Это случилось в последнюю ночь перед моим отъездом из Ленинграда. Командировочные дела были улажены с удивительной легкостью, и билет мне достался без очереди. Такое стечение благоприятных обстоятельств настораживало.
И я решил, что неприятности ждут меня дома. Потому что везти постоянно не может.
Я давно мечтал увидеть белую ночь своими глазами и поэтому решил провести ее на улице. Дождавшись ночи, я вышел из гостиницы и направился, куда глаза глядят.
Ночь только начиналась, но прохожих было уже мало; виною тому будни. Лишь изредка попадались влюбленные парочки.
Уже около часа я блуждал по незнакомым улицам, когда в конце одной из них увидел ЕГО. Это было большое, величественное строение. "Храм", - сказал я про себя. Почему-то не хотелось называть его церковью. На куполах не было крестов - кресты спилили давно, но от этого он не превратился в бытовое строение, он так и остался - храмом.
Мне казалось, что стоит подойти к нему, погладить рукой его шершавую, потемневшую от городских дымов стену, и что-то переменится в моей жизни... Да и не только в моей, но и в жизни многих людей. Переменится непременно, и непременно в лучшую сторону.... "К чему бы это?" - подумал я холодным рассудком взрослого человека. Но отвечать не стал, потому что уже не был взрослым человеком. Я перестал им быть в ту минуту, когда увидел голубые купола храма. Идя к храму, я улыбался, и хотя до моей цели было еще далеко, мысленно я уже протягивал У меня даже засосало в животе. Забытое ощущение. Так бывало в детстве в ожидании чего-то праздничного, упоительно приятного. Я ощутил себя мальчишкой руку к его стене...
- Продаешь?
Я в недоумении уставился на человека, неожиданно появившегося передо мной. Это был не влюбленный и не мечтатель. На нем болтался засаленный пиджачок и тренировочные брюки с отвислыми коленями.
- Чего? - поинтересовался я, глядя в его красную, небритую физиономию.
- Чего-чего, будто бы не знаешь, - передразнил он. - Ну говори: есть или нет?
От покупателя пахнуло недорогим одеколоном.
- Нет. Нет ничего, - наконец додумался я и шагнул в сторону, но,он преградил дорогу.
- А тогда идешь куда?
- Какое вам дело? - рассердился я. - Сказал же вам, я ничего не продаю, спиртных напитков тем более. Так что...
Я снова ступил в сторону. И вновь негодяй перекрыл дорогу.
- А я говорю, дружок, нельзя туда, - заговорил он, изрыгая переработанные пары одеколона. - Ты русский язык-то понимаешь?
- Это хулиганство...
- Хулиганство или нет, - угрожающе перебил тип, - это мне безразлично. Но я знаю твердо, что тебе обратно идти придется.
В подтверждение своих слов он выудил из внутреннего кармана пиджака резиновую дубинку. Я оглядел безлюдную улицу.
- Никого, - сказал он за меня. - Как видишь... А вот там стройплощадка, дом ремонтируется. Туда я тебя и отнесу. Ну, как тебе это нравится?
Не ответив, я повернулся и пошел назад. Отойдя шагов на пятьдесят, обернулся. Замызганный тип стоял на прежнем месте, постукивая упругой дубинкой о ладонь.
Я свернул в узенький переулок и, заметив между домами сквер, зашел и уселся на скамейку. Мелкая ослабляющая дрожь, охватившая меня с того момента, как одеколонщик достал дубинку, улеглась, и я осмелел. Мне уже было стыдно за свою трусость. Ведь я и спортом раньше занимался, в детстве даже боксом, а тут передрейфил из-за какого-то алкаша. Нужно было вдарить... Вдарить первым мне, конечно, не позволило бы воспитание, но вторым... Вторым, впрочем, тоже сомнительно. Дубинка - оружие эффективное. Но послать-то я его мог. А то развернулся и пошел, как пай-мальчик. Стыдно! Ах, стыдно!
