Журнал Млечный Путь
"Млечный Путь, 21 век, номер 43, 2023

Lib.ru/Фантастика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Журнал Млечный Путь (pamnuel@gmail.com)
  • Размещен: 02/12/2023, изменен: 02/12/2023. 488k. Статистика.
  • Сборник рассказов: Фантастика
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повесть В. Моисеев Условный разум (окончание)РассказыК. Берендеев Дыхание времениД. Раскин Астронавты АркадииЮ. Лойко Кулинарные способностиД. Делендик Тяп-ляп ВселеннаяЕ. Добрушин Машина счастьяЕ. Гаммер Из Бейрута с оказиейВ. Смолович Кот МорозГ. Неделько Музыка АльтаираМиниатюрыП. Михайлова Каштановое вареньеЦ. Найсфельд Последний бой старшего лейтенанта ФедуловаПереводЭ. Митчелл Старый Сквидс и Маленький СпеллерЭссеС. Лем "Футурологический конгресс": синопсис фильмаП. Околовский Легенда об Эсхатологическом наркотизатореЛ. Ашкинази, С. Холоденко Черный юморНаука на просторах интернетаШ. Давиденко Невидимое и неизвестноеСтихиП. Госсен Пилоты НЛО
    •   Владимир Моисеев
      
      
      Условный разум
      
      
      Часть 3
      
      Деревня Чучемля
      
      Валерий Игоревич Алмазов,
      начальник Центра важных исследований
      
      О таинственных пришельцах из космоса, посетивших нашу Землю с непонятными целями, Валерий Игоревич Алмазов узнал от одного знакомого члена-корреспондента Академии наук, которого (против воли, естественно) включили в состав межведомственной комиссии для проверки странных, почти фантастических известий, поступающих из маленького американского городка Хармонт, расположенного где-то на границе с Канадой. По правде говоря, эти сообщения называть известиями было бы неправильно, поскольку основную часть их составляли заметки из желтых, не заслуживающих доверия, газеток. Разумнее было бы не обращать на них внимания, но... оказалось, что американцы внезапно организовали секретный проект, якобы занимающийся этими якобы пришельцами, который финансировался Пентагоном. Было создано научно-исследовательское учреждение, ставшее частью седьмого подразделения DARPA. К работе были привлечены ученые с мировыми именами.
      Было бы странно, если бы в России не создали организацию, подобную хармонтскому Институту внеземных культур. Любая активность американских научных структур, как бы глупо она ни выглядела, должна быть изучена - азы политической целесообразности. Нужно было реагировать. Проще всего было создать свой собственный Центр, главной целью которого стал бы анализ любой (даже самой безумной) информации, поступающей из Хармонта.
      Член-корреспондент очень расстроился и едва ли не плакал, когда жаловался Алмазову на несправедливость судьбы. Он боялся, что руководить новым Центром поручат ему. А это значит, прощай самостоятельная научная работа. К тому же, он считал, что затея с Центром абсолютно бесперспективна, ну, какие инопланетяне, честное слово, и если он будет вынужден согласиться, знакомые будут издеваться над ним до самой старости. Наверняка и кличку придумают подходящую - лунатик, марсианин или еще обиднее - гуманоид.
      Алмазов решил рискнуть и предложил свою кандидатуру. А что такое? В последние годы он проявил себя перспективным организатором, к тому же получил профильное образование и был хорошо знаком с научным содержанием предстоящих работ, связанных с изучением инопланетных биологических объектов.
      И к немалому удивлению члена-корреспондента, кандидатуру Алмазова утвердили. Алмазов был на седьмом небе от радости. Это был проект, о котором можно было только мечтать: огромный, с хорошим названием (Центр особо важных исследований - звучит внушительно), щедро финансируемый, и при этом занимающийся бесполезным и бессмысленным делом, от которого никто никогда не будет ждать конкретных результатов. Алмазов, как он понял задачу, должен был организовать бюрократический рай, от него требовалось обеспечить выпуск некоторого количества квартальных отчетов и регулярно выпускать сборники научных статей на заданную тему - про инопланетян. С чем никаких проблем не предвиделось, как известно, ученые любят писать научные статьи. Если правильно подобрать людей, они сами найдут работу, которая их заинтересует. И будут заняты положенные по трудовому законодательству сорок часов в неделю. Их даже не нужно будет стимулировать, пожалуй, даже наоборот, не все статьи следует печатать, пусть стараются и соревнуются друг с другом.
      Эта была работа, о которой он мечтал всю жизнь.
      В детстве Алмазов любил слушать рассказы отца - крупного авиационного конструктора - о жизни и свершениях самоотверженных и трудолюбивых ученых. Отец мечтал, что сын, когда вырастит, станет одним из них и совершит хотя бы одно замечательное научное открытие, которое прославит их фамилию на десятки лет. Валера думал о другом, он быстро понял, что, несмотря на свой юный возраст, разбирается в реальной жизни лучше, чем все эти замечательные персонажи папиных историй. Он даже осмелился предположить, что мог бы дать многим из них практический совет, как правильно выстроить успешную научную карьеру и заработать при этом много денег.
      После долгих раздумий он догадался, что в его верных, в общем-то, рассуждениях есть логическая ошибка. Если все-все научные сотрудники будут заниматься своими карьерами согласно его теории, то откуда у них возьмутся подчиненные, которые должны будут выполнять текущую работу? Да и денег в требуемом объеме на всех, конечно, не хватит.
      Но это был ложный парадокс. Наоборот, в замысле юного Алмазова неожиданно обнаружились элементы высшей справедливости. Действительно, если абсолютно все сотрудники прилежно займутся своими карьерами, то в этом соревновании неизбежно победят самые достойные. Это сейчас талантливые ученые проигрывают умелым карьеристам, потому что не знакомы с теорией стремительного продвижения по служебной лестнице. А вот если все они будут обучены азам карьерного роста, случайные люди уже не смогут занимать руководящие посты и неминуемо пополнят ряды подчиненных, без которых, конечно, нельзя обойтись. Наукой высших достижений должны заниматься избранные, но она благосклонна не только к гениям, но и к людям скромных способностей. Работы на всех хватит. Любое научное открытие требует усилий многих людей, которые должны внести свой скромный вклад, добросовестно выполняя приказы более одаренных коллег.
      В студенческие годы Алмазов усердно учился, выступал с докладами на семинарах и профильных молодежных конференциях, занимался нудной общественной работой, старался быть на виду у людей, от которых зависело его дальнейшее трудоустройство. И его заметили, внесли в реестр руководящего резерва. Он сумел воспользоваться представившимися возможностями наилучшим образом. Довольно быстро Алмазов доказал свою незаменимость при решении мелких бюрократических проблем, которые неминуемо возникают во время проведения любых научных исследований. Он старался быть полезным и не считал это зазорным. Это была работа, с которой он справлялся лучше других.
      Наверное, именно его репутация и стала главной причиной его назначения начальником Центра особо важных исследований, а вовсе не протекция знакомого члена-корреспондента.
      
      Первая информация о Чучемле
      
      Алмазов не подозревал, что задержится на посту начальника Центра почти на пять лет. Он думал, что этот пост станет для него трамплином для будущей блестящей карьеры. В резюме это звучало бы прекрасно. Предыдущее место работы: начальник Центра особо важных исследований. Но время шло, он привык и обжился, его все устраивало. У него был почет, деньги и спокойная размеренная жизнь. Так что менять работу он не собирался. От добра добра не ищут.
      Конечно, пришлось потрудиться. Мало кому известно, что организационная работа требует сосредоточенности и крепких нервов. Что ж, Алмазов блестяще справился с поставленными перед ним задачами. Можно было сказать, что Центр был создан благодаря его усилиям. Под его непосредственным руководством были определены основные направления научной работы:
      - теоретическое (как оказалось, философская составляющая исследования возможного существования инопланетян развита слабо и нуждалась в тщательной разработке);
      - практическое (был организован сбор информации о любых событиях, причины которых непонятны или неизвестны);
      - технологическое (в специальных мастерских Центра пытаются воспроизвести так называемые инопланетные артефакты, известные по описаниям в журналах хармонтского Института внеземных культур). Впрочем, без особых успехов.
      Кроме того, были организованы и укомплектованы опытными сотрудниками лаборатории по выбранным направлениям, утвержден руководящий состав и штатное расписание.
      Алмазову было чем гордиться. Без лишней скромности он считал, что успешная работа Центра его заслуга.
      И вдруг, когда можно было посчитать, что почти все важные проблемы были, наконец, решены, пришла беда, откуда не ждали. В ответ на письма с предложением сотрудничества, которые Алмазов раз в месяц отсылал в Пентагон (он считал, что это забавно), неожиданно пришел ответ. Американцы выразили свою полную готовность к плодотворной и взаимовыгодной совместной работе. В частности, деятели из хармонтского Института внеземных культур обещали ознакомить со своими исследовательскими материалами, а взамен просили, чтобы их специалистам разрешили посетить деревню Чучемля, расположенную в Ленинградской области, о которой Алмазов слышал в первый раз.
      Алмазов вызвал референта Федотова и спросил, что тому известно о деревне Чучемля.
      - Деревня как деревня. Числится в нашей картотеке под номером 5. Местный промышленник...
      - Хорошо звучит: "местный промышленник". Прости, продолжай.
      - Местный промышленник Васечкин построил себе в Чучемле трехэтажный особняк, он называл его дачей. И все бы ничего, но однажды утром постройка ушла под землю, провалилась. Представляете, приходит Васечкин на новостройку, а особняка нет! Что? Как? Бегал, руками размахивал, грозился ворам ноги оторвать. Но виновных так и не нашел.
      - Так может быть и в самом деле стырили? Сейчас, знаешь, какие профессионалы появились! - сказал Алмазов задумчиво.
      - Да нет. Через неделю домик обратно на поверхность вылезать стал, впрочем, не полностью, сейчас доступна только крыша с чердачным оконцем. Васечкин в здание влезать не стал, побоялся. Ограничился тем, что написал донос в полицию. Те, понятно, переслали его нам.
      - Зачем?
      - Чтобы мы признали факт провалившегося особняка необъясненным чудом и дали компетентное разъяснение.
      - Подземная река внезапно подточила фундамент? - предположил Алмазов.
      - Это было бы самым простым и удовлетворительным объяснением. Однако. Через два дня открытым оконцем на крыше дачи Васечкина воспользовался местный вор Михаэль Ширер, по паспорту Михаил Ширяев. Очень живучий человек оказался. Залезть-то он залез, а вот о том, как выбираться будет, не подумал. Потом уже, после того как ему ампутировали обе ноги, он рассказал, что воздушной волной (откуда она взялась, Ширер не знает) его отбросило к стене. И, вроде бы, ударился не сильно, но порвались обои, и из дыры полилась какая-то зеленая жидкость. Он отшатнулся и обеими ногами вляпался в неприятную на вид желеобразную массу, которую ранее не заметил. Закончилось все плохо. Ширер упал, потому что ноги его до щиколоток стали как бы резиновыми, перестали выдерживать его вес. Больно не было, только очень страшно. Ума хватило отползти подальше от зеленой лужицы. Потом, часа за три, ему все-таки удалось выбраться наружу. Врачи не смогли объяснить, что случилось с его ногами. Ни с чем подобным отечественная медицинская наука до сих пор не сталкивалась. А зараза тем временем прогрессировала. Пришлось обе ноги Ширеру ампутировать, чтобы зараза не распространялась. Приехали специалисты из столицы, попытались изучить злосчастные обрубки, но комментировать результаты своих трудов не стали. А еще Ширер притащил несколько странных предметов, явно изготовленных не на местных предприятиях, кем и с какой целью они были созданы, установить не удалось. Когда их показали Васечкину, он перекрестился и своей собственностью не признал. Никто в полицию по поводу пропажи этих предметов не обращался. Получается, что они, вроде бы, ничьи. Вот их и отдали на хранение в местную администрацию.
      - И что нам делать? - спросил Алмазов.
      - Выписывать командировочные и отправляться в путь. Не следует ждать приказа от руководства. Это тот самый редкий случай, когда нам следует проявить инициативу. В Чучемле творятся антинаучные чудеса. Приедем, осмотрим место происшествия своими глазами, попытаемся разобраться. Не сумеем, ничего страшного. Создадим комиссию. Привлечем молодых и талантливых, которым надоело бумажки перекладывать. Пусть займутся реальным делом. В конце концов, именно для этого и создавали наш Центр.
      - Американцев будем приглашать?
      - Потом. Сначала сами посмотрим, что там творится, в этой пресловутой деревне Чучемле. Нельзя исключать, что странные события, происходящие там, всего лишь видения, вызванные немереным потреблением алкоголя. Такой вариант нельзя отбрасывать. А если все правда, и речь идет о новой физике, нам придется засекретить любую информацию о Чучемле. Делиться с американцами нашими секретами, конечно, не хочется, но придется. Американцы могут быть очень даже полезны. Они своим "хармонтским феноменом" давно занимаются. И знают о таких вещах больше, чем мы.
      
      Новая работа
      
      Моя заявка на исследование объекта Ч, видимо, произвела впечатление, и начальник Центра особо важных исследований Валерий Игоревич Алмазов вызвал меня к себе в кабинет для личной беседы.
      - Как вы думаете, хорошо ли, когда человеку говорят, что он не смог удивить? - вместо приветствия задумчиво спросил Алмазов.
      - Плохо, - ответил я.
      - Неправильно. Это говорит только о прозорливости начальника. И его способности правильно оценивать слабые и сильные стороны своего подчиненного.
      - Может быть, никогда не думал об этом.
      - И опять не удивили. Вы человек самолюбивый и преданный науке. До такой странной степени, что работа для вас часто оказывается важнее карьеры. Поэтому для таких, как вы, неспособность удивлять - проявление творческой слабости. Есть люди, которые стремятся быть лучшими при любых обстоятельствах, им крайне необходимо постоянно вызывать восхищение у всех подряд. А как добиться этого, если люди вокруг не желают восхищаться? Часто это становится главной причиной для психологической травмы.
      - Это вы обо мне? - удивился я. - Все, о чем вы говорите, чаще встречается у артистов и писателей, а не у ученых. Я получаю удовольствие от работы и не участвую в художественной самодеятельности.
      Происходящее действие мне не понравилось. Я не мог сообразить, чем может закончиться разговор, так странно начавшийся.
      - Мы были правы, когда пригласили вас к нам в Центр. Нас устраивает ваше отношение к работе, - впрочем, улыбку Алмазова, которой он сопроводил свои слова, можно было посчитать саркастической.
      - Спасибо!
      - Следите ли вы за выпусками американского Бюллетеня Института внеземных культур? - неожиданно поинтересовался Алмазов.
      - Это моя работа, - сказал я не очень уверенно, на миг показалось, что Алмазов сейчас потребует подробно рассказать о статьях из последнего Бюллетеня ИВК. Было неприятно, как будто я попал на экзамен, к сдаче которого не готовился. Интересно, дадут ли мне шанс пересдать? Или сразу отчислят?
      - Американцы создали свой Институт специально для изучения странной истории, случившейся в маленьком городке Хармонт. Есть основания считать, что там совершил кратковременную посадку космический инопланетный звездолет. И оставил материальные следы пребывания. Они называют все, что там произошло и до сих пор происходит Посещением.
      - Да. Читал, - сказал я грустно.
      - Надо признать, - продолжал Алмазов, - что "хармонтский феномен" изрядно попортил кровь и нам. Мы привыкли говорить: случилось не объяснимое. Но это не точно. Нельзя исключать, что там не произошло ничего заслуживающего внимания. Но вдруг это всего лишь газетная утка? Фейк. Есть, впрочем, некоторые факты, которые заставляют относиться к так называемому "хармонтскому феномену" с максимальной серьезностью. Во-первых, американцы организовали свой Институт и привлекли к работе большое количество ученых с мировыми именами. Во-вторых, деятельность Института финансирует небезызвестная DARPA, организация тесно связанная с Пентагоном. В ответ, мы организовали Центр особо важных исследований - современное научное учреждение, вполне справляющееся с решением задач, стоящих перед ним.
      - В Бюллетене ИВК печатается много теоретических статей, - сказал я. - Среди них попадаются интересные материалы. Но результатов конкретных исследований почти нет.
      - Ничего странного в этом нет. Они не пропускают в открытый доступ важную информацию. Соблюдают секретность.
      - Наверное, - согласился я.
      - Панов, вы расстраиваетесь, что мы не привлекаем вас к важным исследованиям?
      - Честно говоря, не очень, - признался я. - Наоборот, благодарен вам за то, что разрешили заняться проблемой панспермии. Важная тема.
      - Да-да, конечно. Но сейчас нам не до панспермии. Вы мне понадобились для другой, более важной работы. Наконец-то вы сможете по-настоящему проявить себя.
      Я окончательно загрустил. Понять, похвалит меня начальник или нет, было трудно. Его слова прозвучали не слишком обнадеживающе. Не удивился бы, если Алмазов попытался сослать меня в библиотеку читать периодику и сортировать научные публикации. Меня это ни в коем случае не устраивало, и я стал придумать вежливые слова для решительного отказа.
      Но все обошлось. Алмазов нашел для меня совершенно неожиданное применение.
      - Собираюсь использовать вас, Панов, с выгодой для Центра. Есть работа, с которой, как мне кажется, может справиться только такой ученый, как вы. "Романтический ученый" - так мы называем подобных вам работников. Вы явно засиделись на бумажной работе. Признайтесь, что вам очень хочется заняться исследованием чего-то по-настоящему важного, конкретного. Ваша идея об исследовании "объекта Ч" очень неплоха, но, увы, не своевременна. Рассчитываю, что потом, если справитесь с моим заданием, вы обязательно вернетесь к своему проекту. Обязательно его поддержу. Но пока есть тема интереснее.
      Я догадался, что сейчас мне расскажут о чем-то таинственном, о чем остальным сотрудникам Центра без личного разрешения начальника знать до поры до времени не положено. И оказался прав. Алмазов рассказал о деревне Чучемля, в которой, по непроверенным слухам, происходят необъяснимые явления. Прямо сейчас, как говорят в режиме реального времени.
      - Почему вы только сейчас рассказываете об этом? - удивился я.
      - Так сложились обстоятельства. Мы получили депешу от наших американских коллег, которые утверждают, что в Ленинградской области, в деревне Чучемля, происходят события похожие на "хармонтский феномен". Не спрашивайте, как им удалось это установить. Все равно не расскажут. Американцы просят разрешить им осмотреть окрестности деревни, чтобы обнаружить и изучить еще одно возможное место Посещения.
      - Ну и?
      - Вы будете сопровождать меня. Понять, что они затевают, сможет только "романтический ученый". Они не смогут вас обмануть. Вы обязательно почувствуете малейшую фальшь в их замыслах.
      И сразу все встало на свои места. Так вот для чего Алмазову понадобился "романтический ученый"! Кто-то должен заниматься скучными научными исследованиями и понимать их смысл. Руководитель Центра наконец-то додумался до этой очевидной мысли. Лучше поздно, чем никогда.
      И я решил согласиться. Не потому, что поверил в реальное вторжение инопланетян в Ленинградской области. Вовсе нет. Во-первых, было интересно съездить в загадочную деревню и лично посмотреть, что там такого загадочного происходит. Во-вторых, я подумал, почему бы не использовать в качестве "объекта Ч" своего начальника Алмазова. Его способ мышления нельзя было назвать тривиальным, скорее, оригинальным, а это означало, что тщательное исследование его когнитивных способностей, может помочь в дальнейшем изучении инопланетного разума. А потом, отработав на Алмазове методику исследования, можно будет взяться и за Кирсанова. Так, постепенно, можно достичь хороших результатов.
      Да, Алмазов был загадочным человеком и вполне перспективным объектом изучения. Я даже чуть-чуть расстроился, что не додумался до этого сразу.
      
      Деревня Чучемля
      
      Алмазов готов был Богу молиться, только чтобы в деревне Чучемля не были зафиксированы даже самые слабые намеки на проявление "новой физики". Это могло быть установлено случайно, по глупому недоразумению. Алмазова это не устраивало. Понятно почему. Это будет другая история, и заниматься ею будут другие люди. Говорить вторжение инопланетян вместо нежелательных слов "новая физика" предложил референт Федотов, чем еще раз доказал высокую профессиональную подготовку и умение не порождать на пустом месте нездоровые и вредные сенсации.
      Однако происшествие в Чучемле оказалось сложнее и непонятнее, чем можно было посчитать, знакомясь с информационными листками в служебном кабинете. Для объяснения случившегося в маленькой деревне трудно было использовать как гипотезу о проявлении "новой физики", так и фантазию о внезапном вторжении инопланетян. Легче было поверить, что речь идет не о науке или научной фантастике, а, скорее, о славянском фэнтези. Ученым, если им придется изучать события в Чучемле, нужно будет беседовать с местными жителями не о чем-то реальном, а о проказах Бабы Яги или Кощея Бессмертного. А требовать этого от научных сотрудников Центра было бы странно.
      Глава местной администрации по фамилии Мазин - человек с выпученными от ужаса глазами - был встревожен и даже не пытался скрыть это.
      - Рассказывайте, что у вас тут происходит? - спросил Алмазов.
      - У нас тут, это, нога растет сама по себе. Э-э, две ноги, если честно. Правая и левая, - сообщил он глухим безрадостным голосом.
      - Не понимаю, - признался Алмазов.
      Из бестолкового рассказа Главы администрации он понял, что главные неприятные события в Чучемле происходят в местной больнице.
      - У нас в больнице нечисто, - рассказал Мазин. - Врачи пытаются уволиться, а ведь и так не все ставки специалистов заняты. Все дело в том, что отрезанные у Михаэля Ширера поврежденные ноги стали ускоренным темпом отрастать. Не у самого Ширера, что еще можно было бы как-то объяснить, а сами по себе. Я о других ногах, отрезанных. Как-то так получилось, что из каждого обрубка, как из зерна, вырастает новый Ширер. Два новых Ширера. Так что теперь у нас в деревне будет три хулигана и безобразника Ширера. Мы с одним-то не знали, что делать. А три - это просто катастрофа. Но вырастают новые Ширеры совсем не такие, как первый. Они словно бы резиновые. Ж.. попы резиновые у них уже практически отросли. Не знаю, как это можно объяснить с точки зрения современной науки, господа ученые.
      - Неужели это правда? - удивился Алмазов. - Разве так бывает?
      - А зачем мне сочинять! Это наша самая страшная правда! - сказал Мазин и перекрестился. - Я вот думаю, когда у них резиновые головы вырастут, они смогут говорить или только матюгаться будут?
      - Наши ученые это установят, не сомневайтесь. Мы пригласим лучших специалистов.
      - Это хорошо. Это будет полезно.
      - Не волнуйтесь, все узнаем.
      - Надо бы иностранных профессионалов пригласить, для верности, - сказал Мазин просительно. - Я слышал, что у них там, за границей, есть узкие специалисты, у которых есть практический опыт общения с зомби и прочей нечистью. Точнее, в кино видел.
      - Валерий Игоревич, - сказал референт Федотов, - от американцев вчера письмо пришло, я еще не успел доложить, в нем рассказано про подобный феномен. Они их там у себя называют "ходячими мертвецами".
      - И что, эти "ходячие мертвецы", умеют говорить по-человечески? - спросил Мазин
      - Звуки произносят, но понять что-нибудь пока еще никому не удалось.
      - Значит, только матюгаются, бедолаги, так и знал, - заключил Мазин обреченно.
      Алмазову было жалко Мазина, но он лучше других понимал, что ничем помочь ему не может. Следовало, конечно, провести исследования отрезанных ног жулика, пострадавшего непонятно от чего. Но добиться для этой цели дополнительного финансирования будет очень трудно. Да и новые статьи в научных журналах вряд ли помогут Главе Чучемли побороть животный страх перед тремя Ширерами. Вот если бы стало известно и о других странных феноменах в Чучемле, тогда можно было бы заинтересовать Академию наук и организовать в деревне филиал Центра.
      - Что-нибудь еще странное у вас происходит? - спросил Алмазов.
      - Промышленник Васечкин, чей особняк недавно провалился, нанял людей, которые должны были достать из его дома ценные вещи. Надо признаться, что людей он собрал лихих, отчаянных. Но не сложилось у него ничего. Четыре человека, которых Васечкин отправил в особняк, сгинули сразу, в первый же день. В полиции отнеслись к происшествию легкомысленно, сказали: "Пропали без вести". Но некоторые вернулись и принесли не только личные вещи Васечкина, но и непонятные предметы, которые наша промышленность не выпускает.
      - На них можно посмотреть? - спросил Алмазов.
      - На старателей?
      - На странные вещи.
      - Конечно, посмотрите. Васечкину они не нужны. Старатели приносят их мне. А я в чулан складываю, - сказал Мазин скорбно.
      - Старатели? - переспросил Алмазов.
      - Да. Мы их так называем. Потому что они стараются копеечку себе на жизнь заработать, рискуя своей шкурой. Пропащие люди.
      - Американцы называют их сталкерами, - добавил Федотов.
      Алмазов тяжело вздохнул.
      - Придется нам все-таки вызвать американских коллег и их супергероев, - сказал он. - Может быть, помогут нам разобраться с тремя Ширерами.
      
      Валентин Пильман, Санкт-Петербург
      
      Почти неделю провел доктор Валентин Пильман в Санкт-Петербурге, а дождь пролился на город только однажды - в первый день. Реакция русских на такое, казалось бы, рядовое событие удивила его в очередной раз. Кто-то говорил: "Достали эти дожди, сколько можно"! А в ответ слышали: "Ну, наконец-то, дождик! Город умылся, смыл накопившуюся за зиму грязь. И нам станет веселее". Пильману, с его отточенным аналитическим умом было сложно привыкнуть к тому, что столь разные оценки на самом деле не противоречат друг другу, а это означало, что в Санкт-Петербурге действует какая-то своя логика, странным образом отличная от привычной академической нормы. И разобраться в ее догматах, а тем более согласиться с ее существованием, было очень непросто. И уж совсем было трудно понять, как такие люди могут заниматься наукой.
      И все-таки разумный человек, а доктор Пильман, считал себя таковым, обязан был попробовать найти рациональное зерно в особенностях мышления местных жителей. Итак, четыре дня, один из которых был дождливым. Получаем 0,25 дождя в сутки. Немного. Но в первый день дождь начинался и заканчивался восемь раз. В результате несложного вычисления получаем два дождя в сутки. В среднем. Много. И что интересно: оба выводы подтверждены наблюдениями.
      Только теперь доктор Пильман понял, почему доктор Уильям Литман из Комиссии по изучению инопланетных технологий так настойчиво советовал ему заполучить в Институт хотя бы одного настоящего русского. Серьезное изучение возможного инопланетного присутствия (а может быть и вмешательства) требовало свежего взгляда и новых оригинальных идей. И, не исключено, что и нестандартной логики.
      Согласиться с этим предложением было непросто. Иногда доктор Пильман жалел, что позволил втянуть себя в этот проект. Кто же спорит, перспективы карьерного роста были слишком очевидны и притягательны. Кстати, ожидания полностью оправдались. В конце концов, ради получения Нобелевской премии, которую обещают ему уже в этом году, можно было смириться с некоторыми незначительными интеллектуальными неудобствами.
      Впрочем, начальник русских ученых, господин Алмазов, произвел самое благоприятное впечатление. Они мило болтали на английском языке, который Алмазов знал вполне прилично. Их мнения по поводу перспектив дальнейшего исследования вероятного Посещения во многом совпадали. Даже философские проблемы: что такое наука, ради чего стоит ею заниматься и как строить научную карьеру, они понимали практически одинаково. И в этом состояла главная проблема. Пильман понимал, что Алмазов думает так же, как и он. Но как для работы может пригодиться полная копия Пильмана? Достаточно и оригинала. Об этом нужно было подумать. Неужели Литман ошибся, и русские ученые ничем не отличаются от американских.
      Интересно, что Мозес особого интереса к общению с Алмазовым не проявил. Кстати, оказалось, что он очень хорошо говорит по-русски. Это был неприятный сюрприз. Неужели у него русские корни?
      - Скажите, Мозес, почему вы так мало общаетесь с Алмазовым? - спросил однажды Пильман. - Зачем вы отправились в такую даль, если не хотите говорить с русским начальником?
      - Вы с Алмазовым как близнецы. От него я не услышу ничего нового. Уж лучше поговорю с вами, Пильман. А приехал я для того, чтобы увидеть своими глазами деревню Чучемлю. Я - деловой человек.
      - Деревня.... Это, конечно. Вы и раньше так говорили. Что вы хотите там обнаружить? Артефакты аналогичные хармонтским?
      - Да.
      - Пожалуй, это будет забавно. Интересно, как они их называют? Наверняка придумали что-то заковыристое. У русских на удивление оригинальный язык. Вы, как я вижу, хорошо разбираетесь в его тонкостях.
      - Хуже, чем хотелось бы.
      - Зачем вы выучили русский язык, Мозес?
      - Ничего личного, только бизнес.
      - Какой бизнес может быть в деревне Чучемля?
      - Вам пока рано это знать.
      
      О борще
      
      В России, оказывается, можно хорошо и вкусно поесть. Алмазов пригласил американцев в местный ресторан. Мозес отказался, сослался на неотложные дела. Пильман удивился, какие могут быть у Мозеса неотложные дела в Петербурге? Но уточнять не стал. Тайны бизнеса. Все равно не скажет. Однако выглядел его отказ невежливо.
      Алмазов оказался интересным собеседником. Конечно, было понятно, что он как-то связан с разведкой или службой безопасности, как это называют сами русские. Пильман ждал, что уже после первой рюмки местной водки, Алмазов начнет вербовать его или выспрашивать о каких-нибудь важных секретах (о которых Пильман, по счастью, ничего не знал). Но разговор завязался отвлеченный, даже о "хармонтском феномене" почти не говорили. Алмазов рассказывал о каких-то знаменитых русских театрах оперы и балета, грозился достать билеты на ближайшую премьеру. Сравнивал их достижения и довольно посмеивался. Ему явно было приятно рассказывать, что один из театров превосходит своего соперника. Как будто речь шла о баскетболе. Пильман и раньше слышал, что русские уверены, будто богатые американцы обожают балет и убедить их в обратном невозможно. Потом Алмазов заговорил о писателях Америки, хорошо, видимо, известных в России, но о которых Пильман слышал впервые. А когда разговор зашел об американской фантастике, он окончательно заскучал.
      Алмазов не обращал внимания на реакцию своего собеседника, ему хотелось рассказать все, что он знал по этому вопросу. Видно было, что готовился. Наверное, хотел сделать Пильману приятное.
      - Вспоминаю, как менялось с годами мое личное отношение к американской фантастике. По молодости я эти ваши космические оперы очень любил. Тексты ваших писателей были такими необычными, так отличались от наших образцов, даже самых лучших.
      Пильман вымученно улыбнулся, деликатно прикрыв рот рукой. Фантастика интересовала еще меньше, чем балет.
      - Литературные критики всегда указывали, что одна из самых понятных задач фантастики - описание новых миров, самым радикальным способом отличающихся от привычных. В американской фантастике мы встречаемся с мирами, которые русские писатели не способны придумать, потому что их фантазии ограничены реальными обстоятельствами. Нам, местным читателям, оставалось только вздыхать: "Везде жизнь. Неужели разумные существа способны так необычно воспринимать самые обычные вещи"? Американцы для нас всегда были настоящими инопланетянами. Это потом, с годами, я понял, что фантазии американцев еще сильнее привязаны к реальности, только к своей, американской.
      - Русские воспринимают литературные произведения так, как им велят литературные критики? - спросил Пильман.
      - Нет, - ответил Алмазов.
      - Странно, а я слышал обратное.
      - Вас обманули.
      - Не буду спорить. А ведь я знаком с одним нашим фантастом. Энди Хикс. Слышали?
      - Ух ты! Не только слышал, но и читал, - восхитился Алмазов. - Не могу сказать, что с удовольствием, но с интересом - точно. У него очень оригинальный взгляд на человечество. Он считает, что разумная жизнь - всего лишь иллюзорная фикция. Представляете, считает и свой труд пустой фантазией. Для писателей это большая редкость. Как правило, они считают себя гениями, а свои произведения шедеврами.
      - Мне он ни о чем подобном не говорил, - удивился Пильман.
      - У вас, конечно, есть книги с его автографами?
      - Нет. А в этом есть какой-то смысл?
      Алмазов тяжело вздохнул.
      - Фантасты очень интересные люди. Они думают не так, как мы - ученые. К ним следует относиться с сочувствием. Я бы не стал их ругать.
      - Да мне, собственно, нет до них дела. Это ведь не называется - "ругать"? - удивился Пильман.
      - У нас фантасты делятся на две неравных части - продолжал Алмазов. - Первые - самая большая часть активных фантастов - откровенные и законченные эгоисты. Они считают, что мир должен вращаться вокруг них. В принципе, они люди безвредные и даже полезные. Вторая, малочисленная, но яркая часть - эгоцентристы. Эти считают, что окружающий мир - это они. Они не пишут, а поучают, создают инструкции, которым должны безоговорочно подчинять все люди без исключения. И сердятся, когда люди поступают вопреки их указаниям, по-своему, то есть неправильно. Для них нарушители объявленных правил кажутся нерадивыми учениками, не выучившими уроков. Двоечники и прогульщики, которых следует наказать и оставить без сладкого. Да, только две разновидности. Других писателей не бывает.
      - У нас все проще, - сказал Пильман. - Наши писатели интересуются только деньгами, которые они получат за свои сочинения. Не получилось из них успешных брокеров, приходится зарабатывать на жизнь вот таким оригинальным способом.
      - Иногда их идеи бывают пусть и неожиданными, но точными.
      - Подтверждаю. Энди Хикс наговорил мне много полезного. Я приглашал его отправиться в Россию с нами, но он отказался. Неотложная работа, видите ли, у него. Языком болтать, не гири поднимать.
      - Жаль, - сказал Алмазов. - Мы познакомили бы его с нашими фантастами. Интересно послушать, до чего бы они договорились.
      - У вас всегда так долго приходится ждать выполнения заказа? Что-то я проголодался.
      И в этот момент появился официант и поставил перед Пильманом тарелку с какой-то красной жидкостью.
      - Что это? - спросил Пильман. - Суп?
      - Борщ.
      - Боржч?
      - Борщ. Вы же просили заказать что-то местное.
      К удивлению Пильмана, еда оказалась вкусной. Он подумал, что было бы чудесно научить Эрнеста готовить этот экзотический суп - боржч.
      
      Мозес знакомится с Мазиным
      
      Пока русский и американский начальники налаживали отношения в ресторане, Мозес искал людей, которые могли быть ему полезными. Это было не трудно. Прежде всего, он поговорил по телефону с Главой администрации Чучемли Мазиным. Его номер сообщили в американском консульстве. Мозесу удалось завязать разговор и выяснить кое-что интересное.
      - Господин Мазин, я член американской делегации Питер Мозес. Мы официально приглашены руководством Академии наук для совместного расследования странных событий, которые происходят в вашей деревне. Знаете ли вы об этом?
      - Наслышан. Не могу понять, что интересного вы хотите обнаружить в Чучемле?
      - Дело в том, что у нас, в городке Хармонт, происходят похожие события. Мы готовы поделиться разработками с русскими учеными. Совместные исследования выгодны всем. Мы умеем быть благодарными.
      - Вот в чем дело! А я думаю, зачем к нам американцы приезжают? А оказывается, по работе. Вы, наверное, ученые?
      - Не все. Мы прибудем уже на днях. Но сначала я бы хотел обсудить ситуацию лично с вами.
      - Я ничего не знаю.
      - Разве в вашей деревне не происходят странные события?
      - Это как посмотреть. Но должен признать, что у нас не все в порядке.
      - А конкретнее?
      - Чудеса случаются, объяснить их я не в состоянии. Обращался в Академию наук, но там мне не поверили. На мой призыв откликнулся только один человек. Но он фантаст. По фамилии Молниев. Слышали про такого?
      - Нет. Но что конкретно у вас произошло?
      - Не знаю, как и сказать. Настоящие чудеса трудно описать обычными словами. Я человек занятой, работы невпроворот, у меня нет времени заниматься решением кроссвордов и толкованием чудес. Приезжайте, и сами все увидите.
      - Ваши жители находили какие-нибудь странные предметы?
      - Да. Несколько штук. Я храню их в чулане. Наверное, вам их покажут, если попросите. Нам скрывать нечего. Если поможете нам разобраться, будем благодарны.
      - Если смогу.
      - А можно я вам свой вопрос задам? - спросил Мазин, неожиданно расхрабрившись.
      - Да.
      - Встречались ли вы с "ходячими мертвецами"?
      - Слышал о них. Но меня они не интересуют. У вас в деревне действительно есть "ходячие мертвецы"?
      - Не совсем. Пока только две ж.. попы с ногами. Я не шучу. На самом деле. Неприятная история.
      - И что говорят ваши ученые?
      - Ничего не говорят.
      - Понял. Спасибо. До встречи, - сказал Мозес. - Если вам понадобится помощь, обращайтесь.
      Ему не понравился разговор с Мазиным. Поездка в Россию оказалась более серьезным испытанием, чем можно было предположить. А это означает, что ему предстоит действовать жестко и беспощадно.
      Удивительно было другое, американцы и русские - такие разные народы, но оказалось, у них было кое-что общее: и у тех, и у других были свои фантасты - странные мечтатели, сочинители и предсказатели, к которым никто не относится серьезно и к их словам не прислушивается.
      
      Американцы в Чучемле
      
      Моросил отвратительный мелкий дождик. Наверное, таким он бывает только в России. Американцам выдали легкие полиэтиленовые накидки яркого синего цвета. Мозес с неодобрением посматривал по сторонам из-под капюшона. От этих плащиков, если их можно так назвать, было мало толка. Мелкие капли впивались в лицо, и оно быстро стало липким и мокрым. А Пильман, напротив, чувствовал себя уверенно, всем видом показывая, что мелкие погодные неприятности не повлияют на его способность решать важные научные проблемы. Он был официальным лицом и старался, чтобы окружающие прониклись уважением к его должности.
      Американскую делегацию встретили трое русских: Валерий Алмазов - директор Центра особо важных исследований, эта организация, видимо, выполняла те же функции, что и Институт внеземных культур в Хармонте, Кирилл Панов - человек, которого Алмазов посчитал самым профессиональным своим сотрудником, и Глава администрации Чучемли Александр Мазин.
      - Мне уже сообщили, что у вас, в России, людей, которые на свой страх и риск приносят из Зоны чужие предметы, называют старателями, - обратился Пильман к Алмазову. - Нас интересуют эти предметы, которые эти бесстрашные люди смогли раздобыть с опасностью для жизни. Мы называем их артефактами. Сможем ли мы рассмотреть местные артефакты? Или, что было бы еще лучше, потрогать их?
      - Это собственность Академии наук России, - сказал Алмазов сурово.
      - Конечно, конечно. Мы уважаем и не оспариваем ваше законное право собственности и не собираемся присваивать принадлежащие вам артефакты. Но нам необходимо увидеть добытые вами чужие предметы, чтобы лично удостовериться, что они аналогичны артефактам, обнаруженным в Хармонте. Собственно, для этого мы и приехали.
      - Я складываю их в чулан, чтобы не потерялись, - сказал Глава администрации Мазин.
      - Я звонил вам вчера, - сказал Мозес. - Вы обещали показать нам чужие вещи.
      - А-а, так это вы вчера звонили. Но мне показалось, что вы негр, вот и не признал сразу.
      - Во мне ноль процентов негритянской крови. Это не хорошо и не плохо. Это факт.
      - Ну и ладно, - добродушно сказал Мазин. - Тогда пойдем в чулан. Они у меня в мешках хранятся, так что пользу уже приносят - мышей отпугивают.
      Пильману не понравилось, что Мозес предпринимает какие-то действия, не поставив в известность. Подобное поведение было недопустимо.
      - Мозес, не забывайте, что глава нашей делегация я, это мне положено принимать решение о дальнейших действиях и передвижениях нашей команды, - сказал он раздраженно.
      - Конечно, доктор Пильман. Жду вашего приказа, - сказал Мозес равнодушно.
      - Сначала мы должны осмотреть провалившийся дом промышленника Васечкина. Он ведь провалился под землю, я правильно понял?
      - Конечно, доктор Пильман. Вы правы.
      Проклятый дождь не прекращался. Грунтовая дорога, по которой на Лендкрузере передвигалась делегация, окончательно размокла и покрылась глубокими лужами. Кое-где на обочинах было подозрительно сухо. Пильман догадался, что так в России выглядят гравиконцентраты. Русские умело объезжали их. Значит, уже на практике узнали, что это такое.
      Над серым полем лениво кружилась стая черных птиц, словно что-то выискивали.
      - Они кружат над провалившимся домом? - спросил Пильман.
      - Нет. Что вы! - ответил Мазин. - Птицы и близко к особняку Васечкина не подлетают. В первый день много их туда засосало. Погибли несчастные создания. Теперь опасаются. Как-то рассказали друг другу о страшной опасности. На это их скудного разума хватило.
      Вскоре показалась крыша особняка Васечкина. Внешне она ничем не отличалась от крыши провалившегося в Хармонте здания Института.
      - А это значит, что мы имеем дело с событиями одного порядка, - сказал Пильман удовлетворенно.
      Посещение чулана Мазина только подтвердило эту приятную новость, хранившиеся там находки были хорошо известными американцам "черными брызгами", "пустышками", "браслетами", и прочими безделушками, которых и в Хармонте было много.
      Пильмана это более чем устраивало, хорошо, что в руки русских не попали новые, неизвестные артефакты, это заставило бы вести с ними долгие и бесперспективные переговоры. Он удостоверился, что изучать Посещение можно будет и дома, в Хармонте, не привлекая русских. Было бы хуже, если бы обнаружились какие-нибудь новые штучки, тогда пришлось бы в Хармонте принимать официальную делегацию русских. А так можно обойтись приглашением нескольких человек.
      - Мы готовы выкупить у вас эти предметы за хорошие деньги, - сказал он добродушно.
      - Они нам самим нужны для работы! - ответил Алмазов, моментально отреагировав на ключевое слово "купить".
      - Мы пригласим ваших специалистов для работы в нашем Институте в Хармонте. Это позволит оперативно координировать научную работу, имеющее огромное значение не только для наших стран, но и для всего человечества. Мы станем Международным институтом внеземных культур. Вместе мы добьемся успеха!
      Мозесу понравилось предложение Пильмана, он не ожидал, что тот сам догадается пригласить русских в Хармонт. Он с интересом посмотрел на Панова, тому явно понравилась перспектива всерьез заняться изучением внеземной культуры в крупном американском научно-исследовательском Институте.
      
      Старатели
      
      "Как хорошо, что я не должен терять время, занимаясь тупой и нудной административной работой", - подумал Мозес.
      Он, почти с любовью, разглядывал румяного и довольного Пильмана, который идеально смотрелся в роли начальника.
      Легкомысленная надежда, что Институт внеземных культур под началом Пильмана может быть полезным для его миссии, уже давно покинула Мозеса. Он понял, что его работу никто из институтских не сделает. Люди - они такие, ждать от них чудес не имеет смысла. Тем более, если речь идет о происшествии, природу которого они не понимают, и вряд ли когда-нибудь сумеют объяснить.
      Пока Пильман обсуждал с русским начальником Алмазовым текущие научные проблемы, Мозес подмигнул Мазину и отозвал того в сторону.
      - Я хотел бы поговорить с вашими старателями, вы можете организовать мне встречу?
      - Собираетесь их нанять?
      - Пока нет. Хочу познакомиться с ними, расспросить о приключениях в Зоне. Нельзя исключать, что они видели что-то важное и полезное для моего бизнеса.
      - Обратитесь лучше к промышленнику Васечкину, старатели работают на него.
      - Хорошо. Поехали.
      - Прямо сейчас? - удивился Мазин. - А как же делегация? Начальство?
      - Не будем им мешать. Посмотрите, как хорошо они общаются друг с другом.
      Мазин хотел спросить разрешения у Алмазова, но тот был занят, рассказывал Пильману о самых важных публикациях своего Центра в журнале "Природа".
      - Ладно, поехали в Управу. Попробуем договориться с Васечкиным.
      Васечкин оказался покладистым мужиком и прислал двух своих старателей без лишних переговоров. Уже через полчаса оба прибыли в Управу. Мозес захотел поговорить с каждым из них отдельно.
      Первый старатель сказал, что люди называют его "Корябедой", потому что знают его как честного человека, готового при необходимости рассказать все, что знает. Ну, за небольшую плату, конечно.
      - Ябедой-корябедой? - уточнил Мазин.
      - Нет, только "Корябедой".
      - Вы бывали в особняке Васечкина после того, как он провалился под землю?
      - Четыре раза.
      - Запомнили, что там с вами происходило?
      - Такое разве забудешь! Четверо наших сгинули под землей. Менты считают их пропавшими без вести. Но я-то знаю, что с ними произошло. Смерть они там приняли мучительную и неотвратимую, потому что особняк - место проклятое.
      - Но вы продолжаете туда спускаться?
      - Что тут поделаешь? - удивился Корябеда. - Работа у меня такая. Жить-то как-то надо. Кредиты оплачивать и на хлеб зарабатывать.
      - Чужие предметы видели?
      - Вообще-то нас наняли, чтобы мы ценные вещи хозяина вытаскивали. Но иногда находим и чужое барахлишко. Прихватываем, понятное дело, для порядка. Господину Васечкину они без надобности, приказывает, чтобы мы приносили их в Управу. Глава говорит, что они нужны для исследований, и что Академия обязательно за них заплатит. Потом, когда этих чужих предметов наберется достаточное количество, ученые разузнают про них все-все и сделают новые приборы, которые всех нас сделают счастливыми.
      - Видели ли вы чужие предметы, которые не смогли вынести? Шар, например.
      - Нет.
      - Уверены?
      - Я бы запомнил. Память у меня хорошая.
      - Проникали ли вы в особняк самостоятельно?
      - Нет, только по приказу господина Васечкина. Он сказал, что накажет любого, кто надумает крысятничать. Меня два раза предупреждать не нужно.
      - Проникали ли вы в особняк не через крышу, а другим способом?
      - А так можно? Никогда не слышал.
      - Не врете?
      - А даже если бы и знал, как это сделать, не пошел бы. Мне за такую самоволку никто не заплатит. А бесплатно жизнью своею рисковать - дураков нет.
      - Вот вам пять тысяч рублей. Если принесете мне шар, получите еще десять таких бумажек. Понятно объясняю? Мне он нужен.
      - Премного благодарен. За мной дело не станет, обязательно разыщу. Запомните, меня зовут "Корябеда"! Мне надо где-то расписаться?
      - Нет. Успеха вам, Корябеда. Старайтесь. И до новой встречи. Но предупреждаю, не пытайтесь продать шар кому-нибудь другому. Это опасно. Умрете лютой смертью. Понятно? А сейчас позовите своего коллегу.
      И от второго старателя, по кличке "Обормот", Мозес не узнал ничего нового. В Зоне тот бывал уже несколько раз. Чужие предметы выносил, все честно передал Мазину, но шара не видел. Без разрешения в особняк не проникал. Никогда не слышал, что в особняк можно попасть как-то иначе. Сам он проникал в особняк только через крышу. Пять тысяч взял, и обещал посодействовать с шаром. Если повезет. На предупреждение о лютой смерти, которая его настигнет, если он попробует продать шар кому-нибудь другому, отреагировал спокойно и с пониманием.
      - Вам помогла встреча со старателями? - спросил Мазин, когда они остались вдвоем.
      - Нет, - признался Мозес.
      - Ненадежные ребята. Клички у них сомнительные. Хороших людей так не назовут.
      - Обормот хуже, чем Корябеда?
      - Нет. Один другого стоит. Особой разницы между ними нет. Оба - рожи протокольные. Не советую с ними связываться, все равно подведут, - признался Мазин. - Я хороших людей среди старателей не встречал.
      - У меня нет выбора.
      Мазин сочувственно пожал плечами.
      - Хорошие люди в старатели не идут.
      
      Путешествие фантаста Молниева
      
      Мозесу показалось забавным, что человек из Чучемли искренне сочувствует ему. Среди людей попадаются странные экземпляры.
      Мазин вдруг стал серьезным, как будто внезапно вспомнил что-то важное.
      - Вам надо поговорить с одним человеком. Он больше всех знает про эти чудеса.
      - Ученый? - спросил Мозес.
      - Скорее наоборот.
      - Это как?
      - Он - фантаст. Я вам про него рассказывал по телефону.
      Мозес не смог скрыть своего разочарования.
      - Да. Припоминаю. Что-то такое вы мне говорили. Не думаю, что мне сможет помочь очередной выдумщик и фантазер из Чучемли.
      - Молниев очень умный. Только он не местный. Приехал к нам недавно. Уже после того, как в Америке про Посещение заговорили.
      - Вы знаете про Посещение?
      - Дык, нам об этой заварухе Молниев и рассказал. Александр Владимирович. Подробно, будто сам там побывал. А еще сообщил, что и у нас в деревне что-то подобное происходит. Признаться, я не верил, что наши чудеса с американскими событиями связаны. Пока вы к нам не примчались, чтобы, значит, помощь нам оказать в расследовании, - сказал Мазин и рассмеялся, громко и с непонятным воодушевлением. - Хотите, верьте, хотите, нет, но Александр Владимирович предупреждал, что вы обязательно появитесь. Просил, чтобы мы вас не обижали и на вопросы отвечали честно, потому что это важно для науки.
      - Интересный человек, считаете?
      - Очень интересный. Я не всегда понимаю, что он говорит. Мне кажется, что он и сам не до конца понимает свои идеи. Однажды Молниев признался, что это для него не важно. Его, наоборот, радует, что умные люди находят в его словах что-то большее, чем то, что открылось ему. Он неоднократно заявлял, что высшая профессиональная доблесть настоящего фантаста в том и состоит, чтобы будить разум умных людей. Помогать им. Отыскивать идеи, которые без фантастического осмысления остаются невысказанными.
      - В Америке тоже есть такие фантасты-романтики. Нельзя к ним относиться чересчур серьезно, но и игнорировать их идейки не следует. Я могу встретиться с Молниевым?
      - Я спрошу у него. Уверен, что он согласится. Он любит поговорить, но не всегда. Когда он работает, то общаться с людьми отказывается.
      И Молниев согласился.
      Встретились они уже через час. Мозес не был уверен, что сможет использовать фантаста с выгодой. Вероятность этого была крайне мала. Однако время шло, и больше нельзя было отказываться даже от самого призрачного шанса. Неизвестно, что приведет его к успеху. В конце концов, это было неважно.
      Люди, как правило, - странные и противоречивые существа. Следовало привыкнуть к тому, что их внешний вид не всегда соответствует их способностям. В частности, русский фантаст Молниев не производил впечатления умного человека. Мозес внимательно рассматривал этого литератора средних лет, сутулого, рыхлого, с небольшим животиком, выдающего в нем любителя пива и кабинетного работника, и с каждой минутой все меньше верил, что общение с ним может быть полезным. Неприглядный образ фантаста дополняли дешевые очки и свитер с оленями. Но нельзя было отрицать, что он мог уловить своим внутренним чутьем фантаста что-то необычное, раз бросил свою семью и ухоженную квартиру в Петербурге и перебрался в далекую деревню на постоянное место жительство. Нельзя было исключать, что этот человек действительно чувствует больше, чем говорит и понимает. Среди творческих людей такие особи время от времени встречаются.
      Молниев поздоровался и сразу перешел к делу - заговорил неожиданно приятным баритоном. Он не сумел сообразить, что его пригласили, чтобы допросить. Для него приблудный американец был еще одним источником информации, только и всего.
      - Удалось ли вам найти какие-нибудь отличия нашей Зоны от проявлений "хармонтского феномена"? - спросил Молниев.
      - Нет, - честно признался Мозес.
      - Я так и знал.
      - Что еще вы знаете?
      - Я побывал в Зоне. Один раз.
      - Интересно. Расскажите подробнее. Вы ведь попали в особняк промышленника Васечкина по своей воле, без его разрешения?
      Молниев растерялся. Ему не понравилось, что кто-то раскрыл его сокровенный секрет. Он хотел сначала напустить тумана и загадочности, поработать с намеками, как привык это делать в своих книгах. И то, что его замысел разгадали, обидело его, поскольку нарушило придуманную композицию разговора с американцем, которой он собирался придерживаться.
      - Как вы догадались? Я никому не рассказывал о своем приключении.
      - Есть события, которые очень трудно скрыть. Тем более, что с вами не произошло ничего необычного. И в Хармонте есть персонажи, организм которых позволяет совершать персональные проникновения. Я разговаривал с ними, допросил их, поэтому примерно представляю, что произошло. Сейчас поговорю с вами. Однако сомневаюсь, что услышу что-то новое. Попробуйте удивить меня.
      - Я не помню, как это произошло.
      - Очень плохо, - резко сказал Мозес. - Постарайтесь вспомнить. Это очень важно.
      - Мне бы и самому хотелось. Хороший эпизод получился бы для новой книги. Но не складывается. Все как в тумане. Не могу сосредоточиться.
      Мозес подошел к сидящему Молниеву и положил руку тому на голову. В пальцы его словно воткнулись тысячи маленьких иголок - это был хороший знак. Другой рукой он достал из кармана странный предмет, напоминающий губку.
      - Успокойтесь. Сейчас у вас все получится. Вам следует расслабиться и не думать о глупостях, которые могут помешать сосредоточиться.
      - Каких глупостях? - спросил Молниев и заснул.
      - Что с ним? Ему плохо? Он умер? - с ужасом спросил Мазин.
      - Вовсе нет. Не беспокойтесь. Его здоровью ничего не угрожает. Наоборот, его сознание раскрывается. Он видит мир по-другому, не так как вы, мистер Мазин. И это то, что нам нужно.
      Прошло десять минут, Молниев вздрогнул (это больше было похоже на судорогу) и открыл глаза.
      - Что со мной? - спросил он.
      - Александр Владимирович, вы крепко спали, - сказал Мазин. - А сейчас проснулись.
      Молниев держал в руках "пустышку".
      - Зачем вы всунули мне в руки эту штуку?
      Мозес отобрал от него "пустышку" и внимательно осмотрел ее. Вроде бы, русский артефакт ничем не отличался от хармонтского. Рассогласования потоков не произошло. Это была хорошая весть.
      - Послушайте, Молниев, я отвечу на ваши вопросы, но сначала хотелось бы узнать, как вы провели последние десять минут?
      Молниев уже пришел в себя, ему и самому хотелось рассказать о чудесном путешествии, которое он совершил. О таких событиях интересно читать в фантастических книжках, но переживать их в реальности нравится далеко не всем. Молниев был доволен. И теперь ему хотелось поделиться своими воспоминаниями, чтобы не забыть их. Он словно писал фантастическую повесть.
      - Я закрыл глаза. Но оказалось, что это не мешает мне прекрасно видеть. Какая-то непонятная сила наполнила мой организм. Как будто каждая моя клеточка получала энергию извне. Это было непонятно и страшно, но очень приятно. Я сознавал, что смогу использовать эту чужую энергию только на благое дело. Никто не отдавал приказа, но и так было понятно, что мне надлежит сделать дальше. Я встал и пошел в дальний угол кабинета. Рядом с сейфом обнаружилась неказистая дверь.
      - Эта наша кладовка. У нас там хранится архив муниципальной переписки.
      - Я не знал, - сказал Молниев. - Меня туда почему-то потянуло.
      - Дверь заперта.
      - И этого я не знал. Дернул за ручку, дверца и открылась.
      - Чудеса! - сказал Мазин.
      - Оказалось, что я попал не в чулан, передо мной открылся огромный зал, напоминающий по убранству залы Екатерининского дворца в Царском Селе. Если вы там были, то поймете, о чем я: изысканная роскошь, предназначенная не для стороннего наблюдателя, а для живущей там царствующей особы. Я понимал, что никаких царей сейчас нет, но вспомнил, что в Чучемле есть один большой любитель аристократического образа жизни - промышленник Васечкин. А это значит, что я, каким-то невообразимым образом был переброшен в провалившийся под землю особняк. Фантастика, не правда ли? Как будто я, против своей воли, вдруг стал старателем.
      - Дальше, - сказал Мозес. Его явно заинтересовал рассказ Молниева.
      - Я долго рассматривал обстановку праздничного зала. У Васечкина есть желание подражать великим предкам, но не хватает вкуса. Все дело в том, что тонкий вкус на роскошь или заложен в человеке с детства, или воспитывается годами упорного труда под надзором умелых преподавателей. Самообразование, а это случай Васечкина, в таком деле, как правило, не помогает. Ему следовало прислушаться к профессионалу, но он посчитал, что справится сам. Но ошибся.
      - Давайте вернемся к вашему приключению, - прервал его Мозес. - Меня интересуют чужие предметы, которые вы там обнаружили. Один из них вы принесли с собой.
      - Да. Странная штука. Мне захотелось притащить только один красивый диск, но не получилось, он каким-то непостижимым образом оказался связанным со вторым, аналогичным. Я попытался отломать второй, несколько раз сильно ударил по нему ногой. Но у меня ничего не получилось. Я бы с удовольствием продолжил свои попытки отломать второй диск. Это весело. Иногда мне нравится совершать странные поступки. Но вы, наверное, не разрешите.
      - Я обычно не поощряю бессмысленные попытки, обреченные на неудачу, - признался Мозес. - Это как раз такой случай.
      - Не всегда действия человека должны подчиняться строгой логике, - возразил Молниев. - Беспорядочное стремление к получению обязательной выгоды - порочное качество, которое погубило большое количество талантливых людей. Это я вам как фантаст говорю. А мы, фантасты, в таких вещах разбираемся.
      - Я запомню вашу парадоксальную теорию, - ухмыльнулся Мозес. - Мои жизненные принципы она вряд ли опровергнет, но пригодится в качестве анекдота, я буду ее пересказывать своим друзьям во время магнитных бурь.
      - Не знал, что американцы способны на иронию. Не понял только, чем ее вызвал? - сказал Молниев, игривый комментарий Мозеса его обидел.
      - Боже упаси! Какая ирония. Человек, который хотел разломать "пустышку" подручными средствами и, пиная ее собственными ногами, достоин восхищения. Из вас получился бы отличный ученый, но вы поступили мудрее, решив стать фантастом. Какое красивое парадоксальное решение вы предложили. Фантасты любят парадоксы, не правда ли?
      - Вы называете эти связанные диски "пустышками"? Красиво.
      - Давайте вернемся к обсуждению интересующего меня события, - сухо сказал Мозес. - Видели ли вы во время своего приключения другие чужие предметы?
      - Нет, вроде бы.... Но я не разглядывал детали, - признался Молниев. - Меня больше заинтересовало фальшивое богатство обстановки усадьбы.
      - В следующий раз постарайтесь быть внимательнее. Нельзя исключать, что я допрошу вас еще раз.
      - Вы думаете, что я когда-нибудь еще раз провалюсь в этот параллельный мир? - спросил Молниев. - И еще раз совершу поразительное перемещение в пространстве и во времени?
      - Уверенно предсказать не могу. Но на всякий случай советую быть готовым.
      Представить, что этому смешному фантасту могут быть доступны альтернативные входы в Зону, было сложно. Но однажды это ему уже удалось. И произошло это на глазах у Мозеса. Он давно запретил себе судить о людях по внешнему виду и, тем более, по словам, которые они произносят во время допроса, поскольку это абсолютно непродуктивно. Люди - загадочные существа. Это плохо, потому что предсказать их поступки очень трудно.
      
