля
эвакуируют из Москвы последних евреев. Таково краткое содержание
последних известий. Говорит Радио Свобода. Переходим к подробному их
изложению".

Простучала в морозном воздухе одинокая автоматная очередь. Пули легли
впереди. "Предупредительный выстрел". Потянув за тросики, я развернул
"пулемет". Толя вел машину ровно и прямо. Мы пересекли площадь и
углубились в квартал. Так, половину пути проехали.

* * *

Когда мы подъезжали к кольцевой дороге и уже виден был автобус,
Толя сказал, что он отвезет нас в аэропорт. Я показал ему на
автобус и демонстративно прогуливавшихся около него двух
мальчиков с автоматами "Узи". "Мне чего-то хочется съездить..." -
повторил он. Мы притормозили, и я высунулся из машины, чтобы меня
узнали и не ждали. Потом мы, сберегая тепло, побыстрее захлопнули
дверцу, и тронулись.

На верхней точке маршрута мы остановились и вышли из машины.
Кругом был холод и снег. Мы выпили по крышечке кофе и выкурили по
сигарете. Воздух серебрился. "Я прощаюсь со страной, где / прожил
жизнь, не разберу, чью", - процитировал я. Когда мы садились в
машину, у меня кружилась голова. И то сказать - восемь лет, как я
бросил курить.

У въезда дорогу преградили нам опять два молодых человека с
"Узи". Они вполне изумленно взирали на "пулемет". Увидев мою
визитку, они улыбнулись и, хохотнув, махнули - проезжай!

Мы успели обо всем поговорить, мы успели поиграть с детьми, и
Маша с Толей даже поговорили о своем софтвере, что выглядело
совсем уж ирреально. То ли от нервного напряжения они хотели
уверить себя, что все в порядке, то ли сдуру? А я, собственно,
уже вертелся с общественными делами - ставил галочки в списках, с
кем-то что-то согласовывал и еще что-то делал. Бред какой-то. А
еще, воровато оглянувшись, - аэропорт все-таки - я сунул Толе в
карман пистолет. Теперь ему он был нужнее. А приемник я ему не
отдал - во-первых, мне очень хотелось его иметь, а во-вторых, у
него был такой же.

* * *

Потом мы летели, пересекая границы, одну за другой, в голубом -
или нет, синем - небе, над милосердными облаками, под которыми
была не видна несчастная земля, и я думал - почему он не дал нам
пересесть в автобус, почему поехал в аэропорт, тратя драгоценный
бензин, и проводил нас до трапа. И мне пришлось каждому тыкать в
нос свою карточку, а Маша, задрав нос-пуговку, повторяла раз за
разом: "This man has saved our lives and has the right to see us
on the aircraft!"

А еще - я думаю - Толя привез нас в аэропорт и для того, чтобы
все, кто видел это - и еврейские активисты, и последние
репатрианты, погружающиеся в бездонное брюхо стоящего со
включенными моторами на взлетно-посадочной полосе "Геркулеса",
увидели и рассказали всем, как я рассказываю вам: в России тоже
еще не все кончено.

---------------------------------

Вторая премия на конкурсе эхи Фидо "OBEC PACTET"