На самом деле чёрную кошку в тёмной комнате найти чрезвычайно легко -- особенно если ты мышь.
Я. Дворжак
Пролог
Корабельный день 1374-й, то есть примерно 1 сентября 1984 года.
Разбудили пинком.
Тяжело и паутинно-липко что-то снилось, выдраться из этого не удалось, а просто в паутине возникла фиолетовая муть корабельного трюма и вонючее месиво тел -- все двери и перегородки поднялись, пространство распахнулось, -- и звуки, как обычно, гасли, оставив после себя только шипение и шерстяной шорох, будто сплелись и не могут разобраться множество мохнатых раздражённых пауков...
Потом Олега пнули ещё раз, плеснули водой в лицо и рывком поставили на ноги, и тогда он понял, что в мире что-то по-настоящему изменилось. То есть стояла всё та же фиолетовая полутьма, в которой далёкие предметы казались невозможно резкими, а близкие теряли контуры и пропадали вовсе. Все куда-то рвались, с беззвучным ором, как рвались уже не один раз, приходя в исступление от однообразия, готовые хотя бы и на смерть -- лишь бы что-то переменилось; и как всегда в дни бунтов, включалось подавление звуков -- и в этом проклятом шорохе потрескивали слабые белые искорки "прижигалок"... Проклятье, он не мог проснуться, всё было как всегда, его тряс за грудки Ярослав и лупила по морде Ленка, очнись, очнись, очнись же! -- а он всё падал обратно на нары, ноги не слушались.
Пол под ногами провернулся и ухнул вниз, все повалились, а Олег наконец пришёл в себя. Иллюзия падения, испуг, он всегда боялся высоты... это подействовало, как понюшка нашатыря.
Он снова был.
Лёгкий и прочный, словно скрученный из пружинной проволоки.
И голова ясная, слишком ясная, пустая, потом это пройдёт, он знал.
На полусогнутых, расставив руки и чуть склонив голову, он балансировал на палубе, уходящей из-под ног; её корежило и выкручивало, как хлипкий плот, угодивший в бурю.
Он удерживался, он крепко стоял, как будто от этого что-то зависело.
Потом стало тяжело, ещё тяжелее, и он сел, не удержался, лёг.
Вдруг загорелся свет. Это было не дневное освещение и не вечерняя подсветка - а зеленоватые волны, медленно бегущие по воздуху сверху вниз.
Воздух стал полосатым.
Потом прекратился шорох глушения, и в уши врезался многоголосый крик.
Можно встать.
Можно встать. Палубу уже не качает, но кажется, что она чуть наклонена.
-- ...финиш! - это кричал Ярослав. -- Финиш, финиш, финиш!
И Ленка прыгала рядом.
И вдруг голова раздулась, как воздушный шарик; дикой болью пробило уши. Воздух рванулся, что-то полетело и закружилось.
Снова крики. А потом Олег увидел, как упали барьеры, отгораживавшие трюм от центрального отсека.
Словно днище исполинской закопчённой кастрюли, висел вверху мостик. Трапы были убраны, на тонком ободке галереи стояли несколько пилотов в голубом и смотрели вниз. Вокруг мостика отсвечивали огромные тёмные выпуклые линзы -- катера. В одном из них его привезли сюда, беспомощного и вялого, как снулая рыба.
Почти все нары тогда ещё были пустыми...
Зелёные волны света сбегали оттуда, омывали весь громадный, как стадион, трюм, и сходились в самом низу. Там зияло чёрное отверстие люка -- открытого настежь. Он был огромен, этот люк.
И настала тишина. Кто-то плакал, но это не считалось.
Три тысячи сто двадцать четыре человека молча смотрели в пятно черноты.
Удар сердца. Ещё удар.
Потом снова начался ужас.
Врубили сирены -- не слишком громкие, их можно было переорать, но -- нельзя было пересилить нагнетаемый ими ужас. Разве -- удавалось какое-то время держать себя в руках...
Потом по проходам между нарами побежали надсмотрщики в сером, грозя "прижигалками", люди хватали пожитки, неслись к люку. Спокойно, говорил Ярослав, он сгрёб Ленку, она молча билась, спокойно, мы дома, уже дома...
Олег выволок из-под нар их общий с Ярославом мешок. В числе прочего там лежал маленький нож, выточенный из подвернувшейся во время очередного бунта полоски тёмного металла.
У Ленки пожиток не было: с месяц назад всё украли. Пытались искать, но ничего так и не всплыло.
Ближе к люку двигались уже в плотной толпе, всё медленнее и медленнее. Кто-то упал. Подняли, понесли. Олегу попало "прижигалкой" -- в задницу, на самом слабом уровне, и следа не останется -- но всё равно: заныло в боку, в плече, под сердцем, -- напоминая о событиях прошлого лета...
А потом -- пахнуло в лицо холодным, почти морозным воздухом. Сирены замолкли, но от этого стало страшнее.
