Максим Иванович крадучись подошел к запертым на замок воротам, беспокойно огляделся... Не заметив слежки, осторожно потянул створки ворот. Прильнув к образовавшейся щели, Максим Иванович окоченел и обратился в зрение. За то время, что он подглядывал в щель - а прошло никак не меньше двадцати минут, - Максим Иванович ни разу не шелохнулся и не вздохнул. Впрочем, можно предположить, что он шевелил пальцами ног и даже иногда вздыхал, но делал это очень неприметно. В своем темном, местами потертом пальто, он как нельзя лучше подходил под цвет облупившихся ворот. Если бы сейчас кому-нибудь взбрело в голову повернуть его спиной к воротам и, попросив стоять смирно, сравнить его внешний вид с внешним видом ворот, то у наблюдателя не осталось бы никаких сомнений в том, что они похожи. В чем это сходство, определенно утверждать нельзя, но сходство было несомненным.
Возле ворот остановился прохожий. Это был высокий молодой человек в импортной куртке и шапке из собачьего меха. Длинный проделал то же, что двадцать минут назад проделал Максим Иванович, а именно: опасливо огляделся по сторонам. Но рано, по-осеннему, зачинающиеся сумерки, усугубленные промозглой ветренностью, не располагали население к прогулкам.
Длинный по-хозяйски широким шагом подошел к воротам и стал глядеть в щель, не обратив внимания на прильнувшего к ней Максима Ивановича, который настолько углубился в запредельное созерцание, что его словно и не было. Чрезмерный рост позволял молодому человеку глядеть в недосягаемую для Максима Ивановича часть щели, и они вовсе не мешали друг другу.
Зрелище за воротами целиком поглотило их обоих, и неизвестно, сколько бы еще времени они простояли в таком положении, если бы затекшие руки Максима Ивановича вдруг сами собой не разжались и не отпустили створки ворот. А в cилу того, что молодой человек их не держал, то, закрываясь, ворота едва не защемили ему голову. Молодой человек отскочил, Максим Иванович пугливо шарахнулся в сторону и локтем ткнул длинного в живот. Тот всхлипнул и, потирая ушибленное место, вытаращенными от боли глазами уставился на обидчика.
- Ах, это вы?! - воскликнул Максим Иванович, посмотрев ввысь на его лицо. - Ну и напугали вы меня.
- И... вы меня... тоже... - с трудом выговорил длинный, он хватал ртом воздух, приходя в себя.
- А я думал, что милиция, - признался Максим Иванович.
Они помолчали.
- Я вас здесь часто вижу, - конфузливо заговорил Максим Иванович. - И, честно сказать, давно хотел познакомиться.
Молодой человек перестал держаться за живот и развязно, как показалось Максиму Ивановичу, протянул руку.
- Меня зовут Боря, - сказал он, энергично стискивая потную руку Максима Ивановича. - Я вас тоже несколько раз здесь заставал. Вот, думаю, дедуля! Тоже вроде меня - духовный извращенец. - Он фамильярно похлопал Максима Ивановича по плечу и, хохотнув, продолжал: - Настроение испакостится, сюда загляну. Не-е-т, думаю, жизнь прекрасна!
- Да-да, совершенно с вами согласен! - подтвердил Максим Иванович. - Настроение исключительно поднимается, радость, успокоенность какая-то охватывает...
- Да уж, - игриво усмехнулся Борис. - Где еще такое диво увидишь?
- Именно, ДИВО! - вдохновенно подхватил Максим Иванович. - Вот же вы какое словцо подобрали! Я, бывает...
- Вам в какую сторону? - бесцеремонно перебил Борис.
Оказалось - в разные. Они пожали друг другу руки и разошлись.
Максима Ивановича очень обрадовало знакомство с молодым человеком. Он никому не рассказывал о том, что видел за воротами. Это было настолько личным, что Максим Иванович, не без оснований, возомнил себя, чуть ли не единственным человеком, способным воспринять это видение именно так, как нужно. И вдруг он выясняет, что не одинок, что есть на земле еще один близкий ему по духу человек.
