Йонатана Штейнбока, доктора психиатрии, привлекли к экспертизе на той ста-дии дознания, когда многое уже было упущено, и пришедший в полное недоуме-ние Джейден Бржестовски (он встретился с подобным случаем впервые и не осмелился сам принять решение) обратился к начальнику следственного отдела полковнику Гардинеру с настоятельной просьбой направить арестованную Эндрю Пенроуз на психиатрическое освидетельствование. Просьбу Гардинер удовле-творил - не в тот же день, впрочем. Была пятница, и подпись свою под докумен-том полковник поставил только в понедельник. 22 ноября 2005 года Штейнбока вызвал главный врач отделения и с видом крайнего недовольства на круглом и плоском, как тарелка, лице сказал:
- Йонатан, тебя опять вызывают. Второй уже раз в этом году.
На вечер у Штейнбока была назначена встреча - не такая, чтобы ее нельзя бы-ло отменить, но и не такая, чтобы отмена прошла для него совершенно безболез-ненно. Он договорился пойти с Сузи в кино, а Сузи очень не любила отменять за-ранее назначенные мероприятия. Как, впрочем, и начальник Штейнбока, доктор Формер.
Йонатан кивнул. Он надеялся вернуться через день-другой, как обычно, и пото-му перенес посещение кино на вечер четверга.
У него и мысли не возникло о том, что он больше никогда не увидит Сузи, не увидит доктора Формера, своего кабинета в клинике Хьюстонского университета и вообще ничего из того, что было ему дорого.
* * *
На Гуантариво не было психиатрической службы, да и вообще медицинский персонал был не самого высокого уровня. Зачем им? Базу в Мексике (Штейнбок даже не знал толком, где она точно находится, с географией у него всегда были проблемы) Пентагон взял в аренду на двадцать пять лет, и когда командование решило использовать ее в качестве временной тюрьмы, где первым после ареста допросам подвергались захваченные в латиноамериканских странах повстанцы и террористы, до конца арендного срока оставалось то ли три, то ли четыре года. Продлевать аренду не собирались ни мексиканские, ни американские власти, и потому Гуантариво производил впечатление поселка, наполовину покинутого обитателями. Арнольдо Амистад, единственный на базе психиатр, а точнее, пси-холог, прошедший в свое время курс повышения квалификации, вся работа кото-рого заключалась в том, чтобы отделять зерна от плевел - симулянтов от действи-тельно психически больных заключенных, - работал здесь восьмой год практиче-ски без отпуска и, на взгляд Штейнбока, сам уже стал похож на тех, в свою оче-редь, похожих друг на друга людей, которых ему приходилось освидетельствовать и отправлять - одних в тюремную больницу в Гуантанамо (в Гуантариво не было даже приличного лазарета), других обратно в камеру или даже карцер, если начальство в лице полковника Гардинера находило поведение симулянта слиш-ком вызывающим.
Самолет приземлился на базе в одиннадцатом часу вечера, и Штейнбок отпра-вился в гостиницу, где получил обычный свой номер на втором этаже с видом на Мексиканский залив. Он намерен был до утра отдохнуть, а потом заняться делом, которое, как он полагал, не могло оказаться сложным по той причине, что за все время существования базы в Гуантариво действительно сложных психиатриче-ских случаев никогда не было: симуляции - да, обычное явление, пару раз Штейнбок определил хроническую шизофрению (подтвердив диагноз Амистада) и однажды - достаточно смешной случай мании величия, когда захваченный в Боливии террорист вообразил себя не кем-нибудь, а президентом Соединенных Штатов, причем не нынешним, что было бы объяснимо, и не Джефферсоном ка-ким-нибудь или Линкольном, что можно было понять с психиатрической точки зрения, но Линдоном Джонсоном, начавшим во Вьетнаме войну, не имевшую к Латинской Америке никакого отношения.
Штейнбок разбирал свою сумку, когда по внутреннему телефону позвонил май-ор Бржестовски и попросил сейчас же прийти к нему, поскольку случай особый и, к сожалению, не терпит отлагательств.
Перед кабинетом стояли в позе "вольно" два лихих морпеха и травили байки так громко, что слышно их было на первом этаже, хотя, судя по содержанию, исто-рии эти вряд ли предназначались для чьего бы то ни было слуха, если рассказчик, конечно, был в здравом уме и твердой памяти.
- Ребята, - сказал Штейнбок, предъявляя свою карточку, - вы тут всех мышей распугаете, и чем тогда будет заниматься сержант Диксон?
Морпехи закрыли рты и принялись обдумывать, какое отношение их непосред-ственное начальство может иметь к мышам, без которых здание тюрьмы трудно было себе представить. Штейнбок постучал и, услышав невнятное бормотание, вошел в кабинет.
Майор Бржестовски сидел на кончике стола и курил, пуская к потолку рваные кольца дыма. На пластиковом стуле перед ним расположилась, подтянув правую ногу к животу и положив на колено голову, женщина лет под сорок, одетая в тю-ремную робу. Первый же брошенный в ее сторону взгляд вызвал в мозгу Штейнбока некое стеснение, он ощутил несоответствие, неправильность, смысл которых в течение некоторого времени оставался для него непонятным.
Женщина покачнулась - поза, в которой она сидела, действительно была не-устойчивой - и, подняв глаза, бросила на вошедшего короткий изучающий взгляд. Майор загасил сигарету (он прекрасно помнил, что доктор не курил и не выносил табачного дыма), медленно, будто боялся спугнуть кого-то или что-то, незримо присутствовавшее в комнате, подошел к Штейнбоку, пожал руку, задал какие-то вопросы о полете и устройстве в гостинице (вопросы доктор не запомнил, да и не расслышал толком, пытаясь понять, к какому психическому типу относится эта женщина и в чем может состоять ее проблема, из-за которой ему пришлось по-жертвовать не только сегодняшним вечером, но и, как минимум, двумя последу-ющими), а потом сказал:
- Йонатан, это Эндрю Пенроуз, микробиолог и наш клиент вот уже в течение восьми дней.
Женщина рывком опустила на пол ногу, стул под ней покачнулся, и она едва удержала равновесие, схватившись рукой за край стола.
- Сэр, - сказала она звонким голосом, который мог бы принадлежать скорее молоденькой девушке, - я вам уже семьсот тридцать четыре раза сказала, что ме-ня зовут Алиса Лидделл.
- Алиса Лидделл, значит, - усмехнулся Бржестовски, бросив на психиатра вы-разительный взгляд и, похоже, с трудом сдержавшись, чтобы не покрутить паль-цем у виска. - А может, вас зовут Белый кролик или, того лучше, Мартовский за-яц?
- Спокойно, Джейден, - примирительно сказал Штейнбок. - Разве важно, как зовут молодую леди?
- А разве нет? - капризным тоном осведомилась Алиса или как там ее звали на самом деле. Бржестовски, передав бразды правления в руки врача, демонстра-тивно сцепил ладони за затылком и поднял взгляд к потолку, не перестав, однако замечать решительно все, что происходило в комнате, чтобы потом отразить это в своем отчете так кратко, как это вообще возможно при полном сохранении всей необходимой для расследования информации.
Штейнбок придвинул ближе к Алисе-Эндрю пластиковый стул, сел на него вер-хом и сказал:
- Значит, Алиса Лидделл. Родители назвали вас так, видимо, в честь известно-го персонажа Льюиса Кэрролла?
Он все еще думал в тот момент, что арестованная разыгрывает комедию, хотя и обратил, конечно, внимание на слишком молодой для сорокалетней женщины взгляд и на то, что глаза странным образом смотрели и на него, и на майора Бржестовски, хотя косоглазием Энрю-Алиса не страдала, Штейнбок видел это со-вершенно отчетливо.
