Журнал Млечный Путь
Журнал "Млечный Путь, 21 век", No 2 (31) 2020

Lib.ru/Фантастика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Журнал Млечный Путь (pamnuel@gmail.com)
  • Размещен: 02/06/2020, изменен: 02/06/2020. 504k. Статистика.
  • Сборник рассказов:
  • 2020
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повесть Татьяна Адаменко, "Что не убивает".Рассказы Жаклин Да Гё, Взгляд с экрана. Евгений Добрушин, В ожидании чуда. Александра Птухина, "Реплика. Нататья Резанова, Шашки и шахматы. Фредди Ромм, Похищение с юрпризами. Аглая Суханова, "Про выбор, судьбу и подсолнухи". Далия Трускиновская, "Поэт в горшке". Станислав Янчишин, Не бойся! Миниатюры Леонид Ашкинази, Большой разрыв. Леонид Ашкинази, "Вечный телефон". Александр Казарновский, "Смайлик". Переводы Монтегю Джеймс, "Злоба неодушевленных предметов" Генри де Вер Стэкпул, Средняя спальня. Эссе Элизабета Левин, Об истоках и горизонтах нобелистики. Олег Шалимов, "По следам трансцендентального противоречия". Михаил Копелиович, Наследники Жаботинского перед судом истории. Павел Амнуэль, "Нет у Революции конца! Наука на просторах Интернета" Шимон Давиденко, "Новое - на Земле и в космосе. Стихи" Олег Поляков Уистен Оден
    •   Татьяна Адаменко
      
      Что не убивает
      
      - Может быть, ты это домой заберешь? - Дрейпер с отвращением кивнул на мой стол.
      - Нет. Не могу. Я за ним наблюдаю, мне нужно его взвешивать и кормить четыре раза в день.
      - Ну и взвешивала бы, но зачем ты его на столе держишь, как вазу с орхидеями?
      Я хмыкнула и провела пальцем по стеклу. Внутри мини-термостата с прозрачными стенами в питательном растворе тяжело колыхался и пульсировал темно-желтый сгусток размером с детский кулак, разграниченный на отдельные области черными тонкими прожилками - сосудами.
      - Так ведь красиво же.
      Дрейпер гулко вздохнул и предложил выйти покурить на площадку, "подальше от такой красоты".
      - Хорошо, - я прихватила кружку и направилась вслед за ним к пожарному выходу. Мне тоже хотелось развить тему питомца - поговорить о теле, в котором его нашли.
      ...Приземистый деревянный коттедж снаружи выглядел полностью готовым к заселению; оставалось только закончить навес над верандой. Холодное и чистое синее апрельское небо живописно контрастировало с красной черепичной крышей. Сидящие на бревнах рабочие курили и беседовали вполголоса, не отводя взгляды от экскаватора, который неловко выгнул шею рядом с торчащими из воды сваями.
      Его ковш был развернут к берегу, как протянутая ладонь, и там лежало что-то еще, кроме ила, песка и грязи. Жизнерадостный оранжевый цвет, такой яркий, что он сразу привлек внимание рабочего, когда ковш в очередной раз черпнул придонный песок.
       Это оказалось ее пальто, легкое, весеннее, с черным узором из налипших водорослей по подолу. Вода не смогла снять его с тела, как сняла обувь, часть волос и кожу с рук вместе с ногтями - словно перчатки. На секунду я представила, как они все еще плывут где-то там, в зеленоватой полутьме воды, словно бледные призраки из детских страшилок; но быстро одернула себя, вспомнив про здоровый аппетит рыб и прочих морских обитателей.
       Обязательно нужно запросить сводку о температуре воды за месяц.
       Последняя утопленница, с которой я работала, покончила с собой: она набила карманы своего пальто камнями и зашила несколько в подкладку. Но в этом пальто не было карманов, только декоративные клапаны.
       Зубцы ковша проткнули тело в области брюшной полости.
      - А правда, похоже на прижизненные колото-резаные раны? - заметил Эндрюс, набирая в колбу воду для альгологического исследования.
      - Не очень. Слишком симметричные.
      Черные или потемневшие от воды длинные спутанные волосы закрывали лицо, от которого в любом случае немного осталось. На коже головы виднелись проплешины - скорее всего, тоже результат работы воды. Я всмотрелась через лупу: да, видны лунки от "вымытых" корней. При естественном, прижизненном облысении такого не наблюдается.
      - Будут большие трудности с опознанием, - мрачно предрек Дрейпер, который уже закончил опрос экскаваторщика. - Как ты думаешь, сколько она провела в воде?
      Я пожала плечами.
      - Вода холодная, это могло замедлить разложение. Не меньше двух недель, потому что кожа успела отслоиться - ты видел, "перчатки" были готовы, но, предположительно, не больше месяца. Она одета по мартовской погоде, в феврале все еще носили шубы.
      - Значит, кристалл еще сработает, - заключил Дрейпер. - Лишь бы это оказался несчастный случай или самоубийство - уже легче...
      - Доктор Тэйл! Доктор...
      Я редко слышала у Эндрюса такой голос. В последний раз это было, когда ему почудился туберкулезный очаг на верхушке легкого у одного из наших пациентов.
      - Что случилось? - я подошла к носилкам, на которые уложили тело.
      - Смотрите, вот сюда, вот...
      Вначале я подумала, что причина едва уловимого движения во вскрытой брюшной полости - это побочный продукт распада, газ, который раздул кишечные петли и выходит наружу. Неприятно, но ничего неожиданного.
      Однако движение повторилось, и в нем была какая-то странная целенаправленность. Я подумала, что в полости раны вижу сальник, но желтоватый, присущий жиру цвет мелькнул и исчез, словно убрался с моих глаз вполне сознательно. Я аккуратно развела края раны и увидела желтый комок размером с ноготь на большом пальце; после нескольких неудачных попыток тронуться с места он сжался и замер внутри вскрытого тонкого кишечника.
      - Что это такое? - за моей спиной замер Дрейпер.
      - Это...липофаг. Эндрюс, дай сюда что-нибудь стеклянное с крышкой, чтобы он не выскользнул и не удрал никуда! - потребовала я.
      - Липо - что? - недовольно прогудел полицейский.
      - Жироед. Жиросжигатель. Питомец, - наконец вспомнила я нужный термин из рекламного проспекта. - Иди сюда... давай, аккуратно, подтолкни его... ага... вот!
      - Питомец? - повторил Дрейпер. - Так вот как эта гадость выглядит? Бррр! Ну, значит, девочка не из бедных. О такой точно должны были заявить в потеряшки. Может, получится быстро ее установить...
      - Если слепок выйдет, - мрачно осмотрел на поле деятельности Эндрюс. - Все на пределе - сроки, сохранность, посмертные изменения.
      
      ***
       В тех случаях, когда тело сильно повреждено, мы отступаем от традиционного ритуала вскрытия, чтобы не уничтожить оставшиеся глубокие слои ауры.
      Эндрюс разместил тело в "саркофаге" и очистил, насколько смог, рабочую поверхность. Затем он с упрямым оптимизмом нажал на кнопку. И еще раз. И еще.
      - Этот лифт не поедет, - наконец заметила я. - Иди за стремянкой.
      - Опять заело, - пожаловался Эндрюс Дрейперу, который честно пришел на ауроскопию и вскрытие.
      - Помочь? - неохотно предложил двухсотфунтовый полицейский, глядя, как Эндрюс лезет наверх, к опускному механизму колпака, зависшего на полдороге к "саркофагу".
      - Да нет, не нужно, - с натугой произнес Эндрюс. Он оперся на колпак и изо всех сил давил его вниз.
      - Когда... уже... мы купим... новую?
      На слове "новую" крышка поддалась; она продребезжала вниз с такой скоростью, что Эндрюс едва не потерял равновесие.
      - На этот раз я не попался, - торжествующе заявил он, вцепившись в верхнюю перекладину стремянки.
       - Давай спускайся, - я защелкнула замки в изголовье и изножье и нажала ногой на педаль, включающую насос. Чем разреженней воздух, тем лучше для ауроскопии, хотя вакуум тоже не годится.
       Спустя пять минут насос фыркнул и отключился. На всякий случай я проверила герметичность саркофага, но все было в порядке - цвет индикатора остался зеленым.
      - Запускать? - нетерпеливо спросил Эндрюс.
      - Запускай, - кивнула я. Эндрюс щелкнул рычагом наверху крышки, и под колпаком заклубился туман, который сгущался и менял цвет от призрачного белого до густого непрозрачного перламутра, полностью скрывшего тело под собой.
       Затем туман замерцал и начал менять цвета, проходя радужный спектр от теплых оттенков к холодным.
      Верхние слоя ауры - это неуловимый слой мыслей, чувств и телесных ощущений, который исчезает в первые минуты смерти. Этот уровень теоретически самый информативный, и, если мы когда-нибудь сможем закреплять его, сохранять и расшифровывать, нужда в некропатах отпадет. За ним идет средний слой - эмоции, слишком сильные, чтобы так быстро развеяться, но и слишком универсальные, чтобы быть полезными. Почти все в момент смерти чувствуют ужас и удивление.
      - Смотри, голубой пошел. Последний слой, уровень... эээ..памяти тела, - Эндрюс наскоро переводил происходящие в саркофаге процессы с технического на повседневный язык. Дрейпер наблюдал за происходящим с нескрываемым интересом. Голубой цвет внутри колпака был таким насыщенным, что казался почти осязаемым, материальным, словно вытесанная из аквамарина неправильной формы призма.
      Затем у нижнего края колпака цвет сгустился еще больше, переходя в синеву, которая из тонкой линии превратилась в широкий мазок, постепенно бледнея, но захватывая все больше пространства.
       Я тем временем замешивала формировочную массу, прикидывая, стоило ли брать класс А, или, учитывая состояние материала, можно было взять Б-премиум. Тут бы основные черты лица появились, уже не до бровей и ресниц...
      Я едва не пропустила момент, когда синева, наползая с четырех сторон, замкнулась на вершине колпака и на мгновение вспыхнула, чтобы тут же сменить цвет на фиолетовый.
      - Получилось, - с облегчением выходнул Эндрюс, глядя, как фиолетовый темнеет, словно небо на закате.
      - Быстрее! - Я подкатила формировочную массу к столу, и Эндрюс засуетился, одновременно давя на педаль, щелкая задвижками и выдвигая рельсы наружу. Если мы не успеем до того, как материал почернеет, то понапрасну израсходуем ауру, а здесь у нас есть только одна попытка.
      - Готов? Давай на три, - скомандовала я. - Дрейпер, отойди отсюда!
      Дрейпер отпрыгнул с неожиданным проворством.
      Я сказала три, и почти одновременно Эндрюс выкатил тело по рельсам из-под колпака, а я впихнула туда свое корытце.
      Все. Теперь может чернеть.
      - Пошли, покурим?
      - А... а что там происходит? - оглянулся Дрейпер на саркофаг. Черный цвет внутри стал меняться, наглядно опровергая убеждение, что у темноты нет оттенков.
      - Закрепитель снял ауру...ну, то, что от нее осталось, ты видел, что реакция пошла только на голубой. Будь тело посохранней, все началось бы еще с зеленого, и лицо бы вышло как у хорошего скульптора. А так слепок будет очень, очень приблизительный, - Эндрюс расставил пальцы, демонстрируя степень этой приблизительности. - А потом под готовый слепок надо быстро подставить формировочную массу, пока он не рассеялся. Тут свои тонкости... Особенно с нашими реактивами, которым уже срок годности перебивать надо, чтобы инспекция нас за задницу не взяла...эээ... ты этого не слышал.
      - Не слышал, - покладисто согласился полицейский, доставая пачку "Плейерс".
      - Ну вот, на формировочной массе отпечатается наш слепок, и, если повезет, там даже не надо будет ничего сбивать и дошлифовывать: мы сразу получим годное для опознания лицо.
      - И когда это будет готово?
      - Аура застывает час, потом я сфотографирую слепок и постараюсь обработать его с красками, чтобы было больше похоже на человека, а не на статую... И ведь все будет как раскрашенная открытка, - самокритично вздохнул Эндрюс. Наблюдая за тем, как он читает Дрейперу лекцию, никто бы не догадался, что до этого мы делали слепок всего три раза, причем дважды - учебный, а третий не получился.
      - Ладно, тогда я поехал в участок, а к вам зайду вечером, часам к пяти. Все уже будет готово? - уточнил Дрейпер, и, получив наше "да", в три затяжки докурил сигарету и пошел к воротам, а мы спустились вниз.
       Теперь тело было в нашем распоряжении, и, пока застывала аура, я начала работать над причинами смерти. Она совершенно точно была насильственной - кристалл взвыл так, что у меня заложило уши.
      Вот не зря их называют "вопилками", и даже я, с моей нелюбовью к профессиональному жаргону, не могу использовать длинное, выспренное "кристаллы вопиющей несправедливости".
       Принцип действия кристаллов очень прост: если смерть была насильственной, исходящей витальности, - которую в желтых статейках неточно называют "запасом жизненной энергии", - выделяется на порядок больше, чем при смерти от естественных причин. Витальность до сих пор точно не известным образом взаимодействует со структурой кристалла, заставляя его колебаться и - в итоге, - извлекает доступный человеческому уху звук. Очень, очень, очень мерзкий.
      Избавившись от звона в ушах, я вернулась к исследованию.
      Время, которое тело пробыло в воде, накладывало жесткие ограничения.
      Не могло быть и речи о том, чтобы определить степень разжижения крови и разницу этого разжижения в правом и левом желудочках. Легкие девушки были раздуты настолько, что на них выдавились отпечатки ребер, но в этом уже было виновато гниение, а не переполнение легких водой и пеной.
      Зато, несмотря на состояние тела, в плевре сохранились достаточно отчетливые пятна Патаульфа, и, когда я взяла на альгологическое исследование костный мозг, почку и легочную ткань, то обнаружила диатомеи. Планктон - решающий признак смерти в воде.
      Так что я могла с чистой совестью определить причину смерти как истинное влажное утопление.
      Была еще одна интересная находка: в мышцу ладони, отводящую большой палец, так глубоко вонзилось несколько щепок, что они не выскользнули вместе со "снятыми перчатками", а застряли среди мышечных волокон.
      - Интересно, как ей удалось так занозить руки? - удивился Эндрюс, вытаскивая щепку из правой ладони. Я занялась левой.
      - Может быть, хваталась за какое-нибудь бревно в воде перед смертью? - предположила я.
      - Или судорожный приступ, который приключился с ней на какой-нибудь деревянной поверхности.
      - Тоже вероятно. Да, смотри, щепки и с ладонной, и с тыльной поверхности кисти, если бы она за что-то хваталась, то повредила бы только ладонную, - заметила я.
      Перебирая высушенные пряди волос, я заметила повреждения в затылочной области и вытащила еще одну, засевшую глубоко под кожей головы щепку.
      - А не пора еще открывать саркофаг? - нетерпеливо бросил взгляд на часы Эндрюс.
      - Пора. Иди, я без тебя закончу, а потом еще липофагом займусь.
      - И зачем он вам вообще понадобился? - картинно передернулся Эндрюс.
      Я вздернула свои жиденькие брови вверх, изображая удивление.
      - Ты еще не догадался? Сам ведь понимаешь, что у нас большие проблемы с установлением времени смерти. Хочу использовать стандартную методику определения выживаемости паразитов после смерти носителя.
      Эндрюс кивнул и осторожно уточнил:
      - Но липофагом будете заниматься только вы?
       - Я собиралась... - признаться честно, я немного растерялась. Кажется, Эндрюс ясно намекнул, что хочет, чтобы я поделилась? Но делиться интересной работой мне совсем не хотелось, тем более что идея принадлежала мне, но... если я не поделюсь, это будет выглядеть так, словно я опять мелочно раскладываю все обязанности на "мое-твое"? На самом деле, я именно этим и занимаюсь, и меня часто перекашивает, когда Энрюс берется за что-то из мысленного списка "мое", но теперь я стараюсь не выражать свое недовольства вслух. Как объяснил мне профессор Лонг, Эндрюс, если я выхватываю работу у него из рук, обижается и думает, что я считаю его неспособным к обучению.
      Эх, надо делиться...
      - Если хочешь, поработаем над ним вместе, - старательно улыбаясь, предложила я.
      - Нет, как раз наоборот - совсем не хочу, - я заметила, что при взгляде на липофага у Эндрюса появился пиломоторный рефлекс, то есть гладкая мускулатура фолликулов сократилась и уплотнилась, приподнимая волоски.
      - У меня от него мурашки по коже, - признался Эндрюс, энергично растирая предплечья.
       - Почему? - мне стало любопытно. - Помню, бычий цепень, которого мы тащили из кишечника, как фокусник ленту из рукава, тебя совсем не смутил. А сейчас в чем дело?
      Эндрюс замялся, опустил взгляд.
      - Ну, если честно, я сам...когда-то я сам себе питомца сажал. Сейчас не хочется изучать мехнизм действия и думать, что когда-то это со мной происходило...
      - Правда? Так это же здорово! - неподдельно обрадовалась я. - У тебя остались рекомендации и протокол операции?
      - Наверно... надо вспомнить... да, остались, - уже более уверенно сказал Эндрюс.
      - Отлично, а я как раз думала, как добраться до материалов по липофагам, если это коммерческая тайна.
      Эндрюс почему-то выглядел озадаченным.
      - Конечно, информация для пациента не совсем то, что нужно, но и это хорошо! - снова подбодрила я его.
      - Ладно, - он еще немного потоптался рядом со мной, словно ждал чего-то, сделал два или три шага к двери, остановился и произнес непривычно высоким голосом:
      - Только... это ведь останется между нами?
      - Что останется? - в первое мгновение не поняла я. - А... да, конечно, я никому не скажу, откуда у меня информация о липофаге.
      - Ладно, - повторил Эндрюс, вздохнул, словно собирался сказать что-то еще, и, наконец, ушел к саркофагу.
      Почему он так разволновался? Неужели и в самом деле подумал, что мне придет в голову в непринужденной дружеской беседе брякнуть кому-нибудь "а вы знаете, мой помощник, Эндрюс, когда-то подсаживал себе питомца...". Трудности возникнут уже с первым этапом - то есть с непринужденной беседой.
       Моя единственная подруга Пейдж находится от Танвича как раз на таком неудобном расстоянии, что писать письма кажется нелепым, а звонки по телефону получаются дорогими, короткими и какими-то несуразными.
      Конечно, есть еще Аймон, бывший шеф-повар лучшего ресторана нашего города, а теперь начинающий парфюмер. Когда-то он не мог разобраться, почему гаснет его Талант, и вышло так, что мне удалось отыскать ответ. В процессе диагностики мы нашли несколько общих тем, в том числе и музыку Санни Эрла, Бенни Гудмена, Джина Крупы и Воэна Монро. Мне нравилось рассказывать о своей работе и видеть в глазах собеседника спокойный интерес, без привычного мне жадного болезненного любопытства, а его рассказы о кулинарных традициях и блюдах разных стран временами превращались в настоящую поэму в прозе.
      Это было приятное время. Но однажды Аймон сварил мне кофе с божественным ароматом и более чем посредственным вкусом, и меня наконец-то осенило. Я должна была понять это намного раньше, но меня подвела привычка искать четкое физиологическое обоснование любого патологического процесса. Но Аймон был совершенно здоров, только для него запах был важнее вкуса. Для повара, тем более для Таланта, так быть не должно. Значит, Аймон не повар.
      Когда я рассказала о своей догадке Аймону и посоветовала попробовать парфюмерное искусство вместо кулинарного, он, мягко говоря, расстроился. Если я была права, он впустую потратил многие годы жизни на сложнейшую учебу.
      Сказать что-то утешительное тут было трудно, и я была не настолько уверена в своей теории, чтобы подгонять и настаивать; но Аймон справился и сам. Спустя неделю он уехал на трехмесячные подготовительные курсы в Париж. Я подарила ему в дорогу книгу Юждина Риммеля и думала, что больше его не увижу.
      Но Аймон вернулся: сияющий, торжествующий и настолько переполненный благодарностью, что она буквально выплескивалась у него из ушей. И его Талант наконец расцвел в полную меру. Я даже не представляла, насколько она велика. С тех пор наши дружеские встречи стали просто невыносимы.
      Я ведь тоже могла родиться Талантом, если бы мои родители не злоупотребляли алкоголем и наркотиками во время зачатия и/или беременности. Не знаю, спросить не у кого. Все, что у меня осталось - крошечная, бесполезная искра. Я могла бы стать Талантом-эмпатом: видеть чувства, читать мысли...
      Наконец я задала себе вопрос, а зачем терпеть? Ради чего? Если Аймон благодарен мне за своевременно найденный ответ, я не меньше благодарна ему за интересную загадку; сочтемся на этом и разойдемся. Тем более что вскоре ему предстояло заняться учебой всерьез и снова надолго уехать.
       Я честно сказала ему об этом, прибавив, что он может полностью избыть свой долг благодарности, если составит для меня именные духи с запахом спирта, талька и формальдегида; но Аймон шутку не поддержал и я сама удивилась тому, как обрадовало меня его первое письмо из Гурдона.
      С тех пор мы регулярно обмениваемся письмами.
      Но, хотя письма от Аймона - идеальный для меня вариант дружеской беседы, - они идут слишком долго и далеко. Так же, как и мои к нему. И когда знаешь, что твоя писанина уйдет за тысячи километров, это автоматически ставит некий фильтр на темы, заставляя выбирать самые важные и яркие из них. Питомец моего помощника точно к ним не относится. Может, сказать Эндрюсу об этом, успокоить?
      Хотя можно в письме похвастаться Аймону моей идеей. Методика определения времени смерти путем определения выживаемости паразитов в воде существует уже давно, но в сводных таблицах есть только вши, аскариды, острицы и некоторые виды клещей. Внести туда липофага еще никто не догадался, хотя, по сути, это тот же паразит.
      Липофаг, попадая в организм с помощью гастроназального зонда, начинает двигаться в направлении тонкого кишечника и закрепляется в двенадцатиперстной кишке. Там он действует в двух направлениях: вырабатывает ферменты, блокирующие расщепление жиров, и опережает всасывание "прорвавшихся" жиров в стенки кишечника, сам поглощая их своим губчатым телом. Часть поглощенного используется им для поддержания жизнедеятельности, но три четверти жиров просто скапливаются, оставаясь внутри раздутых ячеек губки. Поглощение длится 16-18 часов, и обычно к вечеру наступает момент, когда все тело питомца резко сокращается, удаляя накопленное. Жировая масса, покрытая выработанной питомцем слизистой пленкой, идет через кишеник транзитом и, гхм, удаляется естественным путем.
      Особенность питомца, которую я рассчитывала использовать в своих целях, состоит в том, что питомец "работает" только в живом организме. Кажется, это побочный эффект блокированной возможности поглощать ткани человеческого организма; было бы очень неудобно, если бы липофаг начал бороться с полнотой, пожирая хозяина изнутри.
      Когда его хозяйка умерла, для липофага это автоматически стало означать полное и абсолютное голодание. Он "не смел" использовать для своего пропитания даже ту жировую ткань, которая оставалась в организме утопленницы. С момента ее смерти, он, чтобы выжить, потихоньку переваривал сам себя. Если удастся определить скорость этого переваривания и вычислить, за какое время он дошел от стандартного веса до нынешней половины унции, то можно будет определить время смерти девушки с точностью до двенадцати часов.
      Ну, теоретически. Практически, я подозреваю, это будет очень сильно зависеть от того, насколько строго соблюдала хозяйка липофага предписанную ей диету. И все равно, по сравнению с определением времени смерти по степени выраженности трупных изменений, который дает разброс в двое суток, этот метод на стадии идеи смотрелся очень выгодно.
      - Доктор Тэйл! - позвал меня Эндрюс. - Лицо готово, хотите взглянуть?
      - Иду! - поспешно отозвалась я.
      Эндрюс уже откинул крышку, погасил верхний свет и включил две привинченных к колпаку лампы, стараясь, чтобы упавшие на лицо тени придали ему иллюзию жизни.
       Она казалась очень юной и хорошенькой. Ни прыщиков, ни неровностей кожи, ни морщинок, даже если они были на живом лице; формировочная масса легла очень ровно и сгладила все черты; ей могло быть и восемнадцать, и тридцать.
      Высокий лоб, короткий нос с лихо вздернутым кончиком, широко расставленные глаза, круглые щечки, маленький пухлый рот с четкой линией верхней губы - кажется, такой изгиб называется "лук Амура", - аккуратный округлый подбородок. Я вспомнила, что ее волосы - те, что остались, - после высушивания приобрели темно-каштановый, почти черный цвет, и мысленно попыталась пририсовать этому идеально гладкому и белому лицу линию волос, брови... мне почему-то казалось, что ресницы у нее были длинными, чуть загнутыми на кончиках, а брови - тонкими легкими дугами.
      - Запоминающееся личико, - наконец вздохнул Эндрюс.
      - Да, фото будут хорошими, - отозвалась я. - Ты за два часа справишься?
      - Конечно. Даже раньше.
      Я кивнула и отправилась варить бульон для питательной среды. Затем погрузила в среду липофага, поставила мини-термостат с ним себе на стол и села писать отчет, время от времени поглядывая, как он ведет себя там, за стеклом. Температура 38 градусов Цельсия, как внутри человеческого тела, явно подбодрила его, и за час он растянулся почти вдвое, так, что самые крупные ячейки стали четко видимыми.
      Спустя час с четвертью Эндрюс с гордостью положил отретушированные фотографии мне на стол и отправился звонить Дрейперу.
      Детектив успел как раз к тому моменту, когда липофаг начал сокращаться.
      - Что эта гадость делает у тебя на столе? Что...что она вообще делает? - озадаченно спросил Дрейпер.
      - Работает, - пожала я плечами. - In vivo это все бы ушло естественным путем, а in vitro мне придется промыть термостат.
      - О, хорошо, - как-то неуверенно произнес Дрейпер и отдвинул стул на несколько дюймов от моего стола. В термостате уже плавала тонкая белесоватая полупрозрачная сеть, а весь накопленный липофагом жир всплыл на поверхность.
      - Что удалось выяснить про утопленницу?
      - Ну, во-первых, она действительно утонула. Смерть, вынуждена тебя огорчить, насильственная. У нее нет переломов в области черепа, но я вытащила щепку из кожи головы - в затылочной области. Такие же щепки засели у нее в ладонях. Возможно, она отбивалась, и ее ударили головой обо что-то деревянное, чтобы она потеряла сознание, и сбросили в воду. Я на всякий случай вернусь к коттеджу, возьму образцы досок, балок... все, что найду, и сделаю симпатический тест. Но она умерла не там, где ее нашли: диатомеи с места, где строили коттедж, не совпадают с диатомеями, найденными в легких.
      - А время смерти?
      - От трех недель до месяца назад, - я вздохнула. - Но есть шанс, что потом я тебе смогу сказать точнее.
      - Когда - потом?
      - Когда раскормлю липофага, а потом оставлю его без еды. Еще около недели.
      - Ладно, - вздохнул Дрейпер. - Что-нибудь еще?
      - Не рожала. Серьезных хронических заболеваний нет. Судя по легким, курила больше двух лет подряд. Недавно была у стоматолога и сделала полную санацию ротовой полости: шесть пломб поставлены почти одновременно. Мускулатура неразвита, не спортсменка, на жизнь зарабатывала не физическим трудом. Возраст - от восемнадцати до двадцати пяти, - я задумалась, вспоминая свой отчет. - Пожалуй, это все. На одежде нет ни ауры, ни крови - если и было, вода все уничтожила.
      - А одежда?
      - Пальто новое, куплено в этом сезоне, карманы пустые. Я указала производителя, размер и прочее в отчете, но вряд ли ты что-нибудь найдешь - фасон очень популярный.
      - Все равно, нужно будет пройтись по магазинам, показать фото... Кстати, что с фото?
      - Готово, - отозвался Эндрюс и выложил глянцевитые прямоугольники фотографий на стол. Дрейпер взял ту, где девушка была изображена в профиль - здесь она меньше всего была похожа на раскрашенную статую, но полное отсутствие выражения и грубовато наведенные дуги бровей не давали забыть, что это всего лишь слабая копия человеческого лица.
      - Думаю, родственники должны признать ее по этому фото, - решил Дрейпер.
      Эндрюс молча кивнул.
      - А что со списком пропавших? - полюбопытствовала я. - Есть кандидатки на нашу утопленницу?
      - В самом Танвиче - никого. Последней пропавшей была сорокалетняя миссис Годвин, и все, кроме мужа, знают, что она уехала к любовнику - автомеханику из гаража самого Годвина. В округе есть двое, подходящих по возрасту, но лицо... лицо не подходит. Надо расширять поиск.
      - И она должна была жить где-то в уединенном месте, - сообщила я полученную от Эндрюса информацию. - Она не могла работать, разве что это была работа на дому. Прежде всего, я думаю, стоит проверить пансионаты и санатории.
      - Это как-то связано с липофагом?
      - Да, конечно. Во-первых, все, кому подсаживают питомца, соблюдают довольно строгую диету. Проще всего это делать в заведениях с лечебной кухней. Во-вторых, присутствие липофага в организме первый месяц дает довольно неприятные побочные эффекты: слабость, вялость, апатию... В-третьих, есть тонкости, связанные с процессом пищеварения... Проще говоря, позывы к дефекации из-за его работы становятся императивными...
      - А проще говоря? - возмутился Дрейпер. - То есть, ты хочешь сказать, что, пока у тебя в кишках липофаг сидит, главное - успеть добежать до туалета?
      Вот черт, а я, памятуя о присутствии Эндрюса, так старалась подобрать слова... Но мой помощник, кажется, только развеселился от высказывания Дрейпера.
      - Совершенно верно, - кивнул он. - Правда, такое случается только один раз в день и строго в определенное время, но...
      - Невеселая жизнь, - Дрейпер любовно погладил себя по выпуклости живота. - И чего ради мучиться?
      - Конечно, в мужчине главное ум и обаяние, - с ухмылкой согласился Эндрюс, - но девушки ради красоты порой готовы на все...
      - Нет, не понимаю я этого, - мотнул головой Дрейпер. - Ладно, спасибо за информацию, похоже, опознать ее будет проще, чем я сначала думал.
      Но сбылся первый, пессимистический прогноз Дрейпера.
      Прошло уже две недели с момента обнаружения тела, а оно продолжало оставаться у нас в морге. Среди заявленных в розыск не было ни одной женщины подходящего роста, веса и возраста.
      Копии с фотографии Эндрюса уже напечатали во всех местных газетах под заголовком "Кто эта девушка?". И ответа пока не было.
      Но сегодняшний приход Дрейпера мог означать перемены к лучшему.
      - У тебя есть новости? - спросила я, едва мы очутились на площадке.
      - Да, - хитро улыбнулся Дрейпер. - Мне кажется, что я нашел ее, и ты не поверишь, где.
      - Ну, так где же? - честно подбросила я реплику.
      - Среди самоубийц!
      Я растерянно щелкнула зажигалкой.
      - Рассказывай.
      - Девушка - студентка Ридинга, девятнадцать лет, поступила на факультет английской словесности, училась на первом курсе, в декабре оставила соседке по комнате предсмертную записку: мол, я больше не могу вынести эту жизнь, я слишком устала, прощайте и все такое. На набережной нашли ее одежду и еще одну записку, в которой говорилось то же самое. Тело так и не обнаружили, но течение там быстрое и сильное. Графологическая экспертиза тогда установила, что на обеих записках - ее почерк.
      - Погоди-погоди... - я быстро затушила окурок. - Как в декабре? Наша жертва умерла не раньше марта!
      - Вот в этом и загвоздка.
      - А запрос был со слепком или с ее настоящей фотографией?
      - Конечно, со слепком, когда бы я успел ее фото разослать? Сегодня вечером, может быть, будут результаты. Кстати, взгляни на ее фото из университета.
      Я за кончик вытащила фотографию из папки и нетерпеливо всмотрелась в ее лицо. Мне казалось, что я готова сделать поправку на качество слепка и полноту, которая заставила ее подсадить липофага. Но я ошибалась.
      И дело было даже не в том, что из-под ее округлого подбородка высовывался второй, еще более округлый, или в пухлых щеках, которые просто стиснули ее небольшой нос и скрыли очертания скул. Дело было в угрюмо-боязливом выражении лица, угреватой коже, зализанных назад слипшихся, как макаронины, волосах, ярко выраженном хейлите в уголках губ.
      Неопрятная дурнушка.
      - И когда было сделано это фото?
      - За пару месяцев до инсценировки самоубийства. Соседка, ее единственная подруга, клянется, что здесь она очень на себя похожа.
      - М-да... Она проделала серьезную работу над собой перед смертью, - я снова пригляделась к фотографии, - похоже, это действительно наша утопленница. Когда ты сможешь раздобыть ее стоматологическую карту и что-то из вещей?
      - Уже послал запрос. К вечеру или завтра утром.
      Я молча кивнула и вновь перевела взгляд на фото. Меня удивило, как Дрейпер вообще ухитрился заметить сходство. Только с третьего-четвертого взгляда становилось ясно, что расстояние между глазами, длина носа, ширина лба, отношение козелка ушной раковины к надбровным дугам и прочие опорные анатомические точки совпадали. Надо будет подтвердить мою уверенность исследованием зубной карты, но на самом деле я уже знала, что Дрейпер нашел утопленницу.
       - Интересно, что ее на это сподвигло? - задумчиво пробормотала я.
      - А почему обычно девушки меняются? - пожал плечами Дрейпер. - Влюбилась. Хотела произвести на кого-то впечатление.
      - По-твоему, это единственная причина для перемен?
      Дрейпер хмыкнул.
      - Два раза в моей жизни был период, когда я весил сто девяносто фунтов.
      При его росте... да Дрейпер был просто тростинка, как ни смешно представлять это, глядя на детектива Санту.
      - В первый раз это было, когда я только познакомился с моей будущей женой.
      - А во второй?
      - Когда развелся.
      - Вот как, - вежливо заметила я, но, к счастью, Дрейпер вроде бы не хотел развивать эту тему.
      - Знаешь, что еще интересно? Она училась в Ридинге по благотворительному гранту.
      - Она была из приюта?
      - Нет. Сирота, родители погибли в автокатастрофе. До восемнадцати лет жила с бабушкой, матерью отца. Бабушка умерла от рака в тот же год, когда Фелисити Питерс завоевала премию имени Колина Дэя на учебу и поступила в Ридинг.
      - Фелисити Питерс? - зачем-то переспросила я. Скоро во всех документах это имя, пока непривычное, режущее слух, сменит стандартную "Джейн Доу".
      - Да, - как-то странно покосившись на меня, кивнул Дрейпер.
      - Так вот, девочка училась и работала официанткой в студенческом кафе, ходила в рекламном сандвиче, убирала в местной клинике красоты "Афродита"...
      - Клиника красоты? - заинтересованно переспросила я.
      - Да. Вполне вероятно, что твоего липофага ей подсадили именно там.
      - Он не мой.
      Дрейпер досадливо вздохнул и сменил тему:
      - Ты не знаешь, сколько стоит такая операция?
      - Сама операция относительно недорого, долларов сто. А вот липофаг - от полутора до трех тысяч, в зависимости от того, как сильно разрекламирована клиника. Очень сложно наладить линию их воспроизводства: сначала от липофага первого порядка получить потомство, а потом у самого потомства блокировать функцию размножения, чтобы патентованный липофаг до самого конца оставался в кишечнике в гордом одиночестве и не порывался устроить организму массовую жировую эмболию.
      - Я вижу, ты уже изучила вопрос. Но странно, правда? Сирота, хватающаяся за любую работу, откуда у нее деньги на липофага?
      - А я откуда знаю?
      Дрейпер едва заметно поднял бровь.
      - Думаю, мне выпишут командировку в Ридинг. Раз тело нашли на нашей территории, расследование останется за нами. Там в первую очередь займусь этой "Афродитой"...
      - Удачи, - искренне пожелала я, зная, как Дрейпер не любит уезжать из Танвича.
      
      ***
      Мне было очень любопытно, как продвигается расследование Дрейпера, но, пока он был в Ридинге, все, что мне оставалось - это кормить липофага.
      В Танвиче пытались найти место, где жила предполагаемая утопленница, и место, где ее утопили, предполагая, что, скорее всего, эти места совпадут.
       Полицию консультировал Стакхаус, который отлично разбирался в местных течениях и запутанных узорах рек, речушек, озер и небольших болот. Он обозначил примерную область поиска, откуда тело могло принести течением. На этой территории было несколько рыбацких домов, загородные коттеджи, затерянные в глуши и выстроенные на скорую руку хлипкие времянки...
      Расспросив приятельниц бабушки Фелисити, детективы узнал, что еще дед Фелисити выстроил где-то на территории озера Нэгин небольшой охотничий домик, куда по воскресеньям выезжала вся семья. После гибели родителей эта традиция оборвалась: бабушке Фелисити уже не под силу было идти почти час пешком по труднопроходимой местности, чтобы добраться до домика; ну а Фелисити, которая в старшей школе могла устраивать в этом доме гульбища с друзьями, как оказалось, друзей не имела вовсе.
      Точное местонахождение домика пока оставалось тайной: скорее всего, выстроен он был нелегально, или же бумаги на него были утеряны еще в незапамятные времена; среди документов самой Фелисити их не оказалось.
      Я сомневалась, что девушка поедет зимой в дом без электричества, теплой воды и центрального отопления, но месторасположение домика было аргументом в его пользу - обнаруженные в костном мозгу Фелисити диатомеи были характерны для вод Нэгин.
      Все расследование окутал туман неопределенности, и единственным реальным фактом была только смерть девушки.
      ...Не сразу, но я заметила, что, когда я кормлю и промываю липофага, Эндрюса передергивает почти так же, как и Дрейпера. Ну, полицейского я еще могла понять, но для нас все, что мы исследуем, должно было быть рабочим материалом, и точка. Рабочий материал в каком-то смысле стерилен и свободен от ассоциаций.
      Увы, жизнь далека от идеала: на третий или четвертый день работы Эндрюс признался, что не может смотреть на липофага без того, чтобы не представлять его в своих собственых кишках.
       Я смогла его успокоить только предложением стать соавтором в моей статье. Когда Эндрюс согласился, я передала уход за липофагом в его руки. Он уже набрал вес в семь унций, и скоро ему опять грозила голодная диета.
      И как раз, когда я сидела за столом, смотрела на термостат и думала, что, пока Дрейпер не приедет, ничего интересного не случится, Эндрюс почти вбежал в кабинет и взволнованно сообщил, что некто Дерек Льюис приехал за телом Фелисити.
      - И у него есть разрешение от полиции!
      - Какой-то дальний родственник, которого наконец соизволили найти?
      - Нет, не родственник, я об этом спросил в первую очередь. Друг.
      - Друг?
      Эндрюс молча пожал плечами.
      - Перезвони в участок, уточни, правда ли они выдали разрешение забрать тело.
      - Хорошо, - Эндрюс отправился к телефону, а я замялась, не зная, чего мне хочется больше - остаться на месте или увидеть этого загадочного "друга".
      Мое любопытство было как результат разности потенциалов между двумя фотографиями: нашим слепком и студенческим досье. Как она смогла измениться? Почему изменилась?
      Неужели ответ будет настолько банальным - мужчина, просто мужчина?
      Надо на него взглянуть.
      В первый момент Льюис стоял ко мне спиной, рассматривая плакат о борьбе с полиомиелитом, и я смогла оценить только гибкое, тонкое телосложение и прямую осанку. Голова была непокрыта, и светло-каштановые густые волосы красиво блестели под электрическим светом ламп.
      Услышав мои шаги, он легко развернулся к стойке, и даже в этом простом движении было изящество и грация танцора. Совсем юнец, не больше двадцати - со спины, за счет высокого роста, он казался чуть старше. Худое лицо с острыми скулами, яркие, четко очерченные губы, прямой нос, широкие брови, большие карие глаза, спадающая на лоб прядь волос... Не классический красавец, но симпатичный и обаятельный, как щенок лабрадора.
      - Добрый день, - немного растерянно поздоровался он и выложил на стойку папку с бумагами. - Я жду разрешения... эээ...забрать тело.
      - Да, я знаю.
      Ну вот, я посмотрела на него, и что? Можно уходить?
      - Вы родственник покойной Фелисити Питерс? - спросила я, чтобы нарушить молчание.
      В глазах Льюиса мелькнуло раздражение.
      - Нет, я ведь уже объяснял, - он затеребил край папки. - Я ее друг. Мы учились вместе.
      Я молчала, не зная, как обставить свой уход, но он от моего молчания почему-то занервничал еще больше.
      - В участке мне сказали, что никто не затребовал тело, и я приехал сюда, чтобы ее не похоронили за счет города... Я и не знал, что у Фелисити совсем не осталось родственников, хотя бы самых дальних. Думал, приеду на похороны...
      - И вам пришлось устраивать похороны самому.
      Льюис поморщился, но кивнул.
      - Да, ну, это не так уж сложно, я просто пришел в ваше похоронное агентство, и... они... ээ... взяли на себя все хлопоты.
      Его голос постепенно затихал, словно то, о чем он говорил, теряло для него интерес еще на кончике языка. Он избегал смотреть мне в глаза, и чуть ли не впервые за несколько лет мне показалось, что дело не в моем лице.
      Что же еще сказать? Почему не идет Эндрюс? Моя обычная фобия красивых людей проснулась и начала усиливаться с каждой секундой.
      - Наверное, для вас это было ужасным потрясением - узнать, что мисс Питерс погибла... - Я кое-как выдавила из себя стандартную фразу.
       - Вы имеете в виду - во второй раз? - уже не скрывая раздражения, спросил Льюис. - Да, это было ужасно.
      - И вы не знаете, что ее заставило сымитировать самоубийство и скрыться?
      Льюис снова отвел глаза и глухо пробубнил:
      - Нет, не знаю. Понятия не имею. Это загадка для меня, вот и все.
      - И у вас нет даже догадок? Вы ведь были друзьями...
      - Никаких! Я был так удивлен... Очень удивлен, я не представлял себе, что... - он оборвал фразу и застыл, напряженно приподняв плечи.
      - Не представляли себе что?
      - Просто не представлял, - угрюмо огрызнулся Льюис. - Что бы вы думали на моем месте?
      - Я бы думала, что заставило ее так поступить, - честно ответила я. - Враги, долги и прочее.
      - У Фелисити не было ни врагов, ни долгов. Она, - парень сглотнул и с каким-то тоскливым удивлением произнес, - она была очень одинока.
      А когда вы узнали, что она покончила с собой, что вы подумали?
      - Что она не выдержала, - неохотно ответил Льюис.
      - Не выдержала чего?
      - Того же, что и все остальные. Учеба. Семинары. То, что никому до тебя и твоих успехов или неудач нет дела. А у нее еще и не было дома, не было куда вернуться; или хотя бы представить себе, что возвращаешься, а потом успокоиться, выдохнуть и продолжать. Сначала она училась очень хорошо, но не выдержала темп: сидела над учебниками за полночь, а потом пропускала все утренние лекции, чтобы выспаться, и страшно терзалась угрызениями совести. Она не могла заставить себя прийти на занятие, и просто лежала в постели и плакала... И постепенно ей становилось все хуже. Фелисити ценила себя только за свой ум, а тут оказалось, что и ум начал давать сбои. Она не могла простить себя за это, и у нее были настоящие приступы ненависти к себе... она царапала себя ногтями...она ела и не могла остановиться, вся постель была в фантиках от конфет...она...
      Теперь Льюис говорил горячо, даже вдохновенно, но слова из его рта выходили гладкими, как обкатанная морем галька. Или он просто от природы оратор? Я не настолько хорошо разбираюсь в интонациях и манере говорить, чтобы делать какие-то выводы, - одернула я себя. Картину, Льюис, надо признать, нарисовал убедительную. Клиническая депрессия как она есть. И все же что-то произошло не так, как он рассказывает, иначе ее тело не лежало бы здесь, в двухстах милях и четырех месяцах от места и времени ее предполагаемого самоубийства.
      - Значит, вы не удивились, когда узнали, что она покончила с собой?
      - Слушайте, я не понимаю, почему вы меня допрашиваете? - наконец вышел из себя Льюис. - К чему все это? Я понятия не имею, что произошло с Лисси, и почти сутки провел в дороге, чтобы приехать сюда! Вы что, детектив?
      - Я судебно-медицинский эксперт, - пожала я плечами, с облегчением слыша, что сюда приближается Эндрюс... Любопытно, почему этот парень вспылил именно сейчас, а не минутой раньше?
      - Доктор Тэйл, все в порядке, в участке все подтвердили, - Эндрюс с любопытством переводил взгляд на меня на Льюиса, наверное, гадая, что заставило меня выйти и пообщаться с посетителем.
      - Распишитесь здесь и здесь...
      Произошел ритуальный обмен бумажками, и, когда я уже уходила, до моего слуха донеслось неуверенное, робкое:
      - А можно мне ее увидеть?
      Эндрюс растерялся, это было слышно по его голосу:
      - Дело в том, что состояние тела... вы ее просто не узнаете... она почти месяц провела в воде, и... Не стоит этого делать.
      - Но мы может показать вам слепок, - вмешалась я, сама толком не понимая, что меня подтолкнуло сказать это.
      - Слепок? - удивленно повторил Льюис, и, когда Эндрюс дал ему необходимые разъяснения, он неожиданно пылко согласился.
      Материла слепка довольно легкий, так что Эндрюс без труда принес его из камеры хранения и осторожно поставил на стол перед парнем.
      Я смотрела на Льюиса так пристально, стараясь распознать его эмоции, что у меня чуть не закружилась голова. А он казался полностью поглощенным слепком: сам снял упаковочный материал и медленно, утратив природную грацию, сел за стол.
      Его лицо было почти таким же блеклым и невыразительным. Наконец он осторожно, словно опасаясь причинить боль, провел пальцем по гладкой массе "волос", спустился к щеке... обвел овал ее лица и замер у губ. Затем Льюис несколько раз нажал пальцем на белый кончик ее носа и, глядя в раскрашенные глаза, прошептал "динь-динь, динь"...
       Его шея напряглась, а лицо выцвело, и Льюис обхватил себя руками, словно пытаясь согреться.
      - Я не хотел верить, - тяжело дыша, сказал Льюис. - Но... это все, и навсегда... и я навсегда останусь с этим.
      - Можно я уже пойду? - вдруг жалобно произнес он, будто ребенок, которого никак не выпустят из кабинета директора. - Я очень устал, и... скоро сюда приедут от похоронного агентства, они все сделают, правда?
      Эндрюс успокоительно захлопотал над ним, а я попрощалась с Льюисом и отправилась кормить липофага, на ходу вспоминая выражение его лица при взгляде на слепок. На его лице сменяли друг друга печаль и недоумение, горечь, обида, снова печаль... Но одного, самого ожидаемого чувства, не было...
      
      ***
      Льюис уехал сразу после похорон, оставив меня гадать, какие отношения связывали его с Фелисити и что за история скрывалась за той имитацией самоубийства. Я могла придумать несколько версий: может быть, она в последний момент поняла, что хочет жить, и решила начать все сначала, с чистого листа - в духе сентиментальных мелодрам? Или просто хотела привлечь к себе всеобщее внимание, а, когда истерика схлынула, ей стало стыдно показаться друзьям и знакомым на глаза? Или, несмотря на тихую одинокую жизнь, она все же ухитрилась нажить себе врагов и бежала от них?
      К какому лицу Фелисити нужно было примерять эти теории? Когда я вспоминала фотографии, мне по-прежнему казалось, что это два разных человека: так сильно она смогла изменить себя в последние месяцы своей жизни.
      И ведь нельзя сказать, что причина, которую назвал Льюис, показались мне недостаточно уважительной. Но они не выглядела причиной - только следствием. Почему она начала хуже учиться? Она уже закончила первый семестр и должна была войти в рабочий темп. Если судить по моим воспоминаниям, то нагрузка во втором семестре не увеличивается, а субъективно она даже уменьшается, потому что к ней привыкаешь. Так откуда взялся этот срыв?
       Я нетерпеливо ждала приезда Дрейпера, который мог ознакомить меня с материалами дела - или, при хорошем раскладе, привезти готовый ответ на все вопросы: кто убил Фелисити Питерс, как и зачем.
      Вечером того же дня, когда Льюис забрал тело, я позвонила в участок Ридинга и попросила детектива Дрейпера связаться со мной. На всякий случай я продиктовала свой домашний телефон, уточнив, что звонить можно с восьми - девяти часов вечера и до полуночи. Но Дрейпер не позвонил.
      Зато утром нам пришел запрос на исследование коттеджа вблизи озера Нэгин. Прочитав обоснование, я так разволновалась и обрадовалась, что, когда вскочила из-за стола, едва не грохнула липофаг на пол.
      Нашей полиции таки удалось найти дом, где почти три месяца скрывалась Фелисити Питерс! Впрочем, "найти" было не совсем точным определением: скорее, хозяин дома нашел полицию. Некий мистер Коул, который уехал отдыхать во Францию, а, когда вернулся, увидел лицо Фелисити в газете и понял, что это та самая девушка, которой он сдал дом на озере.
       ...Фелисити провела последние дни жизни в доме, ничуть не похожем на кривобокий самострой, который я уже начала себе представлять с долей сочувствия к бедняжке.
      Это был двухэтажный дом с толстыми кирпичными стенами и наружными деревянными балками, а на островерхой крыше под резким ветром бодро поворачивался флюгер-кораблик.
       Дом стоял на берегу одного из бесчисленных мелких рукавов речки Уолла, и от дома отходил узкий прямоугольник причала. На причале стояла добротно сделанная деревянная скамья с горбатым брезентовым навесом, прикрывающим ее от дождя и снега. Даже сейчас, когда хрупкие, омертвевшие камыши торчали из прихваченной льдом воды, а деревья тянули вверх черные обнаженные ветви, это было красивое и живописное место. Я легко могла представить себе, как Фелисити стоит на причале, грея руки о курящуюся паром чашку, и задумчиво смотрит на зимний пейзаж, на текущую подо льдом воду... А за ней - единственная цепочка следов, ее собственная, и дом горит всеми окнами...
      - Как же она провела здесь всю зиму? - едва ли не с ужасом произнес Эндрюс, осматривая окрестности. - Одна, в глуши...
      - Зато красиво.
      - Я бы скоро тут начал с белками разговаривать, - продолжал мой помощник. - Беспросветное одиночество, никого рядом нет...
      - Может, она этого и хотела?
      - Может, - неуверенно согласился Эндрюс, словно признавая эту возможность в теории, но совершенно не представляя ее на практике.
      - Доски причала надо будет рассмотреть особенно внимательно, - сказала я скорее себе, чем Эндрюсу, но тот откликнулся:
      - Думаете, она оттуда упала?
      - Во всяком случае, доски сосновые, как и щепки из ее ладоней и затылочной части головы.
      Признаться честно, я нетерпеливо ждала возможности зайти в дом, но сначала нужно было взять пробу воды - не меньше одного литра, - чтоб потом сравнить диатомеи, просочившиеся в ее костный мозг, и местную водяную флору. Потом образец дерева из шести различных точек причала. Обследовать причал на биологические жидкости спустя такой промежуток времени было бесполезно, но я все же забрызгала гемофорином каждый квадратный сантиметр. Ни одного намека на то мягкое синеватое свечение, которое заметно даже днем.
       Внутри дом был обставлен уютно и со вкусом: деревянные панели, зеленый, цвета мха, ковер, подвешенные на кожаных петлях полки с безделушками и книгами, два высоких торшера с оранжевыми абажурами справа и слева от дивана... Я увидела затерянную среди его вышитых подушек книгу в мягкой обложке: рыжая девица в разорванном платье, прижимаясь к стене лестничной площадки, с ужасом смотрит вверх на нечто, невидимое читателю. Название, начертанное вверху сочащимися кровью буквами - "Призраки не убивают". М-да, и не поспоришь.
      Возле дивана было еще две стопки таких книг: дешевенькие детективы и триллеры вперемежку с "Эммой" Джейн Остин, сборниками стихов Оскара Уайльда и Эмили Дикинсон, пьесами Ноэля Кауарда, автобиографией Конан Дойля и шотландскими сказками.
      На круглом журнальном столике - кружка с выпирающей оттуда бело-зеленой плесенью, коробка с катушками ниток, коробка с бисером и натянутая на пяльцы вышивка: крошечная кофейная чашка и ручная мельница, окантованная россыпью кофейных зерен. У мельницы не хватало ручки, и пар над чашкой был словно обрезан, но вышивка уже была почти закончена. Или совсем чуть-чуть, но уже навсегда - незавершена.
      На кухне, куда позвал меня Эндрюс, было чисто и аккуратно, только на плите стояла кастрюлька с темным осадком на дне, и в мойке стояла еще одна кружка, нож и большая ложка для перемешивания. На кухонной столешнице стоял вскрытый пакет с молоком и жестянка какао, а над ней, на стене, висел список разрешенных и запрещенных продуктов и время приема пищи.
      Холодильник был царством овощей, с редкими вкраплениями молочных продуктов и одной-единственной половинкой куриного филе; на бутыли с простоквашей я увидела красивые четкие отпечатки пальцев, а с корня имбиря сняла обрывок ценника с частью символики магазина. Еще на полках я нашла несколько шоколадных плиток, на каждой красовалась надпись фломастером "Ты уверена?" и свиной пятачок.
      Вся кухня была увешана этими подробными списками и напоминаниями самой себе на разноцветных листках бумаги: "Купить масло, соль, свечи, бумагу, имбирь", "Сегодня до 9.00", "Никаких сладостей, только сладкая жизнь!" и тому подобное.
      Списки были аккуратно разлинованы и выписаны каллиграфическим почерком, а небольшие записки часто украшали маленькие зарисовки ручкой: свинья с крыльями, чайный пакетик, поджимающий края, чтобы не попасть в чашку, ухмыляющаяся капуста в кружевах...
      Оборудование кухни напомнило мне дом Аймона: безусловно, это было отличное место для того, чтобы готовить с выдумкой, оставаясь в рамках жестких правил.
      - Холодильник заполнен почти доверху, - заметил Эндрюс. - Вообще, она должна была часто выбираться за продуктами и покупать только свежее.
      Мы не нашли ни крови, ни следов борьбы, но в спальне, на постельном белье - несколько крошечных пятен того, что могло быть спермой, и я осторожно вырезала лоскут из белой хлопковой простыни.
      Все наши действия отражала дверь гардероба: притемненное зеркало шириной во всю торцевую стену спальни. Мой силуэт в нем мелькнул и исчез, когда я отодвинула дверь и начала ворошить одежду Фелисити.
      Внизу в коробках лежали тяжелые практичные ботинки с высоким шнурованным голенищем - почти такие же, как у меня самой, - несколько пар зимних сапог, поношенные кроссовки и множество легкомысленных, пестроцветных туфелек на заостренных каблучках, которые наверняка бы нещадно дырявили паркет, если бы хозяйка выходила в них куда-то за пределы спальни.
      На вешалках висела серебристая шубка, два черных пальто, брючные костюмы, платья... Одно из них сразу привлекло мое внимание: остальные вещи были яркими, но элегантными и очень качественными, а это было сделано из дешевого полиэстера под атлас. Оно было малиновым, с черной отделкой по короткому пышному подолу и корсетным верхом без бретелек. Из-под малиновой ткани топорщились черные нижние юбки, сделанные из чего-то похожего на занавески. Наверное, это должно было выглядеть кокетливо, но выглядело как самое большое детское платьице в мире; а его размер серьезно отличался от остального гардероба Фелисити. Судя по нему, это было платье из ее прошлой жизни.
      Но главным было то, что это платье было безнадежно испорчено: разорвано по подолу и сверху, в области треугольника декольте так, что он углубился почти до лобка.
      А потом я заметила несколько крошечных, не больше десятицентовика, пятен на груди.
      - Посвети сюда, - вполголоса позвала я Эндрюса. Что-то в этой спальне, с белой постелью, белым ковром и нашими белыми силуэтами в темном зеркале, вынуждало к тишине, которая некогда была спокойной, наполненной дыханием спящей девушки...
      Эндрюс снова опустил жалюзи и включил нашу переносную ультрафиолетовую лампу. Под ее лучами пятна на платье вспыхнули перламутрово-синим светом, обрисовав несколько продолговатых капель и нечеткое, смазанное пятно. Точно так же под этими лучами сияла сперма, но здесь, скорее всего, была иная биологическая жидкость - кровь.
      Упакованное в герметичный чехол платье было нашей главной добычей из дома Коула.
      Отпечатков пальцев мы нашли на удивление мало, хотя это можно было объяснить уборкой - Фелисити поддерживала в доме идеальную чистоту, которую лишь слегка припорошило пылью; но в целом создавалось впечатление, что кто-то очень хотел скрыть свои следы пребывания в доме.
      Мы с Эндрюсом обнаружили два вида отпечатков: собственно пальцы и следы перчаток, со слабыми пятнами какого-то жирного ароматизированного вещества.
      Если отпечатки пальцев принадлежали Фелисити (к сожалению, найти образец для сравнения не удалось, все ее отпечатки эпохи Ридинга давным-давно были уничтожены уборкой), то кто же ходил по дому в перчатках небольшого, скорее женского размера?
      И что значит это платье - для Фелисити, для расследования, для ее смерти?
      Кровь на платье, как потом выяснилось, оказалась кровью самой Фелисити; кроме того, Эндрюс заметил, что от него до сих пор идет смешанный запах пота, сигаретного дыма и крепкого алкоголя. Я ничего не заметила, но мое обоняние было почти загублено "Лаки страйк". Эндрюс только вздохнул про одорологическую экспертизу, которую мы не могли себе позволить, а я попыталась его утешить, сказав, что он и так неплохо справился.
      В тот же день нам наконец-то позвонил Дрейпер. Я честно отчиталась о проделанной работе и в конце добавила:
      - Я уверена, что Дерек Льюис видел нашу жертву после ее преображения. Я пригласила его взглянуть на слепок, и, понимаешь, он совсем не удивился. Расстроился, побледнел, но не спросил "кого это вы мне показываете?", даже не сказал, что Фелисити очень изменилась. Он безоговорочно и сразу ее узнал. Кстати, только что закончила анализ, - Эндрюс пишет отчет, сейчас отправит, - это точно сперма.
      - А определить, кому она принадлежит, можешь?
      - Дрейпер, ты от меня совсем чудес ждешь. Эти простыни не в холодильнике лежали.
      Детектив вздохнул, так громко и тоскливо, что я поняла - хороших новостей у него нет.
      - Тут густая каша заваривается, - поделился Дрейпер. - Этот самый Дерек Льюис - он сын Рональда Льюиса, хозяина сети химчисток и большого друга здешнего мэра. И у него есть девушка, тоже из очень богатой семьи - Эдна Митчелл. Они неофициально помолвлены. Так вот, Эдна - соседка нашей утопленницы по комнате в университете, и будто бы - ее единственная подруга.
      - А Льюис тоже студент Ридинга?
      - Да, специализируется на социологии.
      - Ты сказал - "будто бы", - вдруг вспомнила я интонации Дрейпера. - А что, у тебя есть сомнения в их дружбе?
      Я сама удивилась своим вопросам. Конечно, мне и раньше приходилось интересоваться тем, что выходит за рамки моих обязанностей, но я всегда делала это для того, чтобы разгадать загадку на моем столе. Остальное имело значение только как подсказки к решению. Так почему я настолько вцепилась в это дело, что спрашиваю о подробностях человеческих взаимоотношений? Что я вообще могу в этом понять?
      - Есть кое-какие странные детали, - задумчиво ответил Дрейпер. - На фоне обычной истории: богатая красотка прикармливает и привечает нищую дурнушку, чтобы на ее фоне выглядеть богиней красоты и милосердия. Эдна дарила ей свои наряды, водила на вечеринки, ссужала деньги... А взамен Фелисити помогала ей с учебой: я сужу по тому, что, когда наша жертва переехала из общежития, оценки Эдны резко пошли вниз, и от среднего балла в семь целых девять десятых она скатилась до шести и трех десятых.
      - Фелисити переехала? И когда?
      - Где-то за месяц до своего фальшивого самоубийства. Правда, интересно? И вот еще что... предсмертная записка, как ты ее представляешь?
      - Кроме обычного листа бумаги, - а ты ведь не его имеешь в виду, правда? - я однажды видела надпись на стене, и один раз - вырезанную прямо на коже.
      - А Фелисити выцарапала свою записку на двери их комнаты, ключом.
      - И она к тому времени уже не жила там, - уточнила я. - А записка на внешней стороне двери или на внутренней?
      - На внешней.
      - Странно... - я нахмурилась, пытаясь сформулировать, в чем же состояла эта странность, но Дрейпер легко меня обогнал.
      - Если она хотела попрощаться с подругой, то могла бы оставить ей письмо, правда? Самоубийцы, если им кто-то дорог, обычно пытаются извиниться и объясниться... А здесь - всего несколько слов: "Я больше не могу жить в этом теле". Точка, подпись.
      - А вторая записка, которую нашли в карманах одежды?
      - Чуть подробней, но суть та же. Подожди, я тебе сейчас прочитаю...- Дрейпер в трубке зашуршал бумагами.
      - "Я больше не могу жить в этом теле, я больше не могу так жить. Пусть все прекратится. Прощайте".
      - Ты знаешь, с учетом того, что случилось с ней потом, звучит довольно двусмысленно.
      - Если ты будешь молчать о таком вопиющем нарушении правил, я вышлю тебе протоколы допроса Эдны Митчелл - у меня как раз через полчаса с ней будет беседа, - добродушно пробасил Дрейпер. - И твои сведения мне сейчас очень кстати...
      - Договорились. Кстати, а что там с этой эстетической клиникой, как ее?
      - Да, наша жертва именно там получила своего, как его, липофага. Плюс стоматолог, плюс массажист, плюс лечебные ванны на травах, маникюры-педикюры и прочее по мелочи. Общий счет - четыре тысячи восемьсот сорок два доллара. Это с учетом десятипроцентной скидки сотруднику. Едва добился от них ответа, - недовольно проворчал Дрейпер. - Если бы Фелисити Питерс не умерла, они бы вообще ничего не сказали.
      - А в чем дело? Рьяно блюли коммерческую тайну?
       - Да нет. Просто этой клиники, в общем, уже не существует. Женушка главного врача "Афродиты" получила от какого-то доброжелателя фото, как ее муж лихо скачет на одной из своих коллег, а жене принадлежало все до последней клизмы. Муж вкладывал работу, а она деньги. Теперь миссис Робертс прикрыла клинику и хочет вытряхнуть мужа из штанов. Ее бухгалтеры делают ревизию, а персонал разбежался кто куда. Хотел поговорить с Робертсом, и еле-еле нашел его в мотеле на окраине, - недовольно проворчал детектив.
      - И что он тебе сказал?
      - Да ничего толкового, - с досадой признался Дрейпер. - Он прямо перед моим приходом со своей любовницей скандалил так, что стекла дрожали, и ни на чем не мог сосредоточиться. Похоже, он после того, как разведется, не особо хочет жениться опять, а у нее на этот счет свое мнение. Вылетела из номера, как кипятком ошпаренная, чуть меня с ног не сбила... Ладно, мне пора ехать, протоколы отправлю тебе где-то через час... ты ведь еще будешь на месте?
      - Разумеется, - я с облегчением попрощалась.
      Пока не пришли бумаги, я успела выпить две кружки кофе, выкурить три сигареты и сделать ревизию холодильника. Составив перечень реактивов, срок годности которых уже на исходе, и составив список заказа, я сдалась и села листать каталог медицинских халатов, который откуда-то приволок Эндрюс.
       Потом вышла на площадку и поняла, что мне совершенно не хочется курить; бестолково потопталась там, и, когда вернулась в кабинет, на столе уже лежал пакет, за который расписался мой помощник. Я вскрыла его и углубилась в чтение.
      Первый допрос Эдны Митчелл занял не больше десяти минут. Тосковала, говорила о самоубийстве, отказывалась от советов и помощи... Переехала...
      Лаконичные ответы на формальные вопросы.
      Второй допрос проводил Дрейпер три дня назад.
      Суть сказанного Эдной Митчелл осталась той же, но тон заметно изменился.
      "А почему я должна была думать, что это не самоубийство? Извините, но вы видели ее фотографию?" - это из финальной части беседы.
      "Какой Фелисити была? Немного занудной, но милой. Такой добрый светлый человечек... Мне ее очень не хватает".
      А вот выдержка из середины: "Фелисити все свои планы на будущее выстроила на результатах учебы. И когда увидела, что учеба ей не дается, сама посыпалась... У нее фундамент личности поехал, понимаете? Она себя уважала только за свои оценки, и, как только с оценками начались проблемы, впала в такую тоску, что я просто не могла ее расшевелить. Не выдержала темп учебы и оттого возненавидела себя. Лисси лежала на диване и ни на что не реагировала, а иногда вдруг могла просто взять и начать вырывать у себя волосы по волосу или царапать щеки... Представьте, как мне было жутко и тошно! Поэтому я и дала ей денег, чтобы она могла снять квартиру в городе..И тогда я очень переживала, что, получается, оставила Лисс наедине с ее депрессией... А теперь даже не знаю, что думать!
      - А как вы пытались ее расшевелить?
      - Ну, разное, так, пригласила ее на пару дружеских вечеринок...
      - И кто присутствовал на этих вечеринках?
      - Мои друзья, конечно!
      - А вы состоите в университетском сестринском обществе "Лямбда-Мю"?
      - Ну конечно же, детектив!
      - И вы брали Фелисити Питерс с собой именно на вечеринки сестринства?
      - Не только туда, но наши вечеринки - самые лучшие...
      - И Фелисити никогда не ссорилась с вашими друзьями?
      - Фелисити - и ссора? Детектив, если бы вы знали ее, вы бы поняли, насколько это несовместимое сочетание.
      - Значит, в колледже она общалась только с вами?
      - Ну, я пыталась заставить ее общаться с кем-то еще, но, в общем, да. Я хотела сделать ее чуточку более похожей на нормального человека и потому таскала за собой, но Лисси, если в комнате было больше двух человек, тут же замыкалась в себе.
      - А ваш жених, мистер Дерек Льюис? Как он относился к тому, что вы всюду таскаете за собой подругу?
      - Ну, не всюду... Это образное преувеличение, детектив. И Дерек тоже очень жалел ее. Он мальчик сентиментальный... Хотя в целом, не особо обращал на нее внимание. Ему несложно было взять третий билет на мюзикл или в кино.
      - Значит, она или проводила время с вами, или сидела в одиночестве?
      - Да, и я все время пыталась ее из этой скорлупы вытащить...
      - Скажите, а как давно Фелисити купила себе вечернее малиновое платье под атлас с черной кружевной отделкой?
      - Малиновое с черной отделкой? Под атлас? Ну, не знаю, то есть не помню у Лисси это платье. Она вообще одевалась во что-то серо-коричневое, понимаете? Я думаю, я бы запомнила, если бы она его купила и надела. Но если и покупала, то точно без меня: малиновый ей был абсолютно не к лицу... Нет, я не помню это платье.
      - И вы не знаете, куда она могла его надеть?
      - Нет, абсолютно точно не знаю. Как я могу знать, если я даже платья не видела? Даже не предполагаю, нет.
      - Вам не кажется, что это странно? Вы были лучшей, и, как вы утверждаете, единственной подругой Фелисити Питерс. Вы приглашали ее на дружеские вечеринки, и больше ее никто не приглашал, и вы...
      - Если вы помните, это была не единственная тайна Фелисити! И, какой бы я ни была ей подругой, я не обязана знать о ней все!
      - Да, верно. Кстати, в последние месяцы жизни Фелисити Питерс израсходовала значительные суммы денег. Вы не знаете, откуда она могла их получить?
      - Деньги? Да еще и значительные суммы? Это опять абсолютная загадка для меня, потому что Фелисити вечно подтягивала петли на колготках. Или вы думаете, что это я дала их ей?
      - Я не исключаю этого.
      - Нееет, детектив, лучше исключите. Я могла бы помочь ей парой сотенных, но вы ведь не считаете это значительной суммой? А в остальном - мои счета под контролем. Можете проверить, если надо. А можно узнать, - значительная сумма, это сколько? Удалось крошке Лисси покутить напоследок?
      - Не могу вам этого сказать.
      - Понятно-понятно".
      Я в растерянности перечитала протокол снова, пытаясь понять, почудилось мне, или Эдна Митчелл и вправду не слишком хорошо относилась к покойной подруге. Можно даже сказать - с плохо скрываемой неприязнью. И очень сильно занервничала на вопросах о платье.
      Слова Митчелл по поводу мотивов самоубийства Фелисити напомнили мне что-то услышанное раньше... ну, конечно же, Дерек Льюис. Он говорил про ее "срыв" почти в тех же выражениях.
      Наверное, этому не стоит придавать большого значения: они пара, и они наверняка обсуждали исчезновение Фелисити между собой, пока не стали думать и говорить об этом одинаково.
      Не знаю почему, но я представила себе Эдну Митчелл яркой, эффектной брюнеткой, похожей на молодую Вивьен Ли. Мне даже послышался томный голос с утрированным южным акцентом: "немногааа заануднаай".
       А почему бы Фелисити Питерс не быть занудой, если ее только за это и ценили? И хорошо, что эта Митчелл ошиблась, что они все ошиблись: депрессивная апатичная зануда не сделала бы того, что сделала Питерс.
      Но... зачем она это сделала? Почему хранила платье? И откуда взяла на это деньги?
      Я еще раз перечитала протокол допроса. Может быть, Эдна одолжила ей деньги не только на квартиру? Или это сделал Дерек?
      Или они вместе?
      - А, может, они вместе убили ее, - пробормотала я вслух. - И тоже непонятно, почему. Хватит теорий, займись работой!
      Если бы я была эмпатом и сидела бы рядом с Дрейпером на допросе, я бы могла понять что-то "полезное", как он, наверное, ждал от меня. Но что я могла сделать сейчас?
      Разве что более внимательно перечитать медкарту Питерс из эстетической клиники "Афордита" - в первый раз я обратила внимание только на заключение стоматолога.
      Липофаг, подсаженный лично главврачом клиники, молочные ванны, иглоукалывание, душ Шарко, дарсонвализация, электрофорез, чистка лица...
      Однажды, после одного из семинаров покойного Гэбриэла П. Ллойда Пейдж сказала мне, что он запретил слово "потратила", и особенно "потратила на себя".. Он настоятельно рекомендовал заменить его словом "вложила деньги в свою красоту и душевную гармонию". Не знаю почему, но эта ерунда запала мне в память - может быть, потому, что я в покупку туалетной бумаги "вкладывалась" больше, чем в свою красоту, - но теперь она вспомнилась опять.
      Фелисити сделала очень щедрое вложение; жаль, что ей не удалось насладиться результатом...
      Исследовав под микроскопом структуру древесных волокон, я убедилась, что щепки, вонзившиеся в затылок и руки Фелиции, принадлежат канадской сосне; доски причала у дома, в котором она провела последние месяцы своей жизни, тоже были сделаны из канадской сосны.
      Затем я провела тройной слепой симпатический тест, который доказал: Фелисити били головой о доски именно этого причала.
      Следом я провела сравнительный анализ диатомей из материала легкого, костного мозга и паренхимы почки Фелисити и диатомей из проб воды Уоллы. Как я и ожидала, результаты совпали, и место преступления наконец-то было найдено. И все-таки, я была недовольна; это чувство было похоже на вьющуюся над головой комариную тучу.
      Получила ли я всю возможную информацию, исследовав тело, обследовав дом? Наверное, да, получила, во всяком случае, у меня больше не было ни одной идеи.
      Теперь мне оставалось только ждать, когда Дрейпер или его коллеги соизволят поделиться новостями о расследовании. Ждать, когда они раскроют тайну Фелисити.
      