- Прекрасный человек, - бормотал Максим Иванович, шагая к остановке троллейбуса. - А ведь действительно - диво. Как я раньше-то не догадался!..
ДИВО Максим Иванович открыл для себя три года назад, когда судьбе было угодно завести его именно на эту улицу и, подведя именно к этим воротам, ткнуть носом в щель.
Для более пристального знакомства следует сказать несколько слов о Максиме Ивановиче как о личности. Личностью, с коллективной точки зрения заводоуправления, где работал Максим Иванович, он считался малопримечательной, ничтожной. Он не гоготал над приносящими всеобщую радость анекдотами, с коллегами контактов, кроме производственных, не имел, а потому считался человеком, от коллектива отгородившимся.
С раннего детства Максим Иванович недомогал от романтического склада ума. Недомогание это отражалось и на его учебе. Просиживая за домашними уроками по четыре часа, он, однако, не справлялся с заданиями, расходуя усидчивость на созерцание уличной жизни, текущей за окном, перед которым стоял его письменный стол. Здесь, у окна, Максима Ивановича навещали грезы...
Юности свойственны мечтания. Кто-то из мальчиков мечтал стать знаменитым на все государство разбойником, кто-то из девочек - выйти замуж за Магомаева... Но жизнь брала свое. Мечтавший стать разбойником совершал престижное, на его взгляд, преступление, но, вопреки ожиданиям, не вводил округу в трепет, а направлялся на зону. Девочка, грезившая о принце или Магомаеве, вдруг, узрев всю прозаичность жизненного повествования, выходила за того, кто оказался рядом...
Но дворец Максима Ивановича стоял прочно.
Максим Иванович не то что стыдился приглядываться к пошлым и срамным частям тела бытия, но попросту их не замечал. Быть может, радужная оболочка его глаза имела какой-то иной состав, чем у прочих, или на то имелась другая причина, но... в свои сорок восемь лет он ни разу не состоял в законном браке и вообще воздерживался от шагов, которые могли бы омрачить его существование.
Основную часть свободного от работы времени он проводил за чтением приключенческой литературы, остальное же время мечтательно бродил по вечернему городу. В одно из таких путешествий он и уткнулся в железные ворота. Отнюдь не физическое сходство повлекло его к воротам, сходства он, разумеется, не заметил, а если бы и заметил, то не придал бы ему никакого значения. Его толкнуло к ним необъяснимое, чуть ли не родственное чувство.
Впервые заглянув в щель всегда запертых ворот, Максим Иванович увидел... Впрочем, в том, что он увидел, не было ничего для нормального человека особенного. Это был обычный дворовый садик, правда, с безукоризненно выметенными дорожками и чрезмерно буйной растительностью, да еще, невзирая на время года, деревья и кусты всегда были зелеными. Возможно, дом отапливали непомерно трудолюбивые кочегары, своим ударным трудом создавая во дворе благоприятный микроклимат. Единственное, что, пожалуй, могло бы привлечь внимание постороннего наблюдателя, это бесстыдно обнаженная женщина, стоявшая посредине сада, да и та была мраморная. Садик освещался странным светом, проникавшим сюда будто бы из-под земли и придававшим его облику декоративную сказочность. Максим Иванович, заметил, что, как только он вперялся в щель, с ним происходило что-то неладное; он словно исчезал, всецело растворяясь в сладостном видении. И долго, не чувствуя времени, не имея никаких побочных мыслей, мог стоять и смотреть, смотреть... И странное дело, у него никогда не возникало желания или даже нечаянной мысли пробраться в сад, будто такое безрезультатное подглядывание давало все, чего желала его истомленная душа.