- Кого? - сказала она. - Вы имеете в виду моего дядю Чарли? Тогда все наобо-рот - это свою Алису он назвал моим именем, чему я, кстати, сопротивлялась, по-скольку не любила не только свое имя, фу какое противное, но и ту сказку, которую дядя для нас сочинил, нам приходилось ее слушать раз двадцать, потому что он добавлял новые детали и менял прежние, и, хотя мне было тогда всего шесть лет, у меня сложилось четкое впечатление, что сочинял дядя эту историю не столько для нас, хотя и для нас тоже, безусловно, в этом нет никаких сомнений, но, преж-де всего, для себя, поскольку размышлял в те дни над какой-то важной алгебраи-ческой (это я сейчас говорю - алгебраической, а тогда я, естественно, этого не знала) проблемой и хотел ее решить с помощью нестандартных методов матема-тической логики, коей занимался много лет с большим, надо признать, успехом.
Когда Алиса-Эндрю завершила эту нескончаемую фразу, поставив все-таки не точку, а скорее запятую, так, что слово "успехом" повисло в воздухе, будто исче-зающая улыбка Чеширского кота, Штейнбок отвлекся, наконец, от разглядывания ее удивительного лица, на котором выражения сменяли друг друга, как кадры в быстром кинематографическом калейдоскопе, и, еще все-таки не вполне приняв в сознание происходящее, интуитивно задал правильный вопрос:
- Какой сейчас год, дорогая мисс Алиса?
Она посмотрела на Штейнбока таким взглядом, будто он сморозил несусветную глупость - спросил, например, сколько у человека ног, или действительно ли солнце восходит на востоке.
- Смеетесь? - спросила Эндрю Пенроуз (или все-таки Алиса Лидделл?), из че-го Штейнбок сделал вывод (достаточно очевидный), что она умеет говорить и ко-ротко. Если хочет.
- Нисколько, - сказал он, бросив взгляд на майора. Бржестовски все еще изу-чал взглядом потолок, и по безмятежному выражению его лица можно было по-нять, что дурацких вопросов он этой женщине не задавал, поскольку интересовал его не год, который он и без того мог вспомнить, посмотрев на календарь, а то, чем в означенном году, а равно и в предшествовавшие аресту годы занималась мисс (или миссис?) Эндрю Пенроуз.
- Нисколько, - повторил Штейнбок, на этот раз внимательно вглядываясь в ли-цо Алисы - да, скорее именно Алисы Лидделл, а не Эндрю Пенроуз. Он еще не был уверен, конечно, но множество внешних признаков, часть которых наверняка была доступна и вниманию майора, а также интонации и тембр голоса, ну, и еще, конечно, интуиция, которой доктор привык доверять больше, чем даже внешним и внутренним признакам, говорили о том, что случай перед ним если и не уникаль-ный, то все же достаточно редкий в психиатрии. Таким было первое впечатление, но, чтобы убедиться, ему предстояло, конечно, провести с этой женщиной еще много часов - он все-таки надеялся, что не дней, поскольку отменять намеченное на четверг посещение кинотеатра у него все еще не было никакого желания.
- Видите ли, дорогая Алиса, - сказал он, - если вы посмотрите на вон тот ка-лендарь, то увидите надпись: 2005.
Календарь висел на стене около двери, и изображена на нем была не голли-вудская красотка, как следовало бы ожидать, зная вкусы майора Бржестовски, а стена какого-то пенитенциарного сооружения, судя по маленьким зарешеченным окнам и бойницам. Впрочем, с равным успехом это могла быть и какая-нибудь старая европейская крепость века, скажем, семнадцатого или раньше. Надпись "2005", однако, была ярко-красной и такой большой, что не разглядеть ее Алиса-Эндрю, конечно, не могла, если не была полуслепой на оба глаза, но даже близо-рукой эта женщина не была - Штейнбок видел ее глаза, ее взгляд...
- Где? - спросила она. - Этот вот? Красивая картинка. И год правильный.
Да?
- Какой же именно? - поинтересовался Штейнбок.
- Вы не умеете читать? - сказала Алиса голосом обиженного ребенка.
- Ну... - протянул он. - По-моему, там написано: две тысячи пять.
Женщина перевела на него взгляд. Нет, точно: близорукостью она не страдала. И глаза у нее сейчас были одинаковыми. Ярко-голубые глаза и совершенно дет-ское выражение на взрослом лице.
- Именно так, сэр, - сказала она, глядя ему в глаза взглядом девочки-школьницы, которую оставили без обеда за совершенно незначительный просту-пок, - и если вы меня сейчас же не отвезете домой, я...
Она замолчала - перебирала, видимо, в уме те страшные наказания, вроде казней египетских, которым она или ее грозные родители подвергнут доктора (а почему не майора Бржестовски, кстати?), если он сейчас же не отвезет ее до-мой... но ведь надо еще знать, где этот дом находится...
- Не продиктуете ли ваш адрес, мисс? - покорно спросил Штейнбок.
- Риджент-стрит, 90, дом, что с высокими такими башенками, - не задумавшись ни на секунду, ответила Алиса-Эндрю. - Только я не люблю в кэбе, там дует.
- У ваших родителей, видимо, есть свой экипаж, как я понимаю...
- О да, и папа обязательно пришлет за мной, если вы передадите ему от меня записку.
Громкий вздох майора Бржестовски засвидетельствовал его отношение к про-исходившему. Ну да, бред, конечно, но надо еще учесть явно изменившийся цвет глаз, выражение лица, и еще то, на что майор наверняка не обратил внимания: шея. У сорокалетней женщины не могла быть (ну просто по определению, так в природе не бывает!) гладкая и розовая шея без единой складочки.
- Пожалуй, - сказал Штейнбок, - мы так и сделаем. Скажите мне только, доро-гая мисс, как по-вашему, где вы сейчас находитесь, и кто этот господин, что сидит за столом?
- Он не представился, хотя мы уже давно разговариваем, - сухо отозвалась Алиса-Эндрю. - Это очень невежливо, особенно для инспектора Скотланд-Ярда, который должен проявлять умение джентльмена вести себя с дамой, особенно если не знаешь, для чего ее пригласил.
Сколько же ей лет на самом-то деле? Вот сложный вопрос, и доктор подумал, что придется потратить немало времени для того хотя бы, чтобы определить воз-раст этой особы, наверняка не совпадавший с тем, что указан в ее личном деле. Пятнадцать? Нет, это слишком. При таком умении построения фраз...
Он подумал, что с подобными случаями всегда возникают именно такие про-блемы - но начинать надо не с них, иначе можно застрять надолго, и в это время произойдет смена личности, почти непременно произойдет, достаточно неболь-шого стресса, изменения в ситуации, а здесь это может случиться в любую мину-ту, и для правильной постановки диагноза лучше бы сейчас сделать перерыв и отправить девушку... женщину... в общем, это невинное дитя природы - нет, не в камеру, конечно, но туда, где она могла бы отдохнуть, не думая о своей судьбе и отсутствующих родителях.
- Вы не смогли бы, мисс, - сказал Штейнбок, - подождать своих родителей в комнате, куда вас сейчас отведут и где вы сможете почитать или посмотреть те-ле... гм... думаю, что чтения будет достаточно.
Он обернулся к майору, слушавшему разговор с видом человека, которому ре-шительно безразлично происходившее, и сказал с нажимом в голосе:
- Дорогой инспектор, у вас, конечно, найдется комната, где молодая леди могла бы провести час-другой, читая книгу?
- Э... - протянул майор. - Да, сэр. Найдется, сэр. К вашим услугам, мисс. По-дождите минуту, я сейчас отдам соответствующие распоряжения.
Он достал из кармана мобильный телефон и тихо заговорил, заслонившись ла-донью. Алиса-Эндрю с живым интересом, но без удивления, следила за разгово-ром и, когда Бржестовски положил аппарат на стол, сказала:
- Чего только не придумают в этом Ярде. Надо будет рассказать дяде Чарли.
Открылась дверь, и вошел сержант Диксон - в форме морпеха, разумеется, но Алиса-Эндрю не обратила на форму ни малейшего внимания, встала, присела, что, возможно, означало реверанс или книксен, и пошла к двери, будто принцесса на бал. Когда дверь за ними захлопнулась, Штейнбок сказал:
- Джейден, надеюсь, ты меня понял и отправил ее не в камеру?
- А куда еще? - буркнул майор. - Не в гостиницу же. Послушай, Йонатан, это явная симуляция! Пока ты с ней говорил, я окончательно убедился. У меня нет времени на всякие...