Я порицал свое поведение, разжигая смелость. В конце концов, алкаш вместе с дубинкой, униженный в моих мечтах до муравьиной ничтожности, потерял для меня всякую опасность.
Я решительно поднялся со скамейки и направился туда, где ждал меня одеколонщик. По пути я прихватил кстати подвернувшийся обломок красного кирпича и не без труда запихал его в карман пиджака. К моему разочарованию, оде-колонщика на месте не оказалось, да и никого не оказалось - улица была пуста.
"Ну ничего, - самонадеянно подумал я. - Он, небось, прячется в какой-нибудь парадной. Сейчас я его извлеку..."
Умышленно громко шаркая ногами и натужно кашляя, как будто у меня открылась скоротечная чахотка, я направился по улице, сжимая в кармане обломок кирпича. Я заглядывал в парадные, в подворотни; двор, куда мерзавец, по его словам, намеревался отнести мое изувеченное тело, я тоже обследовал. Но одеколонщика нигде не было. Я остановился посреди улицы, размышляя, что делать дальше.
Постояв некоторое время озираясь, но, так и не придя ни к какому решению, я сплюнул и направился дальше, настроение мое было исковеркано. И только вид храма успокаивал меня.
Походя заглянув в подворотню какого-то дома, ибо я не терял надежды разыскать обидчика, я вздрогнул от неожиданности. Из подворотни навстречу кто-то метнулся, напугав меня чуть не до обморока. Дрожащими руками я потянул из кармана обломок кирпича, но запутавшийся обломок не поддавался; и очень хорошо, что не поддавался, потому что это был не одеколонщик, а даже наоборот - старший сержант милиции. Тяжело дыша (должно быть, он очень спешил куда-то), сержант остановился, внимательно глядя мне в глаза.
Он был лет тридцати, высокий и широкоплечий, с густыми усами и нездешней курчавой челкой, вольно выбившейся из-под фуражки, - все в нем дышало раздольной русской степью. На боку, как казацкая шашка, болталась рация, по которой он слегка постукивал пальчиком.
- Гуляете? - благосклонно улыбнулся он.
- Да вот... гуляю, - еще не придя в себя от скоропостижного появления милиционера, промямлил я.
- Ночью гулять хорошо, ночью воздух чище. Правда?
Я кивнул.
Милиционер снова улыбнулся, лицо у него было круглое и веснушчатое.
- Вам, гражданин, гулять-то все равно в какую сторону, так вы гуляйте обратно. Договорились?
- Почему? - счел нужным поинтересоваться я. - Не все ли равно?
- Так я и говорю: все равно, - обрадовался он моей догадливости. - А то вы человек, по всему видно, приезжий, документиков-то, небось, с собой не захватили? Зачем вам неприятности? Так что убедительная к вам просьба: идите назад, будьте человеком дисциплинированным. Да и вон, - он кивнул на мой карман, - в карманах тяжести носите. Это у вас что? Небось, кирпич? Идите, гражданин, обратно - ни к чему вам туда...
Милицейская сердечность нервировала меня.
- Почему мне не пойти туда, куда хочется? По какому закону вы мне запрещаете? Лучше бы за пьяницами смотрели, только что бандит один лез...
- Вы не нервничайте, гражданин, - вдруг посерьезнел милиционер, улыбка сгинула с его лица, и он уставился на меня немигающими маленькими глазками. - Просят вас по-хорошему, идите назад. Так вы артачитесь. А я у вас сейчас документики потребую... В гостинице? Ну вот видите? А я вас как подозрительного элемента сейчас задержать могу. - Он положил ладонь на рацию, и вновь мне почудилась шашка. - Опять же кирпич... Идите, гражданин, по-человечески вас просят.
Перспектива ночевать в отделении милиции не вызвала у меня симпатии.
- Но почему я не могу идти, куда хочу? - решил напоследок возмутиться я.
