Аннотация: Призраки обычно встречаются в старинных замках. А что делать, если призрак появился в чистом поле? Построить для него замок...
Павел Амнуэль
Замок для призрака
Если бы поезд из Манчестера не опоздал на одиннадцать минут и если бы Диксон не заполучил клиента, пожелавшего на ночь глядя ехать в Мидус-виллидж, то аптекарь из Ингберчуэрда Рольф Маковер не отправился бы к себе домой напрямик через поле, принадлежавшее Джошуа Мейсону. Луна еще не взошла, над восточным горизонтом слабо проявлялось желтое зарево. Дорогу Маковер знал прекрасно, шел в направлении тусклых деревенских огней, плохо различимых за деревьями, но все же вместе с лунным загадочным светом помогавших не только ориентироваться, но чувствовать себя вполне уверенно под звездным небом, подернутым, будто прозрачным занавесом, редким ночным туманом.
Настроение у Маковера было самым романтическим, и потому, когда дорогу ему заступила полупрозрачная белая фигура, аптекарь не то чтобы не удивился, но отнесся к появлению призрака, как и положено джентльмену: приподнял шляпу и посторонился, давая дорогу, хотя уж чего-чего, а дорог в самых разных направлениях на поле было более чем достаточно и уступать свою у Маковера не было никакого резона.
Призрак проплыл мимо, воздевая к небу руки, сквозь него, как и положено, просвечивали темный контур мастерской Мейсона и дальний лес.
- Эй! - воскликнул Маковер, поняв неожиданно, что призрак ему не мерещится, а на самом деле медленно движется и уже почти повернулся к аптекарю спиной, чтобы направиться своей дорогой то ли к лесу, то ли в иное, не существующее на этом свете, место. - Эй! Постойте!
На призыв Маковера призрак не обратил никакого внимания - шел себе и шел, пока не скрылся за деревьями, а когда аптекарь, выйдя, наконец, из ступора, бросился следом, то ничего подозрительного не обнаружил - призрак растворился в воздухе, как растворяется сахар в стакане горячего чая.
Будь на месте аптекаря кто-нибудь другой - миссис Корнблат, к примеру, или даже констебль Шепард, - шум они подняли бы изрядный. Маковер, однако, ограничился тем, что запомнил, у какого именно дерева потерял полупрозрачную фигуру, и отправился своим путем, на этот раз старательно, чтобы не отвлекаться, глядя себе под ноги. Дома он ничего не сказал Мэгги о своем приключении, но на другой день, когда Джош Мейсон пришел в аптеку за пластырем для своей дочери, расцарапавшей себе руку об острые шипы роз на деревенской улице, Маковер не преминул поведать посетителю о том, что на его участке водится самое настоящее привидение, и Мейсону, как хозяину, надлежит принять меры, иначе какой-нибудь слабонервный прохожий (вроде миссис Корнблат или констебля Шепарда) потеряет рассудок, поскольку привидения в конце двадцатого века существовать не могут.
- Что ты такое говоришь, Рольф? - раздраженно сказал Мейсон, отсчитывая восемнадцать пенсов за упаковку пластыря. - Какой еще призрак? Ты вчера выпил?
- Я не пью, и ты это прекрасно знаешь, Джош, - обиделся Маковер. - Не веришь - сам отправляйся ночью на поле между мастерской и лесом, я тебе даже точнее скажу: около дуба, в который два года назад попала молния, ты должен помнить это место.
- Непременно, - сказал Мейсон, точно зная, что не станет этого делать. - Сегодня же. Когда, ты говоришь, это было?
- Поезд опоздал на одиннадцать минут, значит, из вагона я вышел в половине первого, - принялся рассчитывать Маковер. - Накинь минут двадцать от станции, значит, без десяти час. Луна только-только поднималась, так что время можешь сверить по календарю, а на часы я не смотрел, извини, было слишком темно.
- Ладно-ладно, - сказал Мейсон и, попрощавшись, поехал домой, а оттуда, отдав жене пластырь, отправился в мастерскую, где в ремонте были сегодня два комбайна и трактор, над которыми трудились все семь работников под присмотром бригадира Нейла Робертса, от которого Мейсон выслушал пару историй о том, что в Глостершире на полях появились странные круги ("Подумаешь, - сказал он, - дайте мне кусок веревки и грабли, я вам тоже такое сделаю"), а к югу от Манчестера женщина родила трехголового ребенка, потому что там находится секретная американская база с атомными бомбами ("Первый раз слышу, - сказал он, - чтобы от атомной бомбы рождались трехголовые дети. В любом случае, одна голова хорошо, а три лучше"). О привидении не рассказывал никто, из чего Мейсон сделал вывод, что аптекарь не стал распространяться о своем приключении перед каждым посетителем. Значит, действительно что-то видел при восходившей луне - обычно свои фантазии (скажем, о пятнах на солнце, видимых невооруженным глазом, но почему-то только с крыши ратуши) Маковер рассказывал каждому, у кого были уши, не прикрытые шапкой, а все, что с ним происходило в реальной жизни, предпочитал держать при себе, и потому даже о его нелепом разводе с Джойс в деревне узнали не от самого виновника (впрочем, виновником Маковер себя не считал, скорее - потерпевшим), а от викария Шарплесса, прилюдно возмущавшегося неправедным поведением прихожанина.
- Послушай, Оливия, - сказал Мейсон за ужином своей жене, разрезая рыбу ножом и не реагируя на замечание, что порядочные джентльмены едят рыбу вилкой, - скажи-ка мне, ты веришь в привидения?
- Конечно, - убежденно ответила Оливия, а их двенадцатилетняя дочь Джессика хихикнула и заявила, хотя никто ее не спрашивал, что привидения страшные, и если она увидит хоть одно, то сразу упадет в обморок.
- Помолчи, - сказал Мейсон дочери, а у жены спросил: если она такой знаток нечистой силы, то, может, ей известно, в каких случаях призраки являются в чистом поле случайным прохожим?
- Во-первых, - объяснила Оливия, получив в который раз возможность показать супругу свою, большую, чем у него, образованность, - призраки - это не нечистая сила.
- Призраки - это души невинно погибших людей, которые после смерти являются на то самое место, потому что...
- Потому что... - поощрил жену Мейсон.
- Не знаю почему, - твердо сказала Оливия, - но являются, это факт. В любом старинном замке есть свое...
- Ты меня внимательно слушаешь, дорогая? - вежливо перебил жену Мейсон и разрезал ножом рыбью голову. - Я сказал, что призрак явился Мако... э-э... в чистом поле, а не в замке. Где ты видела в наших краях хотя бы завалящий замок?
- Глупости, Джош, - отрезала Оливия. - Никогда не читала о том, что призраки появляются в чистом поле. Только в замках и домах - в закрытых помещениях, короче. Иначе как бы они узнавали о том, что пробила полночь? В доме есть часы, а в поле?
После столь неотразимого аргумента Оливия решила, что одержала в споре с мужем окончательную победу, и забрала у него с тарелки искромсанную ножом рыбью голову в знак того, что надо хотя бы к тридцати пяти годам научиться хорошим манерам. Мейсон не стал спорить - рыба оказалась невкусной, а голова так и вовсе несъедобной по причине полного отсутствия в ней соли.