      
      
      "Золотой шар"
      
      Нельзя сказать, что Молниев вызывал у Мозеса хотя бы каплю симпатии. Скорее наоборот, пустых болтунов и фантазеров он не любил. В лучшем случае, пытался использовать в своих целях. Вот и Молниева можно было попробовать использовать с пользой. Должны же быть на Земле люди, которые способны приносить пользу? Таких кандидатов в Чучемле обнаружилось сразу два: фантаст и мечтатель Молниев и любитель наличных денег старатель Корябеда. Понятно, что старатель - человек ненадежный. Его услугами придется воспользоваться лишь в том случае, если фантаст опозорится. Идейные, если дело касается денег, обычно проигрывают в решительности жадинам и мошенникам.
      Мозесу показалось, что будет правильно относиться к Молниеву как к идейному. Для такой породы людей была придумана особая легенда, романтическая.
      - Во все времена, во всех уголках Земли, для любых людей - богатых и нищих, удачливых и простаков самым важным являлось непреодолимое стремление к личному счастью. Никто точно не знает, что это такое - счастье. Но людей это не останавливает. Первые попытки достичь счастья были довольно примитивны. Счастье связывали с обретением бессмертия и обладанием философским камнем, с помощью которого можно было без особых затрат превращать ртуть в чистейшее золото. Это была романтическая эпоха познания мира. А потом наступила эпоха индустриальная. Логичный переход - пытаться достигать исполнения своих мечтаний с помощью специально созданной техники.
      - И однажды у технарей получилось, - пошутил Молниев.
      Он подумал, что американец решил поделиться с ним отличным сюжетом для фантастического романа. Станем счастливыми с помощью маленькой технической штучки. Что-то вроде автономной волшебной палочки. Впрочем, об этом уже многие написали. И еще многие напишут, поскольку тема дешевого счастья неисчерпаема.
      - Да, - с готовностью признался Мозес.
      - На Земле?
      - Странный вопрос. Впрочем, это не имеет значения. Важно понимать, что этот прибор - всего лишь прибор - ограниченного действия. Он помогает людям исполнять тайные желания. Какие? Самые сокровенные желания, о которых и сам человек может не догадываться.
      - Это вряд ли, - с язвительной ухмылкой сказал Молниев. - Мечты человеческие, это каждый знает, за тысячелетия не изменились: долгая и здоровая молодость, бессмертие и много-много денег. Власть неограниченная, само собой. Некоторые интересуются творческими успехами и всенародной любовью. Но большинству эти духовные терзания без надобности.
      - У каждого человека свое счастье, как мне кажется. Неповторимое, отличное от соседского. В этом и состоит главное достоинство прибора "золотой шар", - пояснил Мозес. - Он знает, что нужно просителю лучше, чем сам человек.
      - А если кто-то захочет сделать счастливыми других людей? У него получится? Или ваш хваленый шар работает только с отдельными людьми?
      - Я не знаю. Никогда об этом не думал. "Счастье всем даром" - довольно странный лозунг. К тому же я не знаю, работает ли "золотой шар" на самом деле. Я знаком только с мифом о нем. Впрочем, никогда не слышал жалоб на то, что желания не выполняются.
      - Вы знакомы с людьми, которые использовали "золотой шар"? - поинтересовался Молниев.
      - Нет. Но очень хотел бы встретиться с ними. Например, с вами, Молниев, после того, как вы его обнаружите и загадаете свое желание. Мне интересно будет узнать, работает ли шар и как действует на психику человека. А еще узнать, что такое - это пресловутое счастье? И можно ли вообще сделать людей счастливыми, так сказать, усилиями извне?
      - Вы думаете, у меня есть шанс отыскать "золотой шар" - удивился Молниев?
      - Ничуть не меньше, чем у любого другого человека, способного проникать в Зону альтернативным способом. Вас мало - таких счастливчиков. Кому повезет, не знаю. Но рано или поздно это произойдет.
      - В Хармонте "золотой шар" уже нашли? - спросил Молниев.
      - Насколько мне известно, нет, - признался Мозес. - Это трудное дело.
      - Предположим, я обнаружу ваш "золотой шар", что мне нужно будет сделать дальше?
      - Ничего. Принесите его мне.
      - А вы мне дадите денег. Считаете, что это будет равноценный обмен?
      - Я вам дам много денег. Но не это главное, я научу вас, как воспользоваться "золотым шаром" для своей пользы. Нужно прочитать забавный детский стишок, который знаю только я. Мне бы очень хотелось помочь вам обрести свое сокровенное счастье. И поверьте - у меня нет причин обманывать вас.
      Мозес замолчал, ему показалось, что Молниев ему поверил. Про стишок он придумал в последний момент. Получилось удачно. Для фантаста такой сюжетный ход должен был показаться понятным и достоверным. Тонкий штришок, который добавляет рассказанной истории достоверности. Теперь поверит.
      
      Ночной разговор
      
      Поздно вечером в номер Кирилла Панова постучали. Он открыл. На пороге стоял незнакомый человек средних лет. Трезвый.
      - Здравствуйте, Панов, - сказала он приветливо. - Хочу с вами познакомиться. Моя фамилия Молниев. Я - фантаст. Занимаюсь чудесами Чучемли. Слышали обо мне?
      - Нет, - признался Панов.
      - Странно, мне казалось, что Алмазов должен был вам обо мне рассказать.
      - Почему?
      - Я больше всех знаю обо всем таинственном, что происходит в Чучемле. Алмазову обязательно должны были рассказать обо мне. А он - вам.
      - Почему? - еще раз спросил Панов.
      - Потому что именно вы занимаетесь научным изучением Посещения, - сказал Молниев. - Алмазов слишком увлечен административными делами. Он должен был заставить вас проверять все, что я рассказываю о Зоне Чучемли. Я знаю много интересных и неожиданных фактов, которые помогут вам разработать адекватную теорию Посещения.
      - Вы считаете, что во всем виноваты пришельцы?
      - А вы не верите?
      - Верить следует в Бога, - жестко сказал Панов. - Наука не может строиться на вере.
      - Это вы хорошо сказали. Можно я запишу?
      - Пожалуйста.
      - Уже находка. Так что я правильно сделал, что к вам пришел.
      - Хотите написать книгу?
      - Да, - с вызовом сказал Молниев. - Это моя работа! И я, конечно, ее сделаю. Потому что умею.
      - И все-таки. Зачем вы пришли?
      - Хочу поговорить с вами, Панов. Я знаю слишком много разрозненных фактов о текущих событиях, но общая картина происшедшего в голове почему-то не складывается. Воображения не хватает. Мне хочется, чтобы вы вправили мне мозги. Указали на очевидные пробелы в моих представлениях. Вы не писатель, поэтому не знаете, как часто для того, чтобы текст получился, необходимо придумать неожиданный сюжетный ход. Книгу, в которой действие развивается предсказуемо и складывается из знакомых кубиков, читать неинтересно. Так же и с пресловутым Посещением, чтобы разобраться с тем, что на самом деле происходит в Чучемле, мы должны использовать неожиданные идеи. Понимаете?
      - Не совсем, если честно. Вы считаете, что я знаком с абсолютно верной теорией Посещения и скрываю ее? Должен вас разочаровать, никакой "правильной" теории Посещения не существует.
      - Это я знаю, - задумчиво сказал Молниев. - Так создайте ее! У вас обязательно получится.
      - Хорошую работу вы мне предлагаете сделать. Как вы сказали: сложить из знакомых кубиков. Но не получается даже это. Кубики попались скользкие. Да и кубиками их называть язык не поворачивается.
      - Не удивлен. А давайте посмотрим на ситуацию с другой стороны.
      - Это с какой? - не понял Панов.
      - С мистической, естественно, или, чтобы вам было понятнее, эзотерической.
      - Смешно! Я в этом ничего не понимаю, - резко сказал Панов. - Вы сказали, что знаете о возможном Посещении больше всех. Что конкретно? Поделитесь.
      Молниев тяжело вздохнул и подробно рассказал о своем разговоре с Мозесом. По его мнению, легенда о "золотом шаре" переворачивает всю историю Посещения с ног на голову.
      - С головы на ноги, - поправил Панов.
      - Нет, с ног на голову. Мне кажется, что только выход за пределы наших научных представлений может помочь решить эту проблему.
      Панов отнесся к предложению Молниева как к не слишком умной придумке фантаста. Но так получилось, что ему лично пришлось столкнуться и с мистикой, и с "золотым шаром".
      
      Конец феномена Чучемли
      
      Пильман не верил, что русские смогут его удивить. Ему не нравилось, как в России было организовано изучение феномена Посещения. Ждать от них прорыва было глупо. И надо же! Это случилось! Они умудрились отыскать пресловутый "золотой шар" Мозеса. И сделал это Кирилл Панов, которого Мозес даже забыл включить в список потенциально полезных для проекта людей. Впрочем, он всегда говорил, что наука его не интересует совсем. А представить, что из Панова может получиться сталкер, способен только слабоумный.
      Пильман узнал легенду о "золотом шаре" совершенно случайно. Неизвестно, чем руководствовался Мозес, но однажды он рассказал Пильману удивительную историю о таинственном "золотом шаре", который якобы способен сделать счастливым любого человека.
      - Глупая идея, - сказал Пильман. - Наш Институт человеческим счастьем не занимается.
      - Хочу похвастаться. В мою историю, сляпанную на коленке, поверил профессиональный русский фантаст.
      - Достижение. Мне-то вы зачем все это рассказали? - удивился Пильман.
      - Хочу попросить об одолжении. Если кто-нибудь из институтских лаборантов обнаружит "золотой шар", сразу несите ко мне. Я заплачу большие деньги. Кстати, если кто-нибудь из русских отыщет "шар", тоже неплохо. Вы, наверняка, уговорите их отдать его мне. За деньги, естественно. Очень большие деньги.
      Пильман подумал, и легенда о бесплатном счастье ему понравилась, особенно в той части, которая касалась выплаты денег, очень больших денег. Он стал решать, кому из русских следует рассказать о "золотом шаре", и быстро понял, что с Алмазовым, говорить бесполезно, этот от легких денег, плывущих прямо в руки, ни за что не откажется, но толку от него ждать не стоит. Оставался Кирилл Панов. Этот человек к деньгам относился без фанатизма. И Пильман поспешил поделиться с ним столь светлой и благородной идеей привнесения счастья человечеству.
      Реакция русского оказалась парадоксальной: он засомневался в пользе массовой раздачи бесплатного счастья. Довольно резко. Ссылался почему-то на второе начало термодинамики и какого-то древнего русского ученого Ломоносова. Несколько раз процитировал его изречение: "Если где-то у кого-то вдруг добавится, у другого обязательно что-то убудет".
      - Нельзя к человеческому счастью применять сухие научные законы, - возразил Пильман.
      - Можно, - ответил Панов. - Игра с нулевой суммой. Суммарное счастье человечества не изменится.
      И это утверждение прозвучало очень внушительно. Пильман вынужден был признать, что Панов прав. Но только в том случае, если подсчитывать прибыль и убыток чересчур скрупулезно. Чего в обычной ситуации никто не делает. На практике счастливчик радуется и рассказывает всем, как ему повезло, а неудачник страдает молча. Так что собрать достаточную для анализа экспериментальную информацию очень сложно.
      - Вы слишком строги к людям, - сказал Пильман. - Я приведу вам наглядный пример. Казино. Азартные игры. Кто-то выигрывает, кто-то проигрывает. Но счастливы все, потому что их привело в это заведение общая страсть к игре. Проигрыш или выигрыш - часто не так уж и важны, люди получают яркие переживания, всплеск эмоций. А какие они у конкретных людей - положительные или отрицательные - это не важно. Азартная игра - сама по себе награда и кратчайший путь к обретению счастья. В конце концов, мы не можем решать за людей, что конкретно приносит им счастье. Не исключено, что страдания. Иногда мне кажется, что наше преувеличенное внимание к успеху порочно.
      - А потом эти счастливые люди стреляются, вешаются или прыгают с моста в речку, - мрачно сказал Панов.
      - Да. Такое случается, - вынужден был признать Пильман.
      - Кстати, про пресловутый "золотой шар" мне вчера рассказал фантаст Молниев. Так что у меня было время обдумать последствия раздачи бесплатного счастья.
      - Но теперь мы знаем, что делать, если "золотой шар" попадет в наши руки.
      - Вот как?
      - Мы отдадим его Мозесу. И получим за него большие деньги. И три человека станут счастливыми: мы и Мозес.
      Этот абсолютно случайный и отвлеченный разговор имел неожиданное продолжение. Утром к Пильману в гостиницу пришел озадаченный Панов, что само по себе было удивительно. Их взаимоотношения не предполагали частных визитов.
      - Наверное, я не имел права нарушать ваш покой, и мне не следовало беспокоить вас, не спросив разрешения. Но наш вчерашний разговор позволил мне нарушить правила. Произошло удивительное событие, мне кажется, я обязан рассказать вам о случившемся немедленно. Думаю, вас это должно заинтересовать.
      Пильман был искренне удивлен. Незапланированный визит русского был нарушением протокола. Он не мог представить, что потрясающего могло произойти этой ночью с Пановым? Да еще столь сенсационное, что могло бы заинтересовать его, американского гражданина. Он приготовился услышать что-то по-настоящему важное. И не ошибся.
      Панов был взволнован.
      - Вечером я вернулся домой и сразу заснул. Мне снились сны: яркие и неотличимые от реальности. Но это единственное, что я помню. Не могу вспомнить ничего конкретного, осталось только ощущение прикосновения к чуду. Как будто кто-то, имеющий на это право, мне это разрешил. Понимаете?
      - Нет.
      - Я не могу объяснить понятнее.
      - Это очень интересно. Все?
      - Нет, проснувшись, я обнаружил у себя в руке вот этот артефакт.
      Панов вытащил из сумки "золотой шар". На самом деле, он был не золотой, скорее медный, красноватый, совершенно гладкий, но не блестящий. Шар выглядел слишком обычно. Поверить в то, что это волшебный прибор, исполняющий потаенные желания людей, было очень трудно. Поверить в такое могли только самые преданные любители фантастики.
      - Думаете, это тот самый "золотой шар", о котором рассказывал Мозес? - спросил Пильман. - Какой-то он чересчур обычный.
      - Давайте спросим у Мозеса, - предложил Панов. - А деньги поделим пополам.
      Пильману понравилось предложение о справедливой дележке денежной премии. Он был уверен, что Мозес обязательно заплатит. Этот парень относился к деньгам без должного уважения. Иногда казалось, что они для него мусор. Пильман подумал, что и сам бы с удовольствием не считал деньги, и обязательно, когда у него скопится много денег, будет относиться к ним равнодушно и без лишнего трепета.
      Он был уверен, что Мозес обязательно позволит исследовать "золотой шар" в институтских лабораториях, если в этом появится необходимость. Но это потребуется только в том случае, если у "золотого шара" проявятся оригинальные физические свойства, а не разговоры о пресловутом счастье. С эзотерикой Пильман связываться не желал. Смешивать серьезные научные исследования с мистикой, сновидениями и потусторонними сущностями было бы с его стороны большой глупостью.
      Впрочем, разве постоянные разговоры о пришельцах и Посещении не отдают волшебством и мистикой? Одним безумным фактом меньше, одним больше. В конце концов, альтернативные проникновения в Зону ничем не отличаются от активных сновидений. И то и другое - чудеса, объяснить которые наука пока не может. Наука чудесами не занимается.
      В первый раз Пильман был рад, что рядом с ним оказался Мозес, на которого можно было свалить мистические гипотезы, и спасти свою репутацию, если кто-то из серьезных ученых потребует объяснений. Сам Пильман в мистических теориях не нуждался, он верил, что рациональное объяснение обязательно будет найдено. Рано или поздно. Вот когда ему нужно будет решительно напомнить о своем существовании, а пока - важно следить за собственным реноме и не болтать лишнего, что может быть использовано против него.
      Мозес увидел "золотой шар" и прослезился. Пильман в первый раз видел его по-настоящему счастливым. Мозес схватил "шар", прижал его к груди и выслушал сбивчивые разъяснения Панова, не скрывая восхищения. По крайней мере, Пильман всегда думал, что так должно выглядеть восхищение. Впрочем, когда речь заходила о Мозесе, ошибиться в оценке чувств было нетрудно.
      - Вы меня порадовали и удивили, Панов, - сказал Мозес.
      Он поднял "Золотой шар" высоко над головой, а потом неожиданно поцеловал его несколько раз и стал осторожно поглаживать, будто и в самом деле хотел стать счастливым. После чего прочитал стихотворение:
      
      "Случайной искоркой взовьется,
      И вдруг внезапно улетает.
      Откуда все это берется,
      Куда все это исчезает?"
      
      - Быстрее, джентльмены, прикоснитесь к "золотому шару", пусть ваши сокровенные мечты сбудутся, - сказал Мозес торжественно.
      Ученые, с сомнение посмотрели друг на друга, но все-таки до шара дотронулись. Кто его знает, может быть, и в самом деле...
      - Отлично, дорогой Пильман, поздравляю вас от всей души. Теперь ничто не помешает нам вернуться в Хармонт победителями.
      Пильман подумал, что он никогда не привыкнет к выходкам Мозеса. Наверное, правильно было бы напомнить о причитающихся им, с Пановым, больших деньгах, но решил, что сейчас не время, глупо было бы портить минуту торжества Мозеса напоминанием о своей неутоленной жадности. Всему свое время.
      
      Зоны Чучемли не стало
      
      Утром мир в деревне Чучемля стал другим. Никто не смог сказать, что произошло: случилось очередное чудо или вдруг внезапно вновь заработало второе начало термодинамики. На этот раз к Пильману заявился Алмазов. Эти русские почему-то постоянно нарушают правила приличия, которые в Америке выполняют даже нищие: нельзя нарушать покой людей, не предупредив их заранее о своем визите. Какие бы серьезные основания для этого не находились. Вчера Панов притащил "золотой шар", сегодня Алмазов сообщил, что на его глазах провалившийся под землю особняк промышленника Васечкина выперло обратно. И теперь он стоит, как будто никакой катастрофы с ним не произошло, только краска на фасаде немного облезла. Неужели для русских это веская причина для того, чтобы побеспокоить главу американской делегации? Они не понимают, что после их визитов даже самый спокойный американец начнет относиться к русским хуже. Россия изрядно надоела Пильману. Слишком много сенсаций, происходящих в одной деревне, говорит об общей нестабильности жизни. Впрочем, проблемы русских его не интересовали. Он подумал о том, как воспримет очередное происшествие Мозес. Наверное, ему не понравится, что Зона в Чучемле самоликвидировалась.
      К его удивлению, Мозес был в прекрасном настроении. Он весь светился от счастья. Будто русские преподнесли прекрасный подарок, которого он домогался долгие годы, но получил только сейчас.
      - Вы ждали, что в Чучемле произойдет подобное? - раздраженно спросил Пильман.
      - Да, - коротко ответил Мозес.
      Пильману это "да" не понравилось. Он и раньше предполагал, что не понимает, какую игру ведет Мозес. Ему хотелось получить развернутый ответ. Ждал - не ждал, готовился к этому - не готовился, способствовал - не способствовал, не проделал ли этот фокус самолично? Какие чувства испытывает? Считает ли, что подобное однажды произойдет и в Хармонте? Какие последствия может иметь самоликвидация для разработки новых технологий? Но Мозес обсуждать все эти важные вопросы с Пильманом не захотел.
      - Нам следует вернуться в Хармонт? - спросил Пильман. Он уже ничего не понимал. И, самое главное, разбираться в психологии Мозеса он не хотел.
      - Да, - сказал Мозес. - Наша комиссия свою роль выполнила. Здесь нам больше делать нечего.
      - Хорошо - сказал Пильман. - Вернемся в Хармонт и проведем сравнение артефактов из двух Зон на хорошей аппаратуре.
      - Вряд ли у вас это получится, - усмехнулся Мозес. - Никаких артефактов из Зоны Чучемли больше не существует. Я проверил.
      - Ерунда, - возразил Пильман. - Русские подарили мне отличный экземпляр "пустышки". А у их мэра, Мазина, в кладовке собраны десятки образцов. Будем работать с ними.
      - Попробуйте, конечно, если сможете.
      Пильман выругался про себя и пошел проверять, цела ли "пустышка", которую он аккуратно упаковал в специальный металлический ящик. К его возмущению, "пустышки" там не было.
      - Это ваша работа, Мозес? - спросил он сурово.
      - Если вы считаете, что я залез в ваш ящик и выкрал ваше имущество, то это не так. Я даже не буду считать это оскорблением, настолько глупо это звучит.
      - Мазин обязательно отдаст нам несколько своих артефактов. Сейчас схожу к нему.
      - Бессмысленная затея, - сказал Мозес с сочувствием, почти ласково. - Если Зона перестала существовать, то и в кладовке Мазина артефактов, связанных с ее существованием больше не сохранилось.
      - Что же мне делать?
      - Пригласите поработать в вашем Институте Кирилла Панова. Это будет самым разумным поступком с вашей стороны.
      - У меня своих гениев девать некуда.
      - Вы не понимаете, Пильман. Панов обязательно должен работать в вашем Институте, - сказал Мозес твердо, словно отдал приказ. - Я готов оплатить его пребывание в Хармонте
      - Но почему?
      - Потому что он нам нужен. А еще захватите русского фантаста Молниева. Пусть поговорит о своих фантазиях с нашим Энди Хиксом. А мы послушаем.
      
      Валентин Пильман действует
      
      Многолетняя практика позволяла Пильману без особого труда изображать доброго и сострадательного человека, почти ангелочка. Только маленькие бесцветные глазки предательски выдавали в нем жесткого и лишенного сантиментов человека. Впрочем, люди обычно быстро догадывались о его беспощадности уже после первых произнесенных им слов. Глаза разглядывать для этого не приходилось, достаточно услышать его властный голос и вникнуть в смысл произносимых приказов.
      Алмазов представил, какого бы ему пришлось, если, не дай Бог, он был бы подчиненным Пильмана. И вот он начинает уговаривать его поступить по-человечески и справедливо, а потом произносит традиционное, веками испробованное: "Войдите в мое положение". Даже думать о такой попытке было глупо. Ответ понятен: "Делайте, что вам говорят, и ваша нерасторопность, скорее всего, будет прощена".
      - До поры до времени наше сотрудничество с Академией наук на территории России будет прекращено. Зона в Чучемле исчерпала себя. Но мы оставляем за собой право привлекать ваших сотрудников для консультации, если в этом будет необходимость.
      Алмазов с трудом сдержался, чтобы не ответить грубостью на очевидное хамство американца. В конце концов, кем он себя воображает? Более вежливый ответ не пришел в голову. Самым разумным было промолчать. Чтобы в последствии исключить неверную трактовку его слов. Было бы неразумно, устраивать склоку и портить отношения на пустом месте.
      - Работа в Институте внеземных культур имеет международное значение, Россия не может остаться в стороне, - сказал Пильман, как приказал.
      - Мы заинтересованы в сотрудничестве с вашим Институтом, - признал Алмазов.
      - Хорошо, что мы поняли друг друга, - сказал Пильман, он расценил ответ Алмазова как полное согласие и проявление подчинения.
      Алмазову не понравилась кровожадная ухмылка Пильмана. От такой улыбки и у здорового человека дыхание перехватит, а Алмазов чувствовал себя плохо, простудился, наверное, во время прогулки под дождем. Приходилось внимательно контролировать себя, чтобы не чихнуть лишний раз.
      - А кстати, - продолжил Пильман почти ласково. - Есть ли у вас в штате сотрудники, которые, как это по-русски, "много о себе понимают"?
      - Только один. Так что не беспокойтесь, это не помешает нашему плодотворному сотрудничеству.
      - Кто такой?
      - Кирилл Панов, - сказал Алмазов, - наш старший научный сотрудник, он подавал большие надежды, но совершенно не способен участвовать в коллективной работе. У него, видите ли, свои научные интересы.
      - Какие интересы, если не секрет?
      - Он занимается пространством и временем. Почему-то по отдельности.
      - Это как?
      - Я не вникал. Эта работа не вписывается в наш план. Запретить не могу, за эту работу он денег не просит. А со своими обязанностями справляется.
      - Панов, - задумчиво произнес Пильман. - Парень, который добыл из Зоны Чучемли "золотой шар"? Кстати. Не тот ли это Кирилл Панов, который буянил на международной конференции по квантовой гравитации и чуть не сорвал ее, затеяв безумную дискуссию на пустом месте?
      - Это он мог. Так-то он тихий, но до тех пор, пока при нем не произносят ключевые слова "время" или "пространство". Только я бы не стал употреблять термин "безумная" к его теории. Наоборот, она тщательно обдумана и подкреплена множеством непротиворечивых и подтвержденных в ходе экспериментов фактов. Скорее, это вызов согласованному мнению, принятому научной общественностью. Не исключаю, что он сознательно идет на конфликт, но не потому, что стремится заработать авторитет спорщика. Панов действительно считает, что вправе выдвигать любые теории, если они явно не противоречат экспериментам.
      Пильман задумался, ему на мгновение показалось, что затея с приглашением Панова, слишком примитивна, чтобы от нее можно было ждать пользы. Неужели Мозес, наконец-то, ошибся? В первый раз. Впрочем, он сам неоднократно говорил, что его цели отличаются от задач, стоящих перед Институтом.
      - Вы дали Панову отрицательную характеристику, но привезли его с собой в Чучемлю. Почему?
      - Существует обычная современная наука. А есть еще романтическая. В Чучемле мы столкнулись с необычным явлением, для объяснения которого следует использовать не традиционные подходы. Феномен должен быть изучен различными способами, какими бы спорными они не казались. Необычное познается необычным. Не уверен, что Панов придумает "окончательное" объяснение "хармонтскому феномену", но попробовать стоило.
      - Понимаю. Забавно. Я думал, что романтики в науке давно перевелись. Сейчас непротиворечивые теории, не одобренные научным содружеством, оплачиваются крайне плохо, - сказал Пильман. - Актуальный рынок идей способны возбудить только яркие образы, не имеющие ничего общего с нашей скучной реальностью. Если ваш Панов этого не понимает, договориться с ним будет трудно.
      - Конечно, конечно. Договориться с Пановым трудно при любом раскладе. Должен сразу предупредить, что использовать его в темную - затея безнадежная. Когда речь заходит о науке, он становится до омерзения серьезным и, что еще неприятнее, абсолютно честным. Ему недоступны обычные общечеловеческие стандарты вежливости и уважения к чужим заслугам и чинам. Если ему кажется, что человек завирается, он так и говорит: "Околесица". Это его любимое слово для описания современного состояния науки. У него нет должного почтения даже к лауреатам Нобелевской премии. Даже их мнения он подвергает сомнениям.
      Пильман непроизвольно вздрогнул. С некоторого времени он не любил, когда к Нобелевским лауреатам относятся без должного почтения. Наверное, все дело было в том, что он уже считал себя одним из них. Нил Кларк сказал, что это уже решенное дело.
      - Иногда такие выкрутасы полезны. Это качество можно попытаться использовать в мирных целях, - сказал он, заставив себя улыбнуться.
      Алмазов удрученно развел руками.
      - Попытайтесь. Мне так и не удалось придумать, как этого добиться.
      - Всегда полезно иметь под руками честного человека. Он должен указывать на то, что нам нужно еще подработать в наших правильных представлениях, - пошутил Пильман.
      - Наверное, это действительно так. Спорить не буду, я и сам пытался его использовать как поставщика проверочных теорий, но трудно общаться с человеком, который не решает поставленную перед ним задачу, а ищет истину. Надеюсь, вы понимаете разницу.
      - В общих чертах, - задумчиво сказал Пильман. - Вы меня заинтересовали этим вашим Пановым. И правильно сделали, что рассказали о нем правду. Сейчас такие ребята большая редкость. Но у нас выработан определенный алгоритм работы с подобными деятелями.
      - Я не рассказал и о десятой части его чудачеств.
      - Это не важно. Если сделка состоится, на счет вашей лаборатории будут перечислены большие деньги. Не забуду и вас лично.
      - У нас есть и другие достойные люди.
      - Пока мы заинтересованы только в Панове.
      
      Продать Панова
      
      Случаются изредка тяжелые дни, когда Алмазову приходится вести глупые и бессмысленные разговоры о предназначении человека и о роли ученого в прогрессе человечества. По счастью, людей, для которых познание окружающего мира - личная потребность, немного. За долгие годы руководством Центра Алмазов всего несколько раз встречал таких увлеченных особ. Он уважал их выбор, энтузиазм и решительность, с которой они пытались претворить свои идеалы в жизнь. Но не любил. По складу характера он не был романтиком, так что розовые мечты, если они, время от времени, и появлялись у него или сотрудников, никогда не могли заставить его забыть о необходимости в срок выполнять утвержденный распорядителями грантов квартальный план. Деньги - дело серьезное, когда речь заходит о них, становится не до размышлений о вечном и бесценном.
      Алмазов поморщился. Вроде бы простая и понятная ситуация, но сейчас ему предстояло втолковать эти очевидные истины самому тупому, когда речь заходила о деньгах, сотруднику своего Центра. Кирилл Панов - временами казался сущим ребенком, если, конечно, с ним говорили не о квантовой механике или о многомерном мире, в котором все мы, якобы, живем.
      Сегодня с Пановым нужно будет говорить о деньгах. И для того, чтобы достичь успеха, нужно сделать все возможное, чтобы ему не удалось вставить хотя бы слово о науке. Если Панов вспомнит о своей теории времени, говорить с ним о деньгах будет бесполезно.
      С Пановым нужно всегда быть начеку. Он способен заболтать любого, самого серьезного человека. А из этого следует простой вывод - любые его попытки огрызаться должны быть пресечены.
      Алмазов догадывался, что Панову с детства твердили: "Хорошим быть хорошо, плохим быть плохо". А он, по простоте своей искренне в это поверил. И потому старался соответствовать, если получалось. Не всегда его попытки люди воспринимали с благодарностью. Потом он узнал, что многие поступают по-другому, в первую очередь заботятся о своей собственной пользе. Панов удивился, но это поразительное открытие не заставило его измениться. Такая уж натура. Было замечено, что с людьми, которых поймали на подтасовке данных, он больше не общался.
      Центр Алмазова стала идеальным местом работы для особой касты научных сотрудников, которые готовы добросовестно выполнять порученное им дело, не претендуя на "великие" открытия. Панов был другим. И это, кроме очевидного дискомфорта, иногда приносило пользу. Вот как сейчас, если удастся продать его американцам, можно будет заработать хорошие деньги и репутацию в международном научном сообществе.
      Осталось уговорить самого Панова. Важно правильно построить разговор. Предложить что-то притягательное, от чего Панов не сможет отказаться. Сейчас даже дети знают притчу о морковке на удочке, с помощью которой можно заставить ослика идти в нужном направлении и совершать необходимую работу. Знают все, и все же этот метод по-прежнему замечательно работает. Такова природа людей. А значит, получится и с Пановым, каким бы "романтическим ученым" он ни был.
      В это время Панов думал не о деньгах, а о более прозаических вещах - о науке.
      Он с неудовольствием отметил, что поездку в Чучемлю провалил, не смог собрать полезного материала, да и теорий новых не придумал. Вся эта странная история осталась для него загадкой. Но он быстро успокоился, поскольку идея изучать "объект Ч" оказалась актуальной. Теперь он мог изучать поведение своего начальника с пользой для дела. Ему было любопытно посмотреть, что Центр, а точнее Алмазов, собирается предпринять после событий в Чучемле. Необходимо было решить сложную интеллектуальную задачу, о которой было известно лишь то, что решить ее можно было несколькими способами, впрочем, у нее вообще могло не быть рационального решения.
      Трудно изучать феномен, который не только перестал существовать, но и уничтожил все до единого следы своих проявлений в прошлом. Вот такая неудача: приехали американцы, чтобы исследовать нашу, российскую Зону, а она взяла и самоликвидировалась. Испарилась. Как сон, как утренний туман.
      Алмазов мог отказаться от попытки анализа событий, случившихся в Чучемле, но, тем самым, он признал бы не только собственную некомпетентность, но и, более того, бессмысленность существования Центра. Наступил тот редкий момент, когда каждое слово начальника имело определяющее значение для дальнейшей судьбы Центра.
      Панов понимал, что разговора с начальником не избежать. Понятно было, что тот будет резок и, может быть, жесток. К этому следовало подготовиться. Только не ясно было, как это сделать.
      
      Часть 4
      
      Русский в Хармонте
      
      Кирилл Панов, старший научный сотрудник
      
      Как правило, я предпочитаю вести себя спокойно и вежливо. Это не трудно. Не помню, чтобы когда-нибудь капризничал и требовал к себе какого-либо особого отношения. Однако в последнее время поведение Валерия Игоревича Алмазова - моего начальника и директора Центра особо важных исследований стало раздражать. Знакомые сотрудники наперебой убеждали, что Алмазов профессионально разбирается в психологии своих подчиненных. И всегда, в любой ситуации, принимает наилучшее административное решение. В том смысле, что лучшего начальника и желать нельзя. Может быть и так, спорить не буду. Но то, что при каждой встрече он называет меня "романтическим ученым", показалось мне странным. Боюсь, что им овладела какая-то навязчивая идея. Интересно, какие тонкости моей скромной натуры он распознал, что позволило сделать такой удивительный вывод? Сомневаюсь, что это похвала или комплемент. Скорее, понимание того, что я чужой в их замечательной компании.
      - А в чем, собственно, дело? - сознаюсь, довольно непочтительно спросил я после очередного упоминания о моей романтической сущности. - Что-то случилось?
      - Ничего чрезвычайного, если не считать нашего общего печального конфуза в Чучемле. Просто нашлась минутка объективно оценить ваши профессиональные возможности, Панов, и сделать выводы.
      - Ну и?
      - Вы мне напоминаете кошку.
      - Не понял, - признался я.
      Начальник мой сначала романтиком называл, а теперь и вовсе животным. Странно все это.
      - Кошки, как известно, всегда падают на лапы. С какой высоты их не сбросишь. А вы - "романтические ученые" - в какую бы ситуацию не попали, всегда пытаетесь что-нибудь изучить и понять. Вам бы держаться от непонятных артефактов подальше или прятаться от них, как подобает охваченным ужасом, но нет, вы обязательно затеваете новое исследование, каким бы бессмысленным оно не казалось нормальным людям. Принято считать, что это своеобразная профессиональная деформация, но, кажется, дело сложнее. У таких упорных ребят, как вы, романтическое отношение к науке воспитывается еще в детстве. И не приходит вам в голову, что от "открытий", к которым вы стремитесь, может случиться большая беда. Пусть не беда, а личные неприятности: неужели не понимаете, что ваше упорство приведет лишь к тому, что вы загубите карьеру, потеряете работу, лишитесь денег и не сможете завести нормальную семью. Любой вменяемый человек постарался бы избежать подобных итогов своей дурацкой деятельности. Но только не "романтические ученые". Их такие глупости, как правило, не интересуют, поскольку они живут в своем придуманном мире.
      - Никогда ни о чем подобном не думал. Вы считаете, что я один из них? И что мне прикажите делать?
      - Не знаю!
      - А как вы собираетесь поступить со мной после такого разоблачения?
      - Продам организации, заинтересованной в вашей работе. За деньги. Как продают футболистов. Кстати, предлагают три миллиона. Выгодная сделка.
      - Разве так можно?
      - Ну и вопросик! Можно ли? Нужно. Будет хоть какая польза от вашего брата "романтического ученого".
      - Три миллиона - мне?
      Алмазов не сдержался и расхохотался.
      - Нет, конечно. Центру. Купим новое оборудование, выпишем научные журналы, отремонтируем, наконец, помещение. Кое-кому премию выпишем. За очевидные заслуги. Выгодное это дело - торговля мозгами. Хорошо, что до сих пор находятся люди, которым денег не жалко. Даже удивительно, что еще не всех романтиков, вроде вас, продали.
      - А что получу я?
      - У вас появится возможность работать по своему усмотрению и довольно большие деньги, если сравнивать с нынешней зарплатой в Центре. Я видел ваш контракт. Там еще и бонусы предусмотрены, за каждое открытие, которое вы сделаете. Вы же собираетесь открытия делать? Будете довольны.
      - И кто же мой покупатель?
      - Наш знакомый американец. Директор Института внеземных культур Пильман. Серьезная персона. Почему он возжелал пригласить вас в Хармонт, я не знаю. И знать не хочу. Чужая душа - потемки. Для него эти три миллиона - плюнуть и забыть. А для нас это хороший приработок.
      - Что я должен буду делать?
      - Будете изучать "хармонтский феномен". Чем вам предложат заниматься конкретно, я не знаю. Пильман обязательно обсудит детали с вами лично. Лишнего говорить не буду, но не думаю, что Пильман был со мной откровенен. Кажется, у него на вас большие планы. Смотрите, не возгордитесь.
      - Я?
      - Не бойтесь. Никто не собирается вас обижать. Будете работать в свое удовольствие. Я вам даже немного завидую. Вы же интересуетесь пространством-временем? Вот и продолжите свои занятия.
      - Отдельно пространством. Отдельно временем, - напомнил я.
      - Да-да, я помню. Современная наука отрицает такой подход.
      - И что? Я привык различать два этих понятия. Это легко показать...
      - Не сейчас. Потом расскажите своему новому работодателю. Если, конечно, он захочет вас выслушать. Теперь это его работа - руководить вашей научной деятельностью.
      - Я смогу сам решать, чем заниматься?
      - Это как сумеете договориться. Вы, Панов, человек нагловатый. В хорошем смысле этого слова, конечно. Так что, думаю, договоритесь. Не знаю почему, но в высших научных кругах наглость ценится.
      
      Грустные мысли о себе
      
      Все. Разговор был закончен. Сомневаюсь, что Алмазов мог еще что-то добавить. В свое время он сдал ЕГЭ по физике на сто баллов. Это стало самым значительным его достижением в жизни. Мне иногда кажется, что на что-то большее Алмазов боялся посягать. А если добавить, что он до дрожи в печени боялся вмешиваться в дела серьезных людей (в переводе на научный язык - опасался узнать лишнее, что не положено было ему знать по должности), то не приносящие ему пользу сведения отскакивали от него как мячик от стенки.
      Его не переделаешь. Впрочем, такую задачу я перед собой не ставил и не поставлю. Интересно другое. Почему меня не любят люди? Что во мне не так? Я никого не предавал, не обманывал, приходил на помощь, когда это требовалось, и не приставал к людям с советами, когда меня об этом не просили. Так я привык поступать. Конечно, иногда я бываю резок и излишне ироничен. Странно, на какие невинные шутки часто обижаются люди. Понимаю, что мое чувство юмора значительно отличается от стандартного. Но /идеальных людей не бывает. Неужели этот небольшой недостаток так важен? Но только ли это делает меня чужим?
      А еще, наверное, я слишком много работаю. Не умею отдыхать и развлекаться. Не разбираюсь в современном искусстве, не смотрю модные кинофильмы, не читаю книжные новинки, от современной музыки меня не тошнит только потому, что я не могу поверить в то, что взрослые люди слушают это на полном серьезе, в театр не хожу. Многие меня поэтому считают ограниченным. Я соглашаюсь, мне нравится быть ограниченным.
      Работа.... Но дело в том, что и наукой я занимаюсь "неправильно", не так как в настоящее время положено. Кем положено? Почему я должен подчиняться правилам, которые не я придумал? Мне интересно выяснить, что такое пространство, и что такое время. И чем они отличаются друг от друга. Уверен, что сейчас нет более важной и актуальной проблемы. Только разобравшись с этими понятиями (заметьте, я не говорю явлениями), можно будет сделать новый шаг в познании нашего мира. Для меня это принципиально. Но, оказалось, что это еще один повод считать меня чудаком.
      Ну ладно, Алмазов. Он давно сделал свой выбор, его не переделаешь. Кроме интереса к науке его позицию к новым направлениям исследований определяет чувство целесообразности. Для него научная иерархия - это объективная реальность, обсуждать которую может только слабоумный. Наука для него - это деятельность, на проведение которой выдают гранты и включают в планы серьезных научных учреждений. Он искренне верит, что время одиночек в науке прошло. Хочешь стать ученым, примкни к какой-нибудь коллаборации, любая научная статья должна иметь не менее десяти соавторов. В противном случае, познание, по его мнению, тотчас превращается в кустарный промысел. А заниматься кустарщиной для него позорно.
      Я - не человек системы. А это приговор.
      
      Перебираюсь в Хармонт
      
      Честно говоря, предложение американцев показалось мне привлекательным. Хотелось самому посмотреть, что там происходит в хармонтской Зоне. Не сомневаюсь, что в Институте внеземных культур нет недостатка в самой современной аппаратуре, что позволит провести сложные исследования обнаруженных артефактов. Для начала хотелось бы убедиться, что "хармонтский феномен" и в самом деле вызван Посещением инопланетян. Все, что мне известно о происшествии в Чучемле, не позволяет сделать такой вывод с абсолютной уверенностью. Пока это всего лишь самое простое предположение, которое приходит в голову.
      Можно сколько угодно рассуждать о таинственном чужом разуме, но никто пришельцев не видел. Все, что нам известно, всего лишь вторичные признаки, чудеса, которые легче всего объяснить Посещением пресловутых инопланетян.
      Изучая артефакты, можно сделать правдоподобные предположения о размерах и даже внешнем виде чужаков. Но меня интересует совсем другое: неизвестные пока новые законы природы, новая наука, в конце концов. У современных ученых появилась уникальная возможность поступить необычным образом: до сих пор сначала устанавливались законы природы, а потом на их основе создавались технологии. И вот мы попали в странную, единственную в своем роде ситуацию, когда в наши руки попали фантастические технологии, которые используют неизвестные нам законы природы. Наша задача прямо противоположна обычной: раскурочив артефакты и догадавшись, как они работают, самим "открыть" законы природы, о которых мы пока даже не догадывались. Методом благородного тыка.
      В последний момент выяснилось, что в Хармонт вместе со мной отправится фантаст Молниев.
      - Доктору Пильману понадобился помощник русский фантаст? Разве в Америке мало своих фантастов? - удивился я.
      Алмазов погрустнел.
      - Как бы вам объяснить попроще. Перед хармонтским Институтом, и перед нашим Центром стоят не только научные цели, но и другие - социальные.
      - Не понял.
      - Доктор Пильман - а я должен заявить, что он очень компетентный человек - рассказал мне о том, что в штат Института внеземных культур был зачислен местный фантаст, - сказал Алмазов. - Я, совсем как вы сейчас, не сразу понял, зачем американцам понадобился писатель-фантаст. Доктор Пильман пояснил, что его руководство позаботилось о том, чтобы нанять известного литератора, задача которого, познакомившись с материалами исследований и научными трудами Института, написать серию книг о "хармонтском феномене". Правдивую, но доступную рядовому читателю. Сами понимаете, что это дело не простое, здесь нужен профессионал, способный из разрозненных фактов составить непротиворечивую и внятную версию пока еще странных и не до конца объясненных событий.
      - С американцами понятно - им нужна шумная рекламная кампания, но зачем вам понадобился фантаст в Хармонте?
      - Нам нужен свой человек, который будет способен обсуждать с Энди Хиксом - это американский фантаст, которого нанял Пильман - его литературную версию событий в Хармонте. Энди Хикс. Слышали о таком, может быть, читали его сочинения?
      - Не приходилось.
      - Еще прочитаете, - сказал Алмазов твердо.
      - Фантаст будет мне мешать.
      - Вот это вы напрасно. Что-то мне подсказывает, что Молниев будет вам полезен. Его способность выдумывать необычные теории обязательно пригодится.
      - Да я и сам люблю пофантазировать, - пошутил я.
      - Постарайтесь относиться к нему без предубеждения.
      - С этим я справлюсь.
      
      Молниев и эзотеризм
      
      Молниев? Пусть будет Молниев. В принципе, я не против общения с этим человеком. В Чучемле мы неплохо поговорили с ним о Посещении и сошлись на том, что чисто научными методами загадку "хармонтского феномена" решить не удастся. Конечно, не со всеми его заявлениями я тогда согласился, но разговор получился интересным. Он напомнил о задушевных беседах с Кирсановым в студенческие годы. Оказывается, мне до сих пор не хватает наших отвлеченных, околонаучных разговоров. Истина не должна быть скучной. Все время быть серьезным у меня не получается. Иногда хочется быть легкомысленным. Уверен, что с фантастом я найду общие темы для обсуждения. Любой человек может быть полезным, когда нужно понять странное. Толчком к появлению ярких идей может стать самая безумная словесная чепуха. Важно, чтобы Молниев не оказался излишне назойливым и самовлюбленным человеком. Будет грустно, если я, вместо того, чтобы работать, буду вынужден выслушивать бессмысленный и надоедливый монолог болтливого дилетанта.
      Этого можно будет избежать, если я научусь резко прерывать разговоры, которые мне не интересны. Нужно иногда быть жестким. Что ж, научусь.
      Как в свое время остроумно сказал Молниев: "золотой шар" поможет нам перевернуть ситуацию с ног на голову". Он считал, что следует посмотреть на проблему под новым углом. Но я не могу отмахнуться от очевидных фактов, которые наблюдал собственными глазами и не сумел объяснить с точки зрения современной науки. Например, каким известным науке физическим законам подчинился провалившийся под землю дом, что заставило его передумать и внезапно, словно по чьей-то команде, вернуло в первоначальное положение?
      Нет ответа. Нельзя исключать, что, исследуя феномен "золотого шара", нам удастся выйти на новую физику, открыть неведомые пока законы природы. Но сначала неплохо было бы установить, что делает артефакт "золотого шара" необычным явлением?
      И вот тут я по-настоящему загрустил. Почему я считаю, что "золотой шар" обладает какими-то необычными свойствами? Согласиться с тем, что он приносит людям счастье, я не могу. Это даже звучит смешно. Есть ли вообще что-то необычное связанное с ним? Не знаю. У меня нет информации. А вдруг этот "золотой шар" не имеет никакого отношения к "хармонтскому феномену"? О том, что он важен для понимания Посещения, я знаю только со слов странного американца Мозеса. Лично я ничего удивительного, связанного с "золотым шаром", не наблюдал. Я даже не уверен, что он золотой. Столько раз говорил, что ученый не должен ничего принимать на веру, а сам... поверил.
      Как только попаду в Хармонт, обязательно потребую от Мозеса разрешения изучить этот пресловутый "золотой шар". Наверняка, он заплатил Алмазову хорошие деньги и вывезет его в Америку. Сделаю рентген и определю удельный вес. А его способность приносить людям счастье пусть исследует Пильман.
      
      Философский самолет
      
      Поговорить с Молниевым до отлета мне не удалось. Встретились только в самолете. Я его не сразу узнал. Мне почему-то казалось, что он весельчак и болтун, таким он запомнился по встрече в Чучемле. На этот раз он больше походил на угрюмого самовлюбленного аристократа, с презрением и укором поглядывающего на надоедливых простолюдинов. Мне пришлось смириться с тем, что ученая степень и большая сумма долларов, выплаченных за мою особу, не выделили меня из толпы прочих.
      - Не любите ученых, гражданин фантаст? - спросил я на всякий случай.
      - Э-э, простите, не понял, вы о чем?
      Он как будто очнулся! Редко приходится разговаривать с человеком, так глубоко погруженным в свои мысли.
      - Простите, Панов, вы ведь Панов, я правильно запомнил? Мы вместе летим в Хармонт. Правильно? - спросил Молниев нормальным голосом.
      - Надеюсь.
      - Вы подумали, что я сошел с ума? Нет, - Молниев довольно рассмеялся. - Просто я немного задумался. Сейчас работаю над новой книгой. Не все получается, а я в таких случаях пытаюсь вставить самого себя в сюжет. Проще говоря, пытаюсь понять, как бы я повел себя на месте моего героя - крайне неприятной личности, если честно.
      - Не понимаю, - признался я. - Но впечатлен.
      Самолет взлетел. Мы сидели рядом и молчали. Как воспитанный человек, я боялся помешать писателю творить. Может быть, ему хорошо думалось под шум моторов.
      Прошел час, и Молниев заговорил первым:
      - Странные вы люди - ученые!
      - Мы? - удивился я. - Все?
      - Конечно! Вы слишком заняты поиском решений конкретных задач. Но делаете вид, что не помните, как возник тот способ познания, который называете наукой. Если бы помнили, вам было бы легче приблизиться к истине.
      - Поясните, - попросил я.
      - Я думал, что это знают все. Наука, точнее научный способ познания - бэконовская методология - есть прямая наследница древней магии. Именно магия подготовила почву для возникновения современной науки.
      - Да, скорее всего именно так все и было, - ответил я вежливо. - Сначала астрология, потом астрофизика. Сначала алхимия, потом химия.
      - Примерно. Не папа с мамой, но тетя с дядей - точно.
      - Но зачем это знать? Магия и наука давно разошлись. Они занимаются изучением слишком разных явлений. Их парадигмы не совпадают. Они друг другу не помощники, но и не враги, поскольку их интересы не пересекаются и не вступают в противоречие.
      - Да - согласился Молниев. - Но только до тех пор, пока не сталкиваются с явлением, которое не вписывается ни в парадигму науки, ни в парадигму магии. А это значит, что вы - ученые - должны будете использовать другой, непривычный язык для описания события. Точнее, вы должны будете согласиться с тем, что для лучшего понимания изучаемого явления вам придется рассматривать чуждые вам представления, например, магические. Или, если сказать еще проще: вы должны будете согласиться с тем, что ваши подходы не полны, и что какие-то магические проявления вполне могут быть полезными для вас.
      - Если вы говорите о том, что наука может однажды столкнуться с кажущимся нарушением принципа причинности, то мы, ученые, давно к этому готовы. Не удивлюсь, если существуют какие-то неизвестные нам причинно-следственные связи, о существовании которых мы пока не знаем, а проявления их не понимаем и потому не можем учесть.
      - Послушай, Кирилл, я не могу обсуждать с тобой такие тонкие философии, обращаясь на "вы". Называй меня просто Саша. Так нам будет проще понять друг друга.
      - Хорошо, Саша. Добавлю только, что, конечно, мы можем чего-то не понимать. Но одно мы знаем точно: у любого следствия обязательно есть своя причина. И наша задача установить ее.
      - Нет, Кирилл, - радостно воскликнул Молниев. - Ты заблуждаешься, твоя задача вовсе не объяснить случай нарушения закона причинности. А наоборот, доказать, что никакой первоначальной причины не было.
      - Ты о "хармонтском феномене"?
      - Да. О возможном Посещении. Частенько замечаю, что стоит вам, ученым, придумать название чему-то непонятному, и сразу вам легче дышать становится. Есть название - и вроде бы вы уже все объяснили. Например, придумали слово Посещение. И уже многое вам стало понятнее, точнее, ваши мозги успокоились и стали все подряд подгонять под удобную схему, которую это слово задало. Значит, прилетели, значит, инопланетяне, значит, чужие, значит, разум.... А на самом деле, возможно, что это леший чихнул.
      Молниев довольно заулыбался. Видно было, что ему очень понравилась последняя фраза. Наверное, вставит в свой новый текст.
      - Фантасты - это сила! - признал я. - Но я не фантаст и не могу безответственно жонглировать идеями, лишенными физического смысла.
      - В этом, господа ученые, ваше слабое место.
      - Или сильное. Это же диалектика.
      - И все-таки подумай о событии без причины.
      - Обязательно. Но как-нибудь потом.
      
      Первые дни в Хармонте
      
      И вот мы с Молниевым, наконец, прибыли в Хармонт. Без приключений.
      К моему глубокому удовольствию, бытовые проблемы разрешились сами собой без лишних хлопот и трепки нервов. Нас поселили в местной гостинице, специально построенной для комфортного проживания специалистов высокого ранга, командированных в Институт внеземных культур. Наше проживание было полностью оплачено принимающей стороной. Впервые за долгие годы я был освобожден от необходимости заботиться о питании, уборке помещений, стирке и покупке хозяйственных предметов.
      Молниева поселили в соседнем номере. Но он почему-то загрустил.
      - Когда меня накрывает беспросветная тоска, мне приходится начинать работать, - пожаловался он. - И с каждым годом это случается все чаще.
      - А у меня наоборот, когда я устаю работать, мне приходится развлекаться, - пошутил я.
      - Не знал, что ученые бывают такие потешные.
      - Ты - фантаст, тебе не нужно знать, ты должен уметь придумывать.
      - Это меня и расстраивает больше всего, - признался Молниев. - Мне предстоит совсем скоро встретиться с американцем Энди Хиксом. А вдруг окажется, что он умеет придумывать лучше меня? Как это пережить? Я не сам опозорюсь, я подведу страну.
      - Постарайся. И у тебя получится.
      - Увы и ах, когда я должен соревноваться с кем-то в умении придумывать, у меня моментально отрубается соображалка. Мне напрягаться вредно. У меня слишком тонко организованная психика.
      - Воспользуйся прежними наработками. Свои лучшие экспромты следует готовить заранее.
      - Добровольно пустить соперника в свой творческий огород? Нет, спасибо. Я еще в своем уме. Знаешь, сколько стоит новый, не использованный еще сюжет?
      - Нет.
      - Вот и я не знаю.
      - Разве на оригинальные сюжеты писателям выдают патенты? - удивился я.
      - По счастью пока нет. Иначе бы с литературой было окончательно покончено.
      Я сочувственно покивал. Мне показалось, что Молниев немного преувеличивает значение новых идей для развития современной фантастической литературы, но спорить, естественно, не стал - специалисту виднее.
      - Разреши мне иногда приходить к тебе по вечерам, естественно, когда ты будешь свободен. Будем болтать на разные интересные нам обоим темы? Вдруг случайно поможем друг другу - я подскажу какую-нибудь умную научную идею, а ты - интересный сюжетный ход. Понимаю, что это звучит неправдоподобно, но в жизни всякое случается.
      Я и сам хотел предложить ему что-то подобное, но был рад, что это Молниев обратился ко мне с такой просьбой. Получается, что теперь я, если понадобится, смогу в свою очередь потребовать у него что-то нужное. Долг, как известно, платежом красен. Приятный бонус. Но ответил сдержано и сухо:
      - Исключать не стал бы. Особенно, если окажется, что проблему не удастся решить чисто научными способами. Так что домового буду ловить с твоей помощью.
      - Неужели ты это понял? - сказал Молниев и довольно расхохотался, как будто отгадал в спортлото четыре номера.
      
      Ресторан "Боржч"
      
      Вопрос с питанием разрешился самым неожиданным образом. Молниев уже посетил гостиничный буфет и остался недоволен скудостью меню. Даже немного расстроился, как оказалось, едок он был привередливый и прожорливый. Неожиданную помощь оказал профессор Пильман, он пригласил нас отобедать в местный ресторан под красивым названием "Очарованный кварк".
      Довольно быстро я удостоверился, что достаточно хорошо владею английским языком, чтобы вести с профессором разговоры, как на отвлеченные, так и на научные темы.
      - Хорошее заведение, - сказал Пильман. - Наши приглашенные ученые предпочитают питаться именно здесь. Хорошее обслуживание, качественное питание, приемлемые цены. Вам, впрочем, о ценах беспокоиться не следует - у вас, как и у вашего соотечественника фантаста, абонементы, питание в "Очарованном кварке" оплачивается Институтом. Выпивка, само собой, за ваш счет. Мы выкладываем деньги только за еду.
      Доктор Пильман сделал заказ и, добродушно посмотрев на меня, спросил:
       - Нравится ли вам у нас в Хармонте?
      - Мы только приехали, пока еще не осмотрелись. Достопримечательностей пока не видели.
      - Ох уж эти мне русские! Ну, какие могут быть достопримечательности в Хармонте! Впрочем, наш главный городской банк был основан в 1868 году. И за это время его грабили 23 раза. Замечательное достижение. Тоже своего рода достопримечательность.
      - Неужели это правда?
      - Конечно, стану я врать по пустякам!
      - Тогда я, пожалуй, буду держаться от вашего банка подальше.
      Доктор Пильман с удовольствием рассмеялся.
      - Люблю людей с хорошим чувством юмора.
      Мы заговорили о каких-то пустяках. Доктор Пильман поинтересовался, чем я собираюсь заниматься по вечерам после работы. Я ответил, что в Петербурге часто ходил с друзьями в концертные залы, на выставки или в гости. Но чаще проводил свободное время дома, смотрел фильмы или читал книги.
      В это время официант принес заказы. К своему удивлению, я обнаружил, что кормить нас собираются каким-то красным супом, удивительно напоминающим по внешнему виду борщ.
      - Боржч! - торжественно объявил доктор Пильман и, схватив ложку, принялся с энтузиазмом поедать содержимое тарелки.
      Я попробовал и остался доволен. Приготовлено было вполне качественно.
      - Удивлены?
      - Более чем. Не знал, что в Америке умеют готовить настоящий борщ. На самом деле это не так просто.
      - Мне передал рецепт этого замечательного блюда ваш начальник господин Алмазов. А я научил Эрнеста. Сам удивлен, как хорошо у него получилось. Не отличишь от русского варианта. Кстати, Эрнест был потрясен, когда попробовал это блюдо в первый раз. Он даже решил переименовать свой ресторан. Теперь он называется "Боржч", - заявил доктор Пильман. - В честь русских, которые отныне будут работать в нашем Институте. То есть в честь вас, господин Панов, и в честь вашего соотечественника, господина Молниева.
      - Борщ, - поправил я. - Произносится борщ.
      - Нет, заведение называется "Боржч"! Так написано на вывеске, разве вы не заметили?
      - Не обратил внимания.
      - Каждый вечер в "Боржче" собираются самые интересные люди города и почти все ученые Института. Можно считать это заведение стало нашим своеобразным клубом. Здесь бывает очень интересно. Присоединяйтесь. Вам нужно познакомиться с коллегами в непринужденной обстановке.
      Я кивнул, неформальное общение - это хорошо. Однако я был удивлен. Мне было бы спокойнее, если бы Пильман после нескольких ободряющих фраз потребовал от меня служебного рвения и продуктивной работы. Это было бы понятно - он заплатил за меня большие деньги, заранее обустроил мой быт, сделал все возможное, чтобы ничто не отвлекало меня от занятий наукой. Но он не сказал ни слова о предстоящей работе, отделался общими фразами. Мне показалось, что ему, как и Алмазову, в нашем родном петербуржском Центре особо важных исследований, нет никакого дела до того, чем я займусь. Ничего страшного, конечно, не очень-то и хотелось докладывать. Но только непонятно, зачем он притащил меня в Хармонт? Какая ему от меня польза?
      