- Все. Терпение кончилось, - огорченно сказал сержант и поднес рацию к лицу.
Не дожидаясь, пока он вызовет машину, я повернулся и пошел назад.
"Что за чертовщина? - размышлял я, сидя в уже знакомом мне скверике. - Что они с алкашом сговорились, что ли? И почему нельзя идти туда, куда хочется?"
Я думал о правах, данных мне конституцией, и сожалел, что не записал фамилию сержанта, чтобы завтра перед отъездом наябедничать на него. Пусть знает... Но раскаянья мои, как и в деле с одеколонщиком, запоздали.
Позади вдруг послышался шум, я вздрогнул и обернулся. Через сквер, шаркая домашними тапками, уныло брела сутулая старуха в длинном, наглухо застегнутом плаще и съехавшем на глаза платке. Через ее плечо был перекинут мешок.
- Ну что, не пущают, горемыка? - прошамкала старуха, буравя меня утонувшими в растрескавшемся от старости лице глазами.
Меня удивила старушечья осведомленность.
- Не пускают, бабуля, - признался я, стараясь придать голосу большую мягкость.
Старуха остановилась против меня и опустила мешок на землю.
- Эх ты, горемыка! - снова пожалела она.
- Чего ж делать, бабуля?
- Да уж чего сделаешь, раз не пущают-то? Старуха со стонами опустилась на мешок и, сложив руки на коленях, низко опустила голову.
- А почему не пускают-то? Туда что, проход закрыт? - через некоторое время спросил я притихшую старуху.
Но старуха не отвечала. Подойдя к ней, я наклонился и заглянул в лицо. Старухины глаза были закрыты, и она спала. Тихонько, чтобы не потревожить ее, я прокрался мимо и вышел на улицу.
Улица была безлюдна.
"Интересно, сколько сейчас времени?" - подумал я.
Белая ночь перепутала мои представления о времени, но, судя по тому, что прохожих не встречалось, ночь была в полном разгаре: даже машин не было слышно. Меня охватило тупое, безразличное состояние, завладевающее всяким человеком в какой-то момент ночи. Этот период длится у меня, как правило, около часа; потом открывается словно второе дыхание, и я вновь начинаю мыслить.
Я шел по прежнему маршруту, желая, непременно дойти до храма. Милиционера уже не было. Перед тем как впасть в прострацию, я почему-то подумал о том, что его не будет на посту, что он исчезнет так же и, может быть, туда же, куда исчез одеколонщик.
- Сынок, а сынок! - услышал я за своей спиной.
За мной семенила уже знакомая старуха с мешком через плечо.
- Однако ж востроногий-то какой. Насилу поспела, - догнав меня, забормотала она, отдуваясь. Потом опустила мешок на асфальт и снова, как в сквере, села на него, сложив руки на коленях и опустив голову.
Я ждал, что будет дальше.
Несколько минут старуха молчала. Я взглянул ей в лицо и понял, что она опять спит.
"Если бы у нее было ко мне дело, - рассудил я, - она бы его сразу выложила. Ну а раз она так беззаботно спит, значит, дела у нее нет".
Чтобы не тревожить пенсионерку, я на цыпочках отошел от нее. Но не успел я сделать и десяти шагов, как старуха зашебуршилась и закашляла. Я обернулся. Она уже схватила свой мешок и устремилась за мной.
- Сынок, а сынок!.. - кричала она. - Погоди! Я ж за тобой не поспеваю.
- А зачем тебе, бабуля, за мной поспевать?! - поинтересовался я. - Домой лучше иди!
- Дак а ты-то как же?
- Я?!!
- Дак как же, горемыка? Ты ж говоришь - не пущают, а я пущу.
- Куда?!
- На ночлег, конечно, и возьму недорого, и белье чистое - у меня и клопов нету...
- Не нужно мне, бабуля, белье, - наконец догадавшись, в чем дело, сказал я. - Гуляю я. Люблю ночами гулять.