Спать, как обычно, отправились в одиннадцать, и через полчаса, разомлев от несколько преувеличенных мужниных ласк, Оливия, наконец, заснула, а Мейсон тихо поднялся и, подобрав со стула штаны и рубаху, оделся в прихожей, взял с собой дробовик (на всякий случай, мало ли что) и бодро зашагал к полю, надеясь, что никто из сельчан в этот час не стоит у окна и не любуется ночным пейзажем. Вдалеке, на станции, два раза прогудел тепловоз - это отправился последний поезд, и если он не опоздал, как вчера, то время было близко к полуночи.
Вообще-то Мейсон был уверен в том, что в поле рядом с мастерской поселился какой-нибудь бомж, которого аптекарь с перепугу (а может, и с перепою) принял за бестелесного обитателя потустороннего мира. Днем, правда, Мейсон никаких следов не обнаружил, но ведь и искал не так уж тщательно, не до того было, да и не хотел, чтобы ему задавали ненужные вопросы. Но если это был бомж, то нужно ему объяснить, что здесь не отель - может, этот тип еще и нужду справляет на его поле? Малую - ладно, он и сам... А если большую?
Мейсон подошел к указанному аптекарем дереву и огляделся. Ночь выдалась темной, звезд не было видно из-за высокой облачности, огни Ингберчуэрда скрывались за деревьями, луна и не думала пока подниматься на небо, фонарик с собой Мейсон не взял по принципиальным соображениям - участок свой он знал, как пять пальцев, и уверен был, что не оступится даже в полном мраке и с завязанными глазами.
Из-за дерева появилась белесая фигура и поплыла по воздуху, заламывая руки и, как показалось вдруг насмерть перепугавшемуся Мейсону, гремя цепями, хотя никаких цепей он на руках призрака не видел. Ружье выпало из рук, Мейсон сразу же о него споткнулся и едва не упал, сделал несколько шагов, чтобы сохранить равновесие, руки он протянул вперед - чисто инстинктивное движение - и с ужасом понял, что ухватил привидение за... нет, не ухватил, конечно, руки прошли насквозь, не ощутив преграды, и Мейсон упал на колени, на секунду потеряв призрака из виду. Он тут же вскочил на ноги, услышал чей-то сдавленный крик, не сразу понял, что кричал сам, и, обернувшись, обнаружил, что призрак не подумал исчезать - стоял (или висел в воздухе?) на расстоянии нескольких шагов и внимательно следил за тем, как Мейсон в растерянности хлопал себя по карманам в поисках фонарика, который оставил дома на полке в прихожей.
- Почему я здесь? - спросило привидение неожиданно высоким голосом и воздело к небу руки жестом отчаяния.
- А? - сказал Мейсон и почему-то совершенно успокоился. Может, в человеческом организме есть определенный запас ужаса, и, если его израсходовать, то страх исчезает? Может, потому на войне солдаты бросаются в атаку, вместо того, чтобы бежать с поля боя, повернувшись к врагу тылом? Эта проблема всегда Мейсона интересовала - в армии он не служил, войну не любил даже в кино или на экране телевизора, и проблема воинского героизма интересовала его исключительно как чисто физиологический феномен. Сейчас он понял точно: если знаешь, что все кончено, то наступает спокойствие, то самое состояние, о котором знающие люди говорят: нирвана. Или кайф, что, видимо, одно и то же.
- Почему я здесь? - переспросил призрак. Голос у него был точно женский, скорее даже девичий, и, приглядевшись, Мейчас убедился в том, что перед ним, скорее всего, молодая девушка в длинном, до пят, приталенном платье без рукавов, с короткой стрижкой и великолепной - особенно для призрака! - фигурой. Глаза у привидения были огромными, а вот рта и носа на узком лице Мейсон разглядеть не мог - но все равно лицо почему-то не выглядело уродливым, напротив, производило впечатление неземной красоты, для которой присутствие или отсутствие какой бы то ни было видимой детали не имело никакого значения.
- Послушайте... - собственный голос показался Мейсону грубым, слишком земным и нарушающим гармонию ночи. - Послушайте, вы действительно привидение?
Более глупого вопроса придумать он, конечно, не мог и потому рассердился сам на себя. Если фигура сейчас растает, он даже не сможет никому доказать, что...
- Конечно, - сказал призрак. - Вы лучше объясните мне, сэр, почему я здесь, ведь должен быть замок, я точно знаю, что должен быть.
И больше ничего Мейсон не смог добиться от своей собеседницы. Чем пристальнее он вглядывался, тем больше убеждался в том, что перед ним красавица, какие редко встречаются даже среди живых. Странным образом белесая полупрозрачная фигурка приобретала все более четкие очертания, на лице проявлялись, будто на фотографии, черты, которые он не мог различить с первого взгляда - точеный носик, пухлые губы, будто специально созданные для поцелуев, маленькие уши, обрамленные не такими уж короткими, как ему сначала показалось, волосами. Сравнения, приходившие Мейсону в голову, были, конечно, невероятно банальны, но других он не смог бы придумать при всем своем желании, поскольку, хотя и был сметлив, а по собственному мнению, так и вовсе умен, но школу в свое время окончил с очень посредственными показателями и удручал учителя Гарстона своим решительным нежеланием прочитать хотя бы одну строчку из того множества книг, какие предлагались для внеклассного чтения по классической британской литературе.
Девушка-призрак была безумно красива. Жаль только, что красоту ее приходилось разглядывать в серо-белом варианте, да еще игнорировать просвечивавшие сквозь платье отдаленные контуры деревьев и тусклые огни Ингберчуэрда.
- Как вас зовут? - спросил Мейсон, отчаявшись узнать что-нибудь о том, чей это замок должен был, по мнению призрака, находиться на этом поле.
- Кэйтлин, - подумав, сказала она и добавила: - Кажется. Я не уверена. То есть, я хочу, чтобы вы меня так называли. Можно - Кэт. Мне нравится это имя.
- На самом деле, - сделал логическое заключение Мейсон, - вас зовут иначе?
- Меня зовут кто как хочет, - грустно сказала Кэйтлин. - А как хочу я, никому не интересно.
- Ага, - понимающе кивнул Мейсон, хотя ровным счетом ничего не понял. Следующий вопрос, который он задал, свидетельствовал о его полном невежестве в области британского призраковедения, насчитывавшего почти тысячу лет сложной и запутанной истории.
- А где вы бываете... э-э... днем, когда светит солнце? - спросил он.
Кэтти (только так он теперь называл девушку-призрака в своих мыслях) то ли не расслышала вопроса, то ли нашла его слишком интимным для первого знакомства - во всяком случае, отвечать она не стала, но спросила, в свою очередь:
- Как ваше имя, добрый человек?
Мейсона первый раз в его жизни назвали добрым, и он мгновенно растаял до такой степени, что не только назвал себя, но и сделал девушке предложение, которое никак нельзя было умным. Впоследствии он так и не смог вспомнить, какая именно мысль пришла в тот момент ему в голову, и была ли какая-то мысль вообще, или слова его возникли столь же импульсивно, как предложение выйти за него замуж, которое Мейсон сделал Оливии четырнадцать лет назад ровно через пять минут после их случайного знакомства в супермаркете "Дешевые покупки".
- Джошуа мое имя, - представился он. - Можно - Джош, так меня все зовут, и Оливия, и Джессика. Оливия - моя жена, а Джессика - дочь, ей двенадцать. Если вам тут холодно без замка... Кэтти... то это не такая уж проблема. Небольшой замок я могу здесь построить. Сколько у вас было этажей? Два? Обычно бывает два, я видел на фото...