Вволю насладившись созерцанием сада, Максим Иванович брел домой. Таинство соприкосновения с чем-то гениальным, почти божественным, осветляло его сердце, придавая силы и энергию телу. В течение трудовой недели воспоминания о саде сияли в памяти Максима Ивановича яркой стосвечовой лампой. К концу недели воспоминания тускнели, и в субботу он вновь отправлялся к заветным воротам.
Однажды он застал возле ворот рослого наблюдателя. Максим Иванович поспешил на другую сторону улицы и подождал, пока тот уйдет. Он сначала испугался того, что тайна его раскрыта, но со временем, привыкнув встречать молодого человека возле ворот, даже захотел познакомиться с ним, и желание это порой доходило до душевной болезненности, но полная неспособность к каким-либо решительным поступкам не давала ему осуществиться. И вот мечта Максима Ивановича сбылась и сразу принесла свой плод - название.
Раньше, в разговорах с самим собой, он никак не называл дворик. Теперь Максим Иванович знал твердо, что в конце недели он пойдет смотреть ДИВО.
Около месяца Максим Иванович не встречался с молодым человеком. Но однажды субботним вечером ему повезло - Борис был здесь.
Глядя в щель, Борис сотрясался от хохота. В ожидании своей очереди Максим Иванович оглядывался по сторонам, опасаясь, как бы столь бурное проявление чувств не привлекло сюда представителя правоохранительных органов. Когда, насладившись дивом, Борис обернулся, Максим Иванович, к своему огорчению, унюхал исходящий от него запах спиртного.
- Ну, дедуля! - больно стискивая руку Максима Ивановича, заговорил Борис. - Теперь ты полюбуйся, потешь свое старческое тщеславие.
Максим Иванович прильнул к щели. Но в полной мере окунуться в созерцание ДИВА ему не удалось. Глядя через его голову, Борис то и дело похохатывал, толкал Максима Ивановича в бок и отпускал малопонятные реплики.
- Ну и дела!.. Ха-ха-ха!.. Какой умница - не выронил. Ха-ха-ха... Я сегодня подружку сюда приводил, - отстранившись от щели, сообщил Борис. - Так она мне говорит: "Фу! Какая гадость. Неужели это тебе нравится?", а я ей говорю: "Ну и дура же ты! Ни черта не понимаешь. Вот у меня дедуля знакомый есть, так он жить без этого не может".
- Так и сказала: "гадость"? - удивился Максим Иванович, обернувшись.
- Гадость, именно гадость! Ну и дура! Ведь он сегодня особенно хорош. Правда? Простудился, видать...
- Кто простудился? - не понял Максим Иванович.
- Да красавчик наш. Вы что, не заметили?
- Да какой красавчик?
- Вы внимательнее приглядитесь, он же в соплях весь.
- Да кто в соплях-то?
- У вас, Максим Потапович, со зрением, видать, что-то стряслось, - умышленно переврав отчество, невежливо проговорил Борис. - Вы куда смотрите?
- Куда, куда... - Максим Иванович замялся, подыскивая слова, - во дворик.
- А во дворике что?
Максим Иванович потерянно метнул взгляд в щель.
- А во дворике... дорожки, деревья, статуя...
- А того, кто у окошечка сидит, вы его не видите? - издевательски ласково поинтересовался Борис.
- Нет, - признался Максим Иванович. - Я, честно говоря, на это окно внимания не обращал.
Молодой человек долго испытующе смотрел на Максима Ивановича разом протрезвевшими глазами.
- Так что же вы сюда смотреть ходите? - наконец спросил он.
- Деревца, статую, дорожки песчаные... - нерешительно начал перечислять Максим Иванович.
- Да вы мне голову, что ли, морочите?! - сердито воскликнул Борис. - В окошко-то загляните.
Он грубо подтолкнул Максима Ивановича к воротам.
- Вон окно, видите?