- Да ночами-то зачем гулять? - недоумевала старуха. - Днем гуляй, а сейчас спать пойдем.
С этими словами старуха села и, кажется, снова собралась спать. Не дожидаясь, пока она погрузится в сон, я направился дальше.
- Сынок... - опять раздалось за моей спиной. Я дождался, когда сонливая старушка поднимется с мешка.
- Ты мне помоги... мешок до дому донести, - притворно заныла убогая. - Сил нет никаких... Того и гляди, помру прямо на асфальте. Сжалься над старой... У тебя, небось, тоже мать имеется.
Старуха, явно спекулировала на своей старости, но я сжалился.
В одну руку я взял мешок, за другую крепко уцепилась старуха. Вероятно, не столько для поддержки своей немощи, сколько ради предотвращения моего побега вместе с ее мешком.
Мы повернули в обратную сторону.
Старуха жила через две улицы, в первом этаже. Дом был всего из двух этажей, должно быть когда-то желтый, красивый - теперь вид имел облупившийся, зачуханный.
- Проходи, сынок... белье у меня больно чистое... клопов нет и в помине... - забубнила старуха, когда мы подошли к дому.
- Да не нужно мне белье, не собираюсь я ночевать, - заартачился я.
- Ну, не собирайся, не собирайся, - охотно соглашалась старуха. - Ведь, главное, клопов нет. Верно?
В ее квартиру вела облезлая неприметная дверца с торца дома. Старуха отворила ее французским ключом и впустила меня в сырую пахучую тьму, зажгла лампочку без плафона и предложила выпить чаю, пообещав, что денег за это ни копейки не возьмет. И я, рассудив, что чай придаст мне бодрости, согласился.
Из коридора мы прошли в комнату. В комнате царил запах. Что это был за запах, определенно сказать было невозможно, но запах был наипротивнейший. Комната, конечно, имела обстановку, но ее было незаметно из-за всепоглощающего запаха, который стоял и висел, загромождая комнату.
Нужно сказать, что все время, пока мы шли да жилища старухи, я не вполне отдавал себе отчет в своих поступках. Ночное состояние отупения, охватившее меня с того момента, как я согласился провожать старуху, не проходило. В первую очередь этим и объясняется данное мной согласие.
Усевшись за стол, накрытый грязнющей скатертью, я с ужасом смотрел на залапанный стакан с мутной жидкостью, похожей на использованную воду из столовской мойки, и мне было нехорошо.
Старуха суетилась вокруг меня, думая, вероятно, что своим усердием скрасит неописуемый бардак, которого она, скорее всего, не замечала.
На стол вспрыгнул молодой черный кот и, прошествовав между грязной посудой, вдруг изогнулся и стал нещадно кусать себя за заднюю лапу. Его явно вкушали блохи. Он с грохотом спрыгнул на пол и рванул от них в угол комнаты.
Старуха беспрестанно выходила куда-то и возвращалась, делая это без видимой нужды. Я смотрел на стоявший передо мной стакан и, кажется, даже задремал, во всяком случае, впал в легкое оцепенение, но лучше бы я не засыпал... Как скверную старуху угораздило, не знаю. Должно быть, подвела услужливость. Но я проснулся оттого, что по ногам мне что-то стукнуло и разлилось теплом... Я вскочил, стряхивая с брюк чаинки.
- Сам виноват... сам виноват... - забубнила старуха. - Почему чай не пил? Хорошо хоть, стакан цел.
Любовно погладив его граненую поверхность, она поставила стакан в конец стола, от меня подальше.
- Чего ж теперь?.. - бормотал я, глядя на мокрые штаны. - Куда я теперь?
- Да иди гуляй. На ходу быстро просохнут. Сейчас ночи светлые, гуляй хоть до утра. Иди, сынок, иди...
Стало прохладно, я торопился, чтобы согреться и, главное, просушить брюки. В какой части города я находился, я по-прежнему не представлял и рад был увидеть знакомый скверик.