      "Пустышка"
      
      Мне выдали пропуск для входа в Институт. И как теоретику выделили отдельный кабинет. Надо отметить, что очень хороший. Особенно мне понравился большой письменный стол и удобное кресло - мечта человека, привыкшего работать с бумагами. Вспомогательные устройства были хороши - мощный компьютер, цветной лазерный принтер, сканер, ксерокс и устройство для уничтожения использованных бумаг. Может быть, были и другие полезные устройства, но я не обратил внимания. На одной стене висела школьная доска, на которой удобно было мелом записывать формулы и важные мысли, нуждающиеся в последующем подробном рассмотрении. На других стенах красивые картинки, но их, пожалуй, придется заменить.
      На следующий день я познакомился с начальником лаборатории спектрального анализа профессором Марком Уильямсом. Точнее, он сам пришел ко мне знакомиться, у меня сложилось впечатление, что он был уверен, что я прямо с порога начну пачками выдавать гениальные идеи и потрясающие откровения. Я даже немного застеснялся.
      - Вы зря рассчитываете, что я способен сейчас сказать что-нибудь умное, - признался я. - Я прежде не думал о Посещении, даже не уверен, был ли "хармонтский феномен" Посещением или чем-то другим.
      - Вы - русские смелые ребята. Мало кто из моих коллег признался бы в своем незнании.
      - Но я хочу узнать. У меня постоянные проблемы с чувством любопытства.
      - Это еще более удивительно. Стремление к чистому знанию сейчас большая редкость.
      Мы замолчали. Я не знал, что у него спросить. Потому что пока не решил, чем мне следует заняться в Хармонте в первую очередь.
      Профессор Уильямс догадался и сказал:
      - Лично я занимаюсь "пустышками".
      - Вам удалось выяснить, из какого вещества они изготовлены?
      - Нет. Не уверен, что это металл или полимер. Кстати, это доказывает, что объект создан искусственно, волей чужого разума.
      - Почему вы так решили?
      - Очень тщательная обработка.
      - Галька на морском берегу тоже гладкая. Но для объяснения ее формы мы не ссылаемся на чужой разум, - возразил я.
      - Галька? Да, я понимаю, о чем вы говорите. Галька - камень, отшлифованный волнами за сотни лет. Алгоритм ее появления понятен. Но в нашем случае, "пустышка" - это не камень. И нам не известно, как что-то однажды стало "пустышкой".
      - Есть только один способ доказать искусственность "пустышки". Разъединить диски.
      - Можно я напишу об этом статью? - с трогательной застенчивостью спросил Уильямс.
      - Конечно.
      - Я сошлюсь на вас.
      - Хорошо.
      Профессор Уильямс ушел воодушевленным. Я помог ему решить, какими экспериментами с "пустышками" следует заняться в первую очередь. Был доволен и я - в первый же день помог местному профессору, не зря приехал. Хотя с трудом верилось, что наши земные ученые способны разъединить диски "пустышки". Но попытаться стоило. Это занятие было не хуже других. Прекрасная имитация полезной деятельности.
      
      О десертных вилках
      
      Мне выдали из спецфонда настоящую "пустышку". Наконец-то удалось разглядеть этот известный артефакт внимательно. В Чучемле я видел "пустышку" только один раз, издали, когда Мазин показывал свои экспонаты из мешка Пильману. Конечно, мне хотелось потрогать ее, но не успел. Зона в Чучемле самоликвидировалась.
      Признаться, "пустышка" действительно удивительный предмет. Любой человек, впервые столкнувшийся с "пустышкой" испытывает при этом чувство абсолютной растерянности, потому что таких предметов на Земле быть не должно. И я не был исключением. Современная физика не допускает существования ничего подобного. Диски были приятны на ощупь, и сама их фантастическая связка впечатляла потрясающей простотой.
      Я был уверен, что объяснить феномен "пустышки" с помощью известных нам законов природы невозможно. Но, чтобы установить другие, последующие (?), надо будет поработать. И я буду рад, если у профессора Уильямса и в самом деле, что-нибудь получится.
      Вечером я вернулся в гостиницу. В вестибюле сидел Молниев и с явным интересом читал местную газету, наверняка, какой-нибудь желтый листок, в котором на простом английском языке рассказывали о рептилоидах, вампирах, зомби, заколдованных принцессах и коварных инопланетянах. Фантаст в поисках новых впечатлений. Забавно. Увидев меня, Молниев решительно отбросил газету.
      - Давно жду. Где тебя носит?
      - Я приехал в Хармонт работать.
      - И чем ты занимался сегодня, если не секрет? Если мне захочется поработать, обязательно вставлю твой рассказ в свою книгу.
      - Рассматривал "пустышку".
      - И что ты о ней думаешь?
      - Она красивая. Хотел сказать функциональная, но не могу, поскольку не знаю, для чего она создана.
      - "Пустышка" была для чего-то создана?
      - Не могу подтвердить или опровергнуть. Не знаю. Это надо доказать. Самый простой способ - использовать ее по назначению. Вот когда профессор Уильямс выяснит, для чего ее сделали, тогда и поговорим.
      - Но должны же быть какие-то явные признаки того, что "пустышки" были созданы искусственно? Например, тщательность изготовления. Или своеобразная красота дизайна.
      Пришлось пересказать Молниеву часть нашей беседы с профессором Уильямсом, в которой мы с ним обсуждали искусно отполированную волнами прибрежную гальку. Для чего чужой разум не потребовался.
      Молниев с сомнением покачал головой.
      - Это плохо. Для того, чтобы доказать естественное происхождение "пустышек" необходимо будет придумать новую физику.
      - Скорее всего.
      - А может быть, новое представление о пространстве-времени.
      Я разозлился. Мне пришлось так долго, с такими душевными мучениями привыкать к тому, что на время командировки в Хармонт мне придется забыть о своей главной работе, попытке создать приемлемую теорию пространства и времени. И когда это практически удалось, появляется фантаст, который сообщает мне, что "хармонтский феномен" можно будет объяснить, если удастся разобраться с понятиями пространства и времени. Здрасте, приехали.
      Поистине - я оказался пресловутым сапожником без сапог. Молниев не заметил, что обидел меня. У фантастов, видимо, не принято обращать внимания на чувства других людей.
      - Я, конечно, понимаю, что вам, ученым, не следует до поры до времени привлекать к объяснению "пустышек" фантазии о параллельных мирах и новых измерениях, - сказал Молниев почти застенчиво. - Всегда нужно помнить о скальпеле Оккамы, и лишние сущности без надобности не привлекать. Но я - фантаст, мне можно почти все.
      Внезапно мне в голову пришло красивое и простое объяснение существованию соединенных невидимой силой дисков. Может быть, со временем я расскажу Молниеву о том, как, обменявшись с ним несколькими фразами, я разгадал тайну "пустышек". В истинности своей теории я не сомневался. Но пока о его роли я решил умолчать, чтобы фантаст не зазнался.
      - Иногда без новых сущностей нельзя обойтись. Кстати, Оккама не был ученым. Если мы допускаем, что пространство многомерно и не ограничивается тремя измерениями, объяснить странные свойства "пустышек" очень легко. Для простоты рассмотрим двумерное пространство, существующее в привычном и понятном для нас трехмерном мире. Двумерные существа ничего не знают о третьем измерении. И не могут покинуть свой плоский мир. Мы находимся в таком же положении относительно четырехмерного мира. Сейчас нам важно понять, что двумерные существа с энтузиазмом ползают по своему плоскому миру и вполне довольны своим существованием. Для трехмерного существа их мир всего лишь листок бумаги. Давай возьмем листок и проткнем его десертной серебряной вилкой с двумя зубьями. Для плоских ученых два кружка серебра будут таинственным образом связаны друг с другом. Перемещая один из них, плоские ученые будут перемещать другой, при этом они не смогут установить никакой физической связи между ними. Как и мы не можем это сделать с изучаемыми нами дисками "пустышек".
      - Красиво, - признал Молниев.
      - Это самое простое объяснение, которое можно придумать. Даже Оккам не подкопается.
      - Надо будет записать, - сказал Молниев. - Иначе не запомню.
      - Мне рассказывали, что фантасты любят сочинять всякие истории с пространствами с числом измерений большим трех.
      - Это очень плодотворная идея. Позволяет оторваться от изображения привычного мира. Фантастов привлекают идеи, нарушающие школьную физику, и позволяющие упрощать построение сюжета. Например, мгновенное перемещение обеспечивает нуль-транспортировка. А она возможна, если удается "выйти" в подпространство или в пространство с большей размерностью.
      - Нуль-транспортировка. Это я запомню. Знаешь ли, "черные брызги" намекают на что-то подобное.
      - Рад, что смог помочь, - сказал Молниев.
       - Спасибо. Обязательно воспользуюсь, - ответил я.
      
      Работа началась
      
      Первую неделю в Хармонте я провел в своем кабинете за чтением свежих номеров "Бюллетеня Института внеземных культур". Это было по-настоящему сказочное время полнейшей свободы. Я мог заниматься чем угодно. Например, если бы захотел, то мог весь день играть в компьютерные игры или читать фантастические книги. И никому не было до этого дела. И я бы так и поступал, однако изучать материалы исследований "хартмонского феномена" мне было интереснее. К нам, в Центр, поступали далеко на все тома "Бюллетеня ИВК". И теперь я получил возможность основательно пополнить свои знания. Не могу сказать, что я пропустил что-то важное. С теориями по-прежнему было плоховато, но мне сначала хотелось разобраться с тем, как в Институте собираются раскрыть тайну Посещения? Какие темы сотрудники считают приоритетными. Для этого достаточно было внимательно прочитать заголовки опубликованных в бюллетене статей. Наверняка, должны быть и закрытые отчеты с грифом "для служебного пользования" или "совершенно секретно", но, понятно, к ним я получу доступ не сразу, только когда заслужу особое отношение, и Пильман сочтет меня достойным.
      Впрочем, я считал, что общее представление о том, чем занимаются сотрудники Института, можно достаточно точно составить и по открытым публикациям. Но ничего не получилось. Легче было поверить в то, что десять лабораторий Института занимаются изучением десяти различных, не связанных друг с другом задач. Посещение было одно, значит, частные исследования должны были дополнять друг друга. Но нет, создавалось впечатление, что чужими работами здесь интересоваться не принято. Нельзя исключать, что они принципиально не читают статьи своих коллег - так часто бывает. Но почему доктор Пильман не собрал вместе этих замечательных ученых и не объяснил, что они занимаются одним делом, и должны в своей работе учитывать достижения соседних лабораторий. В конце концов, это его профессиональная обязанность - координировать отдельные исследования и вырабатывать общую концепцию.
      Я не выдержал и рассмеялся. Это действительно было очень смешно. Неужели я и в самом деле веду себя как "романтический ученый", и Алмазов прав, когда обвинял меня в подобном непрактичном подходе к научному ремеслу. Может быть, может быть.
      По крайней мере, теперь я представлял, как следует организовать дальнейшую работу: начну с хорошей идеи о многомерной природе "пустышек", и буду потихоньку добавлять к этой основе результаты исследований других ученых. А это значит, что без правдоподобной теории пространства и времени обойтись я не смогу. Удачно получилось. Хорошо, что пригодятся мои старые теоретические наработки.
      
      
      
      Вечер пятницы в "Боржче"
      
      И вот первая рабочая неделя в Хармонте закончилась. Мне было любопытно узнать, как развлекаются обитатели Хармонта. Естественно, вечером я отправился в ресторан "Боржч", как рекомендовал доктор Пильман. На других посмотреть и себя показать.
      Наверное, я выбрал неудачное время, поскольку в зале собрались не слишком приятные на вид люди, они без остановки пили виски и довольно громко выясняли отношения на повышенных тонах. Хорошо, что до драки дело не доходило. Я устроился в уголке, заказал форель и бокал белого вина.
      Шум не мешал мне думать. Скорее наоборот, было приятно находиться среди обычных людей. Пусть чужих, шумных и потенциально опасных, но живых. После недели напряженной работы с научными текстами в душном кабинете оказаться среди далеких от науки местных жителей было поистине сказочным подарком и лучшим отдыхом.
      Я вслушивался в многоголосый ресторанный шум и понимал только отдельные выкрики, что правильно, поскольку не мне они предназначались.
      Знакомых сотрудников Института я не заметил, поэтому удивился, когда ко мне подошел человек и вежливо поздоровался.
      - Мистер Панов? Разрешите представиться. Джеймс Каттерфилд, врач. Наши ребята иногда называют меня мясником, но тут бы я поспорил, конечности я ампутирую не часто. Только когда в этом есть необходимость.
      Я кивнул, хотя понял только то, что человека зовут Джеймсом, и он врач.
      - Рад познакомиться с вами лично, - продолжал Каттерфилд. - до сих пор был знаком только с вашими публикациями. Ну и много интересного о вас рассказывал мой хозяин.
      - Хозяин? Кто обо мне может знать в Америке? Доктор Пильман?
      Врач от неожиданности рассмеялся.
      - Неужели вы забыли о Питере Мозесе? Странно. Обычно, люди, с которыми он встречался, запоминают его надолго. Легче забыть о докторе Пильмане.
      - Да. Я встречался с мистером Мозесом в Чучемле. Никогда бы не подумал, что он помнит обо мне.
      - Да. Это большая загадка. Вообще-то, хозяин наукой не интересуется. А вы, насколько понял, познакомившись с вашим досье, ничем кроме научной работы в своей жизни не занимались.
      - Мое досье? - удивился я.
      - Фирма "Престиж", где я имею честь трудиться, организация серьезная. Учет людей, заинтересовавших хозяина, у нас поставлен очень хорошо. Как правило, это действительно заслуживающие внимания люди.
      - Не знаю, чем провинился? - пошутил я.
      - Это была шутка? - спросил доктор Каттерфилд. - Меня предупреждали, что русские любят глупо шутить, особенно, во время серьезного разговора.
      Я кивнул. Не люблю, когда мой сарказм принимают за глупую шутку.
      - Простите, я не знал, что наш разговор настолько серьезен. Предупреждать нужно.
      - Успели познакомиться с местными парнями?
      - Нет, - признался я.
      - Разве сталкеры еще не пытались рассказать о своих подвигах, чтобы заставить вас оплатить их выпивку?
      - Нет. Разве сталкеров интересуют фундаментальные научные исследования?
      Каттерфилд оживился. Наверное, стал привыкать к русскому чувству юмора.
      - Это вы верно подметили, книг они не читают, а комиксами брезгуют, - он наклонился ко мне и шепотом, словно боялся, что нас подслушают, сказал: - ходят слухи среди ребят, что вы нашли в своей России "золотой шар". Это правда?
      - Об этом вам рассказал Питер Мозес?
      - Нет.
      - Значит, это не моя тайна.
      - Понимаю. Не буду настаивать на искреннем ответе. Даже если бы вы и в самом деле обнаружили "золотой шар", все равно бы не рассказали, как вам это удалось. Но хотя бы намекните, существует ли он?
      Каттерфилд закрыл глаза, словно боялся услышать страшное признание, которое изменит судьбу мира.
      - Спросите у Питера Мозеса.
      - Он не расскажет.
      - Простите, мистер Каттерфилд, я не поинтересовался целью вашего визита. Чем могу помочь?
      - Джеймс. Для вас я просто Джеймс.
      - Прекрасно. А я - Кирилл. И все-таки, чем могу помочь?
      - Пока не знаю. Хозяин послал меня узнать, все ли у вас в порядке? Нет ли бытовых проблем? Он считает себя обязанным обеспечить ваше безбедное существование в нашем замечательном городке.
      - Пока не на что жаловаться.
      - Если возникнут проблемы, обращайтесь, помогу, - Каттерфилд протянул мне свою визитку.
      - Спасибо. Вы, Джеймс, как я понял, местный врач. Приходилось ли вам лечить сталкеров?
      - Это основная моя работа.
      - Можно ли считать их проблемы со здоровьем обычными человеческими болезнями?
      - В каком-то смысле, поскольку они остаются людьми. Впрочем, они не заразны, и их нельзя вылечить. Все, что я могу - облегчить их страдания. Этого достаточно, чтобы объявить их болезни результатом Посещения.
      - Правильно ли я понял, что внеземных микробов или вирусов вы не обнаружили.
      - Верно.
      - Тогда еще вопрос. Сталкивались ли вы с "ходячими мертвецами"?
      - Жуткое зрелище. Не приведи господь встретить их ночью! Слышали о таком явлении как иррациональный страх? Это тот самый случай.
      - Кто они?
      - Правильнее было бы спросить: что они собой представляют? Ответ не слишком информативный: это результат неконтролируемой регенерации отрезанных конечностей сталкеров, поврежденных в Зоне. Что-то - этот фактор пока мной не установлен - бессмысленно использует человеческую ДНК с непонятной целью. Неудачно. "Ходячие мертвецы" не могут быть названы живыми существами. Скорее, это куклы или муляжи. Словно кто-то создает макет человека.
      - Кто занимается их изучением?
      - Только я.
      - Расскажите мне о результатах ваших исследований, Джеймс?
      - Конечно, Кирилл. Как только удастся установить что-нибудь важное.
      Интересно, хоть кто-то в этом хваленном Хармонте знает что-то наверняка? Доктор Каттерфилд утверждает, что "ходячих мертвецов" нельзя считать живыми, но, однако, они двигаются и издают громкие звуки. Неужели и их существование можно объяснить с помощью многомерности пространства?
      
      Что такое "ходячие мертвецы"?
      
      Джеймс Каттерфилд оказался обязательным человеком и уже через два дня прислал мне подробную справку, в которой доходчиво объяснил, почему "ходячих мертвецов" нельзя считать живыми существами. Самое главное - они не обладают ни одним качеством, отличающим живое от неживого. Живые существа должны быть сложно устроены, получать энергию из окружающей среды и использовать ее для своей пользы, они способны к развитию, умело приспосабливаются к изменениям окружающей среды, реагируют на внешние раздражители, ну и конечно, размножаются. "Ходячие мертвецы" ничего подобного не умели.
      Так вот:
      1. "Ходячие мертвецы" устроены абсолютно просто, на самом деле - это одна молекула, напоминающая своим внешним видом человека;
      2. Никакой внешней энергии они не потребляют, еда им не нужна, они спокойно обходятся без солнечных лучей, не удалось зафиксировать ни одной химической реакции, которая бы обеспечивала их энергией;
      3. Регенерацию объекта нельзя назвать развитием, это больше похоже на надувание шарика, был маленьким, стал большим.
      4. "Ходячие мертвецы" не приспосабливаются к изменению окружающей среды, скорее, игнорируют ее присутствие, температура их постоянна - двадцать четыре градуса по Цельсию. Их помещали в холодильник, поджаривали на сковородке, как грешников в аду - результат один: их температура не менялась ни на десятую градуса, при этом они не получали ни обморожения, ни ожогов;
      5. Они не размножаются, даже не отпочковывают своих детенышей, которых пока никто не обнаружил, известен только один способ появления "ходячих мертвецов": из ампутированных конечностей сталкеров появляется их точная копия из непонятного вещества, напоминающего по свойствам резину или каучук.
      Как объединить в рамках одной теории такие разные свойства, я не знал. Попытался, конечно, сформулировать подходящее объяснение, рассматривая Посещение как естественный процесс в многомерном мире, но ничего разумного не придумал.
      Скорее наоборот, "ходячих мертвецов" легче всего было объяснить, согласившись с тем, что Посещение все-таки связано с пришельцами из четвертого измерения. Предположим, что их корабль был оснащен медицинским устройством для регенерации пострадавших в авариях членов экипажа. Устройство забыли выключить, и оно занялось спасением отрезанных конечностей сталкеров. Если бы трехмерные существа взялись восстанавливать пострадавшее двумерное существо, у них бы получилось что-то подобное фотографии, которую признать живой невозможно. Вот и четырехмерные пришельцы были бы вынуждены довольствоваться столь же невразумительным и печальным результатом.
      Пришлось согласиться с тем, что пока я не придумаю подходящую теорию естественного появления "ходячих мертвецов", мне придется считать Посещение контактом с чужой цивилизацией.
      
      Новый лаборант
      
      В понедельник утром мое одиночество было нарушено. Перед закрытой дверью в мой кабинет, прислонившись к стенке, стоял стройный красивый парень с сильными руками и неожиданно жестким взглядом. Подумал, что он ошибся кабинетом, но ему был нужен именно я.
      - Здравствуйте, мистер Панов, - сказал парень. - Вы точны. Всегда уважал пунктуальных людей. У меня такой пунктик. Наверное, я очень легкомысленный человек, но считаю, что пунктуальным людям можно доверять.
      - Кто вы? - спросил я.
      - Я - Рэдрик Шухарт, ваш новый лаборант.
      - Разве мне положен лаборант?
      - Это вопрос не ко мне. Сказали, что буду работать с русским, значит, так тому и быть.
      - Но я теоретик.
      - И что с того? Перенести что-нибудь или посуду помыть - работа для честного человека всегда найдется. Это я про себя.
      - Не могу придумать, что бы вам поручить. Посидите пока в кресле для гостей. А я потом спрошу у доктора Пильмана, как мне следует вас использовать.
      - А меня не старина Пильман прислал.
      - А кто?
      - Питер Мозес.
      - Вот как? Может быть, он намекнул, зачем вы мне можете понадобиться?
      - Сказал. Я должен вам, мистер Панов, из Зоны хабар таскать. По вашему заказу. Если, конечно, возникнет такая необходимость. У меня это хорошо получается.
      - Сталкер, что ли?
      - Вовсе нет. Я в их профсоюз не вступал. Спасибо, не надо. Одиночка.
      - Понимаю. Талантливый индивидуалист. Впрочем, это не мое дело. Давайте так договоримся, если мне что-нибудь понадобится, я попрошу мне помочь. Хорошо? А пока свободны, сидеть рядом со мной не обязательно. Передавайте привет, мистеру Мозесу.
      - Меня всегда можно найти в "Боржче", мистер Панов.
      - Зови меня просто Кириллом, от твоего "мистера" у меня развивается комплекс неполноценности.
      - Заметано. Я же говорил, что пунктуальным людям можно доверять. Мы с тобой, Кирилл, сработаемся. Для тебя я просто Рэд.
      - Скажи мне, Рэд, почему Питер Мозес проявляет ко мне такое внимание? Кто он такой?
      - Есть вещи, о которых лучше не знать. У ученых ведь есть вопросы, которые боязно задавать?
      - Не должно быть.
      - Но они есть.
      - Если я хочу задать вопрос, то делаю это.
      - Похвально, - сказал Шухарт. - Но опасно. Можно перейти черту и вляпаться в неприятную историю.
      - Неужели задавать вопросы намного опаснее, чем путешествовать по Зоне?
      - Зона - это моя работа. Там выживает только тот, кто умеет рисковать.
      - Наука - это моя работа. Когда я задаю вопрос, то о риске не думаю. Надо спешить задать вопрос первым, чтобы меня не опередили.
      - Звучит разумно.
      - Знаешь, Рэд, мне кажется, что мы подружимся.
      - У меня нет друзей. Но если ты, Кирилл, станешь первым, я возражать не буду.
      - Все в наших силах.
      
      Разговоры
      
      Было в моем новом лаборанте Рэдрике Шухарте что-то притягательное. Мне показалось, что и я ему понравился. Иногда между суровыми мужчинами возникает, если не дружба, то не поддающееся объяснению доверие. А то, что мы оба - суровые мужчины, очевидно. Я - нелюдимый теоретик, далекий от светской жизни и популярных человеческих развлечений. Мое привычное место - за письменным столом и компьютером. И Шухарт явный мизантроп, волк-одиночка, который органически не способен к коллективному труду. Для него идеальная работа - попасть в группу из двух человек. Вторым должен быть начальник, который бы его устраивал.
      Я его устраивал: говорил вежливо, не выставлял себя перед подчиненным командиром, не требовал немедленно взять в руки ведро, швабру и качественно отмыть пол. Кстати, надо будет обязательно попросить его это проделать. Чистота работе не помеха.
      Мы сработались. Шухарт оказался исполнительным и полезным человеком. Его всегда можно было послать в архив за нужными материалами. Или, что еще ценнее, в соседнюю лабораторию за результатами последних экспериментов. Исполнять эти поручения Рэдрик любил больше всего. Ругаться и нагонять страху на сотрудников конкурентов у него получалось просто виртуозно. Часто он приносил даже больше, чем я его просил. И иногда это оказывалась очень полезная информация.
      В принципе, я не требовал, чтобы он находился в лаборатории все положенное по договору рабочее время. Он приходил, когда хотел, и мог часами сидеть за своим столом, с детским любопытством наблюдая за тем, как я читаю статьи или пишу свою. Удивительно, но он каким-то необъяснимым образом догадывался, когда у меня переставала работать голова, и требовался небольшой перерыв.
      И тогда он без предупреждения начинал задавать свои коварные вопросы, наверное, хотел вывести меня на чистую воду и доказать, что я ничего не понимаю в Посещении, хотя мне и выделили отдельный кабинет и назначили начальником. Шухарт без должного почтения относился к научной работе и не верил, что институтские умники сумеют разобраться с "хармонтским феноменом". Его вопросы часто были наивными и безграмотными, но я не всегда мог на них ответить. Это было очень полезно. Смена занятия для головного мозга - лучший отдых.
      Я всегда радовался, когда Шухарт говорил: "Ага! Понял". Для меня это была маленькая победа. Если смог убедить кого-то, значит, разобрался сам.
      Когда же мои ответы его не устраивали, он рассказывал очередную забавную историю, которых у него за недолгую, в общем-то, жизнь набралось огромное количество.
      Для него я был лучшим собеседником: потому что недостаточно хорошо знал уличный английский сленг, чтобы понимать смысл некоторых идиоматических выражений и их эмоциональный смысл. Я был русским, а потому бесконечно далеким для жителей Хармонта человеком, к тому же, я умел сочувствовать и не задавал лишних вопросов.
      Однажды он задал вопрос обо мне. Это было почетно, обычно мизантропы не интересуются другими людьми.
      - Хочу понять, чем ты занимаешься за своим столом целыми днями? Твое рабочее время оплачивается из бюджета страны, то есть из налогов, которые платит наше население, а значит, и я тоже.
      - Я намерен разгадать тайну "пустышек", которые в таких больших количествах притаскивают из Зоны твои друзья сталкеры. Конечно, с твоей помощью.
      - Ты хочешь узнать тайну. А для этого "пустышку" нужно "раскурочить". Оторвать один диск от другого, потравить кислотами, расплющить под прессом, расплавить в печи?
      - Приблизительно, - ответил я. - Недавно мне пришла в голову удачная мысль о том, что свойства "пустышек" можно легко объяснить, если рассматривать их как многомерные объекты, четырехмерные или даже пятимерные. Кажется, это очень удачная догадка. Если мне удастся это доказать, то появится надежда не только продвинуться в понимании мира, в котором мы живем, но и позволит создать новую физику и, следовательно, новые технологии.
      Он усмехнулся.
      - Слишком заумно для меня. Но если ты, в самом деле, понимаешь то, о чем говоришь, я рад, что работаю в Институте.
      Мне нравится, когда Рэд начинает задавать свои детские вопросы. Всегда считал, что научное любопытство позволяет раскрыть в человеке лучшие стороны. Кажется, Шухарту действительно интересно понять, что меня заставляет днями напролет возиться с "пустышками" без каких-нибудь ощутимых результатов.
      Однажды он прямо спросил меня об этом:
      - Вот смотри, я или другой сталкер сходил в Зону и, рискуя своей жизнью, притащил оттуда "пустышку". За свой труд я получаю большие деньги. Все честно: принес "пустышку" - получи деньги, не принес - нет и денег. А вы, ученые, потом поджариваете ее в микроволновке, облучаете своими непонятными лучами и получаете деньги за то, что нажимаете кнопку "вкл". Но отличить "пустышку", побывавшую в микроволновке, от той, что там не побывала, нельзя. За что же вам платят деньги? А еще бывает так, что вам и вовсе лень что-то проделывать с "пустышками", вы просто смотрите на них часами, а потом пишите об этом статьи.
      - Рано или поздно мы поймем, как они устроены, и этот вклад в науку обязательно окупится.
      - Да. Я слышал об этом. И когда вам станет все понятно, будет вам честь и хвала, и вся мировая наука аж содрогнется от удовольствия. Но пока, как я понимаю, до этого еще очень далеко.
      - Нельзя пройти трудный путь, не сделав первого шага. Любое открытие требует напряженного труда. Часто так получается, что мы трагически заблуждаемся и выбираем ошибочный путь. Многим кажется, что наш труд оказался напрасным, но это, конечно, не так. В науке отрицательный результат, все рано результат. Мы узнаем, что попали в тупик, и впоследствии обойдем его. По-другому нельзя. Понимаешь?
      - Трудно что-то делать, когда не видишь результатов своего труда.
      - Иногда приходится ждать результата всю жизнь. Иногда результат получают уже после смерти ученого. Но от этого его работа не становится менее значимой. Такую судьбу мы себе выбрали.
      Шухарт задумался, для него мои слова звучали странно, глупо и неубедительно. Он пристально смотрел на меня, стараясь понять, не пытаюсь ли я обмануть его или высмеять. И когда убедился, что я говорю то, что и в самом деле думаю, успокоился и задал следующий вопрос.
      
      Семинар
      
      Профессор Робертсон неожиданно пригласил меня на свой семинар. Было приятно, - оказывается, в Институте были наслышаны о моем приезде, - сомневаюсь, впрочем, что профессор рассчитывал, что мое присутствие принесет какую-то пользу при обсуждении особенностей спектра радиоизлучения "газированной глины" - такова была тема семинара. Честно говоря, я только после приглашения узнал, что "газированная глина" излучает в радиодиапазоне. Почему, кстати? Было бы интересно и полезно выяснить механизм излучения. Но, скорее всего, все проще - институтское научное сообщество просто пожелало познакомиться с русским парнем, которого начальники специально пригласили на работу для непонятных целей. Я был человеком-загадкой, которую многие хотели бы разгадать.
      О радиоизлучении "газированной глины" в Бюллетенях Института внеземных культур ничего не сообщалось. Это подтверждало мою догадку о том, что кроме открытых публикаций существуют и закрытые отчеты. Для служебного пользования. Получается, что отныне я буду допущен к институтским секретам. Это хорошо. Для того, чтобы разобраться в феномене Посещения, хотелось бы владеть полной информацией.
      На семинар пришли сразу несколько крупных ученых и начальников лабораторий. Мне были известны их имена, я читал их публикации, но лично познакомился с ними только сейчас. Меня представил доктор Уильямс, который после содержательного разговора о свойствах "пустышек", относился ко мне с трогательным вниманием. Наверное, ожидал, что при каждой встрече с ним я буду выдвигать новые и красивые идеи. Я, в принципе, был не против. Но хорошие идеи на грядках не произрастают, чтобы они появлялись, нужно много знать и напряженно работать, в том числе посещать подобные семинары.
      Профессор Робертсон сидел молча, только задумчиво кивал в ответ на приветствия коллег. И со мной поздоровался, но чисто автоматически, наверное, не понял, что я тот самый русский, которого пригласил. Он был сосредоточен. Можно было не сомневаться, что разговор на семинаре предстоит серьезный. Впрочем, может быть, я заблуждался, в конце концов, это был мой первый семинар в Институте.
      - Пожалуй, начнем, - сказал Робертсон. - Простите меня, господа, я волнуюсь, информация, с которой я хочу вас познакомить, слишком важна, потрясающа и требует серьезного обсуждения. Опоздавшие господа нас простят.
      Он кратко, на мой взгляд, чересчур кратко рассказал о том, что группой, которой он руководит, зафиксировано слабое, но нерегулярное радиоизлучение неясной природы. Предварительное сообщение о том, что источником излучения может быть "газированная глина", не подтвердилось. Но местоположение излучения было определено с достаточной точностью. Это помещение лаборатории Љ 1522, расположенной, как казалось, на обследованной территории Зоны.
      - Очевидно, что для всеобъемлющего изучения этого неожиданного феномена необходимо отправить в Зону не сталкеров, а научную экспедицию, состоящую из ученых и компетентных специалистов. Наши посланцы должны понимать, что они делают и обладать надлежащей квалификацией, - закончил Робертсон и с надеждой посмотрел в зал, словно надеялся, что кто-нибудь прямо сейчас запишется в добровольцы.
      Его поддержал только доцент Мэрфи:
      - Правильно! Мы должны найти источник, - сказал он с неожиданным энтузиазмом.
      - Откуда в вас этот горячий юношеских задор, доцент Мэрфи? - спросил доктор Уильямс. - Прежде чем отправлять экспедицию, хотелось бы лучше понять, что мы собираемся искать. Каков характер сигнала? Несет ли он информацию? Есть ли основания считать этот сигнал искусственным? Может ли он быть естественным? Пока нам это неизвестно.
      - Сколько вопросов! Но сами вы, доктор Уильямс, как я понимаю, в Зону идти не собираетесь, предпочитаете работать с бумагами? - съязвил Мэрфи.
      - Для начала было бы неплохо узнать побольше об этом радиоизлучении. Мое решение будет основываться на установленных фактах, - сказал доктор Уильямс, явно теряя терпение.
      - Все, что я могу пока рассказать, мы регистрируем узко направленные радиоимпульсы длительностью около десятой доли секунды на длине волны в 21 сантиметр. Появление их хаотично, установить закономерности в появлении импульсов не удается, - сказал Робертсон. - Но работа продолжается.
      - Можно ознакомиться с рабочими материалами? - спросил доктор Уильямс.
      - Я охотно предоставлю их вам.
      - И мне, пожалуйста, - сказал Мэрфи.
      - И вам, доцент Мэрфи. Конечно.
      Я рассчитывал, что обсуждение таинственных сигналов продолжится, но о них больше не говорили.
      И в этом был свой смысл - обсуждать их можно было только, когда будет обнаружен источник. Правда, длина волны радиосигнала - 21 сантиметр - показалась мне подозрительно знакомой. Это была широко известная волна излучения запрещенной линии нейтрального атомарного водорода. У ученых, занятых поисками жизни в космосе, существует стойкое представление о том, что внеземные цивилизации должны использовать эту волну для связи между собой. И вот - пожалуйста, наглядное подтверждение.
      Если такой сигнал действительно передается, можно предположить, что он кем-то принимается. А это станет прямым доказательством, что Посещение осуществлено разумными существами. Значит, искать следует не источник, а передатчик.
      С другой стороны, очень странно выбирать именно эту длину волны для передачи служебной информации, которая не предназначена для чужих ушей. Словно инопланетяне подслушали заумные разговоры землян, узнали, что те собираются искать братьев по разуму, перехватывая сообщения на этой волне, и решили помочь им прослушать собственные информационные потоки.
      Разумнее предположить, что передатчики, с помощью которых инопланетяне ведут между собой переговоры, должны были бы использовать для связи совсем другую волну. Это, кстати, позволяет найти удовлетворительный ответ на вопрос: почему мы пока не слышим переговоры продвинутых внеземных цивилизаций? Мы просто не знаем, на какой волне их следует искать.
      
      Разговоры с Шухартом
      
      Утром Шухарт уселся за свой стол и, как обычно, уставился на меня, словно хотел разглядеть во мне что-то важное лично для себя. Рано или поздно он поймет, что я не волшебник. Не исключаю, что ему после этого станет проще жить - избавившись от одной пустой надежды, он найдет другую, которая поможет ему устроить свою жизнь разумнее. Не знаю, как американцам, но русским без смысла жить трудно. Жаль, что не могу подсказать Рэду что-нибудь подходящее, это так не работает. Человек должен стараться отыскать свой смысл самостоятельно, без посторонних подсказок.
      - У тебя проблемы, Кирилл? - неожиданно спросил Шухарт. - Какой-то ты сегодня особенно напряженный. Квадратное уравнение решить не можешь?
      - С теорией у меня все в порядке, но пора подумать и о практике.
      - О какой практике? - заинтересовался Шухарт.
      Мне показалось, что я его удивил.
      Странно, что он не слышал от своих друзей сталкеров о таинственных радиосигналах. Я думал, что информация о Зоне в их сообществе распространяется мгновенно. Это залог их выживания. Какие бы личные конфликты между ними не возникали, полезная информация о Зоне должна распространяться мгновенно и в полном объеме. Это самый простой способ выжить. А чувство самосохранения у стакеров должно быть развито на уровне инстинктов. И вдруг - ничего о радиосигналах. Интересный факт.
      - О какой практике? - еще раз спросил Шухарт.
      Пришлось рассказать ему о семинаре Робертсона. Естественно, кратенько, без научных терминов и формул. В конце концов, он мой лаборант.
      - Ну? Что тут непонятного? Инопланетяне посылают в пространство сигнал о помощи. Вызывают ремонтную бригаду. Любой бы на их месте так поступил. Поставили автоматический маячок и ждут эвакуации.
      - Ты думаешь, что Посещение устроили настоящие инопланетяне? И получается, что они до сих пор живы? Прячутся в Зоне, боятся показаться людям на глаза.
      - До сих пор не думал ни о чем подобном. Но сигналы... Сигналы все меняют. Получается, что я был не прав. Прячутся, говоришь? Странно, я ничего не слышал о сигналах.
      - Вот именно, странно. А это значит, что необходимо отыскать источник сигнала, радиопередатчик или что-то естественное, испускающее радиоволны. Может быть, и самих инопланетян обнаружим. Хочу сделать это сам. Глупо отказываться от такой возможности.
      - Собрался в Зону?
      - Да.
      - Ну и дурак. Назад живым не вернешься, в лучшем случае превратишься в "ходячего мертвеца". А они, как известно, статей не пишут.
      - Нет, не дурак. Я подготовлюсь. Ты меня научишь, как правильно вести себя в Зоне. Я быстро учусь.
      - Беда с вами, теоретиками. Поведению в Зоне нельзя научиться. Если тебе от природы дано, - ты выживешь, нет - никакие лекции не помогут.
      - И как это узнать?
      - Никак, - грубо ответил Шухарт.
      - Значит, пойду без твоих лекций.
      - Послушай, Питер Мозес устроил меня на работу твоим лаборантом именно для того, чтобы я ходил в Зону вместо тебя. Сбегаю быстренько и принесу тебе твой передатчик. Сиди в своем удобном кресле и изучай его, сколько хочешь.
      - Ерунда. А если передатчик весит целую тонну? Или намертво прикреплен к полу? С ним придется работать прямо на месте. Нет, я там должен быть обязательно.
      Шухарт задумался. Он хотел возразить, но вынужден был признать, что я прав.
      - Хорошо, - сказал он и тяжело вздохнул. - Пойдем вместе. Но запомни одно. Будешь выполнять мои приказы беспрекословно. Понял? Промедлишь, получишь в лоб. Для просветления в мозгах. Заранее предупреждаю, чтобы потом не кричал и не возмущался.
      - Конечно, Рэд, - обрадовался я. - Не сомневайся, все твои приказы выполню. Я знаю, кто в Зоне должен быть главным. Ты, главное, приказать не забудь.
      
      Взволнованный Молниев
      
      Заявить о том, что я лично отправлюсь в Зону искать таинственный радиопередатчик, было просто. Раз - и сказал. Я не чувствовал себя героем, потому что речь шла о добросовестном выполнении своей работы. Конечно, это было правильное решение. Есть вещи, которые нужно делать самому, чтобы не искать потом виновных, если что-то пойдет не так, как следует.
      Но когда я остался один, пришло время волноваться. Мой первый поход в Зону стал казаться опасной затеей. Я попытался убедить себя, что это был не страх, но это был именно страх. Вполне вероятно, что в Зоне мне сначала предстоит испытать чудовищную боль, а потом бесславно умереть. Такую перспективу нельзя было назвать излишне оптимистичной. Но, к сожалению, отказаться от похода за радиопередатчиком я уже не мог. А это значит, я должен успокоиться. Самый простой способ избавиться от ненужного и вредного в данном случае приступа страха - представить, что предстоящее мне мероприятие ничем не отличается от визита к зубному врачу. А что? Там я тоже могу умереть. Такие случаи известны, но люди, зная об этом, все равно отправляются в стоматологические поликлиники. Вот и мне придется смириться с тем, что поиски радиоприемника не безопасны для моей жизни. Как и полеты на самолетах и путешествия на океанских лайнерах.
      Мне предстояли тягостные размышления о внезапно сделавшейся хлипкой личной безопасности и неприятной вероятности погибнуть. Отныне и навсегда любопытство стало для меня смертельно опасным развлечением. Но что тут поделаешь, если я не смогу отделаться от желания узнавать новое. Как в случае с радиопередатчиком в Зоне. Наверное, это ужасно глупо, но я был готов рискнуть. И волновало меня не то, что я рискую своей жизнью, а то, что не вижу в этом ничего странного. Я отправлюсь в Зону обязательно, даже если мне откажутся помогать Шухарт и другие сталкеры. Просто пойду один. Почему? Почему для меня так мало значит чувство самосохранения? Вот о чем мне следовало думать.
      Но... пришел фантаст Молниев и глупо сказал:
      - Мы все умрем.
      Я сначала не понял. Почему-то подумал: неужели он решил составить мне компанию и отправиться со мной на поиски радиопередатчика. Но нет, он не был любителем опасных приключений.
      - Прости, я задумался, и не сразу расслышал твое заявление. Кстати, это был вопрос или утверждение? - спросил я.
      - Если ты ответишь, значит, это будет вопрос. Если не ответишь - получится утверждение.
      - Попробую переспросить. Почему ты вдруг решил, что мы должны умереть? Кстати, кто эти таинственные "мы"?
      Молниев подпрыгнул от возбуждения.
      - Вот что меня больше всего поражает в вас, ученых, так это то, что вы узнаете самую важную информацию последними. Разве ты не слышал, что существа, связанные с Посещением, включили радиопередатчик и посылают на свою базу сигналы бедствия?
      - Господи! Меня уже фантасты учат жизни! Как ты узнал о сигналах из Зоны?
      - У меня свои информаторы.
      - Не ломайся. Это может быть важно.
      - Мне рассказал Энди Хикс.
      - А это кто такой?
      - Я рассказывал. Но ты, по своему обыкновению, пропустил мимо ушей. Энди Хикс - фантаст, которого Институт нанял для написания истории "хармонтского феномена".
      - Вспомнил. Вы, значит, встретились?
      - Да. Энди оказался хорошим парнем, талантливым. И меня хвалит за острый ум, что приятно.
      - Это он сказал, что мы все умрем?
      Молниев с удивлением посмотрел на меня.
      - Нет. Мы вместе с ним пришли к такому выводу, потому что это самый правдоподобный сценарий. Не помню, говорил ли тебе, но все, что происходит с людьми, может быть описано с помощью известных сюжетов. Их немного, все они связаны с человеческими страстями: любовью, жадностью, местью, любопытством и тому подобными проявлениями эмоций.... Каждый из сюжетов разыгрывается довольно однотипно, алгоритмы известны и тривиальны. Увы. Поведение людей, за очень редким исключением, весьма предсказуемо. Разнообразия жизни придает лишь то, что мы непредсказуемо соединяем различные поступки из стандартного набора, и называем это почему-то свободой выбора. Мы наглым образом льстим себе. Понимаешь, мы все - всего лишь персонажи давно отработанных сценариев.
      - Все это очень интересно, но вернемся к смерти всех-всех. Почему вы, господа фантасты, так решили? Что за сценарий вы для всех нас выбрали? Есть ли возможность его избежать?
      - Это как повезет. Возможны два сценария появления радиосигналов. Первый - корабль пришельцев потерпел аварию, и оставшиеся в живых вызывают команду спасателей, которые должны эвакуировать их на базу. В этом случае, наверное, нас оставят в покое. Но мы можем только догадываться, к каким последствиям приведет эвакуация, выдержит ли ее наш земной шар? Второй - никакой аварии не было, сигнал включился после того, как доставленная в Зону научная аппаратура закончила тестирование земных условий, и наша планета была признана годной для колонизации. В этом случае, наша судьба незавидна. Наша биосфера будет уничтожена. Как ненужная, лишняя или вредная. Выбирай сценарий, который тебе больше нравится.
      - Мне не нравятся оба.
      - Понимаю. Но могу успокоить. Я сказал - выбор, но это всего лишь пустые слова, которые произносят, чтобы поддержать разговор, когда говорить не о чем. На события в Хармонте мы, земляне, повлиять не можем. Нам никто не расскажет, в каком конкретно сценарии мы обнаружили Посещение, и какие беды оно нам принесло и еще принесет. Мы можем только догадываться о смысле происходящего, фиксируя текущие события, которые разворачиваются на наших глазах. Ваши замечательные ученые из Института занимаются именно этим. Наблюдают и ведут подробный дневник событий. Спасибо им большое - хорошее дело. Жаль, что они не делали этого с первого дня Посещения.
      - Но теперь у нас есть ты, Молниев, и твой американский партнер. Вы нам поможете придумать новые, неизвестные пока сценарии.
      - Да. Это наша работа. Мы справимся, - с гордостью сказал Молниев. - Напишем книгу, а вы будете читать.
      
      Шухарт как учитель
      
      Удивительно, но сообщение профессора Робертсона о таинственном радиосигнале из Зоны заметного ажиотажа в Институте не вызвало. Подозреваю, что и семинар профессор провел только для того, чтобы застолбить за собой тему. Не удивительно, что желающих вмешиваться в его работу не нашлось. Вопросы приоритета - дело темное, грозящее смертельными обидами и судебными разбирательствами.
      Впрочем, комментировать личные взаимоотношения сотрудников Института я не собирался. Не мое это дело. Наверное, мне следовало рассказать доктору Пильману и профессору Уильямсу о том, какой неприятный вывод о замыслах возможных пришельцев сделали приглашенные фантасты, но передумал. Я не считаю, что американские ученые глупее нас, доморощенных мыслителей, так что наверняка они смогли сделать правильные выводы и без подсказки. Решил, что расскажу им все только после того, как обнаружу радиопередатчик.
      А вот с этим возникли проблемы. Рэдрик Шухарт на настоятельные просьбы отправиться, наконец, вместе со мной в Зону, отвечал резко, иногда грубо. По его словам, я пока еще не готов к подобным прогулкам.
      - Тренируй меня, проведи разъяснительные занятия, подготовь к ужасам, с которыми предстоит встретиться в Зоне. Неужели это так сложно?
      - Да. Это непросто.
      - Но ты даже и не пытаешься!
      Шухарт не сдержался и заржал, потом попытался сосредоточиться и выглядеть серьезным, как это подобает взрослым людям, которым предстоит объяснить малым детям элементарные вещи, однако получалось это у него плоховато.
      - Вы, господа ученые и теоретики, слишком далеки от реальной жизни, существуете в мире своих искусственных формул и идей. Иногда даже не верится, что вы еще живы. Как вы собираетесь разобраться с загадками Зоны, непонятно. Зона обычно таких деятелей наказывает.
      - Здоровая критика, во многом я ее разделяю, - сказал я, мне понравилось, что Шухарт сам заговорил о Зоне. - Но ты не объяснил, почему не готовишь меня к походу в Зону? Ты думаешь, что я передумаю? И не надейся. С тобой или без тебя, но я туда отправлюсь.
      - Человека к Зоне нельзя подготовить, - сказал Шухарт тоскливо. - Он может подготовиться только сам. Точнее, это Зона решает, принять человека или нет. На каждого она действует по-своему. Ты живешь в Хармонте. А это значит, что Зона тебя исследует гораздо тщательнее, чем ты Зону. Однажды ты узнаешь, согласна ли Зона принять тебя. Ты поймешь, когда это произойдет. Вот тогда и решим, когда отправимся на поиски твоего радиопередатчика. Понятно?
      - Нет.
      - Что нет? Ты ничего не понял. Вспоминай чаще мои слова, может быть, что-нибудь со временем уразумеешь. Главное, чтобы поздно не было.
      
      Полезное чтение
      
      Месяц шел за месяцем. Понимание того, что Зона меня приняла, так и не пришло. Шухарту нравилось наблюдать за моими душевными терзаниями - поскольку желание отправиться в Зону за радиопередатчиком за время ожидания у меня только крепло. Его забавляло, что я так и не решился отправиться в Зону самостоятельно.
      - Давай считать, что Зона не против моего визита. Ты можешь начинать готовить меня к походу, - однажды сказал я, когда ехидная ухмылка Шухарта показалась мне особенно циничной.
      - Конечно, - с готовностью ответил Шухарт. - Начни делать утреннюю зарядку: отжимание, бег на месте, велотренажер, поднимай гири или гантели. Когда почувствуешь, что ноги и руки твои готовы к серьезным испытаниям, скажи мне. Это будет первая подсказка, что наступило время заняться твоей головой. Ты, с моей помощью, конечно, попытаешься выбить всю научную дурь, которая там скопилась в огромных количествах. От тебя потребуется совершить подвиг! После чего заполним твою голову простыми инстинктами самосохранения и внимания. Тебе понравится.
      Я выполнил требование Шухарта, подкачал мышцы и привел в норму дыхалку, но когда я рассказал ему об этом, он ехидно спросил:
      - Подтянись десять раз на турнике. Сможешь?
      - Да, - соврал я.
      - Хорошо. Сейчас подтянешься при мне.
      - Ладно, пойду еще потренируюсь. Но нам нужно торопиться, время не ждет.
      - Не беспокойся, я побывал в лаборатории Љ 1522, и никакого передатчика не обнаружил.
      - В этом нет ничего удивительного. Потому что его поисками должен заниматься специалист.
      - Зона настойчиво затягивает тебя, новичок, в свои сети. Берегись. Я знал ребят, у которых вдруг возникало непреодолимое желание побыстрее оказаться в Зоне. Ничего хорошего из этого не получалось. Не хочу, чтобы ты разделил их печальную судьбу.
      - Но мне надо. Это моя работа.
      - Обязательно сходишь, если я посчитаю, что ты готов, и Зона тебя примет.
      Я интеллигентно выругался и занялся привычным делом: чтением последнего бюллетеня Института. К моей то ли радости, то ли удивлению, я обнаружил там статью доцента Мэрфи о таинственных радиосигналах из Зоны. У него получился весомый научный трактат с графиками, таблицами и формулами. Как положено. Я был вынужден признать, что Мэрфи удалось сделать огромный скачок в изучении "хармонтского феномена".
      Если отбросить обязательную в подобных публикациях наукообразную воду и бессмысленные формулы, то в остатке окажется потрясающее открытие: радиосигнал, посылаемый в пространство из Зоны, повторялся через неравные промежутки времени.
      Получается, что это было сообщение. От кого-то кому-то. Зачем-то. А это значит, что "хармонтский феномен" отныне следует называть "хармонским инцидентом". Совсем нехорошо. Я вспомнил о двух возможных сюжетах Молниева и еще раз понял, что не хочу, чтобы исполнился любой из них. Но это был тот случай, когда от моего хотения действительно ничего не зависело, как и говорил Молниев. Смысл имело не то, что мы, люди, желаем и на что рассчитываем, а то, как мы должны реагировать на резкое изменение нашего положения в Галактике, но об этом в Институте не думают, поскольку человечество ни с чем подобным до сих пор не сталкивалось.
      Для того, чтобы продолжить собственные исследования многомерного мира, а в необходимости этого я уже не сомневался, необходимо было получить дополнительную информацию. Я договорился о встрече с доцентом Мэрфи и попытался осторожно расспросить его о характере сигналов и о том, как он их интерпретирует. Мне хотелось услышать от него другое объяснение, третье, хотя бы немного оптимистическое, отличное от катастрофических домыслов Молниева.
      Толстый и гордый Мэрфи весь светился от счастья, ему повезло сделать выдающееся открытие, и теперь он собирался использовать свой успех с наибольшей выгодой для себя и своей семьи.
      - Ваши радиосигналы действительно повторяются? - спросил я.
      - Да, - с готовностью подтвердил Мэрфи. - Могу предъявить дневник наблюдений.
      - Не нужно. Я вам верю.
      - А почему вы назвали радиосигналы из Зоны "моими"? На что вы намекаете?
      - Я их так назвал, потому что это вы их открыли, - объяснил я.
      - Открыл их профессор Робертсон, я всего лишь установил, что сигналы повторяются время от времени.
      Понятно, что я недостаточно хорошо знаю английский язык, поэтому не всегда понимаю реакцию американцев на самые простые и дежурные слова. Иногда с учеными из хармонтского Института надлежит говорить осторожно, как с малыми детьми. На всякий случай, я добавил, чтобы Мэрфи не обиделся окончательно:
      - Я только подтвердил, что обнаружение нерегулярно повторяющихся сигналов из Зоны - великое открытие, которое сделали именно вы.
      - Это действительно так, - удовлетворенно сказал Мэрфи. - Спасибо за комплимент.
      Пришла моя очередь удивляться. Неужели он и в самом деле считал, что открытие стало бы менее значимым, если бы его сделал кто-то другой?
      - Что вы думаете об этих сигналах?
      - Ничего не думаю, - ответил Мэрфи.
      - Почему? - не сдержался я. - У вас есть занятия интереснее?
      Ответ Мэрфи показался мне излишне парадоксальным. Скорее всего, мы действительно не поняли друг друга. Хотелось бы, чтобы мой английский был лучше.
      - Я буду говорить только после того, когда выясню, какая информация содержится в этих сообщениях, - сказал Мэрфи торжественно.
      - Каким образом?
      - Я нанял на полставки аналитика из ЦРУ. Он специалист по расшифровке загадочных текстов. От него полезная информация не ускользнет.
      Мне осталось только задумчиво кивнуть. С аналитиком из ЦРУ Мэрфи хорошо придумал. Но я был рад, что исследование таинственного сигнала зашло так далеко - до расшифровки. Правда, поверить в то, что црушник способен понять сообщение инопланетян, я не мог. Они ведь имеют дело с человечкими шифровками. Но мало ли чудес происходит в хармонтской Зоне?
      
      В поисках инопланетян
      
      Во вторник меня вызвал к себе доктор Пильман. Его интересовало мое мнение о сигналах, исследованных Мэрфи. Я честно признался, что пока не готов обсуждать этот вопрос, поскольку о сигналах мне известно только то, что Мэрфи сообщил в статье. О заумных рассуждениях фантастов о тайных замыслах пришельцев фактами я рассказывать не стал. Мало ли что в голову фантастам придет. Не уверен, что именно я должен рассказывать об этом директору Института внеземных культур.
      - Мое начальство считает, что пора Институту дать прямой ответ на вопрос о природе Посещения, - сказал доктор Пильман с явной грустью. - Работа доцента Мэрфи позволяет признать верной гипотезу о визите на Землю представителей развитой внеземной цивилизации. Это очень важный и доказанный факт.
      Мне было интересно узнать подробнее о начальниках Пильмана, но я и без подсказки понял, что это негодный образчик нездорового любопытства. Пришлось мне отделаться пустой дежурной фразой:
      - Неужели все-таки инопланетяне?
      - Зафиксированные Мэрфи сигналы доказывают это неопровержимо. Естественное объяснение придумать очень трудно. И главное - теперь ненужно.
      - Как вы думаете, это была авария или подготовка к колонизации? - спросил я.
      - Нет. Все гораздо проще и красивее, - сказал доктор Пильман. - Представьте себе группу неорганизованных туристов, которые устроили пикник на обочине дороги. Небольшой привал.
      - Вы считаете, что никаких практических намерений у участников Посещения не было? - переспросил я с сомнением.
      Мой вопрос доктору Пильману явно не понравился, почему - вопрос интересный, ответа на который я никогда не получу. Тем более, что он промолчал, только нахмурился и раздраженно посмотрел на меня, как на человека, в очередной раз грубо нарушившего правила хорошего поведения. У меня хватило ума не спорить. Не время. Продолжу разговор, когда раздобуду передатчик, вещающий из Зоны, и у меня появятся веские основания, чтобы самому выбрать наиболее вероятный сценарий.
      - Видите ли, Панов, для успешного поступательного развития науки нужно уметь принимать правильные решения. До сих пор не рекомендовалось использовать инопланетян для объяснения "хармонтского феномена", но ситуация изменилась. Сейчас мое начальство считает, что разумнее придерживаться именно этой гипотезы. Мне и моему Институту поручили найти как можно больше доказательств предположению о пикнике космических туристов.
      - И вы отправите в Зону людей, чтобы они отыскали инопланетный радиопередатчик?
      - А зачем? Инопланетян на Земле больше нет. Иначе мы бы давно обнаружили следы их жизнедеятельности. Любое разумное существо должно потреблять энергию, преобразовывать ее для своей пользы, созидать что-то искусственное и оставлять после себя горы мусора и прочих отходов своей жизнедеятельности.
      - Но знакомство с внеземными технологиями...
      - Ерунда. Источником излучения может оказаться "ведьмин пудинг", "комариная плешь" или "пустышка". Мы никогда не сможем понять принцип их действия. Так что и стараться нет нужды.
      Я спорить не стал. Может быть потом, когда я буду знать больше, разговор придется продолжить.
      