Олег ещё запомнил, как спускались по трапу. Потом -- вспыхнул молочно-белый непрозрачный свет...
Прошёл год.
Потом ещё год.
Потом прошло десять...
Олег встал. Тело слушалось, но не точно, забывчиво, с запозданием.
Тьма была та, от которой за прошедшие годы отвыкли: чёрная. Прямо и высоко горел лохматый беззвучный и бесцветный огонь. Изредка от него отрывались искры и падали вниз.
Шёл медленный, редкий и очень тёплый -- парной -- дождь.
Олег повернулся к огню спиной. Перед ним открылось поле сражения: земля была устлана телами. Местами плавали клочья тумана. То здесь, то там кто-то понуро бродил между телами.
Сначала по рукам, затем по ногам побежали мурашки. Он захотел лечь, но не лёг. Земля была покрыта густой полёглой травой, но почему-то казалось, что ложиться нужно в вонючую липкую грязь.
Потом, будто по неслышной команде, лежащие зашевелились и стали подниматься. Они двигались, преодолевая незримое сопротивление, разрывая невидимые путы. Встающих было много, очень много...
Олег понял, что всё это время сдерживал дыхание. Можно сказать, вообще не дышал.
Воздух наполнил и разорвал ему грудь. Воздух пах землёй и водой, травой и старыми листьями -- как в Крыму поздней осенью. Им нельзя было надышаться. И он пьянил наповал.
Кто-то неуверенно крикнул: "Ура..."
...Они обнимались со всеми подряд и что-то кричали, и кто-то плакал. Они охрипли от смеха и кашля. Огонь в небе погас, но тут же что-то хлопнуло, свистнуло, и другой огонь повис в другом месте. Потом к Олегу протолкался Стасик Белоцерковский, кажется, самый младший из захваченных -- если не считать совсем уж маленьких, родившихся на корабле.
-- Олег Павлович, Олег Павлович! -- он хватал Олега за рукав, отпускал, снова хватал. -- А Елена Матвеевна? Её не видели? Очень нужно!
-- Что стряслось? -- с трудом спросил Олег; горло уже с трудом пропускало звуки.
-- Вот! -- Стасик разжал кулак. На ладони лежали смятые листья. -- Там дерево. Я подобрал...
Олег непослушными пальцами взял один листик. Расправил. Поднёс к глазам. Было мало света.
-- Дуб, -- сказал он, ещё не веря себе.
-- Я тоже подумал, что дуб, -- прошептал Стасик. -- Около нашего дома рос дуб. Я вроде бы помню, какие листья...
-- Что там у вас? -- хрипловато спросила Ленка, подходя.
-- Для тебя, ботаник, -- сказал Олег. -- Дуб?
Ленка взяла листик. Долго всматривалась.
-- Наверное, -- сказала она. -- Дубов много... разных. Какой-то из них. Да, наверняка дуб. Или чёрный, или каменный.
-- Каменный, кажется, растет в Америке, -- с сомнением сказал Олег.
-- Родом из Америки, -- поправила Ленка. -- А потом развезли повсюду.
-- То есть - мы на Земле?
Ленка, закусив губу, кивнула. Потом бросилась Олегу на шею. Она ревела - как всегда, беззвучно.
Зато Стасик издал вопль, подпрыгнул на два метра вверх, размахивая кулаком, и помчался сквозь толпу:
-- Земля! Земля! Это Земля!!! Мы на Земле!!!
Его хватали, он вырывался, бежал дальше...
Олег почувствовал, что не может больше дышать, и закашлялся.
-- Тут это... -- Ярослав похлопал Олега по спине. -- Не всё так просто, по-моему...
-- Что? -- Олег повернулся к нему, продолжая крепко держать Ленку.
-- На огонь не смотри только... а вон туда. Видишь?
Олег поднял голову. Проследил направление Ярославовой руки.
Небо, похоже, было закрыто сплошными облаками. И в одном месте эти облака словно бы набухли горячей артериальной кровью. Слева, довольно далеко от красного пятна, облака обрывались -- кровавой неровной полосой.
Эта полоса перемещалась, и скоро невидимое светило откроется...
-- Луна? - сказал Олег, не веря себе сам.
-- Никогда не видел, чтобы такая красная...
-- Если только...
-- Да.
Это была одна из самых популярных, самых обсуждаемых тем: их взяли с Земли в преддверии атомной войны -- чтобы потом вернуть обратно: заселять опустевшую планету. А Луна красная -- потому что в воздухе всё ещё много поднятой взрывами пыли...
Сколько же лет прошло здесь, пока они летали?
Олег смотрел в небо и видел, что что-то там неправильно, чего-то там не хватает, но никак не мог понять, чего.
-- Мальчики?
Ленка сказала только это, а потом посмотрела на небо и замолчала.
-- Нет звёзд, -- вдруг понял Олег.