Не надо было говорить об Оливии и Джессике, - подумал он, когда слова уже были произнесены. Может, ей неприятно услышать о том, что он женат и даже является отцом семейства? И про замок вырвалось совершенно случайно. С другой стороны, почему нет? Не настоящий, конечно, не такой, как на картинках - с крепостными стенами, подъемным мостом и рвом для тухлой воды. Но маленький, как современный коттедж, ну да, это коттедж и будет, просто оформить внешне под старинный замок, понаставить башенок, он давно подумывал о том, чтобы построить на краю поля новый гараж для сельскохозяйственной техники, ну так техника стояла два года под открытым небом и еще какое-то время постоит, хватит и навеса, а вот коттедж в виде замка - такого еще ни у кого во всем графстве...
- Два, - сказала Кэтти и подошла к Мейсону так близко, что ему даже руки не нужно было протягивать, чтобы прикоснуться к ее холодной щеке, на которой он с удивлением увидел две блестящие слезинки, будто огромные капли дождя на оконном запотевшем стекле. - Два этажа, но я не помню... не знаю... почему два, а не один.
- Наверно, вы были дворянской дочкой и вас... э-э... - слова "убил" и "любовник" Мейсон не мог заставить себя произнести и потому пробормотал что-то не совсем вразумительное, надеясь, что Кэтти сама поймет и скажет: "Ну что вы, какой любовник, мне было всего семнадцать, и убил меня грабитель, проникший в нашу цитадель. Я оказала ему жестокое сопротивление, и он пронзил меня кинжалом в самое сердце"...
Ничего подобного Кэтти, однако, не произнесла, и сколько Мейсон ни вглядывался, он не увидел на платье призрака никаких следов удара кинжалом, платье - на груди (очень даже ничего грудь, - мелькнула мысль) и в других местах - было совершенно целым, может, девушка получила удар в спину, ну да, наверно, так и было, надо бы попросить ее повернуться...
- Я не знаю, кем был мой отец, а свою мать я не помню, - сказала Кэтти. - Но жили мы так хорошо, что...
- Могу себе представить, - с энтузиазмом воскликнул Мейсон и непроизвольным жестом смахнул слезинку со щеки Кэтти. Лучше бы он этого не делал. Ладонь его погрузилась в вязкую, холодную среду, чуть более плотную, чем воздух, он отдернул руку, но еще секунду-другую в щеке девушки видна была вмятина на том месте, которого он так грубо коснулся своими материальными пальцами. С ощущением опять нахлынувшего ужаса Мейсон смотрел, как лицо, обезображенное его прикосновением, опять округляется, а вмятина будто зарастает свежим мясом и кожей.
- Не надо, - с испугом произнесла Кэтти и отступила на шаг. - Теперь мне придется... вы не должны... Может, когда-нибудь... Должно возникнуть единение... как это называется... не знаю...
Она отступала и отступала, голос ее становился тише и тише, Мейсон стоял столбом и не мог решить: то ли последовать за девушкой, то ли остаться на месте. Но больше всего он был смущен ее словами "может, когда-нибудь"... Значит, не так все безнадежно? Значит, может случиться, что призрак обретет плоть и кровь и станет самой красивой девушкой на свете? Живой девушкой из прошлого? Кто сказал, что призраки никогда не возвращаются в мир живых? Наверно, это уже много раз происходило? Значит, произойдет еще. Он так хочет.
Слова Кэтти можно было, конечно, интерпретировать иначе - единение, о котором она упомянула, могло возникнуть тогда, когда Мейсон отправится в мир мертвых, но эта идея ему в голову не пришла, да и не могла прийти, разве он был себе враг, разве он мог в тот момент подумать, что когда-нибудь умрет и лишь там, за порогом смерти, встретится с...
Чепуха.
Впрочем, мысль об Оливии и Джессике почему-то тоже не пришла ему в голову, хотя он сам несколько минут назад сообщил Кэтти об их существовании.
Призрак тем временем оказался на фоне только что взошедшей луны и стал совершенно невидим в ее желтоватом свете. Только голос, да и то...
С запоздалым возгласом "подожди!" Мейсон бросился вперед, но руки хватали воздух, под ноги он не смотрел и, конечно, упал лицом в землю, сухую, слава Богу, а то бы пришел он домой в грязи и что сказал бы Оливии?
Мейсон поднялся на ноги, огляделся, но Кэтти не было - ни рядом, ни в отдалении, ни где бы то ни было в материальном мире. Чтобы понять это, Мейсону не нужно было заглядывать за каждое дерево. Кэтти ушла, потому что он ее коснулся.
Но она была. Кэтти. Призрак самой красивой девушки. Мечта. Девушка в замке.
Мейсон побрел домой, видно сейчас было хорошо, ущербная луна освещала окрестности, будто мощная автомобильная фара.
Когда Мейсон вошел в спальню, Оливия лежала на спине, откинув одеяло, и громко храпела. "Господи, - подумал Мейсон. - Теперь до утра не заснуть". Он повернул жену на бок, она во сне пробормотала "что такое?", и несколько минут, пока Мейсон раздевался, в спальне было тихо. Потом Оливия опять легла на спину и...
Мейсон накрыл голову подушкой.
* * *
- Я съезжу в Манчестер, - объявил Мейсон за завтраком. - Есть кое-какие дела в банке. И еще хочу зайти к строительному подрядчику.
- Правильно, - одобрила Оливия, наливая мужу крепкого кофе. - Давно надо было построить гараж для техники. Скоро начнутся дожди, заказов станет много...
Мейсон промолчал. Назвать замок гаражом мог только невежда. Правда, Оливия еще не знала об его истинных замыслах, так что мысль о гараже, пришедшая ей в голову при упоминании о подрядчике, была совершенно естественной. Ничего, он договорится, а потом все расскажет жене. Тайн от Оливии у Мейсона до сих пор не было. Но ведь и Кэтти пришла к нему впервые.
Мейсон не любил ездить в Манчестер. Огромный, пыльный, шумный, грязный, непонятный город. Но что делать, если там находилось центральное отделение Промышленного банка, и строительные подрядчики в Манчестере были более сговорчивыми, чем в ближайшей к Ингберчуэрду деревне Нью-Милл?
Но сначала он заехал к Арчеру Бреннеру в Гуманитарный колледж, где старый приятель с некоторых пор преподавал то ли мировую историю, то ли мировую географию - Мейсон постоянно забывал, а переспрашивать всякий раз, когда они встречались и вспоминали школьные забавы, не хотелось. Как обычно, Арч попросил Мейсона дождаться большой перемены, а потом пригласил в кафетерий для преподавателей, где можно было выпить вполне приличный кофе и даже не заплатить, потому что кофе преподавателям и их гостям подавали бесплатно. Вторую чашку за утро пить Мейсону не очень хотелось, но как можно было отказаться от дармового кофе? После ответов на традиционные вопросы "ну как?", "ну где?" и "будет ли зима холодной, как в восемьдесят третьем?", Мейсон перешел к сути дела и прямо спросил: когда в районе Ингберчуэрда расположен был средневековый замок, кому этот замок принадлежал и почему его нет сейчас, ведь он наверняка должен быть объявлен памятником старины и охраняться международными организациями?