- А у меня есть, - прервал майора Штейнбок, - и это не симуляция.
- Да? - вежливо удивился Бржестовски. - Ты, конечно, классный специалист, Йонатан, но за десять минут ни один психиатр в мире...
- Ни один - если речь идет о шизофрении или психозах. В данном же случае я почти могу быть уверен...
- В чем, черт побери?
- Послушай, - сказал Штейнбок примирительно, - я устал с дороги, хочу есть. Пойдем в кафе, захвати с собой ее бумаги, чтобы я мог...
- Бумаг нет, - отрезал жестокий майор, - все данные в компьютере. Ужин нам сейчас принесут, что ты предпочитаешь: бифштекс, курицу, сосиски?
- Омлет, - сказал Штейнбок. - Только хорошо прожаренный.
- У нас на базе нет птичьего гриппа, - усмехнулся майор.
- Естественно, - сказал доктор, - у вас тут все птицы давно подохли от скуки.
* * *
Читать с экрана Штейнбок не любил, но пришлось - принтера в кабинете майо-ра не оказалось, да если бы и был, распечатывать и выносить материалы, свя-занные с деятельностью арестованных, было категорически запрещено.
Омлет оказался хорош, майор своими репликами не докучал, и Штейнбок до-вольно быстро прочитал информацию, совершенно, на его взгляд, поразитель-ную, но никак не приближавшую к цели его здесь пребывания. Он вспомнил, к то-му же, что знал все это и прежде - когда происходили упомянутые в отчете собы-тия, он, как и многие другие, следил за публикациями в канадской "Глоб", но, как и все, с сугубо читательским интересом обывателя, задающего стандартный во-прос: кто следующий? Когда скандал поутих и крупные заголовки исчезли с газет-ных полос, забыл об этом деле и он.
Бросив взгляд на заголовок компьютерного материала "Странная гибель и ис-чезновение 14 микробиологов", Штейнбок вспомнил, что читал эту статью, поло-жив газету на рулевое колесо, пока стоял в пробке на Восьмой южной улице. 14 марта 2002 года - он и дату вспомнил, потому что в тот день делал на семинаре доклад о способах медикаментозного лечения больных, страдающих РМЛ - рас-стройством множественной личности.
Странно соприкасаются порой и странно друг с другом реагируют элементы нашей судьбы. Почему именно в тот день он читал именно тот доклад?
Статья была о гибели Стивена Мостова по прозвищу "Доктор Грипп". Его лич-ный самолет разбился в Денвере. Мостов был известным микробиологом и по-полнил собой список, казалось бы, не имевший конца. Мостов стал в списке все-таки последним - после его гибели кто-то поставил в той истории жирную точку.
А первым был Бенито Куэ, специалист в области инфекционных заболеваний и молекулярной биологии, работавший в Медицинском центре Майами. 13 ноября 2001 года его сбила машина на автостоянке - тому было множество свидетелей. Никто, однако, не обратил внимания на номер машины, никто не запомнил води-теля, и что самое удивительное - при вскрытии на теле доктора Куэ не обнаружи-ли никаких повреждений. Может, он умер от шока, увидев, как на него мчится темная, без включенных фар, масса?
Писали, в частности, о том, что доктор из Майами работал над военными про-ектами, связанными с разработкой бактериологического оружия.
Через четыре дня исчез профессор Дон Уили, один из крупнейших микробио-логов США, работавший в Медицинском институте Говарда Хьюза Гарвардского университета. Он изучал взаимодействие иммунной системы с возбудителями СПИДа, лихорадки Эбола и гриппа. Полиция нашла его машину на мосту недале-ко от Мемфиса в штате Теннеси, а тело Уили выловили в декабре из Миссисипи. Эксперты предполагали, что профессор упал в воду в результате приступа голо-вокружения.
Еще через пять дней внезапно умер известный микробиолог Владимир Пасеч-ник. Писали - от инсульта. Доктор Пасечник, эмигрировавший в Великобританию в 1989 году, играл в свое время важную роль в разработке российского бактерио-логического оружия.
В начале декабря исчезла доктор Эндрю Пенроуз, сотрудница Микробиологи-ческой лаборатории медицинского факультета Пенсильванского университета. Вышла из своего дома в кемпинге в 9 часов утра, но на работу не явилась. Маши-на ее осталась на стоянке, никто из сотрудников доктора Пенроуз не видел. Ни в тот день, ни позднее. Журналисты утверждали, что пропавшая участвовала в ра-ботах по созданию бактериологического оружия.
В декабре произошли еще две смерти. Доктор Роберт Шварц был обнаружен зарезанным в своем доме в Лизберге. По подозрению в убийстве полиция задер-жала дочь Шварца и несколько ее друзей, состоявших в какой-то языческой секте. Доктор Шварц занимался исследованиями патогенных микроорганизмов, в част-ности, расшифровкой их ДНК. Работал он в Центре передовых технологий в Херндоне, штат Вирджиния. Не обнаружив никаких доказательств участия Линды Шварц в убийстве отца (а других подозреваемых попросту не было), полиция от-пустила женщину и ее друзей, на том расследование и заглохло - во всяком слу-чае, для прессы.
В начале 2002 года - то ли второго, то ли третьего января - исчез из своей нью-йоркской квартиры на 42-й улице доктор Карлос ди Маркос, приглашенный про-фессор университета штата Нью-Йорк, занимавшийся, как удалось выяснить журналистам, исследованием препаратов, полученных из сыворотки сибирской язвы.
Через четыре дня в результате несчастного случая скончался доктор Нгаен Ван Сет, работавший в свое время в Сайгонском университете и покинувший родину в 1972 году вместе с американскими солдатами. Тридцать лет о нем не вспомина-ли, пока ученый не умер, оказавшись запертым в герметичной камере своей ла-боратории в Микробиологическом институте Исследовательского центра Пента-гона в Денвере. Он погиб от удушья. Ван Сет работал в группе исследователей, известной открытием вируса мышиной оспы.
В феврале погиб русский микробиолог Виктор Коршунов, специалист в обла-сти детских кишечных инфекций. Ученого ударили по голове, тело было обнару-жено около дома Коршунова в Москве. Пять дней спустя британский микробиолог Ян Лангфорд, специалист в области вредного воздействия окружающей среды, был обнаружен мертвым у себя дома. Его тело оказалось привязано к креслу и раздето ниже пояса.
23 февраля исчез доктор Дэвид Уинн-Уильямс, сотрудник Британского антарк-тического общества, изучавший жизнедеятельность микробов в космосе. Соседи видели, как доктор отправился на обычную утреннюю пробежку. Домой он не вер-нулся.
Через две недели в Сан-Франциско погибли еще два выдающихся микробио-лога. Таня Хольцмайер, эмигрантка из России, занимавшаяся молекулярной био-логией, была застрелена своим другом, также микробиологом, Гайангом Хуангом, который после этого покончил собой.
Стивен Мостов, заметку о гибели которого Штейнбок читал, стоя в пробке на Восьмой южной улице, оказался последним в этой цепочке. Внятного объяснения происходившему не нашли, и, естественно, о странных смертях и исчезновениях забыли; общественное сознание, больное рассеянным склерозом, способно удер-живать в памяти какую бы то ни было даже сенсационную проблему не больше нескольких дней, максимум - неделю.
Из того, что доктор Эндрю Пенроуз оказалась, в конце концов, на базе Гуанта-риво, легко было сделать вывод (не исключаю, что совершенно неправильный, но достаточно логичный) о том, что похищениями и убийствами известных микро-биологов занималась какая-то латиноамериканская террористическая организа-ция, собиравшаяся использовать талант и знания этих людей понятно с какой це-лью - получить в свои руки одно из самых опасных средств массового поражения. Видимо, пытались как-то заинтересовать, купить, а если купить не удавалось, уче-ного убивали тем или иным способом, и это тоже понятно: надо было избавиться от свидетеля.