-- Нет звёзд... -- повторил, как эхо, Ярослав.
Теперь многие смотрели в небо. Красная полоса накалилась, и на землю от каждого ложились уже две тени.
-- Сейчас... -- прошептала Ленка.
Сдёрнуло занавес, и в глаза ударил яркий рубиновый свет.
Это не Луна, подумал Олег. И не звезда. И уж точно не планета...
Не точка. Отчётливый маленький кружочек -- как копейка с десяти шагов.
И -- очень яркий свет. Яркий красный свет. Стало почти светло -- светлее, чем в полнолуние. Но, словно в фотолаборатории, когда включён фонарь, вокруг остались два цвета: чёрный и красный...
-- Может, это какой-нибудь космический прожектор? -- тихо сказал Ярослав. -- Лазерный? Цвет такой же... Остался... с тех пор...
Олег выставил ладонь, прикрыл светило. Долго всматривался в чёрное небо.
-- Не знаю, -- сказал он наконец, -- прожектор или что -- а звёзд все равно нету. Ни одной. Так не бывает, понимаешь?
-- Понимаю... не понимаю... А как же тогда дуб?
-- Не знаю, брат. Но с Земли обязательно должны быть видны звёзды. Небо, видишь, чистое...
-- Ребята, мальчики... -- сказала, сглотнув, Ленка. Она уже не смотрела вверх. -- Потом разберёмся, где мы, ладно? Я так думаю, не могли же нас здесь бросить совсем без ничего. Пошли поищем...
Глава первая. МАЛЕНЬКИЕ ПОДВИГИ
31-й земной (44-й местный) год после Высадки, 11-го числа 4-го месяца, -- по расчетам, январь 2015-го года на Земле.
В жизни всегда есть место маленьким подвигам...
Артём дёрнул за верёвочку, и кукушка заткнулась, проклятая гадина. В последние секунды сна она успела ему присниться, голенастая, голошеяя, с выпученными глазами и огромным разинутым клювом, чёрным снаружи и пожарно-красным внутри. Из уголка клюва свисало какое-то тряпьё...
Подумать только, мать называет маленькими подвигами мытьё полов, вечное латанье дыр на коленках, походы на торжки или тупую зубрёжку не используемых никогда русских слов! А встать до рассвета? -- и ведь не на рыбалку и не в школу даже...
Артём сел и только потом открыл глаза. За окном чуть-чуть серело. На подоконнике стояла кружка с водой. Он сделал несколько глотков и почти проснулся.
Свежая, ещё не надёванная после стирки рубашка была жёсткой и хрустела -- со шмотками из птичьей кожи всегда так, а некожаные вещи носили только по самым большим праздникам. Уж слишком много возни с этим болотным льном...
Братцы, разумеется, никаких кукушек не слышали. Артур дрых на животе, спинав покрывало в ноги и засунув голову под подушку. Тощая спина его вся была в пупырышках. Спартак, как всегда, спал основательно, на правом боку, одна рука под щекой, другая вытянута вперёд и сложена в рыхлую фигу. Артём с минуту раздумывал, как ему поступить, и наконец просто, без затей, дёрнул обоих за ноги.
Артурчик, отдадим ему должное, мгновенно моргнул, встал на четвереньки, встряхнулся по-собачьи и потянулся за штанами. Спартак перевернулся на другой бок и спрятал фигу. Пришлось поливать его тонкой струйкой, потом давать глотнуть, потом отвечать на идиотские вопросы...
Шустрый Артурчик тем временем просочился на кухню, к сковородке, и, не разогрев, громко сожрал самую толстую мясную палочку. Спартак пошёл на звук, по дороге просыпаясь. Артём свернул все три постели, чтобы мать не ругалась, и стал проверять рюкзаки. От братцев всё равно толку не будет, пока не пробегутся по утреннему холодку.
Сырные лепёшки, бутылки с водой, масляные ягоды, огневик, старый фонарик-жужжалка, свёрнутые подстилки и одеяла, два ножа, топор, лопатка. В Спартаковом рюкзаке бутылок оказалось не две, а три: свои и Артурчикова. Артём не стал заводиться, но для справедливости переложил от Спартака к Артуру свёрток с карабинами и прочим крепежом. Воду по дороге выпьем, а железо так и придётся переть до конца. Хитрожопость должна быть наказуема.
Четвёртый этаж -- штука замечательная. Дальше него от ям-ползунов только пятый, но на пятом по ночам неприятно трещит остывающая шляпка-крыша, а днём жарко и потолок то и дело идёт волнами. А выше пятого этажа дома почти никогда не дорастают. Кто не дураки -- все живут на четвёртом или на третьем, хотя подниматься долго и неудобно, по винтовой-то лестнице, пришпиленной к телу дома. Зато спускаться можно быстро -- пять площадок, шесть веревок, шесть стремительных скольжений (и лучше не думать, что потом скажет мать про охломонский вид).