- Зачем тебе это? - удивился Арч и поперхнулся кофе. Мейсон похлопал приятеля по спине и объяснил: "Есть идея", чем удивил Арча до такой степени, что он оставил недоеденным заказанный овощной салат и поднялся с Мейсоном на второй этаж, в свободный в данный момент от учащихся кабинет истории. Не предложив Мейсону даже табуретки, Арч долго лазил по шкафам, заполненным пыльными книгами, бормотал что-то себе под нос и наконец сказал: "Вот, пожалуйста". "Граф Джон Бакстер Саутйоркширский. Графский титул и поместье к востоку от Манчестера было пожаловано ему королевой Елизаветой после подавления Северного восстания в 1569 году. Г.Д.Б. жил в своем поместье с женой Мартой и детьми Джорджем, Сильвером, Ричардом, Катериной и Эвелин до своей смерти в 1593 году. Затем имение было продано барону Лесли, поскольку семейство Бакстеров не имело средств на его содержание. Барон Лесли в имении не жил, предпочитая более мягкий климат Южной Англии, поместье было сдано в аренду и пришло в упадок в результате неудачного использования сельскохозяйственных угодий. В середине XVII века дом был разрушен новым владельцем, пожелавшим использовать земли для охоты. В настоящее время на месте бывших угодий барона Лесли расположена деревня Ингберчуэрд, население 18786 жителей".
- Вот это точность! - воскликнул Мейсон. - Они даже меня посчитали? И Джессику? Или Джессика еще не родилась? Когда напечатана эта книга? В 1984? Всего четыре года назад, подумать только! Послушай, - продолжал он в большом возбуждении, - так, значит, на моем участке действительно стоял самый настоящий средневековый замок! Какого черта его разрушили?
- Да он сам, как я понимаю, начал разваливаться, - пожал плечами Арч, - вот новый хозяин и решил... А что, ты обнаружил на своем поле развалины? По идее, там ничего не должно было остаться, археологи работали, кажется, перед второй мировой...
- Нет, - покачал головой Мейсон. Он не собирался рассказывать приятелю, с каким странным явлением столкнулся нынешней ночью. Идеей, пришедшей ему в голову, он тоже не намерен был делиться ни с кем, а потому ограничился словами: - Я, понимаешь, хочу построить гараж для сельхозтехники, которую сдают мне в ремонт, и вот подумал: а не сделать ли его в форме старинного замка? Тем более, если там уже был...
Арч посмотрел на приятеля внимательным взглядом. Идея Мейсона даже для него, гуманитария, ничего не понимавшего ни в пшенице, ни в строительстве, выглядела по меньшей мере нелепой, но Арчу были известны и другие, столь же нелепые идеи приятеля: в десятом классе Джош, к примеру, отправился зимой на Пеннины, чтобы посмотреть на снежного человека, о котором писали тогда все газеты и даже "Санди таймс". Его, конечно, отговаривали, но спорить с Джошем, что-то для себя решившим, было все равно, что останавливать руками мчащийся на полной скорости состав. Пошел, отморозил ноги, видел несколько зайцев и какую-то убегавшую от него фигуру. Возможно, это был медведь или просто шакал, но, когда Джоша нашли и вернули домой, он утверждал, что снежный человек действительно обитает в диких лесах на склонах Пеннинских гор. Другой случай упрямства произошел, когда Джош вознамерился засеять весь оставшийся ему от родителей участок земли новым сортом пшеницы, об урожайности которого ходили легенды. Почти весь урожай погиб в то дождливое лето семьдесят девятого года, и Джош едва не пошел по миру вместе с женой Оливией и Джессикой, которая тогда была совсем малышкой. За несколько последующих лет Джош, однако, вернул себе потерянное, построил мастерскую по ремонту сельхозтехники, от чего имел немалый доход. Неужели сейчас ему опять вожжа попала под хвост? Гараж в форме старинного замка... Впрочем, почему нет?
- Надеюсь, - сказал Арч, - ты не станешь строить полную копию? Ну там, бойницы, крепостная стена, ров с водой...
- Нет, конечно, - снисходительно отозвался Мейсон, - спасибо, Арч. Я знал, что ты найдешь для меня все, что нужно.
- Если ты подождешь, - предложил Арч, - то, когда закончатся уроки, мы могли бы вместе пообедать и поговорить о жизни. Давно не общались, верно?
- Извини, - с сожалением сказал Мейсон, - у меня много дел в Манчестере, а к вечеру я должен вернуться домой. Когда я остаюсь ночевать в городе, то не могу заснуть - отвратительный здесь у вас воздух, просто дрянь.
На самом деле он непременно хотел быть на опушке ровно в полночь, когда придет Кэтти. Она непременно придет, Мейсон был в этом уверен так же, как в том, что луна взойдет сегодня на почти на час позже. Вот только... Дочерей графа Бакстера звали Катерина и Эвелин. Не Кэйтлин. И ничего в книге не сказано о том, что кого-то из них убили в юном возрасте. Возможно, не о них речь, а о дочерях следующего владельца, как его... Барон Лесли. Тоже, наверно, известный дворянский род.
Подумать только, развалить на камни старинный замок только потому, что земля стала нужна для охоты? На кого? В здешних лесах даже зайцы давно не водятся. Странный народ - предки. Очень странный.
Строительные подрядчики оказались народом не менее странным. Мейсон вот уже лет десять имел дело с фирмой "Барк и сыновья", к ним он и зашел после разговора с Арчем. Барк-старший, как всегда, отсутствовал, а Барк-младший по имени Сэм к предложению Мейсона отнесся так, будто речь шла о самой странной причуде, с какой ему приходилось иметь дело за всю свою жизнь. Не став спорить с постоянным клиентом, он выложил перед Мейсоном с десяток проектов, ни один из которых даже отдаленно не был похож на замок, но все представляли собой типичные сараи с разного рода приспособлениями.
- Нет, - сказал Мейсон, окинув чертежи пренебрежительным взглядом. - Мне нужно совсем не это.
- Но для комбайнов и...
- Комбайны постоят под навесом, - отрезал Мейсон. - А мне нужен...
К соглашению пришли перед самым ленчем, Мейсон отказался отобедать вместе с Барком-младшим и пообещал вернуться к четырем часам, когда будут готовы необходимые документы. Набросок фасада Мейсон начертил на листе бумаги собственноручно и попросил привлечь к проектированию лучшего архитектора фирмы.
Он предполагал, конечно, что цену Барч завысит и собирался еще долго спорить, но все оказалось как нельзя лучше - не желая терять клиента, пусть и экстравагантного, Сэм ошарашил вернувшегося в четыре Мейсона, показав ему рисунок не только фасада, но и почти всех внутренних помещений: холла, спальни, кабинета и оружейного зала на втором этаже. Если взять дешевый камень, а там, где можно, вообще обойтись текстолитом...
- Вряд ли, Джош, ты получишь у кого-нибудь другого более низкую цену, - объявил Барч-младший.
- Я подумаю, - сказал Мейсон, пообещав сообщить, когда примет решение, но даже по его манере поведения Сэм мог судить, что клиент все уже решил и в ближайшие дни явится для подписания договора.
- Если мы договоримся, - спросил Мейсон, пожимая Барчу-младшему руку, - сколько тебе понадобится времени, чтобы закончить строительство?
Барч поднял глаза к потолку, пожевал губами и сообщил:
- Месяц займет проектирование, месяца четыре... три... - поправился он, увидев кислое выражение на лице Мейсона, - к ноябрю, если не сложатся форсмажорные обстоятельства...