Если так, то получалось, что из четырнадцати человек положительный ответ дали только трое - Карлос ди Маркос, Дэвид Уинн-Уильямс и Эндрю Пенроуз, с которой доктор разговаривал несколько минут назад. Наверняка майор Бржестов-ский уже спрашивал арестованную о том, известно ли ей что-то о судьбе пропав-ших коллег, и наверняка (во всяком случае, так решил Штейнбок) не получил вра-зумительного ответа.
- Когда ты начал с ней работать? - спросил доктор, не отводя взгляда от экра-на. Майор сидел рядом, курил, пуская дым в сторону, и читал материалы, отпеча-танные на длинных листах, которые он сворачивал в трубочку по одному и вы-ставлял перед собой, будто строил ограду из бумажных бревен. Он уже огородил небольшой участок, оставив место то ли для будущих ворот, то для того, чтобы свалить туда оставшиеся документы.
- На прошлой неделе, - ответил Джейден, пустил к потолку неправильное кольцо дыма и загасил сигарету в пепельнице. - Скажем, в прошлый вторник.
- Что значит - скажем? - удивленно спросил Штейнбок.
- Это имеет для тебя значение? - задал Джейден встречный вопрос.
Что-то его смущало?
- Да, - сказал доктор. - Мне важно знать, сколько времени прошло между нача-лом твоей с миссис Пенроуз работы и тем моментом, когда она объявила себя Алисой Лидделл.
- Это было на третий день наших с ней посиделок, то есть, в пятницу. Ты чита-ешь файл? Там все написано.
- Как это произошло? Меня интересует динамика процесса.
- Чтобы распознать симуляцию, тебе нужны такие детали?
Штейнбок не ответил, и Бржестовски, закурив и выдержав паузу, сказал:
- В пятницу утром мы начали, как обычно. Через час очень вежливой, но со-вершенно бесплодной беседы...
- Очень вежливой? На третий день допросов? Джейден, мне нужна полная кар-тина, а не твои...
- Я и даю тебе полную картину! - сердито воскликнул майор. - Да, вежливой. Если бы в наши руки попались ди Маркос или Уинн-Уильямс, разговор был бы другим, но...
- Вот уж не думал, что для женщин вы тут делаете исключения! Помню случай с Лючией Кампо...
- Есть разница, - покачал головой Бржестовски. - Здесь не Абу-Грейб, Йона-тан, и даже не Гуантанамо, тебе прекрасно известна разница. Если ты обязатель-но хочешь знать, я получил определенные инструкции от полковника Гардинера...
- О"кей, - сказал Штейнбок. - Ты обращался с ней максимально вежливо, одна-ко, на третий день приятной беседы...
- Приятной беседу я бы не назвал, - усмехнулся майор, - и вопросы были по-ставлены жестко. Понятно, я использовал каждое неточно сказанное слово, и для того, чтобы не попасться, ей приходилось быть предельно внимательной и напряженной. Но голоса я не повышал, рук не распускал, я даже ни разу не назвал ее грязной сволочью.
- И на второй час допроса...
- Она вдруг замолчала на середине фразы...
- Говорила в это время она или ты?
- Она. Я спросил о последних ее опубликованных работах, надеялся, что она расслабится. Она начала рассказывать о статье в Микробиологическом журнале...
- У тебя есть запись этого момента?
- На диктофоне. Видеосъемка не велась за ненадобностью.
- Дашь мне потом прослушать. И все наши дальнейшие с ней разговоры нужно писать на видео. Есть такая возможность?
- Конечно. Но зачем?
- Итак, - сказал Штейнбок, не отвечая на вопрос, - она говорила о статье...
- Да. И неожиданно на середине фразы замолчала. Я сказал: "Продолжайте, это очень интересно". Ответа не получил. Она смотрела на меня, но взгляд стал другим.
- Цвет глаз?
- Да, это тоже, что, конечно, странно. У нее была роговичка кошачьего зелено-вато-серого цвета, это, кстати, хорошо видно и на фотографии в ее деле. А тут я обратил внимание на ярко-голубой цвет глаз. Подумал, что...
- Неважно, что ты подумал. Дальше.
- Нет, важно! Именно из-за этого взгляд стал вдруг таким детским...
- Хм... - сказал Штейнбок. - Да, понимаю. Продолжай.
- Послушай, - возмутился майор, - ты разговариваешь со мной, будто я под-следственный, а ты...
- А я врач, и хочу знать, как происходило замещение личности, я сталкиваюсь с таким случаем не впервые и много читал, мне важны детали, понимаешь?
- Разговорился, - пробормотал Бржестовски, и неожиданно до него дошло. Он высоко поднял брови и посмотрел на доктора с удивлением. - Ты хочешь сказать, что это не симуляция?
- А что сказал по этому поводу доктор Амистад? - вопросом на вопрос ответил Штейнбок. - Почему-то я с ним сегодня не встречался.
- Тебя очень интересует его мнение? - удивился майор.
- Нет, - отрезал Штейнбок. - У него ведь одно из двух: или симуляция, или ши-зофрения. Насколько я понял, в данном случае он решил, что имеет дело с симу-ляцией. Поэтому полковник...
- Да-да, ты прав, - быстро сказал Бржестовски. - Симуляция. Полковник вы-звал тебя, потому что одной лишь подписи Амистада в данном случае недоста-точно.
- Я еще поработаю с ней, - сказал Штейнбок. - Но... Это не симуляция, Джей-ден. Это классическое проявление расстройства множественной личности. То есть, почти классическое. Есть один нюанс, который заставляет меня пока сомне-ваться...
- Ага, ты все-таки сомневаешься!
- Не в том, о чем ты думаешь. Она не симулирует, выбрось это из головы, Джейден. А нюанс в том, что обычно вторичные личности, проявляющиеся при таких расстройствах, - это люди простые, я хочу сказать, не исторические, не из-вестные каждому школьнику, не персонажи литературных произведений. Это ведь не шизофрения. При расстройстве множественной личности сознание во многих случаях замещается полностью, вторая личность чаще всего ничего не знает о первой и уверена в том, что это тело всегда ей принадлежало.
- Я слышал о таких вещах, - кивнул Джейден, - но думал, что это происходит так редко...
- Редко, - согласился Штейнбок. - А нынешний случай еще более редкий, по-тому что личность современной женщины замещена личностью реальной девоч-ки, жившей в шестидесятые годы девятнадцатого века, той самой, для которой Льюис Кэрролл написал свою знаменитую "Алису в стране чудес".
- Ты хочешь сказать, что она...
- Она не понимает того, что видит вокруг себя. Полтора столетия назад не было компьютеров, телевизоров, пластмасс, электронных замков, телефонов, в общем, почти ничего из того, что она могла увидеть в твоем кабинете или у себя в камере. Она, очевидно, не понимает, как здесь оказалась, и уверена, что это новая игра, придуманная ее неугомонным дядей Доджсоном. Когда до нее дойдет, что игрой здесь не пахнет, а это может произойти в любую минуту, я не представляю... Если она останется в своей нынешней личности, может произойти нервный срыв, и я не берусь предсказать последствия... А если личность изменится, что более чем вероятно, то я не берусь сказать - как именно. Возможно, вернется Эндрю Пенро-уз, а возможно, появится кто-то третий.
- То есть? - перебил майор. - Ты хочешь сказать, что она...
- Что ты заладил "хочешь сказать"? - рассердился Штейнбок. - Я, по-моему, ясно выражаюсь. При расстройстве множественной личности возможны... Ну, я читал о тридцати двух личностях в одном теле. Ты должен помнить дело Марка Петерсона, по которому в качестве потерпевшей проходила Сара Лешем, об этом писали все газеты лет пятнадцать назад...
- Я тогда учился в школе и газет не читал, - усмехнулся Бржестовски.
- Даже спортивные страницы? Об этом писали везде. Хорошо, не читал, не надо. В теле Сары, кроме нее самой, пребывали еще шесть независимых лично-стей и пятнадцать личностных фрагментов.
- И ты хочешь сказать... - опять затянул свое майор.
- Я хочу сказать, что случай твоей Пенроуз классический, с одной стороны, по-тому что налицо такой типичный эффект, как изменение цвета глаз, а с другой стороны, случай совершенно не типический, поскольку я не читал в литературе о том, чтобы при расстройстве множественной личности появлялись известные люди или литературные персонажи.
