Аннотация: Сорок седьмой номер журнала "Млечный Путь, XXI век"
Повесть
Наталья Резанова
Поле глициний
1. Свиток первый. Монах во тьме пещеры
(гора Удзи к востоку Киото, январь 1160 г.)
Затем, укрывшись от глаз людских в глубоком уединении, я стал совершать великие моления о ниспослании мне короны князя тьмы. И что же, начался мятеж Хэйдзи. Сначала Нобуёри вовлек в свой заговор Ёситомо, соблазнив его гордыню высоким саном. Этот Ёситомо и был моим злейшим врагом. () Но я расплатился с ним. Душа моя ожесточилась, я стал оборотнем и заставил его примкнуть к заговору Нобуёри. За измену богам своей страны он был разбит бесталанным в войне Киёмори, а за убийство своего отца Тамэёси был проклят богами неба и зарезан собственным вассалом.
Что же до Синдзэя, то это вредный негодяй, мнящий себя большим ученым. Колдовством я принудил его пойти против Нобуёри и Ёситомо: ему пришлось бросить дом и прятаться в пещерах Удзияма, где он был схвачен, и его голову выставили на лобном месте в столице.
"Угэцу моногатари"
Где, во имя богов и будд, Киёмори?
Он давно уже должен вернуться. Сколько времени прошло с назначенного срока - пять дней, шесть, а то и семь? Даже если Киёмори слишком удалился от столицы, он все равно должен был вернуться.
Человек в монашеской одежде выбрался из землянки, что служила ему убежищем. Да, он всегда слыл аскетом, что было особенно заметно среди погрязших в разврате и роскоши придворных. И отчасти это было правдой. Даже обитая во дворце, даже заполучив собственный особняк, в быту он вел жизнь скромную. Но спать на голой земле все же не привык. Теперь, после очередной ночи, проведенной в холоде и сырости, ныло все тело. Невыносимо хотелось справить нужду, размять онемевшие мышцы. А за затем взобраться на вершину и глянуть, не движутся ли к столице войска дома Тайра.
Удзияма - гора уединения от мира, так называется эта местность. И верно, лишь отшельники порой избирают гору местом жительства, избрав образцом поэта-инока, поэтому гору также порой именуют вершиной Кисэна. Но внизу есть маленький городок, выстроенный столетия назад наследником императора Одзина, победоносного воителя, приравненного к богам. Но все же гора была не так далеко от столицы и пару раз патрули Минамото сюда заглядывали. Потому и приходилось зарываться в землю, чтобы ничем себя не выдать. Проклятый Минамото Ёситомо никак не успокоится, пока не доберется до своих врагов, а он, Синдзэй, среди них первый.
Мятеж должен быть подавлен в первые же сутки, а голова Ёситомо торчать на пике посреди столицы, на посмеяние толпе. Он, Синдзэй, никогда не ошибается, отчего же все пошло не так?
Ничего, все еще может так получиться. Киёмори что-то задержало в пути. Река разлилась, или не все воинские отряды еще подошли. Главное - продержаться до их прибытия, а потом Тайра придут, не могут не прийти. Киёмори всегда точно исполнял приказы.
Заросшую летом гору охватывал туман, поднимавшийся от реки. Пришлось вскарабкаться повыше, чтоб стали видны окрестности. И они пустынны. Никого нет. Ни патрулей Минамото, ни войск Тайра. Нет даже чувствительных почитателей поэта, который когда-то здесь жил. С последними как раз все ясно - попрятались, как всегда во время смут, и трясутся от страха. Он, Синдзэй, великий знаток классической китайской литературы, способный с любого места процитировать "Ши-цзин", к сочинителям отечественных виршей относился с презрением. Они даже слагают стихи не на китайском, а на родном, подобно бабам, тьфу!
В кустах что-то зашуршало, и монах дернулся. Но нет - опасаться не стоило. Это какой-то мелкий зверь - тануки, хорек, в поисках добычи...
В животе заурчало. В первые дни ему приносил еду верный послушник, но вот уже вторые сутки его нет. Неужели выследили? Не может быть. Ёситомо слишком глуп, иначе не попался бы в ловушку.
Но есть хочется. Можно попытаться поймать рыбу в реке. Такое даже монаху дозволительно в крайности. У него есть нож, можно сделать острогу, в молодости он видел, как это делается. Но пока еще он способен потерпеть. Скоро вернется Киёмори... да что ж он тянет-то?
Все было рассчитано просто превосходно. Он прекрасно знал своих врагов. Главой заговора считался Фудзивара Нобуёри, возжелавший возвеличить свою ветвь клана, и осуществить это руками глупца Минамото Ёситомо. Разумеется, они оба лишь марионетки в руках истинного главы мятежа - императора-инока Го-Сиракавы. Еще одной марионетки, возомнившей себя игроком. Он всем обязан ему, Синдзэю, без него прозябал бы в ничтожестве или умирал от голода в ссылке. Благодаря Синдзэю самый бездарный из сыновей покойного Тобы был избран императором, ему бы всю жизнь следовало благодарить наставника. Так нет же, после смуты года Хогэн он показал зубки. Да, конечно, император - священный правитель, но подлинной власти он не имеет. По этой причине никчемного принца Масахито и усадили на престол - чтоб не мешал. А он взял да и отрекся в пользу своего сына-мальчишки, и принял сан. А император-инок - фигура самостоятельная. Почти. Пока у него нет военной власти. А главные воинские роды, Тайра и Минамото, формально подчинены юному императору Нидзё. А на деле - главному советнику, государеву наставнику Синдзэю. Только в верности нынешнего главы Минамото - Ёситомо, никак нельзя быть уверенным. Это поняли и Синдзэй, и Го-Сиракава, мнящий себя великим политиком. И этим надо было воспользоваться.
Все четыре года, что прошли со времени смуты Хогэн, Синдзэй продуманно вел Ёситомо по намеченному пути, всячески унижая и оскорбляя его - а тот-то, глупец, рассчитывал, что главный советник имеет какие-то причины его благодарить! И когда соглядатаи донесли, что Ёситомо прямо говорит: "Я живу только для того, чтобы отомстить Синдзэю", стало ясно - плод созрел.
Заговорщики не решались выступить, пока в столице находились войска дома Тайра. Но Киёмори во всеуслышание заявил, что отправляется в паломничество в Кумано, и берет с собой большую часть своих людей. Ничего странного в этом не было. В Кумано находилось родовое святилище Тайра, они нередко его посещали. Нетрудно догадаться, что заговорщики, воспользовавшись отсутствием Тайра, захватят дворец, юного императора и конечно же, попытаются убить его, Синдзэя. Вот только Киёмори лишь немного отойдет от столицы, и в решающий миг вернется и захватит гнусных заговорщиков прямо во дворце.
Тогда будут все основания очистить цветущую столицу от скверны, вырезать всех Минамото, отрубить головы тем Фудзивара, что не выказали надлежащей верности, а Го-Сиракаву отправить в ссылку на какой-нибудь отдаленный остров. Ему, Синдзэю, не впервой так поступать с опальными императорами. И тогда великий наставник будет править твердой рукой, направляя развратившуюся страну к заветам Конфуция, и верные Тайра будут его орудием. Стоит только переждать одну ночь за пределами столицы.
Но Киёмори не пришел ни через день, ни через два.
Что его могло задержать?
Монах, устав озирать окрестности, пошел назад, где к реке спускался ручей. Вздрогнул, услышав лай в глубине леса. Неужели приближаются патрули? Прислушался - нет, лай вроде бы не собачий. Это лисы...
У ручья он остановился, и решил, что еще не готов к изготовлению остроги. Опустился на колени и напился воды. А когда поднял голову...
Он поначалу не понял, что видит на другом берегу ручья. Или кого.
Туман, утром окутывавший гору, казалось, развеялся, когда солнце взошло совсем высоко. Но в глубине леса он не исчез, напротив, сгустился. Именно сгустком тумана, колышущимся, шевелящимся, и выглядело нечто на другом берегу. Пусть оно и напоминало очертаниями человеческую фигуру.