Бедная Кэтти... Выдержит ли она столько времени? Не скажется ли пребывание на свежем, а очень скоро - холодном и влажном - воздухе на ее наверняка не очень крепком здоровье? Может, она... нет, даже думать об этом Мейсон не хотел. Он покинул офис в угнетенном состоянии духа, но, к сожалению, в полной уверенности, что никто, кроме Барчей, не выполнит этот заказ не только в четыре, но даже в шесть или восемь месяцев.
Ночью, дождавшись, когда Оливия заснет, повернувшись к мужу спиной, Мейсон тихо оделся и отправился в поле, почти уверенный в том, что Кэтти появится в положенное время... должна появиться... если не появится, то пропади оно все пропадом...
Мейсон так и не признался себе, что с первого, можно сказать, взгляда влюбился в призрак, в тень, в несуществующее, потустороннее, в девушку, которую он не мог не только обнять, но даже руки которой не мог коснуться, чтобы ощутить ее ответное пожатие.
"Это безумие, - думал он, вышагивая по знакомой тропе в полном мраке, - ну и что, пусть безумие, могу я раз в жизни позволить себе такое, что не может позволить никто, даже Ротшильд или Рокфеллер? Разве физическая близость - главное в отношениях между мужчиной и женщиной?"
Разве пастор Шарплесс не повторял всякий раз, когда Мейсона в детстве родители водили в церковь на воскресную проповедь: "Люди, запомните: человек велик духом и великим духом своим спасется от скверны и от соблазнов"?
У знакомого дерева Мейсон остановился и, прислонившись к теплому стволу, принялся ждать, уверенный, что ожидание окажется недолгим...
* * *
- Я не помню, - повторила Кэтти фразу, которую повторяла так часто, что Мейсон, прежде, чем задать какой-нибудь вопрос, заранее сам отвечал на него. - Наверно, так и было. Наверно, ты прав, милый.
"Милый". Когда Кэтти впервые обратилась к Мейсону с этим словом, сердце его растаяло окончательно, и он бросился к ногам девушки-призрака, непроизвольно пытаясь обнять тонкие лодыжки, и, конечно, ткнулся носом в сухую пыльную землю.
Он много раз задавал Кэтти вопросы о том, как она жила на этом свете и как ей живется на том, и чем она заполняет свои дни в ожидании прихода ночи, и вообще - каково ей ощущать себя не человеком, а бестелесным созданием, и не исчезают ли при таком существовании все земные желания и, прежде всего, естественное желание любой женщины любить и быть любимой.
Ответа он чаще всего не получал вообще - Кэтти лишь протягивала к нему свои тонкие руки и качала головой, а по лицу ее скатывалась новая слезинка. Каждую ночь она являлась в одно и то же время, по ней можно было сверять часы, но это никогда не приходило Мейсону в голову. Он рассказал Кэтти о том, что выяснил, когда, скорее всего, она жила на этом свете, и непременно еще выяснит, кем были ее родители, и, может, ему даже удастся раскрыть секрет ее преждевременной смерти, потому что сама Кэтти не имела об этом ни малейшего представления: знала лишь, что была, по-видимому, убита, потому что души, покинувшие мир по естественным причинам, и души людей, убитых или погибших в результате трагических обстоятельств, обитали в разных местах и практически никогда не встречались, а если встречались, то не понимали друг друга, как не понимают друг друга порой люди разных общественных классов. "Сытый голодного не разумеет", - сказал по этому поводу Мейсон, и Кэтти согласилась, хотя, похоже, не очень поняла, что именно он имел в виду. Кэтти всегда с ним соглашалась, но не всегда понимала, что не мешало ей все равно говорить "конечно, ты прав, милый" и улыбаться при этом такой очаровательной полупрозрачной улыбкой, что сердце Мейсона, и без того пораженное никогда не испытанным чувством, поднималось к небесам подобно легкому воздушному шарику.
Он никогда не ощущал ничего подобного по отношению к своей законной жене Оливии, хотя и был уверен прежде, что женился по любви. Сейчас, встретившись с Кэтти, он осознал, что любовь, как он понимал это чувство прежде, не имела ничего общество с истинным духовным единением двух существ, и неважно, что он жил в материальном мире, а Кэтти - в совершенно непонятном, неизвестно где находящемся духовном мире мертвых, среди которых ей было так же одиноко, как ему - среди живых.
На десятую или одиннадцатую ночь (было новолуние, темно, хоть глаз выколи, и потому Кэтти будто светилась, видна была самая мелкая складка на одежде и самая тонкая ресничка) Мейсон рассказал о том, что договорился, наконец, с подрядчиком, и через три, максимум через четыре месяца на этом месте будет стоять замок, пусть не такой большой, в каком жила Кэтти, но достаточно похожий и, главное, там, за крепкими стенами, она сможет чувствовать себя защищенной и, может, даже...
- Может, тебе не нужно будет покидать этот мир в дневные часы, - с надеждой в голосе проговорил Мейсон. - В комнатах я повешу темные шторы, там всегда будет ночь, и ты сможешь...
- О милый, - только и могла сказать Кэтти, прижав к груди тонкие руки.
Геодезисты на "форде" с надписью "Барч и Барч" приехали на следующий день после того, как был подписан договор, и принялись проводить измерения под недоуменными взглядами рабочих Мейсоновской мастерской. За ужином Оливия поинтересовалась у мужа, что делали тут геодезисты, и Мейсон произнес заранее составленную речь о том, что все сложнее становится прожить на одном только ремонте сельхозтехники, нужно подумать и о других способах заработать приличные деньги, а прошлым летом, если Оливия помнит, на поле какого-то фермера в Глостершире появились странные круги и другие геометрические фигуры, и журналисты валили валом, а также прочий народ приходил, смотрел, и если фермер хотел на этой афере заработать какие-то большие деньги, то все получилось наоборот, только урожай едва не загубил, а он, Мейсон, поступит умнее - построит на краю леса копию небольшого старинного замка и будет пускать туда посетителей по билетам, а за билет будет брать не меньше фунта, правда, нужно повесить на стены настоящие мечи, а в гостиной поставить рыцарей в латах, но разве это не замечательная идея, от туристов отбоя не будет, верно я говорю, Оливия, ну что ты смотришь на меня таким взглядом, будто я напился, как на прошлое Рождество?
- И сколько денег ты решил ассигновать на это... - Оливия не нашла нужного слова и только пожала плечами.
- Уверяю тебя, вложение окупится за несколько месяцев! Правда, наступит зима, и доходы наш замок начнет приносить только будущим летом, но ведь нам некуда торопиться, верно, родная?
- У нас есть лишние деньги? - сухо спросила Оливия. - Разве не ты говорил мне, что придется брать в банке ссуду на строительство гаража?
- Я уже договорился в банке, не беспокойся, - отмахнулся Мейсон.
- Я не беспокоюсь, - сказала Оливия. - Ты мужчина, тебе решать.
В тот вечер она повернулась к мужу спиной и сделала вид, что спит, даже не попытавшись обнять его на ночь. Мейсон полежал рядом, дождался, когда жена привычно засопела и что-то пробормотала во сне, а потом тихо встал, как делал это уже которую ночь, взял со стула одежду и вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь.
Едва дверь закрылась, Оливия откинула одеяло и быстро набросила на себя теплый халат, заранее приготовленный и лежавший в изножье кровати. Она последовала за мужем в полной уверенности, что где-то в деревне его ждет другая теплая постель.