Действительно, с левой стороны двора ярко светилось окно. На это окно Максим Иванович никогда не обращал внимания; жизнь обитателей дома не вызывала в нем интереса, более того, всякое бесцельное подглядывание чужого быта он считал занятием гадким и недостойным. Но сейчас, поставленный превосходящей телесной силой Бориса в безвыходное положение, был вынужден повиноваться.
Возле окна за накрытым столом сидели двое: лица женщины в черном платке было не разглядеть, она сидела спиной; зато лицо второго было видно очень хорошо.
Положив на стол безжизненные, как два куска фарша, руки, сидел идиот. Из его несмыкающегося рта тоненькими тягучими струйками текли слюни. Изредка он нелепо поводил головой по сторонам, и тогда было особенно заметно, что лба у него нет, и волосы на голове начинают расти от бровей.
Женщина, перегнувшись через стол, отправляла ему в рот ложку с жидкой кашей. Каша задерживалась во рту слабоумного ровно столько, сколько требовалось ей, чтобы самопроизвольно вытечь и, проскользив по заслюненному подбородку, шлепнуться на рубашку. Женщина терпеливо собирала продукт и пихала по назначению.
Рвотный ком подступил к горлу Максима Ивановича. Он, уже не сознавая, по инерции, продолжал глядеть на кормление идиота.
- Вот умница, - радостно бормотал Борис. - А сопли-то, сопли ручьями, и прямо в рот, прямо в рот... Самоедством занимается, насморк свой кушает...
Наконец Максим Иванович нашел в себе силы отворотить взгляд от тяжкого зрелища.
- Ну как? - поинтересовался Борис.
Максим Иванович, ни слова не говоря, посмотрел сквозь него долгим взглядом, потом повернулся и зашагал прочь.
Вопреки обыкновению, Максим Иванович не стал садиться в троллейбус, а отправился пешим ходом. Он шел торопливо, будто стараясь кого-то догнать или опередить. Лицо его было мрачным и отчужденным.
Во дворе своего дома он остановился, сел на скамейку и сложил руки замком. Спустя некоторое время Максим Иванович вздрогнул, потом приложил ладонь к губам и меленько затрясся всем телом... Он ХОХОТАЛ.
Поздним вечером через дверь, расположенную возле окна, медленно вышли двое. Согбенная женщина в черном платке внимательно поддерживала под локоть идиота в нахлобученной на глаза шапке.
Идиот, вертя головой, мычал что-то неразборчивое, выражая то ли радость, то ли недовольство, а может быть, то и другое одновременно. Женщина вывела его на середину двора, поставила лицом к саду, а сама ушла в дом. Слабоумный стоял, не двигаясь и не мыча. Он глядел на зеленые деревца, на мраморную скульптуру нагой красотки... Выражение его лица не изменилось, но слюни почему-то течь перестали. Временами, правда, чудилось, что какая-то тень проносилась в его глазах... Но тени не оставляют следов.
Около получаса, не тревожимый никем, стоял окаменевший слабоумный, неотрывно глядя в глубь сада. Наконец к нему вышла женщина в черном платке. Она нежно взяла его под руку и подвела поближе к саду. Теперь лишь один шаг отделял их от песчаной дорожки, но женщина не сделала его. Вместо этого она поставила на асфальт принесенное с собой ведро и, вынув из него толстую малярную кисть, вложила в руку слабоумного.
И он вдруг понял, или движение это было запрограммировано в его мозгу, он замычал, по пересохшему подбородку свежими струйками потекли слюни. Он сделал решительный шаг по направлению к песчаной дорожке и вдруг маханул по садику кистью.
Черная полоса, словно язва проказы, осквернила изображение дивного сада. Идиот не шутил. Он восторженно писал поверх сада свою картину. Иногда женщина насильно отнимала у него кисть и, омочив в краске, всовывала в руку. Идиот махал отчаянно, не чувствуя ничего, кроме упоительной радости творчества.
Тело его мелко вздрагивало, и, может быть, первый раз в жизни он... ХОХОТАЛ.