Поначалу он не испугался. Государеву наставнику при дворе положено было оберегать императора от всякой нечисти. Поступай он иначе, Синдзэй никогда бы не достиг нынешнего своего положения. Но сам он не верил ни в демонов, ни в оборотней, ни в сглаз, нив порчу. Блуждающие мертвецы, ставшие гневными духами, те, вероятно, существуют, в это верят даже в просвещенной империи Сун. Но они являются лишь в ночном мраке, а сейчас ведь день, холодный, но солнечный зимний день.
Белая фигура в тени деревьев становилась все плотнее, бледное лицо, обращенное к монаху, обретало черты - и Синдзэй узнал его. Последний раз он видел эти черты, когда гниющая кожа сползала с костей черепа. Отрубленная голова была выставлена на пике посреди столицы на всеобщее посмеяние, и вороны выклевали глаза, которые льстецы называли самыми прекрасными в стране.
Сейчас на дне этих глаз что-то поблескивало.
Больше монах не стал вглядываться. Со сдавленным криком он бросился прочь. В этот миг он даже не задумался о том, чтоб прочесть молитву, которая наверняка отогнала бы мертвеца. Сердце колотилось так, что ребрам было больно, и ноги несли сами, куда-нибудь подальше, туда, где можно спрятаться. Он не стал искать землянку, где скрывался, ибо это требовало неких умственных усилий. Но некое чутье привело его к пещере под скальным козырьком. Внутри, когда монах заглянул туда, он не увидел ничего. А ничего - это хорошо. Если нечисть является при ясном солнце, то убежища надо искать во тьме.
Он прополз внутрь, и остановился лишь когда свод позволил сесть и разогнуться. И воззвал к будде Амиде. Молитва прояснила сознание, он снова был способен мыслить.
Надо переждать, хотя здесь очень холодно. Ищейки Минамото не найдут его здесь, а мертвые глаза не увидят.
Если они вообще были, эти мертвые глаза...
Нужно рассуждать трезво. Синдзэя измучен от голода, холода и недосыпания. А страдания тела, даже у тех, кто наделен силой воли, могут вызвать видения. Мертвец выбрался из глубин памяти, и никак иначе.
Четыре года Синдзэй не вспоминал о нем, как не вспоминал о тех сложностях, что уже разрешились и не требовали внимания.
А сейчас словно наяву увидел, как Аку Сафу, Злой Левый министр торжественно шествует по переходам дворца - в тяжелых придворных одеждах, высокой чиновничьей шапке, с веером в руках. Пудра, сурьма и помада призваны подчеркнуть природную красоту лица. Впрочем, почти все придворные белятся и красятся, некоторые даже носят женскую одежду, мерзость какая! Но худшей мерзостью был взгляд, надменный и презрительный, скользнувший по фигуре скромного монаха. А ведь Фудзивара Ёринага не имел никакого права смотреть на него так. Он, Синдзэй, принадлежит к тому же роду, носящему имя глицинии, он - Фудзивара Митинори!
Сотни лет Фудзивара были не просто опорой императорского дома. Они, по сути дела, и правили страной. Не только главные министерские должности принадлежали им, но все, сколько-нибудь значимые. Да, веками они процветали. Это и стало причиной упадка. Поле глициний, что означало их родовое имя, превратилось в лес. Фудзивара стало слишком много, должностей на всех не хватало. Некоторым приходилось сами добывать себе средства к существованию, кому мечом, кому книжными знаниями. Да и сами они выродились. Если подумать, что полезного для страны сделали министры Фудзивара в предшествующие столетия? Разве что добились эдикта, запрещавшего женщинам править. Да и сделали они это не для блага государства. Власть их зиждилась на том, что дом Фудзивара поставлял императорам жен. А если править будет императрица, кому они нужны?
Фудзивара Митинори принадлежал к захудалой ветви рода, ему с юных лет приходилось бороться за то, чтоб подняться наверх. Только благодаря острому уму и огромным книжным познаниям он преуспел. Когда он принял иноческий сан, карьера пошла лучше, но все равно, Синдзэю было уже за пятьдесят, когда он получил должность при дворе.
Ёринага стал министром в семнадцать лет.
Да, он также получил блестящее образование и имел широкие познания по части конфуцианского канона и китайских классиков. Но он был из главного дома Фудзивара, его отец и брат занимали высокие должности. Однако это было не единственной причиной возвышения Ёринаги. Быть может, даже не главной.
Выродились не только Фудзивара. Выродился и сам императорский дом. Но потомки Аматэрасу не довольствовались безбедной жизнью, предоставленной им Фудзивара, и всевозможными увеселениями. Они хотели вернуть себе настоящую власть. Император Сиракава придумал, как это сделать. Старый хитрец создал новую систем у, в которой правящий император, отрекшись от престола, становился иноком, но не уходил от мира. Правящий император, как и прежде, был игрушкой Фудзивара. Император-инок, как упоминалось, был независим. Ну, почти.
Эта хитрость работала, она сработала бы еще лучше, если бы императорский род не был столь сластолюбив.
Императором при Сиракаве был его внук Тоба. Старик отдал ему в жены свою воспитанницу. Ни от кого не было тайной, что императрица Сисё была любовницей Сиракавы, и сын ее Сутоку был зачат от него. Старому негодяю было не впервой подкидывать своих выродков в чужие семьи, одним из таких, поговаривали, был и Тайра Киёмори.
Тоба не был слеп и глух. И возненавидел Сутоку. К тому времени, как Сиракава умер, а Сутоку стал императором, новый император-инок Тоба провернул свою интригу. Он убедил Сутоку отречься от престола в пользу своего сына-младенца. Но когда тот последовал совету, Тоба устроил так, чтоб наследником избрали его собственного сына Коноэ, рожденного другой женой. Сутоку был в ярости, но ничего не мог сделать.
В это время при дворе появился молодой Ёринага. Тогда его еще не называли Аку Сафу, но сравнивали его с царственным пионом, так он был красив. Настолько красив, что Тоба, который и до того, и после в постели предпочитал женщин, не устоял. И началось возвышение Ёринаги.
Тому недостаточно было оставаться лишь фаворитом императора - иначе он до сих пор был бы жив. Нет, он хотел стать одним из великих министров прошлого, какими были Фудзивара минувших веков. Реформатором, да, во имя всех домов преисподней!
К тому времени, когда Синдзэй появился при дворе, Ёринага занимал одну из высших должностей в государстве- садайдзина, левого министра. Ему было под тридцать, он давно уже не был любовником Тобы. Ему это и не было нужно - так он понимал. Помимо стареющего императора -инока, в стране были и другие императоры. Ёринага постарался обеспечить себе поддержку и здесь - он породнился с Сутоку, женившись на его свояченице, а дочь свою отдал за малолетнего Коноэ. Все это должно было обеспечить ему в дальнейшем незыблемую власть и возможность продвигать свои реформы. Если бы худшим врагом Ёринаги не был он сам.
С юных лет восхваляемый, он привык всех превосходить - умом, знатностью, красотой, и был невыносимо горд и надменен, на окружающих смотрел как на пыль под копытами вола, влекущего его карету. Само собой, окружающие стали платить ем враждебностью. Со временем Ёринагу не называли иначе как Аку Сафу, Злой левый министр. Тот об этом знал, но презирал противников. Нужно быть глупцом, чтоб не воспользоваться этим. Синдзэй глупцом не был.
Императором звался Коноэ, но власть по-прежнему была у императора-инока, Тобы. Несколько лет ушло у Синдзэя, на то, чтоб сделаться для Тобы незаменимым. Тот старел, хворал, но по-прежнему был сластолюбив. Теперь его фавориткой была танцовщица Тамамо-но маэ. Будучи все время рядом с императором-иноком, она могла помешать планам наставника. Синдзэй объявил, что Тамамо-но маэ виновна в болезни Тобы, ибо она на деле злокозненная лисица-оборотень.
Императрица поддержала Синдзэя, и напуганный Тоба велел изгнать гадкую кицунэ. По столице поползли слухи, что разоблаченная праведным наставником, кицунэ превратилась в камень.
Найти камень подходящих размеров было довольно трудно. С девицей все вышло гораздо проще. И Синдзэй даже не потрудился узнать, где верные послушники оставили ее тело.
Да, от кицунэ избавились, но здоровье Тобы не улучшилось, совсем наоборот.
А потом умер хилый, слабый здоровьем Коноэ.
И тут Синдзэй нанес удар, к которому история с кицунэ была лишь подготовкой.