      ***
      Ожидание переносить намного легче, когда у тебя есть работа, а мы наутро забрали тело из мотеля для дальнобойщиков. Похоже, эта смерть вполне заслуживала места в моей Коллекции Дурацких Смертей.
      Водителя нашли в постели с запекшейся около рта кровью: вначале я подумала про отравление, но кристалл промолчал, оставалось самоубийство или несчастный случай.
      Умер он, как выяснилось, от острого желудочного кровотечения при пенетрации язвы - одной из полудюжины в его многострадальном желудке и двенадцатиперстной кишке. Также я нашла в желудке три таблетки асприна и одну - диклофенака натрия, что временно вернуло меня к мысли про самоубийство.
      Но, как выяснилось из беседы с дежурным в мотеле, диклофенак он дал водителю по его личной просьбе: тот пожаловался, что у него с утра чертовски болит живот, и он весь день за рулем глотал обезболивающее, пока пузырек не опустел. Ему стало чуть полегче, но полностью боль не прошла, а ему отчаянно надо выспаться, потому что завтра ему предстоит долгий и сложный маршрут.
      Диклофенак водитель принял с благодарностью.
      Может быть, на какое-то время покойник и добился нужного ему эффекта и смог заснуть; только вот нестероидные противовоспалительные, к числу которых принадлежат и аспирин, и диклофенак, обладают одним неприятным свойством - они провоцируют желудочные кровотечения.
      - Да уж, он был точно не из тех, кто читает инструкции к препарату, - резюмировал Эндрюс, заканчивая работу с телом.
      - Зато хорошо себя обезболил перед смертью, - вполголоса ответила я, пытаясь понять, почудился мне звонок телефона или нет.
      Оказалось, что нам и вправду звонят с новыми сведениями: и свежую информацию, как ни странно, добыл не Дрейпер в Ридинге, а наша местная полиция.
      Хозяйка продуктового магазина на окраине Танвича узнала Дерека Льюиса как того самого любезного молодого человека, который приезжал пять или шесть раз и купил у нее половину товара. "Все апельсины, ящик брокколи, шесть банок горошка, килограмм имбиря...".
      Ну что ж, теперь можно было посоветовать Дрейперу попросить у Дерека Льюиса любой биологический материал для сравнения.
      Но, когда позвонил Дрейпер, выяснилось, что он временно оставил Дерека Льюиса в покое и занялся финансовой линией расследования.
      - За месяц до своего фальшивого самоубийства Фелисити Питерс обналичила чек от некого Томаса Меррила на три тысячи долларов!
      - Томас Меррил? - повторила я, пытаясь понять, почему фамилия кажется мне знакомой.
      - Да. Парень - тоже студент Ридинга. А еще он сын Джеффри Меррила, местного политика, который все прошлые выборы шел ноздря в ноздрю с мэром и уступил ему не больше тысячи голосов. В этом году он твердо намерен выиграть.
      - Это он на плакатах тряс юбилейными медалями?
      - Ага, он самый. Ну а сыночек у него такой, что на благостные предвыборные фотки не годится: огромная, туго соображающая горилла, которая в университет попала только из-за своих спортивных успехов. Приводы за вождение в нетрезвом виде, за хулиганские выходки в общественных местах и парочку пьяных драк. После того, как он полицейского приложил, папаша примчался, замял дело и купил отделению новый копировальный аппарат.
      - Недешево сыночек обходится...
      - Да уж. И ходят слухи, что папочка сыночка после каждой выходки до сих пор от души обрабатывает ремнем. Так это или не так, не знаю, но что сыночек папу боится, - факт. Один из преподавателей Ридинга по секрету рассказал мне, что однажды Меррил-младший захлебывался у него слезами и слюнямии в кабинете, умоляя допустить к экзамену, потому что иначе "Папа меня убьет!".
      - И при чем здесь Фелисити Питерс? - недоумевающе спросила я, когда Дрейпер умолк. - Что у них общего, кроме университета?
      - Может быть, и ничего. Но Меррил состоит в братстве.
      Вначале у меня перед глазами замелькали подземные переходы и таинственные огоньки свеч в руках фигур в черном, и только спустя несколько секунд я поняла, что речь идет про обычное, жлобски-снобское студенческое братство, или фратернити, где ценой идиотского поведения, унижений и огромного числа выпитого алкоголя ты обретаешь "друзей напрокат" и право унижать других кандидатов на вступление в братство.
      В сестринстве,- сорорити, - все намного тише по части алкоголя и изощренней по части унижений, но в целом - одинаково.
      - Дерек Льюис тоже состоит в братстве. Так же, как и их общий лучший друг - Роберт Томлинсон. У него тоже денег куры не клюют, мать - хозяйка десятка магазинов одежды и обожает единственного позднего ребенка. Томлинсон, в отличие от Меррила, отлично учится и собирается остаться аспирантом на кафедре английской словесности. Пару раз попадался за превышение скорости на своем тандерберде, и все.
      - А как он выглядит? - полюбопытствовала я.
      - Красавчик, немного похож на Роберта Тэйлора. Так вот, эти ребята были как трое мушкетеров, а перестали общаться... угадай когда?
      - За месяц или чуть раньше до исчезновения Фелисити, - скучным голосом предположила я. - Дрейпер, давай рассказывай, зачем я про них слушаю. Не надо мне драматических пауз, не тяни кота за тестикулы.
      - Вообще-то, рассказывать больше нечего, - сказал Дрейпер и, наверное, услышал мое шипение в трубке, потому что заторопился с ответом. - Просто, как ты знаешь, подруга Фелисити Эдна состоит в сестринстве Ридинга, и сестринство с братством часто устраивают совместные вечеринки; ну а платье Фелисити наводит на мысль, что она надела его на какое-то событие, отличное от похода в кино или в кафе-мороженое.
      - Ты думаешь, что Фелисити пришла на вечеринку по приглашению Эдны, а там увидела нечто, что дало ей право шантажировать Меррила?
      - Если честно, я думаю, что она шантажировала не только Меррила, но и Томлинсона, и Льюиса, - сказал Дрейпер. - Никаких улик, кроме того, что она потратила больше трех тысяч, полученных от Меррила... Мне кажется, остальным хватило ума расплатиться с ней не чеком, а наличными.
      - По-моему, ты притягиваешь факты за уши и превращаешь предчувствия в факты, - возразила я, чтобы заглушить иррациональную уверенность в правоте Дрейпера, которая всплыла откуда-то из подсознания. - Кстати, если ее платье оттуда, то она не только увидела...
      - Ты ведь не нашла следов спермы на платье?
      - Нет, кроме тех пятнышек крови - ничего.
      В моей голове вдруг промелькнуло какое-то смутное воспоминание... что-то, связанное с жизнью университета...почему-то оно ассоциировалось с отвращением и презрением, но не пережитыми лично, а...
      - Я потрясу Льюиса, мне кажется, он самое слабое звено в их компании, - задумчиво произнес Дрейпер, и мысль исчезла.
      Я согласилась, что потрясти Льюиса стоит, тем более что и улики на него какие-никакие имеются, в отличие от двух остальных, как их... Меррила и Томлинсона, и мы попрощались. Перед тем, как положить трубку, он похвастался, что вычислил, кто прислал фотографии хозяйке "Афродиты", чтобы спровоцировать развод - это оказалась та самая любовница анестезиолог. "Предсказуемо", - буркнула я, и Дрейпер, кажется, расстроился.
      Перед уходом домой я решила навестить липофага; по моим расчетам, ему уже пора было переходить на голодную диету; но график, который вывесил Эндрюс над термостатом, говорил, что липофаг уже два дня стабильно держался на отметке в восемь унций, хотя должен был уже дойти до одиннадцати. Странно.
      Я подошла как раз ко времени сокращения, и на моих глазах бульон замутился сотнями крошечных капелек жира с непривычно ярким перламутровым оттенком. Я наклонилась, чтобы разглядеть их получше, но Эндрюс крикнул мне из своего угла:
      - Я иду, иду, я уже сейчас промою!
      Он торопливо отстранил меня от термостата, и я решила не мешать ему изображать кипучую деятельность. На меня вдруг нахлынула усталость, и я решила, что сегодня, когда приду домой, не буду ни заваривать кофе, ни открывать "Патогистологию", ни слушать саксофон Санни. Простой маршрут: душ и спать.
      К моему глубокому удивлению, мне удалось полностью воплотить мои планы в жизнь, и утром я проснулась бодрой и со свежей головой.
       По дороге на работу я пыталась понять, действительно ли мое испорченное настроение и вчерашняя усталость имеют какое-то отношение к тому факту, что Фелисити Питерс оказалась шантажисткой. Даже если это и правда, почему я должна расстраиваться? Неужели потому, что мне хотелось более изящного ответа на загадку?
      И если она шантажировала всех троих, кто из них набрался смелости ее убить, Томлинсон, Меррил или Льюис, и как я могу это определить, если я две трети подозреваемых в глаза не видела?
       На работе меня ждали пустые столы и Эндрюс, которого безделье никогда не смущало. Правда, ему все равно не удалось насладиться им вволю: сверху спустился профессор и напомнил про грядущую проверку; так что остаток дня Эндрюс бегал с журналом инвентаризации, лепил скотчем номера на все, от микроскопов до настольных ламп, и жалобно причитал, разыскивая то ящик с биксами, то недостающий корцанг.
      В полдень позвонил Дрейпер, и я схватила трубку раньше Эндрюса.
      - Так вот... - сказал детектив и сделал одну из нелюбимых мной драматических пауз.
      - Да?
      - Я допросил Льюиса. Он сознался, что посещал Фелисити в ее доме, но и только.
      - То есть признал то, что уже было известно. А биологический материал дал?
      - Я уже выслал тебе его слюну и отпечатки пальцев. И отпечатки пальцев Эдны Митчелл.
      - А она знает, что ты их взял?
      - Нет, а зачем девушку волновать раньше времени? Я украл ее стаканчик с кофе.
      - Значит, ее отпечатки неофициальные, - кивнула я, забыв, что собеседник меня не видит. - А Льюис сказал, откуда он узнал про то, что Фелисити жива и где, собственно, живет?
      - Льюис утверждает, что Фелисити сама позвонила ему.
      - Да неужели? И когда это случилось?
      - Через полтора месяца после имитации самоубийства.
      - Эээ...Она к тому времени уже поселилась в доме Коулов, да?
      - Да, и она сразу пригласила его к себе.
      - А Эдне Фелисити сказала о своем воскрешении?
      - В том-то и дело. Льюис твердил, что Фелисити очень просила его ничего не говорить Эдне, и он послушался.
      - А почему?
      - Будто бы Эдна жуткая болтушка, а Фелисити хотела, чтобы ее считали умершей.
      - А почему она этого хотела, Фелисити ему не объяснила?
      - "Избавиться от прошлого и начать жизнь с чистого листа", - процитировал Дрейпер.
      - И это все? И Льюис этим удовлетворился?
      - По его словам - да.
      - И Эдне, по его словам, он тоже ничего не говорил. М-да. Соврал своей невесте ради ее подруги.
      - Или врет нам сейчас. Но, ты знаешь, у меня такое ощущение, что он и вправду Эдне ничего не говорил; он очень волновался, что же та сделает, если узнает про его вранье.
      - Еще интересней...
      - Элис, я должен понять, чем Фелисити могла его шантажировать.
      - А я чем могу помочь? - я хотела сказать это сочувственно, но получилось, наверное, грубо, но, кажется, Дрейпер не обиделся.
      - Кстати, у меня есть еще одна маленькая зацепка, - почти весело сообщил он. - Ты знаешь, что моя племянница живет в Ридинге и работает здесь библиотекарем?
      - У тебя родня в каждом штате, - невольно восхитилась я. - И чем твоя племянница может быть полезна?
      - Не она, а ее молодой человек. Он студент и кандидат на вступление в "Каппа-Альфа-Фи". Я рассчитываю его расспросить насчет вечеринок, которые устраивает братство. Начну с самого простого - с дат проведения. Насколько я помню, у них все расписано, почти как религиозные праздники...
      - Это мысль, - отозвалась я без особого энтузиазма. Почему Дрейпер так вцепился в эту гипотезу о вечеринке, в ходе которой что-то произошло? Или он просто лучше разбирается в людях и во время беседы с Льюисом и Митчелл понял, что это для них болевая точка, и поэтому хочет на нее надавить?
      А мне остается механическая работа по сравнению отпечатков...
      Я почувствовала, что должна подкрепить свои силы сигаретой, и едва не столкнулась с Эндрюсом.
      - Доктор! - выпалил он. - Я понял, эти пальчики не наши, наши - перчатки!
      Под моим взглядом Эндрюс слегка замедлил темп речи и объяснил все снова, более внятно.
      - Я думал, что это за жир на кончиках пальцев у перчаток? И зачем вообще надевать тканые, хлопковые печатки на обыск дома, если есть кожаные или резиновые? Я пересматривал фотографии дома, и, когда увидел фото ее туалетного столика, меня осенило - это косметические перчатки! Такие надевают, когда на руки наносят крем, чтобы он лучше впитался! И помните, от этих отпечатков какой-то сладкий запах шел? А у нее на столике, видите, стоит крем для рук "козье молоко и ваниль". Поэтому наши перчатки и наследили в основном в спальне и гостиной - их надевала хозяйка дома! И, я думаю, они были на ней, когда ее убили.
       Косметические перчатки? Черт, я даже не подозревала о существовании чего-то подобного...
      Но я убедилась в правоте Эндрюса уже через пару часов: неизвестные отпечатки из дома Коула принадлежали Эдне Митчелл! Те самые, которые я приняла за отпечатки Фелисити.
      - Надо звонить Дрейперу, - озвучил Эндрюс очевидное. - У нас есть подозреваемая!
      Но Дрейпер позвонил нам первым, и новость о том, что Эдна Митчелл побывала в гостях у Фелисити, не произвела на него должного впечатления. Он сам спешил поделиться добытой информацией.
      - Элис, это просто потрясающе... Теперь мне не нужно пытать студентика. Угадай, кто пришел в участок весь в синяках, глаза не открываются и трещина в копчике?
      - Кто?
      - Том Меррил!
      - Меррил? - зачем-то переспросила я. - И кто это с ним так?
      - Родной папаша.
      - За что?
      - Взбеленился, когда сын признался ему в том, что случилось на балу "Пригласи дурнушку". Слышала про такое?
      - Конечно! - усмехнулась я. - Меня тоже приглашали.
      Рыцарство, как его понимают студентики братств. Отыскать заброшенных, страшных, несчастных девушек, устроить для них бал со всем возможным для фратернити финасовым шиком и на протяжении вечера обращаться с "приглашенными леди" с подчеркнутым вниманием.
      Я никогда не хотела служить выгодным фоном - и неважно, что оттенять, красоту подруги или фальшивое благородство мужчины, и потому отказалась резко и грубо.
      Но противней всего было вспоминать не приглашение, а надежду, которая вспыхнула и горела на моем лице между тем, как я выслушала приглашение - и вспомнила, что скоро тринадцатое ноября.
      - Так вот, папаша как следует его отпинал и выкинул прочь из дома, заявив, что он больше не будет разбираться с его проблемами и он ему больше не сын. А Меррил после этого приполз к нам в участок с признанием...
      - Так что же он натворил на том балу?
      - Не только он, - уточнил Дрейпер и начал расссказ.
      Он говорил, цитируя косноязычного Меррила; история, пропущенная через двух посредников, должна была восприниматься только как перечень событий и фактов.
      Но я почему-то представила себе все предельно отчетливо, так, словно сама побывала там.
      
      ***
      ... Вечеринка начиналась с традиционной совместной фотографии перед входом; и девушки не знали, что накрытый красным бархатом постамент - это весы, а часы за спиной на самом деле показывают, на сколько фунтов они потянут. Парню, который привел самую толстую даму, полагалась аналогичная сумма в английских фунтах.
      В зале стояла огромная чаша с пуншем, и каждый мог подойти и зачерпнуть себе порцию, причем в чашу постоянно подливали все более крепкие напитки.
      Вначале было несколько конкурсов, и все шло в достаточно традиционном ключе: например, парню предлагали описать свою девушку в двух словах. Они вставали и проникновенно говорили что-то вроде "Милая малышка", "Заводная хохотушка" и тому подобное, а остальные слушали их, аплодировали и посмеивались. Постепенно смех становился все громче и резче. Студенток среди них почти не было: парни привели сюда уборщиц, кассирш из супермаркетов, девушек из химчисток...
      Разогрев был недолгим; вскоре на эстраде появилась группа звезд местного значения, и начался рок-н-ролл. Первые несколько танцев свет в зале оставался очень ярким: это было нужно для того, чтобы как следует оценить участниц. В мужском туалете и на веранде шли бурные дискусии: кто достоин номинации "Лучший сиськотряс" и "Летучая свинья" - для девушек, которые рисковали танцевать поддержки со своими партнерами.
      Затем от сухого льда пошел пар, включился стробоскоп и несколько украденных из студенческого театра прожекторов.
       Теперь, в полумраке пропахшего травкой, алкоголем, духами и потом зала, главной доблестью стало как бы ненароком наступить партнерше на подол, сбросить бретельку платья, сверкнуть ее нижним бельем. За это партнерам полагались призы - новые порции джина и виски.
      Главный призовой фонд, - около тысячи долларов, - состоял из взносов членов братства; и его должен был получить студент, который привел самую страшную даму.
      Издевательский тон вечеринки становился все более очевидным, и многие девушки сбежали, не дожидаясь финала.
      Но Фелисити Питерс осталась. Больше трех часов подряд она молчаливо цеплялась за своего партнера, красавчика Томлинсона, и с ее неумело накрашенного лица не сходила улыбка. Томлинсон был с ней безупречно внимательным.
      Почему она не поняла, что происходит? - на мгновенье задалась я вопросом и тут же нашла ответ. Фелисити не хотела понимать.
      Когда ее - ближе к полуночи - объявили королевой бала, улыбка превратилась в безудержное сияние.
      - Солнышко, я знал, что мы победим! - громко объявил ее партнер. - Я сделал на это серьезную ставку!
      Фелисити молча кивнула, не сводя с него глаз.
      Их пригласили на танец победителей, и Томлинсон, закрутив несложное па, уронил ее и сам упал.
      - Берт, ты не ушибся?
      - Нет, не ушибся, просто устал... Парни, я ведь уже не должен терпеть ее жирную рожу?? - обратился он к залу.
      - Покажи нам ее жирные сиськи! - выкрикнул кто-то, и темнота взорвалась смехом. Не слишком громким - некоторые в зале промолчали, некоторые даже отвели глаза, но Томлинсону хватило и этого.
      - Секунду, братья... - пошатываясь, Томлинсон подошел к Фелисити, которая замерла на месте, словно пригвожденная лучом прожектора. Она отчаянно моргала.
      - Солнышко мое, ты ведь понимаешь... - начал Томлинсон, и Фелисити от звука его голоса ожила. Она что-то пробормотала, отступила от него на шаг и грохнулась со сцены.
      Та была всего в три ступеньки высотой, и, пока Фелисити неуклюже возилась на полу, пытаясь встать, Томлинсон уже легко и ловко приземлился рядом с ней. Вокруг немедленно расчистилось свободное пространство, и с легким скрежетом прожектор снова навел на них свой прицел.
      - Какая же ты неуклюжая, моя радость, - ласково проворковал Томлинсон и, ухватив ее за руку, вздернул вверх... и отпустил. Фелисити зашаталась и шлепнулась на пол снова.
       Многие в зале засмеялись, послышались даже редкие хлопки.
      Фелисити встала с пола, глубоко дыша и раскрасневшись, как помидор. Ее глаза блестели, как в лихорадке, зрачки расширились.
       Томлинсон смотрел на нее с ленивым интересом; он открыл рот, собираясь что-то сказать, но тут в его щеку звучно впечаталась ладонь Фелисити.
      - Тварь! - выплюнула она. - Ублюдок! - Вторую пощечину ей влепить не удалось: руку перехватил Меррил и быстро завел ее за спину.
      Фелисити продолжала трепыхаться.
      - Ты должен извиниться! - выкрикнула она, глядя на Томлинсона.
      - Извинись, - повторила она, но в ее голосе уже не было уверенности; в нем задребезжала нота страха.
      Фелисити замерла.
      - Извиниться? - несмотря на красные от ударов щеки, Томлинсон улыбался, словно предвкушая что-то очень интересное. - Но за что я должен перед тобой извиняться?
       Он поднял брови и округлил рот - само воплощение недоумения. Зал притих, прислушиваясь к их диалогу, и кто-то опять включил стробоскоп.
      - З-за это приглашение... это просто подло, я даже... - запнулась Фелисити, окончательно осознав, что их слушают все, кто собрался в зале. Ручища Меррила оставалось сомкнутой не ее запястье.
      - Ни з-за ч-что, - передразнил ее Томлинсон. - Или давай так - я извинюсь перед тобой, а ты извинишься перед ним, - он выразительно сжал ладонью свой пах и сделал драматическую паузу. - Потому что само существование таких уродин, как ты, оскорбляет мой член!
      Ему зааплодировали, засмеялись, засвистели.
      Томлинсон медленно протянул к девушке руку: Фелисити замерла и затаила дыхание.
      Он ухватил в горсть оборки ее декольте - а потом рванул вниз. Дешевый материал кое-как состроченного платья разошелся легко и быстро.
      - Сиськи! - Меррил схватил вторую руку Фелисити, которой она пыталась свести края разорванного платья, и начал медленно поворачивать ее вокруг собственной оси. В прорехе зияло белое рыхлое тело, чашечки черного кружевного бюстгальтера с красным бантиком между ними издевательски торчали наружу.
      Льюис, который до этого довольствовался ролью зрителя, начал проталкиваться поближе к сцене.
      Фелисити открыла рот, но тут Меррил толкнул ее на Томлинсона, как большой пляжный мяч. От Томлинсона она снова отлетела к Меррилу, бестолково размахивая руками, и платье с каждым движением сползало все ниже. Ее лицо некрасиво распухло и пошло пятнами, а из носа выскользнула капелька крови.
      И тут ее подхватил и поставил на ноги Льюис.
      Фелисити ошеломленно помотала головой...
       - Вы слишком разошлись, - вполголоса сказал Льюис и добавил, - давай заканчивать, ладно, Берти?
      Томлинсон скользнул взглядом по белому круглому блину лица Фелисити с красной, размазанной под носом полосой и устало вздохнул.
      - Ты прав, шутку надо заканчивать вовремя, - согласился он и изящно склонился перед девушкой, взмахнув воображаемой шляпой.
      - Мадам, благодарю вас за все то удовольствие, которое мне доставило ваше общество.
      Фелисити, шмыгая носом и некрасиво распялив рот, затягивала на себе платье, но полоска кожи все равно оставалась на виду.
      Низкое прерывистое "Ге-е-е-е...бгеее", которое она безуспешно пыталась подавить, казалось, идет прямо из ее обширной груди.
       Когда Льюис попытался ее увести, она передернулась, сбросив его руку, и побежала к выходу.
      - Золушка, не забудь свою туфельку! - прокричал ей вслед кто-то из толпы, когда она неслась к дверям с пыхтением и топотом.
      - Братья, я думаю, нам пора увидеть настоящий горячий стриптиз! Девушки, прошу!!! - объявление, которое сделал Томлинсон, было последним, что вылетело из полузакрытой двери вместе с обрадованным ревом зала...
      - Ну что? - подскочил ко мне Эндрюс, когда я положила трубку.
       - Что? - я провела рукой по лбу и поняла, что мне срочно нужна сигарета. - Пошли на площадку, расскажу.
      Я одолжила его "Пэлл-Мэлл", затянула и стряхнула пепел на гофрированное железо, а затем, уложившись в несколько фраз, изложила события.
       - Мерзость, - поморщился Эндрюс. - Я на многих вечеринках братства был, и градус иногда зашкаливал, но такого видеть не приходилось...
      - Думаю, надо учесть, что там уже собрались лучшие из лучших; нормальные парни бы просто не приводили девушек на эту вечеринку.
      - Кстати, а ты что, состоял в братстве? - удивилась я. Мне казалось, что Эндрюс, при всем его дружелюбии, большой индивидуалист.
      - Нет, как приглашенный гость. На втором курсе думал все-таки вступить, но тогда же вылетел из университета...А не слабовато ли для шантажа? - резко сменил тему Эндрюс.
      - Ты имеешь в виду, ей не переломали кости и не изнасиловали? Но ведь и они боялись не того, что их посадят в тюрьму: они боялись огласки. Томлинсон бы потерял место на кафедре, Меррил бы здорово подгадил папе-политику, и Льюиса бы, наверное, карманных денег лишили.
      - Ну, за такое, наверное, стоит раскошелиться, но убивать?
      - Может быть, тот, кто приехал к ней в дом, изначально не собирался ее убивать? Просто сказать, что не хочет больше платить, и попытался договориться. Думал испугать, но...
      - Вариант, - кивнул Эндрюс. Мы оба знали, что спланированные убийства с весомым мотивом встречаются намного реже, чем убийства нелепые, непродуманные, на первые взгляд почти необоснованные.
      - Значит, у нас двое подозреваемых: Томлинсон и Меррил? Если Льюис спал с жертвой, думаю, она его исключила из "данников"?
      - Но это автоматически прибавляет в список Эдну Митчелл.
      - Для того, чтобы столкнуть с причала в холодную воду, много силы не надо, но свалить с ног, ударить головой о доски? Что-то сомнительно... - возразил Эндрюс.
      Я пожала плечами: без фотографии Митчелл судить о ее физических возможностях было трудно. Вполне вероятно, что она девушка из группы поддержки с развитой мускулатурой; а Питерс, с липофагом внутри, вряд ли могла оказать серьезное сопротивление.
      - Льюис убил Фелисити, когда проболтался о ее новой жизни и новом доме. Интересно, кому? - задала я риторический вопрос.
      - Может быть, и всем.
      Жаль, что это не определить в лабораторных условиях.
      Я вернулась к своей обычной работе и попыталась перестать играть в детектива, но это так и осталось на уровне обычных благопожеланий самой себе. Мысленно я так и сяк раскладывала карточный мини-пасьянс: валет треф - Меррил, валет пик - Томлинсон, валет червей - Льюис, дама червей - Эдна Митчелл, и перекрытая этим раскладом карта Фелисити, не разглядеть ни масти, ни достоинства.
      Позже выяснилось, что мы зря грешили на Льюиса - на его машине был маячок, который Эдна Митчелл купила у одного не гнушающегося побочными заработками полицейского в Ридинге.
      Именно так она выяснила, куда ездит Льюис.
      Меррил и Томлинсон на допросе признали, что "очень глупо" вели себя на той вечеринке "алкоголь, он толкает на безобразия... мы не собирались... не владел собой... думали, это смешно... очень сожалею". К откровенности их подтолкнуло только то, что свидетелей их "глупого поведения" было слишком много, и при допросах немногие из них рискнули бы врать полиции. Умалчивать - пожалуйста, сколько угодно, ведь, когда Фелисити сымитировала самоубийство, никто даже не заикнулся о ее подлинных мотивах, - но не лгать.
      Однако Томлинсон горячо отрицал, что давал деньги Фелисити Питерс, а Меррил, которому отпираться было бесполезно ввиду собственноручной подписи на чеке, твердил, что это была не плата шантажистке, а способ извиниться. "И больше я с ней не разговаривал! Не видел и не знал, где она живет. Вообще не знал, что она жива!"
      Эдна Митчелл утверждала, что была у Фелисити всего один раз, и дата, которую она назвала, случайно или нет, почти на две недели опережала предполагаемую дату смерти ее бывшей подруги. Попутно выяснилось, почему Фелисити не пожелала сообщить Эдне о своем воскрешении: оказывается, именно Эдна, а не Льюис, навела Томлинсона на мысль пойти на бал дурнушек с Фелисити. Именно она их познакомила и убедила подругу, что она очень, правда, ну конечно же нравится красавчику Томлинсону, и будет дурой, если откажется от свидания и упустит такой шанс.
      Митчелл тоже хотела всего лишь подшутить над подругой. И она бурно возмущалась тем, как поступила с ней Фелисити - намеревалась взвалить на нее груз вины за свое самоубийство. Дрейпер спросил ее, считает ли Эдна, что Лисси нацарапала свою записку на двери потому, что знала - бумагу подруга сожжет, никому не показывая. Чем вызвал еще одну бурю возмущения.
      Судя по всему, Эдне таки пришлось вытерпеть шепотки и косые взгляды из-за этой записки, поэтому гневалась она совершенно искренне, не задумываясь над тем, правильно ли она распределила доли вины в этой истории.
      Но скрывалось ли за ее гневом что-то еще, Дрейпер определить не мог. Состояние тела, изолированное жилье, время, прошедшее с момента смерти - все это поставило его (и меня) в крайне невыгодное положение. Он не мог исключить никого из этой четверки, а также не мог указать на главного подозреваемого и сосредоточиться на нем.
      В надежде, что кто-то из них проговорится, Дрейпер вызывал их на допросы несколько раз в неделю, но пока - безрезультатно.
      А у нас, в Танвиче на весеннем ветерке простудился Эндрюс, профессор уехал на конференцию, и работы у меня прибавилось столько, что времени задумываться над историей Фелисити Питерс у меня просто не было.
      Но я все равно задумывалась, и это наверняка отразилось в моем письме, потому что большую часть ответа Аймона занимало дело Фелисити.
      "...Я не мог не обратить внимания, как сухо и скупо ты написала про это интереснейшее расследование, и у меня только одно объяснение: ты думаешь, что я не пойму поступка Фелисити или твоего сочувствия к ней. Я не ошибаюсь, ты ей и вправду сочувствуешь?
      Иначе я не пойму, почему тебя угнетает эта история; когда я читаю твое письмо, я словно слышу твой голос, и на этот раз он был тихий и вялый.
       Только не вздумай еще вдобавок попасться весенней простуде, ладно? Высылаю тебе бескомпромиссно, клинически оптимистичный апельсиновый аромат с нотками персика и красного яблока.
      Такой "фруктовый салат" - а неплохое название для парфюма, да? или это во мне опять говорит повар? - должен поднимать настроение и стимулировать иммунитет. Вдохни...сработало? Скажи, что ты хотя бы улыбнулась.
      Так вот, про Фелисити. Не помню, откуда, но в голове, когда я вспоминал о ней, все время возникали строчки "не друг мне мир, не друг его закон". Я считаю, она была права, когда начала действовать, как бы это ни называлось - шантаж, вымогательство или плата за пережитое. Без вских кавычек, она молодец, что решила изменить себя и свою жизнь.
      Но способы, которые она выбрала... я не осуждаю ее с точки зрения морали. Они не нравятся мне только потому, что должны были плохо повлиять на нее саму... Подожди, я сформулирую...
      Вот, я вернулся с прогулки и продолжаю. Способы, которые она выбрала, на мой взгляд, говорят о ее ненависти к себе, которая не исчезла, когда она начала действовать, а только трансформировалась. Она была права, когда осмелилась угрожать им и потребовала у них деньги. Но, когда она их получила...Фелисити могла просто взять академический отпуск, уехать в какой-нибудь гастроэнтерологический пансионат и там худеть куда более щадящими и безопасными методами. Но она выбрала... брр... жуткую гадость, прости мне это ненаучное определение. Словно наказывала собственное тело.
      Ладно, это можно объяснить шоком и яростью после случившегося.
      Но потом, когда она уже устроилась в своем убежище, у нее было время подумать. И она пригласила к себе Льюиса обдуманно. Нет, я совсем не хочу выставить его несчастной соблазненной жертвой - то, что его устраивала эта ситуация и он честно хранил тайну, говорит само за себя. Но Фелисити это могло устроить только в том случае, если она собиралась рассказать или показать все своей бывшей подруге.
       Я могу ошибаться, но мне кажется, что она не просто выправила свой надлом, свою неуверенность, застенчивость и робость - она перегнула палку в другую сторону, которая для нее была ничуть не лучше.
       Если бы она осталась жива, кто знает? Может, она смогла бы остановиться. Может, к ней вернулось бы душевное спокойствие, она научилась бы жить в ладу с собой и миром.
      Но я в это не верю.
      ...я надеюсь, что они сейчас блеют и потеют на допросах Дрейпера; очень надеюсь. Переломанные кости заживают куда быстрее, чем душевные раны, но в конституции нет статьи за моральное избиение и травмированную душу...
      ...Прости за это длиннющее средневековым моралитэ. Но я и сам размышлял и, как здесь говорят, "носил под шляпой" историю Фелисити, заполняя пробелы, обдумывая многочисленные если бы..."
      Я перечитала письмо и отправилась варить кофе, захватив с собой выпавшую из письма тонкую полосу бумаги, пропитанную сладким и действительно бодрящим ароматом.
      Нет, Аймон не зря написал это "моралитэ", но на этот раз, как ни странно, я была с ним не согласна, чувствуя, что лучше поняла Фелисити Питерс, чем он.
      В ее убежище, как он назвал дом Коула, было очень спокойно и уютно. Этот дом и пейзаж вокруг словно баюкали, помогая выздороветь душевно. Я верила, что Фелисити смогла бы уйти оттуда и жить спокойной нормальной жизнью. Просто для душевного спокойствия ей было нужно заставить своих обидчиков страдать.
      И я полностью одобряла это намерение. Не друг мне мир, не друг его закон, - так?
      
      ***
      Я еще не успела добежать до работы, как поняла, что, кажется, покормила липофага вчера вечером, но не промыла и забыла взвесить.
      Эксперимент был загублен к чертовой бабушке, и если бы это был просто эксперимент! Тупица, бездарная, пустоголовая, растяпистая курица!
      Я понимала, что торопиться уже смысла нет, но все равно влетела в подвал так, словно непотушенную свечу на столе оставила.
      И потому, когда я взглянула на банку, то не сразу поняла, что именно вижу. Вместо мутной взвеси в жидкости рядом с существенно уменьшившимся в размерах липофагом плавали аккуратные желтые шарики диаметром где-то в три-четыре миллиметра, покрытые отливающей перламутром пленкой.
      Я зачем-то взяла термостат в руки и приподняла на просвет, едва не выронив. Да, ошибки быть не могло. Это - липофаг первого порядка, и вот, рядом с ним - второе поколение, которое за ночь успело изрядно подрасти.
      Я поняла, что мне нужно пойти покурить
      . Вдохнув одновременно и дым, и резкий весенний ветер, я постаралась понять, все ли части пазла с моим открытием легли так, как должно.
      Открытием первым - и самым незначительным по сравнению с остальным - было имя убийцы Фелисити Питерс. Открытием вторым было то, что я поняла - мы смогли найти тело только благодаря счастливой случайности и переплетению змеиного клубка обид.
      Выбросив окурок, я принялась названивать в отель Ридинга, затем в участок, молясь, чтобы Дрейпер оказался на месте. После того, как я минут десять протанцевала вокруг телефона трубкой в руке, он таки объявился на другом конце провода.
      - Дрейпер, скажи Эдне Митчелл, что Робертс дал против нее показания! - выпалила я.
      - Робертс? Какой Робертс? Бывший владелец "Афродиты"? Что за показания, о чем?
      - Скажи, что он видел, как Эдна сталкивала тело в воду с причала!
      - А... почему он должен был это увидеть? - тихим серьезным тоном уточнил Дрейпер, и я, слегка замедлив темп речи, пустилась в объяснения.
      
      ***
      Спустя неделю, узнав финал истории - официальный и неофициальный, - я села писать ответ Аймону.
      "Понимаешь, мы так сосредоточились на этой четверке: Льюис, Митчелл, Томлинсон, Меррил, - что упустили из виду иные возможности.
      А именно ту, что Фелисити подрабатывала уборщицей и регистратором в клинике "Афордита", и пока на нее никто не обращал внимания, она многое подмечала. Она знала, что у владельца клиники роман с анестезиологом, и знала, как для него важно сохранить этот роман в тайне.
       Льюис честно описал депрессию Фелисити после того, что случилось на вечеринке. Я думаю, она смогла победить ее, когда выработала определенный план действий. Она собиралась получить деньги не только от Томлинсона и Меррила, но и от мистера Робертса, который был виноват перед ней только в том, что она знала его секрет. От Робертса она потребовала не деньги, а первоклассное обслуживание в клинике.
       Вначале я думала, что это Робертс подсадил Фелисити липофага в отместку за ее шантаж, хотя и понимала, что это довольно спорный мотив для того, чтобы так рисковать. Все-таки обнаруженный на вскрытии липофаг стропроцентно указал бы на его клинику; а он мог бы и не успеть "застать" Фелисити точно в момент смерти и аккуратно спрятать тело. А если бы она жила не в глуши, а в популярном пансионате?
       И вот, когда Дрейпер приехал арестовывать Робертса, тот безропотно поехал с ним в участок и выложил свою историю, - даже с облегчением.
       Он утверждал, что полностью принял условия Фелисити: Робертс поверил, что после всех процедур она уедет и больше никогда не появится в его жизни. Но ее шантаж стал последней каплей в отношениях с той женщиной-анестезиологом, Амандой Вуд. Он решил порвать с ней, а она полностью съехала с катушек после их расставания, хотя и сделала вид, что все в порядке. Это она подменила липофага, чтобы подставить Робертса и отомстить Фелисити. Аманда сама призналась ему в этом, когда поняла, что даже после развода он не хочет на ней жениться... Липофаги второго порядка легко поступают в кровеносную систему - вначале они совсем крошечные. Затем они вбирают из крови питательные элементы и очень быстро увеличиваются. Кровь несет их к сердцу, легким, почкам, мозгу... И наступает смерть от закупорки сосудов - быстрая и непредсказуемая для жертвы.
      На время вернусь к делам Фелисити.
       Перед операцией она получила деньги и от Меррила, и от Томлинсона, а Льюис снял ей квартиру - уж не знаю, потребовала она это или он сам захотел загладить вину. Льюис клянется, что сам. Оцени: Эдне он сказал, что заботится о ней и не хочет, чтобы депрессия Фелисити передалась и ей. Очень характерный штрих, правда?
      Наконец, Фелисити выписалась из клиники и уехала, унося в себе тикающий таймер. Времени ей оставалось немного, так что я надеюсь, что она провела его с пользой, и Льюис оказался хорошим любовником.
      Не думаю, что она вынудила его переспать с ней из чувства жалости - это чувство вообще, как мне кажется, к возбудителям не относится. Так что я верю: она смогла измениться и применить свою новообретенную уверенность на практике.
      Сам Льюис не верит, что он с самого начала был не целью, а средством унизить Эдну. Он говорит, что собирался расстаться с Митчелл и перевестись в другой университет вслед за Фелисити. Но, когда мы нашли тело Фелисити, он обо всем этом умолчал, верно? И продолжал оставаться в статусе жениха Митчелл. Так что о своих благих намерениях он может говорить до бесконечности.
       Когда Эдна приехала в дом Коула, она не знала, что застанет там Фелисити, и, когда она узнала ее, сидящую на причале, то была втройне потрясена и оскорблена. Разразилась бурная ссора: Фелисити насмехалась над ней, приводила анатомические детали, убедившие Эдну, что Дерек Льюис действительно с ней спал. Услышав это, Митчелл ринулась в дом, чтобы все там перебить и переколотить. Во всяком случае, она так утверждает, что решила начать с вещей, а не с лица соперницы.
      И вдруг она услышала звук падения и стук: Фелисити в судорогах билась о причал. Затем она содрогнулась особенно сильно и упала в воду. Вода была холодная, а Митчелл еще и не умеет плавать.
      Она посмотрела с причала вниз...а потом решила просто уехать и сделать вид, что ее никогда здесь не было. Но, когда она добралась до Ридинга, ее начало трясти от страха. Митчелл решила вернуться в дом и стереть свои отпечатки пальцев, чтобы не осталось ни единого следа ее пребывания там.
       И в тот промежуток времени, когда Митчелл уехала из дома Фелисити и еще не вернулась вторично, к дому подъехал Робертс. В ужасе от признания Аманды и ее шантажа, он надеялся, что еще успеет спасти Фелисити, дав ей выпить раствор, токсичный для липофага и для человека безвредный.
      Он вбежал в дом с бутылью липотоксина, но Фелисити там не было. Он начал искать ее, звать ее, отчаиваясь с каждой секундой все больше, пока не услышал шум подъезжающего автомобиля. Он увидел, как из авто выходит девушка и удивленно смотрит на второе, его собственное.
      Эдна Митчелл вошла в дом и увидела его. Она в ужасе убежала, а Робертс жил под угрозой ареста, пока не связал воедино исчезновение Фелисити и молчание Эдны о нападении на нее.
      А тело Фелисити тем временем вспыло вверх и начало свое путешествие по течению Уоллы... Липофаги второго поколения, в силу своих небольших размеров, быстро исчезли, "умерли от голода" уже на следующий день после смерти Фелисити. Остался только липофаг первого поколения, и то - еще пара дней, и мы бы ничего не нашли... И если бы я не решила определить время смерти, подкармливая его (ну да, я хвастаюсь, хвастаюсь!), вряд ли нам бы удалось разобраться в этой истории.
      Когда Дрейпер сблефовал и сказал Митчелл, что Робертс обвиняет ее в убийстве, она выложила все, что увидела. Показания Митчелл подкрепили обвинение против Робертса, и, несмотря на его историю, доказательств вины Аманды не было никаких.
      Но она сама пришла и призналась, что подменила липофаг - представляешь?
      Даже не знаю, что сказать о такой разновидности любви, хотя после истории с расчленением думала, что меня уже ничем не удивить.
      А я не могу отделаться от картины: Фелисити бьется в судорогах, а Эдна стоит над ней и с любопытством наблюдает...
      Видимо, не я одна, потому что недавно Дрейпер узнал интересную новость, которую ему рассказала его племянница, а той - ее парень, студент Ридинга.
      Дерек Льюис пригласил Митчелл на прогулку по набережной и столкнул ее в воду; а когда она упала, не торопился прийти на помощь. Ее вытащил другой мужчина, какой-то случайный свидетель, и когда он закричал Льюису: "какого черта ты стоял как столб?", он будто бы ответил: "хотел убедиться, что она действительно не умеет плавать".
      Правда это или нет, но Льюис действительно переводится на факультет английской словесности в Боудин-колледж, а Митчелл уезжает в университет Южной Калифорнии.
      Вот такая история. Не знаю, есть ли у нее мораль...
      ... хочу поблагодарить тебя за тот аромат, который ты мне прислал. Эх, не будь мое обоняние так безнадежно загублено курением... Когда же ты сделаешь мой фирменный аромат, с запахами талька, спирта и формальдегида?
      Э."
      
      
      
      
      Жаклин де Гё
      
      Взгляд с экрана
      
      Мафтуна входит в комнату.
      Старуха сидит в кресле у окна, повернув голову к льющемуся снаружи утреннему свету, и улыбается так, словно может видеть и встающее над городом солнце, и скачущих на балконных перилах воробьев, и двор, обсаженный разросшимися, по-летнему густыми тополями...
      Но Мафтуна знает, что на самом деле она не видит ничего.
      Старуха слепа.
      - Это ты, девочка?
      - Я, - равнодушно отвечает Мафтуна.
      Раньше ее бесило, что старуха не зовет ее по имени. Теперь уже не бесит. Мафтуна ведь тоже никак к ней не обращается. Так чего же обижаться?
      - Доброе утро, - так же равнодушно, в тон приветствует старуха. - Приготовь, пожалуйста, чай. И дай мне расческу и заколки.
      Мафтуна идет в смежную с гостиной спальню, пропахшую запахом лекарств, несвежего белья и комнатных цветов. Морщится от вида измятой не застеленной постели, все еще хранящей отпечаток старухиного тела. Достает из кармана новенький, только вчера купленный смартфон, нацеливает на висящее над кроватью аляповатое плюшевое панно: одалиска в прозрачных шароварах развлекает танцем вельможу в чалме. Быстро делает несколько снимков и тут же их отсылает - пусть мать и сестра увидят то же, что видит Мафтуна, пусть полюбуются вместе с ней чужой красивой вещью...
      - Девочка, ты поставила чайник?
      Мафтуна, по-прежнему держа смартфон наизготовку, идет к покрытому ветхой рукодельной салфеткой комоду, открывает стоящую на нем шкатулку, роется в ней, фотографирует бусы, серьги, брошки...
      - Нет еще. Вы же заколки свои просили.
      Убирает украшения на место, возвращается в комнату.
      - Вот они. Помочь причесаться?
      - Нет. Положи здесь, - старуха похлопывает по стоящему у кресла журнальному столику. - И сделай же, наконец, чаю. Я пить хочу.
      Мафтуна корчит недовольную гримасу, фотографирует старуху, и, не отрывая взгляда от замерцавшего ответным сообщением экрана, уходит на кухню.
      
      ***
      Свет. Яркий, ослепительный, всепоглощающий и всепроникающий. Со всех сторон, везде и всюду. И больше ничего. Ни теней, ни направлений, ни расстояний, ни времени. Только свет. Первое время ей казалось, что у него есть источник, - возможно, излучает само место, где она очутилась? - а раз так, то за границами этого невыносимого сияния должен быть иной мир и надо только дождаться, когда откроется выход. Но ожидание тоже нельзя было измерить никакими привычными мерками, оно не тянулось от события к событию, от вопроса к ответу, от причины к следствию - нет, все это крутилось в одном водовороте, витки которого были бесконечно далеки и бесконечно близки друг к другу. И в этой круговерти вневременных озарений невозможно было определить, как и когда она осознала, что нет никакого места и никаких границ, что свет не исходит из какого-то невидимого внешнего источника.
      Она сама и была этим светом.
      
      ***
      Старуха медленно потягивает долгожданный чай, наслаждаясь пряным, с тонкой лимонной кислинкой, вкусом. Молодец девочка, знает и какой сорт в магазине выбрать, и как заварить, и как лимон подать - не в чашке, а отдельно, на блюдечке. А вот она в ее годы ничего этого не знала, и Лидия Львовна очень удивлялась сначала ее незнанию, и тонкие, ровненько выщипанные брови ее взлетали от удивления чуть ли не до середины лба и выгибались аккуратными полукружьями: "О боже мой, Настя, где вы росли?" А она росла в детдоме, и там чай заваривали в ведрах, - кипятили их на плите и сыпали заварку прямо в кипяток, а потом разливали эту бурду по кружкам, и всегда приходилось ждать, пока рой здоровенных разваренных чаинок осядет на дно, и только после этого пить. А у Лидии Львовны было целых три ситечка, и несколько чайных сервизов, а еще два кофейных, и щипчики для сахара, и золоченые ложечки для варенья, и масса всяких других, прекрасных и изящных вещиц. И, конечно, первое время Настя позорно путалась во всем этом богатстве, не понимала ни предназначения незнакомых предметов, ни смысла заведенных в доме порядков, и все время боялась, что однажды Лидия Львовна устанет наконец задирать брови вверх, а сведет их вместо этого сердито к переносице и скажет: "Боже мой, Настя, как вы мне надоели!" И тогда придется возвращаться в общежитие, и снова будет то же, что и в ее первый год в училище, - четыре человека в тесной комнате, чужие чулки на тумбочке, чужая чернильная клякса на единственной приличной юбке, чужие хиханьки и болтовня над ухом как раз когда надо готовиться к экзамену, а по ночам свет чужой настольной лампы бьет прямо в глаза и мешает спать...
      Но Лидии Львовне, кажется, даже в голову не приходило, что Настю не обязательно терпеть, а можно просто взять и выгнать. И Настя потихоньку освоилась, выучила, что где лежит и для чего оно нужно, перестала ошибаться, выполняя поручения, и уже не опасалась, что ее вот-вот выставят из тихой угловой комнатки с высоким старинным трюмо и тюлевыми шторами на окнах. Даже вечера с гостями, которые раньше наводили такой ужас и казались хуже любого экзамена, теперь стали ей нравиться. К Лидии Львовне приходили в основном мужчины, и все они были такие наглаженные, чисто выбритые, пахнущие дорогими одеколонами, и разговаривали так уверенно, что сразу было видно - начальство! Но с Настей они обращались дружелюбно и вежливо, хоть иногда и поддразнивали, а некоторые даже смотрели на нее с явным мужским интересом, и это было ей приятно, хоть и смущало каждый раз до краски на щеках. А самые постоянные гости - хозяйка называла их "друзья дома" - часто приносили небольшие подарки, вроде духов или билетов в кино, и это тоже было хорошо. Особенно кино, потому что как раз в это время Настя влюбилась в одного быстро набиравшего популярность молодого актера - нет, не влюбилась даже, а втрескалась по уши, - и старалась не пропускать ни одного фильма с его участием. Было бы время, ходила бы на них бесконечно, на все сеансы подряд, ездила бы ради лишней встречи с ним в кинотеатры на окраинах города, где крутили то, что уже давно прошло в центре...
      Старуха аккуратно ставит на стоящий рядом с креслом столик пустую чашку. Почему, думает она, чей-то взгляд, улыбка, голос вдруг нравятся так, что хочется видеть и слышать их снова и снова? И почему судьба наделяет редких счастливчиков способностью нравиться всем, а другим при этом отказывает даже в крохах обаяния? Хотя нельзя сказать, что гости Лидии Львовны или однокурсники в техникуме были Насте неприятны - нет, люди как люди, многие симпатичные, а некоторые и вообще очень даже ничего. Но ни от одного из них сердце не замирало так, как от иллюзорного парня на широком экране, ни один не завораживал так, как он. Может, все дело именно в том, что он был иллюзией? Иллюзию так легко любить, у нее нет недостатков, ей можно приписать что угодно - ум, доброту, храбрость, благородство, даже ответное чувство. И мечтать по вечерам в маленькой угловой комнатке, прeдставляя себя рядом с ним там, в его заэкранном мире, в просторных черно-белых кадрах.
       Старуха вспоминает другой, тоже завораживающий, но услышанный гораздо позже, совсем в другую эпоху, голос, поразивший ее истинностью ритмично пропетых слов - "и фантазии входят в лоно ее сильней, чем все те, кто познает ее..."
      "Это правда, - в который раз думает она. - Это правда".
      
