Это было не привидение, это был человек, просто он приучил себя долгие часы сидеть без движения. И потом, когда ловля заканчивалась и он поднимался на затекших ногах, тело не сразу начинало жить, и некоторое время он стоял на одном месте, слушая звон в ушах, вглядываясь в муть перед глазами, пока головокружение не отходило и не настраивалось кровообращение.
Тогда только Георгий Иванович, смотав снасти и сунув под мышку складной стульчик, шел домой. Никто не верил, что в Обводном канале может быть жизнь. Верил только Георгий Иванович. Уже многие годы, лет десять, он удил в канале рыбу, но не поймал пока ни одной...А там и была-то всего одна.
Каким-то чудным образом, против всех законов природы, ей удалось выжить во вредной воде производственного канала, и она сидела в гранитной норке, дразня Георгия Ивановича своей бесполезной жизнью в невозможных условиях.
Каждый день, досидев до вечера, но не допоздна, чтобы не страшно было за свою жизнь и имущество, Георгий Иванович шел домой.
Уже собравшись и смотав снасти, он опускался на колени и несколько минут внимательно вглядывался в муть воды, повора-чивая головой то так, то этак.
- Я все равно поймаю тебя, - говорил он негромко и грозил пальцем.
И чудилось ему, что он видит два устремленных на себя глаза каким-то противоестественным способом выжившей в канале рыбки.
- Я поймаю тебя...
И сегодня, предупредив ее о неизбежной расправе, он поднялся по гранитным ступеням на набережную и побрел к дому. Он сильно продрог, от осеннего ветра не спасал даже длинный, до земли, плащ с капюшоном, в котором сейчас, идя по освещенной фонарями набережной, Георгий Иванович напоминал привидение.
Жил он недалеко, напротив церкви.
На лестнице, преграждая дорогу, раскидав по ступенькам конечности, храпел сосед Коля: сынок опять не пустил папашу домой. С приближением рыболова Коля прекратил храпеть и поднял голову.
- А-а-а... Георгий Иванович-ч... Хау ду ю ду!
- Иди ты... Пьянь проклятая... управы на вас нет.
Георгий Иванович переступил через Колю, открыл замок и вошел в квартиру.
Уверенно прошагав темным, извилистым коридором со множеством дверей, Георгий Иванович остановился возле своей, на ощупь отыскал выключатель, зажег свет, снял офицерскую плащ-палатку и повесил ее на вешалку над хаотично наваленной грудой ботинок.
Ботинки были все новые, ненадеванные. Георгий Иванович презрительно пнул один, из груды выставившийся, остальные же обвел ненавидящим взглядом, и только.
Чтобы не наследить в комнате, он снял свои старенькие, стоптанные "скороходы", аккуратненько рукой стер с них уличную пыль, вошел в комнату в носках и поставил ботинки на специальный коврик.
На крашеной стене большим (в два раза больше чем у Георгия Ивановича) лицом застыл Иосиф Виссарионович. И хотя официальным квартиросъемщиком числился Георгий Иванович, всегда казалось, будто он гость у Иосифа Виссарионовича, так статен и величав был генералиссимус. И Георгий Иванович был рад часть внутреннего недовольства и угнетенности жизнью переложить на него.
В комнате атеиста Георгия Ивановича икон не водилось, они бы наверное и не ужились со статным генералиссимусом, зато напротив окна, через дорогу, стояла церковь. Вечерами, особенно по субботам и воскресеньям, возле церкви разгорались драки. Кричали, матерились, и Георгий Иванович молил Бога, чтобы кирпичом не высадили стекло. Такое бывало. Он отходил в дальний от окна угол комнаты и тихонько сидел там на стуле, пока стук и крики не затихали или не взвизгивал возле церкви шинами по асфальту милицейский "козелок", разгоняя из-под фонарей по темным углам драчливый народ. Но и тогда Георгий Иванович выходить не спешил. Бывали случаи, что кто-нибудь из обиженных горцев, которых здесь бродило особенно много, в гневе запускал вывороченным из мостовой каменюкой по дому или по церкви... Случалось, "скорая" увозила пораненных ножами и чем попало... Застав драчунов врасплох, милиционеры крутили им руки, били куда придется, швыряли в "козелок" и увозили. А в следующий выходной повторялось то же...
Церковь глядела на это пыльными, битыми окнами - безучастно. Креста на ней не было.
Иногда, в тихие вечера, Георгий Иванович подходил к окну и, взявшись одной рукой за раму, глядел на церковь. Он стоял так до-о-лго... Но вдруг оборачивался назад, будто его кто окликнул, и отходил от окна.
- Нет... Нет Бога, нет... - бормотал он испуганно. - И не было.
Странной представлялась Георгию Ивановичу мысль о том, что когда-нибудь он, бывший работник райкома, атеист, с мольбой вознесет вверх руки. Странной и смешной. Не-ет! Не бывать этому!
Раздевшись, Георгий Иванович прошел в кухню поставить чайку.
За общим столом, стоявшим посреди кухни, сидел Борис и пил охлажденный чай.
- Как ловля? - спросил он, приветственно кивнув Ге-оргию Ивановичу.
- Ловлю, - буркнул тот.
- Когда же вы, Георгий Иванович, согласитесь на оживляющий массаж? Я уже всем соседям переделал. Вы один остались...
- Да отстань ты со своим массажем!
Проголодавшийся Георгий Иванович отрезал кусок булки и, не дожидаясь пока закипит чайник, съел его всухомятку.