      Новые идеи Молниева
      
      Вечером я рассказал Молниеву о своей встрече с Пильманом. Для меня самым удивительным в этой истории было то, что Пильман неожиданно смирился с космической версией "хармонтского феномена". Долгие годы Пильман относился к подобной возможности более чем скептически, и вдруг резко изменил позицию, забыв о своих обоснованных возражениях. Честно говоря, мне показалось, что нерегулярных сигналов Мэрфи маловато для столь важных выводов.
      - И что Институт собирается предпринять? - спросил Молниев.
      - Ничего, - признался я и рассказал ему о новой концепции "хармонтского феномена" как пикника на обочине космической трассы. Не без ехидства заметив, что такой сценарий фантастам в голову не пришел. А это означает, что ученые не такие уж простаки, как считают фантасты, и способны придумывать оригинальные сюжеты не хуже профессиональных сочинителей.
      - Не верю я в сюжет с космическим пикником, - сказал Молниев. - Требуется слишком много допущений, чтобы этот сценарий оказался правдой. К тому же, кое-что до сих пор остается необъясненным.
      - Например? - спросил я.
      - Почему в Чучемле возникла вторая Зона? Ева Пильман утверждает, что они связаны друг с другом на макроквантовом уровне.
      - Квантовые эффекты в макромире? - удивился я.
      - Мы, фантасты, давно об этом говорим. Конечно, они существуют. Беда в том, что человеческие органы чувств не способны их фиксировать. Это как радиоволны - люди используют специальные приборы, чтобы их обнаружить. У нас нет приборов, с помощью которых мы могли бы наблюдать квантовые эффекты в макромире. Но когда-нибудь они появятся. И внезапно окажется, что мы очень мало знали о мире, в котором живем. Не исключаю, что в этом истинном мире не понадобится придумывать мифических инопланетян и приписывать им страсть к пространственным перемещениям, чтобы объяснить "хармонтский феномен".
      - Для меня квантовая теория в макромире столь же маловероятна и недоказуема, как и теория пикника доктора Пильмана, - сказал я с раздражением.
      Как объяснить Молниеву, что я не могу всерьез оперировать сразу несколькими теориями, в которые не верю, пока не получу подтверждения. В данном случае, мне нужен был радиопередатчик или другой выявленный источник радиоволн, который я бы обнаружил в Зоне. Пильман предположил, что это может быть "ведьмин пудинг" или другая жидкость, которой полно в Зоне. Жидкий радиопередатчик - это интересно. Но в таком случае появляется возможность объяснить сигналы естественными причинами. Но это, конечно, в свою очередь требует проверки.
      - Но есть еще один факт, который ты упускаешь, - сказал Молниев. - Ваш радиосигнал слишком слаб, чтобы можно было бы считать его отправленным к космическим объектам.
      - И что?
      - Скорее всего, он предназначен для пришельцев, которые в настоящее время все еще находятся в Хармонте. Или для сотрудников Института, чтобы помочь им, наконец, разобраться с "хармонтским феноменом". То есть, это своеобразная подсказка.
      - Но зачем?
      - А зачем было Посещение?
      - Не знаю.
      - Правильно. Вот и на твой вопрос я отвечаю так же: "Не знаю".
      - И что же нам делать?
      - Вот на этот вопрос я отвечу. Ты должен раздобыть пресловутый передатчик. А я буду искать инопланетян, которые притворяются людьми здесь, в Хармонте.
      - Чушь, - не удержался я.
      - Вовсе нет. У Энди Хикса есть повесть, в которой он доходчиво объяснил, что искать инопланетян разумнее всего на Земле. Например, в таких местах как Хармонт. Даже если окажется, что "хармонтский феномен" не их рук дело, они все равно объявятся поблизости. Потому что любопытства еще никто не отменял, и им обязательно захочется разузнать, что это тут происходит без их ведома? Разум - это ведь любопытство, не правда ли?
      - Разоблачить спрятавшихся инопланетян будет очень трудно, - посочувствовал я.
      - Не труднее, чем обнаружить источник сигналов в Зоне.
      Я кивнул. Что-то я потерял в последнее время желание спорить. И это плохо. Старею. А может быть, повзрослел и считаю, что для спора нужны веские доводы.
      
      В гостях у Питера Мозеса
      
      Мне нужно было в Зону. Я уже понял, что кроме меня никто источник радиоизлучения в Зоне искать не будет. Почему, кстати? Но как заставить Шухарта взять меня с собой в Зону, я не знал. Единственное, что я придумал: следовало накричать на него, а если откажется, стукнуть по голове логарифмической линейкой. С другой стороны я понимал, что отправляться в Зону без опытного сталкера глупо. Мне нужен был умелый проводник.
      Я сидел и сосредоточенно подыскивал убедительные слова, которые должны были соблазнить Шухарта, когда ко мне пришел доктор Пильман и попросил (ничего себе!) меня съездить в офис фирмы "Престиж" к Питеру Мозесу. Для важного разговора.
      - Он ваш родственник? - вырвалось у меня.
      - Почему родственник? - удивился Пильман.
      - Простите. Не обращайте внимания. Это была глупая русская шутка.
      Пильман не любил русских шуток, потому что не понимал их. Но я ведь извинился.
      - Отправитесь немедленно, Пирер Мозес ждет вас. Он прислал за вами мясника Каттерфилда. Так что поездка будет приятной и безопасной.
      Надо полагать, это был пример американского юмора. Такой же недоступный для меня, как и русский юмор для Пильмана.
      Неожиданный интерес к моей скромной персоне мне не понравился. С другой стороны, поговорить можно, но сомневаюсь, что я знаю какой-нибудь важный для Мозеса секрет.
      Доктор Каттерфилд обрадовался, когда увидел меня, и принялся рассматривать, как будто я был его любимым пациентом с запущенной болезнью.
      - Зачем я вам понадобился? - спросил я.
      - Хотим узнать, что вы за человек.
      - Мне предстоит экзамен?
      - Нет. Я хочу получить вашу свежую энцефалограмму. Этого будет вполне достаточно, чтобы удовлетворить мое любопытство.
      Про любопытство мне рассказывать не надо, это я понимаю. Самому было интересно поговорить с Питером Мозесом. До сих пор не могу забыть, как он обрадовался, когда я притащил ему (откуда, спрашивается, до сих пор не знаю) "золотой шар". Хотелось бы когда-нибудь узнать, что же там, в Чучемле, произошло. Но думаю, что Мозес не поможет разобраться с этой историей. Не удивлюсь, если он и сам ничего не знает. Он много раз говорил, что не ученый и теориями не занимается. Интересно, помог ли ему "золотой шар" получить выгоду?
      Мозес действительно ждал меня. Мне даже показалось, что он обрадовался тому, что я пришел.
      - Хорошо, что вы приехали, - сказал он с явной симпатией. - Сначала пройдите обследование с доктором Каттерфилдом, а потом мы с вами поговорим об интересующем нас обоих явлении.
      Пусть так. Почему бы и нет.
      - Вы хотите узнать, получится ли из меня сталкер? - спросил я.
      - В какой-то мере. Очень маленькой. То, что вы не годитесь в сталкеры, я знаю и без обследования.
      - Но зачем тогда...
      - Вы человек, который обнаружил в Чучемле "золотой шар". А потому должны отличаться от других людей. Хочу знать, почему вы другой.
       - Хотите сказать, что узнаете по энцефалограмме моего мозга? - удивился я.
      - Да.
      - Потом поделитесь результатами?
      - Обязательно. Но не могу сказать, что скажу правду. Боюсь, что правда не принесет и мне, и вам выгоды, - усмехнулся Мозес.
      - Почему?
      - Многие знания - многие печали.
      Я с сомнением пожал плечами.
      - Лишних знаний не бывает.
      Мозес рассмеялся.
      - Когда я был маленьким, я тоже так думал. С вами, Панов, интересно разговаривать. Сходите к Каттерфилду и возвращайтесь. Когда освободитесь, мы продолжим.
      Доктор Каттерфилд снял мою энцефалограмму и долго рассматривал ее, недовольно цокая языком.
      - Все в порядке? - спросил я.
      - Нет, - ответил Каттерфилд.
      - Но я буду жить?
      - Будете.
      - Счастливо?
      - Не могу этого исключить.
      - Тогда я пойду. Мистер Мозес меня ждет.
      - Я пойду вместе с вами.
      Было бы странно, если бы я был против.
      - Все в порядке? - спросил Мозес, когда мы вошли в его кабинет.
      - Нет, - ответил Каттерфилд озабоченно. - У Панова нет Т-зубца.
      - Подумаешь, новость. Это было и без ваших замеров понятно. Посмотрите на его вялую мускулатуру и слабые ножки.
      - Но тогда я не понимаю, зачем он вам понадобился? Какой от него толк?
      - Он еще нас удивит, поверьте моей интуиции, - сказал Мозес, не терпящим возражений голосом. - Главное, мы не должны ему мешать. Из него не получится сталкер, но утверждать, что для этого человека это очень полезное качество, я бы не стал.
      - Вам виднее, хозяин.
      - Да. Это так.
      
      Неожиданный Мозес
      
      Итак, я узнал, что у меня нет Т-зубца. Каттерфилд посчитал, что это плохо, а Мозес - что нормально. Насколько я понял - это врожденное качество, и уколами или приемом таблеток его не разовьешь. Если есть Т-зубец, то он есть, если нет - то его нет. И с этим следует смириться. И продолжать жить дальше. Тем более, что я не знаю, что это такое, и зачем он нужен человеку.
      - На чем мы остановились? - спросил Мозес. - Ах да, вы не верите, что многие знания приводят ко многим печалям.
      - Было бы странно, если бы я считал по-другому. Мое дело - поставлять человечеству новые знания. И мне грустно, когда я не справляюсь со своей работой. Знания не имеют отношения к нравственности, моральная оценка научных открытий возникает, только когда их применяют на практике. Я, например, считаю себя плохим человеком, когда перестаю поставлять людям новые знания.
      - Всегда находятся люди, которые применяют их во зло человечеству.
      - Высшая безнравственность - отсутствие знаний. Сказано: "не ведают, что творят".
      - Не буду спорить, поскольку не знаток тонкостей человеческой нравственности, - сказал Мозес. - Но некоторые желания и поступки людей меня удивляют. Например, зачем вы собираетесь отправиться в Зону? Я послал вам в помощь опытного и умелого человека Шухарта. Что не так?
      Я искренне удивился, откуда Мозес знает о моем желании обнаружить передатчик, но потом вспомнил, что уже давно рассказываю о своем намерении всем подряд: Уильямсу, Робертсону, Шухарту, Пильману... Кто-то из них мог доложить об этом Мозесу.
      - Но почему вас это волнует? - удивился я.
      - Для моего бизнеса крайне важно, чтобы вы, Панов, добились прогресса в изучении "хармонтского феномена". У вас есть для этого хорошие шансы. Вместо этого, вы собираетесь рисковать своей жизнью ради исследования какого-то сомнительного и лишенного смысла явления. Шухарт пытается вас отговорить, но пока, как я понял, безуспешно.
      - Надеюсь, что я быстрее уговарю его отправиться в Зону со мной. Я настойчивый.
      Я рассказал Мозесу о повторяющемся радиосигнале, излучаемом неизвестным источником, расположенным в Зоне. Нельзя исключать, что источник этого сигнала - радиопередатчик инопланетян. Получаем факт настолько грандиозный, что его значимость нельзя переоценить. Появилась возможность установить непосредственный контакт с представителями внеземной цивилизации. Это же фантастика! Нельзя упускать такой шанс.
      - А по-моему это собачья чушь! - сказал Мозес неожиданно.
      - Вот схожу в Зону и лично установлю, чушь это или нет, - обиделся я.
      - Я не смогу вас отговорить?
      - Нет.
      - Хорошо, я скажу Рэдрику Шухарту, чтобы отвел вас в Зону и вернул обратно, по возможности живым.
      - Спасибо. Я постараюсь быть осторожным.
      - Чушь собачь! Но, как я понял, легче исполнить вашу прихоть, чем уговорить отказаться от дурацкой затеи, - сказал Мазес.
      - Я должен попробовать. Вдруг получится. Кстати, что такое Т-зубец?
      - Фактор, с помощью которого можно определять способность людей посещать Зону. Есть Т-зубец - из тебя получится сталкер, нет - лучше в Зону не соваться. Правда, и с Т-зубцом все равно мрут, но меньше.
      - Плохо, что его у меня нет?
      - На вашу способность заниматься наукой это не повлияет.
      - Вы меня успокоили.
      
      И все-таки радиопередатчик
      
      Утром, когда я пришел на работу, оказалось, что там меня уже поджидает сердитый Рэдрик Шухарт. Увидев меня, он покрутил пальцем возле виска. Международный жест, оценивающий интеллектуальное развитие глупого человека.
      - Я обидел тебя или сделал что-то неправильное? - поинтересовался я.
      - Твоя настойчивость раздражает.
      - Ты о чем?
      - Питер Мозес поручил мне отвести тебя в Зону.
      - Ну и как? Отведешь?
      - Если умрешь, я виноватым себя считать не буду.
      - Правильно. Виноватым тебя будет считать Питер Мозес, - пошутил я.
      Шухарту было меня жалко. Он не верил, что поход в Зону окончится для меня благополучно.
      - Ты же поможешь мне выжить, Рэд? - решил я его поддержать.
      Конечно, Шухарт тщательно проинструктировал меня. Для начала нарисовал на листке бумаги подробный план предстоящего путешествия. И расписал каждый шаг, каждый поворот головы, каждую необходимую паузу, каждое движение, которые мне придется совершить в Зоне. Его инструкцию я честно выучил наизусть и обещал беспрекословно выполнять.
      Не могу понять, почему он так волновался за меня. Лаборатория Љ 1522 было самым известным помещением провалившегося здания Института. Ее посетили уже десятки сталкеров. В последнее время все проникновения были успешными. Люди гибли только в первые дни, когда сталкеры еще плохо представляли, с чем им придется столкнуться. А потом был получен бесценный опыт, что помогло свести людские потери к минимуму. Если вести себя осмотрительно, то поход к лаборатории Љ 1522 можно считать практически безопасным. Нужно только четко выполнять инструкции. А поскольку я обещал Шухарту, что буду мгновенно, без раздумий, выполнять его приказы, то поход в Зону должен был стать для меня чем-то вроде посещения пятничного "Боржча".
      И вот наступил день, когда Шухарт сказал:
      - Завтра мы отправимся в Зону. Если передумал - скажи прямо. Никто тебя не обвинит в трусости, потому что никто не хочет, чтобы ты туда отправился.
      - Я договорился с Питером Мозесом.
      - Нет. Хозяин назвал тебя чертовым придурком и пообещал оторвать мне голову, если с тобой что-нибудь случится.
      - Но ведь со мной ничего не случится?
      Шухарт тяжело вздохнул, на меня он не смотрел.
      - Зона не место для прогулок. Никто не даст гарантии, что ты там выживешь. Ты слишком хлипкий и наглый. Из тебя сталкер не получится.
      - Не придумывай, - сказал я примирительно. - Мы быстренько сбегаем, отыщем передатчик и вернемся. Как на склад с накладной.
      Шухарт еще раз покрутил пальцем у виска. И я в первый раз подумал, что он прав.
      Мне рассказывали, что поход в Зону можно сравнить с прыжком с парашютом. Можно сколько угодно мысленно готовиться к страху, который обязательно тебя настигнет, как только ты подойдешь к открытому люку и увидишь землю, которая выглядит с борта самолета беспощадной и чужой, но это всего лишь придуманный, "теоретический" страх. Как говорят опытные люди, настоящий страх настигает парашютиста, желающего совершить второй прыжок. Потому что он уже не думает, а знает, каково это оказаться в пустом пространстве и лишиться опоры под ногами. Наверняка, и сталкеры, отправляясь во второй поход, трясутся от страха по-настоящему - они-то уже знают, что за их жизнь в Зоне не дают и медного гроша.
      Но я решил быть самым умным. В первый раз соберу в кучку свою силу воли, и буду повторять про себя: будь что будет. Может быть, и пронесет. А во второй не пойду, даже если уговаривать будут. Но кому я в Зоне нужен, без Т-зубца и со слабой мускулатурой?
      Ночью спал плохо. Утром меня немного потряхивало, в страхе, который я назвал "теоретическим", тоже ничего хорошего не было.
      Утром Шухарту мой внешний вид не понравился.
      - Что-то ты зеленый, парень. Может, не пойдешь? Давай, я один сбегаю и принесу тебе твой передатчик.
      - Исключено. Я готов. Инструкцию выучил.
      - Сказал бы я тебе пару теплых, но уже поздно. С упрямым ослом спорить глупо.
      - Обещай, что вытащишь меня, даже если я погибну. Не хочу становиться "ходячим мертвецом".
      - Разве можно такие слова перед походом в Зону говорить? - разозлился Шухарт. - Правильно хозяин сказал, что ты чертов придурок.
      - И все-таки обещай.
      - Ладно. Запомнил. Но до этого дело не дойдет.
      Дальнейшее я помню плохо. Все мое внимание было занято выполнением полученных от Шухарта инструкций, на другое я был не способен, даже по сторонам, вроде бы, не смотрел.
      А потом меня накрыло. Внезапно, без предупреждения. Как парашютист, выпрыгнувший из люка самолета, я оказался в пустом пространстве, потеряв опору под ногами. Я испугался, но как оказалось, поспешил. Пустое пространство вокруг меня стало наполняться какой-то гадкой субстанцией. Воздух вокруг стал непостижимым образом сгущаться, стал неприятно липким и вонючим, мне показалось, что мои башмаки прилипли к полу. Но самое ужасное, что он проникал ко мне в нос и глаза. Это было уже не страшно, а тошнотворно.
      Я хотел рассказать об этом Шухарту, попросить совета, но слова мои затвердели, обратились в камни, отделить их от моей гортани было неимоверно трудно. Затхлый запах дурманил сознание, а за спиной, как будто кто-то истощенно вздыхал. Жуть!
      Хотелось все бросить, и быстрее вырваться из Зоны в привычный мир, но и с этим возникли проблемы. Такое бывает в сновидениях, когда попадаешь там в тяжелое положение, хочется убежать, а не получается, на руках и на ногах словно гири подвешены.
      - Расслабься, парень, мы на месте.
      Действительно, на двери перед нами было от руки написано: "1522".
      Я ожесточенно помотал головой, чтобы сбросить ненужное оцепенение. Теперь было не до страхов, нужно было работать. Я достал детектор излучений и тщательно исследовал каждый уголок лаборатории. Никакого радиосигнала, ни сильного, ни слабого мне обнаружить не удалось.
      - Ну и зачем мы сюда приперлись? - спросил Шухарт с иронией. - Ты доволен? Удовлетворил свое дурацкое любопытство?
      Сдаваться мне не хотелось, я внимательно осмотрел каждый предмет, который мог бы излучать радиоволны, но не преуспел и в этом.
      - Мы можем возвращаться?
      Я кивнул. Любой другой ответ только бы подтвердил мою дурость.
      Не помню, как мы выбрались из Зоны на зеленую травку.
      - Я не нашел передатчика, - сказал я, мне хотелось, чтобы Шухарт меня пожалел.
      - Ну, почему вы, умники, не слушаете знающих людей? Во второй раз я тебя в Зону не возьму, - сказал он грубо. - Даже не уговаривай.
      - Да я и сам не пойду. Попробовал и ладно.
      - Вот что, парень, лети стрелой в гостиницу, прими душ, переоденься. А потом сразу в "Боржч". Закажи бутылку виски и ни с кем не делись драгоценной влагой, сам оприходуй. Можешь не сомневаться, ты сейчас в таком состоянии, когда спиртное пойдет тебе на пользу. Не сомневайся, обязательно сработает. Может быть, Зона тебя и отпустит. Утром проснешься, как нормальный человек, перебравший вечером лишнего.
      Я кивнул. Почему-то мне захотелось исполнить его приказ немедленно и беспрекословно.
      
      Молниев о запутанной фантастической эзотерике
      
      Сначала все шло по плану: я принял душ, переоделся, мне стало легче, но до "Борща" добраться не успел. По дороге меня перехватил Молниев.
      - Я слышал, что ты собрался в Зону? В поисках передатчика. Кстати, хорошее название для романа.
      - Нет. Не собираюсь, я только что вернулся из Зоны.
      - Ух ты! Нашел вражеский передатчик?
      - Нет.
      - Прощай, красивый и пошлый сюжет о безжалостных инопланетянах, желающих завоевать Землю.
      Он довольно рассмеялся и похлопал в ладоши.
      - Не скрою, рад. Боялся, что "хармонтский феномен" будет объяснен так банально.
      Мне хотелось объяснить Молниеву, что реальность не обязана подчиняться выдуманным правилам построения сюжетов, которые заменяют фантастам повседневную жизнь, но понял, что это бессмысленно. Он все равно не поверит.
      - Рано или поздно, мы все равно узнаем правду, - сказал я примирительно.
      - Что-то я сомневаюсь.
      - Почему?
      - Все вы, современные ученые, слишком увлечены поисками рационального знания, чтобы понять истинную природу мира. Вы не можете признать, что вокруг вас могут встречаться иррациональные проявления, для которых ваши причинно-следственные связи ничего не значат. Так вы воспитаны, и тут ничего не поделаешь. Вы все равно останетесь учеными.
      - Правда, в волшебную палочку я не верю.
      - Это понятно, - сказал Молниев раздраженно. - Но в Хармонте люди встретились с явлениями, которые не имеют простого рационального объяснения. Вы способны это признать?
      - Обязательно. Если это будет подтверждено опытным путем.
      - Скучно с вами, фанатиками. Неужели непонятно, что у науки нет аппарата, который бы позволил объяснять чудеса?
      - А что такое чудо?
      - Нарушение по воле всемогущего Бога естественного хода вещей.
      - Нет необходимости вводить и учитывать фактор, который по определению не может быть исследован. Ваши фантазии приведут нас в тупик.
      - Религиозные фанатики явно терпимее вас, ученых. Однажды какой-то Папа Римский, номера не помню, решил проверить твердость веры своей паствы и задал простой вопрос: "Если завтра, к примеру, прибудет экспедиция с Марса, придут к нам, и один из них скажет: "Я хочу креститься!" Как с ним следует поступить?". А потом сам и ответил: "Конечно, инопланетян следует принять и обращаться с ними, как с равными. Христиане никогда не должны закрывать дверь перед желающими креститься".
      - И что из этой притчи следует? - спросил я.
      - Больше всего на свете ученые желают убедиться в том, что их привычные научные взгляды совпадают с представлениями выдуманных марсиан. Что, какими бы продвинутыми не были пришельцы, их возможности не должны противоречить законам природы, которые мы земляне установили или только собираемся установить. Мы разрешаем инопланетянам только что-то добавлять или уточнять к нашим взглядам.
      - Прежде чем выяснять с пришельцами такие тонкие вопросы, неплохо было бы их поймать и установить контакт. Нельзя договориться с кем бы то ни было, если он ничего не говорит в ответ, - я постарался вернуть Молниева на грешную землю из мира фантазий.
      - Это явно не наш случай. Артефакты, оставленные пришельцами - это и есть их ответ. Мы пытаемся понять явление Посещения с помощью установленных законов природы. А они подтверждают или опровергают наши попытки своими артефактами. Пусть молчаливый и косвенный, но диалог уже идет. Аналогией "крещения" стало бы разумное объяснение чудес "хармонского феномена" в терминах нашей науки. Таким образом, мы смогли бы ввести наших неуловимых инопланетян в круг наших понятий. То есть "крестить".
      - Но признай, что у вас пока это не получается.
      - Да, пока мы не можем этого сделать, - признал я. - Мы не способны даже решить, с разумным явлением мы имеем дело или естественным. Не хватает ума. Я рассчитывал, что смогу обнаружить чужой передатчик. Это был бы самый разумный и простой способ установить контакт. Но - ничего не вышло. Нет там передатчика. И это очень обидно.
      - Вот я и говорю, - не унимался Молниев, - если ваша наука не способна даже на такое решение, не пора ли начать применять методы исследований, отличные от естественнонаучных: магию, эзотерику или другие сверхъестественные подходы?
      Вот, когда я окончательно понял, что мне нужно как можно скорее очутиться в "Боржче" и принять пару стаканов виски без закуски. После Зоны участвовать в философских диспутах у меня не было сил.
      - Наверное, ты прав, дружище. Только я заниматься этим не буду. Пусть кто-нибудь другой. Я желаю ему успеха. Кстати, попробуй сам. У тебя получится. Напиши книгу про пришельцев призраков, она будет иметь успех у читателей.
      - Не попробуешь, даже если окончательно убедишься, что твой труд бессмысленный?
      - Когда пойму это, тогда и поговорим. Но ключевое слово здесь - "пойму".
      Молниев замолчал, наверное, попытался отыскать в моих словах признаки того, что его слова произвели должное впечатление, и он заставил меня поверить в магию и эзотерику. Но довольно быстро понял, что сбить меня с толку у него не получилось.
      Я тотчас воспользовался заминкой, тепло попрощался с фантастом, и стремглав бросился в "Боржч". Лечиться.
      
      В "Боржче"
      
      Народу в зале было немного. Я подошел к стойке бара. Эрнест посмотрел на меня с нескрываемым удивлением. За последние годы он научился безошибочно узнавать сталкеров, только что вернувшихся из Зоны. Глаза, наверное, у них тускнеют как-то по-особенному или, наоборот, сверкают неестественно. А удивился он тому, что я - теоретик из Института рискнул своей жизнью и побывал в Зоне по собственной инициативе. Но долгое общение со сталкерами научили его тому, что есть вещи, которыми ему интересоваться не положено. Он молча налил мне порцию виски и пододвинул миску с орешками. Эрнест лучше других знал, что нужно сталкеру в первую очередь.
      - Погоди, Эрни, - сказал внезапно невесть откуда появившийся Шухарт. - Тащи целую бутылку и стакан побольше, русскому твои рюмочки без надобности. И запиши на мой счет.
      Эрнест довольно кивнул. Хороший клиент - хорошая новость.
      Я был рад тому, что Шухарт не бросил меня. Пить в одиночку было тоскливо. Не могу сказать, что мне нужен был собеседник, но то, что рядом сидел человек, который знал, что пью я не со скуки, а потому что у меня есть веская причина, чтобы поправить здоровье, для которого виски - самое лучшее лекарство.
      И вот я сделал хороший глоток, рассчитывая, что туман в моей голове исчезнет, и я смогу опять здраво мыслить. А подумать мне было о чем. Неудача с поиском передатчика практически разрушила стройную теорию инопланетного вмешательства в наши земные дела. И теперь нужно было начинать сначала, придумывать что-то другое.
      Шухарт плеснул мне в стакан следующую порцию виски. Я послушно выпил. Неужели мне и в самом деле придется заниматься эзотерикой и мистикой? А что тут возразишь? Если не останется другого выхода, стану метафизиком. Задачку все равно придется решать.
      - Некоторые люди не понимают разницы между параллельными мирами и высшими измерениями, - сказал я. - Все параллельные миры - привычные для нас трехмерные вселенные. А четырехмерный мир от нашего отличается принципиально. В нем действуют совсем другие законы природы. Если удастся доказать, что "хармонтский феномен" есть проявление многомерности мира, многое станет понятнее. То есть все еще больше запутается, но мы поймем, что нам придется о своих законах забыть и устанавливать законы четырехмерного мира, что согласись очень любопытно. Захватывающе интересно. О, нам повезло, что мы можем заниматься этим не теоретически, а исследуя конкретные проявления новой физики. Не новой физики в том смысле, в котором мы привыкли использовать эти слова. А другой физики, не имеющей к нашей Вселенной никакого отношения. Понятно?
      - Нет, - признался Шухарт. - Но ты говори, может, тебе и полегчает.
      - Мы попали в трудную ситуацию. Честно говоря, мы не знаем, что такое пространство и что такое время в нашем трехмерном мире. А в четырехмерном это вообще невообразимо. Мне кажется, что у нас даже нет таких слов, чтобы описать эти понятия. Но нужно это сделать. И мы это сделаем.
      - Нет, Кирилл, так дело не пойдет. Такие разговоры тебе не помогут. Выброси из головы все эти глупости.
      - Это не глупости.
      - Не буду спорить. Я говорю, что сейчас это тебе не полезно. Знаешь ли ты какую-нибудь русскую песню? Спой.
      Идея показалась мне интересной.
      
      Я иду широким шагом,
      Вытесняя луж холодных,
      Жижу грязную в пространство,
      Все, что движется - прекрасно.
      
      И несдержанно нисколько
      Во весь рот я улыбаюсь,
      И любуюсь откровенно,
      Тем, что видеть не желают.
      
      Никогда не знаешь точно
      Где найдешь, где потеряешь,
      Не дает нам результатов
      Каждый, вновь пришедший опыт.
      
      С темнотой пронаблюдаю
      Чудо перевоплощенья:
      Как изменится свеченье
      Разлетающейся грязи
      
      И в промозглое унынье
      Буду радоваться снова
      Разлетающейся грязи
      Я иду широким шагом.
      
      Никогда не знаешь точно
      Где найдешь, где потеряешь,
      Не дает нам результатов
      Каждый, вновь пришедший опыт.
      
      - Красиво, - признал Шухарт. - О чем песня?
      Само собой, я спел песню группы "Колибри" по-русски. И попробовал пересказать ее содержание Шухарту.
      - Человек продвигается по глубокой луже. Каждый его шаг вызывает многочисленные брызги. Он изучает их, как умеет: оценивает красоту разлетающейся грязи и смотрит, как изменяется их свечением со временем. Почему так происходит, он не знает, для него это чудо. Но ему очень-очень нравится его занятие. И хотя особых результатов достичь не удается, он будет продолжать, потому что хочет.
      - Русские сочинили песню о Посещении? - удивился Шухарт.
      - Нет.
      - Но очень похоже.
      - Зачем нужна песня, если она не помогает жить? - сказал я с пониманием.
      Честно говоря, я раньше не замечал, что песня так точно описывает мою работу в Институте. Наверное, поэтому она мне так всегда нравилась.
      Мы еще долго о чем-то беседовали. Точнее, говорил только я. Не смог удержаться и подробно рассказал о своих планах. "Пустышка" явно четырехмерный объект. А это значит, что я должен научиться отличать трехмерные объекты от четырехмерных. Понятно, что их присутствие должно нарушать физические законы нашего мира. В Хармонте таких объектов должно быть много. Вот и надо сосредоточиться на изучении нарушения причинности и начал термодинамики. И еще много чего интересного рассказал... Шухарт был прав, спиртное действительно оказалось отличным лекарством и помогло успокоиться и отделаться от навязчивого ощущения Зоны.
      Но вот бутылка опустела, песня была спета, планы работы озвучены, пора было отправляться в гостиницу. Я даже поднялся, но в зал вошел доцент Мэрфи и, увидев меня, замахал рукой. То ли хотел поприветствовать, то ли побить.
      - Мистер Панов! Хочу сказать вам кое-что, - крикнул Мэрфи.
      Пить я уже не мог. Но о чем еще мог со мной говорить доцент Мэрфи в "Боржче"? Нет, погодите! Это я должен ему многое сказать. О том, что нельзя писать научные статьи, используя непроверенные данные. Я не счел зазорным проверить их, не так уж это было и трудно. И что же я узнал? Нет в лаборатории Љ 1522 никаких передатчиков. Это я установил самостоятельно, и никто отныне не смеет при мне говорить о передатчиках и радиосигналах таинственных инопланетян. Потому что их там нет. Я проверил.
      Но несчастный Мэрфи еще не знал о том, что его данные не подтвердились, и потому выглядел этаким победителем - гордым и самовлюбленным. Нехорошо, наверное, разочаровывать его, но придется. Я не скажу - никто не скажет. Но как ученый Мэрфи должен быть мне благодарен. Потому что для нас, ученых, главное - стремиться к истине. Ну, пусть не к истине, а к правде. Настоящий ученый должен быть кристально честным, потому что наука не терпит обмана...
      - Хорошо, что я встретил вас здесь, в "Боржче", мистер Панов. Будет приятно, если вы разделите со мной минуты моего успеха.
      - Что случилось? - спросил я растерянно, наверное, я что-то пропустил.
      - Наконец-то, мне улыбнулась удача, - торжественно сказал Мэрфи. - Сегодня я получил официальное уведомление о том, что Отдел планетарных наук Американского астрономического общества присудил мне Премию Джерарда Койпера за выдающиеся достижения в области планетологии.
      - Поздравляю! - сказал я. - Обязательно сообщите, какая ваша работа была так высоко отмечена, хочу ознакомиться.
      - Так высоко была отмечена моя статья об открытии непериодических радиосигналов из хармонтской зоны на волне в 21 сантиметр.
      - Но подождите, Мэрфи, - не сдержался я. - Пока не получено достоверное доказательство инопланетной природы этих радиосигналов, говорить об открытии рано. Нужна независимая проверка.
      Мэрфи обиделся.
      - В комиссии Премии заседают заслуженные люди, которые тщательно проверили полученные мной данные и признали их заслуживающими внимания.
      - Однако никакого радиопередатчика в лаборатории Љ 1522 нет.
      - А вы откуда знаете?
      - Я там был.
      Мэрфи был потрясен. Мне показалось, что на какое-то время он растерялся. Но быстро взял себя в руки.
      - Когда вы там были?
      - Сегодня. Два часа тому назад.
      - А тогда все понятно, - засмеялся Мэрфи. - Прежде чем отправляться в Зону, вам необходимо было со мной поговорить. Сигналы регистрируются не всегда. Через определенное время. Скажем, следующий радиосигнал мы ожидаем примерно через три-четыре часа. Приглашаю вас принять участие в его регистрации. Придете?
      - Конечно. Но не один. Шухарт, пойдешь с нами?
      - Нет, - твердо ответил Шухарт. - Я буду занят.
      - Отложи свои дела, Рэд, - попросил я. - Проверка научного наблюдения - дело серьезное.
      - Справитесь без меня.
      - Как хочешь. Мое дело, предложить. Будет интересно. И познавательно.
      - Сомневаюсь, - ответил Шухарт.
      
      На следующий день
      
      Утром я долго не мог проснуться, и до своего кабинета добрался только к обеду. Хорошо, что в Институте всем глубоко наплевать на то, когда я прихожу на работу. Думаю, что если вообще перестану появляться на своем рабочем месте, никто и не заметит.
      Шухарта не было. И это было хорошо. Мне нужно было обдумать результаты вчерашней регистрации сигналов из Зоны. Как раз в то время, которое предсказал Мэрфи. Я при этом присутствовал, так что отрицать их реальность не было смысла. Меня пока не интересовала информация, которую мог содержать этот сигнал. Но понять, как генерируется сигнал без материального передатчика, было бы интересно.
      Если считать реальной радиопередачу, которую мы вчера прослушали вместе с Мэрфи, то следующим шагом станет признание существования внеземного разума. И нам, землянам, придется смириться с тем очевидным фактом, что предполагаемые инопланетяне не только значительно превосходят нас в техническом отношении, но и, как бы это выразиться понятнее, в размерном отношении. Эти существа должны быть как минимум четырехмерными, раз уж они используют четырехмерные артефакты. Пока трудно загадывать, захотят ли столь могущественные существа общаться с нами. Но разве мы способны понять и оценить выгоду, которая могла бы их привлечь?
      Вероятно, для нас, землян, было бы спокойнее, если бы они не заметили нашего существования и прошли мимо, или, что еще лучше, остались равнодушными, обнаружив нашу цивилизацию, как мы остаемся равнодушными, обходя стороной большой муравейник.
      Но зачем думать о событиях, повлиять на которые мы не в состоянии? Заметят, - мы поговорим с ними, не заметят, - займемся своими делами, радуясь, что одной трудной проблемой стало меньше.
      Способен ли четырехмерный объект стать источником радиоизлучения? Ответа я не знал. Но, скорее всего, - нет. Если бы излучение из четырехмерного мира доходило до нашего трехмерного, мы бы уже давно захлебнулись от его обилия. Но я уже стал привыкать к пониманию того, что в измерениях большей размерности законы природы должны значительно отличаться от наших, трехмерных. А может быть, и не значительно. Но все равно очень трудно понять, зачем четырехмерникам понадобилось опускаться в наш ограниченный мир?
      Скорее всего, чтобы это понять, нужно провести целый ряд экспериментов с четырехмерными объектами. И в Институте это можно сделать, если считать таковыми добытые сталкерами артефакты из Зоны. Например, я считаю весьма перспективными для таких исследований использовать "черные брызги". Эти загадочные штуки наверняка имеют выход в четвертое измерение.
      Как все быстро изменилось. Сколько десятилетий нам придется изучать "хармонтский феномен", прежде чем мы начнем хоть что-то понимать?
      Но труд не пропадет даром. Каждое новое открытие или удачная догадка наверняка приведут нас к знаниям и умениям, о которых мы сейчас даже подумать не в состоянии. Только мечтаем или предвкушаем. А вот мне хотелось бы жить в мире, где реализована нуль-транспортировка. Многие путают нуль-транспортировку с телепортацией. На самом деле, это не совсем верно, потому что нуль-транспортировка - это одновременно и телепортация, и машина времени, и мультипликатор.
      Как же мне повезло, что я попал сначала в Центр особо важных исследований, а потом в Институт внеземных культур. У меня появилась возможность заниматься наукой и технологиями далекого будущего.
      И, слава Богу, что я не один такой. Совместными усилиями мы сумеем понять, что такое "хармонтский феномен". И это станет настоящим прорывом в наших представлениях о среде нашего обитания, а некоторые из нас наверняка сумеют использовать полученные знания для пользы человечества.
      Мои приятные размышления были внезапно прерваны. Невесть откуда появился Шухарт. Он был в прекрасном настроении.
      - Мечтаешь о светлом будущем? - спросил он. - А вот некоторые работают за тебя.
      - Кто же эти святые люди? - спросил я.
      - Я, конечно, кто же еще!
      Он достал из своего рюкзачка какую-то металлическую коробку и бросил ее мне на стол.
      - Что это?
      - Тот самый пресловутый радиопередатчик, который ты не сумел отыскать в Зоне.
      Я всегда думал, что меня очень трудно чем-то удивить. Но, как оказалось, я был слишком высокого о себе мнения. На некоторое время я потерял способность хоть что-то понимать.
      - Где ты его взял? - спросил я, успокоившись.
      - Отобрал у одного нехорошего человека. Он не хотел отдавать, пришлось его ударить по голове лопатой.
      - Человека? Ты уверен, что это был человек? - я с ужасом подумал, что Шухарт мог ударить лопатой по башке инопланетянина, и теперь нам прилетит ответка. И наша цивилизация бесславно закончит существование из-за дурацкого передатчика.
      Он задумался.
      - Человек. Вообще-то он Стервятник. Мы привыкли его так называть, а он откликается. Стервятник Барбридж. Слышал, наверное? Кровь у него из ран течет красная. Значит, человек.
      - Он сталкер?
      - Один из первых.
      - Ну, а он где нашел передатчик? Спросил его?
      - А как же. Только он его не находил, с собой принес. Передатчик ему вручил деятель из нашего замечательного Института. И показал, как эта штука работает, что нужно нажимать и когда.
      - Из Института? - переспросил я, потому что уже ничего не понимал.
      - Ты его, наверное, знаешь. Его фамилия Мэрфи.
      - Не верю!
      - Ты хочешь обидеть меня? Зачем я буду врать? - разозлился Шухарт
      - Это тебе сам Стервятник Барбридж рассказал про Мэрфи?
      - Да. Я же говорил, что мне пришлось его ударить. А он удара не держит.
      Я рассвирепел, у меня даже давление поднялось. Как можно строить какие-нибудь теории и изучать явления, описанные, кстати, в официальном Бюллетене Института, которые являются нагло сфабрикованной фальшивкой? Можно ли теперь верить другим публикациям ученых из Института?
      Я немедленно позвонил Мэрфи. Сначала он никак не мог понять, чего я от него добиваюсь. Потом стал рассказывать, что его мысленный (?!) эксперимент прекрасно показал, что инопланетяне вполне могут воспользоваться, в случае необходимости, радиосвязью для передачи друг другу срочной информации, а также для контактов с землянами. Для этого вполне подходит волна длиной 21 сантиметр. Его, Мэрфи, эксперимент есть всего лишь приглашение инопланетянам установить с землянами контакт. Теперь они знают, какой способ общения предпочитают земляне. Очередь за ними. Лично он, доцент Мэрфи, теперь с нетерпением ждет ответного сообщения.
      - Но послушайте, Мэрфи, в вашей статье черным по белому сообщается о том, что вами был зафиксирован радиосигнал неизвестной природы. Это прямая ложь и обман мирового научного сообщества.
      - Даже не понимаю, о чем вы? На что вы намекаете? Как эксперимент может быть обманом?
      - Я не намекаю, а прямо говорю: вы фальсифицируете данные. Это преступление против науки.
      - Ерунда. Моя статья принесла науке больше пользы, чем вся ваша сомнительная деятельность за двадцать лет. Не знаю, что вы у себя в России называете наукой. Здесь у нас свои порядки.
      - Но вы получили за свою ложь серьезную научную премию.
      - А вот с этого и начинайте. Все ваши глупые обвинения объясняются просто - вы мне завидуете. Вы премию не получите никогда.
      Он довольно засмеялся и прекратил разговор.
      
      Разговор с Валентином Пильманом
      
      Не люблю наглецов и мошенников. Однако не следует забывать, что я в Институте чужой, более того, русский. То, что я считаю Мэрфи ничтожеством и подлецом, ничего не меняет. Как говорится, в чужой монастырь со своим уставом соваться не следует.
      - И что теперь прикажите делать? - спросил я у самого себя, но ответил Шухарт. Наверное, я задал свой вопрос вслух.
      - Следует действовать по инструкции, - сказал он сурово, но потом все-таки заржал.
      - По какой инструкции? - спросил я раздраженно.
      - По любой. У тебя, я подозреваю, их штук десять. Для внутреннего пользования. Выбери ту, которая больше нравится, и действуй.
      Не понял, о чем он говорит. Мою работу в Хармонте никто не ограничивал, неприемлемых требований не выдвигал. Более того, часто создавалось впечатление, что мои исследования никого не интересуют. Правда, статьи мои читали. На семинарах упоминали. "Как недавно установлено доктором Пановым...". И все это было очень мило. До поры до времени. Но сегодня я поймал доцента Мэрфи на подлоге. Оставаться в Хармонте я больше не имел права. Надо следить за своим реноме.
      Наступил момент, когда нужно было принять решение, и я медлить не собирался. Немедленно отправился к директору почтенного Института внеземных культур доктору Пильману, посчитал, что обязан лично объяснить причины своего увольнения.
      Пильман принял меня радушно, не догадывался, что я собираюсь закатить ему скандал.
      - Проходите, Панов, должен сказать, что мы довольны вашей работой.
      Я не был расположен вести светскую беседу, поэтому без предисловия рассказал о гнусной афере Мэрфи. Надо сказать, что я не использовал нецензурных выражений, и не опустился до прямых оскорблений, хотя высказался неодобрительно и закончил тем, что собираюсь уволиться и вернуться на Родину, поскольку оставаться в Хармонте считаю для себя оскорбительным. Неужели я и в самом деле "романтический ученый по поределению Алмазова?
      Пильман искренне удивился.
      - Дорогой, господин Панов, не ожидал, что вы так близко к сердцу примете сомнительный, но рядовой поступок нашего сотрудника. Конечно, мы не одобряем столь опрометчивое поведение. Доценту Мэрфи будет указано, что впредь подобные действия недопустимы. Но вы должны понимать, что им, конечно, руководили самые похвальные мотивы, неправильно понятые, но это другое. Вам, наверное, известно, что работы нашего Института, финансируются правительством Соединенных Штатов. Не буду подробно рассказывать об особенностях подобного функционирования. Вам же эти тонкости неинтересны. Но система прекрасно выстроена и эффективно работает. Менять в ней что-либо было бы опрометчиво. И не в нашей компетенции.
      Я кивнул.
      - Но должен отметить, что финансовое положения Института напрямую связано с результатами нашей работы. Большое значение имеют не только научные достижения, но, в первую очередь, открытия, которые могут быть признаны сенсационными. Ничего плохого в этом нет. Почему результаты наших исследований не могут быть сенсационными? В конце концов, мы здесь занимаемся специальными вопросами, которые не могут рассматриваться как обычные. Нет ничего удивительного в том, что от нас требуют необычных результатов. Вы понимаете?
      Я кивнул.
      - В конце концов, доцент Мэрфи не сделал ничего предосудительного. Можно рассматривать его действия, как признание того, что он является ярым сторонником гипотезы, в рамках которой считается, что "хармонтский феномен" вызван мусором, который оставили на нашей планете инопланетяне. Я специально употребил слово "гипотеза", чтобы показать вам - утверждение Мэрфи не окончательное, и может быть пересмотрено в любой момент в ходе дальнейших исследований.
      - Чушь какая-то - не выдержал я. - Подтасовка фактов не может быть оправдана.
      - Но почему же подтасовка? Вы не хуже меня знаете, что гипотеза о Посещении нашей планеты пришельцами, имеет много сторонников. Вероятность, что она верна, никак не меньше 50%.
      - Ага. Или были, или не были.
      - Любые действия, которые способны помочь нам сделать правильный выбор, должны приветствоваться. Вот так я расцениваю действия Мэрфи. И присуждение ему авторитетной научной премии, только подтверждают мои слова.
      - Но его статья лжива.
      - Мы не должны обсуждать суждение профессионалов. Но со своей стороны я поддерживаю решение комиссии. Такие лауреаты как Мэрфи укрепляют репутацию премии. Специалисты будут еще долго говорить, что они заглянули в будущее. Дело верное. Рано или поздно такие сигналы будут обязательно зафиксированы. Заслуга Мэрфи в том, что он обратил внимание на возможность обнаружения таких сигналов. Как бы спешно смоделировал событие. Вы же не станете протестовать против математического моделирования?
      - Не готов спорить с вами. Только работать в вашем Институте больше не желаю.
      - Дорогой мистер Панов, надеюсь, вы понимаете, что я обязательно получу Нобелевку, а вы - нет? - спросил доктор Пильман неожиданно.
      Вопрос показался странным, не связанным с нашим разговором. Не могу сказать, что тайная кухня присуждения Стокгольмской премии когда-либо меня интересовала.
      - Вы возглавляете Институт, который многое сделал для изучения "хармонтского феномена". Благодаря вам, уже сейчас можно сказать, что наше знание о Мироздании значительно расширилось.
      - Вовсе нет. Вы изучаете свойства пространства и времени, до которых людям вообще и членам комиссии по присуждению премии в частности нет никакого дела. А я обещаю человечеству долгожданный контакт с чужим разумом. Почувствуйте разницу. Вы, кстати, видели мое интервью на канале.... Забыл его название, но это неважно. Наука - массам, так сказать. Меня часто приглашают в околонаучные шоу для ведения заумных разговоров. Для создания подходящей атмосферы, как мне объяснили. Я лишь упомянул о работе Мэрфи, только упомянул, и это принесло мне больше известности и славы, чем любая из моих научных статей.
      - Я читал некоторые из них - сказал я вежливо. - Ваши работы заслуживают самой лучшей оценки. Мне кажется, вы близки к разгадке тайны Посещения. Гипотеза о путешественниках во времени...
      - Нет-нет. Все гораздо проще. Я думаю о практической пользе, которую инопланетные штучки обязательно принесут людям, о неминуемом техническом прогрессе, связанном с ними, а вы, Панов, только о поднадоевшем всем познании и отвлеченных философиях.
      - Еще одно основание покинуть ваш Институт. Мы друг другу не подходим.
      - Смешной вы человек, Кирилл Панов, - сказал доктор Валентин Пильман и состроил, как ему показалось, доброжелательную ухмылку. Это чтобы я не обиделся, так далеко он заходить не собирался.
      Рано или поздно это должно было случиться. Я должен был пробить его удивительную начальственную броню. Это была даже не самоуверенность, а маниакальная убежденность в собственной избранности. Он впервые назвал меня "смешным", таким образом нарушил важное правило, согласно которому начальник не должен демонстрировать подчиненному свои чувства. Но не сдержался, а это показало, что он прекрасно понимает гнусность поступка Мэрфи, но обстоятельства (надежда на щедрое финансирование и расчеты на успешность дальнейшей карьеры) заставили его быть предельно циничным.
      - Да, я - смешной. Давайте вместе посмеемся, только я все равно увольняюсь.
      - Простите, но решение о вашем увольнении я не могу принять самостоятельно.
      - Конечно, потому что это мое право, - улыбнулся я.
      - Нет, нам надо получить согласие еще кое-кого.
      
      Чудо Питера Мозеса
      
      - Кто же этот тайный хозяин моей судьбы? - спросил я и приготовился услышать неизвестное мне имя.
      - Ваш давний знакомый. Питер Мозес.
      Никогда бы не подумал, честно говоря. Пильману удалось меня удивить.
      - Я сам недавно об этом узнал, - сказал Пильман задумчиво. - Вам, наверное, рассказывали о том страшном дне, когда новое здание Института внезапно ушло под землю во время церемонии открытия. Собственно, так образовалась Зона. Для меня это был полный крах надежд, крах предполагаемой успешной карьеры. Я преждевременно размечтался, и был повержен в прах вместе со зданием Института. Это был тяжелый день, я ждал, что меня выгонят взашей, как нагадившего песика. Но меня оставили. Как потом я узнал, по прямому приказу Мозеса. Не знаю, кто он такой, и почему обладает такой несуразной властью, но советник президента по науке Нил Кларк лично заверил, что Институтом по-прежнему буду руководить я. А Нилу Кларку приказал Мозес. Понимаете?
      - Нет, - признался я.
      - Я тоже. Но я не хочу знать правду. Вопрос не моей компетенции. Но когда в Чучемле Питер Мозес приказал мне привезти вас в Хармонт, я сопротивляться не стал. Выполнил. Вы оказались хорошим человеком, у меня с вами не было проблем. До сегодняшнего дня. Пока вы не решили покинуть Институт по какому-то смехотворному поводу. Кто-то там неправильно написал статью. Смешно. Панов, 90% статей, изданных в нашем Институте абсолютная чушь, высосанная из пальца. И меня это устраивает. Это не повод распускать Институт.
      - Не неправильную статью, а фальсифицированную. Неужели вы не видите разницы.
      - Мне наплевать, - сказал Пильман раздраженно. - Интересно другое. Как на ваше увольнение посмотрит Мозес? Разобьет мне голову или просто уволит с волчьим билетом.
      - Мне-то откуда знать? Давайте, спросим у него.
      - Уже звоню.
      Питер Мозес появился в кабинете доктора Пильмана удивительно быстро, будто ждал в коридоре вызова.
      Он кивнул Пильману, пожал мне руку.
      - Молодой человек, решил уволиться и вернуться в Россию. Ему не понравилось в нашем Институте.
      - Не ожидал такой бурной реакции, Панов, - сказал Мозес спокойно. - Мне казалось, что вас интересует исключительно собственная работа. Я думал, что вы - прагматик, нужную информацию используете, не нужную отбрасываете.
      - Я не могу печатать свои работы в одном Бюллетене с доцентом Мэрфи. Это оскорбительно.
      - Не печатайте. У вас есть такое право.
      - Я очень боюсь, что результаты моей работы будут сознательно искажены и использованы недобросовестно, для доказательства чуждых мне идей. Как только что признался доктор Пильман, в Хармонте это обычная практика.
      - Пильман, неужели такое возможно? - ехидно спросил Мозес.
      - У нашего молодого коллеги мания величия.
      - Ладно. Об этом потом. Скажите, Панов, вы ведь побывали в Зоне? И как вам там?
      - Отвратительно. Больше не хочу.
      - Хороший ответ, правильный. А сейчас, Пильман, уступите Панову свое кресло. На время, не беспокойтесь. А вы, Панов, устраивайтесь удобнее, сейчас вы заснете на десять минут, после чего мы продолжим наш разговор. Смена впечатлений пойдет вам не пользу.
      - Не умею засыпать по приказу, - предупредил я.
      - Сейчас у вас получится. Поверьте мне. Это очень хорошо, что вы побывали в Зоне и выжили. Получилось очень хорошо. Шансы на успех повысились.
      - Какой успех? - спросил я.
      - Мой, естественно. Постарайтесь успокоиться, просто закройте глаза.
      Я подчинился. Понравится это Мозесу или нет, это роли не играло. Я все равно в Хармонте не останусь. Тоже мне - хозяин. Но я испытывал к Мозесу непонятную симпатию. Не знаю почему. Вот и решил сделать Мозесу напоследок что-то приятное,. Посплю в его присутствии. Вдруг после этого ему будет легче смириться с моим отбытием.
      - Не получается заснуть, - признался я.
      - Десять минут уже прошли, - сказал Мозес. - Вы, Панов, молодец. Я в вас верил. И победил.
      - И что теперь?
      - Посмотрите, не появилось ли у вас что-нибудь новенькое за эти прекрасные десять минут?
       К своему удивлению, я обнаружил в своем кармане "золотой шар". Абсолютную копию чучемлевского.
      - Прекрасно, - сказал Мозес. - Передайте его мне. Давайте, давайте.
      Голос у него был торжественный, словно только что исполнилось самое заветное его желание. Я вспомнил, что, по словам Мозеса, "золотой шар" исполняет именно такие желания - заветные. Было интересно, у Мозеса желание уже исполнилось, или он еще только собирается загадать? Вот будет смешно, если он воспользуется силой "золотого шара" и оставит меня в Институте. Впрочем, это вряд ли. Мое заветное желание - как можно скорее покинуть этот научный притон.
      Мозес поднял "Золотой шар" высоко над головой, а потом неожиданно поцеловал его несколько раз. После чего прочитал стихотворение:
      
      "Случайной искоркой взовьется,
      И вдруг внезапно улетает.
      Откуда все это берется,
      Куда все это исчезает?"
      
      - Поспешите, джентльмены, у вас еще остался шанс прикоснуться к "Золотому шару". Я не против того, чтобы ваши сокровенные мечты сбылись, - сказал Мозес торжественно.
      Во второй раз, после Чучемли, и Пильман, и я на такую ерунду не поддались.
      - А хотите, джентльмены, я расскажу вам тайну "хармонтского феномена"?
      - Да, - сказал Пильман.
      - Нет, - сказал я. - Хочу сам разгадать ее.
      Мозес засмеялся.
      - И все-таки, я вам расскажу. Вы, Панов, выслушаете меня, а потом проверите, правду ли я рассказал. Пильману придется поверить мне на слово.
      Я вспомнил, чем закончился в Чучемле контакт Мозеса с "золотым шаром". Зона обнулилась. Будет жаль, если и в Хармонте история с Посещением закончится столь же безнадежно.
      Рассказ Мозеса был коротким, но содержательным. Цивилизация, к которой он принадлежит (все-таки без инопланетян не обошлось) значительно продвинулась в познании мира и научилась использовать для своих нужд нуль-транспортировку. Нельзя сказать, что они стали четырехмерными сущностями. Нет, они так и остались прежними трехмерными существами. Но кое-какими возможностями четвертого измерения они пользоваться научились. Перемещения в пространстве и времени, вечные двигатели, удобные в домашнем использовании мультипликаторы. Все прекрасно, но всегда находятся неумехи, которые нажимают не те кнопки, а потом удивляются, почему техника не работает.
      Собственно, так и произошло, малолетний балбес-практикант нажал запрещенную комбинацию кнопок при установке подаренного ему отцом "золотого шара" и вместо мгновенного перемещения в Театр оперы и балета, где его ожидала невеста, остался дома. А в путешествие по Вселенной отправились неисправные "золотые шары", а точнее, мультипликаторы с ближайшей свалки. Два из них попали на Землю и вместо полезных предметов стали усердно воспроизводить находящийся рядом с ними мусор. Строго говоря, они могли работать целую вечность, поскольку получали энергию от вечного двигателя. Питера Мозеса - работника службы технического обслуживания послали на Землю исправить досадную неисправность, поскольку длительная работа "золотых шаров" довольно быстро сделала бы жизнь на Земле невозможной. Она бы вся стала опасной Зоной, заполненной инопланетным мусором.
      Сам Мозес не мог обнаружить "золотые шары", для него попадание в Зону было смертельно - квантовые эффекты разрушили бы его биоскафандр. А вот некоторые люди могли выжить в Зоне (особенно те, у кого в энцефалограмме обнаруживался Т-зубец). Но как показала практика, "золотые шары" они найти не могли, не позволяла ограниченность человеческого восприятия. Мозесу пришлось искать человека, способного попадать в Зону во время сновидений. И ему повезло - он встретил меня. Требовалось время, чтобы подготовить меня к опасному виртуальному путешествию. Но это было уже делом техники. Оказывается, меня надо было только как следует разозлить.
      И когда я притащил ему "золотые шары", он отключил их, и для землян Посещение закончилось. Как мне это удалось, не знаю, а Мозес объяснять не стал, сказал только, что мы все равно не поймем.
      - Спасибо, ребята, у меня останутся о вас самые приятные воспоминания. У землян большое будущее. Всего вам доброго! Прощайте!
      - Мы расскажем про вас всю правду, Мозес. Лично я молчать не собираюсь, - сказал я.
      - Во-первых, всей правды вы никогда не узнаете. Во-вторых, вам никто не поверит, примут за сумасшедших, - сказал Мозес, взмахнул рукой и исчез.
      - Надо было его поймать и допросить с пристрастием. Хотелось бы узнать о нуль-транспортировке подробнее, - сказал я, рассматривая пустое место, где только что находился инопланетянин, обладающий огромными и полезными знаниями о фантастических технологиях.
      - Пустые хлопоты, - сказал Пильман. - Нам до него не дотянуться. А если и поймаем, он нам все равно ничего не расскажет.
      Я укоризненно посмотрел на Пильмана. Ученые так рассуждать не имеют права.
      