Всему виной, и болезни императора инока, и внезапной смерти Коноэ - черная магия, сглаз и порча! - заявил он. И представил императору-иноку куклу в императорских одеждах, в которую были вбиты гвозди. Эту куклу, благодаря явленному наставнику видению, нашли в поместье Аку Сафу!
В единый день бывший уже садайдзин лишился всех своих должностей и придворного ранга, и оказался под домашним арестом.
Ясно было, что небеса поддерживают замыслы наставника.
Нужно было избрать нового императора. Казалось бы, в чем сложность, в императорском роду достаточно принцев. Но как раз это сложности и создавало. Собравшиеся у одра умиравшего Тобы министры продвигали свои кандидатуры. Императрица, ранее во всем послушная наставнику, вдруг возжелала видеть на престоле свою старшую дочь, и находились такие наглецы, что ее поддерживали, как будто не существовало эдикта, запрещавшего женщинам править. Поднял голос забытый всеми Сутоку. Он требовал, чтоб его сыну, обманом устраненному от наследования, вернули положенный императорский сан. Виданная ли дерзость! Синдзэй приложил все силы, чтоб Сутоку не допустили во дворец, а императором избрали его кандидата - принца Масахито - не чтобы дурачка, но юношу, не блещущего способностями, как раз такого, как нужно.
Уже почти в агонии, ослепший Тоба утвердил решении Синдзэя, и принц Масахито стал императором Го-Сиракава.
Обезумевший от ярости Сутоку бросился к своему свояку Ёринаге, и вместе они состряпали заговор, чтобы свергнуть Го-Сиракаву. Это было нетрудно предвидеть, даже если бы у Синдзэя не было соглядатаев. К этому времени Синдзэй заручился поддержкой воинских родов, главным образам Тайра. Более того, Синдзэю удалось переманить на свою сторону Ёситомо, наследника дома Минамото. Традиционно Минамото поддерживали дом Фудзивара, а в последние годы именно Ёринагу. Болтали, будто один из младших братьев Ёситомо был любовником Аку Сафу, Синдзэй не помнил, который, да какая разница. Этот мятеж входил в планы наставника. И он случился.
Признаться, все прошло не так гладко, как должно - род Тайра также раскололся, там родня тоже сражалась с родней, но в целом все закончилось удачно. Мятеж был подавлен, Го-Сиракава покорен, и Синдзэй стал утверждать свою власть. Первым делом он показал, как следует поступать с преступниками. Казнить бывшего императора было нельзя. Поэтому Сутоку отправили в бессрочную ссылку, в провинцию Сануки на южном острове Сикоку. В бессильном бешенстве тот сыпал проклятиями, и обещал, что все они поплатятся - и императорский дом, и Тайра, но в первую очередь предатель Ёситомо. Но сделать ничего не мог.
Тем из Тайра и Минамото, кто сражался на стороне мятежников, отрубили головы. Страна еще не видела таких казней, но следовало устрашить недовольных. Конечно, Хэйан еще не созрел до обычаев цивилизованной и культурной империи Сун, где в таких случаев уничтожали преступные роды целиком, но в данном случае это было неудобно.
Один только Аку Сафу, проклятый Аку Сафу, казалось бы, избежал этой участи, посмев погибнуть в бою. Но никто не сможет избежать наказания, если его задумал Синдзэй. Он приказал людям Тайра вырыть труп из могилы, разрубить на куски, а голову выставить посреди столицы на всеобщее посмеяние.
Итак, все было улажено, и четыре года великий наставник Синдзэй правил страной. Но он не собирался успокаиваться. В одном Сутоку был прав - с Минамото Ёситомо следовало разобраться.
Тогда, четыре года назад, великий наставник решил испытать преданность своих соратников и приказал им лично казнить мятежных родичей. Верный Киёмори так и сделал. Но Ёситомо не смог снести головы отцу и братьям, мог лишь лить слезы, как баба, и приказал свершить казнь старшему вассалу. Сразу стало ясно - доверять Ёситомо нельзя. Тогда у Синдзэя и возник план, как избавиться от проклятого Минамото. Но торопиться не следовало. Подлый Го-Сиракава попытался вести свою игру. Через два года после смуты Хогэн он отрекся от престола в пользу своего малолетнего сына Нидзё, став, как он полагал, независимым от Синдзэя. Как же! Теперь наставник мог избавиться от двоих единым ударом. И они, как в прошлый раз, дадут для этого превосходный повод. Как ему сообщили, пока связь с городом не прервалась, мятежники заняли дворец. Интересно, они убили Нидзё, или Го-Сиракава все же воспрепятствовал?
Ничего. Они слишком глупы, чтобы удержать захваченную власть. А после их гибели никто не посмеет...
Он поднял голову, и дыхание у него перехватило.
Мертвый Аку Сафу стоял перед ним. Синдзэй был так занят своими мыслями, что не заметил его появления. Несмотря на сумрак, его можно было хорошо рассмотреть. Одежда на мертвеце была старая и ветхая, похожа на монашескую, но сильно износившуюся. Сквозь дыры виднелась бледная плоть, и те, кто прежде ее вожделел, теперь бы вряд ли на нее польстились. И не потому, что она была гниющей, вовсе нет, вполне чистой. Но какой-то истончившейся, словно готовой истаять в любой миг. Кое-где на коже виднелись полосы, напоминавшие толстые грубые стежки. Глазницы не были пусты, но в том, что их заполняло, нельзя было различить зрачков. Он заговорил - и голос, то, что заменяло ему голос, был страшнее всего. Не способный произносить слова, раздирающий душу звук.
Затем он протянул руки и это заставило окаменевшего от ужаса монаха сорваться с места. У мертвеца росли ногти, вернее, когти, и они способны были растерзать не душу, а плоть.
Монах метнулся к выходу из пещеры. Нельзя, нельзя больше оставаться на горе! Нужно спуститься в город, там наверняка есть храмы, куда нечисть не смеет войти!
Но в городе могут быть люди Минамото...
Внезапная догадка кольнула его сознание.
А если Тайра медлят нарочно? Если Киёмори так и не простил наставника за то, что тот приказал ему своей рукой отрубить головы родичам...
Не может быть! Киёмори был всегда ему верен, и ставил верность наставнику выше кровного родства. Не зря Синдзэй сговорил своего сына с его дочерью, отвергнув более знатных невест. Да он и Тайра, говорят, не настоящий... Не может, не может быть, чтоб он использовал наставника, чтобы самому захватить власть!
Он оглянулся. Мертвый Аку Сафу шел за ним по склону, и голос его звучал, как тоскливый зов флейты. И словно бы в ответ из леса раздалось визгливое тявканье. Все-таки патрули с собаками...
Синдзэй оказался в ловушке.
- О будда Амида, - прошептал он, возводя взгляд горе. Но в небесах было пусто, лишь коршун чертил круги.
Небеса отвергли его при жизни. Но у него все еще есть нож. Воспользоваться им - и он будет отвергнут и после смерти. Но лучше это, чем быть разорванным псами или когтями мертвеца.
Ладони были мокры от пота, и лезвие скользило, когда он вонзил его в глотку.
Пока умирающий бился в агонии, мертвец не тронулся с места. А вот стайка лис - все же это были лисы, не псы, устремились к луже крови и принялись ее лакать.
Затем из леса вышла лиса побольше, и сделала молодняку знак уходить. Она же, раскинув все свои девять хвостов, уселась наблюдать за смертью того, кто убил ее дитя.
Когда все было кончено, она вновь исчезла в зарослях. Улетел в провинцию Сануки, что на южном острове Сикоку, и коршун, служивший глазами тому, кто заключил ради мести договор с силами тьмы. Ходячий мертвец побрел прочь от лежащего.
- Перерезал себе глотку? - спросил Минамото-но Ёситомо, когда ему принесли голосу Синдзэя. -Как баба?
Патрульные ограничились головой, мудро рассудив, что лисы и волки довершат остальное.
Ёситомо почти пропускает мимо ушей доклад, что захваченный император Нидзё сбежал из дворца, переодевшись в женское платье. Как баба, да. Это опасно, больше нельзя править от его имени.
- Это неважно, - говорит он гонцу. - Моя месть свершилась. - И, указывая на голову Синдзэя, приказывает: - Выставить среди столицы на общее посмеяние!
К городу с гор стягиваются войска дома Тайра. Пришел их час.