- Уверяю вас, массаж очень оживляет, - не отставал Борис. - Нам вчера на курсах новый прием преподали, "разминание" называется... очень эффективный прием. Сначала-то поглаживание делается, потом растирание, тоже очень эффективно, а уж потом разминание. Вы у меня заново родитесь... Ну что, пошли, пока у меня настроение имеется. Вы сразу оживете... - Борис поднялся из-за стола.
- Да не надо мне никакого массажа, - зло сказал Георгий Иванович, выключая закипевший чайник. - Лучше не приставай...
Он хотел еще что-то добавить, но в кухню вошел Вовка-американец, трижды второгодник, бандюга и шпана тринадцати лет от роду.
- Опять твой папаша лежит, дорогу преграждая, - не удержался Георгий Иванович. - Опять, что ли, милицию вызывать?
- Я тебе, старая сволочь, вызову! Стекол в суп накидаю, - походя обронил тот, взял из стола нож, сунул за пояс и вышел из кухни, пнув дверь ногой.
- Чего вы, Георгий Иванович, на рожон лезете? Делать вам нечего, пили б чай спокойно, - ухмыльнулся Борис. - Вы чего, Вовку-американца не знаете?..
- Вот гаденыш! - выругался Георгий Иванович. - Его папашу тоже на принудительное лечение сдать нужно, мать-то скоро вылечится - опять бордель будет.
- Да вы не огорчайтесь, давайте я вам массаж оживляющий сделаю...
Георгий Иванович не ответил, а взял чайник, два бутерброда и пошел в гости к Иосифу Виссарионовичу.
"Управы на них нет, - думал он с остервенением. - Сук-кины дети..."
Аккуратно, чтобы не ошпариться, он вошел в комнату и ногой прикрыл дверь. Взгляд его упал на стоявшую в углу удочку. Злые его глаза подобрели.
- Я поймаю... Все равно поймаю тебя,- прошептал он и улыбнулся.
А рано поутру, уже Бог знает в который раз, Георгий Иванович отправится на Обводный канал ловить рыбу. Просидит до обеда. Пообедав, досидит до ужина, но не поймает.
2
Борис тоже не стал задерживаться в кухне, а пошел к себе, надел наушники, включил магнитофон с записью "Пинк Флойд" и рухнул на диван под недоуменным взглядом нагой красотки, глядящей с календаря-плаката.
Еще совсем недавно Борис не ведал, какова будет его дальнейшая судьба. Он думал, что так и просидит в морге среди люда неживого весь остаток дней. А так порой хотелось общения, человеческого тепла...
Борис работал "упаковщиком" - так он сам, не всерьез, именовал свою профессию. Заключалась она в наведении покойникам марафета.
За пятилетку выполнения производственного плана по упаковке покойники обрыдли Борису до такой степени, что временами он их ненавидел.
- Ну что развалился, сука!!-орал он иногда и всаживал кулаком чьему-то родственнику под ребра. Но потом отходил и опять брался за выполнение плана. Морг их был в числе ведущих моргов города, в чем убеждал вымпел "За победу в соцсоревно-вании". Вымпел вымпелом, Борису хоть ударника коммунистического труда присваивай, а покойники ему обрыдли. Не мог он смотреть и на спящих, делалось ему нехорошо, как иногда в морге, и он выходил из себя. Часто страдала от этого соседка Мария Николаевна, которая, сидя за чайком в коммунальной кухоньке, сильно любила вздремнуть, разогрев нутро горяченьким. Засыпала она всегда на своем стуле с прямой спинкой, запрокинув назад голову и раскрыв рот, в котором, если заглянуть, были видны розовые, сработанные на нет десны. Руки бабушки обвисали вдоль туловища. Чай простывал.
Сморщив нос, Борис подходил к ней, заглядывал в рот и, брезгливо пихнув в плечо пальцем, ставил диагноз:
- Сдохла.
- Сам ты сдох!..
Старушка размыкала выцветшие вежды и приступала к недоконченной трапезе, пока вновь не возвращалась туда, откуда извлекал ее Борис. И опять Борис пихал ее в плечо и говорил:
- Сдохла.
А она ему:
- Сам ты сдох!
Особенно тяжело Борису приходилось в метрополитене имени Ленина. Там все поголовно спали, и Борис не отдыхал совсем, чувствуя себя как на работе.
Однажды приключился конфуз, после которого он три недели проходил в гипсе.
Как-то Борис ехал в метрополитене имени Ленина по личным своим делам. Чтобы не видеть спящих и не раздражаться, он сидел, закрыв глаза, и когда, подъезжая к нужной станции, открыл их, то увидел на противоположном сидении мужика. Тот сидел, опустив голову и привалившись плечом к поручню. Один глаз его был закрыт, другой, безучастный ко всему, был направлен куда попало.
Борис встал, для верности повертел перед неживым глазом рукой и треснул мужика по загривку.
- Сдох...
Мужик открыл второй глаз, поднялся с пола и на две недели выписал Борису больничный лист. Оказалось, один глаз у него был вставной, так что все равно темный, и во время сна закрывать его не имело смысла.
Тут уж Борис задумался о смене места работы. И однажды, услышав по радио о курсах массажа, решил приобрести профессию нескучную, да и живые клиенты устраивали его больше - истосковался он по живым.
Образование у Бориса оказалось подходящим, и после сбора справок о здоровье он поступил на курсы.