- Если она считает, что живет в середине девятнадцатого века, - сказал Брже-стовски, - то почему спокойно восприняла год на календаре?
- Я не сказал, что она так считает! Я не знаю. Алиса - прототип литературного персонажа. Но почему бы ей не считать себя живущей в двадцать первом веке?
- Я понял, - мрачно сказал Бржестовски, закинув руки за голову и глядя в пото-лок. - Если ты уверен в своем диагнозе, то черта с два я получу от этой особы те сведения, что мне нужны. Алиса эта ни бельмеса не понимает в микробиологии...
- Ты тоже, - вставил Штейнбок, но майор продолжал, не обратив внимания на слова доктора:
- ...а кто там появится еще... сколько, ты говоришь, в ней может сидеть всяких разных? Пятнадцать? Двадцать? И все полные профаны. А мне нужна конкретно Эндрю Пенроуз, и я надеялся вытянуть из нее...
- Я не уверен в диагнозе, - сказал Штейнбок, - не лови меня на слове. Не так уж я часто встречался с феноменом расстройства множественной личности, что-бы делать однозначные выводы на основании столь скудной информации. Мне кажется, что... В общем, Джейден, я должен говорить с этой особой. И еще - пусть ее обследуют в медпункте. Анализ крови, состояние сердца, внутренних орга-нов...
- Если ты имеешь в виду, что с ней здесь дурно обращались... - возмущенно начал майор.
- Ничего этого я в виду не имею, успокойся. Бывали случаи, когда больные РМЛ...
- Чем? - поднял брови Джейден.
- РМЛ - аббревиатура, - пояснил Штейнбок, - расстройство множественной личности. Бывали случае, когда у больных отмечались изменения в химическом составе крови, исчезали болезни, которыми человек страдал в одном психиче-ском состоянии, но был совершенно лишен в другом, и наоборот - у личности Игрек появлялись болезни, которых не было у личности Икс, причем изменения происходили в течение буквально считанных минут.
- Я читал, что индийские йоги вытворяют что-то такое со своим организмом, - удивленно пробормотал Бржестовски.
- А, - кивнул Штейнбок, - похоже, что и там присутствовает тот же феномен, но проверить это никогда не удавалось, йоги любят напускать туман, а приличных психиатров среди туристов нет, к сожалению. Впрочем, неважно.
- Хорошо, - решил Бржестовски, - я отправлю эту особу на медицинское осви-детельствование. Завтра с утра ею займутся.
- Прекрасно, - сказал Штейнбок и зевнул. - Если к одиннадцати будет готов первый результат обследования...
- Ты слишком хорошо думаешь о наших лаборантах...
- ...То я хотел бы продолжить наши с этой особой занятия экспериментальной историей.
- Впрочем, - добавил Штейнбок, поднимаясь с неудобного стула, - не уверен, что завтра в одиннадцать она все еще останется Алисой Лидделл.
Попрощавшись, доктор отправился в свою комнату, чтобы привести, наконец, в порядок не только уставшее после перелета и требовавшее свою порцию сна те-ло, но, прежде всего - мысли, взбудораженные неожиданно открывшейся пер-спективой чрезвычайно интересного и сугубо научного исследования в области клинической психиатрии.
Только ли научного?
* * *
Через трое суток он чувствовал себя выжатым, как... нет, не лимон, лимон, да-же будучи выжатым, все-таки остается хотя бы на вид желтым цитрусовым, и вся-кий признает в нем именно то, чем он называется. Штейнбок же ощущал себя вы-жатым до такого состояния, когда молекулы приобретают новые, не присущие им качества, и ему начало казаться, что сам он тоже множественная личность: в пят-ницу, 25 ноября 2005 года, в его теле обитал некто, не имевший имени по той простой причине, что в его мире имен не имел никто, потому что имя отнимало у человека индивидуальность, как это ни странно может показаться человеку не-сведущему и не понимающему, что имя, название, обозначение есть оскопление сути, сведение многогранного к плоскому, бездонного к поверхностному и беско-нечно изменяющегося к раз и навсегда заданному.
Он забыл позвонить Сузи и перенести встречу, но это обстоятельство, в иное время наверняка заставившее бы его впасть в депрессию, показалось мелким и не заслуживавшим внимания. В беседах с Алисой Лидделл прошла вся среда и половина четверга, Штейнбок столько узнал за это время о доброй старой Англии времен королевы Виктории, сколько, вероятно, не знал директор Исторического музея на Мелвилл-стрит, куда он в прошлом году забрел, будучи в Лондоне на конференции психиатров. Правда, Алиса упорно утверждала, что дата на кален-даре - правильная, и что именно в 2005 году от Рождества Христова в доброй и вовсе не старой Англии правит очень красивая и умная королева Виктория, да продлит Господь ее дни.
После каждой беседы, продолжавшейся от трех до пяти часов, Штейнбок запи-рался в кабинете майора, входил в Интернет и пытался найти исторические ма-териалы, подкреплявшие или опровергавшие рассказанное Алисой. Это было трудно, потому что Алиса, собственно, ничего не рассказывала, она просто болта-ла, как болтают девушки, когда им скучно и надо чем-то занять время. Мысли ее перескакивали с предмета на предмет, с рассказа о вредной Мэгги (кто это такая, Штейнбок так и не понял - видимо, кузина, но, насколько ему удалось выяснить, у реально жившей в XIX веке Алисы Лидделл не было двоюродной сестры с таким именем) она переходила к осуждению Додо (Чарлза Льюиджа Доджсона, надо по-лагать) за его манеру обрывать повествование на самом интересном месте, а то вдруг начинала объяснять, как выбраться из леса, если вы потеряли дорогу, и внезапно стало темно (ну, скажем, началось полное солнечное затмение, о кото-ром вы не успели прочитать в календаре).
Майор Бржестовски, присутствовавший при их разговорах в первые часы и внимательно слушавший поначалу каждое слово, как-то вышел из кабинета и больше не возвращался, доведенный, видимо, до белого каления фразой Алисы о том, что секретные службы стали слишком секретными: даже собственных сек-ретов у них больше нет, ведь секрет - это то, что говоришь на ухо, а в наш век, ко-гда любую новость можно передать по телеграфу, секреты растворяются в земле и воздухе, как сахар в чае, и воздух, которым вы дышите, оказывается так напитан секретами, что они оседают вам на плечи, на нос и на уши...
- О Господи, - сказал на этом месте Бржестовски и бросился из комнаты с та-ким видом, будто забыл где-то важнейшую бумагу, на которой был записан один из тех секретов, что в его отсутствие успели раствориться в воздухе и перестали, таким образом, быть государственной тайной.
Алиса проводила майора очаровательной улыбкой и перевела на Штейнбока взгляд, такой по-детски непосредственный и в то же время по-взрослому загадоч-ный, что ему не оставалось ничего иного, как улыбнуться в ответ и спросить ка-кую-то ерунду, лишь бы она вдруг не замолчала.
В среду он уже точно знал, что передо ним, безусловно, не Эндрю Пенроуз, не-смотря на совпадение отпечатков пальцев и достаточно близкое сходство фото-графических изображений, по которым ее, собственно, и опознали агенты, рабо-тавшие в боливийских лесах и искавшие там... Впрочем, Штейнбок не знал, что они там искали на самом деле, майор говорил ему одно, на самом деле все могло быть иначе, но, как бы то ни было, одним из результатов этой агентурной работы стал арест (доктор понял, что ее просто похитили и вывезли среди ночи на аме-риканскую базу) женщины, отождествленной, как разыскиваемая спецслужбами микробиолог Эндрю Пенроуз.
У Пенроуз, как это было записано в ее медицинской карточке, была кровь вто-рой группы, а у Алисы Лидделл - первой. У Эндрю Пенроуз была довольно силь-ная близорукость (минус четыре в правом глазу и минус шесть - в левом), а у си-девшей передо Штейнбоком женщины, называвшей себя Алисой, зрение оказа-лось абсолютным - она видела самую нижнюю строку таблицы. Эндрю Пенроуз была крашеной блондинкой, у Алисы оказались темные волосы, которые она рас-чесывала так, чтобы они спадали волной на плечи, причем никаких следов краски в лаборатории не обнаружили, после чего эксперты решили, что им для исследо-вания подсунули данные двух женщин - кто-то ошибся, а в какую именно сторону, экспертам было все равно, они лишь констатировали факт.