Артурчик натянул рукавицы и усвистел вниз первым, Спартак спросонок потопал по ступенькам, а Артём чуть задержался -- проверить, не поменялось ли что на привычном маршруте, и посмотреть на город.
Его уже с год мучил какой-то неформулируемый вопрос. Например, их учили, что города должны быть совсем другими -- с проспектами, площадями, светофорами ("Улицу переходят на зелёный сигнал светофора" -- "А зачем её переходить?"), перекрёстками, фонарями... Тему "Земной город" он сдал на пять с плюсом. Но любил он -- этот: и кривые танцующие дорожки, высоко поднятые над землёй, и чёрные вогнутые шляпы крыш с неровными краями, и разноцветные тела самих домов с гроздьями жилых камер, и ночные лиловые огоньки, и мелкие беглые дождики днем. Только иссиня-чёрные пятна, что разрастаются вокруг ползунов, он старался не замечать, как бы ни талдычили в школе, что, если соблюдать осторожность, ничего страшного не случится... вроде как переходить дорогу на зелёный! Да-да, подхватывал обычно дед, человек, переходящий улицу на зелёный свет, до последней секунды верит в справедливость...
Или взять календари. Зачем стараться все даты переводить в земные, если и долгота дня другая, и дней в году меньше, и вообще... Но сказано: "Надо" -- и сидишь, бьёшься с этими вычислениями...
Дед не верил ни в вычисления, ни в справедливость, ни в зелёный свет, но это его не спасло: ползун оказался молодой, синяк вокруг ямы не набрал силы... да и дед не сразу признался, что вляпался. Потом уже стало невозможно скрывать, приехали санитары и увезли деда в богадельню. И всё.
Сейчас по маршруту ничего проблемного не было видно. Хотя это вовсе не значит, что там ничего проблемного не было. Но, как говорил тот же дед, веника бояться -- бани не видать.
Артём догнал братов и зашагал первым.
К дому Михеля путь был короткий, но извилистый: обогнуть по задам торжки, потом по новой подвесной эстакаде -- к насосной станции, и уже от неё вниз, мимо Мемориального дома и направо. Мемориальный сейчас закрыт, потому что тётя Лера на заработках в деревне, а больше никому там работать не положено. Ну и ладно. Это первые разы интересно, а потом -- всё знакомое и скучное. Потрогать-то всё равно не дают...
Между палатками торжков, где огоньки были поярче, уже начали собираться ирои из компашки Стрельнутого. Со Стрельнутым братья не то чтобы дружили, но приятельствовали. Звали его так за попытку изобретения пороха. Он вообще был любитель всяких забав с огнём.
-- Привет, мушкетёры! -- заорал Стрельнутый по-русски и подпрыгнул, старательно взмахнув косичкой -- довольно толстой и длинной. Все ирои сегодня были при косах -- такой уж день.
Стрельнутый заржал, и остальные ирои дружно подхватили. Кому-то из них не удастся доносить косичку до завтрашнего утра? Чью -- прибьёт фермер на ворота или засунет за пояс охотник?
И тогда -- весь год отращивай новую...
Тех, кто терял косички два, три, четыре раза -- называли жувайлами. Не сказать, чтобы их не считали за людей, но... в общем, это осложняло жизнь. Вон они, тоже собираются, человек тридцать. В основном, конечно, местные, но есть и несколько землян, из передельщиков. И, как всегда, рядом чокнутый поп Паша с огромным медным крестом на впалом животике. Что-то бормочет, а эти расселись полукружком и слушают. Пашу никто никогда не обижает, хотя часто он ведёт себя вызывающе. Ему всегда всё понятно, и он злится, что другим требуются объяснения.
-- ...а ты покайся, ты не спорь, ты покайся и всё тут. Он как сказал -- Мне отмщение, и Я воздам. Мне вера -- и Я воздам. Мне хула -- воздам сторицей. Теперь понял? Молчи, не сбивай. Котел с огня снят, а каша преет. Вникай. Теперь ты...
Хотелось подойти и послушать, но, во-первых, Михель уже, наверное, ждал, а во-вторых, среди жувайлов-местных толкался Тугерим, похожий на монгола туповатый парень, имевший на Артёма зуб. С одной стороны, сегодня вроде бы опасаться нечего -- ирои и жувайлы прошли очищение, всех простили и всё такое, -- а с другой, как говаривал дед, полоротый герой недалеко падает...
Артём перехватил за пояс разогнавшегося Артура и слегка развернул -- так что неряшливая шеренга оранжевых какбыкактусов, ограждавших торжки, отделила мушкетёров от возможных разборок с гвардейцами. Дюймовые колючки даже самую крепкую кожу драли в хлам. Боковым зрением Артём уловил, как Тугерим рванулся было наперехват, но у самых кустов притормозил, махнул рукой и остался стоять, глядя вслед.