Учили их там разному. Проходили они поглаживание, разминание, и выжимание тоже проходили, а также похлопывание и поколачивание... Для лучшего усвоения материала необходимы были тренировки. Борис осточертел соседям с приставаниями. Никто не соглашался. Однажды только он затащил к себе с лестницы до беспамятства пьяного Колю и отмассировал его. Коля от массажа возбудился, и его начало рвать куда придется. Пока Борис выволакивал его вон из комнаты, Коля растратил весь пищевой запас и, не приходя в себя, проспал остаток ночи в полуголом виде под вешалкой на новых ботинках Георгия Ивановича, куда пристроил его Борис.
Однажды, на своем похоронном производстве, от которого курсы массажа не отрывали, умывая одного из клиентов, он увидел его голую посинелую спину и по всем правилам отмассировал ее. С тех пор тренировки он стал проводить в морге. Привлекало Бориса то, что клиентов не нужно уговаривать, таскать к себе домой и убирать за ними рвоту.
Делал он им поглаживание, разминание и выжимание тоже делал, а также похлопывание и поколачивание, а в конце опять поглаживание... На покойника уходил у него час с небольшим, иногда, правда, побольше - зависело от настроения. Но бывали дни...
Что такое находило на Бориса? Определенно сказать нельзя. Правый глаз его начинал подмигивать в нервном тике, пальцы дрожать... В такие часы Борис не видел и не чувствовал ничего вокруг. Он самозабвенно ворочал бессловесных покойников, производя поглаживание, растирание... Отмассировав очередного покойника, брался за следующего, потом за следующего и за следующего... С засученными рукавами докторского халата, без конца подмигивая правым глазом, Борис мял их спины, ноги, ягодицы... Смахивая со лба пот, не замечая времени и места: мял, мял, мял... Пока руки не начинали зябнуть. Только тогда он успокаивался и садился покурить.
Сейчас, балдея от "Пинк Флойд" под недоуменным взглядом нагой незнакомки, Борис думал о женщине, с которой познакомился вчера.
Она явилась за трупом папаши-алкоголика. Обычно при заколачивании крышки в тесном прощальном помещении не продохнуть от родни. А тут - одна. Она подошла к папаше, скорбно склонилась над ним, цепко схватила за нос пальцами и потянула с такой силой, что голова его оторвалась от подушечки, как будто он собрался вставать.
- Папаша это любил, - пояснила она тут же стоявшему с молотком Борису. - А еще любил, когда ему пинка под зад давали... Ему на каждой работе пинка под зад давали - пьяница... А вы не пьяница? - повернулась она к Борису.
- Я не пьяница, - успокоил он ее, поигрывая молотком.
Разговорились.
Звали собеседницу, по прихоти тогда еще живого и здорового папаши, Алкоголина, но можно было просто Алка. Борису Алка понравилась, бледновата правда, мини слишком задиристое да ноги тонкие и кривые... в общем, ничего, сексуальная, но главное, приятно было поговорить.
Заболтавшись, они совсем позабыли о третьем лице. Тот, пылясь, лежал ко всему безучастный, ожидая, когда Борис со-изволит его заколотить. Но Борис, рассказывая Алкоголине очередной анекдот, не спешил. Анекдоты он мог рассказывать без передыху, чем сейчас и воспользовался. Алкоголина чувство юмора имела и хохотала до болей в животе. Когда только ко времени стали собираться скорбные люди за очередным покойником, Борис наспех заколотил алкоголининого папашу и, призвав на подмогу чужих родственников, отнес его в машину. Борис записал номер ее телефона, на прощание она послала ему воздушный поцелуй, и Борис в прекрасном расположении духа, напевая и поигрывая молотком, вернулся в комнату прощаний.
Сегодня он позвонил Алкоголине, и они договорились встре-титься. Место встречи, между кинотеатром и магазином, на стройке, назначила Алкоголина. И сейчас, слушая "Пинк Флойд", Борис думал о том, куда он ее пригласит. То ли для начала в кино, а потом к себе... или сразу к себе... Чего уж там.
3
В выдвижном ящике стола, на ложках и вилках лежала отрезанная рука. Рука была черного цвета, подернутая инеем, должно быть недавно из морозилки. Мария Николаевна вздрогнула от неожиданности. Она совсем позабыла, что сегодня пят-ница, но, разглядев руку хорошенько, оторвала кусок молодежной газеты "Смена" и, брезгливо сморщившись, отправила отсеченную конечность в мусорное ведро.
За девять месяцев, с тех пор как в кухонном столе стали появляться человеческие конечности, Мария Николаевна успела привыкнуть к их неприятному виду и даже начинала тосковать, если в их поставке случались перебои. Но перебои случались редко. В основном конечности поступали в стол Марии Николаевны регулярно, каждую пятницу.
К тому времени, пока Мария Николаевна перемыла все внутреннее содержание ящика, в котором обнаружила конечность, поспел чайник. Мария Николаевна обожала чаек и пила его по четыре-пять полулитровых кружек. Между кружечками являлась потребность в сне, и она засыпала прямо на стуле, откинув назад голову, дыша неприметно и беззвучно.
Вот и сейчас, хлебнув чайку и собираясь вздремнуть, она откинула голову... Но дверь в кухню открылась, и вошел Вовка-американец
- Дрыхнешь, старая карга! Опять на папашу заяву участковому накатала. Я тебя, стерва... - пригрозил Вовка-американец сквозь зубы, продемонстрировав давно не мытый кулак.
Он подошел к столу, вынул из-за пояса нож и положил в ящик.