Но Мейсон направился не к Ингберчуэрду, а к своей мастерской, и Оливия решила, что напрасно подумала о муже плохо, вот ведь как он о деле беспокоится, даже ночью проверяет, что сделано и как организовать работу утром. Она собралась было вернуться в теплую постель, но ей показалось странным, почему муж не зажигает фонарик, почему идет в полной темноте, будто боится, что его увидят. Может, кого-то выслеживает?
Оливия шла за мужем, не очень-то и скрываясь, ей казалось унизительным прятаться, Мейсон шел, ни на что не обращая внимания, Оливия почти не видела его в темноте, оступилась, разодрала коленку и от боли стала видеть еще хуже.
Когда появилась Кэтти, Оливии показалось, что муж включил наконец-то фонарик, но подойдя ближе и присмотревшись, крепко зажала себе рот обеими руками и почувствовала, как слабеют ноги. Муж что-то говорил этой ужасной женщине, светившейся изнутри, будто рождественская игрушка, а она что-то отвечала высоким и противным голосом, скрипевшим, как несмазанные ворота. Несколько слов долетели до слуха Оливии, и она не поверила своим ушам. "Милая, - говорил муж не кому-нибудь, а потустороннему призраку, - я готов ради тебя на все". "О, как бы я хотела надеяться, - отвечал призрак, заламывая руки, - как бы я хотела всегда быть с тобой, мой хороший"...
Они с ума сошли - оба? Так вот для чего Джош вознамерился построить этот нелепый замок! Чтобы бестелесной девице, порождению дьявола и всех темных сил, удобно было в этом мире, вовсе не для нее созданном! Туристы! Господи, какое лицемерие!
Мейсон протянул руки и на глазах Оливии коснулся белесой поверхности привидения, прикосновение выглядело таким нежным, таким невесомым, что усомниться в его смысле было просто невозможно. Только самого дорогого на свете мужчина может касаться с таким трепетным благоговением, и никогда, никогда, никогда Джош не прикасался так к собственной жене - ни в первую брачную ночь, ни во все последующие, а вот уже месяц, как он и вовсе пренебрегал супружескими обязанностями, и теперь Оливия поняла, с чего это началось. Господи, какой ужас! Предпочесть ей, теплой, близкой, родной... эту холодную, вязкую, липкую... Эту тварь, пришедшую из ада, чтобы... И этими руками он завтра будет трогать собственную жену, да она никогда на свете не сможет даже... не вытерпит... Господи, что же он делает, негодяй? Он хочет поцеловать... Это? Эту?...
Должно быть, Оливия на какое-то время лишилась чувств - она неожиданно обнаружила, что лежит на острой стерне, будто йог на иголках, и совсем ей не больно, а даже приятно, от земли исходило тепло, хотя ночь была холодной, но почва еще не успела остыть, вставать Оливии не хотелось, но она встала и к своему удивлению не увидела ни блеклой фигуры призрака, ни темного силуэта Мейсона. И - ни звука. Ни страстного шепота, ни делового разговора, ни даже комариных трелей. Тишина.
Домой она шла, не разбирая дороги, где-то разбила вторую коленку, в спальне включила полный свет и минуту, ничего не понимая, смотрела на ту сторону постели, где должен был, по идее, лежать и делать вид, что спит, вернувшийся со свидания муж. Одеяло было смято, Джош отсутствовал. Неужели...
Оливия прошла в ванную, пустила горячую воду, встала под душ, коленки саднили, душа болела, и хотелось умереть. Она и умерла бы, наверно, но кто тогда позаботится о Джессике, не этот же упырь, милующийся с нечистой силой!
Насухо обтершись, Оливия нырнула под одеяло, но лежать не могла, как она могла здесь лежать и дожидаться мужа, если он... Ей стало казаться, что постель пропиталась сыростью и плесенью. Оливия встала, посмотрела на часы - два пятьдесят четыре - и принялась вываливать из шкафов свои вещи. Спустилась в кладовую и принесла два больших чемодана на колесиках, которые заполнила за несколько минут. Прошла в комнату дочери и покидала в ее рюкзак все самое необходимое. Джессика проснулась и с недоумением смотрела на мать, не понимая происходившего, но чувствуя, что случилось нечто, полностью изменившее их с матерью жизнь.
- Одевайся. Быстро, - приказала Оливия. - Я ни минуты не останусь в этом доме. Ну, давай, поторапливайся.
И вышла в гостиную, чтобы вызвать по телефону такси.
- Поедете в аэропорт, мэм? - спросил заспанный диспетчер. Вопрос был, по его мнению, риторический: в такое время из Ингберчуэрда заказывали машину только в аэропорт Манчестера, до которого было сорок три мили.
- Нет, - сказала Оливия, - мне нужно такси до Бирмингема.
В Бирмингеме жили ее родители, с которыми она не виделась больше года. Вот старики обрадуются! Вот она их огорошит...
Мейсон вернулся домой под утро в состоянии любовного опьянения. Сегодня произошло невероятное, он сумел дотронуться до Кэтти, сумел ощутить не пустоту, а нечто материальное, о чем можно сказать: "тончайшая ткань материи духа", в этом определении было противоречие, невозможность, но Мейсон думал и понимал именно так, Кэтти была духом, но оставалась более живой, нежели все другие люди, она... Слов у Мейсона не было, он очень жалел сейчас, что так мало читал и так мало мог сказать этой самой удивительной девушке; о духе и материи он когда-то то ли слышал на воскресной проповеди, то ли что-то такое говорили по телевизору, конечно, это были не те слова, но и те тоже, Кэтти прекрасно его поняла и протянула ему свои руки, а он положил на ее ладони свои и почувствовал... да, почувствовал упругость ее пальцев, нежность кожи, и так они стояли долго, а потом спустились к реке и шли по берегу в сторону железнодорожной станции, но у поворота Кэтти остановилась и произнесла тихим мелодичным голосом: "Дальше мне нельзя, дальше другое..." "Что?" - спросил Мейсон, но Кэтти только покачала головой, и они пошли обратно, медленно, взявшись за руки, то есть, это Мейсону казалось, что они взялись за руки, а на самом деле только касались друг друга кончиками пальцев, и из материальной руки в призрачную перетекали невидимые энергии, тепло, холод, нежность, улыбка, поцелуй...
"Утром, - сказал Мейсон, когда они подошли к знакомому дереву, - здесь начнут копать фундамент, и месяцев через пять, я надеюсь, будет стоять замок. Такой, в котором ты жила при..." Он хотел сказать "при жизни", но вовремя оборвал себя и продолжил: "Тебе будет удобно в привычной обстановке, верно?"
"Какой ты хороший, - произнесла Кэтти. - Конечно, мне будет там лучше... Вне стен я не... Не знаю... Меня ведь убили в..."
"Не вспоминай!" - воскликнул Мейсон, и Кэтти замолчала, смотрела на него ласковым взглядом, и глаза ее казались Мейсону голубыми, как небо в полдень, хотя на самом деле были всего лишь прозрачными, как вода в реке.
Когда пропел первый петух ("Это у Харпера, - подумал Мейсон, - сверну шею негоднику и заплачу Биллу за испорченное имущество"), Кэтти прижала к груди руки, сказала "мне пора" и исчезла - не растаяла в воздухе, а просто перестала присутствовать в этом мире.