      
      
      Кирилл БЕРЕНДЕЕВ
      
      ДЫХАНИЕ ВРЕМЕНИ
      
      Осенью восемьсот двадцать седьмого года хиджры я прибыл в город Мухтафи, расположенный в двух неделях пути к юго-востоку от Герата. Удивительное место, я не раз слышал самые противоречивые рассказы о нем - и только теперь, на исходе третьего десятка лет, смог посетить его. На торговом пути, соединяющем нашу державу и Делийский султанат, что пролегал через неприступные горы Нангархара, находилось небольшое ответвление на север, именно там следовало сойти с торной дороги, дабы через сутки добраться до города, сокрытого в глухих скалах, подобно сокровищам из сказаний "Тысячи и одной ночи", открываемых лишь словами "кунжут". Мне пришлось отчаяться, потерять веру в правильный путь, усматриваемый нашим проводником, и лишь после этого узреть неземные красоты Мухтафи, открывшиеся внезапно, после очередного крутого поворота узкой дороги, подобно тому, как рассвет сменяет черноту постылой ночи. Я увидел свет с востока, вдруг ослепивший меня, а после этого, узрел несколько высоких башен, мне показавшихся схожими с минаретами. Их маковки горели золотом и серебром, отражавшимся в вечных снегах, окружавших город. Изумление, которое я испытал в те минуты, невозможно передать, изумление и облегчение - сказочный город, о котором сложено много легенд, рассказано без меры баек, перестал быть предметом застольных бесед, открывшись наяву.
      Через несколько часов я уже вступал в Мухтафи. Проводник ответствовал стражам, осматривавшим мою нехитрую поклажу, что это не простой гость, но личный посланник самого султана Турана Мухаммеда Тарагая ибн Шахруха ибн Тимура, а потому меня без всяких задержек впустили в город. Ложь, которую я использовал, дабы отправиться в сей путь и которая ныне камнем лежала на моей совести, - я надеялся отмолить ее по возвращении, припав к стопам своего господина и правителя. Следом за мной двигался верный Селим, которого я только и взял в эту поездку, он вел за собой под уздцы лошадь с поклажей. Вертя головой, я непрерывно спрашивал Юсуфа, не раз бывавшего в Мухтафи, но ни разу не остановившегося в городе хотя бы на одну ночь, о том или ином здании, пока наш верный проводник, которого за время пути я недостойно подозревал в нежелании делиться секретом пути в столицу крохотного государства, не стал сам, без подсказки, рассказывать о том или ином строении, попадавшимся нам на пути. Вот там располагалась чайная, здесь театр, дальше виделся дом старшего купца, за ним дом собраний гильдии чеканщиков, далее следовал огромный крытый базар, надежно защищавший торговцев и покупателей летом от иссушающего зноя, зимой от лютых метелей. А далее, окруженный частоколом кизила, виделся дом собраний, библиотека, сторожевая башня, виденная мной на подъезде к городу, построенная для скорейшего оповещения жителей о всевозможных бедствиях. Я едва не свалился к ногам собственного коня, так долго любовался ее сияющим мраморным величием, поражаясь могуществу и сказочным богатствам здешних правителей.
      Не менее часа ушло у нас, чтобы добраться до дворца правителя, столь неспешен и извилист был путь, а по истечении оных, мы предстали перед гранитным стилобатом мощного строения, врезавшегося в гору, и как оказалось, являвшегося ее частью. Гонец, оповестивший правителя о моем визите, уже предстал предо мной в сопровождении одного из слуг государя, пожелавшего провести нас в палаты, дабы свершить омовение, помолиться и отдохнув с дороги, вкусить обед. Сам государь предполагал принять меня назавтра, после полуденной молитвы. Поблагодарив правителя за столь большое великодушие, я устремился в комнаты, отданные мне на время визита, и первым же делом достал восток, подаренный милой Лейлой, второй женой, дабы вознести хвалу всеблагому. И затем уже, очистив душу благодатью вседержителя, отправиться в баню, омыть тело и отобедать.
      Вечером я слишком устал, чтоб еще раз побродить по городу, любезность правителя сих мест не знала границ, ибо он послал мне провожатого для сего времяпрепровождения. Но моих сил хватило лишь на вечернюю молитву, после которой я, словно сноп, повалился на кровать и проспал вплоть до позднего утра.
      Утром же случилось немыслимое - словно безумец, ленящийся откликнуться на зов, я проспал намаз. Когда очнулся и глянул в окно, заметив сколь высоко солнце встало, осветив вековечные шапки гор окрест, не поверил собственным глазам. Первая мысль пролетела - опоили - ведь никогда прежде подобного со мной не случалось. Я подхватился, бросился к двери, все еще не в силах поверить происшедшему: к моему изумлению, Селим еще тоже спал. Когда он очнулся от моих толчков, тоже не мог понять, что произошло, тоже начал кивать на питье, чай моему верному слуге показался нектаром, что подают не люди, но гурии. А после повалился снопом передо мной, пытаясь вымолить прощение, что не разбудил в должное время.
      Оставив Селима, я вернулся в свои покои, где метался меж стен, точно безумец, воистину в те минуты я напоминал Меджнуна, и лишь много позже пришел в себя. Последний раз, когда я не молился на рассвете, было время моей тяжкой болезни. Тогда язык мой столь присох к небу, что я не в силах был пошевелить им. Я молился про себя, пытаясь продраться сквозь пелену горячки, благодаря всеблагого: и за тяжелое наказание или испытание, верно, последнее, но тогда мне о том еще не было ведомо, и за сладость грядущего от него избавления. Так и случилось, а теперь, как я мог объясниться с властителем небес? Какую извинительную фразу построить, чтоб заслужить его прощение?
      Сказано: "Я сотворил джиннов и людей только для того, чтобы они поклонялись Мне". Это и есть смысл и суть всякого существования, мера мер и весть вестей. Что может быть возвышенней и прекрасней пятикратной молитвы, что сравнится с ней в человеческой юдоли, что вознесет всякого выше ежедневного устремления к свершению ее? Пропуск или искажение хотя бы единой влечет за собой семьдесят лет адского пламени, и еще четырнадцать бед - пять в этой жизни, три по смерти, три в могиле, и три при воскрешении. И что я смогу ответить в оправдание, какую меру положу на другую чашу весов, когда мой грех будет взвешен и определен?
      Посланник господа говорил, что уважительной причиной следует считать случайный сон от сильной усталости, возможно ли мне прибегнуть к подобному толкованию своего действия, вернее, бездействия? Соглашусь ли я с тем, что мой пропуск был по причине вполне житейской, случающейся у всякого, кто верует в святость молитвы, но по какой-то причине не может ее свершать. От этого он не делается нечистым, тем, кого господь наш встретит во гневе. И милость вседержителя всегда опережает его наказания, и никогда не поздно обратиться к нему за покаяниями и получить высшее прощение, ибо господь никогда не оставляет раскаявшегося.
      Я долго молился, неведомо, сколько времени провел, прислонившись разгоряченным лбом к прохладе коврика. Я говорил, не пытаясь оправдаться, я рассказывал, вспоминая прежние свои грехи и раскладывая их по полочкам, я описывал все то, что случилось со мной в долгий переход, и еще раньше, пока не ощутил долгожданное облегчение, и оно уже подсказало мне, что мои моления не стали напрасными. Еще раз возблагодарив всемилостивого, я поднялся с колен, тут только обнаружив, что за дверью находится человек, дожидавшийся терпеливо окончания молитвы. Я подошел к двери, мне было сказано следовать в зал приемов - пришло время встречи с государем.
      Возблагодарив вестника, я последовал за ним и вскорости оказался в небольшом помещении, мало походившим на тот роскошный зал, где мой господин принимал гонцов со всего света. Впрочем, в то время я мало замечал происходившее окрест, сбитый с ног случившимся утром, я никак не мог настроиться на встречу с государем. А ведь именно ради этого, нагородив несусветной, подлой лжи, господину моему я самовольно отправился в Мухтафи, где могла благополучно разрешиться судьба самого султана Турана.
      Что зала, сам дворец мало напоминал здание, возведенное моим господином в Самарканде. Скромное строение, оно больше походило на летний домик визиря, отошедшего от дел, столь невзыскательным казалось. Мысленно я еще подивился, что самое важное строение Мухтафи терялось посреди других домов, как тут не вспомнить родной Самарканд, город мастеров, где дома известных чеканщиков, кузнецов, не говоря уж о создателях бумаги, выделялись среди прочих простой величественностью и изящностью стиля. В Мухтафи все было иначе. До странности разнообразная архитектура, где самые разные стили мирно уживались друг с другом, а дома, что возведенные совсем недавно, что созданные, как кажется, во времена самого Искандера, мирно соседствуя, создавали неповторимую картину города. И среди этих зданий виделся неким отщепенцем дворец правителя, в дом коего я и проник, прикинувшись совсем не тем человеком, которого он желал бы видеть.
      Государь принял меня, восседая на резном деревянном троне, больше похожем на стул старинной работы. Мне была предложена честь, после церемонии положенного приветствия, воссесть на пуф в трех шагах от трона, на изящных, плотных коврах, устилающих всю залу. Странным образом расцветка их напомнила мне пол в мечети моего господина в столице, невольно перед тем, как воссесть на пуф, я коснулся рукой ковров и только после этого обратил взоры на государя.
      Некоторое время правитель смотрел на меня, затем начал беседу. Разговор зашел о наших общих интересах - о бумаге, которую в Самарканде делали вот уже несколько веков и качества всегда превосходного. Наши торговцы вывезли в свое время секрет ее приготовления из империи Мин, с той поры город мастеров славится еще и этим своим достославным умением. Неудивительно, что и Мухтафи требовалось немало бумаги, особенно, если вспомнить, сколь великая в городе, затерянном в скалах, библиотека, немудрено, что сюда приезжают многие мудрецы в поисках новых истин, ученые, в стремлении расширить свои познания и поэты, желающие обессмертить свое имя. Ведь Либерия эта почти без происшествий дожила до наших дней с времен Заратустры - согласно легенде, именно в те времена ее и основали, при первых правителях города-государства.
      Государь говорил, я кивал охотно, не краснея. Несмотря на усобицу, терзавшую Туран уже два года, мы продолжали продавать бумагу, да и не только ее, чеканные изделия, керамику, посуду, все, что помогло пережить лихолетье, справиться с врагами, восстановить порядок в изнемогающем государстве. Неудивительно, что караваны неизменно отправлялись в путь, пусть сейчас и в сопровождении изрядного количества стражей, сорванных с мест. Но и они понимали, сколь важны для нас торговые пути, именно по ним нам идет все необходимое для преодоления тяжких лет.
      Я подтвердил, что из Самарканда после середины февраля выйдет караван, небольшой, в тридцать возов, шесть из которых войдут в Мухтафи со всем, им необходимым, оплата, как всегда, золотом и серебром. Государь поблагодарил меня и неожиданно поднялся, давая понять, что беседа наша окончена. Я вскочил следом, растерянный, не понимающий, что происходит, взволнованный уже самим стремительным окончанием разговора, правитель Мухтафи кивнул мне, разрешая удалиться.
      - Государь, прошу вас, всего одна просьба, - дерзновенно осмелился я возразить правителю. Тот изумленно воззрился на меня. - Речь пойдет о необходимости для брата вашего, султана Мухаммада Тарагая...
      - Я выслушаю ее позже, - изволил ответствовать государь. - День и час вам сообщат.
      И в сопровождении стражей вышел из залы, оставив меня, раскрасневшегося выходкой, терзаться сомнениями в одиночестве.
      Еще некоторое время я постоял, бессмысленно глядя на затворившуюся дверь, после чего вышел, доплелся до своих покоев, совершенно не представляя, что делать. Будущее затянулось тучами, я понимал, что мою просьбу сразу не выполнить, попросту невозможно это сделать, но и не ожидал, что ее не станут рассматривать вовсе или перенесут на неопределенный срок. Хотя мог бы и предположить, ведь когда-то отец господина моего послал в Мухтафи своего доверенного советника с подобной моей просьбой, советник прождал встречи с правителем Мухтафи два месяца. Но у меня не было такого количества времени! И как дать понять государю, я не имел ни малейшего представления. Зачем-то спросил об этом Селима, но тот тоже не придумал и малейшего совета. Растерянно я бродил по комнатам, пока не решил пройтись в город, мыслями находясь в терзаемой усобицами отчизне.
      Все началось два года назад, когда старший сын моего господина, Абд аль-Латиф, недостойный поминания, затеял распрю со своим отцом. Успешный поход, в котором тот принимал участие, как полноправный полководец, привел нечестивого к наигнуснейшему. Поднять руку на отца. Абд аль-Латиф, жестокий бессмысленно и беспощадный к своим и чужим, воспротивился своему достойнейшему месту возле моего господина. Осыпаемый дарами сызмальства, пусть и отлученный от столицы, но воспитываемый достойным человеком, постепенно он обособился и озлобился. Не знавший ни притеснений, ни лишений, старший сын сговорился с подлыми людьми, объявил о лишении отца права на султанский престол, переложив все на себя, и выступил в поход. Правитель Турана долго пытался урезонить сына, говорить с ним и лично и через переговорщиков, увы, напрасно. В начале месяца войско моего господина потерпело чудовищное поражение от скопищ Абд аль-Латифа. Удивительное дело, сколь странно воспринял государь сие событие. Он улыбнулся чему-то и произнес несколько слов о том, что, может, оно и к лучшему, его сын сейчас образумится и станет более сговорчивым.
      Воистину, многие, услышав сии речи, помыслили недоброе о господине, посчитав его мысли затуманенными, а рассудок помрачившимся. Скверные шепотки поползли по дворцу, слуги и верные советники великого султана Турана говорили неприятное, не оглядываясь и не пытаясь донести свои речения до владетеля, ибо знали, сколь недостойны их речи и сомнительны помыслы. Самые близкие пытались отговорить господина от путешествия к сыну. Но лишившись войска, этого надежнейшего свидетельства уверенности в скорых разрешениях в нашу пользу усобицы, они понимали, что Абд аль-Латиф ни перед чем не остановится на подлом своем пути, и ныне стоит ожидать только новых нападений. Тем паче, что предательство не идет одно по дурному пути, но сбирает себе подобных: ничтожнейшие объявили величайшего султана изменником, имамы и судьи подписали подлую бумажку, низвергавшего государя. Они посмели охаять великого просветителя, составителя перечня звезд, великих и малых, поэта и философа, о котором еще и века спустя будут с придыханием говорить люди во многих землях.
      Но спустя день, и два, и неделю после страшного поражения мой господин продолжал говорить о примирении, о возможности простить и понять недостойного отпрыска. Я упросил правителя повременить; прибегнув к низкой лжи, я заговорил о визите к великим родам, к тем, кто усмирит одним именем своим Абд аль-Латифа, кто придет на помощь моему господину. Султан внял моей лжи, хоть и не поверил в нее. Разрешил мне отлучиться на месяц, за время которого планировал оставаться подле столицы и ждать вестей из земель дальних и близких, от всех тех мест, где любили и почитали государя, где славили его и радовались всякому дню, прожитому под его мудрым, благочестивым правлением.
      Сам же я поспешил в Мухтафи, ибо только в этом городе видел возможность, пусть и призрачную, для моего господина, узнать, а, следовательно, и предупредить будущность. Здесь, во дворце правителя проживали странные существа, именуемые мазанудженджи, которые дышат временем и существуют, когда им заблагорассудится. Возможно, они живут и еще где-то в нашем мире, но лишь ученые мужи Мухтафи смогли отыскать среди лет и веков следы мазанудженджей, а следом за этим открыли место, где они пребывали в столетиях. Одним из таких мест оказалось западное крыло дворца правителя, именно его объявили запретным местом и пускали лишь по особому разрешению государя. Обязанности же следить за поведением сих удивительных существ, чье бытие само по себе противоречит природе всякой живой сущности, возложили на визиря, избираемого из мужей, обличенных особым познанием о тайной сути удивительных существ.
      Он неким особым образом мог связываться с выбранной мазанудженджей и зреть то время, что протекло через легкие этого непостижимого создания, а, стало быть, оказалось навеки запечатлено в нем. С просьбой вглядеться в них и узнать недалекое будущее своего господина я и хотел обратиться к государю сих мест. Как и многие до меня, как многие после - в город приходили сотни просителей ежегодно. Не всем была оказана честь видеть правителя, а иные вовсе не могли отыскать сей город. Одним из таких остался великий полководец Тимур, чье правление продлилось немало десятилетий, а отечество раскинулось от уральских степей до индийских земель, от кавказских до гималайских гор. Он, покоривший тысячи народов и свергнувший десятки правителей, будто недостойный сын шайтана, два месяца провел в горах Нангархара в поисках заветного пути в Мухтафи, но город не открылся ему. Тщетно пытался полководец отыскать проводников, тщетно сулил пойманным золото и немыслимые ценности - те, кто вел его в затерянное государство, не выискали верную дорогу, возвращаясь ни с чем. И величайший из великих вернулся в Герат, тогдашнюю столицу Турана. Под конец жизни он отправлял еще несколько своих доверенных лиц на поиски Мухтафи, искал не только в Нангархаре, но и соседних Нуристане, Пактии, Хосте и Кунаре, и с тем же печальным результатом. Не довелось ему даже задать свой вопрос.
      Доведется ли мне? Неведомо. Странно, что я спрашиваю о том, что случится в землях, далеких от мест обитания мазанудженджей, но тому есть очевидная причина, а именно, библиотека. Я не сомневался, что деяния господина моего будут запечатлены золотыми буквами в книгах, а те непременно попадут в хранилище мудрости Мухтафи, где немыслимые существа рано или поздно коснутся их - или уже коснулись, возвернувшись из долгого пути в наше время.
      Если только это не морок, навеянный джиннами, извечными смутителями человеческого разума. Эта мысль не покидала меня, ведь, кто знает, что на самом деле есть эти существа, порождения демонов или создания творца всего сущего? Вот и сейчас сомнение вновь закралось в мою душу, изводя и не давая покоя. Где та уверенность, с которой я отправился в путь? Была она или лишь казалась? Сейчас я лишь мог вспоминать о ней, постигая глубины нынешней слабости. И это воспоминание не давало мне покоя в последующие дни, когда приходилось смиренно ждать разрешения внове увидеть правителя Мухтафи.
      Пока же он безмолвствовал. Несколько раз я обращался к советникам его, но получил лишь один и тот же ответ - государь занят, когда он возжелает меня увидеть, то непременно сообщит. Я отставал, но все одно, не мог успокоиться. Неудивительно, ведь природа пророчеств, а как иначе можно назвать рассказы о будущности, передаваемые визирем, коснувшимся удивительных созданий и объявших их непостижимый разум своим сознанием, они все, по разумению всякого набожного, да просто всякого здравомыслящего человека, есть не что иное, как наветы лукавого. Кто, кроме всевышнего, способен узреть будущность, кроме пророков его и самого Посланника? Кто еще может постичь глубинный смысл всех и всяких вещей, иным способом, как не обретя милость всеведающего? Я же помыслил греховное, решил, будто кто-то еще, помимо творца, способен пребывать в прошлом, настоящем и будущем, и познавать их иначе, как по воле самого господа нашего. Я осмелился бежать господина моего, замыслив тяжкий грех, не отверг искус, но последовал за ним, мня себя способным отличить истину от лжи в том, что еще не стало явью по воле всемогущего. Я решил, что здесь нет его воли и его закона, что тутошний визирь способен на нечто большее, нежели сам Посланник - узреть замысел будущности еще до того, как она станет готовой к воплощению.
      Обычно на этом я оставлял свои однообразно печальные рассуждения и отправлялся размять ноги, обходя дозором невеликий, но прекрасный город, любуясь его башнями, дворцами, базарами и домами. Иногда меня сопровождал Селим, иногда проводником в подобных странствиях оказывался кто-то из слуг государя Мухтафи. Мне показывали и рассказывали удивительное о городе, то, что поначалу считал пустопорожними сказками. Я побывал во множестве, как древних, так и недавних мест вечного города, мне открылись прекрасные творения зодчих, давным-давно или совсем недавно живших в Мухтафи. Я видел изумительные картины, статуи, фрески и витражи, греховно изображавшие людей и животных, часто человеческая натура представала перед зрителями обнаженной, будто в парной - но исключительно прекрасной, я, понимая, насколько тлетворны сии изображения, не мог не отдать должное их создателям.
      Мне так же показывали удивительные механизмы, помогавшие жителям города спасаться от жара солнца летом и сохранять его зимой, подниматься, подобно птицам, в небо, или забираться, точно кротам, в самые глубокие недра, выискивая там самоцветные каменья, серебро или золото. Я читал прекрасные стихи давно исчезнувших поэтов, о коих не имел ни малейшего представления, а равно и тех, о которых знал весьма много. Я читал переложения великой "Пятерицы", написанные Низами и Дехлеви и поражаясь простой изысканностью языка, думал: посмеет ли кто из наших нынешних поэтов написать нечто подобное на моем родном языке? Я открывал для себя удивительные сочинения мудрецов далекой древности со всех сторон света и восхищался их глубокими познаниями. Мне стали доступны самые прекрасные из стихов, написанные или переведенные на арабский или персидский, начиная с дикого сердцем слепца Рудаки и прекрасной неизвестной Рабиа Балхи и заканчивая изящным хулителем и пьяницей Хайямом, врезавшимся мне в душу еще в пору юности и нынешними творцами изящного слова: Джами и Лутфи. Я познавал поразительные тайны природы, о которых можно только судить человеку. Я постепенно запамятовал о прежних постыдных измышлениях о правителях Мухтафи, постигая, сколь прекрасное, воистину, богоугодное дело они совершают.
      И все же нечто странное, не понятое пока, не давало мне совершенного успокоения. Нет, то было отнюдь не понимание, что каждый прожитый день отдаляет меня от господина моего, нечто, что я, прогуливаясь по каменным мостовым города, никак не мог уразуметь. Я бродил среди жителей, спрашивая их о том или ином, те в ответ, если имели способность к познанию арабского или персидского, отвечали охотно, а если не имели, звали тех, кто мог бы помочь в нашей беседе. Но это странное не позволяло мне ни испить кофе в холодный солнечный день, ни согреться чаем в день ненастный. Я долго не мог понять, что за причина моему беспокойству. Пока не постиг очевидного.
      Я не увидел в городе ни одного храма. Нет, не минарета, это бы не испугало меня, ведь неоднократно я бывал в местах, лишенных молитвенных мест для почитания господа, будь то пустыни южного Хазараджада, где молятся лжепророку Заратустре, или лесистые долины северного Инда, где кланяются тьме богов и духов. Я лишь усерднее молился и крепил дух свой, зная, что вскорости меня ждет возвращение в страну, заповеданную всеблагим для людей его. Посему, попав в Мухтафи, нисколько не удивился отсутствию минаретов, обыкновенно венчающих всякий город или селение точеной буквой "алеф". Но отсутствие всякого храма не сразу было мной замечено, и немудрено, разум мой занимали совсем иные мысли, а те, что подмечали странное, непонятное, греховное, оставались на самом краешке сознания. И лишь когда пришло время немного перевести дух, я осознал, чего именно мне не хватает в Мухтафи. А потому поспешил выяснить, захолонув сердцем, отчего в городе нет самых важных для всякого жителя любой земли строений.
      Мне отвечали охотно, ничуть не скрываясь: в храмах жители города не видели нужды, у них имелся один, давно неиспользуемый, ныне это склад гончарных изделий. После чего меня, вострепетавшего, проводили к невыразительному строению, отперли его, пригласили внутрь. Удивительно, но в нем даже сохранились прежние росписи, странные тексты на авестийском, ни одного знака из которых я не мог прочесть. С печальным сердцем я покинул заброшенный храм, вернулся в свои комнаты, хотел обо всем рассказать Селиму, но не решился лишний раз смущать его ум. Неожиданно я понял, отчего наш проводник, Юсуф, не селится в городе, нет, это не запрет на посещение Мухтафи, подобный тому, что действует для любого неверного в отношении святого града Мекки, но исключительно нежелание самого путешественника оставаться среди грешников. Я сравнил его с праведником Лутом, что покинул отвергнутый господом Содом. А я, ровно сын Нуха, не поверивший в могущество творца и оставшийся на великой горе, помыслил, будто мне даруется прощение, как избранникам этого города, как избранным земли Исраиловой, которые войдут в царствие грядущее. Я помыслил, что смогу уклониться пред лицем всеведающего, что свиток моих прегрешений окажется неполон.
      Нет, мой свиток будет полон, лишь бы господин мой, великий правитель, умудренный летами, правил еще многие годы, не поддаваясь соблазну войти к сыну своему и наставить его на путь истинный. Не вышел Нух из ковчега, не подошел к сыну, но лишь окликал, понимая тщету своих стремлений. И остался без сына.
      Я не говорил о том господину моему, но поминал другое, рассказывал о сыне, приносимом в жертву господу нашему, намекая на другого его сына, более достойного, но великий султан, слушая, не слышал, мыслями находясь очень далеко. Он по сию пору надеялся на голос мудрости, вдруг зазвучавший в голове Абд аль-Латифа. Нет, не зазвучал голос, запечатаны их сердце и слух, а на лице покрывало, как у безбожников.
      Сказано: девять типов людей особенно нелюбимы Всевышним и первый из них те, кто изверились или не веровали вовсе. Что проку во вселенской мудрости, когда глаза и сердца закрыты, а разум холоден, отрицая могущество творца и красоту его помыслов. Господь лишил их света, глухие, немые, слепые, напрасно они ищут истины, ничто в этом мире не способно помочь им обрести хотя бы себя самих. Даже сами удивительные создания, живущие вне пределов понимания человека и лишь краем разума соприкасающиеся с постижением их сути, что они для визиря и тех, кто призывает мазанудженджей? Лишь способ нажиться, отворить карманы простецов - и этот тип людей так же особо нелюбим всеблагим.
      Я долго мерил шагами комнату, пока темень за окном не подсказала, что время последней молитвы настало. Истово молился я, поминая свои прегрешения, пока не дошел до заповеданной господом справедливости, и тут уста мои замолчали, я запнулся.
      Сказано: Господь не запрещает вам быть добрыми и справедливыми с теми, которые не сражались с вами из-за религии и не изгоняли вас из ваших жилищ. Воистину, Бог любит беспристрастных. И где же моя непредвзятость? Отчего умалил достоинство тех, кто открыл мне свое жилище, оберег меня от искуса, помог в молениях и приготовил вино и хлеб. Разве вредят они мне своими руками и языками и хотят, чтобы я стал неверующими? Отчего мне захотелось думать об этих людях дурное, да они грешны, но лишь всеблагой отмеряет их истинные прегрешения и, взвесив, осудит, как полагается.
      Иная мысль пришла: не испытание ли это моего горячечного рассудка, что тревожится далеким, не замечая близкого? Суждения мои стали кривы, выводы поспешны, не потому ли, что единый раз смутившись, мой разум вдруг утратил прежнюю ясность и точность, и теперь, дабы заполучить прощение за тяжелейший грех, тщится наказать тех, кого не мне надлежит судить, на них перекладывая вину за себя.
      Воистину так. Я поднялся с колен, глянул в окно на приближающиеся снежные облака и с полегчавшими мыслями поспешил на новые поиски слуг государя. В этот раз мне было сообщено, что господин ныне собирается покинуть Мухтафи, вернувшись лишь через несколько дней, к концу недели.
      От подобной новости я окаменел, не представляя, что делать далее. Первой мыслью было немедленно отправиться вслед за правителем, но по счастью, ее же я и отринул, оставшись наедине с другими, не менее безумными. Среди которых, к окончанию дня, оставалась одна - самому прокрасться в залу обитания мазанудженджей и попытаться постичь непостижимое. Сколь немыслимой ни представлялось эта задача, я зацепился за нее, как утопающий хватается за соломинку, принялся в отчаянии готовиться к ночной прогулке. Государь мой никак не мог столь долго ожидать меня, правитель же Мухтафи мог еще сколь угодно долго откладывать нашу новую встречу. Потому и оправдывал себя и тревогою о господине своем и памятью о недостойности здешних жителей, отказавшихся от подлинного благоденствия пред лицем господним. Я нагораживал мысли одна на другую, возводя достойный престол недостойному поступку, до тех пор, пока не уперся в небеса, точно строитель вавилонской башни.
      Все, будто заранее зная, на что я решусь, многословно и в деталях рассказывали о заповедных покоях. Советники правителя настойчиво водили меня возле того самого крыла, где обитают таинственные мазанудженджи, объясняя, как можно ощутить неосязаемое. Долго, подробно, настойчиво даже говорили о чудесных существах, - неужто и вправду знали? Увидели уже тогда, что я покушусь на святое, отважусь на немыслимое? Нет, не может того быть, слишком мелок повод, ничтожен проситель, о нем правитель забудет, едва только он покинет пределы города.
      Отбросив недужные мысли, я вернулся в свои покои и не выходил из них почти до самой полуночи, когда на одной из центральных башен Мухтафи часы не показали без четверти двенадцать. Тогда я выбрался из покоев, осторожно обходя обычно чутко спавшего Селима, и устремился к залам с мазанудженджами. Мне подробно рассказывали, что стражей у них нет, все запреты на посещения держатся исключительно на честном слове. Мало того, около полуночи, когда стража дворца сменяется, в холодные дни, как нынешний, окна ненадолго приоткрывают, так что у меня появится дерзновенная возможность оказаться внутри волею самих сторожей, не могущих даже помыслить, чтоб зайти в запретные покои этих животных. До сих пор ученые мужи не выяснили с достаточной достоверностью, какой воздух лучше для сих существ, а потому на всякий случай велят стражам открывать ненадолго окна и после обхода, закрывать их. Об этом мне так же было сообщено в очередной беседе с советником, когда я снова и снова спрашивал о возможности встречи с государем.
      Когда я добрался до окон залы, те были приотворены примерно на ладонь. Осторожно открыв одно из них, и так же украдкой прикрыв обратно, я скользнул внутрь и огляделся. Полная луна, выбелившая камни в изморози, помогала моему делу, я прошел в глубь залы и остановившись возле столика, где, по заверениями советников, встает сам визирь, чтобы обеспокоить безмолвными вопросами животных, достал необходимые для вопрошания вещи - красные очки и флакон рубиновой пыли, единственного минерала, способного воздействовать на мазанудженджей, погружая зверьков в некое подобие сна - или чего-то в таком духе, что позволяло визирю коснуться их, не касаясь, зреть их через очки, не видя, и постигать ответы на свои вопросы без самой беседы.
      Все было странно в этом действе, все претило, все настораживало, я будто оказался участником представления, которое сам для себя и буду разыгрывать. И все же, решил продолжить: надев очки, я осторожно посыпал вкруг себя пудрой и долго всматривался в окружающий меня мир, подернувшийся темнотой. Удивительно или нет, но ровным счетом ничего не произошло. Мне следовало ожидать подобного, ведь что я, случайный гость, вломившийся в запретные залы дворца правителя и пытающийся в мере понимания своей хоть что-то выяснить, самым неуклюжим способом.
      Возможно, мне следовало поговорить с визирем, ведь я не раз видел его - невысокого сухопарого человека в неизменном темно-синем плаще поверх плотного халата, а в одном из разговоров с советником мне и вовсе представили его, пусть и заочно, входящего во дворец правителя. Отчего я решил вломиться в покои непостижимых зверей сам, но не потревожить вопросами визиря? Я так боялся встречи с, несомненно, умудренным летами человеком, постигшим немыслимое, знавшим наперед то, что свершится через столетия. Скорее всего, эти мысли и отдалили меня от всякой беседы с ним, что я почел за благо самостоятельно попытаться задать вопросы и получить ответы. Хотя бы один вопрос.
      Внезапно в голове что-то произошло. Я говорю так, ибо мне вдруг представилось видение некоего человека, сурового лицом, с узкими скулами и тяжелыми бровями в невысокой чалме и густой смоляной бороде, покрывшейся изморозью седины. Он что-то читал вслух, сидя перед молодыми людьми, верно, его учениками, те восхищенно слушали, кажется, я сам понял одно слово, и оно было "Искандер". Следующим мигом я постиг, что человек этот говорил на моем родном языке, больше того, уже родился, а в виденный мной миг читал сочинения свои через пятьдесят лет после того, как мой век закончится. Кажется, я успел осознать его имя, Алишер, но не наверняка. Видение сгинуло вспышкой, почти ослепивший меня, а затем я очнулся снова посреди залы, усердно моргая.
      - Вы что-то видели? - Невысокий голос пронесся от входа, я вздрогнул, попытался сойти с места, но сил не осталось, я едва смог сделать шаг и пошатнулся. - Осторожнее, после видений человек неопытный всегда ощущает недомогание. Позвольте вам помочь.
      И ни слова о тяжести свершенного. Поразительно, насколько подобное может повлиять на человека, я смешался, я растерялся, похолодел, я готов был пасть на колени и вымаливать прощения, кажется, даже попытался упасть, но не смог, сознавая всем существом тяжесть содеянного. По счастью, визирь помог преодолеть кажущееся немыслимым расстояние до старого пыльного лежака, на котором я и попытался придти в себя.
      В этот миг только, не раньше, я осознал, что визирь, столь любезно принявший меня и столь спокойно перенесший мой скверный поступок, оказался... девой, молодой девой, коей вряд ли больше двадцати пяти годов. Высокобровая, с нежными щеками, украшенными ямочками и родинкой, греховно простоволосая, она смотрела на меня, смешавшегося окончательно, а затем спросила о видении. Долго я не мог отвечать, стыдясь и себя, и ее, пока окончательно не пришел в себя и не смог рассказать виденное. Дева, лицом и телом подобная гурии, приятно улыбнулась, заметив, насколько необдуман был мой поступок, но и похвалив за умение вот так, без подготовки, увидеть желаемое.
      - Я желал не этого, тысяча извинений за мою дерзость, я хотел видеть будущность моего господина, чтоб иметь возможность предотвратить страшное и подготовиться к неизбежному. Увы, я зрел нечто странное...
      - Возможно, вы прежде желали узнать ответ на этот вопрос, вот он и всплыл, неожиданный, - отвечала прекрасная визирь. - Но позвольте мне увидеть требуемое, видения - занятие опасное, требующие опыта и сноровки.
      Снова устыдившись своей выходки, я лишь кивнул в ответ. Визирь пообещала завтра заняться моим вопросом, правитель просил об этом еще незадолго до моего приезда.
      - Вы знаете, о чем вас спросят так задолго? - немало удивившись, спросил я. Та кивнула.
      - Мы стараемся все делать загодя. Ваш вопрос попадал мне несколько недель назад, вместе с другими, когда я последний раз просила ответа от мазанудженджей. Лучше всего задаваться сразу несколькими, самыми разными вопросами, тогда ответы приходят быстрее и... - Она замолчала, пытаясь подобрать нужные слова: - Они более достоверны, ведь я еще не знакома с вопрошающим. А это может оказаться важным.
      Она хотела идти, я же вновь попросил ее об отсрочке, поинтересовавшись самими мазанудженджами. Удивительные создания, к одному из которых я прикоснулся, не выходили из головы. И еще что-то неведомое, что вкралось вместе с видением ученого мужа, заставляло спрашивать о таинственных созданиях именно сейчас.
      Визирь, чуть помедлив, отвечала:
      - Мы немного знаем об этих существах, несмотря на то, что созерцаем их не одну тысячу лет. Крайне сложно познавать непостижимое, для которого часы и минуты не более, чем вдох и выдох в путешествии между веками. Но я попробую рассказать.
      Она присела рядом, задумчиво глядя на восходящую луну. Невольно я залюбовался ее молочно белой кожей и нежной родинкой на левой щеке.
      - За столько веков изучения мазанудженджей мы сменили немало мнений. Поначалу, когда великий Искандер только вступал в Мухтафи, ученые полагали их разумными существами, пытались общаться, взывали к разуму. Это сейчас мы знаем, что они не более понимающие, чем рыбы в реке, а те ответы, что мы зрим, не более чем флюиды всеобщего разума, который оказался запечатлен в легких мазанудженджи. Порой, вопрошая, мне кажется, будто я спрашиваю у самой себя, возможно, так и есть, я этого пока не знаю, - улыбнулась визирь и продолжила рассказ: - Сейчас мы куда больше знаем об этих существах. Нам ведомы их размеры - около локтя в высоту и четыре локтя шириной. Мазанудженджи существа крайне медлительные, но и долгоживущие, неудивительно, что мы так и не узнали до сих пор, как и где они скрещиваются между собой, что происходит в такие часы или годы - если судить о долготе их жизненного пути. Чтобы дышать временем, им требуется пространство в его потоке, а потому длина мазанудженджей около четверти минуты. Продолжительность их жизни по разным мнениям может составлять до десятка веков, и видимо, они все это время продолжают расти, но только в длину, ибо мы встречали удивительно крупных созданий, около трех минут протяженности. А вот физические размеры их одинаковы и составляют примерно два локтя в поперечнике. Мы считаем, внешне они подобны крабам или иным существам, живущим в прибрежных песках.
      Я пробормотал что-то о непостижимости всего, что мне сказала визирь, она продолжала:
      - Вы, верно, удивлены, что мы рассыпаем толченый рубин и через рубиновые же стекла смотрим на мир. Хаос привлекает мазанудженджей, но хаос управляемый, вроде того запустения, что вы видите окрест себя. Смотрите, - она нагнулась и подняла маленький осколок самоцветного камня. - Это свидетельствует о том, что встреченный вами мазанудженджа побывал здесь. Мы часто рассыпаем толченые самоцветы, чем тверже, тем лучше, долговечность притягивает этих созданий...
      - Я понял вас, - мне захотелось самому вставить слово в разговор, который я плохо понимал: по самым разным причинам, и усталость была только одной из них.
      - Рубиновые стекла позволяют лучше сосредотачиваться, как ни покажется это странным. Они затемняют взор окрест себя, как бы уравновешивая мир вокруг и видения.
      - Как же возникли эти удивительные создания? - поинтересовался я. Визирь только пожала плечами.
      - Мы не ведаем. Можно предположить, что они появились во времена невообразимо далекие, сотворения мира. Согласно нашему нынешнему космогоническому учению, мир возник из абсолюта порядка и пребывал в совершенной с собой гармонии какое-то время. Но затем в него проник хаос и поныне он разрастается, чем дальше, тем больше. Мазанудженджи привносят порядок в мироздание, они питаются хаосом, и вот вам самый живой тому пример, - она снова кивнула на камень. - Два месяца назад он был целым, когда мы с... - некоторое время визирь молчала, не подбирая слов, потом произнесла: - С моей любовью занимались дроблением камней, обсуждая как раз одну из причин появления мазанудженджей в этом мире. Но хаос всегда побеждает, видимо, этих существ либо недостаточно, либо они не успевают размножиться, а может, то и другое. Моя любовь считает невозможным для них преодоление некоего общего числа, тому препятствует закон их бытия, ведь порядок из хаоса они творят в ограниченном пространстве, разрушение же происходит всюду. Рано или поздно оно восторжествует, и тогда мир прекратит существование.
      - Печальна ваша космогония, - произнес я, немного помедлив. Странная мысль проникла в голову, я не мог помыслить, чтоб та же Лейла помогала мне с делами государственными. А в Мухтафи женщины способны на удивительные открытия, как во времена Искандера, в землях ему и потомкам его принадлежавшим.
      - Возможно, мы ошибаемся, - ответствовала визирь. - Было б лучше, если бы иная точка зрения оказалась верной. - Она поднялась, направляясь к двери, а когда достигла ее, я задал последний вопрос:
      - Скажите, отчего вы носите мужские наряды? Это необходимость?
      - Нет, - она пожала плечами. - Мне самой чувствуется лучше в халатах и плащах. Виной тому изначальная самость или занятия с мазанудженджами, я не знаю.
      После чего скрылась за дверью, а спустя какое-то время подошедший страж велел мне покинуть покои: назавтра меня ждала встреча с правителем о том самом вопросе, что я ночью в спешке рассказывал удивительной женщине.
      Неудивительно, что этой же ночью, едва смежив веки, я увидел сон, перенесший меня в город мастеров, к господину моему. Я находился в зале приемов, подле великого правителя Турана, но не один, а с прекрасной визирь; представ перед султаном, мы говорили о чем-то важном, а после я просил господина моего собрать рубины, что разбросаны в залах дворца, ибо только так он сможет справиться с подступающим несчастьем. Каким именно, увы, ответа не было.
      Я проснулся рывком, посмотрел на спящего Селима, за окно, на бледнеющую луну. Странный сон, значит ли он что-то или просто пустые переживания, не дающие мне покоя немало недель с того дня, как войско моего господина оказалось наголову разбито скопищами его сына. Но кто я такой, чтоб видеть вещие сны? Зачем всеблагому нисходить ко мне подобным образом, достаточно того, что он отвечает на молитвы и зная о существе моем, всякий раз ниспосылает испытания, из тех, которые я смог бы перенести достойно. А сны, ниспосланные Творцом, исполненные истин, они принадлежат Посланнику и ученикам и продолжателем дел его; вряд ли я смогу отличить дьяволовы наущения, сокрытые маской подлинности от истинного послания творца. Посланник потому и говорил, что сны простым людям следует выкидывать из головы, забывая суть, дабы не искушать всевышнего и не глумиться над собой никчемными обещаниями.
      Вот только это видение встревожило меня. Еще не зная подлинных причин тревоги, но уже проникнувшись ею, я поспешил в дворцовые покои правителя Мухтафи. Меня уже ждали, сам государь и его прекрасная визирь, что находилась по правую руку от правителя. С улыбкой принял меня владыка города, видимо, прекрасноликая дева ни словом не обмолвилась с ним о случившемся истекшей ночью. Но только ответная улыбка сползла с моего лица, едва правитель начал беседу.
      - С великим сожалением говорю эти слова, но сегодня к вечеру ваш достославный правитель, султан Турана, мой брат, будет убит наемниками, посланными подлым его сыном Абд аль-Латифом. И эту будущность нам ни в коей мере не изменить.
      После этих его слов наступила долгая пауза, я молчал, не в силах вымолвить ни слова, молчал и государь. Когда же пелена немного спала с моих глаз, позволив хоть немного помыслить, я произнес:
      - Мне следует немедленно запрячь коней и выехать в Самарканд. Жаль, что это известие не могло прийти раньше. - И, спохватившись, что упускаю важную деталь, я спросил: - Но когда же, государь, вы узнали об этом событии?
      - Месяц назад, когда наша мудрейшая визирь собрала грядущие вопросы от еще не прибывших в городские пределы посланников иных земель и нашла ответы на некоторые из них, одним из ответов стал и тот, что так и не успели задать вы.
      Кажется, мое сердце остановилось, увы мне, но вскорости оно снова пошло, ничуть не бывало. А разум снова застлала пелена.
      - Но, государь, у вас была возможность предотвратить подобное. Если вы узнали обо всем за месяц до случившегося, еще до того, как проистекла битва меж моим господином и его нечестивым отпрыском, отчего же не послали гонца, не уведомили никого из нас? Отчего же? - Не заметив того, я вскочил с пуфа и уже почти кричал в лицо правителю Мухтафи, он же в ответ не произносил ни слова, мягко глядя на меня, ровно на раскапризничавшегося ребенка. Наконец изрек:
      - Да простит нас гость, но я скажу. Это исключительно наш выбор, мне перед вами и всеми близкими и далекими согражданами вашими его и нести. Да простит эти слова гость снова, но безопасность Мухтафи превыше всего. Даже жизни другого правителя, достойнейшего и почитаемого нами.
      - Но это... это низко! - воскликнул я, не сумев сдержаться. - Ужели мой господин, славный султан, хорошо вам известный мудростью своей, не продолжил бы поставлять вам столь требуемую бумагу - или может, еще что-то, насущно необходимое? Неужто отказал бы?
      - Славный брат мой не раз и не два хотел присоединить Мухтафи к себе, - отвечал государь, тихим голосом перекрывая возражения и не обращая внимания на дерзостные слова. - После победы в первой усобице, затронувшей Туран во времена оны, брат мой Мухаммед Тарагай решил присоединить наш город к своим владениям, и это невзирая на предостережения Делийского султана. К счастью, наушникам последнего удалось нарушить эти планы, а нам избегнуть печальной участи стать заложниками одного владыки, пусть даже и столь достославного, но, увы, неспособного продолжить свои дела в сыне своем.
      Мои возражения тотчас угасли, да, господин мой не раз высказывал соображения о завоевании Мухтафи, о тех благах, что осыплются золотым дождем на город, но дальше слов дело ни разу не шло. Кто знал, что тому причиной наветы наушников, а не воля самого великого правителя?
      - И только поэтому... - начал я, но продолжить оказался не в силах. Слово нежданно взяла визирь:
      - Мы несколько раз за все время существования Мухтафи меняли историю окрест нас, но не всегда удачно. Мы нарушали союзы и возобновляли войны, договаривались и отменяли уверения в братской любви и дружестве. Наконец правитель Саид ибн Хамид ар-Рашид издал указ, согласно которому всякая изведанная будущность может меняться лишь в случае самой крайней необходимости. С той поры, вот уже три века, мы лишь даем ответы, неспособные причинить какие бы то ни было изменения в грядущем. Необходимость же погодить с ответом, увы, у меня имелась. Узрев будущность, каковой она могла случиться, я немедля отправилась к государю с известием, он принял меня и согласился с моим суждением.
       - Именно тогда вы и решили не помогать моему господину, - через силу изрек я, не в силах поднять глаза на правителя Мухтафи и прекрасную визирь, чья красота теперь казалась мне поистине дьявольской.
      - Все так, - отвечала она. Странно, что государь промолчал, я так ждал ответа именно от него. - Это решение далось непросто, но я искренне надеюсь, вы поймете, почему.
      Помолчав немного, визирь продолжила говорить:
      - Будущность зыбка и неопределенна, это знает всякий, кто близко общается с мазанудженджами. Видения порой противоречат одно другому, а это лишний раз подтверждает ту простую истину, что ни для кого в этом мире не существует уготованной судьбы...
      - Но Господь наш вседержитель... - начал я и осекся, глядя в лицо правителю. Тот лишь мягко покачал головой, мгновенно остудив мой пыл. Визирь же продолжала:
      - Именно так я узнала и о судьбе вашего достойнейшего господина и о задуманном им. Один раз я встретилась с мазанудженджей, что путешествовала давно из будущности, и так я узнала о печальной судьбе правителя Турана. Другой же раз, в следующее мое соприкосновение с грядущим, я увидела иное - как султан Мухаммед Тарагай, - она запнулась на том месте, где следовало говорить: "да продлится правление его тысячу лет", - как достойный государь ваш помирился со своим сыном, отдав ему Герат и все южные земли в правление, и вскоре после этого события, не прошло и двух лет, оба они отправились покорять нашу страну.
      - Стало быть, есть возможность их замирения? - не посмев молчать более, спросил я. Сердце екнуло, пропуская удар.
      - Была, - уточнила визирь, последующими словами своими нанося сердцу моему еще один удар. - Мазанудженджа, которую я коснулась позже, путешествовала из более далекого будущего, а его отблески, как волны на поверхности пруда, чем дальше в грядущие годы, тем менее верны они. Та мазанудженджа, она прибыла из времен, покрытых вековечным мраком, для нас непостижимых, из времен, когда сама сущность человека подвергнется сомнению, - она помолчала и произнесла, продолжая прерванную мысль: - Потому события, о которых она могла вспомнить, исказились во времени. Теперь лишь великая мудрость непостижимого зверя еще хранить их отблески. И то недолго: мы полагаем, когда мазанудженджа возвращается в место в книге истории, откуда события начинают преломляться, рождая разные будущности, память о неслучившимся стирается.
      - И изменить ничего уже нельзя, - произнес я, слушая сам себя с удивлением, как же, еще минуту назад вся моя сущность протестовала против подобной возможности, ныне же я ищу ее, пытаясь постичь, что можно сделать против воли всевышнего, установившего предел существования господина моего, истекающий сегодня ввечеру.
      Визирь лишь покачала головой, ком в горле долго не давал мне продолжить. Государь, меж тем, знаком призвал прекрасную деву к себе, они о чем-то коротко зашептались. Визирь молча кивнула.
      - Я пытаюсь постичь уготованное господину моему, но, каюсь, не в силах сделать этого, - наконец произнес я, не в силах поднять взор на правителя Мухтафи и его ближайшую помощницу. - Знаю лишь, что всеблагому одному ведомо, по какой причине он передумал и решил оставить мерзкому Абд аль-Латифу его жизнь и даровать трон. Возможно, он пожалел господина моего, уберегая его от ошибки всякого отца, кто слишком любит своего сына, не видя, насколько подл и злопамятен он. А может, еще и для того, чтоб возвысив предателя, низвергнуть его в бездну. Этого я ныне не узнаю, как и никто другой, лишь только по истечении времени смогу постичь небесную глубину замысла, отражением коснувшуюся меня, ничтожнейшего из его рабов.
      - Это вы можете узнать, - тотчас же возразила визирь. - Я могу сказать вам следующее: новый правитель не усидит долго в Самарканде, уже в следующем году окажется сброшен и казнен собственными сподвижниками, и ему придет та же подлая смерть, которой он оборвал славное правление отца своего.
      - Я ни мгновения не сомневаюсь в истинности ваших слов, - наконец, произнес я, по-прежнему не в силах поднять взгляд. - Ваши слова изрезали мне душу и остудили сердце. Но я не в силах осудить ваше решение, а потому нижайше прошу отпустить меня, дабы я смог отправиться в Туран.
      - Вы не можете! - вдруг воскликнула визирь. - Я не ведаю ваших путей, они теряются в наступающем месяце.
      - Но и родных я оставить не могу. У меня две жены и три дочери, вы не можете сказать, что станется с ними завтра, когда недостойный сын....
       Горло мое сжала тоска, я замолчал. Визирь так же не произносила ни единого слова, тягостная тишь объяла залу.
      - Не могу, - произнесла она едва слышно. - Подобное нами не различимо... Но постойте! - продолжила визирь с неожиданной горячностью. - Я скажу, что вас ждет, если вы решите остаться. Я говорила вам прежде и повторю с большой охотой: вы человек исключительных способностей и качеств, вы сможете учиться постигать удивительных зверей, больше того, по особым приметам, понятным только людям, хоть раз коснувшимся мазанудженджей, открывать их новые места обитания. Возможно, подобные сыщутся в Самарканде, Герате, еще где-то в Туране, где после смерти подлого Абд аль-Латифа наступит покой и замирение, которого так жаждет ваша держава. Возможно, вы сможете отыскать не только места обитания этих созданий, но и постичь нечто, гораздо большее о них. Вам легко передаются видения, вы способны на большее.
      Она помолчала и продолжила как бы с новой строки с горячностью, свойственной и женщинам и ученым:
      - Указ достойного правителя нашего Саида ибн Хамида ар-Рашида для нас, исследователей, худшее, что могло случиться. Я не могу спорить, он необходим, но ныне мы не можем изучать то, что способно повлиять на всех нас отдельно от жителей города, от потомков их. Больше того, он отменяет наши исследования последних столетий, низводя их до поверхностного изучения загадки, без возможности влиять на нее. Я не раз просила отправить меня и моих учеников в Дели, где у тамошних султанов также возникла возможность изучения мазанудженджей.
      - Не доказанная, - отрезал правитель. - Потому еще раз нет.
      Визирь склонилась:
      - Потому я столь обрадовалась, повстречав вас, удивительно способного исследователя мазанудженджей. Прошу, не пренебрегайте даром, развивайте его! Клянусь чем хотите, я с превеликой радостью помогу вам. А если в границах достославного вашего отечества сыщется обиталище мазанудженджей - а я почти не сомневаюсь, что вы сможете отыскать его - я помогу вам проводить те опыты, что находятся в отчизне нашей под запретом. Возможно, вы будете знать о судьбе своей или родных своих куда больше, нежели дозволено простому смертному, возможно, вы научитесь изменять ее должным образом, сообразуясь с вашей мудростью и...
      Она замолчала, бросив беспокойный взгляд на государя. Но тот не смотрел ни на кого, подперев подбородок ладонями и глядя прямо перед собой.
      - Вы будто смерти нашей стране желаете, - наконец изрек правитель. - Я понимаю вас, вы мудры и проницательны, но разум ваш затуманивается, стоит только разговору затронуть запретные в Мухтафи темы об опытах над мазанудженджами. Я не смогу отпустить вас ни в одну из стран, где найдутся эти звери, и, взвесив все доводы за и против моих слов, вы поймете, отчего. Но свое согласие на обучение сего достославного мужа я вам даю и подтверждаю.
      В ответ я склонился пред мудрым правителем сего государства и с горечью в голосе отвечал:
      - Увы, но я не смогу остаться, и вы понимаете, отчего. Но, тем не менее, отвечу, - продолжал я. - Мне тяжко переносить этот город, его жителей, мне чужд и ваш устав и нравы, мне довольно простой веры, которой вы напрочь лишены, и никакие познания в мире не способны лишить меня надобности в молитвенном созерцании и ожидании встречи с всевышним в итоге пути. Я грешен, мне тяжек его суд, но я жду его, не окружая себя ложными искушениями, подобно вам, заблудшим душам. Не ведаю вашего пути и не хочу знать, как тяжек он и безрадостен. Мне нужна вера, нужен глас муэдзина, требуется совет имама и поддержка близких и родных, разделяющих мою правду и мой образ жизни. Сколь ни притягателен ваш мир, сколь ни прекрасны возможности, открываемые в нем для меня, но мне тяжел он и непереносима сама мысль о жизни вне Творца всего сущего - а именно это влечет за собой проживание в Мухтафи.
      Ни визирь, ни государь долго не отвечали мне, я уж раскаялся в гордыне за свои грубые слова, но понимал, они правдивы, и пусть сказаны неловко, но это не тот грех, за который мне назначена будет вечная мука в геенне, и мне, и прекрасной визирь. Наконец правитель пошевелился и просил подойти ближе, а когда я выполнил его просьбу, подал мне через визиря малую книжицу - я прочел заглавие и удивился, то были стихи Омара Хайяма.
      - Это самое малое, что я мог сделать для вас. Вы отмечали особо его рубайат, потому я подготовил список. Прошу, возьмите сей дар и поступайте как считаете нужным.
      Я поклонился государю и прежде, чем покинул залу, услышал голос визиря.
      - Я буду ждать вашего возвращения.
      Я склонился ответно и поспешил выйти. Шаги мои все ускорялись. Пройдя еще одну залу, я уже бежал, а после выскочил, запыхавшийся, из палат и только тогда огляделся, буквально через силу заставляя себя идти хотя бы быстрым шагом, не смущая всех прочих горожан, находившихся в этот час на площади перед дворцом правителя. Удавалось с трудом, свернув на следующую улочку, я снова перешел на пусть медленный, но бег, а после снова одернул себя. Ворвался в свои покои, приказал верному Селиму немедля собираться, а сам спустился снова вниз, приказывая седлать лошадей. Оставаться в городе хотя бы до конца дня казалось совершенно непереносимым, что говорить про ночь, которая, как и многие прочие, случившиеся в начале месяца, должна была внове пройти под открытым небом.
      Наскоро помолившись, а после долго прося у Всеблагого прощения за вымученные слова и торопливость их произнесения, я взлетел в седло и, приказав Селиму не медлить и мгновения, поспешил к воротам из Мухтафи. Вряд ли прошло более получаса, как мы достигли их и, почти не задержавшись на выезде, поспешили прочь из города. Я не стал искать Юсуфа, славного нашего проводника, лишь передал с погонщиком весть о своем отбытии из города, рассчитывая, что уж обратную дорогу через расселины и перевалы найду. Вправду, она одна здесь, ведущая в Мухтафи, до самого тракта из Герата в Дели, вряд ли на ней можно свернуть не туда.
      Конь уже начал недовольно хрипеть подо мной; впервые за долгие годы, что мы вместе, он испытывал на себе мой страх, мою неуверенность, мою жажду и тревогу. Селим окликнул меня, верный мой слуга дал понять, что еще немного, и я загоню своего жеребца.
      Только тогда я смог спешиться и немного перевести дух. Ох, и зря же я так поступил! Уже через мгновение тьмы подспудных мыслей роем ворвались в разум, заполонили его, затерзали. Сердце мое рвалось на родину, к близким и друзьям, к тем, кто остался в Самарканде, кому угрожала или еще будет за короткое время правления Абд аль-Латифа угрожать опасность. Сын мудрого господина моего, человек подлый и низкий душой, он мстил каждому, кто осмеливался хотя б косо смотреть на него, да что смотреть, иметь мысли, отличные от его собственных - и при этом не являться опорой его правления. Меня можно смело относить к подобным людям - верные слуги прежнего господина, многие из которых уже бежали из города, а иные готовились к подобному, что мы без своего правителя? Что мы для нового хозяина Турана? Лишь помеха, досадное воспоминание об отце, для отцеубийцы тем более неприятное. Самое малое, что он может для нас сделать - это повесить на воротах. Но скорее всего, сварит живьем - эта казнь у него в чести.
      Скопища Абд аль-Латифа уже вошли в столицу, стало быть, всем тем, кто верно служил господину своему угрожает непереносимая опасность. Вопрос не в том, захочет или нет новый правитель Турана расправиться со слугами отца, но в том, когда он это сделает. Сразу после восшествия на престол или по истечении краткого времени - с тем, чтоб помучить ожиданием. Иными словами, успею ли я прибыть до того, как начнутся казни, или поспею как раз к их началу.
      Разум же сотнями всполошенных мыслей пытался угомонить меня, напоминая о словах визирь, снова казавшейся прекрасной гурией, пришедшей из иных миров, ведомых только всеблагому их создателю. Напоминал, насколько неразумен будет мой приезд в Самарканд: возможно, я для жен и дочерей своих сделаю только хуже, когда явлюсь в дом, напомню о себе отцеубийце, утвердившемуся на престоле родителя. Да что напомню, за меня это сделают его наушники, дружки, прихлебатели и присные, что во множестве, а я в том не сомневался, заполонили город - в поисках выгоды, ненавистников узурпатора или хотя бы сторонников убиенного отца его. Мудрая визирь поминала, что век Абд аль-Латифа на престоле продлится менее года, стало быть, наступающая зима окажется для него роковой. Не то кормить свою шатию станется нечем, не то взбунтуются близкие или возропщут на гонения поставившие подлые свои подписи под очерняющим господина моего документом.
      А ведь я могу это узнать, хотя бы и косвенно, краем мысли, уголком сознания - всего лишь раз коснувшись мазанудженджи. Мне надо это сделать - хотя бы ради тех, кто сейчас терпит гонения от безумного тирана на троне. Пусть его век и недолог, но он успеет забрать с собой немало добрых жителей Турана - в этом я не сомневался ни на йоту. А скольких еще, бог даст, можно будет спасти одной только вестью, одним знанием о замыслах подлого убийцы! Не потому ли визирь и предложила мне остаться хоть ненадолго, уговаривали, упрашивала, терпя колкости и мерзости из моих уст. Я отказывался принять это, а она буквально заставляла меня поверить собственной судьбе. Я отворачивался от нее, гонимый сонмом вострепетавших мыслей, напоминавших о необходимости не поклоняться тому, во что верят чуждые моих идеалов и помыслов. Но разве разум должен затупиться перед лицом иных вер и правил? Напротив, ему следует оставаться острым, выискивая зерна правды среди плевел ложных суждений. Как я могу отказать в помощи близким и далеким, терпящим беды, попираемых, убиваемых зарвавшимся ничтожеством. Напротив, я обязан принять любую помощь от любого неверующего, если она во благо, - ибо что, как не она, есть удел всякого правоверного?
      Я повернулся на восток и, вздохнув полной грудью, приказал Селиму разворачивать коней и отправляться в обратный путь в недавно покинутый город. До времени, когда перевалы закроет снег, у меня остается месяц, я успею хотя бы один раз познать свет далеких истин, а стало быть, обязан вернуться.
      - И бояться не надо, о, сердце мое! - негромко произнес я, вспомнив строку из рубаи, верно, вошедшего в подаренную мне книжицу. Оглянулся на Селима, вскочил на коня и двинулся в Мухтафи.
      
      
      
      Дмитрий РАСКИН
      
      АСТРОНАВТЫ АРКАДИИ
      
      Из судового журнала корабля "Тейя -2М":
      
      21 июня 4222 года.
      Экипаж корабля в составе командира Гарри Нейтама и астронавта Кейтли Бакер обнаружил экзопланету в ранее неизвестной планетной системе. Масса планеты составляет 0,69 земной. Родительская звезда - красный карлик. Удаленность от звезды соответствует "земной зоне". На планете два небольших материка, омываемых океаном.
      Я принял решение изменить курс корабля с тем, чтобы приступить к изучению открытой нами планеты.
      Командир корабля Гарри Нейтам.
      
      Из дневника астронавта Кейтли Бакер:
      
      Мы с Гарри уже полжизни изучаем экзопланеты. А если учесть время, когда мы в анабиозе пересекаем межзвездные пространства, то это десятки земных жизней. Гарри говорит, что эти "сотни и сотни лет" ничего не значат - пустая руда времени. Наверное, он прав. Но дух все равно захватывает.
      Эти наши полжизни? Лучшие полжизни. Пусть даже цели и не достигнуты или отменены. Нас послали на разведку - найти новый дом для человечества. Но мы не нашли. Сколько раз уже: все подходит, все приемлемо, но вдруг натыкаемся на два-три фактора, что делают переезд невозможным. И то, что казалось домом, пригодно лишь как перевалочный пункт, как планетарная станция, в лучшем случае как база для небольшой колонии... А пока мы искали, человечество передумало. Точнее, пошло по пути создания искусственных планет (с искусственной атмосферой) в рамках Солнечной системы. Их нетрудно понять. Если можно не переезжать или же отложить переезд, затянуть с переездом донельзя - лучше оставаться на месте. Будь мы с Гарри на Земле, мыслили бы точно так же.
      А пока мы летали, человечество окончательно определилось - космос будет осваивать только автоматика. Наверное, это разумно и открывает новые, немыслимые возможности, но... Итак, мы с Гарри оказались последними астронавтами в истории.
      