- Я и тебя посажу, если со старыми людьми будешь так разговаривать. Бескультурный ты человек, - прошамкала старушка, помяв в пальцах свою большую бородавку, произрастающую под носом: она всегда так делала, когда огорчалась.
- Заткнись, - посоветовал Вовка-американец и, грохнув дверью, вышел из кухни.
- У-у-у, гаденыш! - с выражением сказала старушка в полном одиночестве.
От трудного подростка больше всех доставалось Марии Николаевне. По причинам глубоко личного характера он задался целью загнать ее в гроб. Эту цель для себя он поставил еще во втором классе и, как человек настойчивый и целеустремлённый, продвигался к ней вплоть до четвертого. Но сил своих подростковых он, как видно, не рассчитал. И старушка жила и жила. Каждую неделю в заявлениях к участковому сообщала о бескультурном подростке и его отце - алкоголике неизлечимом. Но участковый, привыкнув к монотонному содержанию ее заявлений, складывал их в шкаф, не читая.
Любила Мария Николаевна кошек. Когда-то, еще до перестройки, жила у нее Мурка, кошка пятнистая и ласковая. Терлась о ноги, все понимала и ела то же, что хозяйка. А однажды, по весне, пропала вдруг без следа. Мария Николаевна не спала три ночи, оглашая окрестные дворы криками:
- Мурка!! Мурка!! Кыс, кыс, кыс...
В нее кидали из окон отслужившими свой срок предметами и продуктами питания, матюгались и грозили выбить все зубы. Но Мария Николаевна не унималась и звала, и звала... К ней сбегались блудные коты и кошки из близлежащих подвалов, разноименные и расцветок всевозможных. Но нужной Марии Николаевне среди них не было.
Неделю она тосковала, а потом подобрала какого-то горемыку без хвоста с разорванным ухом. Новый кот прижился и бегал за хозяйкой, как привязанный. Назвала она его незатейливо: Барсик. А недели через две после исчезновения Мурки на столе Марии Николаевны появился кусок хозяйственного мыла. Кусок от всех прочих кусков мыла ничем не отличавшийся, если бы не название, выдавленое на обычно гладкой стороне: "Мурка". Мария Николаевна опросила всех жильцов поголовно, но поскольку никто не признался, смылила его на посуду.
Вскоре пропал Барсик. Покликав его по дворам, она завела нового питомца Ваську, кота хитрого и не в сезон развратного, не хуже любого мужика. Через две недели у нее на столе появился кусок мыла под названием "Барсик". Потом исчез Васька и объявился через две недели тоже куском мыла. Потом в мыло превратилась кошка Машка и еще, и еще... Мария Николаевна не успевала смыливать своих питомцев. Но было все это до перестройки и до того, как пропало мыло из магазинов, и на него ввели карточки. Теперь Мария Николаевна рада была бы получить за питомца хотя б обмылок, а на целый кусок набрала бы со двора хоть грузовик. Потому что после конечностей она любила перемывать все тщательно. Но в последние дни Мария Николаевна затосковала без ласкового существа, решив привадить к дому новое животное, чтобы любить кого-нибудь и о ком-нибудь заботиться; она надумала завтра с утра поехать к своей знакомой и забрать у нее рыжего кота Филимона, которого знакомая все равно собиралась нести в усыпальницу - надоел.
4
"архангел,
архатроп,
архар,
архамеринос! "
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Перед глазами вспыхнуло. Молодой человек уронил книгу на пол троллейбуса, страдание перекосило его лицо, и он закрыл рот рукой.
- У-у-у-у... - тихонько в ладонь завыл он. Потом аккуратно просунул пальцы в рот и вынул зуб.
- Ничего, ничего, вставишь, - бубнила старуха, почесывая через платок голову, из-за пазухи у нее выглядывала рыжая морда кота. - Вот мне досталось так досталось. Не иначе мозговое сотрясение вышло. Ну и водители пошли - бескультурщина, народ гробят... Хоть Филимон жив, и то счастье...- она потрепала кота по морде.
Молодой человек не смотрел на нее - ему было больно и обидно. Он сглатывал кровь и ненавидел старуху так, что готов был ее покалечить.
- Ты чего на зуб-то уставился? Ты книжку подыми. Видать хорошая, в переплете.
Молодой человек поднял с пола троллейбуса книжку и взглянул на старуху. Та оказалась худая, противная, с бородавкой под носом, а из-за пазухи торчала кошачья морда.
- Вставишь, ничего... - бубнила старуха. - Ежели бы последний был, тогда плохо...
Троллейбус дернулся, замер и загрохотал дверями. Молодой человек посмотрел в окно и кинулся к дверям. Выскочив из троллейбуса, он обернулся и увидел в окне старуху. Она беззубо и нагло улыбалась и гримасничала, демонстрируя красный с белой накипью язык, наставляла носик, а в заключение покрутила у виска пальцем.
- О-о!... Гадюка, - прошептал молодой человек и погрозил в сторону уходящего троллейбуса кулаком.
Угрожая пенсионерке, он обронил зуб. Наклонился, в мусоре и плевках поискал его, но, не обнаружив, махнул рукой и заспешил к школе. Это был учитель пения Константин Петрович.
В класс он вбежал со звонком, 5-й "б" сидел на местах. То, что Вовка-американец мотает урок пения, было заметно сразу. Уже три месяца, с того дня как Константина Петровича назначили классным руководителем, он бился с этим оболтусом, стараясь вынудить его привести в школу отца, но все было бесполезно.