В моей избушке
К востоку от столицы
Я скрыт от мира.
"Холмом уединенья"
Прозвали это место.
Кисэн-хоси
2. Свиток второй. Совсем другой монах
(Осака, 1190г., конец зимы)
В общем верно. Но для появления души слишком мало времени. Я, по стечению обстоятельств, придерживаясь школы старшего советника с Четвёртой улицы, делал людей. Хотя они теперь аристократы, но если бы это узналось, то и сделавший человек, и сделанные люди, все исчезли бы, так что говорить об этом нельзя. Но вы и сами столько знаете, что я вас научу. Не возжигайте ладан, поскольку ладан обладает даром изгонять злых духов и собирать будд Чистой земли. Будды так глубоко не любят жизнь и смерть, что создать душу очень трудно. Не лучше ли возжигать благовония и молоко? И ещё, те люди, которые используют тайные знания возвращения души, не должны есть семь дней. Вот так делайте. Нисколько не отходя от этого", ― так сказал. Однако Сайгё стало казаться, что не хорошо это, и после он не стал делать.
"Сэндзюсё"
Они никогда не встречались раньше - монах и хозяин поместья, хотя приходились друг другу родственниками, причем как с отцовской, так и с материнской стороны. Но с отцовской, а именно она считается главной, родство было уж очень дальним. Оба из разных ветвей дома Фудзивара. И было их много, этих ветвей. Раньше они оплетали столицу и дворец. Эти разнообразные глицинии - Сайондзи, Сато, другие славные ответвления. Куда ни плюнь, попадешь в Фудзивара, шептали злопыхатели.
Это было раньше. Теперь у власти другие люди. Фудзивара еще не исчезли, но их оттеснили, им остается обустраиваться на дальних окраинах обитаемых земель, либо, уцепившись за пустую должность при дворе, сочинять стихи.
Гость был из семьи Сато. К семнадцати годам он так славно показал себя в стычках с горными разбойниками, что был принят в Северную стражу - личную гвардию императора. В последующие годы он вызывал всеобщее восхищение, одинаково искусно владея мечом, луком, и кистью. А еще через пять лет он оставил службу и обрил голову. И нет, чтоб затвориться в монастыре. Он пустился в странствия.
Почему самый блестящий из придворных кавалеров сделал это? Никто не знал, и столица полнилась сплетнями. Сбежал от соей несчастной любви? Бежал от чужой, чрезмерно навязчивой любви? Причем назывались имена столь высоких особ, что их и повторять было небезопасно.
Это было так давно... еще до смуты года Хэйдзи... нет, даже до смуты Хогэн, положившей конец могуществу дома Фудзивара, когда старую аристократию потеснили воинские роды. Но в итоге у власти утвердился клан Минамото. Матери хозяина и гостя обе были из Минамото, и здесь родство было заметно ближе. А ведь смута Хэйдзи почти уничтожила этот дом. Тогда за власть схлестнулись Минамото Ёситомо и Тайра Киёмори. Ёситомо проиграл, бежал из столицы и был зарезан в бане собственным вассалом, у которого мнил найти приют. Впрочем, сейчас принято говорить, что он сам благородно вскрыл себе живот. А Киёмори, не желая в будущем себе мстителя, приказал уничтожить всех мужских потомков рода Минамото. Женщин он не тронул, женщина принадлежит дому мужа, потому матушка хозяина, тогда уже бывшая в почтенном возрасте, уцелела - а ведь она приходилась Ёситомо родной сестрой. Иное дело мужчины и мальчики, в первую очередь сыновья Ёситомо. Они были убиты. Но не все. Подростка Ёритомо взяла под защиту приемная мать Киёмори - ах, если бы она предвидела, что делает! Самый младший, который позже назвал себя Ёсицунэ, родился и вовсе после смерти отца от наложницы Токивы. Красавицу Токиву Киёмори взял себе как военный трофей, и она вымолила у него жизнь мальчика. Киёмори оставил младенца в живых, но едва тот начал входить в разум, распорядился отправить его в монастырь. Ёритомо же была предназначена жизнь в ссылке, вдали от столицы.
Тайра Киёмори стал править самовластно, меняя императоров, как камешки на игровой доске. Не годились даже те, кто были вполне послушны его воле. Правителю нужен был император от его собственной крови. Он выдал дочь за юного императора Такакуру, а когда ребенку, рожденному от этого брака, сравнялось три года, возвел его на престол под именем Антоку.
Казалось, род Хэйкэ утвердился у власти если не навечно, то на века, как Фудзивара прежде. И даже то, что старший сын правителя, Сигэмори, одаренный и благородный, скончался в цвете лет, не могло этому помешать - у Киёмори были другие сыновья и множество внуков.
И тут ссыльный Ёритомо поднял белое знамя мятежа. Одни говорили, что к этому его подтолкнула жена - Масако из дома Ходзё, воинственная дама, которой больше пристало носить доспехи, чем ее супругу. Другие - что это был его духовный наставник, монах Монгаку, славный буйным характером и стремлением ввязываться во все возможные бунты, а то и развязывать их, и за то отправленный в ссылку на тот же остров, что и Ёритомо.
Кто-то, наверное, подтолкнул. Ёритомо был хитер и коварен, но осторожен, и не блистал воинскими доблестями. И только полная бездарность младших Тайра на военном поприще помогала поначалу его армии одерживать победы. Долго так продолжаться не могло. Но к Ёритомо начали стекаться Минамото, уцелевшие после резни, и среди них-то были выдающиеся воины. Особенно один.
Младший сын покойного Ёситомо, которого тогда звали прозвищем Куро, Черный, не имел никакой склонности к монашеской жизни, зато проявил себя в боевых искусствах. Одни говорили, что его наставляли в этом демоны- тэнгу с горы Курама, другие - что он превзошел воинские приемы по старинному трактату, который похитил у владельца, соблазнив его дочь. После того многообещающий отрок сбежал из монастыря и нашел приют у того из Фудзивара, что утвердился на дальнем севере. Старый Фудзивара Хидэхира был храбр, великодушен, и что немаловажно, богат. Он принял к себе Ёсицунэ, как нынче величал себя Куро, а когда начался мятеж, снабдил его суммой достаточной, чтоб создать и вооружить отряд, который Ёсицунэ привел на помощь старшему брату.
К тому времени стало ясно, что дети и внуки Киёмори не могут подавить мятеж, а сам правитель был стар и болен. "Отрубите голову Ёритомо и повесьте над моей могилой!" - кричал он сыновьям на смертном одре. Они не смогли этого сделать. Семья покойного правителя, вместе с малолетним Антоку и многие другие из их рода, преследуемые победоносным Ёсицунэ, нашли свой конец на дне залива Данноура. Судьба прочих Тайра была еще страшнее. Ёритомо не хотел повторять ошибки Киёмори, пощадившего детей противника - уж ему ли не знать, к чему это приведет. Тайра преследовали по всей стране, и резню, устроенную некогда Киёмори, Ёритомо, объявивший себя сёгуном, превратил в бойню. А затем обратил взгляд на того, кого восхваляли как лучшего воина страны, на сына жалкой наложницы. Все это привело к новой кровавой и страшной истории, которая завершилась совсем недавно. А может, и не завершилась еще.
Да, за последние полвека мир перевернулся, и не единожды. И все время, пока страну заливали пламя и кровь, бродил по этой стране монах в потрепанной рясе, которого, казалось, волновало лишь цветение сакуры. Так, по крайней мере, он говорил. О том свидетельствовали и его стихи. Хозяин поместья эти стихи читал, он все же был достаточно образован, как и подобало человеку из рода, давшего за века не только придворных и министров, но и великих поэтов. Но сам хозяин большую часть жизни провел с мечом в руках. Уж таково было время войн и смут. Он больше походил не на столичных Фудзивара, изящных и утонченных, а на тех, северных, пусть и не был выращен стаей волков, как говорили о старом Хидэхире. Хозяин и Фудзивара себя не называл, предпочитал именоваться по своему владению - Исэ.