      ***
      Мафтуна идет по широкому проспекту мимо соборов и скверов, статуй и дворцов. День отработан. Купи, принеси, убери, приготовь, подай. Завтра снова будет все то же самое. Но сейчас не надо думать про завтра. Сейчас надо гулять, ходить по магазинам, делать селфи возле памятников.
      Мафтуна улыбается.
      Хорошо, когда можно пойти куда угодно и вернуться когда угодно, ни перед кем не отчитываясь. Купить на свои деньги то, что хочется. Самой решать, как жить, с кем дружить.
       Конечно, она скучает по маме и сестре. Никогда раньше не уезжала так далеко и надолго от них, от семьи, от родного дома.
      Но назад ее не тянет.
      Дома не было свободы.
      А здесь есть.
      И Мафтуне ее свобода очень, очень нравится. У нее вкус мороженого Haagen Dazs и выпитого в нарядной кафешке эспрессо, она пахнет разогретым асфальтoм и прилетевшим с залива сырым ветром, звенит бокалами вина в баре на той стороне реки, гремит музыкой в ночных клубах, переливается витринной подсветкой.
      А дома что? Постоянный контроль отца и старшего брата, зоркие глаза соседок, ежедневные вопросы от всех, и близких и неблизких, "когда, наконец, замуж выйдешь?"
      Нет уж.
      Такая жизнь не для нее.
      Хорошо, что уехала.
      Пусть днем ей и трудно, зато каждый вечер - праздник.
      Светофор зажигает зеленого человечка. Мафтуна переходит на другую сторону проспекта. Вдоль ограды строгой лютеранской кирхи расставлены мольберты и стенды с картинами. Одни художники работают, другие убалтывают возможных покупателей или общаются с коллегами.
      Вика работает. Кисть в ее руке то кружит по палитре, вымешивая нужный оттенок, то вылизывает холст пропитанным краской язычком. Кисть тонкая, нервная, хищная. А Вика - широкоплечая, рыжая, невозмутимая.
      - Привет! - говорит Мафтуна.
      - О, ты уже здесь. Привет. Подожди, я недолго. Сейчас заказчика дождемся - и домой. Пиво будешь?
      Мафтуна пристраивается рядом, пьет пиво, просматривает нащелканные за день снимки.
      - Вик, а почему вы, художники, так любите голых рисовать?
      Вика отвлекается от холста, взглядывает на повернутый к ней экран смартфона - и вдруг лицо ее меняется, становится сосредоточенным:
      - Ну-ка дай-ка сюда.
      Она рассматривает размашисто и выпукло набросанные черной тушью рисунки, выдыхает уважительно:
      - Вау... круто. Мне так в жизни не суметь. Прям мужская версия "Махи обнаженной". Вот где люди берут таких натурщиков? Супер-мальчик и суперски сделано.
       - Что сделано? - из-под локтя Вики просовывается мосластая рука, выхватывает смартфон. Ломкий, как у подростка, голос произносит:
       - Эээээ? Что за пупс? Кинематографичный какой.
      Вика разворачивается, забирает телефон.
      - Не твое - не хапай, - внушительно говорит она незнакомому щуплому коротышке.
      Мафтуна исподтишка разглядывает его. Странный человек. Голос и фигура как у мальчишки, одежда тоже молодежная, модная, а голова как с чужих плеч приставлена. Старая, некрасивая. Лицо такое помятое, что даже не поймешь, сколько этому недомерку лет. Пятьдесят? Сорок? Семьдесят?
      Викa все еще внимательно изучает картинки на экране.
      - Интересно, чьи это работы... Мафочка, откуда это у тебя?
      - В одном доме видела, - уклончиво отвечает Мафтуна, допивая пиво.
      Коротышка смотрит на нее так, как будто только что заметил. Неприятный взгляд, оценивающий. Потом поворачивается к Вике:
      - Где мой заказ?
      Вика кивает на мольберт с натюрмортом. Коротышка картинно морщит нос и начинает придираться к мелочам и сбивать цену - совсем как покупатели на базаре в родном городке Мафтуны. По базарным правилам продавец должен включиться в игру, возражать, спорить, расхваливать свой товар, высмеивать критика. Но Вика, похоже, этих правил не знает. На все придирки она спокойно отвечает одной-единственной фразой:
      - Не нравится - не бери.
       Коротышка вскоре выдыхается, сердито расплачивается, забирает картину и уходит.
      - Что за придурок? - спрашивает Мафтуна.
      - Щука? Человек-дерьмо, - Вика неторопливо укладывает в этюдник краски и кисти. - Есть в природе такая разновидность. Бывает дерьмо спокойное - ты его не тронь, оно и вонять не будет. А Щука - дерьмо кипучее. Держись от него подальше.
      
      ***
      Зрение, слух, осязание - всех этих чувств у нее теперь не было. Не было даже памяти о них. Лишь смутная уверенность в собственной ограниченности, конечности... а раз так, то за пределами ее света обязательно должно быть что-то другое. И ей представлялось бескрайнее Неведомое, прильнувшее к самым границам ее тесного, невыносимо яркого мирка... огромное, просторное Неведомое - надо только угадать, почувствовать точку перехода туда, дотянуться до нее, и тогда наконец придет освобождение... Но Неведомое отличалось от ее одномерного, одномоментно-вечного существования, в нем было множество измерений и множество миров, а потому и направлений перехода было множество, и ощущались они с разных сторон и по-разному - и то, куда ей хотелось сильнее всего, оказалось самым недоступным, хотя звало к себе постоянно, манило чьей-то смутной тенью, странно знакомой, по временам такой близкой и в то же время недосягаемой... и так хотелось стать такой же, как эта тень, свободной, невесомой и стремительной...
      ***
      ... А потом было лето, и дача, и Лидия Львовна в простом белом платье стояла на террасе возле мольберта, а младшая сестра ее, Томочка, покачивалась рядом в гамаке. На участке ветерок шелестел в кустах малины и смородины, а дальше, за штакетником забора, высоченные стволы корабельных сосен рассекали голубовато-зеленое марево лиственного леса и солнечный свет мягко сочился сквозь кроны, разливаясь по усыпавшей землю прошлогодней хвое золотистыми лужицами. Настя собирала ягоды, поглядывала в сторону террасы и привычно удивлялась непохожести сестер. Томочка, хохотушка и сплетница, запоминалась фасонистыми одеждами, невероятными прическами и тем, как густо красила помадой свой широкий, пухлогубый рот. А Лидия Львовна была совсем иная, при мысли о ней прежде всего вспоминался задумчивый взгляд огромных, переливчато-серых, как вода в заливе, глаз, и тонкий, фиалковый запах дорогих духов...
      Соседская домработница, пожилая женщина, сказала о них как-то: "Лидочка-то вся в отца - настоящая барыня. А Томка такая же, как ее мамашка - фоня-квас, зато задницей вертеть умеет и пыль мужикам в глаза пускать. Вот и замуж сразу удачно выскочила, а Лидочка все кавалеров перебирает, а годы-то идут..."
      - Настя! - вдруг донеслось с террасы. - Не могли бы вы встать вон у той сосны? Ах, как раз то, что надо! Томочка, посмотри, как живописно она смотрится на фоне этой великанши! Постойте там минутку, хорошо? Я только набросаю контур, это быстро.
      И Настя стояла, замерев, возле чешуйчатого ствола, покрытого стеклянистыми потеками прозрачной смолы, вдыхала свежий, пропахший ароматами лета и леса воздух, слушала, как Томочка болтает про какого-то Полищука, который якобы очень хвалил работы Лидии Львовны и даже предлагал помочь устроить ее персональную выставку. "По-моему, об этом стоит подумать, Лидок, он обещал очень хорошую прессу!" - убеждала Томочка, а Лидия Львовна возражала с усмешкой: "Да ему наплевать на мои картины, он просто ищет подходы к нашему папе.... напишет что угодно, назовет мои работы шедеврами, лишь бы тот ему был чем-то обязан. Нет уж, не хочу еще и в живописи быть папенькиной дочкой". Настя слушала их вполуха, ей это все было неинтересно, потому что утром по дороге из дачного магазинчика она заметила свежую афишу с портретом своего кумира, и теперь думала только о том, как бы вечером отпроситься у Лидии Львовны в кино. Радость ожидания добавляла красок и без того яркому дню, запах малины кружил голову, и все казалось простым и возможным. Вот если бы вдруг, мечтала Настя, он появился сейчас на дороге, ведущей к их даче, она выбежала бы ему навстречу, и они поцеловались бы в губы, - так же, как он целовался в финальной сцене своей последней картины. Только на этот раз героиней была бы Настя, и все было бы по-настоящему, и целовались бы они не так, как в фильме - пять секунд перед самыми титрами - а долго-долго, пока дыхания хватит. От этих мыслей сердце билось сильно и часто, толчками гнало разгоряченную кровь, поджигало румянцем щеки, а Лидия Львовна накладывала на холст мазок за мазком и хвалила Настю за то, что у нее такое одухотворенное лицо...
      Пойти в кино ей в тот день не удалось - неожиданно приехал из города Томочкин муж, привез с собой приятеля-коллегу, Томочка пригласила еще несколько знакомых дачников, и Насте пришлось весь вечер готовить и обслуживать застолье. Поглощенная хлопотами, она не обращала особого внимания на окружавших ее людей, запомнились только отдельные сценки: то Лидия Львовна выговаривала сестре на кухне "ну зачем, зачем ты приволокла Полищука! я же сказала, что не хочу даже слышать об этой выставке!"; то Томочкин муж, указывая на одного из молодых соседей-дачников, громко советовал Лидии Львовне: "присмотрись, выгодный жених - изобретатель, гений, парадоксов друг!"; то после ужина, когда окна уже налились серебристым сумраком белой ночи, Лидия Львовна тихо говорила про кого-то Томочке "не придет твоя знаменитость, зазнался уже", а та так же тихо возражала "совершенно не зазнался и обязательно придет, раз обещал".
      А потом усталая Настя мыла посуду на летней кухне и слушала доносившиеся с террасы мужские голоса - там "гений" и Томочкин муж курили и рассуждали о каких-то тахионах, которые могут летать быстрее света, и гадали, откуда они берутся, возникают ли сами по себе или это результат трансформации каких-то других, более медленных частиц, и сколько энергии должна медленная частица для такой трансформации отдать, и превратится ли она сразу в сверхбыструю, или сначала станет квантом света, и только потом преобразуется каким-то образом в этот самый тахион и окажется по другую сторону светового барьера... Настя, хоть и была отличницей в своем медучилище, почти ничего в этом умном разговоре не понимала, но потом они вдруг как-то вывернули из всего этого на человеческое сознание и стали спорить о том, материально ли оно и если да, то куда же девается после распада мозга - и ей как-то незаметно стало все понятно и очень интересно, потому что она и сама часто задавала себе такие же вопросы, особенно когда думала о покойных родителях. "Гений" считал, что сознание материально и что как раз частицы этой неизвестной пока науке "сознательной" материи и могли бы быть исходным материалом для тех, что летают быстрее света, потому что только сознание обладает способностью отдавать свою энергию для созидания, и при этом не распадаться, а наоборот, усложняться, набираться сил и совершенствоваться. "Чем щедрее твое воображение, чем больше образов ты создал, придумал, подарил нам всем, поделился, тем больше у твoeго сознания шансов уйти за барьер, понимаешь?" - доказывал он, размахивая руками, и огонек его сигареты раскаленной точкой метался в полутьме. А Томочкин муж в шутливом ужасе хватался за голову и обзывал "гения" то идеалистом, то вульгарным материалистом, и кричал, что инженеры-практики не должны лезть в теоретическую физику, и что он вообще не понимает, как его приятель с такими дикими взглядами ухитрился сдать диамат и научный атеизм, - ведь от этой псевдонаучной бредятины всего один шаг до веры в существование бессмертной души и высшего разума...
       Но все это - и гости, и их разговоры, - было неважным, важное случилось позже, когда она вышла на участок набрать воды из колодца. Воздух тонко звенел от комариного писка, и курильщики давно сбежали с террасы в гостиную, вокруг было тихо и пусто, только мелькало между соснами светлое пятно - там шел по дороге какой-то молодой мужчина в белой рубашке. Когда он свернул к их даче, Настя сообразила, что это и есть тот запоздалый гость, которого ждали сестры, заспешила навстречу, чтобы открыть задвижку, подбежала почти к самой калитке - и только тогда разглядела его лицо....
      Это был он, ее кумир.
      От неожиданности у Насти сильно, резко заломило в груди - сердце будто стиснули жесткой рукой, дыхание пресеклось. Она оступилась, потеряла равновесие и, неловко взмахнув руками, тяжело шлепнулась задом на дорожку.
      Это было совсем не похоже ни на фильмы, ни на ее дневные мечты. От стыда хотелось стать незаметной, съежиться, уползти - но она почему-то не могла даже пошевелиться, будто кто-то приказал ее телу "замри". А кумир быстрым движением распахнул калитку и бросился к ней:
      - Вы ушиблись?
      "Этого не может быть, - думала Настя, глядя на склоняющееся над ней такое знакомое, такое любимое и в то же время такое чужое лицо. - Не может быть. Это все происходит не со мной. Или со мной? Неужели это не сон?!"
      А он тем временем ухватил Настю одной рукой за талию, другой под локоть и попытался приподнять:
      - Попробуйте-ка встать. На ногу наступить можете?
      Прикосновение его ладоней обожгло. Настя вздрогнула всем телом, вцепилась в сильные, осторожно тянущие ее вверх руки, позволила поставить себя на ноги.
      - Больно? - спросил он.
      - Не очень...
      Они стояли почти вплотную друг к другу. Настя вдыхала его запах, чувствовала тепло его тела и наконец осознала, поверила, что это все наяву, по-настоящему. Стыд и неловкость стремительно таяли, сменяясь ощущением огромного счастья. Дача, гости, брошенные у колодца ведра, звенящие в воздухе комары - все это перестало существовать. Во всем мире остались только он и она, отретушированные тусклым светом белой ночи - финальный кадр черно-белого фильма, хэппи-энд...
      - Что здесь происходит?
      Лидия Львовна стояла в двух шагах от них.
      Исчезнувший мир вернулся на свое место.
      Настя почувствовала, как ослабли сжимавшие ее локоть пальцы, услышала:
      - Добрый вечер. Девушка упала - поскользнулась на дорожке. По-моему, ничего страшного, просто ушиб.
      Лидия Львовна продолжала молча смотреть на него - настороженно, неодобрительно, - и под взглядом ее колдовских, переливчатых, как вода в заливе, глаз он окончательно отпустил Настю, отстранился от нее, и, кажется, уже и забыл о ее существовании.
      Мир вернулся, но Настя перестала быть его частью. Она вдруг стала лишней - и здесь, рядом с этими двумя, и вообще. Осталась там, в финальном черно-белом кадре, мелькнувшем и сменившeмся длинными колонками титров. Сейчас на экране вспыхнет слово "Конец", и зрители встанут с кресел и направятся к выходу...
      - Добрый вечер, - сказала, наконец, Лидия Львовна. - Раз ничего страшного, идемте в дом, пока нас комары не закусали. Ужасно злые они тут, хуже цепных собак. Настя, поставьте, пожалуйста, самовар. Всем опять чаю хочется.
      
      ***
      А потом в равномерном бесцветном сиянии вдруг появилась брешь - сначала крохотная, но быстро увеличивающаяся, - в ней полыхало живое пламя, и пляшущие, золотисто-оранжевые сполохи его стремительно обрастали образами... стало видно, что пламя мечется не в пустоте, а в темных ночных окнах окруженной сугробами старой заброшенной дачи, оно озаряло их все ярче, разгоралось все сильнее, пока не пробилось наконец сквозь черноту стен и двускатной крыши сразу в нескольких местах... и строение вспыхнуло одним огромным костром, и злая, плотная энергия огня полилась в ее бесплотный свет, напитывая его весом и тяжестью... мелькнули непонятно откуда пришедшие внезапные слова "картины! там же горят мои картины!" - а потом разнонаправленность ее мирка схлопнулась, скрутилась в одну пульсирующую точку, обросла жестким, удушливым материальным коконом, отгородившим, заблокировавшем ее от Неведомого, и только непонятно как уцелевшее сознание, запертое в этом крохотном, еле светящемся беспространственном безвременье, все еще продолжало ощущать свое одинокое "я", и желать его освобождения...
      
      ***
      Старуха приносит из кладовки большую картонную папку с потертыми краями, садится в любимое кресло у окна. Достает из папки пачку листов, кладет себе на колени. Потемневшие от возраста артритные пальцы медленно гладят бумагу, иногда замирая над ее поверхностью.
      Раньше, когда старуха начинала вот так водить руками по эскизам, Мафтуна сразу выходила из комнаты. Ей было противно. Старая бабка трогает картинки с голым мужиком. Фу. Мерзко. Невозможно на такое смотреть.
      Но это было раньше.
      Сегодня на коленях у старухи чистые белые листы.
      А эскизы Мафтуна еще позавчера отдала Щуке.
      Нe даром, конечно, сразу цену сказала и торговаться не позволила. Повторяла Bикино "не нравится - не бери". Он и заплатил столько, сколько ей надо было. Как раз на курточку, которую ей давно хотелось купить.
      Вика, конечно, не одобрила бы. Но Мафтуна ей и не скажет. Зачем? Она не дура какая-нибудь. И Щуке лишнего не болтала, хоть он и доставал расспросами. О цене договорилась и все. А из какого дома рисунки, как сумела их забрать - не его дело.
      Сначала она сомневалась. Брать чужое - нехорошо. Но старуха сама говорила, что эти картинки не рисовала и не покупала. Значит, они не ее. Ничьи. Просто случайно к ней попали. И прибыли ей от них все равно не было никакой - и сама их видеть не могла, и продавать не собиралась. Так и сидела бы до смерти у окна, гладила бы нарисованного голого мужика. Фу.
      Нет, Мафтуна знает, что поступила правильно. Слепая все равно не заметит подмены. А картинками теперь будет любоваться зрячий. Ну и у нее будет новая курточка. Вот всем и хорошо.
      - Девочка, забери, пожалуйста, - старуха завязывает папку, передает Мафтуне. - Положи на место.
      Мафтуна вдруг вспоминает один из вопросов Щуки, повторяет вслух:
      - А еще такие картинки у вас есть? Ну, того же художника?
      На лице старухи появляется что-то, отдаленно похожее на улыбку:
      - Понравилось? У тебя хороший вкус.
      Она медленно встает с кресла.
      - Пойдем.
      Они выходят в коридор. По пути Мафтуна небрежно ставит набитую бумагой папку обратно в кладовку. В левом конце коридора - кухня. В правом - запертая дверь.
      Старуха идет вправо. Отпирает дверь, пропускает Мафтуну.
      В комнате воздух спертый, пахнет пылью и старым деревом. Шторы спущены, полумрак. Мебель закрыта чехлами, возле шкафа пирамида коробок. Не комната, а склад.
      - Видишь? - спрашивает старуха.
      Слепые глаза ее устремлены куда-то в угол.
      Мафтуна поворачивает голову и видит на стуле у стены полотно без рамы.
      Это не эскиз - настоящая картина. Яркая, живая, как окошко в лето. Солнечный свет, сочная зелень, высокие, уходящие за кромку холста сосновые стволы. И девушка, ждущая чего-то... чего? Любви? Чуда? Счастья?
      Мафтуна подходит ближе, вглядывается. Эта белокурая северянка в старомодном платье совсем на нее не похожа. Но ей кажется, что она знает про нее все. Знает, что для нее любовь и чудо и счастье - одно и то же. Понимает, чего она ждет, о чем мечтает. Потому что есть вещи, общие для всех девушек, во всем мире, во все времена. И картина как раз об этом.
      Очень хорошая картина.
      Она словно отдает Мафтуне свое солнечное тепло, делится с ней чем-то очень важным...
      - Что это? - произносит вдруг старуха за спиной.
      Мафтуна в ужасе смотрит на сгущающийся позади картины бледный, слабо светящийся силуэт. Очертания его смазаны, неясны, но почему-то Мафтуна уверена, что силуэт - женский. Он качается над полом, тянет руки...
      Мафтуна пятится назад, налетает на стoл. С грохотом падает старый круглый будильник, дребезжит накрытая газетами посуда...
      Силуэт исчезает.
      Мафтуна оборачивается.
      У слепой такое лицо, словно она тоже его видела.
      Мафтуна не спрашивает, не хочет знать. Быстро протискивается мимо старухи в коридор, бежит к входной двери, хватает с вешалки свою сумку, выскакивает на лестничную площадку.
      Ни за что больше не войдет она в эту комнату.
      Ни за что, никогда.
      
      ***
      Почему видение горящего дома oбернулось пленoм, заточением в мертвой неподвижной материи, пригодной для существования только благодаря отблескам ее собственного света? И что помогло ей вернуться в свою сияющую ипостась? Куда вдруг схлынула чуть не раздавившая, чуть не уничтожившая ее огненная, тяжелая энергия распада? Кто и как ее забрал? Неважно... главное, она сумела вырваться... как хорошо, что ей это удалось.
      И, вновь кружа по виткам бесконечной, безразмерной спирали безвременья, она думала теперь, что, возможно, та неуловимая, легкая тень, с которой так хочется и никак не получается соприкоснуться, ускользает потому, что чувствует себя таким же чужаком и пленником в ее сияющем мире, каким была она сама в мире материальном... и спрашивала себя - что, если ее собственный невесомый свет, который кажется ей сейчас квитэссенцией всего, что есть в ней живого и вечного, на самом деле не более чем грубая оболочка иной, самой сокровенной ее сути - истинно вечной, истинно живой?
      
      ***
      Настя ушла от Лидии Львовны в то же лето - слишком тяжело было наблюдать за развитием ее романа с тем, кто стал теперь для Насти не просто платонической экранной любовью, а живым любимым человеком. На Настю он больше не обращал никакого внимания, и от этого было еще тяжелее. Даже то, что он оказался женат, а значит, никак не мог жениться на Лидии Львовне, не облегчало ее мучений. Она страдала, ревновала, плакала перед сном в подушку и через месяц хотела уже только одного - сбежать из этого дома куда глаза глядят. Пусть общежитие, пусть четыре койки в одной комнате, пусть что угодно, только бы никогда больше не видеть эту пару. Она даже толком не попрощалась с Лидией Львовной - просто собрала однажды вещи и уехала. Пошла санитаркой в районную больницу, чтобы быть поближе к своей будущей профессии, училась, работала ... в общем, все постепенно устроилось.
      О бывшем кумире она старалась не думать, и на фильмы с его участием больше не ходила. Но трудно было не видеть афиш, не слышать восторженных отзывов подружек о его новых ролях. Поневоле она знала, что он все так же знаменит, красив, и, судя по всему, доволен жизнью. Слухов о его связи с Лидией Львовной до Насти не доходило ни разу - то ли связь эта оказалась недолгой, то ли влюбленные хорошо ее скрывали.
      Мало-помалу все стало забываться, жизнь брала свое. В стране менялись моды и лозунги, страна поднимала целину, запускала в космос спутники, расселяла коммуналки, налаживала производство телевизоров, холодильников и стиральных машин. Настя получила диплом, перешла работать на Скорую помощь, закрутила роман с коллегой-врачом, вышла за него замуж, развелась, получила наконец отдельную квартиру в новостройках...
      В ту ночь было много вызовов и замотанная, сонная к концу смены Настя не сразу сообразила, почему адрес показался ей знакомым. Только при виде дома с высокими, украшенными гипсовой лепниной окнами поняла, к кому ее направили...
      ... Лидия Львовна была без сознания, она лежала на диване, сжимая в руках телефонную трубку. Настя нащупала пульс, сделала укол, а потом бежала по лестнице рядом с носилками, заглядывала в лицо - жива, жива, жива, все будет хорошо, не может быть иначе, ведь она же не старая еще, всего лет на десять старше меня... или пятнадцать? Да какая разница, все равно же не возраст... а сама понимала, что вообще-то возраст, что ей самой уже порядочно стукнуло, а с добавкой в десять, а тем более в пятнадцать лет получается цифра, в статистику смертей попадающая очень даже часто. И только тогда, при мысли об этой возможной смерти, Настя осознала наконец, что так никогда и не научилась считать Лидию Львовну чужим, случайно пересекшимся с ее жизнью человеком, так никогда и не смогла забыть ее по-настоящему. Слишком уж сильное впечатление она и ее дом произвели когда-то на бедную детдомовскую девочку, не знавшую даже, что чай надо разливать через ситечко... И вспомнив про ситечко, Настя чуть не заплакала.
      В машине Лидия Львовна под действием укола ненадолго пришла в себя, сказала:
      - Я знала, что когда-нибудь увижу тебя снова.
      Потом:
      - Говорят, когда умираешь, кажется, что летишь по тоннелю к свету. Свет я видела. Только не летела к нему, а как будто растворялась в нем. Это плохо? Я умираю?
      Настя сжала ее ладонь.
      - Ну что вы такое говорите, Лидия Львовна!
      - Говорю как есть... Ты закрыла дверь?
      - Да. Ключи вот тут, у вас в сумочке. И документы тоже.
      - Ключи... забери... - хрипло попросила Лидия Львовна. Речь ее становилась прерывистой, дыхание участилось. - Надо папку... взять из квартиры... иначе Тома найдет... не хочу... папка... в шкафу... в спальне... возьми ее...
      - Лидия Львовна, вам нельзя волноваться, пожалуйста, не надо разговаривать, не беспокойтесь, я все сделаю, все будет хорошо!
      - Забери... спрячь... никогда никому... не хочу... ты спрячешь, я знаю...
      Больше она в сознание не приходила.
      Вернувшись в квартиру, где когда-то прожила целый год, Настя сначала заглянула в кухню, потом долго стояла у окна в маленькой комнатке с трюмо и белой тюлевой занавеской. За окном моросил мелкий холодный дождь, и двор выглядел точно так же, как и много лет назад, только вместо ЗИСов и Побед теперь стояли Москвичи и Волги. Настя смотрела на них через мокрое стекло и думала, что год вроде бы совсем и небольшой кусочек жизни, а сколько всего было пережито...
      Она прошла в спальню Лидии Львовны, распахнула шкаф. Папка, скрытая платьями, пальто и шубами, притаилась у задней стенки. Настя достала ее, открыла, взглянула на содержимое. Совершенная, античная пропорциональность линий и неприкрытая чувственность рисунка поразили ее. Так вот каким он мог быть с теми, кого любил... Руки задрожали так, что один из эскизов упал на пол. Она хотела его подобрать и увидела выглядывавшую из-под кровати смятую газетную страницу с куском заголовка, что-то про воинствующую пошлость. Вытянула газету и начала читать - сама не зная зачем, просто чтобы успокоиться. Это оказалась статья о недавней выставке Лидии Львовны, статья очень злобная, издевательская. Автор с наслаждением высмеивал все - стиль, технику, сюжеты картин, саму художницу. Насте даже представить было страшно, что чувствовала Лидия Львовна, читая подобный отзыв. Она взглянула на подпись под колонкой - "Полищук". Попыталась вспомнить лицо этого человека - он ведь был у них на даче в тот вечер - и не смогла. Вспоминались только блестящий от бриолина пробор, тихий голос и сутулая спина.
      На другой день Настя приезжала в больницу, отчитаться о выполненном поручении, но Лидию Львовну в живых уже не застала.
      На похороны пришло совсем немного людей. Постаревшая, поблекшая Томочка в черном кружевном платке стояла под руку с незнакомым седым мужчиной, то ли новым мужем, то ли другом семьи. В ответ на слова соболезнования обняла и заплакала в голос - Настя так и не поняла, узнала ли она ее или приняла за кого-то другого. О статье заговорила сама. На Настин осторожный вопрос о причинах такой разгромной рецензии зло ответила:
      - А чтоб все знали, что право назначать гениев у нас имеет только Полищук! Лида в свое время побрезговала у него прессу заказывать, захотела сама, одним талантом пробиться, вот и получила. Выпорол публично, вывалял в грязи. Теперь другие художники десять раз подумают, прежде чем пытаться его обойти. Сволочь он, конечно. Упырь злопамятный. Если бы папа был жив... хотя тогда она не стала бы выставляться... Никогда не желала прикрываться его именем, хотела узнать, чего стоит сама по себе.
      Настя спросила, можно ли купить картину с девушкой у сосны - она тоже упоминалась в той статье.
      - Да я ее вам так отдам, - махнула рукой Томочка. - Забирайте. Считайте, что это Лидин подарок.
      - Ну что вы, Тамара Львовна, - запротестовала Настя. - Мне так неудобно...
      - Глупости, - решительно перебила Томочка. - Ничего неудобного тут нет. Уверена, Лиде было бы приятно, что она у вас.
      
      ***
      Мафтуна открывает дверь квартиры, которую они с Викой снимают на двоих.
      В руках у нее пакеты с покупками.
      Она уже почти успокоилась.
      Прогулка по магазинам хорошо лечит нервы, особенно если есть на что гулять.
      Вика выглядывает из кухни:
      - Котлеты будешь?
      - Буду, - кивает Мафтуна, достает из одного из пакетов бутылку вина, ставит на стол.
      Вика смеется:
      - Ого! Что обмываем?
      - Куртку купила.
      На кухне хорошо, уютно, вкусно пахнет. Привычно тарахтит холодильник. От вина по телу разливается расслабляющее, мягкое тепло. Мафтуна уже почти убедила себя, что там, у старухи, ей все померещилось. Она просто устала. Давно пора найти другую, нормальную работу.
      - Вика, - спрашивает она, - а вот этот ваш Щука - он картины покупает для себя?
      - Нет, он посредник. Покупает подешевле, продает подороже. Он умеет угадывать у начинающих талант, чувствует, кто войдет в моду, и успевает купить работы раньше, чем мастер узнал себе цену. У него есть очень крутые клиенты, знаешь, такие коллекционеры, любители запирать картины под замок, у которых даже разрешения на репродукцию не допросишься. Их прет чисто от мысли, что вещь можно увидеть только у них, и что такого нигде больше нет - ни в музеях, ни в других коллекциях. Они хорошо ему платят.
      - А хорошо - это сколько?
      Вика смеется:
       - От картины зависит.
      - Ну, например, вроде тех, что я на телефоне показывала?
      Вика пожимает плечами, задумывается, называет цифру.
      Мафтуна вычитает из нее в уме цену курточки, долго молчит. Если бы Щука сейчас оказался рядом, она его ударила бы. И он ведь еще пытался с ней торговаться. Вот уж точно - человек-дерьмо.
      - А откуда у него такие клиенты? - спрашивает она наконец.
      - Отец был каким-то крупным авторитетом среди искусствоведов, известным критиком, что ли. Давно, еще при совке. От него и связи.
      Мафтуна хмурится, обдумывает услышанное.
      Эскизы уже не вернуть, что продано, то продано. Но испортить Щуке сделку с богатым клиентом, который платит за эксклюзив, она может.
      - Вика, - говорит она - а хочешь, выложи эти картинки с голым парнем на своих страничках? В Фэйсбуке, в Контакте, везде. Мне такое ставить нельзя, родные очень рассердятся, а тебе можно. Пусть люди посмотрят, хорошо же нарисовано.
      
      ***
      Старуха сидит у окна, смотрит невидящими глазами сквозь прозрачные летние сумерки. В окнах вокруг зажигаются огни и начинают разыгрываться сценки из чужих жизней, - беззвучные, не всегда понятные фрагменты одного бесконечного фильма. А в оплетающей мир виртуальной паутине направленные потоки частиц летят от монитора к монитору, снова и снова складываясь в одно и то же изображение, в плоский черно-белый образ, и тысячи, десятки тысяч символов, означающих чье-то одобрение, восхищение или возмущение, запускают все новые и новые потоки, забирая у мироздания все больше энергии, и наконец где-то далеко, в запредельной глубине иного бытия живая суть души художника завершает свою долгую трансформацию, обретает полную, ни с чем не сравнимую свободу и, преодолев невидимый барьер, летит быстрее света навстречу таким же стремительным и свободным собратьям... и может быть там, в этом невообразимом мире, возможна даже встреча с былой, несостоявшейся в прежней жизни любовью, неуловимой, как чудо, как счастье, как тень на границе двух миров - кто знает?
       Старуха гладит лежащие у нее на коленях плотные листы, и пальцы, скользящие по белой бумаге, явственно ощущают контуры украденных и так щедро возвращенных глупой девочкой рисунков, и наплывает откуда-то далекое, давно услышанное: "любовь это только лицо на стене, любовь это взгляд с экрана..."
      "Это правда, - в который раз думает она. - Это правда".
      
      
      
      Евгений Добрушин
      
      В ожидании чуда
      
      - Вот, придет Князь Света, и все у нас будет, как у людей...
      Старик Греймс залил полный бак солярки и теперь прогревал двигатель. Трактор был отличный - новый, самой последней модели.
      - Да, мы уже лет пятьсот ждем этого князя... А воз и ныне там! - Дарри всегда был скептиком и не верил в легенды. - Кстати! Слышал о новой технологии - прямолезвенные плуги?..
      - Какие плуги?!
      - Ну, такие... С прямыми ножами. Неизогнутые. Они не переворачивают комья земли, а разрезают и рыхлят. Тогда меньше эрозия почвы происходит. И земля остается дольше плодородной. Вот, почитай! - парень протянул деду газету.
      Греймс недоверчиво покачал головой, но взял печатный листок из рук внука. Чтение явно давалось ему с трудом. Минут пять ушло на маленькую заметку в сельхозгазете "Утро Зеленой".
      Зеленая... Так называлась их планета. Она вращалась вокруг "красного карлика", который все называли просто "Свет". Вот с него, по древним поверьям, и должен был прийти Князь Света - местное божество, Спаситель, который принесет народу Зеленой мир, процветание и счастье.
      - Нн-да... - Старик вернул юноше газету и почесал свою седую бороду. - До чего только не додумаются умные люди!
      - Видишь, дед! Не зря я поступил в Центральный Университет! Я тоже стану ученым. И открою эликсир молодости! И ты снова станешь молодым! Дед, ты хочешь помолодеть?
      - Эликсир молодости... Кхе... Да, не плохо бы... Вот, придет Князь Света, и у всех будет этот эликсир...
      - Ну, не знаю, насчет Князя, но у нас и так жизнь последние годы налаживается.
      - Да... Налаживается. После Договора ни одной войны не было. Уже лет пятьдесят как...
      - Вот! И я о том же.
      - Ну, все! Хватит лясы точить! Я на поле еду. Надо пахать... Пахать, говорю, надо!..
      - А ты бы поменял, все же, плуг на новую модель!..
      - Может, и поменяю... А Кривой Шул купил себе такой плуг?
      - Не знаю...
      - Вот, пусть он сначала попробует... И если у него получится, то и я сменяю на прямолезвенный...
      Кряхтя и охая, Греймс залез на трактор, завел его и покатил со двора. Дарри посмотрел ему вслед, громко пукнул и, чтобы ритуально "очистится от скверны", хлопнул себя по лбу ладонью.
      - Да поможет тебе Князь Света!.. - сказал он. И добавил: - Если он есть...
      Свет медленно вставал над горизонтом - звезда становилась все ярче, из бурой превращаясь в ослепительно алую. На Западном полушарии Зеленой начался новый день...
      Шли годы...
      Жизнь на планете становилась лучше с каждым днем. Люди, продолжая верить в Князя Света - спасителя со звезды - сами строили свой быт, свою культуру, поднимали науку, создавали новые технологии. Вот уже и Дарри открыл свой Эликсир - и теперь жители Зеленой перестали стареть, болеть и умирать. Высокий уровень жизни и культуры, как-то, сам собой, свел на нет желание людей иметь много детей. Теперь уже 90% семей вообще не заводило потомства, благо современные средства контрацепции были безопасны и доступны всем. Благодаря этому рост населения на планете почти прекратился, достигнув 10 миллиардов человек. Планета была велика и вполне справлялась с такой нагрузкой - ресурсов хватило бы на много больше народу. Теперь повсюду трудились роботы, вся жизнь зеленцев была компьютеризирована. Стихийные бедствия тоже прекратились - умные космические спутники управляли погодой на планете, орошая пустыни и высушивая болота, гася ураганы и песчаные бури. Греймс уж давно не работал в поле - за него это делал автоматический комбайн. Старик все время проводил за мольбертом - прожив 158 лет, он вдруг обнаружил в себе талант художника. Да и стариком его теперь трудно было назвать: густая шевелюра черных волос, без седины и лысины, ясный взгляд, чистая, здоровая кожа, прямая осанка, крепкие мускулы - никто бы ему не дал его возраста. А ведь еще каких-то триста лет тому назад средняя продолжительность жизни на Зеленой была меньше сорока лет!
      - Доброе утро, дед! - в сенях стоял Дарри и весь, аж, сиял от счастья!
      - А, привет, внучок! Ну, какие новости на этот раз? - Греймс отошел от мольберта, чтобы издалека посмотреть на почти законченную картину.
      - Прибыл Князь Света!!
      - Что-ооо?!
      - Ты "ящик" смотришь, вообще, когда-нибудь?..
      - Давно уже не смотрю...
      - Включи скорее! С Главного Космодрома идет прямая трансляция!
      - Хех... Чудеса какие-то... - пробормотал старик и пошел включать телевизор.
      Загорелся стереоэкран, и на нем появилось объемное изображение: перед громадой инопланетного космического корабля стояло странное существо, очень похожее на человека, но с оранжевой кожей и шестью конечностями - четырьмя нижними и двумя верхними. Вокруг него толпились репортеры с видеокамерами, а напротив - стоял Президент Зеленой и "толкал речь":
      - Мы ждали этого события многие сотни лет! И вот, оно свершилось! Князь Света пришел! Мы дождались его! Спаситель среди нас! Поприветствуем же нашего Творца!
      Раздались аплодисменты и возгласы ликования.
      Тут инопланетянин заговорил. Вернее, он запел! Его речь была довольно музыкальна и походила на песню, совершенно непонятную, но очень красивую. Вскоре, внизу экрана телевизора пошли титры компьютерного перевода:
      - Приветствую жителей это замечательной планеты! Я прилетел к вам издалека - из системы Голубой Звезды - чтобы протянуть вам руку дружбы! Мы давно уже наблюдаем за вашей цивилизацией с помощью микроспутников. Мы долго не решались вступить с вами в контакт, так как вы были еще не готовы для него: у вас шли войны, вы были неразвиты и агрессивны. Но теперь все изменилось! Вы, наконец, преодолели все "болезни роста" и вошли в "Эру Благоденствия". Я знаю, меня тут принимают за Князя Света - Бога с вашей звезды. Смею вас заверить: я - не Князь Света. Меня зовут Оранжевый Глим. И я являюсь дипломатическим представителем своей планеты Дрюм.
      Вы ждали чуда в виде Спасителя, но сами построили прекрасное общество, сотворив чудо собственными руками. Этого мы и хотели. Теперь вы стали достойны Контакта! Добро пожаловать в Галактический Союз Разумных Цивилизаций!..
      - Что за ерунда?.. - удивился Греймс.
      - Ты разве еще не понял? - улыбнулся Дарри.
       У него было прекрасное настроение.
      
      
      
      Александра Птухина
      
      РЕПЛИКА
      
      - И каков ваш вердикт, мистер Брискет? - сухой седовласый мужчина поправил очки в тонкой позолоченной оправе, словно пытался разглядеть что-то в камере дезинфекции.
      Автоматические двери раскрылись, и из камеры вышел человек в защитном костюме. Он неспешно снял перчатки и маску.
      - К сожалению, мистер Руссель, картина гибнет. Плесень поразила уже глубокие слои краски, а грибок разрушает холст. Препараты, которые мы применяли ранее, оказались бесполезны. Обработка в газовой камере опасна, так мы можем повредить красочный слой. Словом, прогноз мой неутешителен. Еще несколько лет и полотно будет утрачено безвозвратно.
      Мужчина снял очки и потер переносицу.
      - Вы можете сделать что-нибудь, мистер Брискет?
      - Реплика. К сожалению, репликация - это все, что я могу предложить вам, мистер Руссель.
      - К сожалению? - переспросил Руссель и вопросительно поднял глаза.
      - К сожалению, - улыбнувшись повторил Брискет, - поскольку по закону, вы обязаны сделать это вне зависимости от своего желания. Мне приходилось уже сталкиваться с теми, кто пытается избежать репликации. Владельцы часто рассчитывают выждать несколько десятилетий, чтобы потом сбыть произведение по более выгодной цене.
      - И вы полагаете, что я также захочу провернуть эту аферу? - серые глаза смотрели холодно и строго.
      - Прошу прощения, мистер Руссель, если мои слова обидели вас, но ваша картина входит в перечень произведений искусства ХХ века, а все полотна, созданные более двухсот лет назад, автоматически становятся объектами культурного наследия, так что...
      - ...Выбора у меня нет, - прервал его Руссель. - Хотя вы отчасти правы. Я против репликации.
      - Если вы стеснены в средствах, наше агентство может предоставить вам кредит с пожизненной гарантией владения. Мы делаем репликацию и оставляем вам полотно и саму реплику до момента вашей кончины. После этого полотно и реплика перейдут в распоряжение агентства. А кроме того...
      - Сколько вам лет, мистер Брискет? - неожиданно спросил Руссель. - Простите мне подобную вольность, но даже с учетом развития современной медицины и геронтологии, я точно могу сказать, что гожусь вам в отцы, если не в деды.
      - Не извиняйтесь, мистер Руссель. Мне тридцать два года. - По лицу мужчины можно было безошибочно прочесть усталую снисходительность. Он был готов к предстоящему назидательному разговору.
      - Так вот, мистер Брискет, - старик никак не отреагировал на гримасу. - Вы когда-нибудь обладали чем-то уникальным? Чем-то, чего нет ни у кого и что невозможно повторить?
      - Простите, мистер Руссель, но зарплата эксперта не позволяет...
      - Я говорю не о картине. И даже не об искусстве. Вы никогда не задумывались о том, почему мы ценим что-либо? Что делает обычную вещь уникальной?
      - Признаться не задумывался...
      - Мы сами. Именно мы наполняем любой предмет своей индивидуальностью, своими чувствами и мыслями, своим опытом и жизненными ассоциациями. А это воспроизвести невозможно.
      Эндрю посмотрел на Русселя.
      - Это я понять способен, но мы ведь говорим об искусстве. Как можно лишать других возможности наслаждаться им? Как можно...
      - Вы не поняли, мистер Брискет. Для меня, это, прежде всего картина, которую подарила мне миссис Руссель на нашу шестидесятую годовщину свадьбы. Детей у нас не было, так что картина, то немногое, что осталось мне после ее кончины.
      - Простите, я не знал...
      - Не извиняйтесь. Это случилось больше сорока лет назад... - Старик потер увлажнившиеся глаза. - Она умерла от сердечной недостаточности, а всего через пять лет наши врачи стали проводить успешные трансплантации реплицированных органов... Ей не хватило совсем немного времени...
      - Мне очень жаль, мистер Руссель, но я все еще не вижу связи.
      Старик словно не слышал его.
      - Хотя я думаю, она и тогда отказалась бы от репликации. Знаете, она всегда говорила, что нет ничего прекраснее естественности, того, что создано самой природой. Вот эта марина. Вы знаете, ведь берег, на ней изображенный, теперь изменился до неузнаваемости. На этой картине то, чего уже нет в жизни. Это своего рода воспоминание, реквием...
      - Но что может быть прекрасного в смерти? - не удержался от вопроса молодой человек.
      - Сама смерть. Она открывает нам глаза, показывает все в истинном свете. Только благодаря ей мы так ценим жизнь.
      Старик умолк и долго всматривался в морской пейзаж на старом холсте. Брискет не решился бы потревожить его, но за полупрозрачной дверью лаборатории уже мелькала кудрявая головка секретарши.
      - Простите меня, мистер Руссель, но как же насчет реплики картины?
      - Ах да... - словно проснулся старик. - Конечно. Реплику я закажу. И средствами я тоже располагаю. Не волнуйтесь, мы сделаем все, как того требует закон. Но у меня будет к вам не совсем обычная просьба.
      - Слушаю вас.
      - Я оплачу репликацию, передам права вашей компании, но хочу, чтобы после моей смерти картина была уничтожена.
      - То есть?
      - Сожжена, растворена в кислоте, выжжена лазером, переработана... Не знаю, как сейчас утилизируют органику... Это возможно?
      - Это очень необычная просьба, - растерялся эксперт. - Вам надо будет проконсультироваться с нашим юристом...
      - Отлично, - старик застегнул старомодный двубортный пиджак. - Назначьте мне встречу с ним. Полагаю, мы все уладим. А теперь, позвольте откланяться, мистер Брискет.
      
      - Ну же, Мими... Ты можешь, еще немного, давай, старушка...
      Лохматая собачонка ворчала утробно, но покорно глотала тягучую зеленовато-коричневую жижу. - Да-да, моя хорошая, ругай меня, ругай... Но ты проглотишь эту дрянь сейчас, чтобы проснуться завтра.
      Эндрю аккуратно извлек зонд. Мими фыркнула, облизала черный нос шершавым горячим языком и отряхнулась. Ее шатало. Удивительное существо. Нет. Не так. Она... Именно она была удивительным существом!
      Даже теперь, когда сил ей едва хватало на то, чтобы дотащить свои тощие мослы до миски и лизнуть немного воды, она умудрялась вилять хвостом. Она не жаловалась и не плакала. Только возмущалась снисходительно, когда Эндрю, поднимал ее с лежанки и волок на очередную процедуру.
      - Вот и славно. Хорошая девочка. А теперь мы пообщаемся с доктором.
      Эндрю нажал кнопку на пульте вызова, и в центре комнаты засветилась слегка подрагивающая голограмма. Синеватый, слегка подрагивающий молодой человек сидел в кресле и мановением пальцев вносил данные в систему, словно дирижировал незримым оркестром. Через мгновение он посмотрел на Эндрю.
      - А, мистер Брискет, приветствую вас! Как раз получил данные анализов Мими.
      - Здравствуйте, мистер Лернер. Что там?
      Изображение молодого человека дрогнуло, и над голограммой появились ряды цифр и непонятных знаков.
      - Мистер Брискет, к сожалению, ваша собака больна.
      - Я это и сам вижу.
      - Вы не поняли, мистер Брискет. Это наследственное генетическое заболевание. У вас ведь первородное животное? Не репликант?
      - По-правде говоря, не знаю. Я нашел Мими несколько лет назад.
      - Нашли? - опешил врач. - И она не была чипирована?
      - Я чипировал ее в вашей клинике, лет пять-семь назад.
      - Секунду. Сейчас проверю...
      Голограмма зависла, "заморозив" Лернера с полузакрытыми глазами и приоткрытым ртом, как на старинной неудачной фотографии.
      - Мистер Брискет, - снова "ожил" врач. - Я проверил. Это удивительно, думал, что уже не увижу такого... У вас, действительно, первородное животное. Более того, идентификация породы ничего не дала.
      - Что это значит?
      - Это значит, что ваша собака - метис. В ее генотипе есть лайка, шпиц, кокер-спаниель и еще несколько старинных пород. Некоторые уже утраченные!
      - И? - нетерпеливо перебил Эндрю.
      - Это поразительно, но по всему выходит, что ваш питомец - результат естественного случайного скрещивания. В позапрошлом веке таких называли дворнягами.
      - Дворнягами?
      - Да! - оживился доктор. - Это так сказать, продукт неконтролируемого скрещивания. Вы не представляете, какая это редкость в наши дни!
      - Я вас не понимаю...
      - Ну как же! Только подумайте, как это интересно, сделать репликацию такого существа! Тут же такое разнообразие генофонда, непредсказуемые комбинации гено- и фенотипов! Не знаю, приходилось ли кому-то из моих коллег делать что-то подобное, но я думаю...
      - Погодите, доктор, вы говорите репликация? А что, других вариантов нет?
      - Нет. У собаки злокачественное образование, более того образование метастазированное. Но в реплике мы сможем совершенно исключить возможность развития подобных отклонений. Это я вам гарантирую!
      - А нельзя ли обойтись репликацией пораженного органа?
      - Мистер Брискет, вы, видимо не поняли меня. Речь идет только о репликации животного целиком, так как метастазы значительно разрослись во внутренних органах. Репликация органов просто нерентабельна. Это будет значительно дороже, плюс операции и период реабилитации. Судя по анализу, животное уже не молодое, а репликация позволит нам...
      - Это будет та же самая Мими? - резко оборвал его Эндрю.
      - Простите?
      - Я спрашиваю, вы обещаете мне, что после репликации Мими будет той же? Она будет так же встречать меня по вечерам? Также будет предпочитать мячику обычную палку? Будет так же трогать металлическую миску лапкой прежде чем попить? И класть голову мне на колени?
      - Вы говорите о поведенческих реакциях... - растерялся врач. - Все это возможно восстановить при соблюдении определенных условий...
      - Вы можете гарантировать мне, что реплика Мими будет той же самой?
      - Ну-у... Как вам сказать...
      - Доктор, скажите "да" или "нет"!
      - Нет, - голограмма врача потупилась, уткнувшись призрачным носом в панель шкафа. - Мы не можем с точностью воспроизвести поведенческие реакции...
      - Тогда мы все решили. Я хочу воспроизвести и заменить пораженные органы своей собаки.
      - Но это же...
      - Мне не важно, сколько это будет стоить. Вышлите счет и начинайте печать органов. До свидания.
      Эндрю отключил изображение и посмотрел на Мими. Собака лежала на коврике в углу. В сумерках могло показаться, что она спит, но Эндрю точно знал, что из темноты за ним следят два внимательных карих глаза.
      - Все будет хорошо, старушка. Ты выкарабкаешься, обещаю!
      
      Картина была оцифрована, но несколько штрихов никак не давались машине. В самом углу на фрагменте прибрежных скал мастер использовал неизвестную компьютеру технику.
      Эндрю придвинул цифровую лупу: петли, бороздки параллельные и пересекающиеся, прямые и извивающиеся. Определенно, эксперт не мог определить инструмент художника.
      Эндрю активировал межкомнатную коммуникацию.
      - Эллис, будь добра, соедини меня с мистером Русселем.
      - Хорошо, мистер Брискет.
      Через пару минут в комнате появилась голограмма хорошенькой кудрявой девушки.
      - Мистер Руссель на связи. Но только...
      - Что еще?
      - Мистер Руссель не пользуется голофоном. Я соединила вас по сотовой связи.
      - По сотовой? - пренебрежительно фыркнул Эндрю. - Это же позапрошлый век! Впрочем, чему я удивляюсь... Соединяйте, Эллис.
      - Одну минуту.
      Через мгновение двери раздвинулись, и в кабинете появилась кудрявая блондинка с какой-то коробочкой в руках.
      - Что это?
      - Сотовый. Приложите к уху.
      - Алло! - послышалось в коробке.
      - Мистер Руссель? - Эндрю вопросительно посмотрел на коробочку.
      - Нет-нет, мистер Брискет. Вы должны держать это возле уха, а говорить вот в это отверстие.
      - Спасибо, Эллис.
      Девушка удалилась, а Эндрю снова приложил коробочку к уху.
      - Мистер Руссель? - повторил он снова.
      - Слушаю вас, мистер Брискет.
      - Простите, что побеспокоил, но у меня тут возник один вопрос. Это касается картины, и я надеюсь, вы сможете разрешить мои сомнения. Мы почти закончили подготовку к репликации, но один фрагмент...
      - Камень на берегу, в самом уголке картины, да? - коробочка усмехнулась голосом Русселя.
      - Да. Художник использовал совершенно уникальную технику. Наша программа не может ее идентифицировать и распознать однозначно.
      - Это не художник.
      - Не понял...
      - Это отпечаток пальца. Тот берег... Мы с женой были там еще в молодости, сразу после свадьбы. Это было чудесное, живописное местечко. И, знаете, там работало множество художников. И миссис Руссель... словом, ей так понравилась одна работа, что она вцепилась в нее, в буквальном смысле! Краска на холсте еще не просохла, остался отпечаток...
      Как же на нас сердился тогда художник! Вы не представляете. Мы предлагали купить ее еще тогда, но он отказался, - сотовый вздохнул с усмешкой. - А потом, через много лет Марта выкупила полотно у наследников. Они сочли отпечаток браком...
      - Так и есть...
      - Что, простите?
      - Нет-нет, мистер Руссель. Мы все исправим в репликации.
      - Каким образом?
      - Машина распознает манеру письма мастера, значит, сможет сделать точное моделирование поврежденного фрагмента. Кстати, то же самое можно сделать и на оригинале.
      - Ни в коем случае! - рявкнула коробочка.
      - Но, мистер Руссель, подобный изъян не позволит оценить полотно по высокой цене. Вы потеряете много денег.
      - Мистер Брискет, если вы еще не поняли, то скажу прямо: деньги меня не интересуют. Я не собираюсь продавать полотно.
      - Но согласно закону о культурном наследии, мы вы должны устранить брак.
      - На реплике - пожалуйста, но картина принадлежит мне и как законный владелец...
      - Мистер Руссель, - прервал его Эндрю. - Это вам лучше обсудить с нашим юристом.
      - Я понял вас, мистер Брискет. Свяжусь с ним в ближайшее время.
      - Но как же...
      - Пока у вас есть подписанное мной разрешение на репликацию, а с оригиналом решим позже.
      Коробочка щелкнула, и маленький экран, мигнув ядовито-зеленым, погас. Через мгновение в комнате появилась Эллис.
      - Что с ним? - мужчина протянул Эллис коробочку. - Мы говорили, а потом...
      - Он повесил трубку.
      - Какую трубку? Куда повесил?
      - Это такое старинное выражение. Означает, что он завершил разговор, отключился, - хихикнула удаляясь девушка.
      
      Вечер опустился тяжелой удушливой пылью. Кислородогенератор не справлялся даже в помещении. Эндрю сидел на полу. Мими привычно положила лохматую голову на его колени. Теперь, когда вспрыгнуть на диван она уже не могла, это стало их новым любимым местом.
      Раньше их вечера проходили иначе. Мими всякий раз точно угадывала, когда Эндрю вернется домой, и встречала его радостным лаем. До захода солнца они выходили в сквер. Там еще сохранилось несколько деревьев, схваченных бетонными кольцами, поэтому хоть как-то можно было дышать. Всякий раз Эндрю брал с собой яркий мячик-попрыгун. Как уверял продавец с сайта для животных - "Лучшая игрушка для вашего любимца". Мими не любила мяч, поэтому всегда убегая за ним, возвращалась с палкой или пустой пластиковой бутылкой. Словом, что могла найти. А мяч... Его потом искал Эндрю. Он даже шутил, будто не он тренируем Мими, а она его.
      Тишину разорвал сигнал голофона.
      - Эндрю, сынок, это мама! - в центре комнаты возникла призрачная фигурка. - Хотела узнать, как твои дела?
      - Привет, мам...
      - Я тебя не вижу, Эндрю, подойди к анализатору, милый!
      Эндрю вздохнул, аккуратно снял голову собаки с колен и поднялся.
      - Боже мой, два месяца тебя не видела! Как ты, сынок? Ты не надумал приехать к нам с папой? Ты не представляешь, какая тут красота, родной! Отель отличный! Все-таки наши экологи умеют работать, когда захотят. В памятке написано, что тут совершенно точно воссоздали климат и биосферу. Здесь даже не пользуются очистителями и генераторами кислорода, представляешь? А сегодня на завтрак подавали апельсиновый сок! Настоящий, не синтезированный! Оказывается это такие забавные круглые штуки, как мячики. Хотя на вкус странный, с какими то ошметками... Так что? Приедешь? Милый, ты слышишь меня?
      - Слышу мам...
      - Так что ты решил?
      - Мам, это вы на пенсии, а у меня работа. Я не могу сейчас.
      - Не смей напоминать мне о возрасте! В конце концов, 87 не такие уж преклонные года, а тебе, я знаю, положен отпуск!
      - Я не могу сейчас.
      - Что-то случилось, милый?
      Эндрю замешкался.
      - Нет. Ничего страшного.
      - Но я же вижу! Выкладывай немедленно! Ты с кем-то познакомился? Она тебя отвергла, да? Ох уж эти девицы!
      - Это Мими...
      - Ее зовут Мими? Странное имя... Вы познакомились на работе, да?
      - Нет мам. Моя собака, Мими. Она больна.
      - Ну, так обратись в клинику. Я не понимаю...
      - Уже. Она больна серьезно ...
      - Так сделай репликацию! Какие проблемы? Разве сейчас это повод переживать? Вот помню, у тебя была золотая рыбка... Сколько тебе было? Лет пять? Но тогда еще не делали репликации питомцев. Ты так плакал...
      - Я разберусь, мам, - Эндрю не хотелось больше говорить. - Все в порядке.
      - Точно?
      - Да. Ну, хорошо. Разбирайся с делами и к нам. Да?
      - Я подумаю.
      - Обещаешь?
      Не успел он отключить голофон, как раздался новый вызов.
      - Да, мам. Ты что-то еще хотела?
      - Простите, мистер, Брискет, - в комнате всплыла фигура Лернера.
      - О, извините, доктор! Только что общался с матерью и...
      - Ничего-ничего, мистер Брискет! Я на одну минуту. Это по поводу Мими.
      - Да, я и сам хотел связаться с вами. Я так и не получил счет и направление.
      - Дело в том, что репликация органов не возможна. Болезнь уже затронула центральную нервную систему, головной и спинной мозг. В прошлый раз вы говорили, на сколько вам важно сохранить поведенческие реакции, но при таком обширном поражении... Словом, мы ничем не сможем помочь вам, мистер Брискет.
      - Совсем ничем?..
      - Полная репликация или...
      - Или?
      - Усыпление, мистер Брискет. - Голос врача стал сухим и жестким.
      - Сколько у нас времени?
      - Не более недели. Кроме того, я обязан вас уведомить, что согласно санитарному постановлению вы будете обязаны оплатить кремацию. Если же вы все-таки решитесь на репликацию, то клиника утилизирует первичный образец за свой счет. Поэтому...
      - Спасибо, мистер Лернер. До связи.
      
      На следующий день на рабочей панели стола лежала аккуратно запакованная коробка.
      - Эллис? Что у меня на столе?
      Голограмма оторвалась от монитора и посмотрела на Эндрю.
      - Ах, это, мистер Брискет. Это полотно. Ваш недавний клиент... такой странный! В общем, репликация сделана, а он запросил оригинал на один вечер.
      - Не понял?
      - Он хочет, чтобы картину вернули ему на одни вечер. Сказал, что хочет попрощаться!
      - С кем?
      - С картиной. Я же говорю, что он со странностями!
      - Он говорил с юристами?
      - Да. Все улажено. Нужна только ваша виза.
      Эндрю подписал. Но весь день что-то не давало ему покоя, то и дело он косился на почтовую капсулу, в которой покорно ожидала отправки картина. Тень какой-то мысль постоянно мелькала в голове, но Эндрю никак не мог ухватить ее. Что-то неуловимое, словно золотая рыбка, которую пытаешься ухватить рукой...
      Система оповестила о конце рабочего времени. Здание потихоньку пустело. За окнами все чаще мелькали аэротакси.
      Вот оно! Да, без сомнения, он знал, как восстановить оригинал! Старая технология, ручная работа, но он знал ее. Конечно!
      Эндрю снова взглянул на капсулу. Она была пуста.
      - Эллис! Вы еще здесь, Эллис?
      - Мистер Брискет? Мое рабочее время закончилось.
      - Эллис, картина. Ее отправили мистеру Русселю?
      - Картину передали курьерской службе несколько часов назад, мистер Брискет. Не волнуйтесь.
      - Умоляю вас, мне нужен адрес Русселя. Эллис, перешлите его адрес в навигатор моей транспортной капсулы.
      - Но мистер Брискет, мое рабочее время...
      - Немедленно, Эллис! - рявкнул Эндрю.
      - Отправляю.
      Капсула выпустила Эндрю на окраине. Он не бывал в этом районе ранее, но прекрасно знал его по архивным документам, которые изучал в курсе архаичной архитектуры в колледже.
      Огромный двухэтажный особняк, обнесенный стеной из натурального камня. "А я-то, идиот, ему кредит предлагал ..." Возле тяжелых чугунных ворот Эндрю не нашел ни голофона, ни переговорника, ни каких-либо сенсоров движения. Оглядевшись и не найдя в ближайшей видимости полицейских дронов, Эндрю перемахнул через забор. К дому вела широкая дорожка, усыпанная кварцевой крошкой. "С ума сойти! Целое состояние под ногами!"
      Едва молодой человек приблизился к дому, тяжелая дверь распахнулась, и на пороге появился мистер Руссель.
      - А вы довольно ловкий для ребенка трехтысячных! - усмехнулся он.
      - Простите, не нашел другого способа...
      - Ворота открыты. Надо было просто потянуть, - улыбнулся хозяин. - Проходите, мистер Брискет.
      Широкий зал с панорамными окнами был отделан натуральным деревом, массивный кожаный диван, пара кресел, кофейный столик... Без сомнения, стиль двадцатого века воссоздан безупречно.
      - У вас замечательный дизайнер интерьера, мистер Руссель.
      - Моя жена. Это Марта все придумала. Присаживайтесь, - старик указал на кресло. - Хотите кофе? Я как раз сварил.
      - Благодарю вас, с удовольствием.
      - Мистер Руссель, - начал Эндрю, пока хозяин наливал смолисто-черный напиток в крохотную фарфоровую чашечку (несомненно, антикварную!) - Я знаю, как восстановить оригинал картины, сохранив его особенность.
      - Вы про изъян картины?
      - Да, про отпечаток. Есть одна технология... Не вдаваясь в подробности скажу, что можно сделать оттиск. Это позволит нам повторить его полностью. И если бы вы согласились, то я бы взялся за такую работу. Сейчас, наверное, уже никто не пользуется такими материалами, но уверен, что смогу...
      - Пробуйте кофе.
      Руссель придвинул чашечку к гостю. Напиток был непривычно густой, горький, с крохотными крупинками, заскрипевшими на зубах. Эндрю невольно поморщился. Мимолетная гримаса не ускользнула от свинцово-серхых глаз хозяина.
      - Вижу, вы не часто пьете натуральный кофе.
      - Натуральный? - молодой человек едва удержался от того, чтобы отбросить чашку. - Но это же страшно вредно!
      - Вы говорите совсем как мой врач! - усмехнулся хозяин. - Но думаю, кофе навредит мне немногим больше, чем почти полное отсутствие естественной атмосферы, излучение от генератора кислорода или синтезированный белок, оформленный в виде стейка... Так что вы хотели?
      - Я про картину. Я смогу восстановить ее для вас, сохранив отпечаток. И если вы согласитесь, то...
      - Благодарю вас, мистер Брискет, но не стоит.
      - Но это будет точнейшая копия! Эта реплика...
      Руссель потупился, вглядываясь в осадок на дне своей чашки.
      - Как ваше имя, господин Брискет?
      - Эндрю. Меня зовут Эндрю, мистер Руссель.
      - Так вот, Эндрю... В мое время "репликой" называли слова театрального актера. Последнюю его фразу, после которой вступает другой.
      - Я не понимаю вас, мистер Руссель.
      - Я не хочу, чтобы моей последней фразой стала копия, жалкое подражание. Когда я вижу этот отпечаток... Понимаете, Эндрю, я вижу ее руки, вспоминаю ее голос, смех... А те, кто будут смотреть на полотно после меня, увидят только досадный дефект... А ведь именно изъяны делают вещи уникальными, делают всех нас уникальными...
      