"Сегодня же пойду к нему домой, с отцом познакомлюсь, - думал Константин Петрович, машинально тарабаня по клавишам пианино под дружный крик отличниц о паровозе, который летит вперед и у которого остановка... - Предупреждали меня, что он подросток трудный..."
После устранения зуба Константин Петрович был зол, и вся злоба его вылилась сейчас на клавиши казенного инструмента. Он тарабанил по клавишам пока не надоело, а когда перестал и поднял голову, то увидел, что в классе никого нет, потому что началась перемена. Тогда молодой человек закрыл крышку пианино, взял со стола книгу, от которой отвлекла его в троллейбусе старуха, и углубился в чтение:
"архамеринос
архайский
археограф
археозойский
................."
5
В горах строймусора и стройматериалов Борис блуждал около двадцати минут, не имея возможности обнаружить место встречи, назначенное Алкоголиной. В дебрях, как ему казалось, недостроенного, но уже полуразвалившегося дома Борис надорвал брючину и испачкал в краске куртку. Звать Алкоголину громко он опасался, предполагая близкое присутствие сторожа, но и, рискуя здоровьем, блуждать весь день черт-те где желания не имел. Поэтому, когда в соседнем помещении первого этажа что-то зашуршало, Борис негромко крикнул:
Покосившись на ее ноги в черных чулках, Борис опустился рядом.
- Предлагаю пойти ко мне, - он опять покосился на ее ноги и сглотнул слюну. - Отметим знакомство. Я бутылку водки купил...
- Мой папаша самогонку гнать предпочитал, - мечтательно сказала она. - Берите-ка мою сумку и пошли, для начала погуляем. А то в гости к мужчине сразу идти неудобно.
Борис взял синюю спортивную сумку, стоявшую рядом с Алкоголиной, и взвалил на плечо.
Сумка оказалась такой тяжелой, что Борис застонал и слегка покосился корпусом. Алкоголина посмотрела на него внимательно. Борис ей улыбнулся и выпрямился.
"Чего у нее там, кирпичи, что ли?" - подумал он.
Весь субботний день они пешком гуляли по городу, и только вечером Алкоголина согласилась ненадолго зайти в гости к Борису. К этому времени Борис изнемог и уже не помышлял о плотских радостях под космическую музыку "Пинк Флойд". Он мечтал сбросить проклятую сумку с намозоленного плеча и развалиться на диване.
- Вы тяжело дышите, Борис, - сказала Алкоголина, когда они поднимались по лестнице. - У вас что, одышка?
На ступеньках сидел Коля-алкаш и, подперев щеку кулаком, мутными, полными слез глазами смотрел в окно на купола церкви. Губы его беззвучно двигались.
Они протиснулись в незанятое телом Коли пространство. Тот, не заметив прошедших и не отрывая от церкви глаз, тяжело вздохнул, машинально плюнул на ступеньки и снова затих в медитации.
Приведя Алкоголину к себе в комнату, Борис сбросил сумку на стул и исполнил свою мечту: сел на диван и раскинул руки. Алкоголина обходила комнату, как иностранец, оказавшийся в социалистическом общежитии - все-то ей интересно. Борис не препятствовал, он отдыхал от сумки. Особенно Алкоголину заинтересовал плакат с нагой красоткой. Она достала из кармана очки, надела их и приблизила лицо почти вплотную к голому телу неизвестной женщины.
- Вы знаете, - сказала она через некоторое время, сняв очки и повернувшись к Борису. - Не нравится мне ее сыпь. Посмотрите, у нее сыпь на бедрах. Это может быть сифилис. Вы бы показали ее дерматологу. Разве можно в квартире такую держать?
- Сыпь?
Борис встал, приблизился и внимательно присмотрелся к красотке.
- Действительно, кажется, есть что-то... Так ведь дерматолог к терапевту сначала пошлет, потом кровь сдавать... Загоняют по врачам...
- Это верно. Загоняют, - печально сказала Алкоголина. - Ну мне пора.
- Как пора?! - засуетился Борис. - Ведь еще водки не выпили... Да хоть чаю тогда...
- Нет, нет. Мне пора. Пожалуйста, проводите меня домой.
Дотащив сумку до ее дома, Борис полез прощаться.
- Поставьте сумку на асфальт, - сказала Алкоголина, отстраняясь.
Борис повиновался.
Она расстегнула молнию и вытащила из сумки кирпич, потом второй... всего кирпичей оказалось четыре. Она аккуратно положила их к стене дома и вскинула опустевшую сумку на плечо.
"Что ли дачу строит?" - подумал Борис, распрощавшись с ней окончательно и направляясь к остановке автобуса.
Придя домой, он врубил "Пинк Флойд" и рухнул на диван. Но покоя он не обрел, его пригласили к телефону.
- Здорово! Ты не забыл, кто к тебе сегодня придет? - спросил в трубке голос его бывшего одноклассника. - Точно, забыл! Ну ты даешь! Я ж тебе клиента нашел. На массаж. Мы ведь на сегодня договаривались.
- А! - вспомнил Борис. - Совсем из головы...
- Ты смотри с ним поаккуратнее, он все ж таки живой. Петя его зовут, Петя с живодерни.
Борис совсем забыл, что на сегодняшний вечер у него был назначен первый живой клиент - и сейчас почувствовал легкое недомогание, дрожь во всем теле, как часто случалось у него в морге перед приступом массажной лихорадки.
- Эт хорошо... - бормотал он, потирая руки и слегка под-мигивая правым глазом. - Эт хорошо...