Итак, всю жизнь господин Исэ воевал. И когда его младший двоюродный брат стал сёгуном, как выяснилось, воевал он на правильной стороне. Вот только судьба единокровного брата сёгуна заставляла усомниться, что стоит радоваться такому родству. Да, он был воином, а его родич и гость - монахом и поэтом. Однако господин Исэ не стал бы утверждать, что преподобный Энъи менее храбр, чем любой самурай. И не только потому, что прежде служил в гвардии. Безоружный монах годами странствовал по стране, раздираемой войной, а в годы огня и крови ряса защищала не больше, чем доспехи. Монахов убивали и сжигали сотнями, и порою не без причины. Ибо и монахи пошли такие, что ни один бунт без них не обходился, и охотно кидались в гущу сражений. Да что там, лучший из воинов покойного Ёсицунэ, погибший вместе с ним, был монахом.
Но преподобный Энъи был не таков. Никогда с тех пор, как обрил голову, не участвовал он в войнах и мятежах. Но его никто никогда не трогал - ни самураи, ни разбойники. Да что там, сам Монгаку, не боявшийся ни богов, ни демонов, ни сегуна, грозился, что если этот бродяга и еретик заявится к нему в монастырь, он самолично изобьет негодяя своим посохом. Но когда Энъи и впрямь забрел в обитель Монгаку - полюбоваться цветением сакуры, зачем же еще, настоятель, бросив на гостя краткий взгляд, принял того чрезвычайно любезно. А когда ученики спросили наставника, почему он не избил еретика, как собирался, тот в ответ рыкнул: "Вы лицо его видели? Да он бы сам меня избил!"
Возможно, праведный Монгаку всего лишь вспомнил, что монах Энъи прежде был славным воином Сато Норикиё, и, вероятно, не забыл боевых искусств, коими настоятель не владел.
Но может быть, он увидел в госте что-то еще?
И теперь господин Исэ тщился понять - что.
Преподобный Энъи вовсе не выглядит человеком, способным в любой миг превратить монашеский посох в оружие. И не потому что он стар. Господин Исэ тоже совсем не молод, хотя и моложе гостя. Монах очень спокоен, возможно, это и напугало буйного Монгаку. Спокойствие ли это человека, познавшего дзен? Или он знает что-то еще? Потому что его по-прежнему окружают слухи, но совсем иные, чем полвека назад. Утверждают, будто ему открывается неведомое, и он встречал такое, что прочие умерли бы от страха. Именно ему явился призрак свергнутого императора Сутоку, ставшего князем тьмы, и проклявшего императорский дом, из-за чего и произошли все последующие смуты и войны. А преподобный Энъи, ничуть не устрашась, урезонивал Сутоку и пытался успокоить его мстительный дух. Он водил дружбу с теми, кто практиковал оммёдо и со странным монахом Мёэ, утверждавшим, что люди созданы из вещества того же, что их сны. И прочее такое, во что здравомыслящий воин ни за что не поверит. И о чем им говорить с преподобным, не о стихах же? Но вот он, сидит напротив, пьет чай, да и от сакэ не отказывается, не зря Монгаку называл его дурным монахом.
Они пьют - немного, маленькими глотками, обмениваются вежливыми фразами, как подобает родственникам, которые ранее не встречались, но наконец сподобились свести знакомство.
- Я слышал, Исэ-доно, что вы вскорости отбываете на север, - произносит монах.
- Да, когда там сойдет снег. Это у нас близится пора цветения вишен, а там еще зима. - Пожалуй, удачно получилось помянуть сакуру, которую так любит гость. - Вы наверняка знаете, преподобный, вы бывали в тех краях.
- Да, я был дружен с покойным господином Хидэхирой. Он ведь был моим родичем, да и вашим тоже по линии Фудзивара. Я живал у него. И он даже убеждал меня остаться в Хираидзуми.
- Отчего ж не остались?
Они ступили на скользкую почву. Хираидзуми, богатейший город севера, а может, и всей страны, после карательного похода сёгуна лежит в дымящихся развалинах. Господину Исэ, получившему часть земель северных Фудзивара, придется обустраиваться на новом месте.
- Я сказал господину Хидэхире, что Хираидзуми не ждет впереди ничего доброго, - отвечает монах. - Было у меня такое предчувствие.
- Так вы и впрямь наделены даром видеть незримое? - прямо спрашивает господин Исэ.
Преподобный отвечает уклончиво.
- Вы о той истории с призраком? Ее сильно приукрасили. Точнее, приустрашили. Я и впрямь посетил гробницу низвергнутого императора. Было бы нечестно забыть о том, кто дарил тебя милостями, будучи у власти, теперь же покоится в заброшенной могиле.
Ну да, Сато Норикиё был стражем Сутоку, когда тот звался императором.
- Но я не об этом пришел говорить с вами, Исэ-доно.
- О чем же?
- Я слышал, вы человек отважный и в то же время рассудительный. Как раз такой, к кому бы я мог обратиться с просьбой.
- Я слушаю вас, преподобный.
- Но прежде, чем я перейду к сути дела, я должен поведать вам, что к нему привело. И это связано - о да, с тайными знаниями и видениями из иных миров. Нет, я не о видении гневного духа. О другом.
Неужто поэт на старости лет подвинулся умом? А ведь с виду не скажешь, глядя на это задумчивое лицо, иссеченное морщинами и задубленное загаром.
Преподобный, видимо, догадался о мыслях хозяина и грустно улыбнулся.
- Возможно, до вас, Исэ-доно, доходили слухи о том, что я видел и чем занимался. Так вот, эти слухи - лишь малая часть того, что происходило на самом деле.
Господин Исэ насторожился, но в то же время то, что старый монах собирался поведать, несомненно привлекало его.
- Прошу вас проявить терпение, Исэ-доно, история займет некоторое время. - Он сделал глоток чаю. - Да, преподобный Монгаку прав - я плохой монах. В молодости я решил посвятить себя Будде. Ради этого я отбросил все земные привязанности, оставил жену и малых детей, которых любил всем сердцем. Но место этих земных страстей немедля заняли другие. Неуемное любопытство охватило мою грешную душу, жажда познания того, что лежит за пределами доступного. Еще в юности я приобрел книги и свитки с некоторыми тайными писаниями. Теперь же я принялся из тщательно изучать.
Когда разразилась смута Хогэн, я жил на горе Коя, и события того бурного года не затронули меня. Но известия о них до меня доходили, и заставили призадуматься. Творимые после подавления жестокости... я понимаю, Исэ-доно, по нынешним временам они кажутся легким ветерком перед грядущий бурей, но тогда это было внове. Потрясенный услышанным, все глубже я задумывался, как бы я мог исправить содеянные злодеяния, применив знания, почерпнутые из свитков. А посвящены они были, ни более, ни менее, как оживлению мертвецов, или созданию живых людей из мертвых тел.
Мой близкий друг и родич, которые вместе со мной принял постриг и разделял мое отшельничество, был против моего замысла, считая его противным учению Будды. Я же не видел в этом ничего дурного. Тогда мой друг покинул гору Коя, и я остался наедине со своими помыслами, и предался размышлениям о том, кого мне стоит оживить.
Среди тех, кто был предан казни тогда, по наущению Синдзэя, был ваш дед по матери, и мой родич Минамото но Тадаёси, и его младшие сыновья. О них подумал я в первую очередь. Но они, хоть и были казнены, все же нашли успокоение в могилах, а нарушать последний покой мертвых - преступно и отвратительно. Вдобавок, будучи похоронены подобающим образом, они наверняка отправились на путь нового рождения, и не могли воскреснуть телесно. Однако же был тогда человек, не способный родиться заново из-за того, как с ним обошлись. Тоже наш с вами родич, ибо все мы здесь Фудзивара. Но он был из тех Фудзивара, которые стояли выше всех, и пришлось им больнее всего падать.
- Аку Сафу?
- О, вы еще помните это прозвище, хотя были тогда совсем молоды.
- Слышал от отца.
Монах в задумчивости кивнул.
- Я хорошо знал его, когда служил при дворе - мы были примерно одних лет. Не могу сказать, чтоб мы были дружны. Напротив. По правде сказать, Фудзивара Ёринага ненавидел меня не меньше, чем праведный Монгаку, и по той же причине - стихи казались ему пустой тратой времени. Что до меня, то я его просто недолюбливал. Ум его был блестящ, он по праву считался первым ученым своего времени. Но нрав его был невыносим, и он не зря заслужил свое прозвище, ибо многих восстановил против себя, за исключением тех, кто был им очарован - но я-то не был.