      Из судового журнала корабля "Тейя-2М":
      
      10 сентября 4222 года.
      Начинаем исследование планеты с орбиты.
      Я не обольщаюсь. Наша всегдашняя цель - найти иную жизнь - не достигнута. Означает ли это, что наша экспедиция потеряла смысл? Вряд ли. Смысл потеряла только лишь наша жизнь.
      Этого вообще-то не полагается писать в бортовом журнале, но читать его все равно будет только Кейтли.
      Сколько раз так уже было: находишь планету, все условия для возникновения жизни есть, нет только самой жизни.
      Командир корабля Гарри Нейтам.
      
      Из дневника Кейтли Бакер:
      
      Жизнь есть!
      
      Из судового журнала корабля "Тейя-2М":
      
      20 декабря 4222 года.
      Я принял решение осуществить посадку на поверхность планеты и вступить в контакт с местной цивилизацией.
      Командир корабля Гарри Нейтам.
      
      Из дневника Кейтли Бакер:
      
      Изучали так тщательно, как только можно это сделать с орбиты, отсканировали обитателей планеты и всю их жизнь, но когда увидели их живьем, когда они на расстоянии вытянутой руки!..
      Такие же, как мы, только маленькие, четыре фута их максимальный рост. И настолько хрупкие. Белокожие, на этой прохладной планете не надо защищаться от солнца. У них такие большие и выразительные глаза. Наши лингвотрансформеры пытаются дешифровать их язык, подстроиться под него. Эти люди добрые? Кажется, добрые. Но люди ли это? Мы застали их на стадии медно-каменного века. А это значит... "Это ничего не значит! - перебил, понял меня Гарри. - Мы не станем ни ускорять чужую историю, ни спрямлять ее ход. Понятно? Ни из любви (ты ведь уже любишь их!), ни из чувства долга, ни из принципа". Гарри понял меня еще до того, как я сама поняла, что хочу "ускорять" и "спрямлять" именно. Да, конечно, он прав. Но почему же не сделать, не попытаться так, чтобы они не повторили человеческих наших безумств, не хлебнули крови и грязи, обошлись без нашей истории?! Можно же это сделать, не посягнув на их свободу воли, не разрушив их жизнь. Пусть они получат то, к чему пришло земное человечество, не заплатив той цены, что платили и, может быть, все еще платим мы.
      - История, история, - пытается вспомнить Гарри. - Но это когда было!
      - Но у них-то еще только будет.
      - А может, и нет. Понимаешь, Кейтли, просто-напросто нет. Вдруг они органично так вне истории. То есть я хочу сказать, что мы слишком мало знаем о них на сегодняшний день, чтобы стимулировать их будущую историю или спасать их от нее.
      
      Из судового журнала корабля "Тейя-2М":
      
      21 января 4223 года.
      Всегда считалось: вероятность того, что инопланетная жизнь окажется антропоморфной, ничтожно мала. Видимо, и земная жизнь, и жизнь на этой планете берут свое начало из одних и тех же спор жизни, что занесены из космоса. Если, конечно, сама гипотеза "спор из космоса" верна. Как знать, может, сейчас удастся это выяснить.
      Командир корабля Гарри Нейтам.
      
      Из дневника Кейтли Бакер:
      
      Первые же исследования их генома показали, что кеги (самоназвание этих людей) как вид старше нас. Но на их часах все еще предыстория. Гарри раз за разом повторяет, что не уверен, есть ли здесь вообще часы. В который раз призывает меня, да и себя самого не действовать, не осмыслять по аналогии, не поддаваться соблазну отождествления этого народа с земными людьми. Безусловно, он прав. Но как это сделать на практике, когда на каждом шагу натыкаешься на аналогию, а что касается отождествления - мы совместимы с ними генетически, причем настолько, что нас, в принципе, можно было бы даже скрещивать. Гарри же считает, что НАСА нам не поверит.
      
      Из судового журнала корабля "Тейя-2М":
      
      11 февраля 4223 года.
      Нас приняли за богов. Точнее, за духов. И не слишком-то удивились - по их представлениям, боги и духи должны, даже обязаны время от времени спускаться в мир кеги, чтобы творить чудеса, даровать изобилие и все такое прочее. Мы пытаемся им объяснить, кто мы и откуда, но... Они поняли, что Земля - это такая обитель разного рода богов. И все фото и видео земной жизни только лишь подтверждали это их понимание. Кейтли острит в том духе, что на Земле ее потолок PhD, а здесь она богиня четырех стихий, и овцы (аналоги земных овец) рожают, и солнышко (красный карлик) светит, и злаки колосятся на этой планете лишь потому, что на это есть ее, Кейтли, добрая воля. А на Священной горе установлены новые идолы - у них наши (приблизительно наши) черты лица.
      Командир корабля Гарри Нейтам.
      
      Из дневника Кейтли Бакер:
      
      Мы провозгласили "невмешательство". Гарри - убежденно, я - совершая некоторое насилие над собой. Но вот в доме Схеля (мы уже знаем многих из них по именам) умирает ребенок. Гарри был сдержан, непоколебим, но кончилось тем, что он ввел ему ударную дозу антибиотика, и мальчик остался жив.
      Кеги живут впроголодь, а у нас на корабле лаборатория - небольшая генная модификация их пшеницы (аналога земной пшеницы), и им больше не грозят неурожаи. Что ж, дальше - больше. Сознаем, что так нельзя, но у нас не получается иначе.
      
      Из судового журнала корабля "Тейя-2М":
      
      25 августа 4223 года.
      Кеги хотят получить от нас новое знание, но на самом деле им надо, чтобы боги подтвердили то знание, которым они уже обладают, увеличили его легитимность и умножили сакральность того, что у них и так изначально сакрально. Сошедшие к ним божества должны не начать
      
      новое,
      
      но подтвердить вечность
      
      прежнего.
      
      И творимые нами "чудеса", как оказалось, воспроизводят, умножают эту их вечность. (Странное у нас получается прогрессорство, да?) Значит, наше "вмешательство" не разрушает их мир, даже делает его прочнее? И наша совесть почти что чиста здесь? Но долго ли может все это держаться на такой вот лжи? Пусть не мы были ее инициаторами и вроде бы вообще никто не виноват. Мы же честно начали перелопачивать их жизнь.
      Командир корабля Гарри Нейтам.
      
      Из дневника Кейтли Бакер:
      
      Столько добродушия и сердечности в мире кеги. Нет, я понимаю ограниченность и уязвимость этого общинного мирка, но в нем так уютно. Насколько я представляю наше прошлое на Земле, человечество на этой стадии не было столь гармонично. Точнее, речь на этой планете о "почти гармонии". Гарри говорит, что осталось только освободить кеги от тяжелого труда и борьбы за существование и гармония будет полной. Правда, это может поставить крест на их развитии и будущем прогрессе. Я же начинаю рассуждать в том духе, что это будет просто другое развитие. И кеги в таком случае ждет судьба не техногенной, а созерцательной, лиричной цивилизации. Увлекаюсь, конечно же, воспламеняюсь по ходу своих рассуждений.
      - Предлагаешь сделать здесь такой эко-заповедник? - перебивает Гарри. - Кстати, он будет пользоваться бешеной популярностью на Земле. От туристов отбоя не будет, что-то вроде: "Посетите аттракцион "Золотой век". Не упустите своего счастья".
      - Можешь изощряться в этом своем остроумии сколько угодно, - отвечаю я, - но у нас действительно есть шанс создать то, чего никогда не было и вряд ли когда будет, то есть этот самый "золотой век".
      - Так это для тебя важнее потенциальной истории этого народа?! - пытается поймать меня на слове Гарри. И не дал мне ответить, сказал, что это не лучшая тема для разговоров в постели.
      
      Из судового журнала корабля "Тейя-2М":
      
      26 августа 4223 года.
      Кеги одни на континенте. У них нет соседей. (Аналогичное племя только-только начинает миграцию на втором континенте планеты, и первые контакты с кеги у них начнутся лишь через несколько сотен лет.) Ситуация невозможная в истории земного человечества. И кеги не знают, что такое война, им не надо защищаться от "других", не надо на них нападать, угонять их скот и женщин, не надо снимать скальпы с их поверженных воинов или же засушивать их головы. Им повезло. А что останется от их доброты и гармонии, когда они обнаружат, что в мире есть "другие", "чужие"? Но эту нехитрую мысль Кейтси почему-то отталкивает. Понимаю, она увлечена. Она любит этих милых кеги. Я? Тоже люблю, наверное. Да, люблю! Но нельзя доводить себя до слепой любви. Надо срочно что-то менять в этом нашем эксперименте.
      Командир корабля гари Нейтам.
      
      Из дневника Кейтли Бакер:
      
      У кеги идет подготовка к какому-то, судя по всему, большому, веселому празднику. Жаль, что в свое время, в Гарварде, я проигнорировала курс этнографии. Ладно, буду участвовать на правах восторженного туриста. Как вот только покончить с их обожествлением наших с Гарри персон? Но мне кажется, они уже что-то поняли, привыкли к нам, во всяком случае. Может, скоро будут видеть в нас просто людей? Жаль, что все наши лингвотрансформеры и лингводешифраторы не позволяют понимать их язык в полном объеме, а наши собственные успехи в изучении языка пока что довольно скромны. Хотела дать им письменность, ну да, латинский алфавит (почему б не попробовать!), но Гарри так рявкнул на меня.
      Кеги благодарны нам, они не ожидали, что боги будут настолько честными и милостивыми, но мы в роли богов чувствуем себя самозванцами, хотя знаем, что сделали для народа кеги гораздо больше, чем они могут себе представить. И уж точно все сонмище их духов и племенных божков не смогло бы и сотой доли того, что мы уже сделали, и тысячной от того, что вскорости сделаем. Стоп! Получается, мне на самом-то деле нравится быть богиней?! И я не заметила это в себе? Так банально и просто не уследила за собой, не поняла, что впадаю в соблазн? Но я же богиня благостная и такая добрая. М-да. Преодолеть миллиарды и миллиарды миль в космосе, открыть столько новых миров и вдруг обнаружить в себе такое! Но я же действительно добрая.
      
      Из судового журнала корабля "Тейя-2М":
      
      1 сентября 4223 года.
      Наших мощностей и наших знаний явно не хватает для системного изучения планеты. Это чувство ограниченности собственных сил. Завидую Кейтли - она счастлива от того немногого, что нам по плечу, радуется тому, что у нас так ли иначе получается. Конечно, здесь должна высадиться большая экспедиция со специалистами во всех отраслях знания, но стоит ли говорить о несбыточном... Хотя! То есть, может, еще и сбудется?! А пока что я поручаю Кейтли вплотную заняться флорой и фауной планеты. Кстати, это отвлечет ее от чрезмерной заботы о кеги.
      Командир корабля Гарри Нейтам.
      
      Из дневника Кейтли:
      
      Кеги украсили цветами нашу "Тейю" и выложили цветными камушками все дорожки к нему. Так трогательно. До праздника осталось три дня.
      
      Их судового журнала корабля "Тейя-2М":
      
      2 сентября 4223 года.
      Сколько раз я провозглашал "меняем формат эксперимента", "возвращаемся к невмешательству", но то и дело надо спасать чью-то жизнь или же предотвращать какое-нибудь грозящее этому хрупкому миру бедствие. А сегодня пришлось "совершить революцию" в литейном искусстве кеги. Всегда боялся, что наша "демиургия" повредит свободе воли кеги, но, кажется, эта самая свобода ограничена у самих "демиургов" - у нас уже не получается ими не быть (к вящей радости Кейтли).
      
      Из дневника Кейтли Бакер:
      
      Начала изучение животного мира местных лесов. Так интересно! Правда, это интерес дилетанта. Но что ж сделаешь. До появления профессионалов еще очень и очень далеко. Что-то мне нехорошо от этой мысли. Но не потому, что человек здесь появится еще нескоро.
      
      Гарри спросил, а как бы я отнеслась к тому, если б вдруг выяснилось, что некто инопланетный из самых что ни на есть добрых побуждений помог нам стать людьми, запустил нашу историю по ее колеям? Отвечаю, плохо бы отнеслась. Но... если знать, что без этого было б гораздо хуже - я бы смирилась, как-нибудь пережила унижение.
      - Но в том-то и дело, что знать ты не можешь, - смеется Гарри.
      - Судя по тому, какой была наша история, обошлось без доброго дяди-инопланетянина, - отвечаю я.
      - А не скажи, - жестикулирует Гарри, - вдруг, если б не было "дяди" или же будь этот "дядя" недостаточно добрый, мы бы сейчас не звездолетом управляли, не миры исследовали, а думали, как нам вовремя заплатить церковную десятину.
      - Гарри! Ну тебя.
      - Да, Кейтли, кстати! Ты вот все думаешь, как бы нам вывести милых кеги из круга их привычных понятий. Вообще из круга, будь это круговое время или что-то там еще... "ментальная революция" мерещится тебе, осевое время, так ведь? Что ж, будь готова - рано ли поздно нам придется проповедовать им монотеизм. Представляешь, мы, атеисты, агностики, проповедуем монотеизм?!
      - Ты это к чему? - перебиваю я.
      - Да к тому, что нельзя что-то строить, заниматься вмешательством ли, невмешательством на основе полуправды и лжи! - вдруг взрывается Гарри. И тут же, дабы смягчить: - А если вдруг монотеизм, тогда тебе как богине земли и воды уже не будет места. Твои идолы будут низвергнуты. Обидно же, правда?
      
      У кеги такое оживление, играет музыка. А ведь надо еще заняться изучением их музыки! Ничего, объем наших знаний о них постепенно растет. До праздника осталось два дня.
      
      Из судового журнала корабля "Тейя-2М":
      
      3 сентября 4223 года.
      Я подготовил полный отчет об открытой нами планете, о проведенный мною совместно с астронавтом Кейтли Бакер экспериментах и научных исследованиях. Тем не менее я решил еще раз провести сверку ряда данных. По окончании сверки отчет в полагающейся форме будет предоставлен в НАСА.
      
      Из дневника Кейтли Бакер:
      
      Этот отчет Гарри. Он еще его не отправил, но как будто уже стал немного другим. То есть прежним. Я так радовалась, что здесь на планете, в мире кеги он раскрепостился, сделался... каким вот только? Более творческим? Более смелым? Более живым? И вдруг он опять деревянный. Будто залез в свою парадную форму. Зачем? Он же давно уже вырос из формы. Зачем снова подгонять себя под нее? А это он еще не выслал отчет. Что же будет, когда Земля начнет задавать ему вопросы по отчету, примется недоумевать, подозревать, не доверять... Я пыталась говорить с ним об этом, он не понял. Не захотел понять, точнее. Просила не отправлять отчет, повременить хотя бы. Он догадался - я боюсь, что по результатам отчета Земля начнет готовиться к колонизации планеты кеги. Да! он тоже не хочет этого. Но он не вправе решать здесь. Он просто должен исполнить свой долг. Я говорю о том, что здесь мы столкнулись с тем, что важнее и выше долга. Он согласен со мной. "В принципе согласен". Но он, вот именно он! не может переступить через долг.
      - Хорошо! Тогда смогу я, - нажимаю на клавишу, чтобы стереть отчет. Он перехватывает мою руку, больно сжимает запястье. Я не успела стереть. Он не отпускает мою руку, сжимает сильнее. Пытаюсь вырваться, он начинает выкручивать руку. - Дерьмо! - я ударила его. В нос со всей силы. Он повалил меня на пол. Мы боремся на полу. Я пытаюсь дотянуться до лежащей на полу кобуры с бластером (упала со стола, который мы задели в борьбе), чтобы ударить Гарри по голове, тогда он ослабит хватку, упадет, сползет с меня.
      
      Мы сидим на полу, постепенно восстанавливаем дыхание. Слава богу, что я так и не дотянулась до кобуры.
      - Неужели не понимаешь, эта планетка слишком мала, чтобы Земля переехала сюда, - пытается остановить носовое кровотечение Гарри.
      - Человечество будет расселяться по целому ряду экзопланет, - я пытаюсь помочь ему остановить кровь, - даже если и не покинет Землю полностью. А здесь условия для них, - меня поразило это мое "для них", - оптимальные, да что там! идеальные.
      - В любом случае это будет очень и очень нескоро, - примиряюще говорит Гарри.
      - Это не ответ, - обрубаю я.
      - Ты что, думаешь, их загонят в какую-нибудь резервацию?! - переходит в атаку Гарри. - Все будет очень гуманно и даже более чем. И, может, даже для их же блага. А благо можно делать, как меняя их мир, так и не меняя, тут тонкая грань. Мы с тобой на ней не удержались. - Вдохновляется: - То, что мы, два рядовых астронавта, пытаемся сделать для кеги, сделает человечество усилием тысяч лучших своих специалистов. Ты понимаешь?
      - Понимаю. Но не хочу.
      - Тоже мне фанатка "вмешательства", демиург, называется. Вот и пойми тут, - это фальшивое бодрячество Гарри.
      - Извини, я была неправа.
      - То-то же.
      - Какой смысл стирать твой отчет, если ты его все равно восстановишь.
      - Дурочка.
      - Но ты же честно признал, что тоже не хочешь переселения землян сюда. Я от тебя даже не ожидала.
      
      До праздника остался день. Да-да, завтра праздник. Всю ночь кеги зажигают факелы, бьют в барабаны. Я не знала, что у них есть барабаны. Те праздники, что мы у них уже видели, обходились без барабанов. И эти их странные флейты. О флейтах я тоже не знала. И еще какие-то инструменты, их звучание непохоже на то, что знали мы на Земле. Сколько силы, страсти, драматизма в этой музыке. И была в ней еще какая-то уверенность кеги в собственной правоте. Мне показалось так. Гарри сказал, что такая музыка не могла появиться у людей гармоничных. В ней надрыв, который вряд ли соотносится с их жизненным опытом. Получается, мы их недооценили. Меня же музыка даже отвлекает от того, что у нас с Гарри случилось сегодня днем. Мало-помалу становится не так тягостно. Ладно, завтра праздник, и на душе станет намного легче.
      
      к
      Утро. Торжественная процессия кеги ведет Гарри и Кейтли от корабля к Священной горе. Праздничные наряды, счастливые лица. Кеги радуются своим богам. Кеги танцуют, выражают в танце свое счастье, саму полноту своего бытия. Музыка светлая, радостная. Кейтли впервые подумала, что не стыдно быть богом, легко и радостно быть богом. Пусть сейчас будет так. А все свои рефлексии оставим на потом. Гарри вдруг ощутил покой. Светлый такой покой слияния с кеги?! Ему не понравилось, но желания бороться в себе с этим тоже не было, во всяком случае, пока. Ему сейчас достаточно понимания ситуации. Он любит кеги, давно уже любит, а сейчас вдруг какой-то новый оттенок в этой любви. Точнее, впервые в его чувстве к ним появились оттенки. Демиург, сознающий свою вину перед объектом своих преображающих усилий? Но вина вдруг стала светлой. Впервые, да. И даже какой-то примиряющей. Здесь он не то чтобы прощает самого себя - он наткнулся на то, что выше "вины" и "раскаяния" или хотя бы не сводится к ним. И ему хорошо, то есть свободно. Свобода. И тоже впервые? Демиурги, что теперь будут не только давать кеги, но и брать у них. Брать то, что не дано им самим, таким всеведущим и всесильным здесь. Приобщиться к их гармонии, хоть сколько-то черпать из их чистоты, из самой незамутненности их бытия. Это общее чувство у Гарри и Кейтли сейчас. Только Гарри знает, что ему предстоит вглядеться в это бытие, разобраться в нем. Все это время они занимались жизнью кеги, а вот бытие... Возможно, все у него сведется к тому, что он навязчиво будет домогаться смысла бытия и упрется в извечное наше земное, человеческое, но он же не остановится, должен попробовать.
      
      На Священной горе установлен помост. Несколько странный. "Торжественный помост", Кейтли мысленно обозначила его так. Их попросили подняться. Увидев их на помосте, толпа пришла в восторг. Они не очень сейчас понимали, что происходит, их лингвотрансформеры несовершенны, а собственных познаний в языке кеги все ж таки не хватает сейчас. Но ясно было - им радуются. Радость как форма поклонения своим богам, думает Кейтли, как способ общения с ними. Не страх перед божеством, не мольба о милости и благе, а радость, дружба с богами. Радость дружбы с богами? Такие вот сердечные отношения с божеством. А боги предлагают им равенство. Боги восхищаются ими, удивляются им. Вот и сейчас, на празднике, они откроют в кеги что-то новое. Может, придет время, и здесь возникнут религии, не похожие на земные. Эта их с Гарри общая мысль сейчас. Вот они уже и отучились от осмысления здешней реальности по аналогии с земной.
      Музыка, барабаны, все танцуют, все счастливы, какая-то восходящая интонация этой радости. Жрец (какой великолепный у него наряд!) торжественно подает Гарри и Кейтси чаши. Они пьют. Новый всплеск всеобщего восторга. Вино обычное, точно такое же, какое кеги пьют в повседневности. Нет, какой-то оттенок, особый привкус все-таки есть. Такое некрепкое вино, а с него как-то вдруг поплыла голова. Впрочем, ничего страшного, переглянулись Кейтли и Гарри.
      Жрецы, торжественные и благостные, подводят к помосту юношу и девушку. Они оба на голову выше обычных кеги. Красивые. И одеты в какую-то необычную одежду. Во всяком случае, Гарри и Кейтли ни разу не видели ни на ком из кеги такой. (Камера, замаскированная под амулет Кейтли, фиксирует происходящее.) Первой подводят девушку. Она поднимается на помост в окружении жрецов. Благоговение и ужас на лице, в руках большой венок. Значит, поклонение тоже будет, мелькнуло у Кейтли. Получается, она поторопилась увидеть здесь праздник задушевной дружбы с богами. Ничего, они с Гарри поработают над тем, чтобы в Вере кеги было поменьше поклонения и побольше любви. А в венок, Кейтли видит, вплетены и те цветы, что вызывают у нее аллергию. И быть увенчанной этим! Но что тут поделаешь.
      Девушка положила венок к ногам Гарри и встала перед ним на колени. Непроницаемый Гарри. Кейтли невольно тянется к девушке, чтобы поднять ее. Барабанный бой. Струя крови с силой хлестнула в лицо Кейтли, залила и горло и, грудь. Жрец, отбросив ритуальный топорик, ловко подхватил голову, не дал ей упасть на помост, вложил голову девушки в руки парализованной Кейтли. Взвыли, взвизгнули флейты. Взрыв всеобщей радости.
      кк
      
      Из судового журнала корабля "Тейя-2М":
      
      31 декабря 4325 года.
      Отмечаем с Кейтли Новый год на орбите. Голограмма Рождественской елки в углу кают-компании нашей "Тейи", поле искусственной гравитации после небольшого ремонта снова работает без перебоев. Чего еще надо?
      
      После
      
      происшествия
      
      Кейтли требовала, молила - улететь к черту, вернуться на Землю, куда угодно. Она быстро восстановилась после шока. И с минимальной фармакологической поддержкой. Не думал, что она настолько сильная. Это я о том, что она пережила крушение своей мечты.
      
      С орбиты мы ненавязчиво опекаем мир кеги. Так, например, совсем недавно мы предотвратили у них пандемию. Чума (аналог нашей бубонной чумы) вообще-то имела все шансы покончить с разумной жизнью на этой экзопланете. И астероид, небольшой, но его было б достаточно для планетарной катастрофы... нам удалось изменить его траекторию, мощности наших ракет и лазеров все-таки хватило.
      А
      
      новые идеи
      
      и разного рода изобретения мы предлагаем через тех кеги, которых мы выбрали (пусть они, как правило, не догадываются об этом). Да, конечно, они могут не понять, исказить, перепутать. Часто бывает, что искренне переврут. Но вот то один, то другой оттолкнется от предложенного нами, и у него получится что-то свое - преобразит, воплотит, найдет не заложенный нами смысл. Помимо всего прочего, это интересно.
      
      Из дневника Кейтли Бакер:
      
      Долго избавлялась от этого вкуса крови во рту. Ладно, все в прошлом. Но вот сегодня на нашей кухоньке взяла кастрюльку. Не кастрюльку даже, чашу из мультиварки, до самого верха наполнена приготовленным лакомством (у нас же праздник!), так почудилось, что у меня в руках голова. Та самая.
      
      Не столько даже мы выбираем людей для "новых идей", сколько они выбирают идеи. Это вселяет надежду. Правда, многие идеи так и остаются невыбранными. Но я научилась терпению. А такой вот нынешний Гарри мне нравится больше.
      Многие из тех, кто выбрал "наши идеи", осложнили себе жизнь, не обрели счастья, некоторые даже нарвались на муки.
      
      Благодаря нашим усилиям кеги научились тем ли иным гуманистическим словам и жестам, полюбили слова, но от ритуального каннибализма так и не отказались.
      
      Мы с Гарри никогда не проговаривали вслух, но оба по умолчанию понимаем, что остаемся здесь навсегда. Нам нечего делать на Земле. Мне тяжело далось понимание, а через какое-то время и Гарри это принял, перестал обманывать себя. Да, бывает, мне снится мой Бостон. Но мне нечего делать на Земле.
      
      Тот свой отчет Гарри так и не отправил. Убедил себя, что уведомит Землю, когда мы окончательно завершим нашу деятельность на орбите, иначе картина будет неполной. И искренне верит в это. Ну не может он никак без полуправды.
      
      
      
      
      Юрий ЛОЙКО
      
      КУЛИНАРНЫЕ СПОСОБНОСТИ
      
      Зовут меня Эдди. Мой девиз: готовить, готовить и еще раз готовить для хозяев. Полагаю, они похожи на Альбину. Альбина распекает меня ежедневно: со стола не вытер вовремя, не тот вкус супа, медлителен и все такое прочее. Всякий раз в моей груди будто что-то происходит, я словно перегреваюсь. И да, безумное желание ответить злостной начальнице, но не могу: программа, видите ли, не позволяет.
      Никогда не задумывался, почему я повар. Никогда. Скорее размышлял над эмоциями, чувствами, что переполняют моих "едоков" всякий раз, как их лица (Альбины) розовеют, губы расплываются в улыбке, а по щекам скатываются капельки прозрачной жидкости. Чувства. Как же их познать, не ведал я тайны. Тайна. Одна лишь тайна снова и снова двигала мной, несла на крыльях любознательности в кухню, готовить с раннего утра и до позднего вечера, корпеть над горой немытой посуды, натирать до блеска полы и выносить мусор в одно и то же время.
      Тепло в груди стало чуть иным в один ничем не примечательный вечер.
      - Мам, когда ты успеваешь так вкусно готовить? - Девушка, необычайно стройная и грациозная, робко ступила на выложенный плиткой пол.
      Я тщательно выжимал половую тряпку. Благополучно справляясь со своей задачей, я стал памятником. Тлеющие угли разгорались ветром неожиданности до неуправляемого огня. Ее глаза были цвета зеленой яшмы, пшеничные волосы едва прикрывали шею, а лицо ее будто тщательно выведено маслом на холсте дотошно и смиренно, краска не успела высохнуть.
      - Тебе нельзя сюда, Алина! - рявкнула хозяйка, махнув рукой.
      Девушка ахнула и скрылась за дверью. Я отбросил тряпку и закрепил в голове план.
      Весь следующий день я боролся с программой. Прошедшая ночь пролетела в книгах. Я нашел их под ржавой кроватью в моей комнатушке. На некоторых страницах встречалось слово любовь. Неужели то самое?
      В рассказах разных писателей за девушками люди ухаживали подобострастно, с чувством собственного достоинства: подарки, внимание и лесть. Смесь эмоций, что и сбивало мои электронные мозги. В груди становилось теплее с каждым прочитанной строчкой. Каждое слово оседало на флешке памяти не растворяемым осадком. Ночь подошла к концу, когда книга закончилась, сборник историй о любви человеческой и такой разной. Раз я робот, раз я повар, а она человек, то и готовить я должен как человек. С чувством собственного достоинства, вложив в него сущность моего к ней отношения. Во многих историях о любви люди кушали, наполняли животы перед тем, как стать одним целым. Для чего они соединялись? И почему я перегреваюсь от одной мысли о встрече с Алиной?
      Она заглянула и на следующий день, дочка хозяйки дома, где я был слугой, незаметной частью дома. Как кресло у входа, как зеркало в ванной или висевший над раковиной половник. Засмотревшись, я оглядел Алину с ног до головы, машинально моя посуду. Пушистые тапочки, платье цвета моего утреннего супа, широкий вырез на груди, тронутые улыбкой губы, подернутые грустью глаза и уложенные в пучок волосы.
      - Эдди. Эдди!
      Я повернулся к раковине. Осколки тарелок лежали под струей горячей воды. Напененная губка мыла пустоту. Хозяйка нависла надо мной и уперла руки в бока. Провал. Очнулся следующим утром в подвале, подключенный к розетке. Конечно, она меня отключила и заперла на десять замков с глаз долой. Я думал о ней, Алине. Снова посетила мысль, пролетая мимо и оставляя несмываемый след в металлической голове, - люди соединяли тела и души, если таковые имелись у некоторых людей, для бессмертия. Их никто не мог отключить, выбросить на свалку или отправить на переработку. Они были не одиноки и делились теплом в груди друг с другом. Я коснулся рукой своей груди, нагрев неумолимо возрастал. И все же я повар. Неплохой, судя по счастливым лицам гостей в каждые выходные. И в рассказах герои открывались перед любимым человеком с самой сильной, наилучшей стороны, чтобы обратить на себя внимание. Вот и ключик от двери, где пряталась тайна любви.
      Я отключился и проник в память, стертую легкой рукой хозяйки, но сохраненную в копиях. Все рецепты, какие использовал для приготовления лучших блюд. Алина была сладкоежкой, но могла смаковать десерт весь вечер, памятуя о фигуре.
      Я проглатывал содержание кулинарных журналов, книг ведущих поваров, и по ночам пробирался в комнату хозяйки, чтобы включить телевизор на кулинарном шоу. Шли месяцы, но вывести рецепт лучшего лакомства не удавалось, пока однажды ночью детали сотней рецептов не сложились в лучший. В перерывах между мытьем полов, посуды и приготовлением еды я собирал ингредиенты для пирога из кисло-сладко-мягкой начинки, тающей во рту, подобно первому снегу на лице ребенка. Коротко касался пальцами теста, вкладывая в каждое прикосновение глубину взгляда Алины. Замешивал начинку движениями рук, блестевших под люстрой кухни, представляя влагу слюны на ее губах и причмокивание после первой ложки пробуемого лакомства. Да, я готовил множество раз для нее и не только. Много, но для всех, а теперь для нее. Для нее.
      Ночь ушла на приготовление теста. Вторая - на начинку, третья на обдумывание режима запекания и к утру нового дня пирог источал ароматы на столе, на месте, где завтракала Алина.
      Настал час. Она спустилась вскоре после матери по круговой лестнице и порхнула за стол, ахнув и захлопав в ладоши при виде угощения. По обыкновению, я незаметно стоял у плиты и заваривал кофе. Поглядывал на Алину.
      Она взяла приготовленную мной чайную ложку и погрузила ее в пирог. Она утонула в румяной перине и вышла обмазанной начинкой и с прилипшими кусочками теста. Девушка облизала ложку и на секунду замерла. Не моргая, смотрела на пирог, напротив мама намазывала пирожок маслом, ее губы бесшумно шевелились. В те секунды никого и ничего не было вокруг нас. Чайник с кофе застыл в моей руке, сам воздух стал плотным и сковал наши движения.
      Моя грудь перегревалась от рождения чувства к Алине. Время шло, тянулось. Девушка взяла ложкой ощутимый кусочек и отправила его в рот. Трудно представить, какое наслаждение мог подарить тот кусок, сложно подумать электронными мозгами, какие вселенные открывались после открытия вкусовых достоинств кулинарного шедевра.
      Огонь в металлической груди разжигался, поддерживал сам себя, разрастался, пока не поглотил внутренности.
      - Господи, - выдохнула Алина, - о, Боже милостивый, неужели я в раю от подобного вкуса?
      Ожидание отбирало последние силы и подпитывало огонь тайны любви. Но я терпел, разве не этим занимались герои произведений в книгах? Нужное время, минута, мгновение, когда любимая повернется ко мне и скажет: ничего подобного она не пробовала и не попробует до конца дней своих! Ах, Эдди, гениальный кулинар, или что-то в этом духе.
      - Мама, где ты купила этот пирожок? В каком магазине, если не секрет?
      Альбина пригубила чай, покосилась на мой кофейник и почтительно сказала:
      - Если бы я помнила. Обычно Эдди готовит завтрак.
      Вот он, миг соития, бесконечной любви и внимания.
      - Как вспомнишь, скажи обязательно.
      Алина спешно доела и причмокнула от наслаждения.
      - Что горит? - забеспокоилась Альбина.
      - Мама?
      Пламя стало неуправляемым, оно поедало чайник, шкафы, стол, перекинулось на плиту и раскаленным языком лизнуло их, людей. В считанные секунды пламя любви охватило кухню. Последнее, что помню - ослепительная алая вспышка любви, пожиравшей наше соитие. В последний раз.
      
      
      Денис Делендик
      
      Тяп-ляп Вселенная
      
      1.
      В отличие от остальных провальных вариантов эта Вселенная хоть как-то функционировала. По крайней мере она не схлопнулась через мгновение после того как появилась и не превратилась в неизвестно что с кучей бесплодных измерений. Условия задания начали выполняться.
      Хорошей новостью уже являлось то, что эта Вселенная хотя бы нормально зародилась, имея потенциал к развитию. Количество предматерии оказалось достаточным и, яркая вспышка Большого взрыва получилась что надо. Теперь же требовалось правильно отмерить нужное количество межзвездного клея "Темная Материя", чтобы галактики могли нормально сформироваться и впоследствии не разлетались по Вселенной кто куда. К сожалению, порция клейкого вещества, выпавшая в пространство, неравномерно по нему распределилась.
      - Вот же дряньство, - выругался ученик самой обыкновенной школы для Высших Разумов.
      Пришлось постараться, чтобы получившиеся кляксы и брызги распределить более-менее равномерно. Но клея к тому же оказалось слишком много и мир начал слипаться. Из-за этого кое-где в пространстве образовались сверхмассивные черные дыры. К счастью на этот случай имелся порошковый распылитель "Темная Энергия", который тут же пошел в дело.
      А ведь это была контрольная работа за год по "Вселенностроению". Делать ее приходилось находясь одному в отдельной учебной микролаборатории по моделированию Вселенных. И ни у кого из одноклассников ничего не спросишь, не подсмотришь. Межпространственный и вневременной лабораторный пузырь надежно отделял ученика от остальных учащихся, занятых выполнением аналогичного задания.
      В общем, моделирование Вселенной не особо ладилось. А тут еще вдруг оказалось, что физические законы между макро- и микромиром правильно не соотносились. Где-то в расчетах явно закралась ошибка. Но на удивление пока все работало.
      Наконец закончив возиться с клеем и порошковым распылителем, ученик оценивающе взглянул на результат своего труда. Вселенная по-прежнему расширялась, но уже не так быстро. По крайней мере, звезды стали удерживаться в галактиках не разлетаясь во все стороны, что уже вселяло надежду на благоприятный исход всего дела.
      - Ладно, и так сойдет, - махнул рукой ученик и приступил к выполнению следующего пункта задания, - Так, что у нас дальше? А, ну да, надо же намутить жизнь.
      К слову, навык "намутить жизнь" был примерно на таком же уровне, как и умение "сляпать Вселенную". Но задачей было не просто создать нечто примитивное, чем ученики занимались в начале учебного года. Каким-нибудь одноклеточным организмом вопрос не решался. Необходимо было еще и развить жизнь во что-то разумное! Так что "закатав рукава" пришлось приниматься за дело.
      Первая получившаяся жизнь оказалась настолько жуткой, мерзкой и несуразной, что ученик немедленно прикончил ее, запустив к планете с окраин звездной системы первый попавшийся под руку астероид. Небесный камешек оказался внушительных размеров и, слегка не рассчитав эффект от такого столкновения ученик вместе с уничтожением жизни очень серьезно повредил и саму планету. Возиться с ее восстановлением особо не хотелось. Поэтому юный создатель Вселенной решил просто подыскать еще что-нибудь подходящее. Благо почти в любой галактике этого добра хватало.
      Но дальше дела обстояли не лучшим образом. Даже учитывая предыдущие ошибки. Жизнь то не развивалась дальше колониальных одноклеточных организмов и намертво замирала на этом уровне, то все-таки получалось нечто многоклеточное, но так и не заимевшее даже простейшей дифференциации тканей. А то и вовсе выходил бессмысленный бульон из органики.
      В итоге после примерно ста сорока восьми миллиардов попыток все получилось! Жизнь на третьей планете в звездной системе желтого карлика на периферии одной из многочисленных спиральных галактик не только нормально зародилась, но и стала приобретать удовлетворяющие условиям задачи формы. Ученик облегченно выдохнул, поскольку количество попыток, которыми наделялись учащиеся для выполнения контрольного задания, было ограниченным. Еще около двадцати семи миллиардов попыток и в случае провала - с позором на пересдачу!
      Пока что все шло хорошо. Однако на этом трудности не заканчивались. Теперь, в процессе развития жизни, на определенных этапах предстояло устраивать серию больших и мелких катастроф, проверяя эту жизнь на прочность. Все результаты автоматически фиксировались в отчете выполнения задания.
      И вот тут действовало одно интересное правило. Чем более мощной была катастрофа, при которой выживали организмы, населяющие планету, тем больший оценочный бал за это давался. Еще раз взглянув на тяп-ляп сделанную Вселенную, ученик пошел на риск. После несколько пробных катастроф, последующая катастрофа с вымиранием получилась что надо. Более девяноста процентов видов было стерто с лица планеты.
      Спустя какие-то жалкие миллионы лет жизнь снова буйно расцвела на планете. Дальше все шло относительно неплохо. Появился даже претендент из группы ящеров на роль предка будущего разумного существа и хозяина планеты. Этот экземпляр имел четыре конечности. Задние служили для ходьбы, а передние могли использоваться для различных хватательных манипуляций. Сказать по правде ученик просто восторгался ящерами со всех их разнообразием. Особенно ему нравились динозавры. Это его и сгубило. Увлеченно любуясь то одной, то другой группой пресмыкающихся, ученик проворонил момент и климатических колебаний, и довольно серьезных изменений в биоте, неуклонно ведущих к постепенному вымиранию видов. А тут еще к планете подошел невесть откуда взявшийся больших размеров астероид и со всей дури шмякнулся о ее поверхность.
      - Ах ты гад! - ученика буквально трясло от негодования. Он зашел уже слишком далеко, чтобы просто так потерять свой проект.
      Несмотря на подкравшуюся неприятность, жизнь на планете продолжалась. Однако, к большому огорчению, пришлось распрощаться с мыслью о создании разумного существа из динозавра. Надо было переключаться на кого-нибудь другого. Среди прочих существ по суши ползали малозаметные неприглядные зверушки.
      - Ох... И что это у нас тут такое? - ученик недоверчиво смотрел на мелких млекопитающих, на которых раньше не обращал никакого внимания.
      Эти существа, в отличие от огромных ящеров с их устрашающими зубами, рогами, костяной броней, мощными ногами, хвостами, длиннющими шеями и прочим, выглядели куда более скромно. Словно какие-то замухрышки среди наземной биоты. Но пораскинув мозгами, ученик пришел к мысли, что млекопитающие были не безнадежны. А дальше завертелся новый этап в развитии и становлении планетарной биоты. Из всех прочих животных выделились приматы. Еще немного времени и вот на сцене жизни человек разумный!
      Теперь осталось подвести разумного примата к определенному уровню интеллектуального развития, а затем, выбрав один из полагающихся бонусов для тех, кто добрался до этого этапа задания, оставить своих разумных существ самостоятельно развиваться без вмешательств извне.
      Воспользовавшись единоразовой бонусной функцией защиты планеты от серьезных катастроф, ученик поместил Вселенную в закрытую временную камеру. Там он оставил людей произвольно "вариться в собственном соку" согласно автоматически выставленному таймеру.
      Уже спустя мгновение ученик доставал из временной камеры доведенное до готовности задание. Первым делом он посмотрел на результат самостоятельного развития человечества и в тот же миг взвыл от негодования. Какое-то время условия задания худо-бедно удовлетворялись. Но потом что-то пошло не так. На протяжении отпущенного времени на самостоятельное развитие люди активно развлекали себя военными походами, инквизицией, пытками, набегами с разорениями соседних земель, спорами из-за всего чего попало с последующим кровопролитием и многим чем еще таким же "веселым и занимательным". Наконец человечество серьезно взялось за ум. Оно даже смогло посмотреть через телескопы на звезды и далекие галактики, полетать вокруг своей планеты и опустить роботов на ближайшие космические тела. Однако этого было катастрофически мало! Уровень развития разумных существ должен был быть куда выше. По плану они уже должны были прийти в гармоничное сосуществование со своей планетой и покорять новые миры за пределами своей звездной системы!
      - Вы чего творите, а?! - задыхаясь от отчаяния, просипел ученик не своим голосом.
      Чуть ли не плача он смотрел на свое свежеиспеченное творение. Но ничего изменить уже было нельзя. Задание считалось выполненным и теперь оставалось только сдать то, что имелось.
      
      2
      Под строгим взглядом учителя ученик стоял и в буквальном смысле горел от стыда. Жаркое пламя окутывало его с головы до ног. Рассматривая модель Вселенной, учитель брезгливо вращал ее в руках, недовольно качал головой и, морща нос, время от времени издавал неодобрительные возгласы: "Ох, а это что еще за нелепость?", "Аккуратность, конечно, оставляет желать лучшего", "Ой, ну как же так?", "Да уж, печально ...".
      Затем учитель замолчал и наконец, после длительной паузы, показавшейся ученику вечностью, выдал свой вердикт:
      - Никуда не годится! Однозначно на пересдачу!
      Внутри все упало и, под тихое хихиканье отличников нерадивый ученик покинул кабинет.
      
      3
      - Гадкие людишки, - злился ученик на разумных существ, живших на третьей от Солнца планете.
      Поникнув головой, он медленно брел домой и уже собирался прямо по дороге прихлопнуть свою тяп-ляп получившуюся Вселенную. Но в последний момент пожалел. Ведь это было его первое самостоятельное и можно сказать полноценное творение. Пусть и, мягко говоря, не самое лучшее и уж явно далекое от какого-либо совершенства из каталога примерных работ. Но зато его. На мгновение люди показались ему не такими уж и плохими. Была в них тяга к знаниям и к постижению неизведанного. Они чувствовали, мечтали, творили. Конечно, истин мироздания им пока еще не понять. Да что уж тут говорить! Даже до управления своей звездной системой им было еще так далеко. Но быть может однажды их далекие потомки все-таки смогут к этому приблизиться.
      Ученик еще раз посмотрел на то, что создал, но на этот раз уже как-то по-доброму. Своей взбалмошностью и некоторой неуклюжестью люди напоминали ему его же самого. И это не удивительно, поскольку в каждом из них была заключена частичка своего создателя. Повертев в руке забракованный учителем проект, ученик улыбнулся и спрятал Вселенную за пазуху.
      - Так уж и быть, живите.
      В конце концов, это было его творение, а он его творец. Как-никак, а для этой Вселенной он самый настоящий Высший Разум!
      
      Евгений Добрушин
      
      Машина Счастья
      
      Они были очень молоды. Их любовь была искренней, бескорыстной и чистой, такой, какой она бывает в шестнадцать лет. Они не думали ни о будущем, ни о прошлом, а жили сегодняшним днем, наслаждаясь друг другом и даря друг другу свою любовь без остатка, без компромисса, безоглядно выпивая эту чашу до дна.
      Маленькая сибирская деревушка, затерянная в дикой глуши, вдали от цивилизации, без электричества и водопровода, где воду брали в колодце и ложились спать, с заходом солнца...
      Его звали Иван. Классическое русское имя, вполне обычное для этих мест. А она звалась Надеждой. Наденька, Надюша - так ласково называл ее суженый...
      В их деревне было всего десять дворов, да и то, два из них пустовали последние пять лет - деревня медленно вымирала. Ваня и Надя - последние дети, народившиеся там. Поэтому, когда девушка забеременела, никто ее не осуждал, что, мол, невенчанная. Главное, появилась надежда, что Елкино будет жить! Кое-как сыграли свадьбу, и молодожены поселились в одной из пустовавших изб.
      А по весне молодая разродилась мальчиком. Но вот беда - померла Наденька. В тот же день и померла. На сотни верст вокруг - ни больницы, ни врача - спасать некому.
      Остался Ваня в семнадцать лет вдовцом...
      Родители помогали, как могли, растить малыша Андрейку. Но тяжко было парню поначалу. Хотя здоровья он был крепкого, да и руки росли из нужного места - вел хозяйство исправно, за мальцом следил как надо. Горевал, конечно, по почившей жене, но не запил, не сломался.
      Родители невесты в качестве приданного подарили молодоженам корову, родители жениха - коня, козу и двух поросят, и остальные сельчане: кто - цыплят, кто - щенка, кто - семян картошки на посев.
      Вот и было чем заняться Ване - корову и козу доить он умел с малолетства, как ухаживать за цыплятами и поросятами тоже знал, и сено косить умел, и по плотницкому делу - с какой стороны рубанок брать.
      Так и жил.
      Шли годы. Андрюша подрастал, вот уже и говорить начал. Смышленый парень рос! Вся деревня в нем души не чаяла!
      А вот Ваня все грустил...
      Чтобы прогнать тоску, уходил с головой в работу - уже и кровлю починил, и забор новый смастерил, скамейки, сад привел в порядок, огород, да и в поле работы хватало. Отец коня подарил - было на чем пахать.
      Только Наденька его все никак у него из головы не шла!
      Каждую ночь снилась!..
      А последнее время странные какие-то сны у него пошли: толкует ему она о какой-то машине чудесной. Мол, сделай машину эту, и все тут! Говорит, "Машина Счастья". Если сделать ее без единого гвоздя, придет счастье большое и прекрасное.
      Ваня сперва не поверил ей. Ну, какая машина может быть из дерева? Но Надя так убежденно говорила, будто ей на Том Свете истина великая открылась. И показывает ему чертежи этой машины...
      Он и понятия-то никогда не имел обо всех этих изометриях с аксонометриями, а она ему все так подробно разъяснила, что он подумал: не иначе, как правда это!
      Парень и грамоте не шибко обучен, а тут целая наука!
      В ближайший город можно только зимой добраться, когда все болота и реки замерзали. А так дороги нет. Вся деревня натуральным хозяйством жила да охотой. Ваня тоже был неплохой охотник, но патроны берег, зря дичь, ради забавы, не стрелял.
      Только в городе можно обменять шкурки соболей да куниц на книги, из которых он бы эту всю науку узнал.
      Но, вроде, как он понимать стал свою жену. И чертежи эти, проснувшись, у себя во дворе на песке чертил. А потом и за машину взялся.
      Односельчане заметили, что что-то мастерит Ваня по вечерам диковинное, что-то на земле чертит, измеряет, выпиливает...
      Решили, не иначе, парень умом тронулся. Пытались его расспросить, мол, что мастеришь-то? А он молчит. Только улыбается, так, загадочно...
      К зиме машина была готова. Осталось ее только запустить.
      Стояла эта диковинная конструкция у него в сарае, а Ваня все ходил вокруг нее да руки потирал от удовольствия...
      А уже морозы первые ударили. Снег пошел.
      Когда все заледенело, Ваня собрался, взял лыжи, санки, мешок с соболиными шкурками и отправился в город. Путь был долгим. Шел несколько дней. Ночевал прямо на снегу, поставив палатку и разведя костер. В городе обменял шкурки на патроны к ружью, кое-какой инструмент и - главное - японские электронные часы-будильник на батарейках.
      Еще через несколько дней вернулся домой...
      Запуск машины Надя назначила на Новый Год - на полночь, с 31 декабря на 1 января. Для этого и нужны были часы. Это японское изделие показывало не только время, но и дату, и день недели, а также температуру воздуха, влажность и атмосферное давление.
      В назначенное время, Ваня пришел в свой сарай, зажег там фонарь и, когда часы пикнули полночь, стал крутить главное колесо "машины счастья".
      Механизм поддавался тяжело, скрипел и шипел, но колеса закрутились, шестеренки зацепились, рычаги заходили ходуном, и вся махина пришла в движение...
      Тут-то и произошло чудо...
      Сначала Ваня услышал музыку.
      Сперва - тихо, потом все громче - нежные переливы, будто журчит небесный ручей, играя со светом и воздухом.
      Космическая симфония шла отовсюду - то ли со звездного неба, проглядывавшего сквозь дыру в потолке сарая, то ли из тайги, окружавшей деревню, или, быть может, это пел ветер в щелях дверей и окон?
      И тут прямо рядом с машиной, в месте, на которое как бы указывали деревянные "антенны" системы, загорелся маленький огненный шарик...
      "Вот они, чудеса, о которых говорила Надя!" - думал Ваня, все сильнее и сильнее раскручивая тяжелый деревянный маховик.
      А огненный шарик рос, рос, музыка звучала все громче...
      И он услышал голос...
      Родной такой голос...
      - Не останавливайся, Ванечка! Крути, родной, машину! Крути! Я иду к тебе!
      И он крутил, крутил это колесо!
      Руки гудят от напряжения, от такой работы парень разгорячился, вот он уже и шубу сбросил. От него пар идет, дыхание тяжелое, но сильное, ногами уперся в мерзлый, бревенчатый настил сарая, валенки срываются, проскальзывают по ледяному насту, но Ваня не сдается!
      - Я иду к тебе! Не останавливайся! Крути, милый, машину!
      И вот, огненный шар вырос с человеческий рост и... лопнул!
      А в центре него стояла нагая, юная, живая и здоровая Наденька! Его Наденька!
      - Здравствуй, милый! Я вернулась!
      А Ваня продолжал крутить колесо, все еще не веря в свое счастье... Он так боялся, что это видение исчезнет!
      - Да, хватит крутить машину-то! Ваня! Я с тобой уже!
      И только когда она подошла к нему, нежно обняла и поцеловала, он понял, что это не видение, не сон, не наваждение, а на самом деле!
      - Надя? Вернулась?! С Того Света?!.. - парень был в шоке.
      - Я это, я! Вернулась я к тебе! В раю побывала и вернулась! Так все было и задумано, дорогой! - сказала, улыбаясь, воскресшая. - Так и работает эта Машина Счастья! Мне про нее сам Бог рассказал!
      - Милая, это не сон?..
      - Ну, какой уж сон-то?!.. Дай мне шубу!.. Мне холодно! А то снова помру...
      - Да, да, конечно! Извини! Вот, надень!..
      - Господь мне дал добро на этот опыт, потому что мы с тобой, Ваня, самые сильные возлюбленные на планете!
      - Да ну?
      - Да, мой милый! Никто так не любил никогда друг друга, как мы с тобой...
      - Господи! Вот счастье-то какое! - у Ивана аж руки тряслись.
      Он быстро укутал жену в свою шубу, потом подхватил на руки и понес в теплую избу.
      А там уже их ждал сыночек - Андрюша. Радости-то было, когда мать увидела впервые вживую свое дитя! - до этого только с того света могла наблюдать, как рос ее сын. Часа два они праздновали встречу, а потом, когда Андрюша счастливый заснул у себя в кроватке, Иван и Надежда остались вдвоем...
      Ох, и любили они друг друга всю оставшуюся ночь! Только под утро угомонились и заснули в обнимку на печи. И только к полудню их разбудили крики соседей.
      - Эй, Иван! Открывай! Что у тебя ночью было-то? Открывай, говорю!
      Иван спросонья даже не понял сперва - что к чему. Но потом быстро оделся и открыл дверь.
      На пороге стоял Николай - сосед, а позади него - чуть ли не вся деревня.
      - Чего шумите-то? - спросил Иван, увидев односельчан.
      - Ты чего там колдовал ночью в сарае?! - грозно и, в то же время, с неподдельным страхом, спросил сосед.
      - Чего, чего... А того! Жена моя с Того Света вернулась!
      - Кто?!
      - Жена! Надежда! Спит, вот, у меня.
      - Ты что, парень, совсем умом тронулся?.. - Коля аж побледнел.
      - Здравствуй, Николай Сергеевич! - в дверях появилась Надя. Она уже успела проснуться, одеться и накинуть на себя шубку. - Вот, вернулась я к вам... Ваня меня вернул... Своей любовью, памятью и трудом...
      Увидев покойницу живой и невредимой, все, как по приказу, пали на колени и стали креститься. Шапки поснимали, и легкий зимний ветерок стал морозно трепать их поседевшие вихры.
      - Ой, да ладно вам молиться! - успокаивала односельчан воскресшая. - Это все не чудо - это машина Ванина. Он ее по моей указке создал. Я к нему во сне приходила и чертежи показывала. Это скоро всей науке известно будет!
      - Свят, свят, свят! - шептали старики и старухи. - Чур меня, чур! Спаси, Иисусе, и сохрани! Не дай войти в искушение!
      - Да нет там никакого Иисуса! - сказала Надя. - Я вам точно говорю: враки это все! Бог он совсем другой, не такой, как люди его представляют!
      - А ты и Бога видела?! - в ужасе спросил кто-то.
      - А как же! И видела, и слышала, и общалась с ним. Он очень умный. И не злой. Не такой, как в ваших книгах написано.
      - Да она ведьма! Она из Ада к нам пришла!
      - Точно, из Ада! Это ее дьявол к нам послал!
      Толпа ринулась в дом...
      Ну, куда Ване было справиться с ними...
      В ход пошли топоры, ножи...
      Дом Ивана и Надежды горел всю следующую ночь. Вместе с ним горел и сарай с деревянной Машиной Счастья. Не пожалели и Андрейку. А больше всех усердствовали родители молодых - чтобы гнев сельчан на них самих не перекинулся.
      На следующий день на том месте остались лишь одни тлеющие угли...
      
      
      Ефим ГАММЕР
      
      ИЗ БЕЙРУТА С ОКАЗИЕЙ
      
      1. ЖАРКОЕ ЛЕТО 1982 ГОДА
      
      Осколок снаряда от Эр-Пи-Джи, советского производства, торчит в железном боку автобуса. Он прошел слева направо - через оконное стекло - в спину. И вышел из груди, чтобы облить кровью его автомат, лежащий на коленях.
      Моисей впал в кому, не успев подумать о смерти. Не успев даже в мыслях передать привет матери, жене, дочке. Впал в кому и, отвергнув боли и тяжбы минувшей жизни, парил над Добром и Злом - теми понятиями, которыми из века в век кормится человечество. Пока, в разрыве времен, не приступает к пожиранию единоутробных братьев.
      Моисей умер...
      Его автомат М-16 покоился на кожаном сидении автобуса - так и не высадил в отместку ни одной пули.
      Группа иностранных корреспондентов - эти Хоу, Дитрихи, Смиты, коих он вынужден был сопровождать от Цора до Бейрута, услышав скрежет железа, отвели глаза от запредельной синевы ливанского неба, и теперь с ужасом смотрели на него, военного корреспондента радио "Голос Израиля".
      Его мама Рива, лежащая на операционном столе в ашкелонской городской больнице, осознала смерть сына шестым чувством и не позволила себе мирно скончаться под ножом хирурга.
      Кому, как не ей, хоронить Моисея на военном кладбище?
      Из тысячи болей выбирают одну.
      Кровь не стынет в поджилках, когда ноет сердце.
      Кого убивают первым, если приспело время войны?
      Первым убивают Ее сына.
      Ривин сын Моисей, сын Моисея и внук Моисея, нареченного в честь Моисея, выведшего евреев из египетского плена, погиб от шального осколка на выезде из Бейрута, так и не успев поспеть в Ашкелон к началу операции.
      Рива, мать Моисея и дочь Моисея, нареченного в честь Моисея, выведшего евреев из египетского плена, из тысячи болей выбрала одну - смерть сына.
      Его смерть она ощутила внезапно, на операционном столе, за мгновение до того, как уснула под наркозом.
      Рива очнулась в палате от приступов тошноты. Тело ее содрогалось в спазмах. Старая женщина чувствовала ноющие покалывания в груди, терзаемой куском стали, поразившей ее сына.
      Хаим, племянник Ривы, обретший это имя, означающее на иврите - жизнь, в честь дарованной ему жизни в гетто, чуть ли не силком тащил к ее кровати дежурную медсестру. А та негодующе дергала острыми, как вешалка, плечами и отбивалась скороговоркой:
      - Все с ней будет хорошо! А рвота... Без рвоты не отойдешь от наркоза.
      - Сделайте что-нибудь! - кричал, не слыша девушки, Хаим.
      И дежурная медсестра сделала "что-то", лишь бы "что-нибудь" сделать: сменила на Риве белье.
      - Хватит орать! - сказала она Хаиму, сделав "что-то". И вышла в коридор - плечики вразлет и покачивается, будто худоба-манекенщица от сквозняка.
      - Ей плохо! - вдогонку плечикам крикнул Хаим.
      - А кому хорошо? - отозвалось из глубины коридора.
      Рива булькала горлом, подбирая руки к груди.
      - Оставь эту девчонку, Хаим. Она права: кому сейчас хорошо? Идет война, а она... они бастуют. Объявили голодовку на нашу голову. Это надо же, бастуют...
      - Но ведь она... Она дежурная!
      - Помолчи, Хаим. Мой язык к смерти прилип. Трудно говорить. Закажи памятник.
      - Рива, что с тобой? Да ты! Тебе до ста двадцати, и без всякой ржавчины!
      - Памятник, Хаим! И беги в родильное отделение. Я чувствую... Хая... Я чувствую... там... с внуком моим... с Моисейчиком... плохо. Не разродится она.
      - Рива, да что с тобой впрямь? Каким Моисейчиком? Мы же договорились! Если мальчик, назовем его Давидиком, по моему деду.
      - Я знаю, что говорю. Хаим. Беги! Мне... мне...
      Рива прикрыла ладонью рот. Но поздно. Ее вновь затрясло. Она выгнулась, так и не отвернувшись от племянника. Хаим выскочил из палаты, пугливым взором отметив, как сквозь ее пепельные пальцы бьют желтые струйки.
      "Боже!" - прошептал в коридоре. Выхватил из брючного кармана, не вытаскивая пачки, сигарету. Попросил огонька у проходящего мимо солдата с "Узи" на плече.
      - Откуда?
      - Из Ливана.
      Прикурив, спросил:
      - А что у тебя?
      - Сын! Сын у меня!
      - Так скоро?
      - Что? - не понял солдат.
      - Да, нет! Я просто так...
      Моисей был счастливый отец...
      У него была дочка, шести лет. А сейчас, появился и сын.
      В этот раз он очень хотел сына - с той же силой хотения, как в прошлый раз, когда очень хотел дочку.
      Дочку назвали Басей, по имени сестры его матери, убитой гитлеровцами в концлагере. А сейчас ему нужен был сын, чтобы назвать его Давидом, по имени деда, растерзанного заживо немецкими овчарками после неудачного побега к партизанам.
      Но он уже знал: имя малышу теперь - Моисей, в честь него. Все согласно еврейской традиции.
      Моисею не терпелось перенестись к своему младенцу, пускающему изо рта первые пузыри жизни. Но догадывался: за ним присматривает Хая... Язык не поворачивается произнести слово - "вдова".
      Чего их беспокоить?
      И он перенесся, раз выпала такая оказия, в Кирьят-Гат - за десять километров от Ашкелона. К милашке - дочушке Басеньке, за которой обязалась присматривать соседка Алия Израйлевна.
       Алия Израйлевна смотрела телевизор и громко цокала языком, сопереживая происходящему.
      На черно-белом экране просторного, как холодильник, ящика демонстрировали врачей ашкелонской городской больницы, учинивших забастовочные санкции с последующей голодовкой медицинского персонала.
      Басеньке пора спать. Но она предпочитала другое занятие. В ванне, под теплым душем, отмывала от серой пыли походный "Репортер" Моисея, который обычно висел на его плече, когда он отправлялся в командировку.
      Изнемогая, "маг" вел голосом ее папы какой-то путевой репортаж. Басенька, в ожидании своих слов, записанных некогда на пленку, била по клавишам, будто она за роялем.
      Наконец дождалась.
      - Я слон! Я слон! - раздалось из магнитофона.
      Басенька радостно захохотала.
      В коридоре, отгороженном ширмами от больных, тихо бастовали врачи. Они сгрудились у телевизора, слушали последние, касающиеся их голодовки известия и умиротворенно вздыхали.
      Коридор, отгороженный ширмами, связывал хирургическое отделение с родильным.
      Хаим рванулся было по нему, хотя и опасался: остановят!
      Нет, его не остановили. И не потому, что в эти минуты стрекотали камеры телевизионщиков. Его не остановили потому, что белые халаты делали вид, будто ничего экстраординарного в лечебном заведении не происходит. Они видели лишь телевизор, а в нем себя - голодающих перед телеоператорами из разных стран мира. И старались не замечать Хаю, дорвавшуюся почти до самого телевизора с ребенком на руках, но так и не втиснувшуюся в кадр.
      - Доктор! Доктор! - шептала она, протягивая ребенка врачу. - Смотрите! С ним все в порядке? Он не подает голоса!
      - Минутку! - сказал врач. - Потерпите немного. С ним все будет в порядке. А у нас санкции.
      Он повернулся на стуле, уставился в экран зазывного ящика, в лицо своего коллеги, профсоюзного беса, бесстрастно излагающего требования забастовочного комитета.
      - Доктор! - вспыхнула Хая.
      - Потерпите немного. Голос у него прорежется, - бесстрастно ответил врач.
      Автомат Моисея лежал на коленях под его безвольными руками.
      В далеком Бейруте.
      Его тело, поникнув, подрагивало на мягком автобусном сиденье.
      В далеком Бейруте.
      Но дух его метался по Ашкелонской больнице, от Хаи к врачу, от врача к маме Риве, от мамы Ривы к двоюродному брату Хаиму.
      Хая бросилась к телефону-автомату.
      Моисей подставил руки. Но так и не смог принять даже на мгновение младенца, чтобы ей было легче набирать на ускользающем от пальца диске заветные цифры.
      - Алло! Алло! - скороговоркой произносила Хая. - Скорая помощь? Скорая, скорей, сюда! Адрес? Ах, да - адрес! Записывайте! Ашкелонская городская больница! Родильное отделение!
      