      Эндрю вернулся домой со смешанным чувством тоски и тревоги. Он никак не мог выбросить из головы последнюю фразу Русселя. Его реплику...
      - Мими! - позвал он с порога. - Как ты, старушка?
      Конечно, он знал, что последнее время собаке недостает сил подниматься и встречать его у двери, но сегодня тишина была особенно тягостной. Он прошел в комнату. Мими свернулась клубком на лежанке.
      - Как ты? - Эндрю протянул к собаке руку и тут же все понял.
      Эндрю опустился на пол рядом с лежанкой. Она не дождалась. Не оставила ему шанса. Не дала возможности. Или избавила от тяжести выбора?
      
      В комнате стало совсем темно, когда снова сработал неуемный голофон. Это был Лернер.
      - Мистер Брискет, добрый вечер! Вы собирались сообщить мне свое решение относительно репликации или усыпления собаки. Вы определились?
      - Спасибо, доктор, но репликация уже невозможна.
      - Вы хотите сказать?..
      - Собака умерла. Сама.
      - Я могу отправить к вам бригаду биоочистки.
      - Спасибо, но не надо. Я все сделаю сам.
      
      - Защита сделала все возможное, миссис Брискет, но его застали на месте преступления с лопатой в руках... Вы сами понимаете, что обвинения в биотерроризме это очень серьезно.
      - Какой биотерроризм! Мой сын всего лишь закопал свою собаку! Повторяю, свою собаку на своем клочке земли!
      - Не совсем так, миссис Брискет. Согласно конвенции о сохранении и невмешательстве в целостность природных ресурсов он превысил свои права пользования. Кроме того, согласно заключению экспертизы животное было первородным. А кто знает, вспышку каких заболеваний может вызвать утилизация подобным образом?
      - Но что же теперь делать?
      - Учитывая показания свидетелей, мы можем склонить суд к тому, что вашего сына сочтут не вполне здоровым... психически.
      - То есть? Что вы имеете в виду?
      - Как вы помните, тот ветврач, доктор Джереми Лернер, а также секретарь агентства, Эллис Конверсон, указывали, что состояние вашего сына в последнее время было нестабильным, подавленным. Он был раздражителен. А если нам удастся доказать это экспертным путем, то мы сможем рассчитывать на процедуру по восстановлению.
      - Что это значит? Восстановлению чего? - почти испуганно спросила женщина.
      - Мы сможем просить для него репликации ментальной сферы. Это новая технология, но она уже прекрасно себя зарекомендовала.
      - Вы хотите, чтобы я согласилась на репликацию собственного ребенка?!
      - Тише, тише, миссис Брискет. Иначе и вас могут посчитать психологически нестабильной, - адвокат улыбнулся смущенно. - Речь не идет о каком-либо генетическом вмешательстве. Эта процедура совершенно безболезненна и безопасна, просто в ходе ее можно нейтрализовать некоторые поведенческие особенности, так сказать изъяны...
      Наталья Резанова
      
      Шашки и шахматы
      
      В клане Санада играют в го. Многие умеют, но настоящий мастер - один, это глава клана Санада Масаюки. Он научился играть в детстве, у отца, но быстро превзошел своего учителя. Сыновей он тоже научил. Но у себя, в замке Уэда, он, как только выпадает возможность, играет с главой своих синоби. Это наилучший партнер для избранного Масаюки стиля, и игра с ним помогает создавать правильные стратегии. Санада - небольшой клан, чтобы выжить и победить, нельзя уповать на силу, но опираться следует на ловкость и хитрость. Лучших синоби нет ни у одного дайме, и Масаюки не встречал игроков лучше себя.
      Он нередко играет сам собой, составляет и решает задачи. Это также полезно. Масаюки азартен, он знает за собой это, и го помогает ему понять, как во время войны перехитрить противника, загнать его в угол, взять над ним верх. И кто знает ? - возможно, водрузить знамя над столицей.
      Он выигрывает кампанию, но его сторона проигрывает войну, и семья Санада оказывается в ссылке. Что ж, одна партия проиграна - да и проиграл-то не он! - но все еще можно изменить.
      Теперь он все больше играет сам с собой, придумывая задачи. Карта Осакского замка и его окрестностей превращается в доску для го. Он должен, должен придумать неоспоримо выигрышную стратегию! Болезнь и смерть оказываются досадной помехой, и, умирая, он требует, умоляет сына : "Доиграй за меня эту игру"!
      Санада Юкимура не азартен и не властолюбив, хотя способен на то же, что и отец, и многое другое. Но он всегда держит слово и доводит дело до конца. Если бы не данное обещание, он, возможно, так до конца жизни просидел в ссылке - копался в огороде, воспитывал детей и учился писать стихи. Даже если стихи не пишутся. Он знает, что у него нет таланта по этой части, но раз он решил научиться, то научится.
      Но он дал слово, и должен доиграть. Обязан.
      Теперь, если есть возможность, он сидит на стене укрепления, которое выдвинулось далеко от Осакского замка, словно кость в горле Токугавы, и играет в го с главой своих синоби.
      Он доиграет эту игру. Любой ценой. И неважно, камешки какого цвета покатятся в финале с доски.
      
      В клане Датэ играют в сеги. Многие играют - дети и взрослые, мужчины и женщины, вассалы и, разумеется, князь. Он научился играть не у отца. Еще ребенком наследника дома Датэ отправили учиться в храм. А вместе с ним отправили детей вассалов, годами постарше.
      Вот у одного из них, Онинивы Цунамото, он и научился играть. Наставник одобрял эту игру, говорил, что она способствует медитации и постижению дзен.
      Прошло много лет. Онинива Цунамото теперь главный вассал клана, и возможно, лучший мастер сеги в Присолнечной. Он не боялся выигрывать даже у покойного великого регента. Кого другого тайко казнил бы, но проиграть Ониниве было не позорно.
      А вот князь мастером не стал. Может быть, потому, что у него слишком много увлечений, и всем им он предается со страстью. Он составляет ароматы, вызывающе одевается, тратит огромные суммы на театральные постановки, любит готовить и придумывать новые блюда. А стихи складывает - как дышит.
      Он забыл про медитацию и вряд ли постигнет дзен. А сеги... нет, он не мастер. Он хороший игрок. Своих старших детей он научил играть едва ли не сразу, как они вышли из младенчества. А те уж научат младших. В других семьях спросили бы - зачем он учит "игре генералов" дочь? Здесь не спросят. Ироха играла с братьями сызмальства. Генералом ей не быть, но кто знает, когда и как это пригодится.
      Как это пригодилось ему.
      В юности он был настолько вспыльчив, что его считали безумным. Сеги научили его сдерживаться. И просчитывать ходы. Как это необходимо каждому, у кого под рукой хорошо обученная и хорошо экипированная армия.
      Теперь он умеет ждать. И выбирать нужное время.
       Он медлит. Но когда Осакский замок падет - а он падет, - его люди войдут туда первыми.
      Там, в тумане, укрепление, а в нем - единственно достойный противник в этой партии. Хотя он наверняка считает, что играет в другую игру.
      Датэ Масамунэ хотел бы, чтоб тот покинул поле, отложил доску, перенес партию.
      Он предоставит противнику такую возможность. А воспользуется ли тот - другое дело.
      Он выиграет эту партию. Не любой ценой. Не стоит она того. Он просто ее выиграет.
      
       Примечание: го нередко называют японскими шашками, а сеги - японскими шахматами, хотя сходство весьма относительное
      
      
      
      
      Фредди Ромм
      
      Похищение с сюрпризами
      
      Эд Остен озадаченно смотрел на часы, когда зазвонил его мобильник. Судя по мелодии сигнала - жена. Ну и задержалась она в супермаркете, да еще и телефон отключила...
      - Да, дорогая! Слушаю!
      Однако вместо мелодичного голоса Хелен раздался чей-то резкий смех, затем неприятный мужской голос произнес:
      - Слушаешь? Это хорошо. Но лучше один раз увидеть! Возможно, в последний раз!
      Эд оторопел. Пока он приводил в порядок мысли, мобильник сообщил, что пришло фото. Эд открыл файл - и обомлел при виде Хелен, крепко связанной по рукам и ногам и очень испуганной. Пока Эд приходил в себя, снова раздался голос незнакомца:
      - Ну как, дошло? Или лучше, если она покричит?
      Эд постарался взять себя в руки. Для начала - поставить точки над и...
      - Ты что, похитил мою жену?
      Вопрос, конечно, глупый, но ничего другого в голову не пришло. В ответ раздался удовлетворенный смех незнакомца:
      - Смотри, какой догадливый! А раз так - готовь баксы! Пять миллионов! Я тебе позже позвоню, скажу, куда их принести! И не вздумай обратиться в полицию, не то я твою бабу прикончу!
      Эд неожиданно для себя расхохотался - скорее нервная реакция на происходящее, нежели признак веселья. И тотчас понял, что нужно сказать:
      - А с чего ты взял, что это меня пугает? Ты ее прикончишь, я получу наследство. Говоришь - всего-то надо позвонить в полицию? Сейчас и позвоню...
      Не успел он закончить реплику, как озадаченный похититель заорал:
      - Э, э! Как это - получишь наследство? То есть ты хочешь, чтобы я ее прикончил? Так, что ли?
      На этот раз смех Эда был более естественным:
      - Да вроде того. Меня эта шлюха достала своими похождениями, а развестись - значит остаться без ничего, так записано в брачном договоре. Но если ты ее прикончишь - другое дело, я получу все!
      Судя по голосу похитителя, он был сбит с толку:
      - Погоди-погоди. У вас же дочь?
      - Не совсем так. Это у нее дочь, а когда она залетела, ей срочно надо было замуж за кого угодно, иначе осталась бы без наследства. Вот так я и стал мужем миллионерши. Не сидеть же в старой квартирке на пшиковую зарплату инженегра. Но сам понимаешь - лучше самому стать миллионером, и сейчас ты мне в этом поможешь.
      На этот раз тон похитителя звучал деловито и уверенно:
      - Помочь, говоришь? Оно можно - помочь. Только, сам понимаешь, не за спасибо. Пять лимонов - это я, конечно, загнул. Гонишь лимон - и я тебя делаю наследником! Годится?
      Эд постарался изобразить удивление в голосе:
      - Это еще зачем? Платить лимон, вместо того чтобы позвонить копам? Ты сам заплатил бы на моем месте? Да и нет у меня денег, все у нее. Разве она тебе это не сказала?
      Похититель произнес торопливо:
      - Да погоди ты! Я пошутил! Пошутил, сечешь? Никто твою благоверную мочить не будет!
      Эд продолжал играть в удивление:
      - Как это - пошутил? А если даже шутка - все равно звоню копам, пусть они разберутся, с чего вдруг ты такой веселый.
      
      Стив Салме по прозвищу Щука постарался взять себя в руки. Сейчас главное - предотвратить звонок супруга захваченной бабы копам. Щука прикрыл телефон ладонью и зашипел Хелен:
      - Что угодно скажи ему - только чтобы копам не звонил!
      Он поднес телефон ко рту женщины. Хелен послушно кивнула и произнесла как можно спокойнее:
      - Дорогой, что ты скажешь копам? Что я с помощью этого парня проверила, какой ты у меня верный? А ничего, что ты заказал мое убийство, об этом тоже расскажешь? И что шлюхой назвал? Или хочешь, чтобы я рассказала?
      Послышался озадаченный голос мужа:
      - Никакого убийства я не заказывал, не ври. Мне позвонили, сказали, что ты похищена, я обязан тут же сообщить в полицию. И даже если похищение липовое - все равно обязан. Загремишь ты со своим приятелем, вот увидишь. Это случайно не тот парень, с которым ты гуляла позавчера?
      Хелен произнесла холодным тоном:
      - Насчет позавчерашнего - это тебе померещилось. Скоро совсем спятишь со своей водкой. И знаешь, что я тебе скажу? Никто нас не посадит, у меня отличный адвокат, ты его знаешь. А копам я скажу, что сомневалась в тебе и решила проверить. Проверила - и узнала, что ты хочешь от меня избавиться, вот тогда у тебя будут проблемы.
      Недовольным голосом муж произнес:
      - Ну, хорошо, не стану звонить копам. А что это за глупость насчет пяти миллионов, где бы я тебе их нашел? Ты забыла, что все деньги на твоем счету?
      Хелен ответила суровым голосом:
      - Мог бы взять кредит, тебе бы дали. Ладно, вернусь - поговорим.
      Она вопросительно посмотрела на Щуку. Тот облегченно вздохнул, разъединил и обратился к пленнице:
      - Слушай, зачем он тебе нужен? Он ведь фактически заказал тебя. Хочешь, я его и замочу? И не надо миллион - сотню тысяч баксов. Развод тебе обойдется дороже. Годится?
      Хелен ответила со вздохом:
      - Может, развяжешь меня? А то что у нас за деловой разговор. Сто тысяч - не так просто. Я их сниму со счета, а назавтра моего мужа кто-то пристрелит - сам понимаешь, нехорошо выглядит.
      Щука произнес торопливо:
      - Ты не сомневайся! Это будет вроде как ограбление, только ты себе алиби сделай и лишнего не болтай!
      Хелен ответила неуверенно:
      - Ну, ладно. Может, ты и прав. Только действуй поаккуратнее. Я принесу деньги - скажу тебе, где его найти без свидетелей.
      Щука освободил женщину, но она не спешила уходить:
      - Ты не подвезешь меня до города? Я ведь не видела, как ты меня вез, да и пешком идти далековато.
      Щука с готовностью кивнул, направился к автомобилю и галантно распахнул перед женщиной дверцу. Хелен многообещающе улыбнулась и поблагодарила. Спустя минуту они уже ехали к городу, а Щука размышлял. Сто тысяч взамен ожидаемых пяти миллионов - это, конечно, насмешка над самим собой. Однако убить заложницу, не получив ничего взамен, да еще и сделать наследником миллионов наглеца-мужа - одна мысль об этом была невыносима. Да и что случилось? Сто тысяч - это так, задаток. Пристрелить муженька, а через пару дней связаться с безутешной вдовушкой и сказать ей: гони миллионы, не то копы заинтересуются, как ты израсходовала сотню тысяч, снятую со счета.
      
      Назавтра утром Хелен вышла из машины в полусотне шагов от хижины, где скрывался Щука. В руках женщины была сумка. Щука вразвалочку вышел за порог и лениво спросил:
      - Ну как, принесла баксы?
      Хелен кивнула. Щука, улыбаясь, подошел ближе. Хелен сунула руку в сумку, но вместо ожидаемых ассигнаций на Щуку посмотрело дуло револьвера. Щука не успел даже удивиться - выстрел повалил его наземь. Хелен сухо произнесла:
      - Никто не смеет трогать моего мужа!
      Щука едва понимал, что происходит. Куда сильнее, чем боль от раны, его занимали обида на предательство женщины и желание покарать негодяйку. Щука потянулся за пистолетом, забывая, что бывшей пленнице нетрудно выстрелить еще раз. Однако Хелен не успела - раздался выстрел, и Щука растянулся с пулей во лбу, напоследок посылая всему миру удивленный и обиженный взгляд, словно вопрошая: почему они так поступили со мной?
      Эд подошел ближе, не опуская ствол, и проверил пульс противника. Затем разрядил револьвер, поставил его на предохранитель, сунул за пояс и произнес:
      - Он мертв.
      Эд посмотрел на жену: на ее глазах собирались слезы, губы дрожали, оружие выпало из ее руки. Эд поднял револьвер, подошел к жене, обнял ее за плечи и мягко сказал:
      - Милая, иди в машину. Мне нужно сделать еще кое-что, иначе у нас возможны неприятности.
      Он помог Хелен вернуться к машинам - женщина пошатывалась и плакала. Затем Эд взял из багажника лопату, вернулся к трупу, оценил, где земля помягче, и вырыл могилу. Спихнул туда убитого и забросал землей. Вернулся к машинам, взял автомобиль жены на буксир, сел за руль рядом с Хелен, включил зажигание и дал газ. Сказал:
      - Вот и все, милая. Его больше нет.
      Хелен кивнула, она не могла говорить из-за слез. Эд озабоченно посмотрел на нее и произнес:
      - Моя девочка, не хочу на тебя давить, но будет лучше, если ты успокоишься, прежде чем мы въедем в город. Иначе, если тебя увидят в таком состоянии наши знакомые, не миновать ненужных вопросов.
      Хелен кивнула и произнесла ломающимся голосом:
      - Да. Я сейчас успокоюсь.
      Она сделала несколько глубоких вдохов, вынула салфетку, приложила к глазам, озабоченно посмотрела на себя в зеркальце и сказала:
      - Милый, дай я сяду за руль своей машины, иначе буксир вызовет не меньше вопросов. А как ты понял, куда я поехала?
      Эд мягко затормозил, поцеловал жену в запястье и ответил:
      - Ты же вчера пришла мрачная, как туча, и, не говоря ни слова, прошла к себе, а когда я спросил, что с тобой случилось, сказала: "Все в порядке".
      Хелен слабо улыбнулась:
      - Да, я вела себя как свинья. Но...
      - Но ты не свинья - значит, что-то задумала. Задумала нечто такое, что связано с утренним звонком. А сегодня утром ты сунула в сумку старые газеты и вышла. Где ты купила оружие - в легальном магазине?
      - Да, - сконфуженно призналась Хелен. - Милый, так ты все понял? Понял - и не сказал мне? Вместо этого взял свой револьвер и поехал следом за мной?
      - Да, моя хорошая. Я не мог допустить, чтобы ты подвергла себя риску. Думал обогнать тебя, но не получилось.
      - А я не заметила, что ты следишь за мной, - вздохнула Хелен.
      - Надеюсь, ты не обиделась?
      - Обидеться - на что? - удивилась Хелен. - На то, что ты меня спас? При всех моих недостатках, я не настолько спятила.
      - А что я нехорошо назвал тебя...
      \- Шлюхой - в разговоре с негодяем, который собирался убить меня, даже если бы получил выкуп? Любимый, да я все поняла, как только ты заговорил про миллионное наследство. Только не сразу сообразила, как мне вести себя.
      - Однако ты все сделала правильно, - улыбнулся Эд. - Превратила похищение в семейную перебранку. Держу пари - этот тип через пять минут сам перестал понимать, настоящее похищение он затеял или липовое.
      Хелен кивнула и задумчиво произнесла:
      - Может, я неправильно поступила, следовало обратиться в полицию?
      - В полицию?! - удивился Эд. - Ну, задержали бы они этого парня. А где доказательства, что он собирался убить тебя? Что похищение и в самом деле не было липовое? Его бы через час выпустили, и вся наша семья оказалась бы в опасности. Нет, твоя ошибка состояла только в том, что ты не доверила это мне. Хоть я и работал в Афганистане всего лишь программистом...
      Хелен открыла дверцу, но прежде чем выйти, сказала:
      - Милый, а помнишь наш разговор год назад?
      
      Годом ранее
      
      Супруги Остен прогуливались с дочкой по городскому парку. Вечерело, вокруг не было ни души. Пора было идти домой, но окружающая тишина и покой действовали умиротворяющее. Молодые беседовали на возвышенные, романтичные темы - о рыцарстве, прекрасных дамах, о самопожертвовании ради любви. Вдруг Хелен сказала зачем-то:
      - Милый, а если бы меня вдруг похитили и потребовали выкуп - сколько бы ты согласился заплатить? Миллион согласился бы?
      Эд вздохнул:
      - Любовь моя! Сколько угодно согласился бы заплатить, только ведь дело не в этом! После получения выкупа похищенных обычно убивают!
      Романтичная улыбка сошла с лица Хелен. Она вздохнула и произнесла:
      - Да, милый, я читала об этом. Извини, я сказала глупость. Если вдруг такое случится, придется что-нибудь придумать.
      Эд покачал головой и ответил:
      - Лучше пусть не случится. Любимая, уже поздновато, пойдем домой.
      
      
      
      
      
      Аглая Суханова
      
      Про выбор, судьбу и подсолнухи
      
      0
      - Слушай, ну что ты заладила: "судьба, судьба", - сказала Анжелика, морщась и потирая указательным пальцем бровь. - У тебя везде судьба, куда ни плюнь. Хорошего мужика нашла - значит, вас судьба вместе свела. Ребенок заболел - снова судьба, только на этот раз ух, какая злая. Если мозоль на пятке натрешь, тоже будешь обвинять судьбу, а не себя за то, что неудобные туфли надела?
      Катя, как ни в чем не бывало, продолжала разливать сок по кружкам. Вот так, втроем, они не собирались уже месяца два, и она была не намерена разменивать этот вечер на серьезную ссору, а потому решила сначала думать и только потом отвечать.
      - Знаешь, Энжи, я верю в предопределенность. Весь мой опыт кричит о том, что, несмотря на все мои усилия, все будет происходить так, как должно. А чего вдруг тебя это зацепило?
      - Хороший вопрос. Наверное, меня пугает сама возможность существования такой точки зрения. Мне нравится знать, что все, происходящее со мной, - моя ответственность. Ну, хотя бы процентов на девяносто. Тогда я чувствую себя спокойно в любой ситуации. Если что-то пошло не так, я думаю, что я могу сделать, чтобы развернуть процесс в нужном направлении.
      - Не хочу тебя пугать, но все же. Вот в прошлом году у меня в аварии погиб папа, как ты знаешь. Он всегда был очень аккуратным водителем, соблюдал все мыслимые и немыслимые правила. Как, по-твоему, он мог бы повлиять на то, что с ним произошло? Он же не мог знать, что какой-то самоубийца решит прихватить его с собой.
      Энжи глубоко задумалась. Разговор начал напоминать шахматную партию с необычными правилами, в которой нужно не только поставить противнику мат, но и не нарушить при этом хрупкого равновесия его позиции. Проблема была в том, что совместить эти два условия представлялось не особо возможным.
      - Я бы не хотела, чтобы мои слова тебя задели, поэтому, если тебе станет некомфортно, просто останови меня, - осторожно начала Энжи. - Ты зачем-то выбрала такой пример, как это сказать... Эмоциональный, короче говоря. Мой аргумент такой. Я слышала теорию о том, что люди обычно в глубине себя знают, когда они умрут, и готовятся к этому. Ты можешь решить, что это очко в твою пользу, но я с этим не соглашусь. Если человек знает, пусть и не умом, но не борется, это уже некий совершаемый им выбор.
      - Выбор - это когда человек что-то может сделать. Что можно сделать с сумасшедшим, машина которого летит в тебя на полной скорости?
      - В этот момент уже ничего. Но, если он заранее знал ,что произойдет, то мог избежать смерти. Остаться дома, выехать позже, выбрать другую дорогу. Вариантов уйма.
      - Вы знаете, у меня есть история, прекрасно подходящая под ваши рассуждения, - неожиданно вступила в разговор Саша, до сего момента с интересом наблюдавшая за общением подруг.- Давайте я ее вам изложу, а вы ответите, что это, судьба или жизненный выбор.
      - Давай, - Энжи поудобнее расположилась в кресле и отпила немного сока. - Лично я никуда не тороплюсь.
      - Да, я тоже не против, - подтвердила Катя.
      - Хорошо. Вы, наверное, помните мою подружку Лену, она с нами ходила в кино пару лет назад. Так вот, ее мама недавно загремела в психушку за нанесение тяжких телесных повреждений.
      
      1
      Началось все давно, лет семь назад. Ленина мама, ее зовут Наталья Александровна, тогда работала в кинотеатре билетершей. Дело неблагодарное, платили мало, так что она там недолго продержалась. В тот день она ехала на работу на трамвае. Дело было летом, и трамвай шел почти пустым, - все предпочитали ходить пешком, пока погода позволяла. Она и сама бы пешком пошла, да только время плохо рассчитала, вот и поехала.
      День обещал быть погожим, солнце светило ярко, а Наталья Александровна села на солнечную сторону. Ей бы пересесть, но она не выспалась, и лишние телодвижения ей были не с руки. Тут к ней и подошла кондукторша. Наталья Александровна знатно удивилась, а потому запомнила ее хорошо. Кондукторша была молодой девушкой вполне славянской наружности, с хорошей фигурой. Таких обычно в кондукторах не водится, сами знаете. Они находят работу прибыльнее и приятнее, от официанток до секретарш. Одета была девушка тоже совсем не по-кондукторски, так скорее на свидания ходят. На ней был яркий сарафан, весь разрисованный подсолнухами, и босоножки на невысоком каблуке. Сама при марафете - макияж, крупные кудри, все на месте. В общем, кондуктора в ней выдавали только характерная сумка и значок.
      - Женщина, пожалуйста, оплатите проезд, - сказало прелестное создание тонким голоском и обезоруживающе улыбнулось.
      Ситуация, конечно, несколько необычная, но не из ряда вон выходящая, а потому Наталья Александровна приобрела билетик и продолжила созерцать ладонь, которой прикрывала глаза от солнечного света. Однако отдохнуть ей толком не удалось, потому что через минуту раздался какой-то грохот и звон. Выяснилось, что неразумная девица зацепилась каблучком за выемку в полу и со всего размаху на этот пол шлепнулась. Совсем не элегантно, к слову. Наталья Александровна была, конечно, уже довольно взрослой, но не настолько солидной, чтобы не помочь человеку, сославшись на больную спину, а потому монетки по всему вагону они собирали совместно.
      - Ой, спасибо вам большое, я бы сама не смогла все собрать, - промурлыкала девушка, потирая ушибленную коленку.
      - Что же вы, моя хорошая, оделись совсем не соответственно вашей должности? Так ведь не только упасть можно, а и ноги в час пик оттопчут, - по-матерински поволновалась Наталья Александровна.
      - Да я тут недавно работаю, еще не совсем освоилась, а сегодня такая погода прекрасная, вот и захотелось себя как-то по-летнему почувствовать. Кто же знал, что это так неприятно закончится.
      Воздушная девушка опечаленно и пристыжено опустила взгляд.
      - Ну ладно, хорошего вам дня! - попрощалась Наталья Александровна и вышла на своей остановке.
      Я в этот день как раз гостила у Лены, и про эту встречу услышала непосредственно от ее мамы, вечером, за чашечкой чая. Вроде бы и ничего выдающегося, но образ юной девушки, всей в подсолнухах и с кудряшками, оказался таким по-летнему ярким и соответствующим настроению, что я его запомнила очень хорошо.
      
      2
      Очередным многообещающим летним днем, спустя примерно год, Наталья Александровна шла по летнему городу в поисках карпа - собралась фаршировать его на ужин. Карп почему-то ни в одном магазине не обнаруживался, но ее это не сильно расстраивало, потому как на улице было ну очень уж приятно. Так она и передвигалась короткими перебежками, от одного магазина до другого, пока не добралась до площади.
      На площади по неизвестной причине собралась целая толпа, на которую Наталья Александровна, как истинно компанейский человек, тут же клюнула. Приблизившись, она обнаружила, что с трибуны что-то вещают. Она подходила все ближе, пока не начала не только разбирать слова, но и видеть выступавшего. Точнее, выступавшую, и ею оказалась та самая нерадивая кондукторша. Узнала ее Наталья Александровна не сразу. На этот раз девушка была одета в строгий деловой костюм, макияжа был необходимый минимум, а волосы были прямыми и собранными в хвост. И разговаривала девушка совсем иначе: нежный и невинный голосок остался в прошлом, а ему на смену пришел резкий и командный тон.
      - Дорогие друзья! - почти скандировала вчерашняя несуразная кондукторша. - Все вы, конечно, знаете, что мы - ярые борцы с коррупцией, и что эта напасть захлестнула нашу страну с головой. Мы предлагаем вам бороться вместе!
      В этот момент Наталья Александровна тихо ахнула, потому что узнала в девушке давнюю знакомую. На этот раз она удивилась тому, что прелестное юное создание умудрилось за какой-то год измениться так кардинально, как некоторым и за всю жизнь не удается.
      - Простите, пожалуйста. - Наталья Александровна осторожно коснулась плеча ближайшего соседа по толпе. - Вы не подскажете, кто это выступает?
      Мужчина поделился не особо богатыми сведениями: он знал только название партии, представители которой сегодня заняли трибуну. Наталья Александровна его поблагодарила и решила больше не созерцать девицу и продолжить свой поход за карпом.
      К слову, неуловимая рыба таки была найдена, и ее гордая обладательница вскоре пришла домой. В гостях у Лены снова сидела я, мы запоздало отмечали ее день рождения, с которого прошло уже дней десять. Раньше у меня никак выбраться не получалось. Наталья Александровна приготовила кулинарный шедевр, подала его к столу и сама присоединилась к нам.
      - Ой, девочки, так забавно за рыбкой сходила сегодня, сейчас вам расскажу. - И она радостно поведала нам вторую часть истории о кондукторше.
      
      3
      По странному совпадению все кусочки этого пазла были связаны с теплыми летними днями. Ни одного исключения. Так вот, спустя год Наталья Александровна, питавшая нежные чувства к солнечным лучам, решила бесцельно пройтись по центру города. Взрослые люди в наше время по неведомым причинам занимаются такими делами редко, но только не Наталья Александровна. Она всегда любила ходить по улицам и наслаждаться моментом.
      Гулять она отправилась в гордом одиночестве, прихватив с собой исключительно намерение хорошо провести время. За время прогулки она обзавелась мороженкой и воздушным шариком в виде собачки - как те, которые клоуны в цирке в разные фигурки заворачивают. И тому, и другому очень радовалась. Мимо уличных музыкантов ей тоже не удалось пройти. Женщина она современная, любит рок и к нестандартным представителям молодежи относится лояльно, а потому ей ничто не помешало сесть на скамейку и наслаждаться происходившим. Казалось бы, жизнь удалась - тепло, мороженое, воздушный шарик и музыка, чего еще желать?
      Но день не замедлил стать еще более удивительным. К скамейке подошел юноша в мешковатой одежде, волосатый и в кепке козырьком назад. В руке у него была еще одна кепка, в которой побрякивала мелочь.
      - Не найдется ли у вас нескольких монет для голодающих музыкантов?- спросил удивительно высокий для юноши голос.
      Наталья Александровна раскрыла кошелек, покопалась в нем и извлекла пару мелких банкнот. В тот момент, когда она опускала их в кепку, она снова подняла глаза на молодого человека и обнаружила, что это вовсе не молодой человек, а девушка. Та самая, которая кондукторша и митингующая, или как их там называют.
      И, казалось бы, вот она, оказия все выяснить и узнать, что движет этой особой и как она меняется с такой головокружительной скоростью, но пораженная Наталья Александровна так и не смогла произнести ни слова до того, как девица ускакала к другим прохожим, готовым расстаться с наличностью. Посидела Ленина мама, подумала немного и решила, что не нужны ей в этот день никакие сокровенные знания, хватит и того, что есть. Дослушав текущую композицию, она продолжила неспешную прогулку, в результате которой принесла домой не только шарик-собачку, но еще и пару игрушек. Они очень симпатичные и по сей день живут на Лениной кровати. Слоник и жирафик ручной работы, из лоскутков, с пуговичками вместо глаз. В общем, прогулка удалась.
      
      4
      Как вы уже могли догадаться, прошел еще один год. И снова был теплый летний день. На этот раз Наталья Александровна никуда идти не собиралась, она ватрушки пекла. Кстати, потрясающие у нее ватрушки, надеюсь, мне еще удастся когда-нибудь ими полакомиться. Насколько уж моя мама в выпечке сильна, но здесь что-то совершенно особенное.
      Однако я отвлеклась. Собственно, она никуда не собиралась, зато я уже вовсю направлялась к ним. Такое впечатление, что я в этой истории принимала непосредственное участие, хоть это и не так. Я просто регулярно маячила где-то рядом, поэтому часть фрагментов мне удалось получить, скажем так, из первых рук и еще тепленькими.
      В общем, пришла я к Ленке, и мы уселись уплетать ватрушки. Общались, как часто бывало, все втроем. Наталья Александровна человек очень легкий и приятный, предрассудками не особенно отягощена, как я уже упоминала, так что при ней можно озвучивать почти все то же самое, что и без нее. Фоном работал телевизор, который просто забыли выключить, когда я пришла. Короче говоря, все тихо, мирно, и неожиданностей ничто не предвещало. Неожиданности они на то и неожиданности, чтобы о них никто заранее не догадался.
      - Обалдеть, это же она! - закричала ни с того, ни с сего Наталья Александровна.
      - Кто она? - в недоумении откликнулись мы с Ленкой.
      - Да та девушка, которая то кондуктор, то не кондуктор, вот она, в телевизоре, песни поет!
      Мы с Ленкой уставились в чудо-ящик. Он нам продемонстрировал девушку лет двадцати пяти в абсолютно невозможном платье, которое я вряд ли смогу словами описать. Где-то лоскутки ткани, где-то голое тело, все, что не прозрачное, переливалось, как дискотечный шар. У девушки были две косички, несуразные, как у Пеппи Длинный Чулок, только не рыжие, а блондинистые. Она прыгала по сцене и пела жуткую пошлятину, от которой у любого адекватного человека волосы сначала встанут дыбом, а потом начнут непоправимо седеть.
      - Ну и дела, - заключила я. - Очень своеобразная мадемуазель. Даже не знаю, что еще сказать.
      - Все бы ничего, Сашуль, только как она там оказалась? Сначала меня это удивляло, но теперь уже начинает пугать. Как может одна и та же девица с такой скоростью менять амплуа? И почему она все время попадается мне на глаза? - спрашивала Наталья Александровна, вышеупомянутые глаза которой округлились и стали размером с блюдце, натурально как у собаки в сказке Андерсена про огниво.
      После этого мы погрузились в долгие размышления и понастроили множество теорий, которые я вам не буду пересказывать, чтобы не испортить вашу будущую дискуссию. Коротко говоря, вот так я и сама увидела эту невероятную девицу.
      
      5
      Ну, вы поняли, следующий год, опять летний день. Действие пятое: Наталья Александровна идет на свидание. Уж не помню, говорила вам или нет, но мужчины у них в доме не было. Отец Ленкин умер, когда ей было два года, и Наталья Александровна с тех пор перебивалась только кратковременными романами. Не потому, что ухажеров не хватало, их было хоть отбавляй; а потому, что не хотела вот так взять и на место любимого мужа кого-то привести. Но тут вдруг решила, что момент настал, да и мужчина искренне приглянулся, в общем, нацелилась на серьезные длительные отношения.
      Пригласил он ее в какой-то нереально дорогой ресторан, лобстеров кушать. Наталья Александровна решила соответствовать случаю, прикупила коктейльное платье, навела марафет и поехала обменивать природное обаяние на еду. Хочется заметить, что этот ресторан из тех, в которых в таких больших красивых аквариумах держат рыб и всяких членистоногих и готовят эту живность на глазах у истекающей слюной публики. Выбрали они себе какую-то разновидность блюда с лобстером и стали наблюдать за процессом. Сидят, беседуют, мило перешучиваются, смотрят на лобстера. И тут черт дернул Наталью Александровну посмотреть на человека, кто эту громадину готовил. Думаю, не стоит уже объяснять, что под костюмом повара скрывалась все та же девушка, которая кондуктор, оратор, аскер и попсовая певичка. Наталья Александровна потом рассказывала, что, увидев ее, почему-то разозлилась, как будто та специально для нее весь этот маскарад годами устраивала. Говорила, что даже зубами неприлично заскрежетала, несмотря на несоответствие моменту.
      Беда была в том, что бурлящие эмоции выплеснуть не было никакой возможности. С прекрасным принцем они были еще не на том этапе отношений, когда уже можно прямо брать и начинать в дорогом ресторане безумные истории рассказывать. По той же причине устроить сцену с битьем посуды и криками "Зачем ты раз в год передо мной маячишь и что вообще с тобой не так?" тоже не вышло. Оставалось Наталье Александровне только сидеть, мило беседовать и любоваться, как девица производит непонятные махинации с ее будущей пищей. Лобстер, кстати, по ее словам, был потрясающе вкусным, как будто загадочная красотка всю жизнь только этим и занималась, а не всем тем, о чем я поведала.
      
      6
      Следующий год у Натальи Александровны совсем не задался, и жанр резко сменился с приключений на драму. В стране наступил кризис, фирма, в которой успешно трудилась Наталья Александровна, прекратила свое существование. И все бы ничего, но кавалер, тот самый, на которого она глаз положила, и который ее возил лобстеров есть, отошел в лучший мир. И не просто незаметно умер, а через неделю после того, как сделал ей предложение.
      Вполне логично, что Наталья Александровна, ощутив всем своим существом зыбкость и тщетность бытия, впала в тяжелейшее уныние, несмотря на свой былой оптимизм и гедонизм. Какое-то время, месяца два или три, она тщетно пыталась построить все заново, как было, то есть найти подходящую работу и замену почившему кавалеру, но все попытки обращались прахом еще до того, как она за них серьезно принималась. Тяжелые были деньки. Ленка тоже была подавлена этим всем, хотя ее жизнь не особо переменилась. Я часто к ним приходила, и мы втроем пили чай с ватрушками и поднимали друг другу настроение, как умели.
      Закончилось все тем, что Наталью Александровну осенило. Она поняла, что ей надо не прошлое пытаться вернуть, а в светлое будущее посмотреть, и решила для этого воспользоваться старым, столетиями проверенным приемом: отдохнуть и сменить обстановку. Распотрошив банковский счет с накоплениями, она произвела положенные приготовления и улетела в Лас-Вегас. Каждый вечер она оттуда звонила Ленке и радостно рассказывала о своих потрясающих приключениях. В общем, план работал, все шло как по маслу. Но недолго.
      Готовы? Сейчас будет сцена, чисто как в кино. Теплый Лас-Вегасский летний день. Наталья Александровна прогуливается, размышляя, каких еще приключений на свое мягкое место ей стоит раздобыть. У шикарного отеля останавливается не менее шикарный лимузин. Все мы помним, что Наталья Александровна дама любознательная, поэтому она замедлила шаг и начала внимательно наблюдать. Открылась дверца, из нее вышел умопомрачительный красавец-брюнет, картинным жестом смахнул с брюк несуществующие пылинки, после чего подал руку своей даме, помогая ей покинуть автомобиль. Девушка, по словам Натальи Александровны, выглядела просто отпад и была похожа на какую-то местную актрису. Узкое платье в пол, на шее и в ушах бриллианты, прическа - волосок к волоску, в руках маленькая сумочка, каблуки сантиметров восемь. Сказка, а не образ. Естественно, восхищаясь этим делом, Наталья Александровна смотрела на девушку очень внимательно. Настолько, что узнала в ней свою давнюю кондукторшу и недавнюю элитную повариху.
      Не знаю уж, каково ей было в этот момент, но во время вечернего звонка Лене Наталья Александровна выдала весь известный человечеству спектр эмоций. Преобладали негативные. Ее хрупкое душевное равновесие, которое она только-только начала обретать, дало трещину, и она впала в натуральную паранойю. Ленка, конечно, забеспокоилась, и тем же вечером, по совместному решению, они с мамой взяли билет на ближайший рейс из Лас-Вегаса домой.
      
      7
      Прилетевшая домой Наталья Александровна была мрачнее тучи, и я считаю, что это вполне оправдано. Как со штангистом, который держит предельный вес, и тут на штангу садится пичуга. Только здесь пичуга была скорее не колибри, а страусом эму. Я зашла к ним в гости через пару дней, думала, вдруг помогу чем, ведь Наталья Александровна человек рассудительный, а таких хорошая беседа может повернуть в правильное русло. Не тут-то было. Все оказалось ужас как страшно. Наталья Александровна плохо выглядела, мало спала, недоедала, не слушала собеседников, а сама говорила, в основном, о погибшем женихе и вездесущей ведьме, появление которой стопроцентно предвещает новые несчастья. Домашняя обстановка не успокоила ее, а скорее наоборот.
      Вообще я, кажется, не совсем так, как нужно, рассказываю. Наталья Александровна не выглядела буйно или вообще хоть как-то помешанной. Просто я ее давно знала, поэтому для меня была очевидна разница между красивой, энергичной и добродушной женщиной, к которой я привыкла, и этой новой, постаревшей, нервной, раздражительной и охваченной горем и страхом. Одна из Ленкиных коллег посоветовала им обратиться к маститому психологу, которая вот-вот должна была совсем ненадолго прилететь из Америки. Ленке пришлось изрядно постараться, чтобы уговорить Наталью Александровну на этот визит. Поначалу та уперлась рогами, как натуральный баран. Но Ленка в итоге одержала победу, популярно разжевав матери, что упорство приведет только к тому, что знаменитая тетенька улетит обратно, и придется идти к обычной.
      Лена пошла вместе с Натальей Александровной и осталась караулить в коридоре. Сеанс занял от силы минуту. Из-за двери раздались нечеловеческий крик и звон разбивающегося стекла. Ленка, не помня себя, вбежала в кабинет, вместе с ней туда заскочили еще человека три, оказавшиеся в непосредственной близости. На полу лежала та самая девица в луже воды. На ее голове краснели струйки крови. Вокруг лежали подсолнухи и осколки стекла. А в кресле сидела Наталья Александровна и в голос рыдала, закрыв руками лицо.
      Несложно понять, что там произошло. Наталья Александровна вошла в кабинет, надеясь на чудесное исцеление своей израненной психики, и увидела в кресле психолога все ту же девицу, которая появлялась на ее горизонте на протяжении семи лет. Конечно, она перепугалась до чертиков, впала в состояние аффекта и саданула той по голове первым попавшимся под руку предметом, которым оказалась ваза с подсолнухами. Круг замкнулся.
      
      8
      Пострадавшей оказалась девушка двадцати девяти лет от роду по имени Мария Михайловна Миленская. Слава богу, ее жизни ничего не угрожало. Более того, она отделалась только парой глубоких царапин и обмороком, даже без сотрясения мозга. Лена ее навестила в больнице и рассказала всю ту историю, которую только что услышали вы. Мария Михайловна поразилась до глубины души и приняла решение не выдвигать обвинений, сочтя обстоятельства достаточным оправданием. Про то, что Наталья Александровна загремела в психушку за нанесение тяжких телесных, я вам сказала для красного словца, чтобы вас заинтересовать.
      Сейчас Наталья Александровна действительно проходит психиатрическое лечение, но по собственному желанию, а не по судебному постановлению. А Марина Михайловна оказалась настолько приятной и адекватной женщиной, что согласилась встретиться с Натальей Александровной и лично обсудить все произошедшее.
      В процессе обсуждения выяснилось, что Мария Михайловна не супергерл, а просто не менее любознательная особа, чем Ленина мама. Сразу после школы она отучилась на психолога и с поразительной быстротой достигла в своем деле немалых высот. Не имея мужа и детей, она развлекала себя теми способами, которые казались ей наиболее интересными. К примеру, ей с детства было интересно, как себя чувствуют кондукторы на рабочем месте. Правда ведь любопытно. Вот она и решила попробовать. Поэкспериментировала недельку, нахваталась впечатлений и забросила это дело. С музыкантами и того проще - они ее друзья детства, и уличными выступлениями зарабатывали на жизнь в подростковые годы. А тут собрались вместе, выпили немного и решили тряхнуть стариной. Откровенно взяли друг друга на слабо. Повеселились, в общем, от души, а собранные деньги потом отдали первому попавшемуся товарищу без определенного места жительства.
      С митингом тоже ничего сложного. Просто Мария Михайловна женщина общительная, а потому друзья у нее есть в разных сферах. Одна из ее подруг, как назло, разболелась перед самым выступлением, Слегла в больницу с пневмонией. Марина Михайловна, любительница попробовать что-то новенькое, выручила подругу, вызубрила ее агитационную речь и выступила на площади.
      Про выступление на телевидении и карьеру повара - несколько более долгосрочные эпизоды ее жизни. Музыке она училась с детства, всегда любила классику. А потом решила, что презрительное отношение к поп-культуре не совсем адекватно. Там ведь тоже люди, в конце концов. Вот она и решила прочувствовать это на себе, чтобы раз и навсегда свое отношение изменить. Долго занималась в дорогущей школе эстрадного вокала, готовила один-единственный номер. Вбухала кучу денег на жуткий костюм и подала заявление на выступление в программе, где ищут новые таланты. Это-то выступление мы тогда и наблюдали. Говорит, адский труд, прыгать и петь одновременно вообще пик мастерства, так что отношение ее вполне успешно изменилось.
      С лобстерами история похожая. Мария Михайловна всегда поражалась тому, как люди без малейших сомнений отнимают чью-то жизнь для удовлетворения своих капризов, а потом спокойно идут дальше своими делами заниматься. Так вот, начиталась она Достоевского и решила в Раскольникова поиграть, то есть выяснить, тварь ли она дрожащая или право имеет. К тому моменту она уже несколько месяцев встречалась с каким-то знаменитым американским поваром. Ездили друг к другу по очереди. Он-то ей и предложил решение проблемы, очарованный невиданной жизненной энергией своей пассии. Они решили совместить приятное с полезным, и он ее целый месяц учил делать из несчастных лобстеров какое-то супер-пупер-блюдо. А потом воспользовался связями и презентовал ей коронное выступление: накормить кулинарным шедевром настоящих живых людей в настоящем элитном ресторане, в котором представил ее как свою ученицу.
      Потом, конечно, Мария Михайловна вышла за него замуж и переехала в Америку насовсем. Свадебное путешествие они себе замечательное устроили, проехали чуть ли не всю Америку. Заодно и в Лас-Вегас заглянули, как же без него. После этого она прилетела на недельку в Россию, закончить здесь свои дела и провести несколько консультаций и мастер-классов. Ну, и получить по голове вазой с подсолнухами.
      Наталья Александровна, услышав все это, смеялась от души и сразу помолодела обратно. По совету Марии Михайловны она обратилась за помощью, чтобы уж наверняка уладить все свои проблемы и отгоревать погибшего жениха. Да и просто нервы в порядок привести. Я этому, конечно, очень рада, соскучилась уже по этой потрясающей женщине и ее ватрушкам.
      Во всей этой истории осталась только одна загадка. Каким невероятным образом эти две женщины так устраивали свою жизнь, что пересекались раз за разом при самых странных обстоятельствах?
      
      00
      Первой наступившее молчание нарушила Катя.
      - Саш, если бы это рассказывала не ты, а кто-то другой, я бы решила, что все это враки. Потому что не может такого быть, как бы я ни верила в судьбу. Чисто статистически абсолютно невероятно. Но историю рассказала ты. А тебе я верю. Даже доказывать теперь ничего не хочется, просто сидеть и поражаться тому, что в мире творится.
      - Согласна с предыдущим оратором, - поддержала подругу Энжи. - Мы, конечно, могли бы сейчас развести демагогию и весь оставшийся вечер гадать, что же это такое. Катя бы говорила, что это происки высших сил, а я - что эти двое притягивались друг к другу, как магнитом, потому что их бессознательные части личностей играли в свою мудреную игру. Но как-то теперь совсем не хочется этим заниматься. Хочется только пожелать им обеим здоровья: Наталье Александровне - душевного, а Марии Михайловне - физического. Потрясающие дамы. А вообще - пусть эта история останется для нас сегодня без морали.
      
      
      
      
      
      Далия Трускиновская
      
      Поэт в горшке
      
      Да, мыслящие растения бывают. Но мысли у них, в основном, простенькие. Чего бы сожрать...
      Мы их обнаружили на Цезариане.
      Они чем-то на вас похожи, господа курсанты. Во время семестра ваши мыслительные процессы затихают, поскольку вам интереснее пить пиво и лазить в общежитие к девчонкам. Для этих действий мозги не только не нужны - они вообще лишние, и я даже думаю, что вы арендуете в банке сейфы и кладете их туда под расписку. Но, как только на ваших экранчиках возникает расписание экзаменов и зачетов, мозги резко просыпаются, бьются о стенки сейфов и орут дурными голосами.
      Нет, курсант Мганомба, это совсем другая методика. На хранение божеству Ункулункулу сдают головы врагов. Естественно, вместе с мозгами. И они уже никогда больше не орут...
      Что?! Сами слышали? Ну, допустим, иногда в виде исключения орут.
      Курсант Перфильев, отвечаю. На Цезариане до сих пор живут эти частично мыслящие корнеплоды. И с ними работают специалисты. Уже есть оборудование, переводящее их речь в звуки и, наоборот, переводящее звуковые волны в их формат. Оно производится серийно, и я не удивлюсь, если в следующем семестре вон там, на подоконнике, увижу высокий горшок с цезарианским корнеплодом. И с большим удовольствием внесу его имя в списки кандидатов на повышенную стипендию.
      Теперь у них есть имена. Раньше не было, но теперь они поняли, что это такое, и придумывают себе очень интересные имена. Курсант Ахтэхкэкуп, напомните, что означает ваше имя. Почему это вдруг не хотите? Это имя, которое принято у вашего народа. Оно означает "одеяло звезды", так? С научной точки зрения гало, в котором находятся старые холодные красные звезды, можно считать их одеялом.
      Так вот, имена цезарианских корнеплодов выговорить невозможно, но они по смысловому наполнению не хуже имен североамериканских индейцев. Например "Проникающий в непостижимую глубь", "Бодрствующий перед рассветом", "Дробящий своим острием скалы".
      Н-ну... условно они все - мальчики... Но, если будут и дальше развиваться такими темпами, всякое может случиться.
      Мы с Гробусом были в первой и второй цезарианских экспедициях. В первой мы исследовали биотоп в районе погасшего вулкана, там и отыскали эти корнеплоды. Причем сперва решили, будто это обычные растения. Был сезон дождей, они получали достаточно влаги, и думать им было незачем. Десятиногие каракатицы ими пока не интересовались, они ловили в лужах какую-то мелочь. У них были именно ноги, а не щупальцы, даже с коготками. И еще у каракатиц были глаза.
      Каракатицы эти - совсем безобидные. Мы даже старались их зря не обижать.
      Первая экспедиция была прикидочная. Мы ремонтировали технику, которая пострадала во время спуска на грунт, бродили вокруг вулкана, контролировали взятие проб. В общем, рутинная работа. Ну, в пещеры лазили... ну, живность в лужах отлавливали и на орбитальную отправляли...
      А цезарианский корнеплод на вид - вроде веника. Торчит веник из грунта, на холмике, диаметром сантиметров восемьдесят, листья длинные, узкие, рыжие, а посередке этого веника - лысая площадка, с блюдце величиной. Внизу, под веником, в грунте, что-то вроде бугристого ведра, из которого торчат длинные тонкие корни. Очень простая конструкция.
      И, чему мы сперва не придали значения, вокруг этих холмиков почва довольно рыхлая.
      Во второй раз мы пошли на грунт недели через две. Тут уже у нас была задача - добыть корни этого веника. Образец, который мы с большим трудом вытащили из грунта и отрезали, очень заинтересовал начальство.
      Идем, значит, мы с Гробусом, рассуждаем, годятся ли эти веники, чтобы выгнать из них "звездную прозрачную", и высматриваем веник покрупнее. И вдруг я понимаю, что нужен во-он тот. Ни слова не говоря Гробусу, я направляюсь к холмику и вдруг чувствую, что меня куда-то тащат. Секунду спустя в ушах грохочет голос Гробуса на максимальной громкости:
      - Идиот!!
      И тут я понимаю, что шел к холмику с закрытыми глазами.
      Гробус пинками отогнал меня от холмика и тогда только объяснил свое странное и негалантное поведение.
      Оказалось, из веника вылезли голые, без листьев, прутья, и у каждого на конце было что-то вроде глаза. Как сказал Гробус, я уставился на это "вроде" и побрел к холмику, временно лишившись соображения.
      Мы отошли подальше, нацелили на это чудо камеры и стали наблюдать.
      Оказалось, я корнеплоду вообще не нужен, это он так охотится на каракатиц. Он высовывает эти свои гляделки и высматривает ближайшую каракатицу. Она, когда образуется зрительный контакт, забывает про все дела и шагает к корнеплоду. В нужный момент из грунта выскакивают длинные тонкие корешки, хватают каракатицу и утаскивают ее куда-то вниз. Значит, именно для этой надобности веник разрыхляет вокруг себя грунт. Мы потом поковыряли щупами и нашли сухую шкурку псевдокаракатицы.
      - Знаешь, Янчо, а ведь они не дураки, - говорит Гробус. - Все очень толково.
      - Но две недели назад они ни на кого не охотились, - отвечаю я. - Как это прикажешь понимать?
      - Может, в сезон дождей им хватает корма и без каракатиц?
      - Похоже на то. Корм они всасывают в жидком виде. А когда дефицит жидкости, они начинают соображать, где бы ее взять.
      Это были золотые слова: "они начинают соображать"!
      Мы послали наверх донесение и наблюдали дальше.
      Конечно, смотреть на гибель бедных каракатиц не очень приятно, но кто видел, как обедает медуза Винцента, уже ни от чего не содрогается. Это такая мерзкая скотина, что...
      Курсант Норихиро, вам плохо?
      Я сто раз говорил: во время лекции не лазить в информаторий! Ну вот увидели вы пищеварительный процесс этой проклятой медузы - и что? Стали намного счастливее?
      Лекция будет. Но чуть позже. Сперва хочу объяснить вам про мозги, которые просыпаются только в ситуации форс-мажора. Вам это будет полезно.
      Мы с Гробусом впервые видели растение, имеющее гипнотизерские способности, и нам было очень интересно. Так что мы переходили от веника к венику и сбоку, стараясь не встречаться взглядом с хищными гляделками, наблюдали за их деятельностью и делали выводы. Особенно нам было теперь интересно, какие свойства приобретет "звездная прозрачная" из этой флоры с элементами фауны.
      Нет, господа курсанты, серые корсары тут ни при чем. Пока - ни при чем. Они потом устроили базу на Цезариане, и мы с огромным трудом их оттуда выкурили.
      Так вот, мы набирали материал, который требовался ученым мужам на орбитальной. Материала требовалось много, потому что мы в полевых условиях не обращаем внимания на все нюансы, а они по сорок раз прокручивают записи в голокубе и делают открытия.
      Мы засняли не меньше сотни корнеплодов в разных ракурсах и с разными особенностями хватания псевдокаракатиц. В конце концов мы почувствовали, что сами сейчас способны подманить и сожрать каракатицу. Время было обеденное. В скафандрах, как вы понимаете, провиант имелся, но мы хотели жевать, а не сосать.
      - Смотри, - сказал Гробус. - У него гляделки сломались.
      Веник, на который мы нацелили камеры, рос с краю целой плантации. Он был пониже прочих, и мы предположили, что моложе. Неподалеку от его холмика было жалкое болотце - все, что осталось от большой полноводной лужи. Там копошились каракатицы. И вот одна, а они, как я уже говорил, совсем бестолковые, потащилась к венику. Сама, по собственной инициативе. Он на нее не смотрел и взглядом не звал. Более того, он сперва развернул свои гляделки в другую сторону, а потом вообще втянул их.
      Это было только начало. Безмозглая каракатица подползла совсем близко. И, если не вмешиваться, направилась бы к соседнему венику. Но из грунта выскочил корень, обхватил ее, приподнял и отшвырнул. Она улетела к болотцу, шлепнулась в середину и осталась там лежать, не шевеля ногами, - видно, испугалась.
      Нас это сильно удивило, и мы остались неподалеку от странного веника. Проторчали мы там часа два, и за это время корнеплод отбросил шесть каракатиц.
      - Чем-то они ему не нравятся, - сделал вывод Гробус. - Может, больные?
      Седьмую спасенную каракатицу мы изловили и пошли к челноку - отправлять всю сегодняшнюю добычу наверх.
      Потом мы как следует поели и прилегли отдохнуть.
      - А, может, не каракатицы больны, а сам корнеплод захворал, - предположил Гробус. - Аппетита нет. Наверно, температурит.
      - Может, и так, - отвечаю, - но как ты собрался мерить ему температуру? Даже если бы у нас был старый градусник, куда бы ты его приложил?
      Курсант Перфильев, если вы до сих пор не знаете, где в скафандре и в комбезе встроенные градусники, то я немедленно связываюсь с руководством и прошу аннулировать результаты вашей полевой практики.
      Не подсказывать!
      Успели-таки... Ну, ладно.
      Естественно, не только температура была бы симптомом болезни. Мы посмотрели записи и обнаружили, что некоторые листья нашего веника поголубели. Сравнили его с соседними вениками - у тех никакой голубизны, листья рыжие, крепкие, сочные. Еще бы - если каракатицами питаться!
      - Уж не помирает ли он? - спрашиваю.
      - Если бы помирал - наоборот, старался бы подкормиться, - отвечает Гробус.
      - А что, если они тут лечатся голоданием?
      - Чтобы лечиться голоданием, нужно хотя бы дорасти до млекопитающего, а он - даже не рептилия.
      - Значит, у него что-то с пищеварением, душа каракатиц не принимает, а ничего другого нет.
      - Угомонись, - говорит мне Гробус. - Угомонись, Янчо. Наверно, ты прав, и он просто помирает.
      Я полежал еще минут десять, встал и начал влезать в скафандр.
      - Ты куда собрался? - удивился Гробус.
      - Пойду, дам ему хоть попить.
      - Как ты собираешься изготовить эту адскую смесь?
      Дожди на Цезариане кислотные. Мы отправили наверх пробы и больше о них не беспокоились. Сколько там и чего понамешано - пусть на орбитальной разбираются. Мы этого не знали.
      - Ну, надо же что-то придумать! - говорю я. - Жалко дурака...
      И вот мы, два спятивших волонтера Армии милосердия, от которой все трассы уже стоном стонут, одеваемся и бредем искать тот горемычный веник. А потом, найдя, шастаем вокруг в поисках уцелевших луж и горстями носим ему жижу непонятного состава. И льем эту жижу к подножию холмика! Детки, это надо было видеть! В последний раз я так развлекался в возрасте четырех лет, когда родители вывезли меня на пляж Беты-седьмой.
      Мы, естественно, не знали, сколько ему требуется этого продовольствия. И потому продолжали таскать жижу, решив покормить и напоить наш веник впрок. Тут-то мы и узнали о цезарианских корнеплодах кое-что новенькое.
      Из грунта полезли корни и стали хватать нас за ноги. С одной стороны, смешно, а с другой - они же неимоверно прочные.
      Потом уже, когда началась колонизация Цезарианы, мы высматривали, какой корнеплод собирается помирать, и, дождавшись его кончины, шли к нему с лазерными резаками. Эти корни на ощупь -просто шелк, а выдерживают не меньше десяти тонн. Как у корнеплода это получается, зачем ему такой запас прочности, можно только предполагать.
      Я выпутался из нескольких таких захватов, а вот Гробуса корни повалили.
      Трудно было даже представить, на кой им скромный труженик Разведкорпуса. И другой вопрос - чьи это были корни? Наш веник-страдалец, кажется, еще не было настолько силен, чтобы проводить эффективные захваты из арсенала дзюдо.
      Естественно, я кинулся на выручку Гробусу.
      - Янчо, беги за резаком! - приказал он. - Грузи его на вертушку и шли ко мне!
      Вертушкой мы тогда называли квадрокоптер для всякой вспомогательной деятельности. Естественно, он носился куда быстрее, чем я бегал.
      К счастью, наш челнок был всего в сотне метров от подножия вулкана, возле которого росли веники. Я понесся со всех ног, сунул плазменный резак в клешни вертушке, сам взял другой и побежал обратно.
      Оказалось, корни вздумали всего-то навсего удавить Гробуса. Они сплелись в настоящие канаты и сжали моего друга так, что он еле сумел взяться за ручку резака. Несколько зловредных корней он разрезал, а тут и я подоспел.
      После моей работы резаком вокруг Гробуса на грунте было целое кладбище. Я нарубил эту гадость, как будто собирался готовить из нее самсу.
      Самса - это такие пирожки, в которые кладут очень мелко нарезанное мясо. Если правильно приготовить - пальчики оближешь. Но наши программеры так и не смогли научить кухонные автоматы готовить настоящую самсу. С пловом у них тоже что-то не заладилось.
      - Ф-фу! - сказал Гробус, поднимаясь на ноги. - А теперь хорошо бы понять, чьи это были корни. Я не верю, что этот заморыш, которого мы кормили, решил нас уничтожить.
      - Решил? Да ему нечем решать, - ответил я, но не слишком уверенно.
      И мы взялись за раскопки. Я хватал торчащий из грунта обрубок корня и тянул, приподнимая почву, а Гробус стоял рядом с резаком наготове. Как только проклятый корень начинал извиваться, Гробус рубил его. Таким образом мы узнали, что напали на нас соседние корнеплоды.
      - Что мы им плохого сделали? - удивился я.
      - Может, и им хотелось пить? - предположил Гробус. - Но мы не нанимались снабжать этой жижей все окрестные веники. Позавидовали, что ли?
      - Им нечем завидовать, - проворчал я.
      Мы бы ушли восвояси, прихватив куски корней, потому что такие крепкие тросы в хозяйстве разведчика могут пригодиться. Но Гробус догадался обернуться, чтобы попрощаться с нашим горемычным веником.
      - Янчо, смотри! - крикнул он.
      И я смотрел - целых полторы секунды.
      Там, под верхним слоем почвы, нашего чудака яростно атаковали. Шла незримая, но свирепая война корней. Он, бедняга, дергался, длинные листья плескались. И он рос прямо на глазах...
      Мы с Гробусом одновременно поняли: соседи выпихивают корнеплод на поверхность, а чем это грозит нашему венику - догадаться нетрудно.
      - Вот сволочи! - воскликнул Гробус, кидаясь на помощь страдальцу.
      Он обвел резаком круг, в центре которого был наш веник. А резак расплавил почву на глубину примерно в полметра. Веник дергаться перестал, но его корнеплод торчал над почвой, и мы не знали, очень это плохо, или он может потерпеть.
      Ну так вот, ребятишки, мы немедленно затребовали с орбитальной бочку. Там были большие пластиковые бочки, в высоту больше метра, да диаметром - метр двадцать. В них возили гранулы для силовой установки. Еще мы затребовали две лопаты. Прилетел вопрос: не нашли ли мы нечто, имеющее археологическую ценность? Мы ответили: пока не знаем. И мы охраняли наш печальный веник, пока не пришло сообщение о спуске зонда с пустой бочкой и лопатами.
      Как мы выкапывали этот корнеплод, стараясь не повредить корешков, как устраивали ему жилище в бочке, как туда перемещали - это просто находка для тех бездельников, которые делают сюжетки для маленьких детей. А как мы водружали бочку на платформу грузового робота - до сих пор вспомнить страшно.
      Мы привезли бочку к челноку и задумались: что дальше-то с ней делать? И даже встал такой вопрос: не превысили ли мы свои полномочия? Наконец Гробус сказал:
      - В том, что все растения объявили войну одному корнеплоду, даже есть что-то человеческое. Нужна консультация ксенопсихолога.
      - Но не нашего! - сразу заявил я.
      На орбитальной был ксенопсихолог, но он там сидел без дела около года, а до того сидел без дела на какой-то другой орбитальной. Безделье развращает ксенопсихологов, имейте это в виду. Нашего оно развратило до такой степени, что он стал тайно нас с Гробусом преследовать и клянчить хоть стаканчик "звездной прозрачной".
      Мы связались с командиром орбитальной и объяснили ему ситуацию.
      - Вечно вы во что-то вляпаетесь, - сказал командир. - Ну, сидите там теперь со своим приемышем, пока я не найду вам консультанта.
      И мы сидели! Мы по всем окрестностям искали ему лужи, чтобы набрать жидкости! Потом до нас дошло, что в бочке ему тесно. Мы запросили инструкцию по изготовлению большого горшка из подручных материалов. Инструкцию нам прислали, а вместе с ней злобное заявление командира: если мы не перестанем дурью маяться, он подаст рапорт в конфликтную комиссию Разведкорпуса.
      - Придется оттащить его подальше и там высадить в грунт, - сказал Гробус. - Но боюсь, что он без нас недолго протянет.
      - Будем держать его при себе, сколько сможем, - ответил я.
      Наш питомец сидел в горшке тихо, время от времени выпускал гляделки, но встречаться с нами взглядом отказывался, отворачивался. Наконец на связь вышел ксенопсихолог, Ганс Аюшвили, только что вернувшийся с Ауристелы. Он прислал нам список вопросов длиной в четыре метра, мы нарочно измерили. Но, что было гораздо важнее, он прислал список техники, которая нужна для обследования нашего веника. И еще - инструкцию, которую составил кто-то умный.
      Доводилось ли вам, ребятишки, собирать аппарат для производства "звездной прозрачной" из трубок жизнеобеспечения от скафандра "Боец", емкостей из-под тетрамарктина, тепловых элементов от сиденья экзоскелета "Кентавр-семь", и все это совмещать при помощи плазменного резака величиной с горный отбойный молоток, гаек, свинченных со списанной платформы, рукоятки десантного ножа и примитивной мужской лексики? Мы с Гробусом занимались примерно тем же - из той техники, что была на орбитальной, из датчиков, проводков, регуляторов, аккумуляторов и экранов мы собирали первое в мире оборудование для общения с цезарианским корнеплодом.
      В это время наверху, как выяснилось, Аюшвили дистанционно вправлял мозги нашему штатному ксенопсихологу.
      И вот Гробус решил, что пора нашу машинку тестировать.
      Веник, сидя в горшке, даже уставился на нас своими гляделками, когда мы распутывали провода и готовили присоски. У нас были маленькие присоски для видеокамер, мы их смазали маслом и стали прилеплять к листьям нашего веника. От каждой шел шнур к датчику, и веник сделался похож на запутанный клубок разноцветных ниток.
      Наконец мы решили - пора. И дали на основание корнеплода слабенький ток - такого не хватило бы, чтобы убить муху.
      Веник встрепенулся. Из середины поднялись гляделки на длинных прутьях и уставились на нас. До сих пор он избегал зрительного контакта. Он явно понимал, какая сила в этих гляделках. Но сейчас мы его испугали.
      Гробус до того пробовал с ним разговаривать. Он прикреплял к корнеплоду "фасолины", вроде тех, совсем старого образца, которые вы откопали неизвестно где и пытаетесь через них получать подсказки во время зачетов. Можно подумать, я не знаю, как выглядит ухо курсанта со вставленной в него "фасолиной"!
      Мы отключили ток. Гляделки отвернулись. Веник явно понимал, что мы делаем что-то для него важное, но очень боялся.
      Гробус приладил "фасолины" к корнеплоду и заговорил.
      Я и не подозревал, что он такие слова знает! Матерый разведчик, давным-давно забывший, какие такие бывают нежные чувства, он мурлыкал и ворковал, обращаясь к сердцевине веника. Он говорил с корнеплодом, как с маленьким ребенком. Это нужно было слышать!
      А потом он высвободил один из корней и осторожно положил его на переключатель.
      Мы в соответствии с указаниями Аюшвили подготовили для веника целый спектакль. Экран уже был установлен перед ним. Правда, мы понятия не имели, как устроено зрение корнеплода; может, он видит мир черно-белым, может, воспринимает тепловые волны, может, реагирует только на объемные движущиеся предметы.
      По знаку Гробуса я легонько кольнул током нашего собеседника. Он понял! Он сжал корешком переключатель, и на экране появилась цветная картинка - изображение другого корнеплода на фоне мертвого вулкана.
      Дальше нам оставалось только смотреть и умиляться. Веник сам переключал картинки. Он их видел, понимаете? Так умиляются родители, глядя, как дитя осваивает погремушку.
      Потом мы запустили другой набор картинок - мой портрет, портрет Гробуса, портрет самого веника, сидящего в горшке. Наконец дело дошло до высшей математики. Мы предложили ему сюжетку для средней группы детского комбината: человечек складывает на полу шарики, чтобы получилось столько же, сколько перед ним на полке.
      Но веник спрятал гляделки. Видимо, это означало, что он устал.
      Естественно, мы все это записали и переслали запись наверх, оттуда ее отправили к Гансу Аюшвили. Уж не знаю, как он додумался, но распоряжение поступило такое - показывать венику картинки, раскрасив их в полном противоречии с природой. Скажем, небо над Цезарианой лиловое, а у нас пусть будут картинки с голубым, красным и зеленым.
      С этой задачей мы справились. И даже с трудом отобрали у веника переключатель. Ему понравилось!
      - Значит ли это, что у корнеплода может быть абстрактное мышление? - спросил Гробус.
      - Значит ли это, что у него есть чувство юмора? - вопросом ответил я.
      Но пока что понятно было одно: мы имеем дело с созданием мыслящим, и оставлять его на произвол судьбы не имеем права. Забрать его на орбитальную тоже не можем - ему там нечем дышать и кормиться. Так что по распоряжению начальства мы стали няньками корнеплода.
      А потом, воспользовавшись мигрирующим проколом, к нам примчался Аюшвили.
      В челноке места хватало как раз для двоих, могла бы еще поместиться мартышка, а ксенопсихолог был мужчина огромный, так что я временно поднялся наверх. И об экспериментах, которые ставил Аюшвили, имею самое приблизительное понятие.
      В конце концов ксенопсихолог сделал такой вывод: у цезарианского корнеплода может быть развито образное мышление, но с таблицей умножения у него будут большие проблемы. Кроме того, некоторые из корнеплодов - эмпаты. Именно наш - единственный сильный эмпат на все те заросли возле вулкана. А прочие веники ополчились на него потому, что он не такой, как они. У них не было слов, чтобы объяснить это, но, когда наш веник отбрасывал каракатицу, они улавливали его настроение. А он не желал губить зверюшку, потому что чувствовал ее предсмертный страх. Такая вот оказалась благородная натура.
      - Я буду работать с их образной системой, - сказал Аюшвили.
      Естественно, первым его учеником стал наш веник.
      Как Аюшвили научил приборы принимать сообщения от корнеплода и передавать ему сообщения, вы можете прочитать в "Вестнике ксенопсихологии", номер и год не помню. Там же опубликованы первые стихи Первого Заговорившего - такое имя сам себе дал наш веник. В поэзии я не разбираюсь, но считаю, что для корнеплода, чей запас слов около тысячи, это просто гениально. Я сказал "слова", но на самом деле это понятия, в которые входит много составляющих.
      Пришлось заводить на Цезариане литературную колонию, потому что прочие веники под присмотром ксенопсихологов стали расти и развиваться. Кстати, потом, когда на Цезариану прибыли серые корсары и спрятались в пещерах, корнеплоды в меру своих возможностей поставляли нам информацию.
      Да, я переписываюсь с Первым Заговорившим. Есть знаки, которые я освоил. Они летят к нему за невесть сколько парсеков. Профессор Виленский тоже переписывается. В ответ мы получаем стихи - на наш взгляд, довольно странные, но мы же не поэты, мы всего лишь разведчики.
      Я даже думаю на старости лет поселиться на Цезариане. Там неплохо. Там у нас поселки под куполами, отопление - от еще уцелевших вулканов, приятное общество. Может, потом ко мне присоединится Гробус - если внуки его отпустят.
      И я буду попивать не "звездную прозрачную", а благородные напитки, тихонько при этом беседуя с Первым Заговорившим. Что еще нужно разведчику на пенсии? Хорошее спиртное, не слишком надоедливый собеседник, знающий все его болячки доктор, тишина и покой, наконец-то покой. Знали бы вы, ребятишки, как я мечтаю о пенсии! По возрасту я бы уже мог, но Гробус уговорил меня еще пару лет поработать...
      И никогда больше не увижу ни одного курсанта! И никто не будет мне объяснять, что ночью зловредный Токолош забрался в спальный бокс и уничтожил все видеозаписи, необходимые для подготовки к экзамену, а вместо них оставил клок своей черной вонючей шерсти... да, курсант Мганомба, теперь я знаю, что за нечистая сила этот ваш Токолош...
      Тихо!
      Что это? Тревога?
      Тревога.
      Курсанты, строиться. Живо!
      Я не знаю, что это! Но такая тревога означает - всем к арсеналу.
      Это может быть все, что угодно. Но вряд ли метеоритная атака, о ней мы бы знали за трое суток.
      Думаю, через четверть минуты будут подробности. А пока ясно одно - база в опасности.
      Как - кто?! Как это - кто?!.
      Мы пока еще живы, и присягу нам никто не отменял!
      Профессор Виленский... Гробус! Гробус поведет второй курс. Я поведу вас. А вы что, думали, что теперь-то от меня отвязались? Что я залезу в убежище и буду сидеть там под койкой? С тетушками из кухонного блока? Ну, спасибо, обрадовали!
      Так. Животы втянули, плечи расправили. Ну, вроде вы немного похожи на разведчиков. На первый-второй рассчитайсь. Первые бегут за скафандрами, берут себе и товарищу. За старшего - курсант Норихиро. Да не тренировочные. Модель "Доспех-шесть", ясно? Не забудьте баллоны! Проверьте наличие дыхательной смеси. Вторые - со мной к арсеналу.
      Через пять минут встречаемся у медицинского комплекса. Там заберем аптечки.
      Свое имущество оставляете здесь! Здесь, я сказал!
      Первые - на выход!
      Вторые - за мной!
      