Однако, как бы я к нему ни относился, то, что произошло с ним, удручало меня чрезвычайно. Он был единственным из мятежников, кто умер в бою, с мечом в руке, а ведь он даже не был воином. Преданный всеми, включая родного отца, он не сдался. Позже Синдзэй, распустил слух, что Ёринага испугался и умер, откусив себе язык, но верные люди сказывали мне, что он был сражен лучниками Тайра. Прочие же сложили оружие.
- Я слышал и об этом, - откликнулся хозяин, - и это научило меня никогда не полагаться на милость победителя.
- Но Ёринага и впрямь был виновен, подняв меч против законного императора, и если бы дело закончилось его гибелью в бою, я бы не стал о нем печалиться. Но худшим было то, как с ним поступили после смерти. Того, что тело было выброшено из могилы и разрублено на куски, не заслуживает и худший из преступников. Потому я решил поднять и оживить Левого министра. Сейчас уже не могу сказать, что мной двигало - желание исправить несправедливость, стремление применить книжные знания на деле, или просто одиночество. Итак, я спустился с горы и нашел место, где по рассказам выбросили останки Ёринаги. Я даже выкрал его голову, которая была выставлена в столице и успела превратиться в череп.
Принеся останки к себе в хижину, я последовательно сложил кости в правильном порядке, скрепил их стеблями глицинии, и произвел иные действия, о которых сейчас не буду распространяться. По прошествии 27 дней я произвел церемонию вызова души.
- И что же, вы не преуспели?
- Не могу вам ответить точно. Да, он поднялся но хотя облик вышел похожим на человеческий, но плоть была плоха, а души не было вовсе. Голос был, но он был похож на звучание струны или флейты. Когда у человека есть душа, он соответственно использует голос. Но если просто издавать голос, он звучит как поломанная флейта. Иными ловами, человеком это создание не было. И я не знал, что с ним делать. Если бы я вернул его в прежнее состояние, не стало ли бы это убийством? Да, у создания не было души, но вид у него был почти человеческий, и уничтожить его рука не поднималась. Тогда я отвел его далеко в горы, в лес, куда люди не ходят. Если же кто-то встретит мое создание, то подумает, что это оборотень, испугается и убежит. Потому никому вреда не будет.
Все же меня терзали мысли о том, что я сделал неправильно. Потому я вернулся в столицы и встретился с одним из моих родичей, который как мне было известно, был более искушен в познании тайной науки, чем я, ибо принадлежал к школе Цутимикадо, более всего прославленной именем Абэ но Сэймэя .То был советник Минамото но Моронака, ныне давно умерший. Я рассказал ему, что сделал, и он поведал в чем была моя ошибка. Он даже признался, что не раз производил подобные опыты, но отказался назвать мне имена тех, кто был им создан, ибо все они вошли в знатные роды, и занимали высокие должности, а если бы их создатель назвал их, они бы рассыпались в прах. И... это, собственно, все.
- Так вы больше не встречали свое создание?
- Нет, возможно, он до сих пор скитается по полям и лесам, а может, рассыпался в прах, ибо имя его названо. И когда Тайра Киёмори, желая снять проклятие, добился, чтоб Ёринаге посмертно присвоили титулы и должности, те, кто читали этот эдикт в чистом поле, напрасно тратили время...
Хозяин на некоторое время задумался.
- Но другие-то не рассыпались. И за три десятилетия во всех этих войнах, смутах и заговорах принимали участие мертвецы... и не исключено, что они до сих пор среди нас?
- Может и так... но пора перейти к истинной причине моего прихода к вам. - Монах вынул из рукава деревянный футляр. - Я никогда более не пытался воскрешать мертвых. Но подробно записал все, что рассказал мне покойный советник Моронака... и так и не нашел в себе сил уничтожить его. Теперь я передаю свиток вам, Исэ-доно. Распорядитесь им по своему усмотрению. - Он положил футляр на стол.
- Но почему именно я? Наше родство не столь уж близко, и у вас есть собственные дети.
- Мои дети, сын и дочь, также избрали служение Будде, и в отличие от своего грешного отца, и впрямь отринули мирское. Они не примут этот свиток, а я не стану их принуждать. Я без колебаний передал бы это писание господину Хидэхире. Но он умер, а его дети оказались дурными наследниками. Так что его удел достался вам...- монах посмотрел хозяину в лицо ясным открытым взглядом, - во всех смыслах.
- Да, мы уже говорили о моем скором отъезде.
- И вы не опечалены тем, что придется поселиться в этом диком краю? Ведь многие считают, что вне столицы нет жизни и сочли бы такое земельное пожалование ссылкой.
- Это было решение главы рода Фудзивара и сёгуна, моего брата. -после паузы он добавляет. - Двоюродного.
Снова краткое молчание. Оба слишком хорошо помнят судьбу единокровного брата сёгуна.
Когда недавний герой всей страны, лишенный военной силы, затравленный старшим братом, и отчаявшийся найти поддержку, он с горсткой сторонников, женой и детьми бросился на север.
Фудзивара Хидэхира принял опального полководца так же, как некогда безвестного подростка. Несколько лет Ёсицунэ прожил под его защитой. Покуда был жив Старый Волк, Ёритомо не рисковал соваться на север, удовольствовавшись тем, что вырезал всех малолетних детей Ёсицунэ от наложниц.
Потом Хидэхира умер, завещав сыновьям защищать Ёсицунэ. Но Ясухира, наследник Старого Волка, не внял завету отца. Получив приказ из столицы уничтожить Ёсицунэ, он исполнил его. Окруженный со всех сторон людьми Ясухиры, злосчастный сёгунов брат убил жену и детей, а затем совершил сэппуку, как его отец когда-то. А Ёритомо двинул войска на север. Наказать Ясухиру за нерадивость и исполнении приказа, и попутно покарать за убийство родича.
Все это произошло совсем недавно. И в сравнении с подобными событиями, все эти истории с призраками, оборотнями, ожившими мертвецами сильно блекли.
Северных Фудзивара больше нет, а Ёритомо пересчитывает их сокровища из разграбленного и сожженного Хираидзуми.
Фраза "чем дальше от такого родственника, тем лучше, а там посмотрим", не произнесена, но оба собеседника ее услышали.
Исэ Томомунэ придвигает к себе футляр.
- Хорошо, преподобный Энъи. Пусть этот свиток хранится пока у меня.
Монах кивает, наливает хозяину сакэ.
- Что же вы теперь собираетесь делать, Сайгё-хоси? - на сей раз хозяин называет гостя не буддийским именем, а тем, которым тот подписывает свои стихи.
- Отправлюсь в монастырю Хирокава. - Старый поэт улыбается. - Скоро наступит пора цветения вишен, а там они особенно прекрасны. А вы что собираетесь делать, Исэ-доно?
- Мне придется обживаться в новых землях и приводить их в порядок.
"Мне будет не до оживления мертвецов, с живыми бы управиться", тоже не сказано, и обоими услышано.
Томомунэ продолжает:
- Мне пока не сравниться с господином Хидэхирой. Старый Волк владел двумя провинциями. Мне из них достался лишь один удел. Идатэ, или Датэ, по-разному произносят. - Он усмехается. - Но надо же с чего-то начинать?
О, пусть я умру
Под сенью вишневых цветов!
Покину наш мир
Весенней порой кисараги
При свете полной луны.
Сайгё, предсмертные стихи, монастырь Хирокава, весна 1190 г.
3. Свиток третий. Экспериментатор
Те, кто услышал об этом происшествии в замке Обама, поспешили вооружиться. Солдатам, преследовавшим их от замка Миямори, едва хватило времени, чтобы одеться. После такого переполоха не осталось никого, способного взять ситуацию под свой контроль; все считали дело безнадежным, но продолжили преследовать беглецов до места под названием Такада. Среди беглецов было несколько оруженосцев Нихонмацу, включая Накацава Геннаи и Юса Магокуро, несшего лук, которые окружили Тэрумунэ и Ёсицугу; остальные обнажили свои мечи и продолжали двигаться по направлению к землям Нихонмацу. Ёсицугу хотел избежать преследования вооруженного отряда клана Датэ, поэтому он заколол Тэрумунэ в этом месте; смерть настигла Тэрумунэ в 42 года. Когда люди Датэ увидели это, все до одного выкрикнули боевой клич "toki no koe", сплотили свои ряды и бросились в бой с воинами Нихонмацу, убив более 50-ти человек. Ёсицугу был убит в возрасте тридцати трех лет. Необъяснимо, что он и Тэрумунэ должны были умереть вместе...