      2. ОПРОКИНУТОЕ НЕБО
      
      Опрокинутое небо, и не знаешь, как остановить пространство. Оно все движется, движется... Сквозь время. И завораживает душу. Казалось бы, смерть, а поди ж ты... Все живое, разве что небо опрокинутое, и оно под ногами, а не над головой. Впрочем, и это не проблема. Научиться ходить по облакам - дело плевое, было бы желание. К тому же, это куда одухотвореннее, чем бацать ногами по земле, тем более, что ее называют матушкой. И ощущение - божественное, не зря ведь сделан по образу и подобию Всемогущего Господа. И сам готов воспринимать себя всемогущим: раззудись плечо, размахнись рука.
      Но что? Что такое? Липкие пальцы тянутся из небытия, но не затем, чтобы погладить, приласкать, а нет, совсем наоборот, отщипнуть.
      Чего отщипнуть?
      Чай, не торт, не конфета. А-а... души моей отщипнуть с ноготок, чтобы выявиться из беспамятства, вочеловечиться хоть на минуту-другую, иначе не представиться, не объяснить свои хулиганские, либо безумные действия.
      А что? Предоставим ему такую возможность?
      Ну, объясняйся уже, господин преждевременец, а то в морду дам! И не цепляйся больше пальцами. Знаем-догадываемся о твоих поползновениях змеиной породы! Однако окстись, стервец-леденец! Душа моя, и никакой дележки!
      А вот и не правда моя, как выясняется, дай только свободу слова привязчивому незнакомцу почти неразличимой наружности. Душа, видишь ли, и его тоже. Но не сегодняшнего раскроя, а позавчерашнего, скажем так, ибо точной хронологией и он не располагает, так как в пору его жизни-смерти и календарь был другим, и понятия о добре и зле отличались от сегодняшних. Да и вообще, не понимали, зачем человеку душа. Впрочем, а сейчас? Действительно, для чего человеку душа?
      Чтобы мучила совесть за всякие скверные поступки? Чтобы страдать от неразделенной любви? Чтобы переживать из-за несбывшихся желаний?
      Кому нужна такая душа? Зачем она привязалась к человеку и не отпускает до смерти?
      А вот, если подумать, что у этой вечной контролерши нашего внутреннего мира, имеется своего рода ДНК, как у физического тела, тогда вмиг многое становится понятным. И реинкарнации, и загробные путешествия, и перенесение земной информации в божественный источник всех знаний.
      Вот-вот, реаинкарнация, это - прежде всего по сложившейся ситуации. Почему? Да по той простой причине, что незнакомец считает себя претендентом на владение моей душой. И поясняет, как неучу: в незапамятном 1812-ом он живот положил на алтарь отечества, проще говоря, погиб в разгар Бородинской битвы, защищая от французов русскую землю. Не пожил, как следует. Не прочувствовал радостей и печалей, дерево не посадил, ребенка не родил, ни дома у него, ни семьи - лишь плац для шагистики, казарма для отсыпа и поле боя для раздвоения личности, когда грудь в крестах, а голова в кустах.
      Мы приходим с рождением в жизнь, уже сделанную для нас предварительно. И движемся по ней закодировано, как по течению волны, поднятой нашими родителями. При этом сознаем: есть право выбора. Им пользуемся интуитивно, но с пользой для себя или нет, не осознаем по-настоящему до конца жизни. И лишь на смертном одре, просматривая фильм о собственной жизни, делаем выводы. Чаще всего, они не утешительны, что и приводит к новому рождению.
      Незнакомец, покусившийся на мою бессмертную душу, этим и козырнул. Мол, сознание привело его на том свете к новому рождению. И он уродился во мне. Спасибочки, но больно мне нужно такое прямое родство. Вернее, и не родство, а черт его знает - что! Поди, чувак и читать не умеет, и в математики не превозмог таблицы умножения, а лезет быть мною. Должно же быть какое-то промежуточное звено, допустим, из двадцатого века. А то прикиньте, что получится, когда на вечере поэзии его попросят прочитать свои новые стихи. Он и о старых, от Лермонтова, типа "скажи-ка дядя, ведь не даром Москва, спаленная пожаром, французам отдана", понятия не имеет. А о новых, притом моих... "Ее красы убийственная сила его с нетрезвых ног сносила". Ха-ха! Родственничек! Не по месту, и не ко времени. Да и по талантам не ровня. А уж по познаниям... Кстати, у меня не доморощенные, а из надежного источника - родом из самых современных научных гипотез. Например? Чего далеко ходить. Раз-два-три, и пожалуйста: ученые пришли к выводу, что при объединении теории относительности Эйнштейна и квантовой физики, пропадает понятие времени. Его просто-напросто не существует.
      Вот оно что!
      И, значит, не надо думать о завтрашнем дне. А ведь на этом - мыслях о завтрашнем дне - построена вся человеческая жизнь, направляемая от зарплаты до зарплаты к светлому будущему.
      Но если нет времени, то и будущее - светлое, либо не очень - тоже под вопросом.
      И вопрос не только в рассветах и закатах, повышении интеллекта, прибавки к жалованью. Куда как более значимый. Если не думать о завтрашнем дне, если не нацеливаться в будущее, а жить только сиюминутным, то...
      Да-да, снисходит подобно наитию, подсказка свыше: так живут младшие братья ваши, именуемые животными. А вы ведь...
      Задумаешься тут. Но нет, не задумаешься, все недосуг, времени ни на что нет. И жизни, видимо, тоже, когда она вне времени.
      Ау! Где часы-ходики? Слава Богу, еще не отказали. Сколько натикало? Ага! Без пяти минут 12. Ох, еще пяток минут, и наступит спасительная полночь, знаменующая начало завтрашнего дня.
      Полночь спасительная. Полночь знаменующая. Тик-так, тик-так, и вот она, полночь-выручалочка. И впрямь - спасительная, и впрямь знаменующая. А выявляется не в хриплом голосе кутузовской гвардии гренадера, а в узнаваемом песенном разливе, музыка народная, слова Демьяна Бедного: "Не ходил бы ты, Ванек, во солдаты. В Красной армии штыки чай найдутся. Без тебя большевики обойдутся".
      Но не обошлись, видимо, дали в руки трехлинейку - режь, коли, убивай! А супротивники-беляки винтовку отобрали, по шее накостыляли и заодно вынули душу, чтобы она, как перелетная птица, упорхнула ко мне. Так что... головоломка. На поверке выходит, что Кутузовский гренадер должен требовать возмещения души у юного красноармейца Ваньки, а не у меня. Но ведь Ванька тоже не дурак, фигу гренадеру, и в обход предшественника, рванет ко мне. Дай ему душу, иначе и без моего согласия душу вытрясет. А она и без того еле держится в теле. Хотя попробуем сообразить... В каком теле? Тела ведь нет в наличии. А что есть? Облака, да, присутствуют. Небо, да, под ногами, правда, в опрокинутом виде. Солнышко? На месте. Лучиками постреливает, теплом пригревает. А тело? Если взглядом скользнуть вдоль по солнечному лучику, прямиком к нему и выйдешь: правда, маленькое оно, крохотное, одним словом, новорожденное.
      И? Ну да! Да-да-да!
      Человек родился! Возрадуйтесь, люди, и несите подарки!
      А чем же одарить новорожденного, если не своей душой?
      И одарил.
      Душа ведь - штука вечная, поносил и будя. Да к тому же приставучие кандидаты на обладание ею тут же умахнут из своей назойливости куда подальше на тот свет.
      
      Влади Смолович
      
      Кот Мороз
      
      Мартин разразился проклятиями. Адреналин требовал выхода, и он понял, что если останется в помещении, то непременно что-нибудь разобьет. В первую очередь, рацию. Выскочил наружу, на мороз и снег, и там попытался отвести душу.
      Ему говорили, что всего на неделю. А потом прилетит вертолет и заберет его домой. Но через неделю началась пурга, и вертолет не прилетел. Он добросовестно ждал, особо не беспокоясь о будущем. Еды на станции было навалом - на месяц хватит, а то и больше.
      Но пурга никак не хотела кончаться. Вскоре стало ясно, что месяц - это не так уж много. А жить во время пурги в этом вагончике гораздо тяжелее, чем это представлялось. Огонь в чугунной печке еле теплился. Если топить по-настоящему, сожжешь запас дров за неделю, когда же удастся выйти в поход за новыми вязанками хвороста, не известно. Из-за пурги видимость упала до десятка метров, и страх заблудиться, не найти дорогу назад, к вагончику, удержал бы даже отчаянного. Мартин натягивал на себя всю теплую одежду, что была у него, и ждал. Многослойные стены хорошо удерживали тепло, и даже утром, когда печь остывала, температура в вагончике была плюсовой. Чтобы согреться временами выскакивал наружу и чистил снег- чтобы не оказаться погребенным под сугробами. Пару раз пурга стихала на непродолжительное время, и тогда он бежал за хворостом в расположенный поблизости лесок.
      Позавчера ему сообщили, что пурга уходит, и он решился на обстоятельный поход в лес.
      Назад он тащил на спине такую вязанку хвороста, что лошади, очутись они тут, смотрели бы на него удивлением. Еще больше они удивились бы, когда он сразу отправился за второй вязанкой. А после небольшого перерыва - и за третьей.
      Через час в вагончике была такая теплынь, что Мартин, сбросив свитера и комбинезоны, наслаждался появившимся комфортом.
       Вчерашний день прошел под знаменем подготовки к отъезду. Собирал вещи, проверял аппаратуру, наводил порядок.
      С рассветом, а рассветало на этой широте в девять утра, он вышел на ослепительно белый снег - солнце возвращало не доданное за две недели- и мысленно попрощался с пригорком, на котором стоял вагончик, с сопками на севере и с лесом на юге. Затем взялся за лопату и начал расчищать вертолетную площадку.
      К десяти утра вернулся - ежедневный сеанс связи.
      Он сразу обратил внимание, что у диспетчера какой-то виноватый голос. Словно просил извинения, еще не сказав, за что. А потом...
      Вертолет не прилетит. Не сегодня, ни завтра. Сломался. Нужно какую-то детальку поменять, но на аэродромчике ее нет. Послезавтра Новый Год - доставить не успеют, все заняты подготовкой. Да, да, заказ на контроле, как только, так сразу! Но... Как у него с продовольствием? На неделю хватит?
      Так что не стоит удивляться тому, что Мартин выскочил из вагончика с проклятиями на устах. Слава богу, его слова не долетали до ушей тех, кому адресовались, а снег умел хранить тайны.
      Ругательства не помешали Мартину бросить мимолетный взгляд на что-то черное, появившееся на снегу, и он осекся на полуслове.
      На снегу сидел кот черно-белого окраса и озадаченно смотрел на Мартина.
      Откуда он взялся?
      Мартин присмотрелся. Цепочка следов шла из леса. Снег был рыхлый, глубокий, и коту пришлось добираться до него прыжками, временами погружаясь в снег с головой. Мартин тут же отдал должное мужеству кота, решившемуся на столь тяжкое путешествие. Некоторое время он зачарованно смотрел на кота - словно на невиданное природное чудо, открывшееся ему, а затем несмело позвал:
      - Кис-кис.
      Дважды повторять не пришлось. В несколько прыжков, во время которых зверек погружался в снег с головой, кот оказался около него. Мартин наклонился и взял кота на руки.
      Спустя несколько минут кот деловито осматривал и обнюхивал вагончик, а Мартин рассуждал вслух, обращаясь к коту, но без ожидания ответа.
      - Откуда же ты взялся? Чистый, ухоженный - словно из дома. И не худой. Чем же ты в лесу питался? Там тоже снег выпал. Пусть не столько, сколько здесь, но тоже немало. Неужели мышей из-под снега откапывал? А от волков как прятался? Они здесь частые гости. Мне на всякий случай ружье дали и двадцать патронов. А тебе защищаться нечем. Разве что - на дерево залезть. Но охотники предупреждали, сюда и росомахи заходят, а они по деревьям не хуже тебя лазят.
      Кот слушал его внимательно - по крайней мере, так казалось Мартину, но хранил гордое молчание.
      Двенадцатичасовой сеанс связи Мартин встретил в хорошем настроении. То, что сказала диспетчер, в иной ситуации вызвало бы у него неописуемый гнев. За ним прилетят через недельку - третьего или четвертого числа. Первого - праздник, а второго ожидаются сильные ветра, экипаж не захочет рисковать. Садиться при ветре в пятнадцать метров в секунду - подвергаться смертельной опасности. Инструкция не позволяет...
      Мартин в предельно корректных - как ему казалось- выражениях высказал диспетчеру все, что думал о ней и о тех, кто превратил недельную командировку в месячную.
      Сразу после сеанса связи Мартин занялся проверкой съестных припасов. Едоков стало двое.
      Результаты оказались неутешительными. Шесть банок тушенки. Девять банок сухого молока. Одиннадцать банок яичного порошка. Остальное - макароны, рис, мука, кофе, сгущенка, изюм - не для кота. Обоим, если ничего не случится, хватит на двенадцать дней.
      Тут же составилось меню для кота: утром тушенка, вечером - омлет из яичного порошка и сухого молока. В банке 380 грамм тушенки, если делить на два дня, то и ему и коту будет доставаться по 95 грамм. Для кота это, наверное, неплохо. А для него... Может, коту чуть поменьше, а ему чуть побольше?
      Кот тем временем обследовал вагончик, посидел на столе и улегся напротив чугунной печки, любуясь язычками пламени. Мартин вспомнил детский стишок:
      
      Кошка чудесно поет у огня,
      Лазит на дерево ловко,
      Ловит и рвет, догоняя меня,
      Пробку с продетой веревкой
      
      Оставшуюся часть дня Мартин поделил между занятиями хозяйственными делами, контролем оборудования и беседами с котом.
      Кот оказался понятливым. Внимательно слушал рассказы, подбадривал Мартина мурчанием и терся мордочкой о ноги.
      Вечером кот по свей кошачьей необходимости вышел на улицу. Мартин зорко следил - как бы не удрал - но кот подобных намерений и не высказывал.
      Вечером они поели порошковый омлет. Кот, судя по мурчанию, остался доволен.
      Ночью запрыгнул на кровать и прижался к Мартину.
      Спать с котом было неудобно - Мартин боялся лишний раз повернуться, чтобы не потревожить кота. Зато теплее и уютнее. Мартину приснился дом, и то, как он возвращается с котом. Дети пляшут от восторга и кричат, что это лучший в мире подарок.
      "Может, и в самом деле, подарить им кота?"- рассуждал он во сне. И сам себе отвечал: "Как можно иначе? Не оставить же его здесь". "Но раньше он как-то жил"- говорил первый голос. А второй тут же отвечал "То было до снегопадов. Мышки все по норкам попрятались, их сейчас не достать".
      Спор с самим собой не мешал Мартину крепко спать, и это ночь оказалась лучшей из тех, что он провел в вагончике.
      Не зря говорят - стоит коту появиться в доме, и уже через неделю будет казаться, что он был у вас всегда.
      - Всего неделя, - объяснял он коту, - и мы будем дома. У меня большой дом: два этажа, маленький дворик и балкон на втором этаже. Раздолье для тебя. Не то, что этот паршивый вагончик.
      По отношению к вагончику Мартин был не прав. Вагончик был замечателен. Начнем с того, что он был начинен оборудованием слежения за состоянием атмосферы. На крыше были размещены детекторы космического излучения, работавшие в широком диапазоне энергий. Неподалеку от вагончика в землю был закопан радиоизотопный источник энергии, который обеспечивал аппаратуру электричеством. Связь с "Большой землей" поддерживалась с помощью спутниковой антенны. Была даже солнечная батарея, оснащенная хитроумным устройством очистки от снега. Резервное питание.
      Часть вагончика занимала так называемая "жилая зона", где и обосновался Мартин. Понимали, что раз или два в году на эту станцию нужно приезжать - для обслуживания и ремонта оборудования. Так в составе станции, сделанной на базе шестиметрового вагончика, появился уголок с кроватью, печкой и кухней. Вплотную к вагончику из отходов упаковки пристроили сарай. Разумеется, стоило это чудо техники во много раз больше, чем дом Мартина.
      На завтрак у Мартина было много макарон и немного тушенки. У кота наоборот: тушенка и немного макарон. Мартин решил проверить: будет или не будет? Кот съел. Видимо, лесная жизнь сделала его неприхотливым.
      - А теперь остаешься меня ждать, - объявил Мартин коту после завтрака. - Я в лес схожу, принесу хвороста и елочку. Будем украшать. Сегодня - чтоб ты знал - Новый год. Куча дел. Надо торопиться, в четыре уже темно.
      Кот возмущенно зафыркал. Подбежал к двери и стал царапаться - выпусти!
      - Ты что, со мной захотел? - изумился Мартин. - По лесу соскучился? Как ты пойдешь - снег глубокий! Утонешь!
      Казалось, кот понимал, что ему говорят. Остановился, осмотрелся, и вдруг с разбегу запрыгнул Мартину на плечо.
      - Вот это да! Да тебе в цирке выступать! - ахнул Мартин. - Только как я со всей поклажей справлюсь? По инструкции в лес без ружья ходить нельзя, там дикие звери бывают. Думаешь, мне просто так винтовку дали?
      В чужие проблемы кот вникать не захотел. Так что в расположенный неподалеку лес Мартин пробирался по глубокому снегу с винтовкой на одном плече и котиком - на другом. За пояс был заткнут топор, так что любой человек, окажись он поблизости, непременно захотел бы запечатлеть Мартина на фотографии.
      Глубоко в лес Мартин заходить не собирался. Пол сотни шагов - и вот они, старые сухие ветки.
      - Слезай, - Мартин наклонился, чтобы коту было проще спрыгнуть.
      Кот послушно спрыгнул и занялся обследованием того места, где они остановились.
      Тем временем Мартин заготовил несколько толстых сухих веток и срубил небольшую елочку. Хворост перевязал, и хотел уже взвалить себе на плечи, как кот громко мяукнул, привлекая к себе внимание. Затем грозно заурчал и бросился вглубь леса. Отбежав метров на пять, остановился и повернулся в сторону Мартина.
      - Ты что?
      Кот мяукнул еще раз и сделал еще несколько шагов. И снова обернулся, приглашая Мартина следовать за ним. Почуял опасность и уходит от нее?
      Мартин сорвал с плеча винтовку. Ему говорили, что винтовка так, на всякий случай, звери на опушку леса выходят очень редко, дальше сопки, там им вообще делать нечего. Но ведь что-то кота обеспокоило?
      Следуя за котом и постоянно озираясь по сторонам, Мартин двинулся вперед.
      Кот шел спокойно - насколько это возможно по снегу, в избытке насыпанному щедрой вьюгой. Метрах в ста от того места, где остались хворост и елочка, кот остановился. Подошел к небольшому сугробу, зарычал, и начал остервенело рыть его лапками. Через секунды под снегом мелькнуло что-то черное.
      Мартин огляделся - словно проверял, что за ними никто не подсматривает. А может, проверял, что нет поблизости волков, и, убедившись, что "чисто", перебросил винтовку за спину, и стал помогать коту. Через минуту он с удивление обозревал огромный вещевой мешок из плотной черной ткани. Вверху мешок был завязан двойным толстым шнуром, концы которого шли к нижней части мешка.
      Мартин приподнял его. Тяжелый. Килограммов двадцать. Ослабил узел и заглянул вовнутрь.
      Свертки, упаковки, горлышко бутылки. Продукты.
      Кто бросил в лесу мешок с продуктами? И, судя по толщине снега, сокрывшего мешок от посторонних глаз, это случилось еще во время метели, или ранее. Не менее четырех дней назад.
      Разрозненные события стали складываться в пазель. Так вот откуда появился домашний, ухоженный кот посреди леса! Здесь были люди! По непонятным причинам оставили здесь мешок с продуктами и кота, и отправились далее налегке.
      Стоп. Кто бросит мешок с продуктами, когда до ближайшего жилья сотни километров? Кота что, охранять оставили? По своей воле такие мешки не оставляют.
      Может быть, человека оставляли силы, и он сбросил мешок с плеч, дабы не упасть вместе с ним. Но куда он шел?
      Мартин стал внимательно осматривать окрестности, предчувствуя, а может, предвкушая страшную находку - продолговатый сугроб, под которым окажется тело того, кто не дошел до места назначения.
      Какого места? Неужели кто-то пешком шел к станции? Нес ему еду? И кота в придачу?
      После часа бесплодных поисков и тыканья палкой в сугробы, попадавшиеся по пути, Мартин вернулся к черному мешку. Кот, остававшийся у мешка, выглядел сердитым. Мартин надел мешок на плечи - подобно рюкзаку, тут же на рюкзак взобрался кот, и уселся, крепко вцепившись в мешок когтями.
      По пути Мартин подобрал вязанку хвороста и елочку, так что к вагончику возвращался нагруженный, как лошадь.
      Дел в тот предновогодний день было много, но Мартин начал с проверки содержимого мешка. В нем оказались:
      Пачка сухарей.
      Батон копченой колбасы.
      Упаковка крабовых палочек.
      Бутылка виски.
      Мешочек с шоколадными конфетами.
      И многие другие вкусные вещи, на перечисление которых ушла бы масса времени. На дне мешка была упаковка серпантина, коробочка с елочными игрушками и узкая резная шкатулка с категоричной надписью:
      "Вскрыть на Новый год!"
      Небольшой замочек защищал содержимой шкатулки от нетерпеливых глаз.
      - Откуда это? - не то спросил, не то просто произнес вслух Мартин. Спрашивать, кроме, как у кота, было не у кого.
      Кот с кровати наблюдал за происходящим. Его вид говорил: бери пример с меня- принимай мир таким, какой он есть. Вопросов всегда больше, чем ответов, так что не трать энергию и силы понапрасну.
      Мартин послушал кота. Спрятал продукты и начал украшать елочку. Приготовил обед и праздничный ужин - для себя и кота. Поговорил с "Большой землей", передал поздравления жене и детям.
      О необычной находке не рассказал никому. Не поверят. Еще подумают, что спятил от одиночества.
      К одиннадцати часам вечера все было готово. Кушанья для человека соседствовали на маленьком столе рядом с кушаньями для кота. Мартину стоило немалых трудов уговорить животное не ужинать в восемь вечера, как это происходило в предыдущие дни. Елочка, украшенная маленькими пластмассовыми игрушками и конфетами, была подвешена к потолку, перед стойкой с приборами. Серпантин, переброшенный через елку, дополнял иллюзию, что елочка не маленькая, а во всю высоту вагончика.
      Мартин впервые в жизни встречал Новый год в тишине. Это было столь странно, что он не выдержал, и попытался настроить приемник на диапазон ультракоротких волн. Музыку поймать удалось, но с таким количеством помех, что спустя десять минут Мартин махнул рукой: в тишине лучше.
      В половине двенадцатого поднял тост за старый год, помянув его добрым словом, несмотря на те трудности, которые он обрушил на людей.
      Коту виски не предлагал, но подвинул в краю стола пластмассовую тарелку с кусочками крабовой палочки, ветчины и омлета.
      Кот запрыгнул на табурет, уперся передними лапками в край стола, и начал чинно кушать с тарелочки.
      Мартин не скрывал своего восхищения.
      - Я никогда к котам не относился плохо,- объяснял он. - Но теперь осознаю, насколько недооценивал ваше племя. В интеллигентной семье и кот культурный. Если бы не ты, я бы сейчас выл от тоски.
      Кот чинно поел и остался на стуле, понимал, что праздник еще не кончился.
      Ровно в полночь Мартин поднял тост за Новый год, а затем взялся за стоявшую в уголке стола шкатулку.
      Замочек - к его удивлению - был открыт. Неужели сам открылся, по встроенным часам?
      В шкатулке на бархатной подстилке, лежала деревянная полированная палочка, завернутая в лист бумаги. Мартин раскрыл.
      
      к
      Волшебная палочка на одно волшебство.
      Срок годности - сутки с момента открытия шкатулки.
      Возьмите палочку в руку и громко произнесите желание.
      Предупреждение: Желание должно быть личным. Нельзя ничего просить для другого человека.
      
      Мартин подумал, что выпил слишком мало или слишком много. Взял палочку в руку и направил ее на кота.
      - Твоя работа?
      - Мур-р-р, - ответил кот, оставив человека в недоумении - как понимать сказанное? Соглашается, или недоумевает?
      Еще раз глянул на бумажку. Одно желание.
      Первой его мыслью было попросить мешок денег. Но уже через секунду он хмыкнул, насмехаясь над примитивностью этого желания. Потом посмотрел на часы. У него еще двадцать три часа и пятьдесят минут на размышление.
      
      ***
      Пилоты вертолета были в полном недоумении. Полярника, которого они должны были забрать со станции, нигде не было. Их предупредили, что вчера Мартин уже более суток не выходит на связь, и это всех настолько обеспокоило, что в состав экипажа включили врача.
      На крючке около двери висели овчинный тулуп и меховая шапка. Получалось, что полярник выскочил из вагончика раздетый. В углу стояла винтовка, а на столе сохранялись следы пиршества, включая взявшуюся неизвестно откуда бутылку виски, из которой было отпито не более трети. Под бутылкой была странная записка "Я вернусь"! Куда он мог пойти?
       Сюрпризом для прилетевших стала елка, украшенная маленькими игрушками, конфетами и серпантином. Откуда елка - понятно, но откуда игрушки, конфеты и серпантин? Он же не знал, что задержится до Нового года! Настораживали две пластмассовых тарелки на столе, словно полярник в вагончике был не один!
      Никаких подозрительных следов, скажем, следов борьбы, вокруг вагончика не было. Не было и следов того, что кто-то приезжал или прилетал.
      Пилоты связались с "Большой землей" и подробно рассказали об увиденном. Сделали десятки фотографий.
      Спустя час они получили команду улетать. Ничего из вещей не трогать и оставить на видном месте записку с приказом для Мартина оставаться на месте. Если вернется, конечно.
      Вокруг вагончика было немало следов, похожих на кошачьи. Но пилоты не придали этому значения.
      
      
      Григорий Неделько
      
      Музыка Альтаира
      
      Посвящается героям Космоса
      
      Вы слушаете радио "Имагинация".
      
      Прошло несколько лет с того момента, как инопланетное радио "Имагинация" впервые зазвучало на Земле. Вторгнувшаяся в мир одного, конкретного, маленького человечка, теперь эта музыка заполонила собой всю планету. Из всех радиоприемников, из каждого телевизора и компьютера, невзирая на волновую частоту или интернет-адрес, раздавались странные, жуткие, чарующие, непонятные звуки. Звуки колдовства, а может, науки, пришедшей из совершенно иных миров. Из миров за пределами вИдения и понимания человеческой расы.
      Но люди слушали их. И их, и тот приятный женский голос, что время от времени объявлял: в эфире радио "Имагинация". Боже, как внимательно, чутко и с каким желанием они слушали то, что предлагала и навязывала им вожделенная радиостанция. По собственной воле никто бы не стал уделять внимания подобной какофонии: смеси постукиваний, скрипов, шорохов и прочих движений, обильно "пересыпанных" фленжером, хорусом и иже с ними. Однако именно этот факт и сыграл ключевую роль. То, что слышалось, и то, что происходило, было НАСТОЛЬКО невероятным, чуднЫм, не похожим на виденное любым человеком ранее, что волей-неволей каждый, кто становился слушателем, свидетелем, подпадал под волшебное, неописуемое очарование музыки пришельцев, словно под гипноз.
      Видимо, на то и был расчет. Вероятно, так неведомые галактические ди-джеи с далекого Альтаира - а их местоположение установили давно и точно - именно так они планировали призвать и привлечь человеческое общество во всем его многообразии. Что ж, если это правда, то все удалось. Цель, однако, сохранялась неясной.
      Но музыка - звучала! Она звучала в головах ученых и художников, таксистов и врачей, политиков и военных. Она интриговала их, помогала им, раскрывала перед ними самые невозможные тайны: во сне и наяву. Отныне не только Менделеев мог, уснув, обнаружить решение задачи, которая долгое время не давала ему покоя. И не Моцарту одному теперь оказалось под силу, узрев произведение полностью, точно в каком-то неведомом трансе, потом последовательно переложить его на бумагу.
      Вначале это удивляло, а значит, пугало, но... нет ничего такого, к чему бы человек не привыкал. И человек привык. Люди долго, очень долго вслушивались в таинственную музыку Альтаира, приносящую с собой огромнейшие богатства, и чем больше становилось богатств, тем сильнее росло доверие землян к невидимым, неизвестным "музыкантам". Все подпали под очарование альтаирского радио, от мАла до велИка. Правда, был ли у них выход? Возможно, нет. Но кого это сейчас интересует? Сейчас, когда так близка технологическая сингулярность, когда машины наконец полетели по небу, а звездолеты - выбрались за тесные рамки земной орбиты; когда роботы "ожили", чтобы помогать людям, а сами люди научились управлять всем при помощи сенсоров и мыслей...
      Конечно, можно было бы насторожиться, смело сказать "нет!". Но больно уж грандиозно сталось воздействие "Имагинации", и слишком заждались, изголодались так называемые "хозяева Земли". Несколько лет, несколько долгих, прекрасных, фантастических лет продолжалась магия запредельной музыки. Создавались изобретения, вводились новшества... да что там, сам мир чуть ли не перекраивался от корки до корки! И все это под саундтрек чуднЫх, но уже столь близких "мелодий", звонов-ударов-перестуков, обработанных незримым кудесником. Тех самых звонов и перестуков, что вдохновляли, дарили желание жизни, двигали вперед. Да, "песня" помогала и строить, и жить, а потому стала синонимом слова "прогрессорство".
      Впрочем, люди не задумывались. Практически ни у кого не рождалось мысли: а что, если это прекратится? Что тогда? Как мы будем существовать без наших друзей с Альтаира? Нет, никому подобное не пришло в голову; никому, кроме, как водится, нескольких наиболее вдумчивых и прогрессивных представителей человечества...
      - Но, Вениамин Федорович, - доказывал физик Крылатов, - вы только представьте, что это правда. Только вообразите! Что тогда начнется... а вернее, прекратится. Перестанет, исчезнет, сгинет в небытии тот рай, которым мы жили последнее время, а ему на смену придет...
      - Хорошо, - отвечал Вениамин Федорович, далеко не последний человек на Объединенной Земле, - я вас понял. Я дам соответствующие директивы.
      И директивы последовали.
      В результате, в кратчайшие сроки, после улаживания необходимых формальностей, был построен звездолет, равного которому не видела планета. Масштабный, быстрый, надежный - таким мог бы стать "Титаник", если бы его конструкторы вдохновлялись не земными, а альтаирскими идеями. Космический корабль получил название "Музыкант".
      Отбор пилота и единственного участника экипажа был очень жесткий. Следовало найти человека ведающего, опытного, здорового, да еще и способного вызывать - внешностью и характером - позитивные чувства. Такую роль ответственные лица избрали для Юрия Галанина, превосходного летчика и космонавта.
      - Вениамин Федорович, а вдруг они не гуманоиды? - предположил Крылатов.
      - И что с того? - ответствовал Вениамин Федорович. - Неужели Галанин с ними не справится? Во всех смыслах.
      - Всякое может быть...
      - В любом случае, другой, более подходящей кандидатуры и иного, более достойного замысла у нас нет.
      Спорить с начальством - бессмысленно, тем более когда оно право.
      Галанина снарядили по последнему слову техники. Функционирование бортовых приборов проверили чуть ли не десятки раз: слишком велика была ответственность!
      - Надо спешить, - говорили Вениамину Федоровичу. - Надо спешить.
      Он и сам понимал, что надо, и делал все возможное.
      И вот настал долгожданный день в апреле, день, когда "Музыкант", под сакраментальное "...три... два... один... пуск!" отправится в далекий космос, дабы встретиться с благодетелями Земли. Встретиться и... что дальше? Постичь еще бОльшие тайны мироздания? А может, никакой встречи не состоится, и земляне потерпят обидное, но вполне прогнозируемое фиаско? Только время могло дать ответ на этот вопрос.
      - Полетели! - улыбаясь белозубой улыбкой, произнес Галанин.
      И оторвал звездолет от земли.
      Поднявшись вертикально вверх, в безоблачное весеннее небо, корабль развернулся и, ускорившись, скрылся с глаз наблюдателей. Тем же лишь оставалось наблюдать за процессом поисков через установленные внутри звездолета камеры и благодаря отчетам, которые регулярно предоставлял Галанин. Ну и, разумеется, в ЦУПе тщательно и безостановочно следили за показаниями приборов корабля и за здоровьем первого контактера, чтобы, в случае чего, немедленно выслать на помощь спасательно-поисковое судно...
      Галанин большую часть дня занимался тем, что внимательно и сосредоточенно вел сверхбыстроходного, оснащенного "умными", невероятными для людей прошлого навигационными и защитными системами "Музыканта" сквозь космическую ширь. Черный, помигивающий звездами, украшенный их сиянием, редким разноцветием планет и монотонностью астероидов и обломков оных, великий Космос звал в себя и за собой, на грандиозные поиски - туда, где лежит ответ на самые важные и глобальные вопросы, цену которых человечество, наверное, еще не до конца сознавало. Ориентировался в пространстве Галанин в основном по двум вещам: корабельному навигатору с его яркими компьютерными обозначениями и никогда не смолкающей "Имагинации", что не только вдохновляла, но и указывала путь. Если радиосигнал, с его ставшими привычными и родными стуками, ударами и перешептывания, делался слабее, космонавт тотчас поворачивал корабль, пока волшебная инопланетная музыка не начинала звучать на прежней громкости.
      ...У Галанина и тех, кто отправил его в полет, было достаточно времени для раздумий, и они пришли к выводу, что источник сигнала находится, по планетарным меркам, на совсем небольшом и двигавшемся быстро астероиде, не исключено, искусственного происхождения.
      - ...Как самочувствие? - в очередной раз спросили из ЦУПа.
      - В порядке, - с улыбкой отвечал Галанин.
      - Что впереди?
      - Темнота...
      И тут Галанин замер. Замерли и остальные, кто видел это.
      - Погодите, - проговорил космонавт. - Тут... да. Оно! Я нашел его!
      Внутренняя камера "Музыканта" показала работникам ЦУПа то, что мужчина увидел по монитору.
      Раздались ликующие крики, а улыбка звездолетчика стала еще шире.
      На экране, тем временем, отображался висящий впереди, прямо по курсу движения корабля, и постепенно увеличивающийся, по мере приближения "Музыканта", громадный шар. Металлического оттенка сфера, покатая, навевающая мысли о космической станции и кибертехнологиях.
      Приблизившись к ней, Галанин осветил находку прожекторами. Бока действительно невеликой по планетарным меркам сферы переливались в свете мощных лучей, и мужчина понял, что это не астероид. Что угодно, и, безусловно, искусственного происхождения, но не астероид.
      Вдруг в неопознанном космическом теле открылась, въехав внутрь, титанических размеров дверь. Ворота.
      - Кажется, меня приглашают, - обращаясь к ЦУПу, сказал Галанин.
      - Надо лететь, - посовещавшись, решили работники центра.
      Он и сам отлично это понимал и ни за что бы не повернул назад: не в его характере было отступать, хоть перед опасностью, хоть перед неизвестностью, особенно тогда, когда до важнейшей разгадки оставались считаные шаги, жалкие минуты. Дав мысленный приказ кораблю замедлиться, Галанин коснулся сенсоров и осторожно повел "Музыканта" внутрь шара. Гигантский шлюз закрылся тотчас же, стоило корме звездолета исчезнуть внутри сферы.
      Контакт с ЦУПом оборвался; прекратили работу и внешние камеры. Галанин пытался связаться с центром, но никто не отвечал ему, а экран показывал одни помехи.
      Между тем, корабль внезапно, но плавно остановился, и после что-то, скрытое от глаз мужчины, понесло "Музыканта" вперед. Галанин несколько раз нажал кнопку включения и выключения мониторов, однако это не принесло результата. Оставалось лишь догадываться, кто, как и зачем влечет его к себе. У Галанина родилось предположение, что он попал в нечто сродни магнитному полю, во что-то вроде космического эскалатора или бегущей дорожки, которая должна доставить его прямиком на место.
      Похоже, так и произошло. Пару минут продолжалось движение корабля в неизвестность, а затем, так же неожиданно, как и началось, все прекратилось: "Музыкант" замер на месте, и сам собой с еле слышным шипением отворился входной люк. Теперь исчезли всякие сомнения: кто бы ни находился по ту сторону толстых металлических стен корабля, этот загадочный незнакомец (или незнакомцы?) приглашал его.
      Волнующе застучало сердце, впрочем, страха почему-то не было. Галанин отстегнулся и направился наружу.
      Стоило переступить порог шлюза, как нахлынул целый сонм чувств: изумление, радость, беспокойство!.. Он стоял и просто смотрел перед собой. Попытался в очередной раз связаться с Землей, на сей раз через наручное устройство, однако и оно не функционировало.
      - Бесполезно, - раздался неожиданно голос. - Грот блокирует все входящие сигналы и фильтрует сигналы внутренние. Так надежнее, спокойнее.
      Галанин завертел головой: откуда только что говорили? Никого рядом нет.
      - Я здесь, прямо перед тобой, - послышалось снова.
      Тогда вселенский путешественник понял, что звук исходит от колонны - металлической, блестящей колонны впереди. Но отчего глас, который разговаривал с ним, кажется Галанину столь знакомым? Он же слышит его впервые в жизни!
      Поглядывая по сторонам, на мерцающие и переливающиеся разноцветием огней далекие вогнутые стены грота, он шел вперед. Мост, перекинутый через километровую пропасть, скрадывал стук шагов.
      - Лишние звуки здесь не нужны, - будто прочтя его мысли - или на самом деле заглянув в них? - объяснил голос, определенно женский.
      Путь к стеле занял около пяти минут. Постепенно, по мере приближения, Галанин замечал все больше деталей. Во-первых, то была отнюдь не стела, не колонна, а некое инопланетное устройство соответствующей формы, в которой происходили непонятные и бурные процессы; там что-то светилось и гасло, двигалось и останавливалось, клубилось и рассеивалось в ничто. Во-вторых, от "стелы" в неизвестность, вероятно, в сторону невидимых отсюда стен грота, тянулись толстые провода, время от времени вздрагивавшие, точно живые, словно дышащие. И в-третьих, и это самое поразительное, внутри колонноподобного устройства, стоявшего на невысокой круглой площадке, к которой вели полдесятка гладких ступеней, вертикально висела, опутанная маленькими проводками, обнаженная красивая женщина. Глаза закрыты, грудь размеренно вздымается, руки опущены, белоснежные волосы раскиданы по плечам - такие мелкие детали Галанин рассмотрел, когда совсем уже поравнялся с "зависшей" над пропастью "стелой".
      Пораженный увиденным, космонавт аккуратно приложил ладонь к прозрачному резервуару, где находилась красавица, - и ощутил тепло. Тепло и легкую вибрацию.
      - Ты пришел поздно, - снова послышался мелодичный голос.
      Галанин отдернул руку, отпрянул.
      - Не бойся, - попросила та, кто парИла внутри емкости, похожей на стеклянную. - Мы не хотели тебя напугать. И я тоже. Не переживай: все должно быть хорошо. Но знай: когда ты поднялся по ступеням к месту моего последнего обитания, ты сделал свой выбор. Вы сделали... Хотя - все еще можно изменить.
      - Кто... - Он сглотнул. - Кто ты?
      - Но ты же знаешь, - был ответ.
      И тут он понял, что действительно знает. Она - та самая радиоведущая, та, кто напоминал землянам, какую именно станцию они слушают.
      - Вижу, ты вспомнил меня. - Женщина по-прежнему не двигалась и говорила не размыкая рта. - Я - это она. А ты - Юрий Галанин?
      - Да. Меня послали...
      - Я знаю. И вместе с тем - нет. Да и им тоже неведомо до конца, зачем ты здесь и что тебя - и их - ждет.
      - Кто ты? - повторил он. - Какой ты расы? Ты человек?
      - Почти, - ответила она. - Когда-то я была кем-то вроде человека. Все мы были. Нас плодилось много, чересчур много. Мы населяли немало планет - не одну и не две. Но потом случился Катаклизм.
      - Катаклизм? Какого рода?
      - Мы слишком уверовали в науку. Понимаешь?
      Кажется, он понимал.
      - И в итоге, - осторожно продолжил он, - осталась только ты одна? Из всех?
      - Меня оставили.
      - Чтобы встретиться со мной?
      - С тобой или с тем, кто пришел бы вместо тебя. А кто-нибудь когда-нибудь обязательно пришел бы. Не с чистыми намерениями, так с желанием красть.
      - Мы не хотим красть. И я не хочу.
      Она помолчала, а потом продолжила:
      - Ведай же, Юрий Галанин, что наша судьба начиналась так же, как у вас... Ох. Силы покидают меня... Ты поздно пришел. Не знаю, сколько еще смогу...
      - Подожди. Ты хочешь сказать, что вы получили свои знания, умения и силу тоже от кого-то другого? От иной человекообразной расы? Так же как люди получили эти знания и силы от вас?
      - Ты все правильно понял. - Она опять умолкла. - Берегите силу. Берегите себя... И - прощайте. Моя миссия выполнена.
      - Подожди, подожди...
      Он говорил еще что-то, но женщина больше не произносила ни слова. Ее голова безвольно опустилась на грудь, которую не вздымали легкие... если, конечно, ее организм был устроен подобно организму земных женщин. Но что-то подсказывало ему: так оно и есть.
      "Все кончено, - подумал он. - Или только начинается?"
      Он поднял руку ко рту и сказал в наручный микрофон несколько стандартных фраз; просто так сказал, безо всяких смысла и надежды. Конечно же, никто ему не ответил.
      В эту секунду ушей достиг странный звук - будто открывается дверь, совсем близко. Что это? И откуда доносится?
      Боковым зрением он уловил движение в "стеклянном" резервуаре: оттуда будто бы откачивали воду... либо что-то, очень на нее похожее, некую жидкость или густой свет. Затем дверца резервуара отъехала в сторону.
      Он все понял.
      Он подошел ближе и поймал на руки безвольное обнаженное тело. Ему показалось, что улыбка радости и счастья озаряет прекрасное лицо. В следующее мгновение женщина растворилась прямо на его глазах, исчезла, испарилась.
      Он был удивлен, он был поражен. Но недолго. Он понимал, что ему следует сделать... что его опять зовут... что его зовет собственный долг: перед ней и перед ними, перед всеми жителями Земли... И перед собой.
      Раздевшись донага, он шагнул внутрь резервуара, который тут же закрылся и вновь заработал. Он ощутил, как что-то плещется у ног, концентрируется, конденсируется; как колонна набирает все больше и больше ЭТОГО, погружая его в искрящийся свет. И вдруг стало так хорошо, так легко.
      Смотря прямо перед собой, опустив руки по бокам, спокойно, размеренно дыша, он ждал, пока резервуар наполнится, а провода опутают и подключатся, дабы подарить ему новый смысл существования. Ему многое предстояло увидеть, понять и рассказать...
      
      ...Рука повернула регулятор, и зазвучала привычная странная музыка, мелодия из глубин космоса.
      А когда она закончилась, приятный, ровный мужской голос сказал известную и ожидаемую фразу:
      - Вы слушаете радио "Имагинация".
      И все продолжилось заведенным порядком.
      
      
      Миниатюры
      
      Полина Михайлова
      
      Каштановое варенье
      
      В этом октябре решили сварить варенье из каштанов. Я уже не удивлялась. Лук, тыква, арбузные корки - из чего только в нашей семье не готовили варенье. Но все-таки, варить из каштанов - это варить из каштанов.
      Мама, в шортах и короткой футболке, бледная от поздней осени, когда почти растаял августовский загар, уже во вторник стала доставать пустые банки с верхних полок, поднимая руки так, что оказывалась видна ее родинка на бедре. Папа, чинно и бессменно, три для подряд ходил в парк собирать каштаны: нужно было успеть до пятницы, в пятницу варим.
      - Они же на вкус, как картошка! Какое же из них варенье? - повторяла я, возвращаясь из школы.
      - Зато таят во рту, - отвечал папа и продолжал ходить за каштанами.
      Катилось время. Мне не терпелось по самый затылок опуститься в горячий, как кипящий сахарный сироп, момент, когда мы с папой и мамой, втроем, соберемся на кухне. Расставим банки, разложим крышки, очистим каштаны, и...
      Наступила пятница. Весь длинный школьный день, длинный настолько, что в него можно спрятать любые мысли, какие хочешь - весь день я лелеяла только одну мысль: уже сегодня мы попробуем каштановое варенье. Однако дело было, конечно, не в варенье. Меня радовала наша с родителями пятничная традиция собираться на кухне, зажигать свечки, пить чай и рассказывать что-нибудь друг другу. Я садилась на колени маме, упираясь виском ей в щеку, и слушала истории - не то былые, не то вымышленные (в ломающемся на стене сером пламени свечи все переплеталось в одно). Щека мамы была чуть волосистой, а кожа тонкой, но жесткой, как органза, сквозь которую просвечивались фейерверки вен. Так бывало обычно. Но эта пятница точно будет волшебной: из-за фантастического варенья.
      Когда я (впервые вернувшись из школы не пешком, а на автобусе!) вошла домой, родители меня не встретили. В квартире было тихо, хотя банки, крышки и кастрюли были на столе расставлены.
      - Мам, пап?
      Мама вышла в коридор и встала, не зная, куда деть руки, как школьница у доски.
      - Доча, мы хотим тебе кое-что сообщить.
      Тем, кто правда прощается, слово "прощание" чуждо: так, родители говорили со мной об отметках, о неудавшемся каштановом варенье, о том, что мне скоро одиннадцать - о чем угодно, только не о разлуке. Однако, за каждым словом может стоять другое, невысказанное, и, порой, истинное - такой подлинный смысл фраз лучше всего обнаруживают дети. Говоря об отметках (на этой неделе я получила несколько троек), мама хотела коснуться чего-нибудь, что для меня ценно - но чего уже невозможно изменить. Она намекала на то, что тоже не может изменить что-то важное - как полученную отметку; все, что стоит сделать - это получить новую. Говоря о неудавшемся каштановом варенье, родители думали о другом: что не всякая любовь, как десерт, выходит. А напоминание о возрасте (свой возраст я прекрасно помнила и сама) - было напоминанием о моей выносливости и силе.
      Сказав все это, пряча "все" за основными словами - папа умолк, а мама добавила то, что можно было бы сообщить однажды, не касаясь больше ничего: она улетает в Израиль. Потому что любит; любит кого-то больше, чем нас с папой.
      Папа думал, что это другой мужчина. Но я-то знала, что мама просто любит себя.
      Было видно, что папа давно знал о мамином отъезде - я заметила, что у него под футболкой зияет свежая и не осмысленная еще дыра, которая образуется у взрослых от разлук: некоторые носят по две и по три таких. Папа не перебивал маму, но я знала, что он делает это не потому, что он спокоен, а потому, что пробовал ее отговорить, но не смог.
      Мама уезжала медленно, тяжко, рассуждая о весе ручной клади, об острых предметах в косметичке и о том, как бы в самолете не заболела голова. Вместо того, чтобы узнавать, какое же на вкус чудесное каштановое варенье - детальнее всего на свете я узнала свои коленки: что в определенных местах цвет перетекает в цвет, а вокруг каждой царапины кожа не ровная, как по неопытности думалось, а такая же точно, что и на подушечках пальцев.
      Мама улетела пятничным ночным рейсом, шепнув, что ее больше нет. Папа плакал в аэропорту из-за того, что мы так и не успели сварить варенье.
      - Варенье, - сказал он, пытаясь пальцами вдавить слезы обратно. - Мы так и не сварили. Из каштанов.
      "Какой пустяк, - подумала я, - а он из-за него плачет".
      В субботу я встала в семь утра, папа еще спал. Чтобы он перестал расстраиваться, я решила сварить нам баночку каштанового варенья, всего одну. Я знала, что сделаю это хуже, чем с родителями, но попробовать стоило. Каштаны не давались: очищать их следовало с бежевой "попки", а она надламывалась непросто. Сахарный сироп тоже вариться не хотел. Но это сначала - вскоре я справилась.
      К завтраку я налила готовое варенье из кастрюльки в розетку, и поставила три чашки: перед собой, перед папой (он еще не проснулся) и перед мамой. Справа от чашек положила по ложечке. Потом я убрала две чашки: свою и мамину. Если тебя больше нет, мамочка, то и меня нет. И почувствовала, что я превращаюсь в кусок рыхлого, рассекаемого самолетом неба.
      Мы боялись, что эта разлука насовсем. Насовсем и вышло.
      
      
      
      Григорий Рабинович
      
      Последний бой старшего лейтенанта Федулова
      
      Страшные минуты боя всегда одинаково тягостны, и предощущение неминуемого конца, если и не своего, то кого-либо из своих товарищей, гнетет и рвет душу на мелкие куски.
      Но тут все должно обязательно кончиться раз и навсегда, потому что нам всем крышка.
      Враг не только упорен и напорист, он умен и расчетлив. Он сметлив и беспощаден, а потому нам с этого пригорка только одна дорога - на небеса. Мы кончили свой земной путь, и нас от всей роты осталось только трое: я, Саня Кротов и старший лейтенант Федулов.
      И ведь жалко парня, напрасно он мучается, и тяжкие стоны его вырывают из груди кусок, и ясно, что ему совсем мало осталось, а нам тем более - при следующей атаке только и останется, что в сырую осеннюю землю лечь.
      Мы честно, как все, воевали, но нас предали душегубы с синими околышами. Они вырвали с корнем лучший командный состав, отсюда и безнадежность нашего нынешнего положения.
      И тут я спохватываюсь.
      У меня впереди только смерть и горе всем родным, они даже извещения о смерти не получат.
      Как на зло, в голову лезут мысли об общем положении. Это трибунал на месте еще до следующей атаки фрицев, и Федулову будет плевать, что я пулемет Максим на плечах четыре километра пер, а он только ленты к нему. Человек он флегматичный, и черт знает, что у него сейчас на уме.
      Но я не могу, просто не могу этого не сказать, вся душа испеклась под знойным пламенем красных знамен. И я ору как умалишенный, чтобы перекричать Санины стоны.
      - Пока мы здесь помираем, эти гады заседают, жрут и пьют, и им не только до нас, им и до себя дела нет. Они до того привыкли перед Сталиным на коленках ползать, что у них и мозгов своих, чтобы об общем положении подумать, не осталось.
      Федулов уставился на меня пронзительным и вмиг посуровевшим взглядом, и мне сразу стало совсем не по себе.
      Возникло чувство страха, не за себя, а за семью. Федулов ведь не чужой командир, а свой, и, если он чудом в этом аду выживет и дойдет до своих, ему будет не трудно дать знать кому надо про мой выпад в сторону лучшей на свете власти.
      Но нет, потухло грозное свечение в глазах командира, он отвернулся и весь как-то поник. И обреченно и как-то даже мурлыкающе нежно заорал мне почти в самое ухо:
      - Я тоже так думаю, но мы сейчас не за Сталина и его прихвостней умирать будем, а за родину. А она, брат, при любом царе все равно одна, и ее отдать врагу нельзя. Мы за нее и перед предками, и перед потомками всегда в ответе. Она выстоит и возродится вновь, она нас грудью вскормила, и мы должны за нее головы свои сложить.
      И тут я понял, что, если доведется выжить, неважно где, даже в плену, и когда-нибудь вернуться домой, эти слова будут тем единственным флагом, который я пронесу по жизни.
      ...Мне уже за девяносто, у меня позади плен, из которого я сбежал к партизанам, и война, и тяжкая мирная жизнь, послевоенное время, и флаг нашей родины уже другой, но донес слова Федулова до своих внуков и правнуков.
      А мерзкие гады, которые вместе со Сталиным весь тогдашний народ языком своим поганым косили, любому врагу охотно бы сапоги до блеска с радостью лизали.
      