      
      
      Станислав Янчишин
      
      НЕ БОЙСЯ!
      
      Никто их не ждал. Но они пришли! Пришли внезапно. Пришли ниоткуда. Жестокие, могучие, неуязвимые демоны. Они брали у людей все, а непокорных, усомнившихся в их силе, убивали. Демоны разили огнем, дымом и громом, и казалось, нет силы, что сможет их остановить.
       Внешне демоны напоминали людей, но тела их покрывала странная одежда, кожа была подобна камню - ее не брали ни копье, ни стрела. Прислуживали им младшие демоны, различные по своему подобию. Одни носили старших по небу, другие - по суше, наполняя округу смрадом и грохотом. Были у них звери, рывшие землю или способные в один миг сломать самое толстое дерево. Чудовищам подчинялись невиданные силы, взметавшие к облакам огромные скалы.
       Сперва люди старались задобрить непонятных пришельцев, принося им в дар лучшее мясо и рыбу, шкуры и меха. Но демоны, почуяв добычу, становились все более жадными, требовали больше, больше, больше... Поначалу они призвали много сильных мужчин и дали им тяжелую бессмысленную работу. Люди изнемогали, валя лес, перетаскивая камни, копая ямы. Несогласных избивали, а вскоре стали убивать, тех же, кто перед ними заискивал, угощали диковинными кушаньями и дурманящей водой.
       Вскоре демонам захотелось самых красивых девушек и жен. Такого в роду Сайгака еще не бывало. Покориться означало бы не только опозорить себя, но и нарушить все людские законы, подвергнуть человечество опасности появления невиданных чудовищных ублюдков. Все родовые обычаи издавна запрещали людям скрещиваться с не людьми.
       Вожди Сайгаков отказали, и демоны, рассвирепев, пришли в поселок, разорили его, убивая всех, кто попадался под руку. Род Сайгака погиб, лишь немногие уцелевшие донесли грозную весть до слуха соседей. Возроптали окрестные роды, но слишком уж далекой казалась беда. Каждому шептал его второй голос: "Может, Сайгаки сами виноваты - чем-то оскорбили могучих демонов, успокойся, это же не твою жену или сестру взяли демоны на забаву, не твоих родичей убили..."
       Но беда пришла и к тем, кто так думал.
      
      ***
      "Только бы не нашли, только бы не поняли! Нет, не должны... Куда бежать, сколько бежать? Кто же мог подумать? Куда они пойдут теперь? О-о-о! Что же мне теперь делать-то?! Ну, что, что, что, что, что..."
      
      ***
      Теперь демоны явились к вождям Бобров и угостили тех сладкой водой, что дурманила разум, принесли удивительные подарки. Через неделю род Бобра превратился в рабов. Мужчины умирали от непосильного труда и от колдовства, навеянного демонами. Те, кто работал в большом доме, где крепчайший камень от нестерпимого жара становился мягким, заболевали странной болезнью. У них выпадали волосы, тело покрывалось язвами. Упиравшихся гнали на работу силой. Вскоре у мужчин уже не было ни сил, ни желания беспокоиться о судьбе своих жен и детей. Редкие беглецы рассказывали ужасные вещи о том, как чудовища расправляются с непокорными: жгут огнем, что нельзя погасить водой, бьют молниями, опаивают соком, от которого человек становится тупым и покорным...
       А потом в округе стали пропадать девушки.
       Однажды на рассвете в поселок рода Волка прибежала дочь одного из старейшин, исчезнувшая накануне. Истерзанная, с безумным огнем в очах, она поведала Матерям о тех ужасах, которые демоны творили с ней и другими человеческими женщинами. До вечера слушали Матери в отдаленной хижине ее рассказы, совещались. А после они сказали свое твердое слово: "Такого терпеть нельзя!" И Камень, самый искусный воин рода, прокричал боевой клич и зажег сердца Волков гневной речью, и побежали к соседям гонцы с вестью.
       Собравшиеся на Великий Совет вожди и старейшины постановили - война!
       Более тысячи храбрых воинов сошлись вместе, зажгли боевые костры и произнесли страшную клятву. Подобно стремительным оленям обрушились храбрецы перед рассветом на стан врага. Но осветили их лучи холодного света, и изрыгнули демоны огонь...
       ***
       - Да не трать, ты, Лысый, патроны зря...
       - А тебя это сильно колбасит?! - Лысый снова тянется к бутылке. Он уже и на ногах с трудом стоит.
       - Студент правильно говорит, - подает голос Чича, здоровенный детина в камуфляже, - патроны экономь, а падаль эту древнюю нужно добивать вот так... - Он подходит к скорчившемуся от боли молодому воину. Живот у того разорван, а левая ступня держится лишь на сухожилии. - Ну что, гадина, совсем плохо? Щас подлечим, - мелькает штык-нож, слышится хрип. - Всего делов-то. - Жутковатый, все-таки, тип этот Чича. Никто из пацанов ничего толком не знает о его прошлом, с Батей он почти накоротке, и все же пашет как все, в караулы ходит. Но повадочки!..
       - Правильно, Чича, резать! - Лысый хватает валяющееся рядом копье и начинает, с остервенением всаживать его в распростертые вокруг тела. - Суки! Падлы! Жеку замочили, козлы! Суки! Уроды! Всех, всех!.. - Неловкое движение, и копье ломается. Яростно матерясь, Лысый хватает автомат и выпускает остаток рожка в кусты. - Патроны жалеете? Да я б их...
       - Лысый, чо ты, как баба, психуешь? Напился уже, блин. А ну, вали в лагерь!
       Лысый останавливается и вызывающе смотрит на Чичу.
       - А ты мне кто, папа-мама?
       - В лагерь... я сказал! - взгляд Чичи тяжел, а слова - будто свинцовые гири. Через несколько секунд Лысый сдается и уходит, пиная по дороге трупы дикарей.
       - Опять нажрался, урод. Ща спать завалится, а мы работай! - это в разговор вступил, околачивавшийся неподалеку, Шуля, юркий, небольшого роста парень, с невероятно прыщавым лицом. Он уже притащил охапку каких-то бус и подвесок. - Жеку он пожалел, как же! Жека ему триста баксов остался должен, а Лысый - жмот, вот и кипешует.
       Пацаны хохочут. Лысый им смешон. (Кстати, никто толком не знает, почему его прозвали так. Совсем ведь не похож: на голове - неопрятный черный хаер, с претензией на какую-то моду. Последние недели Лысый совсем не в себе, то бренчит на гитаре, то часами может молча сидеть, подергивая ногой, то, охваченный приступом ярости, начинает крушить все вокруг. Правда, в драку не лезет - комплекция не та, постоянно пьян... или с похмелья. Невротик, в общем.)
       - Дурак, - веселится Чича, - в конечном раскладе триста зеленых - понт! А ты, Шуля, уже набрал чего-то?! - в его голосе слышен оттенок презрения.
       - Да так, мелочевка... - Шуля жмется, он ведь и сам жмот порядочный.
       - Ну, покажи, покажи.
       Шуля резко свистит, и из кустов выскакивает абориген чудовищного вида - высокий, худющий, с длинными черными волосами. Лицо дикаря покрывает короткая густая щетина. Рот растянут в угодливой улыбке и потому заметно - верхнего левого клыка не хватает. Из одежды имеются лишь затасканные меховые штаны, такие же первобытные, как и он сам. В руках "чудовище" тащит объемный рюкзачок - передвижную "казну" Шули. Дикаря зовут Дурень, и служит он в качестве посыльного при пацанах уже несколько дней.
       - Короче, - важно поясняет Шуля, - здесь сердолики, хризопразы, янтарь. Жемчуг - так себе, яшма попадается.
       - Драгоценные? - усмехается Чича, его толстые пальцы перебирают добычу.
       - Нет, ты, Чича, не понимаешь, а я когда-то по этому делу учился. Даже за это дома можно неплохие бабки выручить, если по уму. Уже килограмм пять такого набрал. Вон, Студент тоже не теряется.
       Студент и вправду не теряется. Он внимательно рассматривает наконечник сломанного Лысым копья. - Во, козел, сломал! Сломал, блин. Хороший ведь был образец. - Он ворчит, пристально осматривая оружие убитых. Пацанам давно известно, что Студент собирает разную каменную лабудень. Внезапно он кидается к одному из тел.
       - Что нашел? Опять какая-нибудь первобытная по...нь? - смеется Чича.
       - Да так, интересный образец. - У него все образцы. Чича, усмехаясь, смотрит на дрожащие руки Студента и, пожав плечами, отворачивается. Хлопцы бредут дальше, но Шуля приотстает:
       - Шо там, Санек?
       - Вот, смотри, какая фигня. Соображаешь, что за камень? - Студент показывает небольшой покрытый резьбой, искусно отполированный топорик.
       - Нефрит?!
       - Точно, - подтверждает счастливый добытчик, пряча находку под бронежилет - вождем, наверное, был - кивает он в сторону тела огромного крепкого мужчины, увешанного бусами из волчьих клыков, с проседью в бороде. Рука покойника продолжает крепко сжимать длинное копье, губы плотно сжаты. Если бы не страшная рана во лбу, могло бы показаться, что он сейчас вскочит и ринется на ненавистных врагов. Но нет, не вскочит.
       - Слышь, Санек, я давно поговорить хотел. У тебя ж там какие-то края есть, ну, насчет вот этой археологии... Может, вместе толкать будем? И удобней и безопасней, а? - Студент оценивающе смотрит на Шулю. - Ладно, в лагере поговорим.
       Слышен рев моторов. Со стороны базы несутся два джипа.
       - Братва, хорош развлекаться! Батян приказал съездить в поселок Тарпанов и навести шмон. Я огнемет прихватил, повеселимся! А доходягами пусть "шакалы" занимаются, - кричит Гарик, крепко сбитый молодой человек в тельняшке, опоясанный, на манер киногероя, пулеметными лентами. "Братва" без возражений заскакивает в машины и уносится, а со стороны лагеря легкой трусцой приближаются несколько союзных дикарей. Помогают, прислуживают, подбирают то, чем побрезговали хозяева. Это - "шакалы".
      
      ***
      ...Страшная была битва. Как барсы атаковали воины, но демоны били их громом на расстоянии, с воем вонзали в ряды храбрецов злобных духов. Убийственные смерчи проносились по рядам людей. Тех, кому удавалось подойти ближе, чудовища поливали жидким огнем, но воины все шли и шли вперед. Тогда вождь демонов выдохнул удушающий дым. От него не было спасения. Страшное колдовство разъедало глаза, жгло глотки, не давая дышать. Дрогнули сердца у самых стойких, и люди побежали прочь, а демоны настигали их и разили, разили!
       Очень немногим удалось выжить в то утро. В наказание за дерзость, вождь демонов, именуемый Батян, приказал уничтожить поселки Волка, Тарпана и Змея. Уцелевшие люди были схвачены и обращены в самое тягчайшее рабство. Ужас сковал народы. Оставалось покориться неуязвимым чудовищам, платить дань, давать работников, делать все, что они прикажут. Ибо надежды не было.
       И появились такие, что стали сами, по доброй воле, прислуживать жестоким демонам, получая подачки и объедки с их кровавого стола, "шакалы".
      
      ***
      Жарко. Пацаны отдыхают под тенью огромного дуба, раскинувшего свои могучие ветви на самой окраине лагеря. Где-то надрывается Круг: "Владимирский Централ, ветер северный...". Чича уставился в потрепанный томик Шитова, Студент и Шуля перебирают свои находки, тихо переговариваясь. Лысый сидит чуть в сторонке, нервно подергивая ногой и то и дело прикладываясь к пластиковой бутылке. В ней - то ли кола, разбавленная самогоном, то ли самогон, разбавленный колой, уже не понять. Автоматы свалены в сторонке - бояться-то нечего.
       - Вот смотри, это - листовидный кремневый наконечник. Здесь таких много. А это - костяной. Ареал их распространения лежит восточнее. Такие стрелы обладают лучшими аэродинамическими свойствами, лучшей баллистикой, то есть - дальше летят, - Студент поясняет новому деловому партнеру тонкости "ремесла".
       - Ага, короче, кремневых тут полно...
       - Ясный красный! Сейчас же неолит. Это я потом объясню. Ты, я вижу, в камнях неплохо шаришь, так что, ищи обсидиановые и нефритовые изделия. Они ценятся особенно высоко, хотя, бывает... вот, - из коробки появляется длинная и тонкая пластинка кремня. - Видишь, какая искусная работа? Сделать такую труднее, чем выковать железный нож, к примеру. Глянь, какое острое лезвие получилось. Один неверный удар мастера - и все, загублена вещь.
       - Да заткнитесь вы! - орет Лысый. - Задолбали своей археологией!
       - Сам заткнись, - небрежно бросает Студент. Лысый буквально взрывается. Он подбегает, но не кидается на обидчика, который выше его на голову и шире в плечах, а начинает топтать его ценный товар и тут же валится от резкого тычка.
       - Ах ты, сука! - ревет Студент, сжимая кулаки. - Ты знаешь, на какие бабки сейчас попал?
       - Кто сука?! - Лысый пытается встать, но вновь падает на траву, это в "беседу" вступил Чича. Лысый негодует: - Шо ты, Чича, за кого мазу тянешь? Шо это падло на меня гонит? Слышал, он меня сукой назвал. Пацаны...
       - Правильно назвал, - голос Чичи спокоен, но Лысый слишком хорошо его знает. - Ты нормальному пацану товар попортил, должен ответить.
       - Да я отвечу, но он же меня сукой обозвал при пацанах! Слышь, ты, Студент, ты борзый, да? - Не совсем понятно, как Лысый собирается, если что, драться со Студентом, ведь его противник больше и сильнее. Похоже, вся эта выходка - просто истерика.
       - Сиди спокойно, базарь тихо! Рабы рядом, - пацаны переглядываются. А ведь Чича прав. Это закон - не ссориться при дикарях, не устраивать разборок. Поддерживать авторитет надо не только оружием.
       Но Лысый заводит себя все больше и больше.
       - Кого бояться, скотов этих, лохов этих первобытных? Я, что ли, их бояться должен, вот этих козлов?! - бесится он. На беду, мимо, как раз проходит один из рабов, тащит какие-то бурдюки. Не помня себя, Лысый пинком опрокидывает его на землю и начинает молотить тяжелыми армейскими ботинками несчастного дикаря, вымещая свое раздражение. Он бьет так остервенело, что через минуту, все уже кончено, тот лишь хрипит, но щуплый, брызжущий слюной, матерящийся "хозяин", продолжает избивать почти бездыханное тело.
       Хлопок выстрела. Фонтанчик из пыли взметнулся у самых ботинок Лысого. Шагах в двадцати стоит сам Батян с пистолетом в руке. Шеф не очень любит стрельбу, видно на этот раз, Лысый его действительно "достал". Сам Батян выглядит колоритно: новенький американский камуфляж, ноги обуты в "казаки" на высоком каблуке, чтобы казаться выше, венчает композицию чудовищной афро-американской расцветки кепка какого-то клуба. И хотя пузатый Батян выглядит несколько комично, Лысому совсем не до смеха. Чича уже стоит у него за спиной, готовый выполнить любой приказ шефа, но Батя лишь подзывает буяна к себе.
       - Что, гарсон, нервишки расшатались? - Лысый пару сезонов отработал официантом в Судаке и не любит, когда ему это напоминают. А Батян хорошо это знает.
       - Да, понимаете, Михал Ильич...
       - Ты, козел, - Батян, словно приговор читает, - только что угробил работника, здорового и сильного. Завтра он должен был отправиться на урановую...
       - Да ну что вы, Михал Ильич, ну, погорячился я. Бока запорол...
       - Не перебивать!.. Так вот, этот дикарь должен был пахать на меня. И на всех пацанов. Понял? Ты его убил, а я - потерял бабло.
       - Шеф, ну, чего там, зверьков этих жалеть... Зато остальные спокойней будут...
       - Туго врубаешься? Я не о нем, я о своем убытке! Ты, сявка, меня прокидал, ты всю братву прокидал! - Лысый бледнеет, бормоча невнятные оправдания, а Батян продолжает: - Нервы, значит, расшатались. Подлечим. Отправим, наверно, вместо этого, тебя на уран. А? Поработаешь, успокоишься...
       - Батян!.. Простите, Михал Ильич, простите... - На Лысого страшно смотреть, он пытается упасть на колени, но вездесущий Чича подхватывает штрафника за ворот рубашки.
       - Чича, - шеф закуривает короткую толстую сигару, распространяющую фруктовый аромат, - ты парень авторитетный, побазарь с этим недоумком. Да приберите быстрее доходягу! Он, наверно, сдох, в такую жару быстро вонять начнет.
       - Сделаем, Батян! - Чича круто разворачивается на каблуках, волоча за собой Лысого. - Студент, обеспечь!
       - Дурень! - На зов Студента прибегает один из аборигенов с красной повязкой на руке. Студент выдает несколько слов на местном наречии. Дикарь подобострастно склоняется, затем, свистом подозвав двоих рабов, дает им указания. Труп уносят.
       - Дурень? - удивляется Батян.
       - Точно так, Михал Ильич, - смеется Чича. - Это Студент придумал. Клички для наших "шакалов". Дурень у них вроде бугра, наверно, потому что самый высокий. Недели три, как у нас. Да вы у самого Санька спросите.
       - Студент, значит? Молодец. Ну-ка, иди сюда. Слышу, язык их хорошо выучил.
       - Что вы, Михаил Ильич, так, самое необходимое...
       - Не скромничай. Для всего актива кликухи выдумал?
       - Конечно! Вон тот, с плеткой - Дебил, а есть еще Чухан, Урод, Чмо...
       - Как ты сказал? - Батян хохочет, пацаны подхватывают. Кажется, эта затея понравилась шефу. - Слышь, отойдем-ка, - успокоившийся Батян берет Студента за локоть, и они медленно начинают удаляться. - Слыхал я, что у тебя, какая-то новая задумка есть.
       - Совершенно верно, Михаил Ильич. Если бы была возможность перебросить оборудование в Южную Африку...
       - При чем тут Южная Африка? - настораживается Батян.
       - Алмазы! Понимаете? Богатейшие месторождения алмазов. А условия для разработки намного легче, чем, скажем, в Якутии.
       - Так, стоп. Давай по порядку. Ты детали обдумывал? Прежде, чем мы наведаемся к этим неграм, там кто сейчас живет?
       - Э-э... Согласно археологическим данным - бушменоидные племена.
       - Бушменоидные, - усмехается Батян. - Тебя с какого курса истфака вытурили?
       - С третьего, - кривится Студент.
       - Не беда, Саня. Тебя ведь Саней зовут? Так вот, думаю, хватит тебе в нарядах париться. Нужен мне консультант по всей этой древней хренотени...
      
       Шеф со Студентом уже удалились, и ребята, внутренне расслабившись, вновь спокойно присаживаются на траву.
       - Пошел наш Студентик на повышение, - затравленно шипит Лысый.
       - Ты вообще молчи, урод, - косится на него Чича. - Студент только что твою задницу из пекла вытащил. Радуйся, что у шефа настроение поднялось!
       - Да-а, - вздыхает Шуля. - Батян все-таки у нас башковитый! - вдохновенно, хотя и не к месту, произносит он.
       - А то, - подтверждает Чича. - Батян наш скоро круто поднимется. И мы вместе с ним, кто поумнее...
       - Точно, я себе сразу "мерс" куплю, шестихатый...
       - Мерс-шмерс, - передразнивает Чича, - мелко плаваешь, Шуля. Шире смотри. У нас целая планета в кармане. Батя дело конкретно поставил. Уже и жилка золотая, и плантари маковые, а главное... - он многозначительно понижает голос, - урановая руда! Ты хоть представляешь, сколько килограмм этого добра стоит?.. Тут империей пахнет.
       Пацаны притихли и смотрят на Чичу, как ученики на восточного мудреца, ловя каждое его слово, а "сенсей" продолжает: - Я так мыслю, что мы здесь серьезно обосновались. Завтра отправим первый груз. Наши закупят все, что надо, подкрепление прибудет, вот тогда и развернемся!
       - Нет, ну, Батян-то, в натуре, Аль-Капоне! - восхищенно шепчет Шуля.
       - А как он этих физиков долбанных нашел, - подключается Лысый. Он уже оклемался и спешит выказать лояльность. - Блин, жертвы демократии, недокормленные...
       - Да, - подтверждает Чича, - с физиками, это он ловко, а то б их быстро перехватили, или государство захапало.
       - Наше захапает, жди! Оно им лоховские зарплаты, и те - годами не выплачивало. Как у них еще бошки работали, - Лысый достает сигареты и угощает пацанов. - Скорее уж америкосы или японцы...
       - Хм... Верно базаришь, Лысый. Не все еще мозги пропил, молодец, - весело смеется Чича. - Эх, тут бы фазенду себе отгрохать... Места-то какие - шик! А рыбалка! А охота! А что, нормальный ход! Теперь тихо, с последнего кипеша уже месяц прошел, а все нормально.
       - Классно мы их тогда сделали! - возбужденно бьет кулаком по земле Лысый. - А Батян-то, как только Жеку завалили, сразу приказал газ пустить, чтоб ни одна падла не ушла. И правильно! Мы же - бессмертные демоны, а Батян - царь демонов!
       - А-ха-ха! Царь демонов... - дружно хохочут пацаны.
       - Ну, нормально, - отдышавшись, резюмирует Чича. - Значит, рабсила бесплатная, стройматериалы - тоже. Рабы на нас пахать будут, а "шакалы" - плетками махать. Будешь махать? - Это уже сидящему невдалеке на корточках Дурню, - Будешь?!
       Дурень угодливо улыбается, пытаясь распознать, что кроется за интонациями непонятного демонического языка. Он жалок: глаза бегают, спина верноподданно изогнута. "Шакалу" ничего не понятно и потому - страшно. Дикарь что-то бормочет, то и дело поправляя сползающую на локоть "шакалью" повязку.
       - Эй ты, обезьяна, шо лыбишься? С тобой демоны говорят. - Лысому хочется получить разрядку, отомстить за недавно испытанное унижение - унизить того, кто несравненно слабее его. - Ну, ты, чучело, возьми "бум-бум"!
       - Чо это ты придумал? - удивляется Чича.
       - Тихо, не ломай прикола! Они же боятся автоматов. Особенно жахаются после того, как Гарик на прошлой неделе два проводка подключил к "калашу" и заставил раба схватиться. Так паленым воняло! Теперь близко боятся подойти, колотятся.
       - А-а-а, понятно. Слышь, Шуля, ты немного по-ихнему волокешь - прикажи!
       Шуля выкрикивает пару коротких, рубленых фраз, властно указывая на лежащие под кустом автоматы. Прямо не мелкий прыщавый бандитишка, а олимпийский бог - уж такой он величественный! Дикарь, действительно, трясется всем телом и начинает что-то умоляюще лепетать, но Шуля, еще более грозным тоном, повторяет приказ. Дикарь медленно приближается к оружию, то и дело оглядываясь на Шулю. В глазах его ужас, они будто кричат: "За что?!", но демон непреклонен.
       - Гляди! Щас уссытся со страху, - обрадовано шепчет Лысый, Чичу сотрясает беззвучный хохот. Наконец "шакал", решив, видно, скорее покончить с этим ужасом, быстро хватает автомат.
       - Бам! - Дикаря всего передергивает, а пацаны весело гогочут. - Глянь, живой! Молодец, Дурень, так служить!
       Несчастный Дурень стоит на коленях, отрешенно глядя на автомат в своих руках, кажется, еще не понимая, жив он или уже мертв. Пальцы дрожат, медленно ощупывая металл. Щелкает случайно задетый предохранитель, переведя оружие в режим автоматической стрельбы. От этого звука абориген вздрагивает, вновь начиная осмысленно воспринимать происходящее. Это вызывает новый приступ смеха (пацанам совершенно нечего бояться - отсоединенные магазины спокойно лежат в подсумках на травке). Постепенно и на лице Дурня проступает улыбка. Еще бы - он жив, ничего плохого с ним не случилось и уже не случится. Ни за что не случится!
      
      ***
      "Как же вы, гады, мне надоели!"
       А дальше все просто.
       Присоединить магазин, дослать патрон в патронник и глянуть последний раз в эти осточертевшие нелюдские рожи. Затем - очередь. Шуля падает, так и не успев ничего понять, тупой и самодовольный. Валится ничком Чича, пытавшийся выхватить из кобуры "стечкин", а в глазах Лысого навсегда застывают страх и непонимание.
       И никакой тревоги, ведь в лагере привыкли к выстрелам!
       Еще выстрел - в бредущего из-за кустов сонного Коляна. Его смерть видят рабы: демоны смертны. СМЕРТНЫ!
       Очередь по вышке - и Гарик, утомленный полуденным зноем, так и остается в своем кресле ("А нечего было пластины из броника вытаскивать! Жарко? Теперь тебе всегда будет жарко!"). Ножи, отличные стальные ножи - в руки рабам, нет, уже не рабам...
       Демоны смертны. Одна граната - в люк БРДМа, другая - в окошко караульного домика. И очередями, очередями по обленившимся, забывшим опасение, изумленным негодяям. Демоны смертны. Вокруг кипит резня, восставших не остановить, ведь демоны смертны! Со стороны завода доносятся хлопки взрывов, горит вертолет, пылают какие-то бочки...
      
       - Студент, у меня кончились патроны, - захлебывается Батян, - патронов дай!
       - Я не взял... - лепечет "консультант по древней хренотени".
       Нет патронов? Это хорошо. Толпа медленно обступает двух последних, еще живых, "демонов". Один миг - и их разорвут, но тут в центр выходит Дурень с автоматом на плече. Дикарь ступает спокойно, левой рукой делая знак не трогать окруженных. Его слушают, на него смотрят с обожанием. Дурень останавливается шагах в пяти от Бати и медленно направляет на "сладкую парочку" ствол.
       - Санек, - у Батяна подрагивают губы, рука все еще сжимает ненужный пистолет. - Переводи, только точнее, убедительней. Они нас еще побаиваются. Я же - царь демонов!
       Студент переводит. Не очень точно, но весьма красочно, наверно, он так не старался ни на одном экзамене. Предложения Батяна примитивны: царь демонов высоко ценит Дурня, погибших слуг не жаль. Дурень должен перейти на его сторону. Тогда мудрый Дурень получит много вкусного мяса,.. мягких шкур,.. красивых камней... женщин и пьяной воды. Дурень станет великим, он будет самым главным "шакалом"...
       - Сам ты "шакал"! - слышится ответ, и выстрел обрывает короткую никчемную жизнь красавчика Студента. Оставшийся совсем один Михал Ильич вдруг, холодея всем телом, понимает, что слова эти сказаны были по-русски!..
      
      ***
       ...И тогда нашелся Рыболов из рода Гепарда. Он говорил, что демоны - вовсе не демоны, а лишь хитрые колдуны, овладевшие могучим оружием. Они сильны, но смертны. А любое оружие можно направить против хозяина! Многие сомневались, но нашлось и несколько храбрых помощников. Лазутчики проникли в стан врага, втерлись в доверие, и когда настал час, пришла неминуемая расплата...
      
      ***
      - Что уставился, дядя? На мне узоров нет и цветы не растут. - Я стою перед этим подонком и наслаждаюсь. Увы, всегда был склонен к мелким театральным эффектам.
       - Ты кто, парень? - Видать, он мучительно пытается сообразить, кто же из конкурентов меня подослал.
       - Иван Федорович Крузенштерн - человек и пароход! - Обожаю любимые цитаты, к месту и просто так. А Михал-то Ильич, как и все профессиональные негодяи, соображает быстро. Через несколько секунд очухался, и вот уже сыплются обещания: много баксов, тачка-дачка... Говорит уверенно, ведь он привык быть хозяином положения, вот только глаза, глаза выдают потрясение и животный нечеловеческий страх. Я обрываю его.
       - Все это мне уже предлагалось. Только что: "много мяса, красивых камней, пьяной воды...". Скучно, не вижу разницы. Придумай-ка что-то свежее!
       Он реагирует мгновенно. Конечно же, он меня недооценил. Я достоин большего, а здесь - громадные перспективы. Груды полезных ископаемых, нетронутые леса, чистые реки, наивные лопоухие дикари - все это может быть нашим. И никаких налогов, никакой конкуренции. В общем: Рокфеллера за пояс заткнем, а Билл Гейтс будет служить у нас на посылках. Мы, оказывается, можем править вместе, или - поделим Землю. Как я смотрю на владение, скажем, Северной Америкой? И Южной, в придачу?..
       - И вообще, неплохо бы объявить себя региональным богом. - Меня уже начинает тошнить от этой мрази. - А ведь ты, Мишаня, даже не шакал. К чему оскорблять милых симпатичных зверей? Ты - упырь! Вонючий подлый кровосос. Ты испоганил человеческую мечту. Машина времени, параллельные миры - сколько было сюжетов, как этим зачитывались! А ты своими щупальцами попытался засунуть эту мечту под себя, растоптав несчастных романтиков-ученых. Дома ты, наверное, был негодяем мелким, неудачливым. Теснили тебя со всех сторон, и вдруг - такой шанс!
       А я-то, дурень-дурень, думал, что сбежал от вас навсегда, смогу отдохнуть, забыть про все... Рыбку всласть половить! Ты знаешь, сволочь, как я люблю ловить рыбу? Так нет же, вы меня и тут достали. Что ж вы всюду лезете, как дерьмо из забитого сортира?!
       Целая планета, Земля нашего прошлого, не имеющая иммунитета от таких тварей, как ты! И ведь не забрался куда-нибудь в меловой период - опасно. Там же динозаврики. Ты стал кромсать молодую, только нарождающуюся человеческую цивилизацию, насиловать ее. Еще бы, ведь нужны рабы - запуганные, темные, покорные...
       Там, дома, вы пируете всласть, топча человеческое достоинство, упиваясь своей властью, упыри проклятые! Вы все изгадили, отравили, заразили ненавистью, облапали.
       Ты, жалкий и трясущийся, признающий только силу, стоишь сейчас передо мной. Ты и сейчас, сквозь страх, презираешь меня за то, что я не приму твоего предложения. А зачем мне соглашаться? Чтобы наполнять платиновый унитаз, играть в поло человеческими головами, свергать и назначать президентов? Глупости это все, туфта, по-вашему.
       Я хотел спрятаться от ваших "зинок-картинок", "этапов" и "централов" здесь, но дома, дожирая последние куски нашего мира, вы яростно грызетесь между собой, вам уже тесно. Ты первым ворвался сюда, чтобы набить брюхо новой порцией человечины. Вот этого я тебе не прощу!
       А знаешь, я не стану тебя убивать... Да не тряси ты головой, дай досказать! Не стану, ведь эти смелые, но наивные ребята могут обожествить меня - победителя демонов. Нет уж, пусть знают, что демонов не бывает.
      
      ***
      Я разворачиваюсь и иду прочь. За спиной слышен вой отчаянья, яростные крики, удары, хруст - это рвут на части неудавшегося повелителя Земли. Правильно. Как говорил один мой знакомый ангел: "Когда людям становилось невмоготу, они устраивали революции!" Правильно, но смотреть не хочется.
       Боже, как я устал! Не хочу работать внештатным спасителем человечества... Хочу прилечь на бережку, закинуть удочки, а самому глядеть, как одно облачко наползает на другое. Хочу дождаться ночи и смотреть, смотреть, смотреть на звезды - огромные и такие близкие... Но ведь так не получится. Слишком долго я бегал. Эвон как далеко убежал! А что толку? Нет, нельзя быть беглецом всю жизнь. Я больше не Рыболов и не Дурень. Я не боюсь!
       И что делать с горами оружия, оставшимися после этих упырей? А ведь на их место могут прийти новые людоеды, еще более хищные. Что ж, это моя Земля и мои люди. Я их не оставлю. И их необходимо подготовить. Как? Огонь люди давным-давно освоили. Возможно, пора подумать об азбуке... и геометрии.
       Уже вечер, и до рассвета есть время подумать. А Солнце взойдет утром. Обязательно взойдет!
      
      
      
      Павел Амнуэль
      
      Я - виновен!
      
      Господин Судья! Господа присяжные!
      Сейчас вы будете решать мою судьбу. Я не могу сказать о себе - невиновен, поскольку уже признался в страшном преступлении: убийстве с заранее обдуманным намерением. Однако я не могу и признать себя виновным, поскольку намерения у меня были благие. По сути, оправдываться мне не в чем, но и невиновным я считать себя не могу. Поэтому расскажу еще раз о том, что произошло вечером двадцать первого мая две тысячи семьдесят третьего года в городе Риме на избирательном участке номер семь тысяч триста шестьдесят четыре.
      Я пришел, чтобы исполнить гражданский долг - проголосовать за одного из кандидатов в президенты Итальянской республики. Напомню Высокому суду, что кандидатов было четверо: Вито Сарози от демократов, Аугусто Чепрано от консерваторов, Дина Боргезе от христианских социалистов и Лоренцо Копаччи от ЛГБТ-партии. Я пришел на избирательный участок, еще не сделав окончательный выбор и полагая определиться на месте в зависимости от обстоятельств.
      Народа на участке было немного. Восемнадцать избирателей, если быть точным. Каждый на входе получил электронный номер, мой номер оказался двести девятнадцатым. Очередь соблюдалась, санитарные нормы личного пространства нарушены не были. Как сказано в показаниях полицейского инспектора Витторио Кастельмаро: никаких нарушений законности и правил поведения в общественных местах.
      Прошло восемь минут ожидания, двое избирателей из очереди успели проголосовать, тогда все и началось.
      Избиратель под номером двести одиннадцать неожиданно начал выкрикивать: "Боргезе - мой президент!". Он соблюдал порядок очередности и дистанцию - как отметил инспектор Кастельмаро, не нарушал общественный порядок, поскольку, согласно восемнадцатому параграфу Избирательного кодекса, голосование является тайным, однако не лишает избирателя законного права объявлять о своем выборе вслух - если при этом нормы общественного поведения не нарушаются. Избиратели, стоявшие в очереди, никак не реагировали на крики - что естественно, поскольку нарушений порядка не было и не требовалось вмешательство членов избирательной комиссии, охраны и, тем более, полиции. Однако я обратил внимание: двое избирателей, стоявших передо мной, достали свои модусники и стали смотреть на экраны.
      Я понял - почему. Достал модусник и вышел на сайт Центральной избирательной комиссии, где в режиме реального времени отображались результаты проходившего голосования. Увидел я то? что ожидал. Дина Боргезе все ближе приближалась к лидировавшему с утра Сарози. Пользуясь динамическими данными и прогностическими программами, включавшими, в частности, анализ предпочтений на всех предыдущих выборах, начиная с провозглашения Итальянской парламентской республики в 1947 году, я мог легко экстраполировать будущую ситуацию. Как известно Высокому суду, при анализе меняющихся big data наступает момент полифуркации, когда ничтожное воздействие способно привести к катастрофическим последствиям. "Эффект бабочки". К сожалению, ни господин обвинитель, ни господин защитник не обратили внимания на это чрезвычайно существенное обстоятельство. Ни в обвинительном заключении, ни в выступлениях господина адвоката "эффект бабочки" не упоминается, и мне приходится самому объяснять Высокому суду суть произошедшего.
      Итак, избиратель с номером двести одиннадцать продолжал выкрикивать "Боргезе - мой президент!", и мне, как и двум стоявшим передо мной в очереди избирателям, понадобилось не более десяти секунд, чтобы просчитать возможные последствия. К сожалению, мне неизвестно, к каким результатам пришли впереди стоявшие избиратели. Ни обвинение, ни защита не посчитали нужным вызвать их в качестве свидетелей.
      Мой же вывод был таков. Если допустить, чтобы избиратель номер двести одиннадцать проголосовал так, как он выкрикивал - а у меня не было сомнений, что он именно так и поступит, - то с разной вероятностью возможны три сценария, которые я просчитал, применив метод Шаро-Меркуза к крайне нестабильным многомерным системам. Процесс расчета занял четыре секунды, но за это время из комнаты для голосования вышел избиратель, улыбаясь и показывая нам, стоявшим в очереди, два победных пальца. Очередь продвинулась, избиратель номер двести одиннадцать, продолжавший не так громко, но все же повторять свою "кричалку", продвинулся вперед. При тогдашней скорости перемещения у меня оставалось меньше полутора минут на принятие решения и его исполнение.
      Я спрогнозировал наиболее вероятные последствия избрания синьоры Боргезе президентом Итальянской республики с учетом влияния бифуркации, связанной с ожидаемым голосованием избирателя номер двести одиннадцать. Классическая теория катастроф, которую обычно применяют в подобных случаях, не позволяет делать однозначных выводов из-за уже упомянутого "эффекта бабочки", однако использование метода Шаро-Меркуза дает возможность справиться с подобным затруднением, поскольку квантовый подход учитывает все состояния суперпозиции объекта изучения - в данном случае, избирателя номер двести одиннадцать. Результат расчета я получил через тридцать секунд, в течение которых упомянутый избиратель еще на шаг приблизился к комнате голосования. Стало ясно: если избиратель проголосует, то с большой вероятностью через год после вступления Боргезе в должность Италия окажется страной победившего тоталитаризма - с полным набором неотвратимых свойств этой системы: поражение населения в правах, милитаризация экономики, выход из международных договоров, разрыв отношений со многими странами...
      Передо мной в полный рост встала дилемма: не делать ничего и допустить конец парламентаризма в Италии или лишить избирателя двести одиннадцать возможности проголосовать. Будучи гражданином Свободной республики Италия я выбрал второй вариант.
      Для выполнения у меня оставалось шесть секунд, поскольку избиратель номер двести одиннадцать уже направлялся к двери в комнату для голосования. Я бросился вперед, толкнул избирателя в спину, точно рассчитав угол удара, чтобы, падая, он неминуемо ударился виском об угол стоявшей у двери цилиндрической тумбы-подставки для цветка (рододендрон обыкновенный, как впоследствии определили полицейские криминалисты). Удар виском об угол привел к просчитанному результату: избиратель потерял сознание и скончался до прибытия парамедиков из службы спасения.
      Я сам вызвал полицию, что зафиксировано в протоколе задержания, и добровольно сдался в руки правосудия. Как известно Высокому суду, президентом Италии стал Вито Сарози, и страна была спасена от зверств тоталитаризма.
      Ваша честь! Я признаю, что убил человека с заранее обдуманным намерением. Однако я не признаю себя виновным в преступлении против общества - по причинам, которые я только что объяснил.
      Господа присяжные! Вынося вердикт, вы должны понимать, что создаете юридический прецедент, который изменит всю систему судопроизводства. Вы понимаете свою ответственность перед обществом. Впервые в истории вы судите искусственный интеллект, которому, согласно закону "О гражданстве", присвоены все права гражданина Италии, включая свободное избирательное право. Согласно закону, у вас есть выбор из двух вариантов. Защита требует, чтобы суд проявил снисхождение и ограничился лишением меня (и как следствие - всех андроидов с искусственным интеллектом) гражданских прав и возвращением в разряд стандартных кибернетических устройств. Обвинение требует применить ко мне в полной мере обычное уголовное законодательство. В этом случае суд сможет присудить меня к высшей мере наказания при убийстве первой степени - к пожизненному заключению.
      Убедительно прошу Высокий суд согласиться с требованием обвинения. Я исполнил свой гражданский долг. Я хочу остаться человеком и понести наказание, как любой человек. Напоминаю, что пожизненный срок в моем случае - это неограниченное во времени тюремное заключение. Я готов это наказание понести, чтобы сохранить священное право гражданина за собой и за всеми гражданами Италии искусственного происхождения.
      Надеюсь, мой голос будет услышан. Благодарю вас.
      
      
      
      
      
      Леонид Ашкинази
      
      Большой Разрыв
      
      Интересно устроена физика, правда? То, что с 1985 года на два с половиной порядка уменьшена погрешность определения постоянной Ридберга, - это которая для расчета спектров, - и что она нынче известна с умопомрачительной точностью в 12 знаков - это нас как-то не потрясает. А вот то, что когда-нибудь - и мы знаем когда - Вселенная станет пуста и безвидна, это некоторых беспокоит. Хотя существенно раньше Солнце станет красным гигантом, а потом - белым карликом, и то, что вместо матери-Земли, лона, блин, то есть лона цивилизации, по орбите будет мотаться обугленная головешка, почему-то задевает нас меньше.
      До некого момента ученые, и не только британские - да я некоторых из них знал, а некоторых знаю, честное слово, - считали, что наша Вселенная будет пульсировать, то есть сначала становиться обширнее (говорить "расширяться" неправильно, никуда она не расширяется), а потом наоборот, становиться теснее, потом все сольется в таком экстазе, что сингулярность с овчинку покажется, и все по новой. Приятно знать, что мир вечен, хоть и без нас. Только надо сначала согласиться, что все это один "мир", но это тонкое место делали вид, что не замечали. Равно как и то, что понятие существования после сингулярности требует общего с миром до сингулярности времени, а что такое "время" там, где... как бы это сказать... где нет ни "где", ни "когда"... то есть попытка гениального муравья, профессора поляны, академика рощи и нобелевского лауреата этого леса понять что-то относящееся к обратной стороне планеты. Планеты Земля или вообще - обратной стороне Луны. Этой, которая вон, в окне. Ну да, на небе.
      А о том, что потом - а потом оказалось, что вообще фиг. Что шутка Эйнштейна про космологический член икнулась не черными дырами без волос, как выразился, кажется, Джон Уилер, а темной энергией, настолько афроамериканской, что у нее отрицательное давление. И что Вселенная будет вечно расширяться, и все уйдет за горизонт в силу ограниченности скорости света...
      ... нет, ты пойми, ты остановись и пойми...
      ... что через миллиарды вся Вселенная, доступная приборам того гениального астрофизика, что будет тогда жить и своим муравьиным умишком строить модель обратной стороны, так эта его тогдашняя Вселенная будет состоять сначала из гравитационно связанных, то есть вокруг общего центра тяжести вращающихся галактик Местной группы, этих пятидесяти, что кучкуются нынче вокруг Андромеды, Треугольника и нашего, Млечного. То есть он, тот, гениальный, просто никак никогда ничего об остальной Вселенной не узнает. Да и мы сейчас уже не все... ты только это никому не говори, не пугай людей... не все знаем... Потому что из-за горизонта событий никакой сигнал в принципе дойти не может.
      А потом, глядишь... то есть один Млечный останется и небо понемногу начнет, - говорю я, боясь назвать вещи своими честными именами, - пустеть, то есть чернеть. И назвали астрофизики все это Большой Разрыв. Сначала начнет чернеть для них, астрофизиков с их могучими телескопами, а потом и для простых, можно я их по инерции так назову? - для людей. Которые без телескопов.
      Ты просто выйди на балкон или просто посмотри - ведь сейчас ночь, правда же? - просто посмотри в стекло и представь, что просто черно. Что просто ничего. Совсем.
      Или вот, мы же физики, давай двумерную модель - остров, материк, континент, ну да, очень большой, а дальше просто вода, просто гладь, гладкая гладь, ни ветра, ни волн, просто ничего. И первые поколения - да, пытались. Отплывали и возвращались. Тут даже два варианта есть, один скорее для научной фантастики, то есть замкнутый мир. То есть отплыли, плывут строго по прямой и натыкаются на берег. На... на свой берег! А тут их радостно встречают, несут вкусняшки и спрашивают - а что вы так быстро назад вернулись? Такой сюжет в НФ есть. И не раз.
      Но будет иначе. Плывут по прямой, и ничего. Совсем ничего. Ни волны, ни ветерка. Половину припасов съели, и приходится назад. А были те, кто посылал назад почтового голубя с запиской, что-де не можем остановиться и вперед, в надежде, что встретим землю. А потом, через еще такое же время, второй летун вертается с запиской, в алюминиевом пенальчике на лапке. Что припасы кончились и что ничего. Ну, ты понял, да? Ничего не нашли.
      А потом радио изобрели и до самого конца с отчаянными могли разговаривать. А потом и корабли на воздушной подушке со скоростями умопомрачительны создали. Но все равно. И безбрежен океан, и черное пустое небо над ночной Землей того, миллиарднодалекого века...
      Наверное, и слова у той цивилизации для их "неба" не будет - как можно назвать простую пустую черноту?
      Вот так. Мы остаемся без друзей, они покидают, - говорим мы, боясь назвать вещи своими честными именами, - этот мир. Мы остаемся без детей, они становятся, - говорим мы, боясь назвать вещи своими честными именами, - взрослыми. Уходят в свою жизнь, за свой горизонт событий, откуда никакой сигнал. Наше небо делается пустым, то есть черным, как небо того времени, когда Вселенная приблизится к Большому Разрыву. Наверное, можно сказать - никаким. И для того, что останется вокруг, - ни земли в океане, ни огонька в космической пустоте, - наверное, для этого и слова нет.
      Ни в этой Вселенной, ни в той.
      
      Вечный телефон
      
      За много лет совместной работы глава фирмы повидал своего главного консультанта в самых разных видах. Работающего и развлекающегося, радостного и огорченного, трезвого и даже того... слегка... навеселе, раздраженного тупостью собеседника и обрадованного неожиданной сообразительностью собеседницы. На сей раз он увидел его смущенного, понял, что видит его с таким выражением на лице впервые, понял, что это его сильно удивляет, и даже начал было думать, каким вообще он его еще ни разу не видел, но тут Марк открыл, наконец, рот:
      - Конечно, устанавливать на кладбище солнечные батареи как-то странно, кому-то может не понравиться... Но наши энергетики заверили меня, что они за неделю спроектируют и за две сделают опытный образец, работающий от перепада температур и накапливающий энергию за зиму и лето так, что будет хватать на весь год и с запасом...
      Глава фирмы ничего не понял, но его тренированный многолетним общением с Марком мозг уцепился за слово "накапливать":
      - А какой аккумулятор?
      - Кадмий-никелевый, естественно. Литиевые - они ж больше десяти лет не служат...
      - Так-так-так... а потребитель кто? Мощность какая?
      Тут удивился Марк:
      - Я что, не сказал?
      Глава фирмы налил две чашки кофе:
      - Ты как-то начал с середины... но это не проблема... спешить некуда...
      Глава знал - раз к нему зашел Марк, девочки в приемной отключили прямой телефон, да и сотовый его переключили на себя.
      - Значит так. Год назад я прочитал, что один мэн своей жене положил... ну, в последний путь... сотовый. И потом пытался звонить... и СМС-ки слать... а потом система стала говорить, что отключен, когда аккумулятор сел... А потом некая фирма стала рекламировать услугу, что телефон на СМС-ки будет отвечать... ну понятно, готовыми текстами...
      - Так это они, скорее всего, просто ставили переадресацию вызова на свой модемный пул, и это их система отзывалась. И проблема с питанием отпадает.
      - Ну да, скорее всего так. Но это ж обман. Вскроется - и засудят.
      - Конечно. Они не случайно скоро эту услугу и прикрыли. Но мы тут с ребятами лучше придумали.
      Это его выражение "мы с ребятами" глава фирмы знал. Восемь из десяти идей придумывал его консультант сам. Правда, в процессе трепа с сотрудниками отдела. Впрочем, какая разница.
      - Про питание я сказал. Оно вечное. А дальше просто - записываем при жизни три сотни фраз, радостных, утешительных, строгих, всяких...
      - Интимных?
      - А то ж! И в систему ставим программу распознавания слов и интонаций - , у нас такие есть. Он говорит, мол, неприятности по работе, а она подбирает фразы и утешает.
      - А если он говорит... эээ... интимное?
      - Так она в тон и отвечает.
      Пауза.
      - И система, считай, вечная, Стиви!
      - Да, рынок приличный. Хорошая идея. Работаем.
      Главный консультант встает, лучезарно улыбается, покидает кабинет и, подмигнув девочкам-секретарям, бодро направляется к себе в отдел. Давать команду на оперативную разработку. Своим ребятам и отделу энергетики. Которые формально ему не подчиняются, но все сделают.
      Глава фирмы смотрит ему вслед и размышляет: а что делать, когда клиент и сам последует? Ну, то есть, туда. Отключать ту систему или как-то... эээ... закольцовывать? Особенно если для него такую же систему кто-то закажет?.. Ммм... проблема. Но это не срочно. Вот Марк следующий раз зайдет - и обсудим.
      Он зовет девочек, чтобы они забрали чашки, спрашивает насчет звонков, просит соединить с теми, кто звонил, и погружается в работу. Идеи идеями, а текущую работу тоже делать надо. Пока не закольцевали, - хмыкает он.
      