Датэ Сигезанэ, "Масамунэ-ки", 1636 г.
(Осю, провинция Муцу, замок Обама, октябрь 1585 г.)
Он сидит на террасе замка, несмотря на холод. Пристально смотрит на всех, кто проходит мимо. Людей здесь сейчас собралось значительно больше, чем замок Обама видел со времен своего основания. Машинально придерживает перевязанную правую руку, пострадавшую в начале похода. По счастью, он левша, ожог не мешает держать меч и кисть. Но сейчас он ничего не записывает. Не до того. Князь может позвать его в любой миг, и отец тоже.
Отец приехал недавно, его не было при начале кампании - болел, и не сопровождал своего племянника - старого князя. Терумунэ называли старым князем, да, хотя он был в расцвете лет и сил. Здесь, на севере, живут люди, закаленные суровыми зимами, и не менее жестокими боями, и если не сложатся в бою, доживают до глубокой старости. Немало вассалов дома Датэ, разменявших шестой, а то и седьмой десяток, продолжают участвовать в боях, и не считают себя стариками. А "старый князь" - потому что сложил с себя власть, а не потому, что состарился и ослабел. Но влияние Терумунэ - теперь уже покойного Терумунэ, после отставки не стало меньше. Наоборот, кажется, даже выросло, когда он стал при сыне советником и стратегом. Буйный и вспыльчивый Масамунэ возглавляет войско в сражениях, Терумунэ сдерживает его чрезмерные порывы и дает верные советы. И власть клана растет. Так было до последних дней.
Датэ Сигезанэ замещал при князе своего отца, и это было для всех в порядке веще. Уж таковы причуды родства - восемнадцатилетний Сигезанэ приходился старому князю двоюродным братом. Причем, в краях, где сражаются с отрочества, и сам Сигезанэ заслужил уважение, считался одним из лучших полководцев клана. А сейчас Масамунэ, его князь, его друг, его ближайший родич, которого он знал с младенчества, не говорит с ним и не глядит в его сторону. Неужели он винит Сигезанэ в том, что произошло?
Ведь он один из ближайшего окружения Масамунэ из-за обожженной руки не поехал на ту проклятую охоту, остался в свите Терумунэ - и не воспрепятствовал тому, что случилось.
Нет, Масамунэ не стал бы молчать, если б у него такое было на уме. Если он кого и обвиняет, так только самого себя. Терумунэ захватили в заложники, потому что сын его уехал поразвлечься охотой, и увел с собой множество воинов. Но хуже всего то, что было потом. Сигезанэ до конца жизни будет помнить, как Терумунэ кричит с чужого берега пограничной реки: "Стреляйте!", и воины, привыкшие повиноваться его приказам, дают залп по отряду Хатакэяма и их пленнику.
Шепотки по углам стали раздаваться сразу, когда они вернулись в Обаму, привезя оба мертвых тела - князя и Хатакэямы Ёсицугу. О том, что выстрел, сразивший Терумунэ, был не случаен. О том, что молодой князь мог бы не позволить воинам стрелять. О том, что он мог бы поторопиться вернуться с охоты. Шептались те самые старые вассалы. Им не нравилось, что Масамунэ слишком рано стал князем. Что он продвигает на ключевые посты своих соратников, из которых отнюдь не все знатного рода. Да, отец сдерживал его порывы. Слишком сдерживал. Нравом Масамунэ пошел не в отца, спокойного и сдержанного, а в матушку, Ёси-химэ из клана Могами. И будь она здесь, она бы не стала шептаться, а прямо был обвинила сына в смерти отца. Уж такова была она - мужа любила, пусть их семьи и враждовали поколениями, а с сыном, который был так похож на нее, постоянно ссорилась. И все это еще предстоит выслушать на похоронах.
Но Сигезанэ знал, что Масамунэ не умышлял против отца. Он не только почитал родителя, как подобает сыну. Он вряд ли мыслил себя без отца - он, с отрочества привыкший к сражениям, с прошлого года уже не наследник, а князь в своем праве.
Оглядываясь назад, Сигезанэ видел, что Терумунэ словно подгонял время. Он делал все, чтобы с малых лет подготовить себе преемника, как будто опасался не успеть. Старшего княжича, тогда еще носившего детское имя Бонтенмару, обучали не только воинским искусствам и литературе. Этому в воинских родах обучали всех, и мальчиков, и девочек, и глупы те, кто считает северян невежественными дикарями. Здесь все за беседой способны сложить недурное стихотворение, и вспомнить классиков. Ну, не все, так многие. Но князь Терумунэ отдал наследника в ученики к главному книжному авторитету в Осю - преподобному Косаю. И живя в храме, княжич изучал, историю, своды законов, и труды дзенских мастеров. И все это в условиях самых суровых, без всяких поправок на знатность и возраст, а ведь Бонтенмару в детстве не отличался крепким здоровьем. Но Терумунэ не делал ему никаких поблажек. Учеба не прекратилась и после того, как наследника вернули из храма. Он изучал архивы клана Датэ, еще со времен эпохи Камакура, когда род прозывался Исэ. В 12 лет над наследником провели обряд совершеннолетия и женили. С 15 лет он постоянно выезжал на войну. Впрочем, тут Сигезанэ мог с ним равняться. Но все равно, он не завидовал Масамунэ, даже когда тот стал князем. И это при духе соперничества, поколениями царившем в роду Датэ. Пока - не испытывал. Уж слишком тяжка была ноша, которую Терумунэ взвалил на наследника - и на себя тоже. Предвидел ли он, что погибнет, едва перейдя за предел сорокалетия? Или хотел дать клану наилучшего правителя, каким представлял его? В любом случае, Терумунэ имел на сына огромное влияние. А теперь он мертв, и многие уверены, что дом Датэ ждет катастрофа. У клана всегда было много врагов, а за год, что Масамунэ пробыл у власти, стало еще больше.
Военные действия, которые стараниями Терумунэ должны были утихнуть, разразятся с новой силой, потому что Масамунэ будет мстить. И кто бы не стал! Да, Хатакэяма уже мертв, но его родичи и вассалы живы. Масамунэ пойдет на них, а все, с кем Терумунэ заключил перемирие, воспользуются этим, чтобы вновь вступить в военные действия.
Но что с того? Всякий обязан мстить за отца, и даже старики, вечно недовольные решениями молодого князя, не скажут ни слова против. Они будут обсуждать, кому после погребения принять постриг, а кому выпадет честь совершить самоубийство вслед, но оспаривать необходимость войны не будет никто. Возможно, старые вассалы привычно будут удерживать Масамунэ от чрезмерно поспешных действий, и уж точно будут решать, как привлечь как можно больше союзников. Ради этого прибыли сюда и ближайшие родичи старого князя Датэ Сигэмото - отец Сигезанэ, и Русу Масакагэ, а также Онинива Ёсинао, прежде бывший главным вассалом Терумунэ. Все они привели с собой воинов и собственных вассалов, поэтому замок и был переполнен, ведь ближние люди Масамунэ тоже были здесь. Ожидался и тесть князя, господин Тамура.
Все они ждали приказа наступать - или отражать нападение. Ведь Масамунэ увез труп владетеля Нихонмацу, и для клана Хатакэяма позором будет, если они не попытаются его отбить. Кстати, Сигезанэ не мог понять, зачем молодому князю понадобилось тащить труп с собой, достаточно было снять голову и выставить ее напоказ, как велит обычай. Но изрубленное мечами, истыканное стрелами тело убрали с глаз долой, в холодный погреб замка Миямори. Тело Терумунэ, как и подобает, отправили в храм, к преподобному Косаю. Но что делать с останками Хатакэямы? Об этом Сигезанэ и хотел спросить у князя, прежде чем готовиться к сражению. Когда он наконец увидел Масамунэ, то понял, что тому не удалось отделаться от старых советников Терумунэ. Рядом с князем было Эндо Ямасиро. Его Сигезанэ тоже знал, а больше слышал о нем. О советнике старого князя разные ходили истории. Вот Эндо и впрямь можно было назвать стариком, он был лет на двадцать старше Терумунэ. Раньше его называли Эндо Мотонобу, и славился он как умелый переговорщик, недурной поэт и опытный интриган. В прежние времена он был вассалом Накано Мунэтоки, враждовавшим с кланом Датэ, и тот подослал его к Терумунэ, зная, что тот охотно привечает у себя людей образованных. Эндо должен был шпионить в клане Датэ, а если повезет, посеять там смуту. Вместо этого он порвал с прежней службой, в знак чего изменил имя, и стал одним из верных людей Терумунэ. Масамунэ, который знал Эндо гораздо ближе, чем Сигезанэ, упоминал, что отец прежде всего ценил того за проницательность. В своих предположениях, говорил он, Эндо оказывается прав в восьми случаях из десяти.