"Эх, зайду еще раз, - решил я. - Коли уж здесь..."
Я зашел в скверик, присел на краешек скамейки, посидел минутку, больше ради ритуала, как присаживаются перед дорогой. Потом встал и зашагал по знакомому маршруту.
Стакан чая действительно освежил меня и придал бодрости. Не знаю почему, но меня охватила злость.
"Теперь все, теперь пусть попробует кто-нибудь остановить..."
Вот и нужная мне улица - и храм... Удивительно, что каждый раз храм этот с синими, как южное небо, куполами возникал неожиданно. Ведь сначала я не знал, зачем иду, шел просто из злости, а увидел его и тотчас понял, что шел-то я к храму; и всю сегодняшнюю ночь иду к нему, просто почему-то забываю об этом все время...
"Главное - быстро и не глядя по сторонам, - бормотал я сам себе. - Тогда и меня никто не увидит..."
Я шел по середине проезжей части очень быстрым шагом, уткнувшись в землю и широко размахивая руками. Окажись передо мной столб, я расшибся бы об него насмерть, но, к моему счастью, столба не было. Порой чудилось, что какие-то тени перебегали дорогу, кто-то окликал меня, но я шел, не обращая ни на что внимания.
...Я остановился потому, что прямо к моим ногам подкатился резиновый мяч. Я поднял голову. Метрах в десяти от меня стояла очередь человек в двадцать. Это выглядело довольно странно: очередь среди ночи, на безлюдной улице...
Подойдя поближе, я увидел, что очередь выстроилась за пирожками, во всяком случае, так гласила надпись на лотке с колесами, у которого орудовал продавец - мужчина в белой куртке и поварском колпаке. Денег ему, по моим наблюдениям, никто не платил, да и выдавал он не пирожки, а какие-то свернутые трубочкой бумажки. Из любопытства я занял очередь. Стояли здесь люди разного возраста, и все молчали. Когда подошла моя очередь, продавец посмотрел на меня тревожно и с грохотом захлопнул крышку.
- Все, больше нету. Кончилось.
Он засуетился, снова поднял крышку, заглянул внутрь; потом торопливо, чуть не бегом, толкая перед собой лоток, устремился по улице. По пути он дважды обернулся в мою сторону, пока не свернул в переулок.
Я стоял один посреди улицы. Мне не было обидно, что я не получил бумажки с неизвестно каким содержанием. Единственное, что меня убивало, - это моя отторгнутость. Все стараются меня не пустить, прогнать, надуть. Я вспомнил о мокрых брюках и совсем приуныл, почувствовав себя обделенным.
"Почему другим можно, а мне нельзя?" - спрашивал я самого себя, но ответа не находил.
- Дядь, вы мячик не видели?
Возле меня стоял мальчик лет девяти с взъерошенными рыжими волосами; засунув указательный палец в ноздрю, он глядел вопрошающе.
- Да вот только что здесь был, - бормотал я, ища мяч глазами.
Мальчик смотрел на то, как я осматриваюсь, и не предпринимал попыток мне помочь, словно мяч был нужен мне.
Наконец я увидел его на другой стороне улицы.
- Вот твой мяч, - сказал я, указав на него.
- Это не тот, - возразил мальчик, даже не посмотрев на мяч.
Он продолжал меня разглядывать.
- Ну, как знаешь, - рассердился я, - во-первых, на невнимание к моим словам, во-вторых, на чрезмерное внимание к моей персоне.
Я повернулся и хотел идти.
- Дядь! А почему у вас штаны мокрые?
- А это не твое дело, сосунок! - рассверипел я. - Вот я уши твои конопатые надеру!
- А если вы ругаться будете, - невозмутимо перебил нахалюга, - я орать начну. А потом скажу, что вы меня изнасиловать попытались... Дайте десять рублей, а то вас в тюрьму посадят...