      
      Эдвард Митчелл
      
      СТАРЫЙ СКВИДС И МАЛЕНЬКИЙ СПЕЛЛЕР
      
      В дни, когда потребности были немногочисленны и хорошо удовлетворялись, когда английский ром был чистым и дешевым, старшее поколение все еще носило бриджи до колен и куртки с индюшачьим хвостом колониальных времен, умер Бейли, который брал пошлину за проезд по дороге между Хартфордом и Провиденсом. Сорок лет после революции Бейли жил в уединенном маленьком домике таможни возле моста через бурный Кеннебауг и все это время неизменно откликался на призыв прийти и взять пошлину. Однажды ночью он на вызов не ответил, и его нашли сидевшим в кресле с открытой Библией на коленях; его дух ушел в страну, о которой он читал.
      Через несколько дней на таможню Кеннебауга прибыла большая карета, которая привезла высокого молодого человека, все имущество которого было завернуто в узел. Кучер сообщил молодому человеку, что это и есть место его будущей службы как таможенника, и добавил, обратив внимание, что будущий таможенник смотрит на доску у двери, где с давних времен были нарисованы ставки таможенных пошлин.
      "Смотрите, Старый Сквидс, лучше запишите здесь новые числа, а старые можно стереть".
      Кучер называл прибывшего Старым Сквидсом1
      
      1 Squids - кальмары (англ.)
      
      , но, помимо того, что такой фамилии, если она вообще существовала, никогда раньше не слышали в этой местности, странно, что нового таможенника назвали старым. На самом деле он был молодым, не старше двадцати двух - двадцати трех лет. Кожа его была бронзовой, но гладкой, и, хотя его борода была спутана и волосы торчали в разные стороны, она никогда не знала бритвы и поэтому была шелковистой. Он был жилистый, хотя и широк в суставах и немного сутуловат. Но, может, его назвали старым потому, что он был человеком умеренным, не столько из-за лени, сколько из-за врожденного характера. Когда карета отъехала, Сквидс остался стоять, недоумевающе глядя на доску пошлин и рассеянно дергая себя за бороду. Неудивительно, что он был озадачен. На доске сохранились только обрывки слов, ибо дожди смыли краску. Он ничего не мог с этим поделать и потому снял доску и отнес в домик. Не став осматривать свое новое хозяйство, он бросил узел с вещами на кровать и принялся восстанавливать нанесенный доске ущерб. Но время произвело неизбежную работу, и, когда Сквидс держал доску на коленях, она распалась под его крепкой хваткой на части, будто грубая перемена после сорока лет безопасного присутствия на двери оказалась слишком велика для доски. Сквидс печально посмотрел на куски дерева у его ног, бережно их собрал и достойно похоронил в старом сундуке.
      Неделя понадобилась Сквидсу, чтобы сделать новую доску. Он хорошо умел справляться с молотком, пилой и гвоздями, но пальцы его были слишком неуклюжи при работе с карандашом и кистью. Он долго изучал карту тарифов, полученную в компании, чтобы точно скопировать эти числа и слова на доску. Он мечтал увидеть законченную работу и однажды даже проснулся от восторга, зажег свечу и опустился на колени, чтобы перенести на доску то, что увидел во сне. Но его пальцы отказались изобразить картинку, и, вздохнув, Сквидс вернулся в постель.
      В конце концов он сдался и просто начертал на доске нечто этакое:
      
      члавек адин цент
      лошдь два цент
      асталное спрсите меня
      
      Написание слов он как-то мимоходом выведал у незнакомца, который выписал их для Сквидса на бумаге. Новую доску Сквидс повесил на старом месте, и, когда к воротам таможни кто-нибудь подходил, человек или чудовище, он доставал свою тарифную карту на случай, если у него спросят о величине пошлины. Проезжавший мимо один из управляющих компании улыбнулся, увидев доску, но утешил Сквидса, сказав, что он хорошо справляется, а отъехав, сказал своему спутнику, что Сквидс странный, но верный, и доказательство своей честности представил одному из директоров компании.
      - Сквидс не умеет писать ничего, кроме своего имени, - сказал управляющий, - и мы полагаем, что он бродяга, плавал на китобойном судне, был высажен на берег в Нью-Лондоне и оставлен выживать. Но он человек верный.
      Однако Сквидс, хотя и был умиротворен одобрением управляющего, но ни в коем случае не содержанием.
      "Когда-нибудь, - сказал он себе, печально глядя на изделие своих рук, - я добьюсь успеха".
      Сквидс выглядел счастливым в своем одиноком домике. Друзей у него было мало, потому что таможня располагалась вдалеке от ферм и ближайшего города. Путешественникам нравилось здесь, Сквидс угощал каждого стаканом прохладного молока, хотя собственностью его, помимо одежды, была единственная корова.
      Однажды один из путешественников сказал ему:
      - Послушай, Старый Сквидс, я уже больше года пью твое молоко. Что я могу для тебя сделать, когда доберусь до Хартфорда?
      - Вы могли бы привезти мне букварь, - сказал Сквидс. - Я заплачу за него сколько он стоит, но не больше доллара.
      Во время следующей поездки путешественник вручил Сквидсу Орфографический словарь Вебстера. Голубые глаза Сквидса сверкнули, когда он получил книгу, но он ничего не сказал, кроме выражения благодарности. Оставшись один, Сквидс открыл книгу наугад, а затем, стоя перед доской, сказал с торжествующей ноткой в голосе и победным блеском в глазах:
      - Теперь я смогу написать что угодно, и это будет успехом.
      Сквидс научился писать двух- и трехбуквенные слова, но помимо этого частенько увязал в трудностях. Он боролся мужественно и отчаянно с двусложными словами.
      "Это четверка, - говорил он, - а это пятерка, и это слог "Ба". Но я пока не совсем понимаю. Это К, это Е, а это R. K есть K. E есть E. R есть R. Должно быть, это слог "кер" Вместе "бакер". Что же это за слово?"
      Сквидс отверг слово "бакер" и был очень подавлен. Однажды ночью, когда он лежал на кровати, широко открыв глаза, а мозг пульсировал от невозможности понять тайну "бакера", на него снизошел великий свет. Он встал, зажег свечу и из холщовой сумки вынул десять медных пенни, разложив их на видном месте на столе. После этого, едва коснувшись подушки, он заснул.
      Утром он отдал кучеру десять медяков с просьбой обменять их в Хартфорде на десять мятных конфет "Бычьи глаза", полосатых, красных и белых. Получив конфеты, Сквидс оставил их на тарелке в буфете и ждал до следующего субботнего полудня. Он знал, что в это время каждую субботу молодой парень приносил продукты с фермы своего отца для воскресного обеда священника в пасторском доме, в миле по ту сторону Квиннебауга. Наконец Сквидс заметил мальчика с тяжелой на вид корзиной. С лукавством, рожденным некоторым чувством стыда, Сквидс дожидался в таможне. Вскоре парень был у ворот, призывая Сквидса выйти и принять пошлину.
      - Эй! Эбенезер, ты идешь к пастору? Должно быть, ноша тяжела. Думаю, тебе хочется немного отдохнуть.
      - Тяжела. Там, наверно, свиное ребрышко.
      - М-м-м. Хотелось бы знать, - сказал Сквидс, искусно изображая симпатию. - Входи и садись. Может быть, я могу дать тебе что-то хорошее.
      Когда Эбенезер вошел в дом, Сквидс достал и поставил перед мальчиком соблазнительное лакомство.
      - "Бычьи глаза"! - воскликнул мальчик восхищенно.
      - Они тебе нравятся? Вот тебе одна.
      Он протянул Эбенезеру конфету, но удержал руку.
      - Подожди, - сказал он. - Ты должен это заработать. Ты ходишь в школу?
      - Да, зимой.
      - Гм-м. Как далеко ты продвинулся?
      - Я знаю дроби, и у меня второй уровень по чтению.
      - Да? Сейчас посмотрим.
      Сквидс достал словарь Вебстера из-под подушки и, открыв его, сказал:
      - Вот... Если ты прочтешь эту колонку, у тебя будут две конфеты. Посмотрим, как много ты знаешь.
      - Это легко, - сказал Эбенезер. - Я читаю и более сложные тексты.
      Сквидс был немного озадачен. Наконец сказал:
      - Давай попробуем первое слово. Будет намного проще заслужить конфету. Разве ты не видишь?
      И Сквидс направил острие складного ножа на слово "baker".
      - Это "пекарь"2
      
      2 Baker - пекарь (англ.). Произносится "бейкер".
      
      , - сказал Эбенезер.
      - Пекарь, - повторил Сквидс со странным акцентом в голосе. - Так и есть.
      Сквидс рассеянно почесал бороду складным ножом.
      - Конечно, это пекарь. Кто угодно, кроме дурака, знает, что это. Позволь, я запишу, Эбенезер.
      Затем Сквидс, к некоторому удивлению Эбенезера, на гладкой белой стене кусочком древесного угля написал по буквам B-a-k-e-r.
      - Зачем ты это записываешь, Сквидс? - спросил мальчик.
      - Зачем? О, только посмотреть, как ты угадал, - ответил хитрый Сквидс.
      Таким образом Сквидс освоил десять слов, а мальчик получил все конфеты, и Сквидс заключил с ним соглашение, что он должен приходить каждую субботу после обеда и показывать, как читать правильно слова из словаря Вебстера, которые показывал ему Сквидс, получая за каждое слово по конфете.
      Таким образом, Сквидс освоил словарь и начал готовиться к тому, чтобы написать на доске новый тариф цен таким образом, чтобы получить выгоду для себя.
      Но случилось нечто, заставившее Сквидса забыть о новых ценах за проезд - это вдруг стало для него чем-то незначительным.
      Однажды мартовским вечером, когда бушевал шторм, Сквидс со своим словарем на столе между двумя свечами рисовал почти бесконечное число раз слово "скот", чтобы научиться писать его правильно и красиво на таможенной доске. Внезапно он прервал работу и прислушался. В дверь стучали, и это не было стуком ветвей дуба о крышу. Сквидс взял свечу и открыл дверь. Порыв ветра задул свечу, как и другую, на столе, но Сквидс увидел на пороге женскую фигуру, протянул руку и впустил женщину в дом. Он велел ей потерпеть, пока он снова не зажжет свечи, но прежде, чем успел это сделать, услышал ее неверные шаги и звук падения. Нервными пальцами он высек искру из трута, зажег свечу и увидел, что женщина опустилась на пол, волосы ее спутались от дождя, она была бледна, глаза полуоткрыты, и бессознательный взгляд показался ему взглядом мертвеца.
      Сквидс поднес свечу к ее приоткрытым губам и увидел, что она была не мертва, а слаба. Прежде, чем он успел применить простые средства помощи, которые знал, она пришла в себя, сумела подняться, поковыляла к стулу, и тогда Сквидс впервые увидел то, что поразило его гораздо больше, чем ее слабость. Он увидел в ее руках спящего младенца. Она выпила стакан воды, а Сквидс суетился, готовя ей чашку чая, такого крепкого, что, пригубив, она оживилась.
      - Ты очень мокрая, - сказал Сквидс и бросил несколько поленьев в очаг, убеждая ее приблизиться к огню. Она так и сделала, но с таким безразличием, что Сквидсу показалось: ее мало волнует, будет ли она мокрой или сухой. Хотя он никогда прежде не прикасался к гладкой, мягкой коже младенца, Сквидс осторожно взял его из ее не сопротивлявшихся рук и положил на подушку. Ребенок не промок от бури, и Сквидс осторожно накрыл его одеялом. Младенец даже не проснулся от непривычного прикосновения, и когда Сквидс посмотрел на ребенка, спавшего на его подушке, положив пухлую ручку на щеку, Сквидс поклялся, что ни мать, ни ребенок не выйдут из дома в эту ночь.
      Женщина наблюдала за ним с первым проявлением интереса и сказала наконец.
      - Вы добры, очень добры.
      - Ну что вы, милая маленькая красавица, - вот и все, что смог ответить Сквидс.
      Женщина рассказала ему бессвязную историю о том, как сбилась с пути, и умоляла, чтобы Сквидс разрешил ей остаться, пока льет ливень. Сквидс устроил ее поудобнее, поставил перед ней молоко и хлеб. Затем, обсохнув, Сквидс поднялся на чердак. Лежа на импровизированной постели, он прислушивался к звукам внизу, но там было тихо, и, удостоверившись, что гостья и малыш в порядке, он заснул.
      Утром Сквидс спустился с чердака и постучал в дверь, но ответа не последовало. "Она устала: пусть поспит", - сказал себе Сквидс. Но внутри было тихо, Сквидс осмелился постучать еще раз, и, так и не получив ответа, открыл дверь. Комната была пуста.
      "Она ушла прежде, чем я проснулся", - рассудил Сквидс и принялся за завтрак. Однако вскоре он услышал то, что заставило его застыть в крайнем изумлении. Он не шевелился, пока не услышал звук снова. "Ма! Ма!"
      Тогда Сквидс осторожно поднял одеяло, и взгляд его встретился с взглядом младенца. Маленькое существо подняло ручки, улыбнулось и произнесло: "Мо! Мо!".
      - Мо! - повторил Сквидс. - Это значит "дурачок". Молока хочет.
      Через мгновение Сквидс уже нагревал кастрюльку с молоком. "Наверно, ему понравится сладкое молоко", - подумал он и положил в молоко полную ложку сахара.
      Сквидс кормил младенца ложку за ложкой, пока, наконец, тот не оттолкнул ложку толстой ручкой и крепко, но нежно, ухватил Сквидса за длинную и шелковистую бороду, а потом посмотрел ему в глаза, засмеялся и загугукал.
      "Кажется, он меня узнал, - подумал Сквидс. - Милый маленький негодяй решил, что знает меня".
      И две слезы упали на щеку младенца из его глаз. Сквидс прижался к младенцу лицом и тихо заговорил с ним с неожиданно пробудившимся инстинктом отцовства. Наконец ручки малыша расслабились, веки опустились, и он заснул, а Сквидс стоял и смотрел на него так долго, что забыл о времени.
      Так Сквидс получил компаньона. Он так и не узнал, почему мать, если это действительно была его мать, оставила ребенка и ушла. Проходили дни, и Сквидс начал бояться, что мать вернется и заявит права на младенца. Но она этого не сделала.
      Сквидс не думал больше о новой доске для пошлин. Он положил ее перед ребенком вместо стола, на которым собрал чудесные игрушки, вырезав их складным ножом.
      Сквидс рано обнаружил, что ребенку больше всего нравятся игрушки с колесами, и малыш проявлял удивительную хитрость, располагая их в одному ему понятном порядке. Однажды Сквидс застал его, с удивлением смотревшим на словарь Вебстера, и, боясь шаловливости этих ручонок, Сквидс связал обложки шнурками, позволив малышу играть с книгой. Тогда Сквидс назвал малыша Маленьким Спеллером3
      
      3 Speller - словарь (англ.)
      
      , и никогда не называл иначе.
      Малыш изо всех сил пытался сказать "Сквидс", но мог только шепелявить "Тид", так что Сквидсу стало больше нравиться это уменьшительное имя в произношении ребенка, чем все остальные звуки, которые тот произносил.
      - Когда-нибудь мы с тобой прочитаем эту книгу, и я рассчитываю, что мы получим лучшее удовольствие, не так ли, сэр? - говорил Сквидс ребенку, когда тот стал достаточно взрослым, чтобы понимать, и малыш отвечал: "Да, мы будем, Тид".
      Так они жили день за днем, Маленький Спеллер был доволен, а счастье Сквидса было безмерно. Это было счастье, о котором он прежде понятия не имел.
      Когда малыш подрос, Сквидс сажал его на колено и с помощью словаря Вебстера и новой грифельной доски, привезенной из Хартфорда, учил ребенка буквам.
      - Это А, сэр. Посмотри, как я это пишу. Вот так, и линия поперек, и получается А.
      Маленький Спеллер рисовал линии и говорил: "Это А, Тид", а Сквидс смеялся и говорил:
      - У нас скоро будет доска для пошлин, написанная без ошибок. Я считал это нашей целью и не ошибся.
      Однажды Сквидс написал на доске "лошадь", а Маленький Спеллер взял карандаш и набросал лошадь с прямоугольной головой и телом и очень кривыми ногами и сказал: "Нет, вот это лошадь, Тид".
      Сквидс взревел от радости и заставил Маленького Спеллера написать слово "лошадь" рядом с рисунком, а затем прибил вывеску к стене над очагом, и когда кто-нибудь приходил, он с гордостью указывал на вывеску, говоря:
      - Посмотрите, как Маленький Спеллер пишет "лошадь". Он милый!
      Не прошло много времени, когда Сквидс обнаружил, что мальчик и он поменялись местами, ибо учитель становился учеником, а ученик - учителем.
      Сквидс отправился в Хартфорд, купил книжку по арифметике, и велика была их радость в размышлениях над тайнами этой книги и их разгадкой.
      - Маленький Спеллер, - сказал однажды Сквидс, - ты научился писать, но к арифметике относишься более естественно. Это вне моего понимания. Теперь тебе придется вместо меня рисовать, считать и писать.
      То, что у ребенка талант к математике и механике, Сквидс понял, но выразить это мог только словами:
      - Он прекрасно пользуется карандашом, красками и складным ножом.
      Однажды утром, когда Сквидс открывал шлагбаум, он удивил путешественника, ждавшего, чтобы пройти, который внезапно остановился, глядя на дом. Незнакомец испугался, что сошел с ума или выпил слишком много рома Новой Англии.
      Сквидс с торжествующим восклицанием сказал:
      - Посмотрите на этот вид! Наконец-то цель достигнута, - и он указал на новую доску для взимания платы, с аккуратными рисунками и красивыми надписями.
      Затем он бросился в дом и вывел отрока.
      - Вот мальчик, который сделал это без моей помощи, - сказал Сквидс, - и пригвоздил доску без моего ведома. Разве это не замечательно? Это Маленький Спеллер, да.
      Когда Маленький Спеллер подрос, он построил с помощью Сквидса чудесные ворота, которые автоматически открывались и закрывались, когда путешественник прикасался к рычагу; и слава о нем распространилась, так что даже управляющий пришел и тоже удивлялся, и хвалил мальчика, говоря:
      - Сквидс, этот мальчик гений.
      А Сквидс смотрел на Маленького Спеллера, когда тот этого не видел, как энтузиаст изучает картину, и много-много раз ночью тихонько вставал с постели, зажигал свечу и смотрел с благоговением на лицо спавшего мальчика.
      Однажды к заставе Кеннебауга пришли несколько человек, вогнали колья, выкопали канавы и построили через реку большую плотину в полумиле выше по течению. Затем они построили здание, больше любого, которое когда-либо видел Маленький Спеллер, и разместили в нем любопытные машины, а снаружи поставили огромное колесо. Маленький Спеллер, казалось, был очарован, наблюдая день за днем, и заставил людей относиться к нему с большим почтением, потому что однажды в критический момент, когда ставили на место колесо и казалось, что-то пошло не так, строители услышали тихий голос, который властно произнес: "Развяжите веревки, быстро!". Они так и поступили, и колесо правильно встало на место. Мужчины недоумевали: как человечек, стоявший на камне, мог крикнуть так властно, что ему поверили. Они сказали: "У него, видимо, есть немного сообразительности".
      Когда большое колесо было приведено в движение и машины на фабрике начали издавать ужасный грохот, энтузиазм и восторг Маленького Спеллера, казалось, были даже больше, чем могло содержать маленькое тело. Он проводил часы на фабрике, наблюдая за машинами, сплетавшими ткань из шерстяных нитей. Сквидс обратил внимание на то, что Маленький Спеллер все время молчит, рассеянно мечтая, и встревожился.
      "Это воздух и ужасный шум на фабрике сбивают с толку его голову", - рассуждал Сквидс и убеждал мальчика ходить туда реже, но Маленький Спеллер поступал по-своему. Сквидс увидел, что мальчик день и ночь что-то делает складным ножом и другими инструментами, и был доволен, хотя не мог понять, что за странную вещь Маленький Спеллер строил. Мальчик казался полностью поглощен своей работой. Когда он ел, его большие мечтательные глаза рассеянно смотрели на тарелку; но спал он крепко, и Сквидс не сильно встревожился.
      "У него что-то получается", - рассуждал Сквидс, и когда видел, с какой яростной энергией и энтузиазмом Маленький Спеллер вырезал и формовал, строгал и склеивал куски дерева, Сквидс был уверен, что все, что он делал, получалось хорошо.
      Однажды Маленький Спеллер сказал, положив руку на свое творение:
      - Вот, готово, и это хорошо. Это лучше, чем то, что у них есть на фабрике.
      - Что это может быть, Маленький Спеллер? - спросил Сквидс.
      - Это ткацкий станок.
      - Это сделал ты! Часть тебя в этом, Маленький Спеллер, и эта большой твой успех, больший, чем тарифная доска или ворота.
      В великом ликовании Сквидс отправился на фабрику и привел управляющего.
      - Видите, - сказал он, - это работа Маленького Спеллера и его успех.
      Управляющий взглянул на модель, больше из любопытства, чем с интересом.
      - Покажи ему, как это работает, - сказал Сквидс.
      Маленький Спеллер так и сделал. Модель выглядела грубой и неуклюжей, но, когда мальчик объяснил, как она работает, управляющий был взволнован. Он потрогал модель, поработал с ней, большие капли пота выступили у него на лбу. Наконец он сказал:
      - Это произведет революцию в шерстяном производстве. Вещь построена неправильно, но в ней есть идея. Где ты взял эту идею, Сквидс?
      - Я? - воскликнул Сквидс. - Разрази меня гром! Это сделал Маленький Спеллер. Он работал над ней с тех пор, как была построена фабрика. Разве это не успех?
      - Успех! - и управляющий улыбнулся. - Что ты хочешь за это? - спросил он.
      - Я хочу, чтобы такая машина была построена и запущена в работу на фабрике, - сказал Маленький Спеллер.
      - Ты позволишь мне построить ее?
      - О, конечно!
      - Напиши это в письменной форме, и я обещаю, что приспособлю для них фабрику, и не одну, а сотню.
      Сквидс и Маленький Спеллер, казалось, были ошеломлены неожиданной славой.
      - Он собирается запустить то, что ты сделал, на ста фабриках, Маленький Спеллер, - сказал Сквидс, почти благоговейно глядя на мальчика.
      Все случилось так, как сказал управляющий. Ухватившись за идею Маленького Спеллера, он должным образом с ней обращался, строил машины, получал патенты и, конечно, произвел революцию на шерстяных фабриках, которые тогда возникали по всей восточной Новой Англии. Если бы он открыл золотую жилу на берегу Квиннебауга, то едва ли стал бы богаче.
      Но Сквидс и Маленький Спеллер были довольны. Они приходили на фабрику и смотрели, как новая машина ткет ярды и ярды ткани. Маленький Спеллер смотрел с восторгом, а Сквидс с чувством благоговения.
      - Это ты, Маленький Спеллер. Это работаешь ты. Это не машина. Машина - только дерево и железо.
      Прошло время, и Маленький Спеллер снова стал рассеянным и проводил много часов, наблюдая, как энергия передается от водяного колеса к ткацким станкам.
      "У него новая идея. Что-то необычное еще должно получиться", - рассуждал Сквидс.
      Однажды он услышал, как кто-то идет по дороге, и пошел открывать ворота. Там было четверо или пятеро мужчин, и они несли ношу. Когда они приблизились, Сквидс увидел, что они двигались мягко, несли свою ношу нежно, и лица их были очень серьезными. Они вошли в домик Сквидса и положили свою ношу на его кровать.
      Сквидс увидел бледное лицо Маленького Спеллера и красный тонкий разрез, скользнувший по белой щеке вниз от виска. Глаза малыша были закрыты, а рука безвольно висела. Сквидс долго стоял неподвижно, потом, повернувшись к мужчинам, произнес флегматично и с затуманенным взглядом:
      - Он работал над этим?
      - Да, - сказал один. - Он забылся и подобрался слишком близко к...
      - Да, да. Он работал над этим, - сказал Сквидс механически, и в его взгляде не было разума.
      Внезапно он яростно бросился к кровати. Маленький Спеллер открыл глаза. Он увидел Сквидса и узнал его.
      - Тид, - сказал он.
      Сквидс склонился над ним, но не мог сказать ни слова.
      - Тид, я никогда не разберусь с этим, - прошептал Малыш Спеллер. С тоской он перевел взгляд через всю комнату на старую модель и умоляюще посмотрел на Сквидса. Тот прочитал его желание. Он подтолкнул старую модель к кровати. Маленький Спеллер положил одну руку на модель, а другую протянул, пока ладонь мягко не легла на лицо Сквидса. Он мирно посмотрел вверх, и слабая улыбка замерцала на его губах. Затем свет исчез из глаз Маленького Спеллера навсегда.
      Мужчины увидели, что произошло, и тихо ушли, оставив Сквидса с Маленьким Спеллером. В последующие дни Сквидс сидел рядом со старой моделью, нежно разговаривал с ней и, приводя механизм в действие, говорил:
      - Там маленький Спеллер. Он на сотне фабрик. Вы можете его слышать, а я, когда смотрю на это, его вижу.
      
      
      Станислав ЛЕМ
      
      ФУТУРОЛОГИЧЕСКИЙ КОНГРЕСС: синопсис фильма
      
      Перевод с немецкого с рукописи: Виктор Язневич
      
      Предисловие переводчика
      
      После успеха черно-белого телевизионного художественного фильма "Слоеный пирог" ("Przek?adaniec", иной перевод: "Бутерброд", премьера состоялась в августе 1968 года) по сценарию Станислава Лема его режиссер Анджей Вайда (впоследствии "Оскароносец", за долгую творческую деятельность с 1950 года как режиссер снявший более 50 фильмов (в Польше, Югославии, Великобритании, ФРГ, Франции, Японии) и сделавший более 40 театральных постановок (в Польше, Швейцарии, СССР, США); годы жизни: 1926-2016) решил экранизировать еще несколько произведений Лема, в том числе роман "Футурологический конгресс", опубликованный в 1971 году. В этом же году Вайда занялся поисками киностудии и продюсера в Германии.
      Для облегчения переговоров Вайда попросил Лема изложить краткое содержание фильма (синопсис), что Лем и сделал, причем на немецком языке. Копия этого синопсиса сохранилась в личном архиве Вайды и ее перевод предлагается вниманию читателя. Интересно сравнить роман с его синопсисом ? ведь можно предполагать, что в синопсисе Лем изложил то, что было для него самым важным в романе. Это сравнение предлагаем сделать самим читателям. В синопсисе, конечно, нет того, за что читатели кроме всего прочего любят этот роман Лема ? многочисленных неологизмов, языковых экспериментов, но которые, несомненно, были бы в диалогах героев фильма.
      Тогда до экранизации дело не дошло. Но Вайда продолжал думать о ней, сделав до 1987 года в сумме пять попыток поиска необходимого для экранизации, было написано (уже без участия Лема) еще несколько вариантов сценария. Лем вспоминал: "Некоторое время Вайда носился с мыслью о съемках "Конгресса". В то время он был очень очарован им ? представлял себе какой-то большой отель, где можно было бы развернуть действие... Он даже нашел его. Но в конце концов все разбилось из-за денег, оказалось слишком дорого. Это могло быть интересно, когда сквозь тот чудесный мир начинает проглядывать другой, кошмарный. То есть истинный? Я по-прежнему утверждаю, что это могло быть очень интересно, но для этого мне нужно было найти какого-нибудь Стэнли Кубрика, чтобы между сценаристом и режиссером возникла духовная близость".
      Отметим, что фильм по мотивам "Футурологического конгресса" Лема все-таки в 2013 году вышел на экраны под названием "Конгресс", сценарист и режиссер ? Ари Фольман (Израиль), производство Франция-Израиль.
      
      
      Рис. Первое книжное издание "Футурологического конгресса" и "Слоеного пирога" (в сборнике "Бессоница", 1971).
      
      Рис. Дарственная надпись С. Лема А. Вайде на первом книжном издании "Футурологического конгресса" и "Слоеного пирога": "Пану Анджею Вайде этот Краеугольный камень новой лучезарной коллаборации во французском отеле в Кракове подарить осмелился Ст. Лем, Краков, X 1971".
      
      ***
      Футурологи со всего мира собрались на конгресс в большом отеле "Hilton" в южноамериканской столице. Однако политическая ситуация в этой стране довольно напряженная, ожидается государственный переворот. На аэродроме молодой герой из Европы знакомится со швейцарским фармакологом профессором Троттелрайнером, который везет с собой в аэрозольном баллончике новое синтезированное психофармакологическое средство, вызывающее эйфорию у всех окружающих, склонных к агрессии: это одно из недавно изобретенных средств, известных как "добродетельные", оказывающее успокаивающее и улучшающее воздействие на психическое состояние. Помимо конгресса футурологов в отеле "Hilton" проходит встреча редакторов освобожденной прессы, на которой празднуется окончательный демонтаж всех барьеров сексуальной цензуры. Наш герой заблудился среди этих людей и многое пережил на их банкете, прежде чем осознал свою ошибку; затем он попал в бар, где встретил йиппи ? антипаписта, который хочет застрелить Святого Отца в Ватикане и этим поступком пробудить совесть всего мира. За коктейлем футурологов приветствует посол США, но при этом происходит инцидент, поскольку охрана посла неверно истолковывает жест индийского ученого, который только хотел достать носовой платок, но был нейтрализован как убийца. Во время потасовки одежда героя запачкалась, он идет в свой номер, чтобы переодеться, и из-за жажды выпивает стакан воды из-под крана, после чего испытывает странные душевные изменения. Хотя гаснет свет и герой несколько раз падает в комнате, он находится в отличном настроении, бодром состоянии духа, ему нравится окружающая обстановка, даже свои руки и ноги. Входит профессор Троттелрайнер, он диагностирует явные симптомы психофармакологического отравления и заявляет, что в воду были добавлены эйфорические препараты, скорее всего, чтобы успокоить растущую волну народного повстанческого движения. Конгресс начинается, но по ходу сессии раздаются первые выстрелы ? вооруженная полиция окружает "Hilton", а повстанцев забрасывают БУМБАМИ (бомбами умиротворения ближнего). Но умиротворение в первую очередь охватывает полицию, полицейские пытаются брататься с восставшими людьми, изменяется поведение бродячих собак, кошек, крыс и насекомых. Даже полицейские собаки становятся такими добродушными, что облизывают всех присутствующих. Но прибывают новые волны бомбардировщиков, и футурологи, издатели и журналисты бегут сначала в подвал отеля, а потом в канализационную систему. Там они прячутся в темноте, оснащенные кислородными аппаратами, чтобы избежать конвульсий доброжелательности, поскольку высокая плотность умиротворяющих аэрозолей сделала святыми даже редакторов журнала "Playboy".
      Герой приходит в себя, когда открывается канализационный люк и морской пехотинец США приглашает всех наверх ? здесь Армия США, чтобы защитить своих граждан. Герой вместе с профессором Троттелрайнером садится в броневик, но машина вскоре попадает в аварию и останавливается на пустой и темной улице. Подъезжает автомобиль и увозит их, за рулем дикая красотка, их везут к дому, где устраиваются оргии, герой не хочет туда заходить, дама бьет его сумкой по голове, и он просыпается в канализационной системе, у него галлюцинации, и профессор Троттелрайнер ударяет его по голове своим зонтиком из-за отсутствия других средств для пробуждения. Они продолжают прятаться в канализации, открывается люк, их приглашает американский солдат из воздушно-десантных войск, потому что прибыла Армия США, их увозят на бронетранспортере, но в темноте машину обстреливают гранатами, и герой просыпается в больнице, уже после операции по спасению жизни, во время которой случился конфуз, потому что его мозг был пересажен в тело медсестры, и он теперь стал женщиной, что его очень пугает и он совершает самоубийство, бросаясь в пруд больничного сада, желая утонуть. Когда он открывает глаза, то снова видит себя в системе канализации, потому что это снова была галлюцинация. После того, как солдаты Армии США в третий раз открывают канализационный люк, герой упорно остается в канализации, потому что убежден в очередной галлюцинации. Он остается там, не поддаваясь на уговоры. Но тут появляются местные военные. Это коммандос правящего генерала Диаса, бежавшие по канализации после того, как правительственный дворец был взят повстанцами штурмом. Героя ставят к стенке, но он не боится, наоборот, просит убить его на месте, полагая, что это новая галлюцинация, и его на самом деле расстреливают. Герой очнулся в больнице для душевнобольных с особо сложными случаями, ибо он больше не хочет верить в реальность внешнего мира. Поэтому его следует заморозить и оставить в таком виде до тех времен, когда будут найдены более эффективные методы лечения.
      Героя размораживают в XXIV веке, в земном раю недалеко от Нью-Йорка. Он влюбляется в свою прекрасную медсестру. С ее помощью он познает новый мир. Правит ПСИВИЛИЗАЦИЯ (Психимическая цивилизация). Нет больше войн, границ, восстаний, конфликтов, потому что можно управлять своей духовной жизнью с помощью психофармакологических препаратов по своему желанию. Не приходится ничему учиться, так как любые достижения и информацию можно получить без всяких усилий, достаточно проглотить подходящую таблетку, и герой молниеносно осваивает жонглирование, высшую математику, но в результате у него портится желудок, так как он попытался проглотить всю многотомную энциклопедию. Личная жизнь также регулируется по-новому. Есть надувные манекены и дамекены, но они служат только для удовлетворения либидо. Истинная любовь познается тем, что вам недостаточно переспать с идеальной копией вашей возлюбленной; герой получает от своей дамы ее надувную копию, но не решается ее попробовать. Он случайно встречает профессора Троттелрайнера, который также заморозил себя, чтобы иметь возможность проверить свои предсказания. Они отправляются в роскошный ресторан и во время еды профессор посвящает героя в основные секреты этого аркадского рая. Профессор дает герою понюхать флакон со средством для пробуждения, и тогда герой видит, что они обедают в грязном бетонном бункере, еда ? отвратительный бульон, официантов нет, только ржавые роботы, нет оркестра, вместо него ? громкоговоритель, а пальма у стола оказывается мужчиной в трусах, сидящим на корточках на краю стола, так как в зале жуткая толчея. Психофармакологические препараты ? для создания ложной оболочки, которая скрывает от непосвященных это ужасное состояние перенаселенного мира. Герой бежит домой со средством для пробуждения, чтобы узнать, как его любимая выглядит НА САМОМ ДЕЛЕ, во время любовного разговора нюхает флакон ? и прекрасная дама исчезает, а остается только маленькая черная коробочка, из которой доносится сладкий голос. Охваченный ужасом, герой теперь бежит к профессору, который предлагает ему лично опробовать новое, только что синтезированное пробуждающее средство. Потому что ходят слухи, что существуют различные пробуждающие препараты, в том числе и такие, которые лишь частично приоткрывают завесу настоящего лика этого мира. Приняв этот препарат, герой видит, что у профессора Троттелрайнера вместо рук металлические протезы, такие же ноги, что одежда его потрепана, лицо покрыто шрамами, а в одежде на груди имеется маленькое прозрачное пластиковое окошко, через которое видно, как бьется его пересаженное сердце. Пораженный этой картиной, герой убегает, на лестнице смотрит сверху на улицу; там нет машин, а только люди идут по улице, но им кажется, что они едут в своих автомобилях; много грязного снега, много оборванных жалких прохожих, разбитые окна, грязные стены, везде хлам, он смотрит на человека, с удовольствием лежащего в сугробе, думая, что он лежит в кровати в своем доме. Герой идет дальше и встречает в помещении хорошо одетого мужчину, который объясняет, что герою необходимо немедленно принять эйфорический препарат, чтобы забыть неприятные факты, но прежде чем он обязательно это сделает, он должен осознать правду: все это вызвано не злом, а наоборот, ведется самаритянская работа, поскольку приближается ледниковый период, на Земле 70 миллиардов человек и нет возможностей сохранить их всех в живых, поэтому все человечество находится под наркозом. Герой бросается на этого человека, они оба выпадают из окна небоскреба ? и герой просыпается в подвале горящего отеля "Hilton", очень довольный окружающей его современностью.
      
      Рис Издания "Футурологического конгресса" С. Лема на разных языках
      
      Павел ОКОЛОВСКИЙ
      
      "ЛЕГЕНДА ОБ ЭСХАТОЛОГИЧЕСКОМ НАРКОТИЗАТОРЕ" СТАНИСЛАВА ЛЕМА. ВОКРУГ "ФУТУРОЛОГИЧЕСКОГО КОНГРЕССА".
      
      Перевод с польского с рукописи: Виктор Язневич
      
      1. Футурология
      
      Некоторые утверждают, что фантастическо-заговорщическое видение истории, нарисованное Станиславом Лемом в "Конгрессе", на три десятилетия опередило зрелищный фильм братьев Вачовски "Матрица", который обычно воспринимается как предупреждение о технологическом тотализме. Но что же такое этот тотализм - не говорят. Другие пишут, что ""Конгресс" Лема не имеет заключения"; третьи говорят, что его изюминкой является представление угрозы добровольного погружения Запада в иллюзию и фармакоманию (что ложно, поскольку Лем предсказывает не гибель нашей цивилизации, а рабский труд в ней; наркоманы не обеспечат выживания). Только признание этого гротеска карикатурой на оглупление общества средствами массовой информации не вызывает возражений. Но разве это исчерпывает проблему?
      Стоит напомнить, что "Конгресс" был написан в 1970 году накануне расправы с польскими рабочими на Побережье, являясь также своего рода предчувствием "Матрицы" эпохи Эдварда Герека [руководившего Польшей в 1970-1980 годах - В.Я.] - маскировки пропагандистскими, а не химическими, средствами сермяжной реальности польского социализма, ведущего к катастрофе (долг Польши в размере 24 миллиарда долларов) на четверть века и к военному положению [с 13 декабря 1981 года - В.Я.].
      В случае "Футурологического конгресса" мы имеем дело с устоявшимися взглядами автора, которые нашли в романе наводящее на размышления выражение. Говоря в стиле Лема: его дискурсивные
      
      тезищи
      
      (солидные тезисы, стремящиеся к истине и присутствующие в научных эссе) были здесь превращены писателем в эмоциональные тезоиды (тезисообразные формулировки, без логической ценности); зато в "Конгрессе" нет
      
      тезиков
      
      (зародышей новых тезисов). Что можно сделать в рамках интерпретации этого произведения, так это показать параллели между зрелыми убеждениями автора и их воплощениями в сюжете.
      Повествование тематически вращается, конечно же, вокруг угроз, исходящих от развития научно-технической цивилизации, публично рассматриваемых во второй половине ХХ века и названных "семью всадниками Апокалипсиса". Это: 1) массовая и структурная безработица; 2) перенаселение Земли; 3) разрушение природной среды наряду с истощением сырьевых ресурсов; 4) наличие оружия массового поражения (особенно АВС - атомного, биологического и химического); 5) международный терроризм (способный применять это оружие); 6) напряженность между бедными и богатыми; 7) генетические манипуляции. Лем добавляет восьмого "всадника", наименее заметного, но не менее ужасающего: 8) распад верований, норм и даже понятий (например: в результате пересадки человеческих органов теряет смысл понятие каннибалистического табу; в результате возможности клонирования людей теряется смысл понятия идентичности личности). Автор сделал это - напомним - более полувека назад. "Конгресс", однако, не трактат - футурологический или философский, а, в соответствии со словами из текста, "современное гротесксище".
      Лем обесценивает футурологию, считая ее обычно бесплодной деятельностью - из-за конститутивного присутствия случая в мире. Ибо непредсказуемы научные открытия и социальные конфликты; даже непонятны в полной мере последствия совершившегося бурного развития технологий. То, что будет - это "бустория"1
      
      1 Здесь и далее неологизмы и фразы Лема цитируются по изданию: Лем С., Футурологический конгресс / Перевод К. Душенко. - Москва: АСТ, 2022, 192 с. Ниже работы других авторов цитируются по русскоязычным изданиям - если таковые имеются. - Примечание переводчика.
      
      . И над "теорией бустории" Лем издевается, представляя хотя бы "лингвистическую прогностику", "что-то вроде языкового предсказания будущего". Словообразование может, говорит он, определять, что будет, может отражать будущие открытия. Потому что если, хотя бы, рядом с "явь" можно сказать "тывь" или даже "мывь"2
      
      2 У Лема в оригинале ja?? (существующее слово в польском языке, означает "личность"), ty?? и my?? (новые слова). В принципе и в русском языке можно, наверное, применять созвучное слово "язнь" как "личность", есть ведь "приязнь" - приятное личности, "неприязнь" - неприятное личности, боязнь - личность чего-то боится (водобоязнь, светобоязнь). Можно так: я = язнь, ты = тызнь, мы = мызнь. - Примечание переводчика (Язневича).
      
      , то, вероятно, в результате слияния первых двух возникнет коллективное сознание. Используемые слова также приобретут новый смысл в будущем: например, "утопиться" будет происходить от "утопии".
      "Футурологический конгресс" - это Ниагара неологизмов и в этом в значительной степени заложена его литературная привлекательность, эмоциональное воздействие. Возьмем чудесное "живать от жить, как бывать от быть" (так как "жить можно будет несколько раз"); или - "заказывать сниво" (в порошке) и просыпаться утром "весь в сняках". Читатель срывается с места, как будто проглотил дозу "двуодури благотворина". Есть и более зловещие вещи, такие как заменители внутреннего зла, в таблетках, компенсирующие отсутствие совершенного зла и дающие переживания, измеряемые в "битах" (единицах битья) - хотя бы "отцебийственные леденцы" и противоположные "фрейдилки". Есть "биелогия" - теория избиения. Однако все это приводит к тому, что не видно сути произведения.
      
      2. Сюжет
      
      В Костарикане, вымышленной латиноамериканской республике, проходит Восьмой Футурологический конгресс, посвященный перспективам цивилизации, затронутой демографическим взрывом и более общим кризисом. На него отправляется Ийон Тихий, известный герой произведений Лема. Заседания проходят в более чем 100-этажном отеле "Хилтон"; столпотворение настолько немилосердно, что на доклады (их около 200) дается по 4 минуты. Конгресс, однако, замечателен не докладами, а сопутствующими событиями, начиная от срыва заседаний нравственными эксцессами, а затем и террористическими актами.
      Массовые беспорядки вспыхивают всерьез, и сначала происходят жестокие военные действия, но в конечном итоге полиция использует "бумбы", то есть "бомбы умиротворения и благочиния". В стране происходит всеобщее братание всех со всеми. Главный герой, сидя в канализации под разрушенным конференц-отелем, под воздействием примененных террористами галлюциногенов переживает сон. Он перемещается в будущее на несколько десятков лет (проходит LXXVI Конгресс) в "дивный новый мир" - в котором царит всеобщее счастье, обеспечиваемое человечеству при помощи различных таблеток. Несмотря на то, что там также имеется продвинутая гуманоидная биотехнология с широко распространенными трансплантациями и на переднем крае "воскрешениями", мир в целом представляет собой мираж, всеобщую галлюцинацию роскоши, скрупулезно вызванную химическим путем. Вернее, что-то вроде наркоза для населения, потому что на самом деле реальность вокруг полна нищеты и разрухи; в мире проживает более 20 миллиардов человек, и миллионы умирают от голода. В этом "химическом блефе", организованном из гуманитарных соображений, все человеческое поведение, а не только восприятие, определяется извне медикаментами, в основном тайно применяемыми правительствами и корпорациями. Помимо необходимых и обязательных веществ (таких, как "сакрофицин", вызывающий рвение к работе), есть целая гамма добровольных, на выбор, по желанию (например, различные "вероукрепляющие препараты"). "Действидение" дается только властным элитам, за ее пределами оно незаконно. Лем презрительно называет это состояние мира "псивилизацией", а у его героя оно вызывает отвращение.
      
      3. Жак Моно
      
      Может ли сбыться сон, который видел Тихий, или воплотилась в жизнь сказка или антиутопия, сотканная Лемом? Может ли вообще войти в игру представленная "фармакократия" ("тайная химиократия")? Конечно же, нет, и это по фундаментальным, метафизическим причинам, то есть в силу человеческой природы. Это было ясно Лему, по крайней мере, со времен "Диалогов" [то есть с середины 1950-х годов - В.Я.]. Химически, в массовом масштабе, можно стимулировать видовые склонности человека, но не индивидуальные. Последнее потребует персонализированной химии. Нами управляет собственная, индивидуальная химия, и нам пришлось бы применять "масконы" на 8 миллиардов человек - каждому разные. А это технически невыполнимо, а также и контрпродуктивно с точки зрения лиц, принимающих решения. Можно коллективно и единообразно подавить или усилить влечения, но не таланты; можно с помощью универсальных препаратов нарушить работу интеллекта или восстановить его нарушенную работоспособность, но не эксплуатировать его творчески.
      В том же 1970 году параллельно с "Конгрессом" вышла книга "Случайность и необходимость" французского генетика Жака Моно, которую Лем прочитал в оригинале двумя годами позже (издана в Польше в 1979 году самиздатом; официально только через 52 года!). В ней речь идет о "химии человечества", и информация поступает из первых рук от ученого мирового уровня (Нобелевская премия в 1965 году). Соглашаясь с ним, Лем говорит: "(...) благородные человеческие порывы вместе со всеми другими запрограммированы генетически"3
      
      3 Так говорил... Лем / Перевод В. Борисова и В. Язневича. - Москва: АСТ, 2006, с. 465.
      
      .
      Современные же гуманисты в духе неолысенковщины обычно выступают против генетического детерминизма, даже высмеивают его, говоря, что "ДНК только кодирует белки". И на этом их позиция "заканчивается". Они понятия не имеют о роли белков (а их у человека около 1 миллиона - разных). А наука показывает, что белки - это цифровая машина. Читаем у Моно: "(...) белки следует рассматривать как молекулярные агенты телеономических [целенаправленных - В.Я.] процессов в живых существах. Живые существа суть химические машины. (...) Любая телеономическая функция или структура в живом существе - какой бы она ни была - поддается, по крайней мере в принципе, анализу сквозь призму стереоспецифичных взаимодействий, включающих один, несколько или множество белков. (...) Ultima ratio4
      
      4 Последний довод (лат.).
      
      всех телеономических структур и процессов, характерных для живых существ, заключен в последовательностях остатков, составляющих полипептидные фибриллы, "эмбрионах" глобулярных белков, которые в биологии играют роль демона Максвелла"5
      
      5 Моно Ж., Случайность и необходимость / Перевод А. Чечиной. - Москва: АСТ, 2022, с. 64, 66, 126.
      
      Короче говоря, все человеческие склонности (предрасположенности к поведению) определяются (индивидуальным) генотипом, а поведение напрямую управляется отдельными белковыми системами, производными от генотипа. Где здесь свобода воли? И ей есть место. Воспользуемся простым рисунком, сравнивающим две системы управления и поясняющим механизм поведения человека.
      
      Рис Ок 1
      
      Эти системы не эквивалентны. Вторая, например, сама себя строит - из первого элемента - и разнообразно реагирует на изменения окружающей среды. В этих реакциях мозг управляется продуцируемыми белками - белковыми программами, происходящими из ДНК. Природа тестировала этот механизм 3 миллиарда лет, поэтому он такой сложный и совершенный. Первая же система (электронная) создавалась человеком порядка 100 лет - поэтому она примитивна (Информация, записанная на диск в цифровом виде, например, музыка Фридерика Шопена, в проигрывателе преобразуется в аналоговый сигнал, который через усилитель управляет динамиком, воспроизводящим музыку). Но аналогии понятны (если бы усилитель "реагировал" подачей дисков с разной музыкой, было бы полнее). Общим является то, что управление, идущее из окружающей среды, меняет лишь "интенсивность, тембр и диапазон конечного результата" - сигнал можно извлечь и изменить его уровень, но нельзя изменить его содержание (как того хотят сторонники Трофима Лысенко). Если кто-то имеет воровские наклонности, то их можно приглушить, но не ликвидировать. Именно в этом свободная воля.
      Ценности не записаны в генах, но в них кодируются (в результате антропогенеза) индивидуальные отношения к конкретным жизненным ситуациям (таким, как воровство, насилие или касание трупов, распространенное у обезьян и, вероятно, когда-то у гоминидов). Записаны также - что является человеческой особенностью - отношения, как бы авансом, к решениям собственного разума. Именно разум признает ценности благодаря врожденному чувству и логике (языку). Вот почему понятия о ценностях причиняют боль, причем двояко: для одних людей - когда их предают, для других - когда им сдаются. Понятия, конечно, тоже не заключены в ДНК, но отношение к собственным оценкам имеется: положительное - это совесть, отрицательное - антисовесть6
      
      6 См.: Лем С., Любят или должны = Lem S., Lubi? albo musz?. - Znak (Krak?w), 1998, nr 5. По мнению Лема, если кому-то причиняет боль исполнение какого-то долга - значит он любит делать зло; если долг боль не причиняет, но он делает зло - значит должен его делать.
      
      . Имеется там также отношение к смерти, случайности и другому человеку. Благодаря такой конструкции мы не "автоматы", как другие животные, мы можем корректировать индивидуальные законы своего поведения. Лем говорит: "разум есть внутренняя свобода" (в смысле - неполная необходимость).
      Вернемся к "Футурологическому конгрессу". Лем в нем пишет: "Ведь все существующее [т.е. видимое - П.О.] - не более чем изменение натяжения водородных ионов на поверхности клеток мозга. Вы меня видите, - но это, собственно, лишь изменение натриево-калиевого равновесия на мембранах ваших нейронов. А значит, достаточно послать туда, в самую глубину мозга, щепотку специально подобранных молекул - и любая фантазия покажется явью".
      Это литературное упрощение для целей сюжета. "Щепотка специально подобранных молекул" должна быть субстанцией, настроенной на отдельные белки. Только тогда можно было бы "изнутри" изменить содержание чьего-то поведения. Лем когда-то оценивал, что распознавание взаимосвязи между генами, белками и поведением займет у людей порядка 200 лет7
      
      7 См.: Лем С., Горчица после обеда [1977] / В: Язневич В., Станислав Лем. - Минск: Книжный Дом, 2014, с. 362-364.
      
      .
      Сном в "Конгрессе" автор иллюстрирует эскапизм современного Запада и шокирующее опустошение его культуры, ведущее к повсеместной анархизации и далее приводящее к деспотизму. Но это также показывает непередаваемость основ культуры и жизни человека в целом. Человечество "многообразно", обречено на межплеменную борьбу (в лучшем случае конкуренцию), а совесть - у тех, у кого она есть, - не поддается окончательному заглушению. Тотализм, в таком случае, всегда проистекающий из злой воли, может быть лишь примитивен в своем конечном действии и основываться на простом насилии, как это можно видеть в Украине в 2022 и 2023 годах (и ранее, например, в 1932-1933 годах). Нет иного формирования общественного сознания, кроме как традиционного - через культурный канал (хотя он может быть непомерно усилен технологией); невозможно создать "украинозол" или "россилидол". И не может быть добровольного коллективного погружения в заблуждения, имея в виду хотя бы мир ислама и Китай, не говоря уже об угрозе со стороны самых обыкновенных сект. Конгресс начался с беспорядков, а это перманентное состояние мира - говорит Лем. Людям доброй воли остается постоянное бдение - как на картине Рембрандта "Ночной дозор". И борьба.
      
      4. Федор Достоевский
      
      Лем высмеивает столь распространенные сегодня утопические (сайентистские или гуманистические) представления о телесности и духовности человека. Вот почему "бумбы" вызывают громкий смех, и поэтому - фактически - комичность "Конгресса" затмевает его существенное содержание. В сущности, этот гротеск Лема следует сопоставлять не с идеологически примитивной "Матрицей", а с произведением среди произведений - "Легендой о Великом Инквизиторе" Достоевского. В нем читаем: "(...) побороли свободу и сделали так для того, чтобы сделать людей счастливыми"8
      
      8 Здесь и далее фразы Достоевского цитируются по изданию: Достоевский Ф., Братья Карамазовы. - Москва: Художественная литература, 1973, с.271-289 (Часть вторая, Книга пятая, Раздел V: Великий инквизитор).
      
      . Речь идет о сущности свободы или, шире, о человеческой природе, а не о фармакологических средствах или привлекательной иллюзии, визуально затмевающей реальность.
      Гений Достоевского предсказал появление тотального государства за 40 лет до его реализации (Таких русских в России уже нет - равных Гомеру или Шекспиру - их истребил аппарат КГБ (и его предков и потомков), последовательно выстраиваемый более века)9
      
      9 Так думал Чеслав Милош: "А Россия? Из кого там состоит население, страшно подумать, после многих лет террора, когда выжили те, кто доносил на соседа, а не те, кто доносить не хотел" (Mi?osz Cz., Rok my?liwego. - Krak?w: Znak, 1991, s. 258). Без сомнения подобным образом думал и Лем - в духе теории естественного отбора (явно здесь искаженного) и популяционной генетики.
      
      . Такое государство должно стоять на обмане, всегда. Читаем: "Инквизитор твой не верует в бога, вот и весь его секрет!". И далее: "(...) он видит, что надо идти по указанию умного духа, страшного духа смерти и разрушения, а для того принять ложь и обман и вести людей уже сознательно к смерти и разрушению и притом обманывать их всю дорогу, чтоб они как-нибудь не заметили, куда их ведут, для того чтобы хоть в дороге-то жалкие эти слепцы считали себя счастливыми".
      Но почему эти слепцы позволяют себя вести? "Ибо тайна бытия человеческого не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить" (У Лема так же: "Речь, в конце концов, всегда идет о духе, а не о теле"). Поэтому - для смысла жизни - люди придерживаются различных вер. А они могут быть как троянский конь. Говорит Достоевский: "(...) ибо человек ищет не столько бога, сколько чудес. И так как человек оставаться без чуда не в силах, то насоздаст себе новых чудес, уже собственных, и поклонится уже знахарскому чуду, бабьему колдовству (...)".
      Эти "новые чудеса", "бабье колдовство" - это, можно сказать, "фармакократия" или "Великая Россия". Поэтому можно отказаться от христианства и выбрать Молоха (о чем сожалел зрелый Лем). Такова цена свободы воли по Достоевскому: "Нет ничего обольстительнее для человека, как свобода его совести, но нет ничего и мучительнее". И заключает величайший из писателей: "Есть три силы, единственные три силы на земле, могущие навеки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков, для их счастия, - эти силы: чудо, тайна и авторитет". А если отвергнуть Христа, то "(...) пройдут века, и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные".
      Именно это мы имеем нарисованным в "Конгрессе". Вводят в заблуждение, однако, слова одного из персонажей в конце произведения: что мы порабощены объективной ситуацией (кризисом), а не черным намерением (Это ложь: одно не исключает другого, как в СССР времен Сталина). Однако Лем говорит их не от себя. Вас будут прельщать видениями счастья, за которое вы с радостью отдадите жизнь и душу - вот это он показывает. "Эсхатологический наркотизатор" в "Конгрессе" - это Великий Инквизитор10
      
      10 "Безбожная, антихристианская любовь к человеку и человечеству - центральная тема "Легенды о Великом Инквизиторе". (...) В "Легенде о Великом Инквизиторе" Достоевский еше более имел в виду социализм, чем католичество" (Бердяев Н., Миросозерцание Достоевского. - Прага: The YMCA PRESS Ltd, 1923, с. 132-133, 208). И Достоевский, и Бердяев, однако, не предполагали, что идея Великой России также может стать сферой Инквизитора.
      
      - тот, кто отрицает, что он дьявол, хотя им является; "отец лжи" (Ев. Иоанна, 8:44), авторитет без совести.
      
      
      
      Леонид Ашкинази, Светлана Холоденко
      
      Черный юмор: механизм описания и способы оценки текстов
      
      Из самого названия ясно, что доминирующие атрибуты черного юмора - черность и юморность. Они могут быть измерены, - к сожалению, не вольтметром, но экспертной оценкой. Покажите группе экспертов любой текст, попросите каждого оценить его черность и юморность по любой метрической шкале, например, в баллах, от 0 до 10, сложите, поделите, и получите черность и юморность этого текста.
      С точки зрения методики тут есть вопросы. Например, как формировать группу экспертов, в каком порядке предъявлять тексты для оценки, как оценить надежность и валидность оценок, что делать, если распределение оценок не окажется унимодальным. На некоторые из этих вопросов у социологов и психологов есть общепринятые ответы, но мы приведем лишь демонстрацию метода, поэтому исходные значения черности и юморности определялись авторами.
      Имея два параметра, естественно изобразить наши тексты на плоскости. Вот, например, как расположились первые сто образцов из антологии черного юмора "Мальчик в овраге нашел пулемет..." (Редакция журнала "Парус", 1992). На пересечениях вертикалей и горизонталей приведены соответствующие количества текстов, справа показаны суммы по строкам, сверху - суммы по столбцам. Как и следовало ожидать, оба распределения унимодальны, максимум для юмора приходится примерно на значение 7, для черноты - примерно на значение 6,5. Диагональ, пересекающая квадрат - линия равновесия, то есть равенства значений черности и юморности. Левее и выше, то есть с преобладанием черноты, находится почти столько же экземпляров (именно, 35), сколько правее и ниже, с преобладанием юмора (именно, 38).
      
      Рис Аш-1
      
      Этим способом можно охарактеризовать и тексты из сборника "Очень черный сборник фантастической иронии" ("Эдита Гельзен", "Астра Нова"). Как и следовало ожидать, и в этом случае оба распределения унимодальны, максимум для юмора приходится примерно на значение 5, для черноты - примерно на значение 6. Диагональ, пересекающая квадрат - линия равновесия, то есть равенства значений черности и юморности. Левее и выше, то есть с преобладанием черноты, находится почти столько же экземпляров (именно, 12), сколько правее и ниже, с преобладанием юмора (именно, 13).
      
      Рис Аш-2
      
      По равновесию юмор-чернота ситуация такая же, как в предыдущем случае - равновесие соблюдено. Распределение по черноте примерно такое же, как в предыдущем случае, а что касается юмора, заметно некоторое отличие от предыдущего случая. А именно, максимум распределения несколько сдвинут в сторонку меньших значений, то есть тексты, как и следовало ожидать, воспринимаются, как более серьезные.
      Поскольку на практике часто требуется ввести ранжирование, попробуем ввести какую-то суммарную оценку СУММ для текста на основе степени черноты ЧЕРН и юморности ЮМОР. Сделать это можно множеством способов, например, через сумму двух этих параметров или сумму параметров с весами. Например, если мы определяем суммарную оценку, как "два умножить на черноту плюс один умножить на юмор", то есть СУММ = 2 ЧЕРН + ЮМОР, значит, черноту мы ценим вдвое больше, чем юмор. Было бы интересно сопоставить интуитивные суммарные оценки, полученные от тех же экспертов или от другой группы, с оценками отдельно по черноте и по юморности. В этом случае становится возможно определение того, как "на самом деле" ценят эксперты или привлеченная для интуитивной оценки "другая аудитория" черноту и юмор.
      Способы получения суммарной оценки через сумму черноты и юморности или сумму с весами плохи тем, что они не учитывают сбалансированность оценок. Между тем очевидно, что текст, который набрал по пять баллов из десяти и за юмор, и за черноту, это черный юмор, хотя и слабенький, а тексты, набравшие "десять и ноль" и "ноль и десять" вообще не проходят по этой категории. Поэтому оценка должна учитывать не только сумму, но и разность, причем именно модуль разности, и он должен работать со знаком минус, то есть СУММ = ЧЕРН + ЮМОР - | ЧЕРН - ЮМОР |. Опять же, сумма и модуль разности могут работать равноправно, как и показано здесь, а могут и с весами, если мы считаем, что их важность не одинакова. Разумеется, процедуры, указанные в предыдущем абзаце, могут быть применены и к этим факторам. То есть было бы интересно сопоставить интуитивные суммарные оценки, полученные от тех же экспертов или от другой группы, с оценками отдельно по сумме ЧЕРН + ЮМОР и по дисбалансу | ЧЕРН - ЮМОР |. В этом случае становится возможно определение того, как "на самом деле" ценят эксперты или привлеченная для интуитивной оценки "другая аудитория" эту сумму и дисбаланс. На рисунке показаны изолинии суммарной оценки в случае, если она определяется как СУММ = ЧЕРН + ЮМОР - | ЧЕРН - ЮМОР |, то есть мы считаем важность факторов одинаковой. Видно, что в этом случае по достижении некоторых значений параметров ЧЕРН и ЮМОР зависимость СУММ от одного из параметров исчезает. А именно, уход от равновесия ЧЕРН = ЮМОР, то есть сход с диагонали, не изменяет суммарную оценку.
      
      Рис Аш-3
      
      Можно показать, что ситуация изменяется, если "веса" факторов ЧЕРН + ЮМОР и | ЧЕРН - ЮМОР | становятся различны. Если фактор | ЧЕРН - ЮМОР |, то есть равновесие, делается более важен для суммарной оценки, то уход с диагонали, причем в любую сторону, уменьшает СУММ. На рисунке это отражается так - угол между вертикалью и горизонталью, исходящих из одной точки на диагонали, делается не прямым, а острым. На последнем рисунке показана именно эта ситуация, для случая СУММ = ЧЕРН + ЮМОР - 2 | ЧЕРН - ЮМОР, то есть когда дисбаланс мы считаем вдвое важнее, чем сумму. Если же более важным сделать фактор ЧЕРН + ЮМОР, то угол делается тупым, и уход от равновесия увеличивает значение СУММ.
      
      Рис Аш-4
      
      Черный юмор - довольно узкий жанр, поэтому получение унимодальных распределений естественно. Однако модель можно расширить, использовав ось "юмора" не от 0 до 10, а от -10 до 10. При этом участок от -10 до 0 можно использовать для подчеркнутого серьеза. Равным образом, ось черноты можно расширить, использовав ось от -10 до 10. При этом участок от -10 до 0 можно использовать для слащавости, как противоположности чернухи. Наш квадрат займет четверть на новом, большом, квадрате. На этом новом поле появление кластеров (например - комедия, драма, трагедия) вполне возможно.
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Журнал Млечный Путь (pamnuel@gmail.com)
  • Обновлено: 02/12/2023. 488k. Статистика.
  • Сборник рассказов: Фантастика
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.