Именно Эндо в свое время приметил сына местного священника Катакуры и посоветовал князю взять его на службу. У этого мальчика, сказал он, блестящие способности, много обещающие в дальнейшем. Тогда все, кроме Терумунэ, только посмеялись - Эндо, который и сам сын священника, оказывает милость себе подобным. Теперь Катакура Кодзюро - главный вассал и стратег молодого князя, и хоть Сигезанэ и соперничает с ним за первенство в окружении Масамунэ, не может не признать его дарований.
Несколько лет назад Эндо убедил Терумунэ заключить союз с Демоном-Повелителем Шестого неба. Это сулит дому Датэ невиданное возвышение, твердил он. И все складывалось наилучшим образом, но это оказался один из тех случаев, когда Эндо не угадал. Ода Нобунага, будучи в шаге от объединения страны, погиб из-за предательства одного из своих главных полководцев.
Теперь прочие полководцы Оды грызутся между собой за власть. Тем лучше, говорит Масамунэ. Им не до нас, и все, что нам нужно, мы возьмем сами.
Так что никто не пенял Эндо за совет пойти под руку князя Оды. Но ошибка, которую он совершил сейчас...
Масамунэ хотел взять весь север мечом. Терумунэ предпочитал дипломатические ходы. И, хотя войска Датэ теснили Хатакэяма, предпочитал заключить перемирие. Многим, в особенности из старшего поколения, это казалось разумным. Нихонмацу, главный замок Хатакэяма - самая неприступная крепость в Осю, штурмом с налету его не взять, а Датэ не в том положении, чтобы садиться в осаду. Да, с главным врагом - домом Асина, удалось временно замириться. Но всякому понятно, что временно. Рано или поздно, и скорее рано, Асина пойдут в наступление, и лучше заключить договор с Хатакэяма, чем воевать на два фронта. Так считал Терумунэ, старый Онинива и Эндо Ямасиро поддержали его, и вместе им удалось убедить Масамунэ и Сигезанэ, настаивавших на наступлении.
И вот - случилось то, что случилось. Стоит ли винить в этом Эндо? Когда садишься за доску для сёги, по умолчанию предполагается, что противник будет делать свои ходы, а не попытается разбить тебе голову этой доской. Нихонмацу Ёсицугу решил сделать именно это.
Масамунэ часто бранят за вспыльчивость и опрометчивые поступки, не делая скидки на молодость. Но Ёсицугу был почти вдвое старше, если нет ума, то хоть опыта мог бы набраться. Да, он и прежде ерошил перья - какие вы, Датэ, потомки Фудзивара? Вы и герб-то свой у Уэсуги украли! А мы, Хатакэяма, потомки великих канцлеров, и с Минамото в родстве!
Ну, предположим, здешние Датэ, хоть и прямые потомки Фудзивара, но мало чем походят на утонченных министров дома Глициний. Но и здешние Хатакэяма - боковая, очень боковая ветвь рода великих канцлеров, в пору сёгуната Асикага и Войны цветов возвышавших голос в столице.
Но не родословными добывается победа. Ёсицугу мог бы если не победить, то сохранить владения, пойдя на небольшие уступки, ничуть не ронявшие его чести. Но вместо этого он предпочел угробить все, чего мог добиться, когда захватил Терумунэ на переговорах.
Воистину, и дюжина мудрецов не может предвидеть действий одного дурака.
Князь и Эндо говорили достаточно оживленно, но тихо. Это несколько удивило Сигезанэ. Да, Масамунэ знал Эндо с детства, но тот был человеком старого князя, а не молодого, и доверительных бесед с ним на памяти Сигезанэ не водил.
Завидев Сигезанэ, они остановились. Рядом эти двое смотрелись необычно, и при других обстоятельствах Сигезанэ был улыбнулся. Эндо Ямасиро был человеком высоким, крупным. Несмотря на возраст, он был могучим воином. Однако в последние дни из него как будто вынули державший его железный стержень - его словно бы постоянно лихорадило. Масамунэ, казалось, не слишком изменился с того момента, когда Сигезанэ повстречал его впервые. В храме у Косая - мелкий задохлик, которого прихожане принимали за крестьянского мальчика, отбывавшего повинность в храме. Разве что одежду и доспехи теперь носит подобающие. Но Сигезанэ сражался с ним бок о бок не первый год, и знал, что этот невысокий и тощий юноша воспринял уроки боевых искусств наилучшим образом. И те, кто сходились в бою с "задохликом", да еще полуслепым вдобавок, испытывали изумление - и, как правило, это было последнее, что они испытывали, перед тем, как быть разрубленными.
... Но Хатакэяма Масамунэ рубил уже мертвым. Удары меча падали раз за разом, молодой князь не мог сдержать припадка ярости, Сигезанэ ни разу не видел его таким... и сейчас он постарался отогнать воспоминание.
- Скажи, чтоб седлали твоего коня, - говорит князь. - Едем в Миямори.
- Но... -начинает было Эндо.
Масамунэ поворачивает к нему голову. Другой бы просто покосился, но у князя повязка пересекает правый глаз, в детстве убитый оспой.
- Сигезанэ - мой близкий родич, мне он ближе, чем родной брат. Он должен знать.
Это правда - младшего княжича матушка держит при себе, он не участвует в боях. Но что должен знать Сигезанэ? Он не спрашивает. Едем - значит, едем.
Миямори - ближайший замок. Когда Датэ заняли эти земли, то было решено, что Миямори будет резиденцией старого князя, а Обама - молодого - так, что из каждого замка можно видеть сигнал тревоги, и при необходимости поддерживать друг друга. Галопом расстояние между замками преодолеть - всего ничего.
Но когда Нихонмацу Есицугу захватил Терумунэ в заложники, этого "всего ничего" оказалось недостаточно. Когда подоспела подмога, тот уже продвигался к реке... что тут вспоминать?
Сейчас они ехали шагом. Масамунэ, впрочем, выехал вперед, он всегда так делал, где бы ни был - в бою, на охоте, на прогулке. Сигезанэ и Эндо следовали за ним, и Эндо говорил - не мог не говорить, о том, что случилось.
- Я все же считаю, что за всем этим стоит клан Асина. В открытую они ударить не могут, у них князь - младенец. Когда совет вассалов определится, кто будет регентом, тогда снова пойдут на нас. А пока - чужими руками...
Да, в прошлом году тогдашний князь Асина, приходившийся, кстати, Масамунэ двоюродным братом, а Сигезанэ племянником, сказано же, здесь все в родстве, был зарезан собственным оруженосцем. Мутное дело. И вассалы Асина пошли тогда на перемирие с Датэ, ибо единственный сын убитого князя был еще на руках у кормилицы. Эндо рассуждал здраво, но Сигезанэ не был с ним согласен.
- Много чести покойному! Нихонмацу сроду не был способен действовать по плану, тем более этот план придумать. Просто увидел, что Масамунэ и людей его на встрече нет, вот моча в голову и ударила - хватаем заложника и бежим до самого замка Нихонмацу, а оттуда нас не выколупаешь... Впрочем. - заключает он, - правды мы уже не узнаем.
- Может и узнаем, - отвечает Эндо и умолкает до самого конца поездки.
- Это что? - Сигезанэ мутило.
Неженкой он не был. Он сражался с тех самых пор, как получил мужское имя, не раз бывал ранен, едва избегал смерти, и многократно убивал сам. Он снимал головы побежденных противников и видел, как это делают другие. Но он никогда не испытывал такого отвращения, как при виде фигуры, лежащей на полу подвала.