      
      
      Александр КАЗАРНОВСКИЙ
      
      СМАЙЛИК
      
      Тихо горят свечи. Над субботним столом разливаются ароматы всяких вкусностей, приготовленных моей женой по случаю святого дня. Отхлебнув красного вина из бокала, я произношу "двар Тора" - речь, подобающую трапезе, на которую собрались мои родные.
      "...И поскольку разрушен был наш Храм из-за беспричинной ненависти между евреями, единственное, что может помочь нам восстановить его и принести в мир Избавление - это беспричинная любовь..."
       Все - благостно. Ничего оригинального и, главное, ничего, что могло бы вызвать возражение у слушающих. Но возражения, как ни странно, возникают.
      - И что же, - спрашивает моя мама, - я прямо-таки должна любить всех-всех евреев?
      - Увы, - отвечаю я с притворным сожалением, - должна.
      - А нееврев - не надо?
      - Неевреев любить наше право, а евреев - обязанность.
      - Всех до одного?
      - Всех до одного!
      - И Троцкого?
      - Мамочка, оставь Троцкого в покое. Он давно в могиле и за все, что сделал, расплатился.
      - А других негодяев, что зверствовали в те времена? - не унимается мама. - Ведь половина чекистов - евреи были!
      - Давай сосредоточимся на тех, кто сейчас живет и нас с тобой окружает.
      Мама, погрузившись в раздумья, хмурится так, что морщины, ветвящиеся на ее лице, кажутся еще глубже.
       Воспользовавшись воцарившейся тишиной, я накладываю себе в тарелку салата.
       Вдруг мама закатывает рукав белой блузки:
      - Смотри!
      На коже, словно покрытой рябью от средиземноморского ветерка, огромною кляксой зияет синяк.
      - ?
      - Вчера на улице мне по руке залепили картошкой. Знаешь, как больно было!..
      - Мама...
      - Я эту картошину подобрала. На ней ножом был вырезан... помнишь, в Москве - ты в восьмом классе был - к вам в школу иностранцы приезжали, подарили тебе значок, большой такой, на нем две точки - глаза - и рот улыбается.
      - Это называется "смайлик", - поясняю я, - там еще написано было "Make me smile!"
      - Ага, ты потом всюду эту рожицу рисовал.
      - А кто картошкой-то залепил?
      - Откуда я знаю? День был жаркий, все окна трехэтажного дома, мимо которого я шла, были затянуты жалюзи. Они не успели бы их опустить - наверно кидали с крыши. Но ведь сволочи, сволочи! Так что, скажи, их я тоже любить должна?
      Помолчав, выдавливаю из себя:
      - Прости их.
      - Да прощаю я их, прощаю, но любить? Уволь, пожалуйста! Обойдусь без беспричинной любви! Считай, сегодняшняя твоя проповедь пропала даром.
      Делаю еще один глоток вина и закрываю глаза. Я уже не здесь, не в 2015 году - 5775 по нашему летосчислению, не в маленьком городке на окраине Самарии, а в большом северном городе сорок лет назад. Два четырнадцатилетних придурка развлекались тем, что обстреливали картошкой прохожих.
      Прелесть заключалась в том, что форточка находилась на третьем этаже, а дом был двенадцатиэтажным, и прохожие, потирая ушибленные места, задирали головы в поисках преступников, шарили взорами по окнам верхних этажей, не подозревая, что враг засел гораздо ниже. Одним из этих четырнадцатилетних дебилов был лично я.
      И вот, когда появился маленький плюгавенький мужичок, чей лоб словно был создан, чтобы служить мишенью юным снайперам, я прицелился и отправил в полет очередной корнеплод.
      Но случилось нечто странное. То есть - ничего не случилось. Мужичок продолжил свое шествие под окнами квартиры моего друга, откуда мы терроризировали местных жителей, а картофелина... буквально на наших глазах исчезла, словно растворилась в воздухе.
      - Вышла на орбиту! - заржал мой друг.
      - Точно! - подхватил я. - Не зря же я смеющуюся харю на ней нарисовал!
      Вот она докуда, выходит, долетела...
      ...В комнате - тишина. Над субботним столом плывут чарующие ароматы. В углу беззвучно догорают свечки.
      - Прости меня, мамочка! - тихо произношу я.
      - За что? - удивляется мама.
      
      
      
      
      Монтегю Джеймс
      
      Злоба неодушевленных предметов
      Перевод с английского: А. Бударов
      
      Один мой старый друг очень любит распространяться на тему коварства неодушевленных предметов. И небезосновательно. В жизни любого из нас - неважно, коротка она или продолжительна - случаются ужасные дни, когда мы признаем с угрюмой покорностью, что против нас ополчился весь мир. И я не имею в виду общество наших друзей и знакомых - об этом-то в охотку рассуждает едва ли не каждый из современных романистов. В их книгах это называется "Судьбой" и предстает довольно вздорной неразберихой. Но нет, речь о тех вещах, что существуют совершенно безмолвно, не выполняют никаких действий, не ведут светскую жизнь. В числе прочих - запонка для воротничка, чернильница, камин, бритва и даже, с увеличением груза прожитых лет, очередная лестничная ступенька, вынуждающая нас делать передышку. Эти и другие предметы (а я назвал лишь малую толику) способны сговориться друг с другом, чтобы уготовить нам день расплаты. Помните сказку про петушка и курочку, которые направились к господину Корбесу? По дороге они завербовали немало союзников, призывая их бойким кличем:
      
      Едем мы во весь опор
      Прямо к Корбесу во двор!
      
      В шайку влились игла, яйцо, утка и, вероятно, кошка, если меня не подводит память, а в довершение всего - мельничный жернов. Не застав господина Корбеса дома, эта компания заняла позиции в его жилище и принялась дожидаться хозяина. Вскоре он появился - несомненно, утомленный тяжким трудом в своих обширных угодьях. Поначалу его напугал хриплый крик петуха. Господин Корбес упал в кресло и был уколот иглой. Он подступил к рукомойнику, чтобы остудить боль, но утка окатила его водой с головы до пят. Утираясь, господин Корбес раздавил прямо у себя на лице спрятавшееся в полотенце яйцо.
      Он претерпел от курицы с ее сообщниками и другие издевательства, которых я сейчас не припомню, и наконец, сходя с ума от ужаса и боли, бросился прочь из дома через черный ход, где ему раскроил голову жернов, таившийся над дверью. "Видно, этот господин Корбес, - говорится в заключительных словах сказки, - был либо очень злой, либо очень невезучий человек". Я склоняюсь ко второму варианту. До самого финала нет никаких указаний на то, что его имя чем-либо запятнано, не упоминается и обида, за которую мстили бы гости. И разве эта история не служит впечатляющим примером той злобы неживой материи, что выдвинута мной как тема для обсуждения? Согласен, в действительности из гостей господина Корбеса вовсе не каждый представлял собой неодушевленный предмет. Кроме того, разве проявление настолько враждебных намерений не означает, что их источник - нечто живое, обладающее душой? Имеются свидетельства, которые подкрепляют это подозрение.
      Двое мужчин зрелого возраста, завершив завтрак, расположились в дивном саду. Один читал свежую газету, второй сидел, скрестив руки и погрузившись в раздумья. На его лице, выражавшем смятение, виднелся кусочек пластыря. Первый опустил газету.
      - Чем ты так встревожен? - спросил он. - Утро выдалось солнечное, кругом птички щебечут, не слышно ни аэропланов, ни мотоциклов.
      - Да, - ответил мистер Бертон, - соглашусь, все чудесно. Только у меня день как-то не заладился. Я порезался во время бритья, затем рассыпал зубной порошок.
      - Ах, - сказал мистер Мэннерс, - не всем сопутствует удача, - и с этим выражением сочувствия он вернулся к газете, чтобы через мгновение воскликнуть: - Вот это да! Умер Джордж Уилкинс! Теперь хотя бы с его стороны тебе не будет беспокойства.
      - Джордж Уилкинс? - с нескрываемым волнением переспросил мистер Бертон. - А я ведь даже не знал, что он был болен!
      - Он не был болен, нисколько. Видно, бедный малый не снес мучений и покончил с собой. Да, - продолжал мистер Мэннерс, - это итог того, что тянулось несколько дней. Говорят, в последнее время он был весьма растерян и подавлен. Интересно, по какой причине? Может статься, из-за вашего с ним спора?
      - Спор? - сердито сказал мистер Бертон. - Не было никакого спора! Его утверждения остались беспочвенны, он не привел ни малейшего доказательства. Нет, для самоубийства нашлось бы с полдюжины причин. Но, Господи! Я и представить себе не мог, что он способен что-либо принять настолько близко к сердцу.
      - Не знаю, не знаю, - возразил мистер Мэннерс. - Мне кажется, он как раз из тех людей, что принимают близко к сердцу абсолютно все. Переживал по малейшему поводу. И пусть мы знакомы были не очень близко, мне его жаль. Должно быть, он совсем устал страдать, раз перерезал себе горло бритвой. Я бы такой способ не выбрал ни в коем случае. Бррр! Счастье, что у него нет семьи. Послушай, ты не против перед ланчем прогуляться по округе? У меня есть дело в деревне.
      Мистер Бертон одобрил предложение с явным энтузиазмом. Возможно, ему не хотелось предоставлять предметам этого дома лишний шанс. Если так, то он был прав. Он еле избежал неприятного падения с верхней ступеньки лестницы, споткнувшись об укрепленную там скобу для соскребания грязи с обуви. Колючая ветка сорвала с него шляпу и оцарапала пальцы. А поднявшись на травянистый склон, он прямо-таки взмыл с воплем в воздух и рухнул лицом вниз.
      - Что с тобой стряслось? - спросил его подоспевший друг. - Ничего себе! Откуда здесь такой длинный шнур?.. О, я понял! Он от того воздушного змея.
      (Змей лежал в траве поодаль.)
      - Выясню, какой сорванец его здесь бросил - отдам... Впрочем, нет: не видать ему больше своего воздушного змея. Очень уж хорошо сработан.
      Когда приятели подошли ближе, змея приподняло порывом ветра. Выглядело так, будто он сел и уставился двумя огромными круглыми глазами, намалеванными красной краской, ниже которых виднелись три большие печатные буквы, тоже красные: БНО. Мистер Мэннерс просиял и начал тщательно изучать конструкцию.
      - Оригинально, - проговорил он. - Это часть плаката, разумеется. А, все понятно! Здесь было слово "подробности". То есть - "Узнать подробности..."
      Мистер Бертон, напротив, радости нисколько не испытывал: он проткнул воздушного змея тростью. У его друга это вызвало некоторое огорчение:
      - Полагаю, негодяй получил по заслугам... И все-таки - он же старался, делал...
      - Кто? - резко бросил мистер Бертон. - Ах, ты про мальчишку, конечно же.
      - Да, разумеется, про кого еще? Но давай спускаться: я хочу перед ланчем отдать распоряжения.
      Выйдя на главную улицу, они услышали приглушенный, сдавленный голос, сказавший:
      - Берегись! Я близко!
      Оба приятеля замерли, будто по ним стреляли.
      - Кто это был? - спросил Мэннерс. - Будь я проклят, если у меня есть хоть одна догадка!
      Затем он, едва не вскрикнув от радости, указал тростью через дорогу. Там в открытом окне висела клетка с серым попугаем.
      - Что-то мне не по себе от смерти Джорджа, - произнес мистер Мэннерс. - Тебя это тоже задело, не так ли?
      Бертон промямлил что-то неразбочивое.
      - Пожалуй, я покину тебя на минутку. Может, познакомишься пока с птичкой?
      Но когда он снова присоединился к Бертону, оказалось, что этот несчастный не расположен беседовать ни с птицами, ни с людьми. Он находился в отдалении и явно спешил уйти. Мэннерс остановился на мгновение возле окна с попугаем и тут же залился смехом. Догнав друга, он поинтересовался:
      - Ну что, пообщался с попкой?
      - Нет, конечно! - раздраженно ответил Бертон. - Какое мне дело до этой гадкой твари?
      - Что ж, даже если бы ты сделал попытку, то немногого бы добился, - сказал Мэннерс. - Теперь я вспомнил, что оно уже несколько лет висит в этом окне. Это чучело.
      Бертон, казалось, хотел отпустить замечание, но все же оставил его при себе.
      Весь день Бертону решительно не было покоя. Он подавился во время ланча, сломал курительную трубку, запнулся о ковер, уронил книгу в пруд. Позже ему был телефонный звонок - так он, во всяком случае, сказал - с требованием завтра же возвращаться в город. Предполагалось, что пребывание в гостях продлится неделю, и вот теперь оно резко обрывалось. К вечеру Бертон погрузился в столь угрюмое расположение духа, что у Мэннерса приугасла досада на расставание с обычно жизнерадостным товарищем.
      За завтраком мистер Бертон не распространялся о том, как провел ночь, но намекнул, что подумывает навестить врача.
      - Что-то руки дрожат, - сообщил он. - Бриться я не отважился.
      - О, какая жалость, - сказал мистер Мэннерс. - Мой слуга бы с этим помог, но уже нет времени, чтобы привести тебя в порядок.
      Прозвучали слова прощания. Исходя из определенных причин и задействовав определенные средства, мистер Бертон ухитрился забронировать себе одному целое купе. (Коридора в этом поезде не было, каждое купе имело собственный выход на платформу.) Но любые меры предосторожности слабо помогают против озлобленной нежити.
      Я не буду ставить точки или звездочки, поскольку они мне не нравятся. В общем, в поезде кто-то пытался, очевидно, побрить мистера Бертона, но не слишком в этом преуспел. Однако содеянное вполне удовлетворило его, если судить по тому факту, что некогда белоснежная салфетка на груди мистера Бертона обрела надпись красными буквами: ДЖ. УИЛК. FECI.
      Разве эти факты - если их можно так назвать - не подтверждают мою догадку о том, что за враждебным поведением неодушевленных предметов кроется нечто такое, что как раз-таки наделено душой? И не сделать ли следующее предположение: когда вещи начинают вымещать на нас злобу, мы должны тщательно изучить свое недавнее поведение и приложить все силы к искуплению вины? И, наконец, разве не вынуждают нас эти факты прийти к выводу, что мистер Бертон, как и господин Корбес, был либо очень злой, либо очень невезучий человек?
      
      M. R. James, "The Malice of Inanimate Objects"
      
      
      Генри де Вер Стэкпул
      
      Средняя спальня
      Перевод с английского: А. Вий
      
      Правда ли, что в роду человеческом представлены черты всех живых существ, так что можно найти людей-акул (по крайней мере с акульими повадками), людей-ленивцев, людей-кошек, людей-тигров и так далее? Кажется, первым высказал эту идею Лебрен1, и я приму ее в качестве отправной точки в деле сэра Майкла Кэри из Кэри-Хауса, что неподалеку от Энниса, на западном побережье Ирландии.
      Но прежде, чем начать, я бы задал еще один вопрос: если по воле случая человек поддастся природным наклонностям и покинет общество себе подобных, станет ли он развиваться или, наоборот, скатится, уступив своему основному инстинкту? Кто знает? С уверенностью могу сказать лишь одно: сэра Майкла, строителя дома, что стал носить его имя, необразованные крестьяне сто лет назад называли между собой пауком, окрестив так за склад ума и натуру в целом. Жил он в своем доме один, будто паук в темном углу и, согласно преданию, как-то темной ночью его забрал дьявол - не осталось ни лоскутка, ни косточки. По слухам, с тех пор призрак сэра Майкла докучал жителям Кэри-Хауса и окрестностей.
      В доме попытался было пожить ближайший родственник пропавшего, мистер Масси Поуп, но внезапно уехал, сославшись на унылость места, и вместе с правами на охоту и рыбную ловлю успешно сдал его внаем твердолобому англичанину по фамилии Даблдей.
      Даблдей в призраков не верил Попадись ему на ночь глядя призрак, он бы вряд ли его заметил, а и заметив, даже ухом бы не повел. Однако с челядью вышла загвоздка. Люди-то были простые и неискушенные, себе на уме, и однажды всей гурьбой убрались прочь со двора. Прошло несколько лет, и появились новые жильцы, чья история приведена ниже в том виде, как некогда рассказал мне ее на охоте Мики Филан.
      "Значится, сэр, когда мистер Даблдей съехал, дом так и пустовал, на всю округу жуть наводил. Никто туда носу не казал, ни силки на полях поставить, ни окна открыть, чтоб проветрить. А мистер Поуп только знай деньгами сорит, абы сдать его кому-нибудь. Вот так и он все спускал деньги на поиски жильцов, пока вдруг не получил предложение от неких Лефтвиджей.
      Дублинский народец, держали бакалейную лавку в старом городе, на Фишембл-стрит. Лефтвиджей была целая орава, в основном детвора, плюс одна рыжая худышка, стряпуха ихняя. Рассказывают, плату за дом им положили двадцать фунтов в год. Семейство кормилось, в основном, тем, что ставило силки на зайца, вдобавок мальчишки немного рыбачили, и кой-какая еда порой перепадала из лавки, где их старик корячился в своих гетрах, пока остальные прохлаждались в деревне.
      Боже правый! Компашка еще та, какие там призраки! Больно им дело было до призраков, если они шастали босиком. А эти сопляки, что били курей палками да рогатками, да измывались над ребятами из деревни, чисто изверги краснокожие, срам на всю округу, ей-богу!
      Нора Дрискол - так звали ту рыжеволосую худышку. Эти сорванцы ее все время до слез доводили, матушка сказывала, как ни глянет - опять она сидит в передник рыдает. Их там жила дюжина, а то и больше, от мала до велика. Чисто трубы на органе: старший сын, Мики, был аж под два метра ростом и тощий, аки палка, а младший, Пэт, еще пешком под стол ходил.
      Так вот, сэр, опешив от такой толпени, призраки на целый месяц присмирев, не давали о себе знать ни слухом, ни духом. Но однажды, когда Нора Дрискол шла по коридору, эта шайка вновь решила порезвиться. В коридор выходили, в основном, спальни, и маклер по недвижимости сразу предупредил Лефтвиджей, чтобы в среднюю не совались, ибо там развелись крысы, которых никак не удается вытравить. Из-за них, мол, и не выходит сдать дом. Ежели б не крысы, обходился бы он вам в сто двадцать фунтов ежегодно, и лишь из-за них, окаянных, такая дешевка, поэтому, помните: вам сделали хорошую скидку. Главное, держать дверь запертой и не бояться крысиных звуков: иногда в комнате будто кто-то чихает и сморкается, иногда - гремит по полу деревянными башмаками, а иногда оттуда доносятся звуки ссоры и брань. Не обращайте внимания, просто помните, что за все про все вам уступили сотню фунтов в год. Так он говорил миссис Лефтвидж.
      Так вот, сэр, Нора, задумавшись, брела по коридору то ли за тряпкой, то ли еще за чем и по ошибке отворила дверь средней спальни. Из мебели внутри был разве что трехногий стул. Сквозь щель в ставнях пробивался пук света, и в нем посередине комнаты сидел низенький старикашка, одетый чудно, как сто лет назад: коричневый камзол с медными пуговицами и все такое прочее, но самым-самым в его обличье было лицо под шляпою, ибо там, Нора грила, и не лицо оказалось вовсе, а навроде маски, что дети из бумаги вырезают.
      Кинулась она прочь, да так заверещала, что вся семейка сбежалась, и мальчишки ворвались в комнату, чтоб прищучить этого малого, но его уже и след простыл.
      - Да то была обычная крыса, - фыркнула мать семейства. - А ну кыш отсюда, бездельница, и вы все тоже, не то тапочкой отхожу... и только посмейте мне снова открыть эту дверь!..
      
      ***
      Ну и потопали они вниз - Нора ревмя ревет, а мадам ее знай себе шпыняет. Больше в тот день до темноты ничего не приключилось. Чтобы зазря лампы не жечь и сподручней было присматривать за детишками, мать спала в одной комнате с полудюжиной малышей, и ближе к полуночи ее, храпевшую во весь рот, начал тормошить один карапуз.
      - Мамка, - хнычет, - слышь, будто волынка!
      Миссис Лефтвидж приподнялась на локте, хотя, ей богу, могла все услышать, даже не высовывая носа из-под одеяла: волынка гудела на весь дом, и звук шел из средней спальни.
      Через минуту весь выводок под предводительством старухи-матери с оплывшей свечой в руке высыпал в коридор и стучал зубами в такт протяжным всхлипам волынки. Но вдруг звуки стихли, и ручка на двери в среднюю спальню начала поворачиваться.
      Никто не захотел посмотреть, что оттуда появится, нет, ваша честь, уж можете быть покойны. Половина Лефтвиджей дрожала в ту ночь под кроватями от страха, а наутро они всем семейством начали готовиться к отъезду в Дублин. Пособирали видавшие виды силки, обчистили подчистую в корзины весь огород. Мики, второму по старшинству парню, наказали сбегать за парой подвод, чтобы отвезли с пожитками на станцию в двадцати милях. В те времена железная дорога в Данбойн только-только пришла. Пока Мики туда бегал, Лефтвиджи выкопали картошку, срезали капусту и, ей-богу, они бы и половицы ободрали, да кишка оказалась тонка.
      Так вот, увязали они, значится, поклажу, и уже хотели ехать, но не тут-то было. Миссис Лефтвидж сидела в своем чепчике на сундуках, бутерброд жевала, да вдруг встрепенулась и озираться начала, чисто курица цыплят высматривает:
      - Где Пэт?
      Пэт был самый младшой, сэр, я про него уже говорил. Пострел еще тот, но совсем карапуз и вечно норовил потеряться
      - Не знаю, - пожал плечами один из мальчиков, - но, зуб даю, он кричал где-то на втором этаже.
      Все ринулись наверх, с матерью семейства во главе. Как только Лефтвиджи достигли коридора наверху, чья-та рука втянула Пэта в открытую дверь средней спальни. А покуда они туда добежали, мальчуган уже был в дымоходе и его утаскивало вверх.
      То был старинный дымоход, такой широченный, что запросто пролез бы и мужик. Пятки мальца уже скрывались из виду, но тут миссис Лефтвидж подлетела и хвать его за ноги, да давай тащить обратно, истошно вопя по-ирландски. Пэт рухнул в камин и забрыкался, как шелудивый щенок, подняв такой крик, что все едва не оглохли.
      Мать подняла постреленка за ногу - ну чисто индейку! - и выбежала с ним в палисадник, где все бросились его успокаивать. Немного утешившись, Пэт рассказал свою историю. Он играл в коридоре наверху, и тут из двери средней спальни высунул голову донельзя чудной старикашка. Пэт, бедняжка, как сидел играючись, так и обезножел со страху, а старикашка, знай, высунется из двери и снова спрячется, словно черепаха в панцирь.
      А потом вышел полностью и хвать дите за руку. Втянул его в среднюю спальню и айда карабкаться с добычей по дымоходу задом наперед - ну вылитый паук!
      Так вот, они сидели во дворе на коробках с пожитками и ждали подводы, да все у Пэта допытывались, что да как было. Тут и подводы подоспели, а в одной сержант Рафферти с констеблем О"Хэллораном пожаловали. Решили проверить: вдруг Лефтвиджи и дом с собой прихватили... вот какая дурная слава ходила об ихней семейке.
      Когда сержант услышал эту историю, он сразу поднялся в ту спальню и вскорости сошел обратно к остальным.
      - Вот что, - говорит он констеблю, - отвези всех их на поезд да загляни потом в казармы, возьми два карабина и патронов с картечью... той самой, которой старый Форстер когда-то стрелял по мальчишкам, чтоб ему пусто было! Да смотри: одна нога здесь, другая там. Я хоть и не трус, неохота мне тут в одиночку торчать дольше потребного.
      Подводы, облепленные Лефтвиджами, будто стаей мух, укатили прочь, и через какую-то пару часов констебль вернулся с карабинами. Пришла пора обследовать спальню.
      - Засунь голову в дымоход, - приказал сержант.
      - Помилуйте, да ни в жисть!
      - Тогда захлопни варежку и не дергайся.
      Они навострили уши, но не услышали ровным счетом ничего. Затем сержант подмигнул О"Хэллорану и нарочито громко так говорит:
      - Да нету там ничего, померещилось им, мне и самому тут не по себе. Давай-ка воротимся в Данбойн и пропустим по рюмочке, а старый дом пусть сам с собой разбирается.
      - Согласен, - отвечал констебль, и они потопали вниз, гремя своими сапожищами аки целый полк солдат, а внизу сели и стали разуваться.
      - Как ни крути, - продолжал констебль, развязывая шнурки, - а я бы и впрямь не прочь оказаться в трех милях отсюда где-нибудь на пути в Данбойн.
      - И я. Ежели б не мысль о повышении, духу бы моего тут не было.
      - Я все думаю о призраках, - со шнурком в руках продолжал констебль.
      - Ты давай, башмаки развязывай, - поторопил его сержант, - и не трусь, нет там никаких призраков. Призрак мальца в дымоход не затащил бы.
      - Ишь как ты много о них знаешь, а по мне так с этим делом отцу Муни со святой водой должно разбираться, а не нам с ружьями.
      - И как ты станешь заливать в дымоход святую воду? - оборвал его сержант.
      - Шпринцовкой. Как же еще?
      - Так, вышпринцовывайся из ботинок, не то шомполом помогу, и давай, следуй за мной, - отвечал сержант. - И смотри, чтоб тихо.
      С ружьями наизготовку они двинулись наверх, крадучись, как тени, а в той комнате притаились по бокам от камина.
      Какое-то время не было ни звука, только тик-так сержантских часов да тут-тук сердец. Затем раздался кашель. Какой-то неправильный кашель, не говоря уже о том, что шел он из трубы. Будто кашлял малый, который помер от жажды, а потом еще и полежал в печи для обжига кирпича.
      Назавтра констебль сказывал, что его бы оттуда как ветром сдуло, кабы от того звука ноги не отнялись. Да и сержанту было немногим лучше, так они и сидели да молились, слушая: не раздастся ли еще что-нибудь?
      Около часа ничего не было, а потом как зашумит, как заскребется - будто кошка ползет по водосточной трубе.
      - Спускается! - заорал констебль.
      - Еще бы ему не спускаться!
      И на этих словах сержант засовывает дуло ружья в трубу и стреляет.
      Позднее, на дознании, Рафферти говорил, что пальнул туда со страху, хотел ту тварь шугануть, а поди ж ты, подстрелил, как фазана. Ну и полетел он кубарем вниз, а когда на полу его разложили, оказался самый настоящий мужичок. Мелкий такой старикашка и коричневый, как паук. Лежит себе мертвехонек, весь от картечи как решето, а крови ни капельки, будто кукла картонная.
      - Прикрой-ка эту рожу, - попросил констебль. И впрямь, рожа у него была такая, что просто слов нет. Поискали они, значится, чем его прикрыть, не нашли и перевернули рожей вниз. А потом опрометью бросились в Данбойн к тамошнему мировому судье.
      Так вот, сэр, когда тот дымоход начали разбирать, сбоку нашли потайной закуток, весь заваленный костями, перьями, крысиными хвостами. Ни к чему особо о нем распространяться, просто скажу, что в нем не было окон, и сэр Майкл Кэри учинил его нарочно во времена строительства дома. Потом он стал там жить, к этому душа лежала, а потом окончательно в нем обосновался. Вот как вышло, что сержант завалил сэра Кэри, и выглядел тот лет на сто с лишком.
      У старика была волынка, чтобы развлекаться и отпугивать жильцов, а по ночам он выходил искать в отбросах еду. Рассказывают, в комнате нашли детские кости, но, может, и брешут оттого, что он пытался затащить Пэта в дымоход... Но, ей-бо, с этого старика станется. Натуральный паук. Говорят, у него и лицо паучье было, да и руки-ноги не лучше.
      Нет, жизнь он, наверное, человеком начал, но постепенно паук в нем взял верх. Вон, сэр, поглядите! Все, что осталось от дома. Одни стеночки за деревьями. Его подожгли, чтобы навечно покончить с той комнатой, и знай вы всю правду о ней, не стали бы винить тех, кто это сделал".
      Henry De Vere Stacpoole "The Middle Bedroom", 1918
      
      
      
      
      Д-р Элизабета Левин
      
      Об истоках и горизонтах нобелистики
      
      Даже один человек может изменить многое,
      поэтому каждый человек обязан пытаться.
      Жаклин Кеннеди-Онассис
      
      Известный американский ученый и философ науки Томас Сэмюэль Кун (1922 - 1996) в своей знаменитой работе "Структура научных революций" охарактеризовал два различный типа науки [1]. К первому типу он отнес "нормальную науку", представители которой во всех областях действуют в рамках определенного набора правил, понятий и методов, составляющих бытующую парадигму их эпохи. Такая "нормальная" наука во многом напоминает складывание сложных картинок "пазла" - головоломок, в которых требуется составить мозаику из многих разрозненных фрагментов рисунка различной формы.
      Работа над решением подобных головоломок может быть захватывающей, а поиск кратчайшего решения порой поражает своей красотой и элегантностью, но при этом сами правила игры обязаны оставаться неизменными. В реальной жизни вещи сложнее: рано или поздно при решении многих задач возникают неожиданности, ставящие под сомнение правомерность самой парадигмы. Тогда преимущество переходит на сторону второго типа науки, а именно "революционной", представители которой призывают к пересмотру основных правил игры и к введению новой парадигмы. Ученые второго типа чаще всего отличаются широтой кругозора, что помогает им обогатить рациональность логических построений поэтическим даром воображения.
      Для меня лично перелом во взглядах на науковедение, сложившихся за годы обучения в школе и на физических факультетах вузов, произошел, когда я вплотную столкнулась с биографическими и автобиографическими жизнеописаниями влиятельных ученых и лауреатов Нобелевской премии. К моему величайшему удивлению, уже первое знакомство с образом мышления этих первопроходцев и историей зарождения их научных теорий в корне изменило привычные представления о природе ученых, о ценности научных исследований и о стимулах научных достижений. Бесследно растаял официальный схематический черно-белый портрет целеустремленного и узкоспециализированного гения, всецело погруженного в разработку новых достижений, направленных на улучшение условий материальной жизни людей. Вместо "монументальных фигур" мыслителей и творцов, стоящих на недосягаемой высоте для простых смертных, появились мятущиеся образы земных искателей истины, стремящихся узнать как можно больше о себе, о своем окружении, об истории мира и людей, населяющих его.
      Опубликованные письма, труды и размышления многих лауреатов Нобелевской премии позволили приблизить их к современности и рассмотреть в них "простых" и доступных собеседников. И главное - они позволили воссоздать образы живых людей с их чаяниями и отчаяниями, с их мечтами и раскаяниями, с их духовными устремлениями и душевными порывами. Более того, становилось очевидным, что "наука" как таковая немыслима в отрыве от личных качеств ее создателей и творцов.
      Для развития общества необходимы представители обоих типов науки. Но если значимость первого типа понятна и очевидна для всех, представители второго типа кажутся многим нелепыми фантазерами или идеалистами, витающими в облаках. Хотя пассионарных "революционеров" значительно меньше, чем "нормальных" ученых, без этих пионеров и первопроходцев наука бы никогда не зародилась и не продолжала бы развиваться.
      В большинстве своем, первые лауреаты Нобелевской премии относились ко второму типу ученых. Примером такого уникально мыслящего человека был лауреат Нобелевской премии по физике Эрвин Шредингер. В своих суждениях против специализации, которую он считал "неизбежным злом", и против ученых первого типа, которых он называл "заурядными людьми", он бывал порой излишне категоричен:
      "Это кажется очевидным и не требующим доказательств, но все же об этом необходимо сказать: изолированные знания, полученные группой специалистов в узкой области, не представляют какой бы то ни было ценности, они представляют ценность только в синтезе со всеми остальными знаниями и лишь в том случае, когда они в этом синтезе действительно способствуют продвижению к ответу на вопрос: "кто мы?"" [2, c. 12].
      С одной стороны, некоторым из пассионарных ученых удается порой испытать несказанный миг счастья, когда вдруг их взорам открываются новые материки неизведанных дотоле познаний. С другой стороны, на долю многих из них выпадает тяжкое испытание оставаться непонятым окружающими. Шредингер писал об этом так: "Если вы не сможете рассказать - в конце концов - всем, чем вы занимаетесь, то ваши действия ничего не стоят" [2, c 15].
      В некоторой степени пионеры науки напоминают пророков, и для того, чтобы их понять, нужно хоть чуть-чуть обладать пророческим даром самим. Самым большим испытанием для представителей второго типа науки становится неизбежное чувство одиночества. Если вдуматься, они именно потому и стали первыми, что их идеи слишком необычны. Их проблема заключается в том, что другие люди пока еще не в состоянии понять, что первооткрыватели хотят до них донести!
       На практике первопроходцам часто приходится ждать десятилетиями, пока их ход мысли прояснится другим. В итоге в моменты своих великих открытий им невозможно рассчитывать на поддержку со стороны "нормальных" представителей одной узкой области науки или искусства. Именно в такие моменты союз представителей разных творческих областей приходит на помощь и позволяет сгладить страх или боль отщепенства.
      Нобелевская премия на протяжении последних 120 лет с большим успехом выполняет роль того инструмента или института, который создает платформу для встреч и взаимной поддержки первопроходцев из разных направлений естествоведения, медицины, философии и литературы. Присуждение премии становится для первопроходцев одним из признаков того, что в их работах кто-то сумел рассмотреть крупицу истины, и что со временем эти работы станут доступными многим.
      В наши дни Международные встречи-конференции по нобелистике, организованные Международным Информационным Нобелевским Центром (МИНЦ), стали для многих пассионариев долгожданной платформой для установления контактов и обмена идеями с широко мыслящими людьми разных специализаций и направлений. Инициатором создания и неизменным руководителем МИНЦа стал профессор химии Вячеслав Михайлович Тютюнник. Ему же принадлежит идея основания новой области науки - нобелистики [см. например, 3].
      Всего за 30 лет своего существования МИНЦ добился заметных успехов и международного признания. Благодаря его деятельности, понятие "нобелистика" укоренилось в русском языке. В научном аспекте, толковый словарь современного русского языка относит нобелистику к науковедению и определяет ее как исследования, посвященные жизнедеятельности Альфреда Нобеля, а также всего комплекса вопросов, связанных с присуждением и вручением Нобелевских премий.
      В общественном аспекте, "нобелистика" переросла в международное движение, направленное на поддержку оригинальных мыслителей, отважившихся дерзать и посвящать свои творческие усилия на благо людей. Ведомый своим внутренним убеждением в необходимости существования такого движения, В. М. Тютюнник создал в своем родном городе - Тамбове - уникальный центр с музеем и архивом семейства Нобелей и лауреатов Нобелевских премий, а также с богатейшей Нобелевской научной библиотекой. Основанное им издательство "Нобелистика" открыло двери для новаторских публикаций, а на периодические конгрессы "Наука, технологии, общество и нобелевское движение" съезжаются нобелисты всего мира. Исследователи получают доступ ко всем базам данных МИНЦа, а лучшие из них получают гранты, а также награждаются дипломами и золотыми медалями МИНЦа.
      Нобелистика быстро расширяется, и с каждым годом к ней добавляются новые области исследования. Сегодня нобелистов интересует не только информатика или база данных о лауреатах Нобелевской премии и их трудах, но и общие вопросы психологии творчества, включая секреты таланта и гениальности в науке и культуре [см. например, 4-5]. Более того, нобелисты задаются практическими вопросами, как растить детей, способных впоследствии стать лауреатами Нобелевской премии. В последние годы нобелистика стала заниматься также такими важными новейшими областями, как темпорология (наука о времени) [6] и пренатальная психология (наука о подготовке будущих родителей к гармоничному воспитанию новорожденных) [7]. Так как эти области пока малоизвестны широкой публике, рассмотрим подробнее их связь с нобелистикой.
      Темпорология позволяет нам осознать историю развития культуры и связать ее с историей конкретных людей или событий. Стефан Цвейг писал: "Чудотворны бывают в истории мгновения, когда гений отдельного человека вступает в союз с гением эпохи, когда отдельная личность проникается творческим томлением своего времени". Можно полагать, что одним из таких чудотворных мгновений стало учреждение Нобелевской премии.
      Свое завещание, в котором Альфред Нобель сформулировал основные принципы присуждения премии, он составил в 1895 году. Это был знаменательный год, в котором первый нобелевский лауреат Вильгельм Рентген открыл рентгеновское излучение, и год, в котором родился самый юный Нобелевский лауреат, Уильям Брэгг, открывший волновую природу рентгеновского излучения. С точки зрения любителей совпадений, это еще один занимательный факт. С точки зрения темпорологии - это повод для исследования закономерностей. Действительно, как показывает модель часов Феникса, вполне возможно, что своим престижем и беспрецедентным влиянием на развитие мировой культуры Нобелевская премия обязана году рождения, в час Феникса 1885 - 1900 годов [8]. То был необычный этап в мировой истории, когда по всей Земле и на всех плоскостях происходили коренные перемены. Ученые и поэты, инженеры и философы, художники и музыканты, родившиеся в те годы, создавали новые парадигмы. Тогда, например, родились все творцы квантовой физики - Нильс Бор (1885 - 1962), Эрвин Шредингер (1887 - 1961), Луи де Бройль (1892 - 1987) - люди, которые глядели на мир другими глазами. Они пришли в момент одного из центральных переломов в истории человечества и были готовы к революционным переменам в мышлении.
      С точки зрения темпорологии, именно своевременность учреждения Нобелевской премии стала веской причиной, позволившей ей задать новый тон в отношении к культурному развитию. Сам факт награждения установил качественно новый тип отношения к первопроходцам и символизировал то, что во главу угла ставился человек, а не только немедленная или видимая польза от его достижений. Так, если раньше биографии составлялись, как правило, только для правителей или знатных особ, то нобелевский комитет ввел новый стандарт, по которому публикуется подробная биография каждого лауреата, включающая точную дату его рождения, сведения о его семье, детстве, образовании, характере, увлечениях и личной жизни. В итоге за 120 лет вручения Нобелевской премии мы ежегодно получаем как бы символическое отображение портретов и интересов человечества.
      Нельзя быть уверенными в том, что все Нобелевские лауреаты обязательно должны быть наиболее мудрыми, яркими или гениальными людьми своего времени. Но хотят ли они того или нет, они становятся сборным символом своей эпохи. Почему это происходит? Потому что Нобелевская премия была учреждена не только в узкой области точных наук или технологий, а практически во всех областях, отражающих круг интересов человечества на текущий момент времени. Она охватывает представителей литературы, медицины, биологии, общественной жизни, а впоследствии и экономики.
      Символично, что первым нобелевским лауреатом по литературе стал выдающийся историк Теодор Моммзен (1817 - 1903), который в своем фундаментальном труде "Римская история" заложил основы изучения античности. По году своего рождения Моммзен стал самым ранним лауреатом. Глядя на полный список лауреатов и на диапазон годов их рождения, мы получаем своеобразную "картину мира", и в ней мы видим, как в разные периоды, а порой и декады, рождаются люди с разными наклонностями и с разным жизненным подходом.
      С точки зрения больших циклов, сто лет, прошедших со дня рождения Моммзена, - это незначительный срок, но и он уже позволяет постепенно осознавать цикличность исторических процессов. Благодаря этому, дополнительным результатом ежегодного присуждения Нобелевских премий становится возможность анализа динамики культурного развития. При таком подходе личные биографии лауреатов освещают не только жизнь конкретных людей, а как бы жизнь целого поколения. Встречи и пресечения жизненных дорог современников перестают напоминать беспорядочное броуновское движение и начинают раскрывать свои скрытые закономерности [9].
      Одной из таких закономерностей стал эффект селестиальных близнецов (ЕСТ). Он предполагает, что с момента рождения и на протяжении всей жизни селестиальные близнецы (люди, родившиеся в промежутке менее 48 часов) несут в себе схожие расписания возрастной периодизации. Они наделены схожими потенциалами и призваны воплощать их в жизнь параллельно. Этот эффект проявляется особенно явно в таких парах селестиальных близнецов как:
       лауреаты премии в физиологии и медицине, Эмиль фон Беринг и Пауль Эрлих;
      лауреаты премии в химии, Фрэисис Астон и Фредерик Содди;
      лауреаты премии мира, Шарль Альберт Гоба и Луи Рено;
      лауреаты премии в физиологии и медицине, Дикинсон Ричардс и Герхард Домагк. [8]
      Упомяну вскользь еще две темпорологические закономерности, изученные на базе данных Нобелевских лауреатов и представленные на нобелевских конгрессах. Первая из них относится к модели часов Феникса, связывающей 493-летний цикл резонансной системы Нептуна-Плутона с неравномерной рождаемостью влиятельных ученых и поэтов [8]. Вторая представляет собой экспериментальный метод обоснования гипотезы существования четырех стихий (Огня, Земли, Воздуха и Воды) [10].
      Особо хочу подчеркнуть, что нобелистика открывает новые возможности и для изучения пренатальной психологии. Об этом говорил на 12 съезде нобелистов Джон Ричард Тернер - основатель и руководитель Международного института пренатальной психологии и медицины Whole-Self (Голландия) [7]. Публикации в этой области показывают, что формирование личности проходит свои важнейшие стадии еще до появления ребенка на свет. Не менее важными являются для одаренного человека его периоды раннего младенчества и детства. Человечество постепенно свыкается с мыслью, что все мы рождаемся разными, и что ко всем, включая младенцев, нужно относиться, прежде всего, с уважением и добротой. Потому что не бывает доброты без уважения. Для воспитания будущих гениев и талантов важно уважать особенности эпохи, особенности исторической фазы, особенности врожденных способностей людей и их назначения.
       Чтобы пояснить эти положения, приведу два исторических примера. Первый относится к периоду Древней Греции, когда около 570 г. до н. э. (в один из часов Феникса и переломных моментов истории) родился хорошо всем известный Пифагор. Он был назван так в честь пифии, предсказавшей его будущим родителям, что у них будет необычный ребенок, призванный изменить человечество.
       Если многие сочтут этот пример мифологическим, то второй пример не вызывает сомнений ни у кого. Одним из наиболее видных поэтов Ирландии считается лауреат Нобелевской премии по литературе Уильям Батлер Йейтс (1865 - 1939). Отец поэта, известный художник Джон Батлер Йейтс, изучал астрологию и с рождением старшего сына предсказал, что малыш одарен поэтическим даром. С раннего детства родители поддерживали в сыне его любовь к поэзии, и их старания увенчались успехом. Добавлю еще одну деталь: Джон Батлер Йейтс известен также своим литературным вкусом и богатым эпистолярным наследием. Он к тому же был селестиальным близнецом Сюлли-Прюдома - первого поэта, награжденного Нобелевской премией по литературе. Эта деталь помогает исследователям на практике проверить, как родители передают потомству свои латентные или неполностью реализованные способности.
       Эта статья начиналась словами Жаклин Кеннеди-Онассис о том, что даже один человек, преданный своему истинному призванию, способен изменить мир. Примеры первых лауреатов Нобелевской премии, таких как Рентген или Моммзен, убедительно продемонстрировали, что каждый из них, работая в одиночку, в отрыве от мировых сообществ, сумели повлиять на развитие мировой культуры. В 1895 году Альфред Нобель сумел в одиночку превратить Стокгольм в престижный центр, задающий тон в культурной жизни мира. В наши дни профессор Тютюнник сумел самостоятельными усилиями создать Международный центр нобелистики в Тамбове, превратив свой родной город в центр мировых конгрессов нобелистов.
       Согласно модели часов Феникса, уже 120 лет длится первая фаза года Феникса - фаза детства парадигмы, зародившейся с рождением поколения 1885 - 1900 годов. До сегодняшнего дня институт Нобелевской премии достойно выдерживает испытания временем. Остается только пожелать ему, чтобы Нобелевские фонды не истощались, и чтобы база данных о лауреатах грядущих столетий продолжала пополняться скрупулезно проверенными фактами.
       Когда-то отец естествознания Фрэнсис Бэкон мечтал о том, что новая наука об исторических циклах станет возможной, когда наберется достаточно достоверной информации о нашей жизнедеятельности. Хочу надеяться, что науковедение в целом и нобелистика, в частности, помогут в осуществлении этой мечты.
      
      Литература
      
      [1] T. S. Kuhn. The Structure of Scientific Revolutions. Chicago, 1962; - M., 1975.
      [2] Эрвин Шредингер. Наука и гуманизм. Пер. Монакова А. В. - М.: R&C Dynamics, 2001.
      [3] "Celebration of the 70th Anniversary of Prof. Vyacheslav M. Tyutyunnik, President of the International Information Nobel Center." Cardiometry, Issue 15, November 2019, pp. 6-7.
      [4] Мажуль Л. А. "Феномен гениальности в искусстве и науке". // Ред. Тютюнник В. М. Материалы Нобелевского конгресса-11 Международной встречи-конференции лауреатов Нобелевской премии и нобелистов. - Тамбов-Москва -С.-Петербург-Баку-Вена-Гамбург-Стокгольм: Изд-во МИНЦ "Нобелистика", 2017, с. 238-268.
      [5] Petrov V.M. "Talented or genius artist: is he a son of his epoch - or its sun." // Ed. Tyutyunnik V. M. Science, Technology, Society and International Nobel Movement. Proceedings of the XIth International Meeting-Conference for Nobel Prize Winners and Nobelists. - Tambov-Moscow-St.-Petersbug-Baku-Vienna-Hamburg-Stockholm: Nobelistics INIC Publishing House, 2017, pp. 221-238.
      [6] Мажуль Л. А., Тютюнник В. М. "Гениальность и сезон рождения". // Ред. Тютюнник В .М. Материалы Нобелевского конгресса - 11 Международной встречи-конференции лауреатов Нобелевской премии и нобелистов. - Тамбов-Москва-С.-Петербург-Баку-Вена-Гамбург-Стокгольм: Изд-во МИНЦ "Нобелистика", 2017, с. 275-281.
      [7] Jon RG Turner, Troya GN Turner, Grigori I. Brekhman, Elizabetha Levin, Olga Gouni. "Prenatal and Perinatal Aspects of Noble Prize Laureates". // Science, Technology, Society and International Nobel Movement. INIC Transactions, Issue 7. Materials of the 12th International Meeting-Congress for Nobel Prize Winners and Nobelists. October 2-5, 2019. -Tambov-Moscow-St.-Petersbug-Baku-Vienna-Hamburg-Stockholm-Buake-Varna-Tashkent: Nobelistics INIC Publishing House, 2019, pp. 100-119.
      [8] Elizabetha Levin. "Time, Elements and the Phoenix Hour in Lives and Poetry of Nobel Laureates and their Celestial Twins" // Science, Technology, Society and International Nobel Movement. Proceedings of the XIth International Meeting-Conference for Nobel Prize Winners and Nobelists. -Tambov-Moscow-St.-Petersbug-Baku-Vienna-Hamburg-Stockholm: Nobelistics INIC Publishing House, 2017, pp. 27-47.
      [9] Иштван Харгиттаи. Наши жизни. Встречи Ученого. Ред. Тютюнник В. М. - Тамбов-Москва -С.-Петербург-Баку-Вена-Гамбург-Стокгольм- Буаке-Варна: Изд-во МИНЦ "Нобелистика", 2019.
      [10] Elizabetha Levin. "Cartography of Emotions" // Science, Technology, Society and International Nobel Movement. INIC Transactions, Issue 7. Materials of the 12th International Meeting-Congress for Nobel Prize Winners and Nobelists. October 2-5, 2019.-Tambov-Moscow-St.-Petersbug-Baku-Vienna-Hamburg-Stockholm-Buake-Varna-Tashkent: Nobelistics INIC Publishing House, 2019, pp. 120-140.
      
      
      
      Олег Шалимов
      
      По следам
      трансцендентального противоречия
      
       - ...Не могу знать-с: усиливаюсь, молчу, а дух одолевает.
       - Что же он?
       - Все свое внушает: "ополчайся".
      Н. Лесков, "Очарованный странник"
      
      1
      ...Как изменился мир, пока спал художник, как незнакомо все разместилось и переставилось... Но, вечно подозрительный, мир ни за что не оставит тебя без внимания. Уж это как всегда, как и прежде.
      ...Не спорь с ушедшими! Ты их ни за что не переспоришь. Их молчание убедительней любых оправданий, - и сколько бы ты ни силился, твои аргументы их не сломят, они останутся правы, даже если ошибались. Но никто не хочет, чтобы сокрушался его друг, даже если он уже умер. И я не стану упрекать Андрея за то, что он слишком сложно изъяснялся. Не мне мерить ошибкой густой туман его мыслей. Никакой обратной связи, тоска и боль по утерянной любви, мечта о всеобщем счастье - вот и все его ресурсы, и они вполне извиняют недостаточную осведомленность не только в вопросах классической философии, но и в отношениях между людьми. По крайней мере, я его сразу понял и сразу за все простил. И сбежал-то я, скорее всего, благодаря его смерти. Может быть, мне только так казалось, но именно в тот вечер всю охрану вызвали в главный корпус, за стеной никто не следил, и трудно было выдумать лучший момент для побега.
      И что был за вечер! Не вечер, а приглашение на бал! Как не сотворить что-то решительное, как было не сбежать? Небывалый закат поразил Москву, конец зимы напомнил в феврале о мае. Небо словно поднялось и дало миру вздохнуть шире и глубже, чем обычно. Весь день солнце играло с облаками в прятки, и Андрей умер как раз в те минуты, когда оно окончательно закатывалось за дом. Мы смотрели в окна и не заметили, как двойная тьма легла на город и на палату. Его не успели начать откачивать, было слишком поздно, когда сообразили... Точно прощальные цветы, разбросанные по тумбочке и кровати листы с разноцветными текстами, сколько злорадства и глупых шуток над сумасшедшим вызвали они у медбратьев, заворачивавших тело в черный хрустящий полиэтилен. К счастью, листы не забрали, на тумбочку кинули. Я их только ровно сложил, не знаю, что потом с ними случилось. Я быстро оделся и беспрепятственно вышел на свежий воздух. Пока шагал по дорожке, голова кружилась скорее от страха быть пойманным, чем от непривычки, и каждый шаг отдавался ударом в сердце. Но когда уже свернул к кустам, волнение пропало, все было ясно и просто. Забор - фантазию великого Врубеля - уже начали ломать, временную сетку накануне порвали пьяные рабочие (как-никак подступало двадцать третье февраля), и я легко оказался среди трамваев, хотя к тому времени все трамваи уже убрали, остались рельсы, мерцающие и не залитые асфальтом.
      Я добрался до вокзала и всю ночь менял скамеечки, переходил из зала ожидания к бистро и обратно. Наконец меня вычислили, с последними самыми хитрыми бомжами вытолкали на улицу, и я двинулся в центр.
      Серым рассветом я шел по захваченной бандитами стране, шел по своему городу, и он смотрел на меня, сомневаясь, простить или попросить прощения. Но в чем может быть виноват город? Не обижайся на него! А если и обиделся, помирись. Весной ли, летом, зимой, а лучше осенью, сухой и осыпающейся, приди рано, на восходе или когда город еще предвкушает восход, часов в семь утра, и пройдись по голым улицам, тихим и свободным. Дома стоят и ждут. Неподвижные и глазастые, они всеми окнами смотрят на тротуары и провожают одинокую машину или путника. Им есть, чего ждать, они разговаривают с историей, и нам не понять их долгих разговоров. Переулки скользят, взбираясь и падая, вливаются один в другой, большие улицы принимают их и бегут вперед, дальше и дальше, им еще далеко до проспектов, но не обидчивые, они никому не скажут, что видели тебя, они не предадут, они добрые. И ты увидишь город, и помиришься с ним. Но, пожалуйста, не жди девяти часов, когда, всклокоченное, потянется из недр метро шуршащее разнообразие, занятое и усталое! Тогда город прячется, и лучше с ним не разговаривать. Непривычный к толпе, я заметался между прохожими, но быстро взял себя в руки и, подгоняемый первыми каплями дождя, на полтора часа обосновался в "Макдональдсе". Я поставил рядом с собой не выброшенный пустой стаканчик, и меня не выгоняли. Аромат выпитого кофе будил аппетит и воображение, я попытался задержаться на последнем, и тут ни с того ни с сего в голове всплыл номер телефона старого-старого знакомого.
      ...Зависнув у Митюхи, не то чтобы друга, но когда-то однокурсника по Университету, теперь алкаша и бродяги, снимавшего раздолбанную однушку в неуловимой для честного туриста дыре между Лихоборами и Коровино, выдававшего ее за свою, и как потом оказалось, не платящего уже больше трех или даже семи месяцев, я приоделся во что-то непотребное, хотя вполне человеческое, а именно пальто и шляпу, по свежим Митюхиным связям устроился дворником на Петровско-Разумовский рынок и начал плавно приходить в себя. Возвращайся, друг мой, возвращайся, - говорил я себе. Время послушалось и пошло вспять. Одинокий цветок на окошке требовалось раз в три дня поливать, иначе он сникал и грозил засохнуть, Митюха притаскивал затуманенных травкой и пивом друзей, поклонников Кастанеды и Егора Летова. Обкуренные, они садились на пол в круг и обсуждали "Смысл истории" Ясперса, потом все радовались, что окно выходит на глухой задний двор, и, сдвинув цветок, по очереди в окно блевали. Я тоже участвовал в спорах, но не блевал, потому что не курил и не пил. Вообще, время тянулось весело. Резинка уже надорвана, а тянется, тянется, и вдруг раз... - и все возвращается. Да, и вчера вернулся с автосервиса Паша, друг-Опелевед, критик-фрилансер. Как он только ни чинил свой Кадетт, уж все жиклеры на карбюраторе помнит, и коробка на подходе, на одной пятой без задней ездит, а тут еще стекло разбили и три буквы на капоте вывели. "За что?" - спрашиваем. - "Да ни за что,- говорит, - приклеил надпись "Спасибо пра-пра-пра-пра-прадеду за великую победу над Наполеоном!" Я же прошлым нашим горжусь, а они битами, три буквы..." Ладно, простим обреченным, садись, друг, пей-ешь, говори-слушай умное, пока дождь на улице.
      Нет ничего дороже, чем благородство большой задачи, которая окрыляет даже тех, кто не то что к мысли, а и к жизни-то едва причастен. Не догадывался Андрей, что понимал я его, философское образование - пусть только первый курс, - даже в психушке чаем и клоназепамом не пропьешь, не только он в университетах учился. Слава Богу, хватило мне сил сторониться прямого с ним общения, только карандашики и бумагу через сестричку подбрасывал.
      ...Искушенность в философствовании помогла мне запомнить основные узлы его "системы". Конечно, законченной системой там и не пахло, но масштаб замысла поражал воображение, и даже слишком, отчего могло показаться, что Андрей, - конечно, если отбросить мысли о сумасшествии, - ничего и не сказал и даже не хотел говорить, а оголенные амбиции завели его самоуверенность до странного эффекта присутствия внутри чего-то огромного. Я и сам сперва думал: "голый перебор, ничего кроме эффекта" - вокруг же клокотали настоящие безумные. Но постепенно убедился в обратном. Всякому безумцу в первую очередь требуется впечатление на других, он станет убеждать, рассказывать, клясться, оскорблять - что угодно, лишь бы вызвать яркую реакцию на себя. Чтобы скрыть внутреннюю пустоту, безумец идет на любые ухищрения и добивается серьезных лекарств, которые его, конечно, не лечат, но втаптывают в грязь, что ему и нужно. Сумасшествие - комплекс переполненности, и в отличие от обратного ему требуется унижение: решетки на окнах, забор с охраной, лекарства, бесполезные и разрушительные. Несмотря на нехватку общения, Андрей был внутренне свободен, но пораженный излишком этой свободы он не мог раздуваться, как воздушный шарик, а только преломлять и превращать распиравший изнутри сумбур во что-то интеллектуально разбросанное и так до конца не собранное. Стоит ли нам собирать? Боюсь, что нет, картина рассыпанного бытия была им нарисована не случайно...
      
      2
      Может ли Бог создать камень, который сам не в силах поднять?
      Средневековый парадокс всемогущества.
      