Он был здоровенный, как тумба. Наверное, такому очень трудно прятаться в лесу, поэтому охотники находили его каждый раз. Кто-то говорил, что уже лет пять подряд. Возможно, что сейчас к выходу в лес готовятся те, кто когда-то в одной компании с Тугеримом заплетал косички -- только сейчас они уже охотники и будут эти косички резать...
Недалеко от эстакады произошло маленькое чудо: Спартак заметил в траве свежесброшенную шкурку тари, древесной то ли змейки, то ли безногой ящерицы. Из них получались шикарные ремни: прочные, блестящие, с переливом. А чудо было не в самой шкурке, а в том, что Спартику впервые так повезло -- обычно всё замечал или чрезвычайно шустрый Артурчик, или вдумчивый деловитый Артём.
-- Во! -- сказал Артур. -- Теперь наконец у Портоса будет перевязь!
Спартак прикинул шкурку на себя. Хватало, и ещё оставался маленький запас.
-- И даже плащ не понадобится, -- хлопнул его по плечу Артём. -- Всё, пошли, пошли. Опаздываем.
Впрочем, не опоздали -- столкнулись с Михелем нос к носу на углу. Вместо нормального рюкзака Михель волок большую чёрную кожаную сумку через плечо. Ремень был слишком длинный, сумка путалась в ногах.
-- Салют! -- он вскинул руку. -- Виноват, задержался. Родители уехали на ферму к дяде и забрали мой рюкзак. Я уложил вещи в старый, а когда стал надевать, у него выпало дно. Пришлось укладываться заново, в большой спешке.
-- Очки не забыл? -- спросил Артём.
Михель тронул себя за переносицу, потом похлопал по нагрудному карману.
-- Две пары, -- отчитался он. -- Хватит?
-- Лучше бы три, -- с сомнением сказал Артур.
Михель развёл руками.
Ему быстро, используя подручные средства, укоротили ремень сумки -- и четвёрка отправилась в предпоследнюю точку рандеву.
Здесь был целый квартал заросших болотной травой и диким кустарником одноэтажных домишек, давно брошенных жителями и теперь уже почти усохших. Но, как ни странно, из некоторых домиков хозяева не сбежали, продолжая копаться на своих огородах, выжигать ползуны сварочными аппаратами, травить купоросом зелёных червей-подкопщиков и вообще держать оборону. Семья Вовочки была именно из таких вот упёртых. Дед его Владлен, знаменитый на всю округу мастер-керамист, на Земле был комсомольским начальником на БАМе, а бабка -- кержачкой-староверкой. Если бы не похищение, чёрта с два бы они поженились и родили Вовочкину маму Таню. Отец Вовочки, "домовой" -- то есть тот, кто следит за состоянием домов, переселяет людей в более новые и так далее, -- чуть ли не ровесник деда и матёрый диссидент, женился на Тане вопреки воле её родителей, но жил вместе с ними. С учётом сложной семейной обстановки Вовочке на редкость не повезло с датой рождения -- 22 апреля по старому земному летосчислению... Выросший в обстановке тотальной и беспощадной идеологической войны, пацан отрастил себе тяжёлую танковую броню, великолепный словарный запас и пушку-плевательницу.
Сейчас он стоял, подпирая собой столб с единственным на всю округу уличным фонарём, и ковырял в носу.
-- О! -- сказал он, разводя руки навстречу четвёрке. -- Опять скрипит потёртое седло?
В руке его появилась воображаемая шпага, он отсалютовал ею и лихо вогнал в ножны.
-- И ведь скажут -- скажут! -- горько произнёс Артур, показывая на Вовочку, -- что нас было пятеро...
-- Слышали, что было вчера вечером? -- без перехода выпалил Вовочка.
-- Ну... -- Артур поглядел на Артёма, на Портоса, потом все вместе -- на Михеля. Михель пожал плечами.
-- Что-то летающее навернулось за Пятнистым лесом. Точно говорю. Сам видел.
-- А ещё кто-нибудь видел? -- спросил Михель.
-- Бабка видела. Мы с ней как раз вышли индюков разнять. И прямо над нами... Наверное, много кто видел. Я думал, лес загорится, но нет, ничего. Значит, за лесом грохнулось, в солончаках. Пошли, что ли? По дороге дорасскажу...
Впрочем, добавить к рассказу Вовочка смог немногое. Что-то большое, горя огнём и роняя искры, пролетело с востока, со стороны Иглы, на север -- и там упало на землю. Кажется, был взрыв -- очень далёкая вспышка. Но звук уже не дошёл.
-- А потом никто туда не летал? -- спросил Михель.
-- Нет ещё. Но, наверное, будут.
И как бы в подтверждение этим словам сверху донёсся негромкий шелестящий звук. Все подняли головы, но, как ни всматривались в светлеющее небо, ничего разглядеть не смогли.
Сзади раздался ясный звонкий голос:
-- Атос!