В отличие от майора, Штейнбок знал, что при расстройстве множественной личности описанные изменения не только возможны, но происходят порой так быстро, что анализы, проведенные с интервалом в два-три часа, показывают су-щественную разницу в составе крови или цвете радужной оболочки глаз. Именно эти результаты, а не только (точнее - не столько) рассказы этой женщины, убеди-ли доктора в правильности поставленного диагноза.
- Черт возьми, Йонатан, - говорил майор при каждой их встрече, где бы она ни происходила: в коридоре, в кафе или в его кабинете в полночь, когда они подво-дили итог очень, на взгляд Штейнбока, плодотворного, а на взгляд Бржестовски, совершенно зря потраченного рабочего дня, - черт возьми, мне нужно получить от нее совершенно определенную информацию оперативного характера. Это очень важно. Можешь себе представить, насколько это важно, если начальство пошло на то, что вывезти ее из... неважно, факт тот, что это потребовало немало усилий, и два агента едва не поплатились жизнью. А теперь я вынужден сидеть и ждать, пока вы с ней не наиграетесь во врача и пациентку.
- Мы не играем, ты прекрасно понимаешь...
- Не понимаю! Расстройство множественной личности? Замечательно! Джекил и Хайд, да? Джекил возвращался домой каждое утро и превращался в Хайда, а у вас это тянется уже третий день...
Что мог ответить Штейнбок старому приятелю? Сказать, что ему тоже не нра-вилось терять здесь время, когда у него много работы в клинике, и Сузи при ее строптивом характере может быстро найти ему замену? На самом деле это было не совсем так: на третий день он уже не торопился уехать из Гуантариво, случай сам по себе был очень интересным, и, к тому же, ему с каждым часом все больше нравилась Алиса, это было странное ощущение, которое он не то чтобы не мог передать словами, но прекрасно понимал, что говорить о нем вслух попросту не-возможно: что же это было, на самом деле, кто ему, в конце концов, становился все более симпатичен - сорокалетняя женщина, прикидывавшаяся веселой дев-чонкой, воспринимавшей странные обстоятельства, в которых она оказалась, с юмором и даже некоторым пониманием, или восемнадцатилетняя девушка, ока-завшаяся вдруг в теле взрослой женщины, не очень, видимо, удобном, судя по ее странным порой движениям?
Разговоры, естественно, записывались и, Штейнбок подозревал, что слушал их не только он, но и специалисты из аналитического отдела. Он мог себе предста-вить, что они думали, когда им попадались такие, например, фразы:
- Ну что вы, сэр, мы с сестрой обычно прятались от дрондов под столом в бу-фетной, потому что он такой длинный, и скатерть на нем до самого пола, и ника-кой дронд туда не пролезет, а если пролезет, то запутается крыльями в складках материи, потому что, знаете ли, сэр, у дронда хотя и тощая шея, как у дяди Чарли, но зато длинные мохнатые крылья, как у мышиного короля, нет, не того, который с хвостом и живет в подвале, а того, что висит на стропилах вниз головой и ждет, когда мимо будет пролетать птичка, чтобы ее тут же поймать и съесть, они все та-кие прожорливые, мышиные короли, я имею в виду, и совершенно не стесняются, хотя крылья у них все-таки мохнатые, не такие, как у подданных, вы знаете, под-данных я очень не люблю, более противных созданий я не видела, их можно...
И так далее до бесконечности. Прервать монологи этой девицы можно было только одним способом - открыть книгу Кэрролла и начать читать с любого места, хоть с конца, хоть с начала, хоть с середины. К счастью, в библиотеке Гуантариво, где, вообще-то, книг было меньше, чем фильмов на лазерных носителях, Штейнбок нашел оксфордское издание "Алисы в стране чудес" и "Алисы в За-зеркалье" с иллюстрациями Тенниела и на третий день их с женщиной-девочкой посиделок вытащил книгу, положил на стол, открыл на странице с изображением Безумного чаепития и спросил:
- Узнаете?
Алиса, произносившая в это время нескончаемую речь о пользе арифметиче-ских упражнений для придания лицу естественного природного цвета, замолчала, увидев себя рядом со Шляпником и Соней, повернула книгу и долго смотрела, широко раскрыв свои фиалковые глаза, а потом сказала:
- Господи, сэр, так все и было на самом деле. Вот только...
Лицо ее при этом стало задумчивым, а взгляд - отрешенным. Что означало ее "вот только..." Штейнбок, к сожалению, не узнал, потому что, произнеся эту фра-зу, Алиса (Эндрю) надолго умолкла, книгу не отдавала, но страниц почему-то не перелистывала, а смотрела только на положенную перед ней картинку. Она смот-рела в книгу, а Штейнбок - на нее. Что общего было между этой женщиной и изображенной на рисунках девочкой? Разумеется, волосы. Конечно, взгляд. И ни-чего больше, но все равно сходство казалось доктору поразительным.
Штейнбок отобрал у нее книгу, и Алиса тихо вздохнула, думая о чем-то своем, далеком, и, пока она находилась в этом переходном состоянии, он задал ей во-прос из списка, составленного Джейденом. Что-то вроде: "Кто из ваших коллег со-гласился на предложения, на которые согласились вы?" - глупый, на его взгляд, вопрос, с чисто психологической точки зрения, но доктор задавал его всякий раз, и всякий раз Алиса реагировала по-разному, что и заставляло Штейнбока повто-рять вопрос с той или иной интонацией, надеясь на то, что триста восемьдесят шестой ответ окажется, наконец, таким, на какой рассчитывал майор.
Обедали и ужинали они вместе - еду им приносили в комнату, где они прово-дили почти весь день, - и за едой никаких разговоров не вели. Алиса была де-вушкой воспитанной, ела молча и тщательно подбирала крошки. Штейнбок сле-дил за ней исподлобья, и что-то с ним в эти минуты происходило: хотелось обой-ти стол, сесть рядом, взять ее руку в свою... И что?
В пятницу Бржестовски вообще не пришел открывать их посиделки, то ли его вызвал к себе полковник, то ли ему просто надоело, а у Алисы с утра было мелан-холическое настроение, она молча выслушала дежурный комплимент о ее боль-ших глазах, вздохнула, положила руки на стол и сказала с плачущей интонацией:
- Хочу домой.
Об этом они уже много раз говорили. Домой ей было пока нельзя, потому что... ну, например, она должна оказать большую услугу британской короне, это очень важно... Галиматью, которую Штейнбок приводил в качестве аргумента, Алиса обычно выслушивала с выражением понимания, после чего и начинались моно-логи, которые фиксировала видеокамера. На этот раз, однако, что-то было в ее интонации, заставившее доктора отказаться от ставшей уже привычной фразы. Он давно научился чутко реагировать на малейшие изменения в настроении сво-их подопечных, на любую возможность проникнуть в глубину подсознания, понять, изменить...
- Сегодня, - сказал он. Почему? Он не знал. Это был обычный день, ничем не отличавшийся от прочих. - Сегодня ты вернешься домой, Алиса. Ты вернешься, а я останусь, и мне будет грустно и одиноко, потому что...
Он заставил себя прерваться, чуть ли не пальцами защемил себе губы, потому что слова, которые он собрался произнести, были не просто глупыми, они были с медицинской точки зрения недопустимыми, минуту назад ему и в голову не при-шло бы сказать нечто подобное, но утро было поистине странным - не для всех, только для них двоих, сидевших друг против друга и соединенных невидимой лентой.
- Да? - радостно произнесла Алиса и даже наклонилась через стол. - Домой? Как хорошо!
И тут же нахмурилась, настроения у нее менялись с калейдоскопической быст-ротой:
- Господи, как плохо! Я хочу сказать, сэр, что вам тут будет, наверно, одиноко... Я... мне...