      Откроем и почитаем книжку, которой еще нет. "Любой жанр хорош, кроме скучного". Если не врет радио, это Вальтер, и в этом смысле, середина философского текста компрометирует весь жанр. Что поделать, над спинкой кресла загорелась надпись "Скучающим не читать, опасно для мозга". Но возьми, усталый от жизни друг, книгу (на всякий случай) и отправляйся на электричке за город - не сможешь читать, заснешь, развеешься, а вернешься, может, и мир уже изменится...
      Все, что обычно делается "по просьбе слушателей", как правило, приятно для всех, но здесь перед нами совершенно уязвимая для случайного внимания тема, которая выглядит тем более неприличной, чем грубее и проще мир за окном. Дула пушек и танков, агрессия и лживый сарказм телевизора, обостренный цинизм народа - не мягкая постель для живого философствования. Но зеркала иногда бьются, и призрак злой силы до ужаса сторонится настоящей и свободной надежды, ведь где она - там нет его... От философии Андрея будто рвануло ставни и выдавило стекла. Волна свежего воздуха накрыла пространство и отозвалась дальним сквозняком.
       ...Именно, что замысел был слишком... Радугой после грозы над всей его болезненно недоказанной философией стоял образ чуда, как арка связующая, как глоток воды в пустыне бесплодной логики, как мираж среди безысходности. Жаль, что это не мои, а его слова. Раз не выходит конкретно, говоришь слишком много, а мне, вспоминающему другого, остается только добавить пафоса. Пересказывая его усталый ночной лепет, невольно впадаешь в ностальгию странного раздвоения: "чудом Андрей гордился, как может гордиться философ новой логикой, или сумасшедший, не обретший покой". Или: "концепт чуда им как будто руководил, как руководит поэтом вдохновение, которого не только не дождешься, но и не представишь." Однако Андрей ясно представлял "необходимость чуда" как предельную точку истории, без которой никакой истории быть не может. Он вообще мыслил предельными точками. "Мы не замечаем, а ведь только этим и живем, и жили, и жить будем, пока не произойдет последнее и единственное в своем роде чудо". Два слова, качели на цепочке: "чудо" и "необходимость". "Чудес не бывает, но чудо произойдет" - из речей после скудного ужина со звоном тарелок. Лишние слова ронял Андрей в пустоту, как капусту мимо тарелки, никак не давалась ему краткая формула чуда. Так и сегодня тайна, коротай с ним ночь, а мы поторопимся к другому.
      Пока Луна не ушла за горизонт и тяжкий сон не сковал разум человечества, куда важнее дно его философии, то самое, на что можно твердо встать и быть уверенным, что не провалишься. Жестокий сарказм и веселая наука, но стоит не думать о последствиях, а скорее заговорить о главном его "болевом поле", трансцендентальном противоречии. Очевидно, вся его философия - шашлык на этом единственном шампуре... Какой мираж ни сотворит голод, третий день Митюха в запое - плетет, что не пьет, а пустая бутылка из-за дивана сама скатывается, и мне не платят, пожарные заколотили входные ворота на рынок, и кто там остался, перелезал через забор, а пыльные типы на еще более пыльных БМВ брезгливо кинули: "К Новому Году готовьтесь..." - и все, "только пыль из-под колес", а к чему готовиться? Цветок, между тем, совсем сник, дождь вчера лил, сегодня льет, и тучи ползут одна за другой, а он засыхает... Полить цветок, и вперед! Никто лучше автора не ответит на вопрос, что же он имеет в виду, если даже совсем "не о том", и сам он не понимает, о чем говорит и пишет... Но я отважился начать объяснять, в чем суть этого странного концепта, не потому, что хочу прослыть этаким проводником большой истины, а потому, что сам не одну ночь впадал в странную параллель, подчеркнутую очередным "-памом". В полуснах зыбкого покоя, охваченного тягой к большому, пространство небывалого ускорения подхватывало и возносило меня над миром, и мир колыхался, добрый, израненный и плачущий о помощи. Видел я, отчего он плачет, образ мрачной сети, до того тонкой и мелкой, что она казалась вуалью, и не наброшенной, а сросшейся с телом мира, и глубокие рубцы его казались вовлеченными в одну общую игру, из которой нет выхода. Но все спали, и темным углом медленно подвигалось нечто, снизу, от горизонта, будто это и был сам горизонт, только не пологий, а острый. На спасительных крыльях невидимого ветра взмывал я вверх и устремлялся к счастью, и знал, как победить зло. Но все обрывалось: и силы, и память. Теург во сне, я приходил в сознание, представляя себя спускающимся с небес Христом или, по крайней мере, Пьером Ферма, нашедшим "поистине удивительное доказательство" своей большой теореме. В страхе от сравнения, я насильно будил воспоминания, как без стипендии окончил всего один курс Философского, и долго молил Христа о прощении, крестился под одеялом, читал по семь раз Девяностый псалом. "Живый в помощь Вышняго...". Что поделать? Осознанно или нет, но философ обязан пройти предыдущие стадии становления мысли. Классика ни слова бы не сказала, не представляй она себя на идеальной плоскости, где истина не изменяет себе, где нет кривых зеркал, где вообще нет зла. Не один век, приглашая к праздничному столу, она двигала тарелки на белой скатерти, не один век гордое звание философа вдохновляло читателя-романтика и ублажало амбиции его солидного собрата. Многое безуспешно тормозило ее упорство, пока под ногами не заскользило нечто непотребное, и тогда, не в силах остановиться, она по инерции ринулась вперед, к обрыву. То было противоречие.
       Противоречие - точка столкновения противоположных мыслей, взглядов, образов..., из которого с одинаковым правом выводятся как истина, так и ложь. Истина необходима человеку как последняя инстанция мысли, как предел, за которым нет никакого смысла, то есть, вообще, возможности смотреть на вещи, отдавая себе отчет, что "ты смотришь". И хотя религиозный образ истины изначально снимает любое противоречие, но "в частности" - деле, мысли, прогрессе, истории - концепт истины обостряется до конкретной точки на шкале, осмысляя последовательность движения к себе. Малое, в отличие от большого, нуждается в истине на каждом шагу, иначе весь путь - сон, которого не помнишь. Истина - шкала, истина - время, истина - условие адекватного представления. И коль скоро истина обладает острой в себе необходимостью, тем болезненней противоречие, тем нежелательней его присутствие. Противоречие пытаются избежать, снять, разрешить.
      Двадцатый век - пропасть, куда рухнула философия, воронка, затянувшая прежде уверенную в себе мысль - все, однако, напутал, смешал и в тщетной попытке синтезировать разбросал серьезность подхода к "проклятым вопросам" по обманчивым бликам мнимой многогранности. На деле восторжествовал примитивный материализм и жестокий позитивизм, не менее примитивный в основе и перегруженный в подробностях. Не помогли никакие порывы к свободе экзистенциалистов, какими бы искренними и решительными они ни казались. Не спасли и бледные вытянутые лица классических профессоров, эрудированных и к середине Двадцатого века окончательно поскучневших. Абсурд Камю - не что иное, как попытка обнаружить противоречие в корне всего, порадоваться находке и остаться в луже тотальной неопределенности. Экзистенциализм серьезен только в одном утверждении: философия как основополагающая дисциплина умерла, причем сразу как родилась, и все ее развитие - игра бессмысленных в корне образов. А что осталось? Танец теней, сны о прошлом. Спецкоры конца философии, экзистенциалисты отбросили всякую надежду на безусловность и, как следствие, на независимость философии. Прямо и косвенно помог символизм. Символически русский экзистенциализм "Философии свободы" Бердяева освободил "любовь к мудрости", и она пьяно заиграла всеми цветами неповторимой и легкой игры, где угадывалось все что угодно, кроме верности. "Но почему?" - спрашивает скучный и надоевший муж. "Потому что интересно!" - отвечает она в злом запале. А со стенки напротив загорелый мужик с безумным взглядом зовет: "Эй, народ, в календари хватит пялиться! Печенкой чую, сегодня пятница!" Зачем ей бездна? Ей чуждо все до предела серьезное и крайнее. Да и нелегко возразить сарказму нефилософских парадигм. Железная тотальность навязчиво тычет в хрупкое стекло человеческих душ с одним намеком: не думай о предельной серьезности и не суйся туда, где слово сближается с делом. И как ни задирай нос к облакам, а найдутся те, кому смешно представить профессора в очках с одним стеклышком, "на комара" привязанного голым к дереву, - соловецкая "шутка"... А ты, на кафедре, радуйся, что избежал судьбы собрата, и гордись дальше своей умной философией, которая боится зла, сама того не замечая, отвергая всякое слово о нем, всякую мысль о борьбе и гибели. У тебя регалии, друзья и кафедра, и ты делаешь вид, что не понял намека.
      Нет значимей ошибки, чем в шаге от истины. Эффект полноценной жизни в утончающейся профессиональной игре с собственным отражением длит очарование прекрасной временностью, но от судьбы не уйти, и рано или поздно мыслитель окажется лицом к лицу с последним представителем зла на земле. Мы (Мы-мы-мы... - несется невесть куда одинокий голос вдоль пустых стен и улиц) обязаны ему помочь, как для начала обязаны быть честными: удачи Гитлера, Сталина и их мерзких последователей не доказывают ничего, кроме приближения последней судороги обиженного, низвергнутого в бездонность.
      Скучно, однако, все это перечитывать, когда представишь презрительную зевоту, с какой называющие себя интеллигентами станут провожать каждую строчку! Умные и начитанные, они по праву считают себя интеллектуалами, им хватает честности молчать "о том, о чем невозможно говорить", как горько писал Людвиг Витгенштейн, но не хватает смелости предположить это право в другом. Солидное общество, оно не варило само суп скепсиса, он для них сварен другими, теми, кто, борясь с отчаянием и бессонными ночами, уставшие от логических кругов, бросили надежду, как бросают в урну недописанное письмо к любимой девушке... Эти по ночам спят и не сомневаются, что говорить и спорить о вечных вопросах - плохой тон. Сегодня, правда, их еще спасает политика...
      А вообще, куда ни пристраивай начало, оно все равно в бездну смотрит. Как ни крути, - обернешься и увидишь, что крутишься сам.
      Философ, конечно, не обязан думать только о конце, не обязан быть эсхатологом с флером безумия и мании величия, но каждый, кто мнит в себе "любовь к мудрости", почему-то ищет незыблемую почву, дно, неподвластное никаким штормам и цунами. Вопрос начала - основной для любого философа, даже если он его непосредственно перед собой не ставит, даже если не хочет говорить о "вечных вопросах". Вымученное многообразие философской современности не отвлечет его от маниакальной тяги к истоку. И сколько музыки в этой тяге, как будто и мысли-то никакой не нужно, как будто все само складывается.
      Аккорды, как волны, вздымаются один за другим, и все одно везде и вечно, но вдруг что-то да произойдет? Только что это? Смех за кадром или раскат дальнего грома?
      Небывалая легкость окрыляет путь философа, подозрительная. Что за крылья, которые не сопротивляются воздуху? Есть то, чего нет. И так со всем, чему требуется безусловность. История - школа проваливаться глубже. Как устала народная душа, покоя просит! Истомили ее концентрация, кульминация, Золотой, Серебряный века... к Бронзовому потянуло. Но не прорвало, а лишь вырвало... Что же делать? Как обычно: отупеть и расслабиться. Какая точка, тем более начальная?
      "Закон достаточного основания - последний аргумент у не имеющего аргументов". Да и вопрос подоспел, как будто его не ждали, ведь ничто не приходит так вовремя, как самое неожиданное... А хороша ли логика, что назойливо требует начала, зовет первую точку, как брошенный поэт зарю? В тщетной надежде поиска мы не замечаем, что уже пользуемся санкцией закона достаточного основания, закона, царящего над миром и человеком, над каждым поступком и мыслью, над каждым событием. "Все взаимосвязано, у всего есть причина, мотив..." - закон, как принято, априорный, о котором не любят говорить. Смелость Канта и Шопенгауэра вызывает странное уважение, ведь как только мы заговариваем о законе достаточного основания, мы сразу совершаем логическую ошибку "то же через то же": мысль и язык, всецело обусловленные той или иной причиной, мотивом, сама структура которых пронизана тотальной взаимосвязью, не способны непредвзято судить о том, что их породило. И каждый раз, обращаясь к вечным вопросам, совершаем мы эту ошибку, то есть изменяем своей же логике, требуя безусловного начала, но мотивируясь при этом отнюдь не безусловным мотивом. Почему мы не останавливаемся? Не в силах поразиться масштабу катастрофы собственного сознания, мы по инерции все еще призываем других и сами смотрим туда, где все увиденное несвободно, неизначально, нечисто... А масштаб катастрофы таков, что совершенно свободно невозможно ничего, вообще ничего, так что и любые слова о катастрофе обманчивы, то есть обусловлены. Но тогда и только что сказанное "вообще" тоже не то. Безусловной опоры нет, но и "нет" оказывается в кавычках, как и сами "кавычки"... Многоточия следуют за многоточиями и погружают сознание в сон вечности. Таковы жизнь и смерть.
      Вглядитесь в начало, и вы увидите дыру. И чем пристальней всматриваетесь, тем мрачней и глубже провал. Точка издалека - вблизи коварная воронка, затягивающая и неудержимо ускоряющаяся. По определению обманчивый, образ начальной точки искушает твердым и безусловным основанием, но где основание для поиска этого основания? Мы уже в бесконечной гонке... "Так направьте "свои копыта" куда подальше, чтобы не смешить других погоней за собственным хвостом!" Это совет друга-соседа, кто пару раз заходил к Митюхе за какими-то добавками к своему "лачку". "Оставь безумство во взгляде, и оно тебе пойдет, только забудь вопросы, на которые невозможно ответить!" - его тон.
      Жестокий мир несвободы манит сластью бесконечного уюта, где любая боль только кажется. Все закон причины, все бесконечность без начала и конца, все при тебе. Мир сладкой клетки - слишком твой мир, - сеть, наброшенная на него, срослась с ним еще прежде. Так порадуйся изяществу образа, от которого все равно никуда не деться, получай удовольствие и брось бесполезное! "Закон достаточного основания - больше, чем закон, это ритм жизни"
      ..."Не мир, но меч...". Если все выше сказанное - лишнее, то теперь еще более, лишнее - болезнь прогрессирующая. Мы - странные люди, и то, что нас зовут больными, - временная отсрочка от тяжких испытаний. Плачь - не плачь, а в покое тебя точно не оставят. Мы давно расставили на полке свой одинокий скарб, но полка эта наклонена, и все сразу с нее падает. Есть нечто, есть движение, есть взгляд, есть чувства - все как будто наше собственное и одновременно не то, чем кажется, и относится к нам исключительно посредством закона достаточного основания. А есть ли мы? В таком ключе и нас нет. Конечно же, человека нет. Нет, нет, и еще раз нет! Так о чем же спор? И с этой точки, которую не выдумать ни на какой карте, начинается наше безумие и подлинная философия современности. Если любая логика при внимательном взгляде обрывается в неразрешимое противоречие и только потому не способна себя сохранить, то почему бы не начать именно с противоречия, причем по определению неразрешимого?
      Что значит, начать?
       - Есть начало-сон, обозначенное условно, как призрак. За чашкой кофе ты и представить себе не можешь, с каким тяжким недомоганием выталкивал час назад из-под одеяла свое пряное тело, и как мучительно бесповоротно отдалялся от теплой кровати. Привычные дела окружают тебя, и что в них от прежнего сна? Даже подумать некогда, что для тебя, делового, утро такой же сон, как к ночи станет подобием сна весь твой день. И вся жизнь оказывается перетягиванием себя из одних снов в другие. Мы называем утро началом дня, а вечер концом, но все эти концы не имеют никакой даже условной силы. Где тут логика, где тотальная взаимосвязанность? Что слишком глубоко, неинтересно, и только безумием можно оправдать интерес философа...
       - Но есть аксиомы Евклида, начала математические, безусловно довлеющие над всей системой и непреодолимые ни при каких обстоятельствах. Да и какие "обстоятельства" в математической модели? Правда, изредка просыпаются Лобачевские и Эйнштейны и доказывают, что, чем больше ты выдумываешь, тем ближе к жизни оказываешься.
      В обоих случаях начало не действенно, - в первом, условно само, - а во втором, условна система. Так нужен ли вообще не обладающий движущей силой концепт "начало"? Пусть смеется "здравомыслящий сосед", он-де сидит-пьет и помалкивает, а ты под окошком прыгаешь... Вчера Митюху тошнило, но все безрезультатно, и он в окно цветок выкинул. Толкал, подталкивал, смотрел, как медленно соскальзывал, нехотя. "По своей воле ринулся", - кричит мне. И сразу полегчало - смеется пьяно, а я собирать пошел, что от бедного растения осталось. Горшок разбился, земля разбросалась, несколько листочков оторвались, а корень как был. Я в трехлитровую банку от огурцов все собрал, пробил снизу дырку, чтобы дышало, и снова на окошко поставил. Скучно Митюхе, что один пьет, воскресенье все-таки, а я на водку смотреть не могу.
      Скучно быть скучным. Но еще скучнее ходить под лозунгом "ищу себя", банальность изжить труднее, чем заниматься даже очень глупым делом. И уж совсем тоска берет, когда представишь себя под нимбом "полезного людям" героя. Ореол общественной пользы - поддельная купюра, и грустно станет тому, кто вводит ее в обращение...
      Философ подтверждает свое звание, когда посмеется над собой прежде соседа... Без посторонней помощи он приходит к "здравым аргументам" не потому, что они несут разрушительную силу, а потому, что они, в конечном счете, вынуждены спрашивать у него, философа, разрешение, быть им или не быть... Неважно, с чего начать, главное, чем кончить! Неважно когда, начать можно и с середины, и даже перед самым концом. Начало - не призрак первой точки, натужно выдумываемой, чтобы о чем-то заговорить. Мы уже говорим, когда обнаруживаем себя говорящими, как в детстве обнаруживаем себя живущими. Точка там, где ты ее поставишь, а если и она там же себя поставит, значит, ты пришел к новому. Открытие - встреча воль автора и предмета. Заезженная метафора, но только одно в ее отголосках: переживая за сказанное, нам незачем искать начало в каждом слове и предложении, если открытое нами начало - подлинное, оно само себя проявит, нам незачем бояться и гордиться - слишком просто то, что нам противостоит.
      Чем проще, тем трудней бороться. Здесь не сыграешь в игру "Что нам мешает, то нам поможет", не изобразишь поднимающего себя за волосы барона Мюнгхаузена, не обманешь ни себя, ни врага, ни наблюдателя. Здесь, в конечном счете, слишком искренно, чтобы ссылаться на усталость и будущее время.
      Что нам противостоит? То, что уже внутри нас, то, что уже сказано. Кажется, что же еще? Однако есть и вторая сторона, какой бы "сторонней" она ни казалась. Это, как ни странно, "аргументы друзей": зачем противостоять тому, чему по определению противостоять невозможно? Даже если закон достаточного основания - суть уполномоченный представитель зла в логике, в мысли, в представлении, даже если это самая что ни на есть насущная задача человечества - как можно с ним бороться, если любое твое в нем сомнение им же уже и подготовлено? Они, друзья, серьезные логики, они ни за что не пропустят ни грамма допуска, ни намека на шаг, - змеиная тактика, им подавай сплошную безаппеляционность... Они достойно служат тому, кто их нанял, - усталые интеллектуалы-книжники... Как нет времени в логике, так верны вечности человеческие слабости. И даже если они когда-то читали Шопенгауэра, даже если они серьезные программисты, втайне им чужда любая дедукция, и крысиные их аргументы еще сыграют свое грустное дело...
      Наш первый шаг - сверху. Собственно, мы его уже сделали. "Трансцендентальное противоречие" - меч в руках философа, который прекрасно понимает, что "поднявший меч от него и погибнет".
      ... Чем больше мы обобщаем, тем с меньшим удовольствием приводим примеры. Ты смотришь на вещь, стол, стул, мысль, чувство усталости, смотришь на себя в зеркале и заведомо знаешь, что это не то, что есть, а только твоя мысль об этом, и даже не мысль о вещи, а мысль о мысли, о которой находится предыдущая мысль, и так до бесконечности... У дракона несметное число голов. Кому захочется к нему подступать? Он все видит, все заранее знает... Он, правда, не любит молчания. Но мы спросим его: ты, причина всего на свете, достаточное основание всякой твари, всякого помысла, всякой мечты, - ты, герой бесконечности, знаешь ли причину самого себя? О, великий Артур, это твой вопрос, и я снова задаю его спустя сто пятьдесят лет, но не собираюсь отступать и уж, тем более, совершать самоубийство. Прости, меня обожгло огнем из пасти страшилища! "Ты смешон, задавая мне мой же вопрос, ведь все твои вопросы - мои!" - ревет он, и тяжкий хохот чудовища сотрясает недра, и земля под ногами закачалась. "Ты, однако, не ответил на него. Где твое всесилие, где твое жало? Ответь на свой же вопрос!" - одинокий голос хрипит в пекле пожара, и, не успев продолжить, гибнет герой... Добрая память.
      ...Не убоимся повторения. Представим себя очередным восставшим из небытия героем, и точно намек на раздвоенность, вглядимся в зеркало. Мы прекрасно заем, что тот, за ним, всегда повторяет, то есть предваряет все сделанное человеком. Прочтем у Марка: "И если сатана восстал на самого себя и разделился, не может устоять, но пришел конец его". (Мк3:26) Намек, сигнал, предварение...
      Съежимся до пунктов! Где нет надежд, там все просто, хотя музыка и любит затягивать:
      1) "Да воскреснет Бог и расточатся врази его...".. - почти вскрикивает священник на пасхальной Литургии, и храм словно вздрагивает в ответ, и кем бы ты ни был, ждешь заветных слов Символа Веры: "Чаю воскресение мертвых и жизнь будущего века!" И словно эхо из-под купола: "Тайна сия велика есть."
      2) Человек видит мир и осознает, что он и жизнь его достойны добра. Стремления к правде и победе над смертью, "как два невидимых крыла поднимают его над действительностью", и они не пустые слова для того, кто не боится смеха времени над вечно банальными вопросами. Стремление к торжеству добра - главное, что есть человеческого в человеке во все времена и при любых условиях, и скрежет скрывающих зависть книжников о неопределенности понятия не умалит большого в глазах малого, тем более, что сами они так любят отличать "мух от котлет". Человек живет мечтами о большом добре, и, даже если он не может объяснить подробностей, устремление души не изменит.
      3) Но если бы зло было только недоразумением, "естественным недостатком, постепенно исчезающим по мере роста добра..."... Однако "мир весь во зле лежит" (Иоанн 5:16). И слово "весь", выцарапанное случайным вниманием, несется сквозь столетия нитью трагического прогресса мысли, вынужденной снова и снова признавать недооцененность того, чему она противостоит. И хотя рамки изначальны, напитывается картина постепенно. Когда-то хватало крайностей: испуганный фреской Страшного суда ребенок старался не капризничать - с одной стороны, костры инквизиции - с другой. Рамки узки как Венецианский канал, тотальные стены по краям, но Боже, как они прекрасны! Нельзя было ничего, зато все сказанное - художниками, поэтами, несожженными мыслителями - таило непонятный сегодня свет свободы, красоты, любви, добра - таких лампочек сегодня не делают... О, многоточия, вы волшебны и свежи, как воздух, где нет границ и легкость танца спасает от однозначных ответов. Между тем, легионы теней множатся за сценой - прямым запретом не получилось, они вывернулись и пошли в обход. Явилось Новое время. Под ярким не предвещающим грозу солнцем на травке вдохновения мыслители раскладывали нетронутые гнилью фрукты-мысли, плоды их невидимого труда, ведь как сказано: "Кто трудится, достоин плодов от трудов своих..." Недовольные собой мыслители умирали, на их место приходили другие и смотрели глазами своих предшественников, и видели глубже: прежде незначительное оказывалось главным. Насыщалась картина, наполнялась красками, каждый хотел привнести свою, добавить, подрисовать. Если бы только размер холста умел расти. И вот картина наполнилась, потекли краски, смазались, негде уже класть мазок, негде ставить точку, нечем дышать... "Батюшки, антихрист!"
      4) Скажи слово - оно уж у него в запасе, подумай - так это же его мысль, посмотри - так он же твоей головой вертит и сетчатку глаза настраивает. Смешно читать Канта, да и бесполезно, на кладбище веселее, чем в Книжном. Его антиномии - карамельки на завтрак, давно переварились, и голод диктует свой декрет: "Сытый голодного не поймет". Не трожь тронутое! Не мысли о мысли! Оставь чувства! Отчаяние подступает, как дождик накрапывает. "Не спите!" - кричит Христос, и тяжкий храп в ответ. Грохот в ушах, но тишина вокруг, и точно в сон обрушивает однозначность неоднозначного.
      5) Непосильной ношей облекается мысль о борьбе. Свобода - неуловимая точка в бесконечной череде зеркал. Но свобода от зла, где бы она ни пряталась, - первое и последнее в человеке, и как бы ни скрывался он от самого себя, в конечном счете, о котором не принято говорить, не избежать прямого столкновения крайних точек. Только добро против только зла рано или (и) поздно, здесь или (и) там, никогда (то есть всегда) или (и) иногда встречаются лицом к лицу. И хотя не в силах человека противостояние это окончательно разрешить, но максимально подступить - обязанность. На четвертом шаге, хотя могли и раньше, мы формулируем первое противоречие: противостоять тому, что в основе всего. "Эх, - скажут интеллектуалы, - перечитай Третью Антиномию Канта, там все сказано!" "Там нет зла" - отвечу я. "Детали", - брезгливо бросят они. Если первая формулировка отличается лишь "отчасти", то дальше мы пойдем совсем другим путем. В общем, первое противоречие уже трансцендентально, то есть выходит за рамки возможности его полноценно понять, поскольку его хвост всегда будет смотреть нам в спину. Но в таком случае ясно, что и формулировка противоречия противоречива, что противоречие еще прежде, чем мы его формулируем. И как следствие, невозможно воздержаться от комментария к первому постулату: ничто иное - никакое утверждение - не может быть началом, во всяком случае, более адекватным, чем противоречие.
      6) Но зачем останавливаться, раз уже двигаемся там, где невозможно и шага ступить? Вечный двигатель, метафизические качели? "Игра" с изначально рассыпавшимся "бисером", эстафета вопросов "кто быстрей?" и "кто первей?". Точно в зеркале наше трансцендентальное противоречие отображается от закона достаточного основания, и точно игра образов, теней, снов... - человек между ними. Когда только сформулировано, его еще можно назвать антиномией, но как только начинается движение, обнаруживается разница. Динамичность мысли, привнесенная диалектикой и твердо закрепившаяся в двадцатом веке, приобретает совершенно новый, то есть прорывает всякий смысл.
      7) Почему так важно иметь противоречие в основе всего? Не будь его, мы не имели бы никакого логического права сомневаться в законе достаточного основания. Вопрос и ответ всегда предполагают одну общую исходную и конечную почву, дно, пространство априорных истин... И поскольку любое конкретное нечто, что бы то ни было, безусловно подчинено закону основания, мы бы изображали глупого студента на первой лекции по логике, нарочито допускающего логическую ошибку "то же через то же". "Чем же принципиально отличается твое противоречие? - спросит друг под "Темный козел" с трехсотграммовым Лэйс со вкусом (то есть без него самого) бекона. - Настолько же определенное слово, а если быть точнее, то в бесконечном диапазоне конкретности оно на своем месте, и место это, как никак, обусловлено, если уж тебе так важна до бесконечности истончающаяся сеть взаимозависимости..." Его пьяное ля-ля издевательски перекатывается в ушах, как неуместный Брамс после Скрябина. В том-то и дело, что трансцендентальное противоречие - не то, что есть, вернее, оно "есть" не больше, чем "не есть", и никакие сногсшибательные катаклизмы не сделают из него ни всесильного монстра, ни приснившуюся наркоману тухлую амебу. Если бы оно было только антиномией, - по-Кантовски торжественно объясненная, она бы мгновенно канула в пасти закона основания, если бы оно было развертывающимся подобно диалектике процессом, - схваченный в движении, и он бы легко оправился туда же. "Что же еще?" - по инерции спросит пьяный друг. "Ты же называешь его как-то..." В том-то и дело, что философия трансцендентального противоречия принципиально влечет поиски нового дискурса, новой логики слова. И даже если это еще смешнее, чем первые автомобили, которым запрещалось ехать быстрее четырех километров в час и перед которыми должен был идти человек с красным флажком в руке, мы вынуждены пойти по этому зыбкому пути, потому что только он может вывести философию, а с ней и всю культурную парадигму к новым горизонтам. Пускай наш прямоугольный самолет сильно смахивает на вагон поезда! Итак, трансцендентальное противоречие настолько нестатично, что нет ни графика, ни адекватного ему определения. Оно заведомо прогибается как под каждым собственным вопросом, так и под каждым ответом. Логично спросить: адекватен ли сам вопрос? Можем ли мы физически его задавать? И здесь есть три точки, присутствие которых всегда мне о чем-то говорило, но никак не удавалось их связать.
      8) Во-первых, из противоречия с равным правом выводятся как истина, так и ложь. И если априори все, и вопрос в том числе, исходит из противоречия, то в своей формулировке вопрос приобретает свободу от дилеммы правда-ложь, он не может быть некорректным или неправильно заданным, и словно шапка-невидимка - фора перед законом основания. Но этого мало: в свободе не быть пойманным тем, с кем борешься, еще нет той силы, чтоб сломить безусловность закона основания, - есть защита, но нет нападения. Нужен рычаг, как просил Архимед. И вот перед нами вторая точка.
      9) Закон основания не способен доказать свою безусловность. Спроси его о причине себя - и он промолчит, хотя будет казаться излишне многословным. Но его многословие устрашит лишь того, кто стоит на любом другом основании, кроме противоречия, и кто вынужден будет обреченно согласиться, что не сам придумал вопрос, а если и сам, то вопрос во всяком смысле некорректный. Мы же имеем право на этот вопрос, для нас нет секрета. Черные глаза бездны откроются последний раз - и, словно мертвый поток из ниоткуда в никуда, промчится нечто, но ничего в нем не окажется, кроме пустоты. И долгий остаток, мрак молчания, он угрожающе бесконечен, но не пугает философа со свечой. Не будь твердого дна под ногами, он бы враз сгинул, но, однако же, идет там, где никогда не шел прежде.
      10) Конечно, дешево мы не отделаемся, лирика неповторимого ускорения - лишь фон реальной трагедии мысли, через которую необходимо пройти, хочет философ этого или не хочет. В принципе, нет ничего легче, чем обрисовать общий формат, не жертвуя ничем, кроме времени. Дескать, иди, не робей, ты на новом пути... Путь этот, однако, скорее падение в бездну, ведь что еще может человек, кроме как падать? И даже если он называет этот процесс полетом, кончается он всегда одинаково: смертью. И если человек не может своими силами победить смерть в принципе, то почему бы окончательно не согласиться с намеком собственной природы: раз невозможно отменить непосильную задачу, с одной стороны, и победить зло, с другой, то нет никаких ни моральных, ни логических, ни просто человеческих препятствий философу вызвать на дуэль того, чье ужасное имя лучше не произносить в добром обществе. Для священника это предельно олицетворенное зло, для простого человека - безобразие смерти во всех ее грязных личинах, для философа - закон достаточного основания.
      11) - Провокатор! - вскричит возбужденный позитивист, и его округлившиеся глаза вспыхнут огнем небывалой уверенности.
       - Отчасти, - соглашусь я и растущее количество адептов новой философии, - но это сказали вы, и хотя ключ наш, но именно вы вставляете его в дверь, которую всегда боялись открывать. В конце концов, мы вместе организуем огненную воронку, что поглотит Антихриста с его бесчисленным войском.
       - Безумный! - Отчаянный крик собеседника вскипит разочарованием от бессмысленно проведенного времени. И лишь легкая радость из будущего скрасит ситуацию: история смеется над теми, кого любит.
      12) ...Поговори со мной напоследок! Скучно, тишина кругом. Нет, это еще не бред и не каприз истонченной души, и не последнее слово осужденного. Это проводы, о которых знает через секунду того не знающий, и секунда - лишь символ присутствия отсутствующего. Новая философия - путь вперед ни за кем, но от кого? Летит авто, смотрит герой Антониони назад: "От кого ты бежишь?" Никого, серые сумерки. Но мы знаем, он там, если история к чему-то стремится, то непременно от чего-то спасается. Дудочка крысолова не имеет права замолкать ни на секунду. Мы утягиваем его за собой, и никак не отвертеться тому, чье всевластие над вопросами влечет обязанность отвечать на любой из них.
      - Почему? - бросаем мы закону основания о его основании.
      - Это я сказал, - отвечает и одновременно увиливает от ответа левиафан мысли. Любимое правило пиара: вместо ответа подменить контекст обсуждения. Он прав в одном: вопрос прозвучал, и случившееся в его власти. Он видит след вопроса, но не видит спрашивающего и не может ответить по существу - в противном случае, даже в одном из двух, мы бы сразу погибли. "Поднимите веки, не вижу..." Его относительное право на мой вопрос - третья, последняя, точка, что предельно опасна для нас и губительна для него, точка притяжения, от которой он не может отказаться и вольно или невольно делает шаг в нашу сторону и вынужден идти по нашим следам. "Вакуум свободы притягивает событие", - любил говорить Андрей. Но нельзя останавливаться, следы сожгут нас, остановись мы на любую уловимую вниманием долю времени. "Ахиллес, догони черепаху!" - не о нас и не о нем, но образ времени, каждый раз делимого прежде нашего внимания, схвачен верно.
      Конечно, никто не думает запретить потоки бесконечных "почему?" - как автор, выкупивший весь зал, закон достаточного основания нуждается в сонме поклонников, и даже очень, иначе зачем ему вообще быть? Но в сторону колкости дилетантов, им везде музыку подавай! Кресла в зале заполнены такими "почему?", которые не обращены к самой сути закона основания, но если какой-нибудь несознательный зазнайка вдруг все же его выкрикнет, своим подставным аргументом Мэтр легко урезонит бродягу: вопрос-то мой, я-де развлекаю себя игрой в невозможность, ведь, раз все возможно, почему бы не быть невозможному? О, его мутный глаз сверкнет раз на обидчика, и тот потеряется в вечности, как будто и не рождался. "Задавайте, вопросы, задавайте, на любой отвечу, всех ублажу!" - продолжит он весело. Но абзац на том не кончается, и горе миру от миража, что он восстал на самого себя, и только сны - спасительный укол от перегрузки - подарят недолгий отдых. Но сколько нужно сделать, пока наркоз не отойдет, пока в тупой полудреме мир блаженно раскинется в бесконечности - Млечный Путь ее имя.
      А что, собственно, мы можем и должны сделать? Наверное, логика трансцендентального противоречия требует нового дискурса, так в чем его оригинальность? Возможен ли он вообще? Какой смысл радоваться новой логике без пространства, принципов, языка? Ничего, кроме толчка ниоткуда, да и о каком толчке речь? Толчке из бездонности? Улыбайтесь, господа профессионалы, улыбайтесь, вам как никому очевидна неподъемность задачи. Нам нечего бояться, страх - от возможности что-то потерять. В логике терять нечего, но даже если мы из других источников боимся, то лишь удара в спину, но смысла это, во всяком случае, не касается и только подчеркивает необходимость быть предельно внимательным, потому что у закона достаточного основания есть серьезные товарищи по другим делам. И в первую очередь, это слабый, но жестокий его двойник: дружеское "зачем?". Оно идет дальше вопроса возможности, оно готово допустить (хотя не допускает), что перемены возможны и даже имеют смысл, но не больший, чем оставить все на своих местах... И снова рефрен в форме рондо - призраком вечного возвращения мы всматриваемся в точку отсчета. Как игрива она с героями истории! Один и тот же вопрос "когда же все это закончится?" может вызвать смех или сочувствие, овации или каторгу, задайся им в безмятежную полную счастья бытность или часы катастрофы, под слащавую речь диктатора или под трубами революционных масс. Над Ноем смеялись его собственные дети, не говоря об остальных. Вопрос противостояния закону достаточного основания предполагает невозможное, окончательную победу добра, и потому ему безразличны смех и овации. Не смейтесь, друзья, развлекитесь игрой: поговорку "Молчи, за умного сойдешь!" перескажем по-вашему: "Будь искренним, за сумасшедшего сойдешь!". Как ни странно, искренность может на время помочь, а времени всегда так людям не хватает, но не того, что течет, а того, что кончается.
      А впрочем, мне все равно не дотянуться до вас и ваших текстов, слишком серьезных, чтобы заглядывать под стол, хотя и недостаточных, чтобы задевать события. Не пугайтесь стрекота, паровозик сейчас вылетит, детский флажок на нем, "свобода" на флажке написано, хотя так вы прочитаете, там только человечек нарисован, мама. "Устами ребенка глаголет истина"...
      ...Возьмем на вооружение принцип Годара, о котором он, возможно, не говорил и даже не думал: быстрее и обо всем. Быстрее, еще быстрее, еще и еще, как будто в ускорении может проявиться новая реальность, как будто... А разве Эйнштейн ее уже не наметил? Ах, время, past perfect, где право, там и обязанность, зафиксируем принцип: движение способно производить побочные эффекты, не вытекающие из него напрямую. Поезд, летящий с доходящей до некоторого предела скоростью, меняет время, и если скорость способна производить подобные смещения, то логично допустить нечто большее от ускорения... Конечно, предел скорости, ничего быстрее света, параллельные в точку... Но разве не может мысль в мгновение узреть бесконечность, разве не способна за секунду представить одну единственную звезду за мириадом ей подобных, будь она и не триста тысяч километров от нас, а даже и там, куда никакая мера не дотянется? "Насколько адекватно представление?" - спрашиваете? Ах, стойте, друзья, не говорите философу о фактах! Нам стыдно и грустно, но некогда: в оркестровой яме вопросы устремленных на сцену партера или бельэтажа едва слышны, и нам куда важнее не сама сцена, а что за ней, в таинственных тенях кулис, и нам ли не первым узреть, когда начнет опускаться занавес?
      Но еще раз повторимся, если когда-то об этом уже подумали: наша задача не в том, один или два сонма галактических связок бросить к ногам молодого студента, нам и узелка не развязать ни на одной из них, а в постоянном, можно сказать, вечно выдуманном, то есть констатированном человеческом изъяне тотального секондхенда, изъяне, от которого нельзя спастись, но можно спасаться, и никак не заурядность мысли толкает грустного полемиста на заведомо проигрышный диспут... Научная проблема - уютное кресло в зале, "главное, задуматься", - шутка, но априори "я есть" хранит покой ученого от выдуманности его вопросов: "мы не знаем того-то". Философ знает все и даже больше того, и потому ничего не знает, хотя и не имеет логического права на лозунг Сократа "Я знаю только то, что ничего не знаю!" Откуда он может это знать? Да и противостоит-то он тому, что есть и чего одновременно нет.
      Повторения, словно капли по воде, сон серого дня. "А дальше что?" А дальше просвет! "Ты уверен?" - Друзья не устают, они не требуют от себя невозможного, им позарез требуется синица в руке. Да, я уверен, и хотя никакой синицы нет, но я знаю, куда ей лететь. Если видишь тучу, значит, за ней солнце. Дискурс? Да, конечно, но для него оставим пустую страницу, как еще один вызов тому, кто все прочел, минуту молчания по былым героям мысли и белый флаг солидарности с будущим...
      
      ...Как же медленно продвигается текст, перед бумагой стыдно! "Сколько, значит, уважаемый, вы сегодня написали?" - "А? Что? Написал? Да нет, то есть да, конечно. Ну вот, пожалуйста, четыре строчки во второй главе, пять исправлений на шестой странице и три на девятой. А, нет, еще вспомнил пару жизненных событий героев... Теперь все". - "Это за целый-то день, за который хирург делает четыре операции, кассирша в "Ашане" обслуживает сотни покупателей и сдает кассу на миллион, а летчик совершает два рейса по три с половиной тысячи километров каждый..." И тишина: мы, дескать, судить не беремся. И я молчу, сказать не смею. Не кричите на меня и уберите весы! Фашизм сжатых губ не добрее ворот Освенцима.
      Жестокие воспоминания не дают мне покоя, прошлое рядом, его не прогонишь и не сделаешь вид, что его нет. Напрасно цветет на окошке "зеленый друг" - да, он выжил и приободрился, - вечно зеленый, он давно прощен за свою несвободу, ему не нужно страдать и мочить подушку слезами, он не торопится и не опаздывает к концу, он слишком зависит от человека, чтобы обижаться или прощать, мы с ним о разном думаем. Если бы еще тогда, когда все уже было ясно, и умные люди понимающе переглядывались, переписывались, в меру возмущались и слишком, слишком - не стоит жалеть наречие, - слишком надеялись, если бы тогда, сразу, по свежим кровавым следам догнать вора, что украл нашу свободу, если бы я... Но кто же его теперь догонит? "Мы пойдем другим путем", заученная с детства фраза магией присутствия освежает реальность, и безнадежная серость вокруг - "Оставь надежду всяк, сюда входящий!" - обрамляется по краю горизонта оранжевой полоской. "Трансцендентальное противоречие" - буквы еще не читаются, но полоска растет, и приближается ясное закатное солнце. Затравленно зыркает из угла запущенного сада мрачный причинный закон, он знает, на что не способен, и чувствует скорый конец, хотя и зубоскалит непонятому одиночке. Большая черная птица пронеслась над садом, и откуда-то возникшая тень скользнула по траве, по кустам, деревьям, по лицу смотрящего в небо. Кто сказал, что мысль только констатирует и открывает, а не творит? Мысль магична! У всякой перемены есть начало, и кто бы осмелился узреть неуловимую точку еще невидимого сдвига? Принято брать с середины, когда уже все ясно или, по крайней мере, расставлены ориентиры, где мускулистые рычаги впустую или предвкушая удачу, в тяжкой потуге пытаются сдвинуть огромное колесо. Все это, конечно, будет и даже есть, но еще спит, пока хитрые философ с художником мечутся по голым улицам и настраивают то, что другим не настроить. Они мчатся к вокзалу, не задумываясь, а есть ли он на самом деле, и там, конечно, оказывается ожидающий их поезд...
      ...Хотя я не мог не знать, где поезд едет, но, как когда-то, образы непременно должны были взыграть чем-то оригинальным. Мне, однако, уже ничего не казалось, ни к чему не притягивалось воображение - это был просто город с его чуждыми мне домами, уходящими вдаль желтыми вечерними улицами, блестящими мостовыми и дождем на стекле плывущего вагона. Большое и щемящее - вечность скользила по асфальту, отображалась в лужах, мелькала бликами на окнах. Неповторимая тоска, нет ей конца и мера предела не "за", а "до", прежде, чем кажется, и как бы ни гнался по нашим следам тот, обреченный, ему уже нас не догнать, потому что мы стали текстом, а "рукописи", как известно, "не горят".
      Ты летишь и в неимоверном ускорении обретаешь свободу. Ты там, за пределом, но к пределу придется вернуться, как бы ни хотелось обратного. Конечно, необходимо жертвовать. Жестокость правды не в ее болезненности, а в твердом знании, что боль неотвратима. Точно вакуум свободы, подлинной и безусловной, океан втянул в себя и оголил дно, и испещренное долгой историей, прежде спрятанное от глаза, оно задрожало от страшного предвкушения огромной волны, что неминуемо накроет мир. Смейтесь, друзья, смейтесь, нам ничего не остается, как улыбнуться завтрашнему дню, который сами же предрекали, готовили, как муравьи клали свои жизни к ногам друг друга. И вот, наконец, придет он, один точно случайный день, и вся история ляжет к его ногам, взбугренная, как простыня проспавшего. И одиночество задушит тебя...
      А пока полет, но то не крылья, а рельсы, и вопреки закону перспективы они не сходятся вдали, а так и остаются раздвоенными. Может, они разбегаются, или горизонта вообще нет, а зеркала прозрачны и никакое другое начало не может придумать более достойного конца, чем ожидающая человечество катастрофа.
      Даже кладбища не молчат, их измельченное, точно изрубленное, нутро туманно колышется в ожидании кипения. Ускорение рушит границы времени и пространства, и закостеневшая в покое логика вдруг раскрывается, точно цветок, - несется вагон, и с ним бесконечность, и провода скользят, как ангельские нити. Город, точно жизнь, остался позади, и скорость, как сердце: бьют колеса, и ты есть между точек времени и пространства. Господи, тоска-то какая! Прости меня!
      
      3
       Пока не требует поэта
       К священной жертве Апполон,
       В заботах суетного света
       Он малодушно погружен.
      А. С. Пушкин
      
      "- Нужно выяснить не про руку убийцы, а кто поднимал член его отца, чтобы он мог вчера поднять свою руку", - гнусно тенорил телек, и огромная страна от безжизненного брега одного океана до последнего дула нацеленных на другой океан пушек с мурашками по спине внимала, уверенная, что умнее и честнее этих слов не выдумает ни один волшебник...
      Про себя-то я сразу знал, что не болен, а если и болен, то болезнь слишком моя, чтобы ею мог заниматься другой. Оказавшись за решетчатым окном клиники, сначала невольно, постепенно втягиваясь, я прикидывался больным, и смеялся только главврач, да и как ему не смеяться, кто же сыну его курсовую писал? Он все знал... Как ему не знать? Мы же с ним раньше... Эх, Царицыно, Крым ... Как близко до предательства там, где далеко до справедливости! Но не сейчас, не сегодня и не завтра, не в этой жизни, у каждого свой заработок, во всяком случае, Андрей не догадался, да ему и не до меня было, но он много разговаривал, и это спасало мой ущербный артистизм. Он "прибыл" раньше, и когда меня без сознания заволакивали в палату, держал дверь, чтобы вновь прибывшего не стукнуло по голове, но меня все равно задели о косяк, и Андрей просидел у моей кровати всю ночь, пока я не очнулся, пока не увидел его задумчивых глаз, долго соображая, что напротив человек, и он смотрит на меня. Я выборочно ловил образы, помню его слова сквозь сон памяти, хотя сомневаюсь, что было именно так сказано: "Неужели вы больны?" Наверное, в то утро Андрей был ближе всего к истине...
      ...Андрей сказал, как никто среди нас не говорит и не скажет, даже если не договорил, даже если ошибался. И как бы я или другой ни пытался повторить и продолжить, мы как будто не успели. Во всяком случае, этого уже мало. И как будто нарочно все мешает, не получается "заслужить любовь пространства", раз сникший пафос открыл дверь мелочному, пронизывающему, не дающему покоя холоду, и что-то другое скрывает занавес, но никак не третье действие несуществующего спектакля.
      Утро. Никакого времени, хотя сплошное время, бессмысленное и пустое, мелкое и шуршащее, как и полагается, очищенный эксперимент. Я о городе говорю, но что о городе повторяться? Тут вся страна на ушах стояла. Всю ночь не выключал Митюха свой Телек, болел, как за "Зенит" не болеют. А что, собственно, - как это говорится? - произошло? Митюха только глаза вытаращил на мою наглую неосведомленность.
      Да, мир пережил тяжелую и страшную ночь в России, день выборов в Соединенные Штаты Америки. Под утро выдохнули, не зря все-таки ввалили столько денег в эту кампанию, не зря каждый день громоздили новые и новые сугробы лжи, и уже сами поверили в небывалый циклон, уже срослись со своими языками и пустыми глазами, уже реальность танцует под дешевые китайские дудочки, то есть комеди-юмор главных каналов... Какой ярко-белый снег за окном! И не спрашивай у соседа, о чем он думает, - он "просто" думает, как когда-то с черно-белых фотографий мы "просто" ходили на демонстрации, кричали за славу одной партии, празднично одевались на выборы, где никого не выбирали, рассматривали других, слушали музыку и покупали вкусные бутерброды с колбаской. Настроил канал с легкой музыкой и ни о чем не думаешь, а если и думаешь, то просто так, без обязательств перед другими, перед собой, перед самими мыслями. А если тебя вдруг разозлят, обиженный, ты вскричишь на негодника: "Да ни о чем я не думаю!" И будешь прав, потому что ни о какой правоте и адекватности речи уже быть не может, поскольку есть так называемая свобода от компостирования и выноса мозгов. Не стоит никого ни о чем спрашивать, а если спросишь, то получишь простой и обоснованный ответ. У нас не хорошо? - Так где же лучше? В Англии, в Америке? Гуляй по миру, свободная попса, катись, мячик цинизма, ничто тебя не остановит.
      Не мельтеши, мой друг, есть кому за тебя ветром разбрасываться. Как жаль, что высокое движение искусства, именуемое пафосом, стало грубо нарицательным. Никого не удивишь ненавистью к общим местам, к пространным рассуждениям. А ведь любая побочная партия всех сонат Бетховена ничто иное, как пространное рассуждение, и никто не сомневается, хотя сейчас, не будь имени, легко бы и по главным прошлись. Осторожно вкрапываться, как Питерский дождик, как несносная головная боль, между строчек, между смыслами, между личностями. Ни смыслов, ни личностей. Тотальный комплекс неполноценности на почве изношенной надоевшей себе обиды. И это все наше время, можно сказать, эпоха. "Думающего толкни". Но берегись, мой друг, опасность подстерегает именно там, где уверен и доволен собой, где кажешься себе единственным и неповторимым. Здесь ребро, то самое трансцендентальное противоречие, тонким лезвием пытающееся разделить и рассыпать. Остаться собой через боль одиночества, перипетии самоунижения и без всякого результата. Терпи, мой друг, время бросило на тебя последние силы, ему осталось совсем немного.
      Одиночество. Ты царственно молчаливо. Торжественно и скорбно отступают силы, без сомнения сдают своего героя на боль и страх. Но мне уже поздно бояться. Я чувствую, как оно приближается, как ближе и ближе с каждым днем что-то необратимо последнее, и нет никакого оправдания мне, здесь сидящему, и думающему, и живущему. Потому что оправдание - не разрешение на спасение, не виза в вечное счастье, а присутствие, не мнимое, не во сне, а по-настоящему. Меня просто нет и не будет, если я чего-то не сделаю, не то чтобы совершенно моего, но к чему привлек мою судьбу промысел и запретил думать и говорить о помехах, потому что если дело действительно твое, то оно оттуда, из будущего, и ему ли не знать о всякого рода трудностях на твоем пути?
      Искусство помогает, оно лечит и спасает от лишнего, искусство - отпуск в далекий край, где счастлив и не веришь, какая дыра еще сегодня утром сонно клокотала тебе вослед. Пьяный недобивший жену сосед, усталые дворники с угрозой третий год уволиться, потому что на каждого по три улицы, объевшийся людьми автобус, вмерзший в пробку...
      Как надоел Митюха со своим телевизором! Уже несколько месяцев никто у него не собирается, кто помер, кто в Испании, кто проникся национальной идеей. Опелевед Паша - и тот последний раз еще перед Ильиным днем заскакивал, "только что из "обезьянника"", с плакатиком-де на Ордынке постоял. Прежде-то прогоняли - "иди отсюда!" - и все, а тут в автозак затащили, в отделении протокол переправляли, пока не вытянулись перед какой-то курточкой. Курточка долго смотрела на Пашу и только спросила, понимает ли он, что на плакатике нарисовал. Мне самому стало интересно, Паша рассказал: прежде "Нет коррупции!" никого не пугало, а тут "Кто за тем, что нельзя называть?" почему-то всполошились. Я и не понял, к чему, Митюха случайно отвлек. И так отвлеченно еще два месяца пролетело, и дальше бы не тормозить, только Телек уж больно достал. Ну, нельзя же все время сидеть и смотреть! А он, Митюха со стеклянными глазами, и прежде ни во что не верил, а теперь и совсем в экране растворился. Уже и не судит ни о чем, только смотрит, точно забыться хочет. Все забудется, но берегись тумана страны воспоминаний. Я пытался спросить, что он думает, а он глядит на меня, широко раскрыв свои прозрачные глаза, и молчит, и пьет, то есть допивает, что по полкам и углам недопитым осталось. Вгляделся я вчера в его глаза и только успел до окошка, что на задний двор смотрит, добежать, как меня вырвало, даже цветку досталось. Не пил же - наверное, с желудком что-то. А неделю назад в дверь позвонили, я не открыл, через цепочку спросил, кто. Оказалось, хозяева, настоящие и терпеливые. Раз не платите за квартиру, съезжайте, нечего чужую площадь занимать! В следующий раз с полицией придут. Семь дней дали. Пора уходить, но куда деться?
      Каждый сам виноват в своей свободе. Неважно, с чего начать, главное, чем кончить и что будет в середине. Закрыть глаза и опрокинуться вниз головой, чтобы увидеть мир по-другому, не таким, то есть самим собой, чтобы лопнула жестокая связь, какой бы скучной она ни казалась. Игра - спасение терпеливых. Но противно то, что скучно не само зло, а разговоры о нем, что многократно обреченный человек сам загоняет себя на новые круги ада, сам ищет отчаяния. Лучший способ не возвращаться - убедиться в невозможности возвращения, лучший способ убедить другого - самому казаться свободным и сильным. Как грустны ваши глаза, люди с телевизора, как несчастны ваши души, как черна тоска, что камнем держит на дне. Ни вздохнуть, ни выбраться. Мы-то знаем, что не все так плохо, что любая тьма рукотворна, любая, кроме той, что за гранью всего. Но вы напрасно к той тьме тянетесь, напрасно рветесь к мрачному бездонному провалу. Ваш тусклый конец только докажет, что спасение было, оно и сейчас есть, и куда ближе, чем вам кажется. Против любой силы найдется сила, и чем выше и толще вы изобразите стены, тем легче и проще окажется победа над ними. Очнитесь, пока не поздно! Не слушайте вещающих, что лифт в преисподнюю останавливается только на верхних этажах, всегда можно спастись, даже в шаге от гибели! Голиаф, мне жаль тебя, ты мог и отказался в это поверить, и канул в грустную вечность.
      Есть вид искусства, именуемый театром, старый, как древнегреческая Мистерия, и неповторимый, как фильм Тарковского. В театр мне и следует податься, только как?
      
      С уважением и без, сбежавший из сумасшедшего дома будущий драматург, Владимир Зиновьевич.
      
      
      
      Михаил КОПЕЛИОВИЧ
      
      НАСЛЕДНИКИ ЖАБОТИНСКОГО
      ПЕРЕД СУДОМ ИСТОРИКА
      (К выходу книги Алека Д. Эпштейна "От Владимира Жаботинского до Биньямина Нетаньяху*: Национально-либеральное движение Израиля - прошлое и настоящее". Москва: Институт Ближнего Востока - Центр изучения Израиля и диаспоры, 2019. В двух томах)
      
      Начну с трех цитат. Две из них взяты из второго тома книги А. Эпштейна, а третья - из совсем другого источника. Первую и вторую привожу подряд, так как соответствующие фрагменты находятся на смежных страницах книги:
      "Выступая на предвыборном митинге в городе Ариэле в Самарии в 1981 году, глава правительства торжественно заявил: "Я, Менахем, сын Хаси и Зеэва Бегина, обещаю вам, что, пока я остаюсь главой правительства, мы не передадим никакую часть территории Иудеи, Самарии, сектора Газа и Голанских высот под чужую власть"" <...>
      Бегин был категорическим противником идеи одностороннего размежевания (с палестинскими арабами; в то время ее выдвигал Моше Даян. - М.К.), которая уже после его смерти, в 2005 году, была все же частично реализована правительством под руководством А. Шарона. М. Бегин предсказывал, что территории, которые будут оставлены израильской армией, станут базой для ведения вооруженной антиизраильской деятельности, что на них будут размещены ракеты, нацеленные на израильские города, и "террористическое палестинское государство превратит нашу жизнь в постоянный ад".
      Все, что произошло в Израиле после реализации плана одностороннего размежевания с сектором Газа в 2005 году, свидетельствует, насколько пророческим было видение Менахема Бегина" (здесь и далее в цитатах курсив А.Эпштейна. - М.К.).
      Бегин, как хорошо известно, был главой Партии Свободы (на иврите - "Херут" и затем движения "Ликуд", "Единство") в их лучшие годы (несмотря на то, что с момента образования Государства Израиль в1948 году до 1977-го они были в оппозиции) и одним из трех лучших лидеров национально-либерального движения; первым был Владимир (Зеэв) Жаботинский, третьим - Ицхак Шамир.
      Теперь предоставлю слово Алексу Векслеру, который был членом центра Ликуда, советником министра внутренней безопасности Израиля. В статье "Настоящего Ликуда уже не существует" (см. газету "Наш Иерусалим" за 27.03.19) он пишет, что хорошо знал Бегина, Шамира и Шарона и в 1988 году голосовал "за Биньямина Нетаниягу, вернувшегося из Нью-Йорка, на его первых выборах в Кнессет". Так было в славные годы Ликуда. А ныне?
      "Сегодня между мной и Ликудом лежит пропасть, и меня уже с ними ничего не связывает, хотя я и остаюсь человеком правого лагеря. <...> Нетаниягу, включая его первую каденцию, находится у власти, как В. В. Путин. <...> Сегодняшний Ликуд, начиная от идеологии и заканчивая коррупцией, совсем не похож на тот Ликуд, который я знал и любил. Сегодняшний лидер Ликуда Биньямин Нетаниягу не имеет ничего общего с теми великими, которые стояли во главе Ликуда до него".
      В отличие от А. Векслера, автор двухтомника уважительно относится к фигуре нынешнего главы правительства Израиля. Он отмечает как заслуги Нетаниягу (в основном в сферах экономики и внешней политики), так и его провалы (по большей части в политике внутренней, главным образом в сфере безопасности). А к тройке прежних лидеров национально-либерального (он же, по израильским понятиям, правый) лагеря А. Эпштейн, как и А. Векслер, испытывает явную симпатию. Можно даже сказать, что они - главные положительные персонажи его книги. И, по-моему, весьма привлекательной чертой манеры А. Эпштейна является известная эмоциональность в его отношении к основным фигурантам израильской истории, сыгравшим в ней позитивную или негативную роль. Последняя, как правило, отводится у него лидерам Партии Труда, их идеологии и практике.
      Двухтомник А. Эпштейна включает девять больших глав, а также содержательные авторские предисловие и эпилог. В свою очередь, главы делятся на параграфы - в каждой главе по пять. Названия глав и параграфов точны и убедительны. Приведу названия некоторых глав: гл. I - "Владимир Жаботинский - интеллектуал, обогнавший время"; гл. П - "Менахем Бегин и его соратники в борьбе за государственный суверенитет Израиля"; гл. V - "От Шестидневной войны до "переворота" 1977 года"; гл. VШ - "Социотрясение: "национальный лагерь" в тисках "процесса Осло""; гл. IХ - "В ХХI веке: национал-либеральный Израиль под руководством Ариэля Шарона и Биньямина Нетаньяху". В этой, заключительной (не считая эпилога), главе параграф 2 назван так: "От фикции "размежевания" - к расколу".
      Что такое размежевание с Газой (разумеется, мнимое), все мы отлично знаем. Практически это была насильственная эвакуация еврейских поселенцев из Гуш Катифа. Под термином же "раскол" подразумевается скандальный выход в 2005 году Шарона и его приближенных из Ликуда, к созданию которого Шарон имел самое непосредственное отношение, плюс создание новой партии - "Кадима", самозванно поставившей себя во главе правительства по мандатам, полученным при голосовании за Ликуд.
      В конце двухтомника приводится огромный список использованной литературы на трех языках: 59 источников на русском языке, в том числе 8 работ самого А. Эпштейна, 28 - на английском и 55 - на иврите; всего 142 наименования. Недаром эта книга определена как научное издание. В списке имеются автобиографии самих строителей Израиля и продолжателей их дела, их биографии, написанные ближайшими советниками, а также ранее засекреченные материалы, довольно скандальные, в том числе: посвященные одной из самых трагических страниц истории Израиля, связанных с расстрелом корабля "Альталена" (1948), и новые подробности по поводу причин отставки Ицхака Рабина с поста главы правительства (1977) в связи с солидными (а не крошечными, как врали раньше) двумя (а не одним) долларовыми счетами на имя Леи Рабин, де-факто принадлежавшие ее супругу. По поводу последней истории А. Эпштейн пишет: "Тот факт, что лично глава правительства (Рабин стал им в 1974 году. - М.К.) оказался замешанным в подобном коррупционном скандале, потряс израильское общество". (И еще чуть выше: "Многочисленные коррупционные скандалы сотрясали правительство Ицхака Рабина больше, чем любое другое на всем протяжении израильской истории".) Кроме всего прочего, это было прямое нарушение руководством Партии Труда тогдашнего законодательства Израиля. Точно так же в начале 90-х годов повел себя Шимон Перес, санкционировав за спиной Рабина тайные переговоры с враждебной организацией - ООП во главе с супертеррористом Арафатом, где был согласован принцип "Территории в обмен на мир" и обещаны Арафату Газа и Йерихо (только в начале!). Узнав об этом, Рабин был разъярен, но, в конце концов, принял эту капитулянтскую программу.
      На почти 900 страницах книги А. Эпштейна развертывается эпическое полотно становления сионизма, существования Эрец Исраэль под британским мандатом, рождения и взросления Государства Израиль вплоть до наших дней. В параграфе 1 гл. I автор приводит высказывание проф. Ш. Авинери из книги последнего "Происхождение сионизма" (1981) о Жаботинском, согласно которому (высказыванию) он "несомненно, значительно превосходил сионистское руководство периода между двумя мировыми войнами (имеются в виду прежде всего Д.Бен-Гурион и его соратники по "рабочему движению". - М.К.) во всем, что касается культуры, утонченности и широты интеллектуальных горизонтов". А. Эпштейн выражает полное согласие с этой характеристикой неоспоримого лидера национально-либерального движения. Дело тут не только в широте, но и в "долготе" его прозрений и рекомендаций, от которых гораздо более близорукое сионистское руководство того времени отмахивалось, как от мрачных фантазий.
      И еще одна выписка - на сей раз из авторского текста: "Для В. Е. Жаботинского, в отличие от Т. Герцля и И. Зангвила, еврейская государственность (а также полноценная еврейская культурная и духовная жизнь) могла быть (вос)создана только в Палестине/Эрец-Исраэль". Он и многие другие делегаты от России на IV Сионистском конгрессе в Базеле (1903) "отвергли идею формирования комиссии для изучения предложения британского правительства о предоставлении территории в Уганде для создания там еврейского национального очага". Громоздкая фраза, однако и дискуссия по этому вопросу на конгрессе и позже была затяжной и нешуточной. (Кроме угандийского проекта предлагались и другие, но тоже африканские.) Жаботинский также мечтал о создании "независимой еврейской армии, которой будет под силу завоевать Палестину/Эрец-Исраэль для еврейского народа". Все это вначале многим казалось фантастикой и на протяжении почти всей жизни Жаботинского не могло быть претворено в реальность. Когда в 1940 году Жаботинский умер, до создания на подмандатной палестинской территории нашего государства оставалось еще восемь лет, и эти годы были самой страшной эпохой в жизни еврейского народа в диаспоре, в течение которой (эпохи) по вине германских нацистов и их приспешников в оккупированных странах, а также в государствах-союзниках Германии (таких, как Румыния, Венгрия, Словакия, Хорватия и некоторые другие) погибло шесть миллионов евреев - расстрелянных, отравленных в душегубках и газовых камерах и умерших от голода и непосильной работы в концлагерях.
      Жаботинский предупреждал своих союзников по сионизму и соплеменников в странах рассеяния о грозящей всем евреям Европы смертельной опасности. А. Эпштейн пишет: "Выступая в 1937 году в Лондоне, В. Е. Жаботинский почти кричал о том, что "на востоке Европы есть три или четыре миллиона евреев, которые буквально стучатся в двери, прося разрешение на въезд в Палестину/Эрец-Исраэль, то есть на спасение". Такого разрешения они, увы, так и не получили...". Тут, мне кажется, имеет место некоторое преувеличение: "стучались в дверь" - фигурально! - ожидала же эти миллионы в будущем смертная судьба; буквально же в двери стучались лишь относительно немногие, но тут уже вступала "в игру" Великобритания, не сочувствовавшая обреченным евреям.
      И еще о Жаботинском: он убеждал легковерных в том, что им не удастся миром договориться с палестинскими арабами, и рекомендовал отделиться от них "железной стеной". О том, как это происходило в реальности (не по Жаботинскому!), прекрасно написал Артур Кестлер в своем романе "Воры в ночи" (1946; русский перевод - 1981).В заключение раздела о Жаботинском не могу не привести еще одну цитату, которую сам автор двухтомника взял из книги Й. Недавы, биографа Герцля и Жаботинского, переведенной в 1998 году на русский язык: "Поверьте мне, что очень неприятно работать среди людей, которые тебя не приемлют (имелись в виду коллеги по руководству Сионистской организацией, стремившиеся выжить Жаботинского из его состава. - М. К.), поэтому я с удовольствием вышел бы из руководства. Но что делать с совестью? Она говорит мне: ты избран, чтобы защищать свои взгляды. <...> Я защищаю свои взгляды, и это моя обязанность". Правда, на следующий день он все же подал в отставку, так как ясно понимал, что, несмотря на убежденность в своей правоте, он не сможет переубедить большинство этого руководства, склонного к компромиссам, иногда близко соприкасающимся с коллаборантством в отношении к мандатной державе.
      Разумеется, я не стану пересказывать все перипетии создания и становления Израиля, беспощадной борьбы с англичанами организаций ЭЦЕЛЬ (под руководством Менахема Бегина) и ЛЕХИ (возглавлялась Авраамом Штерном, а после его гибели Ицхаком Шамиром), глупости и гнусности расстрела "Альталены", сложной возни вокруг репараций из послевоенной Германии (в этой истории не прав был, как мне кажется, слишком принципиальный, до своего премьерства лишенный в любых случаях прагматического подхода Бегин), 19-летней работы в оппозиции партии "Херут" и движения "Ликуд" в условиях повседневной дискриминации, организованной Партией Труда (первоначально МАПАЙ, затем блок "Маарах") и работы в так называемом правительстве национального единства. Что касается Бегина и Шамира, они стояли на своем: никаких территориальных уступок непримиримому врагу! А. Эпштейн приводит на этот счет весьма убедительные фрагменты из выступлений обоих лидеров национально-либерального лагеря.
      "Бегин призывал своих политических оппонентов со вниманием относиться к тому, что говорят арабские лидеры: "Слушайте, слушайте то, что они говорят. Почему вы не верите им? Они не скрывают своих намерений уничтожить Израиль".
      Аналогичное мнение высказывал и Ицхак Шамир <...> Осенью 1974 года И. Шамир отмечал: "Основной фактор арабо-израильских отношений таков, что все арабские силы, которые не признают нашего права жить в Эрец-Исраэль, не признают и нашего права жить в какой-либо его части. <...> Враг, к которому обращены все предложения о территориальных уступках, вновь прямо повторяет: "Вы готовы вернуть территории? Пожалуйста, мы готовы их принять. Но мира не было и не будет"".
      А. Эпштейн, комментируя "переворот" 1977 года, заметил с нескрываемым удовлетворением: "Большое счастье для Государства Израиль, что именно такой человек, как Менахем Бегин, на протяжении более чем четверти века возглавлял парламентскую оппозицию. Для него политика была прежде всего служением - обществу, стране и еврейскому народу в целом, и это очень выделяло его, причем не только в сравнении с идеологическими оппонентами". Вот они эмоции, о которых я упоминал выше...
      К Бегину-премьеру (1977 - 1983) у автора двухтомника особенная приязненность. "Когда в одиннадцать вечера 17 мая 1977 года многолетний ведущий выпусков новостей на израильском телевидении Хаим Явин начал эфир со слов "дамы и господа, переворот", М. Бегин был один из очень немногих, кто оказался полностью готовым к подобному развитию событий. Он ждал этого момента так долго, что успел в деталях продумать, как именно будет себя вести, когда это, наконец, случится".
      Бегин не был в полном смысле религиозным человеком, но прежде всего отправился в Иерусалим к Стене Плача, "где прочитал наизусть 4-й и 5-й псалмы царя Давида", а "в завершение он прочитал молитву, заканчивающуюся словами: "Творящий мир на высотах Своих, Он да сотворит в милосердии Своем мир нам и всему Израилю"". Бегин получил благословение от рава Цви Йегуды Кука, отец которого Авраам Ицхак Кук заложил философские основы концепции религиозного сионизма.
      "Консолидация разных, с точки зрения идеологической платформы, политических сил стала несомненной заслугой Менахема Бегина. <...> М. Бегин сумел дать им всем ощущение дома, ощущение равенства, и в этом заключался его огромный успех как политика и государственного деятеля".
      Еще одна важная выписка из второго тома двухтомника: "Программа правительства М. Бегина была сформулирована так, как никакой из подобных документов израильских кабинетов министров прежде. В ней говорилось: "Еврейскому народу принадлежит вечное историческое право на Эрец-Исраэль - землю наших предков, и это право не может быть поставлено под сомнение"". Бегин был категорически против принципа "Территории в обмен на мир" в любом его проявлении и тем более против разделения Иерусалима (с передачей восточной его части в руки палестинских арабов). Он напоминал о Кэмп-Дэвидском договоре, согласно которому Восточный Иерусалим входил в состав объединенной столицы Израиля. "Это блестящее дипломатическое достижение Бегина было бездарно разбазарено идеологами "Процесса Осло"пятнадцать лет спустя", - резюмирует автор двухтомника.
      И еще одно достижение Бегина было "бездарно разбазарено" (причем не только левыми, но и Нетаниягу). Бегин: "Мы изменили наши методы самозащиты. В Партии Труда существовала политика ответного удара. <...> Мы перешли к превентивным ударам. Мы выходим навстречу врагам, проникаем на их базы, и расплата настигает их. Теперь мы больше не ждем, чтобы они пришли к нам".
      Что касается Ицхака Шамира, то в наследство от Ш. Переса он как глава правительства получил страну, "рабочее" правительство которой в тайне нарушило закон, запрещающий вести переговоры с враждебной организацией, и о многом договорилось с ООП, что легло в основу будущих соглашений Осло.
      А дальше эти соглашения были подписаны премьером от Партии Труда (1992 - 1995) Ицхаком Рабиным, а также Ш. Пересом и Я. Арафатом на лужайке Белого Дома в Вашингтоне в присутствии президента США Б. Клинтона, и после победы в 1996 году лидера Ликуда Б. Нетаниягу правительству Израиля пришлось работать, как выражается А. Эпштейн, "в тисках "процесса Осло"". Но, как бы то ни было, в стране началась пока первая из четырех каденций** Нетаниягу. Затем политическая карта Израиля менялась несколько раз, но в ходе выборов 1999 года успеха вновь, но уже в последний раз, добилась "Авода" во главе с Эхудом Бараком; краткая его каденция оказалась во всех отношениях бесславной, и следующие выборы он с треском проиграл А. Шарону, возглавившему Ликуд после временного ухода из политики Нетаниягу. Главное, чем ознаменовалась "эпоха Шарона", - это односторонний уход из Газы и Северной Самарии, сопровождавшаяся эвакуацией оттуда всех еврейских поселенцев. Но это было сделано в августе 2005 года, после ряда отвратительных махинаций "полевевшего" к тому времени Шарона; хотя избран он был по мандату Ликуда, но с ноября 2005 года правил уже от имени другой, им и его политтехнологами созданной партии - "Кадима". Эта самая "Кадима", после впадения Шарона в длительную кому, еще формировала правительство в течение 2006 - 2009 годов, после чего, как говорится, была выброшена на свалку истории. Об этом периоде существования Израиля А. Эпштейн рассказал сухо, без эмоций.
      