Мысль о грядущем клиенте сразу выдавила воспоминания о сумке с кирпичами, об Алкоголине... "Да и черт с ней, - резонно рассудил он. - Не хочет - не надо..."
Навеселе, напевая и хрустя пальцами, Борис прошел в кухню подкрепить силы перед клиентом.
В кухне обвисла руками чуть не до пола Мария Николаевна, голова откинута назад, разверзнут рот. Сейчас, не поставив, вопреки обыкновению, диагноз "сдохла", Борис на пенсионерку не посмотрел, а, пройдя в свой угол, достал из морозильной камеры холодильника три обледенелые сосиски и, усевшись за общий стол, принялся есть. Рассыпаясь в крупу, хрустели льдинки, зубы ломило от холода. Это доставляло Борису уйму удовольствия. Он любил все холодненькое и чем холоднее, тем лучше.
Старушка на стуле встрепенулась, вскрикнула и опять затихла, привиделось, должно быть, что-то или обеспокоило насекомое. Борис с интересом наблюдал жирного клопа, сидящего на худой шее пенсионерки.
Грохнув дверью, вошел Вовка-американец, угрюмо, ни слова не говоря, подошел к столу, вынул из ящика нож, сунул за пояс. Из-под стола Марии Николаевны, потягиваясь, вышел заспанный рыжий кот. Вовка-американец походя запнул его обратно в темноту.
- Казни животину, вон к шее присосалась,- предложил Борис, подмигнув. - Заест бабушку насмерть.
Вовка-американец посмотрел на клопа брезгливо.
- Я ее саму угроблю, каргу несчастную. И тебя заодно. Борис не стал спорить с вооруженным подростком, а, проводив его взглядом, встал и, для разминки хрустя пальцами и от этого все больше входя в массажный раж, пошел к себе облачаться в докторский халат и ждать клиента.
6
"исколоченный,
исколупанный,
искомканный..."
Константин Петрович оторвался от чтения и взглянул в окно.
- Батюшки, темень-то какая! - воскликнул он и. захлопнул книгу. - Жаль, на таком интересном месте...
Он встал, потянулся, сунул книгу под мышку и вышел из кабинета. Школа опустела, странно и гулко разносились по ней шаги учителя пения, и было от этого не по себе, и он торопился уйти поскорее.
Сторож в ватнике и валенках, принявший пост возле входной двери, подозрительно посмотрел, как Константин Петрович надел последнее на вешалке пальто (в крапинку) и из каких-то своих соображений не ответил на его смущенное прощание.
Одинокий образ существования приучил организм учителя пения перерабатывать с наименьшим для себя вредом продукты, приготовленные даже в государственных организациях общественного питания. И сейчас, приняв обед в одной из столовых, расположенных неподалеку от школы, он не испытал рвотных спазм, а преспокойненько отправился по делам. Дело у него сегодняшним вечером было только одно: навестить родителей балбеса и хулигана Вовки-американца.
Ветер гнал из садика у Обводного последние листья, было холодно и промозгло.
Нужный Константину Петровичу дом оказался напротив бездейственной церкви. Церковь эту учитель пения знал, он даже несколько раз бывал здесь у своей знакомой, когда еще учился в музыкальном училище. Но однажды ему подбили из-за нее глаз, и он ходить перестал. Перестроенная в женское общежитие, церковь вмещала около четырехсот коек, на которые насчитывалось более шестисот претендентов мужского пола. Впрочем, число их колебалось, уменьшаясь с драками; количество женщин оставалось неизменным. Конечно, не всю церковь удалось обратить в общежитие. Остальная, нежилая часть, была занята под склад.
Возле парадной Константина Петровича охватило сомнение, ведь еще никогда он не посещал своих учеников, и сейчас стало ему не по себе.
Квартира оказалась на втором этаже. На ступеньках, раскинув руки, спал мужчина. Увидев это, Константин Петрович хотел повернуть обратно, но потом передумал, на цыпочках, чтобы не разбудить спящего, прокрался к двери и, с опаской оглядываясь, позвонил.
Мужик на ступеньках захрипел и пошевелился.
"Все, теперь конец", - подумал учитель пения, вздрогнув. Он пощупал языком место выбитого утром зуба и снова позвонил.
Мужик опять захрипел, перевернулся на живот и стал подниматься. Учитель пения хотел рвануть вверх по лестнице, но тут дверь отворилась, и он, оберегая тыл, поторопился войти.
- Наконец-то, - раздался из темноты мужской голос. - Я уж думал не придете.
Чья-то рука толкала его в спину, направляя по извилинам коридора к свету. Коридор был закоулист и загроможден. По пути Константин Петрович предпринимал попытки объяснить проводнику цель визита, но тот не слушал; от этого Константин Петрович расстраивался все сильнее, и когда они сделали очередной вираж, и в глаза ударил свет, учитель пения был близок к обмороку. Он обернулся и увидел за спиной здоровенного детину с засученными рукавами докторского халата, с глазами расширенными и блеском в них нездоровым. Детина подмигнул и...
Последнее, что запомнилось в прихожей учителю пения это гора новых ботинок, наваленная под вешалкой как попало. Сильная рука молодого человека втолкнула его в комнату, тут Константин Петрович полностью потерял волю и что было дальше осознавал плохо, порой даже не веря, что это происходит с ним.