Она запиналась, как ученица, не выучившая урока. Почему он сказал, что сего-дня она вернется домой? Как она может вернуться куда бы то ни было, кроме как в собственное душевное безвременье, передав управление сознанием Эндрю Пен-роуз, которую ему хотелось видеть меньше всего на свете?
- Вам будет одиноко, - сказала она, - потому что вы меня любите, верно?
Он должен был ответить?
Штейнбок сглотнул подступивший к горлу комок и, помедлив, сказал не то, что должен был говорить по всем канонам обращения с больными, а то, что говорить был не должен, не имел права, не хотел, не собирался, еще минуту назад ему бы и в голову не пришло произнести нечто подобное:
- Да, Алиса. я полюбил тебя сразу, когда увидел...
И только произнеся эти слова вслух, понял, что сказал истинную правду, точ-ную, как показания хронометра.
- Вы меня действительно любите? - сказала Алиса и улыбнулась. Глаза ее стали еще более голубыми, чем прежде, если это вообще было возможно. Щеки вспыхнули румянцем - не смущением, как можно было ожидать от молоденькой девушки, а удовольствием, испытанным уже не раз взрослой женщиной, но все равно желанным, как всегда бывает желанным восход солнца, хотя повторяе-мость этого явления и его нудная привычность могут, наверно, кого-то довести и до нервного истощения. Штейнбок вспомнил случай из своей практики, это было лет десять назад, в истории болезни пациента (мужчины лет сорока) он записал "фобия солнечного восхода", и теперь, глядя в глаза этой девочки-женщины, вспомнил тот случай и улыбнулся в ответ, и стало ему почему-то легко, он потя-нулся через стол и погладил Алису по щеке, совершенно забыв, что камера этот жест непременно зафиксирует, и придется потом объяснять Джейдену, что за ме-тод он применил в его отсутствие.
- Правда-правда, - сказал Штейнбок. - Мне никогда не встречались такие...
Ему хотелось придумать единственное и точное определение, потому что и эта женщина была на самом деле единственной...
Господи, как глупо. Чьи глаза смотрели на него и верили каждому слову? Глаза Эндрю Пенроуз? Или Алисы Лидделл?
- Я, - она потупилась, пальцы ее нервно затеребили поясок на платье. - Вы...
- Меня зовут Йонатан...
- Да, знаю, Йонатан... Это библейское имя?
И неожиданно, стрельнув в него глазами:
- Мне вы тоже сразу понравились, Йонатан. Знаете, вы... как мой Белый кро-лик, что живет в саду, у вас такие смешные уши...
Она тихо хихикнула, и Штейнбок почувствовал, что краснеет - уши у него дей-ствительно были большими и оттопыренными, как у обезьяны, которую он как-то видел в Амстердамском зоопарке...
- Алиса, - сказал он. - Не уходи. Пожалуйста.
Наверно, он мог ее удержать. Наверно, он даже правильно действовал с точки зрения практической психиатрии - это можно было бы назвать экспериментом по фиксации одной из личностей в активном сознании, но меньше всего Штейнбок в тот момент думал о такой возможности или о том, что, если все у него получится, то гнев майора будет неудержим - Джейдену уж точно не нужно было, чтобы в со-знании Эндрю Пенроуз фиксировалась личность совершенно ему не интересной девушки.
Она подняла, наконец, взгляд, и они посмотрели друг другу в глаза.
Он увидел... Что? Кого? Где?
Однажды, когда он учился в Гарварде, знакомый парень с физического факуль-тета показал ему фотографии, сделанные то ли телескопом "Хаббл", то ли еще каким-то космическим прибором. Один из снимков так заворожил Йонатана, что он долго не мог оторвать взгляда.
"Это центральная часть галактики", - сказал приятель и назвал номер, который Йонатан, конечно, тут же забыл.
"Вот здесь, - добавил приятель, - находится черная дыра с массой в сотню миллионов масс Солнца. Газ, пыль, плазма, звезды... все валится, закручивается, это действительно похоже на последний вопль, правда?"
Черная глубина зрачка, окруженная яркой голубой роговицей, поглотила Штейнбока целиком, и пусть эта фраза звучала чудовищно банально, другой он все равно подобрать не мог, и нужно ли было подбирать другую, если эта совер-шенно точна?
Он погружался в черный зрачок, и со всех сторон его окружал непереносимый мрак, яркий, как ослепительный полдень, и это не было противоречием, это было так на самом деле.
Штейнбок почувствовал удушье и обнаружил, что стоит посреди комнаты и крепко держит Алису... Эндрю... за плечи.
- Йонатан, - сказала Алиса, - это так... Извините, в приличном обществе не принято... Хотя я понимаю...
- Простите, - сказал он. Господи, как это было глупо! Непрофессионально. Ни-когда с ним такого не случалось. Разве не было в его практике красивых и даже умных пациенток? Диана Джарви, например, двадцать шесть лет, лицо ангела, тело гейши, ум мадам Кюри, запущенная шизофрения, куда смотрели врачи, ко-гда она в детстве говорила странные вещи, слышала голоса и рисовала картинки, по которым сразу можно было понять... У Штейнбока всякий раз менялся голос (никто об этом не догадывался, но он-то знал, слышал, ощущал), когда ему прихо-дилось вести с Дианой долгие беседы о строении мироздания и предназначении человека, но у него и в мыслях не было ничего такого, что само собой случилось сейчас и о чем он жалел, конечно (что скажет Джейден, когда увидит этот момент в записи?), но жалел своим рациональным сознанием, а в глубине - он прекрасно это чувствовал - что-то радостно пело и что-то желало повторения, несмотря на то, что это было совершенно невозможно, недопустимо, непрофессионально и...
- Прошу прощения, Алиса, - сказал он, - садитесь, пожалуйста, поговорим о...
- Я действительно вернусь сегодня домой? - взволнованно перебила его Али-са. Он бы на ее месте тоже, безусловно, взволновался - неожиданные слова о возвращении, еще более неожиданное и совершенно безумное признание в люб-ви...
- Да, - сказал Штейнбок. - Думаю, да. По сути, Алиса, это зависит исключи-тельно от вашей воли, я могу только помочь...
- Помогите!
Кто это сказал? Алиса? Эндрю? Низкий мужской голос, хрипловатый, будто прокуренный...
Она уходила - он видел. Штейнбок спровоцировал ее уход своими словами и действиями, он мог сказать Джейдену (и непременно сделает это), что все про-изошедшее - результат продуманных медицинских действий с целью вызвать в мозгу госпожи Пенроуз необходимые психические изменения, приводящие... Он скажет так, конечно, и профессиональная его честь не пострадает ни перышком, но все ведь не так, он знал это, и Алиса знала тоже, точнее - знала, когда была...
- Не уходи, - сказал Штейнбок.
Женщина откинулась на неудобном стуле, будто это было глубокое кресло с подлокотниками. Руки повисли в воздухе с такой видимой легкостью, будто дей-ствительно опирались на упругую кожаную поверхность, пальцы свисали, она болтала ими, а глаза пристально смотрели на доктора, и цвет их менялся - голу-бой, зеленый, карий - казалось, что невидимый окулист переставлял контактные линзы, пробуя, какая лучше подойдет к этому новому лицу... удлиненному носу и тонким губам... двум глубоким морщинам, медленно проявившимся на высоком лбу... показалось или на самом деле ее темные волосы приобрели в свете неоно-вых ламп стальной оттенок?
Лицо сидевшей передо Штейнбоком женщины стало мужеподобным - жен-ским, конечно, но что-то в нем изменилось, потом эти изменения можно будет рассмотреть в записи при сильном увеличении и понять, как это происходит, ка-кие лицевые мышцы сокращаются, какие расслабляются, как возникают морщи-ны, как, на самом деле, меняется не лицо, а личность.
- Ну, - сказала Эндрю Пенроуз низким басом, не простуженным голосом, как доктору показалось сначала, а нормальным мужским басом-профундо, как у одно-го итальянского певца, которого Штейнбок слышал в прошлом сезоне в Метропо-литен в какой-то итальянской опере, и в его голосе была такая мощная глубина, такая первобытная темная красота...