- Знаешь что? Иди ты...
Я повернулся и пошел прочь, но не сделал и двух шагов, как рыжий грабитель пронзительно заорал. Я хотел бежать, но вовремя передумал, опасаясь и вправду сойти за насильника.
- Ну что ты, мальчуган? - повернулся я к нему. - Чего ж ты кричишь? Негодник ты этакий.
- Дайте десять рублей, - шуруя в носу пальцем, посоветовал он. - А то вам же хуже будет.
- Ну что ты, малыш... - как можно ласковее заговорил я. - Нету у меня денег. Кто же деньги по ночам с собой носит?
- А вы поищите, - предложил он. - А не найдете, так пеняйте на себя. Кричать буду...
И он вдруг оглушительно взвизгнул, должно быть для устрашения или для прочистки горла. Голосина у него был звонкий.
- Ну ладно, ладно, мальчик, - озираясь и почему-то шепотом сказал я.
Перспектива прослыть насильником несовершеннолетних не пришлась мне по душе, и я решил пожертвовать своими деньгами.
Я порылся в карманах, но наскреб только семь рублей: две трешки и рубль.
- Ну ладно, возьми и иди спать, - сказал я, протягивая ему деньги. - Нету у меня больше... Что же из тебя вырастет? - не удержался я от сожаления.
- Эх, знали бы вы, дядя, как меня это мучает, - с тяжелым вздохом, наконец вынув палец из носа и пряча деньги в карман, сказал разбойник.
- Ах, тебя это еще и мучает?! Вы только подумайте! - иронически развел я руками.
- Да эти деньги вовсе не для меня, - погрустнел, мой собеседник. - Для отца - на опохмелку. Он меня с кровати спихивает и на улицу выгоняет, чтобы я деньги ему добыл. А не добуду, так он убить грозится и мамку колотит...
Мальчик тер глаза грязным кулаком, и в голосе его слышались слезы.
- А где ты живешь? - спросил я.
- Да вот в этом доме, - мотнул он головой.
- А ну, пойдем разберемся, - взяв его за руку, сказал я. - Мы твоего папашу быстренько прижучим...
- Да вы уж постарайтесь, - доверчиво уцепившись за мою руку, попросил мальчик. - Только вы не говорите, что я вас привел, а то он меня убьет... Вы только припугните...
По сумрачной лестнице мы поднялись на второй этаж и, прокравшись по темному коридору, остановились у двери, из-под которой пробивался свет.
- Он здесь, - шепнул мальчик. - Вы его хорошенько...
Но конца фразы я не расслышал, потому что дверь открылась, и мне уже ничего не оставалось, как войти.
Первое, что я почувствовал, это сильный запах одеколона. Комната была освещена настольной лампой. На обширной тахте сидел мужчина, у его скрещенных по-турецки ног лежала толстая книга, и он, отчаянно грызя ногти, увлеченно ее читал. Меня он не замечал, и я, не изобретя ничего лучшего, официально прокашлялся.
Мужчина поднял голову и, прищурившись, так как я стоял в темноте, посмотрел в мою сторону. Храбрость, кипевшая во мне до того момента, как я вошел в комнату, под взглядом читателя угасла, и приготовленные слова вдруг позабылись. Тем не менее я набрался решимости и сделал несколько шагов к тахте.
- До меня дошло, - начал я, стараясь говорить по возможности высокомерно, что придало моим глупым словам еще большую глупость, - что вы издеваетесь над ребенком. Я хочу предупредить вас...
И тут я признал в нем того самого одеколонщика, за которым охотился с обломком красного кирпича.
- Это возмутительно... - забормотал я. - Мало того, что вы на людей кидаетесь, вы еще и ребенка мучаете...
- Ха-ха-ха!.. - расхохотался одеколонщик, хлопнув себя по коленкам. - Сашка и тебя облапошил... Ну малец!.. Далеко, разбойник, пойдет. Небось, сказал, что будет кричать. Да ты садись. Чего руками-то размахался.