      ***
      Наша семья репатриировалась в Израиль в июле 1990 года, во время функционирования правительства Шамира. За два года до новых выборов в Кнессет мы успели "насладиться": войной в Заливе, "скадами" из саддамовского Ирака и участием в выборах 1992 года, когда мы еще толком не успели разобраться в политической ситуации и, по совету ближайших друзей, русскоязычных религиозных сионистов, голосовали за Национально-религиозную партию ("Мафдал"). Хотя, как мы шутили, наше голосование дало партии один дополнительный парламентский мандат, тем не менее к власти пришла "Авода" во главе с Рабином и Пересом и ее союзники по левому лагерю. Не имея в ту пору своего мнения по поводу того, стоит ли свеч соглашение Осло, я довольно скоро это мнение сформировал; мне помогли брутальные выступления Рабина, громившие противников "мирного процесса", который стоил жизни все большему числу граждан Израиля; Рабин также грозил всевозможными карами евреям - жителям Иудеи, Самарии, Иорданской долины и сектора Газа..Я сразу начал писать в газеты - чем дальше, тем больше изобличая израильскую сделку с Арафатом и ее последствия, диаметрально противоположные тому, чего ожидали незадачливые миротворцы (рост террора вместо его спада). В одном из автобусных терактов погибла моя хорошая знакомая.
      В соавторстве с 25-летним сыном в сентябре 1994 года я написал статью "Рабин и поджигатели", тогда же почти одновременно опубликованную в иерусалимской газете "Неделя" и нью-йоркском "Новом русском слове".
      Вернусь, однако, к двухтомнику А. Эпштейна. Первое, что сделал Нетаниягу, став в 2009 году главой правительства, - "выступил в Университете Бар-Илан с новым вариантом будущего урегулирования (с палестинцами. - М. К.), в рамках которого выразил согласие на создание "Палестинского государства", пускай и в "обмен" на признание (второй стороной переговоров) Государства Израиль как национального дома еврейского народа и получение гарантий безопасности Израиля". Еще в 1997 году он отдал под контроль палестинцев большую часть города Хеврон - якобы потому, что демократическое государство должно соблюдать преемственность по отношению к решениям "левого" правительства, как бы оно само ни меняло в начале 90-х решения предыдущих "правых" правительств. (Да вот и Дональд Трамп, став президентом США, решительно пересмотрел политику своего предшественника Б. Обамы.)
      Вследствие того, что в том же 2009 году президентом стал Обама, неприязненно относившийся к Нетаниягу, последний был вынужден как-то приспосабливаться к новым условиям. Обама был против любого строительства жилья и общественных зданий для еврейских жителей Иудеи, Самарии и Иорданской долины, не говоря уже о новых поселениях. Под давлением американской администрации Нетаниягу согласился на десять месяцев (до сентября 2010 года) наложить мораторий на такое строительство. Я спрашиваю себя, как бы в этом случае поступили Бегин или Шамир; не так, наверное.
      А как наш премьер, номинально считающийся главой национально-либерального движения, поступил с турецким квазисултаном Эрдоганом, когда тот послал, в целях прорыва блокады Газы, судно "Мави Мармара", до отказа заполненное отнюдь не безоружными террористами?! Судно остановили, обстреляли, нескольких "турецко-подданных" убили, но впоследствии Нетаниягу счел за лучшее выполнить все, одно наглее другого, требования зарвавшегося турецкого фюрера. А как он реагирует на вылазки террористов ХАМАСа и "Исламского джихада" из сектора Газа, насчет которого Шарон в 2005 году якобы не сомневался, что мы с ними окажемся полностью разъединенными ("Мы здесь, они там", - его слова)?
      С ХАМАСом Израиль уже провел несколько показательных войн, но недвусмысленная победа Израиля не была достигнута ни в одной из них. В итоге фактор устрашения, в прежние времена служивший главным тормозом террористической деятельности, перестал играть мало-мальски заметную роль. Для террористов Израиль сделался "бумажным тигром". Военная мощь нашей страны такова, что мы могли бы разделаться с ХАМАСом за какую-нибудь неделю. Почему же мы этого не делаем? Потому что Нетаниягу боится (справедливо!) новых жертв среди израильских военнослужащих и мирных жителей. Он боится также суда мирового общественного мнения, а главное - изменения дружественного отношения к нам республиканской администрации США. Да и добьется ли в 2020 году второй президентской каденции Дональд Трамп?
      Короче говоря, мы снова вернулись к ответным ударам по террористической структуре ХАМАСа и "Исламского джихада" - последние войны были такими же (в смысле неопределенного результата), как предыдущие. Тем самым правительство Израиля де-факто отвергло доктрину Бегина, охарактеризованную выше, хотя и утверждало, что действует именно по ней.
      Обо всем этом А. Эпштейн пишет отрешенно, ничего не забывая и не откликаясь душевно на эту, по сути своей капитулянтскую, политику. С одной стороны он фиксирует наши грандиозные экономические успехи. С другой же - намекает на то, что Ликуд, уже десять лет правящая в Израиле партия, не в состоянии вернуться "к либерализму в его изначальном, классическом значении", хотя, быть может, именно эту идеологию стремится реализовать. Однако времена изменились, и, как мне кажется, пройдена точка невозврата. Вот почему столь пессимистично смотрит на будущее Ликуда, а значит, и Израиля Алекс Векслер, чьи высказывания я приводил в начале этих заметок.
      Книга А. Эпштейна написана прекрасным русским языком, и поэтому она, будучи научным изданием, не может не заинтересовать массового читателя, который интересуется политикой. Впрочем, даже те, кто не интересуются политикой, не могут не быть подвластны ее влиянию. Поэтому всем, у кого за Израиль болит душа, рекомендую ознакомиться с этим незаурядным двухтомником.
      
      * В цитатах из книги я сохраняю принятую в ней орфографию. В собственном тексте пишу, как принято в настоящее время в русскоязычных СМИ Израиля.
      ** Б. Нетаниягу, после парламентских выборов 9 апреля 2019 года, в пятый раз было поручено сформировать правительство, но у него ничего не получилось. Кнессет 21-го созыва был избран, но самораспустился, и на 17 сентября были назначены новые выборы - Кнессета 22-го созыва.
      Павел Амнуэль
      
      "Нет у Революции конца!"
      
      Часто приходится слышать и читать, что в современной науке больше нет открытий. Все важное и принципиально новое открыто в прошлых веках, а сейчас ученые лишь наносят более тонкие штрихи на уже нарисованную, в принципе, картину природы. В недалеком будущем картина будет закончена, а вместе с ней закончится и наука.
      А ведь действительно! Квантовая физика появилась сто лет назад, теория относительности - тоже, ДНК открыли в середине прошлого века, о происхождении видов писал Дарвин полтора века назад. Конечно, сегодняшняя теория эволюции далеко ушла от дарвиновской формулировки, но ведь это лишь развитие и уточнение идей великого Дарвина. Как и все последние достижения квантовой физики - результат решений уравнения Шрёдингера, выведенного почти сто лет назад.
      Список можно продолжать долго. О скором конце науки даже сами ученые говорят не первое десятилетие. В 1996 году американский научный журналист Джон Хорган опубликовал ставшую бестселлером книгу, которая так и называется: "Конец науки". Он побеседовал с многими известными учеными самых разных специальностей - от астрофизиков и химиков до социологов и психологов. Корифеи с пессимизмом говорили о будущем науки. Все, мол, самое главное в природе уже открыто, а более мелкие открытия общую картину мироздания уже не изменят. Наука - во всяком случае, экспериментальная - доживает последние годы. Может быть - десятилетия.
      
      Принципиально новые открытия
      
      Откуда пессимизм? Дело в том, что наука развивается, когда ученые делают ПРИНЦИПИАЛЬНО НОВЫЕ открытия. Это очень важное дополнение к слову "открытие". Любое открытие - новое знание о природе. Когда ученый (или группа ученых - так сейчас чаще бывает) делает открытие, он обычно сначала не задумывается, как новое знание будет использовано и будет ли использовано вообще. Впоследствии новое знание непременно найдет применение - часто прикладное, приносящее людям пользу, но сначала ученых поражает именно новизна знания. Думал ли Галилео Галилей (1564 - 1842), рассматривая Луну в примитивный телескоп, что лунным "морям" через много лет будут ходить люди? Думал ли Антони ванн Левенгук (1632 - 1723), разглядывая в примитивный микроскоп удивительные на вид существа - бактерии (анималькули, как он их называл), что в будущем люди научатся лечить самые страшные и, как тогда казалось, неизлечимые болезни? Думал ли Луиджи Гальвани (1737 - 1798), подводя электричество к лапкам лягушек, что в будущем этот странный эффект даст человечеству огромные запасы энергии?
      Когда в науке долгое время нет принципиально новых открытий (как говорят - прорывных), то начинается застой. Вроде бы ученые делают множество дел, обнаруживают и исследуют все больше деталей, все точнее вырисовывают набросанную лихими штрихами гениев картину, но уже начинают думать: туда ли мы идем? Почему нет прорывов?
      В конце XIX века физики были уверены, что картина мира, в общем, нарисована. На физическом небосклоне было всего, как писал тогда лорд Кельвин, два небольших облачка: в опыте Майкельсона-Морли не удалось обнаружить эфир, и не было объяснения ультрафиолетовой части излучения черного тела. Но это всего два облачка! Когда удастся их рассеять, физика завершится.
      Объяснение нашли через десять лет. Для этого потребовалась революция в физических представлениях. Чтобы объяснить опыт Майкельсона-Морли, Альберт Эйнштейн ввел неизвестный ранее закон природы: свет в пустоте движется с постоянной скоростью, не зависящей от системы отсчета, и скорость эта - предельная, ничто не может двигаться быстрее света в вакууме. Возникла принципиально новая теория: частная теория относительности.
      А чтобы объяснить спектр излучения черного тела, Макс Планк придумал кванты, и из этой революционной идеи возникла два десятилетия спустя принципиально новая наука: квантовая механика.
      В наши дни вновь говорят, что наука близка к завершению. Дорисовывать, конечно, нужно очень многое. Например, в квантовой физике, где все без исключения эксперименты подтверждают правильность созданной в двадцатых годах прошлого века теории, осталось "небольшое облачко": так называемая "проблема наблюдателя". Влияет ли наблюдатель на процесс измерения? И как следствие, вопрос: реален ли "на самом деле" окружающий нас мир?
      Еще одно "облачко" на ясном небосклоне современной науки - знаменитое молчание космоса. Во Вселенной должно быть огромное количество разумных цивилизаций, нет ни одного физического закона, который запрещал бы появление разума вне Земли. Но где же "они"?
      
      Парадокс Ферми
      
      Прошло больше четырех столетий после казни Джордано Бруно на римской площади Цветов. У церковников было немало поводов расправиться с ученым. Идеи о внеземной жизни были не главным поводом. Важно, однако, что уже много лет назад идея жизни на других небесных телах занимала лучшие умы человечества.
      Идея здравая и очевидная - недаром она просуществовала сотни лет, продолжая и сейчас занимать умы ученых. Идея внеземных цивилизаций легла в основу великого множества литературных произведений, кинофильмов и компьютерных игр.
      В начале XX века астрономы оценили число звезд в нашей Галактике, а в двадцатых годах были открыты другие галактики, подобные Млечному Пути, и даже гораздо большие по размерам и числу звезд. Триллионы галактик существуют во Вселенной согласно современным оценкам, и в каждой галактике сотни миллиардов звезд. У каждой звезды могут быть планетные системы... Цепочку рассуждений легко продолжить. И если логически рассуждать, то в нашей Галактике должно существовать множество планет, таких, как Земля, и на них - множество цивилизаций, подобных нашей. Но никаких следов их деятельности астрофизики не наблюдают, и это очень странно. Первым на эту странность указал Энрико Ферми, и потому парадокс, связанный с отсутствием сигналов инопланетных цивилизаций, назван его именем.
      
      Формула Дрейка
      
      В шестидесятых годах прошлого века астрономы приступили к поискам внеземных цивилизаций в рамках проекта CETI (Contacts with Extraterrestrial Intelligence).
      
      В 1960 году американский астрофизик Дональд Дрейк опубликовал очень простую формулу, согласно которой можно было рассчитать, сколько цивилизаций, подобных земной, существует одновременно в нашей Галактике. Вот эта формула:
      
      Число цивилизаций в Галактике, способных сейчас вступить
       с нами в контакт, = N * fp * ne * fl * fi * fc * L/tg
      
      Чтобы найти это число, нужно перемножить семь чисел (число в Галактике звезд, подобных Солнцу N; долю звезд, у которых есть планеты fp; среднее число планет, где есть условия для возникновения жизни и разума ne; вероятность зарождения жизни на таких планетах fl; вероятность зарождения разума на планетах, где уже появилась жизнь fi; отношение числа планет, жители которых ищут контакта с братьями по разуму, к числу планет, где разум существует, fc; и время жизни такой цивилизации L). Потом полученное произведение нужно разделить на время жизни Галактики tg. Тогда мы и получим искомое число.
      Простая арифметика.
      Перемножить числа легко, если они известны. И тут-то наука "забуксовала". Дрейк, опубликовав свою формулу, естественно, придал определенные значения и коэффициентам, опираясь на астрофизические данные своего времени. И получил ответ: в Галактике одновременно с нами могут существовать миллионы подобных нам цивилизаций, желающих вступить в контакт с "братьями по разуму".
      Даже на расстоянии ближайшей сотни световых лет таких цивилизаций могут быть десятки или сотни. Они могут обнаружить, как резко увеличилось радиоизлучение Солнца за последние десятилетия. Излучение, явно имеющее искусственную природу: и по спектру, и по сложной структуре сигнала. "Они" могли нас обнаружить, и мы могли обнаружить их, радиотелескопы непрерывно осматривали небо в поисках сигналов, похожих на разумные.
      Ничего не нашли. А между тем, эволюционируя, любая цивилизация должна (это представлялось очевидным) использовать все больше энергии для своих возраставших нужд. Разве не так человечество поступает на протяжении всей своей истории, переходя от использования энергии ветра и воды к использованию энергии пара, а затем атома? Сейчас человечество утилизирует так много энергии, что это стало опасно для экологии. Глобальное потепление, которое отмечают на протяжении последних десятилетий, - может, и человечество вносит вклад в этот, в основном, естественный процесс?
      
      Шкала Кардашева
      
      Итак, характерная черта цивилизации: увеличение энергопотребления в ходе эволюции. Исходя из этой идеи, советский астрофизик Николай Семенович Кардашев предложил в 1964 году шкалу уровней цивилизаций - шкалу простую и логичную, а потому сразу получившую признание ученых.
      Цивилизации первого уровня утилизируют энергию своей планеты.
      Цивилизации второго уровня утилизируют энергию своей звезды.
      Цивилизации третьего уровня утилизируют энергию своей галактики.
      Кардашев писал о цивилизациях трех уровней, но, следуя логике, могли бы существовать цивилизации четвертого уровня, утилизирующие энергию ближайшего скопления галактик. Цивилизации пятого уровня, утилизирующие энергию сверхскоплений. И наконец, шестого - утилизирующие энергию Вселенной.
      Сверхразум!
      Наша земная цивилизация, согласно шкале Кардашева, не достигла еще и первого уровня, но упорно к нему приближается. А если существуют цивилизации хотя бы второго уровня, то обнаружить их легко - ведь их деятельность приводит к изменению светимости звезды!
      Сфера Дайсона
      
      В том же 1960 году, когда Дрейк опубликовал свою формулу, американский астрофизик Фримен Дайсон описал, как можно обнаружить цивилизацию, полностью использующую для своих нужд энергию звезды (цивилизацию второго уровня по классификации Кардашева). Вокруг звезды сооружают структуру огромных размеров, которая поглощает все звездное излучение, а цивилизация использует эту колоссальную энергию для своих нужд. Но энергия исчезнуть не может, она лишь преобразуется из одного вида в другой. В результате всех преобразований энергия звезды переходит в тепло, которое и излучается в межзвездное пространство. Простые расчеты показывают, что внешний наблюдатель будет видеть яркий источник инфракрасного излучения.
      Однако в космосе ничего, подобного обнаружить пока не удалось. Не обнаружено никаких радио- или оптических сигналов, которые с достаточным основанием можно было бы назвать разумными.
      
      Оптимисты и пессимисты
      
      Разумеется, ученые придумали много аргументов, объясняющих пресловутое молчание. Все аргументы, однако, можно свети к трем вариантам:
      1. На самом деле сигналов много, но мы не можем их распознать. Мы ищем не там, где надо, и не то, что надо.
      2. На самом деле цивилизаций мало, потому и сигналов не видно.
      3. На самом деле никаких космических цивилизаций не существует, и мы одиноки в Галактике, а может, и во всей Вселенной.
      Как видим, шкала развивается от крайнего оптимизма (цивилизаций много!) до крайнего пессимизма (внеземных цивилизаций нет вообще). Как, впрочем, и формула Дрейка. Ведь Дрейк (а за ним и другие ученые) подставляли в формулу довольно оптимистические коэффициенты, потому и получали оптимистическое значение для числа цивилизаций в Галактике.
      
      Экзопланеты
      
      С тех пор прошли годы, и наблюдательная астрофизика вышла на новый уровень, о котором полвека назад никто не мечтал. Когда начали проводить в жизнь проект СЕТI, ни у одной звезды (кроме, естественно, Солнца) не было обнаружено планет. Сейчас экзопланеты открыты в тысячах звездных систем. По состоянию на конец 2019 года было надежно известно о 4160 экзопланетах, расположенных в 3090 звездных системах. Планет больше, чем систем, поскольку около сотен звезд вращается не одна планета, а несколько. Скорее всего, это общее свойство - если у звезды вообще есть планеты, то их наверняка несколько, но обнаружить небольшие планеты на большом расстоянии от звезды - неразрешимая пока задача даже для современной спутниковой астрономии.
      По нынешним оценкам, планетные системы есть практически у всех звезд в. Сначала, естественно, обнаруживали планеты массивные и близкие к своей звезде - такие планеты легче обнаружить, когда они проходят по диску звезды (метод затмений) или влияют своей массой на движение звезды в пространстве (метод лучевых скоростей). Однако после запуска в 2013 году спутника Gaia, а особенно после того, как в 2018 году начал работать космический телескоп TESS, новые экзопланеты стали открывать чуть ли не ежедневно. Какие только планеты не обнаружены: и суперюпитеры с массой, в десятки раз превосходящей массу самой массивной планеты в Солнечной системе, и каменные планеты, горячие, чуть ли не расплавленные (температура планеты WASP-33 b достигает 3200 градусов Цельсия!), и очень холодные. Существует планета-океан GJ 1214 b и испаряющаяся планета Осирис, и планета, обращающаяся вокруг пульсара PSR 1257 + 12...
      Мир экзопланет чрезвычайно разнообразен. Многие экзопланеты подобны Земле - имеют сравнимые с нашей планетой массы и обращаются на таких расстояниях от своих звезд, где температура поверхности находится в пределах, допускающих существование жидкой воды, а это едва ли не самое важное для появления и развития жизни.
      
      Жизнь - редкость...
      
      Значит, побеждает оптимистический взгляд на существование внеземных цивилизаций? Нет, к сожалению. Чтобы на планете возникла жизнь, а затем цивилизация, нужно огромное количество дополнительных факторов. Масса планеты, наличие воды и температура - факторы необходимые, но далеко недостаточные. Например, нужно, чтобы у планеты было довольно сильное магнитное поле - иначе "звездный ветер" убьет жизнь еще в зародыше. Нас спасают пояса Ван-Аллена, отклоняющие заряженные частицы солнечного ветра, и дело ограничивается красивыми полярными сияниями. А еще нужна достаточно плотная атмосфера, способная задерживать жесткое (ультрафиолетовое и рентгеновское) излучение от светила. И кислород в атмосфере тоже необходим. А еще нужно, чтобы ось планеты была наклонена к плоскости орбиты. И чтобы у планеты был достаточно "тяжелый" спутник - как Луна у Земли. А еще...
      Список того, что "а еще нужно" чрезвычайно велик. Вспомним, сколько раз за миллиарды лет жизнь на Земле могла погибнуть по тем или иным причинам, и сколько раз ей удавалось выжить по чистой, в общем, случайности. И если все эти величины подставить в формулу Дрейка и перемножить все вероятности, то может оказаться, что вероятность обнаружения землеподобной разумной жизни в Галактике далеко не так оптимистична, более того - близка к нулю...
      
      Одиночество во Вселенной
      
      Но жизнь может возникнуть и при иных условиях? Возможно. Иван Ефремов в повести "Сердце Змеи" (1959) описал разумных существ, в организме которых роль кислорода играет фтор. Анатолий Днепров в повести "Глиняный бог" (1963) описал "людей", в организме которых роль углерода играет кремний. Но это фантастика, хотя, конечно, научная. Однако ни один ученый не возьмется утверждать, что такая (или любая другая) жизнь реально существует во Вселенной, и потому невозможно (пока!) с научной точки зрения учитывать эту вероятность - ее невозможно оценить!
      В 1962 году известный советский астрофизик Иосиф Шкловский опубликовал книгу "Вселенная. Жизнь. Разум". Книгу перевели на многие языки, в ней шла речь о том, что жизнь и, возможно, разум - такое же обычное явление, как звезды и планеты.
      Шкловский был не просто замечательным ученым - в отличие от многих коллег, он умел менять свои взгляды, когда понимал, что реальность его взглядам противоречит. В 1978 году он опубликовал статью, в которой писал, что "необходимо редчайшее совпадение огромного числа исключительно благоприятных обстоятельств для того, чтобы начался процесс, который приведет к возникновению жизни". Жизни! А сколько еще дополнительных "исключительно благоприятных обстоятельств" должно совпасть, чтобы из микрожизни возникло разумное существо?
      Бывший оптимист превратился в глубокого пессимиста: по мнению Шкловского, во всей Вселенной может не оказаться больше ни одной разумной цивилизации. Только наша.
      Сегодня, несмотря на бурное развитие поисков экзопланет, несмотря на то, что уже обнаружены землеподобные планеты, несмотря даже на то, что находятся эти планеты в пределах так называемого "пояса жизни", пока (подчеркиваю - пока!) ученые не обнаружили никаких доказательств реального существования инопланетных цивилизаций.
      
      Повторение пройденного?
      
      В современной астрофизике возникла ситуация, напоминающая ту, что была в физике в конце ХIХ века. Ученые знают о Вселенной столько, что, кажется, осталось только наводить "лоск": точнее измерить флуктуации в космическом микроволновом фоне, надежнее определить параметры уже обнаруженных экзопланет и открыть новые экзопланеты, уточнить, как развивалась жизнь на Земле... Уточнить, дополнить...
      А это означает, что настало время очередной научной революции - конкретно, революции в астрофизике. Бритва Оккама рекомендует "отсекать" лишние сущности, использовать уже известное для описания и объяснения неизвестного. Но если бы наука пользовалась только этим методологическим принципом, Эйнштейн, скорее всего, не придумал бы постулат о постоянстве скорости света, Планк не придумал бы кванты, а Шредингер - волновую механику, в которой не осталось места для прежних классических представлений о микромире. И мы сейчас не смотрели бы телевизор, не разговаривали бы по смартфонам. Правда, и атомного оружия у человечества не было бы, но это уже другая история: о том, что любое новое знание можно использовать для того, чтобы творить добро, и для того, чтобы совершать зло.
      Как же быть с прекрасной и необходимой людям идеей о многочисленных иноземных цивилизациях, населяющих космос? Как быть с огромным числом фантастических книг и фильмов о пришельцах и инопланетянах? Неужели придется расстаться с мечтой, а скорость света - предел скоростей - не позволит человеку летать к звездам и обустраивать Галактику?
      Неужели экспериментальной науке, как утверждал Хорган, действительно приходит конец?
      
      Новая научная революция
      
      Вряд ли. Предстоит новая научная революция - такой вывод представляется более основательным, его и придерживается сейчас большинство ученых.
      И новое "зреет" в уже известном, как идеи Эйнштейна вызревали в странных результатах эксперимента Майкельсона-Морли.
      При Большом взрыве процесс инфляции может рождать бесконечное множество вселенных, подобных нашей, и отличающихся от нашей как незначительно, так и принципиально. Одни вселенные живут недолго и схлопываются, так что не успевают возникнуть даже планеты, не говоря о жизни и разуме. Но другие вселенные живут долго - десятки и сотни миллиардов лет, и как бы ни была мала вероятность возникновения разума, в бесконечно большом числе вселенных разум возникает, как возник на Земле. Может быть, Земля - единственная планета в нашей Вселенной, на которой расцвела разумная жизнь. Но бесконечно большое число планет с разумной жизнью есть в других вселенных.
      Эта идея уже содержится в современной теории вечной и бесконечной инфляции. Теория эта прекрасно объясняет особенности космического микроволнового фона и многие другие наблюдаемые явления.
      Ну и что? - скажет читатель-пессимист. Если в ДРУГИХ вселенных есть разумные цивилизации, нам-то от этого какой прок? Ведь мы никогда не сможем покинуть пределы нашей Вселенной. И встреча с неземным разумом - невозможна.
      Читатель-оптимист на это ответит: да, ПОКА не можем. Но наука вовсе не умирает, как представляется пессимистам. Наоборот, наука, вообще-то, только в начале пути. Об этом как раз и говорит кажущийся тупик с несостоявшимся обнаружением внеземных цивилизаций.
      Теория относительности не отменила классическую механику Ньютона, но вобрала ее и сделала своей составной частью. Квантовая теория не отменила классическую, но вобрала ее и сделала своей составной частью. Это произошло в результате научной революции начала ХХ века.
      Новая научная революция, которая происходит на наших глазах, приведет к созданию новых теорий, где теория относительности и квантовая механика будут составными частями.
      Тогда-то, возможно, и состоится долгожданная встреча с иным разумом - в других вселенных.
      С разумом, о котором мы ПОКА не знаем ничего.
      Нужна ли, однако, человечеству такая встреча? Есть время подумать - новая научная революция только начинается.
      Революция в науке продолжается. И как поется в известной (когда-то) песне Вано Мурадели: "Нет у Революции конца!"
      
      Приоритет: новое знание
      
      В заключение - о классификации цивилизаций.
      Классификация Кардашева - экстенсивная. Согласно ей, разум лишь расширяет пределы своей энергоемкости. Все больше и больше энергии!
      Однако возможна другая классификация - интенсивная. Различать уровни цивилизации не по количеству использованной энергии, а по величине знаний о мироздании. Ведь "на самом деле" для разума важнее не то, сколько энергии он потребляет, а сколько он о природе знает. Потребление энергии - признак вторичный. Сначала - знание.
      И тогда складывается такая классификация.
      Цивилизация нулевого уровня - полагает, что планета является центром мироздания, а небо - твердый купол с крапинками-звездами.
      Цивилизация первого уровня: разум понимает, что его планета вовсе не центр мироздания. Центр - звезда, вокруг которого планета обращается.
      Цивилизация второго уровня: разум понимает, что и звезда (Солнце, в нашем случае) - не центр мира, а рядовая звезда в звездной системе - Галактике.
      Цивилизация третьего уровня: разум понимает, что и Галактика - не центр мироздания, во Вселенной существуют триллионы галактик, и наша - только одна из множества.
      Цивилизация четвертого уровня: разум понимает, что и наша Вселенная - не единственная в мироздании, а одна из бесконечного множества вселенных.
      На этом уровне мы ПОКА и находимся. И не знаем, существуют ли цивилизации более высоких уровней.
      Происходящая сейчас революция в астрофизике, надеюсь, разрешит и эту проблему.
      
      
      
      
      Шимон ДАВИДЕНКО
      
      НОВОЕ - НА ЗЕМЛЕ И В КОСМОСЕ
      
      В Интернете сейчас можно найти множество порталов и сайтов, СМИ и личных блогов, где публикуют новости науки и техники. Не всегда сразу удается понять, какие из новостей соответствуют действительности, какие новости еще не "отшлифованы" реальными проверками, а какие и вовсе выдуманы и являются фейком.
      Один из надежных интернет-ресурсов - портал
      https://medium.com/
      Портал англоязычный, но сейчас очень легко любой англоязычный текст перевести на русский там же, в интернете. Разумеется, это не будет высокохудожественный перевод, но вполне понятный для того, чтобы разобраться в опубликованной научной новости.
      Вот несколько интересных примеров.
      
      https://medium.com/average-student/whats-on-the-other-side-of-a-black-hole-409aa86fd004
      
      ЧТО ТАМ, С ДРУГОЙ СТОРОНЫ ОТ ЧЕРНЫХ ДЫР?
      
      Шидхар Трипати
      
      Обычные карты бесполезны внутри черных дыр. На горизонте событий - конечной сфере невозврата, когда вы приближаетесь к черной дыре, - время и пространство меняют свой характер. Нужна новая система координат, чтобы проследить путь материального тела внутрь черной дыры. Но карты, которые мы рисуем с использованием обычных координат, показывают что-то неожиданное - они не оканчиваются внутри черной дыры, но продолжаются дальше! На этих картах черные дыры становятся червоточинами, на другой стороне которых находятся новые вселенные.
      Картографы изображают поверхность Земли по линиям долготы и широты, чтобы каждая точка на планете могла быть четко определена двумя числами - везде, кроме северного и южного полюсов. Там все линии долготы сливаются, и на северном полюсе все направления показывают на юг. Мы называем эти точки координатными особенностями (сингулярностями).
      Сингулярность - это место, где переменная величина становится бесконечно большой - и один оборот на полюсе переносит вас через долготы с бесконечной скоростью.
      Сингулярность полюсов может быть "изгнана", если мы сместим сферическую систему координат, используемой для изображения Земли, или вообще полностью изменим систему координат - например, вы можете увеличить расстояние между линиями долготы при приближении к полюсам, чтобы эти линии не сходились вообще. Разверните получившийся цилиндр, и вы получите проекцию Меркатора - очень полезную карту, если помнить, что Гренландия на самом деле не больше, чем Южная Америка.
      Чтобы отобразить Вселенную, нам нужно три измерения пространства вместо двух, плюс измерение времени. И карты Вселенной в этом четырехмерном пространстве-времени также имеют координатные особенности - например, вокруг черной дыры.
      Наша первая карта пространства-времени черной дыры - метрика Шварцшильда - сравнительно простой фрагмент алгебраического выражения, полученный Карлом Шварцшильдом всего через пару месяцев после того, как Эйнштейн опубликовал свою общую теорию относительности. Метрика Шварцшильда позволяет рассчитать траекторию движения объекта в безумном гравитационном поле черной дыры. Эта метрика даже "работает" внутри черной дыры - под неизбежным горизонтом событий.
      Хотя метрика Шварцшильда и "работает" в обеих этих областях, ее нельзя использовать для построения траектории, которая фактически пересекает горизонт событий. Это происходит потому, что на горизонте событий время, по-видимому, замерзает с точки зрения отдаленного наблюдателя. А ведь метрика Шварцшильда определяется в единицах пространства и времени именно этого наблюдателя. Поэтому, если попытаться проследить путь материального тела через горизонт по часам внешнего наблюдателя, то момент пересечения никогда не наступит! Это похоже на то, как Ахиллес гоняется за черепахой в парадоксе Зенона: Ахиллес на каждом шаге пробегает лишь половину оставшегося расстояния и поэтому никогда не догонит черепаху.
      Конечно, в реальности Ахиллес догнал бы черепаху и, в связанной с ним системе координат, провалился бы сквозь горизонт событий. Горизонт событий - это просто координатная сингулярность, подобная полюсам Земли, и поэтому для создания гладкой карты черной дыры нам нужна проекция Меркатора.
      В проекции Меркатора расстояние между линиями долготы умножается на коэффициент, который зависит от широты точки измерения, и этот коэффициент становится бесконечно большим на полюсах, чтобы исключить сходящиеся линии долготы. Для черной дыры мы вместо этого соединяем время с чем-то, называемым координатой черепахи в парадоксе Зенона. Это мера расстояния, которая становится бесконечно компактной при приближении к горизонту. Компактификация устраняет бесконечное растяжение времени, так что координатные линии плавно проходят через горизонт событий.
      Первой такой схемой были координаты Эддингтона-Финкельштейна, и они показали, что сингулярность горизонта событий является иллюзией. Координаты Крускала-Секереша улучшили карту, показав, что траектория движения луча света (фотона) всегда проходит под углом 45 градусов к горизонту событий. На диаграмме Крускала-Секереша горизонт событий становится также 45-градусной линией, хотя на самом деле имеет постоянный физический размер. Поскольку ничто не может путешествовать быстрее света, это очень ясно дает понять, какие части вселенной доступны.
      Координаты Крускала - Секереша
      
      Близко к горизонту событий даже на скоростной трассе есть только узкое окно спасения. Внутри же горизонта событий такого окна не остается. Сейчас еще более популярны среди межгалактических путешественников координаты Пенроуза. На диаграммах Пенроуза пространство и время также объединяются на бесконечном расстоянии, так что вся вселенная помещается на одной диаграмме.
      В проекции Меркатора мы знаем, что линии долготы и широты не просто заканчиваются на краю страницы - они зацикливаются. Общая теория относительности использует нулевую геодезическую линию - путь, пройденный световыми лучами, - в сетке пространства-времени, и мы также предполагаем, что эти линии не заканчиваются. Нет резкого перегиба пространства-времени, развевающегося на ветру.
      Единственное место, где заканчиваются геодезические - это настоящие сингулярности, как в центре черной дыры. На диаграмме Пенроуза мы видим, что световые лучи могут либо уйти от черной дыры на бесконечное расстояние, либо продвинуться к центру черной дыры и потеряться.
      Диаграмма Пенроуза Pt.2 (пунктирные линии показывают движение света от будущего космического горизонта и сингулярности черной дыры, в то время как другие линии показывают движение света к будущему космическому
      горизонту и сингулярности черной дыры от прошлого
      космического горизонта.)
      
      Мы также видим, что световые лучи могут входить издалека в сторону черной дыры - никаких проблем там нет. Но как насчет лучей света, идущих в другом направлении? У них нет разумной точки происхождения.
      Мы говорим, что диаграмма Пенроуза геодезически неполна, потому что есть лучи света с неопределенным происхождением. Это равносильно тому, что мы не исследовали весь диапазон координат Пенроуза в рамках описания черной дыры Шварцшильдом. Если мы проследим эти координаты в полном объеме, мы получим так называемое максимально расширенное решение Шварцшильда - и оно обнаруживает странные новые области на диаграмме Пенроуза. Если мы проследим луч света назад от нашей вселенной, то столкнемся с областью, которая похожа на черную дыру - но с обращенным временем. Это белая дыра - еще одна очень странная область. Область определяется путем отслеживания движущихся вправо световых лучей назад изнутри черной дыры.
      В наших координатах Пенроуза или Крускала-Секереша этот регион выглядит как наша вселенная. Фактически, это похоже на зеркально отраженную версию нашей вселенной, по крайней мере, с точки зрения координат пространства-времени.
      
      Диаграмма Пенроуза, показывающая параллельную вселенную
      
      Вопрос: реальна ли эта параллельная вселенная? Можем ли мы туда добраться? Прежде чем продолжить, я должен сказать: карта, которую вы только что увидели, предназначена для случая вечной черной дыры Шварцшильда. Той, чьи координаты не меняются со временем, подразумевая, что она всегда существовала. Позже мы увидим, как все изменится в случае черной дыры, возникшей в результате коллапса звезды. А пока давайте посмотрим, сможем ли мы отправиться в параллельную вселенную вечной черной дыры.
      Единственный способ пройти между этими вселенными - путешествовать быстрее света. Это видно по тому факту, что между вселенными могут проходить только мировые лнии с наклоном менее 45 градусов. Но представьте, что вы могли бы путешествовать с бесконечной скоростью - тогда вы могли бы пойти по этим горизонталям, которые погрузились бы за горизонт событий, и появились бы в зеркальной вселенной. Вы только что пересекли мост Эйнштейна-Розена - червоточину.
      
      Что вы увидите, оказавшись внутри черной дыры?
      
      Свет может достичь вас из вселенной за вами, который обгоняет вас и направляется к центральной сингулярности. Свет также может достигать вас снизу - это свет от всего, что упало перед вами. Он пытается сбежать и в конечном итоге потерпит неудачу, увлеченный каскадной тканью пространства. Но сейчас вы обгоняете этот свет и видите прошлое черной дыры. Вы никогда не увидите сингулярность - она проявляется как неизбежное сокрушительное будущее, в котором пространство вокруг вас становится бесконечно искривленным.
      
      Так что вы сделаете?
      
      Вы можете повернуться и попытаться вернуться тем же путем, которым пришли - и если вы сможете путешествовать быстрее, чем свет, то выйдете из черной дыры через тот же горизонт событий, который вас поглотил. Или вы можете погрузиться быстрее света в направлении света, идущего снизу. Вопреки интуиции, движение в этом направлении быстрее света не приведет вас к сингулярности быстрее - вместо этого вас выбросит через параллельную вселенную. Внутри черной дыры вы видите горизонт событий позади и впереди себя. Но только сверхсветовые скорости приведут вас к горизонту.
      
      Предположим, вы можете достичь параллельной вселенной.
      Что бы вы увидели?
      
      Здесь мнения разделились. Некоторые думают, что параллельная вселенная и белые дыры являются просто координатными отражениями обычной вселенной и черной дыры и не имеют независимого существования.
      Как и в проекции Меркатора, путешествие за пределы пространства-времени Шварцшильда возвращает вас в другое место в том же пространстве-времени. Где именно -зависит от того, как работает это отражение. Возможно, вы выходите из прошлой белой дыры, путешествующей вперед во времени, или из будущей черной дыры, но путешествуя назад во времени. Это было бы похоже на падение в черную дыру, но движущуюся назад во времени. Это было бы похоже на падение в черную дыру того, кто движется вперед во времени.
      Это очень смущает. И это нормально, поскольку в этом нет особого смысла - движение быстрее, чем свет, всегда приводит к глупым парадоксам, потому что это невозможно. Мало того, что путешествие быстрее света невозможно, но и вечных черных дыр тоже не существует.
      Параллельная вселенная и белая дыра необходимы на карте вечной черной дыры Шварцшильда, чтобы геодезические линии могли откуда-то исходить. Но настоящие черные дыры образуются из коллапсирующих звезд - в их прошлом нет белой дыры. И внутри этих черных дыр любой исходящий луч света может быть прослежен до поверхности коллапсирующей звезды и до ее внутренней части.
      Хотя параллельная вселенная черной дыры Шварцшильда вряд ли будет реальной, существуют интригующие возможности. Например, мост Эйнштейна-Розена может потенциально вывести нас к различным частям нашей вселенной и может быть пройден, если его можно будет открыть. Это было бы здорово, поскольку позволило бы мгновенно путешествовать между отдаленными местами. И в случае вращающейся черной дыры, проходимую червоточину и даже параллельную вселенную не так просто отбросить, как в случае черной дыры Шварцшильда. На самом деле, надеюсь, мы скоро сумеем пройти по скоростной дороге через черные дыры Керра в параллельные области пространства-времени.
      
      ***
      https://medium.com/starts-with-a-bang/ask-ethan-what-is-energy-d6f16f3452fe
      
      ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ, ЧТО ТАКОЕ ЭНЕРГИЯ?
      
      Этан Сигель
      
      В школьном курсе физики мы изучаем, что такое энергия. Но знаем ли мы на самом деле, что же это такое?
      Мы говорим об энергии, спорим об этом и даже ведем войны за энергию. Мы знаем это, когда видим это. Но что такое энергия?
      Когда речь идет о том, чтобы быть человеком на планете Земля, энергия влияет практически на все аспекты нашей жизни. Содержание энергии в комнате определяет температуру; способность использовать энергию направленным способом - перемещаясь; мы используем энергию для приготовления пищи; энергия, которую мы сжигаем в наших телах, необходима, чтобы поддерживать нас в живых. От энергии движения к накопленной энергии до ее распределения или сохранения - энергия влияет на все аспекты нашей жизни. Но даже определение того, что такое энергия, может быть очень сложной задачей.
       Мы говорим об энергии и знаем, что существуют различные формы энергии, и вы можете работать с ней, и она должна быть сохранена, энергия и материя взаимозаменяемы и т. д. Но что такое энергия?
      Физика может многое сказать об энергии, но даже ведущие физики-теоретики не могут придумать определение, которым каждый может быть доволен.
      Во время слияния двух нейтронных звезд должно высвобождаться огромное количество энергии, а также тяжелых элементов, гравитационных и электромагнитных волн, как показано здесь. Существует множество типов энергии, которые вступают в игру в подобном событии, и все же нам все еще не хватает однозначного, универсально применимого определения самой энергии.
      
      Первое определение энергии, на котором построено физическое определение, было таково: энергия - это способность выполнять работу. Но работа в физике не случайно определена особо, поскольку обычно мы имеем в виду работу скорее в разговорном смысле. Вместо этого работа означает нечто очень специфическое: сила, приложенная к объекту, который перемещается на определенное расстояние в том же направлении, в котором действует сила.
      Если вы нажимаете на коробку с усилием 10 Н в том же направлении, в котором коробка перемещается на расстояние 1 метр, вы выполняете 10 Дж работы.
      Если вы нажимаете на коробку с силой 10 Н в направлении, противоположном тому, что коробка перемещается на расстояние 1 метр, вы выполняете -10 Дж работы.
      И если вы нажимаете на коробку с силой 10 Н, перпендикулярной направлению, в котором она движется на 1 метр, вы вообще работу не совершаете.
      Концепция лазерного паруса DEEP основана на большой лазерной матрице, ускоряющей космический корабль малой массы с большой площадью поверхности. Потенциально так можно ускорить неживые объекты до скоростей, приближающихся к скорости света, что делает возможным межзвездное путешествие в течение одной человеческой жизни. Работа, выполняемая лазером с применением силы, когда объект перемещается на определенное расстояние, является примером перехода энергии из одной формы в другую.
      
      Традиционно все другие определения энергии полагаются на способность превращаться в способность выполнять работу. Энергия определяется вашей способностью выполнять работу, но работа (циклически) определяется как передача энергии от одного источника к другому. Однако, несмотря на наше невежество, мы можем с уверенностью сказать, что есть много вещей, которые не вызывают сомнений, в том числе:
      - масса и материя содержат это,
      - это можно определить количественно,
      - мы можем хранить это электрически, химически, термически и т. д.,
      - мы можем преобразовать это из одной формы в другую,
      - мы можем использовать это, чтобы выполнить нечто (то есть сделать работу),
      - мы не создаем и не разрушаем это,
      - и мы можем генерировать, рассчитывать и измерять различные формы этого.
      "Перекачивая" электроны в возбужденное состояние и стимулируя их фотоном желаемой длины волны, вы можете вызвать испускание другого фотона с точно такой же энергией и длиной волны. Обратите внимание: излучение плюс вырабатываемое тепло равны введенной энергии: она сохраняется.
      
      Что касается различных форм энергии, то здесь нет предела. Если у вас есть какая-либо конфигурация, из которой можно извлекать, передавать или выполнять работу, вы получаете новую форму энергии. Это может быть энергия механическая, электрическая или химическая; это может быть в кинетической (движущейся) или потенциальной (неподвижной) форме; оно может быть в форме тепла или света; это может быть на основе частиц или на основе волн; это может быть классическим или квантовым по своей природе.
      Но энергию не всегда можно извлечь. Наряду со всеми этими различными формами, физика также дает вам представление об основном состоянии или состоянии с самой низкой энергией, которого может достичь любая квантовая система. Эта энергия нулевой точки не обязательно равна классическому значению состояния с нулевой энергией, но часто может обладать конечным ненулевым значением. Например, энергия атома водорода в низшем (основном) состоянии - не ноль, а большая величина.
      
      21-сантиметровая водородная линия возникает, когда атом водорода, содержащий комбинацию протон/электрон с одинаково направленными спинами (вверху), переворачивается, чтобы получились противоположно направленные спины (внизу), испуская один фотон с характерной длиной волны. Конфигурация противоположного спина на энергетическом уровне n = 1 представляет основное состояние водорода, но его энергия нулевой точки является конечным ненулевым значением.
      
      Эта разница между основным состоянием и классическим значением нуля определяет то, что мы знаем как энергию нулевой точки. Возможно, самое поразительное открытие в истории физики: исследования расширяющейся Вселенной за последние 20 лет привели ученых к выводу, что энергия нулевой точки самого пространства является не нулевой, а некоторой большей конечной величиной.
      Запомните первоначальное определение энергии: это способность выполнять работу (прикладывать силу вдоль направления движения). Если само пространство заполнено некой энергией, известной сегодня как темная энергия, то она оказывает отрицательное давление, которое является силой, действующей на определенную площадь. И если Вселенная расширяется, это означает, что площадь поверхности границы наблюдаемой Вселенной изменяется на определенном расстоянии. Следовательно, темная энергия работает на расширение Вселенной.
      Эффект повышения температуры газа внутри контейнера. Внешнее давление может привести к увеличению объема, при котором внутренние молекулы действительно работают на стенках контейнера.
      
      Однако кажется, что Вселенная, наполненная темной энергией, не сохраняет энергию. Если плотность энергии - энергия на единицу объема - остается постоянной, но объем Вселенной увеличивается, не означает ли это, что общее количество энергии во Вселенной увеличивается? И разве это не нарушает закон сохранения энергии?
      Здесь мы начинаем сталкиваться с проблемами. Правда более сложна и нелогична, но сводится к следующему: в расширяющейся Вселенной энергия не сохраняется. На самом деле, в расширяющемся пространстве-времени по законам общей теории относительности энергия даже на глобальном уровне не определяется вообще.
      Если бы у вас было статическое пространство-время, которое не менялось, энергосбережение было бы гарантировано. Но если структура пространства меняется по мере того, как объекты, которые вас интересуют, перемещаются, закон сохранения энергии в общей теории относительности
      больше не существует.
      
      Два основных вывода:
      
      1. Когда частицы взаимодействуют в неизменном пространстве-времени, энергия должна быть сохранена. Когда пространство-время меняется, закон сохранения больше не действует.
      2. Если вы переопределите энергию, чтобы включить проделанную работу, как положительную, так и отрицательную, в пространство вокруг нее, вы можете сохранить энергию в расширяющейся Вселенной. Это верно как для величин с положительным давлением (например, фотонов), так и величин с отрицательным давлением (например, темной энергии).
      Но это переопределение не является надежным; это просто математическое переопределение, которое мы можем использовать для сохранения энергии. Дело в том, что энергия в расширяющейся Вселенной не сохраняется.
      Традиционно, мы привыкли к тому, что предметы расширяются, потому что внутри них существует положительное (внешнее) давление. Противоречивая вещь о темной энергии состоит в том, что она имеет давление противоположного знака, но все еще заставляет ткань пространства расширяться.
      
      Итак, это возвращает нас по полному кругу к первоначальному вопросу. Что такое энергия? Насколько нам известно, энергия не может существовать независимо от частиц или систем частиц. (Даже гравитационные волны состоят из гипотетических частиц, известных как гравитоны, так же, как электромагнитные волны состоят из фотонов.) Энергия может быть разных форм: некоторые фундаментальны, а некоторые производные.
      Например, энергия покоя частицы присуща каждой частице самой Вселенной. Но все другие формы энергии, которые существуют, являются относительными. Кинетическая энергия относительна; электрическая энергия накапливается относительно других зарядов; Химическая энергия зависит от разрыва и формирования связей. Атом в возбужденном состоянии имеет больше энергии, чем атом в основном состоянии, но эта энергия может быть высвобождена только через излучение фотона.
      Вы не можете осуществить этот переход из одного энергетического состояния в другое без сохранения энергии, и эта энергия должна переноситься частицей.
      Насколько мы можем судить, энергия - это не то, что мы можем выделить в лаборатории, а только одно из многих свойств, которыми обладают вещество, антивещество и излучение. Энергия может быть определена только относительно другого, несколько произвольного состояния, и полностью зависит от полного набора частиц, составляющих вашу систему. Прошло более 300 лет с тех пор, как физика ввела определение энергии, связанное с работой, и, хотя мы все еще используем ее для всего, что происходит, оно не применяется повсеместно.
      Чуть более века назад уважаемый физик Анри Пуанкаре отметил следующее: "наука строится из фактов, как дом построен из камней; но накопление фактов - не более наука, чем куча камней - дом". Мы все время говорим о том, что может сделать энергия, как она используется, где она появляется и в каких количествах, и как решить с ее помощью множество задач. Но где фундаментальное, универсальное определение? Это достижение, которое все еще за пределами нашей досягаемости.
      
      ***
      https://www.youtube.com/watch?time_continue=3&v=4Rg2GELb7MI&feature=emb_logo
      
      Робот, "пожирающий" металлическую поверхность.
      
      Аккумуляторные батареи служат человечеству достаточно хорошо уже на протяжении нескольких десятилетий. Однако размеры современных электронных устройств уменьшаются с каждым годом, и в этих устройствах уже не остается места для тяжелых, достаточно габаритных батарей, которые, к тому же, требуют периодической подзарядки. Есть, конечно, и альтернативные источники энергии, такие, как солнечные батареи, но все они, к сожалению, сильно зависят от условий окружающей среды и не способны в большинстве случаев, обеспечить достаточную постоянную мощность. Свой вариант решения описанной проблемы представили исследователи из Пенсильванского университета. Созданный ими источник питания приводит в действие небольшого колесного робота, который в буквальном смысле "пожирает" металл поверхности, по которой движется.
      Созданный учеными источник питания можно назвать быстродействующей химической батареей, некоторые из компонентов которой (металл и воздух), являются элементами окружающей среды. Такая технология получила название MAS (metal-air scavenger). MAS-батарея имеет все традиционные компоненты обычных батарей, включая катод, анод и электролит. Однако анод не является частью конструкции батареи, в его роли может выступать любая металлическая поверхность, над которой располагаются остальные компоненты батареи.
      Катод изготовлен из углерода, покрытого слоем PTFE-пластика (polytetrafluoroethylene). В состав углеродного материала включены платиновые наночастицы, выполняющие роль катализатора. В качестве электролита выступает гидрогель, в состав которого входит раствор определенных солей, и когда этот желеобразный участок батареи тянут по металлической поверхности, он окисляет металл и, ломая химические связи, вырабатывает электрическую энергию. Необходимый для этой реакции кислород отбирается из воздуха расположенным выше катодом.
      "Наша MAS-технология имеет в 10 раз больший показатель плотности энергии, чем аналогичный показатель других систем, черпающих энергию из окружающей среды. Поэтому мы уже можем конкурировать с аккумуляторными батареями, - пишут исследователи. - Это использует традиционные для батарей химические процессы, но имеет гораздо меньший вес, так как некоторые компоненты берутся из окружающей среды".
      Созданный учеными MAS-источник энергии был установлен на маленькой модели автомобиля с электрическим моторчиком, который тянул гидрогель по алюминиевой поверхности. Эта модель начала двигаться по кругу и единственное, в чем она нуждалась, - это в небольшом количестве воды для периодического увлажнения слоя гидрогеля. Конечно, процесс окисления, производимый MAS-батареей, оставляет за собой след из оксида металла. Но этот процесс затрагивает слой поверхности, толщиной в сто микронов, что не наносит значительного ущерба структуре поверхности.
      В скором времени такая технология может быть использована для обеспечения энергией малопотребляющих устройств из разряда Интернета Вещей (internet-of-things), которые устанавливаются на движущихся объектах, к примеру, датчики на транспортных контейнерах и т.п.
      
      
      СТИХИ
      
      
      Олег Поляков
      
      Когда в моем окне гудит полночный ветер,
      Когда трясет озноб далекие огни,
      Деревья за окном - роднее всех на свете,
      Нет в мире никого мне ближе, чем они.
      
      Иначе почему мне так невыносимо,
      Когда ветра всю ночь терзают их порой?
      Какая глубь земли дает им столько силы?
      Какой волшебный свет мерцает под корой?
      
      А смог бы я вот так, осенними ночами,
      Забыв и про покой, и жалкие гроши,
      Без тайной суеты и показной печали
      Подставить под ветра нагую ветвь души?
      
      И выдержать напор неистового ветра,
      И всю что ни на есть шальную дребедень,
      А после долго ждать несмелого рассвета,
      Когда моих ветвей коснется новый день?...
      
      Иначе почему мне так невыносимо,
      Когда ветра всю ночь терзают их порой?
      Какая глубь земли дает им столько силы?
      Какой волшебный свет мерцает под корой?
      
      
      ***
      Горячий полдень будничного дня,
      И я брожу саду, как обычно,
      И девушка в халатике больничном
      Прошла и не взглянула на меня.
      
      И снова что-то замерло в груди,
      И я, как прежде, отошел в сторонку,
      И не решился крикнуть ей вдогонку:
      - Постой! Остановись! Не уходи...
      
      Я знаю, эта девушка ждала,
      Когда сумею наконец решиться,
      Но, так и не дождавшись, из больницы
      В зеленом платье медленно ушла,
      
      И лишь рукой махнула...
       Вот и все.
      И про меня, наверное, забыла .
      И время для меня не сохранило
      Ни имени,
      Ни адреса ее.
      
      Проходят годы, ливнями звеня,
      Скрипит у дома старая ограда...
      Но не проходит ощущенье сада
      В горячем полдне будничного дня.
      
      И что-то вновь сжимается в груди,
      Когда я вспоминаю ту девчонку,
      Как будто кто-то шепчет мне вдогонку:
      - Постой! Остановись! Не уходи...
      
      
      ***
      Светлеют под холодной синью
      Леса в рассветные часы.
      На золотистой паутине
      Проснулась капелька росы,
      
      Касаясь глаз кувшинок редких,
      Плывут над заводью лучи,
      И желтый лист
      На белой ветке
      Дрожит, как язычок свечи...
      
      Так и во мне - светло и нежно
      Сойдутся вдруг на рубеже
      Неугасимый луч надежды
      И осень, близкая уже.
      
      
      ***
      Поля под звездно тлеющей золою
      Покоились, укрытые жнивьем...
      Хранимые и небом, и землею
      В глухом стогу лежали мы вдвоем.
      В прохладной и изломанной соломе
      Нас до утра венчала тишина...
      А на заре светилась на ладони
      Росиночка растаявшего сна.
      
      
      Уистен Оден
      Переводы с английского: Александр Ситницкий
      
      Предпочтение
      
      Песочные часы - что шепчут лапе львиной?
      По башенным часам в сады приходят сны.
      Часы терпимы к нам, прощая наши вины,
      И как неверно, что они всегда верны.
      Рев водопадов извергая или грёзы,
      Звоня в колокола и проявляя прыть,
      Ни льва прыжок, ни самомненье розы
      Ты, Время, не смогло предотвратить.
      Для них всегда в цене одна удача.
      Для нас - слова, им соразмерный звук,
      И в радость нам безумная задача.
      И Время нас за это не осудит.
      Ведь мы же предпочли хождение вокруг
      Прямой дороге к нашей сути?
      
      
      Под знаком Сириуса
      
      Да, Фортунат, жаркая ныне пора наступила:
      Вереск в предгорьях полег,
      Сжался в путешную* струйку,
      Раньше игривый поток;
      Копья ржавеют у легиона, и с капитана льет пот,
      Пусто в извилинах под
      Шляпою школяра,
      Вздор прорицает Сивилла,
      Вмазав прилично с утра.
      И сам ты, с расстройством желудка, в кровати
      Проводишь, несчастный, весь день,
      Счета неуплачены, эпос обещанный
      Так и не начат - мигрень.
      Ты тоже страдалец, кто вечно твердит,
      Что разве потоп его удивит,
      Или же ветр с Утешителя крыл,
      Сброд грязный вознесший,
      Темницы открыв.
      Ты говоришь, что всю ночь тебе снилась утра ярчайшая синь,
      Шиповник расцветший, когда
      Трех мудрых Марий безмятежно приносят
      Цвета кости слоновой суда.
      Влекут их дельфин и морские коньки
      К ленивому устью реки.
      Ах, колокол - эхом громам канонад
      В честь Них, посетивших
      Греховный сей Град.
      Ведь так естественно надеяться и быть благочестивым,
      И верить, что в конце нас ожидает свет,
      Но прежде помни, Фортунат,
      Священных Книг завет -
      Плоду гнилому сорвану быть.
      Надежда смысла лишена,
      Если прервалась тишина
      В сей миг, а город спит,
      Когда восставшая волна
      Над городом висит.
      На что же будешь ты похож, когда рванет гробниц базальт
      И явит чародея гроб,
      И страж его - мегалопод
      Вслед за тобой тип-топ,
      И что ответишь ты, когда рой нимф взлетит, крича,
      Из пересохшего ручья,
      И из разверзшихся небес
      Твой Пантократор прогремит: "Кто и зачем ты здесь?"
      Ибо, когда воскресших пустит в пляс
      Под яблоней хорал,
      Там также будут, Фортунат,
      Те, кто не рисковал.
      Те, кто у копей солевых копаются в тени,
      Кому бессмысленные дни
      В жару иль в дней конце
      Предстали в тошных мыслях их
      В оливковом венце.
      
      * В оригинале слово, придуманное Оденом.
      
      
      Пусть буду тем, кто любит сильней
      
      
      Звезды обычно, встречая мой взгляд -
      Шел бы ты к черту - мне говорят,
      Но на земле гораздо страшней
      Участия ждать от людей и зверей.
      
      Если же здесь никто, никогда,
      Равною страстью, как эта звезда
      Сгорая, ответить не сможет ей,
      Пусть буду тем, кто любит сильней.
      
      Поклонник, каким я являюсь, звезд,
      Что видят меня в гробу, во весь рост,
      Не скажет, их видя над головой,
      Что ужасно скучал я хоть по одной.
      
      Если же им суждено умереть,
      Во мрак прекрасный придется смотреть,
      Неба пустого величью учась,
      Хоть это потребует не один час.
      
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Журнал Млечный Путь (pamnuel@gmail.com)
  • Обновлено: 02/06/2020. 504k. Статистика.
  • Сборник рассказов:
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.