- Так я спрашиваю, - проговорила-пропела госпожа Пенроуз, - за каким чертом человеку космическая экспансия, если он не в состоянии извлечь из нее десятой доли тех преимуществ, которые выход в космос предоставляет даже самому непритязательному уму, если, конечно, можно говорить об уме применительно к среднему человеческому индивидууму, для которого совершенно нетворческая работа является образом жизни и, скорее всего, даже ее неизбежной целью?
Нужно было отвечать? Штейнбок и половины сказанного не понял, потому что следил не за смыслом звучавших слов, а за их просодией, за тем, как заверша-лось изменение в лицевых мышцах, как окончательно ушла замечательная де-вушка Алиса и как явился... кто? Не Эндрю Пенроуз, это точно. Только не она.
Интересно, как ей удается держать навесу руки, будто на подлокотниках кресла, и не уставать? Почему-то этот вопрос, не имевший ни к психиатрии, ни к цели до-проса никакого отношения, интересовал доктора в тот момент больше всего.
- Если вы назовете себя, - сказал он бесстрастным, насколько сумел это изоб-разить, голосом, - то нам легче будет разговаривать и обсуждать проблему, кото-рую вы сейчас обозначили.
- Мое имя... Странно, что вы спрашиваете, сэр. Я, в общем, хорошо известен в подлунном мире, вы наверняка читали мои работы... я имею в виду не только журналы "Природа" и "Наука", где я много лет веду колонки обозревателя, но, по большей мере, книги... неужели вам ничего не говорит название "Мир без вой-ны"?
На лице Штейнбока, наверно, действительно не отразилось ничего, кроме недоумения, потому что она... он... досадливо поморщился и произнес своим не-повторимым басом:
- Господи, люди так нелюбопытны... Мое имя Рене Бернал, доктор философии, лауреат Нобелиатской премии, профессор университетов в Кембридже и Савон-лине, действительный член Королевского физического общества, Французской академии, Германского... гм... короче говоря, и прочая, и прочая, и прочая, не имеет значения, поскольку не титулы, хотя и они влияют на отношения в научном сообществе, определяют значимость научного работника, но исключительно опубликованные им сочинения, содержащие значимые для науки и человечества доказательства, открытия, закономерности...
- Рене Бернал, - задумчиво произнес Штейнбок, стараясь не думать об Алисе, только что сидевшей передо ним на этом самом стуле, где развалился теперь престарелый... ну да, достаточно посмотреть в его усталые глаза... философ. - Именно Рене? Не Джон?
- Рене, - сказала Эндрю... то есть, сказал. Штейнбоку было интересно - когда одна из множественных личностей, находящихся в женском теле, является муж-чиной в ее собственном, личности, представлении, как она себя ощущает, обна-ружив, что вместо брюк носит платье, и все остальные особенности женского тела мгновенно почувствовав, поскольку не почувствовать это невозможно? В свое время, изучая феномен расстройства множественной личности на пятом курсе медицинского факультета, он прочитал десятка два работ, опубликованных в "Журнале психиатрии", а потом, во время практики в Рокфеллеровском госпита-ле в Нью-Йорке дважды наблюдал РМЛ у пациентов, прочитал также стенограмму процесса Марка Петерсона, которого судили за изнасилование в 1984 году некоей Сары Флеминг, оказавшейся множественной личностью и содержавшей в себе шесть субличностей и пятнадцать личностных фрагментов, большая часть кото-рых понятия не имела о том, какому насилию подверглось их общее тело. И ни-где, ни в научных трудах, ни в стенограмме, ни на собственном небольшом опыте он так и не смог обнаружить ответа на простенький вопрос. Как-то так получалось, что все личности, которые он наблюдал лично, были одного пола. Спрашивал Штейнбок, конечно, и коллег-психиатров, но убедительных ответов не получил ни разу - получалось, что мужчины в женских телах вели себя так же естественно, будто и тела принадлежали мужчинам, что наводило на любопытные размышле-ния о природе этого заболевания и о связи внутреннего "я" с внешними телес-ными проявлениями.
Должно быть, Штейнбок на какое-то время сам отключился от реальности, раз-думывая над проблемой полового несоответствия, потому что обнаружил вдруг, что Эндрю... то есть, Рене Бернал, философ, прототип которого носил - это он помнил точно - имя Джон, смотрит на него, прищурив свои черные глаза (чер-ные? Глаза у Алисы были ярко, ослепительно голубыми!), и ждет ответа на какой-то вопрос, которого доктор, видимо, не расслышал.
- Давайте, - сказал Штейнбок, - разберемся с вашими биографическими дан-ными, профессор.
- Давайте, - проговорил Рене Бернал ему в тон, - разберемся в том, каким об-разом я здесь оказался, почему на мне это нелепое женское платье, больше похо-жее на тюремную робу, почему я вообще, похоже, стал женщиной, хотя и совер-шенно не ощущаю своего тела, и почему, судя по обстановке в этой комнате, я нахожусь то ли в заключении, то ли в месте временного задержания, хотя пре-красно помню, что минуту назад (впрочем, скорость течения времени в данных обстоятельствах может оказаться сугубо индивидуальным восприятием) нахо-дился в своем кабинете в Кембридже и читал книгу французского философа и писателя Шарля Камю об отношениях между личностью и обществом в совре-менном мире.
"Если он так и будет шпарить фразами длиной в милю, я сойду с ума сам", - подумал Штейнбок. Фраза, впрочем, была настолько любопытна, что он позволил себе подумать над ней несколько долгих секунд, в течение которых профессор терпеливо, но твердо, смотрел... смотрела... ему в лицо, положив, наконец, руки на стол.
Было о чем подумать. Во всех известных Штейнбоку случаях РМЛ каждая суб-личность, бравшая на себя временно управление сознанием пациента, ощущала, будто только что проснулась после долгого сна без сновидений, она помнила о себе многое, иногда очень интересное, иногда банальное, но всегда именно про-сыпалась, а не перемещалась в новое тело из другой, по ее мнению, реальности.
Французского писателя, насколько он, ко всему прочему, помнил, звали Альбе-ром.
- Профессор, - сказал Штейнбок, - прошу прощения, вы когда-нибудь занима-лись микробиологией? Патогенными вирусами?
Первая реакция на прямой вопрос может показать...
- Нет, - не задумавшись ни на секунду, ответил Рене Бернал. - Нет, я никогда не занимался микробиологией, моя специальность - кристаллография, в которой, смею думать, мне удалось достичь определенных успехов. Философия естество-знания тоже входит в круг моих интересов. И похоже, если, конечно, то, что я вижу и ощущаю, не является фантомом воображения, вызванным внезапным мозго-вым расстройством, похоже, повторяю, придется согласиться с идеями профес-сора Эйзенштадта о том, что личность человека способна перемещаться время от времени из одного мозга в другой, и этот феномен, поскольку мне посчастливи-лось оказаться его непосредственным участником, необходимо подвергнуть тща-тельному анализу, и потому, уважаемый сэр, я бы попросил вас ответить на мои вопросы прежде, чем вы станете задавать свои, поскольку, как я вижу, вас этот феномен также чрезвычайно интересует.
- Безусловно, - успел вставить Штейнбок прежде, чем профессор начал зада-вать свои вопросы. "Что на меня нашло?" - подумал доктор. Может, этот человек обладал гипнотическими способностями? Может, его речь со всеми придаточны-ми предложениями усыпляла волю и подчиняла? Штейнбок чувствовал себя не врачом, а пациентом; впрочем, не был врачом и профессор Бернал, он был ис-следователем, волей случая оказавшимся вовлеченным в чрезвычайно важный для науки эксперимент, и старался извлечь из этого неожиданного приключения максимальную научную пользу.
- Итак, вопрос первый, - сказал он, наклонившись к доктору над столом, волни-стые волосы Эндрю Пенроуз спадали ему на лоб и глаза, но профессор то ли не замечал их, то ли не считал это сколько-нибудь важным в данных обстоятель-ствах. - Где я нахожусь? Уточняю: не только название местности и заведения, но и страны, континента и... гм... да, планеты.