Поворачиваясь, Артём нехотя разлепил губы:
-- Я.
-- Портос!
-- Я! -- гаркнул Спартак.
-- Арамис!
-- Н-да? -- небрежно отозвался Артур.
А Михель еле слышным шёпотом добавил:
-- И д`Артаньян.
Но все услышали и внимательно посмотрели на кандидата в д`Артаньяны, и только Олег Палыч (без посторонних -- просто Олег) сказал:
-- Ну-ну...
-- Чтоб вы знали, все эти мушкетёры не стоят и мизинца Миледи, -- презрительно сказал Вовочка, демонстрируя присутствующим собственный мизинец, достаточно грязный и с обгрызенным ногтем. -- Пара-пара-парадуемся!.. -- немелодично завопил он и вприпрыжку помчался по дорожке.
Доски заходили ходуном.
-- А ну тише, придурок! -- скомандовал Олег. -- Давно не штрафовали? Солнце ещё не взошло.
-- Да ладно, сегодня праздник. Уже всех и без нас перебудили.
-- Вот мы и будем отдуваться за всех. Пошли. Теряем время.
Учитель Олег Палыч Сырцов вёл в школе самые важные предметы -- выживание, естествознание, труды, историю Земли, русский язык и литературу -- и был бессменным старшим пионервожатым. Хапнули его прямо из "Артека", вместе с надувным матрасом, аж в восемьдесят втором году, и он больше трёх лет провёл на борту корабля -- пока не заполнились трюмы. Всё это время он не оставлял надежд на возвращение, строил планы восстания и побега и переживал, что коллеги наверняка объяснили его исчезновение тем, что он утонул в пьяном виде или уплыл на матрасе в Турцию. В свои пятьдесят шесть Олег выглядел на суровые сорок -- тощий, жилистый, загорелый, лысый, обветренный. Угнаться за ним было невозможно ни на бегу, ни в разговоре.
На голой кадыкастой шее он носил пионерский галстук, сшитый из шкурок зубатой багрянки. Редкие психи отваживались ловить эту местную лягуху, удивительно шуструю и кусачую. Например, для обкомовского знамени шкурки добывали пятнадцатисуточники, которым просто деваться некуда было.
Олег до такого никогда бы не унизился.
$
Минут через двадцать резко посветлело: сзади и чуть слева зажёгся далёкий, но яркий фонарь -- над горизонтом взошла Станция. Семь больших оранжевых дисков в обрамлении десятка маленьких звёздочек. Каждая маленькая звёздочка была огромным межзвёздным кораблем -- таким же, каким привезли сюда землян. Теперь экспедиция шла, отчётливо видя тропу и отбрасывая тень. Когда Станция перевалила зенит, густая чернота неба впереди начала таять, пропитываясь светом: бледно-зелёным с розовой каймой. Потом засияла раскалённая вертикальная нить: верхушка Иглы. Потом розовый свет стал алым и вытеснил зелёный на периферию. Станция почти растворилась в нём, превратившись в несколько ослепительных тонких росчерков. Наконец из-за горизонта, чуть вздрагивая, показался солнечный горб -- и почти одновременно с ним и довольно далеко в стороне выпрыгнул багровый шарик Рока.
Днём будет казаться, что они почти рядом. Что солнце маленькое, а Рок -- вообще точка. То есть это вообще днём -- не сегодня. Сегодня небо будет закрыто облаками. Вон они, за спиной -- уже видны, тёмная такая полоска над землёй...
Недели через две Рок спрячется за солнце. То есть -- наступит лето.
Трудно поверить, что Рок огромен, что он больше солнца почти в тысячу раз. И солнце вращается вокруг него так же, как Мизель вокруг солнца, а Станция -- вокруг Мизели. Правда, один оборот солнце делает больше чем за семьдесят тысяч лет. Так говорят в школе.
Там говорят ещё, что есть другие звёзды. Но уже сорок пять лет (местных; земных -- тридцать два) отсюда, с Мизели, их не видно.
$
Незнакомый местный фермер на телеге, запряжённой парой козлов - Олег говорил, что на Земле есть абсолютно такие же, только раза в два поменьше, -- предложил подвезти, если по дороге, но оказалось, что ему скоро налево, а им направо.
-- Не самый лучший день сегодня, чтобы гулять по лесу, -- покачал головой фермер и уехал.
-- Продолжаем урок, -- сказал Олег. -- Теперь ты! -- он ткнул пальцем в Артура. -- Периоды Столетней войны. Не по датам, а по сути.
-- Начало, середина и конец! -- бодро отрапортовал тот.
-- Характеристики каждого этапа?
-- Начало -- это когда ы-ы... наступали... англичане наступали, а французы отбивались.
-- Два балла! Давай ты! -- Палец упёрся в Спартака.
-- Французы наступали, а англи... -- Артур ещё пытался спасти положение.
-- Один балл. Ну, Портос?