Детина с волосатыми руками бесцеремонно, как с неживого, стал срывать с него одежду. Константин Петрович уже не чувствовал себя мужчиной, он не чувствовал себя и гражданином союза нерушимых республик свободных, и ни к какому торжеству чего бы то ни было его не влекло. Константин Петрович мечтал, чтобы все это только поскорее (ради Бога, поскорее) кончилось, и чтобы не было слишком больно. Конечно, он мог бы закричать, позвать кого-нибудь на помощь, но совершенно забыл, как это делается, да и не имел на этот, столь серьезный, поступок сил.
Раздев до трусов, детина повалил ослабшего Константина Петровича на диван. Представился раздетому отчего-то ансамбль песни и пляски Краснознаменного Дальневосточного военного округа...
- У-у-у-y-y... - сначала громко, потом все тише, угасая, завыл учитель пения, когда по спине у него что-то перекатываясь поползло, заскрипел диван и грудная клетка... Потом вся спина слилась в единое жжение и ломоту. Владелец спины тихонько выл, только когда становилось очень уж невмоготу, вскрикивал пересохшими губами, а потом опять: - У-у-у-у...
В голове у него в это время крутилась оптимистическая многообещающая песенка:
"Мы свой, мы новый мир построим.
Кто был ничем - тот станет всем..."
Прокрутившись отчаянно быстро, без соблюдения мотива и буквальности слов, она начиналась заново, мучительно-однообразная, неуместная.
- У-у-у-у...
- Мы свой... перестроим...
- У-у-у-у...
- Кто был... тот будет...
- У-у-у-у...
Боль, наконец, оставила отдыхать спинное месиво, перебравшись на ноги.
Изуродовав и изломав конечности, учителя пения вдруг подняли и швырнули на диван вверх лицом. Теперь Константин Петрович мог видеть все своими глазами.
Тот самый детина с волосатыми руками изгалялся теперь над передней частью тела. С вытаращенными глазами, подмигивая всей правой половиной лица, изредка шмыгая носом и смахивая, с лица пот, он сосредоточенно мял и выкручивал ноги учителя пения, и смотреть на него было страшно.
... Мы новый...
... Построим... - безнадежно, однообразно вертелось в голове страдающего Константина Петровича.
Затрещала под руками грудная клетка. Дышать стало невозможно, и учитель пения на какое-то время опустился в небытие, где увидел хор старух в парадном обмундировании Советских Вооруженных Сил и с огромными зубищами во рту. Военные старухи были удивительно схожи между собой и откуда-то знакомы учителю пения, но где и когда он видел зубастых старух, вспомнить он не мог.
Учитель пения вернулся из небытия и теперь лежал безжизненно, приоткрыв пересохшие губы, без нужды глядя в потолок. Он наслаждался выдавшимся покоем.
Детина сидел напротив на табуретке, лихорадочно смоля папиросу. На клиента он больше не обращал внимания, будто на предмет неодушевленный. Учитель пения для пробы, не веря в успех, повернул голову, пошевелил рукой, ногой, приподнялся на локти... Все как будто действовало.
Детина выронил горящую папиросу на ковер и замер, изумленно глядя на медленно поднимающегося с дивана Константина Петровича.
- Эт что... Это ты чего... поднимаешься-то?.. Это ж... Мерещится, что ли?..
- А!! - должно быть, догадавшись о чем-то своем, вскрикнул он наконец. - Это ж... А я-то думал!.. Я ж дома!
Догадка эта его обрадовала. Он наклонился, поднял бычок и затоптал тлеющий ковер.
Константин Петрович медленно одевался, его мутило, кружилась голова, кружилась в ней песенка; жизнь казалась никчемной, лишенной радости, смысла - прожитой. И он облачал тело в одежду машинально, по привычке прожитых лет.
- Ну все, клиент, - дождавшись, когда учитель пения оде-нется, сказал массажист. - С тебя червонец.
Константин Петрович ничему не удивился, сейчас у него отсутствовала эта способность. Сейчас у него отсутствовали все способности, и в гамме он не угадал бы ни единой ноты.
- За такой массаж не жалко. Вот как я тебя... - похвалился детина.
Он еще что-то говорил, но учитель пения уже ничего не разбирал, он стоял, покачиваясь и глядя на стену. С плаката на него смотрела нагая девица с сифилитической сыпью на бедрах и подмигивала...
- Ну где у тебя бабки-то лежат? Смотрю ты совсем хорош... - Детина волосатыми руками хлопал его по карманам. - Ну где денежки-то носишь?
Учитель пения, покачивая корпусом, безучастно поглядел на человека, причинившего ему столько вреда.
- Ну где, где? - не унимался тот.
Константину Петровичу было дурно, он мечтал, чтобы этот человек оставил его в покое. За это он готов был отдать все. Он медленно достал из кармана горсть монет, ключей... Потом так же медленно из внутреннего кармана - пачку бумажек, на которых записывал номера телефонов. Из этих бумажек волосатая рука тут же выудила две трешки. Но это не обрадовало, не огорчило Константина Петровича - его мутило.
- Ну ладно, остальное потом отдашь... - донеслось до него издалека.
Его стали пихать в спину, и он, машинально переставляя ноги, оказался сначала в коридоре, потом на лестнице... Резко хлопнула дверь, словно ударили по ушам. Константин Петрович встрепенулся.
"Господи, я же книгу забыл. Как же я без книги?" - пришла к нему первая разумная мысль. Он повернулся к двери и нажал кнопку звонка.
Замок щелкнул, дверь приотворилась только на самую малость, образовав щель, из которой вместе со сквозняком полез мерзкий запах жареных блинов, который в самой квартире почему-то не ощущался.