Мейсон вернулся домой, переполненный впечатлениями и странным, никогда не испытанным желанием, обнаружил, что Оливии нет, и Джессики нет тоже, шкафы в спальне раскрыты, платья жены исчезли, а из кладовки исчезли большие чемоданы, с которыми два года назад они ездили в Париж, в первый и последний раз за все время их супружества.
Значит, выследила. Что ж, этим должно было кончиться. Печали Мейсон не испытывал, злости тоже, только странную обиду.
Представив себе возможные действия Оливии, он позвонил в диспетчерскую, и дежуривший в ту ночь Флетч, с которым Мейсон учился в школе, сообщил, что да, звонила, да, заказывала. Куда? В Бирмингем, вот он в журнале записал, Броуди ее повез.
- Понятно, - сказал Мейсон.
К родителям, значит. Ну и ладно. Разберемся.
* * *
Проект был замечательный. Барч-младший, с которым Мейсон давно был на ты и называл Сэмом, пригласил клиента к себе в тот день, когда над долиной прошел первый осенний дождь. Ночью светила полная луна, и Мейсон молился про себя, чтобы пришли тучи и заслонили серебряный диск, в свете которого Кэтти выглядела совершенно бесплотным созданием, к которому даже приблизиться было страшно - улетит ведь, поднимется в холодную черноту и исчезнет навсегда среди мудрых, но молчаливых звезд. Кэтти смеялась над его опасениями, она сильно изменилась за последние недели - раньше была задумчивой, замкнутой, печальной и, как сказал бы аптекарь Маковер - депрессивной, а сейчас, едва завидев Мейсона, бросалась ему навстречу, осторожно прикасалась к нему (сама! Никто ее принуждал!) своими красивыми пальцами и начинала расспрашивать о его жизни, удивляясь всему на свете, даже тому, что Мейсон сам умел чинить уборочный комбайн или сеялку, хотя в его мастерской работали девять человек, не считая бригадира.
Луны Кэтти не боялась нисколько, но ведь она-то прекрасно видела Мейсона при лунном свете, в то время, как он мучился и ждал новолуния, как второго пришествия.
Минут через двадцать на луну наползла темная тяжелая туча и обрушилась ливнем, Мейсон промок мгновенно и до костей, а Кэтти будто ничего не почувствовала: как ни в чем не бывало продолжала расспрашивать Мейсона о его детстве, ей все было интересно, все хотелось знать, но о себе она по-прежнему не говорила ни слова - то ли некие силы запретили ей рассказывать простому смертному о потусторонней жизни, то ли самой ей это было совершенно не интересно.
Мейсон отвечал, а сам чувствовал, что еще минута на таком свирепом дожде, и он непременно схватит пневмонию, а если сляжет, то не сумеет прийти следующей ночью, а если не придет, то Кэтти... что случится с ней?
- Извини, дорогая, - стуча зубами, проговорил Мейсон. - Дождь... Я весь промок...
- О! - воскликнула Кэтти, и, как это с ней часто бывало, мгновенно перешла от восторга к полному и беспросветному отчаянию. - О, я совсем не подумала! Дождь, да, я вижу, ты совсем мокрый, бедный ты мой! Я никогда себе не прощу! Домой! Иди домой и согрейся!
И тут она произнесла фразу, которая согрела Мейсона лучше любого камина или теплой водонепроницаемой куртки.
- Я буду с тобой и согрею тебя своим теплом, милый...
Если бы так действительно когда-нибудь могло случиться!
Мейсон не мог уйти прежде, чем уйдет Кэтти, он просто не простил бы себе, потеряв по своей вине хотя бы минуту их свидания, и Кэтти, поняв его состояние, ушла сама: будто мигнула электрическая лампочка, и - все.
Даже "до завтра" не сказала.
Мейсон помчался домой, встал под горячий душ, потом улегся в холодную постель и странное дело: очень быстро согрелся, будто под одеялом лежала наполненная теплой водой грелка, а может, это была не грелка, а женское тело - неощутимое, но живое и согревающее?
Утром позвонил Сэм и пригласил Мейсона посмотреть на окончательный чертеж.
- Подпиши, - сказал он, - и мои люди сегодня же начнут возводить стены.
Фундамент был готов еще на прошлой неделе, и Мейсон торопил со строительством - если не успеть с основными работами до начала настоящей зимы, то придется отложить стройку до весны.
О плохом думать не хотелось, тем более, что утром туча рассеялась, будто ее и не было, в Манчестере даже луж не осталось на улицах, о дождливой ночи напоминали только мокрые крыши автомобилей и голуби, все еще сидевшие, нахохлившись, на карнизах и садовых скамейках в парке Нельсона.
Барч-младший развернул перед клиентом большие листы ватмана, и Мейсон от удовольствия даже присвистнул - он, конечно, заказывал нечто подобное, но получилось - по крайней мере, на бумаге - даже лучше, чем он мог себе представить.
- Где подписать? - спросил Мейсон. - Ты успеешь все закончить до морозов?
- Будем стараться, - кивнул Барч. - Обычно мы прекращаем работы в середине декабря, но ради такого случая... Если профсоюз не выкинет какого-нибудь фортеля, ты же знаешь, эти люди всегда готовы мутить воду, то к Рождеству ты сможешь если не жить в своем новом доме, то, по крайней мере, начать перевозить мебель.
Вернувшись домой, он позвонил в Бирмингем и попросил к телефону свою жену Оливию. Тесть, взявший трубку, сухо сказал, что его дочь разговаривать не желает.
- Послушай, Джош, - сказал он, шамкая, будто забыл надеть свои вставные челюсти, - послушай, я же тебе сотню раз говорил, что Оливия не вернется, пока ты не откажешься от своей безумной идеи. Да она просто боится жить в доме с привидениями, это ты способен понять, черт бы тебя побрал? И Джессика - о ней ты вообще думаешь?
- Конечно, - мрачно сказал Мейсон. - Позовите Оливию к телефону, могу я, в конце концов, поговорить с собственной женой хотя бы о том, как учится наша дочь?
- Нет, Джош, - с сожалением произнес тесть. - Боюсь, что нет.
Мейсон положил трубку с ощущением того, что всеми его поступками и всеми поступками Оливии управляют высшие силы, которым нужно, чтобы они не помирились, нужно, чтобы замок для Кэтти был построен до наступления холодов, и нужно, чтобы... Что еще, кроме этого, нужно было высшим силам, Мейсон совершенно не представлял, но зато знал точно, что нужно, обязательно нужно ему самому. Пусть Оливия делает что хочет, но от плана своего он не отступится. Высшие ли силы им управляют, или собственное упрямство, или - что более правильно - чувство, которое приходит к мужчине раз в жизни, даже если он женат и вроде бы не способен больше испытать ничего подобного, - что бы на самом деле ни управляло его поступками, с пути своего он не свернет.
Понятно, старый ты непоправимый дурак?
* * *
- Скоро у тебя будет замок, Кэтти, самый настоящий, такой, в каком ты жила и где была счастлива.
- Я была счастлива?
- Как могло быть иначе? Ты такая красивая. Ты - из дворянского рода, а в те времена это было даже важнее красоты.
- Я не знаю... Почему меня убили? Я ничего не помню о своей жизни, кроме того, что это случилось...
- Я же рассказывал тебе. Скорее всего, ты Катерина из рода Бакстеров, мне так представляется, я читал книги, которые дал мне Арчи. Твой отец усмирял восстание против королевы, и Елизавета подарила ему в награду поместье в Саутйоркшире.
- Я ничего не помню...