-- Эххх... Начало -- это когда делили корону. А когда завязли, пошла всякая лабуда. Типа гражданской войны. Это такая середина. Длинная. Ну. Мир там заключали, ещё эта... Жакерия, и у англичан потом... Не Жакерия, но тоже паршиво. А потом пришла Жанна д`Арк и всем наваляла. Классная тётка.
-- Какая она тебе тётка! -- возмутился Олег. -- Ей всего девятнадцать было.
-- Ну... Женщина. Но её же всё равно сожгли. Жувайлы эти французы всё-таки, когда не мушкетёры, -- огорченно подытожил Портос.
-- Жувайлы, -- согласился Олег.
-- Особенно их король.
-- А я вот так и не понял, -- перебил Вовочка. -- Почему они не вломили ему по самые помидоры? Он им нужен был, как быку гнездо. Сделали бы свою Жанну королевой -- и Вася не чешись.
-- Михель, быстро объясни, почему Жанну нельзя было сделать королевой. Суть.
-- Почему нельзя? -- раздумчиво сказал Михель. -- Вообще-то можно было. Я думаю, её поэтому и убрали, что всё к тому шло.
-- Та-а-ак... -- Олег даже остановился. -- Неплохая версия. Атос, обоснуй.
-- А можно мне сразу два балла? -- грустно спросил Артём, поворачиваясь к учителю.
От Олега было не отвязаться. Все это знали. По опыту.
Остальные быстренько ушли в отрыв.
Олег и Артём стояли лицом к лицу.
-- Косичкой хотел помахать?
-- Не в этом же дело! Что значит -- хотел? Ну, это ведь как... Ну, сгонял бы я сегодня со всеми -- и амба. А теперь... Объясняй всем полгода...
-- Ты мужик? -- сурово спросил Олег.
-- Вот это и объясняй. Всем. Полгода.
-- Ты понимаешь, что эта дурная инициация... Она ведь не нужна. Дикарский обычай. Причем новый -- пятнадцать лет, ну, восемнадцать. Придуманный. Самопальный. От этого ещё более дикий. Регрессия. Начиналось-то это знаешь как? Просто игра. Развлечение, чтобы не так скучно было жить. Большие прятки. Мы их сами всему научили, сами правила придумали, и первую игру вёл Игорь Маркович, Володин отец...
-- Я всё понимаю, -- уныло сказал Артём. -- А толку? В том, что я понимаю? Они-то не понимают. А нам с ними жить. Всю жизнь. Клянусь, Олег, я бы ни в какие иройства не полез, спрятался бы просто -- знаю, где. Ну, просидел бы сутки... хрен бы меня нашли. А так...
И зашагал.
Олег догнал его, молча потрепал по плечу и пошёл рядом.
-- Не сдавайся, Атос, -- заговорил он несколько минут спустя. -- Сейчас, можно сказать, каждый человек на счету. Они на нас смотрят. Пристально смотрят. Если не выдержим -- нас сомнут. А если выдержим -- они подстроятся под нас. Понимаешь, старик... ведь всё, что у них было всегда, разрушено. Вся их вселенная исчезла. У них просто нет почвы под ногами. У них нет -- самих себя. А вот если мы себя сохраним... Понимаешь, да? Пойдём...
И они прибавили шагу.
Поравнявшись с братьями, Атос заговорил:
-- Если бы у них была партия -- вообще не о чем спорить. Революция бы -- и всё, и даже несчастный случай ей эти буржуи побоялись бы устроить. Но партию они создать не успели. А буржуи быстренько сговорились с королём и сдали её втихаря. Времени Жанне не хватило, вот в чём проблема. И ещё марксизма.
Олег глубоко вздохнул. Вовочка фыркнул:
-- Нужен ей был твой марксизм, как цапле гульфик. Она на религиозной почве сдвинутая была, хуже моей бабки. Может, ей там дух Маркса и являлся, да она его за другого бородатого мужика приняла.
-- Это за какого же? -- встопорщил ухо Арамис.
-- За бога Саваофа, он же Яхве, он же Иегова, он же... В общем, имя им легион. И все бородатые.
-- Отошли от темы, -- сказал Олег. -- Всё же: чем характеризуется завершающий период Столетней войны? Володя. Только не говори мне, что теперь побеждали французы...
-- Ну, вообще-то французы там уже не столько побеждали, сколько договаривались. И когда англичане поняли, что ловить больше нечего, они отторговали себе пару портов и слиняли на свои острова. А ловить стало нечего потому, что до французов дошло наконец, что они французы, что у них свой король... Что им тут жить. А потом у них долго-долго ничего интересного не было, пока не появились мушкетёры.
-- Что, и Генриха Четвёртого не было? И Варфоломеевской ночи?
-- Да были, наверное, -- с досадой сказал Вовочка. -- А толку?
-- Так! Спроси деда, помнит ли он "Королеву Марго". И если помнит, пусть начинает писать. Я чувствую, у нас концептуальный провал...