Я уселся на стул, понимая, что попал в идиотское положение.
- И тебя, значит, Сашка объегорил? Ну пройдоха. Говорил я тебе: иди обратно! А ты чего ж не послушался?..
- Дак...
- Он, бандит, кого хочешь надует. Такой пройдоха...
- Он сказал, что вы его бить будете, если он деньги не принесет...
- Ну и шпана! А мне за него отдувайся. Ладно был бы хоть родственник, а то соседский пацан. Он с матерью живет, а я сосед ихний. Так он ко мне своих клиентов спроваживает. А мне что, по-твоему, делать, а? Недавно из колонии, поганец, вышел, теперь вон чего выдумал. Говорил же я тебе: не ходи по этой улице... Ну, теперь уж чего... Сколько денег-то у тебя отобрал?
- Семь рублей, - сознался я. - Все.
- Мать его жалко, - озаботился мужчина. - Бьется с ним, бьется, а все без толку. Души в нем не чает, да боится, что его снова посадят. Вот я за ним и хожу, да разве ж углядишь. А посадят его снова, баба не перенесет - совсем больная...
- Да... - вздохнул я, - случай неприятный. А зачем ему деньги? На что он их тратит? Мужчина расхохотался.
- Он говорит: "Машину куплю и давить гадов всяких буду, а тебя (то есть меня) первого.." Ты, может, думаешь, что я одеколон употребляю? Так все думают, кто меня не знает. Совсем нет. Я просто на одеколонной фабрике работаю. А там знаешь, какая вонища!?
"Ну и мальчик! - размышлял я, бредя по улице. - Ну и бандит!" Я сильно продрог и поднял воротник пиджака. Улица была пуста, я опять шел к храму. Отвлекаемый от своей главной цели, я начисто забывал о ней и вспоминал только тогда, когда храм вновь возникал перед моими глазами.
Сзади меня раздались торопливые шаги. За мной бежал рыжий мальчик. Я остановился и, повернувшись в его сторону, надменно сложил на груди руки.
- Ну что, бандит? Деньги вернуть хочешь?
Мальчишка замер, глядя на меня недоуменно.
- Долго, ответь, ты прохожих грабить будешь? Мать бы пожалел...
- Так вы?..
- Да, мне твой сосед все рассказал. Так что меня тебе не надуть. Понял?
- Он и вас обманул?! - воскликнул рыжий. - Я-то думал, вы умнее. Эх вы...
Он повернулся и уныло побрел обратно.
Я смотрел в его костлявую спину, на стоптанные сандалии и заплатанные рукава свитера, и на душе у меня было сумрачно и погано, как будто я совершил гадкий и непристойный поступок, за который мне не будет прощения никогда... НИКОГДА.
"Все, хватит, - думал я. - Больше ни в чьи дела не полезу..."
Меня тряс озноб, брюки не просыхали, да и теперь навряд ли смогли бы это сделать, потому что утренний воздух стал густ и влажен. Ночь кончалась, она уходила, захватив с собой мои странные приключения, не дав разобраться в них.
Солнце скоро высветит реальность, и я хотя и не пойму того, что со мной приключилось, но при солнечном свете все это не будет иметь для меня столь важного значения.
Когда я свернул в этот переулок, я и сам не заметил. Только что мне казалось, что я иду по прежнему маршруту, но, оторвав взгляд от мостовой, я понял, что сбился с пути.
Должно быть, удрученный историей с мальчиком, я свернул на другую улицу и заблудился. Я повернул обратно, но заблудился еще больше. Названия улиц, которые я успешно забываю, не говорили мне решительно ничего, и я брел наобум, отыскивая утерянную дорогу к храму.
Подняв воротник, скрестив на груди руки и съежившись, я старался согреться, но мои ухищрения не приносили пользы. Холод было не обмануть, как было не обмануть эту ночь миражей.