- Совсем ничего? Может, когда... ну... это происходит... то память стирается, но вместо старой памяти должна возникнуть новая, верно? Ты же помнишь себя такой, какая ты сейчас? Помнишь, как пришла сюда впервые...
- Да, конечно. Я услышала зов и не могла не прийти. Голос призывал туда, где меня убили. Я пришла, но вместо коридоров и дверей, и окон, и лестниц оказались поле и лес, и небо, я ужасно боялась неба, думала, это такой высокий потолок...
- Погоди, Кэтти... Ты ожидала, что будут коридоры... Значит, ты помнишь, что они у тебя были: коридоры, окна, двери, лестницы, и, если ты это помнишь...
- Нет, дорогой. Думаешь, что, вспомнив коридоры, я вспомню остальное? Мою жизнь, родителей? Нет, не так. Эта память... я сама плохо понимаю... все ускользает, уплывает во тьму, едва я начинаю думать об этом... не память... какое-то желание... оказаться там, где... я не знаю, Джош... Боже, какая я глупая...
- Не плачь, Кэтти, ты слишком много плачешь...
- Мне так плохо...
- Перестань, пожалуйста, ты сама говорила, что со мной тебе хорошо...
- Да, потому что ты заставляешь меня забыть!
- Забыть - что? Ты же говоришь, что ничего не помнишь! Что ты забываешь рядом со мной, если...
- Я забываю не о своем прошлом, Джош, а о том, что...
- Что? О чем ты забываешь, Кэтти?
- Не помню... Я же говорю - забываю... С тобой мне становится хорошо.
- Мне с тобой - тоже, Кэтти.
- И если бы не это черное небо над головой. Оно удручает меня. Оно... Мне хочется плакать, и я ничего не могу с собой поделать.
- Пойдем ко мне домой, Кэтти. Пока построят замок, ты можешь приходить ко мне...
- Не могу, зачем ты предлагаешь то, что невозможно?
- Но почему? Почему?
- Джош, я тебе объясняла...
- Ничего ты не объяснила, Кэтти! Ты говорила "нет", и на все мои просьбы был только этот ответ, который...
- Но только такой ответ и возможен, поверь мне.
- Почему?
- Не спрашивай, я не знаю.
- Где ты проводишь дни?
- Дни? Я... Я ухожу под утро, потому что... Так надо, Джош. И вечером я...
- Да-да, но где ты днем? Это ты должна помнить, верно?
- Помнить... Должна, да. Ты прав, но почему ты меня мучаешь? Мне с тобой хорошо даже здесь, под этим ужасным огромным небом, я почти перестаю... а ты задаешь вопросы...
- На которые ты не хочешь ответить!
- Господи! Ты ревнуешь? Ты думаешь, что днем я с кем-то...
- Да! То есть, я так не думаю, это просто смешно так думать, но ведь днем с тобой происходит что-то такое, о чем ты не хочешь говорить, неужели ты не понимаешь, как важно мне знать...
- Зачем? Я хочу тебе рассказать, Джош, правда, я, конечно, прекрасно помню, что делаю, когда здесь день и светит солнце, но...
- Что?
- Не знаю... Я хочу рассказать, но... не умею... я... вот сейчас... открываю рот, чтобы сказать, как я... и не могу произнести ни слова...
- Может, это гипноз?
- Гипноз?
- Тебе знакомо это слово? Или ты забыла слова, чье значение тебе знать не положено?
- Я не знаю, что такое гипноз, Джош. Это слово... Оно страшное.
- Не плачь, Кэтти, ты опять плачешь. Перестань, пожалуйста, я больше не буду тебя ни о чем спрашивать. Если ты не хочешь говорить, вспоминать...
- Хочу! Если бы ты знал, как я хочу этого!
- Да-да, верю. Ты хочешь. Давай поговорим о другом.
- О другом? Давай.
- Сэм обещал, что твой замок будет готов раньше, чем наступят холода. И прежде, чем окончательно ляжет снег, ты сможешь...
- Мне не холодно, Джош. Но я должна...
- В замке ты будешь чувствовать себя лучше, верно?
- О! Не то слово, Джош! В замке... Ты понимаешь... Я обязана приходить туда, где нашла свою смерть!
- Разве так приятно вспоминать об этом?
- Это не воспоминание, Джош, это... совсем другое. Связь, понимаешь? Долг. Пуповина. Да, именно пуповина. Два мира связаны. Мир до и мир после. Что у них общего? Только граница, Джош. Умирая в одном мире, рождаешься в другом...
- И ничего не помнишь ни о том мире, ни об этом...
- Что ты сказал?
- Ничего...
- Умирая здесь, рождаешься... тоже здесь, но иначе. И это "здесь" становится границей, понимаешь? Только приходя сюда, ощущаешь себя...
- Кем? Человеком? Призраком? Женщиной? Ты ощущаешь свое тело? Чувствуешь, как у тебя бьется сердце? Или оно не бьется? Ты дышишь или тебе не нужен воздух? Ты можешь любить, значит, чувства у тебя остались, настоящие человеческие чувства, то, что ощущает женщина, когда видит мужчину?
- Столько вопросов...
- Господи, Кэтти, я спрашиваю тебя об этом каждую ночь, и ты еще ни разу...
- Зачем нам говорить об этом, почему мы не говорим о главном?
- Я люблю тебя, Кэтти, это ты хочешь услышать?
- Да, повтори еще, пожалуйста...
- Я люблю тебя, но разрази меня гром, если я понимаю, как это со мной получилось! Это бред, и меня в конце концов отправят в бедлам, подумать только - полюбить женщину, которая...
- Ну? Почему ты замолчал?
- А ты, Кэтти? Я каждую ночь говорю тебе о любви, о том, что не могу без тебя... Ты знаешь, что жена от меня ушла, не хочет даже по телефону сказать мне пару слов, и я ничего не знаю о дочери, совсем ничего...
- Дочь... Я тоже была чьей-то дочерью. Да? Наверно. Почему родители не защитили меня? Почему позволили меня убить? Почему?
- Теперь ты задаешь мне вопросы, Кэтти. Что я могу сказать? Может, когда здесь будет замок и ты увидишь знакомые стены, знакомые комнаты... Может, тогда ты вспомнишь? Я слышал, что привидения точно знают, как это происходило... Ну, то есть...
- Как их убивали?
- Да... И помнят, кем они были в этой жизни. Я не очень-то много читал, но рассказы о призраках... Я взял книги у Арчи, а еще есть фильмы, и я взял несколько кассет, только я их не смотрю, фильмы полны фальши, а в книгах... в книгах все так скучно... но я точно знаю, что призраки помнят, и ты вспомнишь, когда...
- Ты опять об этом, Джош! Почему все время ты переводишь разговор на...
- Извини, Кэтти, должно быть, я не могу не думать об этом. Я люблю тебя и хочу, чтобы тебе было хорошо. И здесь, и там. И чтобы ты никуда от меня не уходила.
- Это невозможно...
- Да, я понимаю. Господи, как я боюсь, что...
- Чего ты боишься, Джош?
- Что однажды утром ты исчезнешь и никогда больше не появишься. Господи, пусть скорее здесь будет замок. Тогда...
- Ты думаешь, что замок привяжет меня к этому миру? Я тоже надеюсь... Это должно быть так.
- Скажи, Кэтти, что ты меня любишь. Ты так редко говоришь это, а ведь женщины обожают, когда...