$
До места привала, то есть до фермы Дворжака, дошли даже чуть быстрее, чем рассчитывали -- так где-то минут за десять до ливня. А может, это ливень чуть запоздал; впрочем, такого, наверное, не бывает...
Дворжака звали Ярославом Робертовичем, и происходил он из тех чехов, которых гражданская война закрутила до такой степени, что о возвращении на родину им думать и не приходилось. Дед Ярослава, тоже Ярослав, осел в конце концов в Хабаровске, вырастил четверых сыновей, двое из которых не вернулись с Отечественной, один стал секретным химиком, а последний, Роберт, занимался в Зеленограде разработками оригинальных ЭВМ, пока с приходом к власти Брежнева лабораторию не разогнали. Он с женой и маленьким Яриком вернулся в Хабаровск, быстро дослужился до главного инженера какого-то ведомственного ВЦ, но сколько Ярослав себя помнил, главная тема разговоров отца -- это какие машины были бы сейчас, если бы разработки продолжались в нормальном режиме, и где и как в очередной раз лажанулись ИБМщики. Нас продали, со слезами говорил он, выпив водки, нас продали свои же, мы могли сделать лучше, красивее, чем эти козлы, но нас продали...
Ярославу было двадцать четыре, он закончил политехнический, отслужил в армии и только-только вознамерился жениться на яркой пушистой аспирантке -- как его хапнули просто посреди пустой улицы, ночью, когда он возвращался со свидания. На корабле он провёл два с половиной года, поменьше, чем Олег, но всё равно очень долго.
Сначала трюмы наполнялись медленно, едва ли человек в неделю. Это только под конец -- хлынуло потоком...
Когда их всех, три с лишним тысячи землян, выбросили на поверхность неведомой планеты, Ярослав был, наверное, единственный, кто сообразил: чужаки поступили так не по злому умыслу, а вынужденно и, можно сказать, из милосердия. Они встретились с какой-то проблемой, которую не смогли решить. Дворжак не то чтобы понимал их речь... так, с пятого на десятое... общий смысл...
Но с местными жителями, которые появились через несколько дней, первым заговорил именно он. Вдруг прорезалась продремавшая всю школу и институт способность к языкам. Может быть, сказалось ещё и то, что внешне Ярослав был как никто похож на местных: массивный, большеголовый, с толстыми ляжками и могучими плечами. Олег говорил, что это типично неандертальский тип и Ярослав -- один из немногих уцелевших неандертальцев, что именно так они выглядели на самом деле, а расхожее представление о них как о существах сгорбленных и покатолобых -- не что иное, как обычное заблуждение кабинетной науки девятнадцатого века, любившей делать глобальные выводы из ничтожных и зачастую ошибочных предпосылок. Взять, к примеру, Энгельса...
Да, судя по приспособляемости Дворжака, неандертальцы даже и не думали вымирать. Скорее всего, они просто замаскировались под мелких и суетливых, как кролики, кроманьонцев -- и втихую улучшали породу. Или не втихую. Например, сам Дворжак: пять его жён (две землянки и три аборигенки) мирно-дружно жили в просторном высоком бревенчатом замке, растили бессчётных детишек, причем старшие детишки уже вовсю выращивали своих собственных...
Его трижды исключали из партии за аморалку, но потом восстанавливали и объявляли очередную благодарность за налаживание связей с местным населением. Потом обком махнул на него рукой.
Правда, Ярослав с некоторых пор жил на отшибе.
В замке он проводил только обязательные пять дней рождений своих супружниц, два Новых года -- по земному и по местному календарям, Восьмое марта (по земному), День Высадки и, разумеется, День-Без-Солнца, который фермеры цинично именовали Ночью-Круговой-Обороны; на местном языке оба названия звучали почти одинаково, хотя писались по-разному. Уж очень ирои и жувайлы любили попроказничать на фермах... Всё остальное время, свободное от полевых работ (которыми он уже больше руководил, чем в них участвовал) Ярослав обретался в добротной хижине и кузнице по соседству с хижиной. Здесь была правильная вода, грохот молота не пугал младенцев и индюков, дым не пачкал сохнущее белье...
Поскольку кузнец -- он ещё немного и колдун, то замужним женщинам (считая супруг самого кузнеца) вход на эту территорию был заказан. Замужним. Понятно, да?
-- Пан Ярек! Пан Ярек! -- уставшие мальчишки, едва завидев в дверях кузни бочкообразную фигуру в длиннющем кожаном фартуке-напызднике ("Пызд -- это брюхо; а вы что подумали, паршивцы?"), помчались вприпрыжку. -- А мы к вам! Вот здорово, правда?!
Пан Ярек попытался сдержать улыбку, но не сумел: она расплылась по всему лицу.
-- Ну, лезьте под крышу, мелкие твари. И ты, кошкофил лысый...