Константин Петрович стоял, придерживаясь за стену, и ждал, когда дверь откроется окончательно. Множество сил у него уходило сейчас на борьбу с рвотным состоянием и головокружением. Но дверь не открывалась, а сквозняк продолжал дуть в лицо запахом блинов.
"Книгу нужно забрать, книгу..." - билось в помутненном сознании. Наконец, утомившись ждать, он просунул в щель пальцы и потянул дверь на себя.
Открыться ей что-то с неживым упорством мешало. Учитель пения дернул из всех сил... На лестницу, должно быть, сдерживавшая с другой стороны дверь и теперь увлеченная его силовым воздействием, вдруг выскочила худая старушка и, всплеснув руками, затараторила:
- Господи... Я-то гляжу, понять не могу, кого черт принес?.. А это вы... Вот радость-то...
- Я книжку забыл, книжку... - глядя на незнакомую старуху, бормотал Константин Петрович. - Этот, в халате... Книжку мне!
- Понятно, понятно, книжку... Да я разве ж виновата? - мешала сосредоточиться старуха. - Ну заходи, заходи, дам я тебе книжку. Что ты за человек, сыскал все ж таки!
Она пропустила Константина Петровича в темную прихожую. Когда он входил, то споткнулся и чуть не упал.
- Где ж ты так наклюкался, родимый? Книжка ему потребовалась, - бормотала бабка, ведя его под локоть по темному коридору с уймой препятствий, на которые натыкался и о которые он бился беспрестанно.
Опять, как и в первый раз, в глаза неожиданно ударил свет, и Константин Петрович увидел груду ботинок под вешалкой. Бабка толкнула дверь, и они вошли в комнату. Но это была не та комната, в которой учитель пения претерпел столько мук. Это была маленькая и грязненькая.
- Книжку, - бубнил Константин Петрович. - Книжку взять нужно...
- Да будет тебе книжка, сейчас дам.
Бабка выдвинула нижний ящик шкафа и стала в нем рыться.
Константин Петрович опустился на стоящий посреди комнаты стул, стало немного легче. Он ощущал себя совсем больным. Сидячая поза постепенно вернула Константину Петровичу способность рассуждать.
"Зачем я здесь? - подумал он. - Что это за бабка?.. Противная какая..."
- Книжку ему подавай, - заметно обозлившись, бормотала старуха, перерывая ящик с бельем. - Здесь же, здесь видела... Куда запропастилась проклятая?!. О!! Есть книжка, нашла на-конец!
Откуда-то из глубины ящика старушка выудила книгу, поднялась и протянула ее Константину Петровичу. Книга была без обложки и без корешка, одни мятые засаленные страницы.
- Что это еще? - спросил Константин Петрович, вертя страницы в руках. - Зачем мне?..
- Так ты же книжку просил, я и дала.
- Это не та книга.
- Ну на тебя не угодишь, книга как книга, - старуха без конца теребила огромную бородавку под носом. - А что без обложки, так это, как мой сосед говорит, "фуфло", в переплетную снеси и читай на здоровье.
- Так это не та книга, - продолжал артачиться Константин Петрович.
- Ну чего ты все не та, да не та, чай не сберегательную потерял, или у тебя сберегательная толстая такая была?.. Да ты мне лучше зубы-то не заговаривай, зубы-то заговаривай тому, у кого они есть. А у меня, во! Ни единого, на все пространство рта не сыщешь.
Старуха открыла рот и для демонстрации протерла десны указательным пальцем без страха пораниться.
- А если ты из-за своего зуба жаловаться пришел, так я не виновата. Вот-те крест!.. То водитель - стервец проклятый. Я и сама голову ушибла. Сегодня весь день в отрубе лежала, да и Филимон, - она кивнула куда-то в сторону, - от расстройства ничего не ест.
Константин Петрович просунул язык в отверстие от выбитого зуба, старательно пытаясь связать утраченный зуб, старуху, какого-то Филимона...
- Главное ведь не последний. Если б последний вылетел, тогда не в кайф. К врачу пойдешь, вмиг вставят. Или во!!
Стоявшая перед Константином Петровичем старушка вдруг метнулась к серванту, где по ту сторону залапанного стекла томились пыльные рюмки, фужеры, и достала вставную пластмассовую челюсть.
- Во! Видал красота какая! Делают теперь! Крутой ништяк!..
Она любовно обдула с челюсти пыль и примерила.
- Во!! - клоцая новенькими зубами, заложив руки за спину, старуха прошлась по комнате, словно демонстрируя свой засаленный халат. - Видал?! Каково?! Это у меня на выходные, на праздники. Ну там на День конституции, Седьмое ноября, да и на прочие фуфловые мероприятия. Последний раз на выборы народных депутатов надевала, вот и запылились с тех пор. Как я, хороша?! Клоц, клоц, клоц...
Константин Петрович все так же сидел на стуле посреди комнаты и, держа на коленях всученную книгу, молча глядел на мерзкую старуху с огромными лошадиными зубами во рту. Из-за зубов у нее не закрывался до конца рот, оттого оскал выглядел зверским, и Константин Петрович ее боялся.
- Ну как?! Ну как тебе?! - уже почти кричала старуха в возбуждении, приблизив к Константину Петровичу лицо и клоцая зубами почти перед самым его носом. - Клоц, клоц... Нравятся зубы?! Клоц, клоц... Хорошие зубы?! Клоц, клоц...