Вдруг впереди какой-то человек вышел из парадной и остановился, засунув руки в карманы куртки. Он был худ и сутул. Я спросил у него, как мне добраться до храма с голубыми куполами. Он повернул ко мне голову и собрал глаза у носа - сутулый был еще и косоглаз.
- Где старуха? - переспросил он, глядя на свой нос. - Я и сам ее жду. Должна вроде бы подойти...
- Да нет, я спрашиваю, где тут церковь с синими куполами, - громче прежнего повторил я.
- Да, должна прийти. Говорю же, сам ее жду...
Косоглазый был еще и глух. Я, дрожа от холода, побрел дальше. Ночь не желала отпускать меня, подсовывала каких-то шизоидов, и я сдался, решив вернуться в гостиницу. Как ни странно, вскоре я повстречал женщину, подробно объяснившую мне, как добраться до гостиницы, которая оказалась совсем недалеко.
Все-таки правду говорят, что у человека одна нога слабее. И несет его кругами. Только не ясно, как может нести кругами по прямым улицам...
Двери гостиницы, вопреки моим опасениям, были открыты. Голова дежурной покоилась на столе, руки были ей вместо подушки. На мой стук она наконец вздрогнула и подняла голову - смазанная косметика, разоренная прическа. Мне пришлось повторить свой номер дважды, прежде чем она поняла, в чем дело. Я взял ключи и направился к лестнице. Не успел я преодолеть и двух ступенек, как дежурная окликнула меня.
- Гражданин! Гражданин из двести шестого! Вас товарищ уже полночи дожидается.
В кресле, далеко протянув ноги, полулежал человек в милицейской форме. Фуражка съехала ему на лицо, и из-под нее слышался тихий, умиротворенный храп.
- Товарищ, - потрепал я его за плечо. - Това-рищ!.. Тело его вздрогнуло, и я с трудом успел отклониться, потому что представитель закона молниеносно вскочил, выпрямился и, приложив руку к козырьку фуражки, представился:
- Старший сержант Серегин...
Было такое впечатление, что он и не спал. В этом бодром старшем сержанте я признал милиционера, повстречавшегося мне в начале ночи.
Несколько минут Серегин стоял, окоченело держа руку возле виска и устремив взгляд сквозь меня.
- Вы меня ждали? - прервал я его вцепенение.
- А! - наконец понял Серегин. - Это вы?! Очень рад. А я задремал, знаете ли. После дежурства...
- Так в чем дело? - перебил я, желая поскорее отправиться спать.
Сержант запустил руку в карман брюк и извлек две трешки и рубль.
- Ваши? - спросил он.
- Ну, допустим... - недоверчиво ответил я.
- Тогда забирайте. Просили вам передать.
- Спасибо... - я взял деньги и хотел идти. - Да, товарищ сержант, - спохватился я. - Скажите, как называется храм с синими куполами на той улице, где мы с вами встретились?
- Храм? - переспросил Серегин.
- Ну да, большой, с синими куполами...
Серегин недоумевал.
- А! - наконец догадался он, - с синими! Так это не храм никакой. Склад это. Склад готовой продукции.
Мне вдруг стало очень горько. Я шел к нему всю ночь, чтобы дотронуться рукою до его стены... до стены склада!
- Завод пиломатериалов арендует помещение. Привозят, знаете, продукцию, сгружают, а потом по базам... - продолжал докладывать сержант.
Я больше не слушал - я поднимался в свой номер. А сержант Серегин все стоял у лестницы, недоуменно бормоча уже недосягаемые для моих ушей слова.
Слова эти превращались во все более отрывистые, неразборчивые ввуки, и, если бы я вздумал обернуться и, перегнувшись через перила, посмотреть вниз, я бы увидел, что сержант Серегин стоит по стойке смирно, неизвестно кому отдавая честь, а очертания его тела теряют форму и, тускнея, медленно расползаются по вестибюлю...